Замечательное издание. [Рец. на:] Павлов А. С., проф. Номоканон при Большом Требнике

Замечательное издание А. Павлова, Заслуженного профессора Императорского Московского Университета: Номоканон при Большом требнике Его История и тексты, греческий и славянских с объяснительными и критическим примечаниями. Новое от начала до конца переработанное издание. М, 1897 г. ц. 3 р

Помрачени (правила церковные) беаху прежь сего облаком мудрости элиньскаго языка: ныне же облисташа, рекше истолковани быша. (Слова митрополита Кирилла II на Владимирском соборе 1274 г.).

Достоверность и ясность закона – основные условия правосудия: без них оно шатко и неправомерно. Но насколько признание этого положения можно почитать всеобщим, настолько действительное состояние источников права, в особенности церковного, нередко свидетельствует об отсутствии этих именно свойств в законодательстве. Здесь основание всегдашней потребности искусства интерпретации и научно-исторического изучения права.

Названное издание замечательно как удовлетворение этой насущной потребности в области нашего церковного права, представляя в то же время блестящий результат долговременных ученых занятий почтенного издателя в области православной, греко-восточной церковной юриспруденции.

Подчеркиваем последние слова, дабы предупредить возможное заблуждение читателя, будто мы имеем дело с ученым произведением, значение которого ограничивается сферою отечественной науки. На самом деле это не так. Номоканон при большом требнике источник русского права только по названию; по происхождению же это – источник права греческой церкви, а по значению – источник права не только греческой и русской, но и всех югославянских церквей.

Названное издание удовлетворяет вследствие этого научной потребности не одной только отечественной юриспруденции, его значение несравненно шире: оно есть достояние целой науки Церковного права в обширнейшем ее объеме, т. е. включая сюда и западноевропейскую науку церковного права. Ибо памятники права греческой церкви и памятники византийского церковно-гражданского права в нынешнем веке сделались предметом усиленного изучения со стороны западной науки и она успела уже зачислить в свои ряды целую фалангу византологов-канонистов, труды которых с глубоким вниманием изучаются и в школах канонического права русской, греческой и югославянской. Имена Мортрейля, Бинера, Вассершлебена, Чижмана, Питры, Геймбахов, Цахариэ-фон Лингенталя и др. школам православного канонического права также хорошо знакомы, как и имена их отечественных канонистов.

Рассматриваемое ученое издание А. С. Павлова находится в органической связи с трудами перечисленных западных канонистов-византологов и в особенности с трудами Цахариэ-фон Лингенталя. В частности, оно органически связано с исследованием Лингенталя: Die Handbücher des geistlichen Rechts aus den Zeiten des untergehenden bizantinischen Reiches und der türkischen Herrschaft. (Руководства церковного права из времени упадка византийской империи и турецкого господства)¹. Здесь в ряду греческих канонических руководств нашел себе место и «Der von Pawloff herausgegebene Nomokanon» (Номоканон изданный Павловым)². Это был «Номоканон при Большом требнике», изд. 1872 г. Одесса, содержавший вместе со славянским текстом и греческий его оригинал, найденный нашим канонистом византологом. Памятник представляет собой, таким образом, необходимое звено в цепи Handbücher, которою соединялись источники византийского права с источниками права Греческой церкви позднейшего времени.

Но, не говоря уже об упомянутом выше очерке фон-Лингенталя, при всей ученой его основательности, все-таки очерке довольго контурном, и самим г. Павловым в первом издании его памятника не было выяснено в полноте значения его для истории права Греческой церкви. Не было выяснено – по той простой причине, что недоставало для этого материала, который нужно было еще усиленно разыскивать. Да и не в целях издания было тогда задаваться такою широкою задачею; тогда предлежала более скромная цель – разрешить вопрос о канонической достоверности статей памятника и об освещении текста их, нередко поистине «помраченных (для русского читателя) облаком мудрости эллинского языка».

В настоящем издании почтенный автор разрешил и эту широкую задачу сполна. Его поиски за греческим оригиналом нашего номоканона и его югославянскими переводами окончились тем, что доставили ему целые коллекции греческих, югославянских и русских списков памятника, давние возможность в точности установить время и место возникновения памятника, преемственное отношение списков его от XV по XVIII вв. и указать в них самые детальные варианты для объяснения вариантов славянского переводного текста.

Коллекция греческих списков памятника, собранного издателем, разделяется на две категории. Первая представляет первоначальную редакцию, с которой был сделан древнейший славянский перевод; вторая – позднейшую исправленную, по которой был при патриархе Никоне правлен прежний славянский перевод.

К первой категории принадлежат четыре списка: 1) Список Британского музея (Cod. Graec. Harleanus № 5548) средины XV в. 2) Список Тюбингенской Университетской библиотеки XV–ХVII (с сигнатурою М. 6. 25). 3) Список Библ. Св. Марка в Венеции – по нынешнему, каталогу № 8. Class. III–XVI в. 4) Принадлежащий самому издателю список XVII–ХVIII в.

Ко второй категории принадлежат два списка: 1) Список Оксфордской Бодлеевой Библ. из собрания, носящего название Codices graeci canoniciani № 24; XVII в. Фототипический снимок этого списка имеется в Библ. Новороссийского Университета; 2) Список, принадлежащий проф. А. А. Дмитревскому, – XVIII в.

Более богатая коллекция югославянских переводных текстов памятника и русских как печатных, так и рукописных находилась в распоряжении почтенного издателя. (Она обозначена в гл. 2-й).

Результатом глубокого сравнительного изучения текста списков этих коллекций явились два столбца издания, представляющие греческий и славянский тексты номоканона с тщательно отмеченными разночтениями и вербальными вариантами.

По тщательности и методу это издание памятника греко-славяно-русского церковного права д. быть поставлено в один ряд с изданиями памятников византийского права Цахартэ ф. Лингенталя, каковы «Πρόχειρος Νόμος», «Ecloga» и др.

Это – первая часть или сторона издательского труда г. Павлова; вторая – объяснительная к тексту примечания – представляет еще большую научную важность, по созданию самого почтенного издателя: «в этих примечаниях, – говорит он, – заключается центр научной тяжести всей нашей книги. За них главным образом мы и несем ответственность пред ученым миром и вообще пред всеми нашими читателями»³.

Эти объяснительные примечания (комментарии) содержать в себе все элементы ученой интерпретации: лингвистический, логический, исторический, канонико-догматический. В какой мере они действительно объясняют мысль и силу законов, содержащихся в памятнике в виде статей или правил, и в какой мере они потребны для этого, могут это доказать след. примеры:

Текст 147-го правила гласит: «священник аще сотворит клятву с латины или собор на епископа, или ино что за мирскую вину, или камения собрание да извержется по осмьдесятому (!) правилу еже в Халкидон святаго собора и по 34-му еже в Трулле, мирстие же да отлучатся». Вот правило! И для читателя, имеющего достаточное знакомство с греческими церковными правилами, оно – загадка, содержащая намеки на какие-то совершенно неизвестные церковно-бытовые черты греческого народа. Снесение с греческим текстом его объяснит только клятву с латины συνωμοσίαν μετα τίνων (а не λατίνων) да фантастическое 80-е (вместо 18) правило Халкидонского собора. Но что такое «собор на епископа» и в особенности «камения собрание (λίϑοσουρία, или λίϑοσωρεία)? – тут одно знакомство с канонами нимало не поможет. Но посмотрите, читатель, какие бытовые картинки скрывает этот – иероглиф – правило, освещенный комментарием: «(оно) указывает на довольно распространенный у новогреков обычай, – гов. г. Павлов, – совершать анафему какого-либо ненавистного народу лица посредством бросания камней в кучу с произнесением тех или других слов проклятия (ς̄ τὴν ψυχὴν τοῦ, ς̄ τὰ παιδία τοῦ и проч). Обряд народной анафемы так описан Пуквилем в его путешествии по Греции: «Чтобы совершить анафему, народ дает имя проклинаемого человека, какому-нибудь клочку земли, на который и бросает камни осуждения. Это делает каждый из присутствующих; потом и проходящие считают своею обязанностью присоединить сюда свой голос, так что на проклятом месте мало-помалу образуется груда камней. Последствием этой анафемы бывает то, что недруг народный по смерти делается вурколаком: тело его остается в могиле негниющим, а дети поражаются худобою. Я выслушал нисколько рассказов в этом роде от крестьян, которые в моем присутствии возобновили церемонно анафемы против ходжа-баши Патраса. Они проклинали его предков, его душу и потомство, воздвигая в куче голышей памятник своей мести. (Pouque- ville Voyage dans la Grece, t. III, p. 531. ed. 1820). О народном обычае кидать камни на могилы злых людей в знак тяготеющего над ними общего проклятия упоминает уже известный византийский писатель XII в. Евстафий, митрополит Солунский (Migne, Patrolog. graec. t. 136, p. 385, cap. 15). Нет сомнения, что первообразом этого символического побиения камнями была действительная казнь этого рода, каковой нередко подвергались на востоке еретики, колдуны и всякие народные лиходеи. Любопытные известия об этой казни и вместе указание на генетическую связь ее с позднейшим народным обычаем символически побивать злых людей камнями находим в сказании патриарха Фотия о еретиках павликианах, и анонимного греческого писателя XII в. – о Петре Кнафее, распространителе ересей в Армении и легендарном родоначальнике богомилов. По первому сказанию, некто Юст, убив камнем своего учителя и вождя павликиан Константина, побудил своим примером и остальных последователей epecиapxa наметать на его труп кучу камней (σωρὸν λίϑων), отчего и самая та местность получила название Σωρός (Montfaucon, Biblioth. Coislin, p. 360). По второму сказанию, Петр Кнафей, пытавшиеся распространить свою ересь и в Грузии, был побит камнями по приказанию тамошнего царя. Над убитым накидана была большая груда камней (λιϑοσωρεία). Но впоследствии, когда камни были разобраны, под ними, вместо человеческого трупа, оказался волк, и при том живой, который на глазах у всех выскочил из-под остатка камней и убежал в горы. Он то под именем Волкопетра и сделался апостолом богомилов⁴. Всего любопытнее в этой византийской легенде указание на богомильство, как на источник верования новогреков в вурколаков (или правильнее – в волкодлаков), в которых обращаются после своей смерти все злые люди, побитые камнями, или только символически подвергшиеся этой казни еще заживо. Примеры такой, т. е. символической казни, кроме выше приведенного по Пуквилю, находим в известии одного недавно изданного Сафою греческого хронографа о низложении Константинопольского патриарха Марка (ок. 1473 г.): его «подвергли анафеме, – гов. хронографы, – не только клирики, но и простой народ, бросая камни на городских улицах и площадях (Zάϑασ Μεσαιωνικὴ Βιβλιοϑήκη, t. VII, 581). Вот прямой пример того «собрания» или «метания» камней на епископа, о котором глухо упомянула настоящая статья Номоканона» ⁵.

Так, прибавим мы, вместо темного не интересного правила – при свете комментария возникает пред нами ряд живых картин церковно-бытовой жизни греческого народа.

Или вот еще комментарий к правилу 16-му:

Правило: Елицы волхвуют с цыганки (ἐις τὰς αἱγυπτίσσας), и елицы приводят волхва в дом свой… И аще хощеши ищи сказание сему широчайшее в Зонаре Иоанне глава 175.

Комментарий: «Цыганки эти всесветлые ворожеи и знахарки, называемые в нашем Номоканоне египтянками (Αἰγύπτισσαι), уже давно были известны византийцам под именем атинганок (Аϑίγχανοι). Их искусством не брезговали пользоваться сами императоры⁶. Церковные писатели, напр. Тимофей, пресвитер Константинопольский (VI в.) в своем известном сочинении: „о различии приходящих от ересей к благочестивой вере”, относили атинган к числу христианских еретиков, принимаемых в церковь чрез крещение⁷. Для них составлена была особая формула отречения от своих ересей, в которой они главным образом проклинали колдовство и астрологию ⁸. О цыганах и цыганках упоминают и толкователи церковных правил, именно – Вальсамон и Властарь (Σύντ. II. 445, 458; VI, 242), но не Зонара, на которого (в конце 16 статьи) ссылается наш Номоканон ⁹. Как теперь, так и прежде цыганки ворожили преимущественно на бобах и ячмене. Впроч. Властарь, на которого ссылается 17 статья Номоканона, говорит только о ворожбе ячменем (μετὰ κριϑῶν) и, согласно с 24 правилом Анкирского собора, определяет таким ворожеям епитимью на пять, а не шесть лет (Σύντ. VI, 358). Зонара упоминает еще о гадании на золе (ἄλλαι δὶ σποδιᾶ ἐπικύπτουσαι προμηνύονσί τινα μὲλλοντα Σύντ. IV, 232), но не объясняет, кем и как производилось это гадание ¹⁰.

Два представленных нами комментария из множества им подобных имеют, как и сами правила, ими объясняемые, интерес исторический. Но в ряду правил Номоканона есть немало и таких, которые вызывали у комментатора то интерпретацию догматико-каноническую с задачею – в точности выяснить догму действующего церковного права. Важность предмета и жизненное значение этих правил служили причиною того, что комментарии к ним представляли собою целые богословско-канонические трактаты, которые, вероятно, и будут приняты в руководство пастырской и церковно-судебной современной практики. Таковы в особенности комментарии к правилам 120 и 211-му.

Правило 120-е охраняет тайну исповеди, определяя церковное и уголовное наказание за нарушение ее духовником. Оно гласит так: Духовный отец, аще исповесть кому грех исповедавшегося, имать епитимью: три лета да есть празден, токмо да причащается в месяц единою и да творит на всяк день поклонов сто. Гражданский же закон глаголет ископати язык созади сицевому».

Это правило за исключением, конечно, последней части своей не утратило своей силы и до настоящего времени. Любопытный пример применения его Правительствующим Сенатом комментатор приводит из решений Кассационного Департамента не далее как за 1894 год (стр. 264) Неприкосновенность тайны исповеди гарантируется и в «правилах причта церковного» 1722 года, которыми постановлено: «открывающего в ссоре грехи сына своего духовного» лишать священства и предавать светскому суду «в телесное наказание по рассуждению дела» (прав. 9) (стр. 154). Но с другой стороны, наше законодательство делает и весьма ясные изъятья из этого общего закона для открытия на исповеди политических преступлений, для открытия тяжких грехов на исповеди ставленника пред посвящением и на исповеди монаха пред монастырским духовником. Разрешению этой коллизии законов и посвящен настоящий обширный комментарий. Как она разрешается? – отвечать на это мы не будем: потому что для этого пришлось бы перепечатывать весь комментарий (стр. 246–268), а он дов. обширен, т. е. обширнее всей настоящей статьи.

Комментарий к 211-му правилу еще обширнее: (стр. 373–400). По всесторонности исследования, богатству содержания и научному аппарату это целая диссертация. С научно-юридической точки зрения этот комментарий соединяет в себе интерпретационные элементы: грамматический, исторический и догматический.

Грамматический элемент интерпретации, занявший дов. видное место, потребовался для установления точного смысла начальных слов правила.

Полный славянский текст правила таков: Аще муж и жена крестят единому человеку дитя¹¹, повелевает¹² к тому не смеситися друг другу, понеже кумове вменяются. Аще ли совокупятся, имеют запрещенье лет 17 и метании по вся дни сто, сухоядуще среду и пяток: прощаяй же сих да будет проклят. Имея пред глазами только этот текст и особенно вариант его децоу, начальные слова правила можно понимать не только в смысле запрещения мужу и жене вместе воспринимать одно дитя от св. крещения, но и порознь разных детей одного и того же семейства. Так действительно и понимали некоторые епархиальные архиереи прошлого столетия, хотя св. Синод неоднократно и отвергал такое толкование ¹³. С изданием греческого текста, казалось бы, такому разногласию в толковании смысла правила должен был наступить конец, ибо в начале правила он гласит так: Ἐὰν ἀνδρόγυνον βαπτίσουν καὶ οἱ δύο ἑνὸς ἀνϑρώπου παιδίον ορίζομεν и т. д. (т. e. если муж и жена оба крестят одного человека дитя, определяем и т. д.): значит и сомнений, по-видимому, не могло возникать относительно совместного восприимничества супругов при крещении одного младенца. Но на деле оказалось не то. Нашелся возражатель (в лице проф. И. Бердникова), которому и нужно было разъяснять, что δύο с членом всегда означает оба и прочий облак мудрости эллинского языка. (См. стр. 375–383).

Если раскрытие точного смысла – дело не неважное и для разумения литературного памятника, то для разумения закона оно весьма важно. Убедительную, хотя и весьма тяжелую, иллюстрацию этого показания представляет исторический элемент комментария, а именно:

Неверно (как г. Бердников) толкуя это правило, Ростовский митрополит Арсений Мацеевич в 1745 году развел с женой попа своей епархии села Еремейцева, Афанасия Матвеева, лишил его сана и заключил супругов (имевших уже детей) в монастыри за то, что они воспринимали порознь в одном семействе двух младенцев-близнецов (поп с солдаткой, попадья с крестьянином)... Разлученные супруги подали в Синод апелляционную жалобу. Дело эго в связи с другими подобными о Тарском протопопе Иване Зуеве, благодаря сильным пререканиям, возникшим между синодальными членами, тянулось около 7-ми лет, пока не было решено двумя Высочайшими указами 20 сент. и 21 ноября 1752 г. (в пользу разлученных). В том же смысле и на основании того же Высочайшего указа 21 ноября 1752 г. решено дело о трех супружеских парах, воспринимавших детей в трех разных семействах и «удержанных от дальнейшего сожития Тобольским митрополитом Сильвестром... Но и теперь не все епархиальные архиереи отказались от воззрения на обязательную силу 211-й статьи Номоканона. По крайней мере, Арсений Мацеевич не далее как через два года по получении Синодского указа о попе Афанасии Матвееве снова доносил Синоду о своих распоряжениях по такому же точно случаю. «По силе правила, – писал он, – о духовном родстве в Московском Требнике 211-го, дьячка Ивана Никитина с женою его надлежит от сожития разлучить, которых я разлучил и определил, и дьячку быть в монастыре. Уничтожать бо такового правила не дерзаю потому ово, яко оно прещение преужасное в себе заключает.... ово, яко оно есть в церкви нашей предревнее, с которым требник Московский как до Синода, так и за Синод даже до ныне печатается во всенародное известие, и проч.» ¹⁴

Каково же однако каноническое достоинство этого правила, заключающего в себе столь «преужасное прещение»?

Выяснив с обычною обстоятельностью историческое происхождение его и указав на то, что в Греческой церкви оно не имело никакого значенья, комментатор был, конечно, вправе высказать о нем такое заключение: «И такое то правило в продолжение не одного столетия действовало у нас с сокрушительною силою на счастие многих и многих супружеств и семейств!»¹⁵

Научная интерпретация статей Номоканона, «помраченных облаком мудрости эллинского языка», есть только одна сторона рассматриваемого издания. Другая, весьма важная, есть решение вопроса о происхождении целого Номоканона и о канонической достоверности отдельных статей его; ибо многие из последних издавна возбуждали сомнение в этом отношении.

Так еще в 1730 г. Св. Синод высказал следующее, неоднократно потом повторявшееся сомнение относительно 211 правила Номоканона: «а что в требнике напечатан Номоканона пункт 211-й: аще муж и жена крестят.... и тот пункт весьма сумнителен потому, что от кого изложен и в которые лета, того не напечатано и весьма неизвестно». В 1744 году возникло формальное дело об «освидетельствовании (сравнении) всего Номоканона с правилами св. Апостол и богоносных отец и его исправлении, в чем будет подлежательно». Назначены были особые лица для этого дела, одно из которых – Гавриил Архиепископ С.-Петербургский представил выписку о неисправностях Номоканона в виде «книжицы». Но она не имела никакого значения и совершенно затерялась. Совершенно бесплодны были и попытки Св. Синода разыскать греческий оригинал Номоканона и разрешить вопрос, когда и кем в первый раз переведен Номоканон на славянский язык. Так, указом 22 июня 1745 года Св. Синод предписал Московской типографии отыскать там греческий список Номоканона и выслать его для случающихся справок без замедления. Типография прислала какой-то греческий рукописный Номоканон на 191-м листе, но, верно, эта рукопись была совсем другого содержания; по крайней мере, в сентябре того же года к ней снова было послано требование об отыскании славянского письменного оригинала великого Требника с Номоканоном и об учинении точной справки о том, кем, когда, где и с какой греческой книги переведен Требник с Номоканоном и налицо ли эта греческая книга?

Типография отвечала, что за бывшим в Москве 22 августа 1658 г. пожаром подлинного известия (по означенным вопросам) не явилось... Не получив отсюда подлинных известий о происхождении Номоканона, Св. Синод обратился за этими известиями к Киевскому митрополиту Рафаилу и к Печерской лавре. Вопрос поставлен был так: «Номоканон или Законоправильник с греческого на российский диалект где, и кем, и когда переведен, и где первые на том Диалекте издания и по чьему благословению и повелению? И есть ли какие в оной кафедре (т. е. в Софийском соборе) и Киевопечерской лавры библиотеке на эллиногреческом или просто на греческом диалекте печатанные или письменные номоканоны? И буде есть, то для освидетельствования в неких сумнительствах с переводом российским прислать оные в Св. Синод токмо на время, которые по освидетельствовании паки в свои места имеют быть возвращены». Лавра отвечала, что «за сгорением в 1718 году всей монастырской библиотеки означенных номоканонов на эллиногреческом диалекте ни печатных, ни письменных, не сыскалось». Митрополит доносил также, что несмотря на самые тщательные розыскания, производившиеся во исполнение синодального указа, во всех киевских церковных и монастырских библиотеках, не найдено ни подлинных известий о первоначальном издании номоканона, ни греческих, печатных или рукописных экземпляров его... Тем и кончились раз и навсегда официальные розыски того и другого.¹⁶

В рассматриваемом издании А. С. Павлова все эти вопросы о происхождении греческого и славянского текста Номоканона и о каноническом достоинстве и достоверности отдельных статей его разрешены с полной научною основательностью.

Не требуется разъяснять, какой драгоценный дар русской церкви приносится этим изданием.

Н. Заозерский