Жизнеописание протоиерея Понтия Рупышева

Изучающие богословие есть зрители жизни, подвизающиеся есть ученики ее, святые или облагодатствованные есть творцы ее.

В небольшом уездном городке Ошмяны ¹ Виленской губернии в 1877 году, 5 августа [даты в тексте «Жизнеописания» приводятся по старому стилю. – Ред.], в семье надворного советника Петра Виссарионовича Рупышева ² и жены его Александры Даниловны родился третий сын.

Ребенок родился семимесячным и был так слаб, что врач сказал, что ему жизни только несколько часов. Местный протоиерей о. Даниил Петровский, отец Александры Даниловны Рупышевой, поспешил крестить своего внука и нарек ему имя Понтий, которое выпадало в этот день по святцам. Родителям имя было безразлично, так как думали, что ребенок не выживет. При крещении маленький Поня издал первый после своего рождения звук, и это был крик к жизни, а не к смерти. И на удивление всем ребенок не умер, а остался жить. Так начался земной путь будущего избранника Божия.

Детство маленького Понтия было печально, рос он ребенком хилым и болезненным. Когда ему было шесть лет, умерла мать и воспитание Понтия и его двух братьев и новорожденной сестры перешло в руки тетки, которая мало понимала в воспитании детей. И особенно горько приходилось кроткому Понтию. Старший брат Павел отличался гордым характером и не давал себя наказывать, если и был виноват, таким же был и второй брат Петр, и все вины и наказания сыпались на тихого Понтия, который всегда был невиновен, но терпел все за своих братьев, за их проказы. Тетка секла его в назидание братьям, и мальчик выносил это покорно, и даже его душа никогда не озлоблялась. Отец не мог заступиться за сына, так как, занятый службой, не входил в воспитание детей, да и любил он больше двух других сыновей, а не слабого и болезненного Понтия. Скоро жизнь заставила Петра Виссарионовича жениться вторично, так как вдовцу с детьми было трудно. Через три года после смерти матери воспитание Понтия перешло в руки мачехи, которая по-своему любила его, но все же не могла заменить мать.

Петр Виссарионович был переведен в город Вильно ³, где получил место столоначальника Виленского учебного округа, и Понтий с братьями поступили в Виленскую первую правительственную гимназию ⁴. Учился Понтий хорошо, хотя учение давалось с трудом из-за слабого здоровья и постоянной головной боли. Товарищей Понтий сторонился и резко отличался от них по своему характеру. Его часто обижали и смеялись над ним, но мальчик оставался все таким же кротким и самоуглубленным.

В 1893 году Господь пленил его сердце и все его существо благодатию Святого Духа, и с такой силой, что юный Понтий дал горячее обещание посвятить себя всецело служению Богу всеми своими силами. Это рождение духом произошло на уроке Закона Божия. С этого дня Понтий еще глубже ушел в свой внутренний мир и стал жить благодатной жизнью, которая была совершенно непонятна для окружающих, а также и для его родных. В том же году ему было видение во сне: солнцезрачная Божия Матерь с Младенцем на руках. Видение указывало на слепоту современных христиан и на предназначение Понтия привести в этом крае многих неверных ко Христу. После всего этого у Понтия появилось сильное желание поступить в монастырь, но отец и слышать об этом не хотел, разбранил его и не позволил бросить учение. Понтий покорился воле отца, не оставляя своего желания. Он вел строгий образ жизни в миру, знал только учение и посещал церковные богослужения. В обществе его в шутку называли подвижником и находили, что он очень похож наружностью на св. Иоанна Предтечу.

В 1895 году, по окончании Виленской гимназии, Понтий Петрович поступил на юридический факультет Московского университета. В Москве он жил со своим старшим братом Павлом и, будучи студентом, не изменил свой строгий образ жизни. Товарищи студенты, а особенно брат, подсмеивались над ним, но побаивались его, и в его присутствии никто не смел выразиться неуважительно о Господе и о святыне.

В первый же год учения Понтий Петрович осенью сильно заболел длительным воспалением брюшины с осложнением. Нужна была операция. Доктора открыто сказали Понтию Петровичу, что девяносто девять человек из ста умирают под ножом во время операции. Понтий Петрович поехал повидаться со своими родными; отец уже вышел по болезни в отставку, жил в Великом Устюге и в то время болел водянкой. Осенью была сделана операция, и Понтий Петрович силою Божией перенес ее благополучно, но учение продолжать не мог, так как тело после операции стало совершенно безжизненно и не принимало никакой пищи. Врачи сказали, что сделали все, что могли, и отпустили Понтия Петровича из клиники со словами: «Пусть природа и молодость борются сами со смертью». Но что молодость могла сделать с мертвым телом? Как всегда, Понтий Петрович обратился с горячей молитвой ко Господу, чтобы Он его воскресил. И почувствовал после молитвы, как его тело начало согреваться (а до того времени оно было холодное как лед) и потекла жизнь по всем членам. Это чудо произошло на Садовой в Москве. С этого дня Понтий Петрович понемногу стал принимать пищу. Покинув Москву, он поехал в Великий Устюг, где у него из-за слабости тела образовалась общая водянка. Стремление к монашеству не покидало юного подвижника, и он просил опять благословения у отца, но отец не дал его, а сказал, что может идти в священники.

В 1896 году Понтий Петрович учительствовал около Великого Устюга, а после смерти отца поступил в псаломщики в город Лальск ⁵, чтобы помочь мачехе. В это время Господь открыл у него дар проповедничества. Раз, во время богослужения, настоятель собора вышел из алтаря и, обратясь к Понтию Петровичу, попросил его сказать вместо него проповедь. Псаломщик смутился, но не отказался. Когда пришло время говорить проповедь, Понтий Петрович, призвав имя Божие, вышел на середину солеи и начал говорить. От волнения он никого не видел. Его смущало, что тихий голос не будет слышен в таком большом соборе. Но при первых словах своей проповеди он так вдохновился, что и не заметил, что произошло кругом. Настала такая тишина, что его слабый голос был слышен всем, все слушали с напряжением и многие плакали. Окончив проповедь, Понтий Петрович ушел на клирос смущенный, так как не ожидал, что его слова произведут такое сильное действие на молящихся. После богослужения настоятель поздравил его с даром проповедничества, и с этого дня псаломщик стал произносить проповеди вместо настоятеля во все праздники. Понтий Петрович был третьим псаломщиком в соборе ⁶, и все они несли клиросное послушание по очереди. Когда бывала его очередь, то молящихся было всегда больше: у Понтия Петровича был приятный и молитвенный голос, и чтение было со смыслом, так как он сам уходил глубоко в молитву во время канонов. В те дни, когда Понтий Петрович произносил проповедь, храм бывал переполнен. К нему стали обращаться и священники из других храмов, прося написать проповедь для них.

Но недолго пробыл Понтий Петрович псаломщиком. Несмотря на хорошее место, сам отказался от службы; причиной была дочь настоятеля, которая горячо полюбила молодого псаломщика.

К Понтию Петровичу всегда и всюду, где он появлялся, неудержимо влеклись женские сердца. Его личность пленяла их, и много хлопот причиняли ему те девушки, которые отдавали свои сердца юному подвижнику. Но его сердце было всецело во власти Господа, и никакая земная любовь и привязанность не касались его души. Понтий Петрович дружески и сердечно относился к полюбившей его девушке и всеми силами старался любовь, которая была обращена на него, обратить на Христа. Часто ему это удавалось, но часто на него и гневались за отверженную любовь. Когда Понтий Петрович заметил, что дочь настоятеля его полюбила и отец ее открыто стал предлагать второе место священника в соборе, то покинул Лальск.

Мысль о монашестве не оставляет его, и в 1897 году в Великом Устюге он обратился за благословением к епископу Антонию ⁷. Но владыка не дал благословения идти в монастырь, а предложил священство. Во время разговора с епископом о пастырстве Понтию Петровичу было видение Святой Троицы, и Бог Отец, наклонясь, протягивал руки с любовию к нему, как бы призывая его к пастырству. Понтий Петрович был сильно потрясен, но не сказал о своем видении епископу, а в душе отказался идти теперь в монахи, боясь преступить волю покойного отца и волю епископа. В видении он узрел Промысел Божий быть ему пастырем, но счел себя недостойным принять этот сан сейчас.

Прошло два года, за это время Понтий Петрович посетил много русских монастырей и подвижников, и всюду Господь указывал на молодого студента как на Своего избранника. Средств не было, и Понтий Петрович, несмотря на свое слабое здоровье, особенно после операции, совершал свое паломничество пешком по многу верст, а иногда Бог посылал добрых людей, которые помогали ему и возили на свой счет. Где только юный подвижник не побывал! И в Лавре у преподобного Сергия Радонежского, и у Серафима Саровского, и в Угрешском монастыре и скиту ⁸. Промысл Божий не давал указания Понтию Петровичу на отдачу себя в послушание кому-либо, что ему и было сказано о. Венедиктом, подвижником Соловецкого монастыря того времени. Отец Венедикт сказал, что он будет управлять сам собою, а другой подвижник о. Илья сказал, что он пойдет по стопам Зосимы и Савватия, и посоветовал ему пожить на Соловках. Понтий Петрович побывал послушником в Оптиной Пустыни, но короткое время, так как заболел водянкой ног, и они ему отказали. С трудом добрался Понтий Петрович до о. Варнавы в Гефсиманский скит ⁹, где и получил у него в келье исцеление больных ног. И о. Варнава уговаривал его поступить в монастырь, но Промысл Божий вел Своего избранника к пастырству.

Современные подвижники видели в молодом человеке своего собрата по духу. Батюшка вспоминал: «Когда я в 1898 году в июне был в Оптиной Пустыни Калужской губернии и, придя в домик старца Иосифа ¹⁰, стал в передней у дверей дожидаться его благословения, а народу было очень много, так что в передней было оттого тесно, – то его келейник о. Анатолий ¹¹, впоследствии старец и духовник Пустыни, выйдя из келии о. Иосифа, подошел ко мне через толпу людей и поцеловал мне руку. Когда ожидавшие совета и благословения о. Иосифа были допущены в его приемную и стали по очереди подходить к нему, то подошел среди них и я. Тогда о. Иосиф сперва обернулся к иконам (а стоял он спиной к ним и лицом к двери), а потом опять к людям, и, в частности, ко мне, и с веселым видом благословил меня широким крестом, как только могла рука его в своем размахе захватить воздух. Думаю, что такое благословение – знак великого креста для меня в жизни, но и благодати Божией».

После этой поездки здоровье Понтия Петровича окрепло, и он поступил на историко-филологический факультет в Петербурге. Но душа молодого студента не удовлетворялась сухой светской наукой, а сердце все настойчивее требовало отдать свою жизнь и силы на служение Богу. И Понтий Петрович начал, еще будучи студентом, готовиться к экзамену богословских наук, который и сдал блестяще при Виленской Духовной семинарии.

В 1901 году, 2 ноября, Понтий Петрович вступил в брак с Зинаидой Степановной Дамаскиной, и был назначен преосвященным Иувеналием Виленским ¹² на должность священника Свято-Мариинской церкви в уездный городок Вилейку, а 23 ноября в городе Вильно был посвящен во священники викарным епископом Михаилом Ковенским ¹³. Так вступил Понтий Петрович на путь пастырства, исполнив свое заветное желание всего себя отдать Богу. И с первых своих шагов молодой о. Понтий стал деятельно и ревностно отдавать все свои силы и любовь Господу и ближним. Первый приход был бедный, и жить было трудно, но о. Понтий не искал богатства. Сам он ничего не имел, только одну корзину с вещами и молодую жену. С Божией помощью, устроившись на квартире, о. Понтий начал энергично входить в жизнь своего прихода. Он состоял законоучителем трех школ, и работы было много.

К своим прихожанам о. Понтий относился с любовью, но и строго; сам обходил хаты, дарил иконы и крестики, у кого не было, входил во все нужды своего прихода, но требовал от верующих полного исполнения уставов Святой Церкви. Строго наблюдал благолепие в храме, не позволяя разговоров во время богослужений, не принимал нетрезвых кумов, не шел венчать, когда были пьяные на свадьбе, не допускал до Святого Причастия тех, кто незаконно сожительствовал – до тех пор, пока не давали обещания порвать незаконную связь или не вступали в законный брак. Твердым своим отношением, терпением и любовью о. Понтий достиг того, что впоследствии прихожане подчинились требованиям своего молодого священника, полюбили его и его богослужения, стали меньше пить и так доверяли ему, что приходили к нему на суд в своих распрях, и, как батюшка рассудит, так спор и решали, и другого суда не признавали. Сначала за строгость о. Понтия и прихожане на него восстали, но батюшка не уступал и продолжал строго относиться к ним. Приход распался на два лагеря: одни скоро оценили своего батюшку и полюбили его, а другие враждебно относились, да так, что даже бросали в него камнями. Но Господь скоро стал на защиту Своего пастыря, грозно наказуя прихожан, которые были дерзки к батюшке или же обманывали его.

Образ жизни вновь прибывшего молодого священника не понравился окружающему духовенству. Он своей жизнью нарушал их традиции, и все заволновались. Пробовали уговаривать о. Понтия жить и поступать, как все, но о. Понтий выслушал и сказал, что будет поступать по правде Божией и по совести. С этого дня духовенство стало недоброжелательно относиться к отцу Понтию, называя его неуживчивым человеком.

С первых дней своего пастырства о. Понтий был бессребреник и остался им до самой своей смерти. За требы платы не назначал, давали, кто сколько мог и кто сколько хотел. Недобросовестные люди этим пользовались, но батюшка никогда их не корил. Но любящих своего молодого священника было больше, и батюшка, по милости Божией, не нуждался, так как жил скромно. Неприязнь к батюшке со стороны духовенства не утихала, и даже пошли ложные доносы к архиепископу Никандру ¹⁴. Но владыка скоро оценил о. Понтия, который так резко выделялся из среды всего духовенства, и полюбил его.

В 1905 году владыка предложил батюшке место законоучителя в Бобруйской мужской гимназии, куда он и был назначен управляющим виленского учебного округа. Одновременно батюшка состоял преподавателем русского языка и математики и классным наставником в младших классах. По освобождении от преподавания светских наук в мужской гимназии тем же управляющим батюшка одновременно был назначен законоучителем Бобруйской женской гимназии и еще состоял на должности в бобруйской тюремной Свято-Николаевской церкви. Работы было очень много, а батюшка всегда страдал головными болями, но все свои обязанности исполнял, и был горячо любим учениками и ученицами. Учебный округ оценил деятельность о. Понтия, особенно его благотворное и сильное нравственное влияние на молодежь. В 1909 году батюшка участвовал во Всероссийском съезде законоучителей светских средних учебных заведений в Петербурге и в этом же году был назначен попечителем и законоучителем Могилевских губернских реального училища и мужской гимназии. После 1905 года нравы учащейся молодежи в Могилеве до того пали, что начали искать человека с сильным влиянием, чтобы он мог подействовать на учеников, так как никого они не хотели слушать. Выбор округа пал на о. Понтия. Батюшка не хотел уезжать из Бобруйска, но в округе настояли, говоря, что только о. Понтий может им помочь перевоспитать молодежь. Батюшка согласился и оправдал ожидания и надежды учебного округа. Однако здесь произошла неприятность с Могилевским владыкой. Преосвященный Стефан ¹⁵ был против назначения батюшки и хотел его удалить из гимназии, чтобы освободить место для своего брата. Учебный округ восстал против владыки, так как видел всю несправедливость его к о. Понтию. Начали уговаривать батюшку написать прошение в округ, а там обещали, что его поддержат и не станут на сторону владыки, так как всем было ясно, кто прав. Учебный округ боялся потерять такого редкого законоучителя и пастыря и торопил батюшку скорее поднять дело. Но батюшка отказался, сказав, что, оправдав себя и доказав свою правоту, он бросит тень на своего архипастыря, чего ему совесть не позволяет сделать. И, поблагодарив учебный округ за доверие и хорошее отношение, уехал из Могилева в Петербург ¹⁶ к теще, так как не хотел оставаться в епархии епископа Стефана, хотя и сам не знал, как будет дальше жить. Душа батюшки была сильно удручена всем происшедшим в Могилеве, а там на него посмотрели как на чудака, что он не хотел доказать всю несправедливость владыки и бросил такое хорошее место. Но правда Божия, а не человеческая победила, и батюшка не поднял руки на своего епископа. Господь скоро наказал несправедливого владыку – преосвященный Стефан умер почти скоропостижно от карбункула на шее. Так Господь сотворил скорый суд, заступившись за Своего верного пастыря, и помог ему устроиться в дальнейшей жизни.

В 1911 году в июле месяце батюшка был назначен протопресвитером Российского военного и морского духовенства ¹⁷ флагманским священником 2-й минной дивизии Балтийского флота. Место было хорошее, получить его было трудно и с протекцией, и все говорили, что у о. Понтия есть сильная «рука». Никто не знал, что у о. Понтия нет никого, что одна Рука Божия, Которая действительно сильнее всех, помогала ему.

В 1915 году командующим флотом батюшка был назначен штабным священником отряда его транспортов ¹⁸.

С детских лет о. Понтий очень любил и почитал о. Иоанна Кронштадтского. Первая его встреча с ним была, когда о. Иоанн посетил Вильно 4 октября 1893 года. Батюшка тогда был еще гимназистом. Можно себе представить, что произошло с юным Понтием, когда он узнал о проезде великого пастыря через Вильно. Целый день он только и бегал по городу с горячим желанием увидеть о. Иоанна и получить благословение. Но желание его казалось неосуществимым. Всюду, куда ни приезжал о. Иоанн, собирались толпы народа. Не только пробраться к нему было невозможно, но даже посмотреть на него издали не удавалось Понтию из-за его малого роста. Отчаяние охватило его душу, были забыты и еда, и отдых. И счастье, наконец, улыбнулось ему. Понтий узнал, что о. Иоанн поехал на Антаколь, и бросился со всех ног туда. Понтий бежал через Телятник, улицы были пустынны, так как весь народ ожидал о. Иоанна на Завальной улице, куда он должен был прибыть с Антаколя к больному ребенку. Добежав до калитки Телятника, которая выходила на Набережную, с замиранием сердца Понтий увидел приближающийся экипаж. Сорвав фуражку с головы, Понтий стоял и с отчаянием смотрел на быстро бегущих лошадей, и... о счастье! Приближаясь к калитке, у которой стоял Понтий, лошади замедлили ход. Отец Иоанн быстро повернулся в его сторону лицом и, немного приподнявшись с сиденья, сняв шляпу, поклонился поясным поклоном юному гимназисту. От счастья, что, наконец, он увидел горячо любимого пастыря, Понтий и не сообразил, что это приветствие о. Иоанна относилось к нему, и растерянно начал оглядываться кругом, а когда увидел, что кругом не было ни одного человека, то понял, что это ему кланялся о. Иоанн. Бурная радость охватила все его существо, и он опять бросился бежать в ту сторону, куда скрылся экипаж. На вокзале перед отъездом о. Иоанна Понтию удалось пробраться в зал, где о. Иоанн благословлял духовенство и почетных лиц, и тоже получить благословение. И тут о. Иоанн отнесся к нему со вниманием и лаской. От духовного взора о. Иоанна не была скрыта будущая жизнь скромного юноши, великий жизненный крест ради Христа, который возлагался на него Господом. Будучи студентом, о. Понтий ездил к нему за помощью и, став пастырем, тоже обращался к о. Иоанну и один, и с женой.

В 1906 году, когда батюшка был законоучителем в Бобруйске, ему предстояла операция: частые головные боли истощали его слабое здоровье и мешали занятиям. Доктора сказали, что только операция может избавить от них. Нужно было выпилить часть лобной кости у переносицы и удалить нагноение, которое и причиняло такую боль. Батюшка поехал к о. Иоанну и при свидании сказал об операции. Отец Иоанн махнул рукой и воскликнул: «Ах, эти доктора! Не давай себя уродовать». Быстро подошел к батюшке и потер ему переносицу пальцем со словами: «Не давай, не давай себя уродовать». Батюшка почувствовал, что вся тяжесть, которая была у него в голове, точно упала в ноги и голове стало легче. Операция была больше не нужна. Батюшка неоднократно сослужил о. Иоанну в Андреевском соборе ¹⁹, и о. Иоанн оказывал всегда особое внимание молодому священнику при всех обстоятельствах. Подолгу сидел у него в номере, удалив из него публику, которая всегда и всюду за ним следовала. Раз, после богослужения в Иоанновском монастыре ²⁰, все были приглашены игуменией на чай, в том числе и батюшка. Было много заслуженных и почтенных представителей духовенства. Когда пришли в столовую, батюшка скромно стал в сторонку, высматривая, где бы ему устроиться отдохнуть, и выбрал небольшой столик в стороне. Но не успел он сесть, как подошла монахиня и сказала, что его просит о. Иоанн. Батюшка подошел к большому столу, за которым уже сидел на почетном месте о. Иоанн; все остальные стояли в ожидании. Отец Иоанн ласково показал рукой батюшке место справа около себя и сам начал усердно его угощать и поить чаем. Все заняли свои места, с завистью поглядывая на приезжего молодого священника. По просьбе батюшки о. Иоанн подарил ему, сняв его с себя, свой подрясник, который носил уже шесть лет и никому не хотел отдавать. Отец Иоанн видел в батюшке своего собрата по духу. Недаром он однажды крепко поцеловал батюшку, сказав: «Ты мой друг, ты мой брат!»

В 1916 году о. Понтий был назначен флагманским священником минной дивизии флота и священником церкви Гельсингфорсского морского госпиталя. Семья батюшки жила в Гельсингфорсе, а сам он ходил по морю и был в нескольких боях с немцами ²¹.

В Гельсингфорсе в 1917 году батюшку и застала вспыхнувшая революция. Настали страшные события, когда моряки кроваво расправлялись с офицерскими чинами. Отца Понтия не трогали, и он свободно шел по пустынным улицам города в церковь совершать богослужения. Моряки ходили ватагами пьяные, но давали дорогу молчаливо идущему пастырю. Таково было влияние батюшки на бывших своих духовных чад, что никто не решался поднять на него руку. Отец Понтий понимал, что долго так продолжаться не будет, и уехал со своей семьей в Петроград, где был назначен настоятелем Спасской церкви Походной петроградской канцелярии ²².

Тяжелая жизнь и голод подрывали силы батюшки, который отдавал все скудное пропитание своим детям, отказывая себе во всем. Батюшке удалось устроиться при госпитале и поддерживать свою семью. В 1919 году, 4 июля, батюшке пришлось покинуть Петроград, так как ему грозил расстрел из-за ложного доноса. Его предупредили об этом добрые люди в госпитале, и батюшка зашел домой попрощаться с женою и детьми. Это было их последнее свидание ²³. Батюшка ушел из дома без вещей и денег, вручая себя только в руки Божии. Он решил пробраться в Двинск.

Все это путешествие было сплошное чудо Божие. Однажды батюшка ехал по железной дороге без бумаг, а это было равносильно смерти, так как на каждой остановке проверяли документы. В поезд попасть помог кондуктор, который дал место в кондукторском отделении, где были и другие пассажиры. И вот настала роковая минута, послышался шум в коридоре, и двери с шумом распахнулись. Вошло несколько чекистов, вооруженных с ног до головы. Короткая фраза: «Ваши документы, товарищи», – заставила всех вздрогнуть, и дрожащие руки потянулись в карманы. Батюшка не шелохнулся: ему нечего было доставать из кармана. Он опустил голову и весь углубился в молитву, вручая себя воле Божией. И Господь покрыл Своего избранника: чекисты точно не видели батюшки, брали у соседей документы, протягивали руки мимо батюшки, точно это было пустое место, и когда они, кончив проверку, вышли, стукнув дверью, батюшка очнулся от молитвы и был поражен гробовой тишиной, которая была кругом. Отец Понтий поднял глаза и увидел, что все смотрят на него с изумлением, а кондуктор только сказал: «Ну и счастливый же вы, батюшка!» Так Господь ослепил очи чекистов, которые не тронули батюшки.

Отец Понтий добрался до Двинска. Преосвященный Иннокентий, епископ Витебский и Полоцкий назначил его священником двинского Александро-Невского собора ²⁴. Тяжелая была жизнь в г. Двинске, который находился постоянно под обстрелом красных и белых; жители терпели голод, много было убито и ранено мирных обывателей. Настроение было подавленное, особенно у православных. После расстрела последнего священника красными никто не хотел ехать туда, и только о. Понтий принял назначение и ревностно принялся служить ближним. Тяжело было и у батюшки на душе, семье он мало чем мог помочь, так как сам ничего не имел. Отец Понтий просил владыку дать ему приход в деревне, чтобы хоть чем-нибудь облегчить состояние своего семейства, но владыка не пустил его из Двинска, и батюшка покорился Промыслу Божию. Нервы с трудом выдерживали частую бомбардировку, снаряды ложились в квартале, где жил батюшка, и он часто не ночевал у себя. Раз, по побуждению духа, о. Понтий ушел из своей комнаты в кухню, и не прошло и минуты, как снаряд разорвался у соседнего дома, осколками выбило стекло в батюшкиной комнате, и засыпало ее стеклом и обломками штукатурки. Несмотря на обстрел города, о. Понтий ходил в собор и служил, часто один, так как псаломщик боялся ходить на богослужения. Жутко было ходить, снаряды падали то впереди, то сзади. 14 сентября, когда батюшка служил, снаряды ложились кругом храма. По окончании богослужения, когда он вышел из собора, не прошло и пяти минут, как разорвавшийся вблизи снаряд выбил окна и повредил сильно внутри храм. Так хранил Господь пастыря Своего, а с ним и молящихся.

Двинские прихожане горячо полюбили о. Понтия, и когда в Двинск был назначен другой священник – о. Одельский, который начал вести интриги против батюшки, заняв его место, то прихожане стали за батюшку горой, и начали хлопотать, чтобы его оставили. Они писали к владыке Иннокентию: «...После расстрела в г. Двинске протоиерея Румянцева последняя Литургия совершена была в нем о. Ждановым в Фомино воскресенье, после чего православных священников не осталось: они скрылись из опасения подвергнуться той же участи. Положение православных г. Двинска стало слишком тяжелым: свои религиозные потребности приходилось им удовлетворять или через римокатолических ксендзов, или через своих же православных благочестивых собратий, или даже через старообрядческих начетчиков, а кроме того, они были чрезвычайно терроризованы и подавлены. Ни один из православных пастырей, несмотря даже на полученное назначение, например, протоиерей Петровский, не соглашались в это время приехать в г. Двинск. В это скорбное для православных жителей г. Двинска время лишь один о. Рупышев явился к ним ангелом радости, мира и утешения. По своем прибытии в г. Двинск в июле сего года он возобновил и оживил расстроенную и подавленную церковную жизнь православной общины г. Двинска. Достигалось это им через благоговейное совершение богослужения, проникнутое высокомолитвенным духом, общее церковное пение и проповедничество во время их. В проповедях своих о. Рупышев разъяснял нам истины веры и поучал нас с такою ревностью и любовью о Господе, что молящиеся приходили в глубокое умиление, которое некоторые продолжали изливать после богослужения и дома в благодатных слезах. Вообще по характеру своей благочестивой жизни – строгому соблюдению постов и других уставов Св. Церкви, приветливости в обхождении, скромности и чистоте нравов – и по своей пастырской деятельности о. Рупышев является исключительной личностью. До сих пор в Двинске подобных ему мы не видели. Он всегда с готовностью и предупредительностью удовлетворял религиозные потребности своих пасомых, особенно таких, которые менее всего могли этого ожидать как беженцы. Последние, по недостатку средств, затруднялись приглашать к себе священника и, будучи подвергнуты эпидемическим заболеваниям сыпного тифа, умирали без напутствия и погребались без отпевания. О. Рупышев, узнав и лично увидав их бедственное положение, не ожидая приглашения с их стороны и не думая о вознаграждении за свои труды, старался по силе и возможности послужить им. Своим тактичным отношением к местным советским властям Латвии он восстановил и поддерживал правильное отношение между ними и православной общиной г. Двинска. Лишением нас о. Рупышева будет нанесена слишком глубокая и тяжелая рана нашему верующему сердцу, которое и теперь испытывает острую боль о совершившемся, а сознание неправды будет подавляюще действовать на наш дух, погашая его. Ввиду всего изложенного покорнейше просим Ваше Преосвященство утолить боль нашего сердца и желание духа нашего, удовлетворив наше настоящее ходатайство о назначении о. Рупышева настоятелем Борисо-Глебской церкви и, если возможно в настоящее время, о перемещении о. Одельского на другой приход», – и т. д.

Сам о. Понтий старался уехать из Двинска, уступая, как всегда, место другому, и даже уже получил пропуск в Витебск, но в тот же день поезда стали. Батюшке пришлось остаться, а через три дня, 21 декабря, Двинск заняли поляки. В январе 1920 года батюшка покинул Двинск и приехал в город Вильно. В феврале месяце преосвященным Елевферием ²⁵, епископом Ковенским, управляющим Виленской епархией, о. Понтий был назначен священником Рождество-Богородичной церкви уездного города Троки ²⁶, а в июне, по собственному прошению, перемещен на должность настоятеля Александро-Невской церкви г. Вильно ²⁷, с оставлением за ним временно Трок.

Новосветская церковь нуждалась в большом ремонте после войны: ни утвари, ни денег не имела, и только характер о. Понтия и его сильная вера помогли восстановить полуразрушенный храм, где батюшка и стал возносить свою пламенную молитву ко Господу. Батюшка часто отлучался из Вильно, так как владыка посылал его по разным разрушенным приходам Виленской и Ковенской епархии, где не было священников. Трудно сказать, почему выбор владыки пал на о. Понтия, – верно, и тут не осталось незамеченным добросовестное отношение о. Понтия и к жизни, и к людям, а может, просто его скромность делала подходящим для этого дела, так как приходилось часто обходить приходы пешком, и вряд ли другой священник согласился бы на этот нелегкий труд. Но батюшку ничто не смущало, он привык на первое место ставить служение ближним и долг пастырства. Приходы находились в большом разрушении. Жители возвращались из беженства, сильно нуждались, ютились в тесных хатах. Батюшка делил с ними нужду, утешал, служил по хатам, венчал и крестил младенцев и часто уже подростков, – и все это при слабом здоровье и после сильного истощения в бытность свою в России ²⁸. Только сила духа помогала выносить такие телесные труды и тягостное состояние души и беспокойство о своей покинутой в Петрограде семье. Батюшка так спешил всегда навстречу чужому горю, забывая себя, что и в голову не приходило тому, кого он утешал, что это человек с израненной душой и сердцем, которому сродни только скорби, а не радости ²⁹. Верующие с любовью относились к о. Понтию, другие сторонились, не понимая его, и находили его жизнь странной, а больше всего не нравилось то прямое и горячее обличение из уст батюшки, когда он видел что-нибудь неугодное Богу в поступках людей.

Нахлынувшие на Западный край большевики в июле 1920 года застали о. Понтия в Троках. Вследствие своего нравственного влияния и проповедей батюшка не остался незамеченным у советских властей – ему грозил арест как заложнику. Но опять Господь предупредил его об опасности через добрую женщину, и батюшка немедленно был перевезен своей родной сестрой, которая учительствовала в Троках, на другую сторону озера, в Литву. В тот же день вечером приходили, чтобы его арестовать. 12 августа большевики покинули Троки и Вильно, и о. Понтий с первым поездом 16 августа вернулся в Вильно и продолжал свой труд, обходя и объезжая приходы.

Мало кто шел навстречу нуждающемуся о. Понтию. Батюшка нашел себе жилище в Вильно у домовладельца Б., который предоставил ему комнату. Но что это была за комната! Она была проходная, в одном углу был свален разный хлам и мебель хозяина, стояла кровать без матраца и подушки, покрытая лосиной шкурой; на этой кровати батюшка спал, не раздеваясь после дневных трудов: ходить приходилось далеко, в Новосветскую церковь, так как квартира находилась на другом конце города. Не нашлось теплого и братского отношения к нуждающемуся священнику, бежавшему из России, и у духовенства. Никого не интересовало, как и чем он жил, но все его судили и критиковали, потому что его светлая личность невольно обличала и нарушала их жизнь, выводя их из земного и плотского покоя. И когда батюшка окончил поистине апостольский труд обхода тех приходов, которые ему были поручены, и подал рапорт о его выполнении, то получил бумагу с резолюцией владыки, гласящей, что Сам Пастыреначальник Господь наш Иисус Христос наградит о. Понтия Рупышева за апостольский труд и что владыка шлет свое архипастырское благословение – и только. Не нашлось для батюшки очередной награды, не нашлось даже пары новых сапог, в которых он тогда так нуждался ³⁰. Люди и начальство обходили батюшку, но зато Господь не обходил его и обильно изливал на о. Понтия Свою благодать, награждая его духовными дарами и утешая пораженное горечью сердце и душу Своей Божественной любовью. И батюшка чувствовал эту любовь Господа к нему и не изменял ей до самой смерти ни при каких жизненных обстоятельствах.

В 30 верстах от г. Вильно находилось имение Мереч-Михновское, принадлежавшее вдове А. Д. Корецкой и ее трем дочерям ³¹. В 1921 году в это имение Промысел Божий привел о. Понтия, где он и прожил последние 18 лет своей жизни.

Вдова К. была женщина верующая, умная и любила благочестие; но несмотря на свою веру, все же вела светский образ жизни и не держалась уставов Св. Церкви, а с нею так же жили и ее дочери. Старшая из них, Мария Николаевна, была замужняя и имела одну дочь, а две другие – Варвара Николаевна и Анастасия Николаевна – были не замужем. В имении была домовая церковь, построенная трудами самой К., но еще не освященная ³². А. Д. случайно услышала, что в Вильно приехал священник, бежавший из России, ведущий жизнь подвижническую и имеющий дар прозорливости. Пользуясь своим знакомством и хорошим отношением к ней архиепископа Елевферия, А. Д. начала хлопотать, чтобы о. Понтий был назначен в ее церковь. Владыка пошел навстречу желанию К., но батюшка отказался и только спустя некоторое время согласился приехать в Мереч-Михновское.

Отец Понтий приехал в имение 27 февраля 1921 года, и с его приездом жизнь семьи К. сильно изменилась ³³. Все три сестры сразу потянулись за той благодатной, неведомой до сих пор для них жизнью, которую внес в дом батюшка и которая охватила их, и без всякого сожаления отвернулись от светской суеты. Стали скромно одеваться, бросили выезды и все светские привычки и строго стали соблюдать уставы Св. Церкви. Сама К. не противилась этому, так как тоже пошла за о. Понтием и подолгу слушала беседы с ним или толкования Св. Писания, – ему можно было внимать часами, так что забывались еда и сон. Был Великий пост, и батюшка служил ежедневно, часто произносил проповеди, которые еще больше вдохновляли слушателей, хотя их и было мало. Этим о. Понтий не смущался и ради малого количества себя не жалел, всего себя отдавая молитве и беседам, которые всегда были полны только Христом и поучениями, как надо жить Им и ради Него.

Но недолго так продолжалось, враг рода человеческого не мог вынести, что батюшка и тут гонит его, не дает ему покоя, и начал вести свои козни в семье К. Не прошло и двух месяцев, как сама К. резко изменилась к священнику, начала его обвинять в том, что он отнимает у нее дочерей, и подняла сильное на него гонение. Откуда что взялось! Посыпались скорби и искушения на пастыря и трех сестер. Начали обвинять батюшку в разорении семейной жизни и много другой гнусной и лживой клеветы возводили на него и сестер. Соседи и знакомые перестали кланяться и стали считать сестер чудачками и даже ненормальными. Много скорбного и тяжелого пришлось перенести сестрам, сердца и души которых еще не укрепились в Боге, и только светлый образ Христа, который их так пленил, и твердая вера батюшки помогли им перенести эти искушения. Но тяжелее всего было о. Понтию. За любовь ко Господу и за спасение ближних его чернили, бранили и порочили его имя. Но опорочить непорочного никто не может. Батюшка оставался чист пред Господом и с поразительной любовью молился за своих гонителей. Он бодро смотрел вперед и не давал падать духом и сестрам, утешая их уверениями, что Господь все устроит к лучшему и что Божия Матерь их защитит.

Печальнее всего было то, что и духовные лица начали притеснять о. Понтия. К. в своем протесте восстановила и владыку против батюшки. Владыка лично приезжал в имение и уговаривал сестер не менять так резко свою жизнь и не расстраивать матери. Но сестры, узнав лучший путь, уже не хотели возвращаться к пустой суете, что владыка и почувствовал, так как уехал, не исполнив своей угрозы запретить о. Понтию приезжать в имение. В то время батюшка был уже настоятелем Новосветской церкви и жил в Вильно, а в имение приезжал каждую неделю в будние дни, когда был свободен от богослужений.

В июле 1922 года начались хлопоты по освящению храма в имении. Было решено пригласить владыку. В назначенный день, 31 июля, совершилось торжественное освящение храма. После этого владыка назначил о. Понтия настоятелем Побеньской церкви, которая находилась в 10 верстах от имения, и в то же время домовым священником Михновской церкви. Батюшка переехал на жительство в имение, откуда и ездил в праздники служить в Побень, а в будние дни ежедневно служил в имении.

С приездом о. Понтия в Мереч-Михновское потекла жизнь более тихая и благочестивая, но полная борьбы и тяжелых подвигов и трудов для батюшки, незримых для посторонних лиц. Батюшка жил для Господа и ближних, а личной жизни не имел. Сколько трудов понес он, чтобы воспитать в духовной жизни сестер, искалеченных светской жизнью, с больными душами, и которые часто причиняли ему, несмотря на любовь к батюшке, много огорчений и хлопот. Но о. Понтий не унывал, возлагая все упование на Бога. Клевета и нападки на батюшку не утихали, но он никогда не защищал себя. Бывало, вздохнет глубоко, когда что услышит, и скажет: «Как силен грех, бедные люди!»

Сама К. вскоре уехала в Иерусалим, духовенство не успокаивалось и принимало все меры, чтобы нарушить жизнь о. Понтия и даже удалить его из имения, находя разные причины для перевода на жительство в Побень. К счастью, новый архиепископ Виленский ³⁴ доброжелательно относился к батюшке и не давал хода сплетням и ложным доносам, которых было немало и которые заставили владыку впоследствии побывать лично у К. и узнать всю правду.

К этому времени в имении начали нарождаться перемены. К о. Понтию стали приходить богомольцы, узнав, где он живет. Сестры К. тяготились прислугой из католиков и решили попросить батюшку помолиться, чтобы Бог послал православных людей. Батюшка согласился, но с условием, что сестры примут их не как прислугу, но как родных по духу, как членов семьи. Сестры с радостью согласились, и батюшка помолился. Как всегда, его молитва была услышана, и Бог стал посылать желающих жить ради Христа. Так было положено начало богоугодной жизни пришлых сестер в имении Мереч-Михновское.

Спустя шесть лет после смерти самого К-го, имение было разделено: три части получили дочери и четвертую небольшую с садом и церковью оставила себе сама К. Хозяйство велось общее, но вскоре после приезда о. Понтия М. Н. с мужем отделились и стали обстраивать свой участок. Когда начали собираться сестры, батюшка стал уговаривать и В. Н. отделиться, говоря, что на это есть воля Божия. В. Н. долго не решалась брать на себя такое трудное дело: она отличалась слабым здоровьем и воздвигнуть столько построек на пустом участке ей было не под силу. Но, веря в слова о. Понтия, что Бог ей поможет, она горячо помолилась св. Серафиму Саровскому, которого очень почитала, и, взяв благословение у батюшки, принялась за труды. И дивное дело! Постройки начали расти только чудом Божиим, молитвами батюшки и помощью св. Серафима. Не было ни денег, ни сил, не было и умения. Сколько слез было пролито, но дело шло вперед, и в 1926 году весной В. Н. перебралась на свой участок на жительство, а с нею и несколько сестер.

Таким образом было положено начало общине. Ее составляли три участка со старшими, которые управляли хозяйством, и сестрами. Все духовное руководство вел о. Понтий.

И что это было за руководство – передать человеческим словом нельзя, это нужно было самому пережить, чтобы понять, какую милость Господь оказывал людям, послав такого пастыря и руководителя. Сколько мудрости, святости, терпения и любви было в этом руководстве! Батюшка выводил душу из самых запутанных состояний, из ужасных грехов, вдыхал жизнь и веру в человека, созидал его вновь, разбитого душой и телом. И сила Божия творила чудеса через дивного пастыря. Сестры, приговоренные докторами к смерти, не умирали по молитвам батюшки; больные, которым нельзя было работать по состоянию здоровья, работали и несли свое послушание, упрямые делались послушными, строптивые – кроткими. Где не мог достигнуть цели любовию и терпением, он обращался с горячей молитвой ко Господу, и сестра менялась. Батюшка не мирился с грехом и не шел ни на какие компромиссы в духовной жизни. И жизнь батюшки не раздваивалась; как учил, так и сам жил. Люди шли в общину непрестанно, и число сестер быстро увеличивалось. Но батюшка брал не всех, а только тех, кто готов был вынести все ради Христа. На здоровье о. Понтий не смотрел, брал и больных, и слепых, и калек, лишь бы душа горела любовью к Богу: батюшка собирал души, способные жить Господом, а не рабочую силу. Жизнь на участках велась строгая, подвижническая, и для постороннего человека казалась невозможной, но с батюшкой все было легко и возможно. Все в общине двигалось силою Духа Божия, а не естественными человеческими силами. Эти труды для о. Понтия не проходили даром, силы падали, и здоровье, и без того слабое, все ухудшалось. Другим батюшка давал жизнь, здоровье душевное и телесное, а сам истощался, и, глядя на его хрупкую фигурку, трудно было понять, как он все выдерживает; редко кто видел его отдыхающим.

Помимо воспитания сестер и братий о. Понтий нес труды и с богомольцами, которые приходили к нему почти круглый год, и в таком количестве, что пришлось для них отвести отдельное помещение, которое получило название «гостиницы». Они стекались со всей Польши, и каждый нес свои тяготы, слезы и скорби к «святому батюшке», как они называли его. Богомольцы в гостинице вели жизнь строгую, хотя и не такую, как у сестер. Богомолец, переступая порог гостиницы, отказывался от своей воли и попадал под заботу и послушание гостиничной сестры Феодоры. Она им варила, их кормила, обмывала их часто вшивое белье, ухаживала за больными богомольцами и рассылала по послушаниям. В течение десяти дней богомолец посещал ежедневно богослужение утром и вечером, а в свободное от богослужений время должен был работать, кто как мог. По прошествии десяти дней богомолец ходил в церковь только тогда, когда шли сестры. Без работы никому не позволялось быть, даже слепым давалась работа: щипать перья, чистить картофель. Богомольцы с радостью несли все послушания, чувствуя, как их душа получала то, чего она жаждала. А кто приходил не ради пользы души, тот не выдерживал и скоро уходил. Жить богомольцам разрешалось, кто сколько хотел: неделю, месяц, год – лишь бы он не нарушал жизнь в общине.

Отец Понтий часто посещал гостиницу и вел душеспасительные беседы с богомольцами. Бывало, придет батюшка, сядет на скамейку, а богомольцы кругом на полу, и начнется беседа. Батюшка учил их жизни во Христе, пояснял ясно и просто, как ее надо вести и как держаться истинной веры в грешном современном мире. Поучал их кротости, смирению и любви к своим обидчикам, послушанию, уставам Святой Православной Церкви, не обещал им радости в этой земной жизни, а указывал на скорби и искушения, которые ожидают живущего во Христе, но утешал тем, что они получат вечное блаженство по смерти и духовную радость еще здесь, на земле, если будут верны. И тихий голос пастыря проникал в сердца верующих, слезы текли по щекам, а сердца рвались ко Господу от благодатного слова, полного любви и жизни. Батюшка был источником живой воды, и верующие приходили почерпнуть ее, чтобы утолить свою духовную жажду. И уходили богомольцы с возрожденными душами на родину, унося горячую веру и намерение жить во Христе. Одних на родине ждала радость, так как за ними шли их близкие, другим предстояли великие скорби, их начинали гнать за Христа, и это были подвижники, твердо держащиеся того, чему учил их батюшка.

Как о. Понтий выдерживал эти труды с богомольцами, невозможно понять. Каждый день служил утром и вечером, а потом – исповедь, которая длилась иногда до полуночи. Ведь исповедующихся бывало и до 30–40 человек в день, а о. Понтий исповедовал внимательно, и если кто первый раз приходил на исповедь, то она длилась и час, и больше. Привозили и больных, которые не могли ходить от слабости. Батюшка строго к ним относился: бывало, обличит их в распущенной жизни, в неисповеданных грехах, на которые тут же и укажет, наложит пост, поисповедует, преподаст Святые Таины, – и больной поправляется и уходит уже сам пешком за сто верст. Но горе было тому, кто, дав обещание батюшке на исповеди, не выполнял его, – того Господь карал болезнями и другими скорбями. И опять они приходили с покаянием, прося батюшкиных молитв.

За все эти труды о. Понтий вознаграждался любовию богомольцев, которая была велика. Надо было видеть, как все менялись, когда завидят батюшку, – с какой любовью и верой к нему относились, и вера их оправдывалась, по вере они все получали от него.

Все деньги, которые о. Понтию приносили богомольцы и присылали по почте его духовные чада, он отдавал на сестер. Он устроил и лавочку для общины, где можно было получить продукты: соль, сахар, крупу, муку, сливу, селедку и прочее ³⁵. В этой же лавочке богомольцы могли получить молитвенник, иконки, крестики и книжечки – жития святых. Все это быстро разбиралось приходящими верующими. Для них же батюшка написал свои поучения: о постах, о благочестии и о целомудрии брачной жизни. Эти поучения расходились быстро, по всем концам православной Польши, ревностно исполнялись посетителями общины и часто рассылались по почте тем, кто не мог лично прийти.

Так о. Понтий работал на ниве Божией, улучшая нравы своим сильным духовным влиянием и молитвой не только около себя, но и далеко за пределами общины. Его деятельность, незримая для окружающих, охватывала православное население едва ли не всей Польши и, конечно, приносила большую пользу, чем любое миссионерство. Переписку батюшка с верующими вел обширную, и никто не оставался без ответа и утешения. Таким образом, у него образовался свой духовный приход, очень большой, который некоторые в насмешку называли «Понтиевским приходом». Люди смеялись, но они не осознавали, что эти «прихожане» и были оплотом истинного Православия в католической стране, где Православие преследовалось.

Властям не понравилось такое сильное влияние на верующих ревностного священника, и они всеми силами старались найти причину, чтобы удалить его из Мереч-Михновского и этим разрушить ядро Православия в Польше. Но Господь не попускал тронуть Своего пастыря, ибо не настало еще время, и все происки правительства и ложные доносы разбивались о батюшкину тактичность, миролюбие и совершенное отсутствие политики в его жизни. Отец Понтий все свои труды, здоровье и силы посвящал спасению душ и улучшению нравов, а остальное его не касалось. Церковь была домовая, и поэтому правительство не находило поводов закрыть ее как частную собственность. Были доносы, что это тайный монастырь, но следствие выяснило, что монастыря нет, что это просто христианская семья, хотя и называлась посторонними лицами «общиной». Конечно, если бы не было особого хранения Божия, то ничего бы не помогло, и враг бы преуспел смести с лица земли неугодную ему жизнь. Но избранное Господом место процветало своей внутренней красотой по молитвам батюшки, под покровом Божией Матери.

В тот год, когда перешла на свой участок В.Н., вернулась из Иерусалима сама К. Она, по-видимому, примирилась с жизнью своих дочерей, хотя и не одобряла ее, но простить им и о. Понтию, что они принадлежали к автокефальной Православной Церкви в Польше, а не к патриаршей ³⁶, не могла. Своим архиепископом К. считала архиеп<ископа> Елевферия, а не Виленского. В Вильно была небольшая группа православных, которые тоже не признавали автокефальной Церкви в Польше и составляли так называемую патриаршую Церковь, к которой принадлежала и сама К. По всему видно было, что у нее самой в душе происходило разделение; часто она готова была примкнуть к общей жизни Михновской, но сильное влияние ее знакомых из патриаршей Церкви и влияние владыки Елевферия, с которым она переписывалась, мешали ей сделать этот шаг.

Вернувшись домой, К. взяла себе часть дома и стала вести совершенно отдельную жизнь. Так под одной крышей дома ютились два мира, абсолютно противоположные друг другу. На половине, где жила К., собиралось светское общество, раздавалась музыка, а рядом, через одну только переднюю, текла тихая, скромная, богоугодная жизнь, полная трудов и невидимой внутренней борьбы со грехом за спасение души. Много было перенесено общиной тяжелого за это время. В этот период и приезжал виленский владыка Феодосий по причине доносов. Владыка приехал запросто, один, и был поражен строгостью жизни, которая велась в общине, так что даже хотел запретить о. Понтию это, говоря, что ни один монастырь так не живет. Но поговорив со старшими и пробыв два дня в общине, убедился, что вся эта строгость происходит от ревности и горения духа ко Господу и никто никого не принуждает. Уезжая, владыка обратился с теплым словом к сестрам, выразив радость, что есть еще ревностные души, которые стремятся ко спасению, и завещал сестрам хранить, ценить и слушаться своего опытного, мудрого духовного руководителя, как он назвал о. Понтия.

Стремление к уединению, которое у батюшки было от юных лет, и теперь не пропадало, и он решил переселиться из центра общины на участок В. Н., который был самым отдаленным и тихим и который батюшка, шутя, называл «скитом». Бог послал духовного сына, давшего денег на постройку отдельного домика в три комнаты на этом участке, куда о. Понтий и перебрался 26 августа 1928 года. Желание батюшки исполнилось, и он получил более уединенное жилище, где мог свободнее предаваться богомыслию и молитве, но покоя все равно не имел ни телом, ни душой: дверь его кельи всегда была не заперта для нуждающихся в его помощи и для сестер, которые приходили ежедневно открывать свои помыслы и недоуменные состояния.

Консистория не переставала досаждать о. Понтию, но владыка на все доносы теперь отвечал коротко: «Я сам знаю о. Понтия, и я там был» ³⁷. На время недоброжелатели притихли, но всеми силами старались затруднить жизнь батюшки: стали требовать, чтобы он в Побеньской церкви чаще совершал богослужения, чем в Михновской, и больше бы проявлял заботы о прихожанах той церкви. Батюшка видел, что эти требования были несуразны, так как и в большие праздники Побеньская церковь была почти пустой, а к прихожанам он относился по совести, как и ко всем, так же как и кротко терпел эти нападки от своего начальства. В 1933 году батюшка подал рапорт об увольнении его за штат, вопрос консисторией был поставлен ребром – пусть о. Понтий переедет на жительство в Побень или уйдет за штат. Живя в Мереч-Михновском, батюшка обслуживал Побень уже одиннадцать лет. Его трудами была возвращена Побеньской церкви земля, которой уже завладели польские власти. Батюшка не покинул свое детище – Михновскую общину и ушел за штат. Сильная горечь осталась у него на душе за несправедливое отношение своих же духовных властей. Впоследствии, когда пошли неурядицы с другими священниками в Побеньской церкви, о. Понтия просили принять ее обратно, и батюшка принял ее на себя временно, на короткий срок.

Келия отца Понтия

Каждый год о. Понтий отлучался из общины и ездил в другие приходы, куда его приглашали настоятели по просьбе своих прихожан. И что это были за поездки! Сколько народу собиралось! Приходили за сотни верст в тот приход, где батюшка должен был служить. Верующие ждали этого дня, как Святую Пасху. На станции собиралась целая толпа, чтобы встретить своего дорогого пастыря. Когда поезд подходил, жутко было смотреть на эту волнующуюся толпу, которая с напряжением ждала выхода батюшки из вагона и при виде его бросалась к нему, теряя самообладание и сметая все на своем пути. Каждый хотел скорее получить благословение, но это было немыслимо в такой давке, о. Понтия хватали за рясу, целовали ее, кричали и плакали. Если бы не охрана из мужчин, то и самого бы батюшку могли растоптать. Батюшка с трудом пробирался через толпу к подводе и, сидя на повозке, иногда благословлял народ. Когда он ехал, по пути его встречали с любовью и радостью: делали арки из зелени, в деревнях ставили столы с хлебом и солью около своих домов, встречали его толпами, становились на колени. Если было время, о. Понтий останавливался и благословлял народ, – каждого по отдельности, но это бывало редко. Приходилось проезжать быстро, без остановки, так как нужно было спешить, и обычно батюшка благословлял всех встречающихся общим благословением, делая исключения только для больных. Иногда о. Понтий по просьбам верующих заходил в их дома. Это счастье выпадало немногим, и радость их была велика. Они от счастья не знали, как встретить батюшку, выстилали всю дорогу через свой двор дорожками цветной тканины или белого полотна, которые тянулись к дому до самого почетного угла под иконами, куда и просили присесть батюшку. От радости хозяева ничего не говорили и только со слезами смотрели на дорогого гостя. Отец Понтий посидит немного, скажет несколько ласковых слов, ободрит хозяев, встанет, помолится у икон и пойдет, но выйти было не так просто, как войти. В ту хату, куда заходил батюшка, сейчас же набивалось столько людей, что приходилось мужчинам энергично пробивать ему дорогу. Его хватали и тут за одежду, целовали ее, и батюшка с трудом добирался до подводы, чтобы продолжать свой путь ³⁸.

На санях в храм

Волна радости православных верующих увлекала за собой католиков и евреев. Когда о. Понтий был в 1934 году в местечке Куренец Вилейского уезда, евреи бурно встречали батюшку, бежали вместе с народом за подводой. Когда он ехал в храм служить, открывали двери своих домов и приветствовали с хлебом-солью, громко восклицая, что Бог любит и слышит этого человека. Католики приходили в церковь, подходили под благословение, при встрече с о. Понтием становились на колени. Никто не удивлялся этому, так как всем казалось, что так и должно быть. Все переживали общую радость оттого, что батюшка приехал, что батюшка с нами. Все понимали друг друга без слов, и слезы счастья орошали лица, многие обнимались и целовались, как на Пасху.

Во время богослужения народ не помещался в храме и стоял во дворе. Причастников всегда было много, доходило до семисот человек, не считая детей. Сила батюшкиной молитвы была неописуема человеческим словом. Это нужно было самому пережить, чтобы понять. Особенно это чувствовалось за богослужением в приходах, когда не одна тысяча сердец подчинялась этой вдохновенной молитве. Храм наполнялся верующими так, что нельзя было поднять руки для крестного знамения. Люди как бы лежали друг на друге так тесно, что и двинуть плечом было невозможно. Сплошная стена людей доходила чуть ли не до самих Царских врат. На солее оставалось узкое свободное место для прохода батюшки со Св. Дарами, и этот проход оставался лишь благодаря впереди стоящим, часто в два ряда, мужчинам, которые едва сдерживали волнующуюся толпу верующих. Толпа колыхалась из стороны в сторону, раздавались крики, плач и просьбы пропустить вперед, всякий хотел стать поближе, чтобы видеть батюшку и слышать его голос, и счастливы были сумевшие занять место впереди. Однако удивительно было, как эти люди выдерживали такую давку: спереди стояли мужчины, которые не пускали, а сзади напирала толпа с такой силой, что трудно было дышать, их сжимали как прессом, но лица их были радостными. Не спуская глаз с о. Понтия, они точно и не чувствовали, что их душат, только пот, катившийся градом, выдавал сильное напряжение их тела.

Во время посещения приходов

Когда раздавался возглас на Литургию, все затихало в храме, все обращалось в молитву и, затаив дыхание, верующие ловили тихие слова батюшкиной молитвы и каждое его движение. Голос батюшки был тихий и слабый, но благодаря поразительной дикции был слышен почти всем. Батюшка горячо молился за народ. Чувствовалось, что он неотступно и дерзновенно чего-то просит у Господа для верующих, иногда тихие слезы катились по его щекам. Молитва длилась долго, и делалась все горячее и горячее, и точно огнем обжигала сердца молящихся, все знали и понимали, что это за них батюшка молится. И вот наступал всегда такой момент, когда чувствовалось, что эта горячая и дерзновенная молитва услышана, и Господь дает просимое. В этот момент все в церкви становились как бы одно, словно электрический ток проходил среди молящихся и тысячи сердец соединялись в одно сердце, которое неудержимо неслось в своем молитвенном порыве в алтарь и соединялось с сердцем великого пастыря, стоящего перед Престолом Всевышнего. Вздох облегчения часто вырывался из батюшкиной груди, и напряжение пропадало. Господь давал просимое, и батюшка усваивал своему духу молящихся, отрывая их в этот момент от земли. И за них уже не было так тяжело молиться, так как их души по его молитве жаждали теперь лишь Христа.

Наступала минута Святого Причащения и батюшка выходил с Чашей, в храме делалось что-то невообразимое. Народ бросался вперед, поднимался плач, крик и стоны. Страшно становилось, что цепь из мужчин не удержит толпу и она сметет все, и самого батюшку со Святыми Дарами. Клиросная решетка трещала от напора, хоругви колыхались, как от сильного ветра, часто, не удержавшись, высаживали и били стекла в иконах. Батюшка молча стоял с Чашей, с грустью смотрел на народ, ожидая, когда он немного успокоится. После первого порыва, когда шум утихал, читалась молитва, но по окончании ее верующие опять бросались к Чаше, точно боясь опоздать. Ничего не помогало: ни просьбы, ни уговоры и уверения, что все успеют принять Святые Таины, – давка все равно продолжалась. Пропускали к Чаше через узкий проход, сделанный из живой цепи людей, по одному человеку; принявшего Святые Таины быстро подхватывали и отталкивали в сторону, чтобы он не задерживался и не мешал другому подходить. Это энергичное и на вид грубое обращение никого не удивляло и никого не обижало. Все понимали, какая масса причастников и что всем надо подойти и нельзя задерживать и без того усталого священника. Верующие подходили к Чаше усталые, все мокрые насквозь от жары и давки: пот градом лился, но лица людей были радостные и счастливые оттого, что они принимают Святые Таины из рук дорогого им пастыря. Некоторые от счастья, что так близко видят батюшку, теряли всякое соображение, смотрели на него и рта не раскрывали, приходилось таких трясти за плечо и кричать на ухо, чтобы открыли рот. Так продолжалось час, а иногда и больше. Причастив взрослых, батюшка в последние годы часто отдавал Чашу приходскому священнику для преподавания Крови Христовой детям. Это было большое огорчение для матерей, но батюшкины силы уже не выдерживали, так как еще впереди предстояло всем дать поцеловать крест и всех благословить. И все это о. Понтий делал с большим терпением и любовию, и никто не видал на усталом лице и тени раздражения, а наоборот, оно было ласковое, но грустное и скорбное; батюшка болел душой и сердцем за верующих, которые жаждали благочестия, но не имели истинного руководства и погрязали в своих грехах, и пастырь знал, что их ожидают великие скорби.

Из храма о. Понтий выходил после пяти часов вечера и на квартире, немного закусив, принимал желающих с ним поговорить. Желающих было всегда так много, что беседы батюшки продолжались и до двенадцати и до двух часов ночи, но все равно о. Понтий не успевал всех принять.

Когда о. Понтий уезжал из прихода, верующие горько плакали, провожая его. Разлука была так тяжела, что часто хватались за колеса подводы и не пускали батюшку. Приходилось просить или даже отрывать плачущих женщин, чтобы не опоздать к поезду. Эти поездки батюшки в приходы воскрешали веру в народе, оживляли души и укрепляли верующих в несении скорбей и подвигов; народ оживал к духовной жизни, а для батюшки это было истинное распятие; все немощи, грехи, скорби – все ложилось на него, а сколько злобы, зависти, осуждений и клеветы приходилось переносить. Враг не дремал и все силы употреблял, действуя через людей, чуждых духовной жизни и Христу, чтобы досадить подвижнику. К этим поездкам о. Понтий готовился молитвой и постом, по-апостольски. За неделю до поездки вся община налагала на себя пост, батюшка тоже строго постился. Перед отъездом о. Понтий служил молебен в присутствии всех сестер и братий. По отъезде батюшки община продолжала поститься вплоть до его возвращения из прихода. Батюшка с собою брал в приход и старших, так как не было возможности без их помощи удовлетворить просьбы и нужды верующих.

Консистория неодобрительно смотрела на эти поездки и часто укоряла настоятелей тех приходов, куда ездил батюшка, в том, что столько народу собирается на богослужении о. Понтия, а когда приезжает архиерей, то совсем мало. Но что же могли сделать настоятели – ведь не они собирали народ, а благодать Божия и любовь к батюшке. Некоторые священники даже грозили своим прихожанам, что не станут приглашать о. Понтия, если их будут срамить перед властями и не собираться к архиерейскому богослужению. Но ничего не помогало, в приезд батюшки всегда было больше народа, а в другие торжества несравненно меньше. Консистория пробовала запретить эти поездки, но владыка не пошел на это, и батюшка продолжал ездить, укрепляя веру, оживляя души и сердца к жизни во Христе.

Один взгляд о. Понтия, полный любви к ближнему, делал человека счастливым, а кому удавалось поговорить с батюшкой, тот от радости забывал свои несчастья, горе, скорби и только плакал от избытка счастья, а рассказывать было уже нечего, так была полна душа благодатию от присутствия пастыря, великого молитвенника, тихие простые слова которого «Верь, терпи, надейся и люби» получали особенно глубокий смысл в его устах и глубоко западали в сердце. И верующий отходил от него, согретый любовию и окрыленный надеждой на помощь Божию и на вечное спасение, опять готовый нести подвиги ради Христа и терпеть все скорби, болезни. Такова была сила молитвы и любви батюшки. Даже сектанты приходили на его богослужения и слушали его поучения со вниманием и открыто говорили, что такого священника нужно слушаться, потому что он сам так живет, как учит.

Отец Понтий всегда говорил сестрам, что человек в духовной жизни не может стоять на месте, он должен идти вперед или назад. И батюшка неудержимо шел вперед и вперед, увлекая за собой сердца сестер и братий. Он был слаб здоровьем, но это ему не мешало налагать на себя подвиги поста выше устава Святой Церкви Православной: он вкушал пищу раз в день, в 3 часа дня; в субботу, в воскресенье и другие праздничные дни – два раза в день. Пища готовилась скромная и почти круглый год на постном масле. Совершал Литургию батюшка каждый день, исключая те дни, когда был болен; богослужение было его жизнью, и без принятия Св. Таин батюшка не мог жить. Сестры тоже принимали Св. Таины три раза в неделю, откуда и черпали свои силы для такой строгой жизни. Два раза в неделю совершалась ранняя Литургия для сестер. Часто батюшка произносил проповеди и вел беседы, которые еще больше увлекали и без того ревностные сердца. Отец Понтий строго наблюдал за духовным состоянием сестер и братьев, чтобы ослабление телесное не было во вред духовному их состоянию, и если замечал, что сестра слабеет телом и духом, то сейчас же указывал старшим, какую улучшенную пищу ей нужно дать. После краткого подкрепления, придя в равновесие души и тела, они продолжали опять свои подвиги.

Батюшка всегда говорил, что нельзя убивать свое тело, что оно есть орудие нашего духа, но нужно бороть свою плоть без жалости и вести смертельную борьбу со грехом, не уступая ему даже в болезнях, что лучше умереть, чем согрешить. И сестры, имея перед глазами пример самого духовного отца, вкушали сладость и радость этой борьбы, несмотря на всю ее горечь, скорби и болезни, которые приходилось нести для достижения чистоты души и тела. Многие, не понимающие сути духовных подвигов, укоряли батюшку и говорили, что вести такую строгую жизнь – самоубийство. А батюшка говорил на это, что в подвижнической жизни при борьбе со страстями для совершенной победы над ними приходится не щадить естества души и тела даже до смерти. Но в таком случае смерть для естественной жизни тела не есть убийство этой жизни или уничтожение ее, но возвышение, так что тело становится совершенным и послушным орудием духа.

Бог непостижимо для ума человеческого укреплял сестер через о. Понтия, награждая его и умножая благодатные дары, делая его Своим избранным сосудом благодати Духа Святого. Трудно перечислить те дары, которые были у батюшки: и слово огненное, и действие решительное, и любовь покоряющая, и смирение привлекающее, и разум господственный, и чистота дерзновенная, и простота мужественная, и надежда твердая, и вера живительная. Этими дарами батюшка привлекал сердца и души ко Христу и укреплял свою духовную семью, несомненно, больше всякого земного укрепления и отдыха, отрывая их души от земли и питая жаждой вечного спасения. Но все это бесследно для пастыря не проходило, силы телесные его гасли, а душа истощалась в смертельной борьбе со грехом за духовных чад, которых было так много.

В марте месяце 1934 года Бог послал второго священника на участок А. Н.: туда попросился жить протоиерей Томашевский со своей женой. Уже около десяти лет они были духовными детьми о. Понтия и жили, слушаясь его руководства. Батюшке стало легче, так как Томашевский служил в церкви, а батюшка, когда не было богомольцев, в будние дни совершал богослужение у себя и это его не так утомляло. В конце октября о. Понтий слег, заболев крупозным воспалением легких. Надежды на выздоровление не было, и батюшка, сознавая, что приближается к смерти, назначил духовником общины о. Павла Томашевского. Сильное горе охватило всех близких батюшке по духу. Каждый день служили молебны, слезно молились Господу о даровании и продлении жизни дорогого их сердцу отца. И не только в общине, но и в других приходах церкви оглашались громким рыданием. Сестры и братья наложили на себя покаянный строгий пост. Они сознавали, что о. Понтий за них болеет и за них распинался в своей жизни. Батюшка целую неделю не вкушал уже пищи, а лишь принимал Св. Таины и тихо угасал. Но Господь услышал горячие молитвы верующих и оставил жизнь великому пастырю и молитвеннику на короткое время для большего возрастания в вере и подвиге его пасомых.

Сам Господь Иисус Христос явился и исцелил батюшку от смертельной болезни. Это явление Господа было 1 ноября, и после него о. Понтий стал медленно поправляться. 24 ноября, к великой радости сестер, батюшка вышел первый раз к общему столу после болезни. Болезнь сильно изменила его. Все видели, как трудно было о. Понтию опять начинать земную жизнь, когда душа и тело совершенно уже отошли от нее и могли жить только небом. Батюшка весь ушел в непрестанную молитву; стал реже принимать сестер, приучая их открывать помыслы своим старшим, стал реже служить в церкви; служа ежедневно у себя, сам говорил: «Я должен оставить свои силы для старших». И правда, батюшка отдавал старшим свои последние телесные силы, борясь с их грехами и исправляя их недостатки, воспитывая их для помощи братьям и сестрам после своей смерти.

Все последние четыре года жизни батюшка распинался на кресте. Но кто опишет все подвиги и труды и молитву о. Понтия, незримые даже для близких его? Не хватает слов передать проповеди этих лет, полные любви и горячей надежды и веры, зажигавшие сердца слушателей, души которых рвались ко Господу и лица орошались слезами сладости и покаяния.

Несмотря на слабеющее здоровье, о. Понтий не оставил свои поездки в приходы, куда его звали непрестанно верующие. Эти поездки отнимали силы у батюшки, но когда близкие его просили не ездить, убеждая, что верующие могут сами прийти к нему, он строго говорил: «Не могу оставить народ, на то нет еще указания от Бога». И последний год жизни своей батюшка особенно часто ездил в приходы, никому не отказывая. Жизнь в общине стала еще строже, более сильные потянулись за батюшкиным духом, а более слабые – за сильными, и все дружно шли за своим руководителем, который еще ярче стал гореть духом ко Господу и любовью к ближним.

В 1937 году о. Понтий опять сильно болел, но перенес болезнь на ногах. Смерть незаметно приближалась к батюшке; все знали и понимали, что он недолговечен, но никто не ждал скорой кончины – жизнь казалась невозможной без него, и все отгоняли мысль, что это может случиться. Сам батюшка часто стал вспоминать про свою смерть, точно подготовляя духовных чад к этой мысли. Бывало, сядет с сестрами и скажет, что он скоро умрет, сестры плачут, а о. Понтий улыбнется и скажет: «Глупые вы, чего плачете? Я вам буду больше тогда помогать, чем при жизни теперь».

В 1938 году перед Рождеством Христовым в общине была эпидемия гриппа, все сестры и братья болели повально, заболевало по нескольку человек в день. Все работы прекратились, так как не хватало сестер нести послушание и ходить за больными. Более выносливые несли послушания, несмотря на болезнь. Батюшка тоже недомогал, но ездил в церковь и служил. Так прошло Рождество Христово, в трудах и болезнях. 27 декабря о. Понтий посетил больных на других участках к великой их радости, и никто из них не подозревал, что видят батюшку в последний раз.

1 января 1939 года о. Понтий служил сам, но был уже так слаб, что читал Евангелие сидя. Это была последняя Литургия батюшки в церкви. Вечером, накануне праздника св. Серафима Саровского, он был опять в церкви и даже пел на клиросе, так как почти все певчие были больны или без голоса. Батюшка был бодр и весел духом, шутил и всех подбадривал, и даже больные, которые были на ногах, чувствовали, что в них вливается какая-то сила от него.

2 января о. Понтий служил Литургию у себя в молельной, но с трудом, так как поднялся жар до 38°, и после богослужения батюшка слег. Потекли печальные и тревожные для общины дни. Умерли две сестры. Все чувствовали, что приближается и батюшкина смерть. Гриппозное воспаление легких вспыхнуло у батюшки с сильным жаром: выше 40°, и надежды на выздоровление не было никакой. Все надеялись только на чудо и на милосердие Божие, горячо молясь. Но на этот раз Господь взял своего пастыря, дабы и он отдохнул от тяжких трудов и гонений, которые нес столько лет, служа верно Господу и меньшей своей братии. Батюшка почти не вкушал пищи, но принимал ежедневно Святые Таины.

В понедельник 10 января по ст. ст. после 4-х часов дня о. Понтий стал тихо отходить. Батюшка сидел на кровати в подушках, дыхание хрипло вырывалось из больной груди с легким стоном. Голова склонилась на плечо, и глаза были полузакрыты. В комнате были две старшие и две сестры. Одна из сестер читала отходную. Вдруг батюшка точно вздрогнул, выпрямился, быстро поднял голову, открыл глаза и стал смотреть вверх. Что это был за взгляд! Это был взгляд не земного человека, а души и духа, который видит то, что человеку невозможно видеть, пока она находится в теле. Он на кого-то смотрел, он кого-то видел. Взгляд был строгий и прекрасный, и в нем отражалась вся красота батюшкиной души, которую трудно описать словами. Видимо, Сам Господь пришел за душой Своего верного пастыря, чтобы взять ее. Так батюшка смотрел в продолжение одной-двух минут. Потом голова его упала на грудь, несколько вздохов – и о. Понтия не стало.

Не стало великого молитвенника Западного края и доброго пастыря, который со своею любовью умел болеть скорбью верующих и быть их утешением и ободрением. Светильник угас, замолкли златые уста! Куда теперь идти, к кому обратиться, кто тебя теперь поймет и утешит и согреет любовью среди моря греха и зла?! Как жить без дорогого батюшки? Жизнь точно оборвалась, мир точно опустел, и солнце перестало светить со смертью батюшки, и невыразимая скорбь охватила всех верующих и близких по духу о. Понтию.

Похороны о.Понтия

Скорбя душой, сестры и братья потянулись со всех участков на последнее поклонение к своему отцу. Какая-то торжественность охватывала всех, несмотря на великое горе. Шли с рыданием, но с приближением к телу батюшки рыдание прекращалось, точно невидимая рука запрещала плакать. В комнате его было тихо, молча подходили сестры и братья целовать усопшему руки и ноги. Батюшка лежал с печатью блаженства на лице. Лицо сияло, озаряясь улыбкой, казалось, вот-вот откроются глаза и, как всегда, согреют любовью всех окружающих, обдавая тихой благодатью, как и при жизни.

Помазывали и облачали о. Понтия о. Павел ³⁹ и о. Жуков – священник из Побеня. К полуночи тело было убрано и батюшку положили под образа в большой комнате. Всю ночь сестры участка В.Н. читали Евангелие по очереди. Это была последняя ночь пребывания о. Понтия телом на том месте, где столько лет он провел, служа ближним, и все ощущали, что и теперь батюшка духом с ними, не чувствовалось около батюшки дыхания смерти, как это всегда бывает при покойнике. Охватывало всех какое-то тихое и торжественное настроение, не было ни суеты, ни рыданий. Тихий голос сестры, читавшей Евангелие, раздавался в комнате, и чтение проникало прямо в душу и сердце, перед глазами ярко представлялась вся жизнь Христа на земле. Тут лежал тот, кто последовал по-евангельски за Господом нашим Иисусом Христом, поднял на себя Его иго и указал здесь живущим верующим путь ко спасению в это трудное для всех время. Чем же мы Тебя отблагодарим, Господи, что Ты дал нам этого великого пастыря и учителя? Воздай ему, Господи, за все скорби, которые он понес за нас, а нам помоги, Господи, до конца пройти путь, который он нам указал, не изменить Тебе до самой смерти. Буди, Господи, с нами!

Во вторник о. Понтия вынесли в церковь. Было решено хоронить его на пятый день – 14 января, чтобы дать возможность прибыть на похороны духовным детям батюшки, живущим в миру. Со всех сторон потянулись богомольцы ко гробу. Двери гостиницы не закрывались ни днем, ни ночью. Грустно скрипела дверь в колокольне, впуская в храм пришедших, которые с горестным сердцем приникали ко гробу батюшки, и раздавались глухие рыдания, заглушавшие чтение Евангелия. Каждый изливал свое горе духовному отцу, лежащему в гробу, как это он привык делать и при его жизни. И все чувствовали и знали, что батюшка их слышит и понимает, только они не слышат его. Лицо о. Понтия менялось: то оно становилось строгое, то хмурилось, потом опять прояснялось, делалось радостным, то светилось величием. Многие это замечали, с трепетом приближаясь к гробу. И не удивительно – сколько верующих тогда исповедовалось у гроба, принося мысленно свое покаяние в тех грехах, которые не успели исповедовать батюшке при его жизни.

Как и при жизни о. Понтия, где бы он ни появлялся, всюду его окружали верующие, так и было теперь. Батюшка не оставался ни на минуту ни днем, ни ночью один. Сестры и народ наполняли церковь, свечи непрестанно горели и всех охватывала тишина и благодать. Перед глазами вставал, как живой, образ пастыря, вся его жизнь, вся его любовь, которой не было границ; и ум начинал понимать, что за крест он нес ради спасения людей. Здесь, в небольшом деревянном храме, у гроба заштатного священника совершалось нечто великое, непонятное для слепых умов. Души, сердца и разум постигали, что действительно нет иного счастья, нет иной любви и нет иной жизни – только жизнь во Христе и ради Него, а это – начало вечности...

Дивны дела Твои, Господи! Со смертью праведника жизнь духовная не умаляется, а умножается по его молитвам, и от нас самих уже зависит ее сохранить в себе и умножить трудами и подвигами при помощи Божией или угасить ее и обратиться к земному, меняя вечное блаженство на временное. Кто постигнет умом эту неразрывную духовную связь умершего пастыря с его детьми по духу? Никто – только тот, кто сам это пережил и понял всем своим существом, что значит жить ради Христа и что значит любить во Христе.

Накануне похорон к вечернему богослужению прибыл виленский благочинный о. Иосиф Дзичковский ⁴⁰ с архидиаконом, который и служил великий парастас. Несмотря на духоту в церкви и открытые и днем и ночью из-за множества народа двери, тление не коснулось батюшкиного тела; некоторые верующие ощущали даже какое-то благоухание от него, тело было мягкое и не теряло своей белизны. В пятницу 14 января после Литургии было отпевание, после которого о. благочинный произнес прочувствованное слово о жизни о. Понтия, в котором отметил тяжелый подвиг его жития и тот крест, который он нес ради Христа и ближних. Вот когда, после стольких лет трудов батюшки, раздался громкий голос за, а не против него! И Господь отметил это удивительным явлением: когда о. Иосиф начал говорить про батюшку с теплым чувством, на его голову упал луч света сверху и не исчезал, пока он не кончил свое слово. Это видели многие богомольцы и один брат из общины. Все громко рыдали во время проповеди, заглушая голос о. Иосифа, который и сам прерывал свое слово из-за слез.

Трудно описать момент прощания с о. Понтием. В церкви поднялись шум и рыдание, все бросились ко гробу, целуя руки и ноги батюшки. Гроб, который держали мужчины, колыхался от напора прощающихся. Так продолжалось долгое время. С трудом вынесли батюшку из церкви и после крестного хода вокруг нее гроб опустили в могилу, и гулко застучала мерзлая земля о доски, скрывая от глаз верующих останки великого пастыря. Молча стояли кругом, смотря на быстро вырастающую могилу, и не одно сердце, не одни уста шептали с верой: «Дорогой батюшка, не оставь нас и молись за нас».

Вечная память тебе, истинный пастырь, положивший душу свою за овцы своя!

Вечная память!

1940