Письма с Востока к Преосвященному Иннокентию, архиепископу Херсонскому

Письмо ваше я с душевным восхищением получил 2-го минувшего декабря, и весьма благодарен за вашу благосклонность и споспешествование в моем предприятии. С нетерпением намеревался отвечать вам, согласно желаемому вами; но, поджидая посланной вами мне книги и письма для пересылки в Боснию, замедлил до сего времени. Вчера же, получив посылку с В. Ч. («Воскресным чтением»), но без письма, и чувствительнейше благодаря вас за оную, спешу вас уведомить, что «Страстная седмица» переведена и чрез несколько дней представляю ее князю на усмотрение и буду просить о содействии, ежели ему угодно будет отдать в печать.

Теперь скажу вам кое-что неблаговидное о состоянии здешней церкви и юного гражданского образования.

Церковь здесь бедная во всех отношениях! Владычество греческого отребья, доселе здесь распоряжавшегося, довело невесту Искупителя безмездного, быть орудием спекуляций. Они, пользуясь властию, купленной у оттоманов, и зная всегдашнюю свою непрочность в правлении, подклоняли сами собою собственность Валахии монастырям греческим в разных отдаленностях. Сему подражали некоторые из Валахов, угождая сим, в надежде почестей. А потому во всех монастырях и ныне управляют наглые греческие калугеры, взявшие на откуп от мест, коим оные подклонены, и живут лишь только по одному в монастыре огромном. Собор братства заменяют животными и птицами, приносимыми им в пищу: вместо велелепия храма Божия, украшают жилище и одежды свои, вместо чистой гармонии монашествующих всякое нестроение, соблазн, и угождение плоти. Словом, роскошествуют в вольности язычников. Духовенство туземное, – вовсе мало образованно, и, хотя несколько из значительных и просветились светом Парижа, но оказались темными ко всякой религии и ни к чему неспособными. Другие из них несколько посерьезнее; но что же? и они покланяются тельцу золотому и пиршествуют в изобилии мяс египетских. А влияние, каковое сии начала тьмы распространяют на меньшую братию и гражданственность, вы не можете себе и представить, не можете потому, что это в христианстве беспримерно. Училища здешние небольшие; главные из них есть: коллегия св. Саввы в Бухаресте, в ней учатся около трех сот юношей. Но учение их в том духе, который у добрых христиан вовсе не должен быть в ласке. Из 4-х епархиальных семинарий, нельзя ожидать и четырех учеников путных, одна только бузевская семинария, может, и выпустит сие число учеников; но и сии, кажется, заразятся духом католицизма. Ибо учителя семинарий приняты из Трансильвании; и, хотя они и православного исповедания, но судите сами; юноша, учившийся и возмужавший в училищах преподавателей латинов, кои очевидно гонят православие в своем государстве, каковы имеют быть! Я сам прожил прошедшее лето на минеральных водах в Трансильвании более двух месяцев, ознакомился с некоторыми из тамошнего духовенства, и с сожалением видел все руины православия. Увы! религия и ея благие дщери, там и здесь в самом жалостном истощании. Описывать сие подробно, значит терзать сострадательную душу человека христианина. Очерк сей хотя и неблаговиден, но в сущности верен, каковой прошу Вашего Преосвященства иметь как бы безызвестным!..

Теперь скажу Вам несколько о себе. Я, находясь здесь и пользуясь пока ласками доброго князя и нескольких здешних бояр, желая не терять времени, и посильно поддерживать падающий крест, хотя одним волоском, каковой составляет все мое знание, позаимствованное лишь с берегов Тивериадских.

Пастырь добрый! Содействуйте мне немощному, и словом, и делом, на сем поприще. Мзда нерукоемлемая несомненна. Еще вам скажу, здешний г. министр церковных дел просит меня перевести объяснения на литургию и катехизис для церковнослужителей, и я ему обещался.

Посему, если кто из учащихся у вас молдаван имеет сей последний уже переведенным, то нельзя ли прислать его, или хотя копию с него, вместе с печатным подлинником. Я, проверив оный в скорости отдам в печать. Если же невозможно сие, то хотя один подлинник. Мне желательно между переводом оных книг, переводить по возможности для произношения и следующие, как-то: Слова по св. Четыредесятницу, и таковые же на воскресные и праздничные дни, и потому всеусерднейше молю вас, не оставить меня таковыми наделить, ибо, произносив несколько слов из страстной седмицы, я заметил неожиданную внимательность и благоговение слушавших. И посему-то желаю почаще употреблять сие духовное упоение.

Будучи вполне уверен на Ваше содействие на сем поприще, подклоняю себя воли Духа Истины и вашим молитвам и внушению.

ар. Виссарион

15 января 1841 г. Бухарест.

С тем же пасеботом, на котором я отправился из Одессы, честь имею известить ваше высокопреосвященство, что я прибыл к месту назначения своего 1-го июня в 7 часов утра; следственно чрез 37 часов благополучного плавания по морю. Пребывание мое в настоящее время в Буюкдере; это род предместия, живописно раскинутого при подошве извилистых гор, составляющих правый берег Босфора, – деревень, дач всех посланников европейских и многих богатейших банкиров стамбульских. Был неоднократно даже и в самом Стамбуле, или правильнее, в Пере, где наш великолепный посольский дворец и наши зимние, скудные квартиры. Константинополь так много описан путешественниками, что, ваше высокопреосвященство, верно имеете о нем ideam completam ас adacquatam, – с своей стороны присовокуплю, что это – гранатовое яблоко, встречаемое путешественниками на берегах Мертваго моря. Внешний вид прекрасен, но внутренний – грязь, гниль, зловоние. Из Перы ездил в Фанар – средоточие чиноначалия православной вселенской церкви. Там был у фаворского митрополита Иерофея, и у самого святейшего. Первый, думаю, известен вашему высокопреосвященству, приветлив, обходителен, хорошо помнит Россию и не худо говорит по-русски, с признательностью отзывается о шедродательности, братолюбии и благосклонности многих иерархов русских и вообще россиян. Второй – старец маститый, умный и ласковый; принял меня очень внимательно; беседовал о многом касательно русской церкви и ея святителей, с особенным удовольствием слушал мои уверения в глубоком их уважении к его святейшеству, но, к сожалению, все это через переводчика. Подробнее обо всем сообщу вашему высокопреосвященству особо. Пересылка писем безопасна. Титов человек добрый и умный, опытный дипломат и благоразумный семьянин...

Мебель казенная давно изветшала и уничтожена; я должен был купить в долг у моего предместника мебели, печей, дверей и кухонной посуды на 10,000 пиастров (2,000 р. асс.), несмотря на то, что все отдано было мне за половинную цену. Содержание, прислуга, мытье белья и подобное крайне дорого. Стол из трех блюд, без вина, чаю и сахару, обходится ежедневно для меня с мальчиком по 4 – 5 р. асс. Повару платится по 40 р. в месяц; за мытье белья по 20 к. от каждой штуки, исключая крупных – одеял, халатов и т. п., кои моются по особому договору; между тем при здешних жарах надобно переменять по две пары ежедневно; годовая порция дров и уголья стоит более 500 р., свечи по 180–200 в. око; переезды в город и обратно по 9–12 р. каждый. Вообще цены на все так возвышены, что крайняя предвидится трудность в способах содержания. Мысль о найме учителя-грека для скорейшего изучения греческого языка, о распространении знакомства в патриархии, тем паче с лицами посторонними, о частом посещении властей церковных, о выездах на острова, в училища, в библиотеки и другие места вовсе надобно оставить, и жить только посольским священником, как и мой предместник, ничего постороннего не затевал, сидя в четырех растрескавшихся стенах. Такое положение заставило меня в самом начале призадуматься о своей судьбе. Но, вспомнив, что наши судьбы определяются судьбами Того, который есть весь благость и любовь, я передал себя во всем воле Его святейшего промысла, повторяя непрестанно: γενοιτητο τὸ θέλημά σου. Πάτερ ήμὼυ, ὁ ἐυ τοῖς ούρανοῖς!

Конечно, ваше высокопреосвященство слышали и знаете о цели приезда в Стамбул папского нунция, Он давно уже выехал отселе, хотя и не так помпезно, как приехал (просто выслан). Думаю, что вы изволили уже видеть и читать оставленную им здесь папскую буллу к патриархам и ко всем восточным христианам, о присоединении к римскому верховному (ύπεροτάτω) престолу. Она озаглавлена так: Ἡ πρὸς τούς ἀνατολικούς ἀπιστολὴ. Противу сей высокомерной хартии вышли на новогреческом языке три брошюрки, в роде опровержения. Первая от лица патриарха и всего священного собора константинопольского под названием: Ἐγκύκλιος τῆς μίας, ἀγίας κα θολικῆς και Ἀποστολικῆς Ἐκκλησίας ἐπιστολὴ πρὸς τούς πανταχού ὀρθοδόξους; вторая: Επιστολιμαῖα ἀπάντησις εις τὴν προς ἀνα τολικοῦς ἐπιστολην τοῦ Ηαπα, составленная греком Георгием Маркораном на итальянском языке и переложенная на новогреческий; третья: Ἀπάντησις πρὸς τήν πρὸς τούς Ἀνατολικούς ἐπιστολὴν τοῦ Μακαριωτάτου Ηίου Θ. ὑπο τίνος Κληρικοῦ Ορθοδοξου. Титов говорил мне, что все сии брошюры с буллою посланы им в Одессу к Александру Скарлатовичу, для перевода на русский язык. Между тем от нечего делать, и я взял переводить одну из трех, именно последнюю и перевел уже довольно. Думаю, к следующему отходу парохода кончить начатое и доставить к вашему высокопреосвященству. Только опасаюсь, не будет ли труд мой напрасен, если г. Струдза уже переводит это же. За счастие себе поставляю, что имею удобный случай препослать к вашему высокопреосвященству три коробки стамбульских фиников разных сортов. Какой из них понравится вашему высокопреосвященству, покорнейше прошу известить и дозволить вашему нижайшему послушнику служить сим и впредь.

архимандрит Софония.

14 июня 1848 год.

Буюкдере.

Имею честь представить вниманию вашего в-ва греческого, из Афин, архимандрита Мисаила. Эго один из ученейших Греции, несменный секретарь или делопроизводитель греческого Синода, профессор практического богословия в университете, епитроп училища τοῦ Ρυζαρίου – Рузариева и наставник короля и королевы в греческом языке. Его, как умнейшего и просвещеннейшего из греческого духовенства, присылали из Афин прошедшею зимою в Константинополь для испрошения у вселенского патриарха и всего освященного собора великие константинопольские церкви права независимости для церкви греческой, которая со времени восстановления греческого королевства была признаваема здешним патриархом отпадшею. Теперь он едет и наш Синод, чтоб известить нашу церковь о последовавшем воссоединении между церквами греческой и константинопольскою, и вместе с тем испросить благословение от наших первоиерархов на самостоятельное бытие церкви греческой. Покорнейше прошу ваше в – во удостоить его вашего внимания. Он весьма достойный. Жаль, что не может говорить по-русски.

Извините, что пишу так скороспешно. Он только что приехал ко мне и сейчас же едет: ибо пароход уже готов к отплытию.

Смиреннейше испрашивая своему окаянству ваших святых молитв и благословения, имею счастие быть

архимандрит Софония.

1850 г. сент. 24 дня.

Константинополь.

В ту минуту, как веселящаяся о Господе паства твоя предстанет к тебе, чтобы принести лицом к лицу своему архипастырю приветствие о радостнейшем Вифлеемском событии, прославившем небо, умиротворившем землю и соделавшем сущих на ней человеками благоволения Божия, не отринь воззреть на слабый, но сыновний привет некоего странника, странника по учительству, но не странника по чувствам преданности тебе и благоуважения. И я, быть может, приветствовал бы твою высокую святыню лично, если бы был более достоин; и лобызал бы твою святительскую десницу не верою токмо и духом издалече, но и делом и устами, когда бы Святейшая десница Всеверховного главы церкви не отреяла меня от алтарей церкви отечественной. Но имя Господа тако благоизволившего да будет благословенно на всяком месте владычества Его! Мое приветствие не лично, но тем не менее проникнуто искреннейшим и живейшим благожеланием и мольбою к Сыну Божию, соделавшемуся некогда в день сей Сыном Марии – сыном человеческим, да даст Он тебе сугубо дух крепости и мужества, радости и мира, правды и спасения! Благодать Божия не оскудевавшая в Ааронах и Самуилах, да не оскудеет, паче же умножится в твоем святительстве, по мере умножения твоих трудов и подвигов во благо церкви Божией! Твоя доблесть да благоукрашает в роды и роды светлый и святой сонм иерархов Христовых в нашем отечестве, а избыток сияния света твоего да умножает паче и паче блеск доблестей его, да всеми и чрез всех прославляется Отец Небесный! Ей буди, буди.

Прибывший из Одессы 22-го числа игумен Нерезыч и на другой же день отбывший в Триест, виделся со много и утешил вестью, что ваше в – во возмогаете о Господе и, несмотря на множество занятий и хлопот, находите время припоминать и о моем недостоинстве, и преподаете мне ваше архипастырское благословение.

Примите душевную мою благодарность, достойнейший святитель. В свою чреду и я имею удовольствие сообщить вашему в-ву, что его превосходительство Владимир Павлович, всегда воспоминающий о вас с глубочайшим уважением, особенно ныне свидетельствует вашему в-ву свое высокопочитание и приветствуя вас с праздником, испрашивает на новые труды в новое лето новых молитв и благословения. Он первый меня порадовал объявлением, что ваше в – во получили орден Спасителя, Достойным и праведным нахожу поздравить вас, высокопреосвященнейший владыко с сим небывалым еще в российском духовенстве знаком отличия. Видимое соединение со Спасителем, чрез принятие Его на перси да послужит новым знамением невидимого таинственного соединения с Ним здесь и видимого истого – в вечности. Испрашивая ваших святительских молитв и благословения и с глубочайшим чувством благоуважения и сыновей преданности повергаясь к стопам вашим, имею счастие быть...

архимандрит Софоний.

1850. Дек.

Пера.

Преосвященнейший Владыко.

По поводу письма преосвященнейшего Агафангела¹ крестного моего отца, который ждет парохода, здесь для переезда в Яффу, а более по праву, дарованному мне тем благосклонным приемом, коим удостоили меня ваше преосвященство в Одессе, принимаю смелость напомнить вам о себе, яко отдаленном труженике, и просить благословений ваших мне и моему семейству.

Дела наши здесь те же; великим трудом едва добывается малая польза, успехом часто почитаем неподвижность, всего хуже, как помирают старики, смотришь – не кем их заменить в нынешнем поколении; и день ото дня становится чувствительнее отсталость духовенства здешнего от высокого его стяжания. Труд ныне не от неверных, как было прежде, и не от иноверных, не смотря на их упорный натиск, а более от самого духовенства православного, и от страстей волнующих православную паству при нерадении духовенства.

Важный внешний вопрос о св. поклонениях принимает самый благоприятный оборот, благодаря доброй воле великого Государя и его вниманию. Даст Бог разрешится счастливо этот внешний вопрос, и может статься возродится тогда добрая воля и бодрость в самих служителях церквей иерусалимской и антиохийской, ко внутренним вопросам, чисто духовным, коих важность не столь ощутительна может быть, но от коих зависит собственно существенный успех.

Присовокупляю заметку эту к тем сладким беседам, коим и насладился во дни великой и святой недели этого года.

Не сомневаюсь, что подвиг митрополита Агафангела точно геройский подвиг в его лета, и в нынешнем состоянии его здоровья усугубляется в вашем преосвященстве старое желание навестить св. землю. Ждать ли мне вас и когда? Если решаетесь, то да будет это пока еще длится мое здесь пребывание.

Поручая себя святым молитвам вашим, имею честь быть с глубочайшим почтением и преданностью вашего преосвященства всепокорнейший слуга и сын во Христе.

К. Базили.

Благословите меня!

Вот уж вторую неделю провожу я в шумном и толкучем Константинополе, и в течение этого времени многое видел и более того слышал рассказов о современных случаях из здешнего житейского быта. Константинополь во многих отношениях – город поэтический; самая местность его живописна, так что я нарочно выхожу иногда из моего страннического затвора полюбоваться на дивную картину природы и на сетующие развалины Византии. По-моему, что Олимп в мифологическом мире поэзии, то Константинополь среди замечательных столиц вселенной. Дай Бог, чтоб поскорее наступила и для вас пора взглянуть на здешний край... Ах, как бы я порадовался тогда и как бы весело поблагодарил Бога и Царицу Небесную за их особенный промысл о путях вашей иерархической жизни! По совести, скажу вам, владыко святой, что мысль видеть вас на востоке когда-нибудь появилась у меня слишком давно, прежде нежели я был еще на Афоне... Но вы подумаете, что я празднословлю, а потому об этом более ни слова. Бог видит сердце каждого из нас; значат лучше Ему поручить тёмные движения чувств и мысли, желаний и надежд, а не – людям.

Путь наш от Одессы и до самого Константинополя был чудесный; последняя ночь хоть и была бурна, но опасности не было, поэтому я спал себе спокойно. Капитан парохода г. Никонов чрезвычайно добр и внимателен; к тому ж и известный вам Мили был с нами; и время текло незаметно. Что же касается до первых впечатлений при виде Босфора и Константинополя, они не выразимы. Не знаю, почему восток производит в моем сердце удивительные движения. Здесь как будто моя родина. Пока я странствовал в России, даже в самой Одессе, и Вятке, мне бывало чрезвычайно тяжело, я чувствовал, что я не на месте, как будто на чужбине, и мысль страдальчески топилась тем. Между тем здесь я как дома; я весел, покоен и будущее не страшит меня, тогда как в России оно было свинцовым крестом для пугливого воображения, особенно при памяти смертной. Еще бы потерпел Бог, удостоил бы ступить на афонский берег, и – тогда я в полном смысле буду счастлив.

От досугу и от скуки я прочел здесь памятник провидения Божия. При своей исторической занимательности, эта рукопись имеет много странных и новых для меня мыслей, особенно в рассуждении священного хлеба. Последнее меня озадачивает, так что я боюсь взяться за перо, для того, чтоб согласно желанию и просьбе читателей о. Феодосия, написать его биографию. Я не думал найти в нем странностей. По-моему, не худо бы некоторыя страницы вырвать из рукописи, чтоб они со временем не бросили тени на светлые черты жизни покойного. Крайне жаль, что нет четвертой части этого занимательного памятника. Может быть, и там есть своего рода новости.

Если можно, попросите преосвященного Елпидифора о высылке к вам остальных записок о. Феодосия. Любопытно бы заглянуть в них. При отъезде моем из Одессы, я поручил Малярову кое-какие бумаги о. Феодосия, для доставления их вам. Когда прочтете, не задержите их, и передайте тому же Малярову. Только прошу покорнейше оставьте в тайне мои мысли и замечания о памятнике провидения Божия, а то ежели узнают про них читатели о. Феодосия, мне не обойдется даром. Я начинаю бояться людей: потому что они злы, и если сделаются врагами, то бывают язвительнее демона.

На днях здесь совершилось ужасное преступление. Вдовствующая гречанка влюбилась в одного бедного грека, так что, подавляя в своем сердце чувство скромности и стыда, предложила ему свою руку. Грек отказался от этого предложения, извиняясь тем, что он беден, а у нее между тем трое малолетних детей, для которых он не имеет средств ежедневного содержания. Что ж сделала несчастная? Чтоб отклонить подобного рода препятствия к исполнению своего сердечного желания, гречанка убила своих детей. Когда снова по совершении преступления, она предложила греку свою руку и сердце, тот узнавши от нее самой ее варварский поступок с детьми, отказался от предложения, и таким образом несчастная осталась ни с чем. Не знаю, чем кончит правительство это трагическое дело.

О. Софония потому долго не отвечает вам, что не собрал еще желаемых вами сведений. А в рассуждении покупки греческих книг церковных, он ожидает от о. ректора Парфения формального отношения.

Пред отъездом моим из Одессы я получил письмо из Москвы, в котором между прочим извещают, что Григорий слепец разыгрывает роль удивительного святоши и весь дышит святостью, так что его развозят по Москве, как ангела-утешителя. В этом отношении он для меня еще жальчее, нежели в каком-нибудь другом. Бог весть, какая развязка будет его странной жизни. Язык его неукротим, особенно на ругательство монахов. Да спасет его Господь. Когда он будет у вас, угомоните его: он вас послушает, только не огорчите его в конец. А то он и вас не пощадит, как и всякого другого. Попросите у него для меня прощения, если я его, как человек, чем-нибудь оскорбил, а я его давно простил. Жаль его бедного!

Авве Дионисию, авве великому, и о. архимандриту Парфению почтительнейше прошу вас – скажите мое сердечное уважение и братскую в Господе память о них.

С Афонской горы, я надеюсь, Бог даст, благодарить вас с чувством детской любви за ваше отеческое во мне расположение и внимательность, а теперь поручая себя вашим св. молитвам, испрашивая архипастырского благословения кладу перо

святогорец Серафим.

1851 г. марта 2.

Константинополь

Я очень рад, что настоящий случай доставляет мне возможность просить ваших молитв и архипастырского благословения, а с тем вместе препроводить к вам афонский мой гостинец, который почтительнейше прошу принять с свойственным вам снисхождением. Гостинец состоит из следующих вещей нашего собственного произведения:

1) Плоска пли большая тыква, составляющая дорожный сосуд для виноградного вина, с которым мы обыкновенно странствуем по пустыни, в зимние месяцы, и которое разносится в таких плосках по отшельническим кельям, для тамошних калогеров.

2)  Графин Святогорский, тоже из тыквы. Этот сосуд собственно для раки или водки. В графине я препровождаю вам раки так называемой гликанисо; она – изделие наших грехолюбивых рук!

3)  Несколько маленьких тыквиц, которыя употребляются для пороху и дроби у охотников, а у иноков составляют пустынную порцию раки. А наш преисподний враг такого рода тыквицами унизывает свою дырявую философскую мантию, наполняя их разными искушениями для нашей пустынной, и вообще иноческой братии, как это видел св. Макарий великий. К вам препровождаю эти тыквицы для того, чтобы вы, читая житие аввы Макария, могли составить себе понятие о тыквицах сатанинских. Где их достает сатана себе – Бог весть! Св. гора подобными произведениями не торгует, вероятно бесы крадут их с наших пустынных нив.

4)   Ящик с нашими сухарями и с разными произведениями Святогорской природы. Примите мое скромное приношение, владыко святый, и покушайте нашего лакомства. Авось полюбится, так ваше сердце загрустит по нашей св. горе и мысль повлечет вас в заоблачные и мирные пустыни ея. У вас есть пословица местная: кто Афонской хлеба-соли покушает, век с нами не расстанется! Разумеется, это говорится о тех прекрасных душах, которыя в родственных отношениях к заветным условиям нашей созерцательной жизни и ко всему, что питает в нас чувство сладкой любви к Богу и безмолвию и что отталкивает от житейской суеты.

При настоящем случае желал бы послать вам и виноградного вина, но боюсь – испортится от чрезвычайного жару, тем более, что поклонники отправляются на парусном судне. Может быть и в два месяца им не добиться до Одессы; а наше девственное вино не терпит подобного рода пыток. Бог даст непременно пришлю при более удобном случае. Потерпите владыко святый! Все вещи, препровождённые к вам теперь, должны быть в карантине; прикажите их взять, а то я боюсь, чтоб чего не утратили или не разбили бы тыквиц.

На следующей почте постараюсь выслать вам краткий отчет моих аскетических занятий и странствия по Афону. У нас новостей много, даже и в политическом отношении. И боюсь с одной стороны отягощать вас своими новостями, да опять, с другой стороны, жаль и не поделиться ими: есть из них чрезвычайно интересные! До меня дошли слухи из Петербурга, что будто бы слепец Григорий женится в Москве. Это новость.

После завтра, Бог даст, я погружусь в мою заоблачную пустыню и пробуду там с месяц. Здесь, внизу, чрезвычайный, даже убийственный жар, а у меня в горной и живописной пустыне прохлада и невозмутимый покой.

Святогорский иеромонах Серафим.

1851 г. июня 21 дня,

Св. гора Афонская.

Русский монастырь.

Приветствуя вас с торжеством торжеств нашей церкви, почтительнейше лобызаю вашу святительскую десницу и прошу воскресшего Господа, да продлить он вашу жизнь в здравии и спокойствии многая лета, многая лета н паки многая лета! Желалось бы мне знать: каких именно дерев прислать для вашего сада? Передайте мне это чрез сего подателя, и я, может быть, успею препроводить с поклонниками желаемые вещи: Бог даст, если будем живы и здравы, осенью я постараюсь доставить вам кое какие семена для ароматического цветника вашего.

Между прочим, осмелюсь спросить и попросить вашего отеческого совета вот в чем: нам хочется напечатать в русском переводе Патерик Афонский. Строго ли держаться при переводе и составлении Патерика буквы? – В буквальности перевод – вял, слишком вял и непитателен не только для сердца, но и для вкуса.

По сему можно ли, строго держась мысли и существенности выражений буквы, дать переводу легкость и красоты русского языка, а главное ясность в простоту? Из слова в слова переводить, – это из рук вон. Сделайте отеческую милость, – разрешите в рассуждении это мое недоумение и развяжите мои руки для того, чтоб приняться за дело.

В Одесском Вестнике я читал историю вашего прекрасного Афона крымского. Не думаю, чтоб, обмануло меня сердечное чувство: кажется, это ваш труд, потому что нельзя читать статьи без увлечения и без сочувствия. Одного только недосказано в ней: будут ли допускаемы в крымский Афин жены для богомолья? Это одно из существенных условий к совершенному безмолвию и ко всем удобствам пустынной жизни.

Опыты доказали и доказывают, что сколько доставляют жены пользы обителям, богомольчески посещая их, столько напротив, если не в тысячу раз более, и неприязненных следствий их набожности для мирных иноков. Если у вас не будет этого условия, – наш Афон восточный все-таки в этом отношении останется навсегда единственным и неоценимым. А как бы хотелось мне побывать в Крыму, на Успенской скале? ... Потерплю, если угодно будет Господу и его Пречистой Матери исполнить ваше желание, – я провожу вас тогда с востока в Крым, чрез Одессу. О, дай то Господи!

Поручая себя вашим архипастырским молитвам, имею счастие быть навсегда в. в – во Милостивейшего Отца моего нижайшим послушником и почтительным чадом о Господе.

Афонский инок Серафим.

1852 г. Апр. 10 дня, св. гора Афонская. Русин.

С чувством невыразимого удовольствия и сердечной признательности я принял драгоценный ваш гостинец великопостный, равно как и письмо, полное внимательности и христианского добросердечия, и сочувствия к бедному страннику, скитальчески доканчивающему на чужбине свой грустный век. Искренно признаюсь, ваше письмо произвело в моем сердце движение самое отрадное, благодатное и утешительное, так что, вопреки условиям строгой совести, налагающей великий пост и бездействие на мое иноческое перо, я берусь за него для того, чтобы поблагодарить вас за вашу истинно пастырскую любовь и за слишком драгоценный гостинец. Примите ж благосклонно изъявление моих признательных чувств и простите, что я, обещаясь дать вам отчет в моих странствиях по св. горе, не исполнил того и молчал даже доселе. Право, иногда находят такие минуты раздумья о загадочных судьбах скитальческой жизни моей и о глубоком таинстве загробных событий, что ум становятся в тупик, а сердце замирает для всего земного, для самых священных связей с людьми, для сладких чувств дружбы и только мыслию, памятию о Иисусе животворится, бьется мирскими надеждами спасения и таким образом принимает хотя и слабые, но верные залоги лучших Дней... До того ли тогда, чтоб заняться чем-нибудь сторонним? Но бывает и такое время, когда сердце просто блажит и дурачится, мысль играет и говорил бы с людьми, да не наговорился, всех бы обнял любящею душею и отдал бы все, даже до последней капли крови, чтоб только люди не страдали... Чудно наше сердце, а чуднее и того действия и впечатления на него божественной благодати, а иногда и сопротивной силы!.. А надобно признаться, что следить за всем этим и делать аскетическия наблюдения над сердцем нет лучшего места, как пустыня с невозмутимыми условиями ея невозмутимой тишины, безмолвия, а в отношении ко мне и райских красот природы... О, воистину пустынным живот блажен есть, как замечает наш церковный поэт. Но простите за увлечение... Побеседуем же о деле. Между прочим, в бытность мою у вас, вы желали, чтоб я принял со своей стороны меры и труд в возможной степени к раскрытию здешних библиотечных сокровищ, с их заветной стариною и передал бы это археологической любознательности наших ученых. Прекрасный труд и чрезвычайно важная услуга в том науке, но по совести сказать, легко про это говорить, но исполнить, особенно в точности, почти невозможно по многим виноcловиям, а главное по недостатку тех средств и условий, которыя необходимы и с моей стороны при исполнении столь великого дела, и со стороны строгих обладателей археологическим талисманом. Много надобно рук и глаз для того, чтоб перебрать и пересмотреть все, что хранится в здешних библиотеках, и много надобно или собственного значения личного в виду афонского протата, или значения финансового... А у меня есть ли хоть одно из этих необходимых условий? Ровно ничего. Надобно, впрочем, сказать к чести нашей горы, что с некоторого времени она начинает понимать и чувствовать существенную цену и достоинство ея библиотечного сору, как обыкновенно величались рукописи, и от времени до времени улучшается истинно страдальческое положение ученых, даже священных произведений древнего мира, так что в некоторых из обителей не только приведены в приличный порядок библиотека и дан их заветным сокровищам свойственный вид, но даже составляются и каталоги. В этом отношении, не говоря о Русике, Зограф (болгарский монастырь) заслуживает справедливую похвалу и одобрение: его библиотека в прекрасном виде: книги и рукописи разложены по отделениям и любую из них вам укажет по каталогу умный и ученый о. Анфим. Это лицо в настоящую пору составляет самое утешительное приложение к болгарской нации, и, можно надеяться, при содействии ныне кончившего курс учения в московск. дух. академии иеромонаха Парфения, примет самые исполинские размеры болгарское просвещение, судя, разумеется, по упадку настоящему жалкому положению, тем паче если первый епископ их Стефан, общий наш знакомец, недавно рукоположенный в святительство лаодикийской церкви, со своей стороны предложит им свое иерархическое участие и искреннее сочувствие к подавленным греческою политикою судьбам страдающей болгарской церкви. Таким образом прекрасное разложение по отделениям книг и рукописей в Зографской библиотеке с точным и верным их каталогом, дает пример и другим обителям, так что даже Ватопед, дотоле невнимательный, как и прочие монастыри к своей библиотеке, теперь строго принялся за нее. Бывало в любом историческом подвале можно было брать на слово что угодно, особенно из вырванных и разбросанных по углам и полкам пергаменных листов и мелких манускриптов, а теперь, ежели что нужно, позволяют не иначе рассмотреть или выписать, как на месте, в библиотеке, и при том под наблюдением самого библиотекаря; взять же к себе в келью или за монастырь – это не иначе можно как за поручительством и роспискою известных лиц, заслуживающих полное доверие монастыря своею добросовестностью и иноческим значением. За Ватопедом следует и Хилендарь, занимаемый исключительно сербами. В последнем монастыре, т. е. Хилендаре, я был по приезде моем сюда, видел библиотеку и убедительно просил озаботиться приведением ее в порядок, логически доказывая, как это важно и необходимо для чести сербской нации и в особенности для самой обители. Чтоб более подействовать на калогеров в этом отношении, я склонил на свою сторону добродушного епископа Макария, пребывающего там на покое, так что мне дали слово озаботиться библиотекою. О следствиях подобных действий с моей стороны еще не знаю, потому что с тех пор не был в Хилендаре. При этом крайне досадно вот что: озабочиваясь приведением в порядок библиотеки, исключительно греки, наши афонские старцы, между прочим, имеют в виду странное предположение: они боятся вводить в состав греческих и латинских книг и рукописей славянския и кроют их или совсем или отставляют в сторону. Для чего-ж это? спросите. Не скажу, так вовсе не разгадать вам самой глупой цели и в высшей степени неосновательной мысли и предположений. Выставь все на вид, отзывается хилендарский библиотекарь – архимандрит грек, придут сюда русские и узнают, что у нас делалось и делается... И извольте после этого толковать с аскетическою мудростию и велеречием таких библиотекарей. Впрочем, не это одно остается причиною будто бы строгого хранения важных и чрезвычайно многих рукописей старинных, которые и давно и глубоко захоронены в некоторых из обителей афонских. В числе, может быть, каких-нибудь сторонних и невежливых винословий на то, главным поставляют греки, будто бы, опасение со стороны европейских держав. Ежели, говорят, открыть в настоящую пору все библиотечные сокровища, узнают франки (общее название западным) или русские, исходатайствуют у Порты фирманы и даром заберут все открытое, так что нельзя уст будет раскрыть нашей горе для возражений или защиты в свою собственную пользу. Но пройдет тяжелый искус восточного рабства; дохнет всюду свобода, водрузится знамя креста, взамен исламических символов, развернет свои могучие крила царственный орел востока, под сению державного наследия Константинова, и тогда-то взнесутся все драгоценности науки и ее заветные творения из здешних подвалов. Тогда нечего да и некого будет бояться их счастливым обладателям! Так будто бы думают и судят наши корифеи!.. Правда ли это, не ручаюсь, но за слух и молву даю слово. Судите-ж после этого – легко ли взяться за труд обозрения всех здешних библиотек, сели бы оне и были отворены для всех и во всякое время? Много надобно к тому условий, силы, а главное – времени. О, последнее условие всего затруднительнее! Время летит, летит и не возвращается, значит с каждым днем и часом и мгновением приближает нас в вечности и к жизненному назначению. Если что, так мысль только об этом одном отнимает охоту к сторонним занятиям, и невольно погружает в глубокое и тревожное раздумье о том, что будет там за гробом? Хорошо, если бы археологический труд в раскрытии библиотек был поставлен в одной цене и достоинстве с аскетическим, а то – Бог весть... Не лучше ли, думается, погрузиться в свою собственную сердечную сокровищницу и там заняться археологиею минувших лет и дней юности, заблуждения и всевозможных произведений зла и в уме, и в слове, и в деле, и в чернилах и на безответной бумаге?.. Эта библиотека жизненная точно полна сору и пыли, так что афонскея в сравнении с нею, думаю, покажутся еще слишком чистыми и приятными при всей их образцовой неприятности и беспорядке. – Не лишним между прочим считаю почтительнейше передать вам мое желание и пожалуй просьбу только по секрету. Не примете ли на себя труд написать преосвященному Стефану, новопоставленному епископу, чтоб, занимая теперь по благодати Божией, важную иерархическую степень, он обратил особенное внимание и приложил возможные со своей стороны меры убеждения своему народу болгарскому в рассуждении исповеди и священства. Представьте, какое ужасное злоупотребление вкралось в восточную церковь при арендном содержании священниками своих приходских церквей, при которых, впрочем, везде почти бывают иеромонахи, которые и остаются духовниками народа. Эта обязанность до такой степени усвоена уже черным духовенством, что бедный народ простого священника женатого считает совершенно недостойным и не имеющим никакого права исповедовать прихожан и разрешать кому бы то ни было грехи, и что эта благодать только дана иеромонахам. Можно полагать, наверное, что это есть следствие корыстолюбивых видов восточной иерархии и в особенности здешних монахов. Чтоб придать себе особенное значение в виду народа и завладеть его достоянием душевным и телесным, иеромонахи, по торговой сделке с местными епископами за приходския священническия предстоятельства и ваканции, при содействии самих духовных властей, успели предубедить простой народ против белого духовенства до такой степени, что женатый иерей уже как будто несть пастырь, а только наемник иеромонаха, для исправления вместо его всех мирских треб, кроме исповеди. Положим, что где есть иеромонах, там исполнение этого христианского чрезвычайно важного и необходимого долга остается в своей силе; но где нет иеромонаха – что там делается? Само собою разумеется, что и там есть священники женатые, но народ однажды навсегда разуверенный в их достоинстве и праве исповедовать и разрешать грехи людские, – народ вовсе исходил к ним на дух и таким образом, может быть, целые тысячи пожинаются смертию не исповедавшихся и не получивших иерейского разрешения, собственно по корыстолюбивым видам и расчетом здешней иерархии... Какое тут торжество для сатаны и как значительна утрата сынов царствия!.. Конечно и в сем случае для нас могут быть непостижимы судьбы спасения Божия для народа, в неведении творящего все сие, но если не самый народ, то иерархическия власти не могут все-таки избежать суда Божия, а из-за чего? Право страшно подумать! Нередко бедные болгаре приходят, объясняя духовнику, что многие из них по нескольку лет не бывают на исповеди, затем, что у них нет иеромонахов, и что сколько для работы, столько и для исповеди они плетутся за сотни верст на св. гору, тогда как при каждой у них церкви есть приходские священники. Наш духовник старается их разуверить в неправых мыслях их о белом священстве, и это только искры вразумления, потому что у нас рабочих бывает мало, между тем, как целыя тысячи несчастных болгар остаются в своем грубом невежестве по милости своих архипастырей, небрегущих в этом отношении о своем погибающем стаде. Если захочет преосвященный Стефан теперь может действовать в истинно-пастырском духе и с апостольскою ревностию. А жаль бедных болгар, искренно жаль, – они такие простодушные и добрые!.. Надеюсь, что вы не откажетесь с своей стороны помочь им по возможности, тем более, что ваш глас будет слышен во всей силе. О, воистину, порадуются с нами ангелы, ежели вы расторгнете сатанинские сети, сплетенные здешними духовными властями на гибель скромных овец, агнцев и агниц Христовых! Пора бы возникнуть хоть в этом отношении несчастному Востоку! Пора, пора, ну, воистину пора! – Григория искренно жаль – он мучил сам себя. Знаю, что он честит меня на чем свет стоит, но я ему писал, что его злоречие не вредит мне ни мало, а чрезвычайно пользует. С своей стороны я ему прощаю, и мирно жду расчета загробного, потому что там не по его словам и крику, не по его злословию будет разсуда, а по истине дела и по чувству совести. Не будь суда совести, горе бы нам! А совесть это неоценимый дар любви Божией бедному человеку. Если еще Григорий у вас, почтительнейше прошу вас сказать ему от меня поклон и спасибо за все. Я просил у него прощения в чем огорчил его, прощать или не прощать его воля, а я, по благости Божией, и мирен, и покоен в отношении к нему. У Господа увидим все в своем настоящем положении, а теперь не то. Великому вашему авве Дионисию свидетельствую мое душевное почтение, также и о. Парфению. Я собираюсь бить им челом, а знаете ли о чем? Грешный есмь человек: хочется временем выпить чашку чаю, а нет его или не стает: не пришлют ли мне хоть для запаху? А чай-то у нас вместо лекарства, особенно после утомительного бдения.