Исследования в области русской науки канонического права. [Рец. на:] Красножен М. Толкователи канонического кодекса восточной церкви: Аристин, Зонара и Вальсамон¹

М. Красножен: Толкователи канонического кодекса Восточной церкви: Аристин, Зонара и Вальсамон, М. 1892 г.

Совершенно специальное исследование, содержащее кроме обозначенных в заглавии предметов еще следующие материалы: краткий исторический очерк канонической кодификации за века VI–IX; историю синоксиса канонов; о древних схолиях на отдельные правила и отношение к этим схолиям Аристина, Зопары и Вальсамона, и, в конце книги приложения: 1) греческий текст синопсиса канонов с именем Стефана Ефесского по рукописи Венской библиотеки; 2) древние греческие схолии к правилам по рукописи Мюнхенской библиотеки. Эти прибавления к главному содержанию книги составляют как бы необходимую его обстановку, указывая собою обстоятельства, побуждения и задачи, которые должны были выполнить три названные канониста в своих комментаторских трудах. Первая из этих второстепенных материй представляет собою очень сжатый очерк происхождения канонических и номоканонических сборников, развившихся постепенно до полноты и законченности в синтагму и номоканон патриарха Фотая. Два последних произведения и послужили предметом схолий сначала безыменных глоссаторов, а потом в XII в. украсились полными толкованиями Зонары и Вальсамона. Сведения, сообщаемые автором о древних схолиях, равно как и суждения его об отношении к этим схолиям толкований Аристина, Зонары и Вальсамона основаны главным образом на самостоятельном изучении рукописей Мюнхенской и Венской библиотек. В этом пункте книга автора делает важные исправления и дополнения того и к тому, что доселе высказывалось по этому предмету в курсах церковного права. Такого же характера и трактат автора о каноническом синопсисе (стр. 18–28). Русская наука Канонического права с признательностью должна отнестись к этому трактату автора, равно как и к изданному им в приложении тексту синопсиса Стефана Ефесского: ибо этими трудами своими автор восполнил пробел, доселе в русской науке существовавший. Да и в западной литературе по этому предмету давали только краткие сведения известная монография Винера: De Collectionibus canonum ecclesiae graecae, Berolini 1827 и некоторые prolegomena издателей памятников канонического права. По объему эти части книги Г. Красножена не велики, по они результат тяжелого труда, на который могли подвигнуть автора только навык к труду и интерес, внушенный проникновением в задачи и требования избранной им специальности.

Усердно автором изучены комментарии названных византийских канонистов; характеристики их, в общем, обстоятельны и верны. Но здесь труд автора был сравнительно легче, так как под руками у него был готовый русский перевод толкований.

Книга вообще составлена основательно и как ученая монография по праву найдет себе внимание в курсах канонического права.

Но при своих достоинствах, она возбуждает иногда основательное сомнение относительно верности некоторых положений, хотя и выраженных категорически, и вызывает в читателе потребность обратиться к автору за некоторыми дополнениями. Так:

1) Автор очень решительно утверждает, что Иоанн Зонара написал свои толкования после толкований Аристина. Я „несомненно“ жил и писал их даже при императоре Мануиле Комнине (1143–1180). Правда, такое решительное суждение он подтверждает аргументами: но, во-первых, эти аргументы не его, а чужие, и им не проверенные, и во-вторых они таковы, что дают основание для вероятного только предположения, но отнюдь не для категорического утверждения.

Вот эти аргументы:

Аргумент 1-й:

„Как хроника, так и все другие сочинения Зонары написаны им в монашестве; в монашество же он поступил никак не при Алексее Комнине: некролог этого императора он писал по личным воспоминаниям следов, находился еще тогда при дворе; не мог бы он описывать и современных Алексею Комнину придворных событий, если бы удалился уже тогда на уединенный остров. Едва ли принял Зонара монашество и вскоре по смерти Алексия Комнина, так как знал события из времен следующего императора. Может даже быть, что Зонара не был монахом и в 1156 году: по крайней мере на соборе этого года в числе присутствовавших придворных чинов упоминается μεγαλεπιφανέστατος πρετοασηκρῆτις Νικόλαος ὁ Ζωναρᾶς, а это может быть и есть историк и канонист Зонара под своим мирским именем“ (Стр. 60–61).

Как видно из самого строя речи этого аргумента, весь он состоит из предположений. Предположения же эти ниспровергаются показанием самого Зонары в последней странице его хроники. Описав кончину и погребение Алексея Комнина и представив сжатую и общую характеристику его, Зонара так оканчивает свою хронику: „здесь и да будете конец моему писанию, и да остановится течете истории, зашедшее так далеко: ибо предавать писанию теперь совершающееся (δοῦναι γὰρ γραφῇ vυvὶ καὶ τὰ λεὶποντα) мне кажется и бесполезно, и не благовременно».

Из этого показания видно, что хроника Зонары дописана была в первые годы царствования Иоанна Комнена (А когда начата? – Без сомнения еще в царствование Алексея Комнина: ибо она – труд, весьма большой), и что в это время Зонара был уже монах (ибо, как сейчас увидим он в монашестве уже начал писать и первые строки своей хроники).

Аргумент 2-й:

«Хроника не была – читаем у Г. Краспожена – одним из последних предсмертных трудов Зонары; наоборот, это был первый литературный труд знаменитого канониста после его пострижения в монашество. Указания на то мы находим в предисловии к самой хронике, где автор говорит о потере жены и детей, как о причине своего отшельничества, о том, что до сих пор он находился в бездействии и не чувствовал в себе силы по просьбе друзей взяться за перо и книги. Это показывает в писателе еще недавнего монаха, который в первый раз принимается за литературную работу. Если же считать доказанным, что хроника была первым литературным трудом Зонары, то необходимо предположить, что после написания ее он прожил еще довольно долго, потому что оставил кроме нее несколько других обширных сочинений (напр. лексикон, толкования по синтагму церковных правил и др.“) (стр. 61).

Предисловие говорит действительно нечто подобное, но не совсем то, а именно следующее: „Очень метко кто-нибудь скажет в насмешку мне, что я занят делами внешними более, чем необходимыми. поскольку надлежало мне, как по истине отказавшемуся от прежней деятельности, удалившемуся от смятений, переселившемуся от Mиpa, самовольно бросившему жизнь и осудившему самого себя на вечную ссылку (так Устроившему о нас и за нас, поскольку узы мои Он растерзал, лишив меня близких моих, с каким намерением – Он знает, – хотя и к горести для меня, однако же на пользу), – надлежало мне не принимать участия ни в чем ином, кроме того, что устрояет душу, очищает от скверны, причиненных ей злобою (прежних) деяний, и что умилостивляет Бога в том, в чем я прогневал Его, преступив заповеди Его и оправдания, и искать таким образом прощения грехов. Я же нерадиво расположенный к необходимому делу (ἔργον) по косности к добру, – простер ревность о деле постороннем (παρέργον). Но – да скажу нечто и в свое оправдание – я не по собственному побуждению предпринял этот труд. Друзья мои побуждали меня к сему, видя, что я имею досуг и говоря, что досуг должен быть употребляем на дело общеполезное и мне самому имеющее доставить от Бога воздаяние»². Каждое слово здесь говорит кажется о том, что пишущий – «не новый монах, а уже вполне освоившийся со своим положением старец, для которого самое первое дело – духовное созерцание и молитва, а интерес мирской жизнью, с которою у него уже порвана связь, – должен быть чужд ему.

Но если это так, то представляется весьма маловероятным дальнейшее заверение книги г. Красножена (аргумент 3-й): „Зонара несомненно жил и писал даже при Мануиле Коданине (1143–1180), так как в толкованиях на Синтагму церковных правил и в других сочинениях его встречаются указания на такие обстоятельства, который могут быть отнесены к определенным годам правления этого императора»³. Если Зонара и в начале царствования Иоанна Комнина высматривал опытным старцем-монахом (в своей хронике), то заверение, что он жил и писал даже при Мануиле Комнине делает необходимым приписать ему весьма исключительное долголетие.

Нам же думается, что в самих комментариях Зонары есть места, свидетельствующие, что он писал их не после хроники, а одновременно с нею, или даже ранее ее. С точки зрения Зонары правила церковные суть такое же откровение божественной мысли, как и священное писание, посему естественно предположить, что сделавшись монахом, Зонара на первых порах охотнее отдался изучению правил и составлению толкований к ним, чем составлению своей хроники 4. В своих комментариях Зонара довольно не редко указывает на разные явления церковной жизни своего времени: эти явления при помощи хроники его – можно удобно относить к царствованию Алексея Комнина и предшествовавших императоров. Например, в комментарии к 98-му правилу Трулльского собора Зонара говорить: «ныне обручение равносильно браку по силе новеллы императора, господина Алексея Комнина». Упоминаемая здесь новелла издана в 1 июля 1084 года. В толковании к 7-му правилу Неокесар. собора Зонара говорит: «видали мы и патриарха, и разных митрополитов, принимавших участие в брачном пире второбрачная императора». – О царствовании императора Никифора Вотаниата (1078) в хронике Зонары читаем следующее: «Когда у сего императора умерла супруга, многие девицы искали возможности выйти за него замуж и более всех – Зоя, дочь императора Дуки. Но он хотел жениться на бывшей императрицей Евдокии, или же на Марии, жене своего предшественника. Итак, он посылает к Евдокии, которая, говорят, не отказывалась от предложения, но против этого брака, как противозаконного, восстали некоторые монахи. Тогда он приводит императрицу Mapию – жену своего предшественника, отнюдь не меньше прегрешая, как если бы привел и Евдокию: ибо это было дерзким, бесстыдным прелюбодеянием, посему и совершивший благословение брака – этим самым уже сделался чужд священства». В толковании к 3-му прав. IV Всел. собора Зонара говорит: «и доныне это зло (устроение духовными лицами мирских дел) бывает и никто оного не пресекает: ни царь, ни патриарх, ни епископ. В пренебрежении оставляется толикое количество правил, и с лицами, подлежащими в силу этих правил извержению, вместе служат и имеют общение патриархи и епископы. В хронике Зонары мы находим следующая места, вполне оправдывающие это негодование Зонары на свое время: 1) «Сей император (Н. Вотаниат) – говорит Зонара – отчасти по преклонности лет, отчасти от природной тупости почти вовсе не касался дел управления, но призвал митрополита Сидского и ему поручил попечение об общественных делах»⁵. 2) „Император (Михаил Дука 1071) неспособный к управлению государством приставил к делам митрополита Сидского Иоанна – скопца, человека весьма деятельного». В толковании к 28 правилу IV Всел. собора Зонара говорит: выражете – «иметь равный преимущества» употреблено ради царской власти и синклита, хотя ныне первая перешла в тиранимо, а последний стеснен и потерял всякое значение». Если принять во внимание описание Зонары вступления на престол императора Алексея Комнина 1-го и первых шагов его деятельности, за тем краткую характеристику этого императора, которою оканчивается хроника Зонары: то, кажется, и сомнения не может возникнуть, что вышеозначенное νυν относится ко временам Алексия Комнина, и что, следов., комментарий Зонары к 28 прав. IV Всел. собора написан был в царствование императора Алекшя Комнина 1-го (т. о. до 1118 г.). Вступление на престол императора Алекия Комнина Зонара описывает так: „Овладев Константинополем дозволили своим полчищам обходиться с мирными гражданами так, как свойственно врагам отечества. Зло простерлось до кровопролития; девы, Богу посвященные, подверглись безвестно, замужние женщины – осквернению; украшения храмов божиих подверглись расхищению; непощажены были даже священные сосуды: не обузданно дерзновонные люди расхищали и их, и священные фиалы, наполненные бескровной жертвой, проливая святое на землю. Попадавшихся на встречу сенаторов стаскивали с лошадей, снимали с иных одежды и полунагими и пешими заставляли идти по улицам. И это продолжалось целый день публично и всенародно⁴⁴.... „овладев столицею и еще не вступив твердою ногою на трон (т. е. не венчавшись на царство) Комнины многое, постановлений Н. Вотаниатом по власти императора, уничтожили письменно, взмахом пера, тираннически (γράμματι βραχυσυλλάβῳ, τυραννικῶς)⁶. Как императора вообще, Зонара характеризует Алексея Комнина следующим образом: „Императору надлежит уважать справедливость, пещись о подданных и соблюдать древние обычаи и установлена. А он между тем более всего старался о том, чтобы изменять и отменять старые обычаи; имуществами государственными пользовался не как общими и публичными, а как своими, и себя почитал не управителем их, а собственником (οὐκ οἰκονομοv... ἀλλὰ δεσπότηv). императорские палаты считал и называл своим собственным домом. Сенаторов он неудостоивал чести по праву им принадлежащей, а напротив старался их унизить. Он и во всем не соблюдал правила справедливости, которой свойственно Suum cuique tribuere по заслугам. Напротив своим родственникам и некоторым слугам он жаловал общественный деньги целыми фурами и одарял их щедрыми годовыми доходами, так что они владели несметным богатством и содержали свиту, приличную не частным лицам, а императорам, и воздвигали здания величиною равные городам, а красотою не уступавшие императорским дворцам; прочим же из благородных он не оказывал подобающей чести, дабы не сказать более худшего, щадя сего мужа»⁷.

Но «благородный» Зонара не мог бы написать выше- приведенных слов в своем комментарии к 28 пров. IV Всел. собора, если бы писал ого в царствование Иоанна Комнина. Никита Хониат не менее Зонары строгий в своих характеристиках византийских императоров, говорит о нем следующее: «Иоанна и до сих пор (XIII в.) все прославляют хвалами и считают так сказать венцом всех царей; восседавших на византийском престоле из рода Камнинов. Но и по отношению ко многим из древних и лучших императоров можно сказать, что он с одними из них сравнялся, а других даже превзошел... Это был человек, который и царством управлял превосходно, и жил богоугодно... Как убийственную заразу он изгнал из царского дворца празднословие и чрезмерную роскошь в одежде и столе и желая, чтобы все домашние подражали ему он не переставал упражняться во всех видах воздержания»⁸. Вообще император Иоанн даже по отзыву Гиббона, столь далекого от всякой лести византийским императорам, в нравственном отношении был строг к самому себе и снисходителен к другим; он был целомудрен и воздержен; и даже Марк Аврелий философ но пренебрег бы его безискуственными доблестями, истекавшими из сердца, а не заимствованными от школь. Под властью такого монарха невинности нечего было опасаться, а для личных достоинств было открыто самое широкое поприще. Добродетели Иоанна были благотворны и ничем незапятнанны. Это был самый лучший и самый великий из Комнинов»⁹.

Но мог бы Зонара написать занимающего нас комментария и в царствовало императора Мануила Комнина: ибо хотя последний мало занимался государственными делами, был расточителен и сластолюбив, но тираном не был¹⁰.

Принимая во внимание представленный доселе данный, мы полагаем, что исторически более вероятно относить канонико-литературную деятельность Иоанна Зонары ко времени императора Алексия Комнина 1-го, нежели утверждать, что „Зонара жил и писал несомненно даже при Мануиле Комнине».

Еще одно замечание. Книга г. Красножена производит впечатление книги сухой, безжизненной и потому весьма скучной. Конечно, причина этого заключается в свойстве предмета исследования отчасти, а главным образом в характера ее как специально ученого наследования. Но нам кажется почтенным автором сделано некоторое опущение, в силу коего ученая сухость перевалила у него, как говорится, через край. Имеем в виду, говоря это, его характеристики личностей и комментаторских свойств Зонары, Аристина и Вальсамона. О каждом из сих лиц автор сообщает краткие биографические сведения, подробно характеризует комментаторские их приемы, указывает достоинства и недостатки. Эти биографии и эти характеристики документально – почти безукоризненны, во всяком случае верны, основательны.... но совершенно безжизненны. Биографии напоминают формулярные списки, а характеристики ученой деятельности – профессорскую аттестацию тружеников-схоластов. Зонара, Аристин, Вальсамон – не живые личности, а автоматическая фигуры, монстры, которые только и проявляют жизнь свою в том,. что пишут комментарии и отличаются одно от другого только степенью учености. Отсюда и произошло, что Аристин очень хорош, Зонара еще лучше а Вальсамон – верх совершенства. Не натурально это, да и но совсем верно. Почтенным авторами опущены, из виду: а, нравственный элемент в личности и деятельности описываемых им комментаторов и б, историческая живая обстановка, при которой они работали. Ведь это были в самом деле не схоласты, писавшие для того только, чтобы написать что-нибудь, а практическое деятели, влияние и даже весьма заметно на жизнь и самая их писательская деятельность так таки прямо и служила задачами их практической деятельности, их жизненными стремлениям.

Одних „комментариев“ не достаточно для полной характеристики Зонары: непременно нужно взять во внимание и его «хронику». Только эти два, вместе взятые произведения его дают материал достаточный для верной действительности, живой, точной его характеристики. В них Зонара выступает, как твердый, умный и, честный государственный деятель, политик, глубокий юрист, патриот, высоконравственный, благочестивый человек. Обаяние его высоконравственной личности – факт исторический засвидетельствовавший. Вальсамон не иначе относится к нему, как в самых восторженных выражениях: „благородный Зонара», „божественный Зонара». Греческий пидалион его одного только из средневековых толкователей называет „великим Зонарою». Это был один из немногих типов благородной но уже вымиравшей греческой нации.

С иными чертами нравственного и национального характера выступает в своих комментариях Вальсамон.

Этот „чистейший гражданин Константинополя» и „часть святейшего престола Константинопольского благо потребнейшая»¹¹ – как рекомендует он сам себя, весьма выразительно выдает себя представителем тех выродившихся греков, о которых в древней Руси сложилось типическое суждение: „льстиви суть греци».

Вальсамон в своих комментариях грубо льстил безграничному произволу византийских императоров в церковных делах; этот безграничный произвол он возвел даже в своего рода канонический принцип. Наталкиваясь на самые резкие противоречия между канонами и частными императорскими определениями и распоряжениями, Вальсамон без всякого стеснения говорить, что таковые распоряжения делаются императорами по данной им власти свыше. (Толков, к 12 пр. IV Всел. соб.). Что ж? Может быть Вальсамон жил в лучшую эпоху чем строгий Зонара? Может быть в его время престол Византии украшали императоры несравненно лучше, чем напр. Алексий I Комнин? Небольшая историческая справка дает, к сожалению, совершенно иной ответь. Вот, напр. каков был, по изображению Н. Хониата, император Андроник Комнин (1183–1185). „Сначала он приближается к престолу в качестве опекуна малолетнего императора Алексея, сына Мануила, и за тем преступлениями пролагаем путь к престолу. Андроник вкрался в доверие нерассудительного византийского народа и, вместе с этим доверием, похитила царскую корону. Одною из первых жертв его жестокости была императрица Мария, жена Мануила: тиран настолько был изобретателен, что мучил несчастную женщину пред смертью и заставил сына ее, малолетка Алексея, подписать смертный приговор матери. За нею следовала очередь ее беспомощного сына, не смотря на то, что Андроник торжественно клялся, что будет заботиться о благе малолетнего императора. Несчастного юношу задушили тетивой ночью и Андроник с презрением попирая труп ногами, приказал отрубить у него голову, представить ее себе и, отметив императорскою печатью, велел бросить голову в одно, а трупе в другое место. С юной женой Алексея, с которою этот последний вступил в брак лишь фиктивно, Андроник престарелый, сгорбившийся, износившийся, хилый не постыдился насильственно вступить в брак. Но странный этот брак не уцеломудрил Андроника… Часто оставлял он столицу и с толпою блудниц проводил время в уединенных местах; любил выбирать в этом случай поэтические природные пещеры в горах и прохладный рощи, и водил с собою любовниц, как петух – кур или козел – коз на пастбище. Негу и роскошь он любил подобно Сарданапалу, написавшему на своей могиле: „я имею только то, что я ел и студодействовал».... Вместе с тем Андроник отличался крайнею жестокостью: „День, когда он возвращался в Византию от своих безумных opгий, на островах Пропонтиды был самым несчастным днем. Казалось ни с чем другим возвращался он, как только с тем, чтобы губить и резать людей. Будучи до глубины души проникнуть жестокостью, этот человек считал погибшим тот день, когда он не ослепил кого-нибудь. Вообще Андроник походил на сфинкса, будучи отчасти зверем, украшенным все же лицом человеческим, не совсем он перестал быть человеком“¹².

Император Исаак Ангел (1185–1195), при котором Вальсамон находился в апогее своей славы, все время проводил в пиршествах. „Все мысли свои он погружал в опорожниваемые им блюда. Самыми обычными гостями за соломоновскими его обедами были некоторые испорченные монахи. Это были люди в насмешку над собой принявшие иноческий образ. Эти пиршества называли соломоновскими за то, что они представляли целые горы хлебов, царство зверей (по множеству мясных снедей), море рыб и океан вина. Иногда эти пиры сопровождались самыми дикими, варварскими развлечениями. Когда однажды пошла самая жаркая осада блюд во дворце, Исаак в виде веселого эпизода или в виде десерта приказал подать голову одного убитого возмутителя Враны: ее принесли с искаженным ртом, с закрывшимися глазами, бросили на пол, и, как мяч, начали дротиками перекидывать из стороны в сторону в разных направлениях.... Другие приятные занятая императора состояли в следующем: он увешивался разными одеждами, как корабль с галантерейными товарами, завивался, наряжался подобно павлину. Он не позволял себе надевать одного и того же платья дважды. Любя забавы и услаждаясь песнями нежной музы, император наполнил дворец шутами и карликами, раскрывал широко двери для всяких комедиантов и скоморохов. Все это сопровождалось пьянством и наглым сладострастием“.

Как и большая часть византийских императоров Исаак был религиозен и принимал самое близкое участие в делах церковного управления или точнее – и здесь проявлял свой произвол разве не много менее, чем в делах государственного управления. Из его деятельности в этой области историки указывают на какую то странную его любовь сменять патриархов; в течение своего кратковременного царствования он сменил следующих патриархов: Василия Коматира, Никиту Мунтона, Леонтия и наконец – правда по настоянию народа – Досифея. Все они, за исключением последнего, были люди достойные.

Что же могло Вальсамона побудить к лести таким императорам? Некоторым объяснением этого может служить, кажется, следующий рассказ Н. Хониата из жизни Исаака Ангела и Вальсамона: „Осрамив патриapxa Леонтия, Исаак решился разыграть целую драму и на вселенское предстоятельство возвести Иерусалимскаго патриapxa Досифея. Зная, что церковные каноны этого не дозволяют, император лукаво обратился к занимавшему в то время патриарший престол града Божия Великой Антиохии Феодору Вальсамону, знаменитейшему из всех тогдашних законоведов. В беседе с ним наедине, он притворился горюющим о том, будто церковь так оскудела в людях благочестивых и разумных, и монашеские доблести стали так редки и не заметны, что уже нет по-прежнему такого светила, которое бы как солнце имело постоянство в своем движении, или человека, который бы мог сесть у кормила священного престола – и твердою рукою направлять путь всего сонма верующих. Печально выставив на вид и другие подобные наблюдения, царь прибавил: „разве только ты, многосветлое светило, воссияешь на высоте сего патриаршего престола, направишь верно путь христианского народа и приведешь церкви и монастыри в надлежащее состоите; я бы и очень хотел перевести тебя из анйохийской церкви на сей вселенский и высокий престол, но удерживался только потому, что подобный перемещения издревле воспрещены канонами и считаются противоречащими церковным законоположениям. А если бы Феодор, как досконально изучивший законы и каноны, мог доказать, что такое перемещение как прежде когда-нибудь имело место, так может быть уместно и теперь, и сумел бы склонить на это мысли большинства, то он, царь, счел бы такое дело истинною находкою для себя и немедленно, без всяких разбирательств, распорядился бы его производством». Таким то образом подступил царь к Феодору Антиохийскому и тот кашель, что все это очень можно уладить. На другой же день начались собрания архиереев но разным священным палатам, соборы, розыскания о перемещениях; тотчас все было разрешено; последовало определите с изъявлением императорского соизволения и – Феодор Aнтиохийский по-прежнему остался антиохийским: на Константинопольскую кафедру был переведен с иepyсалимской Досифей при такой пышной и многолюдной процессы, что она не уступала царским триумфам, a apxиерей, омороченные и понапрасну нарушившие каноны, только разинули рты от изумления»¹³.

Как видно отсюда, Вальсамон превзошел ожидания Исаака Ангела, когда доказал, что нет отступления от канонов и там, где сам Исаак и все современники видели таковое отступление. Памятником такого рода законоистолковательной деятельности Вальсамона доселе остается „другое толкование“ его к 14 прав. Св. Апостолов.

Может быть более подробные исторические справки указали бы подобные же мотивы и источники и для иных толкование Вальсамона.

Н. Заозерский.

‘) Н. Хошата, Царств. Исаака Ангела, II, 4.