Хлопоты московского правительства о восстановлении Паисия Александрийского и Макария Антиохийского на их патриарших кафедрах и о разрешении от запрещения Паисия Лигарида

Заявление Никона, что приехавшие в Москву восточные патриархи, Паисий Александрийский и Макарий Антиохийский, не настоящие патриархи, а отставные. Справедливость этого заявления Никона. Хлопоты нашего правительства о возвращении Паисию и Макарию отнятых у них патриарших кафедр. Отправка с этой целью в онстантинополь послов Нестерова и Вахрамеева. Переговоры по этому поводу послов с турецким правительством, увенчавшиеся полным успехом. Хлопоты нашего правительства перед онстантинопольским и Иерусалимским патриархами о восстановлении Паисия и Макария на их патриарших кафедрах и о признании онстантинополъской Церковью деяний Московского Собора 1667 года. Истинный характер отношений патриархов Паисия и Макария к нашему правительству, сказавшийся как в мотивах их поездки в Москву, так и в их последующих обращениях к государю. Паисий Лигарид был запрещенный архиерей. Неудачные хлопоты государя добыть от Иерусалимского патриарха разрешение Лигариду, который так и умер неразрешенным.

Восточные патриархи произвели в Москве суд над патриархом Никоном, суд над старообрядцами и всей русской церковной стариной, сделали свои авторитетные постановления относительно разных сторон русской церковной жизни в видах ее успокоения, водворения в ней лучших и совершеннейших порядков и, получив за свои труды довольную милостыню, направились в обратный путь. Дело, соборно совершенное ими в Москве, казалось во всех отношениях вполне прочным, не вызывающим каких-либо сомнений и недоумений, так как все сомнительное патриархами было разъяснено, колебавшееся прочно установлено. Наше правительство, как светское, так и духовное, могло теперь успокоиться относительно мирного течения нашей церковной жизни, ему оставалось только практически проводить в жизнь то, что было постановлено на Соборе. Но все это только казалось. В действительности же нашему правительству приходилось пережить по поводу уже закончившегося Собора много беспокойств и волнений, пришлось употребить особые хлопоты даже перед самим турецким султаном, чтобы спасти Собор 1667 года от зазора и нареканий со стороны. Дело тут заключалось в следующем. Когда в Воскресенский монастырь явились к Никону посланные звать его на соборный суд перед приехавшими в Москву восточными патриархами, он не признал за патриархами Александрийским и Антиохийским права судить его. Он говорил посланным: «Аз-де поставление святительства и престол патриаршеский имею не от Александрийскаго, не от Антиохийскаго, но от Константинопольскаго, а патриархи-де Александрийский и Антиохийский и сами живут не во Александрии и Антиохии: Александрийский-де живет во Египте, а Антиохийский в Дамасце; а есть ли де Александрийский и Антиохийский патриархи по согласию с Константинопольским и Еросалимским патриархи пришли в царствующий град Москву для духовных всяких вещей и я-де, как соберусь, приду в царствующий град Москву для духовных всяких вещей известия ради». На самом Соборе при первом же вопросе, обращенном к нему восточными патриархами, Никон решительно и определенно заявил: «Есть ли де с вами, Вселенскими патриархи, совет и руки святейших патриархов Цареградскаго и Еросалимскаго о том, что им, святейшим папе и патриарху, ево, Никона, судить, а без их-де совету пред ними ему, Никону, отвечать немочно, потому что-де хиротонисание на патриаршеский престол тех святейших – Цареградскаго и Еросалимскаго патриархов. И святейшие патриархи говорили: «Совет-де и руки святейших Цареградскаго и Еросалимскаго патриархов с ними есть, и указали на свитки, что привез дьякон Мелетий». И в другой раз, когда Антиохийский патриарх спросил Никона, «есть ли ему ведомо, что Александрийский патриарх судия вселенский?» Никон резко ответил: «Там-де и суди. А во Александрии-де и Антиохии ныне патриархов нет, Александрийский живет во Египте, а Антиохийский в Дамаске». – И вселенские патриархи говорили: «Как благословили Вселенские патриархи Иова, митрополита Московскаго и всея Русии, на патриаршество, и в то время где Вселенские патриархи жили?«» На это Никон иронически ответил, что «он в то время не велик был». Тогда сам царь обратился с речью к Никону: «Он, Никон, верит ли Вселенским всем патриархом, что они подписались руками своими, что Вселенские патриархи – Александрийский и Антиохийский пришли по согласию к Москве? И Никон-патриарх, смотря рук их, сказал, что он рук их не знает». – «И Антиохийский патриарх говорил: «Истинные-де то руки патриаршеские». И Никон патриарх говорил Антиохийскому патриарху: «Широк-де ты здесь, а как-де ответ дашь перед Константинопольским патриархом?» И архиереи и бояре Никону-патриарху говорили: «Как он не устрашится Бога, великаго государя безчестит и Вселенских патриархов и всю истину во лжу ставит»». В официальной известительной грамоте патриархов и всего Собора о низложении Никона, подписанной как патриархами, так и всеми присутствовавшими архиереями, между прочим, прямо и решительно говорится, что патриархи Константинопольский и Иерусалимский «за страх внешних» ни сами не могли прийти в Москву для суда над Никоном, ни послать своих уполномоченных. «И се, говорит извещение, Божиею благодатиею и добрым многолетняго царя нашего счастием приидох мы, два патриарха, Паисий папа и патриарх Александрийский и Макарий Антиохийский и всего Востока патриарх, с волею и советом других двух наших святейших патриархов, братов и сослужителей, еже разсмотрити и возсудити всякое случившееся церковное и местное дело по апостольским, вселенским, частным же и поместным каноном святых Соборов»¹. Таким образом, явившиеся в Москву два восточных патриарха, право которых судить Никона последний решительно отрицал, если они не имеют на то прямых полномочий от патриархов Константинопольского и Иерусалимского, заявляли в Москве на Соборе, что они имеют право произвести суд над Никоном, так как они будто бы явились в Москву для обсуждения и решения всех местных церковных дел «с волею и советом других двух святейших патриархов» и, следовательно, уполномоченными последних и для производства суда над Никоном. Но когда последний просил их показать эти полномочия, данные им от двух других патриархов, они нашлись только сослаться на патриаршие ответы о власти царской и патриаршей, присланные ранее в Москву с иеродиаконом греком Мелетием. Но эти патриаршие ответы (свитки) и были тогда написаны патриархами и посланы в Москву единственно потому, что они не хотели ни сами ехать в Москву, ни посылать туда каких-либо своих уполномоченных, а желали, чтобы одни русские, руководствуясь их ответами, сами своими только силами порешили свои церковные дела. Никаких полномочий патриархам Александрийскому и Антиохийскому ехать в Москву для суда над Никоном и для решения всех церковных дел в Москве в патриарших ответах, привезенных Мелетием, вовсе не было, и ссылаться на них для оправдания своего приезда в Москву патриархи не имели никаких оснований. Им следовало и нашему правительству, и Никону предъявить прямые и действительные полномочия от патриархов Константинопольского и Иерусалимского, если бы они их имели. Но таких полномочий от двух других восточных патриархов они в действительности не имели, так как поехали в Москву самовольно, без ведома и согласия патриархов Константинопольского и Иерусалимского, почему и их торжественное заявление в известительной грамоте о низложении Никона, что они прибыли в Москву «волею и советом других двух наших святейших патриархов», было на самом деле решительно несправедливо.

Скоро дело с председательствовавшими у нас на Соборе 1667 года двумя восточными патриархами приняло еще более серьезный и неприятный оборот. Как мы видели, приставам, посланным из Москвы встречать и сопровождать патриархов, направлявшихся из Астрахани в Москву, повелевалось осторожно в разговорах с патриаршими людьми разведывать: «Держат ли едущие патриархи свои кафедры и нет ли иных на их место, и от всех Вселенских патриархов есть ли какой наказ с ними к великому государю». Наказ приставам очень характерный. Он показывает, с одной стороны, что наше правительство ожидало, что едущие в Москву два патриарха везут с собой государю грамоту и от двух других восточных патриархов, уполномочивающую едущих судить на Соборе в Москве и от их лица, каковой грамоты у патриархов, однако, не оказалось. С другой стороны, наше правительство наперед хотело узнать, действительные ли патриархи теперь едут в Москву или отставные, на престолах которых сидят уже другие лица. Конечно, этим вопросом наше правительство интересовалось неспроста, а имело к тому, кроме обычной осторожности, и какие-либо другие основания. Возможно, что до него стали доходить хотя бы темные и неопределенные слухи, что едущие в Москву патриархи отставные и что их патриаршие престолы уже заняты другими лицами. Но патриархи, прибыв в Москву, признали себя действительными, настоящими патриархами, и, как таковые, произвели здесь суд над Никоном и составили свои определения по разным церковным вопросам и делам. И вот, во время самого соборного заседания Никон, обращаясь непосредственно к двум сидевшим перед ним в качестве его правомочных судей восточным патриархам, стал говорить: «Архиепископ-де Резанский Иларион говорит, что-де он, Никон, говорил про Вселенских патриархов, что-де неистинные патриархи, и он-де, Никон, то говорил слышачи от греков, что на их престолах иные патриархи есть, чтоб про то великий государь указал свидетельствовать, и чтоб Вселенские патриархи велели положить святое Евангелие». – «И Вселенские патриархи говорили, что они истинные патриархи и не изверженные и не отрекались престолов своих. Разве-де турки что без них учинили. А буде-де кто и дерзнул на их престолы чрез правила, или принуждением турскаго, и то-де не патриархи, прелюбодеи. А святому-де Евангелию быть не для чего, а что на него, Никона, свидетелей много, как престол оставил с клятвою – архиерею-де не подобает в Евангелии клятися». – «И Никон патриарх говорил: от сего-де часа, свидетельствуюсь Богом, не буду-де пред ними, патриархи, говорить, дóндеже Константинопольский и Еросалимский патриархи будут». – «И архиепископ Иларион говорил Никону патриарху: как он не убоится суда Божия и Вселенских патриархов безчестит»².

Итак, Никон на Соборе в присутствии государя, бояр, архиереев и других членов Собора публично и прямо в лицо назвал сидевших перед ним восточных патриархов не истинными, не настоящими патриархами, назвал их так, опираясь на свидетельство находившихся в Москве греков, причем просил государя произвести по этому поводу расследование, а от самих патриархов требовал, чтобы они над святым Евангелием засвидетельствовали, что они истинные и действительные, а не отставные патриархи. Но понятно, что царь отклонил публичное соборное расследование о патриархах, а сами они уклонились от свидетельствования перед Евангелием и только уклончиво заметили: «Разве-де турки что без них учинили», т.е. допускали такую возможность, что турки после их отъезда в Москву могли действительно на их место поставить других патриархов, которых, однако, нельзя признать истинными патриархами, таковыми по-прежнему остаются только они – Паисийи Макарий.

Понятно, как сильно должно было смутиться наше правительство, услышав от Никона, что в Москву для суда над ним и устройства русских церковных дел прибыли не настоящие, а отставные патриархи. И действительно, было от чего смутиться! После многих неудачных попыток привести дело Никона к концу домашними средствами решились наконец пригласить в Москву самих восточных патриархов, что сопряжено было со множеством хлопот, неприятностей и издержек. Наконец всякие трудности были препобеждены, и если не все, то два восточных патриарха лично прибыли в Москву. Все прежние сомнения, неудачи, тревоги были забыты, царь несказанно радовался, радовались с ним все архиереи и друг перед другом старались всячески ублажать и прославлять приехавших патриархов за их великий подвиг путешествия в отдаленную Москву. Но вдруг оказывается, если верить Никону, что присутствующие в Москве патриархи не настоящие, а низвергнутые, что на их кафедрах теперь уже сидят другие патриархи. Ввиду этого неожиданного обстоятельства все деяния Московского Собора должны были получить очень ненадежный и даже сомнительный характер, личное присутствие в Москве двух восточных ненастоящих патриархов не только не распутывало наших запутанных церковных дел, но грозило еще более запутать и осложнить их. Положение дел было настолько серьезно и могло иметь такие неприятные последствия по отношению к русской церковной жизни, что со стороны московского правительства необходимо было предпринять какие-либо самые решительные меры, чтобы спасти деяния Московского Собора от неминуемого крушения, если только слухи о низвержении находящихся в Москве патриархов окажутся верными. Понятно, что наше правительство прежде всего постаралось проверить справедливость этих слухов не шумным, а негласным опросом находившихся в Москве греков. Слухи оказались верными, да и сами патриархи не решались опровергать их справедливости. Тогда нашему правительству оставалось одно: немедленно позаботиться доступными ему средствами о восстановлении низложенных патриархов на их прежних кафедрах. К этому способу, действительно, и решило прибегнуть наше правительство уже в декабре 1666 года.

Понятно само собой, что наше правительство предварительно советовалось с самими находившимися в Москве патриархами, как и что нужно делать, чтобы они, патриархи, были восстановлены на их престолах. Решено было послать в Константинополь особого посланца вместе с одним греком и с ними грамоты к разным влиятельным лицам, а также грамоты к султану и к Константинопольскому патриарху. Правительство наше исходило тогда из той патриархами заявленной на Соборе мысли, что они лишены своих престолов безбожными турками. Ввиду этого решено было обратиться от лица патриархов с особыми ходатайствами к различным греческим иерархам, знаемым или русскому правительству, или самим патриархам, чтобы эти греческие иерархи всячески старались о возвращении Паисия и Макария на их прежние престолы, причем им давалось знать, «что царское величество имать пожаловать тех, которые достойны суть его царской милости, со вторицею с послами своими». Решено было от имени патриархов и нашего правительства написать особые грамоты владетелям Молдавскому и Валашскому, «яко да будут и они ходатаи о сем деле», тем более что их наместники всегда близко стоят к султану и потому могут оказать в этом деле значительную помощь. Еще, говорит инструкция посланному, «подобает убо писати Молдавской земли Георгию Русаки, и ко Иоанну Кондорату, и к Хонжи Григорью для того, что они у Молдавского владетеля ближние люди и всякую мочь имеют». «Разум в граматах», которые предполагалось написать разным греческим архиереям, по инструкции должен состоять в следующем: «Буди убо известно вашему архиерейству, преосвященнии митрополити и честнейшие господа, яко лукавый диавол, ненавидяй рода христианскаго, поднял вражду на Российскую Церковь, великую и страшную, и его царское пресветлое величество, яко сын Восточныя Церкви, поревновавый равноапостольному царю Константину и прочим греческим царем, писал ко святейшим и блаженнейшим Вселенским четырем патриархам, не тай, но яве, яко да приидут исправления и умирения ради Российския Церкви в царствующий град Москву». И так как государь узнал, что патриархи Александрийский Паисий и Антиохийский Макарий ради сбора милостыни находятся около границы его государства – в Грузинской земле, пригласил их прибыть в Москву, что они и сделали; известно, что на их места поставлены другие лица, почему он и просит «преосвященных и премудрейших архиереев», чтобы они всячески со своей стороны содействовали возвращению упомянутым патриархам отнятых у них кафедр. Написаны были от имени государя особые грамоты к турецкому султану и к тогдашнему Константинопольскому патриарху Парфению. В грамоте к султану государь пишет, что патриархи Александрийский Паисий и Антиохийский Макарий «по нашему православному чину времянных довольств потребами, яко человецы, скудствующе, по общему обычаю путешествовавше по градом многим собрания ради милостыни, находились около границы Русския державы». Услышав об этом, царь послал к патриархам пригласительные грамоты, призывая их в свою столицу и ради милостыни, и ради устроения некоторых случившихся русских церковных дел. Именно только по этой причине патриархи и прибыли в Москву, «а не для каких меж нас, брата нашего великаго государя, вашего салтанова величества ссор или вестей пришли суть: мужи они добрые, тщатся угодить вседержителю Богу и спасение душам своим получить, а не ссор меж нас, великих государей, или иные какие вести проносят. И говорили нам, брату вашему, великому государю, нашему царскому величеству, они, патриархи, чтоб к вам, брату нашему великому государю, салтанову величеству, отписать что о своем, в нашу царскаго величества державу приезде, они не успели (написать)», почему и просили государя сообщить об этом султану, которого государь и просит, чтобы и впредь всем православным архиереям разрешено было султаном приходить в Московскую державу ради милостыни. А так как государь услыхал, «что вышеупомянутых Паисия и Макария патриархов на архиерейския их места иных двух патриархов, Бог весть, кто поставил, мимо уставов святыя нашея веры, которая повелевает прежде поставленным патриархом, добре живущим, места своя безпременно держать и до смерти», то государь и просит султана повелеть упомянутым патриархам снова занять свои кафедры. В грамоте к тогдашнему Константинопольскому патриарху Парфению государь пишет, что ради известного патриарху дела в Москву прибыли патриархи Александрийский Паисий и Антиохийский Макарий, «их же, – пишет царь, – яко святых верховных апостолов Петра и Павла отче любезне и возжеленне прияхом и, приемше, чествуем преизрядных наместников сущих приснопамятных и всеблаженных Марка и Луки, вселенских благовестников, престолов, приличествующих таковым велелепным и высокие чести достойным степени, и яже убо во святей Российстей Церкви имевшаяся сомнения премудро исправиша, мужи многих похвал достойнии, радуемся убо и веселимся духовною радостию, якоже лепо, зряще Вселенские Церкви архиерархов нашея царскаго величества богохранимыя державы в первенствующем граде обитающих ныне». Но царь узнал, «яко на честное вышереченных пресвятейших Паисия и Макария патриархов архиерейския степени некоих двух, Бог весть кто, возвести странно продерзну». Ввиду этого государь всячески просит патриарха Парфения помочь вышереченным Паисию и Макарию возвратить незаконно отнятые у них престолы³.

Указанное проектированное посольство в Константинополь, однако, не состоялось, и приведенные грамоты государя к султану и патриарху, а также послания к разным греческим иерархам, владетелям Молдавскому и Волошскому и другим лицам не были посланы. Причина этого заключалась в том, что указанное посольство и приведенные нами царские грамоты имели смысл и значение только при предположении, что патриархи Паисий и Макарий были отставлены от патриаршества турками. Но это предположение в действительности оказалось несправедливым. В Москве скоро получены были более точные сведения об отставке патриархов. Оказалось, что Паисий и Макарий лишены были своих престолов вовсе не турками, а тем самым Константинопольским патриархом Парфением, к которому государь обращался было с просьбой всячески помогать и содействовать Паисию и Макарию возвратиться на их престолы, причем Парфений лишил Паисия и Макария патриарших престолов именно за их поездку в Москву для суда над Никоном. Понятно, что Парфений, решаясь на отставку двух патриархов, действовал в этом случае не единолично, а в согласии с Собором своих архиереев. Эти выяснившиеся обстоятельства существенно изменяли положение дел, а также и самый образ действий нашего правительства в его хлопотах о возвращении кафедр патриархам Паисию и Макарию. Нашему правительству теперь приходилось по делу патриархов Паисия и Макария обращаться уже не к Константинопольскому патриарху и греческим архиереям, а исключительно к турецкому правительству, чтобы через него воздействовать на Константинопольского патриарха и всех греческих архиереев. Так, действительно, и поступило наше правительство.

По указу государя от 30 июня 1667 года 12 июля в Константинополь отправились специальные послы к султану Афанасий Нестеров и дьяк Иван Вахрамеев хлопотать перед султаном о возвращении кафедр патриархам Паисию и Макарию. С послами государь отправил свою грамоту к султану, в которой писал, что Вселенские патриархи Паисий и Макарий путешествовали ради собирания милостыни, узнав о чем, он, государь, и пригласил их особой грамотой в Москву. «А в бытности своей на Москве, – говорит грамота, – они, патриарси, нашему царскому величеству часто напоминали, чтоб мы, великий государь, наше царское величество, с вами, братом нашим, с великим государем салтановым величеством, дружбу братскую и любовь имели свыше предков наших, великих государей, и чрез бы послов и посланников между обоих нас, великих государей, братская дружба и любовь подтверждалась и множилась постоятельно».

А так как вышеупомянутые патриархи теперь вознамерились отправиться из Москвы назад, то государь и просит султана, «ради нашея царскаго величества братцкия дружбы и любви, им, вышереченным патриархам, места свои и престолы по-прежнему одержати изволи»⁴. Была послана особая грамота о патриархах и «к Магмет-салтанова величества большому визирю Магмет-паше». В этой грамоте о патриархах было написано буквально то же, что и в грамоте к самому султану. Только в заключение говорится: «И тебе, большому визирю Аззем-Магмет-паше, нам, великому государю, нашему царскому величеству, послужити: брата нашего, великаго государя, Магмет-султаново величество, на то б привести, чтоб ево салтаново величество для нашие великаго государя, нашего царскаго величества, братцкой дружбы и любви, им, вышереченным патриархом, места свои и престолы по-прежнему одержати изволил... А впредь наше государское жалованье учнем держати по твоей к нам, великому государю, службе, и служба твоя и раденье у нас, великаго государя, в забвеньи не будет». Ордин-Нащокин писал от имени государя к молдавскому воеводе Ионе Ильяшу с изъявлением благодарности за его радение о делах патриархов Паисия и Макария и с просьбою «и о брате их, кир Дионисие, бывшем патриархе Цареградском, чтоб он паки восприял свой патриаршеский престол, по-прежнему радети». В наказе послам повелевалось при переговорах с турками заявить, что патриархи Паисий и Макарий, будучи на Москве, никакой ссоры между султаном и царем не заводили, а наоборот: все склоняли царя к дружбе с султаном, и что они, послы, от имени своего государя ходатайствуют, чтобы патриархам Паисию и Макарию оставлены были их престолы⁵. Послы Нестеров и Вахрамеев прибыли в Константинополь 10 ноября 1667 года. В Константинополе они не застали султана, который находился тогда в Филиппополе. Собравши на месте сведения о патриархах, послы немедленно, еще до своего представления султану, писали государю (их отписка была получена в Москве 20 июня): «А во Александрии, государь, на место Паисия патриарха Александрййскаго, подкупился великими подарки и патриархом учинен Иоаким-патриарх. А преж того он, Иоаким, был митрополитом Родосским, а бил челом за него салтану и греческим властям, говорил Парфений патриарх Цареградский, по ненависти на Паисия, патриарха Александрййскаго, и для своих корыстей. И после того не по многом времени, Цареградскаго Вселенскаго патриарха Парфения салтан велел переменить и сослать велел в ссылку. И в нынешнем же, государь, во 176 году, ноября в 11 день, турской Магмет-салтан присылал в Царьгород к митрополитом и ко всем палестинским греческим властям мутьянскаго владетеля князя Радула, и велел учинить Собор и на Соборе велел всем греческим властей, которые ныне во Царегороде, из греческих властей обрать во Царьгород на патриаршеский престол ково они, власти, на Соборе похотят обрать. И ноября 13, по указу салтана турскаго, греческие власти на Соборе обрали в Царьгород на патриаршеский престол Мефодия митрополита Ираклийскаго, а в митрополию Ираклийскую греческие власти благословили митрополитом Александрййскаго Паисея-патриарха наместника ево Варфоломея. А Макария, государь, патриарха престол ево патриаршеский во Антиохии по се число свободен и на ево патриаршеский престол иной патриарх не выбран».

22 декабря послы получили приглашение ехать в Адрианополь, где тогда находился султан, и прибыли туда 7 января 1668 года. Прежде всего послы представились Каймакану-паше, который тогда заменял собой отсутствующего визиря, вручили ему царскую грамоту к визирю и говорили ему о патриархах, чтоб им по-прежнему держать свои патриаршие престолы. 14 января послы представились султану, а 19-го были на совещании у Каймакана, который принял их вместе с муфтием. По поводу патриархов Каймакан говорил нашим послам: «В которых государствах то велось, что духовнаго чину начальным людям, также и иных чинов начальным людям без повеления государя своего в иные государства ездить?» Со своей стороны и муфтий говорил послам: «Я, муфтей, по милости исконного Бога и повелением салтанова величества в Турском государстве в духовном чину учинен первым человеком, а без повеления салтанова величества не токмо что в иное государство, и в ближнюю деревню не смею ехать и на малое время, а Паисей, патриарх Александрейский, и Макарий, патриарх Антиохийский, в греческой вере християнскаго закона духовнаго чину начальные люди – патриархи и, самовольством оставя свои места и престолы, без указу салтанова величества, утаясь, поехали в Московское государство, а для каких дел, о том салтанову величеству неведомо, и впредь им на своих патриарших местех быти непристойно, а во Александрии на месте Паисея-патриарха, по указу салтанова величества, послан новой – Иоаким-патриарх». Послы ответили на эти речи, что и ранее разные восточные патриархи в Москву приезжали, жили в ней подолгу и, возвращаясь домой, оставались по-прежнему патриархами, что так-де следует поступить и теперь. Турки говорили, что те патриархи ездили в московское государство с ведома и разрешения султана, а эти нет, и потому им оставаться на своих патриарших престолах непристойно. Но ради ходатайства и дружбы царя султан повелит Паисию и Макарию быть по-прежнему на их патриарших престолах. Тогда послы стали настаивать, чтобы грамоты султана о патриархах даны были им, послам, что и было им обещано. Действительно, 15 апреля послам дана была грамота султана к государю о патриархах и особая грамота султана к наместнику Египта, Ибрагим-паше, об Александрийском патриархе Паисии⁶.

О рассказанных событиях послы, по своем возвращении в Константинополь, в особой отписке сообщают государю: «А о святейших, государь, патриарсех, о Паисие, патриархе Александрийском, и о Макарие, патриархе Антиохийском, по твоему великаго государя указу, будучи в ответех, договорились: салтан турской для твоей, великаго государя, брацкой дружбы и любви им, патриархом, места свои и престолы, как приедут с Москвы, по-прежнему одержати изволил до их живота, покаместа они живы будут, и хатшерев салтанов, жалованные и поволные грамоты за салтановой рукой Паисею, патриарху Александрийскому, и Макарию Антиохийскому, мы, холопи твои, взяли. А что в прошлом во 175 году по ненависти прежняго, Парфения, патриарха Царегородскаго, по салтанову указу, на место Паисея, патриарха Александрийскаго, поставлен был во Александрию новой – Иоаким-патриарх, и по нашему, холопей твоих, договору, по салтанову указу, того новаго патриарха Иоакима из Александреи от патриарша престола велено отставить, и о том салтанову грамоту во Египет, к египетскому Ибрагим-паше мы, холопи твои, взяли, и для свидетельства правды с тою грамотою из Царяграда к паше во Египет пошлем мы, холопи твои, нарочно гречанина Мануила Иванова, чтоб того новаго Иоакима-патриарха из Олександреи от патриарша престола при нем, Мануиле, отставить, а до приезду с Москвы Паисея-патриарха ведать тое патриаршу александрийскую область Паисея, патриарха Александрийскаго, наместнику ево, архидьякону Никифору. И во Антиохию, государь, салтанову грамоту взяли ж, что до приезду с Москвы Макария-патриарха его патриаршу область ведать наместнику ево, и тое грамоту во Антиохию пошлем мы, холопи твои, из Царяграда с кем доведетца». Далее в отписке послов государю говорится: «А что, государь, святейшие патриархи, Паисей, патриарх Александрийский и Макарий, патриарх Антиохийский, дали мне, холопу твоему Афонке, росписи греческим властям и грекам, чтоб мне с ними о их патриарших делех советывать и мыслить, а святейшие патриархи на них надежду имели и чаяли от них в своих делех промыслу и помощи, и от греческих, государь, властей и греков, на которых святейшие патриархи надежду имели, мне, холопу твоему, о их патриарших делех мысли и помощи не подали не токмо что делом, ни словом». Послы прислали государю и перевод с самой грамоты султана, которою он объявляет Александрийского патриарха Иоакима низложенным, а прежде бывшего, находившегося тогда в Москве патриарха Паисия восстановляет в прежнем его достоинстве Александрийского патриарха⁷.

Кроме того, послы сообщают государю, что они добыли от султана и вторую грамоту, в которой говорилось: «Которые деньги Иоаким-патриарх займовая, и тех долгов на папе и патриархе Паисие Александрийском не спрашивать, а имать тем людем на нем, Иоакиме-патриархе, и сослать его из Александрии в ссылку, и о том указ салтанов к египецкому паше послан. Да у него ж, патриарха, велено церковная утварь отобрать и счести, отдать Паисея патриарха наместнику ево и, до приезду ево, папы и патриарха, ведать престол тому ж ево наместнику». По приказанию султана, сообщают далее послы, и новый Константинопольский патриарх Мефодий послал от себя и всего Собора грамоту об отставке Иоакима и восстановлении Паисия, так что и во время службы, замечают послы, Мефодий поминает Александрийским патриархом уже Паисия, а не Иоакима.

Таким образом, благодаря усиленным и энергичным хлопотам нашего правительства перед турецким султаном патриархам Александрийскому Паисию и Антиохийскому Макарию были возвращены отнятые было у них патриаршие престолы, так что с этой стороны дело улажено было вполне благополучно. Но, несмотря на это, давно ожидаемый конец всем треволнениям по делу Никона и после этого еще не наступил, и московскому правительству предстояли новые хлопоты, так как возникали новые недоуменные вопросы и сомнения.

Из донесений послов в Константинополе наше правительство убедилось, что Паисий и Макарий были низложены не турками, а по представлениям и настояниям самого Вселенского Константинопольского патриарха Парфения, что в этом с Парфением вполне солидарны были и все греческие архиереи и греки вообще. Когда наши послы, прибыв в Константинополь, в своих хлопотах о возвращении кафедр Паисию и Макарию обратились к греческим властям и грекам, которых им рекомендовали в Москве сами патриархи, «то эти греческия власти и греки, на которых святейшие патриархи надежду имели, мне, холопу твоему, – заявляет посол государю, – о их патриарших делах мысли и помощи не подали, не токмо что делом, ни словом». Значит, все греческие власти и константинопольские греки вполне сочувствовали низложению поехавших в Москву патриархов Паисия и Макария и вовсе не желали их возвращения на прежние патриаршие кафедры. Греческий переводчик при Порте Панагиот с послами нашими между прочим писал государю: «Александрийский патриарх есть добрый христианин и украшение Церкви Христовы, применяетца старым святым отцем нашим, и не тужит о трудах и волоките и дальнем пути для того, хотя закрепить овцы Христовы и да излечит бол ново и да поднимут падающаго, и да усмотрят кручинных овец – для того и призваны от благочестиваго христианскаго царя, на котораго все християне надеютца, в Московское государство учинить разсуждение и мир церкви Христовы и о нуждех патриаршества. И то все учиня, положиша хулу, на него здесь и рекоша царю многие хулы, что дерзах в безумии... А наместники и преумнии разсудители державы царствующей познали, что несть вины патриархом, что пошли к Москве, что они единовернии и были для ради надобнаго церковной духовности». Панагиот сообщает, что Константинопольский патриарх Парфений, поставивший в Александрию на место Паисия Иоакима, то же хотел сделать и относительно Антиохийского патриарха, «но один благочестивый о том нам объявил и подарками их помирили», что Парфений обещал не сменять и Александрийского Паисия, но, воспользовавшись отсутствием Панагиота из Константинополя, вопреки своему обещанию, сменил Паисия, почему Панагиот и решился, в видах церковнаго мира, добиться низложения Парфения с патриаршего престола⁸.

Очевидно, что патриархи Паисий и Макарий были низложены Вселенским Константинопольским патриархом вместе с Собором, и низложены именно за то, что поехали в Москву для суда над Никоном, к которому большинство греков и греческих властей в Константинополе относилось с величайшим сочувствием и вовсе не желало осуждения этого покровителя и доброхота греков. Понятно отсюда, какая тревога должна была произойти в Москве по поводу известий, полученных из Константинополя от наших послов. Если в Константинополе все порицали Паисия и Макария за их поездку в Москву для суда над грекофилом Никоном, если за это они лишены были Константинопольским патриархом и Собором своих патриарших престолов, то вполне естественно было ожидать при таких обстоятельствах, что при своем возвращении на Восток в деле обратного получения своих патриарших кафедр они могут, несмотря на султанский фирман, встретить очень серьезное противодействие со стороны нерасположенных к ним иерархов и греков вообще. Возможность подобного исхода дела признавали и сами патриархи Паисий и Макарий, почему они и поспешили послать из Москвы особые письма к патриархам Константинопольскому и Иерусалимскому, чтобы оправдать в их глазах свою поездку в Москву и свою московскую деятельность и тем привлечь их на свою сторону. В письме к Иерусалимскому патриарху Нектарию Паисий и Макарий говорят, что они отправились в Москву только будто бы после того, «как, узревше писаньице твое, извещающее, яко твое блаженство име умышление в сиа страны путешествовати. Паче же, грамотоносец устне извеща нам, яко Вселенский патриарх хотяше послати своего экзарха». Только именно ввиду таких вестей, т.е. что Нектарий сам едет в Москву, а Константинопольский посылает туда своего экзарха, они и решились отправиться в путь, чтобы таким образом в Москве были все четыре восточных патриарха. Извещают Нектария, что они после многих соборных допросов Никона нашли его виновным во многих преступлениях, «ихже не подобает предавати писанию, зане епистолия не имеет в себе что-либо тайно». Но, несмотря на такую оговорку, они все-таки считают нужным указать Нектарию на одну вину Никона: «В такое напыщение, – пишут они, – прииде гордостный Никон, якоже сам ея хиротониса патриархом Новаго Иерусалима, монастырь бо, его же созда, нарече Новым Иерусалимом со всеми окрест лежащими, именуя Святой Гроб, Голгофу, Вифлием, Назарет, Иордан». Пишут, что они оказали услугу Нектарию, освободив от заключения его посланца Севастьяна. Более подробно и откровенно патриархи Паисий и Макарий писали к Константинопольскому патриарху: так как они узнали, что будто бы Константинопольский патриарх посылает в Москву своего экзарха, а патриарх Иерусалимский уже сам находится на половине пути в Москву, «того дела мы, два патриарси, да не явимся быти разгласни толикому единству патриаршескому, и дабы не явитися нам непослушливым быти толикому праведнейшему царскому повелению, изыдохом, и преидохом стропотныя пути, преходяще места студеныя, и верхи гор непроходимых, единаго точию насмотряюще конца, дабы нам праотеческое благоговейнство и истинную правду сохранити: и сия вся неудобная ни во что же вменихом, аще и ветхостию дней отягощени есмы, и долгим путям весьма непреобычны. Изыдохом убо, но едва преидохом в преславнейший град Москву: обаче не обретохом твоего братолюбия присутства, яко же надеяхомся по обещанию. И того дела зело и от усердия опечалихомся, яко надеждою нашею прелщени и добраго общества лишени быхом. Но занеже, якоже глаголется, яже сотворшася, несотворенна быти не могут, ко другому приидохом разсуждению и начахом разсмотряти оно церковное предложение, еже и прежде бяше прилежно взыскано и от поместнаго разсуждено Собора. Обретохом же бывшаго патриарха Никона премногим винам должна и повинна», и затем указывают самые вины Никона и говорят, что за эти вины, вместе с Собором «совершенно низложихом (Никона) народне в церкви и Соборне судихом, еже жительствовати ему во едином от древних довольно обильном монастыре, дабы плакатися ему о своих гресех». Затем патриархи указывают и на практические осязательные результаты их поездки в Москву, что, очевидно, по их расчетам, сильно должно было расположить в их пользу Константинопольскаго патриарха. «Обаче, – пишут они, – и обычной милостыни великому престолу и прочим убогим престолам даянной, надеемся обновитися, паче же большей и довольнейшей быть, и о том всеми силами тщимся, дóндеже совершится, сиречь, во еже бы исполнитися оной притче: яко брат братом способствован спасается, и да друзи в нуждах будут полезни. Прилагаем же нечто ино, нашего ради общаго утешения: яко с нашим пришествием средостение вражды разрешится, и повсядневнаго плена извет погибе тако, во еже бы паки надеятися нам прийти ко прежней нашей свободе, чести и славе, юже древле имехом, понеже зде нецыи со своими буйствы и неистовствы обезчестиша рода нашего преизящную светлость, того ради сотворишася у вельмож достойни презрения и отвержения. Обаче тщахомся и по вся дни молим, да извергнутся от среды и весьма отложатся уметы чести ради общий и лепоты рода нашего»⁹.

Итак, патриархи Паисий и Макарий стремились, даже жертвуя исторической точностью, оправдать свою поездку в Москву и свою московскую деятельность перед патриархами Иерусалимским Нектарием, сторонником Никона, и Константинопольским Мефодием, причем не забыли упомянуть и о тех выгодах для бедных восточных патриарших престолов, какие могут произойти от их поездки в Москву, а также и о том, что вся их московская деятельность была направлена к тому, чтобы восстановить и возвысить «рода нашего преизящную светлость», что они работали в Москве «чести ради общия и лепоты рода нашего».

Со своей стороны, и наше правительство считало себя нравственно обязанным хлопотать о возвращении патриарших престолов Паисию и Макарию не только перед турецким правительством, но и перед Константинопольским патриархом. В этих видах государем написана была от 11 августа 1668 года особая грамота к Константинопольскому патриарху Мефодию, в которой он заявляет, что Александрийский патриарх Паисий прибыл в Москву «не ради некоих временных вещей и суетных, ниже собрания ради тленнаго имения, но умирения ради некоих церковных вин, таковаго ангелоподобнаго мужа требовавших исправления», что, вознамерившись теперь возвратиться на свою кафедру, «престола его архиерейскаго в восприятии боголюбезныя твоего преблаженства помощи и братскаго утешения требует», так как стало известно, что во время отсутствия Паисия его кафедру занял самовластно некий архиерей, «забыв страх Архиерея превышняго и суд страшный, по делом комуждо воздающий». Царь просит Мефодия: «Желаем убо, отче всеблаженнейший, да по священных правил определениям, вышеимянованному архиерею кир Паисию престола его восприятие руководству еши, и в прочих его святых требованиях, яко лепо нам Христианом, помоществуеши, ведый онаго мужа священнолепнаго и многотруднаго между великих государств не враждотворца, но миротворца быти, тщашася присно о спасении душ человеческих... Усугубляем предложение, якоже лепо пречестному блаженству вашему: помоществуй святейшему оному кир Паисию, мужу многих похвал достойному, но и блаженнейшему оному и всесвятейшему кир Макарию, Божия града Антиохии и всего Востока патриарху, иже по святых своих трудех из нашея державы в 6-й день июня настоящаго лета к восприятию высокостепеннаго си престола Божиею помощию пути вдадеся, иде-же мощно и лепо преблаженства твоего вспоможение да сотвориши»¹⁰.

Но только лишь посылкой грамоты к патриарху Константинопольскому государь не ограничился, а от своего имени написал еще грамоту к тому патриарху Александрийскому Иоакиму, который занял было престол уехавшего в Москву Паисия. В этой своей грамоте царь, обращаясь к Иоакиму между прочим пишет: «Уступи ныне неправильне тобою держимаго престола правильне нань поставленному вышепомянутому кир Паисию, святыя Александрийския Церкве правильному архиерею, да праведнаго гнева Божия, яко мудрый, мудре избежиши. Аще ли долга временна тяжестию обременен еси мужу предобрый – прииди любве ради Божия в нашу богохранимую державу и приимем тя яко Ангела Божия, заповедь святыя любве совершивша, и помощию Божиею исполним твоея святыни потребы, якоже лепо, точию страха ради и любве Божия благаго нашего совета и любовнаго прошения не призри... Яко муж премудр от благаго нашего совета не уклонися и оному святейшему кир Паисию святыя Александрийския Церкве правильному архиерею престола его правильне поступися, слыша трубы светлейший преблаженнаго Павла глас вопиющий: еже не лихоимствовати брата своего в вещи и не своея, но ближняго пользы искати и сим от царствия Божия себе не отдаляти. Что бо укорно сотвори муж он святый архиерей святейший (т.е. Паисий)? Сие ли, яко любве ради Божией и ближняго, толь жестокое и здравие своего озлобительное в нашу державу путешествие подъя? Толь болезненныя и едва стерпительныя от неистовнаго агарянска рода укоризны и напасти принесе? Коликая печаловная святая его ушеса тамо слышаша, колики поты и труды в различных сключениях святое его тело претерпе? Но за сия вящшия чести достоин есть муж он Божий, яко страстотерпец мужественный, а не лишениа престола, или коего-либо озлобленна. Убо мужу пречестнейший душу твою пред престолом Божиим помилуй и должный престол правильному оному архиерею, советне предлагаем, попусти восприяти, сим бо и соблазняющихся о сем твоем дерзновении утешиши и пред престолом нелицемернаго судии всех Бога нашего Иисуса Христа велие дерзновение, яко исполнитель святыя Его любовныя заповеди, восприемеши, Ему же, истинной нашей жизни окормителю угождая и служа, твори еже той заповеди, и спасешися сам и послушающии тебе»¹¹.

Несмотря на все указанные хлопоты государя примирить патриархов Константинопольского и Иерусалимского с фактом поездки Паисия и Макария в Москву для суда над Никоном, наше правительство и теперь не могло успокоиться окончательно, так как оно опасалось, что постановления Московского Собора, особенно относительно осуждения Никона, не только не будут признаны на православном Востоке, но и могут вызвать там протест. Кажется, этого опасались и сами патриархи Паисий и Макарий, почему они в своем вышеупомянутом письме к Константинопольскому патриарху и делают такое заявление: «Просихом же многих лет достойнейшаго царя, дабы быти о соборном (деянии в Москве) некоему извещению и изъявлению чрез свои ему грамотоносцы о всех зде бывших вашей пресвятости». Но, конечно, и помимо просьбы патриархов Паисия и Макария само наше правительство усиленно желало, чтобы деяния Московского Собора были признаны и утверждены Греческой Вселенской Церковью. С греком-иеродиаконом Мелетием, назначенным сопровождать уезжавшего из Москвы Александрийского патриарха Паисия, государь послал грамоту к Константинопольскому патриарху, в которой просит его принять с честью и весельем патриархов Паисия и Макария: «Какую честь учините им, и то учините нашему царскому величеству». Относительно деяний Московского Собора государь просит патриарха: «Еще просим и о здешнем соборном (деянии), что уложено и совершено, всем желаем явлено быти и уложити уложенье в великой Христовой Церкви» на память и научение будущим поколениям. Относительно «патриарха Никонова изверженья соборне просим подписати, яко по правде, по правилом законным, по священным уложеньем и соборных правил и патриарших томос познан бысть и осужден преже и потом всем Собором». В доказательство полного согласия «догматов и ученья Русския Церкви с Восточные Церкви, питательные матери нашей», государь желает «имети совет соборным вашим письмом чрез нашего священнаго диакона Мелетия». К этому ходатайству государь прибавляет: «Мы же паки милость и жалованья матери нашей Восточной и питательной великой Церкви не будем в забвеньи никогда, токмо и большие призирати будем». В заключение царь просит за Паисия Лигарида, «котораго имеем в царском нашем дворе яко велия учителя и переводчика нашего, чтобы имел прежнюю честь и славу». Точно такая же грамота послана была государем и к Иерусалимскому патриарху.

Новый Московский патриарх Иоасаф со своей стороны тоже послал Константинопольскому патриарху Мефодию грамоту от себя, в которой пишет: «Наша Великороссийская Церковь, яко дщерь матери, всякое вам долженствует выну благодарствие, воистину бо родительское в наших нуждах проявляете попечение, якоже в настоящих летах проявити благоизволите. Се бо благословением престола вашего приидоша от далечайших стран, пренебрегши всякое бедство путное, и забывше всякия отрады и здравия си телеснаго, паче же и живот свой волнам пенящуся вверивше пучинородному морю два святейший патриарси – Паисий Александрийский и Макарий Антиохийский, приидоша, глаголю, с превеликими труды, отеческою любовию поощряеми, во Великороссийскую страну, в царствующий, преименитый и богоспасаемый град Москву, и ту вся требовавшая пастырскаго досмотрения, пребодро и преблаго устроиша: алчныя пищею слова Божия доволне напиташа, жадныя сладкими божественнаго учения источники нескудно напоиша, и еже о бывшем патриарсе Московском Никоне премудро и всеразсудно по божественных апостол и отец святых правилом разсудивше, праведный суд со всем освященным Собором сотворивше, та и иная, якоже подобаше, пастырски устроивше, мир Церкви нашей оставите и вся добре содеявше, потщахуся возвратитися восвояси. Святейший Макарий, патриарх Антиохийский, изволил путь восприяти Персидскою страною и чрез Иверию. Святейший же и блаженнейший Паисий, патриарх Александрийский и судия вселенныя, вожделе видети предостойнейшее лице твоего пастырства, им же сию нашея мерности грамоту твоему всеблаженнейшему святительству досточестно вручающе, молим прилежно твое преблаженство: да благоволи кия труды пользы ради Церкве нашея подъемшаго, достойно не лишити восхваления; и ему же мы равнаго трудом благодарствия воздати недоумехом, тому твоя отеческая премудрости наше лишение благоволит исполнити достойно ублажением и во нуждах руку помощи подаянием». Послал патриарх Иоасаф особую грамоту и к Иерусалимскому патриарху Нектарию с просьбой разрешить Паисия Лигарида, о чем скажем ниже¹².

Удалось ли нашему правительству получить из Константинополя формальное соборное утверждение постановлений Московского Собора, состоявшегося под председательством Александрийского патриарха Паисия и Антиохийского Макария, уже лишенных своих патриарших престолов за то время, когда они как действительные патриархи, председательствовали на Московском Соборе и решали на нем все дела, я (говорю за себя) не знаю. Судя по тому, что подобного документа и ссылок на него никогда и нигде не встречается, можно думать, что Константинопольский патриарх вовсе не собирал у себя Собора для рассмотрения и утверждения деяний Московского Собора, как этого хотело и добивалось наше правительство. Но если со стороны Греческой Церкви и не было формального соборного одобрения деяний Московского Собора, то, несомненно, не было оттуда и никакого протеста: осуждение Никона, как совершившийся факт, молча было признано всеми на Востоке, что, между прочим, видно из позднейших патриарших разрешительных грамот Никону, которыми они признают Никона правильно осужденным и затем разрешают его от этого осуждения. Все же другие постановления Московского Собора возбуждать каких-либо сомнений на православном Востоке и не могли.

Благодаря усиленным и настойчивым хлопотам нашего правительства Паисию и Макарию были возвращены султаном их патриаршие престолы. Но этим заботы нашего правительства об указанных двух патриархах не были еще окончены. Сами патриархи уже и по отъезде своем из Москвы настойчиво продолжали требовать от нашего правительства особых попечений о них и, главным образом, об их материальных нуждах, выпрашивая у царя все новые и новые подачки.

Нужно признать, что если Паисий и Макарий решились ехать в Москву вопреки патриархам Константинопольскому и Иерусалимскому, которые этой поездке решительно не сочувствовали и не одобряли ее, если они поехали в Москву, даже не заручившись предварительным согласием на это турецкого правительства, то естественно думать, что, решаясь на такой рискованный для них шаг – самовольную поездку в Москву, они руководились в этом случае какими-либо особыми и для них очень важными побуждениями и целями. Несомненно, что суд над Никоном и устройство русских церковных дел не играли в их поездке решающей роли; необходимо признать, что ехать в Россию они рискнули главным образом в тех видах, чтобы получить для себя от русских возможно богатую и обильную милостыню, которую, конечно, обещал им грек-иеродиакон Мелетий, уговоривший их ехать в Москву. И патриархи достигли своей цели. Когда они еще находились в пути из Астрахани в Москву, государь послал им «по 200 рублей денег (тогдашний рубль равнялся почти двадцати нынешним), по атласу таусинному по 141/2 аршин, по тафте по 6 аршин в портище, по меху песцовому черному, да по другому по белью». Когда патриархи приехали в Москву, то на первом их представлении государю им было дано «по кубку серебряному золоченому в 8 гривенок (гривенка полфунта) и 47 золотников кубок, по портищу бархата черного, по портищу бархата вишневого рытого, по портищу бархата зеленого, по два портища атласу, по два портища камки, по два сорока соболей по 120 рублей сорок, денег по 300 рублей». Кроме того, царь дарил патриархов по разным случаям. Например, на 1 января царь одарил каждого патриарха на 200 рублей; на Сретение, когда Макарий служил у государя (Паисий был болен) и обедал у него, он получил подарков от государя на 200 рублей. И в других случаях во все продолжительное пребывание патриархов в Москве царь делал им ценные подарки, т.е. дарил им деньги, серебряные кубки, разные меха и дорогие материи, так что подарки государя каждому патриарху на тогдашние деньги оценивались в 2000 рублей, а на нынешние около сорока тысяч рублей. Кроме царя, патриархам дарили: царица, царские дети, царские сестры, а вслед за ними бояре и разные знатные и богатые лица. Обязательно дарили патриархов все архиереи и настоятели всех московских и других известных монастырей: дарили их иконами в серебряных ризах, деньгами, серебряными кубками, материями. Кроме этих даров, которые шли лично самим патриархам, на отпуске государь давал им особую милостыню, которая, как предполагалось, должна была идти на нужды патриархатов. Так, Макарию Анти-охийскому на отпуске дано было на милостыню на 6000 рублей, а Александрийскому Паисию государь велел дать на милостыню «из Сибирскаго приказу мягкою рухлядью на 9000 рублей». В общем патриархи получили у нас от разных лиц, начиная с государя, всевозможных подарков на очень крупную сумму – на современные деньги более двухсот тысяч на каждого патриарха¹³.

Получая постоянно от государя, членов царской семьи, архиереев, настоятелей монастырей, бояр и других лиц богатые подарки в общем на огромную сумму, патриархи, находясь в Москве, не пренебрегали и другими способами наживы. Патриархам и всей их свите отпускалось от правительства полное содержание и продуктами, и деньгами. Так, когда патриархи из Астрахани ехали в Москву, им отпущено было припасов: вина церковного 10 ведер, вина двойного 10 ведер, простого вина 30 ведер, медов паточного да вареного по 20 ведер, расхожего 75 ведер, пива 235 ведер, квасу 100 ведер. Соответственно этому, количеству цитий послано было и огромное количество разных яств: хлебов и калачей, рыбы красные и ушные, раки, огурцы, лук, чеснок, яйца и т.п. В Москве патриархам лично полагалось на день по рублю, да на свечи восковые по 10 денег, на сальные по 4 деньги. Питья: по 5 кружек меду, по 6 кружек пива, по ведру квасу ячного на день. Каждому члену патриаршей свиты продовольствие полагалось отдельно, смотря по его рангу. Понятно, что сами патриархи не могли потребить всех тех продуктов, которые им отпускались на каждый день, тем более что во время пути, например, они часто останавливалясь в монастырях, где их и свиту содержали на счет принимавших их монастырей, а в городах жители подносили им хлеб и рыбу, местные архиереи принимали их у себя и давали им все необходимое содержание. В Москве их нередко приглашал к своему столу государь или посылал им кушанья со своего стола; то же делали и другие лица. Весь излишек получаемых продуктов патриархи, конечно, продавали, а отпускаемые им на содержание суточные деньги целиком оставались у них неизрасходованными. Понятно, что содержание патриархов ти их свиты стоило нашему правительству очень дорого¹⁴.

Патриархи получали еще значительные денежные выгоды от сопровождавшей их свиты. Делалось это таким образом: патриархи всячески старались набрать для себя многочисленную свиту, не только из духовных лиц, но и из светских. Духовные лица, часто набиравшиеся из людей случайных, получали при патриархах титулы патриарших архимандрита, эконома, казначея, ризничего, протосинкелла, игумена, архидиакона, просто дьякона и т.п. Каждое из этих лиц, вошедшее в состав патриаршей свиты, получало и на пути в Москву, и обратно, и в самой Москве не только казенные подводы и полное казенное определенное содержание, но и подарки от государя и других лиц, привозило обыкновенно с собой разные священные предметы, за подношение которых и правительством, и другими лицами давалась подносителям особая плата. Кроме того, они привозили с собой некоторые товары, которые выгодно продавались в Москве. От всего получаемого члены патриаршей свиты должны были известную часть отдавать патриарху, под флагом которого они приезжали в Москву. Но особенно выгодна была для патриархов вторая группа их свиты – мирская. Ее составляли так называемые «племянники» и вообще родственники патриархов и разные необходимые в пути лица. Эти патриаршие племянники, родственники и служилые лица в действительности были обыкновенными греческими купцами, которые запасались нужными товарами для продажи их в Москве. В качестве патриарших племянников и служилых патриарших людей эти купцы беспошлинно провозили свои товары через русскую границу на казенных подводах, при полном казенном содержании привозили их в Москву, где выгодно их распродавали, получая в прибавку, как родственники патриархов, подарки от государя. Проживая в Москве, они приобретали здесь разные русские товары и опять на казенных подводах, при полном казенном содержании, беспошлинно провозили их через границу и за границей распродавали их, где находили более выгодным. Этим объясняется, почему патриархи, направляясь при своем приезде с Волги в Москву сухим путем, потребовали для себя 400 подвод. Понятно, что патриархи принимали в свою свиту купцов, провозили их с товарами на казенный счет от границы до Москвы и обратно не даром – за все это они получали с купцов приличное вознаграждение. Вероятно, бывало и так, что сами патриархи участвовали в торговых предприятиях сопровождавших их купцов как непосредственные пайщики. По крайней мере, в тогдашних документах сохранились указания на то, что патриархи брали с греческих купцов кабалы (письменные денежные обязательства, соответствующие нынешним векселям), сами давали им такие же кабалы, хлопотали перед государем за одних купцов, обвиняли в недобросовестности других и вообще в денежных сделках и обязательствах греческих купцов играли очень заметную и активную роль. А что патриархи, проживая в Москве, и на свой только страх вели торговые операции, это с несомненностью можно сказать, по крайней мере, об Антиохийском патриархе Макарии. Выехав из Москвы на родину и достигнув Касимова, Макарий пишет государю: «Послан от нас, по твоему государеву указу, в Польшу старец Феоклит с двумя человеки, да третий толмач – Григорий Усач, за нашими дел ы, к бывшему Мультянскому владетелю Константину воеводе, но по сие время от них к нам никакой ведомости нет. А ныне мы опасаемся, как они проведают, что я, богомолец твой, с Москвы съехал, чтобы не прельстились дьявольским навождением и не учинили бы какого лукаваго дела, чтоб там не остались, или куда-либо в другое место не отъехали, так как, кроме дела, что у Константина-воеводы, отдали мы им, старцу с товарищи, некоторых вещи продать в тамошней стране, и чаяли, что они возвратятся, покамест мы на Москве будем. Потому милости прошу у вашего царскаго величества, чтоб велел отписать об них в Смоленск воеводе, а воевода чтобы об них проведал и прислал бы их к Москве тебе, великому государю, без мешкоты, а с Москвы вели их, государь, прислать к нам без замедления со всякими вещами, какия у них будут»¹⁵.

Таким образом, патриархи получили в Москве огромные суммы и непосредственно от царя и членов царской семьи, и от разных духовных и мирских лиц, и от сделок с членами своей свиты и греческими купцами, и от собственных торговых операций, так что их пребывание в Москве в денежном отношении, несомненно, было очень тяжело для нашего правительства, тем более что оно, отправляя, например, особое посольство в Турцию, чтобы звать патриархов в Москву, и потом особое посольство ради восстановления патриархов на их престолах, тратило на это дело большие суммы, так как, кроме непосредственных трат на самое посольство, приходилось еще посылать с послами дары разным лицам, которые принимали так или иначе участие в деле и могли содействовать его благополучному исходу. И, конечно, наше правительство вздохнуло свободно, когда патриархи оставили Москву и направились домой, по-видимому материально вполне удовлетворенные. Но в действительности оказалось не то. Оставив Москву, патриархи снова обращаются к государю с просьбами устроить разные их делишки и еще и еще давать им на милостыню.

Александрийский патриарх Паисий, отправившийся из Москвы 4 июня 1669 года, до своего отъезда из Москвы подал государю челобитную, в которой заявлял: «Как-де он, по изволению царскаго величества, поехал к его царскому величеству к Москве, после-де ево учинен на ево престоле патриархом Иоаким-патриарх, и той де Иоаким патриарх престол-де ево в крепости заложил турскому султану в 15 000 ефимков. А великаго государя послы, Афанасей Нестеров и дьяк, Царегородскаго патриарха грамоты к нему, Александрийскому патриарху, не взяли, чтоб ему тех долгов не платить, а платить бы те долги Иоакиму-патриарху, и чтоб царское величество изволил послать к Царе-городскому наскоро нарочнаго человека, чтоб у Царегородскаго к нему, Александрийскому, была взята грамата, чтоб ему тех долгов не платить, а платить те долги Иоакиму-патриарху». Эта просьба патриарха Паисия была исполнена государем, по приказу которого Константинопольские наши послы выхлопотали у султана фирман, чтобы все долги патриаршего Александрийского престола платить не Паисию, а бывшему патриарху Иоакиму. Уезжая из Москвы, патриарх Паисий просит государя дать жалованную грамоту Александрийскому патриаршему престолу, чтобы приходить в Москву через три года за милостынею ради великих обид и насилий от нечестивых агарян. Еще просит патриарх, чтобы выданы были жалованные грамоты египетским монастырям: великомученика Георгия в Каире и преподобного Саввы в Александрии, дабы они благонадежно могли прибегать к неизреченной милости царской, ибо они имеют многие налоги и нужды от нечестивых, а все живущие там отцы будут молить Бога о здравии царя. Эти ходатайства Паисия были исполнены государем. Паисиюдана была жалованная грамота с правом присылать от его престола в Москву через каждые три года за милостыней, причем грамота выдана была с золотою печатью, на которую ассигновалось сто рублей. Двум патриаршим монастырям даны были жалованные грамоты с правом приезжать в Москву за милостыней через шесть лет. Патриарх просил посмотреть эти грамоты и ходатайствовал, чтобы в них было обозначено, сколько именно будет выдаваться милостыни посланным, и чтобы им дано было право являться в Москву за милостыней не через шесть, а через три года. Эти ходатайства патриарха были удовлетворены. При своем возвращении из Москвы из Карачева 4 августа патриарх Паисий просит государя дать патриаршему посланному Леонтию побольше милостыни, так как Леонтий, ради патриарших дел, издержался на 300 рублей, а ему дан только один сорок соболей, себе же патриарх просит государя прислать три пуда рыбьего зуба, а общему работнику – греческому иверскому архимандриту Дионисию – выслать царское жалованье и затем еще просит освободить от правежа бедных, заключенных в Посольском приказе греков и отпустить их к нему, патриарху, в Киев. 9 сентября Паисий в письме благодарит государя за присланное ему царское жалованье – соболи и рыбий зуб (слоновая кость) – и пишет еще, что боярин и воевода П.В. Шереметьев взял взаймы, под свою расписку, на государево дело 160 рублей у киевского мещанина Федора Титова, которого убили татары, и после него осталась жена в крайней бедности, почему патриарх и просит, чтобы ей возвратили деньги из государевой казны в Киеве¹⁶.

Патриарх Паисий благополучно прибыл в Александрию и занял здесь, согласно фирману султана, свой патриарший престол. Но скоро здесь по каким-то коммерческим сделкам над ним стряслась большая беда. Сам патриарх Паисий в особой грамоте государю сообщает об этом, что, по повелению султана, «привезен есмь, узами железными обвязан, в Адрианополь, по подобию Павла-апостола, по оклеветанию безбожного Архипа, еже ныне дьяволом пребывает, отрекся бо нашей непорочной веры (и привезены, да будем судитися с ним пред праведным судом великаго нашего царя), о котором ото многих слышало святое царство твое, а наипаче от Мануйла, яко он, беззаконный, глаголет и ищет 70 000 золотых и многих драгих запон, которым вещем мы не виноваты есмы, и не видали, и не слыхали. И держат ныне нас в великом бережении, обаче прежде пришествия нашего Вседержитель Бог и высокоумие величайшаго нашего царя и мудрость и правосудие вельможнаго визиря сотворили ему праведное отмщение: и ради некакой скверной вины посажен на каторгу. По пришествии же нашем мудрейший визирь глаголал нам, яко аще он, лукавый, не приидет, предстояти тебе на суде невозможно. И абие послал привести Архипа судитися с ним нам, невиноватым. О, горе, кто не будет плакать о нас! О, горе, кто слыша, кто да не будет дивитися о такой неправедной на нас клевете, еже сотвориша лукавый человек! Елико страдал, державнейший царю, аз отец твой и стражду, кто иной претерпел – и старые святые не терпеша! Писати по едином несть ми времени и смею глаголати, яко вторый Павел и вторый Иов – ей, ей, клянуся царствию твоему, яко не лгу». Затем Паисий извещает государя, что так как он был арестован и ничего не имел при себе, а между тем расходы для него и всякие траты были необходимы, то он и дал на себя кабалу греку Ивану Репете в 1500 талеров. Теперь этот грек отправился с кабалою к Москве, и потому патриарх просит государя «распростерть милосердия своего руку и сии деньги дати (Ивану). Аще ж, – пишет патриарх, – являемся тяжкий, но обаче где к иному прибегати в сей неправедной клевете, но к твоей великой милости, еже жаловал нас ты, великий государь. Бог ведает: все отдали и свободили от долгу престол наш и пребываем ныне обнажены и без насыщения хлеба»¹⁷.

Жаловался на свою скудость, на те великие протори и убытки, какие он терпит на возвратном пути из Москвы и Антиохийский патриарх Макарий и потому снова просит государя помочь ему. Еще из Нижнего Новгорода Макарий писал царю, что от него к нему, Макарию, было жалованное слово великого государя о даровании местных икон, но никакого известия о них он доселе не получил, о чем сильно печалится. От 24 февраля 1669 года Макарий писал государю с Кавказа: «Пребываю в Иверской земле, ожидая от вашего царского величества салтановой грамоты, и за тем ожиданием во многих проторях живу, понеже мне невозможно к своему престолу без салтановой грамоты ехать, и сего ради молю ваше царское величество, чтобы вы, великий государь, меня, богомольца своего, пожаловал: велел салтанову грамоту прислать ко мне вскоре». Затем патриарх молит государя о некоем турчанине, который был в Москве и дал ему, патриарху, заемную кабалу на Милославского, каковую кабалу патриарх передал ему, государю, и получил тогда заверение, что деньги по этой кабале будут уплачены. Теперь турчанин требует от патриарха или деньги, или кабалу, почему патриарх и просит государя послать те деньги турчанину, «в противном случае, – уверяет патриарх, – мне не доехать до своего престола». В то же время патриарх прислал особое письмо к боярину Матвееву, в котором писал, что только один Господь Бог ведает, сколько скорбей он имел и сейчас имеет и что его в скорбях несколько утешила милостыня, присланная государем и султанская грамота о беспрепятственном возвращении его на свой патриарший престол. Сообщает, что до него дошли вести о смерти царицы Марии Ильиничны, о чем он много скорбел, начал творить по ней сорокадневную службу. Затем патриарх пишет Матвееву: «Сын мой благословенный! Прошу пречестность твою, да помянешь самодержавному царю, чтобы меня, богомольца вашего, не забыл, но как миловал нашего брата, Александрийскаго, да помилует и нас: хотя часть невеликую милостыни, как ему Бог повелит, для душевнаго спасения царицы, ибо престол наш весьма убог». Патриарх жалуется далее, что там, где они теперь находятся, т.е. в Иверской земле, он терпит великие убытки. В Шемахе пришлось одарять великими дарами хана, его сына и ханских бояр. Патриарх хотел было продать «за добрую цену» соболи, пожалованные государем, но хан отобрал от него соболи и, позвав к себе торговых людей, велел им оценить соболи, как хотелось хану, и оценщики, согласно желанию хана, оценили соболи на 3000 менее, нежели их ценили в Москве. Но и по этой малой оценке хан не дал денег патриарху, а велел ему готовиться ехать к самому шаху. «А я, – пишет патриарх, – устрашившись того, чтобы не было услышано мое имя у турскаго султана, что я хожу с царства на царство и чтобы турки не сказали, что Антиохийский патриарх был у Московскаго царя, а ныне царь с Москвы послал его к шаху и советует с ними, чтобы крепость учинить и возстать на турок, – по сей боязни я продал те соболи по той цене, но денег пока не получил и имею убытков от соболей и от вещей более нежели на 10 000. Всякий день приходят посланники от престола моего и наместники пишут, отчего так долго не прихожу, а я о том думаю, что от долгов престола моего стало росту свыше головы. Я же не имею иного предстателя, как вашу пресветлость, а потому молю, как и прежде не оставляли, так и ныне молю, ради многолетняго вашего здравия и памяти твоих родителей, когда обрящешь в добрый час державнаго миролюбца, напоминай обо всем и извести, ибо и прежде писал я, но ответа не было». Государь послал патриарху Макарию грамоту, в которой, между прочим, извещает его о кончине царицы и просит молиться за нее. Получив эту грамоту, Макарий пишет царю: «Со многою надеждою молю великаго твоего царствия, как пожаловал еси брата нашего, святейшаго Александрийскаго патриарха о душевном спасении царицы, тако и нас не презри, богомольцев своих, но помилуй нас, бедных, яко пострадали есмы в великих убытках во странах персидских – тако прошу великаго твоего царствия, да учиниши милость для блаженные памяти души благоверные царицы и для душевнаго спасения родителей своих»¹⁸.

Но назойливые выпрашивания патриарха Макария все новой и новой милости у государя этим не кончились. 20 мая 1671 года прибыл через Киев в Москву посланный патриарха Макария митрополит Тира и Сидона Нектарий. Киевские воеводы не хотели было пропускать его в Москву, так как по царской жалованной грамоте в Москву за милостыней должен был приезжать от патриарха архимандрит, а не митрополит, да к тому же он и приехал не в тот срок, какой назначен в грамоте. Тогда митрополит Нектарий заявил, что он едет по царскому делу, почему его и пропустили в Москву. Но в Москве Нектарий показал, что никаких государевых дел с ним нет, а сказал так киевским воеводам потому, что не знал русских обычаев и что прошло уже 10 месяцев, как его отпустил от себя патриарх. С митрополитом Нектарием патриарх Макарий прислал государю грамоту, в которой извещал, что дорогой при своем возвращении из Москвы он потерял все, что получил в Москве от государя. В городе Шемахе «взяли у нас все соболи половинного ценою, и вместо денег давали шелк по двойной цене, и из сего шелку держали целый год в Грузинской земле, и все там утратили, что было милости царской. А как приехал в Турскую землю, поймал нас паша и мытник и взял в городе Арзруме 2000 ефимков, кроме того, что роздали начальникам их, судьям, так что пока доехал к престолу своему в Дамаск, задолжал 7000 ефимков». В ответ на эту патриаршую грамоту государь писал Макарию, выписав сначала все содержание его грамоты: «Мы, великий государь, наше царское величество, о таком вашего блаженства бедстве и убытках не помалу поскорбели. При сем буди же ведомо вашему блаженству о государствах нашего царскаго величества, понеже и мы, великий государь, наше царское величество, бесчисленное нашего царскаго величества жалованье роздали нашим царскаго величества великим войскам, также и на искупление пленных. Однакож мы, великий государь, наше царское величество, с християнскаго нашего государскаго милосердия, послали к вашему блаженству нашей царскаго величества милостыни триста золотых червонных, да соболей на семьсот рублев с тем вышепомянутым митрополитом»¹⁹.

Понятно, что указанные довольно бесцеремонные требования двух бывших в Москве восточных патриархов, чтобы царь постоянно заботился об их материальном благополучии и процветании и после того, как они оставили Москву и вывезли из нее огромные суммы, чтобы царь присылал им богатую милостыню и на будущее время, так как они будто бы потеряли все, что в Москве получили от царя и потому живут теперь в бедности и всякой скудости, необходимо производило на московское правительство очень тяжелое и неприятное впечатление. Оно не могло не понять, что служит предметом самой беззастенчивой эксплуатации со стороны бывших в Москве восточных патриархов, которые в отношении к московскому правительству руководствуются чисто интересами наживы, только о том и заботятся, как бы еще и еще побольше получить от него. Даже тишайший и благочестивейший Алексей Михайлович не удержался от того, чтобы в своей ответной грамоте не заметить своему богомольцу, Антиохийскому патриарху Макарию, что его требования от царя новых денежных дач чрезмерны и не вполне деликатны, так как царская казна предназначена вовсе не на удовлетворение только безмерных патриарших требований о даче денег, но и на разные государственные нужды.

Кроме двух восточных патриархов, самую деятельную роль на Соборе 1667 года и особенно в осуждении Никона сыграл газский митрополит Паисий Лигарид, сделавшийся заклятым врагом Никона и всячески добивавшийся его конечного низвержения. Со своей стороны, и Никон не оставался в долгу, а всюду и постоянно заявлял, что Лигарид не настоящий архиерей, а запрещенный, что он папист и что он не имеет никакого права вмешиваться в русские церковные дела, играть в них активную руководящую роль, так как следствия такого положения дел для Русской Церкви были самые гибельные. В грамоте к Константинопольскому патриарху Дионисию Никон пишет: «И повеле (царь) советом своим быть Собору, и на Соборе повеле быти председателем Газскому митрополиту Паисию Легариду. И в том Соборе советоваша и сотвориша Крутицкаго митрополита Питирима, благословением газскаго митрополита Паисия Легарида, в Новград, в первую митрополию российскую, поправше божественный закон, якоже весте и пресвятость ваша, яко от места на место да не пременяется архиерей. И ему и первая епархия с нуждою достиже. И на место его поставиша Павла, архимандрита Чудовскаго, митрополитом, и иных епископов ко иным епархиям многим. И от сего беззаконнаго Собора преста на Руси соединение святыя Восточныя Церкви, и от благословения вашего (отлучишася)»²⁰.

По поводу обвинений Никоном Лигарида наше правительство производило особое расследование и нашло, что обвинения Никона несправедливы и что Лигарид православен. В деяниях о соборном суде над Никоном говорится: «Вселенским патриархом Павел, митрополит Сарский и Подонский, поднес сыскное дело о газском митрополите Паисии, что он неправославен. И святейшие патриархи то дело у митрополита приняли». Но Никон не отказался и на Соборе от своих обвинений против Лигарида. Когда восточные патриархи ввиду заявления Никона Константинопольскому патриарху Дионисию, что Русская Церковь из-за Лигарида отлучилась от единения с православной Восточной Церковью, спросили Никона: «Чем от Соборныя Церкви отлучились? Никон сказал: отлучились-де от Соборныя Церкви и от благословения святейших Вселенских патриархов для того, что газский митрополит Паисий Питирима-митрополита перевел от митрополии в другую митрополию, а на его место поставил иного митрополита, да и иных-де архиереев от места к месту переводил же, а ему-де того делать не довелося, потому что он от Бросалимскаго патриарха отлучен и проклят. А хотя б-де он, газский митрополит, и не еретик был, и ему-де на Москве долго быть не для чего, я-де его за митрополита не ставлю, у него-де и ставленные грамоты на свидетельство нет, и мужик-де наложит на себя мантию, и он-де таков же митрополит. То-де он писал все про него, газскаго митрополита, а не о православных християнех».

Горячим защитником Паисия Лигарида на Соборе явился сам царь Алексей Михайлович. Он заявлял: «А газской-де митрополит на Москве у престола Господня принес клятву, что он живет истинно, и отец духовный, архангельский митрополит в том его свидетельствовал, и грамота у него поставленная есть и свидетельствована, а отлучении ево от Еросалимскаго патриарха грамоты не бывало. А на Соборе председателем он, Паисий, не бывал и наместником от Вселенских патриархов не назывался». К этому государь еще прибавил: «А газский-де митрополит служил ныне за свидетельством отца своего духовнаго до разеуждения святейших Вселенских патриархов и всего Собору». Со своей стороны и Антиохийский патриарх Макарий заявил Собору, что «газский митрополит во дьяконы и в попы ставлен во Иеросалиме, а не в Риме, про то-де он, Антиохийский патриарх, ведает подлинно»²¹. Понятно само собой, что бывшие в Москве восточные патриархи вместе со всем Собором признали Паисия Лигарида вполне православным человеком и настоящим законным архиереем, почему Паисий присутствовал на всех Соборных заседаниях, играл на них очень видную активную роль и был допущен к участию во всех церковных богослужениях как истинный православный архиерей. Со своей стороны, Лигарид, уверенный в полном расположении к нему царя, патриархов и всех русских архиереев, действовал и на Соборе по-прежнему самоуверенно, с величайшим апломбом, как очень ученый, много знающий и вполне авторитетный советник и руководитель правительства в церковных делах – прежнего страха, какой он проявил было перед приездом в Москву восточных патриархов, теперь как не бывало.

Но вот 29 июля 1669 года в Москве получена была грамота Иерусалимского патриарха Нектария, в которой он писал государю о Паисий Лигариде, что тот был отлучен и проклят еще его предшественником, патриархом Иерусалимским Паисием, о чем была послана весть и Александрийскому патриарху Паисию, потому что Лигарид в то время служил в Волошской земле, где тогда находился и Александрийский патриарх. Когда Нектарий сделался патриархом, то Лигарид не явился к нему, как бы следовало, не представил своих грамот, а уехал сначала в Волошскую, а потом в Черкасскую землю, «и там писал грамоты ложныя, с чем прийти к тебе, великому государю, а что в тех грамотах писал, мы того не ведаем, а кто те грамоты ему в черкасских городех писал, тот ныне человек у нас, а у него он был архимандритом, имя ему Леонтий». Далее патриарх Нектарий извещает государя, что полученные им от царя деньги на уплату епархиальных долгов Лигарид отослал со своим племянником на свою родину – остров Хиос, а вовсе не в епархию, которую он бросил уже четырнадцать лет тому назад. «Даем подлинную ведомость, – пишет патриарх Нектарий царю, – что он (Лигарид) отнюдь ни митрополит, ни архиерей, ни учитель, ни владыка, ни пастырь, потому что он столько лет отстал и по правилам святых отец есть он подлинно отставлен и всякаго архиерейскаго чину лишен, только имянуетца Паисей». Затем Нектарий указывает на то обстоятельство, что Лигарид «называется с православными православным», а «латыни свидетельствуют и называют его своим, и папа Римский емлет от него на всякий год по двесте ефимков»²².

Это говорит уже не Никон, а сам Иерусалимский патриарх, непосредственный начальник Паисия Лигарида. Теперь личность Лигарида стала ясна: это был лишенный сана архиерей-авантюрист, который явился в Москву с подложными грамотами и, выдавая здесь себя за действительного газского митрополита, выпрашивая у царя милостыню для бедствующей своей паствы, дерзко и нагло обманывал царя как относительно своей личности, так и употребления тех денег, которые он получал от царя на покрытие долгов своей мнимой епархии. Но и этого мало. Являясь в Москве в роли строгого ревнителя Православия, уставов и положений православной Церкви, Паисий в действительности сильно подозревался в латинстве – латынником Паисия признал и его собственный Иерусалимский патриарх, а затем и патриарх Константинопольский. Крайне характерно и то обстоятельство, что Александрийский патриарх Паисий прекрасно знал, что такое был Лигарид, так как о нем ранее сообщил ему Иерусалимский патриарх Нектарий, однако в Москве на Соборе не сказал об этом ни слова, а признал Лигарида вместе с другими настоящим и православным архиереем. Конечно, и Антиохийский патриарх Макарий тоже хорошо знал, кто такой в действительности был Паисий Лигарид, но это не помешало ему открыто выступить на Московском Соборе защитником Лигарида и признать его действительным православным архиереем. Вероятно, это дело обошлось Паисию Лигариду очень и очень недешево.

После разоблачений, сделанных относительно Паисия Лигарида Иерусалимским патриархом Нектарием, которые показали русским, как дерзко и нагло обманывал их во всем Лигарид, позволительно было ожидать, что он за все свои проделки будет отправлен на Соловки под крепкий начал. Но в действительности этого не случилось. Русское правительство не могло решиться открыто признать, что человек, от которого исходили все советы и указания по ведению дела Никона и его противников, на которого доселе смотрели как на образованнейшего и авторитетного представителя Востока, в мудрость и компетентность которого все верили, которого сам царь, по словам Никона, слушал «как пророка Божия», – что этот человек был лишенный сана архиерей, обманщик и латынник, искусно разыгрывавший перед простодушными русскими роль судьи в их церковных делах, роль ревнителя в действительности чуждых для него интересов Православия. С другой стороны, ловкий и вкрадчивый Паисий ввиду обличений на него патриарха Нектария постарался выставить их пред царем делом, внушенным патриарху многочисленными личными врагами Паисия, не хотевшими простить ему его деятельного участия в деле Никона и завидовавшими его близости к царю. Как бы то ни было, но только грамота Нектария нисколько не повредила Лигариду во мнении и расположении царя – напротив, принесла ему даже несомненную пользу. Царь Алексей Михайлович, благодарный Паисию Лигариду за его ревностную службу в деле Никона, питавший к нему как к очень умному, образованному и ловкому дельцу искреннее расположение и видевший в его осуждении как бы осуждение всего, что было сделано по советам и указаниям Паисия, – решился хлопотать перед Иерусалимским патриархом о восстановлении Лигарида в его прежнем достоинстве газского митрополита. И он горячо взялся за это дело. Грамотой от 13 июля 1669 года государь, извещая Иерусалимского патриарха Нектария о Московском Соборе, осудившем Никона, в то же время писал: «Извещаю о митрополите газском Паисие, котораго имеем в царском нашем дворе как великаго учителя и переводчика нашего, да возымеет первую честь и славу, как и было, поскольку некоторые, радующиеся злу, от зависти злословили его пред святительством вашим и безчестили и извергли; тем весьма опечалились и мы, ведая незлобие его и благодатство, ибо много потрудился и постился в стране нашей на Соборе и о исправлении Христовой Церкви словом и делом. Но вместо того, чтобы восприять честь, вос-приял безчестие и срамоту, посему просим написать, чтобы он был принят с прежнею честию, ибо нам известно житие его и свидетельствуем его архиереем добрым и честнаго жития; а которые иноки его оглашали и предали, лжу сказали, ибо очи ушей вернее. И так молим, да приимется прошение наше, ведая, что ни учинилось, и то учинилось от зависти и ради дружбы с человеком»²³. Вместе с государем послал свою просительную грамоту о Лигариде и Московский патриарх Иоасаф. В ней он пишет: «О всех писанных к нам вами радуемся, точию едина печаль, аки дождь во время жатвы, ущербляет ведро веселия нашего: еже есть о запрещении и отлучении от всякаго священнодействия Паисия Лигаридиа. О сем – как и где прежде живяше, несть нам известие совершенно, но отнележе пришедша в царствующий и богоспасаемый град Москву, познахом за девять лет и ничесоже видехом по нем неистово и безчинно, паче же премногия труды его премудрии многую пользу Церкви Великороссийской принесоша, их же мы благодарни суще, надежно молим братолюбие ваше, да не презревше прошение мерности нашей, даруеши ему оставление вины его, какая-либо есть пред святостию вашею, и благоволиши ему прислати писанием своим архипастырским прощение и благословение, занеже всяческое являет по себе смирение и благопокорство к твоему блаженству, яко законному архипастырю своему, и молил есть со многократным стужанием благочестивейшаго самодержца о отпущении к святительству твоему ради взыскания прощения, якоже устне предостоверный свидетель святейший и всеблаженнейший Паисий, патриарх великаго града Александрии и судия вселенский, о всех может известити. Но благочестивейший, тишайший, самодержавнейший великий государь царь и великий князь Алексий Михаилович, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержец, благоволил его удержати благословных ради вин, сиречь, совершения ради зачатаго толкования нужнейших неких тайнописаний, и обещал ему к вашему святительству ходатай быти о прощении. Тем же аще твое преблаженство, поминающе Христово слово: будите милосерди, якоже и Отец ваш милосерд есть, и ону молитву повсядневную: и остави нам долги наша, яко и мы оставляем должником нашим – сотвори с ним, всячески смиренно твоему жезлу архипастырскому преклоняющимся, отеческое милосердие и остави долг его, дарующе прощение и благословение; будет Отцу Небесному благоприятно, царю благочестивейшему радостно, и нашей мерности благодарно, и всей Церкви Российской душеполезно. О сем прилежное наше многократно усугубляюще прошение, да исполненну и совершенну нашу радость соверши, имамы не забывати блаженства вашего у престола Царя Небеснаго о милости, у земнаго же о милостыни, пособствия ради»²⁴.

Приведенные грамоты государя и Московского патриарха Иоасафа были получены уже не Нектарием, который отказался от патриаршества, а его преемником Досифеем, который вступил на патриаршую Иерусалимскую кафедру 23 января 1669 года. 23 сентября 1669 года в Москву прибыл посланный Досифеем архимандрит Прохор, с которым Досифей писал государю, что принял царские грамоты «и прочитали о газском митрополите, чтоб мы его простили, и что будто не имеет вины на себе; а он, Лигарид, имеет многия великия вины и согрешения, которыя, написав, послал было к тебе, великому государю, свидетельства ради; только стыд послать нас не допустил, отчего и возвратили. Только единое говорим, что кир Нектарий-патриарх не таковский, чтобы писать или говорить ложно, но такой в правиле, что ныне иной такой архиерей разумный и богобоязненный не будет». Затем Досифей сообщает царю, что Паисий Лигарид писал такие «неподобныя, хульныя, непотребныя и превознесенныя слова» о патриархе Нектарии, что уже за одно это его следует лишить архиерейского достоинства. Но так как о прощении Лигарида молит царь, то он, патриарх, согласен отпустить Лигариду его вины и восстановить его в прежнем достоинстве газского митрополита.

С архимандритом Прохором государь послал на искупление Святого Гроба 800 рублей соболями, да на 300 рублей соболей «по челобитью газскаго митрополита Паисия», и в то же время писал Досифею: «Ныне посланное дарование благоговейным любезным сердцем изволишь принять, имея впредь добрую надежду иное и большее восприять, когда сбудутся наши желания о газском митрополите, о коем молили уже через два писания, да приимет мир архиерейской и на прежнее будет возвращен достоинство, и разрешение совершенное получит оный митрополит, добре нам заслуженный Паисий Лигаридий». Затем, оправдывая Лигарида и объясняя взведенные на него обвинения делом злобы его врагов, царь снова просит патриарха прислать Лигариду полное разрешение, «ибо он был весьма достойный посредник и ходатай между столь великими архиереями восточными, двумя светильниками и двумя маслинами всего Востока», просит, чтобы и бывший патриарх Нектарий (который передал свой престол Досифею еще при своей жизни) «равно обвинительныя, как и доброхотныя словеса написал к нам о митрополите Паисие, ради совершеннаго и последняго удовлетворения нашего, ибо свидетельствуем, что Лигарид всегда ублажал Нектария и первое место премудрости между патриархами своего времени всегда держащим его исповедал»²⁵.

Это вторичное ходатайство государя перед Иерусалимским патриархом о разрешении Лигарида, подкрепленное притом крупной дачей, имело полный успех. 24 января 1670 года грек Родион привез наконец в Москву от патриарха Досифея разрешительную грамоту Лигариду, в которой Досифей прощает Паисия за все его вины и согрешения, «повелевает ему» быть по-прежнему в архиерейском достоинстве и чести «и действовать вся церковное». Но, послав государю разрешительную грамоту для Лигарида, Досифей в то же время самому Паисию послал особое письмо, в котором между прочим писал следующее: «Если б не было ходатайства святаго царева, уведал бы святительство твое, Лигаридий, что есть Девора и кто есть мертводушные? И кто только именем верует в Божественный Промысл, тот ли, кто работает для папежей хийских и оставил 15 лет паству без пастыря, или кто полагает душу свою за овцы? Да, увидел бы ты варвара и слепня. Однако на тебе кончаются езоповы басни, где говорится, как козел бранил волка с высокаго места, ибо ты не столько велик, сколько глуп, безчеловечен и безстыден, только место, где пребываешь, есть двор царский – однако уцеломудрись хотя отныне впредь»²⁶. Итак, Досифей, хотя и неохотно, с бранью и только после двукратных настойчивых предложений царя, подкрепленных щедрою милостыней, решился наконец разрешить Лигарида и восстановить его в прежнем достоинстве газского митрополита. Таким исходом дела был доволен и царь за своего любимца, и особенно сам Паисий, который, казалось, вполне упрочил свое положение не только в Москве, но и на Востоке, куда он собирался было ехать. Но радость царя и торжество Лигарида были очень непродолжительны. Мы не знаем, по каким причинам, но только не прошло и двух месяцев после разрешения Паисия, как он снова был запрещен, и царь снова хлопочет о его разрешении. Об этом грустном для царя и Паисия обстоятельстве мы узнаем из грамоты Алексея Михайловича от 14 августа 1671 года к волошскому воеводе Иоанну Дуке, которую царь послал по челобитью Лигарида. В этой грамоте Алексей Михайлович сообщает воеводе, что Паисий Лигарид, разрешенный было по просьбе царя патриархом Досифеем, через два месяца, вследствие каких-то жалоб на него, снова был запрещен, «чему мы, великий государь, наше царское величество удивилися... о чем и архиереи государства нашего царскаго величества имеют не мало жали (жалости)», и «понеже нам, великому государю нашему царскому величеству, в другорядь к святейшим патриархом притещи о прощении его, митрополитове, не к чести показася», то он, государь, и просит теперь воеводу от себя порадеть об этом деле перед патриархами, «понеже ты, – говорит царская грамота, – вящую и частую имеешь со блаженнейшими патриархами ссылку и дружбу». В заключение государь выражает уверенность получить от воеводы скорый и приятный ответ вместе с разрешением Лигариду, причем за хлопоты обещает отплатить воеводе «в твоих делах такими же мерами»²⁷. Но уверенность царя выхлопотать у патриархов через волошского воеводу разрешение для Паисия не оправдалась, Досифей никак не соглашался вторично дать Паисию разрешение и умер с убеждением, что Лигарид был латынник²⁸.

4 мая 1672 года велено было, по указу государя, отпустить Паисия из Москвы в Палестину через Киев, причем ему дано было 300 рублей деньгами, 12 подвод до Киева, палатка в 5 рублей, полу б казенный, обитый кожею, а его людям – пяти человекам, по аглицкому сукну да по киндяку²⁹; да ему ж, митрополиту, из иконной дано пять образов окладных, «а книги, которые он, митрополит, писал, и на Симоновском подворьи хоромы и сад его, и всякое строенье приказал (государь) беречь Посольскаго приказа переводчику Миколаю Спатарию, а прощальную Иерусалимскаго патриарха грамоту из Посольскаго приказу отдать ему, митрополиту, с роспискою». Но в тот же день указом государя Паисий опять был задержан в Москве и отпущен был в Палестину через Киев 13 февраля 1673 года, причем ему на отпуске всего дано было в половину против прежней дачи, а его хоромы велено было занять переводчику Спафарию «и переводить греческие и латинские книги и писать греческой и словенской и латинской лексикон». Отправляясь из Москвы, Паисий писал государю благодарственное письмо, в котором заявлял, что если его найдут достойным для какой-нибудь царской службы, то он будет верно служить, чтобы по силе своей заплатить за многоразличное царское милосердие. Просил еще царя утешить его на путь, чтобы он мог удобно совершить его в старости, просил и одежду патриаршую, которую много раз обещал ему государь, и в заключение снова просит государя поручать ему все, что может послужить на пользу Соборной Церкви, к службе царской и всей палаты, и обещается возвратиться по первому царскому повелению. Очевидно, поездка Паисия на Восток, которую он сам считал только временною, была предпринята им с целью уладить свои личные дела – получить себе окончательное разрешение, которого в другой раз ему уже не давали, несмотря на все хлопоты об этом царя. Именно с целью заручиться расположением патриархов он выпрашивает у царя иконы, чтобы поднести их патриархам в подарок; с этой же целью он просит у государя патриаршее облачение и берет с собой присланную ранее разрешительную грамоту Досифея. Но Паисий, приехав в Киев, изменил свое намерение ехать на Восток немедленно. Как видно, он получил оттуда неблагоприятные для себя известия и потому решился остаться в Киеве. Но когда киевские воеводы донесли государю, что Паисий остался в Киеве и на Восток скоро ехать не хочет, и просили на этот счет распоряжения государя, то к воеводам последовал царский указ: без особого царского указа никуда не отпускать Лигарида из Киева, «а буде он похочет к кому за Днепр, или с гречаны в Царьград писать ка-кия письма», тех писем ни под каким видом не отсылать, а следить за ним и его перепиской «всякими мерами накрепко»³⁰.

Очевидно, в Москве уже не особенно доверяли политической благонадежности Паисия Лигарида и крепкий надзор за ним и его перепиской считали делом далеко не лишним, тем более что ревностный русский тайный политический агент в Константинополе Панагиот, служивший в Порте переводчиком, присылал сказать государю, «чтоб не велел газскаго митрополита с Москвы отпускать, чтобы не учинил в Царьграде и в иных местах какаго дела с простодушия своего»³¹.

Проживая в Киеве, Паисий в письме от 8 ноября 1673 года жалуется государю «на горестное жизни своея состояние», извещает, что Иерусалимский патриарх Досифей разрешил его, но просят за это подарка, но за подарок он мог бы добыть разрешение и от Константинопольского патриарха; жалуется на киевского архиерея «в непорядках и взятках обращающегося», что он на одной литургии ставит многих священников и дьяконов. Письмом от 15 декабря того же года Паисий благодарит государя за совет опять возвратиться в Москву, жалуется на киевских воеводу и митрополита, «не внимающих гласу его о учинении ему вспоможения и дачи нужных вещей», описывает невоздержание киевского духовенства, просит прибавить ему корму, денег и оставить его в Киеве, где он, пребывая с благочестивыми мужами, упражняется в чтении и сочинении богословских вещей, хотя и не имеет доступа в библиотеку академическую. В письме от июля 1674 года Паисий жалуется государю на Иерусалимскаго патриарха Досифея, медлящего прислать ему разрешение от запрещения (под коим он уже восемь лет страдает), и единственно потому, что ожидает себе от Паисия присылки подарков; просит государя дозволить ему служить в Киево-Софийском Соборе архиерейски, предсказывает, что царь освободит от турок греческий народ и овладеет Константинополем³². 1 августа того же года Паисий писал к боярину Артамону Матвееву о волошских и мутьянских посланцах, ехавших в Москву с заявлением о подданстве России, причем они обратились-де в этом важном деле к посредству его, Паисия, «потому что в чужих странах слышали имя его и что чрез него могут принести пользу всем христианам». Затем он просит боярина вместо милостыни исходатайствовать ему у государя служить по-архиерейски и извещает, что денег в Киеве собирают много, а кому и на что, неизвестно, и просит учинить розыск, куда обращаются доходы митрополита³³. 21 августа 1675 года последовал указ государя князю Голицыну, что из Москвы был отпущен газский митрополит и велено ему жить в Киеве до царскаго указа, теперь же повелевается митрополиту ехать в Москву немедленно, «а буде он, митрополит, из Киева к Москве ехать не похочет, и вы бы, дав ему подводы и корм и пристава, к нам, великому государю, к Москве из Киева его выслали». Этот строгий указ о немедленной доставке Паисия в Москву из Киева, хотя бы и против его воли, сильно встревожил Паисия. «Не отврати светлейшаго лица твоего, – писал он тогда государю, – от меня, смиренного богомольца твоего, яко погибну душею и телом и больше печалюсь, понеже не знаю вины толикаго возвращения да плачу о согрешении своем». По прибытии в Москву он не был допущен к государю и обратился наконец к боярину Матвееву с письмом, в котором заявляет, что не знает, к кому уже и обращаться, истомляясь голодом и жаждой, ибо его пересылают из приказа в приказ, а он задолжал от долгого пути, и из дому его не пускают, а в домовой церкви не имеет даже церковнослужителей; но уже ли при общей заботе такого обширного царства, не попекутся об одном лишь бедном архиерее? Не знает он, чем согрешил и был ли когда медлен в исполнении царских повелений. Если уже нельзя ему видеть царя, то да позволено ему будет видеть хотя боярина, ибо молва идет, что он подпал под царский гнев, от чего Боже избави³⁴.

Очевидно, влияние и положение Паисия Лигарида при московском дворе сильно пошатнулось под конец царствования Алексея Михайловича. Своей борьбой с Никоном, своим вмешательством в русские церковные дела, своими выходками против Иерусалимского патриарха Нектария и других, своими доносами московскому правительству о беспорядках и злоупотреблениях в киевском светском и духовном управлении Паисий всюду: в Москве, в Киеве, на Востоке – создал себе многочисленных врагов, которые, по его собственному сознанию, всячески старались вредить ему во мнении государя и настолько успели в этом, что Паисий против воли был привезен из Киева в Москву, где его содержали под арестом, не дозволяя ему выйти из дому.

Со смертью царя Алексея Михайловича положение Паисия в Москве сделалось еще более тяжелым, особенно ввиду сильного нерасположения первых годов царствования Феодора Алексеевича к грекам вообще. За это время жизни Паисия в Москве до нас дошли два латинских письма Паисия от 15 февраля 1676 года, писанные им по поручению правительства. Одно письмо к кардиналу Барберини, а другое – к стриганийскому архиепискому Келефино, коими, изъявляя неудовольствие русского двора по причине несогласия папы дать государю Алексею Михайловичу царский титул, советует, дабы они склонились этот титул дать сыну помянутого государя, царю Феодору Алексеевичу³⁵. Это была последняя служба Паисия Лигарида русскому правительству.

В том же 1676 году Паисий просил государя отпустить его в Палестину, и 1 сентября государь указал, а бояре приговорили отпустить Паисия с людьми его по его обещанию в Палестину, в какие места он ехать захочет, а на отпуске жалованья не дали, так как оно было ему дано в 1674 году, а дали ему только 50 рублей на расплату с долгами и на корм³⁶. Но Паисий, как и прежде, в Палестину не поехал, а остался в Киеве, где и умер, и был похоронен в Братском киевском монастыре. Киевский воевода Михаил Андреевич Голицын 14 сентября 1678 года доносил государю, «что в 186 году (1678 год), августа 24, Паисия Лигарида в Киеве не стало, а тело его поставлено в Братском монастыре в склепу, а не погребено», причем воевода прислал и роспись оставшегося после Паисия имущества. Указом государя от 30 сентября велено было тело Паисия погрести в Братском монастыре, а имущество его передать в тот же монастырь на помин его души³⁷.

Таким образом, из всего сказанного о патриархах Паисии Александрийском и Макарии Антиохийском, а также о Паисии Лигариде получается нечто совершенно неожиданное прежде всего по отношению к Московскому Собору 1666 – 1667 годов. На этом Соборе, как мы знаем, председательствовали названные восточные патриархи, от которых главным образом зависели все соборные решения и постановления по всем тогдашним русским церковным делам и вопросам. Далее, одним из главных, самых влиятельных и активных деятелей на Соборе, влиявших не только на московское правительство, но и на самих патриархов, подписывавшийся под соборными постановлениями, участвовавший вместе с патриархами в совершении церковных служб, как настоящий архиерей, был газский митрополит Паисий Лигарид. Но после ознакомления с подлинными архивными документами оказывается, как мы видели, что патриархи Паисий и Макарии, председательствовавшие на Соборе и решавшие у нас все дела, как настоящие и действительные патриархи, на самом деле таковыми тогда уже не были, так как Константинопольский патриарх со своим Собором лишил их за поездку в Москву патриарших кафедр, и, значит, находясь в Москве, они были не действительными, а лишенными своих кафедр патриархами. Что же касается главного вдохновителя и руководителя патриархов на Соборе – газского митрополита Паисия Лигарида, которого и сам царь Алексей Михайлович слушает, «как пророка Божия», то, как оказывается, в действительности это был запрещенный архиерей-авантюрист, лишенный своим патриархом кафедры и самого сана, но с замечательной смелостью, благодаря подложным грамотам, долго разыгрывавший в Москве роль действительного газского митрополита, выпрашивавший у царя значительные суммы на уплату долгов своей несуществующей епархии. В одно время, опять благодаря подложным грамотам, Паисий выдавал себя в Москве за экзарха Константинопольского патриарха, уполномоченного для суда над Никоном и решения русских церковных дел, хотя в действительности как в Иерусалиме, так и в Константинополе его не считали даже православным, а причисляли к латынникам. С большим трудом, только после многих хлопот и огромных издержек царю Алексею Михайловичу удалось, наконец, добиться того, что султан приказал возвратить патриархам Паисию и Макарию отнятые было у них патриаршие кафедры, но все его самые настойчивые и многократные хлопоты добыть разрешение Паисию Лигариду, возвратить ему утраченное достоинство архиерея – газского митрополита – кончились полной неудачей, и Паисий Лигарид так и умер в Киеве запрещенным архиереем.

Понятно само собой, что все рассказанные обстоятельства необходимо производили и на наше правительство, и на все даже доброжелательное к тогдашним грекам русское общество крайне тяжелое и удручающее впечатление, невольно оставляли у всех русских очень заметный осадок недовольства и самими восточными патриархами, и ученым Паисием Лигаридом, и всеми греками вообще, невольно приводили русских к той мысли, что даже и более выдающиеся по своему положению, по своему образованию и учености греки являются, однако, людьми довольно сомнительными, эгоистичными и всегда своекорыстными, которые только и думают о своих личных выгодах, интересах, наживе. Русские невольно из характера отношений к ним являвшихся в Москву греков делали заключение, что вполне доверяться этим грекам, полагаться на них как на людей обладающих высшим развитием и высшей культурой, сравнительно с русскими, не следует, а следует всегда соблюдать по отношению к ним большую осторожность и сдержанность. Кроме того, русские не могли не обратить внимания и на то обстоятельство, что московская деятельность самих восточных патриархов слишком заметно имела в виду принизить все русское и во всем возвысить и выдвинуть на первый план современное греческое как высшее и совершеннейшее, как образец для невежественных русских, которые должны признать греков своими верховными руководителями, опекунами и учителями, хотя сами греки, как хорошо увидели русские, в действительности вовсе не обладали нужными для такой высокой и ответственной роли нравственными и культурными средствами – за последними они сами обращались на Запад, не имея своих собственных школ. Естественно поэтому, что когда русские более спокойно и вдумчиво посмотрели на все происшедшее в последнее время в Москве при непосредственном участии самих восточных патриархов, то более чуткие и проницательные из них нашли, что греки никак не могут быть руководителями и воспитателями русских в их культурной жизни, что для этого нужно брать других людей, нужно обратиться в другую сторону – на Запад. Эпоха Никона хотя и была временем усиленного влияния тогдашних греков на всю нашу, особенно церковную, жизнь, но в то же время она послужила и исходной точкой для окончательного падения у нас греческого влияния, могучим толчком к повороту всей нашей культурной жизни в сторону Запада. Эпоха Никона несомненно подготовила у нас решительного западника – государя Петра I.