VI. Чаша Мануила Палеолога. Артосные Панагии. Резные бронзовые двери Ватопеда

Между потирами¹⁰⁹ и чашами, которые обильно представлены в афонских ризницах всякого рода ремесленными изделиями, украшенными сканью, реже финифтью, мы встретили только один исторический памятник в собственном и переносном смысле. Это чаша, вклад имп. Мануила Палеолога (1391–1425) в Ватопеде, хранимая в его алтаре и показываемая паломникам. Чаша имеет (табл. XXXVII) плоскую форму и почти приближается к виду глубокого блюдца, выточенного из целого куска яшмы и по тому же самому являющегося памятником крайне редким, из числа немногих, наперечет известных. Поддон чаши и оправа в золоченом серебре¹¹⁰ ее представляет любопытное слияние византийского стиля с западною готикою, которое так характерно для Константинополя первой половины XV века, но, к сожалению, доселе почти вовсе не указано в памятниках искусства. В самом деле, множество произведений архитектуры, живописи, резьбы должны получить иное, новое объяснение, когда этот факт начавшегося незадолго до турок, культурного общения запада с христианским Востоком будет проверен на них и когда вопрос так наз. влияний в архитектуре, орнаменте и вкусах эпохи станет на реальную почву. Так должны быть исследованы все общие византийскому и романо-готическому (для Восточной Европы) стилю звериные и растительные формы орнамента, и установлена история типов символических и фантастических в искусстве Востока и Византии и в средневековом искусстве Запада. Но до того времени, как все эти вопросы станут на почву научно-исторического исследования, мы должны во всяком памятнике с особым вниманием осматривать случаи общности стилей и орнаментальных форм. Так, в орнаментации нашей части мы находим, прежде всего, западный готический стиль: он выражен ярко в ручках чаши, представляющих пару перегнувшихся драконов, но виден также в ажурных коймах и в гранях среднего яблока ножки, в гранях самой ножки, в форме нижнего поддона. Между тем, гравировка и резьба, покрывавшая все яблоко и лопасти фестончатого поддона, исполнены частью в византийском рисунке: сплошных травных разводов, среди них кружков с фантастическими грифами, и на поддоне медальонов с погрудными изображениями Златоуста, Григория Чуд., Афанасия Вел. и Василия Вел. Но самые эти изображения даны уже в западном вкусе: Св. Григорий Богослов уже не имеет обычного ему типа, он держит развернутый свиток, на котором написано его изречение. Наконец, для выделения резьбы, резчик прибег к способу накола по всему фону (pointillé), чтобы на нем разводы и гладкие ленточки их выделялись яснее, – также способ западный, не греческий, тем не менее, происхождение вещи византийское, и благодаря ему, чаша эта не может быть отнесена к западному мастерству¹¹¹ уже по своим греческим надписям по кайме: ἔδωκε τοῖς ἁγίοις αὑτοῦ μαθηταῖς καὶ ἀποστόλοις εἶπον: πίετε и пр.

Наконец, хотя форма этой чаши не подходит вполне к служебной форме потира, обыкновенно гораздо более узкого и глубокого, но по указанным надписям, требует сохранить за вещью название потира, и в самом Ватопеде (и у библ. Евгения) она считается «святым потиром». Подобные плоские чаши известны в значительном числе от X, XI и особенно ХІІ и ХІІІ века,¹¹² и все это почти исключительно древние чаши, вырезанные из оникса, агата, яшмы и употребленные Византиею на потиры, вероятно, служившие более украшением престолов и алтарей, чем служебными церковными сосудами, хотя и снабжены соответственными надписями и украшены эмалевыми изображениями Деисуса, Евангелистов и пр. Но возможно и то, что иные из этих чаш – предполагаемых потиров – вовсе ими не были, а принадлежали к малоизвестному роду плоских церковных чаш, носивших название панагий артосных или артосниц и панагиаров. К этим замечательным предметам византийской и древнерусской археологии мы и перейдем ныне, тем более, что они представлены на Афоне богаче, чем где-либо, и притом древнейшими памятниками¹¹³.

В ризнице афонского монастыря вел.-муч. Пантелеймона (Руссик) хранят (табл. XXXI) замечательную артосную панагию имени Алексея Комнина Ангела, вырезанную в виде крохотного блюдечка (9 сант. в попер. и не более 1 сант. толщины) из светло-бирюзового камня (жировика), с чудной резьбою мельчайших фигур внутри, снаружи гладкого и уже лишенного своей металлической оправы, а с нею поддона или ножки, на которой она некогда ставилась на стол. Все края этого маленького блюдца разделаны, как цветочная чашечка, бордюром из лепестков, и по краям его идет прекрасно вырезанная уставная надпись символического содержания: Λειμών. Φυτὰ τε. Καὶ τρισάκτινον σέλας. Λειμών. Ὁ Λίθος. Φυτά. Κηρύκων φάλαγξ. Τρία τρισαυγῆ. Χς ἄρτος. Πάρθενος. Κόρη δανείζει σάρκα τῷ Θυ λόγῳ. Ἄρτῳ δε ὁ Χς. Προσνέμεις σωτηρίαν Κομνην΄ Ἀγγέλῳ καἰ ῥώσιν Αλεξιὼ. Набор символических тем и символических предметов должен указывать и на значение артосницы Богородичной, напоминающей о «Деве, давшей тело Слову Божьему», и о Христе, давшем «тело хлебу», и на эмблематическую роль сосуда каменного, ставшего «лугом с прозябшими травами» и совместившим «сонм проповедников». Чаша подает спасение и здравие Алексею Комнину Ангелу.

По лепесткам изображены пророки, глаголавшие о Святой Деве: каждый держит развернутый свиток, и на нем читается краткое изречение пророка: у Давида: Ἀνάστηθι, κυριε, εἰς τὴν ἀναπαυσὶν σοῦ. У «Мудрого» Соломона: Ἰδοῦ ἡ κλίνη τοῦ Σαλομοντος, ἑξήκοντα; у Иезекииля: Ὁ ἡγούμενος οὗτος κάθηται ἐπ' ἀυθ.. У Аввакума: Ἥξει ὁ ἄγιος ἐξ' ὅρους κατασκίου δάσεως. У Даниила: Ἐτμήθη ὁ Λίθος ἁπὸ ὄρους ἄνευ χειρός. У Малахии: Ἰδοῦ, κύριος κάθηται ἐπὶ νεφέλης κουφῆς. У Иеремии: Ἐκ σοῦ μοι ἐξελεύσεται ἡγούμενος. И Исаии: Ἰδοῦ, ἡ παρθένος ἐν γαστρὶ ἕξει καἰ τέξει. У Софонии: Ἐπαναπαύσεται ἐπ' ἀυτῆς πνεῦμα δυνάμεως. У Захарии: χαῖρε σφόδρα, θύγατερ Δαβιδ. У Моисея: πᾶν ἅρσεν διανοίγον μήτραν..

По мнению преосв. Порфирия, впервые издавшего схему (а не снимок) чаши¹¹⁴, она принадлежит царю Алексею Комнину, но сделана ранее его воцарения, так как он не назван в ней царем, т.е. до 1080 года. По нашему заключению, надпись называет точно императора Алексея Комнина Ангела, и чаша относится ко времени между 1195 и 1204 годами.

Наша Панагия ясно свидетельствует, что византийское искусство в эту эпоху, т. е. около 1200 года, стояло на видной высоте положения и художественной, и технической, а, следовательно, его быстрое и несомненное падение в XIII веке вызвано было внешним разгромом государства, совершившимся в периоде латинской империи, а не внутренними причинами, как принято думать. Однако мы не находим здесь той «чистоты и выдержанности» и того изящества в стиле, который побудили было первого описателя¹¹⁵ отрицать в резьбе чашки всякие «примеси восточного стиля» и видит здесь даже сохраненную «античную манеру». Мы вообще не знаем, как можно было бы отличить византийское искусство от христианского «восточного», когда оно само есть, вне всякого сомнения, восточное, а другого, кроме арабского, не знаем. Но в то же время мы не можем здесь найти античной манеры, если только это выражение не есть общее место, употребленное и пригодное для похвалы византийскому произведению. Напротив, именно здесь находим ту особую характерность и оригинальность в типах, которая, прежде всего, не имеет ничего общего с антиком: это именно такая работа, которая в исследователе вызывает более всего досаду, что лучшие по оригинальности и своеобразности византийские вещи исполнены в таких крохотных размерах, что прямо посмеиваются над всякими способами современного воспроизведения и потому не поддаются оценке читателя. Между такими вещами мы ранее указали резной золотой крест¹¹⁶ в монастыре Мартвили в Мингрелии, но этот крест древнее нашей чашки на два века и относится еще к эпохе обновлений античной основы византийского искусства. Но и все прочие резные вещи XI и XII столетия, при высоких достоинствах технических, отличаются обыкновенно выразительными и характерными типами, тогда как рисунок их далеко отошел от античного. В данном предмете лицо и формы так натуралистичны, и одежды так просты и грубы и в тоже время они так стильны, что уже вовсе не могут напоминать античной красоты или изящества, хотя для того, чтобы в этом убедиться, надо было бы увеличить предмет.

Богоматерь держит Младенца в обеих руках полулежащим, и в то время как его левая рука инстинктивно хватается за ее руку, правая лежит покойно на колене его правой ноги (а не берется за грудь Богоматери)¹¹⁷. Положение явно натуралистического типа, но ничего не имеет общего с позднейшими изображениями Млекопитательницы. Выражение βρεφοτόφος не обязывает представлять питание и почти равно – βρεφοхраτούσα. Типы пророков любопытны тою или иною подробностью. Давид увенчан тиарою или туфою с околышем или стеммою. Соломон только в кесарском скиадии или шапке, низаной жемчугом. Оплечья и наплечники саженые. Пророк Аввакум уже не безбородый юноша, как еще всюду изображается в XII столетии, но с бородою и с мужественно-грубым лицом. Особенно экспрессивно лицо Малахии и Исаии, обернувшего голову назад. Наиболее своеобразен Моисей, со своей узкою бородкою, напоминающий тип И. Златоуста. На голове его мы видим священную тиару (кидарис) изо льна, с покрывалом, спускающимся с головы; на тиаре, вокруг головы, укреплена золотая диадема с камнями, долженствующая представлять «дщицу златую» (Исход, гл. 28 и 29): «изобразивши на ней образ печати, святыня господня... и да будет на челе Аарони». И возложиши на главу его клобук (кидарис): и возложиши дшицу освящение на увясло (митра)». Вокруг изображения Божией Матери читается надпись: ἀνάνδρε μήτερ παρϑένε βρεφοτρόφε Коμνηνον ‘Aλέξιον Ἄγγελον σκέποις.

Вторая артосная Панагия (табл. XXX) или панагиар, находится в Ксиропотаме под ложным именем чаши имп. Пульхерии (на сер. оправе, сделанной в ХVIII в. сделана даже надпись, что это дар Пульхерии Августы) и издавна показывается паломникам, но доселе не была описана. При форме круглого блюдечка, имеющего в поперечнике 16 сант., эта панагия настолько подходит по всему к панагии Алексея Комнина, что мы естественно должны отнести ее к XII веку, хотя не к концу его, но к средине, так как здесь резьба гораздо свободнее, не так вылощена, и форма много проще и натуральнее предыдущей. Однако, здесь нет и подобия того высокого художественного достоинства, той элегантной щеголеватости, и Панагия по своим размерам не может быть отнесена к императорским вкладам, но к утвари монастырской. С этим согласно построена и композиция мелких рельефов, украшающих чашу. В днище изображена Богоматерь, стоящая на подножии, с воздетыми руками. В недрах ее, на пологе ее мафория лежит овальный медальон с образом Младенца по грудь, благословляющего и держащего свиток в левой руке. По сторонам этого чудного явления стоят два архангела: Гавриил и Михаил, обозначенные в надписях, и держат в правых руках кадила, а в левых – какой-то отрезок цилиндрической формы, в котором мы видим артос. Над Богородицею написано: Н МЕГАΛН ПАΝАГІА. Для современного темного положения византийской иконографии (мы вполне уверены, что это положение недолго еще будет продолжаться) это почти единственное, безусловно, точное свидетельство, что у греков имя «Панагии» прилагалось к изображению Богоматери, держащей на груди своей образ Младенца (а не самого Младенца в натуре), т. е. что именем «Панагия» мы должны называть изображение, доселе известное у нас под названием «Знамения»; наименование это обязано известному чуду новгородской иконы этого типа и явно неправильно в приложении к многочисленным повторениям иных образов в греко-славянской иконографии. Впоследствии русским специалистам по литургике придется еще исследовать, в каком отношении находятся греческие обряды к этому символическому типу, но теперь мы только заметим, что если здесь действительно изображен в руках архангелов самый артос, в виде кусочков, обернутых сударем, перепояскою, и держимых поднятыми, то здесь мы находим и разрешение смысла всего обряда «возношения панагия», т. е. Богородичного артоса. Дело в том, что оба архангела имеют на плечах своих воздуха в виде платов с крестами. Значит, мы здесь ясно видим их служение. По кайме вокруг всего днища идет надпись: ОІ ТА XEPOYBIM и пр. до конца песни.

Вокруг этого срединного изображения представлена символико-литургическая¹¹⁸ сцена, с отдельными фигурками, стоящими в арочках, образованных как бы лепестками этой цветочной чашечки. Посреди изображен престол, покрытый индитиею, на нем возлежит Младенец, и на груди Его лежит Евангелие. Над ним кивории с подвешенною под ним лампадою, надписи: О AГNOC TOV θV. ТО AГІON θVΣIA ΣTH PION. По сторонам престола с агнцем дважды изображен Христос, Великий Архиерей в саккосе с омофором и со свитком, благословляющий обе стороны, но не причащающий.

Затем, в порядке слева направо, изображены: ангел, держащий над собою плащаницу, развернутую и его сзади накрывающую, – фигура любопытная для наших иконографических представлений Великого Выхода, причем ангел одет в диаконский стихарь и орарь. Ангел в диаконском облачении, держа обеими руками большой кратир за обе ручки. Ангел в священническом облачении, держа обеими руками потир, накрытый сверху и закутанный снизу воздухом потир. Верхняя часть воздуха представляет крест. Ангел в диаконском облачении, держащий у головы на великом выходе артос в виде круглого хлеба с крестом. Ангел в епископском облачении, с потиром в руках. Повторения тех же фигур. Ангел – диакон, держащий у головы дискос или ковш. Ангел с двумя рипидами. То же. Ангел с двумя свещниками. Ангел в диаконском облачении, с кадилом в правой руке и неизвестным предметом в правой: небольшой кусок чего-то, в кисть руки величиною, перевязан платом, так что кусок можно держать, ухвативши, под куском, оба конца платка. По нашей догадке, это призматический кусок артоса. Последняя фигура, справа от Спасителя, представляет ангела в обычной ангельской одежде, т. е. в подпоясанном хитоне и фелони (пенула путников и вестников), держащаго в левой руке под мышкою ковчежец с мощами, а в правой изогнутою трость. Обе фигуры, стоящие рядом с Христом, обернулись лицом к зрителю, тогда как прочие представлены в крестном ходе.

В крайнем поясе, посреди и против Агнца, изображена Гетимасия, в виде престола уготованного, т. е. трона с подушкою и лежащим на ней Евангелием, и стоящими сзади орудиями страстей: крестом, копием и тростию. По сторонам два ангела и двенадцать апостолов, все павшие ниц и поклонившиеся Престолу.

Затем ближайшею по времени является славянская (славянская и в том смысле, если сделана была в русском монастыре св. Пантелеймона, не в России, и по греческому образцу) Панагия Пантелеймоновского (рис. 88) монастыря. Она резана из того же самого «синолойного» дерева, похожего на черное, как и большинство наперсных русских панагий имеет вид дискоса; оправы если она и была, нет; в поперечнике 19 сант. Резьбою посреди представлена Панагия, молящаяся с Младенцем в лоне одежды (а не образом Его). Изображение помещено в звезде и окружено эмблемами Евангелистов и звездами. По кругу надписи: «достойно есть». По кайме в кругах по грудь пророки: Давид, Соломон и пр. На обратной стороне вырезано Распятие с предстоящими и надписями: «царь славы, копие, трость, губа». Эти орудия страсти воткнуты в холмик Голгофы, по сторонам Распятого. Вещь относится к XVII столетию.

К XVII же столетию относится и югославянская (или молдовлахийкая, что в позднейшую эпоху почти не различается) Панагия Дионисиата (табл. XXXIII) из того же синолойного дерева, но сохранившая поддон. Имеет вид звезды, но с полукруглыми лучами, пестро, но тщательно и еще в хорошей манере украшена резьбою; посреди, в центральном медальоне, Панагия, воздев руки, с Младенцем в лоне. Вокруг надпись: «велико име пресвятѣи Богородице. Пресвятая Богородица, спаси насъ». Во втором поясе вокруг представлены любопытные символические сцены, показывающие нам, что эта струя не оскудела и в позднее время. 1) По сторонам креста, стоящего на Голгофе, с копием и тростию, два преклоняющиеся ангела. Подобное, из глубокой древности шедшее изображение, существовало в Иерусалиме вблизи Голгофы и было известно под именем «никитириона». 2) Представлено покрытое устье кладезя, а на нем закрытый сосуд, а сзади дерево, а сбоку лестница: по «Акафисту» и «благодарному канону» Богородице, это – «животные воды источник неисточаемый», «свещник и стамна, манну носящая», «лествица, от земли всех возвысившая благодатию» и «древо, в одушевленном раю, Господа жизни». 3) Представлена затворенная царская дверь алтаря и обе боковые его двери, крытые арками, с подвешенными лампадами. То «дверь едина, ею же Слово пройде едино», «божественный вход спасаемых», или дверь спасения». 4) Представлено падение идолов: в поле падающие члены и тела, и над ними в треугольнике погрудный образ, сбоку стоит фигура, и над нею имя: «Даниил». По шестому икосу: «Возсиявый во Египте просвещение истины отгнал еси тьму: идоли бо его, Спасе, не торпяще твоея крепости, падоша». 5) Представлена внутренность монастырской трапезы, крыша которой оперта на столбы (вполне в типе афонских трапез). Посреди стоит стол на одном столбике, на столе лежат рядами тонкие прутья, с одного конца процветшие, перед столом неизвестная фигура. По третьему ирмосу: «Клас прозябшая Божественный, яко нива неоранная яве, радуйся одушевленная трапезо, хлеб животныя вмещшая».

88. Артосная Панагия в монастыре св. Пантелеймона.

6) «Гавриил Деве благовестие с небесе принес, вопияше». По внешним полукружиям размещены: Введение, Благовещение, Рождество Христово и Успение.¹¹⁹

Наконец, замечательный панагиар¹²⁰ Софийского собора в Новгороде, нами уже изданный, составляет переход к западным формам искусства.¹²¹

Замечательный по своей новости (для исторической науки) и оригинальности разряд артосных панагий или панагиаров (παναγιάριον) имеет особый интерес для русской археологии, так как этим именем приходится называть те самые артосные чаши, блюдца для стола, которые являются в истории «наперсной Панагии» основным древним, византийским прототипом. Прежде всего, сформировался (по-видимому, в монастырской общине) обычай освящать песнопениями и служением «Богородичную частицу артоса», затем установился обычай освящать возношением ее окончание трапезы и из монастырского обихода (около X века?) перешел в императорский дворец к царскому столу. «Панагиею» Греки называли Богоматерь Пресвятую Заступницу, и от этого ее имени получилось название для самых сосудов, на которых совершалось «возношение» этой частицы, подобной самому артосу. Затем освященный во имя Богоматери артос, по-видимому, еще в древности почитался спасительным средством в пути, и, потому брался с собою в дорогу в особых ампулах, из которых впоследствии вышли «панагии наперсные», «походные», «вратные», «складные» и «святительские». Подобных наперсных панагий у византийцев, по-видимому, не было, и существующие ныне в греческих и афонских монастырях и ризницах относятся к русским подаркам, а древнейшие филактерии не имеют отношения к панагии и артосу. Насколько были распространены в древности артосные панагии в России, сказать трудно, так как собственно русских памятников этого рода мы не знаем, кроме новгородского панагиара, выполненного на западный манер и в западном стиле. Многие вещи, принимаемые нами за русские, только потому, что на них есть славянские надписи, особенно из тех, что встречаются на Афоне, мы должны относить к югославянским и молдовлахийским, а также к работам русских монастырей на Афоне.

Из всего вышеприведенного следует, что артосные Панагии должны были всегда сопровождаться изображениями Божией Матери, притом в типе молебщицы, заступницы, по-западному – оранты, образа церкви земной, глава которой есть Христос. Здесь не место входить в расследование, каким путем образовалось соответственное этому понятию изображение Божией Матери, носящей в лоне своем на груди образ Предвечного Младенца, но очень важно, что именно этому изображению придано было наименование «Панагии» или «Великой Панагии»¹²², и что это важное данное устанавливается именно артосными Панагиями, как то доказывается Панагиею Ксиропотама. Соответствие текстов, избираемых для надписей, с изображениями на приведенных памятниках, показывает, что все содержание, заключающееся и в церковном обряде и в художественном его воспроизведении, сложилось на специальную тему.

Подробный трактат о монастырских обрядах, связанных с «возношением Панагии», принадлежит блаж. Симеону, архиеп. Солунскому († 1429), составившему свои «разговоры о священнодействиях и таинствах церковных», имевшие столь большое распространение, что уже в конце XVII столетия появились русские переводы. Здесь (гл. 322 и 324) обряд представляется делом истинно благочестивым, нужным и «всем необходимым», но как бы вновь введенным в церковную обрядность, на основании уставов и древних преданий, причем, в разговоре с архиереем, клирик даже заявляет, что его клир исполняет обряд и в соборных церквях. Сколько бы ни было в этой фразе условной риторики, все же нельзя было бы ее употребить в применении к обряду, издревле установившемуся. Передадим в сокращении сущность обряда и толкования его по Симеону, чтобы видеть ясно, что изображения нашей чаши из Ксиропотама точно отвечают им. «Хлеб, возносимый с призыванием Всесвятыя, говорит Симеон, постановлено возносить по преимуществу в конце трапезы братской, во освящение братий, принимающих ее, как бы запечатление пищи, а особенно во славу Богоматери, которая родила нам Хлеб небесный, живый и пребывающий и всегда питающий наши души. Впрочем, он бывает возносим и во всякое другое время... по прошению чьему-либо и при самом священнодействии литургии. Многие же из священнослужителей имеют всегдашний обычай возносить его... Возношение в таком случае совершается тогда, когда положено воспоминать о Богоматери, когда именно и мы говорим: «изрядно о Пресвятый», и призываем ее, как помощницу и заступницу во всех наших нуждах и напастях. При возношении этого хлеба произносятся не какие-либо простые слова, но призывается и прославляется единый в Троице Бог всяческих и наш и совершается призывание воистину Пресвятыя Богородицы и молитва о ее помощи в этом таинство нашей веры... Итак, во время трапезы братий сперва совершается благодарение, ради хлеба насущного, поется молитва: «Отче наш». Во время ее пения, из предлежащего хлеба изъемлется за всех трехсторонняя частица, изображающая всеми сторонами Троицу и единство Ее: числами углов и сторон – Троицу, а единым средоточием вверху – единство. Посему, как ни поверни хлеб, он имеет три угла, а остроконечная вершина одна соединяет их... Когда хлеб положен в некий священный, для того назначенный, сосуд, и иерей запечатлеет его благословением, зажигается перед ним светильник, и иерей благословляет ястие, призывая Бога нашего Иисуса Христа благословить оное. Во время трапезы читаются священные писания... Восстав же от трапезы, мы в молитве все славословим Бога вместе с Давидом... По совершении сего со славословием, чтец, испросив и получив соизволение, при всеобщем молчании, подъемлет хлеб и возглашает: велие имя, и все взывают: Святыя Троицы..., потом, делая знак креста, прибавляет: «Пресвятая Богородица, помогай нам», и все единогласно говорят: «тоя молитвами, Боже, помилуй нас и спаси нас». И тогда возносят хвалебные песни Богоматери... Потом начинают благоговейное и сладкогласное пение с главами непокровенными, и поют: «достойно есть», исповедуя ее Богородицею, и воспевая «честнейшую Херувим». Вы знаете, говорить архиерей, что я учредил, чтобы в соборных церквях ежедневно совершаем был упомянутый обряд, чтобы иерей на каждой утрени, в конце девятой песни, возносил сей хлеб и произносил обычные священные слова»...

Неисчерпаемый Дюканж и в данном случае поместил в своем греческом словаре обширную заметку об этом обряде, на основании трактата Льва Аллация, который называет и блюдце или диск: πανπγιάριον в описывает частицу как неполный треугольник, но с одной стороны закругленною. Эта частица полагается на диске вместе с хлебом, из коего она вынута была, и прикрывается крышечкою, прикрепляемою крючком. Затем Панагия полагается на стол, за которым трапезует игумен или дикей, и по окончании трапезы совершается возношение и причащение и после того пьют вино. Обряд в этой форме постоянный на св. горе Афонской.

Но из монастырей¹²³ обряд этот перешел даже ко двору императорскому, неизвестно, в какое время. Именно, в сочинении известного Кодина «о чинах византийского двора», гл. 7 § 32, Бонн. изд. стр., 62 говорится: «Когда (по окончании обеда) снимут скатерть, и доместик доместикия принесет хлеб в панагиарии, император тотчас встает. И один из юношей, приходящихся в родстве с царем, из тех, что не покрывают головы во дворце, подбежав, поддерживает скамейку, на которой стоит царь, чтобы он стоял тверже. А стольник, взяв панагиарий, ставит на столе и, вознеся панагию, передает ее доместику, а тот великому, а этот царю. И когда он примет ее в уста, все поют: многолетие... И тотчас кравчий приносит блюдо с бокалом вина, держа и полотенце, так как скатерть (которою, очевидно, императоры утирались) уже снята, как сказано, со стола».

От византийского двора обычай, во всей строгости и полноте, перешел в русские духовные обычаи и к русскому царскому двору. Павел Алеппский в описании путешествия патриарха Макария,¹²⁴ в главах о пребывании его в Москве в 1755 году, передает, что на царской трапезе, под конец, после того как, встав, раздали и распили круговые чаши за здоровье царя, царицы, патриархов, вновь «встали, воздвигли, по обычаю, Панагию и прочли молитву над трапезою». На трапезовании у патриарха Никона, после того как помолились над трапезою, «принесли Панагию в чудесном серебряно-вызолоченном сосуде и прочли над нею молитвы; они и мы взяли от нея затем сели». Панагию подносят с блюдом кутьи в конце трапезы, исполняют поминовенную службу со стихирами, кадят и, совершив отпуст, отведывают от Панагии и кутьи и раздают трапезовавшим и присутствовавшим.

Богородичный хлеб или частица заменила собою артос во всех тех случаях, когда причастный хлеб не может быть дань, или не может быть совершена литургия. Таким образом, Иоанну Грозному, вступившему в четвертый брак, разрешено было по праздникам вкушать богородичный хлеб, но причащаться святых таин Христовых, по епитимии, разрешалось только на св. Пасху. Затем, при перенесении частиц артоса или священного богородичного хлеба, уже в древности стали употреблять особые конические коробочки на Западе (turres custodes), а на Востоке створчатые ампулы, а так как богородичный хлеб носили, по-видимому, наиболее к больным или брали с собою в дорогу, то уже очень рано «Панагиею» стали называть двустворчатый энкольпий или носимый на груди складень, наподобие раковины. Впоследствии Панагии, как священные иконы, стали достоянием епископского сана, и обилие памятников этого рода панагий сделало то, что в настоящее время весьма трудно было бы выделить Панагии артосные из сотен панагий нагрудных, наполняющих все собрания древнего русского искусства.

Главным признаком артосной Панагии является поддон или днище, непременно металлическое, припаянное к наружной стороне блюдца, изнутри украшенного резьбою. Между тем попадаются такие блюдца с изображением Св. Троицы, причем самые блюдца бывают медные и уже поэтому не могут быть относимы к архиерейским. Возможно, далее, что одни панагии переделывались на другие, и сюжеты смешивались.

Любопытная артосная Панагия находится в музее с. Поречья, имения графов Уваровых, среди богатейшего собрания тельников и панагий. Панагия из меди, рисунок выполнен насечкою, беловатою медью с примесью олова, относится к древнейшим вещам этого рода, т. е. еще к XVI веку. Вокруг образа Богородицы с Эммануилом (Младенцем в кругу) читается надпись: «бысть чрево твое святая трапеза имущи» и пр.

Но совершенно подобная по сюжетам и надписям Панагия того же собрания, сделанная из слоновой кости, имеющая в поперечнике 2 сант., обложенная серебром со сканью и снабженная патою внизу, усаженная бирюзами и камнями, может относиться к обоим видам панагий, если не переделана из одного в другой. На панагии вырезано: «Сошествие св. Духа» с «Иерусалимом небесным», «Гроб Господень» с «Петром и Павлом», подающими вверху друг другу руки, а внизу держащими по ключу, «Троица» и вокруг 12 апостолов в кружках. Надпись по-гречески: «ἔγονεν ἐν κοιληα (sic) σου αγια τράπεζα εχουσα τον ουρανιον αρτον» и пр. Наконец, изображение Богоматери с Младенцем, прикрываемое Херувимами и Серафимами, а вокруг пророки в надпись: Την τημοτεραν των χερουβιμ и пр.

Приводим в заключение одну панагию того же собрания, ради иконографического интереса ее. Панагия имеет форму шестилучевой звезды, обложена серебром, новейшего афонского дела и замечательно тонкой резьбы. Представлено: в средине Успение и Вознесение Божией Матери в миндалевидном ореоле, Мария подает пояс Фоме. Ложе Богоматери имеет вид церкви, от нее подымается лоза, а в ее завитках пророки со свитками и сюжеты: Усекновение главы И. П., Вседержитель, Троица. В лучах: Благовещение, Лобызание Иоакима и Анны, Георгий и Димитрий, Живоносный Источник: из купели истекает три источника, водою промывает слепой себе очи. Подобные артосные Панагии случилось нам видеть в Московской Синодальной ризнице, в ризнице Московского Благовещенского собора и в других собраниях: они отличаются от обыкновенных наперсных своими размерами. Арх. Макарий¹²⁵ в своем «описании церковных древностей в Новгороде и его окрестностях» приводит, кроме древнего панагиара, еще три артосные Панагии, но не указывает действительных оснований этого определения, а между тем в самом описании есть основания против того, чтобы их признавать артосными. На одной Панагии изображено: Сошествие во ад, Распятие, Троица и Панагия, и все изображения литые. На другой, серебряной, в Духове монастыре, есть ушко и изображения, как и на предыдущей, сделаны и с наружной стороны, чего не бывает на настоящих артосных Панагиях. Надпись 1640 года гласит: «далъ сию панагию смощми вдомъ духа святаго игуменъ Евθимии псковитинъ Барашковъ вкладу за отца своего,... дана двѣнадцать рублевъ а въ сей панагіи мощи многихъ святыхъ». Изображения отвечают артосным: «Троица», «Панагия» с обычными надписями. Более вероятно отношение к артосному роду серебряного блюда в Вяжницком монастыре, которое, по словам описателя, «одно уцелело от панагии и имеет изображение Панагии».

Наконец, следует отличить артосные панагии, как некоторую принадлежность литургического служения, хотя бы в его дополнительных обрядовых формах, от так наз. евлогий¹²⁶ или блюд для благословенного хлеба, который (т. е. хлеб) получил уже с ІV века название eulogia или bendictiones, как хлеб, раздаваемый в кусках после литургии из корзин, чаш или с особых блюд: все же сосуды в греческой церкви удержали доселе название евлогий, а в западной в IX веке назывались offertoria. И тут, и там сосуды эти делились из серебра, даже золота, украшались драгоценными камнями и представляли обыкновенно глубокое блюдо или чашу на поддоне или без него¹²⁷. Но из характерных памятников этого рода можно указать пока лишь на один византийский в ризнице св. Марка¹²⁸, большое блюдо в Сванетии, древнее Трире и оригинальные блюда или, скорее, вазы в афонских обителях.

В этих блюдах на Афоне совершается благословение хлебов на великие праздники во время всенощного бдения: выносятся пять хлебов, пшеница, вино и елей перед шестопсалмием; обряд позднейшего монастырского происхождения, и изукрашенные блюда принадлежат чаще соборам бывших монастырей. Такое блюдо (рис. 89) для благословенных хлебов имеется в Лавре св. Афанасия¹²⁹ от 1677 года, вклад клисиарха Григория из Филиппополя, богато изукрашенное, из серебра, с одною башенкою посреди чаши, как бы готической формы, с шатровым верхом и 4 башенками поверх четырехсторонней башенки, покрытой чеканными изображениями: праздников, в канун которых совершается благословение: Преображения, Успения Б. М., Снятия со Креста, Троицы, с греческими надписями; на ножке в 8 отд. изображены погрудно: Николай, Афанасий, Антоний, Спиридон, Василий, Пигасий, Афанасий, Кирилл, также с греческими надписаниями имен. Точно так же на подножии, по отдельным лепесткам цветочной базы изображены уже во весь рост фигуры. Изображения эти, сопровождаемые по обе стороны греческими надписями, представляют любопытнейшее соединение западного южно-германского готического пошиба с византийскими типами и по самой редкости заслуживают внимания: св. Авксентий, Евгений, Мардарий, Георгий, Прокопий, Ф. Тирон, Ф. Стратилат, Димитрий, Георгий, Евстратий. Употребленные здесь цвета финифти зеленый и синий, цветки и гранаты; по бордюру бирюзовая финифть, фон из саженого бисеру, Флаконы украшены бирюзовою и синею финифтью. Внутри блюда чеканены Праздники Господ., кругом надпись с годом ^αχοβ марта 20, клисиарха Григория из гор. Филиппополя. Столь же важна и любопытна орнаментика чаши: готическая форма башенки, венечной открытой аркады, ажурных пальметт; византийские типы святых отшельников и святителей, восточный рисунок орнаментов на фляжечках и чисто народная, югославянская техника скани с финифтью в разводах по нижнему бордюру ножки.

Другое афонское блюдо¹³⁰ или, точнее, чаша, для благословенного хлеба, имеет вид большой цветочной чашечки и сделана из серебра со всеми мелкими подробностями. Чаша по бордюру и по ножке украшена травными разводами, довольно характерными для южно-балканского художества XV – XVI столетий.

Затем внутрь этой чаши устанавливается серебряный ажурный кувуклий о 8 сторонах с 8 открытыми арочками; колонки и комары украшены припаянными вытиснутыми из листового серебра травными разводами и фигурками святых, с 8 маленькими (романскими) башенками и средним ажурным шатровым верхом, на котором поверх конуса утвержден орнаментальный крест. К чаше принадлежат четыре крохотные серебряные сулеи или фляжечки, с крышечками, употребительные для вина и елея, и ставящиеся по краям чаши.

Вещь эта также относится к любопытному и пока малоизвестному южноевропейскому народному художеству, державшемуся в области Балканского полуострова, Венгрии и отчасти западной Австрии, в течение XIV – XVI столетий.

89. Блюдо для благословения хлебов в Лавре.

Предметом особого интереса было бы узнать, где и сколько сохранилось на Афоне в ризницах древней поливной посуды, из того типа, который в последнее время открыт в таком обилии среди находок и в раскопках по всем берегам Средиземного моря и у нас в частности по берегам Кавказа, Крыма и Волги, а в отдельных вещах может быть прослежен до Киева и Смоленска¹³¹. Примыкая своими связями к древневосточной и греческой поливной посуде, фабрикация которой установилась, как принято ныне полагать, в Александрии уже в ІІІ веке до Р. X., эта вторая ветвь, насколько удалось доселе заключить, сосредоточивалась почти исключительно в области греко-восточной культуры, не заходя далеко на запад, но зато распространяясь повсюду на переднеазиатском востоке, вплоть до Средней Азии. Что Персия принимала важнейшее участие в этой фабрикации, можно было догадываться с самого начала, как и о том, что вся эта индустрия должна была стоять в некоторой связи с китайскою керамикою. Пределы во времени не менее велики, но в этом отношении и теперь можно видеть, что главным периодом по обилию находок является время утверждения арабской торговли в Восточной Европе и в Малой Азии, а потому, понятно, можно было рассчитывать найти подобную посуду и на Афоне. Ожидания оправдались. А именно, вся наружная часть ексонартэкса или внешней, пристроенной к собору паперти, в Ивере украшена вмазанными между арок в местах над так наз. замком, подобными изделиями поливы, как-то: блюдами, чашками и флягами, укрепленными в стене крестообразно, чтобы составить цветную выкладку, вроде орнаментальной мозаики. Отдельные предметы этого рода встречаются в Лавре Афанасия и в других афонских обителях, в украшениях часовен, кладбищенских церквей и пр., а обычай этот удостоверен путешественниками и в Греции. Стало быть, церкви Италии (упомянем особенно базилику S. Pietro in Grado в окрестности Пизы, по дороге к морскому берегу) не представляют в данном случае чего-либо оригинального. В Ивере орнаментация составляется из трех предметов: блюд, чаш и сулей, и эти последние вставлены в особые ниши, чем и подчеркивают свое восточное происхождение. Нартэкс построен в 1650 году, а поливные изделия показались нам разных времен, от XIV до XVI столетия включительно. Многие вещи прекрасной работы, украшены травами, цветами, разводами, геометрическими рисунками, общего синего, голубого и желтого цветов, по белому фону. Все имеет прямое декоративное достоинство. Особо показалось нам интересным одно блюдо с двумя зверями, напомнившими издали блюдо, известное между персидскими. Наконец, в лаврской ризнице сохранилось несколько больших блюд, известных под именем vieux celadons и принадлежащих к типичному роду китайского фаянса, но, по всей вероятности, относящихся к персидским подражаниям этого рода, составлявшим предмет производства в Персии в XV и XVI столетиях.

Из монументальных произведений резьбы по металлу выделяются на первом месте, как исторический памятник, резные бронзовые двери (табл. XXXVIII) Ватопедского собора, неизвестного происхождения, но, очевидно, работы константинопольских мастерских конца XIV или первой половины XV века. Можно полагать, что и дверь Ватопеда была даром того же Мануила Палеолога (1391 – 1425). Дверь эта выполнена простою резьбою вглубь металла и резьба эта ничем ныне не заполнена, ни инкрустациями золота, серебра или олова по дамасскому и древнему византийскому способу, но ранее была затерта красною мастикою, и хотя этот способ украшений менее сложен, однако требует большей строгости и точности рисунка. Очевидно, резьба здесь дополнена ковкою. Посреди, на обеих створках двери укреплены две литые высокие пластины с изображением Благовещения Пресвятой Девы, в переводе, почти тождественном с описанными ранее мозаическими фигурами этой сцены в самом храме Ватопеда, но в готических арочках. Затем поверхность обеих створок поделена на четыре поля, с промежуточною широкою орнаментальною полосою, состоящею из декоративных флеронов и ромбов. Каждое поле также состоит из декоративной каймы, наполненной подобными же флеронами геометрического типа (вязла) с аканфами, кринами, розетками, пальметками или даже штучным набором внутри. Внутри этой каймы находятся три орнаментальные полоски; две крайних наполнены разводами, образующими кружки, в которых 32 раза повторены эмблемы (гербы?) двуглавого орла и василиска – дракона с крыльями, львиными лапами и завившимся хвостом ящера (но без венца на голове); средняя же полоска (не всегда на месте, так как вся дверь состоит из мелких пластинок, подвергшихся перекладке и даже укорочению одного ряда с боков)¹³² представляет уже рисунок совершенно иной схемы и иного, не византийского стиля, но западного: на распуколке лиственной или цветной почки стоят две птички и, обернувшись головами в стороны, клюют плоды. Последний рисунок близко напоминает венецианские и флорентийские ткани.

90. Ивер. Инкрустированная дверь 1589 г.

Предметы церковной утвари на Афоне, исполненные мелкою резьбою, чаще всего ажурным, прорезным способом, чрезвычайно многочисленны, но, за немногими исключениями, или ограничены простейшею орнаментациею, выполненною по шаблонам, или же не принадлежат к собственным греко-восточным работам, как, например, известные хоросы, исполнявшиеся в Германии. Большинство дверей и врат церковных, как равно: кафедр, налоев и вообще предметов церковной утвари из дерева, украшено инкрустациею по греко-восточному (см. рис. 90) способу штучным набором из деревянных шашек, пластинок перламутра, кости и пр., что дает богатый материал для истории кустарной промышленности на Балканском полуострове с XVI века до последнего времени.