II. Апостольские мужи.

Траян возвращался в Рим после долгого отсутствия. Державный город готовился к торжественной встрече своего владыки, победителя Децебала. Несчастный дакийский государь убил себя, чтобы не идти пленником в цепях на триумф врага. Слава о дакийских походах гремела повсюду. Поэты готовились в звучных стихах поздравлять победителя. «Предмет нов, богат, обширен, и сама истина похожа тут на чудеса, – писал Плиний одному из них. – Ты опишешь нам новые реки, проведенные человеческими руками, построение мостов, станы на крутых горах, будешь говорить о царе, потерявшем престол и жизнь, но не мужество». Кроме блестящего триумфа, готовились к неслыханным зрелищам. Тысячи зверей свозились в Рим из жарких стран Азии и Африки. Целые партии гладиаторов то и дело прибывали из разных местностей Италии. Казалось, императорский Рим с упоением готовился отпраздновать новые победы и завоевания, не предчувствуя, что это торжество будет в то же время началом глубокого, безвозвратного падения...

Совсем с иными чувствами смотрели христиане на готовящиеся торжества. Нет надобности говорить о том, что они были вернейшими подданными своего государя и, следуя заповеди своей веры, в теплых молитвах испрашивали ему у Бога успехов во всех начинаниях на благо государства. «Мы оказываем императорам помощь божественную, потому что мы облечены во всеоружие Божие», – говорили христиане. Но они, без сомнения, не могли сочувствовать всей этой языческой мерзости, сопровождавшей тогдашния празднества, этому пролитию христианской крови для забавы черни. Чувство негодования на этот раз усиливалось еще более тем обстоятельством, что в числе узников, осужденных, на растерзание зверями в цирке, находился, как всем было известно, блаженный епископ антиохийский, непосредственный ученик апостолов, – св. Игнатий. После победы над даками Траян, сокрушив союзников их, парфян и армян, посетил великолепную столицу Азии – Антиохию. Вступление Траяна в Антиохию, как и повсюду, сопровождалось возбуждением народных чувств и страстей и грозило великими бедствиями христианам. Действительно, вскоре по прибытии в Антиохию Траян издал указ о строжайших наказаниях тем, кто не будет участвовать в торжественных жертвоприношениях и празднествах в честь богов покровителей римской державы. Без сомнения, этот указ был вызван ненавистью к христианам языческого населения Антиохии, да и сам Траян, несмотря на все свое благодушие, не мог дружелюбно смотреть на людей, уклонявшихся от участия в празднествах по случаю его побед. Игнатий, как добрый пастырь, неколеблющийся положить душу свою за овцы своя, явился к императору с ходатайством за христиан. Траян высокомерным взглядом окинул старца, бестрепетно стоявшего пред ним.

– Кто ты, злобный демон? – воскликнул Траян. – И как ты осмеливаешься пренебрегать нашими повелениями и учишь других стремиться к погибели!

– Никто не в праве называть злобным демоном Богоносца, – возразил Игнатий. – Демоны в рабах Божиих не обитают. Если ты хочешь сказать тем, что я злобен для демонов, потому что веду с ними брань, то охотно принимаю данное тобою название, потому что, имея своим Царем небесным Христа, я сопротивляюсь козням демонов.

– Кто же такой Богоносец? – насмешливо спросил Траян.

– Тот, кто носит Христа в сердце своем.

– Разве ты полагаешь, что мы не имеем также в сердцах своих богов, помогающих нам против врагов?

– Обольщаешься, называя богами демонов народных. Только один Бог, сотворивший небо, землю, море и все, что них, – один только Христос Иисус, единородный Сын Божий. Да наслаждусь я вскоре в царствии Его! – воскликнул Игнатий с одушевлением.

– Ты говоришь о Том, который распят был при Понтии Пилате?

– Да, о Том, который вознес на крест грех и сокрушил вместе с тем грехоначальника, о Том, кто, осуждая всякое заблуждение и всякое зло, покорил их под ноги тех, которые носят Его в сердце своем.

– Итак, ты носишь в сердце Распятого?

– Да, по написанному: «вселюся в них и похожду...».

Допрос был кончен, и Траян определил: «Повелеваем, чтобы Игнатий, который говорит, что носит в себе Распятого, прикован был к воинам и отведен в великий Рим на съедение там зверям для удовольствия народа».

Из Антиохии Игнатий отправлен был в Смирну, где он имел радость свидеться с Поликарпом. Апостола Иоанна уже не было в живых. Он скончался, как известно, в самом начале II столетия. Трогательно было свидание мужей апостольских.

– Как я рад, что увидел лицо твое! – воскликнул Игнатий. – Этим счастьем желал бы всегда наслаждаться!

О, как желалось бы хотя не надолго перенестись в то блаженное время и послушать беседы этих мужей, внимавших учению апостолов! Церковь мужей апостольских вполне погружена в созерцание великого дела искупления, взор их все еще неизменно устремлен к небу, как бы все еще провожает восходящего Господа и горит отблеском Его славы... Возвышенное, неземное величие окружает Богоносного Игнатия, блаженного Поликарпа и других носителей апостольского духа. Они обитают на земле, но все земное, суетное как бы не дерзает приблизиться к ним и исчезает, как тень, пред этими величавыми образами, пред их возвышенным спокойствием... Христиане в Риме были уже извещены о скором прибытии Игнатия. Многие выражали мысль о необходимости принятия мер для предотвращения готовившейся ему участи. Узнав об этом, Игнатий обеспокоился и прислал римским христианам трогательное послание:

«Боюсь любви вашей, чтобы она не принесла мне вреда... Не делайте для меня ничего... Только просите мне у Бога внешней и внутренней силы, чтобы я не назывался только христианином, но и на самом деле был... Я пишу всем Церквам и всем свидетельствую, что добровольно умираю за Бога, если только вы не воспрепятствуете... Умоляю вас, не оказывайте мне неуместной любви. Оставьте меня сделаться пищею зверей и посредством их достигнуть Бога, я – пшеница Божия: пусть измелят меня зубы зверей, чтобы я сделался чистым хлебом Божиим... Простите меня, я знаю, что для меня полезно... Ни видимое, ни невидимое, ничто не удержит меня придти к Иисусу Христу. Огонь и крест, толпы зверей, рассечение, расторжение, раздробление костей, отсечение членов, сокрушение всего тела, лютые муки диавола пусть придут на меня, – только бы достигнуть мне Иисуса Христа. Его ищу, умершего за нас, Его желаю, за нас воскресшего... Хочу быть Божьим – не отдавайте меня миру. Пустите меня к чистому свету... Живой пишу вам, горя желанием смерти..».

В собраниях Римской Церкви с благоговением читали эти изумительные строки, и римские христиане с нетерпением ждали Богоносца. Узнав о его приезде, они поспешили к нему навстречу. Увидав его, со слезами бросились перед ним на колена, на том самом месте, где теперь стоит церковь св. Павла. Вскоре прибыл в Рим и сам Траян. Ослепительно роскошны были и триумф победителя даков, игры и зрелища, которыми державный город отпраздновал возвращение своего властелина. Говорят, эти зрелища продолжались сто двадцать три дня сряду; на них было убито 11,000 хищных зверей и билось 10,000 гладиаторов... Во время этих празднеств пострадал и св. Игнатий.

Громадный амфитеатр полон зрителей. На нижних рядах непосредственно за ареной восседают главы древних аристократических родов и вельможи в своих официальных одеждах, жрецы и весталки. Среди них, в своей великолепной ложе император с блестящей свитой. Вот подле него восточные князья в высоких шапках и широких пестрых одеждах, усеянных драгоценными камнями, немецкие конунги исполинского роста, посланники и т. д. Сотни тысяч зрителей покрывают мраморные скамьи, возвышающиеся над этими первыми рядами мест, широко расходящимися кругами. Глазом не окинешь этого громадного моря людей. Гул и шум многотысячной толпы стоит в воздухе, и все звучит хвалебными возгласами виновнику торжества. Разноцветный отблеск разливается внутри здания от солнечного света, проникающего чрез огромный цветной навес из пестрой ткани. Фонтаны с арены мечут вверх до изумительной высоты струи благовонной воды и, прохлаждая воздух, наполняют его благоуханием. Раздается шумная, оглушительная музыка. Все здесь соединено для того, чтобы опьянить, потрясти душу зрителя и усыпить все нравственные побуждения. Для этой цели сделаны громадные затраты, «рядом с зрелищами самого возмутительного свойства пущено в ход волшебное великолепие постановки, ряд беспрестанных эффектных перемен, вся прелесть неизмеримого, своеобразного и грандиозного, чтобы не только удовлетворить, но и превзойти ожидания избалованного и в высшей степени зазнавшегося населения столицы».

Зрелище открывается торжественным шествием чрез арену гладиаторов в праздничных одеждах. В рядах их громко раздается приветствие властителю мира: «Хвала тебе, император! Идущие на смерть шлют тебе привет свой».

Однообразный звук труб дает знак к битве острым оружием. Сверкают мечи, льется человеческая кровь при громе труб и рогов, при пронзительном свисте свирелей и флейт... Сотни тысяч зрителей напряженно следят за ходом боя, движимые одною страстью, доходившею до неистовства. Они хлопают в ладоши, кричат изо всех сил, наклоняются вперед, машут платками и одеждами, скрежещут зубами, грозят, кривляются, спорят, бранятся, издают крики восторга и победы...

– Убей его, хлещи, жги!

– Чего он так боится меча!

– А этот, что так вяло наносит смертельный удар!?

– Зачем он так лениво умирает?

Вот новое зрелище. Являются звери. Природная свирепость их увеличена сильно раздражающими средствами. Их подгоняют хлопанием бича, наносят раны острыми орудиями, горящими головнями. Львы и пантеры, медведи и зубры в бешенстве терзают друг друга. Страшный рев заглушает музыку... Вдруг весь амфитеатр точно замирает. На арену являются христиане... Взоры всех обратились к восточной двери, чрез которую воины ввели престарелого, старого до изнеможения, человека. Белые, как снег, волосы его спадали на бледное лицо, но его взор ясен, тверд, движения медленны, но величавы. Старец тихо приблизился к императорской галерее. Распорядитель игр, пораженный его мужественным героизмом, сказал ему почти ласковым тоном:

«Как это ты остался жив после столь утомительного путешествия в оковах? Поспеши хотя теперь исполнить волю императора, поклонись богам, и я немедленно прикажу освободить тебя.

– Я не боюсь смерти, – с спокойным величием сказал старец, – не боюсь мук, как бы ни были они ужасны, и ни за какие блага мира не изменю моему Богу. Он – единый и великий. Ему одному поклоняюсь и Его единого до последнего моего вздоха буду славить и благодарить.

– Привязать этого горделивца и спустить на него львов! – раздался резко-повелительный голос.

– Римляне, я умираю за истинную веру, не совершив никакого злодеяния! – воскликнул Игнатий. – Вы же смотрите и помните, что Бог дает силу умирать лютою смертию тем, которые знают Его и любят Его».

И старец пал на колена, скрестив руки на груди и возведя горевший небесною радостью взор к небу. Громадные львы, прянув из темного карцера на озаренную ярким светом арену, вдруг остановились и прищурили глаза.

Весь амфитеатр, среди гробового молчания, точно тяжко вздохнул, пораженный зрелищем...

Звери бросились к своей жертве...

Ночь. Бледный лик луны озаряет кротким сиянием опустевший и безмолвный цирк. Таинственно глядят теперь на арену темные своды и галереи. Три тени, крадучись, тихо пробираются по арене. Почти на самой средине ее, недалеко от императорской ложи, они опустились на колени, разостлали белую пелену и стали благоговейно собирать в нее кости и песок, смоченный кровью... То были три христианина – спутники Игнатия от Антиохии до Рима....³

Составляйте же из себя вы все до одного хор, чтобы, согласно настроенные в единомыслии, дружно начавши песнь Богу, вы единогласно пели ее Отцу чрез Иисуса Христа, дабы Он услышал вас, и по добрым делам вашим признал вас членами Своего Сына...

Никто да не обольщается! Кто не внутри жертвенника, тот лишает себя хлеба Божия. Если молитва двоих имеет великую силу, то сколько сильнее молитва епископа и целой Церкви? Поэтому кто не ходит в общее собрание, тот уже возгордился и сам осудил себя; ибо написано: «Бог гордым противится».

Только бы найтись нам во Христе Иисусе для истинной жизни!.. Без Него ничего да не будет у вас. Ради Его и я несу на себе узы, этот духовный жемчуг, в котором желал бы я и воскреснуть по молитве вашей.

Кто приобрел слово Иисусово, тот истинно может слышать и Его безмолвие, чтоб быть совершенным, дабы и словом действовать и в молчании открываться. Ничто не сокрыто от Господа, напротив и тайны наши близки к Нему. Посему будем все делать так, как бы Он Сам был в нас, чтобы мы были Его храмами, а Он был в нас Богом нашим, как Он и действительно есть, и некогда явится пред лицом нашим; потому мы справедливо и любим Его.

Мой дух – в прах пред крестом, который для неверующих соблазн, а для нас – спасение и вечная жизнь!.. Девство Марии и Ее деторождение, равно и смерть Господа – три достославные тайны, совершившиеся в безмолвии Божием. Как же они открылись векам? Звезда воссияла на небе ярче всех звезд, и свет ее был неизреченный, а новость ее произвела изумление. Все прочие звезды, вместе с солнцем и луною, составили как бы хор около этой звезды, а она разливала свет свой на все. И было смущение: откуда это новое, непохожее на те звезды, явление? С этого времени стала упадать всякая магия, и все узы зла разрываться, неведение проходить, и древнее царство распадаться, так как Бог явился по-человечески для обновления вечной жизни, и получило начало то, что было приготовлено у Бога.

Одно из двух предлежит нам: смерть или жизнь, и каждый пойдет в свое место. Ибо есть как бы две монеты, одна Божия, другая мирская, и каждая из них имеет на себе собственный образ; неверующие – образ мира сего, а верующие в любви – образ Бога Отца чрез Иисуса Христа.

Един Иисус Христос и лучше Его нет ничего. Поэтому все вы составляйте из себя как бы один храм Божий, как бы один жертвенник, как бы одного Иисуса Христа, который исшел от единого Отца и в едином пребывает, и к Нему единому отошел.

Прошу вас не я, но любовь Иисуса Христа, – питайтесь одной христианской пищей, а от чуждого растения, какова ересь, – отвращайтесь. К яду своего учения еретики примешивают Иисуса Христа, чем и приобретают к себе доверие; но они подают смертоносную отраву в подслащенном вине. Не знающий охотно принимает ее, и вместе с пагубным удовольствием принимает смерть.

Не слушайте, когда кто будет говорить вам не об Иисусе Христе, который произошел из рода Давидова от Марии, истинно родился, ел и пил, истинно был осужден при Понтии Пилате, истинно был распять и умер, в виду небесных, земных и преисподних, который истинно воскрес из мертвых, так как Его воскресил Отец Его, который подобным образом воскресит и нас, верующих в Иисуса Христа, ибо без Него мы не имеем истинной жизни.

Для чего я сам себя предал на смерть, в огнь, на меч, на растерзание зверям?.. Кто подле меча, – подле Бога, кто посреди зверей, – посреди Бога: только бы это было во имя Иисуса Христа. Чтобы участвовать в Его страданиях, я терплю все это, и Он укрепляет меня, потому что соделался человеком совершенным⁴.

Вот другой свидетель истины – это более, чем столетний старец, блаженный Поликарп, епископ смирнский, непосредственный ученик Иоанна Богослова, которым он был и поставлен епископом Смирны. Влияние его в Церкви было громадно. В его лице как бы продолжалось живое апостольское предание. Из глубины веков доносится до нас слово блаженного старца, долго жившего с теми, которые видели Господа.

«Оставив тщетное пустословие и заблуждение многих, веруйте в Того, Который воскресил из мертвых Господа нашего Иисуса Христа и даровал Ему славу и престол одесную Себя, Которому все покорено небесное и земное, Которому все дышащее служит, Который придет судией живых и мертвых... Воскресивший Его из мертвых воскресит и нас..».

«Кто слова Господни будет толковать по собственным похотям и говорить, что нет ни воскресения, ни суда, тот первенец сатаны. Поэтому, оставив суетные и ложные учения многих, обратимся к преподанному изначала слову».

Ученики Поликарпа живо помнили время своего пребывания с ним. Вот что писал св. Ириней, епископ Лионский, Флорину, бывшему также учеником Поликарпа, но впоследствии впавшему в заблуждения: «Не таковое учение предали нам отцы, предшествовавшие нам, которые слышали самих апостолов. Я был еще очень молод, когда видел тебя в Малой Азии у Поликарпа. Что было в то время, я помню живее, чем недавно случившееся... Я мог бы теперь указать место, где сидел блаженный Поликарп и беседовал, мог бы изобразить его походку, образ его жизни и внешний вид, его беседы к народу, его дружеское обращение с Иоанном, как он сам рассказывал, и с прочими самовидцами Господа; то, как он припоминал слова их и пересказывал, что слышал от них о Господе, Его учении и чудесах... По милости Божией ко мне, я и тогда еще внимательно слушал Поликарпа и записывал слова его не на доске, но в глубине моего сердца... Итак, могу засвидетельствовать пред Богом, что если бы этот блаженный и апостольский старец услышал что-нибудь подобное твоему заблуждению, то он тотчас заградил бы слух свой и изъявил бы негодование свое обычною поговоркою: Боже благий! До какого времени Ты допустил меня дожить!».

В царствование Марка Аврелия настало и для него время припомнить обращенное к нему в Апокалипсисе наставление: «Не бойся ничего, что тебе надобно будет претерпеть... Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни» (Откр.2:10).

Если Церковь Божия видела спокойные дни в правление Антонина, то можно было надеяться, что спокойствие продолжится и в царствование его преемника, Марка Аврелия. Один знаменитый исторический писатель (Гиббон) считает его образцовым государем и утверждает, что его правление доставило роду человеческому возможную для человека полноту счастия. Про него говорили, что он умеет дурных людей делать добрыми, а добрых доводить до совершенства. Строгий к самому себе, он выказывал доброту и снисходительность к другим. Он приказывал гладиаторам давать тупое орудие для того, чтобы они не могли смертельно ранить друг друга.

Однако христиане претерпели в правление этого добродетельного государя величайшие гонения.

Что же побудило Марка Аврелия преследовать христиан и оказаться для них более страшным, чем худшие из римских государей? Мудрецу на троне, Марку Аврелию, очень желательно было бы, чтобы его царствование было спокойно. Но этого не было. Бедствия одно за другим поражали империю. Рим постигло наводнение вследствие страшного разлития Тибра. Землетрясения то и дело разрушали города и селения. Моровые поветрия губили множество народа. Войны никогда не были так кровопролитны на Востоке, как и на Западе. Мрачный ужас овладевал сердцами. Во всех несчастиях народ обвинял христиан. Народные страсти разнуздывались с ужасающей силой, которой трудно было противиться. Язычники требовали крови христиан, как очистительной жертвы разгневанным божествам. Но император мог бы обуздать кровожадные инстинкты черни. Сделал ли он это? – Нет, да и не желал. Почему же?

Император был мудрец, но есть мудрость Божия и есть мудрость человеческая. Мудрость человеческая, без руководства мудрости божественной – есть безумие в очах Божиих. Марк Аврелий считается стоиком. Стоиками назывались мудрецы, которые гордились тем, что они одни понимали истинный смысл жизни и более всего надеялись на свой разум.

«Всегда следуй разуму и владычествуй над всеми желаниями и страстями», – говорили эти мудрецы.

Ах, эта пресловутая вера в разум! «Напрасно ищешь ты, о человек, в себе самом избавление от своего бедственного состояния, – сказали бы мы словами одного истинного мудреца всем старым и новым мудрецам, полагающимся только на человеческий разум. Весь твой ум может довести тебя только до познания того, что ты не можешь найти в себе самом ни истины, ни истинного блага».

Почему же? Да потому, что в большей части случаев, если не всегда, не разум руководит человеком в жизни. Разум подкуплен. Он, в сущности, служит желаниям сердца, а у сердца своя логика. «Система нашего мышления часто есть только история нашего сердца. Все мое убеждение исходить из расположения, а не из рассудка» (Фихте). Это старая, очень старая истина. Но ужели человечеству суждено вечно погрешать против нее? В таком случае пришлось бы согласиться с Мефистофелем, который старался успокоить Фауста: «О, верь мне ты, пережевывающий эту жесткую пищу не одну тысячу лет, что ни один человек не переваривает, начиная с колыбели и до гроба, этого старого заквашенного теста».

Ничто так не возмущало нашего самодовольного мудреца, как мысль о раскаянии, прошении грехов, о спасении и божественной помощи. Для раскаяния необходимы сознание вины и сердечное сокрушение о грехах. В чем же будет раскаиваться гордый философ-фарисей, верующий только в самого себя? Нет, он в себе самом найдет достаточно сил против зла и с презрением отвергнет всякую постороннюю помощь. Нуждаться в помощи хотя бы и небесной... одна мысль об этом для него уже составляет оскорбление. Для него альфа и омега – это его «я». «Достаточно веровать, – говорит он, в гения, живущего в нас, и его со всей искренностью почитать... В телесной жизни все – быстро уходящий поток; в душе – мечта и дым; жизнь есть борьба, задержка на пути; слава в потомстве – забвение». Что же прочно? На что опираться человеку? – На свой разум. «Можно ли еще больше что-нибудь ценить в этом мраке, в этой грязи, в этом мутном потоке, который уносит с собою время? Я не вижу ничего. Напротив, я должен сам себя утешать и успокаивать двоякой мыслью: с одной стороны, со мной не случится ничего, что было бы не согласно с природой вещей; с другой, в моей власти ничего не сделать против моего бога и моего гения». При таком самодовольстве мог ли Марк Аврелий сочувствовать идеи искупления? «В своей личности скорее надлежит представить образец естественной праведности, чем восстановления». Зачем же искупление? Можно обойтись и без него...

Сама наружность Марка Аврелия говорила о его невозмутимости, самоуверенности. С молодых лет он уже выглядел стариком. Ни радость, ни горе не волновали его сердца. Выражение его лица всегда было одинаково холодно и бесстрастно. Порой, правда, проглядывает в нем более человеческое чувство, затаенное чувство недовольства, неудовлетворенности. «О, душа моя! будешь ли ты когда-нибудь доброй, простой, всегда одинаковой? Вкусишь ли ты счастья любить и ценить людей? Будешь ли сама в себе настолько богата, чтобы не чувствовать ни потребностей, ни огорчения?». Однако это чувство недовольства самим собой отнюдь не следует смешивать с чувством раскаяния. «Кто согрешает, согрешает только против себя самого!»- гордо восклицает он. В его речах гораздо чаще слышатся слова полного самодовольства, самоуслаждения. «Как ты вел себя до этого дня?» – спрашивает он сам себя. «Думай, что ты исполнил свою задачу, вспоминай о многих прекрасных часах, которые ты видел, о радостях и страданиях, которыми ты пренебрег, о великих почестях, к которым ты был равнодушен, о многих неблагодарных, к которым ты отнесся с благожелательством». Так и кажется, что известные слова: «Боже! Благодарю Тебя, что я не таков, как другие», – то и дело в самых разнообразных тонах повторяются в устах Марка Аврелия.

Какой гнев, какое презрение должен был чувствовать этот самодовольный мудрец, этот праведник, посылающий на небо эту благодарность, как вызов, при виде людей, умоляющих небо о прощении и милости и безмолвно, слезами и вздохами, протестующих против этой горделивой праведности!

Император издал указ, направленный, очевидно, против христиан, которым повелевалось изгонять и казнить распространителей новых религий, как людей, волнующих умы, тревожащих общество. Прежние государи, по крайней мере, запрещали разыскивать христиан и судить их только при положительных заявлениях о них. Марк Аврелий отменил и это. При всем известной ненависти императора к христианам, можно себе представить, до каких неистовств доходила чернь. По свидетельству современного отца Церкви, бессовестные доносчики, на основании строгих указов, днем и ночью врывались в дома христиан и расхищали их. Страшное гонение свирепствовало с одинаковой силой на Востоке и на Западе.

Перенесемся за длинный ряд веков, отделяющих нас от эпохи мужей апостольских, и вообразим себя в одном из блистательнейших городов Малой Азии – в Смирне. Возвышаясь в виде амфитеатра над морем и гаванью, она со всех сторон представляла одинаково превосходный вид, но вид на нее издали был еще лучше, чем вблизи. В целом она казалась такой гармонически прекрасной и цветущей, как будто она не постепенно воздвигалась, а внезапно явилась на поверхности земли. То и дело встречались театры, храмы, множество роскошных бань, одна другой прекраснее, места для прогулок, фонтаны и колодцы, роскошные дома, дворцы, улицы и площади, пересекающиеся под прямым углом; выложенный разноцветным мрамором. Ко всему этому – прекраснейший климат, смягчаемый веявшим в городе с моря благодатным западным ветром. Сюда стекалось множество путешественников, желающих насладиться всеми прелестями роскошной полуазиатской жизни.

Но на этот раз мы застаем Смирну в страшном возбуждении по случаю разразившегося гонения на христиан.

Предоставим рассказ об этом самим современникам–очевидцам. Они составили описание происшедших в Смирне событий и послали ко всем Церквам.

Церковь Божия, странствующая в Смирне, Церкви Божией, странствующей в Филомелии, и всем частям святой кафолической церкви, рассеянным по вселенной: возрастания в милосердии, мире и благодати от Бога Отца и Господа нашего Иисуса Христа!⁵

– Братия, мы возвестили вам о мученичестве многих из наших, а в особенности блаженнейшего Поликарпа, который, как кажется, смертию своею положил конец гонению. Все случившееся допущено было Богом, как бы для указания нам, что такое мученик, достойный евангелия. Поликарп был предан так же, как Господь, чтобы послужить нам не только образцом, но также для того, чтобы мы могли предложить его, как образец ближним, что истинная и твердая любовь заключается не только в желании собственного спасения, но в желании спасения всех братий. Все мученичества были благоуспешны и перенесены мужественно. Вера поставляет нам в обязанность всю честь в том относить к самому Богу. Кто не подивится мужеству, терпению и любви к Богу сих мучеников, которых бичевали столь жестоко, что видны были их жилы, суставы и внутренности? Самые зрители сострадали им и сожалели, тогда как сами мученики были воодушевлены таким мужеством, что не издали ни одного стенания, не выразили никакого ропота и доказали всем, что мученики Христовы во время своих мук уже не имеют более тела или, скорее, что сам Господь близ них и их подкрепляет. Не помышляя ни о чем, как только о благодати Христовой, они презирали внешние мучения, зная, что часом страданий искупаются от муки вечной. Огонь жестоких палачей казался для них прохладою, потому что пред взорами их был тот огонь вечный, которого они избавлялись; очами сердца взирали они на блага, превосходящие все, что ухо может слышать, око видеть и человек когда-либо себе представить. Все это Бог, показывал им, потому что они были уже не человеками, но ангелами. Приговоренных же на растерзание дикими зверями подвергали всякого рода мукам, в надежде заставить их отречься от Христа.

Диавол прибегал против них ко всем коварствам, но, благодарение Богу, не мог победить ни одного. Мужественный Германик укреплял сподвижников своих, презирая зверей, которые должны были их растерзать. Проконсул старался поколебать его, убеждая пожалеть юность свою, но вместо ответа мученик раздразнил одного из зверей и привел в ярость, чтобы скорее оставить мир, исполненный несправедливостей и нечестий. Толпа, изумленная таким мужеством, кричала: «Умертви нечестивцев этих, и пусть идут за Поликарпом!».

Фригиец, именем Квинт, недавно прибывший с родины, один только устрашился диких зверей. Он добровольно явился к проконсулу и уговаривал многих подражать ему, но проконсул, воспользовавшись его слабостью, убедил его совершить жертвоприношение. – Это служит, братия, доказательством, что самому вызываться на подвиг не должно: евангелие нас этому не учит.

Поликарп, муж в высшей степени удивительный, хотел оставаться в городе и нисколько не смущался известием о гонении, однако уступил советам, просивших его и удалился в селение неподалеку от города. С ним было небольшое число верующих, и он проводил дни и ночи, по обычаю своему, в молитвах за все Церкви вселенной. Однажды во время молитвы имел он видение, что постель его горит. Тогда, обратившись к спутникам, пророчески изрек он: «Я буду сожжен живым».

Узнав, что его ищут, он удалился в другое селение, но едва успел выйти из дома, как пришли его преследователи. Не найдя Поликарпа, они подвергли пытке двух мальчиков, ему служивших. Один из них, уступая боли, открыл убежище господина своего. Как скоро домашние изменили, то Поликарпу невозможно было долее скрываться. Иренарх⁶, по имени Ирод старался, чтобы он был схвачен и отведен в амфитеатр и, подобно Христу, совершил бы жертву. – Да подвергнутся же жребию Иуды, предавшие его!

Была пятница, когда слуги, преследовавшие Поликарпа, в сопровождении всадников и по указанию мальчика, отправились схватить его, как разбойника. Прибыли они вечером. Поликарп лежал в верхней комнате небольшого дома и мог бы еще скрыться, но отказался от того, говоря: «Да будет воля Божия!» Он сошел вниз и стал разговаривать с преследователями, а те, видя, как он стар, удивлялись твердости его и тому, что им стоило столько трудов его взять. Поликарп приказал подать им есть и пить, сколько хотят, выпросив себе дозволение помолиться час на свободе. Ему позволили. Тогда, исполненный благодати Божией и стоя часа два, он громко молился так, что сами преследовавшие пришли в удивление и сожалели, что пришли взять такого благочестивого старца.

В молитве своей упоминал он всех, кого знал, великих и малых, знатных и простых, а также кафолическую церковь всего мира. Когда же окончил молитву, и час отправления настал, то посадили его на осла и повезли в город. Была Великая суббота. Иерарх Ирод и отец его Никита выехали ему навстречу и посадили к себе в колесницу. Дорогою они говорили ему: «Что же дурного сказать: Господь Кесарь и принести жертвоприношение, чтобы спасти жизнь?» Поликарп сперва не отвечал им ни слова, но когда стали настаивать, то сказал: «Не сделаю того, что советуете». Обманутые в надежде своей преклонить его, они осыпали старца оскорблениями и столкнули с колесницы. Упавши, он повредил себе ногу, но, нисколько не смутившись и как будто не чувствуя никакой боли, он радостно продолжал путь до амфитеатра. Там было такое смятение, что никого невозможно было расслушать.

Когда Поликарп вошел в амфитеатр, то был ему глас с небеси: «Мужайся, Поликарп, будь непоколебим!» Произнесшего слова эти никто не видел, но те, из наших, которые находились вблизи, ясно их слышали. Волнение удвоилось, когда узнали, что приведенный – сам Поликарп. Проконсул по обычаю спросил его, действительно ли он Поликарп, и после утвердительного ответа говорил ему: «Пощади старость свою!» – и другие обычные слова. «Поклянись Фортуною Кесаря, одумайся и воскликни: смерть безбожникам!» – Тогда Поликарп, спокойным, но строгим взором окинув преступную толпу идолопоклонников, которая волновалась в амфитеатре, и поднявши к небу взор, со вздохом сказал: «Погуби безбожных!»

– Клянись, – говорил проконсул, – и я оправдаю тебя. Прокляни Христа!

Но Поликарп отвечал:

«Восемьдесят шесть лет служу я Христу, и Он никогда не сделал мне никакого зла; как же хочешь, чтобы я проклинал Царя, который спас нас?»

– Клянись, – продолжал проконсул, – Фортуною Кесаря!

Поликарп отвечал:

«Если ты поставляешь себе в том славу, чтобы заставить меня поклясться, как говоришь, Фортуною Кесаря, и представляешь вид, будто меня не знаешь, то знай же, что я – христианин! Если же хочешь знать учение христианское и будешь слушать, то для этого достаточно одного дня».

– Говори это народу, – возразил проконсул.

– Хочу говорить тебе, потому что уважаю сан твой: мы научены воздавать почесть царям и всем властителям, установленным от Бога, насколько то дозволяет совесть; что же касается до них, то я от них не завишу и отчета им отдавать не обязан.

– У меня есть дикие звери, – сказал проконсул, – и я брошу тебя им, если не изменишь своих убеждений.

– Можешь послать за ними, – отвечал Поликарп, – мне же изменять свои добрые убеждения на худые невозможно, напротив, полезно от худых переходить к добрым.

– Если не страшишься диких зверей, – сказал проконсул, – то могу велеть сжечь тебя живым, когда не изменишь убеждений.

– Ты угрожаешь, – отвечал Поликарп, – огнем, горящим только час и вскоре потухающим; разве не знаешь ты, что для нечестивцев есть огонь вечный, после будущего суда? Впрочем, чего ожидаешь? Делай, что хочешь.

Поликарп, произнося эти слова и еще другие, исполнился уверенности и веселия; лицо его просияло. Убитым казался не он, a скорее проконсул, который не мог скрыть своего удивления. Чтобы выиграть время, он три раза посылал провозвестника своего повторять среди амфитеатра: «Поликарп признает себя христианином». При каждом провозглашении толпа евреев и язычников, живших в Смирне, приходила в ярость и кричала: «Это учитель нечестия, это отец христиан, истребитель богов наших; тот, который учит не приносить жертв, не чтить богов!» Они с воплем призывали азиарха (распорядителя зрелищ) Филиппа и просили выпустить на Поликарпа льва, но Филипп отвечал, что сделать сего нельзя, потому что зрелище зверей уже окончено. Тогда все начали кричать: «Сжечь Поликарпа живьем!» Пророчество его, после видения, что будет сожжен живым, должно было исполниться.

Едва народ произнес слова эти, как побежали в склады и в бани за дровами. Евреи казались ревностнее и торопливыми более обыкновенного. Костер был готов. Поликарп снял мантию, развязал пояс и старался снять обувь. Обыкновенно он этого сам никогда не делал, а каждый из верующих стремился оказать ему эту услугу, чтобы только иметь случай прикоснуться к телу его, потому что, по святости своей, Поликарп еще до мученичества своего был исполнен всяких благ. Поликарпа, окруженного всеми орудиями казни, хотели было пригвоздить на костре, но он сказал: «Не беспокойтесь. Тот, Кто дает мне силу претерпеть огонь, подаст мне и на то, чтобы остаться неподвижным без пригвождения».

Его не пригвоздили, а только привязали. Поликарп с руками, связанными за спиною и скованными, походил на агнца, избранного в жертву, благоприятную Богу. Тогда, подняв глаза к небу, сказал он: «Господи Боже Всемогущий! Отче возлюбленного Сына Твоего Иисуса Христа, научившего нас познать Тебя! Боже ангелов, властей, всей твари и всего сонма праведных, живущих пред Тобою! Благодарю, что, включив меня в число мучеников, Ты удостоил меня ныне быть причастником чаши Христа Твоего, на воскресение в жизнь вечную души моей и тела в нетлении, дарованном Духом Святым! Да буду же сопричтен к числу мучеников, как жертва благоприятная, избранная по предопределению Твоему, которое изрек мне, а ныне исполняешь, о, Боже истинный, не знающий неправды! Славлю Тебя за все, благословляю и прославляю со предвечным Иисусом Христом, возлюбленным Сыном Твоим, Которому со Святым Духом слава ныне и присно и во веки веков. Аминь!» Когда Поликарп окончил молитву и сказал аминь, то служители зажгли костер. Огромное пламя немедленно запылало, но в то же самое время увидели мы великое чудо, мы все, удостоившиеся быть свидетелями мученичества, и которым препоручено было возвестить оное прочим. Пламя изогнулось как бы в пещи или скорее вздулось как ветрило от напора ветра и облекло мученика как бы сиянием. Среди пламени тело его не походило на плоть, которую жарят, а скорее на пекущийся хлеб, на золото или на серебро в горниле. Все мы чувствовали запах, походивший на ладан или другое драгоценное благовоние.

Зрители, раздраженные тем, что тело Поликарпа не горит, требовали от палачей, чтобы пронзили его оружием. Те повиновались. Немедленно увидели мы вылетевшего голубя, а из тела вытекло столько крови, что она совершенно угасила огонь. Народ был поражен этим и увидел различие между неверующими и избранными. Конечно, одним из избранных этих – дивный священномученик Поликарп, бывший в наше время учителем по наследию апостолов и пророков, епископ кафолической Церкви в Смирне. Все сказанное им сбылось или сбудется.

Враг праведных, в зависти и злобе своей, видя дивного мученика сего добродетель, в которой подвизался святитель с юности своей, венец бессмертия, им заслуженный, и награду, его ожидающую, решился воспрепятствовать нам сберечь остатки тела Поликарпа, которые многие желали бы взять. Диавол внушил Никите, отцу Ирода, и брату его Алкису просить проконсула не давать тела мученика на погребение. «Христиане готовы, – говорили они, – оставя своего Распятого, поклоняться ему». Говорили же это по внушению евреев, заметивших, что мы хотим взять тело из огня. Они не понимали, что мы не можем оставить Христа, претерпевшего распятие за спасение всех тех, кто спасается, и что боготворить другого не станем, потому что поклоняемся Ему, как Сыну Божию, но что любим по справедливости мучеников и подражателей Господа за их пламенную любовь к Царю нашему и Спасителю. Да последуем примеру их и разделим их участь!

Сотник, услышавши рассуждения евреев и желая прекратить их, приказал сжечь тело, но мы собрали кости, считая их дороже золота и драгоценных камней, и положили в приличное место. Как только будем иметь возможность, то с радостью соберемся туда, и, вероятно, Господь допустит нас отпраздновать мученику сему в память тех, которые подвизались или впоследствии будут подвизаться.

Вот все, относящееся до блаженного Поликарпа. Хотя претерпел он мученичество вместе с двенадцатью из верующих филадельфийских, но говорится только о нем; сами язычники о нем только и говорят. Действительно, он был не только знаменитым учителем, но и великим мучеником. Смерти его, столь согласной с евангелием Христовым, должны желать все. Терпением своим преодолев неправедного судию, получил в награду бессмертие и блаженствует ныне с апостолами и всеми праведными, прославляя Бога Отца и благословляя Господа нашею Иисуса Христа, Спасителя душ наших, Руководителя тел и Пастыря церкви кафолической во всем мире.

Вы просили писать вам подробно обо всем случившемся. Посылаем же вам только краткое письмо чрез брата нашего Марка. Получив послание это, отошлите его к братии более отдаленной, да и они славят Господа за избрание, сделанное Им из числа Его служителей. Богу же, по благодати Своей и человеколюбию, могущему чрез единородного Сына Своего Господа нашего Иисуса Христа восприять нас в царствии Своем, да будет слава, честь и поклонение во веки веков. Аминь.

Целуйте всех святых, целуют вас все, кто с вами, особенно же Еварест, писавший послание это с своими присными.