Идеология социализма

В идеологию социализма входит: учение экономическое, учение историко-философское и учение о религии и нравственности. Из этих частей социалистического мировоззрения идеологию социализма преимущественно составляют учение историко-философское и учение о религии и нравственности.

Эти учения марксизма нами здесь и обследуются. Экономическое учение Маркса было рассмотрено в Богословском Вестнике за 1912 (в отдельном издании: Социализм, выпуск первый: Научный социализм, его экономическое учение).

Теория исторического материализма. Историко-философское учение Маркса дано в его пресловутой теории исторического материализма, которая образует основную предпосылку так называемого научного социализма.

Изложение теории. Теория исторического материализма (materialistische Geschichtsauffassung) обнимает две идеи: идею преобладающего значения в социальной жизни материальных производительных сил и идею классовой борьбы, как главного фактора исторического развития.

Ни Маркс, ни Энгельс не оставили полного и систематического раскрытия созданной ими теории Мы имеем от них лишь отрывочные мысли. Приведём важнейшие места из их сочинений. Наиболее выразительным справедливо считается предисловие Маркса к его сочинению «Zur Kritik der politischen Oekonomie». «В общественном производстве своей жизни, – пишет Маркс – люди вступают в определённые, неизбежные, от их воли независимые отношения – производственные отношения, которые соответствуют определенной ступени развития материальных производительных сил. Совокупность этих производственных отношений составляет экономическую структуру общества, реальный базис, на котором возвышается правовая и политическая надстройка и которому соответствуют определенные формы общественного сознания. Способ производства материальной жизни обусловливает вообще социальный, политический и духовный процесс жизни. Не сознание людей определяет их бытие, но, напротив, их общественное бытие определяете их сознание. (Es ist nicht das Bewusstsein der Menschen, das ihr Sein, sondern umgekehrt ihr gesellschaftliches Sein, das ihr Bewusstsein bestimmt). На известной ступени своего развития материальные производительные силы общества впадают в противоречие с существующими производственными отношениями, или, что служит лишь юридическим выражением их, с отношениями собственности, среди которых они до сих пор двигались. Из форм развития производительных сил эти отношения превращаются в их путы. Тогда наступает эпоха социальной революции. С изменением экономических основ преобразуется быстрее или медленнее вся громадная надстройка. (Mit der Veränderung der ökonomischen Grundsätze wälzt sich der ganze ungeheure Ueberbau langsamer oder rascher um). При рассмотрении таких переворотов необходимо всегда различать между материальным переворотом в экономических условиях производства, который можно констатировать с естественнонаучной точностью, и юридическими, политическими, религиозными, художественными или философскими, говоря коротко, идеологическими формами, в которых люди сознают этот конфликт и разрешают его. Насколько нельзя судить об индивиде по тому, что он сам о себе мнит, настолько же нельзя судить о такой эпохе переворота по её сознанию; напротив, нужно это сознание объяснить из противоречий материальной жизни, из существующего конфликта между общественными производительными силами и производственными отношениями. Ни одна общественная формация не погибает раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она достаточно просторна, и новые, более высокие производственные не являются на её место раньше, чем созреют материальные условия их существования в недрах старого общества.

Поэтому человечество ставить себе всегда только такие задачи, которые оно может разрешить, ибо, при ближайшем рассмотрении, всегда окажется, что сама задача возникает только там, где материальные условия её разрешения имеются уже налицо или, по крайней мере, находятся в процессе возникновения¹. В крупных очертаниях можно отметить, как последовательные эпохи экономического развития общества, азиатский, античный, феодальный и современный буржуазный способы производства. Буржуазные производственные отношения составляют последнюю антагонистическую форму общественного производственного процесса, антагонистическую не в смысле индивидуального антагонизма, а в смысле антагонизма, который вырастает из условий общественного существования индивидов. Но развивающиеся в недрах буржуазного общества производительные силы создают в то же время материальные условия для разрешения этого антагонизма. На этой общественной формации заканчивается поэтому доисторическая эпоха человеческого общества (die Vorgeschichte der menschlichen Gesellschaft).

Выразительны также следующие места из книги Маркса «Нищета философии». «Общественные отношения имеют теснейшую связь с состоянием производительных сил. Приобретая новые производительные силы, люди изменяют способ производства, изменяя же способ производства, способ добывания средств к жизни, они изменяют все свои общественные отношения. Ручная мельница создаёт общество с сюзереном, паровая же мельница – общество с промышленными капиталистом. Но те же самые люди, которые устанавливают свои общественные отношения в соответствии с материальным производством, создают также принципы, идеи и категории в соответствии со своими общественными отношениями. Таким образом, эти идеи и категории столь же мало вечны, как и те отношения, выражением которых они служат. Они являются изменчивыми продуктами исторического развития». «С самого начала цивилизации в основу производства был положен антагонизм кастовых сословий, классов, наконец, антагонизм накопленного и непосредственного труда. Без антагонизма нет прогресса: таков закон, которому следовала цивилизация до наших дней. До настоящего времени развитие производительных сил совершалось благодаря этому антагонизму классов».

Теория исторического материализма в обоих своих основных идеях ярко намечена уже в «Коммунистическом манифесте». «Вся история всякого общества была до сих пор историей борьбы классов... Характерным отличием нашей эпохи, эры буржуазии, является то, что антагонизм классов теперь упростился. Ныне общество всё более и более разделяется на два обширные вражеские лагери, на два враждующие класса – буржуазию и пролетариат». «Нужна ли большая мудрость, чтобы понять, что взгляды, понятия и идеи, словом сознание людей изменяется вместе с изменением их общественных отношений, их общественного бытия? Чему же учит вся история мысли, как не тому, что интеллектуальное производство претерпевает изменения параллельно с изменениями производства материального. Господствующими идеями данной эпохи всегда были идеи господствующего класса. Когда говорят об идеях, революционизирующих всё общество, то этим указывают только на тот факт, что в недрах старого общества уже образовались элементы нового, и что разложение старых идей совершается параллельно с разложением старых общественных отношений. Когда древний мир склонился к упадку, старые религии были побеждены христианством; когда христианские идеи уступили в XVIII веке место идеям просветительной философии, феодальное общество давало последнюю битву революционной буржуазии. Идеи революционной свободы и свободы совести только провозглашали господство свободной конкуренции в области знания».

Далее формулируется возможное возражение. «Разумеется, – скажут нам – религиозные, моральные, философские, политические и юридические понятия изменялись в ходе исторического развития, но религия, мораль, философия всегда сохранялись, несмотря на все эти изменения. Затем, существуют вечные истины, как-то: свобода, справедливость и прочие, присущие людям при всяком социальном строе. А коммунизм уничтожает вечные истины; он уничтожает религию и нравственность, вместо того, чтобы возродить их на новом основании что противоречить всему опыту предшествующего исторического развития». Это возражение в глазах авторов теории исторического материализма не имеет силы. «История всякого общества сводится к развитию антагонизма классов, антагонизма, принимавшего в разные эпохи разные формы. Но какова бы ни была форма, которую принимал этот антагонизм, – эксплуатация одной части общества другою является фактом, общим всем предшествующим векам. Поэтому, нет ничего удивительного в том, что общественное сознание, не смотря на все свои различия и многообразия, всегда вращалось в известных общих формах; эти формы сознания исчезнут окончательно только с полным исчезновением антагонизма классов. Коллективистическое преобразование означает самый радикальный разрыв с традиционными имущественными отношениями, и неудивительно, что, в ходе своего развития, оно самым решительным образом порывает со старыми традиционными идеями».

Книга Энгельса Н. Е. «Dühring's Umwälzung der Wissenschaft» написана с прямою целью оправдать основные начала марксизма. Здесь автор в следующих словах формулирует теорию исторического материализма. «Материалистический взгляд на историю (die materialistische Anschauung der Geschichte) исходит из того тезиса, что производство, а наряду с производством и обмен его продуктов составляют основу всякого общественного строя (die Grundlage aller Gesellschaftsordnung); что в каждом выступающем на историческую арену обществе разделение продуктов, а вместе с ним и социальное расчленение на классы и сословия происходить соответственно тому, что и как производится и как производимое обменивается (распределяется). Вследствие этого, основных причин всяких общественных изменений и политических переворотов нужно искать не в головах людей, не в их возрастающем разумении вечной правды и справедливости, а в изменениях способа производства и обмена; их нужно искать не в философии, а в экономике данной эпохи (sie sind zu suchen nicht, in der Philosophie, sondern in der Oekonomie der betreffenden Epoche). Возникшее разумение того, что существующие общественные учреждения неразумны и несправедливы, что бывшее некогда разумным стало бессмысленным и бывшее благодетельными обратилось в мучение, является лишь признаком того, что в способах производства и в формах обмена произошли незаметно такие изменения, которым уже не соответствует основанный на старых экономических условиях общественный строй. Тем самым сказано, что средства для устранения обнаружившихся нестроений должны, в более или менее развитом виде, также быть на лицо в самих изменившихся производственных отношениях. Эти средства нет нужды выдумывать из головы, их нужно открыть посредством головы в наличных материальных фактах производства».

И далее: «Новые факты вынудили заново пересмотреть всю прежнюю историю, причём обнаружилось, что вся прежняя история была историей борьбы классов, что эти враждебные между собою общественные классы всегда являются продуктами определённых отношений производства и обмена, одним словом, экономических отношений своей эпохи, что, следовательно, та или иная экономическая структура общества образует реальную основу, из которой, в последнем счете, должна быть объяснена вся надстройка правовых и политических учреждений равно как религиозных, философских и иных идей (der religiösen, philosophischen und sonstigen Vorsteilungsweise) каждого исторического периода. Тем самым идеализм был изгнаны из своего последнего убежища, из исторической науки (aus der Geschichtsauffassung), было обосновано материалистическое понимание истории (eine materialistische Geschichtsauffassung) и был проложен путь к объяснению сознания людей из их бытия, вместо того, чтобы, как это было доселе, объяснять их бытие из их сознания».

Еще Энгельс высказывается по вопросу об историческом материализме в книге о Л. Фейербахе. «Несомненно, что, по крайней мере, в новейшей истории, экономическое освобождение было центром, вокруг которого вращалась всякая борьба классов и все освободительные движения, неизбежно принимающие политическую форму, так как всякая классовая борьба есть борьба политическая. Несомненно, что, по крайней мере, в новейшей истории государство, политический строй, является подчинённым, а гражданское общество, царство экономических отношений, главным элементом... Всё, что побуждает к деятельности отдельного человека, неизбежно проходить через его голову, воздействуя на его волю. Точно также и все потребности гражданского общества, независимо от того, какой класс господствует в данное время, необходимо должны пройти чрез волю государства, чтобы добиться законодательного признания. Это формальная сторона дела, которая сама собою разумеется. Но спрашивается, каково же содержание формальной воли, всё равно, отдельного лица, или целого государства, откуда оно берётся, и почему воля направляется именно в ту, а не в другую сторону?

Ища ответа на этот вопросе, мы находим, что в новейшей истории государственная воля определялась изменяющимися потребностями гражданского общества, преобладанием того или другого класса, а в последнем счете, развитием производительных сил и условий обмена. Но если даже в наше, в новейшее время, с его могучими средствами производства и сообщения, государство не составляет самостоятельной области и не развивается самостоятельно, но и в существовании и в развитии своём зависит, в конце концов, от экономических условий общественной жизни, то тем несомненнее это по отношению к прежними временами, когда ещё не было таких богатых вспомогательных средств для производства материальной жизни людей, и когда, следовательно, это производство необходимо должно было иметь на человечество гораздо более сильное влияние. Если даже теперь, в эпоху крупной промышленности и железных дорог, государство, говоря вообще, есть лишь более или менее сложное отражение (der Reflex) экономических нужд класса, господствующего в области производства, то еще неизбежнее была для него такая роль в то время, когда всякое данное поколение людей должно было тратить гораздо большую часть приходящегося на его жизнь времени для удовлетворения своих материальных потребностей, и когда оно, следовательно, зависело от них гораздо, больше, чем зависим мы теперь... Государство и государственное право определяются экономическими отношениями. Само собою понятно, что тоже приходится сказать и о гражданском праве, роль которого в сущности сводится к законодательному освящению существующих при данных обстоятельствах нормальных экономических отношений между отдельными лицами... Государство является первой идеологической силой, подчиняющей себе людей. Общество создаёт орган для защиты своих интересов от внутренних и внешних нападений. Этот орган есть государственная власть. Едва возникнув, она старается стать в независимое отношение к обществу и тем более успевает в этом, чем более она является органом одного какого-нибудь класса и чем более она поддерживает господство этого класса.

Борьба угнетённого класса против класса угнетающего неизбежно становится прежде всего политической борьбой, борьбой против политического господства угнетателей. Сознание связи этой политической борьбы с её экономической основой ослабевает, а иногда и пропадает совсем... Но сделавшись силой, независимой от общества, государство немедленно порождает новую идеологию.

У политиков по профессии у теоретиков государственного права, у юристов, занимающихся гражданским правом, экономические отношения совсем исчезают из виду... Идеологии ещё более возвышенные, т. е. ещё более удаляющиеся от экономической основы, принимают форму философии и религии. Здесь связь представлений с материальными условиями человеческой жизни еще более запутывается, еще более затемняется промежуточными звеньями. Но все-таки она существует»...

Теория исторического материализма представляешь собою, может быть, единственное в мире учение по сочетанию в нём крайностей. В ней зерно истины сопряжено с бездною лжи. Она совершенно неразвита в своей основной сущности, и осложнена множеством второстепенных учений. Она нимало не служить той цели, для которой она выработана, обоснованию социализма, и, напротив, попутно она освещает тысячи предметов, в том, что пренебрежено в ней, имеет силу. Её можно опровергнуть, всю до основания, в двух словах, в неё можно вложить великий смысл. После легко достигаемого поражения, она снова торжествует как нетронутая; а что в ней есть истинного, то противоречить целям, для которых она воздвигнута. Кто относится к ней с пренебрежением, тот содействует злоупотреблявшим ею; кто отыскивает в ней истину, тот оказывается

их врагом. Она намалевана не кистью, а помазком, который размазывает краску с нарушением линий, с затушёвыванием основного чертежа, представляющего всю ценность; её творцы мечутся, как белка в колесе, постоянно перескакивают от одной крайности в другую, как будто все старание прилагают к тому, чтобы отвести читателю глаза от основного рисунка.

При таких условиях лучшей критикой теории исторического материализма является её анализ, непрерывное восстановление её подлинных границ, воздержание от поспешных побед над нею, снесение её во всех пунктах с пограничными областями науки и философии, упорное отыскивание самой прочной позиции, с которой она преодолевается.

Мы привели из сочинений основателей научного социализма, Маркса и Энгельса, важнейшие места, в которых раскрывается теория исторического материализма. Уже не раз ставилось на вид, что основные понятия этой теории и, прежде всего, понятие производительных сил и понятие класса – нигде у Маркса и Энгельса не выясняются систематически. Даже термины эти ими употребляются неустойчиво и непоследовательно. Тем не менее общий смысл материалистической теории общества можно установить с достаточною определенностью. Говоря словами Дицгена, эта теория состоит в том, что «экономика служить базисом всякой духовной подстройки».

Профессор Туган-Барановский даёт следующее определение теории исторического материализма: «Таинственные материальные производительные силы, господствующие, по мнению Маркса, над жизнью общества, суть не что иное, как совокупность материальных факторов, материальных условий хозяйственного труда. В понятие производительных сил входит не всё то, что так или иначе влияет на хозяйство, но лишь часть этого более широкого понятия, именно вещественные, материальные условия этого хозяйства. Именно потому Энгельс имел полное право назвать данную теорию материалистическим пониманием истории».

Исторический материализм есть монистическая теория общества, и, именно, материалистическая: моно-материалистическая теория социально-исторической жизни. В ней все явления социально-исторической жизни объясняются из одного материального начала. О материалистической основе социально-исторического развития и духовной жизни человечества Маркс учил не первый. И не то полагаем, что Маркс во многом обязан своему ближайшему предшественнику С. Симону: были иные попытки материалистического истолкования истории. Дж. Вико («Prineipü di una seienza nuova d'intorno alle commune nature delle nazioni» 1725), которого Маркс вспоминает в Капитале Монтескье (De. l'esprit des lois 1749) и Гердер (Ideen zur Philosophie der Geschichte, der Menschheit 1784) высказывали мысль о зависимости духовной истории человечества от физико-географических условий существования. Нужно назвать некоторые из ранних статей Канта (Ideen zu einer allgemeinen Geschichte in weltburgerlicher Absicht 1784, Rezensionen von 1. G. Herders Ideen zur Philosophie der Geschichte der Menschheit 1785, Mutmasslicher Anfang der Menschengeschichte 1786, Ueber den Gebrauch teleologischer Principien in der Philosophie 1788), а более всего сочинение Бокля History of civilisation in England 1857, в котором человеческая история объясняется влияниями климата, пищи, почвы и впечатлений природы.

Позднее на этот путь объяснения социально-исторической жизни стал Ратцель (Anthropogeographie oder Grundzuge der Anicendung der Erdkunde auf die Geschichte 1882–1891). Столь же и даже ещё более решительно отвергая историческую роль идеологических факторов, Маркс, в отличие к несомненной выгоде своей теории – от этих представителей материалистического воззрения на историю, ставит историческое развитие в зависимость не непосредственно от физико-географических условий жизни, а от посредствующей между физическим миром и человеческим духом (идеологией) социально-экономической средой: он объясняет общественный строй и историческое развитие производством и распределением продуктов.

Не что, а как материальной жизни полагают Маркс и Энгельс в основу человеческого общества. «Экономические эпохи, по словам Маркса в Капитале, отличаются одна от другой не тем, что делалось в течении этих эпох, но тем, каким образом это делалось, при помощи каких орудий труда достигалась в разное время та или другая цель². Орудия труда представляют собою не только мерило развития человеческой рабочей силы, но также и указатель общественных отношений, под господством которых выполняется труд³... Технология разоблачает активное отношение человека к природе, непосредственный процесс производства, которым он поддерживает своё существование, а с тем вместе и способ формирования его общественных отношений и вытекающих из них умственных представлений. Даже всякая история религии, не обращающая достаточная внимания на этот материальный базис, лишена критического отношения.

Конечно, гораздо легче отыскать земное начало посредством анализа религиозных туманных представлений, чем следовать обратному пути, т. е. из действительных жизненных отношений, существующих в том или другом случае, развить соответствующие им небесные формы. Последний метод есть единственный материалистический, а потому единственный научный метод⁴».

Имея в виду эту черту исторического материализма, Бард находит данное Энгельсом взгляду Маркса на историю человечества название «материалистическое понимание истории» неудачным термином, который не выражает специфической сущности этого взгляда. «Ведь всякая неидеологическая теория материалистична, если она считает материальные, чувственные элементы более могущественными, чем всё остальное. С таким же правом можно назвать материалистическим пониманием и антропо-географическое, и этнологическое, и культурно-историческое понимание истории. Взгляды Маркса и Энгельса прямо можно подвести под понятие экономического понимания, а чтобы отличить их от других подразделений того же направления, их следует обозначить технико-экономическим пониманием истории». По выражению Крауза, исторически материализм – это моно экономическая социология. Очевидно, термин «материалистическое» (понимание истории) обозначает родовое понятие, а «моно экономическое», или технико-экономическое – видовое, и марксизм можно назвать материалистическо-экономической теорией общества.

С первого взгляда, в своём общем виде, теория исторического материализма может представляться, во-первых, чрезвычайно ужасной, радикально отрицательной, и во-вторых, поразительно несостоятельной, осязательно бессмысленной. Ужасный радикализм этой теории бросается в глаза: она объявляет всю идеологию правовое сознание, политический строй, нравственность, религию, философию и даже науку надстройкой над экономическим базисом, субъективным рефлексом экономических отношений, экономического развития, т. е. объявляет всю идеологию областью не имеющей объективной ценности, условною, относительною, изменчивою, зависимой. Сметаются с лица земли вся духовная сфера, отвергаются всякие духовные ценности.

Не менее очевидной кажется и несостоятельность такого радикального отрицания. Вся идеология, включая сюда науку, есть надстройка над экономическим базисом. Не только философия, богословие, этика, юриспруденция, даже самая основная, с точки зрения марксизма, наука – политическая экономия – есть продукт исторического движения, тень объективного развития, как это Маркс разъясняем в «Mesere de la Philosophie».

Вся политическая экономия распадается на школы: основные школы – фаталистическая, школа экономистов, и школа социалистическая и коммунистическая. Первая это политическая экономия буржуазии. В ней есть классики и романтики. Классики, Адам Смит, Рикардо, являются представителями той буржуазии, которая еще не успела закончить борьбу против остатков феодальных общественных отношений и стремится лишь к очищению экономических отношений от феодального налёта и к умножению производительных сил.

Романтики появляются в нашу эпоху, когда буржуазия и пролетариат становятся в прямую оппозицию друг ко другу, а нищета создается в таком же изобилии, как и богатство. Экономисты превращаются в это время в бесчувственных фаталистов, бросающих гордые взгляды на человека-машину, фабрикующего богатства. Гуманитарная школа принимает близко к сердцу дурную сторону существующих производственных отношений и старается, для успокоения совести, несколько смягчить реальные контрасты. Филантропическая школа есть усовершенствованная гуманитарная.

Как все экономисты являются научными представителями класса буржуазии, так социалисты и коммунисты являются теоретиками класса пролетариата... Если так, то мы в теории исторического материализма имеем пред собою абсолютный скептицизм, которым подрывается значение самой теории. «Поразительно, – восклицает Штаммлер, – как материалистическое понимание истории могло просмотреть, что устанавливаемая им безусловная зависимость всех психических форм выражения человеческой жизни от способа общественного производства сама по себе уничтожает объективную значимость науки, а, следовательно, и самое себя». Эту слабую сторону исторического материализма отмечают и другие критики^{5 6}.

Теория исторического материализма всё отрицает и, вместе с тем, сама себя подрывает. Но имеет ли она право всё отрицать⁷ и является ли для неё неизбежным самоуничтожение? Большая разница, высказывается ли отрицание как простое убеждение или же оно опирается на известные основания. Лишь в последнем случае с ним обязана считаться наука.

Крайнюю форму отрицания теория исторического материализма принимает, прежде всего, в следствии союза её с философским материализмом, и на нас лежит задача рассмотреть, насколько этот союз прочен. Материализм исторический и материализм философский. В центральной своей части марксизм представляет собою материалистическо-экономическую теорию общества. Но, будто, в своём полном виде он даёт систему целой философии решает вопросы об отношении мышления к бытию, о происхождении знания и проблему реальности. Все эти вопросы марксизм решает материалистически, так что он является не только социальным материализмом (как его называет Штаммлер), но и материализмом философским – гносеологическим и метафизическим.

Общим ходом философского развития Маркса и Энгельса был их путь от гегелевского идеализма чрез Фейербаха к материализму, как об этом говорить, движимый «долгом чести» по отношению к Фейербаху, Энгельс в посвящённой последнему книге «Ludwig Feuerbach und der Ausgang der klassischen deutschen Philosophie». «Фейербах пpoвозгласил торжество материализма. Природа существует независимо от какой бы то ни было философии она есть основание, на котором вырастаем мы – люди, будучи сами произведением природы. Вне природы и человека не существует ничего: высшие существа, созданные нашей религиозной фантазией, суть лишь фантастическая отражения нашей собственной сущности... Вещественный, чувственно воспринимаемый мир, к которому принадлежим мы сами, есть единственная действительность; наше сознание и мышление, как бы ни казалось оно сверхчувственным, суть порождение вещественного, телесного органа, мозга. Не материя есть порождение духа, но сам дух есть высший продукт материи (die Materie ist nicht die Erzeugniss des Geistes sondern der Geist ist selbst das höchste Produkt der Materie)». Маркс и Энгельс усвоили материализм Фейербаха, и в материалистическом направлении Энгельс решает «великий основной ной вопрос всякой и особенно новой философии – вопрос об отношения мышления и бытия». Они говорят на традиционном метафизическом языке гносеологической теории отображения (die Bildertheorie⁸). «Как относятся наши мысли об окружающем нас мире к самому этому миру? В состоянии ли наше мышление познать действительный мир, можем ли мы в наших представлениях и понятиях о действительном мире породить правильное отражение действительности? На философском языке этот вопрос называется вопросом о тождестве мышления и бытия». Положительный ответь на этот вопрос в идеалистической философии не удовлетворяет продолжателей Фейербаха, но они не возвращаются и к «скептицизму» Юма и Канта. «Самые решительные возражения против их взгляда, какие только можно было сделать с идеалистической точки зрения, сделал Гегель; присоединённые сюда Фейербахом материалистические возражения более остроумны, чем глубокомысленны.

Самое решительное опровержение этих, как и всяких иных философских измышлений, представляет практика, т. е. опыт и индустрия. Если мы правильность нашего понимания какого-либо явления природы можем доказать тем, что воспроизводим его сами, порождаем его из его условий заставляем его служить нашим целям, то приходит конец невразумительной идее Канта о «вещи в себе (Ding аn sich)». В Н. Е. «Dühring's Umwälzung der Wissenschaft» Энгельс излагает теорию материалистического происхождения сознания и мышления, материалистическую онтологию. «Если спросить, что такое мышление и сознание и как они происходят, то найдём, что они суть продукты человеческого мозга и что сам человек есть продукт природы, который развивается в определённой среде и вместе с нею, из чего само собою явствует, что произведения человеческого мозга, которые ведь в последней инстанции сами суть продукт природы, не противоречат остальному составу природы, а соответствуют ему». Истинное бытие принадлежит материи и её движениям. «Действительное единство мира состоит в его материальности... Основные формы всякого бытия суть пространство и время, и бытие вне времени представляет столь же великий абсурд, как и бытие вне пространства... Движение есть форма существования материи. Никогда и нигде не было и не могло быть материи без движения... Жизнь есть форма существования белковых тел, и эта форма существования в действительности состоит в постоянном самообновлении химических составных частей этих тел»⁹. Сознание, которое отражает действительность, есть не что иное, как отражение материальной действительности. «Вернувшись к материалистической точке зрения, мы увидали в человеческих понятиях отображения действительных вещей, вместо того, чтобы в действительных вещах видеть отображения той или другой ступени абсолютного понятия. Диалектика сводилась этим к науке об общих законах движения во внешнем мире и в человеческой мысли – два ряда законов, которые в сущности тождественны, а по видимости различны, так как человеческая голова может применять их сознательно, между тем как в природе, а пока ещё большею частью и в человеческой истории они проявляются бессознательно, в форме внешней необходимости, в виде бесконечного ряда кажущихся случайностей» («Ludw. Feuerbach und der Ausgang» etc). Ко гносеологической теории отображения и к материалистической метафизике присоединяется, в-третьих, эмпиризм, ограничивающий всё наше познание пределами научного опыта. «Формы бытия, внешнего миpa мысль не может создать из себя самой, но выводить их только из внешнего миpa... Принципы являются не исходным пунктом исследования, а его конечным результатом; они не применяются к природе и истории человечества, но абстрагируются из той и другой; не природа и человеческое царство направляются по принципам, но принципы бывают правильными лишь постольку, поскольку они согласуются с природой и историей. Таково единственно материалистическое мировоззрение» (Н. U. Dühring’s Umwälzunff der Wissenschaft).

Наконец, теорию исторического материализма Энгельс поставлял в прямую связь с философским материализмом. По его мысли, слабую сторону Фейербаха составляло то, что для него материализм исчерпывался пошлым естественно-научным материализмом XVIII века, что ему был чужд исторический взгляд на природу и диалектический взгляд на историю. Шаг, которого не сделал Фейербах, сделал Маркс: он не только восполнил диалектический метод Гегеля материалистическим содержанием, но и материализм, при посредстве диалектического метода, приложил к объяснению истории «Фейербах был совершенно прав в том, что естественно-научный материализм – составляет основу в здании человеческого знания, но не самое здание. Нас окружает не одна природа, но и человеческое общество, которое, как, и природа, имеет собственную историю развития и собственную науку. Дело шло, следовательно, о том, чтобы согласовать с материалистической основой и заново построить на ней науку об обществе, т. е. совокупность так называемых исторических и философских наук... Разрыв с философией Гегеля произошёл и здесь путём возврата к материалистической точке зрения. Это значит, что решились смотреть на действительный мир: на природу и историю так, как он представляется всякому, приступающему к нему без предвзятых идеалистических взглядов; решились без всякого сожаления пожертвовать идеалистическими взглядами, которые нельзя было согласить с фактами, взятыми в их собственной, а не фантастической связи. А в этом и состоит материализм. Лишь в этом направлении впервые проявилось серьезно материалистическое мировоззрение, лишь здесь, по крайней мере в общем, оно последовательно было приложено ко всем, сюда относящимся, отраслям знания» (Ludw. Feuerb.). И в истории, как и в природе «нужно было устранить вымышленную, искусственную связь явлений посредством указания действительной связи их, а эта задача сводилась исключительно к открытию общих законов движения, которые господствуют в истории человеческого общества» (ib.).

Марксисты ортодоксального лагеря, Каутский, Бебель, Меринг¹⁰, Плеханов... откровенные материалисты.

Итак, создатели теории исторического материализма и их ортодоксальные ученики связывают её с материалистическим мировоззрением. Эта связь делает позицию научного социализма крайне слабой. Смело можно повторить слова Бирмана: «если марксизм стоить на почве естественнонаучного материализма, то он опровергнуть¹¹». Материалистическая гносеология и метафизика считаются в современной философии окончательно превзойденной ступенью в истории мировоззрений. В виду этого входить в ближайшее рассмотрение философских предпосылок исторического материализма дело для нас излишнее, ein angenehmes, weil überaus einfaches Geschäft, как выражается один из критиков марксизма, тем более, что Маркс и Энгельс исповедуют материалистическую философию, усвояют её тезисы в той вульгарной форме, в которой они носились в воздухе, не привнося в историю материализма оригинального изложения и даже не продумав её догм¹².

Однако, нельзя, вслед за Катрейном, сказать, что «вместе с тем отпадает необходимость рассмотрения теории исторического материализма», нельзя согласиться с ним в том, что «исторический материализм покоится на материалистическом мировоззрении» не только «по выразительным признаниям его основателей и главарей», но и «по самой своей сущности». Правда, как раз в обратном. В истории философии обычное явление, что новые идеи нарождаются в тесном психологическом окружении современных им взглядов и верований, не связанных с ними по существу: делом критики и оказывается, прежде всего, освободить идею от её психологических ассоциаций, установить её чистый вид, её подлинное содержание. Так это и есть с теорией исторического материализма. Она народилась в прочном психологическом единстве с материалистической метафизикой, но мы имеем здесь дело только с психологической ассоциацией, а не с систематическим, не с логическим единством¹³. Что теория исторического материализма не обусловливается логически материалистической метафизикой, в этом убеждает существование сторонников исторического материализма, вполне чуждых материалистической философии таковы, например, Келлес-Крауз, новокантианцы и ревизионисты, о которых будет речь позднее. Провести грань между историческим материализмом и материалистической гносеологией – составляет необходимое условие для правильного понимания и надлежащей оценки исторического материализма. Исторический материализм нисколько не связан логически с философским материализмом именно как теория общества, теория социально-исторического развития. В этом своём качестве теория исторического материализма лежит в иной области, чем та, к которой относится гносеологическая проблема, в иной области, для которой безразлично, как решается гносеологическая проблема¹⁴. Что исторический материализм есть теория общества, это значить, что она есть теория исторического развития, что она говорит не о происхождении идей, а об их изменении. Это ясно высказал и Каутский в статье «Материалистическое понимание истории и психологический фактор». «Было бы – пишет он в ответ Б. Баксу – абсурдом утверждать, что данное художественное произведение или данная философская система, рассматриваемые сами по себе, являются просто продуктом общественных, в конечном счёте – экономических отношений. Но ни одна историческая теория не ставит своей задачей объяснить художественное или философское творчество; она занимается лишь объяснением тех изменений, которое это творчество испытывает в различные периоды. Разумеется, без мыслительной способности нет и идей. Но разве может эта глубокая истина подвинуть нас хотя бы на один шаг при исследовании вопроса, почему идеи XIX века отличаются от идей ХIII века, которые в свою очередь отличаются от идей античного мира? Нужно страдать полным отсутствием ума, чтобы допустить, что воля и мышление людей «определяются всецело и исключительно внешними, физическими причинами». Само собою понятно, что в процессе выработки идей играет роль не только внешний мир, но и человеческий организм. Но разве человеческий организм, его способность к мышлению, к художественному творчеству и т. д. сколько-нибудь заметно изменились на протяжении истории? Конечно, нет. Мыслительная способность какого-нибудь Аристотеля вряд ли превзойдена, как не превзойдены и художественные способности древних греков. С другой стороны, что изменилось во внешнем мире? Природа? Тоже нет: над Грецией сияет то же самое голубое небо, что и в эпоху Перикла. Изменилось только общество, т. е. в конечном счёте – экономические отношения, – и поскольку в природе и людях происходили изменения, они совершались под влиянием изменений в экономических отношениях»...

Философская критика, в отличии от близорукой апологетики, должна, независимо от своего, положительного или отрицательного, отношения к историческому материализму, признать его безотносительность к вопросу о характере, физическом или психологическом, исторических объектов. На этой мысли нет нужды долго останавливаться лишь потому, что она получила уже прочное обоснование в литературе вопроса¹⁵. Я приведу слова Риккерта: «Фактически материалистическое понимание истории не имеет никакого отношения к вопросу о том, физическими или психическими оказываются исторические объекты. Даже если бы было верно, что все исторические движения определяются «материальными интересами», т. е. стремлением к тем вещами, благодаря которым сохраняется и поддерживается телесное существование, то всё же стремления, направленные на материальные блага, сами всегда суть волевые акты, следовательно, психические процессы, и о них придётся трактовать и материалистической историографии».

Основатели марксизма не только старались спаять свою теорию с философским материализмом, но и приписывали себе особый метод – материалистическую диалектику. Маркс резко критикует идеализм Гегеля. «Гегель делает человека продуктом самосознания, вместо того, чтобы самосознание сделать продуктом человека, действительного человека, т. е. живущего в действительном, предметном мире и им обусловленного. Он ставит мир на голову и по этой причине уничтожает в своей голове все пределы, что им, однако, нисколько не мешает быть

воспринятыми вульгарным и чувственным восприятием действительного человека. Вся феноменология имеет своею целью показать, что самосознание есть единственная и всеобщая реальность». Этому крайнему идеализму Маркс противопоставили радикальный материализм, однако он хотел удержать диалектический метод Гегеля, как теорию всеобщего развития, – и по этой стороне он противопоставлял свой материализм «механическому» материализму Фейербаха. «Сущность религии Фейербах сводит к сущности человека. Но сущность человека – это вовсе не абстракт, свойственный отдельному индивидууму. В своей действительности это есть совокупность общественных отношений. Фейербах не доходить до критики этой действительной сущности, поэтому он оказывается вынужденным отрешиться от исторического развития, рассматривать религиозное чувство, как существующее независимо, и исходить из предположения абстрактного, изолированного, человеческого индивидуума. Поэтому человеческая сущность могла представляться ему лишь, как «род», как внутренняя, немая общность, устанавливающая лишь природную связь между индивидуумами. Поэтому Фейербах не видит, что «религиозное чувство» само есть общественный продукт, и что анализируемый им абстрактный индивидуум в действительности принадлежишь к определённой форме общества». Усвоив материализм Фейербаха, Маркс остаётся учеником Гегеля по диалектическому методу, но это уже не идеалистическая диалектика, а материалистическая, так что метод Гегеля оказывается опрокинутым и поставленным на ноги. «Я – пишет о себе Маркс в предисловии ко второму изданию первого тома «Капитала"- открыто признал себя учеником этого великого мыслителя и кокетничал даже в некоторых местах главы о теории ценности, прибегая к своеобразной гегелевской манере выражаться. Мистификация, которую испытывает диалектика в руках Гегеля, нисколько не устраняет того, что он впервые всесторонне и сознательно раскрыл общие формы её движения. Она стоит у него вверх ногами. Нужно её перевернуть, чтобы найти рациональное зерно в мистической оболочке». По своей материалистической тенденции диалектический метод Маркса оказывается противоположностью методу Гегеля, диалектикой материалистической. «Мой диалектический метод в своём основании не только отличается от гегелевского, но даже составляет прямую его противоположность. Для Гегеля процесс мысли, который он, под именем идеи, превращает даже в нечто самостоятельное, является демиургом действительности, представляющей лишь внешнее его обнаружение. Для меня же идеальное начало является, наоборот, лишь прошедшим через человеческий мозг материальным началом».

Энгельс в Ludw. Feuerbaeh'e останавливается на методе Маркса. В отличии от механического материализма Фейербаха, Маркс принадлежал к числу тех материалистов, которые воспользовались «революционной стороной» философии Гегеля, его диалектическим методом. «Но этот метод быль неприменим в той форме, какую он имел у Гегеля. У него диалектика есть саморазвитие понятия. Абсолютное понятие не только существует – неизвестно, где – от вечности, но и составляет подлинную животворную душу всего существующего мира. Оно развивается само до себя, проходя все те ступени, которые подробно рассматриваются в «Логике» и которые все заключаются в нём самом; затем оно отчуждается от себя, превращаясь в природу, где оно снова развивается, уже бессознательно, приняв вид естественной необходимости, но в человеке опять приводит к самосознанию: в истории это самосознание вырабатывается снова от низших ступеней, пока наконец абсолютное понятие не возвращается окончательно к самому себе в гегелевской философии. У Гегеля, следовательно, обнаруживающееся в природе и истории диалектическое развитие, т. е. причинная связь того поступательного движения, которое, несмотря на все отклонения в сторону и попятные шаги, пробивается от низшего к высшему, – развитие это является у него простыми снимком с поступательного движения понятия, совершающегося, от вечности и произвольно, неизвестно где и во всяком случай независимо от человеческого мозга. Надо было устранить это идеологическое извращение. Вернувшись к материалистической точке зрения, мы увидели в человеческих понятиях отображения действительных вещей, вместо того, чтобы в действительных вещах видеть отображения той или другой ступени абсолютного понятия. Диалектика сводилась этим к науке об общих законах движения во внешнем мире и в человеческой мысли – два ряда законов, которые в сущности тождественны, а по видимости различны, так как человеческая голова может применять их сознательно, между тем как в природе, а пока ещё большею частью и в человеческой истории – они проявляются бессознательно, в форме внешней необходимости, в виде бесконечного ряда кажущихся случайностей. Но в следствии этого диалектика понятий сама становилась лишь сознательным отражением диалектического движения действительного мира, и, таким образом, гегелевская диалектика была перевёрнута на голову, а лучше сказать- на ноги, так как на голове стояла она прежде. Но вместе с тем революционная сторона гегелевской философии и снова выступила и, одновременно, была освобождена от того идеологического убора, который у Гегеля затруднял её последовательное проведение. Великая основная мысль о том, что мир нужно понимать не как совокупность законченных предметов, а как совокупность процессов, в которой предметы, кажущееся неизменными, находятся, как и их мысленные отображения в голове, понятия, в непрерывном изменении, то возникая, то уничтожаясь, причём, не смотря на всю видимую случайность и на все попятные шаги, в последнем итоге достигается прогрессивное развитие, – эта великая основная мысль со времени Гегеля до такой степени вошла в общее сознание, что едва ли кто-нибудь станет оспаривать её в её общем виде».

Так Маркс и Энгельс сами называют свой метод материалистической диалектикой. И, однако, можно решительно утверждать, что их претензии на такой метод были беспочвенны. Даже такое сочетание понятий, как материалистическая диалектика, представляет собою явную нелепость. Диалектика у Гегеля обозначает имманентный закон развития идеи. К этому у него добавляется метафизический идеализм: всю действительность он понимает, как самообнаружение абсолютной идеи. Он отождествляет основания бытия с основаниями мышления. И всё же диалектика у него не что иное, как имманентное правило развития идеи. Он ограничивал развитие лишь идеей, в развитии понятия полагал и развитие природы, не признавал реального развития природы в пространстве и времени. Об этом Гегель ясно говорит в § 249 «Энциклопедии».

Поэтому диалектика не можете быть имманентными законом реального развития природы. И если Энгельс в «Анти-Дюринге» старается доказать противное, если он старается доказать, что диалектика – отрицание отрицания – есть «самый общий и, именно потому, наиболее широко действующий и важный закон развития природы, истории и мышления, закон, который проявляется в царстве животном и растительном, в геологии, в математике, в истории, в философии, то он обнаруживает этим «смешение диалектики с учением о естественном развитии»¹⁶. Уже автор рецензии о «Капитале», помещенной в «Вестнике Европы» 1872 и одобренной Марксом в предисловии ко второму изданию 1 т. «Капитала», – верно замечает: «С виду, если судить по внешней форме изложения, Маркс большой идеалист философ и притом в «немецком», т. е. в дурном значении этого слова. На самом же деле он бесконечно более реалист, чем все его предшественники в деле экономической критики... Для него важно только одно: найти закон тех явлений, исследованием которых он занимается... Для него сверх того еще важен закон их изменяемости, их развития, т. е. перехода от одной формы к другой, от одного порядка взаимоотношений к другому». Приведя обширные выдержки из этой рецензии, Маркс неожиданно заявляет: «ведь это не что иное, как диалектический метод», но непосредственно далее делает различие между методом исследования и методом изложения. «Правда, способ изложения должен формально отличаться от способа исследования. Исследование должно усвоить себе предмет в деталях, проанализировать различные формы его развития и найти их внутреннюю связь. Только тогда, когда этот труд закончен, может быть соответствующими образом изображено действительное движение. Если это удастся и если в построении идеально отразится жизнь предмета, то может показаться, что перед нами априорная конструкция». У Маркса реалистически метод исследования¹⁷, и лишь в изложении он кокетничал диалектикой¹⁸. Маркс считал свой метод перевернутым методом Гегеля лишь потому, что метод он смешивал с содержанием и под противоположностью подразумевал противоположность материализма идеализму.

В литературе последних дней нет разногласий по вопросу об отношении теории исторического материализма к диалектическому методу. Верные замечания делает профессор Виппер ¹⁹ «Очень трудно было бы согласиться с тем, что Марксу понадобился искусственный свет абстрактной диалектической схемы для того, чтобы разобраться в действительности. Можно быть уверенным, что его собственная роль гораздо оригинальнее, что он с самого начала читал в книге действительности и от неё отвлек свою формулу, которую лишь позднее сличил и сблизил с гегелевской. В этом нас убеждает знакомство с историческим материалом, заключённым в «Капитале». Он весь состоит из примеров, относящихся к истории Англии... И мы должны сказать, вопреки признанно самого Маркса, что не гегелевские схемы были им переведены на реальный язык, а, напротив, реальная действительность Англии переведена на язык абстракций, который близко совпадал с отвлечённым языком Гегеля²⁰».

Теория исторического материализма опирается не на гегелевскую диалектику и не падает вместе с последней, однако кокетничание с диалектикой дорого обошлось Марксу: многие выводы в его учении с общим характером внесения абсолютности в условные социологические тезисы обязаны злоупотреблению диалектической игрой²¹.

Здесь же можно упомянуть и об отношении теории исторического материализма к дарвинизму, который также можно включить в число ассоциаций, осложнивших генезис исторического материализма.

Есть основание рассмотреть этот вопрос в отеле о материалистической диалектике. Нужно различать отношение Маркса собственно к дарвинизму и его собственный эволюционизм. Когда появилась биологическая теория Дарвина (и Спенсера), Маркс и Энгельс поспешили утвердить своё учение на ней; однако социологическая теория Маркса и Энгельса появилась раньше биологической теории Дарвина, который, к тому же, сам не применял своей теории к социальной жизни²². Да и позиция их в отношении к дарвинизму, выразившаяся в двух-трёх отрывочных ссылках, осталась крайне невыясненной, ибо не ясно даже то, считали ли они дарвинизм пригодным лишь для объяснения исторического развития, преимущественно тёмных сторон его, или же находили возможными строить в его духе программу социальной организации. Вполне верны слова Вольтманна, что Маркс «не продумали до конца проблему об отношении животного развития к человеческому». Упоминания эти ссылки заслуживают только потому, что с них начинается обширнейшая литература вопроса об отношении социализма к дарвинизму²³. Эволюционизм Маркса нужно объяснять не влиянием Дарвина, а влиянием Гегеля. Что он ввёл идею эволюции в свои исследования, это нужно отнести на счёт его собственного реалистического мышления, хотя, вероятно, в этом случае сыграла значительную роль и философия Гегеля; но что он не остановился на идее эволюции, а преобразил её в эволюционизм, в этом виновато,

несомненно, кокетничанье с гегелевской диалектикой. Это удачно формулировано Б. А. Кистяковским в книге «Социальные науки и право». «Нельзя во всём обвинять диалектический метод, которого большинство марксистов теперь даже не понимает и не признаёт. Гораздо большее значение имеет целое направление в мышлении, которому гегельянство в своё время проложило путь в эмпирические науки, и которое теперь всецело его вытеснило. В противоречиях ортодоксального марксизма столько же виновата гегелевская диалектика, сколько и современная теория эволюционизма. Неограниченное применение эволюционного принципа позволяет сторонникам ортодоксального марксизма незаметно обходить все противоречия, заключённые в их теориях. Ошибка марксистов состоит в том, что они, придя к эволюционизму путём диалектического метода, считают, что и эволюционизм есть метод. Придерживаясь эволюционизма, т. е. следя за развитием вещей и явлений, марксисты хотят объяснить весь социальный процесс этим, по их мнению, методологическим принципом, между тем как теория эволюции вообще и развития в частности сами по себе ничего не могут объяснить».

Не обращают обычно достаточного внимания на то, что исторический материализм есть не что иное, как социальная теория, теория общества в самом строгом смысле этого слова, что лишь в этих пределах может правомерно обнаруживаться экономическое объяснение права, политики, религии, нравственности, вообще идеологии. Как только совершается неосторожный или намеренный выход за эти пределы, неизбежно возникаешь безысходная путаница.

Прочитаем внимательно приведённые выше места из сочинений Маркса и Энгельса, раскрывающие идею исторического материализма. «Совокупность производственных отношений составляет экономическую структуру общества, реальный базис, на котором возвышается правовая и политическая надстройка и которому соответствуют определённые формы общественного сознания». И далее: «господствующая идеи данной эпохи», «идеи, революционизирующие всё общество», «общественное сознание всегда вращалось в известных общих формах». Вот о чём говорить теория исторического материализма – о формах общественного сознания, об общественной идеологии: это раз и навсегда нужно запомнить. В этом основная мысль исторического материализма.

В подтверждение этого положения можно указать и на другие места из сочинений Маркса и Энгельса. Так в «Der 18 Brumaire des Louis Bonaparte 1852» (18-е Брюмера Луи Бонапарта) Маркс пишет: «Над разнообразными формами собственности, над социальными условиями существования всегда воздвигается целая надстройка из разнообразных и своеобразных чувств, иллюзий, доктрин и мировоззрений. Целый класс, в своей совокупности, создаёт и формирует весь этот строй идей из элементов своей материальной основы и из соответствующих общественных отношений. Отдельная личность, к которой все эти иллюзии, чувства, мировоззрения и прочие приходят в силу традиции и воспитания, может, конечно, вообразить себе, будто они-то и составляют настоящий мотив и исходный пункт её действий».

То же можно читать в «Lohnarbeit und Kapital» (Наёмный труд и капитал). «Общественные отношения, в пределах которых производят индивидуумы, т. е. общественные отношения производства, изменяются, превращаются вместе с изменением и развитием материальных средств производства, т. е. сил производства. Отношения производствав совокупности составляют то, что называют общественными отношениями, обществом, и образуют общество, стоящее на определённой исторической ступени развития и со своеобразным индивидуальным характером». Античное общество, феодальное, буржуазное представляют собою такие совокупности производственных отношений, из которых каждое отмечает в истории особую ступень развития».

Маркс умеет проводить ясное различие между социальной стороной личной жизни и её интимной стороной. В предисловии к первому изданию 1 тома «Капитала» он пишет: «В моём изложении о личностях дело идёт лишь постольку, поскольку они являются олицетворением экономических категорий, носителями известных классовых отношений и интересов. Моя точка зрения, рассматривающая развитие общественно-экономических формаций, как естественно-исторический процесс, менее, чем какая-либо другая, может делать отдельную личность ответственной за отношения, социальным созданием которых она является, как бы ни возвышалась она субъективно над этими отношениями». Вольтманн в «Историческом материализме» верно замечает: «по Марксу люди могут быть рассматриваемы с двух сторон: как олицетворение экономических категорий и как личности, независимые от своего экономического классового положения. Если в социальном смысле человек и является продуктом классового положения, то субъективно всё-таки он может возвышаться над ним. Итак, если рассматривать всего человека, то он может в некоторых поступках возвышаться над хозяйственными мотивами как личных, так и классовых интересов, тогда как в своих хозяйственных функциях он продолжает руководствоваться исключительно хозяйственными отношениями и интересами²⁴».

Энгельс также высказывает основную мысль исторического материализма в достаточно определённой форме. Так в «Ludw. Feuerbach» он пишет: «Когда идёт речь о исследовании движущих сил (die treibenden Mächte) от которых – сознательно или, как бывает наиболее часто; бессознательно зависели побуждения исторических деятелей и которые были, поэтому, подлинными, последними причинами (Triebkräfte) исторических событий, то имеются в виду не столько побуждения отдельных лиц, хотя бы и самых замечательных, сколько те побуждения, которые приводят в движение большие массы, целые народы или целые классы данного народа (welche grosse Massen, ganze Völker und in jedem Volk wieder ganze Volksklassen in Bewegung setzen»).

Плеханов, который понимает «кое-что» в марксизме и умеет быть последовательным, даёт великолепную формулу исторического материализма: «не общественное сознание определяет собою общественное бытие, а наоборот: общественное бытие определяет собою общественное сознание». Ещё: «Не психика общественного человека определяет собою склад его жизни, а склад его жизни определяет собою его психику». «Марксисты считают, что развитие нравственности общественного человека обусловливается развитием общественных отношений, которое, в свою очередь, определяется развитием производительных сил». «Развитие сознания обусловливается нуждами бытия. Приложите это замечание к объяснению развития общественной мысли, и у вас получится теория исторического материализма²⁵».

Вот о чём говорит теория исторического материализма: о зависимости общественного сознания от социально-экономических отношений, – и только²⁶.

Марксизму не чужда мысль о том, что отдельные личности могут освобождаться от давления господствующих идей, отталкиваться от класса, к которому принадлежат. Эта мысль проглядывает уже в заявлении «Коммунистического манифеста», что «буржуазные идеологи, которым удалось дойти до теоретического понимания общего хода исторического развития, примыкают к пролетариату²⁷». Каутский в «Bernstein und das socialdemokratische Programm» пишет: «Интеллигенция есть общественный слой, который всего легче приходить к тому, чтобы возвыситься над классовой и сословной ограниченностью, проникнуться идеалистическими порывами и явиться выразителем не временных и обособленных интересов, а постоянных интересов

всего общества в его совокупности²⁸». Зомбарт не спорит против того, что личности могут быть человеколюбивы, сострадательны, могут подниматься выше классовых интересов, – и вообще, по его словам, о мотивах личности нельзя спорить, здесь нет места научным доказательствам, так как «последние основания решений отдельного человека таятся в глубине его личного убеждения». Но класс никогда по альтруистическим мотивам не откажется от своих привилегий. «Пусть мне укажут хотя бы единственный, заслуживающий внимания, факт в истории, когда социальный класс, вопреки его собственным интересам, из альтруистических побуждений склонился бы к существенно важными уступкам. Единственные выдающиеся личности – несомненно. Почему же нет? Мы это наблюдаем ежедневно; но целый класс никогда²⁹».

***

Такими образом, теория экономического материализма, взятая в своих строгих пределах и в строгой выдержанности, даёт полное основание различать в человеческой жизни две стороны: лично-интимную и социальную, и она заявляет притязания на экономическое объяснение только второй стороны, только общественных отношений. В своём подлинном виде теория исторического материализма должна быть признана довольно невинной теорией. Она не обнимает всего интимного, внутреннего, главное религиозно-этического содержания личной жизни и интимных отношений между личностями. Она есть лишь теория общества в грубом смысле слова. Общество, по Марксу, это основанные на антагонизме классов общественные отношения, т. е. не отношения одного лица к другому лицу, а отношения рабочего к капиталисту, арендатора к землевладельцу и пр.

Нужно строго различать отношения общественные, образующие механизм общественной жизни, и отношения лично-интимные, составляющие совершенно особую ткань наряду с общественным механизмом³⁰. Смешивать эти два порядка значить закрыть для себя путь к уразумению подлинной природы социальной жизни. Кульминационного пункта лично-интимный порядок достигает в религиозно-этической сфере.

В религии и нравственности, равно как и в философском жизнепонимании нужно также различать два порядка: религию и нравственность личную, духовную, и религию и нравственность социальную, народную, господствующую. Не переступаемая грань между этими двумя порядками проводится тем различием, что личная религия и нравственность характеризуется признаком абсолютности, свободы, духовности, причём, в силу этого же характера, религия неизбежно бывает, как личная, этическою, духовною, а нравственность религиозною, тогда как социальная нравственность и народная религия этого признака не имеют, напротив, им свойственны черты исторические и условные. По смыслу теории, от социально-экономической основы стоят в зависимости религия и нравственность не личные, а народно-социальные, не личная, а социальная сторона религии и нравственности, их социальные обнаружения. Зависимость от социально-экономического строя права, государства, политики легко понять. Право есть условное равновесие сил в отношениях между индивидуумами и группами, причём всякая сила в последнем итоге есть сила экономическая. Всякая иная сила, раскрывшись, становится экономической, и обратно. Право всегда прикрывает собою экономическую силу, экономический интерес.

Нельзя спорить с Энгельсом, когда он называет «экономическое освобожденье центром, вокруг которого вращалась всякая борьба классов и все освободительные движения, неизбежно принимающие политическую форму». По словам нашего знаменитого покойного историка, В. О. Ключевского, «политический порядок в своём окончательном виде всегда отражает в себе совокупность и общий характер частных людских интересов и отношений, которые он поддерживает и на которых сам держится. Равным образом, связь народных верований и господствующих в обществе нравственных оценок с социальным строем и экономическими отношениями поддаётся почти осязательному доказательству. Профессор Ключевский, называя основными историческими фактами факты политические и экономические, пишет, например, о первом периоде русской истории: «все другие явления этого времени, учреждения, социальные отношения, нравы, успехи знания и искусства, даже нравственно-религиозной жизни, были прямыми или отдалёнными последствиями совокупного действия двух (указанных) факторов, волостного торгового города и внешней торговли». Профессор Кареев то же наблюдает в новой европейской истории³¹. «Материальные потребности человека всегда давали себя знать в исторических движениях, и новейшая наука открыла экономическую основу (конечно, рядом с духовною) у таких с первого взгляда чисто-идейных движений, каковыми, например, были движения религиозные. Под знаменем церковной реформации, которая, по-видимому, вытекала всецело из неудовлетворённости обветшалыми формами религиозной жизни, происходили целые общественные революции, имевшие один из главных своих источников в экономических интересах отдельных классов населения и искавшие или получавшие теоретическое оправдание своих материальных стремлений в новых духовных принципах.

Когда традиционные идеи, коими жило целое общество, уступают место новым понятиям и идеалами, в сознании, притом, не отдельных личностей, в своём индивидуальном развитии опережающих остальных членов общества, а в сознании целых классов последнего, это всегда служит показателем нарождения в обществе более или менее сильного стремления к переменам в области социальных форм, вытекающего в последнем анализе, из неудовлетворённости материальных потребностей и желания достигнуть лучшего экономического положения».

Теория исторического материализма, в своём истинном зерне, выступает за границы социализма и, в частности, марксизма. Зависимость социальной идеологии от экономических отношений наблюдается и признаётся учеными, стоящими вне всяких связей с Марксом и социализмом, как мы отчасти уже видели. Роджерс ³², Липперт³³, Лампрехт³⁴, Лакомб³⁵, Дюркгейм³⁶ и другие³⁷ пришли, частью позднее, а частью и раньше Маркса, к основной идее экономического объяснения истории своим путём, независимо от тех крайних выводов, с которыми теория исторического материализма связана у Маркса³⁸.

По основному смыслу теории исторического материализма влияние социально-экономического фактора не простирается на личность в её интимном, преимущественно, религиозно-этическом содержании. Авторитетная наука со всею решительностью утверждает, что социальная закономерность, в частности статистическая устойчивость массовых явлений ни сколько не захватывают индивидуального своеобразия и интимной жизни личности. По выводам А. А. Чупрова, автора солидного исследования «Очерки по теории статистики», «с единичным случаем ни вероятность, ни закон больших чисел не имеют дела. Если мы, измерив рост тысячи рекрутов, найдём, что средняя величина роста равна а сантиметрам, то число а ничего не скажет нам о том или ином из перемеренных новобранцев: оно может быть использовано лишь как характеристика всей их массы». Также хорошо говорить Вормс³⁹: «Давая полезные указания на общие явления социальной жизни, статистический метод не проникает в интимную жизнь отдельного лица, не вскрывает конкретной основы индивидуальной деятельности⁴⁰». Исследователи, помнящие о границах социального метода, как бы ни высоко ценили коллективную сторону жизни, всегда оставят место интимному содержанию личного сознания и действия⁴¹.

Нужно однако знать, что независимостью лично-интимного сознания от общественного бытия предполагается обратная независимость общественного бытия от личных идей, личных идеалов⁴². Это не только ставить теорию личного сознания вне возражений со стороны теоретиков социальной закономерности, избавляет от необходимости защищать её пред идеей непрерывного развития общественного сознания; но и по существу эти две независимости связаны неразрывно. Одна к другой относится так же, как 5> 3 к 3 <5. Одна не может существовать без другой, одна не может быть понята без понимания другой. Независимое от общественного бытия, лично-интимное сознание, религиозно-этическая идея не может влиять на общество, не имеет социальной силы. Личность может находиться в интимных отношениях с другими личностями, но это царство интимных связей не есть общество, как объект социальной науки. Личная идея становится общественною силою, историческим фактом лишь в той мере, в какой она теряет черты безусловности и приобретает характер относительности. Вот как это представляется взору историка. Есть идеи, говорить В. О. Ключевский, которые удержали характер личного достояния, не получили общественного характера; эти идеи проявляются в памятниках науки и литературы, в произведениях уединённой мастерской художника или в подвигах личной самоотверженной деятельности в пользу ближнего. Напротив, другие становятся общественным достоянием, делаются господствующими в обществе, входят в общее сознание, в нравы, в право,

становятся правилами, обязательными и для тех, кто их не разделяет, т. е. делаются общественными фактами. Чтобы личная идея получила значение общепризнанного правила или убеждения, нужен целый прибор средств, поддерживающих её обязательное действие, общественное мнение, требование закона или приличия, гнёт полицейской силы, она становится историческими фактором, когда овладевает какою-либо практическою силою, властью, народной массой или капиталом, силой, которая перерабатывает её в закон, в учреждение, в промышленное или иное предприятие, в обычай. Что из всего запаса личной мысли и чувства входит в житейский оборот, делается достоянием общества, культурно-историческим запасом, то воплощается в учреждение, в юридическое или экономическое отношение, в общественное требование; идея, добившаяся общественного признания, становится руководительницей политики, законодательства и хозяйственного оборота. Не всякая идея попадает в этот процесс, а попадая – сохраняет ли свой первоначальный вид? Этот вопрос равносилен вопросу об историческом характере учреждений, обычаев, законов, и потому на него может быть только отрицательный ответ⁴³.

Идея личной духовной жизни является наиболее важною для правильного понимания теории исторического материализма. Она имеет коренное значение для критики того употребления, которое делается в марксизме из теории исторического материализма. В этом отношении значение идеи духовной личности неизмеримо и может быть названо роковым. К этому мы возвратимся позднее. Здесь мы пока устанавливаем подлинный характеры теории исторического материализма, как теории социальной.

Об этом характере теории не только забывает апологетика, но и сам марксизм, который не остаётся верным собственным основаниям. Марксизм известен как абсолютный экономизм, как абсолютный объективизм и именно социлогизм: он выводить из экономических отношений всю и всякую идеологию⁴⁴, т. е. совсем не признаёт религии и нравственности, не принимает никаких идеалов, и он считает единственною реальностью коллектив, а в личности не видит ничего онтологического, священного, объявляет её простым пунктом пересечения социальных влияний, передачи социальных движений⁴⁵.

Мы видим, что марксизм как абсолютный экономизм и абсолютный объективизм, не имеет для себя опоры в теории исторического материализма⁴⁶.

Свобода и необходимость. От абсолютного экономизма, от абсолютной детерминированности человека марксизм перескакивает, в диалектической игре, к абсолютной свободе, которая, при ближайшем рассмотрении, оказывается не более обоснованной, чем и экономизме.

Общественное сознание людей определяется в своих формах их общественными бытием. На чём же утверждается этот порядок жизни, в котором «процесс производства управляет человеком, а не человек властвует над ними»? На этот вопрос марксизм даёт определённый ответ: подчинение людей экономической структуре основывается на бессознательности тех, которые подчиняются, на их духовной слепоте. По словами Маркса («Капитал»), «в том строе общества, который мы теперь изучаем, действия людей в общественном процессе производства чисто атомистические. В следствии этого отношения их одних к другим в производстве принимают вещественный характер, независимый от их контроля и сознательной индивидуальной деятельности». Это Маркс называет фетишизмом. В частности, он называет фетишем товары. «Определённое общественное отношение людей между собою принимает в их глазах фантастическую форму отношений между предметами. Чтобы найти аналогию подобных отношений, надо обратиться в низменную область народных верований, где произведения человеческого ума кажутся независимыми существами, одарёнными жизнью и вступающими в отношение между собою и с людьми. Тоже самое происходит в товарном мире с продуктами рук человека. Это я называю фетишизмом, присущим продуктам труда, раз они производятся в виде товаров, а потому неотделимыми от товарного производства». Бессознательность, очевидно, является историческою, преходящею чертою экономических отношений, и, очевидно, самый момент указания на бессознательность социального процесса служить началом установления новых порядков. Маркс предрекает наступление царства экономической свободы. Главным признаком этой свободы Маркс считает исчезновение верований. «Отражение действительного миpa в верованиях может исчезнуть лишь тогда, когда условия труда и практической жизни представят человеку ясные и разумные отношения к подобным ему и к природе. Общественная жизнь, основанием которой служить вещественное производство и предполагаемые ими отношения, только тогда освободится от закутывающего её таинственного тумана, когда станет произведением людей свободно соединившихся в общество, действующих сознательно и сообразно определенному плану⁴⁷».

Наступление грядущей свободы Маркс сравнивает с пробуждением от сна. Всю предшествующую историю человечества, включая и настоящую стадию, он называет доисторической эпохой человеческого общества. О господстве в современном экономическом строе бессознательности и грядущем царстве свободы говорит также и Энгельс. В своих ранних «Набросках для критики национальной экономии» он пишет о законе конкуренции, подтверждающемся правильностью торговых кризисов: «Какого должны мы быть мнения о законе, который может осуществиться только путём периодических революций? Такой закон – закон природы, покоящийся на бессознательности участвующих в обмене. Колебания конкуренции и её наклонность ко кризисам стали бы невозможны, если бы производители сами знали, сколько требуется потребителям, если бы они организовали производство, распределили бы его между собою. Производите, следовательно, как люди, а не как изолированные друг от друга атомы, лишённые родового сознания, и вы преодолеете эти искусственные и несостоятельные противоречия. Но пока вы продолжаете производить по-прежнему, бессознательно, бессмысленно, предоставляя всё на произвол судьбы, не исчезнут и торговые кризисы». Та же тема раскрывается в «Анти-Дюринге». «Каждое общество, покоящееся на товарном производстве, имеет ту особенность, что в нём производители потеряли власть над своими собственными общественными отношениями. Каждый производить собственными, выпавшими ему на долю, средствами и для своих личных надобностей. Никто не знает, какое количество его продуктов попадет на рынок, какое количество их будет вообще потреблено, никто не знает, существует ли действительная потребность в его индивидуальном продукте, будут ли издержки на продукт покрыты и будет ли он вообще продан. Господствует анархия общественного производства. Но товарное производство, как и всякая другая форма производства, имеет свои собственные, присущие ей, неотделимые от неё законы, и эти законы действуют, не смотря на анархию, в ней и посредством неё. Они проявляются в единственной сохранившейся форме общественной связи, в обмене, и обнаруживают своё действие по отношению к отдельным производителям, как принудительные законы конкуренции. Вначале они даже неизвестны этим производителям и лишь постепенно постигаются путём долгого опыта. Они проявляются, таким образом, без участия производителей и против воли их, как слепо действующие естественные законы формы их производства. Продукт господствует над производителями. Во всяком обществе с естественно-развивающимся производством, а современное общество таково, не производители господствуют над средствами производства, но средства производства господствуют над производителями. В таком обществе каждый новый рычаг производства необходимо превращается в новое орудие рабства производителей средствам производства. Это относится, прежде всего, к тому рычагу производства, который вплоть до возникновения крупной индустрии, был наиболее могущественным, к разделению труда. Каким же путём человечеству возможно освободиться от этого порабощения средствам производства, от бессмысленного рабства хозяйственным отношениям?

Это произойдёт путём признания общественной природы современных производительных сил и путём согласования способов производства, присвоения и обмена с общественным характером средств производства. Этим путём общественный характер средств производства и продуктов, который ныне обращается против самих производителей, который периодически нарушает способы производства и обмена и проявляется лишь насильственно и разрушительно как слепо действующий естественный закон (sich nur als blindwirkendes Naturgesetz gewaltthatig und zerstörend durchsetzt), – осуществляется производителями с полным сознанием и превращается из причины помехи и периодических крахов в мощный рычаг самого производства. Проявляющиеся в общественной жизни силы (die gesellschaftlich wirksamen Krafte) действуют совершенно так же, как и естественные силы: слепо, насильственно, разрушительно, пока мы не познаем их и не принимаем в расчеты. Но если мы их как-либо познали, если мы постигли их действие, их направление, их следствия, то уже от нас одних зависит – подчинять их более или менее нашей воле и достигать при посредстве их наших целей. Особенно это нужно сказать о современных могущественных производительных силах. Пока мы упорно отказываемся уразуметь их природу и их характер, а такому уразумению противится капиталистический способ производства, противятся его защитники, до тех пор эти силы действуют вопреки нам, против нас, до тех пор они господствуют над нами. Но как только мы постигаем их природу, они могут превратится в руках объединившихся производителей из демонических властителей в послушных рабов. Как покорены человеком силы электричества и огня, так и производительные силы будут покорены при общественно-планомерном регулировании производства. Когда общество овладеет средствами производства, тогда прекратится производство товаров, а вместе с тем прекратится господство продукта над производителями. Анархия в области общественного производства заменится планомерной сознательной организацией.

Борьба за существование между разрозненными личностями прекратится. В следствии этого впервые человек, в строгом смысле, окончательно выделится из царства животных, перейдёт из сферы животных условий существования в область подлинно человеческую. Среда окружающих человека жизненных условий, которые до сего времени господствовали над людьми, перейдёт под власть и контроль людей, которые теперь впервые станут сознательными, действительными господами природы, став господами своей собственной общественной жизни. Законы их собственного общественного делания, которые до сего времени противостояли им как чуждые, господствующие над ними естественные законы, будут тогда прилагаться людьми с полным знанием дела и, в следствии этого, будут в покорности у них. Собственная общественная жизнь людей, которая доселе противостояла им как зависимая от природы и истории, будет теперь их собственным свободным делом. Объективные, чуждые силы, которые доселе обладали историей, перейдут под контроль самих людей. Лишь с того времени люди сами с полным сознанием будут делать свою историю, лишь с того времени приведённые ими в движение общественные причины будут, в большинстве случаев и в постоянно возрастающей степени, приносить и желанные им результаты. Это будет прыжок человечества из царства необходимости в царство свободы – es ist der Sprung der Menschheit aus dem Reiche der Nothwendigkeit in das Reich der Freiheit».

Как же нужно понимать это «обетованное» царство свободы? По-видимому, к этому вопросу сводится весь анализ марксистской теории общества. Если в сфере социально-исторического развития различаются две фазы, из которых в одной природно-социальная необходимость осложняется тьмой бессознательности, придающей всему процессу характер бессмысленности, искусственности, тогда как во второй процесс развёртывается на полном просторе, в естественных условиях, в естественном освещении, то, конечно, процесс может быть вполне постигнуть лишь во второй фазе. Для нас интересно наблюдать, как до сего времени различались мотивы, которыми руководилось человеческое сознание, и реальные причины, которые вынуждали людей усвоять те или другие формы общественного строя: нам любопытно, оглядываясь на протёкшую историю, наблюдать, как люди обманывались в своих думах о самих себе, как они играли роль марионеток, танцевавших под действием материальных производительных сил в то время, как считали себя творцами своей жизни, веровали в управляющий всем промысл.

Однако всё это было прежде, вся эта зависимость должна прекратиться с рассветом сознания. Законы, которыми управлялась истекшая история человечества, имеют лишь исторический интерес. Для науки и для философии важно изучить процессы в состоянии свободы. Как же нужно представлять себе грядущее царство свободы? Оказывается, что в этом царстве необходимость не исчезнет, что вся свобода, о которой столь громко возвещает социализм, состоит лишь в социальной организации труда и распределения продуктов.

Так решительно объясняет свободу Маркс в отрывке из третьего тома «Капитала», который уже приводился раньше. «Царство свободы наступает в действительности только тогда, когда прекращается труд, вынужденный нуждою и внешнею целесообразностью; следовательно, по существу оно находится вне сферы материального производства собственно. Как дикарю для удовлетворения своих потребностей, для поддержания своего существования и воспроизведения приходится бороться с природой, то же самое приходится делать и человеку цивилизованному, и делать это приходится при всяких общественных формах и при всевозможных способах производства. С развитием его расширяется такая область естественных необходимостей, так как увеличиваются его потребности, но вместе с тем увеличиваются также производительные силы, которые удовлетворяют их. Свобода в этой области может заключаться только в том, чтобы человек, ставший существом общественными, чтобы объединенные производители регулировали такой свой обмен веществ с природою разумно, подчинили бы его своему общему контролю, вместо того, чтобы давать ему властвовать над собою как слепой силе, чтобы совершалось это с наименьшею тратою силы и при условиях наиболее достойных их человеческой природы и наиболее ей соответствующих. Но это всё же остаётся царством необходимости. За ним начинается развитие человеческих сил, которое само служит себе целью, действительное царство свободы, которое однако может процветать, только имея основанием такое царство необходимости».

Об отношении свободы к необходимости в смысле не устранимости последней ещё прямее говорит Энгельс, следуя Гегелю, в «Анти-Дюринге». «Гегель первый правильно представил отношение между свободой и необходимостью. Для него свобода есть понимание необходимости. Слепа необходимость лить постольку, поскольку она не понята (blind ist die Nothwendigkeit nur insofern dieselbe nicht begriffen wird). Не в воображаемой независимости от законов природы лежит свобода, не в познании этих законов и в связанной с ним возможности планомерно пользоваться ими для определённых целей. Это относится столько же к законам внешней природы, как и к тем, которые управляют физическим и духовным бытием самого человека: два ряда законов, которые мы можем разделять разве только в мысли, а не в действительности. Поэтому, свобода, воли означает не что иное, как способность человека быть в состоянии решать со знанием дела. Чем, следовательно, свободнее решение человека по отношению к известному вопросу, тем с большею необходимостью будет определено содержание этого решения, тогда как неуверенность, покоящаяся на познании, которая, по-видимому, произвольно выбирает между многими различными и взаимно противоречащими возможными решениями, тем самым доказывает свою несвободу, своё подчинение тому объекту, над которыми она должна была господствовать. Свобода, следовательно, состоит в том господстве над самими собою и над внешней природой, которое основывается на познании естественной необходимости».

Ещё раз мы находим у Маркса эту же мысль о неустранимой необходимости естественного процесса в предисловии к первому изданию первого тома «Капитала». «Если даже общество и напало на след естественного закона своего движения, а конечную цель этого сочинения и составляло открыть экономический закон движения современного общества, то оно не может ни перескочить естественной фазы своего развития, ни устранить их посредством декретов». Маркс претендует очень на немногое. «Но, добавляет он, оно может сократить и уменьшить муки родов» – и только. Свободой, ни в форме познания, ни в форме социальной организации труда, не заменяется необходимость⁴⁸. Последнее решение социально-исторической проблемы скрывается в характере социально-исторической закономерности.

Мы уже «раньше видели, как социалистическая теория постоянно перебегает от мысли о естественности исторического процесса к мысли о сознательности стремлений, которые, сталкиваясь, образуют сферу кажущейся случайности, а от мысли о случайности, господствующей на поверхности исторического моря, снова к мысли о закономерности исторического развития; мы видели, как марксизм старается открыть законы общественного развития, и именно – законы, которыми определяется современная хозяйственная эпоха. Теперь у нас речь не о законах, которые открывает научный социализм, а об общем характере социально-исторического процесса. Ибо в этом отличие задач теории исторического материализма от задач экономического учения Маркса⁴⁹. Социально-исторический процесс. Маркс даёт довольно определённый ответ па вопрос о характере социально-исторического процесса. Признавая автоматичность, стихийность и независимость от личной предусмотрительности общественно-экономического процесса, Маркс вместе с тем отвергает мысль об общих законах хозяйственной жизни. »... Из подобных форм, пишет он в «Капитале», и состоят категории буржуазной политической экономии. Эти формы мышления объективно истинны, насколько они отражают действительные общественные отношения, но отношения эти имеют силу только для определённой, данной исторической эпохи, в которой товарное производство является общественным способом производства». В частности, о законе народонаселения, или размножения, он пишет: «рабочее население, производя накопление капитала, производит в то же время возрастающий относительный избыток самого себя. Это закон прироста населения, свойственный капиталистическому способу производства; вообще каждому исторически-особенному способу производства соответствует свой собственный закон возрастания населения, имеющий силу лишь в его пределах. Абстрактный закон размножении существует только для растений и животных, до тех пор, пока они не подвергаются историческому влиянию человека». И ещё: «чем значительнее общественное богатство, функционирующий капитал, размер и энергия его накопления, следовательно, чем более также абсолютная величина рабочего населения и производительность его труда, тем больше и относительный избыток населения и запасная промышленная армия... Но чем больше эта запасная армия в сравнении с действующей армией, тем значительнее постоянный избыток населения или те слои рабочих, нищета которых находится в обратном отношении к тягости их труда. Чем, наконец, больше слой лазарей рабочего класса и запасная промышленная армия, тем больше и официальный пауперизм. Это абсолютно общий закон капиталистического накопления. Подобно всем другими общим законам, при своём проявлении он видоизменяется в следствии влияния многочисленных условий».

В предисловии ко второму изданию Маркс выписывает характеристику его методологии из названной выше рецензии «Вестника Европы». Этот рецензент писал: «Общих законов для Маркса не существует. (Из его сочинений надобно заключить, что непосредственное исследование экономических явлений, принадлежащих к различными стадиям истории развития хозяйства, привело его к отрицанию экономических законов, общих для всех стадий развития. По его мнению, напротив, каждый (крупный) исторический период имеет свои законы, (которым жизнь подчиняется только до тех пор, пока она переживает этот период). Но как только жизнь пережила данный период развития, вышла из данной стадии и вступила в другую, она начинает управляться другими законами⁵⁰» ⁵¹ и т. д.

Равными образом Энгельс в «Анти-Дюринге» пишет: «Условия, при которых люди производят и обмениваются товарами, изменяются из страны в страну, а в каждой стране из поколения в поколение. Политическая экономия, поэтому, не может быть одна и та же для всех стран и всех исторических эпох. Громадная пропасть между луком и стрелами, каменным ножом и появляющимися лишь в исключительных случаях меновыми сношениями дикарей, с одной стороны, и паровыми громадной силы машинами, механическим ткацким станком, железными дорогами и английским банком с другой. Жители Огненной Земли не дошли до массового производства и всемирной торговли, так же, как и до вексельных спекуляций и биржевых крахов. Поэтому, кто желает приложить одни и те же законы к политической экономии Огненной Земли и к политической экономии современной Англии, тот, очевидно, не извлечёт, на свет Божий ничего, кроме самых банальных общих мест.

Такими образом, политическая экономия в высшей степени историческая наука. Она имеет дело с историческим, т. е. постоянно изменяющимся материалом, она прежде всего исследует особые законы каждой отдельной ступени в эволюции производства и обмена, и лишь в конце этого исследования может установить немногие, имеющие применение к производству и обмену, совершенно всеобщие законы⁵².

По идее индивидуальности исторического процесса Маркс становится в ряды представителей позднейшего направления теории исторического знания, имеющего задачей самое решительное преодоление натурализма в социальной философии. Здесь ставится на принципиальную почву и решается задача, оказавшаяся непосильной для исторической школы. Как наиболее видные представители этого направления, могут быть названы Дильтей, Вундт, Мюнстерберг, которые разделяют весь объем научного познания на две группы наук (по содержанию): науки о природе (Naturwissenschaften) и науки о духе (Geisteswissenschaften), Виндельбанд и Риккерт, которые различают две группы наук: науки о природе и науки о культуре (Kulturwissenschaften) – в методологическом отношении. Особенно

широкую известность получила теория Виндельбанда и Риккерта. Виндельбанд различает мышление номотетическое, которое применяется в естественных науках, и мышление идеографическое, применение которого создаёт исторические науки. Естествознание отыскивает законы, история – отдельные явления. В первом случае мышление стремится перейти от установления частного к пониманию общей связи, во втором – оно останавливается на тщательном выяснении частного. Естествоиспытателю отдельный данный объект его наблюдения нужен лишь, как специальный случай родового понятия, интересует его лишь теми признаками, которые важны для уяснения общей закономерности: историк же имеет своей задачей идеально воссоздать какой-либо продукт прошлого со всеми его индивидуальными чертами. Также и Риккерт⁵³усвояет естествознанию метод генерализирующий (generalisierende Auffassung), а истории – метод индивидуализирующий (individualisierende Auflassung). Он разделяет все науки на естественно-научные или оперирующие с общими понятиями (naturwissenschaftlichen oder allgemeinbegrifflichen) науки о природе и оперирующие с индивидуальными понятиями (individuellbegrifflichen) науки о культуре. Что мы называем природой, это есть результат особого угла зрения в познании, особого понимания действительности: отвлекающееся от всякого понятия ценности индивидуального (wertfrei) познание общего в вещах, составление общих понятий, или законов, полезных в практическом брошении.

Напротив, индивидуализирующий взгляд на действительность есть точка зрения человека, как чувствующего, хотящего и действующего, как желающего ориентироваться среди повсюду индивидуальной действительности, как производящего оценку, как обращающего внимание на единственное и в силу единственности единое, нераздельное, цельное, индивидуальное единство. Для истории не нужны общие законы: там, где действительность должна быть постигнута в её индивидуальности и конкретности, бессмысленно подводить её под общие законы, или устанавливать законы исторического. Так как в понятие закона входить лишь только то, что всегда можно рассматривать таким образом, как будто бы оно повторялось любое число раз, то поэтому понятие исторического развития и понятие закона взаимно исключают друг друга. Исторически закон есть contradictio in adjecto. Однако логическая противоположность между природою и историей не имеет ничего общего с противоположностью между необходимостью и свободою: индивидуальное понимание истории вовсе не утверждает индивидуальной свободы. Риккерт признаёт историческую причинную связь, он лишь отказывается назвать ее каузальным законом. По его словами, всякая действительная связь причины и действия должна быть характеризуема как историческая причинная связь в самом широком смысле этого слова, так как всякая причина и всякое действие отличны от всякой другой причины и от всякого другого действия. Понятие казуального закона применимо, когда индивидуальные причинные связи рассматриваются в отношении того, что обще им с другими причинными связями, или если образуется безусловно общее понятие, содержащее в себе лишь то, что повторяется в каком угодно количестве причинных связей. Историческая причинная связь отличается от естественнонаучной, так что понятие причинной связи, как таковой, не тождественно с понятием природной закономерности. Напротив, понятие однократного и индивидуального причинного ряда исключает возможность выражения его посредством понятий законов природы. Индивидуальная каузальность, или, как можно было бы сказать, индивидуальный закон, имеет смысл «вообще необходимости», как выражается Ключевский, силы вещей. «В людских делах есть своя внутренняя закономерность, не поддающаяся усмотрению людей, которые их делают, и обыкновенно называемая силою вещей». Идея индивидуальной причинности и исторической необходимости отвергает два крайних представления об историческом процессе, во-первых, представление о нём как о царстве свободы, и во-вторых, понятие исторической закономерности.

Индивидуальное понимание истории не упраздняет применения к культурно-историческому материалу общих законов. С чисто формально-логических точек зрения, вся данная действительность могла бы стать объектом как естественнонаучного, так и исторического изложения. И к области культуры применим естественнонаучный метод: никак нельзя утверждать, что существуют только исторические науки о культуре. Принципиально духовная жизнь вполне допускает естественнонаучную трактовку; никто, следовательно, не может воспретить естествознанию наследование объектов, с которыми имеет дело история в обычном смысле слова. Не только рядом с историческими науками о культуре возможно естественнонаучная трактовка её, – для историка важно знание причинных законов, так что внутри самой исторической науки индивидуализирующий метод может быть самыми тесным образом связан с генерализирующим. По словам Виндельбанда, идиографические науки на каждом шагу нуждаются в общих положениях, корректное обоснование которых они могут заимствовать только у номотетических дисциплин. Всякое каузальное объяснение какого-либо исторического процесса предполагает общие представления о ходе вещей вообще; и если свести исторические доказательства к их чисто логической форме, то большими своими посылками они будут иметь естественные законы совершающегося, в особенности законы психических процессов. Кто не имеет понятия о том, как люди вообще мыслят, чувствуют и желают, тот не только не сможет объединить отдельные события для общего познания совершающегося, но не сумеет даже критически установить факты. И Риккерт считает необходимой для истории помощь естественных законов. То обстоятельство, что выражение исторических причинных связей возможно лишь с помощью понятий, содержащих в себе некоторое общее каузальное понятие или же некоторый закон природы, указывает на то, что историческая наука имеет дело и с общими понятиями, образованными естественнонаучным путём.

Но дело в том, что эти законы, на которые опирается историческое исследование, вырабатываются психологией и социологией не историческим, а естественнонаучным, абстрактным путём, это абстрактные законы психологии и социологии, которые лежат в основе исторической необходимости, но не суть законы истории и не создают исторической закономерности. Есть социологическая закономерность, но исторический ход непланомерен⁵⁴. Такова в развитом виде теория исторического процесса, которая преднамечается у Маркса. Она находить себе широкий приём, как у историков, так и у теоретиков социальной философии, критически развивающих, её с той или другой стороны.

Теория эта, как видим, не допускает применения к историческому процессу естественнонаучных аналогий, которые, однако, находят себе место в социально-экономическом учении Маркса. Он стоит на естественно научной точке зрения, когда в предисловии к первому изданию пишет: «По существу речь идёт не о более высокой или низкой степени развития общественных антагонизмов, возникающих из естественных законов капиталистического производства. Речь идёт о самих этих законах, о тенденциях, действующих и проявляющихся с железной необходимостью. Более развитая в промышленном отношении страна только показывает менее развитым странам картину их собственной будущности⁵⁵». И общий строй его экономического учения с его основным тезисом о возможности исторического предвидения и вытекающего отсюда научного построения социального идеала имеет естественнонаучный вид. Теория исторического материализма, к которой отсылает нас экономическое учете Маркса, этот натурализм во взгляде на исторический процесс не только не подтверждается, но и принципиально устраняется. Исторический процесс не есть царство свободы, но ему не может быть приписана и рациональность природного процесса.

Здесь, в рассмотрении характера исторической закономерности, мы подходим к самому решительному пункту в критике теории исторического материализма. Мы к нему вернёмся ниже: прежде, чем его окончательно формулировать, нужно ещё обсудить несколько предварительных вопросов.

В характере исторического процесса, в том, что он не имеет для человека рациональности природного процесса, ничего не изменяет возможность социальной организации экономической жизни общества. Социальная организация не может быть носительницей абсолютных этических идеалов: её движущей идеей-силой является не этика, а право⁵⁶. Условный, относительный характер социальных идеалов соответствует в практической области указанному характеру исторического процесса в теоретической: ни в теории, ни в практике не осуществляется полная рационализация социально-исторической жизни.

И в этом нас скорее всего убедит рассмотрение классовой борьбы.

Вторую половину теории экономического материализма составляет учение о классовой борьбе. Как понятию производительной силы, так и понятию класса Маркс не даёт точного и устойчивого определения. Из сопоставления всего, высказанного им по этому вопросу, явствует экономически-антагонистический характер класса: социальный класс есть общественная группа, объединённая одинаковыми экономическими интересами, т. е. одинаковым отношением её членов к общественному производству и распределению, – имеющая общих антагонистов в

социальном процессе, т. е. связанная общею борьбой с враждебными классами. Общая экономическая заинтересованность и социальная вражда – вот основные моменты в учении Маркса о классовой борьбе⁵⁷.

Учение о социальных классах необходимо в теории исторического материализма, ибо только классовая заинтересованность и вражда делают абстрактный экономически закон реальною силою. Если общественные перевороты имеют свой корень не в головах людей, не в идеях, если формальная воля, выражающаяся в политике и прочей идеологии, должна иметь определённое содержание, то экономическая заинтересованность, дающая это содержание, несёт в себе последнее объяснение исторического процесса. Никак нельзя представлять себе дело таким образом, что социальные законы экономической жизни фатально и сами собою, не проходя чрез головы людей и не действуя на их волю, движут историческим процессом; нельзя представлять себе дело и так, что исторический закон лишь идеально отражается в головах людей, лишь чрез идею или понимание движет их волю: экономически закон отражается в материальной заинтересованности людей и этим путём заставляет их действовать. «Без интереса воля равняется нулю», говорит Маркс. В понятии экономического класса, по-видимому, скрывается последнее разрешение марксистской проблемы: совпадение объективной закономерности с активностью. Идеи могут быть бессильны и неустойчивы. Не то заинтересованность. Она имеет в себе неизбежно материальный элемент, который подлежит объективной закономерности; она составляет реальную силу, которая неуклонно определяет человеческую волю: в силу материальных интересов, в силу того, что люди прежде всего «должны пить, есть, одеваться, иметь жилища», они действуют закономерно.

Марксизм применяет теорию классовой борьбы и в отношении к прошедшему и в отношены к будущему. Идеей классовой борьбы он освещает всё прошлое человеческой истории. «С самого начала цивилизации в основу производства был положен антагонизм каст, сословий, классов, антагонизм накопленного и непосредственного труда. Без антагонизма нет прогресса: вот закон, которому следовала цивилизация до наших дней. Вся история всякого общества была до сих пор историей борьбы классов». Но для борьбы имеет значение и сознание; о ней можно рассуждать и в отношении к будущему. Каждый класс приходит не менее двух фаз в своём развитии, в своей социальной борьбе: фазу бессознательной борьбы и фазу борьбы сознательной. В первой он бывает классом в отношении к другим классам, классом не сформированным, во второй – классом для себя, классом сформированным. Так было с буржуазией. «В процессе развития буржуазии мы должны различать две стадии ту, в течении которой она формировалась в класс при господстве феодализма и абсолютной монархии, и ту, когда она, уже оформившись в класс, свергла абсолютизм и монархию, чтобы превратить общество в буржуазное общество». То же наблюдается и в истории пролетариата, в истории его борьбы с буржуазией. Борьба эта началась ещё раньше, чем она была почувствована обеими сторонами, замечена ими, оценена, понята, признана и открыто провозглашена; сначала проявлялась она в виде частных, внезапных конфликтов, сопровождавшихся разрушительными актами. «Пока пролетариат ещё недостаточно развился, чтобы оформиться в класс, пока, следовательно, сама борьба пролетариата с буржуазией ещё не носит политического характера, а производительные силы ещё

недостаточно развились в недрах самой буржуазии, чтобы позволить предусмотреть материальные условия, необходимые для освобождения пролетариата и для образования нового общества, – до тех пор теоретики класса пролетариата являются только утопистами». «Экономические условия сначала превратили массу населения в рабочих. Господство капитала создало для этой массы общее положение, общие интересы. Таким образом, эта масса уже превратилась в класс по отношению к капиталу, но ещё не в класс для себя. В борьбе, несколько фаз которой мы очертили, эта масса объединяется и формируется в класс для себя. Защищаемые ею интересы становятся массовыми интересами. Но борьба классов есть борьба политическая».

Это все взято из «Нищеты философии». Раньше то же было изложено в «Коммунистическом Манифесте». Непланомерная борьба пролетариата постепенно осмысливается. «С развитием промышленности пролетариат не только численно растёт, но и концентрируется в более значительных массах; растёт сила пролетариев и они начинают сознавать эту силу. Индивидуальные столкновения между рабочим и буржуа принимают всё в большей и большей степени характер столкновения между двумя классами. Но всякая классовая борьба есть борьба политическая».

Своим собственным призванием Маркс и Энгельс считали дело формирования пролетариата в класс, организацию пролетарского класса. Довольно ясно, какое значение сознание имеет в истории класса: оно усиливает объединение общественной группы, сплоченной общностью интересов, и до крайности напрягает её борьбу с социальными противниками, придавая ей политическую форму. В таком действии сознания на исторический процесс нет ничего радикального.

Маркс и Энгельс не только думали, что пролетариат, при содействии научного социализма, достигает последней фазы своего классового развития, как это бывало раньше и с другими классами, например, буржуазией: но они полагали также, что пролетариат ныне достигает такой ясности классового сознания, какой прежде никогда не достигал ни один класс, так что пролетариат призывается занять исключительное место во всемирной истории классовых интересов и классовой борьбы. «Характерным отличием нашей эпохи – эры буржуазии, по словам «Коммунистического Манифеста», является то, что антагонизм классов теперь упростился». И этого мало. Пролетарская борьба стремится к целям, каких не ставил себе раньше ни один общественный класс: его последняя цель – уничтожение классов.

Ближайшая его программа достижение политической власти, политического господства, к которому ведёт борьба на смерть: «борьба или смерть, кровавая война или небытие». Но достигнув кровавою борьбой политического господства, пролетариат уничтожит саму возможность политической власти, самое существование классового господства. «Все прежние общественные классы, добившись господства, старались упрочить своё положение, распространяя свой способ присвоения на всё общество. Пролетарии могут овладеть общественными производительными силами лишь тогда, когда они уничтожат свой собственный способ присвоения, а тем самым и вообще тот способ присвоения, который господствует в современном обществе. Пролетариям нечего упрочивать; они должны, напротив, разрушить все упрочившиеся способы частного обогащения и частного обеспечения. Когда антагонизм классов с дальнейшим ходом развития уничтожится и всё производство будешь концентрировано в руках ассоциированных индивидуумов, тогда исчезнет и политический характер общественной власти. Политическая власть есть, собственно говоря, власть, организованная одним классом для угнетения других. Если пролетариат в своей борьбе против буржуазии организуется в класс, достигает классового господства и, в качестве господствующего класса, уничтожает старые производственные отношения, то вместе с этими производственными отношениями он уничтожает также и условия существования антагонизма классов, уничтожает сами классы, а тем самым и своё собственное классовое господство».

То же возвещается и в «La misère de la philosophie». «Условием освобождения рабочая класса является уничтожение всяких классов, подобно тому, как условием освобождения третьего сословия, буржуазии, было уничтожение всяких сословий и всяких чинов. Рабочий класс в ходе своего развития заменит старое гражданское общество ассоциацией, в которой не будет места ни классам, ни их антагонизму, и в которой уже не будет политической власти в собственном смысле слова, так как именно политическая власть есть официальное выражение антагонизма классов внутри гражданского общества».

Идея освобождения будущего общества от классового деления входит в понятие того «прыжка из царства необходимости в царство свободы», о котором говорят и Маркс и Энгельс. И эта идея столь же беспочвенна и утопична, столь же противоречит реалистическому методу исследования.

Эта идея образует собою не плод наблюдения над реальною жизнью, а измышление мечтательной головы. Пролетариат, конечно, стремится к уравнению с господствующими классом, однако это стремление есть лишь неизбежный, но вполне условный и преходящий момент, через который должны пройти думы и желания угнетённых. Оно не менее относительно, как и желание господствующего класса удержать у себя своё. Мы имеем следы головного происхождения идеи уничтожения пролетариатом в будущем обществе классового деления в ранней статье Маркса «К критике гегелевской философии права». Маркс обсуждает здесь социальное состояние Германии и Франции. В Германии все классы придавлены крайне ограниченным кругозором. Всем отдельным классам Германии недостаёт прежде всего последовательности, резкости, мужества, неуклонности для того, чтобы играть роль отрицательного представителя общества.

Сословиям Германии недостаёт в такой же степени и той широты души, которая способна отождествить себя хотя бы на один момент с народной душой, той гениальности, которая воодушевляет материальную силу и превращает её в политическую власть, той смелости, которая дерзко бросает противнику вызов: «я ничто, и я должна быть всем». Напротив, в основе немецкой морали и честности не только индивидуальной, но и классовой, лежит тот скромный эгоизм, который повсюду отстаивает свою ограниченность и который позволяет другим отстоять их ограниченность.

Отсюда неудачи социальной борьбы. Каждая из сфер гражданского общества в Германии терпит поражения ещё раньше, чем она отпраздновала свою победу; она начинает устанавливать свои собственные ограничения ещё раньше, чем ниспровергла ограничивающие её ограничения; она проявляет своё бессердечие ещё раньше, чем получила возможность проявить свое великодушие. Таким образом, случай сыграть крупную роль оказывается уже позади раньше, чем он появился на свет, и каждый класс не успеет начать борьбу со стоящим выше его классом, как он уже вовлечён в борьбу с классом, стоящим ниже его. Во Франции – обратное (антитезис). Там каждый класс политический идеалист, он чувствуете себя раньше всего не особенными классом, а представителем социальных потребностей вообще. Роль освободителя переходить, поэтому, по очереди в ряде драматических действий к различным классам французского народа.

В чём же спасение (синтез)? В чём заключается положительная возможность немецкой эмансипации? Ответ даётся по методу гегелевской диалектики: в образовании класса с радикальными целями, класса буржуазного общества, который не есть вовсе класс буржуазного общества, сословия, которое есть разложение всех сословий, сферы, которая имеете универсальный характер вследствие своих универсальных страданий, которая не заявляет притязания на какое-нибудь особенное право, так как она терпите не какую-нибудь особенную несправедливость, а несправедливость вообще, которая претендует не на какой-нибудь исторический титул, а на человеческий титул, которая не находится в каком-нибудь одностороннем противоречии с последствиями немецкого государственного строя, а во всестороннем противоречии с его предпосылками, которая, наконец, не может освободить себя, не освобождая себя от всех остальных сфер общества и, следовательно, не освобождая всех остальных сфер общества, словом, сферы, которая есть полная потеря человека и которая, следовательно, не может обрести себя без того, чтобы человек вновь не обрёл себя целиком. Это разложение общества, воплощённое в особенном сословии, есть пролетариат...

Так Маркс заблаговременно предначертал идеал пролетариата, выработал формулу, в которую должно улечься историческое развитие этого класса, и выработал он эту формулу по всем правилам гегелевского метода. Роль пролетариата, как освободителя будущего общества от классового деления в своём головном генезисе неразрывно связана с такими призраками немецкой диалектики, как «несправедливость вообще», «человек вообще» и тому подобными: с исчезновением этих призраков улетучивается воздушный замок пролетарского идеала. Маркс приводить, как будто, историческое основание, когда пишет: «условием освобождения рабочего класса является уничтожение всяких классов, подобно тому, как условием освобождения третьего сословия, буржуазии, было уничтожение всяких сословий». Но именно этот то исторический пример и говорить об ином. Согласимся, что пролетариат нельзя назвать четвёртым сословием и что буржуазия уничтожила всякие сословия: но ведь с уничтожением сословий не наступило «царство свободы», царство абсолютно-рациональной организации, а наступило время классовой борьбы: сословия заменились классами. Замена же сословий классами с точки зрения «прыжка в царство свободы» не имеет никакого значения, – от этого идеала крепостная зависимость не более далека, чем экономическое рабство пролетариата. Если с уничтожением сословий не наступило царство свободы, то почему же мы должны ждать, что это царство немедленно наступит с уничтожением классов? Не более ли оснований думать, что как классами заменились сословия, так и классы заменятся чем-либо однородным, каким-либо социальным делением, столь же далёким от идеала социальной свободы? Не сменится ли классовая борьба борьбой профессиональных групп или местных корпораций, как это и утверждает А. Менгер⁵⁸? Не тем ли менее надежд⁵⁹ на пришествие рациональной организации, что классовою борьбой и ныне не исчерпываются социальные антагонизмы⁶⁰?

То, что остается от теории классовой борьбы за вычетом предположений о прошлом, как теряющих ценность с наступлением классовой сознательности, и мечтаний о будущем, как утопических, является эмпирическим представлением о силе классовых интересов, правда, не вполне бессмысленной, но и не вполне рациональной, т. е. не имеющей ни рациональности природного процесса, ни абсолютной разумности этической организации. Осознанный классовый интерес есть самодовлеющая величина, которая не определяется безусловною закономерностью. Он никогда не бывает меньше самого себя, т. е. природным, и никогда не может быть выше себя, т. е. этически разумным. Заимствуя сравнение из «Коммунистического Манифеста», мы можем сказать, что классовый интерес пролетариата для марксизма подобен тем подземным силам, которые он может вызвать, но с которыми он не может справиться. И конституированный класс, в дальнейшем процессе, руководится живым интересом, а не идёт по предначертанному пути.

Позднейшая история пролетариата есть история тактических отступлений социал-демократии от ортодоксального пути на путь ревизионистских компромиссов⁶¹.

И оценивать факт классовой борьбы и классовых интересов мы должны по реалистическому критерию, а не по предвзятой теории. Это есть факт, с которым приходится считаться и перед лицом которого бессильна всякая проповедь. Классовая борьба приносит относительную социальную полезность: общественная жизнь, а не прозябание, состоят не в чём ином, как в непрерывном восстановлении гармонии интересов, а нет другого пути к этой общественной гармонии, кроме борьбы интересов⁶². Принцип классовой борьбы, однако, никогда не бывает абсолютным, всегда умеряясь социальною солидарностью: он и не должен быть абсолютным так как его полезность относительна: классовая борьба полезна лишь в той мере, в какой она ведёт к общественной гармонии. Здесь более, чем где-либо оправдывается, что жизнь имеет свой смысл, который кажется безумием человеческому уму. В этом подлинно реалистическое мировоззрение.

Экономический материализм выясняется в длинном ряду ограничений и дополнений, которыми он обставлен у авторов теории, её сторонников и критиков.

Уже попытка Маркса и Энгельса утвердить свое учение на появившейся позднее биологической теории Дарвина и Спенсера показывает, что они чувствовали незаконченность теории исторического материализма.

В третьем томе «Капитала» Маркс внёс в формулу исторического материализма то изменение, что признал значение нации, как социально-исторического фактора. «Одинаковая хозяйственная основа, одинаковая по главнейшим условиям, благодаря различным эмпирическим обстоятельствам, естественным условиям, расовым особенностям, историческим влияниям, действующим извне, может проявляться в бесчисленных видоизменениях и переходах, которые можно постичь только анализом таких эмпирически данных обстоятельств».

Видоизменению теории ещё более содействовал Энгельс. Ознакомившись с трудами Моргана по истории семьи («Systems of consanguinity and affinity» 1871 и «Ancient Society» 1877), Энгельс нашёл себя вынужденным для объяснения исторической жизни присоединить к фактору материального производства новый фактор – семью. Это он сделал в книге «Der Ursprung der Familie, des Privateigenthums und des Staats» 1884.

Ещё важнее его четыре письма об историческом материализме: первое от 21 сентября 1890, второе от 27 октября того же года, третье от 14 июля 1893 и четвертое от 25 января 1894⁶³. Здесь исторический материализм ограничивается в двух отношениях: во-первых, экономика называется не единственно определяющим началом в истории, а только определяющим историческое развитие в последнем счёте; во-вторых, признаётся взаимодействие между экономическими базисом и идеологической надстройкой. «По материалистическому пониманию истории, – пишет здесь Энгельс, – определяющим моментом в истории является последнем счёте (in letzter Instanz) производство и воспроизводство действительной жизни. Более этого не утверждали ни Маркс, ни я (mehr hat weder Marx noch ich je behauptet). Если же кто-нибудь поворачивает эту мысль в том направлении, что экономический момент является единственно определяющим (das einzig bestimmende), то он превращает этот тезис в ничего не говорящую абстрактную, абсурдную фразу. Экономическое положение составляет базис, но различные моменты надстройки -политические формы классовой борьбы и её результат, общественный строй, который устанавливается после выигранного боя победившим классом и т. д., правовые формы, даже отражение всех этих действительных конфликтов в мозгу участников, политические, юридические, философские теории, религиозные воззрения и их дальнейшее развитие в системы догматов, всё это оказывает влияние на течение исторической борьбы и, во многих случаях, преимущественно определяет их форму. Именно во взаимодействии всех этих моментов, в конце концов, протекает чрез всё бесконечное множество случайностей, как необходимость, экономическое движете». «Поскольку люди, прилежащие религии, философы и т. д., образуют самостоятельную группу среди общественного разделения труда, постольку продукты их деятельности, включая их заблуждения, оказывают обратное воздействие (einen rückwirkenden Einfluss) на всё общественное развитие, даже на экономическое». Энгельс непосредственно добавляет: «Но всё же они сами находятся под властным влиянием экономического развития». Ещё. «Политическое, правовое, философское, религиозное, литературное, художественное развитие и т. д. основывается на экономическом. Но все они реагируют друг на друга и на экономический базис. Не так нужно представлять дело, что только одно экономическое положение служит причиной, является единственно активным, а всё остальное только пассивное действие. Но происходит взаимодействие на основании всегда проявляющейся, в последнем счёте, экономической необходимости...

Следовательно, не существует, как иногда казалось бы удобным предположить, автоматического действия экономического положения, но люди сами делают свою историю, однако в данной, обусловливаю щей ее среде, на основании установившихся фактических отношений, из которых экономические, какое бы влияние они не испытывали со стороны остальных политических и идеологических отношений, в конечном счёте являются решающими и образуют путеводную нить, которая одна только приводить к пониманию».

Э. Бернштейн в «Die Voraussetzungen des Socialismus und die Aufgabe der Socialdemokratie», – придаёт важное значение высказанной Энгельсом мысли о взаимодействии идеологического и экономического фактора. Но Плеханов, Каутский, Меринг настойчиво протестуют против соединяющихся с нею идеалистических притязаний. Энгельс не сказал ничего нового сравнительно с Марксом, который никогда не забывал о посредствующей роли психического фактора, но дело в том, что, согласно Марксу, сама человеческая деятельность является не свободной, а необходимой. Явное дело, что, не выходя из пределов экономического материализма, всякие идеалистические потуги вертятся в заколдованном кругу.

Столь же очевидно, что идея взаимной зависимости факторов экономического и идеологического не приобретает более веса от того, что она выставляется в качестве возражения против теории исторического материализма, как это делают Ксенопол⁶⁴, Вагнер⁶⁵ и другие⁶⁶. В этой идее содержится ограничивающая эту теорию мысль о зависимости экономических отношений от духовной сферы, но в неё же входить и мысль, подтверждающая теорию, о зависимости духовной сферы от экономики, всё равно, какова бы ни была степень или форма этой зависимости. Вейзенгрюн⁶⁷ признаёт три фазы в эволюции человечества: первую, когда преобладающее значение принадлежало семейным условиям (Epoche der Familienbedingungen), вторую, когда господствующую роль играли экономические интересы, в третью же эпоху идеологическая надстройка отрешается от своего экономического базиса и становится независимой. Однако позднее⁶⁸ сам автор заявил, что этой интерпретацией исторической эволюции социалистическая тенденция теории исторического материализма не преодолевается.

Бернштейн более решительно склоняется к идеализму. В статье «Реалистический и идеологический момент в социализме⁶⁹» он утверждает, что и исторический материализм неизбежно должен признать «идеальные силы». Это, прежде всего, интерес, когда он является сознательным и посредственным а не чисто личным интересом, т. е. интересом всего класса, требующим жертвы личными выгодами. В этом случае интерес тесно связывается с социальным или этическим элементом и бывает не только интеллектуальной, но также и моральной, коротко, идеальной силой. Вторая «идеальная сила» идеализма – познание, без которого не может обойтись и пролетариат. Пролетарские идеи, т. е. социалистическое понимание государства, общества, истории, идеологии, будучи реалистическими по своему направлению, поскольку обращается преимущественное внимание на материальные факторы развития, всё же представляют мысленные отражения, выводы, опирающиеся на раскрытую с помощью мысли связь фактов, и поэтому необходимо окрашены идеологией. Это, в третьих, нравственное сознание, или правовое воззрение. Справедливость является очень сильным мотивом социалистического движения, да и вообще ни одно длительное движение масс не существует без нравственного побуждения. Не зачем идеализировать это побуждение; зависть часто также служить источником стремления к справедливости, но коренится ли это стремление в возвышенных или низменных побудительных мотивах, оно всегда остается идеологическим фактором.

И, однако, Бернштейн хочет лишь дополнить теорию исторического материализма, а не отвергнуть (... verzichte ich keineswegs auf die ökonomische Begründung der sozialistischen Forderungen, noch leugne ich dm engen Zusammenhang der sozialistischen Bewegung mit der ökonomischen Hut Wicklung der Gesellschaft).

Жорес в своей статье «Идеалистическое понимание истории» (Neue Zeit 1896) утверждает, что материалистическое объяснение истории, которое видит существенную основу и конечную движущую силу исторического развития в экономических отношениях, и объяснение идеалистическое, по которому человечеству изначала присуща идея права и справедливости и его историческое движение определяется не механическим и автоматическим изменением способа производства, а влиянием априорно данного идеала справедливости, не исключают друг друга, подобно тому как, по разъяснению Декарта, Лейбница, Спинозы, Канта и Гегеля, примиряются детерминизм и свобода. Концепция материалистическая и идеалистическая должны проникать друг в друга так же, как в органической жизни человека друг в друга проникают механика мозга и свободное сознание. Наша жизнь есть одновременно жизнь физиологическая и сознательная, механическая и самопроизвольная. Нет ни одной мысли, которой не соответствовало бы движение мозга, и нет ни одного движения в мозгу, которому не соответствовал бы хотя бы зародыш мысли. То же самое происходить и в истории. Все исторические явления и события можно объяснить экономической эволюцией, но в то же время движущую силу развития можно видеть в постоянном движении человечества к высшей форме существования. Можно согласиться с Марксом в том, что всё развитие интеллектуальной, моральной и религиозной жизни человека есть отражение экономических отношений в мозгу; но вместе с тем существует ведь, как некоторое предварительное условие, человеческий мозг со всеми его способностями. Среди этих способностей особенно следует отметить способность к бескорыстным чувствам и стремление к единству. Историческое развитие не есть механическая смена одной формы производства другою, но в смене экономических форм осуществляется идеал человечества, и каждая из этих форм всё меньше противоречит понятию человечества. История человечества не просто необходимый процесс развития, а развитие прогрессивное, имеющее разумный смысли. Стремление человечества к справедливости проявилось на протяжении долгих веков в постоянной борьбе за такой общественный строй, который заключал бы в себе менее резкие противоречия, чем существующий. Не смотря на все различия среды, условие времени, экономических требований, один и тот же вопль отчаяния, один и тот же крик радостной надежды мы слышим из уст раба, крепостного, пролетария. И это, никогда не умирающее, стремление человеческого духа составляет самую душу так называемого права. Следовательно, нельзя противополагать друг другу материалистическое и идеалистическое понимание истории: оба они сливаются в единую нераздельную концепцию. Если нельзя оторвать человека от экономических отношений, в которых он живёт, то в такой же мере невозможно оторвать экономические отношения от человека. Историческое развитие представляет собою в одно и то же время и процесс, совершающийся по чисто механическим законам, и стремление человеческого духа, повинующегося законам идеала.

Жоресу ответил Лафарг (ib.). Различие между Жоресом и марксистами сводится к исследованию возникновения и развития идей. Идея справедливости, которая, по мнению Жореса, в бессознательном состоянии дремлет в голове дикаря, образовалась в человеческом мозгу лишь после возникновения частной собственности. Дикари не имеют понятия о справедливости. У них даже нет слов для обозначения этой идеи. Жорес утверждает, что противоречием между идеями братства и справедливости, с одной стороны, и социальной средой, с другой, определяется развитие человечества. Будь это так, тогда вообще не могло бы быть речи об исторической эволюции. В таком случае человек не переступил бы первобытной, коммунистической ступени, на которой не существовало и не могло существовать идеи справедливости, а братские чувства могли проявляться свободнее, чем на какой бы то ни было другой ступени общественного развития. В действительности, идея справедливости, вместо того, чтобы вступать в противоречие с явлениями данной социальной среды, напротив, приспособляется к ним. Против этих возражений Жорес, который сам «стоит на почве материалистического и позитивного понимания истории», беспомощен.

Против идеи исторического материализма выступил Бельфорт Бакс в статье «Материалистическое понимание истории». Стремление свести всю человеческую жизнь к одному элементу, объяснить всю историю на основе экономики, не считается с тем фактом, что всякая конкретная реальность необходимым образом имеет две стороны, материальную и формальную, и, следовательно, по меньшей мере, два основных элемента; ибо, в противоположность абстракции реальная действительность заключается в синтезе. Спекулятивные, эстетические и этические способности человека существуют в человеческом обществе с самого начала, правда – в неразвитом состоянии, а не являются простым продуктом материальных факторов человеческого существования, хотя их проявления в каждом из прошлых периодов подвергались всё более ослабевающему, но часто всё еще значительному влиянию этих факторов. Все развитие общества в целом в гораздо большей степени зависело от его материальной основы, чем от какой-либо спекулятивной, этической или эстетической причины; но это не значит, что каждая такая «идеологическая» причина может быть сведена к чисто материальному условию. Общество имеет определённое экономическое развитие, но оно обладает также определённым духовным развитием, и лишь взаимодействие обоих даёт в результате социальную эволюцию в её конкретных формах. Крайнее направление материалистического понимания истории такая же односторонность, как и противоположное, идеалистическое, объяснение истории. Впрочем, по мнению Бакса, первое направление ближе подходить к истине.

Баксу ответил К. Каутский в статье «Материалистическое понимание истории и психологический фактор». Мнение Бакса, что нравственность, религия, искусство, наука создаются не исключительно экономическими условиями, ибо ещё необходимо, чтобы эти условия воздействовали на людей, одарённых известными этическими, эстетическими, спекулятивными способностями, – это мнение Каутский считает подлинным выражением идеи исторического материализма. Ни одна историческая теория не ставит своей задачей объяснить художественное или философское творчество: она занимается лишь объяснением тех изменений, которые это творчество испытывает в различные периоды. Экономические отношения не являются единственным фактором, определяющим «всю человеческую деятельность», «всю человеческую жизнь в целом», но среди факторов, влияющих на человеческую жизнь, они составляют единственный переменный фактор. Вся полемика Бакса есть борьба с ветряными мельницами.

Обмен полемическими статьями Бакса и Каутского продолжался: первый написал: «Синтетическое или неомарксистское понимание истории» и «Границы материалистического объяснения истории», второй – «Что хочет и может дать материалистическое понимание истории» и «Утопический и материалистический марксизм». Каутский согласился признать, что «отдельные личности могут очень много дать своей эпохе», что «человеческий дух приводит в движение общество», но с оговоркой: «человеческий дух приводит в движение общество не как господин экономических условий, а как слуга». Бакс удовольствовался этою уступкой, заявив: «Каутский делает тут большой шаг мне навстречу». Но и со своей стороны Бакс идёт на мировую. «Никто не подчеркнул сильнее, чем» сам Бакс, «того обстоятельства, что до сих пор на всём протяжении человеческой истории экономические условия, употребляя выражение Каутского, были господином, а дух слугою».

Явное дело, что «дискуссия» Бакса и Каутского осталась совершенно бесплодною.