Руководство для сельских пастырей
Выпуск № 16. 1860 г.

Во всяком приходе живёт человек, который близок к семейству каждого прихожанина и на которого смотрят как на лучшего свидетеля и советника в важнейших делах жизни общественной. Этот человек нужен нам и при рождении, и при смерти: он принимает нас по рождении, он же провожает нас и в могилу. Его привыкли любить и почитать малые дети; даже незнакомые называют его отцом; ему поверяют христиане свои задушевные тайны, свои радости и скорби. Этот человек служит утешителем во время бедности и лучшим наставником во время богатства и счастья: к нему идут бедные, дабы получить от него милостыню, идут и богатые, дабы повергнуть к ногам его что-либо от своих сокровищ, идут те и другие, дабы воспользоваться его советом и наставлением. Не имея чинов и светских преимуществ, он принадлежит одинаково всем классам общества: низшим классам принадлежит своим простым образом жизни, а высшим – воспитанием, учёностью, благородством чувств, внушаемых религией. Словом, – человек, который как бы всё знает, обо всём может сказать и которого слово, облечённое силой благодати и святой веры, внятно говорит уму и сердцу каждого. Человек этот есть священник.

Никто не может сделать людям столько добра, как священник, когда отлично проходит своё служение; но никто не сделает и столько зла, как он, когда злоупотребляет своим званием.

Что такое священник? Это есть служитель религии Иисуса Христа, поставленный для того, чтобы учить народ истинам святой веры, наставлять в правилах доброй нравственности и преподавать дары благодати вверенному его попечению духовному стаду. Эти обязанности священник должен верно исполнять, если хочет заслужить уважение и почтение от людей.

Обязанности священника как учителя и хранителя чистой и святой веры не подлежат нашему исследованию: вероучение, по своей природе таинственное и Божественное, сообщаемое Божественным откровением и приемлемое верой, не допускает никакой критики. Священнослужитель как верующий должен давать отчёт только перед своей совестью и своей церковью. Вот единственный авторитет, который он признает над собой! Как учитель народа просвещённый священнослужитель своей деятельностью может иметь самое полезное влияние на его религиозность.

Во времена тьмы и невежества к чистой и возвышенной вере в христианские догматы нередко примешивалось суеверие. Но суеверие есть злоупотребление веры, и просвещённому служителю религии, которая не боится света, потому что свет от неё исходит, надлежит рассеивать тот мрак, который оскорбляет святость и который в иных людях может возбуждать предубеждение против христианства. Священник обязан уничтожать всякое злоупотребление веры, должен очищать веру своего народа от суеверия и лжеверия; ибо истина не терпит заблуждения.

Ещё прекраснее деятельность священника как учителя нравственности. Христианство есть божественная философия, написанная двумя словами: как история жизни и смерти Спасителя нашего и как учение, заключающееся в тех возвышенных наставлениях, которые Он возвестил миру. Учение и пример – эти два слова христианства соединены в Новом Завете или Евангелии. Священник должен иметь это Евангелие всегда в руках, всегда перед глазами, всегда в сердце.

Добрый пастырь есть живой истолкователь этой божественной книги. Каждое из священных слов её даёт ответ на тот или другой вопрос жизни и заключает в себе практическую мысль, которая освещает и оживляет образ действий человека.

Нет нравственной или политической истины, которая, хоть в зародыше, не заключалась бы в тексте Евангелия. Все новые философии пользовались изречениями его, хотя впоследствии и забывали это; филантропия получила начало своё в учении о любви, которую в первый раз начало проповедывать людям Евангелие и которая составляет главный предмет его; Евангелие возвестило миру свободу, и никакое унизительное рабство не могло устоять перед светом его: законы смягчились, бесчеловечные обычаи уничтожены, цепи пали, – и женщина снова получила надлежащее уважение в сердце мужчины.

В той мере, как слово Евангелия проходило столетия, оно ниспровергало заблуждение и варварство, и можно сказать, что наше настоящее со всем, что в нём есть доброго, со всеми лучшими прежних законами, нравами, учреждениями и надеждами, – есть плод Евангелия, более или менее проникшего в новую цивилизацию. Но его дело ещё далеко не совершилось: закон непрерывного усовершенствования (эта деятельная и возбуждающая идея человеческого ума) есть также закон Евангелия. Евангелие запрещает нам застой и неподвижность на пути добра и требует, чтобы мы постоянно делались лучше и лучше; оно не хочет, чтобы мы отчаивались в успехах человечества, круг зрения которого должен непрестанно расширяться и проясняться; и чем более открываются наши глаза для света, тем более находим в Евангелии утешительного для себя в будущем, тем более открывается нам истин в его учении, – и тем яснее познаём наше назначение.

Священник, таким образом, с этой книгой в руке имеет и разум, и знает истинные начала нравственности, цивилизации и политики. Он только должен раскрыть её, читать распространять вокруг себя то сокровище света и совершенства, к которому ключ вверило ему Провидение.

Но, подобно самому Христу, проповедывавшему учение и запечатлевшему истину его примером Своей жизни, священник обязан наставлять людей и жизнью, и словом. Жизнь должна быть, сколько это возможно для слабой природы нашей, наглядным истолкованием учения или живым словом. Церковь особенно желает видеть в священнике образ жизни, согласной с Евангелием. Священник может иметь недостаток в слове, если природа отказала ему в этом даре; но слово, понятное и доступное всякому, это – его жизнь. Никакой язык человеческий не может быть так красноречив и убедителен, как живая добродетель.

Как совершитель таинств и раздаятель даров благодати, священник должен быть одушевлён любовью. Он имеет дело с людьми, следовательно, должен знать их наилучшим образом; его суду подлежат человеческие заблуждения, раскаяние, человеческие слабости, душевные болезни и нужды, – следовательно, должен иметь сердце исполненное терпения, сострадания, кротости, сочувствия, снисходительности и прощения.

Его дверь должна быть во всякое время отверста для тех, кто его зовёт; его лампада никогда не должна угасать, и посох должен постоянно находиться в руках его. Ему не должно знать ни времени года, ни отдалённости, ни опасностей, ни жара, ни холода, если только он ревностно заботится о том, чтобы принести болящим елей, грешникам прощение, умирающим напутствие. Перед ним, как пред Богом, не должно быть ни бедных, ни богатых, ни малых, ни великих, – перед ним должны быть только люди, то есть братья по несчастьям и надежде.

Впрочем, хотя священник не может отказать в своём служении никому, однакож должен не без осмотрительности предлагать оное тем, кои не уважают или презирают его звание. Навязчивая любовь не столько привлекает, сколько отталкивает и огорчает. Священник обязан во многих случаях ожидать, пока придут к нему или позовут его; он должен всегда помнить, что при той свободе, какой по законам общественным пользуется каждое вероисповедание, человек может давать полный отчёт о своей религии только Богу в своей совести.

В отношении к своим согражданам священник должен, когда дело касается религии, показывать благородную независимость, но вообще вести себя миролюбиво и скромно. Ему неприлично сильно домогаться влияния на общество, неприлично и спорить о преимуществах; его авторитет должен начинаться и оканчиваться – на праге церкви, у подножия алтаря, на кафедре истины, у ложа больных и умирающих. Во всём прочем он есть малейший и незаметнейший из людей.

В отношении к попечению о храме его обязанности ограничиваются теми экономическими распоряжениями, какие позволяет сделать бедное состояние большей части приходов. Простота, чистота, приличие в предметах, относящихся к совершению богослужения, – вот главное, чего священник может требовать для своего храма. Самая простота алтаря имеет нечто досточтимое, трогательное и возвышенное; и эта простота часто производит лучшее впечатление на людей и бывает поучительнее, чем шёлковые ковры и золотые подсвечники, особенно там, где народ видит себя в крайней бедности. Что такое позолота и искрящиеся песчинки пред Тем, Кто распростёр небо и усеял оное звёздами? Блеск христианства заключается в его делах, и самым лучшим украшением алтаря служат поседевшие в молитве и добродетели волосы священника, да ещё вера и благоговение христиан, преклоняющих колена пред Богом отцов своих.

Как человек священник имеет ещё некоторые совершенно общие обязанности, проистекающие из попечения о доброй славе, этом цвете гражданской и домашней жизни, этом благоухании добра. Живя в тихом уединении своего скромного священнического дома, под тенью своего храма, священник должен оставлять оное только изредка.

Ему позволительно иметь виноградник, сад, рощу, а иногда и небольшое поле, и обрабатывать его своими руками; позволительно держать несколько домашних животных для своего удовольствия или пользы.

Из этого убежища труда, покоя и мира священник должен выходить редко для того, чтобы вмешиваться в шумные собрания соседей. Он может только при некоторых торжественных случаях пить из чаши гостеприимства. Но во всяком случае он не должен забывать людей бедных: если по случаю свадьбы или крещения собрались друзья к бедному, то весьма прилично священнику пождать несколько времени за столом труженика и разделить с ним его черный хлеб; остальное же время должен проводить у алтаря или среди детей, которых он учит лепетать катехизис, этот алфавит Божественной мудрости. Вечером, когда раздаётся молитвенный колокол, приятно видеть священника среди занятий, которым предаваться доставляет ему возможность церковная или домашняя библиотека; приятно видеть его тогда с служебником в руке, под деревьями сада или на верху горы, наслаждающимся бальзамическим воздухом нив; приятно видеть, как он из этого величественного храма природы с благоговением и молитвой идёт в храм Божий для богослужения.

Вот образ жизни, вот наслаждения священника! Его волосы поседели, его руки дрожат, когда он держит чашу, его дрожащий голос уже не в состоянии огласить святого места; но этот голос ещё звучит в сердцах. Он умирает; простой камень обозначает место его покоя у врат церковных. Его жизнь кончилась!

Но он обрёл покой в вечности, где и прежде жила душа его; и он сделал здесь наилучшее, что́ только можно сделать здесь: он продолжил проповедь Евангелия, присовокупил к великой цепи служителей веры и благочестия ещё одно звено и грядущим поколениям передал в чистоте веру и закон Божий.

К.С.

Один архипастырь, весьма опытный в обхождении с раскольниками и в деле обращения их к православной церкви, давал следующее наставление священникам, вновь поступающим в такие приходы, в которых есть раскольники: «При домашних собеседованиях с раскольниками не надобно с первого раза затрагивать раскольнические заблуждения и восставать против них словом обличения, и особенно не навязываться на разговор об них, а нужно избирать для собеседования предметы общей христианской нравственности, и преимущественно такие, которые составляют любимую тему раскольников, как говорят, конёк их, например, о пьянстве, о сквернословии, о роскоши, проявляющейся в народных платьях, о молитве, о милостыне и прочем; если же они сами заведут речь о предметах расколоучения, то – от разговора об этом благоразумно и осторожно уклоняться на первый раз». Совет совершенно практический и весьма полезный! Не лишне, мы думаем, каждому священнику принять его в руководство. Первое впечатление всегда очень важно; оно или предрасполагает в пользу нового человека, или поселяет противу него предубеждение и отталкивает от него. Начни с первого раза говорить с раскольниками, особенно с увлечением и силой, о заблуждениях раскола, составляющий задушевное убеждение их, затронь неосторожно эту чувствительную струну их совести, – тотчас возбудишь противу себя нерасположение, предубеждение, поселишь недоверие. Если же оставлять пока в стороне мнения раскола и беседовать с ними на любимую их тему, то с первого раза в них возникнет и мало-помалу укрепится доверие к священнику; у них естественно появится мысль: «Да новый-то священник по-нашему судит». Разумеется, о предметах нравоучения, составляющих любимую тему раскольников, можно говорить с ними без иезуитской хитрости и двоедушия, без преднамеренного потворства их предрассудкам, не делая из комара верблюда и из верблюда комара. При этом необходимо священнику знать, сколько можно более, примеров из житий святых на каждый предмет собеседования, и пользоваться этими примерами к слову и при случае; вообще простой народ любит истории из житий святых, а раскольники в особенности². Когда таким образом новый священник мало-помалу войдёт в доверие раскольников, тогда уже исподволь и осторожно может без опасения касаться в своих собеседованиях мнений раскола. После этого он уже с большей вероятностью успеха может действовать на заблуждающуюся совесть отщепенцев, и обратить их к православной церкви.

SS.

В другое время можно было бы и не каждому из нас останавливаться на этом вопросе, особенно не каждому интересоваться его решением, предоставляя это дело, как и вообще всё более трудное в наших познаниях, школе и науке; но в настоящую пору, когда с разных сторон³ начинают напоминать, что вот-вот, как говорится, не сегодня, так завтра, должна исполниться или уже и исполняется тысяча лет славянскому переводу Библии, – этого сделать нельзя, – нельзя нам, без сильного опасения подвергнуться справедливому упрёку за неизвиняемое ничем равнодушие к великим памятникам нашей славянской, глубоко религиозной народности, не остановиться на предложенном вопросе и не пожелать разрешить его по той естественно-необходимой причине, что от этого решения, как легко догадаться, зависит решение столько теперь близкого к нам и самого нам современного вопроса о тысячелетнем существовании славянской Библии, так что, не определивши времени перевода этой Библии, никаким образом нельзя определять или назначать и времени исполнения тысячи лет её существования: последнее, как не трудно видеть, строго и необходимо обусловливается первым.

Западные наши родичи – славяне моравские и богемские, по словам одного их соотечественника, написавшего прекрасное письмо из Праги в «Санкт-Петербургские ведомости»⁴, собираются в настоящем 1860 году праздновать совершившееся тысячелетие их просвещению светом евангельским от святых Кирилла и Мефодия, и вместе с тем отпраздновать тысячелетие и знаменитому переводу Библии с греческого языка на славянский. Значит, у западных наших собратий вопрос о времени перевода Святого Писания на славянский язык решён, то есть у них, как можно заключать по приготовляемому торжеству, признано, что это время должно относить к 860-му году, и вот они, хотя и лишённые многих народных прав и выгод, но, вероятно, поэтому-то и умеющие лучше нас ценить всё, составляющее нашу славянскую народность, и даже всё, относящееся до этой народности, решаются, предваряя о том других собратий, особенно нас – русских, почтить народным торжеством тысячелетнее существование у славян как святой церкви Христовой, так и знаменитого славянского перевода Библии, и тем доказать, сколько они умеют высоко ценить и разумно уважать, вместе с Божественной религией, и этот самый древнейший и самый священный памятник нашей славянской первоначальной письменности, – памятник, так явственно, неизгладимо обозначивший святое, православное крещение славян и так прочно, так незыблемо утвердивший самобытность нашей славянской речи, нашего родного могучего слова.

А мы – русские, что ж? Забыли о редкой древности своего неоценённого сокровища – слова Божия на славянском языке? Уступим нашим западным собратьям в любви и уважении к знаменитейшей и священнейшей славянской древности, – уступим, чтоб не изменить откуда-то приросшей к нам и до сих пор с таким упорством (или, по правде говоря, с такой справедливостью) нам приписываемой беспечности? – Но да успокоится наше национальное чувство и глубоко скрывающаяся у нас привязанность ко всему родному, священному для нас: если захотим, успеем и мы выразить свою радость, своё торжество и благоговейную признательность к благодеющему нам Промыслу, по случаю исполнения тысячи лет славянскому переводу Библии, трудов святого Кирилла и Мефодия.

Такое многотрудное и многосложное дело, как перевод всего Святого Писания с одного языка на другой, очевидно, не могло совершиться как-нибудь скоро, в течение, например, года, даже двух–трех лет. Правда, древнейшие из переводчиков – 72 толковника успели совершить своё дело, перевесть Святое Писание с еврейского языка на греческий, в 70 дней Но, во-первых, они переводили один Ветхий Завет, и тот – не весь: книги неканонические этого Завета, как уже существовавшие на греческом языке, не имели нужды в переводе; во-вторых, переводчиков было 72 человека, и, в-третьих, главное, они ничем другим не были заняты и всецело были посвящены одному своему великому делу⁵. У святых Кирилла и Мефодия если и были помощники, то в самом ограниченном числе⁶; а между тем они должны были переводить не только Святое Писание обоих Заветов, но и богослужебные книги в весьма значительном количестве⁷; главное же, кроме этого великого дела, должны были в то же самое время заниматься евангельской проповедью и устройством, а впоследствии (особенно святой Мефодий) и управлением церкви в обширных странах славянских. По всем этим причинам, и сверх сего по свидетельству многих сказаний древности⁸, а отчасти и по указанию некоторых из древнейших списков нашей Библии⁹, не имеющих то одной, то другой святой книги, а иногда и целых отделов книг Ветхого Завета¹⁰, исследователями славянских древностей¹¹ и признаётся за несомненное, что славянский перевод Библии совершился не вдруг, а постепенно, в течение довольно продолжительного времени, так что между началом перевода и совершенным его окончанием нужно полагать целые десятки лет¹², и, при всём этом, как о месте его исполнения, по недостаточности теперешних критических показаний и исследований, ещё нельзя сказать, что оно было одно, и притом совершенно известное; так, в равной мере и по той же причине, невозможно указать и на один какой-либо год, как на такой, в который именно приведён к концу этот великий труд. Почему, решаясь найти год, в который Святое Писание переведено на славянский язык, и решаясь с тем, чтобы определить для себя время исполнения тысячелетнего юбилея сему переводу, не будем искать года, в который окончательно исполнен славянский перевод всей Библии, в теперешнем её составе, а постараемся определить время, в которое именно начат, и, потом, в которое доведён до известной необходимой полноты славянский перевод Библии.

По редкому счастью в деле разыскания о древней хронологии, необходимые пособия и отчасти даже как бы прямые указания к такому, а не другому решению этого вопроса встречаем в трёх¹³ древнейших сказаниях: одном, принадлежащем черноризцу Храбру, почти современном самому переводу¹⁴, и в двух (паннонском жизнеописании святых Кирилла и Мефодия, и блаубейернской легенде) – весьма близких ко времени этого перевода¹⁵. Первое и второе из сих сказаний представляют надёжные средства – разрешить первую часть нашей задачи; а третье – то же или почти то же самое сделать с последней её частью. Этими средствами мы и воспользуемся для решения предложенного вопроса.

Черноризец Храбр в защитительных ответах своих¹⁶ о славянских письменах, объяснивши, что эти письмена (буквы) и преложение (священных) книг (новыми письменами, на новый – славянский язык) сотворил святой Константин философ и Мефодий брат его как бы нарочито для полной определённости рассматриваемого события (изобретения славянских букв и начала священных славянских переводов), самое время его исполнения определяет так: «Аще вопросиши: в кое время (событие совершилось)? то вси тебе возвестят и скажут, что (совершилось) во времена Михаила царя греческого и Бориса князя (болгарского), и Коцела князя блатьньска¹⁷, в лето от создания вьсего мира ҂ѕ^ное и т҃ и ѯ҃ и г҃^е».

Яснее и удовлетворительнее такого определения редко можно что-нибудь и встречать в хронологических показаниях древних летописей. Этот ҂ѕт҃ѯ҃г҃ (6363) год от сотворения мира, очевидно, соответствует 855 году по Р.Х. К тому же времени относятся и упоминаемые Храбром царственные лица, как современники рассматриваемого события¹⁸. И что Храбр в этом месте своего сказания говорит именно о начале, а не о продолжении или окончании славянского перевода Библии, в том совершенно можно убедиться не только связью речи самого сказания в приведённом месте¹⁹, а прямыми свидетельствами паннонского жизнеописателя святых Кирилла и Мефодия²⁰, вполне согласными с самым ходом как обстоятельств перевода, так и событий в жизни наших знаменитых переводчиков Библии. Следовательно, этот 855 год и есть тот самый, в который изобретены святым Кириллом наши славянские письмена и положено начало знаменитому переводу Библии с греческого языка на славянский. С таким заключением согласны и свидетельства сербских и болгарских временников, собранных и рассмотренных Шафариком²¹ и указывающих на 855 год, как на время, с которого именно началось правильное славянское письмо и правильное книжное (через священные боговдохновенные книги на родном, понятном языке) просвещение славян светом евангельским.

В котором же году дело перевода священных книг святыми Кириллом и Мефодием доведено до желанной и, по тогдашним обстоятельствам, необходимой полноты? Этот год, столько теперь важный для нас, по своему значению в определении тысячелетнего юбилея славянскому переводу Библии, важный особенно после того, как год такого же юбилея началу этого перевода, очевидно, пропущен нами – славянами безвозвратно, а юбилеарное тысячелетнее время полному, совершенному окончанию перевода слишком ещё удалено от нас, этот год, к сожалению, уже не определяется в древних сказаниях так ясно и прямо, как начальный, сей час указанный, год славянских переводов у Храбра, и до определения его не иначе можно доходить, как путём наведения и различных исторических соображений, на основании тех или других памятников древности. Этим путём, по указанию самой необходимости, и пойдём к своей цели.

Древнейший, почти современный святому Кириллу, сказатель о его житии, передаёт нам в своём сказании²², что сей великий просветитель славян, по прибытии с братом своим Мефодием из Царьграда в Моравию, немедленно начал перелагать по-славянски весь церковный чин; а другой, тоже древнейший, повествователь²³ присовокупляет к сему, что святые братья-переводчики, «проведши у моравов, в проповедании Евангелия, вящше нежели четыре лета, когда, по вызову грозного папы Николая I, отправлялись в Рим для ответа за свой перевод, оставили моравам действительно переведёнными вся книги, потребныя к церковному правилу»²⁴. Таким образом, время между прибытием святых проповедников из Царьграда в Моравию и отравлением их из Моравии в Рим полагается, в древних сказаниях, таким периодом, в который священные славянские переводы доведены были до известного рода полноты, определяемой потребностью церковного правила. К такому, а не другому заключению приводят и самые события, здесь указываемые. Моравский князь Ростислав, нитрийский Святополк, блатнянский Коцел призывают к себе славянских проповедников именно для того, чтобы они проповедывали народу Евангелие не по обычаю западных проповедников, то есть на непонятном для народа латинском языке, а так, как требует польза и самое свойство евангельской проповеди, то есть на народном, славянском языке²⁵; следовательно, прибывши в Моравию на такую, уже наперёд, так сказать, обусловленную проповедь, святые просветители славянские, если бы и не имели в готовности необходимых для проповеди и богослужения славянских священных и богослужебных книг, тотчас и прежде всего должны бы были об этом позаботиться, и это тем легче было им исполнить, что начало великому делу – переводу священных книг с греческого языка на славянский положено было ими, как мы видели, гораздо раньше, ещё в 855 году и что, на пути из Константинополя в моравскую землю, у придунайских болгаров, они уже имели опыты, так сказать, славянской проповеди для славян²⁶. С другой стороны, если весть о славянских священных переводах доходит до Рима и даже возбуждает там тревожные опасения²⁷, то, значит, переводы к тому времени достигли уже значительных размеров и слишком уже значительно были распространены по обширным странам славянским.

Вот почему два эти события из жизни святых Кирилла и Мефодия, то есть прибытие их из Царьграда в Моравию, потом отбытие из Моравии в Рим, сами собой и как нельзя яснее говорят, что именно к их времени нужно относить доведение священных славянских переводов до такой полноты, которая требовалась церковным правилом. В котором же году равноапостольные просветители наши прибыли в Моравию и потом в котором из Моравии отправились в Рим? Год прибытия их в Моравию с давних времён²⁸ определяется годом пришествия их же из Моравии в Рим; а этот последний получается из следующих соображений, по указанию блаубейернского повествования о святых Кирилле и Мефодии. В этом повествовании говорится, что святые проповедники славянские по прибытии своём из Константинополя, проведши в Моравии в проповедании слова Божия четыре года с половиной, отравились из Моравии в Рим по требованию папы Николая I; но когда они пришли в Рим, то грозного папы уже не застали в живых, а были встречены его преемником, Адрианом II, который и вёл с ними переговоры, по делу их проповеди славянским народам. Год же смерти папы Николая I и восшествия на римской престол его преемника, Адриана II, в летописях восточных и западных замечен очень хорошо: это есть 867 год, при окончании своём²⁹. Следовательно, этот-то 867 год и есть год прибытия святых Кирилла и Мефодия в Рим и также – год отбытия их, по этому последнему случаю, из Моравии. Теперь, исключивши из числа 867 четыре года с половиной, проведённые святыми проповедниками в Моравии до отправления их в Рим, получаем 863 год в его половине или даже и в начале³⁰ как такой год, в котором святые Кирилл и Мефодий именно прибыли из Константинополя в Моравию и с которого, следовательно, началось дело доведения священных славянских переводов до известного полного состава, и если это дело не было доведено до своего конца в том же 863 или следующем 864 году, то никак не протянулось дальше 867 года, в котором, то есть, святые переводчики отправились в Рим, так что присовокупивши к 4½ годам первоначального пребывания их в Моравии пятый – предыдущий год, проведённый ими в проповедании слова Божия болгарам³¹, когда тоже требовалось предлагать это живоносное спасительное слово на живом народном (то есть славянском) языке, получаем 862–863–867 годы как такое время, в которое мы должны предположить поконченным перевод всех священных книг, потребных к церковному правилу.

Что разуметь под этими последними словами? Как, то есть, понимать выше приведённые выражения двух летописей³²: весь чин церковный, все потребные к церковному правилу книги, которые святые Кирилл с Мефодием переложили по-славянски между 862–863–867 годами? Эти выражения сами собой и, так сказать, сами за себя говорят, что под ними из числа библейских книг не другие какие-либо должно разуметь, а непременно те, которые как в древние времена употреблялись, так и ныне в православной церкви употребляются при богослужении, именно: все книги Нового Завета (за исключением разве Апокалипсиса), из Ветхого же Завета: псалтирь и так называемые паремийные чтения, довольно, как известно, многочисленные и заимствуемые из разных священных книг³³.

Вот что великий начинатель наших славянских переводов при пособии знаменитого брата своего Мефодия, несмотря на великие апостольские труды свои, успел из священных библейских книг перевесть с греческого языка на наш древний славянский язык. Несвоевременный вызов в Италию прекратил его дальнейшие апостольские и учёные труды; а за сим скоро прекратилась и самая его жизнь: он умер в Риме 14 февраля 869 года, завещавши неутомимому споспешнику своему и брату, святому Мефодию, неослабно продолжать великое дело просвещения славянских народов.

И этот второй апостол из наших славянских апостолов свято исполнил завещанное святым братом его: возвратившись в покинутые им поневоле славянские земли, он ещё около 20 лет трудился в сеянии там слова Божия; несмотря на различные происки и козни завистливых проповедников запада, успел приобщить к истинному стаду Христову всех³⁴ южных и юго-западных славян; был от самого папы рукоположён во архиепископа и около 872 года великое дело славянского перевода Библии довёл почти до конца, именно, к переведённым ещё прежде: Новому Завету и псалтири с паремийником, присовокупил перевод остальных канонических книг Ветхого Завета³⁵, так что, покинувши земное своё отечество и переселившись в небесное, 6 апреля 885 года, он из всей Библии оставил непереведёнными³⁶ лишь одни неканонические книги Ветхого Завета³⁷.

Вот что на основании более известных ныне памятников нашей древности можно сказать о времени перевода славянской Библии. В заключение, для лучшего уяснения всего сказанного, вот вкратце и в совокупности ответ на предложенный нами вопрос: в котором году святые Кирилл и Мефодий перевели Святое Писание с греческого языка на славянский? В 855 году святой Кирилл вместе с изобретением славянских букв положил начало славянскому переводу Библии; в 862 (если ещё не в 861) году при пособии святого брата своего Мефодия он перевёл часть Нового Завета и кое-что из Ветхого, – так называемые в летописях избранные для праздничного богослужения чтения из Священного Писания, то есть Евангелия, Апостолы и паремии с кафизмами, на великие праздники и особенно знаменательные времена церковного года и по церковному чину; в 863–867 годах было переведено из Святого Писания всё потребное для этого чина, все библейские в течение года чтения при богослужении, то есть все Евангелия, все послания с деяниями апостольскими, все псалмы и паремийные чтения из ветхозаветных священных книг; около 872 года святой Мефодий присовокупил ко всему этому, кроме Апокалипсиса, перевод всего остального Ветхого Завета, за исключением неканонических книг, переведённых уже в последующие и позднейшие после святых братьев-переводчиков времена.

Который же из всех этих годов (разумеется, за исключением 855-го, теперь невозвратно и так непростительно нами пропущенного) принять за основание для празднования тысячелетнего юбилея нашей славянской Библии, и, таким образом, в котором году совершить самое это празднование как истинное торжество нашей славянской народности, нашего святого, спасительного православия? За 14 лет пред сим в учёном отечественном сочинении³⁸: «История христианства в России до равноапостольного князя Владимира» между прочим³⁹ подана была мысль – тысячелетний юбилей славянского перевода Библии соединить с юбилеем тысячелетнего существования великого нашего отечества, и, значит, основным годом в хронологии этого перевода признать год основания отечества нашего, то есть 862-й, а самое торжество юбилея совершить в близком к нам 1862-м году. Прямым основанием для такой мысли и сильнейшим побуждением к её принятию, очевидно, служит удобство торжества от соединения двух торжеств в одно, и особенно удобство для торжества библейского – общего всем славянам от присоединения его к торжеству отечественному – собственно нашему русскому. И действительно, побуждение слишком сильно и увлекательно, и мы, справедливо увлекаясь им, желаем тысячелетний юбилей нашей Библии праздновать вместе с тысячелетним юбилеем славного отечества нашего, в 1862-м году.

В каком месте праздновать, и как праздновать? – Богемский собрат наш в упоминаемом у нас в начале письме своём распоряжение празднеством и успешное исполнение празднества поручает Москве, как городу славянскому по преимуществу и выражает полную надежду на её просвещённое и великодушное участие в общем всем славянам деле. Такую надежду и доверчивость можем питать и мы – киевляне, с прибавлением обещания – принять посильное участие в предстоящем торжестве, близком сколько теперешнему сердцу России – Москве, столько и древней матери градов российских – Киеву, где впервые, ещё при самом начале озарения России светом евангельским, раздались первые глаголы живота вечного в живой, могучей речи славянской.

Чем всего лучше ознаменовать, увековечить будущее наше религиозно-народное торжество? – Тот же наш богемский собрат по случаю этого торжества предлагает составить премию за лучшее решение вопроса: «Как развивалось славянство, и каким способом возможно соединение литературных атомов после тысячелетней кристаллизации?» – Не входя в подробное рассуждение об этом, не из чуждой нам дали предложенном вопросе, заметим только в заключение, что памятник тысячелетию славянского перевода Библии должен по характеру своему хоть сколько-нибудь (если не вполне) соответствовать характеру самой Библии: как Библия, выражаясь справедливо принятым у нас для этого способом выражения, вечна, как заключающая в себе глаголы живота вечного, в существе неизменна; так и памятник её тысячелетнему существованию на славянском языке должен хоть сколько-нибудь (если не совершенно) удержать и выразить этот характер вечности, прочности, а не исчезнуть и не испариться тут же, как испаряется та влага, которая расходуется при подобных торжествах. – Русский усердный пастырь найдёт довольно средств (не говоря уже о тех, какие предложены в №3 «Руководства для сельских пастырей» за настоящий 1860 год) – достойно чем-либо почтить и ознаменовать предстоящее всем славянам общее торжество наше как торжество самого православия и непоколебимости единой святой, истинной церкви Христовой.

Священник И. Оглобин

В великом княжестве познанском, в местечке Миелжине приходской священник Кошутский основал общество служительниц Богородицы для попечения о сельской школе и намерен основать новициат, из которого и другие деревни могли бы получать таких служительниц для обучения детей и нравственного воспитания всего сельского общества.

Задача и цель этого общества состоит, как сказано, в религиозном служении сельскому народу. В члены его поэтому избираются большей частью девицы сельские, скромные, благочестивые дочери хозяев или сироты, желающие посвятить себя исключительно на служение сельским детям и всему деревенскому населению. При поступлении в общество девицы дают обеты монашества на три года; по истечении этого срока они могут, если пожелают, вступить в брак; если же пожелают остаться в обществе, то возобновляют первоначальные обеты. Приходское общество состоит из трёх девиц. Две из них поочерёдно ходят на барщину, исполняя все повинности крестьянские, а третья остаётся при школе и обучает детей чтению, письму, катехизису, святой истории, живописи и пению. Каждая наука имеет свои дни и часы в неделе.

Влияние этих сестёр простирается не только на школу, но и на весь приход, и притом в значительных размерах. Нужно видеть, пишет познанский корреспондент, как они вместе с народом работают и вместе молятся. Соблазнительные слова, к которым так привык наш народ, не слышатся там, где участвуют в работе сёстры. Народ уважает их и во время работы читает вместе с ними молитвы (róźaniec). Если кто из работающих показывает лень или сделает какую-нибудь непристойность, сёстры тотчас кротко замечают ему.

Владелец деревни даёт от себя для школы и помещения сестёр дом с огородом. Бо́льшая комната назначена для класса; в ней стоят скамьи и в углу икона Богоматери. Меньшая комната назначена собственно для сестёр; в ней находится стол, три стула, три кроватки, деревенская печка, – всё просто, по-сельски! Миска, тарелки, ложки, – всё деревенское! От владельца же отпускается на содержание сестёр: 20 талеров, 12 корцов ржи, по 2 корца каждого вида яринного хлеба, земля под картофель, корова и всё необходимое для обзаведения хозяйством. За это сестры обязаны отбывать владельцу еженедельно три дня барщины, а в другие три дня работать ему же за определённую плату, так что они никогда не остаются без дела и одёжу и другие необходимости имеют из собственного труда. Кроме указанных предметов, владелец обязан доставлять отопление и обработать землю под картофель. Форма и материя платья у них остаётся та же, как и у всех поселянских девиц; но в отличие от последних они носят на груди крест, у пояса чётки, и платье – цветов белого и голубого.

Владельцы со всей охотой поддерживают это учреждение. Господин Эдуард Бояновский первый учредил такое общество в своём имении Грабоноге. Он учредил в Миелжине даже новициат для воспитания таких служительниц. Годовое содержание каждой воспитанницы обойдётся здесь в 20–30 талеров. Желающих поступить в этот новициат оказалось столько, что многим приходится отказывать.

На обязанности сестёр лежит также ухаживание за больными в деревне.

(Pamiętnik religijno-moralny, 1860. Czerwiec, pag.670–674).