О личном бессмертии: апологетический этюд против материализма

Для объяснения двоякого рода явлений психо-физиологической жизни человека в науке принимаются два начала, в их взаимодействии, – дух и материя. Представитель материализма Бюхнер отрицает первое из них и оставляет самостоятельным только одно, второе – материю, полагал, что душа человека – такая же сила вещества, как и все другие, известные в естественных науках: электричество, магнетизм и пр.; а потому – душа, так же, как эти силы, неразрывна с материей, и что, следовательно, с разрушением субстрата души – мозга, она исчезает; а потому – душа человека не может быть лично бессмертна.

Решая отрицательно-важный вопрос о личном бессмертии души, Бюхнер относится к делу не научно: он опускает из виду целый мир оригинальных психических явлении, для объяснения которых необходимо принять оставленное им, самостоятельное психическое начало – дух. Бюхнер, признавая единственным началом для объяснения всех явлений жизни человеческой материю не показывает, как на самом деле можно объяснить, с его точки зрения, собственно психические явления – мысль, сознание и пр. А на деле оказывается, что объяснить эти и другие, чисто психические, явления, с материалистической точки зрения, нельзя; поэтому гипотетический взгляд Бюхнера надело должно признать несостоятельным. – Из критического разбора оснований и соображений, приводимых Бюхнером в подтверждение им своего взгляда, открывается вполне несостоятельность представляемых им возражений против учения о личном бессмертии души и открывается, наоборот, справедливость того, что 1) душа есть сила самостоятельная, 2) в сущности своей не материальная, 3) сознательная и 4) нравственная; а потому – лично-бессмертная.

Весь трактат Бюхнера, Kraft und Stoff, направленный против учения о личном бессмертии души, можно резюмировать в следующем силлогизме: «нет силы без материи»; всякая сила неразрывна с материей, как электричество с металлом и пр.; а душа есть сила – «такая же», как и другие физические и химические силы; следовательно, душа без материи – «не мыслимая вещь»; а потому душа не может быть лично бессмертна.

«Нет силы без материи». На каком основании Бюхнер говорит: «нет?» если – на том, что мы не видим силы без материи, а всегда видим ее действующею в материи, то Бюхнер говорит несправедливо; потому, во-первых, что есть много действительных предметов, которых мы, однако, не видим самих по себе, – an sich; например, мы не видим разума, как силы самой по себе, но он, по нашему непосредственному сознанию, действительно есть. А потом, мы, строго говоря, не видим ни одной силы вещества, а только разумеем их, как причины известных видоизменений оного; но Бюхнер не сомневается в их действительности. Все силы обнаруживаются в материи: это, – по неполному наблюдению, – справедливо; но что ни одна из них не может действительно существовать отдельно от оной, это нисколько не доказано Бюхнером: сказать, что без проявлений в материи сила не может существовать отдельно от нее, – per se, – это значило бы сказать, что без мускула нет нерва, обуславливающего деятельность первого.

«Нет силы без материи». Это суждение предполагает, что автор знает, что такое материя и сила, и как они относятся друг к другу. Но что же такое материя, по понятию Бюхнера? – На это не в состоянии дать удовлетворительного ответа не только Бюхнер, совсем игнорирующий такой вопрос, но и все естествознание; а современная положительная философия, в лице ее представителя, Oг. Конта, совсем отказывается от его решения. – Под силой разумеется, обыкновенно, причина известного порядка физических, химических и пр. явлений; но что такое сила сама по себе, – an sich? – на это определенного ответа в естествознании также не существует. Поэтому говорить – «нет силы без материи», не определив сначала с точностию, что такое сила и материя, неосновательно.

«Нет силы без материи». – Что же такое сила по отношению к материи?

По неопределенности понятий силы и материи основательно отвечать на этот вопрос, собственно говоря, нельзя. Без противоречия принципу Бюхнера нельзя допустить, что сила есть свойство, отдельное и отделяющееся от материи. Остается признать силу свойством материи, неотдельным от нее, замкнутым в ней, как, например, упругость. А если так, то нельзя будет объяснить динамического действия одного тела на другое, разделенного с последним некоторым пространством. Нельзя объяснять именно того факта, что в трубке, в которой в высшей степени разряжен воздух, тела падают, и падают со скоростию, прямо пропорциональною степени разряжения воздуха; а сила притяжения действует на одном и том же расстоянии в обратном отношении к количеству посредствующей материи. Очевидно, здесь сила притяжения является свойством материи, действующим свободно и – тем лучше, чем она свободней от материи. А следовательно, совершенно нормально она будет действовать на тела, разделенные абсолютно пустым пространством, как в абсолютно – пустой стеклянной трубке. Сила притяжения, как причина движения тел друг к другу, в данном случае, очевидно, действует на тела в пространстве, совершенно свободном от материи. А это обстоятельство противоречит положению, что сила есть свойство материи, замкнутое в ней, и доказывает, наоборот, что сила действует отдельно от материи, – так как действует в пространстве, свободном от ней, как не может действовать, например, упругость, протяженность и прочие свойства материи. Если же о силе тяготения, к которой, надо заметить, в наше время сводятся все остальные силы вещества (Тиндаль), нельзя сказать, что она не отдельное свойство материи, то о духе человеческом не только того нельзя сказать, что он есть свойство материи, но и того, что он вообще есть свойство.

Дух – не свойство материи, а самостоятельная сила.

В самом деле, – если сила есть свойство материи, то, во-первых – сила необходимо пропорциональна массе; но о духе человеческом этого сказать никак нельзя: дух не редко действует в обратном отношении к массе тела, следовательно, дух действует вопреки естественному необходимому закону вещества; а потому не есть свойство и сила вещества. Если же признать, что дух есть свойство материи; то, во вторых – он, как и всякое другое материальное свойство, должен всегда содержаться в материи. Но можно ли узнать – сколько мысли содержится в какой-либо отдельной вещи? можно ли хоть только обнаружить – есть ли в ней мысль? конечно, невозможно.

Так, положение – «нет силы без материи» становится безосновательным само по себе и в приложении к духу человека несправедливым, а потому и вообще не имеющим никакого значения в решении вопроса о личном бессмертии.

В данном вопросе более важно другое положение Бюхнера – «душа есть такая же сила вещества, как и другие физические, химические и прочие силы».

Но душа, по своему резкому различию от всех сил вещества, никак не может быть равносильна – эквивалентна им. Во-первых, различие это состоит в оригинальной действительности нашего духа, выражающейся в произвольном, целесообразном и сознательном самонаправлении и направлении органических сил к действию, чего совершенно не достает механическим силам вещества. Во-вторых, различие духа от сил вещества, с той же стороны, состоит в отношении подчинения последних первому: душа в организме человека есть сила управляющая остальными в произвольных движениях оного. В человеческом теле кости движутся мускулами, мускулы нервами, нервы душой; а души – сама собой: она побуждается не какими-нибудь сторонними силами, но сама собой – в силу своих умопредставлений. В-третьих, различие духа от мнимых его эквивалентов состоит в его самостоятельности, при взаимодействий с последними: между душою и прочими силами нет такой непосредственной связи и зависимости, какие непременно существуют между эквивалентами. Дух не возбуждается к действию теплотой, теплота не возбуждается мыслью: при одной и той же температуре человек может мыслить с разною напряженностью внимания. В-четвертых, дух не входит в соотношение с другими силами, как их эквивалент. Если бы дух был эквивалентом сил вещества; то, пользуясь соотношением этих сил, можно было бы человека заставить мыслить в известной пропорции с действием какого-нибудь эквивалента, например, электричества: мысль возбуждалась бы точно так же, как возбуждается теплород и обнаруживается температура в пропорции, соответствующей напряжению электричества на электродах – аноде и катоде – гальванического элемента. А на самом деле наэлектризованный субъект, стол на физической скамейке, может быть в каком ему угодно интеллектном состоянии: он может напряженно анализировать настоящий физический, над ним производимый, опыт, а может быть и просто рассеянным. Для напряжения мышления требуется произвольное внимание, которого не в состоянии возбудить ни какое определенное количество электричества. В-пятых, дух отличается от мнимых своих эквивалентов тем, что не переходит из одного тела в другое так, как теплород, электричество, магнетизм и пр., с которыми Бюхнер сравнивает дух человека. Кроме этих нескольких, эмпирически-научных, различий существует еще много метафизических. Имея в виду эти различия, можно основательно отвергнуть положение Бюхнера, что душа есть эквивалент сил вещества, и столь же основательно признать, напротив, что она относится к ним совершенно иным образом, чем они друг к другу: она действует произвольно, преобладает над ними, остается самостоятельною и существенно отличною от них по своей природе.

Чтобы вполне утвердить эти эпитеты за душой с эмпирической точки зрения, надо еще разобрать положение, без того, по-видимому, оправдывающее взгляд Бюхнера, именно: может быть, душа есть сложная сила, состоящая из многих элементарных сил, таких, как электричество, теплород и пр., «составившаяся (образовавшаяся?) под условием внешних влияний». – Но, кроме того, что здесь – уже в самом признании такой силы – будет заключаться у Бюхнера противоречие, подобное тому, как – часть равна своему целому, или эквивалент – дух равен всей сумме эквивалентов; кроме того, что для соединения элементарных сил требуется еще новая, соединяющая их сила, о существовании которой ничего не говорит Бюхнер; кроме того, что трудно представить себе, как могла образоваться, под условием «внешних влияний», сложная электро-магнитно-теплородо-притягательная сила, т. е. душа, существующая, однако, отдельно от ее составных элементов в организме человека, и потому покоящаяся при действии одного или двух из них, – кроме этого, есть еще много соображений, решительно недозволяющих признать, что душа есть сложная сила, какою представляет ее себе Бюхнер. – Понятие «сложная сила», в принимаемом здесь смысле, еще неизвестна в науке. Если и говорится в Физике о сложении и разложении сил, то здесь разумеется совсем другое дело: здесь берется сумма не разнородных сил, как электричество, тяжесть и пр., но берется одна сила, напр. тяжесть – R, представляющая сумму P+Q – так же тяжестей; а про сложение силы из разнородных эквивалентов не говорит эмпирическая наука. В науке рассматриваются силы или как «видоизменения» или как однородные, слагаемые собственно в мысли слагающего, а не в натурально-механическом сопряжении, – и – «видоизменения», как разные проявления одной и той же силы (притяжение, отталкивание). – Наконец, дух, как сложная сила, необходимо должен заключать в себе все свойства слагаемых элементарных сил, как то: измерение, причинную связь и пр., что, по отношению к душе, совершенно неприложимо. И наоборот, что свойственно сложной силе, то должно быть свойством и элементарных, ее составляющих, сил. Но характеристическое свойство духа – сознание; следовательно, и все силы вещества, составляющие собою дух, должны быть в известной степени сознательны. Понятно, говорить о сознании механических сил, например, притяжения, которое по своей универсальности, непременно должно было бы быть составным элементом духа, более, чем странно, и – тем более, что и сам Бюхнер не желает, по-видимому, вдаваться в подобное натур-философствование, когда с презрением отвергает гипотезу Дроссбаха, по которой – «каждое мировое тело содержит определенное количество самосознательных монад, которые более и более достигают сознания»...

Стало быть, душа – не эквивалент сил физических, химических и пр.; но самостоятельная и существенно отличная от них сила. А потому второе положение Бюхнера – «душа есть такая же сила вещества, как и прочие», вполне несправедливо.

Итак, с эмпирически-научной точки зрения должно признать, что два первых положения: «нет силы без материи» и – «душа такая же сила вещества, как и прочие», – положения, составляющие две посылки – большую и меньшую – в начале нами составленного силлогизма, несостоятельны; а потому и заключение – «душа без материи (будто бы) немыслимая вещь» – неосновательно. Наоборот, должно признать, что есть сила без материи – душа, которая, отделившись от материи, может существовать самостоятельно.

Душа, как сила, но самостоятельная, предполагает для себя особый, не материальный субстрат, другую природу и сущность. – Что же такое психическая сила в сущности? – Если нельзя удовлетворительно решить этого вопроса с научно-эмпирической точки зрения, при помощи наблюдения и опыта, решить, разумеется, положительно, то удовлетворительно можно решить его, конечно, более в отрицательном смысле, с физиологической, психологической и метафизической точек зрения, основываясь на свойствах самой духовной силы, на характере ее действий и на анализе того и другого. Таким образом, можно будет видеть, что душа, кроме того, что она существенно отлична, от других сил вещества и не представляет собою сумму их, – она и в сущности своей не материальна, чисто-духовна.

Если душа в сущности материальна, то субстрат ее, как полагает Бюхнер, есть мозг; если же признать зависимость души только от мозга, то, по-нашему мнению и по мнению Бюхнера, эта зависимость будет чисто механическая; а механической зависимости души от мозга мы признать не можем, не имея, во-первых, достаточных для того оснований и, во-вторых, во избежание нелепых последствий от применения оснований, приводимых Бюхнером, для подтверждения такой зависимости, к объяснению психических явлений.

А. «Мозг есть орган мысли, говорит материалист Бюхнер, так как проявление мысли мы наблюдаем только в связи с действием этого органа».

Справедливо, мозг есть орган мысли; мышление наше действует в связи с мозговыми функциями. Но, из наблюдения над таким проявлением мысли, с одной стороны, обусловливаемом отправлением мозга, еще не следует чтобы субстратом мысли был только один мозг: мозг, как орган, сам по себе, не может мыслить. Однако, Бюхнер называет мозг «единственным субстратом» мысли, так что мысль не может быть без мозга, как электричество без металла. Но откуда же следует, что мысль непосредственно, исключительно зависит от мозга? В ответ на, это Бюхнер указывает общеизвестные факты зависимости души, в проявлениях своих, от мозга (но – только зависимости), именно: а, с большим или меньшим развитием мозга соединяется более или менее развитый интеллект , – б. с болезнями мозга соединяются болезни души, – в. с отделением мозговых частей уничтожаются и соответствующие им способности, и пр.

Основываясь на физиологически-патологических данных, можно утверждать, что мозг не «единственный» субстрат мысли и что душа не продукт мозга, а самостоятельная, немаловажная сила. Развитие интеллекта не пропорционально непременно развитию мозга. Надо заметить, еще не решен вопрос, что чему служить причиною – мозговое ли развитие служит причиною мысли, или, наоборот, деятельность мысли развивает и мозг, как движением руки развивается мускул. Судя по такой аналогии, вероятнее второе: мускулы атлета действительно развиваются от гимнастических упражнений и чрез то становятся весьма удобными для наилучших отправлений; тоже может быть весьма вероятно и с мозговыми полушариями, а не наоборот. Конечно, и гениальный человек, в начале своего развития, имеет обыкновенно-развитый мозг; но в силу напряженных занятий умственных, при одинаковом, а иногда даже меньшем против прежнего количестве пищи, его мозг делается в высшей степени развитым. Здесь развитие мозга обусловливается деятельностию мышления, приводящего его в движение и разрушение; с этим должен согласиться и Бюхнер даже с своей точки зрения.

Даже если мы и допустим, что мысль развивается только с развитием мозга, а не наоборот; то и это еще не доказывает безусловной зависимости мысли от мозга; так как мысль не стоит в определенной пропорции ни с весом мозга и его объемом, ни с строением и формою его. Так, ни относительный, ни безотносительный вес мозга не подтверждают мнение Бюхнера о безусловной зависимости интеллекта от мозга. Если взять вес мозга безотносительный, то слон, кит и пр. окажутся выше человека по умственному развитию, что противоречит действительности (Лере). Если взять вес мозга относительный в сравнении веса головного мозга с величиною тела, к которому относится взвешиваемый мозг, то окажется, что человек был бы ниже многих пород обезьян и даже некоторых птиц: воробья, синицы и пр. (Кювье). Если сравнивать вес большого мозга с остальными частями головного мозга, то человек по умственному своему развитию был бы едва-едва выше утки, собаки и пр. и равен с лошадью (Лере). Если принимать за масштаб типическое строение мозга и принимать за совершеннейший тип человеческий мозг, то оказывается, что нервная система рыб, например, ближе подходит к человеческому типу, чем пчел и муравьев; но в отношении разумности, на сколько она проявляется в тех и других, надо поставить пчел и муравьев ближе к человеку (Лере). Тип мозга собаки и слона далек от человеческого, но они проявляют необыкновенную смышленость (Ляйель). Точно так же та или другая степень развития человеческого интеллекта не обусловливается и формою мозга – развитием передних или задних частей, большим или меньшим количеством мозговых извилин. Например, по объему и числу мозговых извилин слон стоит выше человека (Флуранс). По общей форме, по числу и объему подразделений, по расположению извилин мозга баран гораздо более приближается к слону, чем собака, хотя последняя смышленее барана (Лере). И из других, тому подобных, физиологических данных, оказывается, что от развития мозга не зависит безусловно развитие мысли, хотя обнаружение ее, с одной стороны, обусловливается и степенью развития мозга, как органа.

«С расстройством и болезнями мозга, говорит Бюхнер, соединяется расстройство духа». Но и это не доказывает безусловной зависимости мысли от мозга. В этом отношении обращают на себя общее внимание два факта – сон и «сходное» с ним умопомешательство.

Бюхнер отрицает то, что дух остается деятельным, а потому и существующим вовремя сна, – на том основании, что проснувшийся ничего не помнит. Этого, конечно, нельзя считать за доказательство потому, что мы не редко и действительно бывших сновидений – действительной деятельности ума – не можем воспроизвести и бываем совершенно безотчетны в такой, заподлинно бывшей, деятельности духа. Для удостоверения в своем мнении Бюхнер предлагает наблюдение, которое, разумеется, в этом случае совершенно невозможно – по крайней мере, не может быть сколько-нибудь точным. – Далее, можно подвергнуть сомнению и то, что сон происходит единственно вследствие расстройства мозга: известно, что мы засыпаем – в самом начале засыпания – еще с расстроенным мозгом, а своим положением в постели мы уже даем возможность мозгу так-сказать починиваться. Судя по этому, надо бы это дело видеть наоборот: когда человек засыпает, то его мышление, вследствие начинающегося поправления мозговых органов и их функций, должно улучшаться, и бодрственное состояние в ту же минуту должно наступать crescendo с улучшением, уже начавшимся с началом засыпания мозга. Так бы должно быть, подобно тому, как, например, головная боль, как скоро начинает исчезать, в силу известного медикамента, так больному становится легче; или – как скоро отогреваются окоченевшие руки, так они получают снова, по мере отогревания, способность движения: почему же не так бывает относительно такого же физиологического процесса с мозгом? почему мы не тотчас просыпаемся для бодрственной деятельности духа, как засыпаем? Проснувшись утром, мы тотчас можем опять заснуть и так продолжить свой сон на известное время, хотя бы, вставши в первый раз, мы удобно мыслили целый день. Мы можем не спать целые сутки; можем, вдруг проснувшись, мыслить нормально и пр. Все это ясно, по-нашему мнению, свидетельствует о том, что расстройство мозга не единственное условие сна. – Сон есть столь же нормальное состояние духа человеческого, как и бодрствование. – Если трудно согласиться с тем, что во сне прекращается – приостанавливается – психическая деятельность совершенно, то уже никак нельзя сказать, что уничтожается самый субстрат мысли – душа: прекращение деятельности души, обусловливаемое расстройством мозга, ни мало не свидетельствует об уничтожении самой души. Этого не доказывает даже и другой, по-видимому, более важный в этом отношении факт – умопомешательство.

Сон сравнивается с умопомешательством, которое Бюхнер признает следствием исключительно расстройства мозга. Но относительно умопомешательства еще менее известно, если совсем небезызвестно – есть ли оно действительно следствие расстройства мозга или других причин. Факты – что все замечаемые у сумасшедших повреждения часто оказываются и в трупах лиц, не лишившихся рассудка при жизни, – что во многих случаях мозг сумасшедших, не представляет никакого заметного повреждения, хотя сумасшествие продолжалось уже несколько лет (Эскироль), – что, когда сумасшедшие быстро умирают, умственные органы их не представляют ничего особенно замечательного, чего бы не оказалось так же и у людей с самым здравым рассудком (Жорже). В виду подобных фактов, представляемых патологией, думаем, что Бюхнер слишком не прав, делая заключение, что сумасшествие есть исключительно следствие расстройства нервной системы: это ни мало не доказано в патологии. – Сумасшествие может стать в разряд душевных болезней, сопровождающихся и обуславливающихся расстройством нервной системы, но не причиняемых оным. Мы не редко испытываем умственное и нравственное расстройство, причиною коего бывают чисто душевные состояния – гнев, печаль, радость и проч. Сумасшествие может быть более или менее сильным, однако, чисто психическим расстройством – или одного ума, или одного чувства, с подавлением нормальной деятельности одного из них, или того и другого вместе – в той или другой степени.

Таким образом, и сумасшествие ни мало не доказывает уничтожаемости духа, открывая, что состояния душевные и органические могут взаимно обуславливать друг друга и оставаться без влияния друг на друга.

«Но, говорит Бюхнер, есть болезни мозга, с которыми уничтожается у человека сознание: в таких случаях душа совершенно исчезает, так что выздоровевший снова рождается».

Что же доказывает, по Бюхнеру, что душа в таких случаях совершенно уничтожается? – «то, отвечает Бюхнер, что подверженные такой катастрофе ничего не помнят о себе в подобных случаях и бывают совершенно бессознательны». Но, кроме того, что беспамятство еще не служит доказательством того, что мы не сознавали того или другого, и в известном случае, – самая кажущаяся бессознательность не указывает на исчезновение сознания – необходимого свойства души, как перевязанный мускул, если он не действует, еще не свидетельствует – при этом – о своей неспособности к движению, или об отсутствии в нем энергии.

Почему же, однако, больные мозгом в известных случаях не помнят своих состояний, не помнят того, что с ними было в минуты припадка? – а почему бы, в самом деле? можно спросить Бюхнера. С материалистической точки зрения на это нельзя ответить ничего; так как и в подобных случаях мозг все-таки должен свидетельствовать о своих изменениях и состояниях, как он свидетельствует во всех других случаях – при постоянном своем физиологическом изменении (разрушение, восстановление, «уподобление»), – должен – в силу конкретного с ним свойства – сознания, которое, с материалистической точки зрения, может исчезать только с совершенным исчезновением нервов, так как оно необходимое их свойство. А на самом деле, по Бюхнеру «бывают расстройства мозга, с которыми (чего не следовало бы) исчезает сознание и самосознание». С психологической же точки зрения объяснить этот факт не трудно: мы оттого не сознаем ничего во время расстройства мозга, что ничего не воспринимаем отчетливо, не ощущаем правильно или очень слабо ощущаем, – пред нашим сознанием нет никаких явлений, по которым мы могли бы определить время продолжения припадка, что желательно Бюхнеру. Но отсюда никак не следует, чтобы сознание, как свойство души, а тем более сама душа исчезли. Одно то, что душа все прежнее соединяет в своем сознании с настоящим, сильно, по-нашему мнению, доказывает присутствие души в больных нервною системою. Иначе, как возможно это соединение настоящего с прошедшим в душе, совершенно не знакомой с этим прошедшим, исчезнувшим для настоящего? как и какое эта, по Бюхнеру, вновь родившаяся душа может иметь отношение к прежней, исчезнувшей до ее рождения, и – знать ее состояние и все содержание – что нужно ей соединить и при помощи чего она может настоящим образом соединить в своем сознании с настоящим? Мы не знаем, например, предметов исключительно зрения (свет и цвет), когда не видим их; поэтому, как наш глаз мог бы воспринять то, например, изображение в зеркале, какое было в нем в наше отсутствие и предмет которого отсутствует в наше присутствие? – Точно так же невозможно и для ока умственного – для сознания видеть или воспроизводить и видеть предметы – содержание исчезнувшей души. Наша «вновь родившаяся» душа должна была бы начинать свое знакомство с внешним миром сначала, а внутреннего мира пока вовсе не знать; а так человек обратился бы к младенческому возрасту – в чем, однако, разуверяет нас ежедневный опыт. – Как в первом случае, так и во втором, из того, что глаз не видит и потому не знает предметов, мы не сознаем и потому не помним явлений, никак не следует, чтобы глаз и сознание, нерв и душа исчезали совсем.

Душа не исчезает даже и в том случае, когда устраняется тот или другой, френологически признанный, орган мысли или психической способности.

«Без мозга нет мыслей», говорит Бюхнер, основываясь на том, что по отнятии мозга человек не мыслит. Этот факт, однако, ни мало не служит основанием для такого заключения. Пусть мозг будет условием проявления мысли, как орган мышления. Естественно, с устранением этого условия, как органа, не может обнаруживаться и мышления. Но, очевидно, заключать отсюда к исчезновению мысли, в ее духовном субстрате, было бы так же не логично, как, например, и в следующем случае: если вертеть колесо электрической машины в комнате, где воздух значительно насыщен парами, то мы не увидим электрической искры; или – если вынуть колесо из часового аппарата, то стрелка не будет двигаться. Конечно, мы никак не должны заключать, что в первом случае электричество, во втором тяжесть совершенно исчезали, уничтожились в своих материальных субстратах, – первое в кондукторе, вторая – в гире. То и другая остаются направительными силами – причинами отправлений, хотя условий обнаружения их нет. Подобно тому, и – относительно души – из того, что мы не видим обнаружения ее в мысли при отделении, разрушении и совершенном отсутствии частей мыслительного аппарата, нельзя заключит, чтобы и дух – самая сила направительная и господствующая по отношению к другим силам, скомбинированным в мозгу, уничтожался. Конечно, и кретины имеют такую же душу, как и совершенно нормально-организованный человек. – Как глаз ничего не различает в глубокой тьме, так и душа в беспорядочной путанице мозговых функций или в ненормальном отправлении мозга ничего не разбирает; оттого ее деятельность (а не сама душа) видимо прекращается.

Мы говорим и имеем право сказать, что только деятельность психическая прекращается потому, что Бюхнер часто несправедливо смешивает «деятельность» души с самою «душою» – субстратом этой деятельности, принимая безразлично одно за другое. Поэтому у Бюхнера есть много суждений и умозаключений несправедливых именно с этой стороны: вместо зависящей от мозга душевной «деятельности» (подлежащее в посылках), в заключении силлогизма является «душа» (новое понятие). Так, в самом начале своего трактата «о бессмертии», Бюхнер говорит, что существует безусловная зависимость души от ее материального субстрата во всех видимых проявлениях жизни (т. е. в деятельности): «душа» образуется, растет (?). Конечно, правильнее сказать не «душа», а психическая (зависимая от мозга) «деятельность» растет, изменяется. Или: можно уничтожить духовную деятельность, когда портится мозг... она кончается совершенно со смертию... духовная деятельность погибает, человек умирает. Вдруг, основываясь на этом, как на факте, Бюхнер заключает – «душа"(?) умирает, чтоб никогда не возвращаться... Очевидно, правильнее сказать – душевная деятельность, по-видимому, прекращается, и – только... Но следует ли отсюда, что душа – главный виновник этой деятельности – уничтожается? – очевидно, нет: в противном случае, о субъекте, ничего не говорящем, так или иначе не проявляющем психической деятельности, Бюхнер должен сказать, что этот субъект умер и душа его исчезла (самоуглубление). Совершенно недостаточно одних «видимых проявлений» души, чтобы по прекращению их (опять только по-видимому) судить решительно об исчезновении души по смерти. В подобных случаях Бюхнер отступает не только от правил логики, но и от своего методического правила – все основывать на фактах: а какой факт свидетельствует об исчезновении души по смерти? – уж, конечно, не прекращение психической деятельности, что принимается Бюхнером за такой факт.

Таким смешением понятий «душа» и душевная «деятельность» иногда у Бюхнера прикрывается другой логический недостаток – petitio principii. – Мы утверждаем, что душа есть самостоятельное начало, а Бюхнер говорит, что душа есть продукт мозга. – Откуда же видно, что душа есть продукт мозга? – Это доказывается тем, что во сне, например, душа исчезает; а это чем доказывается? – тем, что во время сна деятельность души прекращается; следовательно, – тем, что душа есть деятельность мозговых функций – деятельность, прекращающаяся, по мнению Бюхнера, во сне. Этот логический недостаток прикрывается смешением понятий «душа» и душевная «деятельность». Тоже не трудно заметить и в следующем: существует неразрывная связь между духом и телом, – душа(?) образуется, растет, уменьшается, заболевает... уничтожается... с соответствующим тому состоянием субстрата ее – мозга. Чем доказывается такая связь? – это доказывается фактами: есть состояние, говорит Бюхнер, правильно и эмпирически (?) доказывающее разрушаемость души (?) – состояние сна, – во сне на некоторое время приостанавливаются «функции» мыслительного органа и уничтожается вместе с тем душа (?). Неразрывная связь духа и тела доказывается у Бюхнера уничтожением первого с уничтожением другого; а «уничтожение» само является следствием тесного отношения душевной деятельности к функциям мозга, – «с прекращением функций мозга исчезает душа», разумеется, потому, что душа есть мозг, а деятельность души – отправление функций его... Так обнаруживается несколько раз встречающийся у Бюхнера недостаток – реtitio principii.

Итак, положения Бюхнера – душа есть продукт мозга, – душа не имеет особого субстрата, – с физиологически-фактической стороны не основательны, с логической не правильны и вообще не состоятельны. Наоборот, так как ни развитие мозга, ни болезни его, ни отсутствие некоторых его частей не имеют существенного и решительного влияния на душу; то можно заключить, что душа, с разрушением мозга, имея свой особый субстрат, может существовать. А что субстрат души действительно «особый», не материальный, это, кроме того, с физиологической точки зрения подтверждается именно требованием «особого» субстрата, а еще удовлетворительнее доказывается с психологической и метафизической точек зрения.

В. Если допустить положение – «душа есть продукт мозга», то мы не в состоянии будем объяснить всей ее деятельности, и прежде всего – мысли, а потом сознания.

Если мы допустим, что мысль есть продукт исключительно нервных раздражений, то отсюда прямо будет следовать – а. что мысль должна всегда непременно следовать за раздражением нервных волокон, – б. что без раздражения их не было бы и мысли, так как для ней нет особого самостоятельного начала, – в. что nihil est in intellectu, quod non ante fucrit in sensu – положение, неоправдываемое анализом нашего познания.

а. Мысль не всегда следует за нервным раздражением, как за своей непременной – потому, что единственной – причиной. Так, например, при нервных раздражениях, даже ощущениях у животных нет рассудочной мысли. Этот факт ясно свидетельствует, что мысль не следует за функцией мозга, как за своей непосредственной причиной, и указывает, что есть еще другая причина, существенно важная в образовании мысли. На эту причину указывают и другие психологически-физиологические факты: например, известно, что даже самое ощущение следует не прямо за впечатлением, а требует для своего образования по крайней мере около 0,1 секунды. Если же ощущение предполагает, помимо нервного раздражения, другую причину, то мысль – тем более, так как, видимо, не может следовать прямо за нервной функцией, а следует уже за ощущением, предполагающим для своего образования внимание. А мысль предполагает не только внимание, но и рассудок: а то и другой, уже отсюда видно, не принадлежат мозгу, который не в состоянии образовать мысли без необходимого участия этих двух исключительных принадлежностей другого субстрата – души.

Если бы мысль непременно следовала только за нервным раздражением, то так называемое здравомыслие было бы тожественно с умопомешательством: всякое впечатление, входя последовательно в мозг, производило бы соответствующую себе мысль, другое – другую и т. д. При этом ничто не упорядочивало бы такое течение мыслей, ни что не могло бы дать им план, например, рассуждения и пр. При таком мышлении можно было бы по произволу заводить человека как механический аппарат, – заставить его мыслить так, а не иначе, – мышление его было бы эхом другого. Между тем – факт, что человек остается вполне самостоятельным при разнородных впечатлениях; например, при прогулках он в состоянии сосредоточиться на одной известной мысли и, будучи сосредоточен на оной, он может не замечать (не сознавать) всякого рода, даже сильных, впечатлений: без внимания ничего не может быть нами воспринято, а тем более осмысленно. Λ если бы впечатление, без участия нашего внимания, превращалось в мысль; то необходимо одно и тоже впечатление должно было бы в разных людях производить одинаковые мысли; но на самом деле, при одних и тех же впечатлениях, не бывает единомыслия – тожества в мышлении у разных индивидуумов (при созерцании одних и тех же предметов и пр.). Как различие в мышлении при одних и тех же впечатлениях, так и тожество в мышлении при разных впечатлениях предполагают другой, кроме интенсивности самых впечатлений, самостоятельный фактор мысли – рассудок, перерабатывающий в мышлении данный чувствами материал. Без участия внимательного рассудка ни при каких впечатлениях не возникнет мысль (животные).

б. Если бы за нервным впечатлением непременно следовала мысль, то без нервного раздражения от-вне и не могла бы возникнуть мысль. А на самом деле такое возникновение мысли (без внешнего раздражения нервных мыслительных волокон) очень возможно. Человек постоянно мыслит то об одном, то о другом предмете, хотя впечатлений от этих предметов и ощущений их в тот же момент он никаких не получает и не имеет; а часто он мыслит и о таких предметах, впечатлений от которых и быть не может (любовь, радость, мир...). Это обстоятельство предполагает в человеке самостоятельную способность, которая помимо нервных раздражений, из прежних впечатлений, ощущений, представлений и понятий вырабатывает, независимо от внешних влияний, новые понятия – предметы новых мыслей. Субъект, сосредоточенный на таких предметах, может преодолевать весьма значительную интенсивность впечатлений, посторонних в его деле, и может быть как бы замкнут в сфере чистой мысли (философское мышление), при весьма небольшом числе одних и тех же впечатлений, совершенно не имеющих отношения к мышлению субъекта, настолько при том сосредоточенного в себе, чтоб решительно не заметить их. – Если бы мысль следовала за раздражением нервных волокон, то как можно было бы писать, например, сочинения в уединении – в комнате, где отсутствуют почти всякие впечатления и остаются весьма немногие, либо – общей чувствительности, либо – одного какого-нибудь специфического чувства, например, осязания?.. А из этих данных впечатлений, конечно, никак нельзя вывести всего содержания разумеющегося в приведенном примере сочинения, – нельзя не только потому, что впечатления одного чувства, по содержанию своему, ни чуть недостаточны для цели, но и потому, что данное содержание сочинения может свободно возникнуть в голове автора, поставленного и в другие обстоятельства, – он может писать об одном и том же и тоже самое, стоя, ходя по комнате, лежа на диване и пр. По-видимому, отсутствие впечатлений должно бы решительно уничтожить всякую возможность к написанию сочинения в уединении, а в действительности уединение и отсутствие посторонних впечатлений – самые благоприятные обстоятельства при написании хорошего сочинения. – Следует, что впечатления и ощущения служат материалом мышления и, переработанные им, составляют содержание мыслей, а не наоборот.

Если допустить, что без нервного раздражения не может быть мысли, то приходится признать, что человек в мышлении совершенно пассивен: он мыслит настолько, насколько возбужден его мозг внешними или внутренними, чисто органическими влияниями, что противоречит действительности: с этой точки зрения решительно непонятно, например, откуда у нас являются мысли, не имеющие никакой связи с предшествующими впечатлениями, при чем мы, не смотря ни на какие сторонние влияния, говорим: «не могу забыть того-то», «постоянно у меня в голове мысль о том-то»... Этому же противоречит факт самоуглубления, являющегося и продолжающегося независимо от степени интенсивности впечатлений, – факт, не безызвестный, конечно, и Бюхнеру, по опыту его собственному, и лишь игнорируемый им, как и многие другие факты, резко противоречащие его взгляду, – факты, характеризующие оригинальную психическую деятельность, предполагающую самостоятельный субстрат его производящих факторов, и в частности – факторов мысли.

Если же устранить эти факторы мысли и признать, что нет мысли без нервных раздражений (как во сне, по возражению Бюхнера), то все столь прочные и правильные формы умозаключений, выработанные здравомыслием логиков и постоянно нами и Бюхнером употребляемые умозаключении, надо или считать ложными, или приписать счастливой удаче дотоле беспорядочных нервных комбинаций, – что совершенно тожественно по своему значению с первым суждением. С таким выводом, прямо следующим из положения – «без нервного раздражения нет мысли» – положения, в свою очередь, прямо следующего из первого положения Бюхнера, что «мысль есть продукт мозга», с таким выводом, конечно, не согласился бы и сам Бюхнер, не думавший, без сомнения, чтобы он писал свой трактат «о бессмертии» под единственным условием внешних влияний, – писал так, а не иначе, благодаря известному месту, известным впечатлениям вообще: в противном случае, его рассуждения не имеют никакого значения.

Если признать справедливым, что без возбуждений нервов от-вне нет мысли, то решительно нельзя объяснить не только умозаключений, но даже образования отвлеченных понятий, например, причины и следствия. Отношение причины к следствию ежеминутно изменялось бы у нас и могло быть неверным настолько, что мы крик петуха могли бы признать причиною восхода солнца – только потому, что одно является после другого, и у нас не было бы основания думать наоборот. Теперь мы сознаем всю нелепость подобного отношения данных явлений, по многим здравым соображениям, основывающимся на законах мышления; а тогда, не имея основательных, строго законных соображений, мы не могли бы не счесть за причину данного явления всякое – лишь бы оно только предшествовало первому – явление. Но, говоря прямее, уже самое сознание последовательности, необходимо, для объяснения причинного отношения двух или нескольких явлений, очевидно, предполагает самостоятельный сознательный интеллект, прямо исключающий пассивность мышления.

Наконец, нельзя допустить пассивного мышления с эмпирически-научной точки зрения: ведь мы при таком мышлении не имели бы и самого опыта, на который постоянно указывает Бюхнер. – Опыт необходимо предполагает здравые отвлеченные соображения, направленные к воспроизведению еще несуществующих впечатлений, ощущений, – к систематическому, логически основательному и законному воспроизведению известных явлений, соединяющемуся иногда с выводом из них некоторых истин и применением их к делу научной разработки известных проблем (термоэлектрическая батарея, Атвудова машина). В опыте мысль не только не зависит от ощущений, а напротив, совершенно активно к ним относится, – проверяет их и пр. В опыте мышление не соображается с процессом внешних явлений, но воспроизводит их в известном порядке, с поставленною наперед целию, что опять прямо исключает пассивность мышления и противоречит положению – «без нервных раздражений нет мыслей».

b. Если же справедливо, что нервное раздражение – не причина мысли и мысль может быть без одновременных с нею, будто бы ее причиняющих, впечатлений, – особо; то несправедливо, что nihil est in intellectu, quod non ante fuerit in sensu. Анализ нашего познания убеждает нас в противном.

Познание наше основывается на наблюдении и на внутреннем и внешнем опыте. В том и в другом наш дух богат основаниями к оригинальной деятельности и результатами именно своей деятельности. Наше воззрение на предмет сопровождается впечатлением; а впечатление, входя в сознание, становится ощущением. Но здесь только начало психической деятельности и – уже конец физиологической. – Рассматривая ощущения, мы находим, что они стоят в известном отношении одно с другим: мы замечаем их сходство и различие, – что в них общего и индивидуально-оригинального. Сходное обобщаем в одном представлении. Рассматривая этот, вновь созданный, образ в разных отношениях, замечаем в нем самом тожество и различие при разных его видоизменениях: так открываем, что в нем изменяется, что остается непременным. Неизменное в предметах – идеи – снова сравниваем одно с другим и т. д., – доходим до представления абсолютно-неизменного. Процесс образования идей и высших категорий, хотя в начале основывается на внешних восприятиях, но, по своему продолжению и содержанию, чисто психический. Причина сравнивания есть оригинальное свойство ума. Соединение представлений, по их внутренней связи, для образования понятий, суждений и проч. есть оригинальная его деятельность. Законы этой деятельности – исключительная принадлежность его природы. Характер и способ его действий – чисто духовный: здесь рефлекция духа не тожественна своей физиологической причине (впечатление и признание предмета). Формы процесса – суждение и умозаключение – определяют сферу чисто духовных явлений.

Но один только процесс образования идей и высших категорий не исчерпывает всего нашего познания. Сюда относится внутренний и внешний опыт и результаты их, например, различные произведения духа человеческого, воплощающие в себе ту или другую мысль, истину (литература и пластические искусства) и пр., представляющие целый особый мир мысли. И здесь – как побуждение к воспроизведению разного рода процессов в опыте внешнем и внутреннем, распланирование и сообразование их с целию, сознание правильности или неправильности самого процесса, например, гносеологического, эмпирического, так и степень его соответствия с целию, поставленною в проблеме, выведение результата и пр., все это чисто психические действия, содержания которых не дают внешние чувства.

Не говоря уже о самых отвлеченных понятиях – пространстве, времени, качестве и количестве, – об истинности и ложности наших понятий, – о соответствии или не соответствии в том или другом приложении наших суждений к внешним процессам, – о высших правилах и высших законах образования и развития разного рода научных идей, – о систематических комбинациях, логических развитиях эмпирических, метафизических истин, и пр. и пр., можно кратко заметить, что без оригинальных умственных процессов и содержания мыслей в собственном смысле, все впечатления были бы миллионами образов без всякой внутренней связи и тем более без всяких новых видоизменений, которым они подвергаются со стороны собственно интеллекта, в силу его оригинальной творческой деятельности, – той деятельности, которая простирается далее непосредственно-данных предметов и которая делает постоянно решительно не чувственные приобретения. Наш ум не только воспринимает одну форму и конкретные свойства предметов (что только передают чувства), но – и соотношения между тем и другим и отношение к нам самим (красота и пр.), и обобщает все это в динамических и прочих соотношениях вещей, чему выражением служат разные науки. – Кратко: разум дает направление деятельности всех сил нашего духа, полагая в основание ее неизменные идеи – отражения абсолютно-совершенного Духа. Вот почему все внешнее, изолированное от духа – его форм и оригинальных деятельностей, отчасти справедливо, казалось философскому мышлению чем-то безжизненным, пустым, почти несуществующим (идеализм).

Дух, в непосредственном сознании, при строгом внимании к самому себе, скорее сочтет внешний мир безусловно зависящим в бытии от себя самого (Фихте), чем признает, что он сам есть продукт вещества, сформированного в виде мозга (как думает Бюхнер).

Уклоняясь от крайних воззрений идеализма и материализма и держась золотой средины, надо признавать два самостоятельных начала – дух и материю, существующие в тесной и не неразрывной связи, – в соединении, но не в единении, ибо «душа не есть продукт мозга»...

Только при таком взгляде на дело можно объяснить тот загадочный и неразрешимый для материализма факт, который существенно характеризует неизменную природу самостоятельной души в соединении ее с постоянно изменяющимся телом, это – единство мысли и тожество нашего «я». – Как в отдельном акте мышления, так и во всей нашей жизни, наши мысли существуют в неразрывном единстве, обнимающем прошедшее, настоящее и будущее нашего «я», насколько то мыслимо на основании того и другого, – все время нашей психической жизни. Благодаря только этому единству своей мысли, мы бываем в состоянии удержать, наше прошедшее в своей памяти: наше воспоминание существует благодаря единству нашей мысли, около которой все воспринимаемое от-вне группируется, как около своего центра и воспроизводится по законам ассоциации.

Итак, с физиологической и психологической точек зрения, на основании изложенных соображений, должно, вопреки Бюхнеру, признать, что душа, как субстрат психической деятельности, имеет совершенно другую, отличную от мозга, в сущности нематериальную природу.

Душа, самостоятельная в своих проявлениях, не подчиняющаяся механической зависимости от внешних влияний, рефлектирующая в себе все, сознательно воспринятое от-вне, в характере самостоятельного существа, есть центр целой сферы оригинальных явлений, физиологические выражения которых суть только тени действительных психических актов. Душа есть неизменная основа жизни человека по преимуществу, действительное величие которой можно видеть в пяти чувствах, только как в тесных порах, а вполне ясно оно открывается непосредственному сознанию.

Сознание есть существенно характеристическое свойство нашего духа, резко отличает его не только от материального организма, но и от слепо-мыслящей души животных. Между организмом и к нему относящимся духом сознание наше полагает то резкое различие, по которому человеческая душа мыслится непременно вечною по своей природе; а между душою животных и душою человека – то, что человек мыслится вечно-личным.

При первом различении, сознание, как существенный атрибут духа, резко разграничивает действительную его природу от чуждой ей материи; а при втором – вечное и личное существование нравственного (в обширном смысле) человека от индивидуального бытия инстинктивных животных. В доказательство этого сделаем подробный анализ феномена сознания и самосознания вместе.

При воззрении на предмет в нас является представление его, понятие о нем, как об индивидуальном предмете.

Мы сознаем предмет с относительною степенью ясности и отчетливости: мы сознаем весь предмет, его отдельные части и стороны, – во всех его подробностях, и в общем виде, в общей форме и пр. – в оригинале, в портрете, в простом отражении, в слабейшей тени и пр. Во всех этих различных состояниях предмета и отношениях его к нам, в нашем воззрении, мы сознаем, однако, этот предмет одним и тем же. Все его фазы и отношения этих фаз одной к другой обобщаются и объединяются нашим мышлением и утверждаются им на одном носителе их – на известном именно предмете. Почему же, при всех таких впечатлениях от различных состояний предмета, сей последний не является всякий раз совершенно отдельным от своих проявлений, и каждое из этих проявлений (тень, отображение) не считается нами за особый предмет, но всегда всякие проявления одного и того же предмета относятся нами именно к этому предмету – их оригиналу? что соединяет все его виды и фазы в одном представлении и понятии? что способствует нам в известном действии отнесения всех признаков к определенному предмету, тогда как признаки эти не все в одно время открывались нам в самом предмете? Почему дитя, например, узнает собаку на картине, хотя пред ним собака в другом виде, цвете, мере и пр. нежели та, какую оно видело в натуре? – На все это отвечает единое и единственное свойство нашего духа – сознание общего, единого, неизменного в частном, множественном, изменяющемся.

Между прочим, сознание служит причиною нашего знания внутреннего и внешнего в предметах и по-своему свойству открывает также тожество и различие в том и в другом, как объективное, так и субъективное. Поэтому, каково сознание по отношению к внешним предметам, таково и по отношению к нам самим, – там и здесь оно показывает тожество и разность: там – тожество предмета, в разных его видоизменениях, здесь – тожество нашего «я» в разных состояниях души. Пред оком сознания и внутренние наши состояния также естественно являются различными и одно от другого, и все вместе от нашего «я», как и состоянии внешних предметов от постоянного, неизменного в них. Так, сознание различает свои воззрения на предметы от самых этих предметов и воспринятых от них их образов; – впечатления, представления, ощущения, понятия, суждения, умозаключения, сознание и самое сознание этого сознания, все это, в разные моменты гносеологического процесса, может быть нами различаемо, именно – в нашем самосознании.

Так человек сознает все вне себя, самого себя и свое сознание в различных обнаружениях одного, другого, третьего. Очевидно, наше «я», в процессе сознания, отделяет себя от всех внешних влияний и ставит их пред собой как следовательно, не-«я» не есть «я» и наоборот; следовательно, «я» не есть продукт внешних влияний: все эти влияния становятся пред ним, как материал пред оком художника, как содержание, перерабатываемое пред его глазами рассудком в понятия, суждения, идеи, и пр.

Но что лежит в основе такого отношения нашего «я» к не-»я»? что делает их противоположными? – Конечно, противоположная природа нашего «я», состоящая в простоте, целости нашего «я», пред которым, как пред не сложным, все другое – сложное – кажется таковым, несложное – простым. Иначе, если бы «я» само было сложно, то оно не могло бы мыслить себя простым при различии сложного, так как здесь не доставало бы неизменного, постоянного, тожественного... Так, у человека есть сознание, в основе которого лежит простая, несложная субстанция, противоположная субстанции внешних и сложных вещей, т. е. материи.

На самом деле, на вещественном или невещественном субстрате зиждется наше сознание? – Вещественным субстратом сознания Бюхнер признает мозг, и к нему, как носителю мысли, относит все существенные атрибуты души. Но мозг не может быть субстратом сознания. Сознание, как тожество личности, по своей природе, предполагает в своем основании неизменяющееся, постоянное, простое, тожественное: так как из различия и в различии немыслимо тожество, – из сложного и в сложном не мыслимо появление простого, не сложного. А мозг ни в целом – в общем объеме, ни в частях – полушариях и нервных узлах, ни в элементах – молекулах и атомах, не представляет такого постоянства и тожества: все в нем переменчиво, подвижно, не постоянно, временно, пространственно, – не одинаково... Ни весь мозг, ни отдельная его часть не представляют как бы общего средоточия всех отправлений, которое необходимо для объяснения сознания, обнимающего всю психическую деятельность, которая у Бюхнера считается продуктом нервных функций. Где же сосредотачиваются все нервные отправления? – где помещается сознание?.. Сознание, очевидно, относится к другому началу и вместе средоточию психических отправлений – к душе. Душа объединяет и произвольно гармонирует психическую деятельность в логическом, эстетическом и др. отношениях при постоянно тожественном сознании; тогда, как мозг, разделяющийся на несколько «узлов», представляет сумму механически-соединенных центров отправлений ( – центр двигательных нервов, центр чувствительных и пр.), не представляющих тожества – основы для сознания.

Но если бы даже и было в материальном субстрате – в мозгу – нечто постоянное, тожественное, то и это материальное тожество нельзя считать основанием сознания; так как здесь наше «я» было бы основано на том, что есть не-«я», от чего наше «я» резко, постоянно и решительно само себя отличает.

Если материя и может представлять в себе что-нибудь совершенно простое, то это не что иное, как ее сущность. Но одна материя (бездушная), взятая в сущности своей, не может быть сознательна: материя, в ее простейшем виде, как сущность, всегда будет тожественна со всем, по своей сущности материальным; а потому не может различать себя от всего тожественного с ней по субстанциальному происхождению, – не может отличать «себя» от самой же «себя»; а если бы она это могла делать, то, в таком случае, она ничего бы не различала: для нее было бы безразлично что – «я», что – не-»я»: «я» было бы не-"я» и обратно.

Что сознание принадлежит собственно только духу, это яснее и точнее можно доказать (от противного) следующим анализом акта сознания. Пусть А и В – два объекта, в сущности своей материальные, и в таком отношении только, т. е. в сущности, они могут быть сознательны. Положим, А сознает В; это значит, что А различает себя от В. Отсюда: В различно от А, и, как взятое в простейшем виде – в сущности, В в сущности различно от А; следовательно, и А различно в сущности от В: следовательно, А и В различны в сущности: А в сущности – не В, и В в сущности – не А. Но В в сущности материя; следовательно, А различное в сущности от В – материи, есть не материя – дух. Следовательно, чтобы А было сознательным субъектом, оно должно иметь другую сущность, различную от сущности объекта: если, таким образом, объектом будет материя, то субъектом должен быть дух. Но в нашем сознании объектом имеется материя, следовательно, субъект – наше «я» есть в сущности дух.

Можно даже найти факт в психической деятельности, подтверждающий сейчас сделанный вывод, именно, что сознание основывается на тожестве духа, а не материи, и что оно принадлежит только первому; разумеется, это – сознание нашего познании. – В акте восприятия вещей мы легко замечаем двойственность в самом этом процессе: при восприятии предметов в гносеологическом процессе мы не только замечаем, как переходит предмет в наше сознание, но примечаем и это самое свое самонаблюдение в процессе, например, образования понятий. Здесь, собственно говоря, происходят два процесса: в одном сознательно познается предмет, в другом сознательно познается самый процесс этого познания. Эта двойственность процесса познания, при одном и том же сознании, делает в умопредставлении последнее отдельным не только от нервов, служащих орудием ощущения, но и от всего содержания познавательного процесса, которое стоит между нервами и сознанием. Тогда – каким образом материя одна должна была бы служить и проводником и содержанием и сознательною рефлексиею, т. е. быть в трех различных, однако, совместных состояниях и в тоже время не нарушать своего единства и тожества? Это, по меньшей мере, не попятно... Попятно, например, что наш палец не может ощущать самого себя в том самом месте, которое считается самым чувствительным в данном отношении, без изменения его чувствительной поверхности от внешней преграды: для ощущения пальцем требуется нечто внешнее пальцу, что не есть та же самая чувствительная оконечность пальца; иначе не может и быть. Так точно не может быть ощущения в одной материи, взятой и в ее сущности: для ней требуется нечто внешнее; но всякое внешнее по отношению к сущности материи исключено Бюхнером; следовательно, материя, как сущность, не может ощущать, а потому и сознавать. Если для ощущения требуется нечто внешнее, то тем более это требуется для обнаружении сознания; а этого «нечто», по Бюхнеру, нет вне материи; следовательно, материя не может быть сознательна. Но сознание, однако, существует, потому, что только оно открывает нам все другое существующее таковым; следовательно, дли сознания есть другое начало, отличное от материи в своей сущности ( – так как материя, для сравнения ее с духом относительно сознательного их бытия, принималась как сущность, и в таком только виде она может быть, в проблеме, конечно, принята простою и может быть предполагаема основою сознания). Начало, отличное от материи в своей сущности, есть дух; он есть и основание сознания.

Что материя бессознательна, это, наконец, можно доказать из собственных же слов Бюхнера. – Между прочим, в своем рассуждении «о бессмертии», Бюхнер замечает, что «душа, отделившись от внешних предметов, не может быть сознательна», именно потому, что она остается «субъектом без объектов». Если так, то и материя, как и душа, будучи в сущности одна только (с устранением духовной субстанции), также (если предположить ее сознающею) будет субъектом без объектов, и потому, по Бюхнеру (в противоречие ему), не может быть сознательною. Но феномен сознания самый несомненный в своей действительности. Стало быть, для объяснения сознания, и по нашей и по Бюхнеровой и по общечеловеческой логике, следует принять, вместо бездушной материи, другое начало – дух. Итак, наше «я», в сущности своей – дух.

Так, анализ сознания ведет нас к признанию, что субстрат его есть не тоже, что субстрат объекта – не-"я»; следовательно, субстрат сознания – необходимого атрибута духа – невещественный, не мозг, как полагал Бюхнер.

Но вопрос – как же мы можем сознавать не одно только вещественное, но и другое – духовное, например, свои внутренние состояния, что тожественно в сущности с субъектом? – как «я» отличает «себя» от того, что в сущности есть тоже «я»? – Но «я», в данном отношении, отличает «себя», собственно, от внутренних психических состояний, являющихся пред «я», как бытие феноменальное, и сознает именно потому, что оно само, в противоположность бытию феноменальному, есть постоянное тожество; но не сознает, однако, наше «я» своей сущности, – не различает себя от духа, а различает от материи; опять, следовательно, потому, что не может различать себя от себя, – потому, что оно само есть дух.

Не может ли сознавать себя таким же образом и материя, – как сущность сознает свои феномены? – Нет, и с нашей точки зрения и ст. точки зрения Бюхнера. – Анализируя акт сознания, мы видели, что объектом его бывают не одни феномены, во и материальная сущность, от которой отличает себя наше «я». А потом, отличая себя от феноменов, наше «я» отличает, разумеется, от себя то, что служит субстратом их – от изменяющегося, а не от самых только изменений. С этой точки зрения материя не может сознавать своего бытия феноменального, так как ей приходится сознавать опять только свою сущность в феномене, представляющем видоизменение ее; следовательно, или сущность должна сознавать самое себя, или феномен – самого себя, что, по предыдущему, невозможно. – Не может быть материя, таким образом, сознательна и с точки зрения Бюхнера. Бюхнер признает материю в сущности не простою, но бесконечно делимою, – бесконечно сложного; а что сложно, то множественно; а множественное различно, различное не тожественно. Следовательно, материя, по понятию Бюхнера, не представляет тожества – необходимого и единственного основания для сознания. Заключаем, что субстрат сознания сам в себе тожественный – не материальный.

Итак, мозг не может служить основанием сознания, потому, что он сложен, делим, разрушаем и пр. Следовательно, душа, как основание сознания (субъекта), не делима, не сложна, проста, тожественна, не разрушаема, вечна. В самом деле, что тожественно, то не изменяется, – не является во времени; что неизменно, то тожественно по бытию, – то не преходяще во времени. Следовательно, душа, по самой природе своей, вечна. Итак, душа по смерти тела должна существовать вечно.

Ио как будет существовать душа по смерти – сознательно или нет? – лично или безлично? – Мы, основываясь на том, что сознание есть существенное свойство духа, утверждаем, что вечная по своей природе душа должна необходимо быть сознательною, – существовать за гробом, как личность. Бюхнер отрицает возможность сознания, говоря, что душа, при смерти отделившись от внешних предметов, остается субъектом без объектов, – обстоятельство, исключающее, по Бюхнеру, всякую возможность для возникновения сознания. Рассмотрим подробно этот весьма важный в нашем деле вопрос.

Сознание, говоря строго, не происходит, как думает Бюхнер, от внешних предметов, а только проявляется и при объектах – «внешних» вещах, становясь субъектом – «я». Дух, непременно сознательный, является субъектом действительно при объектах – при не-«я», но может ли он быть таковым, отделившись от них – an sich? – как и не-»я» без нашего «я»? – конечно, то и другое может: наше «я» не создает внешнего мира – не-«я», но только делает его в отношении себя, внешним, именно – не-»я», и наоборот – можно заключить о самостоятельности нашего «я», существующего per se, но делающегося сознательным в своей противоположности с не-«я». «Я» для своего обнаружения требует не-»я», но только для своего обнаружения, а не для бытия, которое и без того все-таки мыслимо, – что оно при первом не-«я» может обнаружиться. Стало быть, точнее – может ли в душе обнаруживаться сознание по смерти тела? или – что тоже – единственное ли условие обнаружения сознания души представляют внешние предметы?

Бюхнер думает, что «я», по удалении от предметов внешних – от не-»я», не может быть сознательным. Но откуда Бюхнер знает, что наша душа будет совершенно изолирована от объектов? и с другой стороны – что внешние вещи поэтому только и могут быть ее единственным не-«я»? Правда, мы не видим, чтобы душа без тела обнаруживала сознание, этого не представляет настоящая форма духовно-телесного ее бытия; но отсюда вовсе нельзя заключать, как это делает Бюхнер, чтобы душа не могла быть сознательною в будущей ее жизни: душа действительно должна и может быть сознательною не в единственной форме только настоящего ее бытия, причем требуются внешние предметы.

Как же может быть душа сознательна и самосознательна, отделившись от объектов – внешних предметов? – На этот вопрос некоторые, например, Герман Ульрици, говорят, что «с физиологической точки зрения не может быть и речи о продолжении сознания «я» и самосознания без тела». Но, добавим мы, не может быть и отрицания такой возможности продолжения сознания, и «естествознание» совсем не «право», когда оно, выходя из своих оснований, «решительно» отрицает личное бессмертие в этом смысле, т. е. изолированное, исключающее всякую телесную форму бытия, существование души с сохранением сознания и самосознания. «Естествознание, оставаясь последовательным, скажем мы словами Ульрици, не может оспаривать христианского верования в бессмертие», т. е. учения о личном (сознательном) бессмертии потому, что естествознание ничего не знает об этом и не может основательно отрицать это, – оно не знает, собственно, отношения души к внешнему миру, хотя бы в форме телесной, чему доказательством служат крайние доктрины материализма (Бюхнер) и идеализма. – Телесная форма бытия души (организм) служит для ней как бы физическим аппаратом, посредством которого она, так, а не иначе, общится с внешним ей миром. При таком взгляде на дело можно сказать, что душа, как естествоиспытатель, может быть, и без этой формы, органической, самостоятельно-сознательною: душа без тела, как естествоиспытатель без физической лаборатории, может относиться к миру материальному, если не так, как в опыте настоящей жизни, то как в наблюдении – в будущей. Такое наблюдение может быть по всему совершеннее даже настоящего опыта души, соединенной с телом: пред ее сознанием, в новом ее существовании, сама жизнь, при других, лучших, чем настоящие, обстоятельствах, откроет мир для совершеннейшего наблюдения, лучше всякого опыта, подобно тому, как настоящая жизнь открывает нашей душе прямо для наблюдения космос и представляет в нем много такого, чего не в силах воспроизвести естествоиспытатель.

Душа и в той жизни может быть сознательна: но как объяснить сознание души по ту сторону гроба? – Конечно, сознание души по смерти нельзя объяснять, основываясь только на христианском вероучении о воскресении тел, как это делает Ульрици. Он поступает так для того, чтобы, сделав уступку физиологии, сочувствие к которой он выразил в вышеприведенных нами словах, не разойтись с Откровением, и поступил, как сейчас увидим, очень нехорошо. Если принять мнение Ульрици, но которому душа может быть сознательна по смерти в силу того, что она снова «соединится с телом», при втором пришествии Спасителя, разумеется, то очевидно, что до этого, неизвестно – сколь отдаленного – времени душа должна быть бессознательна и, разумеется, все души, начиная с Адамовой, прежде, теперь и впредь бессознательны. Такой взгляд, с христианской точки зрения, в собственном смысле нелепый: Иисус Христос, быв умерщвлен по плоти, ожил духом, которым Он и находящимся в темнице духам, сошед, проповедал (1Петр.3:18–19), ужели, по Ульрици – бессознательным?... Несправедливо думает Ульрици; совершенно верно говорит христианское Откровение: действительно, и по смерти «духи» могут быть сознательны. Они соединятся с телами не для того, чтобы получить сознание, а для того, чтобы, сделавшись «по-прежнему» сознательными, отдать своему Судии отчет в великом опыте земной своей жизни. Да, действительно «трудно себе представить исчезновение сознания»; так как признать исчезновение сознания, это – тоже, что признать исчезновение самой души, которой оно служит самым существенным свойством: непонятно, например, как открытый глаз, будучи всецело здоров, не может видеть – хотя бы и пустое пространство?

Но мы не согласны с тем, что возможность продолжения сознания по смерти основывается только на способности души – сохранять все приобретенное ею в здешней жизни; потому, что есть души, например, детские, переходящие в загробную жизнь, не приобретши никаких отчетливых ощущений и не имея правильных представлений: такие души ужели обрекаются на вечную бессознательность?

Но зачем иные защитники учении о личном бессмертии отступают от настоящего христианского взгляда на дело, который состоит в признании, что душа и по смерти тела может быть сознательною – только не так, как объясняет Ульрици и другие? Вопреки им и ими не так опровергаемому Бюхнеру, мы, согласно с Откровением, утверждаем, что душа по смерти может быть сознательною, так как может входить в соотношение не только с миром внешним, но и с духами.

Несправедливо говорят, будто «нельзя утверждать того, что душа без телесных органов и вообще без тела не может ни сама воздействовать на внешний мир, ни получать от него воздействия», и – несправедливо, как точнее говорит Бюхнер, что «она не может быть сознательна». Ведь относится же душа к своим телесным органам, к телу? – конечно, не посредством же еще других каких органов: почему же душа не способна относиться к внешнему миру без непременной (будто бы) формы органической? – Хотя трудно определить – как, но душа может быть в соотношении с миром внешним и быть сознательною, – именно потому, что она вообще может относиться к внешнему, вещественному, как, например, в теле человеческом.

Говоря о том, что душа, отделившись от тела, разобщается с внешним миром – с объектами, Бюхнер тем самым решает (конечно, неосновательно) вопрос об отношении души к телу и к миру: Бюхнеру будто бы известно такое отношение, а на самом деле решительно нет. – Для настоящей формы бытия души нужен тот или другой орган, проводящий такие, а не иные впечатления от вещей. Но, спрашивается, в каком отношении сама душа к органам тела? – это неизвестно; а стало-быть, на каком же основании Бюхнер говорит, что душа, отделившись от мозга, будет разобщена с внешним миром? – Если мы знаем, что душа, как тончайшая, но самостоятельная сила, входит в известное соотношение с силами вещества, скомбинированными в мозгу, то почему же подобным образом она не может входить в соотношение со внешним миром при соприкосновении, как теперь, с силами первого, в другой их комбинации? Мы знаем, например, что кислород, соединяясь с водородом в известной пропорции, дает воду; следует ли отсюда, что кислород, отделившись от водорода, не войдет уже ни в какой пропорции в соотношении с другим элементом? – нет, потому, что кислород, соединившись с азотом, дает воздух; причем и в первом и во втором случае отличительное свойство кислорода остается: в воздухе кислород горит при соприкосновении с магнием, а в воде – с калием.

Подобно тому, и дух наш, в известном соединении с силами вещества, дает так-сознательную душу, – настоящую форму бытия; но отсюда не следует, что душа, отделившись от тела, уже более не будет сознательною: в соединении с другой комбинацией сил вещества она может быть еще сознательней, – ее сознание может быть еще яснее, как горение магния ярче, нежели горение калия.

Но, если бы даже душа и не могла входить ни в какое соотношение с внешним миром, то опять, вопреки Бюхнеру, не следует, чтобы душа осталась бессознательною. – Каждый по опыту знает, что для души объектом может быть ее собственное богатое содержанием воспоминание. И в настоящей жизни наша душа нередко обращается к нему, как источнику знания: содержание воспоминания может служить тем не-"я», которое требуется для сознания, если оно (воспоминание) служит материалом творческой фантазии. Если не это самое воспоминание служит основанием для возможности продолжения сознания, как об этом замечено выше, то оно прямо доказывает возможность для души сознавать вообще свои собственные состояния, когда бы и как бы они ни являлись в ней. Будь возможность для души испытывать разные состояния или входить в сношение с объектами в загробной жизни, и она может быть без тела сознательною, может именно сознавать свои внутренние состояния, как радость, скорбь и пр. Такая возможность есть: душа может приходить в соотношение с другими душами и с горними силами – людьми и ангелами, а главное – с Богом, действие, а потому и воздействие Которого возможно, как здесь – на земле, так и там – на небе. А что действие духа на дух непосредственно возможно, относительно этого, не говоря много, надо заметить только, что оно возможно, судя по самой точной аналогии с материей. Если материальные предметы могут действовать друг на друга с переменою состояний того или другого, то весьма вероятно, что и дух также может непосредственно действовать на дух, производя взаимно перемену состояний, соответствующих духовной природе. Такое воздействие души на душу и Бога на дух человека резонно признается – в умопредставлении и во внутреннем, чувстве – многими (Ульрици).

Наконец, надо заметить, что форма сознания не единственная – под условием двух противоположностей – вещественного и не вещественного: сознание может возникать под условием конечного и бесконечного, несовершенного и всесовершенного, человеческого и божественного – что, вне всякого сомнения, отлично по своей чистейшей природе от человеческого духа.

Итак, душа, отделившись от тела, не остается субъектом без объектов, а потому может быть сознательною. Но душа, вечная по своей природе, не только может быть сознательною, но и должна быть таковою, – должна существовать как личность, того требует, сознание нравственноестественных стремлений, не удовлетворяемых в настоящей жизни потребностей души.

В уме человека существуют разного рода стремления, между которыми первое и главное место занимает стремление к познанию Бога; точно также и в сердце, и в воле, в самой природе того и другого, лежит стремление к совершеннейшей красоте и к бесконечному благу, – вообще, есть стремление к познанию истины, святости и правды, что есть образ Божий в человеке. Вот почему мы убеждаемся, что душа, вечная по своей природе, должна быть и вечно личною. Всякий, без предвзятой мысли, решающий вопрос о бессмертии души, естественно не может себя уверить в противном: потому что его сердце и воля, не извращенные в святых своих движениях, прямо стремятся к Богу для соединения с Ним, как своим Первообразом, – потому-что его сердце естественно ценит жизнь, запечатленную величайшим интересом совершеннейшего знания и полного блаженства. В силу основательной любви к жизни, нравственно-здравомыслящий человек естественно отвращается от своего ничтожества по смерти с ужасом.

Но Бюхнер, обращаясь в своем рассуждении к нравственным доказательствам, отрицает то, что «мысль о вечном уничтожении души противоречит всякому человеческому чувству, возмущает его и потому не может быть истинною», и – утверждает, наоборот, что «уничтожение для философски мыслящего ума никогда не бывает ужасающим; небытие есть совершенное спокойствие, а вечная личная жизнь отпугивает, отталкивает сердце». – Нет, вечная жизнь отпугивает только таких нечестных отрицателей, каков сам Бюхнер, ему подобные и вообще порочные люди, представляя им должное возмездие за их нечестие; а людей здравомыслящих и добросовестных естественно привлекает: всякий естественно предпочитает бытие не-бытию; всякий считает делом не естественным лишить себя жизни. Люди, очень дурно живущие, боятся смерти, защищаясь всеми силами от опасности, что без сомнения делал и Бюхнер; следовательно, люди естественно дорожат жизнию, – все, за исключением тех несчастных и вовсе не философски мыслящих людей, которые в отчаянии, следовательно, в полурассудстве, налагают на себя руки, что для здравомыслящего и истинного философа не естественно. Пусть страшатся смерти даже по какому-то инстинкту, но уже этот самый инстинкт заставляет считать делом естественным защиту жизни. Если же по естественному рассуждению бытие лучше, чем не-бытие, то лучшее бытие, каковым также естественно представляется загробная жизнь нравственной души, несравненно лучше уничтожения. Ошибается Бюхнер, говоря, что уничтожение заключает в себе успокоение и свободу от печали; здесь противоречие: уничтожение не представляет бытия, а стало быть – и успокоения, необходимо его предполагающего. Мнение Бюхнера заключает в себе злую насмешку над общечеловеческою уверенностию в будущей блаженной жизни; но за то тем нелепее оно само в себе. Уничтожение не представляет ни успокоения, ни возмущения души, так как оно все, чего касается, обращает в «ничто», – с ним исчезает печать, но исчезает и радость... Вот эта-то потеря и есть самое величайшее лишение, какое только достойно слез и отчаяния. Это не уничтожение только спокойствия и беспокойствия вместе, что было бы, пожалуй, сравнительно терпимее, нет, это уничтожение и того, кто возмущается и успокаивается. А это естественно невыносимо для сердца при одном представлении того, что не только оно лишится каких-нибудь интересов, но и само уничтожится... Не то смущает душу, что при уничтожении ее не остается печали и радости, как думает Бюхнер, но самое это уничтожение: человек страшится этого, потому, что желает жить, так как любит жизнь, особенно – будущую, несравненно лучшую в замен ничтожества, представляющую лучшее, чем земное бытие – в соединении с Тем, Кто есть всесовершеннейшая Жизнь. – Человек страшится лишения любимейшего своего предмета – жизни, которой обусловливается всякое наслаждение. Вот почему, при мысли об уничтожении дорогой для него и даже незнакомой ему личности ближнего, он сокрушается и горько плачет, и радуется, если представит себе непременное существование ее за гробом. – Самый страх за уничтожение вовсе не пустой, каким его почитает Бюхнер: он основывается на глубоких соображениях ума, естественных движениях сердца и требованиях воли, по единогласному свидетельству которых требуется дальнейшая, т. е. загробная жизнь, представляющая им возможность дальнейшего усовершенствования, соответствующего их законам и природе, чего они не достигают здесь.

Такие соображения Бюхнер признает не верными, потому что, прежде всего, они суть свидетельства сердца, следовательно, субъективны, не основываются на эмпирическом основании. Но, во-первых, Бюхнер до крайности ограниченно понимает эмпирию; он принимает только опыт внешний, и то в самом тесном смысле, и несправедливо устраняет значение опыта внутреннего, свидетельствующего в пользу спиритуалистического взгляда на дело; а потом Бюхнер забывает, что он взял рассматривать нравственные доказательства, опровергать которые он не должен с своей точки зрения, эмпирической. – Бюхнер требует эмпирических доказательств истины бессмертия души – истины, по самому предмету своему, сверхопытной. Такое требование заключает в себе внутреннее противоречие, чтоб не сказать более. Если же вообще несправедливо требовать эмпирических доказательств истин метафизических – в сфере чистого умозрения, то еще более – в сфере нравственного чувства, где если и можно ссылаться на опыт, то именно на внутренний, в частности – на свидетельство внутреннего чувства. Но признавать внутреннее чувство в таком деле недостаточным руководителем несправедливо, а совсем пренебрегать нелепо. Не говоря о том, что голос сердца имеет значение в жизни нравственной, определяя истины и признавая их за таковые – в жизни частной и общечеловеческой, – он, в виде внутреннего чувства, нередко непосредственно открывает истину и в рассудочных исследованиях предупреждает разум. И та истина прочна, за которую ручаются разум и внутреннее чувство; особенно это имеет значение в области сверхопытного. А в сфере нравственных доказательств, основывающихся преимущественно на внутреннем чувстве, разум становится на сторону этого чувства и признает истинность его свидетельств ( – как вообще в делах веры, так, в частности, в деле познания сверхопытного, а также и в учении о личном бессмертии души человеческой). Согласие разума с внутренним чувством примечалось и принималось за доказательство разного рода истин давным-давно в философии. На таком согласии основывал религиозные истины и Эм. Кант, критический разум которого в сфере чистой мысли признал их возможными, а в сфере практической мысли – нравственной-необходимыми и потому – вообще действительными истинами.

В самом деле, если признается полнейшее значение разума во внешнем опыте, то почему же не признать значение его и во внутреннем? и, основываясь на согласии его с внутренним чувством касательно личного бессмертия, отчего не признать его действительным?

Но Бюхнер признает невозможным самое дальнейшее усовершенствование-то души, которого требует нравственное чувство и которое признает справедливым и должным разум. Душа, думает Бюхнер, должна будет покончить свое существование вследствие познания «мирового целого» – потому, будто бы, что она могла бы тогда распоряжаться материею по произволу и погибла бы от бездеятельности ( – зная все и имея возможность делать все). В этом случае Бюхнер обнаруживает недоразумение только свое собственное. Ведь утверждающие, что душа должна совершенствоваться в познании «мирового целого», приписывают душе не абсолютно совершеннейшее познание. Основываясь на том, что предметы познания остаются все же бесконечными для души в этом отношении, так как основание вещей лежит в Боге, их сотворившем, должно признать для души только возможно-полнейшее познание, сравнительно с уровнем ее теперешнего знания. Теперь, как же следует, что с приобретением познания, возможно-совершеннейшего, но по предмету своему остающегося все же вечно – бесконечным, прекратится и стремление к деятельности? Этого не может быть даже и при абсолютно-совершеннейшем знании, каково знание божественное, а тем более при предполагаемом, хотя и относительно совершеннейшем, по все же ограниченном, знании человеческом. Как Бог, так и человек, в обширном смысле, по самой природе своей, вечно деятельны (таково промышление Божие о мире и в деятельности человека). Относительно человека – разумеется, что, при совершенствующемся его знании, и воля и чувство его становятся параллельно совершеннейшими; а потому, с развитием мысли человека, развивается и его деятельность... О совершеннейшим развитием ума в человеке является совершеннейшее деятельное стремление, например, воли – по отношению к распорядку материи и ее сил во имя творческой природы духа, – стремление, окрыляемое познанием всеобщих мировых законов, при – что весьма вероятно – совершеннейшем познании сущности вещей, открывающейся в сознании, обусловливаемом тремя субстанциальными разностями – материальной, духовно-человеческой и духовно-божественной, по крайней мере. Вот почему совершеннейшее стремление воли может быть в той жизни постоянно-непрерывным и бесконечно-содержательным, а потому и вечно деятельным. Итак, если в настоящей жизни наш дух, при ограниченных познаниях, бесконечно разнообразится в своих проявлениях (что очевидно в бесконечной оригинальности личного человеческого духа), то, с совершеннейшим познанием «мирового целого», он точно также может, соответственно этому познанию, разнообразить свою деятельность во имя совершеннейших представлений творческого разума и тем самым устранять всякую апатию и бездеятельность, предназначаемые ему Бюхнером.

Душа, говорит далее Бюхнер, не может и начать свое усовершенствование в той жизни. Естественно спрашивается – почему же? – «Вечная жизнь должна представлять усовершенствование и дальнейшее развитие земной; стало быть, говорит Бюхнер, необходимо требуется, чтобы каждая душа достигала на земле, по крайней мере, известной степени образования, начиная с которой, ей можно было бы продолжать свое образование». – Но почему же душа может только с какой-то именно одной, общей всем прочим душам, степени образования начинать свое развитие в будущей жизни? – ведь будущая жизнь по отношению к настоящей не есть как бы высшее учебное заведение, для продолжения образования в котором требуется более или менее определенный уровень развития; для душ, чтобы они могли продолжать свое развитие в той жизни, не требуется непременно одинаковый уровень здешнего развития. Мы знаем, например, что в настоящей жизни души с самым низким уровнем развития способны воспринимать самые высокие истины, переданные им применительно к их пониманию (популярное изложение), и могут быстро становиться на степень образования, созданного веками. Это объясняется свойством духа человеческого, который может при счастливых условиях быстро и правильно развиваться до высочайшей степени. Такие условия можно и должно предположить надежнее всего в будущей жизни, представляющей свое особое развитие души, освобожденной от тесных рамок познания – пространства, времени, вообще предельности. Будущая жизнь души и будущее ее развитие в оной, представляя совершенно другие условия существования личности, вовсе не требует какого-нибудь университетского или академического развития, обуславливаемого потребностями настоящего бытия человека, а потому и прекращающегося навсегда с его смертию: в той жизни душа будет совершенствоваться, не продолжая начатого развития здесь по тем или другим наукам, а прямо становясь на степень знания, – «лицом к лицу», – которая соответствует решению высочайшей задачи всякого знания – видению Бога – источника знания и блаженства. – Не то невозможно, чтобы душа, стоящая в этой жизни на известной степени образования, в будущей развивалась совершеннейшим образом, а то, что бы, начав свое развитие здесь и не окончив его до смерти, уничтожилась. По нравственному убеждению она должна продолжать его и существовать для того за гробом. Так дальнейшее развитие души, основывающееся на стремлениях всех ее способностей к абсолютно-совершеннейшему, необходимо предполагает продолжение личного бытия самой души по смерти.

Если человеческая душа способна к продолжению бытия по смерти, то почему же, спрашивает Бюхнер, и животные, имеющие такую же душу, как и человек, предполагается, не могут продолжать своей жизни по смерти? – Но что значит: «такую» же? – Предположим, что душа человека и душа животных в сущности одинаковы – духовны. Одного сходства по субстанции еще недостаточно для того, чтобы отсюда заключить о возможно-одинаковой, необходимой потребности развития души животных и – для того – вечного ее существования вместе с человеком. Мы видим, например, что тела органические и неорганические, тожественные по своей природе, имея одну и туже материальную сущность (дерево, камень), в отношении к развитию представляются диаметрально противоположными. А потому мы можем сказать, что органическое тело должно развиваться, а неорганическое – нет. Подобно тому, мы можем судить и о душе животных и человека. Животная душа со стороны развития относится к человеческой так же, как неорганическое тело к органическому. Человеческий дух обладает свойственными ему, как именно духу, органами, например, познания: сознанием, разумом, мышлением и пр., а потому и способен развиваться; животные же бессознательны (инстинктивны), неразумны, бессмысленны и пр., а потому не развиваются: это дает право заключить о их неспособности к развитию и к существованию для того в будущей жизни. А что животные не могут развиваться, это факт психологический и вместе исторический, а следовательно, бесспорно, а если и спорно, то неопровержимо доказывающий, что душа животных, хотя бы и тожественная в субстанции с душою человеческою, все же существенно различна по своей «природе» от этой последней. Душа человеческая естественно может и должна развиваться и существовать, как личность, по смерти тела. Итак, на вопрос Бюхнера – почему же и животные не могут существовать лично по смерти? – ответ простой: потому, что они и теперь не существуют лично. – Вот почему, а не «по гордости», как думает Бюхнер, человек признает за собою право на продолжение личного бытия по смерти. Это право основывается на существенной и единственно человеку (из смертных) присущей потребности личного совершенствования и бытия, что по низости своей отрицает Бюхнер, низводя вместе с тем человека в разряд скотов до бес-существенного различия с ними...

В разумно-нравственном стремлении души человеческой к бесконечно-совершеннейшему лежит основание к заключению, что личное бытие ее не только может, но и должно быть непременно; и – не только потому, что это стремление в здешней жизни никогда не достигает и не может достигнуть своей цели, но и потому, что самое стремление-то к бесконечному и вечному предполагает уже соответствующую себе вечную природу духа, – Если бы мысль была продуктом мозга, как учит Бюхнер, то она, возникая всякий раз на конечном и временном субстрате, естественно относилась бы только к вещам конечным, и всякое стремление души было бы также только к вещам ограниченным, временным, подлежащим внешним чувствам, а не к беспредельному, вечному, пре-мирному, и не было бы, поэтому, само бесконечным, каково оно теперь на самом деле в жизни частной и общей человеческой. И только пред вечным по своей природе и неограниченным по своей сущности духом все другое представляется и кажется временным и конечным. Все временное и конечное, представляясь таковым нашему духу, естественно, как чуждое его природе, заставляет его обращаться к сродному ему – вечному и безусловно совершеннейшему, отображением которого он и является в своем существовании. Человек естественно стремится к Существу всесовершеннейшему для соединения с Ним умом, сердцем и волею. Это стремление существенно, естественно, истинно.

Итак, душа, вечная по своей невещественной природе, может и должна продолжать свое личное существование за гробом.

Но Бюхнер в рассуждении своем, между прочим, замечает, что душа не может продолжать своего существования и быть вечною именно потому, что она начала свое бытие во времени – в рождении: «что некогда не существовало, то должно погибать, разрушаться», говорит Бюхнер; следовательно, и душа, по естественному порядку вещей, должна прекратить свое существование. Очевидно, Бюхнер относительно души заключает по аналогии с тем, что бывает с внешними вещами. Но на чем бы мы ни основывались, на наблюдении или на умозрении – все же можно сказать, что аналогия эта несостоятельна. – Наблюдение показывает, что все, например, органические тела природы, начавши бытие свое во времени, постепенно изменяются в своем виде, составе и составных частях – развиваются, одни из них – из органических зародышей, другие – из какой-нибудь простой формы (органическая клеточка, молекула); они постепенно совершенствуются, причем существенно изменяются и пр., но – совершенствуются до известной степени, дальше которой уже не могут идти, и потом начинают разрушаться, приходя к концу своего бытия, – уничтожаются по бытию. Так точно и организм человека, постепенно развиваясь из зародыша, достигает известной степени совершенства, и затем хилеет, дряхнет, видимо умирает и, наконец, уничтожается по бытию. Но тело – так, а душа – совершенно иначе. Душа, начав развиваться во времени, никогда не достигает последнего апогея своего совершенствования здесь – на земле, и в самом процессе развития не изменяется существенно, – ее «я» остается одним и тем же; а силы ее только в известной степени усовершаются, но не изменяются, как, например, в организме изменяются зубы, кровь, мускулы, нервы и пр. Оттого и в хилом теле встречается очень нередко здравый, мощный дух, который бывает не только неизменен в своих силах, но и обладает нередко большою энергиею: с ухудшением мозговых функций нередко соединяется обратно пропорциональная энергия мысли. Человек под старость яснее, отчетливее, точнее знает все окружающее. Все такое говорит против аналогии Бюхнера: где конец развитию, совершенствованию тела и вместе нормального бытия его, там – во всей силе развитие души, без признаков ее существенного изменения и с признаками дальнейшего ее развития.

Но аналогия Бюхнера между жизнию души и бытием внешних вещей не только не отрицает истины бессмертия души, но даже может положительно подтверждать ее. Если мы видим, что каждое существо должно достигать известной степени совершенства непременно прежде, чем придет нормально к разрушению, то и душа должна достигать своего апогея прежде смерти; но душа далеко не достигает предела своего совершенствования и цели своего назначения здесь – до смерти; следовательно, душа, имеющая развиваться в будущем, должна существовать по смерти тела. Конечно, душа, собственно говоря, не может окончить своего развития, так как предмет его – сама душа и цель – познание «всего» – заставляют считать самое развитие именно бесконечным. Итак, аналогия Бюхнера скорее подтверждает то мнение, что душа должна вечно развиваться и для того вечно существовать личностию.

Такой взгляд на дело в данном отношении подтверждается и умозрением. На самом деле, не «все то, что раз не было, что началось, то должно и окончиться». Например, если путешественник, начав с известной точки поверхности земного шара, будет двигаться около него, то он, конечно, не достигнет конца линии своего пути – точки, далее которой ему уже нельзя было бы подвинуться и надо было бы вернуться назад. Сравнивая пространство со временем, орбиту пути с путем психического усовершенствования (восходящего от начала всего-Бога и оканчивающегося – склоняющегося в Боге), а движение – с самою жизнию, можно сказать, что как начавший путешествовать с известной точки пространства, идя по земному шару, не достигнет конечной точки своего пути, так и начавший жить с известного момента времени, идя по пути усовершенствования, не достигнет конца в бесконечном круговращении времен. С некоторыми ограничениями это умозрение можно приложить и к внешним вещам. Например, и часы, раз заведенные, или маятник, раз пущенный, могли бы двигаться вечно, если бы не встречали препятствия, например, в трении, если бы, т. е., не безусловно зависели от вещества механизма. А душа не зависит безусловно от своего органа – мозга, а потому, начав с ним свое бытие в известной форме, может и отделившись от него существовать – вечно. Хотя бы механизм мозга исчез, но, не препятствуемая ничем душа, хотя, она и начала свое бытие во времени, может существовать вечно, стремясь к истине и добру, имея точкою опоры вечно-сущего Бога.

Итак, душа человека, будучи силою, отдельною от материи, самостоятельною, в сущности не материальною, простою, тожественною, – существом сознательным и нравственным, может и должна поэтому существовать за гробом, как личность, вечно.

Истина бессмертии души, оправдываемая в продолжение веков знанием и верой, прямо понятна и очевидно справедлива для непосредственного сознания не предубежденного или не односторонне-образованного, научно мыслящего человека. Истина бессмертия, знакомая каждому по непосредственному сознанию, естественно должна быть достоянием всех людей, сколько-нибудь развитых умственно, а в особенности нравственно. Это действительно и подтверждается историей религий разных народов.

Бюхнер имел в виду факт исторического существования этой истины и признания ее всеми людьми, но, желая во чтобы-то ни стало опровергнуть ее, он приводит в доказательство своих соображений не только примеры философского и религиозного неверия, но и простого сознания, будто бы также отрицающего истину бессмертия, что можно видеть в приводимом им (подстрочно) анекдоте о дикаре и миссионере. Но пример дикаря, возражающего миссионеру относительно проповедуемой им истины бессмертия, собственно говоря, нисколько не подтверждает мнения Бюхнера, – не только потому, что это частный факт, но и как факт, взятый сам по себе. Дикарь, как видно из слов Бюхнера, не умеет различать себя от животных – собаки, вола и пр. и потому не видит (при том в споре с миссионером) основания к бессмертию только своему собственному; но он не отрицает этого бессмертия прямо – ни для себя, ни для животных, а готов скорее усвоить его как себе, так и животным: его недоверчивость – далеко не отрицательное сомнение – все же и ему известной истины. Не только пример этого анекдотического дикаря, но целая история подтверждает истину бессмертия – как общее достояние человечества.

– «Хотя многие писатели отказывали Американцам (диким) во всякой религии, но мы, говорит д’Орбиньи, убеждены, что все народы, даже самые дикие имеют какую бы то ни было религию» – «Эти слова, говорит Катрфаж, с каждым днем оправдываются все более и более: даже во глубине сто-вековых лесов Амазонки, у племен, жестокие нравы которых всего более возмущают нас, есть понятие о высшем мире, о высших существах, о пребывании одной части нашего существа после смерти физической. Это сильно подтверждается, по мере того, как мы получаем большую возможность несколько проникнуть в тайны этих пустынь». – Ирокойцы – самое дикое племя Канады – имеют, однако, идею бессмертия. Когда пленники осуждаются у них на смерть, тогда они начинают призывать тень убитого воина, коего смерть намерены отмстить: «Приближайся сюда, говорят они покойнику, мы тебя хотим умилостивить. Мы тебе готовим пир; напейся, сколько хочешь, той крови, которую мы хотим пролить для тебя... Ты не станешь более жаловаться и будешь навсегда удовольствован». – Австралийцы, по словам Бори-де-Венсана, – самое тупоумное племя во всем роде человеческом; но, по тщательном исследовании, оказывается, что и у них есть вера в загробную жизнь, обнаруживающаяся при их похоронных обрядах (Ново-Голландцы).¹ – Остальные обитатели Старого света, более развитые, без сомнения, все имеют понятие о бессмертии. В этом отношении стоит только обратить внимание на то обстоятельство, что родовой быт, как первая форма гражданской жизни, развившийся из формы семейной жизни, переживаемый всеми оседлыми племенами, начиная от Индии и до племен Кельтских, основывается на культе и – на весьма твердой вере в загробную жизнь предков, которых некоторые племена считают за своих невидимых, но всегдашних охранителей (Индийцы и Славяне), а другие – прямо за богов. Такая вера была весьма сильною в самые древнейшие времена.

Бюхнер как бы не замечает твердой веры в загробную жизнь у Греков и у древних Римлян. Но известно, что и эти две образованнейшие нации древности переживали в свое время родовой быт и обоготворяли в разное время разных лиц (Тезей, Эскулап – у Греков). Древние римляне, у которых также существовал родовой быт, – что видно из наследственных у них фамилий Фабиев, Клавдиев, – имели твердую веру в загробную жизнь: они почитали своих предков (пенаты) и воображали их даже присутствующими при некоторых религиозных обрядах и мистериях, например, в то время, когда подводили к домашнему очагу раба, чтобы освятить его и принять в свое семейство; а в последующее время гражданской жизни Римляне обоготворяли своих царей (статуи Ромула, Нумы Помпилия, Юлия Цезаря и пр.).

Обращаясь к самым древнейшим памятникам религиозных верований – буддийскому учению и Моисееву бытописанию, Бюхнер не находит у них указания на личное существование души по смерти: в буддизме Бюхнер находит полнейшее отрицание этой истины, а у Моисея – ни малейшего указания на личное бытие души по смерти.

Буддийское вероучение проповедует два начала – дух и материю, – душу и тело в человеке. Душа, отделившись от тела, может оставаться самостоятельною, и при том она должна продолжать свое развитие, имея возможность переселяться в разные тела последовательно. Душа даже мыслится личною, хотя личное существование ее ограничивается только мышлением. Душа способна усовершенствоваться: чистотою отрешенного познания и добродетелями она может достигать полной свободы. Правда, – буддизм последнею целию развития признает погружение души в «пустоту», но эта крайность трансцендентального буддизма, как и крайность осязательно-чувственного исламизма, прямо можно назвать заблуждением, не имеющим значения настолько, чтобы им исключалась вера в личное вечное продолжение бытия души по смерти, так как она основывается на религиозно-философском представлении именно последней цели развития «личной души» (Гогоцкий). Потом – буддизм не говорит об абсолютном уничтожении, а только о погружении в «пустоту», т. е. в абсолютное безразличие, исключающее бытие феноменальное (Гогоцкий). Душа сливается с абсолютным духом, однако, делается счастливою в равной степени с верховным существом (Круг).

– «У Моисея, говорит Бюхнер, не упоминается о загробных наказаниях». Но это не свидетельствует о том, что в его время у евреев не было представления о продолжении личного бытия души по смерти, что хотелось бы вывести Бюхнеру. На личное бессмертие указывает несколько раз употребляющееся у Моисея понятие шеол. Слово шеол, по Штоккию, значит: гробница, могила, умершие во аде, ад, преисподняя, гроб, смерть, место осужденных, адская тьма, вместилище мертвых, общее состояние умерших и пр. По Гезениусу, между прочим, – мрачное место, равнозначащее греческому ад, сокращенное из аид – мрачное место, царство мертвых. Все эти значения, соединяемые с словом шеол, дают основание заключить, что у евреев, и во времена Моисея, существовало определенное представление об аде, как месте душ покойников. Герм. Шульц слово шеол производит от глагола шаал. Так как глагол шаал значит, собственно, «требовать», то слово шеол, происходящее от него, будет значить – место, требующее всех или требуемое всеми – общий удел всех людей. Сам же Шульц придает этому слову значения: пещера, впадина, яма, пучина, пропасть, преисподняя, ад. Из сопоставления разных мест книги Бытия (42,–38, 37–35), Числ (16,–30), Иова (26,–5) и пр. оказывается, что шеол употреблялось в смысле «ад», в собственном его значении, хотя представление ада взято от могилы и вообще пропасти; в этом отношении слово шеол подобно слову геенна. – Ветхозаветные праведники вообще смотрели на смерть, как на переселение к отцам, – конечно, не исчезнувшим, по их вере (Быт. 25–8, 35–29, 49–29). Есть даже указание на награды и наказания по смерти (конечно, не прямо и определенно выраженное), например, в истории Еноха, Моисея, с одной стороны, и Корея, Дафана и Авирона, с другой, – в обетованиях о Мессии и пр. Не приводя разных свидетельств, можно припомнить лишь то, что, по сказанию Моисея, человек сотворен «бессмертным» не только по духу, но и по телу, а по духу – не только бессмертным, но и лично-бессмертным, так как сотворен по образу Божию.

Разбор возражений Бюхнера против учения о душе, как существе самостоятельном, в сущности не материальном, сознательном, нравственном и потому лично бессмертном, обнаруживает, таким образом, полную их несостоятельность с физической, физиологической, психологической, логической, метафизической, моральной и исторической точек зрения.

Николай Троицкий.

Тула. 1907 г.