Древне-христианские усыпальницы в Риме и значение сделанных в них открытий для богословской науки

Речь доцента Н. Красносельцев на торжественном собрании Казанской духовной академии 8 ноября 1883 года.

Взяв на себя обязанность занять ныне внимание высокопочтенного собрания каким-нибудь предметом из области своей специальности, я остановился на существующих в Риме древне-христианских подземных кладбищах или катакомбах, как на таком предмете, с которым мне удалось познакомиться не по книгам только, но и по личным впечатлениям, и который, имея громадное значение для всех отраслей науки о христианских древностях, имеет в тоже время и живой интерес, не только для ученых специалистов-археологов, не только для ученых богословов и историков, но и вообще для людей образованных, особенно религиозных. Само собой понятно, что в кратком этюде, рассчитанном на известное время, нет никакой возможности исчерпать этот предмет во всем его объёме, описать все памятники катакомб и определить их значение во всех отношениях. Поэтому мы, сделав предварительно краткий очерк их конструктивных особенностей и исторической судьбы, остановимся преимущественно на одном пункте, менее затронутом в науке вообще и менее известном у нас, именно: на их значении для богословской науки.

Подземные кладбища расположены за стенами Рима на расстоянии от одной до пяти верст, кругом, по всем дорогам, идущим от города во все стороны наподобие радиусов. Если бы все они имели между собою сообщение, как прежде предполагали, то образовали бы настоящее кольцо, сеть бесконечных подземелий, окружающих город со всех сторон. Они состоят главным образом из длинных тесных галерей, которые идут часто на весьма близком расстоянии друг от друга, пересекаются в самых разнообразных направлениях другими такими же галереями и вообще представляют собою настоящие лабиринты, в которых без проводника весьма легко заблудиться. Иногда подобные лабиринты галерей расположены одни над другими в два, три и даже четыре этажа. Стены всех этих галерей снизу доверху наполнены гробами, или лучше, телами, так как гробы в нашем смысле у древних римских христиан не употреблялись. Для помещения тела вырубались в стенах подземных галерей так называемые loculi – местечки, или прямоугольные углубления длиною в рост человека. В эти углубления полагались тела умерших, иногда – сообразно обычаю с различными принадлежностями их звания и занятий и снаружи закладывались, мраморными досками или черепицами, замазывались известью и обозначались приличною надписью. Над нижними loculi устраивались, смотря по надобности, другие, всё выше и выше, до самого потолка. Расстояние между ними, благодаря плотности каменистой почвы, было весьма небольшое, так что, смотря по высоте коридора, таких помещений на каждой сажени можно было устроить от трёх до семи. Кроме галерей в каждой катакомбе устроилось множество комнат различных размеров. Комнаты эти также назначались главным образом для погребения. Стены некоторых из них наполнены были такими же гробничными помещениями, как и стены галерей. В других же устраивались более монументальные гробницы, состоявшие из более или менее обширных, большею частью полукруглых ниш, известных под именем аркосолиев (arcosolium). Под аркою этих ниш устраивались саркофагообразные помещения для одного или нескольких тел, иногда же, и прямо ставились саркофаги. Встречаются комнаты иногда с одной такой гробницей, иногда с двумя, или тремя, некоторые из этих комнат служили по-видимому фамильными усыпальницами, другие же усыпальницами лиц знаменитых в церкви, или мучеников и служили даже местами совершения богослужений. Большая часть этих комнат украшались, кроме надписей, живописью, иногда, особенно если это было место погребения знаменитого мученика – колоннами, седалищами, мрамором и даже мозаикой.

В то время, когда все эти украшения были еще свежи и целы, катакомбы вероятно далеко не имели такого мрачного и пустынного вида, какой имеют ныне. Ныне, когда ходишь по этим тёмным и тесным коридорам, представляется, как будто ходишь между бесконечным рядом отворенных шкафов, полки которых, идущие правильными рядами, когда то были наполнены и закрыты, а теперь опустошены торопливою рукою. Мраморные и черепичные плиты с надписями, заполнявшие отверстия, все выломаны, большею частью совсем, редко наполовину; внутренность гробничных помещений, по-видимому, тщательно обыскана, и в них ничего уже нельзя найти; изредка видны две три кости более чем тысячелетней давности; они часто разламываются от одного прикосновения, особенно когда встречаются в нижних, весьма сырых этажах. Живописи часто разрушены и испорчены или обвалами, или позднейшими работами фоссоров (fossor), или даже излишним усердием учёных, пытавшихся отделить их от стен и перенести в музеи. Нечего и говорить о различных предметах удобоносимых, каковыми являются лампы, сосуды, монеты и т. п. Всё это или вынесено в музеи, или давно похищено различными искателями драгоценностей в прошлые века и погибло безвозвратно. Целые, нетронутые гробницы встречаются чрезвычайно редко, разве в местах самых отдаленных и малодоступных. Несмотря на многочисленные утраты и постоянное разрушение, катакомбы все еще продолжают доставлять для исследования чрезвычайно много материала, часто совершенно нового. Что было бы, если бы всё, заключавшееся в них первоначально, цело было бы и до сих пор? Можно представить себе, сколь громаден был бы этот материал, особенно, если сообразить, хотя приблизительно, всю обширность этих подземных копей, из которых он добывается! Большая часть катакомб весьма обширны, как по общему объёму занимаемого ими пространства, так и по протяженности и количеству их галерей. По приблизительному вычислению итальянских археологов (Armellini, Le catac. rom. p. 23) общая протяженность этих галерей равняется 580 километрам, т. е. половине протяжения всего Апеннинского полуострова; количество же комнат и гробниц едва ли можно определить даже и приблизительно.

Нет причин особенно удивляться, каким образом первенствующие христиане могли создать столь громадный памятник. История весьма удовлетворительно разрешает все недоумения на этот счёт. Катакомбы устроились в течение трех с половиною столетий, – т. е. с конца или половины первого и до конца четвертого, – строились христианским населением города, в древности самого многолюдного. Сначала они состояли из весьма необширных, раскиданных по разным местам ипогеев, или подземелий, находившихся во владении различных римских семейств и отдельных лиц, обратившихся в христианство. Некоторые из этих ипогеев имели, вероятно, даже дохристианское или вообще языческое происхождение. Они были приобретены и устроены своими собственниками еще до принятия ими новой веры, а потом, с обращением этих собственников в христианство, приняли новый христианский характер. Следы такого именно происхождения некоторых христианских усыпальниц сохранились и до сих пор, хотя их и весьма трудно уже различить. Новая религия владельцев скоро и существенно изменяла их характер. Долго ли продолжался этот период так сказать разрозненного существования христианских усыпальниц и когда они сделались общественно-церковною собственностью, определить со всею точностью нельзя, но по всей вероятности период этот продолжался не долго, не далее, как до второй половины II в. Впрочем, некоторого рода общественный характер христианские усыпальницы приняли уже на самых первых порах своего существования. Они по-видимому даже никогда не имели вполне исключительного и частного характера и были местами погребения общими для христиан весьма не редко и в то время, когда находились во владении частных лиц. Владельцы их, христиане, обыкновенно устраивали в них места не для себя только и своих родственников, но и для бедных единоверцев, совершенно чужих. Это было делом любви, а когда эти бедные были мученики, тогда это считалось даже почетною и желанною обязанностью. Некоторые из богатых христиан, устраивая для себя погребальные склепы, иногда предлагали в них места своим единоверцам даже как бы официально, посредством надписей.

Существует, например такая надпись, относимая археологами к I веку: „ Антоний Реститут устроил ипогей для себя и своих, верующих в Господа " (sibi et suis fidentibus in Domino). Другая надпись гласить: „ устроил это место для всех братьев« (hunc locum cunctis fratribus feci). Во второй половине II в. усыпальницы из частных рук перешли во владение церкви. Полагают, что первою общественно-церковною усыпальницею была та самая, которая с древнейшего времени называется усыпальницею Каллиста, и которая в течение всего III в. была официальной усыпальницей римских епископов. Но вскоре, а может быть и одновременно, сделались церковными и некоторые другие усыпальницы. По крайней мере в начале III в. при папе Зефирине (202–218) оказалась уже надобность дать усыпальницам, принадлежавшим церкви правильную организацию и определить для управления ими особого администратора. Управление ими поручено было этим папою диакону Каллисту, бывшему впоследствии папою после Зефирина (218–223). Пятый преемник Зефирина Фабиан (236–250) распределил заведывание усыпальницами уже между несколькими диаконами и приказал построить многие здания в усыпальницах, т. е. небольшие часовни для богослужебных собраний и помещений стражи. Очевидно к этому времени не только увеличилось количество церковных усыпальниц, но осложнился также и сделался более торжественным погребальный культ, средоточием которого они были, что и вызвало построение зданий. Во времена Фабиана таких зданий построено было много; остатки их существуют и до сих пор. Вообще, до второй половины III в. усыпальницы развивались совершенно свободно: они были неприкосновенны и находились под покровительством закона, хотя сами владельцы их, христиане, и преследовались. В глазах закона это были места священные, loci religiosi; профанация их наказывалась строго: ссылкою in metallum, т. е. в рудники, в каторжную работу. Поэтому, христиане в то время рыли подземелья для своих покойников не потому, что боялись устроить гробницы на поверхности земли, не потому, что хотели скрыть от язычников могилы своих братьев по вере и предохранить их таким образом от профанации, даже не потому, что хотели приготовить себе место для укрывательства на случай преследования, а потому, что такой способ погребенья казался им более сообразным с их религиозными убеждениями и более удобным. Они следовали обычаю, который был известен в Риме еще до появления там христианской религии, обычаю, который практиковался в Италии и прежде и который особенно распространён был на востоке, откуда пришло в Рим и само христианство. Впрочем, что касается того, что христиане при устройстве своих подземных усыпальниц могли рассчитывать найти в них убежище от гонений, то это можно еще считать вероятным, но только до некоторой степени: об этом можно догадываться на основании того, что они в периоды гонений пользовались неприкосновенностью своих усыпальниц для проведения в них богослужебных собраний. Это было известно язычникам и весьма их озлобляло. Около 202 г. в Африке поднявшаяся против христиан чернь, зная о таких собраниях, но не осмеливаясь нарушить закон о неприкосновенности гробниц (аrеае), требовала чтобы относительно христиан закон этот был отменен: аrеае non sint. Римское правительство, всегда слишком высоко ставившее свои древние законы и обычаи, по-видимому, не обратило в то время никакого внимания на эти крики черни. Но спустя 50 лет решилось наконец сделать некоторые ограничения: эдиктом Валериана 257 г. запрещено было христианам собираться в усыпальницах. Хотя запрещение это касалось только собраний, а не погребений, хотя оно вскоре было отменено, однако условия существования усыпальниц после него несколько изменились. С этого времени христиане не могли уже чувствовать себя здесь в безопасности и должны были соблюдать большую осторожность: явилась надобность в устройстве новых потайных входов и в уничтожении слишком открытых, старых и т. п. Работы под землею от этого впрочем не только не сократились, а приняли еще более широкие размеры, так что и в последнюю половину III в., с Baлериана и Галлиена до Диоклетиана, подземные усыпальницы христиан, не смотря на обстоятельства, по-видимому менее благоприятные, чем прежде, разрастались всё более и более. Многие из них составляли публичную собственность церкви и управлялись церковными сановниками. Вдруг, в начале IV в., возникло десятое, самое жестокое гонение и христианские усыпальницы едва не прекратили своего существования. Не только был воспрещен вход в них, но они и вовсе были конфискованы. Христиане должны были их бросить, едва успев завалить землею комнаты и галереи наиболее важные и священные, испортить и завалить входы. Погребение в них сделалось невозможным: даже и папы не могли уже быть в них погребаемы. Оказалось нужным искать место погребения или в тайных и отдаленных местах, или в некоторых частных усыпальницах, не подвергшихся фиску. Так папы этого времени Марцеллин и Марцелл погребены были в усыпальнице Прискиллы, благодаря благотворительности владетельницы этой усыпальницы, тоже Прискиллы. К счастью указанные неблагоприятные обстоятельства были бурею скоропреходящею. Известный Миланский эдикт 312 г. не только возвратил церкви все у ней конфискованное, но и дал ей полную свободу, которая должна была способствовать новому расширению усыпальниц. Они и действительно после этого расширились, но не на столько, на сколько можно бы было ожидать. Вместе с полною к тому возможностью явились и некоторые неблагоприятные обстоятельства. Рядом с расширением началось и разрушение.

У восторжествовавших христиан естественно явилось желание почтить гробницы мучеников устройством над ними монументов, более значительных, чем какие были прежде. Над этими гробницами они стали строить довольно значительных размеров базилики, причем старались строить их так, чтобы гробница мученика приходилась как раз под престолом. Для прочной установки этих зданий нужно было срывать до значительной глубины те возвышенности, в которых устроены катакомбы, и разрушать целые этажи, наполненные сотнями древних гробниц. Некоторая часть из древних катакомб даже совсем по-видимому погибла под зданиями: такова ватиканская катакомба под храмом св. Петра и катакомба ев. Люпины или Каммодиллы под храмом св. Павла. Так были обставлены впрочем далеко не все священные и исторические гробницы катакомб, но едва ли какая либо из них осталась: без переделок и новых украшений: устроены были новые, более удобные входы, пробиты были люминарии, или отверстия в сводах для пропуска воздуха и света; сами комнаты, заключавший в себе знаменитые гробницы, были расширены, украшены мрамором, надписями, живописями и т. п. Особенно много произведено было таких работ папою Дамасом во второй половине IV в. Работы эти изменили характер некоторой части катакомб, но они были необходимы, как в виду поддержания их, так и в виду того благоговейного чествования, предметом которого они сделались особенно с IV в. С этого времени сюда начали стекаться пилигримы со всех сторон для поклонения гробам мучеников. Нужно было дать им удобство удовлетворить своему набожному настроению и приноровить подземные комнаты и помещения для большого количества людей. Но чем большее значение приобретали катакомбы как места поклонения, тем более теряли его, как места погребения. Уже с самого начала IV в. начал развиваться обычай погребать мертвых не под землею в катакомбах, а на поверхности земли, преимущественно около храмов и даже в самых храмах, чему первый пример подали папы. По сохранившимся памятниками можно приблизительно проследить, как этот новый способ погребения, постепенно развиваясь, вытеснял старый и к началу V в. сделался не только преобладающим, но и исключительным. После 410 г. или после взятия Рима Аларихом, встречается уже только один пример погребения под землею. Развитие нового обычая очевидно не могло благоприятствовать увеличению катакомб. Этим и объясняется, почему, после умиротворения церкви, сравнительно так мало вырыто вновь. Впрочем, было и еще одно обстоятельство, не благоприятствовавшее этому увеличению. С половины IV в., а может быть и несколько ранее, начала укореняться между христианами мысль, что мученики преимущественно ходатайствуют за тех, кто ближе погребен к их гробницам. Мысль эту разделяли даже некоторые учители церкви, наприм., Августин. Следствием этого было то, что для погребения и тех христиан, которые держались еще старого обычая, не нужно было рыть новых галерей, а нужно было, по настоянию родственников умерших, стараться отыскать место в старых галереях и как можно поближе к гробам мучеников. Естественно, что отсюда происходило одно только разрушение. Вообще IV веком история возрастания катакомб оканчивается. Далее следует история разрушения и забвения.

Перестав быть местами погребения, катакомбы продолжали оставаться предметом благочестивых путешествий и чествований ещё весьма долгое время, до начала IX в., когда из них вынесены были все, какие можно было в то время отыскать, мощи мучеников. За этот период времени они, т. е. главным образом те части их, где хранились мощи мучеников, несколько раз подвергались осквернению и грабежу со стороны различных варваров, появлявшихся под стенами Рима, наприм., в 527 г. со стороны Готов, осаждавших Рим под предводительством Витигеса, а особенно со стороны Лонгобардов, опустошавших римскую кампанию в половине VIII в. Римское духовное правительство после каждого из таких нашествий по возможности реставрировало священные крипты и вообще старалось всячески поддерживать их, но наконец вынуждено было перенести кости мучеников в городские церкви и оставить усыпальницы на произвол судьбы. Продолжать поддерживать их не было уже побуждений. Кроме опасности со стороны варваров, им угрожала может быть еще большая опасность со стороны самих католиков, вследствие резвившейся мало по малу в них холодности и небрежности по отношению к усыпальницам. Папа Павел (757–767), первый решившийся на перенесение реликвий из катакомб в Рим, писал, как бы в оправдание себя, что „усыпальницы не пользуются уже почитанием, которое им подобает, что они делаются убежищем животных, преобразуются в хлевы и стойла для пастухов и оскорбляются всякого рода повреждениями”. Не смотря на это, некоторые из преемников Павла делали попытки вновь оживить почитание катакомб, но напрасно. Наконец Пасхалий I, в начале IX в., затем Серий II и Лев IV перенесли в Рим из катакомб все останки мучеников, какие только могли найти. С этого времени катакомбы были совсем заброшены и мало по малу пришли в совершенное забвение. Места, занимаемые ими, перешли в частную собственность и заняты были виноградниками, входы завалились и разрушились. К XVI в., по-видимому, самая память о них исчезла. Когда в 1578 г. работники, добывавшие песок в одном из садов на дороге Салярской, открыли одну из катакомб, то это показалось римлянам изумительной новостью, а Бозио – первый учёный, посвятивший всю свою жизнь на отыскание и исследование катакомб и написавший о них первое полное и научное сочинение назван был „Колумбом Подземного Рима». Как велико было забвение катакомб и как трудно было отыскать их, видно уже из того, что самые тщательные розыски, сделанные Бозио и многими другими учеными XVII и XVIII вв. далеко не всегда увенчивались успехом. Местоположение некоторых катакомб было не определено до самого последнего времени. Самые важные из катакомб, катакомбы Каллиста, заключавшие в себе гробницы пап III в. открыты были случайно Де-Росси только в 1849 г.

Таковы самые главные факты из истории занимающего нас памятника. Это факты самые достоверные, взятые не из письменных только источников, но и из самого памятника. Они твердо констатируют самое основное положение, с которого начинается исследование того или иного значения всякого археологического памятника, а именно: они твердо устанавливают дату памятника, т. е. его древность, время его происхождения. Из приведенных нами фактов очевидно, что в катакомбах нет могилы позднее начала V в., что в IV в. употребление катакомб для погребения уже значительно сократилось и что вообще катакомбы суть произведение главным образом первых трех веков и только отчасти IV в. Далее очевидно, что хотя в IV, равно как и в последующие века в катакомбах производимы были реставрации, разного рода обновления и переделки, но эти реставрации и переделки касались почти исключительно так называемых крипт исторических, т. е. таких, где покоились мощи мучеников, или знаменитых святых. Реставрации эти, замечательные сами по себе и по своей древности, не всегда однако так заслоняли собою древнейший вид памятника, чтобы нельзя было уже совершенно уловить хоть важнейшие его черты. Что касается других гробниц, то они не терпели ни каких переделок; многие из них были в совершенном забвении, некоторые же были завалены землею ещё во времена Диоклетиана и только ныне выводятся на свет в своём первоначальном виде.

Понятно, какое важное значение должен иметь памятник, столь несомненно подлинный и древний. Возраст его более 1500 лет. Но не в этом впрочем его главная достопримечательность, – есть памятники и гораздо более древние – а в том, что он относится к эпохе самой важной и интересной для современного цивилизованного мира. Это памятник той эпохи, когда закваска, брошенная Божественным Учителем в смешение античного мира привела этот мир в сильнейшее брожение, когда явилась новая религия и начала обнаруживаться в формах весьма разнообразных, но еще несложных и простых. Это памятник той эпохи, когда только что явились и начали укореняться совершенно новые основы для жизни, когда зарождалось новое миросозерцание, новые формы быта, новое искусство и т. д. Эта эпоха весьма отдалена от нас, но она не чужая нам. Те идеи, которые в настоящее время представляют собою нечто бесспорное, несомненное, общераспространенное, нечто такое, что составляет как бы сущность нашей жизни. Суть те самые идеи, которые в то время только еще завоевывали себе право гражданства кровавого борьбой против укоренившейся веками языческой религии и могущественного правительства. Понять, как можно глубже, эту эпоху, где скрывается источник самых жизненных наших упований и идеалов, представить себе, как можно яснее, положение и характер того небольшого общества верующих, которое столь героически и победоносно боролось – в сущности не за себя только, но и за нас – что может быть для нас важнее? Эта важность невольно сознается всяким, кто не чужд христианству и христианской культуре: не даром указанная нами эпоха всегда привлекала к себе самое живое внимание не только ученых, занимающихся исследованием разных сторон христианской религии, но и многих других. Недостатка в усердии к изучению этой эпохи не было, но всегда чувствовался недостаток в документах. Века прошедшие мы обыкновенно изучаем главным и почти исключительным образом на основании письменных документов, на основании сочинений различных авторов, современных изучаемой эпохе, вообще на основании памятников письменности. От эпохи, нас интересующей, таких памятников осталось сравнительно не много, да и то, что осталось далеко не всё имеет надлежащую ценность в историческом отношении. Некоторые из этих памятников дошли до нас уже в неподлинном и весьма поврежденном виде, другие же, хотя и подлинны, но относительно многих предметов не заключают в себе никаких указаний, или заключают в себе указания неполные, неясные и нуждающиеся в проверке. Вообще памятники эти для всесторонней характеристики указанного времени недостаточны. При пользовании только ими одними многие стороны жизни христиан остались бы совершенно неизвестными. Вновь открытые памятники катакомб оказались здесь весьма важным пособием: они не только дали незыблемый критерий для проверки многих неясных и сомнительных указаний письменных памятников, но и весьма большое количество совершенно нового и чрезвычайно ценного материала, открывшего совершенно новые главы в истории первоначального христианства. Правда памятники катакомб неприглядны на вид, не особенно представительны, не отличаются ни особенною красотою, ни особенной монументальностью; это не египетские пирамиды, или обелиски с широковещательными и самохвальными надписями; это тёмные коридоры, тесные комнаты, краткие, иногда не особенно грамотные, эпитафии, полуразрушенные и выцветшие живописи, различные предметы частного быта, далеко нероскошные, чаши, кольца, лампы, медали и т. д. Но не должно смущаться скромным видом этих памятников: значение их от этого не уменьшается. В настоящее время, когда археология сделалась наукою более общеизвестною, чем прежде, понять это легче, чем когда либо. Предметы, находимые в наших курганах, гораздо менее значительны и ещё менее представительны на вид, однако в своей совокупности они представляют такую обстановку древнего быта, какой на основании письменных документов мы никогда не могли бы представить. Что может быть, по-видимому, незначительнее предметов так называемого каменного периода – этих кремневых ножей, стрел и т. п., но кто посмотрит полные собрания этих предметов, тот легко убедится, что они действительно могут служить ценными документами к восстановлению целого периода из жизни человечества, о котором мы без них ничего бы не знали. Своею содержательностью памятники катакомб бесконечно превосходят все подобное. Это памятники быта народа цивилизованного, памятники искусства, достигшего уже высокой степени развития, это, далее, памятники письменности и памятники языка, бывшего органом обширной литературы. В этих памятниках могут найти материал для исследования и филолог, который здесь может наблюдать формы живой речи того времени и изменения в словоупотреблении под влиянием притока новых идей, и историк искусства, который найдет здесь новую отрасль классической школы живописи, и богослов. Главную добычу вынесет отсюда последний.

Катакомбы-памятник преимущественно религиозный и притом такой, в котором религиозная вера, религиозное упование естественно должны были выразиться с наибольшею яркостью и наибольшею искренностью. Правда темы, развиваемые здесь в многочисленных надписях и символических живописях не слишком разнообразны, но зато они развиты твердо и настойчиво, часто с замечательным глубокомыслием, ясностью и последовательностью, так что не удивительно, если ныне придают весьма важное значение даже догматическим указаниям рассматриваемых нами памятников и пытаются восстановить на основании их целое богословие. Богословие на основании живописей, часто весьма неискусных и небрежных, на основании надписей, большею частью необычайно кратких и тёмных – не странное ли это мечтание и не излишнее ли совершенно предприятие? Весьма возможно, конечно, собрать в одно все указания помянутых памятников и привести собранное в систему, но к чему это послужит? Может ли надеяться наука от такой системы чего-либо нового, каких-либо новых дополнений, или новых аргументов? Богословие первых веков нам довольно хорошо известно и из письменных памятников, которые в этом отношении во всяком случае гораздо надежнее памятников вещественных и которые дошли до нас всё-таки в таком количестве, что на основании их можно составить обстоятельное изложение богословия того времени. Нечего и говорить конечно о IV в. От этого века до нас дошли, вместе со многими другими, творения всем известных великих учителей Bacилия Великого, Григoрия Богослова и Иоанна Златоуста, учение которых отличается такою полнотой и глубиною, какие едва ли кем достигались и в последующие века. Но если мы обратимся и к более ранним векам, III, II и даже к I, то и там не найдем слишком большой скудости в этом отношении. Довольно указать на имена Климента римского и Игнатия антиохийского в I в., на имена Иринея, Иустина, Ипполита, Оригена, Киприана, Tepтyллиaнa – во II-м и III-м веках. Можно ли найти что-либо новое в катакомбах сравнительно с тем, что изложено в сочинениях этих великих учителей? Ответ на этот вопрос должен быть вполне утвердительный: можно найти в этих памятниках нечто новое и важное не только для исторического богословия, но отчасти даже и для теоретического.

В самом деле, учение, которое изложено в сочинениях перечисленных великих отцов и учителей есть учение так сказать высших сфер, есть так сказать maximum богословия того времени; но для того, чтобы иметь полное понятие о богословии, о степени и особенностях религиозного развития известной эпохи нужно знать не только этот maximum, но и minimum, т. е. богословие в том виде, как оно было усвоено большинством верующих, религию в той ее форме, как она отразилась в сердцах и умах массы верующих, религию массы. Общество верующих состоит не из одних людей учёных, но и главным образом из людей неучёных, простых, которые однако так же веруют, как и первые и наравне с первыми пользуются плодами этой веры. Так было всегда, так было и в первые века. Не много в то время было учёных, не много благородных; более было людей простых, но эти простые люди верили так же горячо, как и учёные и умирали за веру без всякого колебания. Каковы были религиозные представления и богословские созерцания этих людей? Как усвоены были и как представляемы были этими людьми те истины, которые проповедовали церковные учители по преданию от апостолов? Каково было вообще богословие массы верующих того времени? По существу оно конечно не должно было отличаться и не отличалось от богословия церковных учителей, но оно необходимо должно было иметь сравнительно с ним некоторые особенности, и весьма значительные, во многих других отношениях. Такие особенности и действительно есть: этого нельзя не заметить даже при поверхностном обзоре памятников. Некоторые истины повторяются в них чрезвычайно часто и настойчиво, развиваются подробно и точно, другие встречаются реже и выражены не ясно. Некоторые из учений, развиваемых писателями того времени, и вовсе не встречаются: очевидно они мало занимали и интересовали массу верующих. Иногда встречаются следы суеверий, не успевших еще исчезнуть под влиянием новой религии, следы как бы некоторого двоеверия особенно в формах, большею частью традиционных, классических; встречаются даже следы зарождавшихся ересей, и вообще множество черт, характеризующих миросозерцание первых христиан со стороны его особенностей и отличий, обусловленных особенностями места, времени, народности, равно как и степенью интеллектуального развития и религиозного воодушевления, имевших место в данный момент. Подобные особенности религиозного миросозерцания масс и отличие его от богословия людей образованных, мы можем наблюдать и в настоящее время, спустя 1500 лет, во всех христианских странах. Подробное изучение этого религиозного миросозерцания массы имеет высокую важность не только в историко-антропологическом отношении, но и в историко-богословском. Исследование древне-христианского периода с этой точки зрения почти еще не начиналось, главным образом за недостатком материала, но что такое исследование может привести к ценным научным результатам в этом нельзя сомневаться. Благодаря новым открытиям в катакомбах, материал для этого имеется богатый.

Но независимо от указанного церковно-исторического значения этого, так сказать, подземного богословия, оно имеет значение и само по себе, как богословие. Памятники катакомб могут быть рассматриваемы не только как исторический документ, дополняющий наши сведения о первохристианской эпохе, годный для пополнения характеристики состояния религии и богословия в ту эпоху, но и как такой документ, который годен для чисто богословской аргументации, для доказательства многих богословских положений. В самом деле, религиозные истины и упования, выраженные в эпитафиях и живописях, внушены были писавшим их людям учителями церкви, хранителями предания, преемниками апостолов, даже непосредственными их учениками, вообще учителями, жившими в такую эпоху, когда предание апостольское было гораздо свежее. Принимая во внимание это обстоятельство, не должны ли мы дорожить каждым, даже самым малозначительным по-видимому, памятником той эпохи, особенно если на нем встречается какой-либо след религиозного верования, догматической или нравственной истины? Что касается этих истин, то когда образное, или эпиграфическое представление какой-либо из них повторяется постоянно, особенно часто и настойчиво, то не значит ли это, что она внушаема была пастырями церкви с особенною настойчивостью и заботливостью, что она считалась особенно важною и была особенно хорошо усвоена христианами и уже с давнего времени, словом, не значит ли это, что мы слышим здесь голос истинного церковного предания, для всех обязательного? Вот пункт, с которого катакомбы представляются особенно важными и интересными для богословской науки всех исповеданий, даже и православного. Остановимся на нем несколько подробнее.

На западе пункт этот оценен был по достоинству, как особенно важный, уже давно, почти тотчас после открытия катакомб и появления первого обстоятельного их описания. Вследствие этого катакомбы на западе давно уже прибрели некоторого рода практически-апологетическое значение, а рассмотрение их с этой точки зрения имеет уже свою историю, довольно поучительную. Дело в том, что открытие катакомб в конце ХVI в. и первое изучение их в начала XVII совпало с тою замечательною эпохою в истории западного христианства, которая ознаменована жестокою борьбой католичества с только что отделившимся от него протестантством. Борьба эта проявилась не только в гражданских войнах и замешательствах, но и главным образом в горячей полемике по разным пунктам богословия и теоретического и практического. Известно, что протестанты, кроме некоторых учений и обрядов, представлявших собою действительное отступление от истинного церковного предания и практики и произошедших вследствие произвола и злоупотреблений римской иерархии, отвергли много и такого, что никак не подходило под разряд отступлений и злоупотреблений. Таковы многие важные пункты учения о церкви и таинствах, учения относительно храмов и икон и т.п. Отрицание протестантов было часто весьма произвольно, но оно сопровождалось иногда очень дельной критикой и вводило таким образом в богословскую науку того времени новый, весьма плодотворный элемент. Следствием было небывалое дотоле оживление в области богословских исследований, особенно патрологических, исторических и археологических. Последний род исследований, можно сказать, даже был создан потребностями той эпохи. Оживление это было одинаково на обеих сторонах: обе стороны выставили не малочисленные ряды замечательных учёных с весьма ценными исследованиями по спорным вопросам. Вообще полемика была хотя и страстная, но в тоже время часто и очень серьёзная; она мало у нас известна, хотя и очень любопытна и поучительна. Опорною точкою отрицания для протестантов, кроме собственных их соображений, служило между прочим и то обстоятельство, что об отрицаемых предметах в св. писании и писаниях древних отцов или вовсе не упоминается, или говорится не ясно. Католики, благодаря действительной скудости письменных памятников, попадавшие иногда в затруднительное положение, обратили поэтому особенное внимание на открытие новых памятников и новых аргументов, и их усилия увенчивались иногда значительным успехом. Защита некоторых весьма важных спорных пунктов была обставлена католическими учёными очень удачно. Такова наприм., защита догмата о пресуществлении у Шельстрата посредством disciplina arcana, защита католической практики относительно храмов и икон у Чампини посредством археологического исследования самых памятников и др. Открытие и исследование катакомб оказывалось таким образом весьма кстати для католиков: для них это был новый и весьма важный аргумент. Не даром Бароний, современник их открытия, писавший в то время свои знаменитые Анналы и имевший при этом полемическую противопротестантскую задачу, особенно заинтересовался этим открытием. Он не мог ещё воспользоваться им для своей полемики, но может быть оно внушило ему ввести в свой труд многие аргументы на основании вещественных памятников. Когда в 1632 г. явилось первое специальное исследование о подземном Риме, составленное Бозио, посвятившим на это исследование всю свою жизнь и все свои силы, то оно имело громадный успех, а апологетическое значение его тотчас было оценено. Так как сочинение было весьма большое и притом с характером чисто учёным и объективным, то, для удобнейшего его распространения и так сказать утилизации в пользу католичества, его начали популяризировать, сокращать и изменять прямо с полемической целью против еретиков протестантов. Явились сокращённые и даже карманные издания подземного Рима (Roma subterranea portatilis) на языках латинском и немецком (нем. изд. Баумана 1668 г.) и выдержали по нескольку изданий. Этот апологетический маневр по-видимому был не бесплоден. Апологетическое значение памятника, составлявшее предмет этих сочинений, не осталось без влияния на противную сторону. Католические писатели утверждают, что “чтение Бозио имело влияние на возвращение к католической церкви многих ученых протестантов” (Allard, Rome souterr. р. 14).

Новый памятник естественно должен был обратить на себя внимание и протестантов. Правда им не было доступно непосредственное знакомство с ним и тем более самостоятельное его исследование; он был известен им только по слухам и по сочинениям латинян; тем не менее они сочли долгом заняться его критикой и опровержением построенной на нем католической апологии. Англиканцы Миссон и Бурнет, имевшие случай быть в Риме в конце XVII в. отозвались о катакомбах, как о гробницах языческих, или если иногда и христианских, то произошедших уже после торжества церкви; относительно же эпитафии и живописей заметили, что они в большинстве подделаны суеверными монахами для того, чтобы внушить пилигриммам доверие к реликвиям. Мнение этих протестантских путешественников охотно было принято их единоверцами и было ими доказываемо во многих сочинениях, историко-богословских вообще (напр. Бансажем в Hist, de l’eglise) или же в особых, специальных. Из конца XVII и начала ХVIII ст. известно несколько протестантских сочинений, написанных специально с целью, как можно, умалить значение катакомб. Таковы сочинения: Ернста Киприана „О подземной церкви« (De ecclesia subterranea. Helmst. 1699), гамбургского профессора Царка „Историко-богословская диссертация о катакомбах, или погребальных криптах» (Dissertatio theologico-historica de catacumbis seu cryptis sepulcralibus Lips. 1703), Френеля „О катакомбах« (De catacumbis Lips. 1713). Новейшие католические учёные, как напр., Де-Росси в настоящее время смеются над этими сочинениями, написанными людьми, вовсе не изучавшими катакомбы, и отзываются о них с презрением, как о нестоящих внимания, как о таких сочинениях, которые читать и опровергать было бы пустою тратою времени (perder il tempo in leggere о in confutare siffatti scritti. Roma Sott. t. I, p. 51), но не вполне справедливо. Протестанты, не смотря на то, что не были непосредственно знакомы с новым памятником, верно угадали слабую сторону аргумента, на нем построенного. Они прямо и прежде всего обратили внимание на подлинность памятника, а эта подлинность в то время действительно была весьма мало защищена. Католические учёные, изучавшие катакомбы после Бозио, вели это изучение без всякого научного плана и, пользуясь вновь открытыми памятниками, по-видимому не имели никакого понятия о тех условиях, при которых они приобретают значение вполне научных документов. Они списывали эпитафии, срисовывали живописи, но не заботились о предварительном определении времени их происхождения, места, где они были найдены и т. п., вообще их хронологии, топографии и подлинности. Вследствие этого, памятники, собранные учёными того времени, как в то время не имели, так и теперь не имеют особенно высокой цены и почти потеряны для науки, потому что на основании их нет возможности делать какие-либо неоспоримые выводы. Вообще, употребление этих памятников с апологетическою целью имело в то время скорее характер новости и оригинальности, чем основательности. Поэтому оно вскоре само собою сократилось. В течение XVIII в. католики мало уже обращали на них внимания и по-видимому стали постепенно их забывать.

Положение дел изменилось, когда с 40-х годов настоящего столетия стараниями Марки и Де-Росси началось внимательное изучение катакомб по новому, вполне научному методу. Результаты обнаружились самые прочные и самые ценные, а в области богословия повторилось почти тоже самое, что и в половине XVII в. после обнародования книги Бозио. Как только вышли в свет в 1864 и 67 г. первые два тома громадного труда Де-Росси – Roma sot- terranea, тотчас начали составляться, на всех почти европейских языках, его сокращения и переработки, рассчитанные на популяризацию тех особенно выводов знаменитого римского археолога, которые так или иначе могут содействовать к поддержанию различных пунктов римско-католического вероучения. Таковы сочинения, изданные на английском языке доктором Норткотом, на французском – Аляром и на немецком – Краусом, все под заглавием: „Подземный Рим“. Составители всех этих книг (или вернее одной книги, так как французское и немецкое издания составляют только переделку английского) стараются стоять на строго научной почве и воздерживаются от крайних обобщений и решительных выводов, но тем не менее полемическая тенденция проскальзывает в них довольно часто. Так Аляр, вступив по этому предмету в откровенное объяснение со своими читателями (предисл. ко 2-му изд.), сознается, что, по его мнению, еще не наступило время делать из археологических открытий решительных заключений, что благоразумнее будет подождать, когда они разовьются в больших размерах и когда фактов накопится больше, но в тоже время прямо заявляет, что из этого, постепенно накопляющегося материала должна составиться „великолепная апология католической церкви» (magnifique apologie de l’eglise catholique) и что главные черты этой апологии возможно уже начертать и в настоящее время. Такая апология представляется ему делом самым желательным и как бы конечною целью всех археологических исследований. Сам он в своем сочинении заметно с особенным вниманием, хотя и редко, останавливается на таких фактах, которые, по его мнению, благоприятствуют некоторым специальным пунктам католического вероучения, наприм., на надписи: Petrus, помещаемой иногда над головою Моисея, изводящего воду из скалы; иногда же он делает и прямо полемические замечания на толкования протестантских археологов. Рядом с сочинениями, подобными указанному, явилось у католиков, особенно в последнее 20 лет, множество сочинений, имеющих уже специальною своею целью защиту католицизма при помощи памятников. В этих сочинениях более нетерпеливые и менее разборчивые апологеты всеми силами стараются из массы памятников подобрать оправдания по возможности для большего количества пунктов католического вероучения, а особенно для тех, которые отвергаются протестантами, и для тех, которые равно отвергаются и протестантами и православными восточными христианами, наприм. о главенстве римского епископа, о чистилище и под. Таких сочинений можно указать весьма много, особенно в немецкой литературе, наприм., М. Вольтера: „Римские катакомбы и их значение для католического учения о церкви” и „Римские катакомбы и таинства католической церкви”, Грильвитцера: „Образные представления в катакомбах, как свидетельство истинности католической церкви”, Отто: „Первые христиане над землею и под землею, или свидетельство о вере, надежде и любви нашей св. матери-церкви. Книга утешения и ободрения для католиков и научения для их противников“, наконец новейшее сочинение Диполдера: „Богословие и искусство в первохристианстве«. Одни уже заглавия показывают, каков характер этих сочинений. Они не претендуют на научное значение, хотя и не лишены его совершенно, особенно в отношении чисто апологетическом. Они ставят откровенно многие вопросы, которых истинно учёные католики боятся касаться, и вызывают таким образом на более многостороннее исследование и критику. Основываясь на трудах своих учёных единоверцев, твердо установивших древние даты многих весьма важных памятников, авторы этих сочинений весьма храбро приглашают теперь своих противников прийти и послушать свидетельство камней, посмотреть на древнейшие памятники христианства и убедиться, что католическое учение и здесь уже ясно обнаруживается.

Протестантская сторона не смущается впрочем этим, иногда слишком победным тоном католических апологетов и в свою очередь начинает выставлять ученых критиков и исследователей, способных значительно охладить поспешное увлечение. Мы назовем здесь только двух, особенно замечательных: лейпцигского профессора Шульце и французского протестантского пастора Роле. Оба они долгое время изучали памятники на месте и оба стоят на строго научной, но в тоже время и богословской точке зрения. Первый из них в своих „Археологических студиях“ и в другой недавно вышедшей книге: „Катакомбы, их история и монументы”, сознаваясь, что чрез изучение древне-христианских памятников вообще и памятников катакомб в частности приобретается для богословской науки новый, богатый и драгоценный источник (ein reicher Quellensehatz), и соглашаясь со всеми почти хронологическими данными, добытыми католическими археологами, особенно настойчиво нападает на метод, усвоенный католиками для толкования смысла памятников и таким образом иногда значительно понижает догматическую ценность этих памятников. Выходя из той мысли, что в памятниках надгробных всего естественнее искать идей и образов, относящихся исключительно к погребению и жизни загробной, он отрицает существование в этих памятниках почти всяких намеков на какие бы то ни было части богословия за исключением эсхатологии. Критика его строга до придирчивости и невольно внушает мысль о её пристрастии, а руководящая мысль, поставленная им в основу своей критики и доведенная до крайности, приводит самого его не редко к странным и противоречивым толкованиям. Более беспристрастно и спокойно относится к делу французский пастор Роле, недавно издавший в двух громадных томах плоды своего долголетнего изучения памятников на месте. Замечательны выводы, к которым пришел этот ученый протестант после прилежного и строгого исследования. Назад тому 20 лет, когда катакомбы Каллиста в Риме были уже в значительной степени расчищены, когда существовал в Риме христианский лютеранский музей и когда католики начали уже с некоторым торжеством указывать стекающимся в Рим пилигримам и путешественникам на вновь открытые памятники, как на новое неопровержимое доказательство истинности католического вероучения, Роле напечатал в Revue cliretienne статью под заглавием: „Догмат в римских катакомбах». Здесь он отнесся к указанным апологетическо – полемическим попыткам католиков весьма иронически. Перечислив все почти известные тогда памятники с определенными датами, он нашел, что намёков на вероучение в них заключается весьма мало, что памятники против некоторых католических доктрин дают несомненные доказательства их неапостоличности, а против других протестуют своим молчанием, и что, наконец, „протестантская апологетика может только выиграть от продолжения серьезных раскопок в этих исторических руинах, которые придают Риму столько гордости« (Le dogme des catacombes p. 40). Очевидно с этою мыслью – доставить выигрыш протестантской апологетике и поубавить гордости у Рима автор и принялся за основательное изучение катакомб. Он занимался этим делом в течение около 20 лет с самым искренним, по-видимому, желанием истины и старался быть совершенно беспристрастным, но в конце должен был сознаться, что, если катакомбы не благоприятствуют Риму, то не благоприятствуют и протестантам. В своём сочинении: „Римские катакомбы. История искусства и религиозных верований в первые века христианства» он несколько раз настойчиво повторяет, что беспристрастное исследование должно привести все партии к тому убеждению, что „христиане катакомб не были ни католиками в современном смысле, ни протестантами, ни тем более свободными мыслителями«. (Les catac. de Rоте t. I, prefac. p. II, t. II, p. 375). Если так, то возникаете вопрос: кто же были эти христиане? Развивая свою мысль, автор утверждает, что сюда в катакомбы должны стремиться для проверки своих титулов, т. е. степени правоверия, все религиозные христианские общества, но что, в тоже время, „ни одна из фракций современного христианства не может претендовать, что её представление истины абсолютно равносильно пониманию христиан первых веков, или что обычаи их совершенно сходны«(Ibid.). Что обычаи первых христиан не совершенно сходны с современными и даже что их представления религиозной истины имели свои особенности – с этим можно согласиться; но этим вопрос не разрешается. Здесь дело идёт не о совершенном тожестве во всех отношениях, а только о наибольшей близости вообще и о тожестве основных догматов. Если памятники катакомб не благоприятствуют ни католикам, ни протестантам, то кому-нибудь они должны же благоприятствовать. Ужели никто в современном христианстве не владеет уже богопреданной истиной? Автор как бы ничего не знает о восточном православии, но по временам бывает вынужден делать намёки именно в его сторону. Рассматривая символические живописи, запечатлённые иногда необыкновенною глубиною мысли и замысловатости выражения, он, наприм., говорит, согласно с другими западными учёными (Байе), что „римляне не имели настолько мистического смысла, чтобы сами могли изобразить этот символизм, не получив вдохновения извне и именно с востока». Обращая внимание на сходство сюжетов западных с восточными, он утверждает, что это объясняется не существованием какого-либо общего руководства, а тем, что „христианство в Риме, пришедшее с востока, долгое время получало оттуда воодушевление«. Таким образом, памятники древнего периода катакомб носят на себе ясные следы восточного происхождения, или восточного влияния и суть памятники собственно восточного христианства, хотя и находятся на западе. Христианство, зародившееся на востоке и оттуда перешедшее на запад, приобрело здесь местные особенности только впоследствии. Памятники этого первоначального христианства не должны ли поэтому особенно интересовать восток и не ему ли принадлежит здесь самая значительная доля выгоды?

Спустимся однако хотя бы в одну из катакомб и посмотрим сами, что это за памятники, составляющие предмет столь многих пререканий. Мы избираем самую важную из этих подземных усыпальниц – усыпальницу Каллиста и даже только одну часть её – ту именно, где находится так называемая папская крипта, или комната, служившая местом погребения пап III в. Усыпальница эта находится в двух милях от ворот св. Себастиана по дороге Аппиевой, самой знаменитой из римских дорог, называемой у Тита Ливия „царицей римских дорог“. Дорога эта была построена Аппием Клавдием цензором в 442 г. римской эры и первоначально доведена была только до Капуи, а потом Августом продолжена до Беневента и Бриндизи. Это был путь для сношений и торговли Рима с востоком. В древности дорога эта по обеим своим сторонам на довольно далекое расстояние была застроена великолепными надгробными памятниками и мавзолеями, принадлежавшими большею частью знатным римским фамилиям. Некоторые из этих памятников, напр., гробницы Сципионов, монумент Цецилии Метеллы сохранились до сих пор и дают приблизительное понятие о великолепии обстановки этой дороги. Замечательно, что церковно-общественное христианское кладбище, состоявшее не из одних только подземных коридоров, но и из довольно монументальных зданий на поверхности земли, находилось среди этих именно аристократических памятников. Ныне, входя чрез ворота на правой стороне дороги с надписью: coemeterium Callisti в обширный пустырь, когда-то занятый виноградником, можно видеть еще довольно значительные остатки зданий, построенных здесь папою Фабианом в начале III в. Около одного из них, более отдалённого, имеющего вид четырехугольника с абсидами на трех сторонах, находится вход в избранное нами отделение усыпальницы Каллиста. Нужно заметить, что это отделение, как и другие, входящие в состав усыпальницы, было первоначально совершенно самостоятельною усыпальницею и принадлежало вероятно благородному римскому семейству Цецилиев, которое и подарило её церкви. Участок (area), занимаемый этой усыпальницей, имел очень обыкновенную у римлян меру: 250 ф. в длину и 100 в ширину. Этим пространством и могли только распоряжаться владельцы при устройстве здесь мест для своего погребения, на земле ли то или под землею. Первоначальный план подземных работ здесь ясен ещё до сих пор. По обоим длинным сторонам четырехугольника, как раз по его границам, равно как и по одной из коротких сторон, шел длинный, узкий, непрерывный коридор, огибавший таким образом узаконенное пространство. По обоим концам коридора были лестницы, так что по одной лестнице можно было спуститься, а по другой подняться, обошедши кругом весь участок. Затем, между продольными коридорами было несколько соединительных поперечных. Один из поперечных коридоров, самый ближайший к выходу, не доходил до точки соединения с противоположными, а оканчивался в средине комнатой. Это было центральное помещение усыпальницы, где потом и были погребаемы папы. Первоначальные лестницы, которыми оканчивались боковые коридоры, были разрушены ещё во времена Диоклетиана и впоследствии весьма мало употреблялись; вместо них в IV в. устроена была другая в средине, прямо в папскую крипту. В последнее время она реставрирована и служит для той же цели, как и в древности. Спустимся по этой лестнице во внутренность катакомбы.

Спустившись, мы очутимся в довольно обширном коридоре, изгибающемся направо по направлению к папской крипте. В коридор этот, при самом подножии лестницы, слева выходит комната, называемая кубикулою Дазумии Кириаки и замечательными надписями, определяющими возраст катакомбы. В одной из этих надписей упоминается bona femina Дазумия Кириака и весьма трогательно называется: palumba sine felle т. е. непорочной голубкой. По справкам оказывается, что эта Дазумия принадлежала к знатной римской фамилии, процветавшей в начале II в. Другая надпись, найденная в этой же комнате, имеет даже определенную дату, именно относится ко времени, когда Диоклетиан и Максимин в 4-й раз были консулами, т. е. к 290 г. За комнатой Дазумии Кириаки следует на той же стороне коридора, на повороте его, другая, дающая определенный указания ещё на большую древность. В ней найдены кирпичи с указанием на время их фабрикации – 123 г.– время Адриана. Таким образом, первое, что мы встречаем при входе в катакомбу – это указания на её глубокую древность, на II и III вв. Если проникнуть в левый коридор и потом в поперечные и осмотреть внимательно древнюю кирпичную кладку, по местам встречающуюся, то легко усмотреть и ещё множество таких указаний: кирпичи везде с марками, указывающими на царствование Марка Аврелия и Коммода, т. е. половину II в. Если сообразить, что кирпичная кладка произведена была не при первом копании катакомбы, а уже значительное время спустя, после этого, когда она оказалась тесною и явилась нужда расширять её, то легко убедиться, что первое происхождение катакомбы отодвигается еще в большую древность. Повернув от встретившихся нам кубикул на право, мы входим в довольно обширное помещение с люминарием вверху. Это – вестибюль, нечто вроде сеней или преддверия к главному святилищу. Здесь мы встретим указания другого рода, а именно, что по окончании гонений, и даже во время их, катакомба эта была уже местом почитаемым, что сюда стекались как в Иерусалим богомольцы с молитвами к мученикам о ходатайстве. Здесь мы встречаем множество так называемых граффитов, или надписей, нацарапанных пилигримами и заключающих в себе главным образом разные воззвания к святым, погребенным в катакомбе; иногда впрочем встречаются воззвания и более личного свойства, но тоже религиозного содержания, каковы напр. граффиты с именем некоей Софронии. В одном из граффитов катакомба названа Иерусалимом.

Миновав вестибюль и продолжая идти на право, мы увидим по бокам широкого коридора две двери – одну поближе на право, а другую подалее налево. Мы опустим первую: она ведет в небольшую комнату, с живописью Орфея на потолке, а направимся далее ко второй: это дверь в главное святилище катакомбы. Стены по бокам этой двери тоже исписаны граффитами. Переступив за дверь, мы очутимся в высокой комнате, освещённой сверху люминарием и имеющей 3½ метра в ширину и 4 ½ метра в длину. Здесь-то и находились прежде гробницы пап. Современные посетители при первом взгляде на эту комнату обыкновенно разочаровываются. Ожидают, что войдут в комнату III или IV в.; оказывается на деле, что кладка этой комнаты вся почти современная. Когда она открыта была в 1854 г., то оказалась вся заваленною мусором доверху и проникнуть в нее можно было только сверху через люминарий. Когда мусор быль вынут, то свод рухнул. Чтобы предупредить совершенное разрушение нужно было построить новые стены и укрепить всю комнату. Впрочем реставрация произведена была со всею осторожностью и со всевозможною внимательностью к остаткам древности: все, что можно было сохранить из этих остатков, сохранено. Присмотревшись внимательнее, можно еще различить древние остатки и проследить по ним историю крипты. На арке двери доселе еще заметны три последовательные слоя штукатурки: один, украшенный уродливыми арабесками VII или VIII в., под ним другой IV в. с монограммами, а под этим третий, древнейший, с красными полосами. Стены самой комнаты вначале были покрыты тонкою и белою штукатуркой, украшенною живописью, некоторые следы которой видны еще по углам. Эта штукатурка в V в. покрыта была широкими мраморными плитами, остатки которых частью заметны ещё на стенах, частью найдены были в мусоре на полу крипты. В глубине комнаты, в стене против входа, налево в углу, видна дверь в следующую затем крипту св. Цецилии; остальное же пространство, примыкающее к этой стене, занято было алтарем. Доселе ещё сохранился мраморный помост, вышиной около четверти, служивший для него помещением. Здесь, в этом помосте, видны ещё четыре отверстия, в который очевидно вставлены были четыре столбика, поддерживавшие доску престола. Между престолом и стеною оставалось еще достаточное пространство для горняго места и кафедры. Возвышение, на котором стояла кафедра цело и доселе. Весь алтарь огорожен был с одной стороны сквозною мраморною решёткой, а с другой такой же высоты стеною из мраморных плит. Остатки решётки и стенки тоже существуют. У боковых стен комнаты по линии алтаря стояло по одной витой колонне. На капителях их лежала перекладина, которая могла служить частью для подвешивания ламп, частью для завесы. За епископской кафедрою помещалась большая гробница, а над нею две надписи, сочиненным папою Дамасом и относящаяся вообще к святым и мученикам, погребенным в катакомбе Каллиста. Алтарь этот по всей вероятности устроен был уже в V в., когда крипта обивалась мрамором и вообще радикально ремонтировалась, но и это весьма почтенная древность. При взгляде на него невольно поражаешься сходством его с обычными ныне у нас алтарями. Он устроен был так, как устроили бы его и мы для богослужения по православному чину. Впрочем главную достопримечательность комнаты составляют наполняющие её гробницы, или лучше эпитафии этих гробниц. При очистке крипты все гробницы найдены были разрушенными, а надгробные плиты с эпитафиями пап расколотыми. В мусоре удалось собрать значительное количество осколков, по сложении которых получились четыре древние эпитафии, относящиеся к гробницам четырех пап III в.: Антероса (236 г.), Фабиана (250 г.), Люция (258 г.) и Евтихиана (283 г.). Кроме того найдена была крышка саркофага папы Урбана (230 г.). Эпитафии других пап, погребенных здесь, вовсе не найдено. Но для общих выводов и соображений достаточно и найденного. Замечательно прежде всего, что все найденные здесь эпитафии – на греческом языке. Если бы эти эпитафии принадлежали частным лицам, то в объяснение можно бы предположить, что погребенные были греки по происхождению. Но эпитафии эти принадлежат предстоятелям церкви совершенно самостоятельной и притом жившим в III в., когда главная масса верующих членов этой церкви были латиняне. Большинство пап этого времени тоже были, если не римляне родом, то вообще латиняне. Очевидно, что греческий язык был в то время еще официальным языком римской церкви. Факт этот очевидно свидетельствует о самой тесной связи римской церкви с церквами восточными и даже о некоторой культурной зависимости от них. А такая зависимость предполагает полное отсутствие тех претензий, которые заявляют римские епископы ныне в области церковного учения. Дальнейшая достопримечательность указанных эпитафий заключается в их необыкновенной простоте: Αντερος επισχ,οπος, Φαβιαυος επισχοπος и только. К имени прибавлено только: επισχοπος, иногда еще μαρτηρ, и более ничего. Чтобы понять всё значение этой простоты достаточно взглянуть на те монументы позднейших пап, которые наполняют современную базилику Петра в Риме. Здесь папы – государи и епископы епископов, там – просто епископы.

Через указанную нами дверь сбоку алтаря можно пройти в соседнюю крипту св. Цецилии. Следов древности в ней весьма мало. Она вырыта была вероятно после папской, а потом радикально реставрирована несколько раз. Здесь сохранились правда живописи, но весьма позднее от VII и VIII в., исполненные в византийском стиле, который господствовал в то время и на западе так же, как на востоке. Главное значение крипты этой полагают в том, что открытие её подтвердило действительность существования мученицы Цецилии, знатной римлянки, пострадавшей при Марке Аврелии и Коммоде. До этого времени учёные, как напр. Тильмон, основываясь на разных несообразностях в испорченных актах этой мученицы, считали существование её мифом. Теперь все эти несообразности распутаны.

Осмотренные нами крипты – папская и Цецилии – составляли самое главное святилище усыпальницы и самое древнее ядро её. Они пользовались особым уважением, часто были реставрированы, а потому потеряли весьма значительную долю своего древнего характера. Заглянем теперь в те закоулки катакомб, которые мало или вовсе не были посещаемы пилигримами, находились в забросе и не подвергались подновлениям. В таких местах трудно встретить указание на какого-нибудь исторического святого, но они часто сохраняют в себе подлинные памятники, относящееся к древнейшей эпохе и весьма важные во многих отношениях. Одно из таких мест находится в близком соседстве с криптами пап и Цецилии. Если пройти обратно чрез папскую крипту в тот коридор, который привел нас к ней и продолжать идти по нему далее, то мы придем в одну из крайних галерей катакомбы, идущих по границы продольных сторон, о которых мы упоминали, именно в правую. Здесь на правой стороне галерей, как раз против того коридора, чрез который мы сюда проникли, начинается ряд комнат, небольших, но весьма замечательных по своим живописям. Живописи эти относятся главным образом к таинствам церкви, а потому и самые комнаты известны под именем комнат таинств – сubucoli dei sacramenti. Всех комнат 6 и все они, по общему убежденно как католических, так и протестантских ученых, относятся, если не к концу II, то к началу III в. Первые три вырыты ранее, остальные несколько позднее, но промежуток здесь был небольшой. Живописи, украшавшие их, не везде сохранились в равной степени. В более полном виде они сохранились в двух: второй и третьей. Сюжет их один и тот же: разница только в некоторых подробностях. Особенное внимание обращают на себя живописи третьей комнаты. Они расположены в таком стройном и так сказать систематическим порядке, что католические учёные подозревают здесь соображение не самого художника, а какого ни будь церковного учителя, управлявшего рукою художника. Живописи эти расположены здесь след. образом: на потолке – Добрый Пастырь; на спуске потолка – три сцены из истории пророка Ионы: Иона под тыквою, Иона, поглощаемый китом и Иона, извергаемый. Затем, по средней части стен помещены следующие живописи и в следующем порядке: налево от входа, на входной стене: Моисей, изводящий воду из скалы; на левой боковой стене: 1) рыбак, извлекающий удою рыбу из воды; 2) крещение в той же воде; 3) расслабленный, несущий свой одр; на главной стене, против входа: 1) стол с лежащими на нем хлебами и рыбою; с одной стороны его – мужская фигура в положении благословляющего хлеб, а с другой – женская в положении молитвы; 2) трапеза семи учеников и 3) жертвоприношение Исаака; на правой стене живописей не сохранилось, но по аналоги с соседнею комнатою здесь должно было находиться воскрешение Лазаря. Какой смысл этих живописей? Не входя в подробности толкования, составленного католическими учёными и снабжённого ими сложной обстановкой эрудиции, мы возьмём только главное, более общепризнанное из того, что относится к живописям на стенах. Камень, из которого Моисей источил воду всегда означал Христа – камень же Христос, – от которого всякий иерарх получает благодать священнодействия и в частности полномочие преподавать благодать, возрождающую в таинстве крещения. Сцена, изображающая рыбака, есть не что иное, как символическое изображение самого акта крещения: рыба, поднятая на уду есть не что иное, как тот pisciculus, о котором говорит современник живописи Тертуллиан, разумея под ним возрождённого водою человека. Следующее затем изображение самого акта крещения не требует толкования. Нужно заметить только, что крещение здесь изображено погружательное: крещаемый человек выводится здесь из воды за руку крещающим. Следующее затем изображение расслабленного, получившего исцеление при купели Вифезда, ясно намекает на плоды крещения. Таким образом, вся левая стена относится ко крещению. Главная стена, против входа, изображает евхаристию. Первое изображение – стол с хлебами и рыбою есть очевидно сокращенное символическое изображение самого совершения таинства; женская фигура здесь обозначает собою церковь – общество присутствующих верующих, хлеб представляет собою виды евхаристии, а рыба есть символическая надпись, указывающая на реальное присутствие здесь самого Христа, на пресуществление евхаристических видов в действительное тело и кровь Христа. Такое употребление изображения рыбы в значении надписи весьма было распространено в то время. Надпись эта в переводе означала: Иисус Христос, Сын Божий, Спаситель. Далее следующая живопись, представляющая учеников, сидящих за столом с лежащими на нем хлебом и рыбою и со стоящими пред ним восемью корзинами хлебов, есть живопись символико-историческая. Она тоже представляет собою очевидный намёк на евхаристию, равно как и третья – жертвоприношение Исаака, который у многих отцов выставляется образом жертвы новозаветной бескровной, ибо кровь Исаака не была пролита, как не проливается и при совершении евхаристии. Воскрешение Лазаря – символ будущего воскресения в живот вечный, обусловленного принятием евхаристии. Остается ещё фреска, помещенная на входной стене направо и представляющая учителя со свитком и человека, черпающего воду из колодца. Смысл её определить трудно. Но едва ли её не следует рассматривать, как пояснение к картине, помещенной на другом конце той же стены т. е. картине Моисея, изводящего воду из скалы; не заключает ли и она той же мысли?

Таково в общих чертах толкование, даваемое католическими учёными указанным живописям. Толкование это, основанное на тщательном сличении живописей с писаниями современных им отцов и с вещественными памятниками, вообще в главной своей мысли может быть признано бесспорным. Согласны с этим и некоторые из протестантских ученых, как Роле, но другие, как Шульце, всячески стараются умалить значение указанных живописей для учения о таинствах. Шульце говорит, что „так понимать этот цикл, как понимает его Де-Росси, а за ним и другие, значить отвергать значение и цель сепулькральных представлений» (Archäd. Stud. р. 97). Так как эта мысль об исключительно погребальном значении встречающихся в катакомбах живописей есть основная мысль всего его обширного анализа указанных живописей, то относительно её только мы и сделаем замечание, состоящее в том, что догматическое значение и сепулькральное не суть вещи не совместимые. Разобранные живописи при толковании, данном им Де-Росси, не теряют своего значения украшений погребальной комнаты. В них нет ничего не сообразного с назначением этой комнаты. Вся совокупность картин говорит о спасении и воскресении, о жизни вечной, о вселении умершего среди избранных (inter electos), среди святых. Но чтобы попасть в этот лик избранных и святых необходимо возродиться водою крещения и сделаться участниками евхаристии. Итак, вся совокупность картин не есть ли столь уместное в погребальной комнате выражение твердой надежды верующего члена церкви на спасение и жизнь вечную? Не есть ли это символической перевод след. текстов: аще кто не родится водою и Духом, не может внити в царствiе Божiе (1оан. III 5); ядый мою плоть и пiяй мою кровь имать живот вечный и Аз воскрешу его въ последнiй день (Иоан. VI 58)? Та же самая надежда и даже с такою же комбинацией представлений выражается и в эпитафиях. В известной Отионской эпитафии говорится и о божественной рыбе и об омовении в божественных водах и о ядении и питии евхаристии. Эта эпитафия не единственная: подобные же представления встречаются в другой, известной под именем Аверкия Иерапольскаго.

Если о крещении и евхаристии уместно было говорить в эпитафиях, то почему же не уместно это в надгробных живописях!

Таковы главнейшие достопримечательности обойденной нами катакомбы. Мы могли бы продолжить свой обход и ещё далее, могли бы пройти в другие части усыпальницы, к гробам пап Евсевия и Корнелия, затем в крипту Люцины, где могли бы видеть символическое изображение евхаристии ещё боле древнее, чем указанное, могли бы, перейдя через дорогу, спуститься в катакомбу Домициллы, где нашли бы памятники от I в., но это завело бы нас слишком далеко и заставило бы выйти из пределов общего обозрения, которое только мы и имели в виду. Нам кажется, что и приведенных фактов достаточно, чтобы понять, какой именно пользы может ожидать православная наука от изучения открываемых в катакомбах памятников, и чтобы затем пожалеть, что православные учёные слишком мало имеют возможности непосредственно изучать памятники христианской древности не только западные, но и восточные, без сомнения ещё более важные.