О святости
Из бесед с отцом Афанасием (Евтичем) на молодежном съезде в 1985 году. К трудному вопросу о том, есть ли святые вне христианства или есть ли святые вне Церкви? Что такое праведность и как понимать слово «святость»? Отец Афанасий указал на различие между благодатными дарами и природными дарами в человеке, растолковал отличие разных уровней и качеств.
На общечеловеческом уровне есть богоданные дары, скажем, природные дары и таланты, которые Бог дал, которые люди развивают в себе и могут достичь великой степени – даже совершенства, даже прозорливости. Бывают люди чистого сердца и честной на уровне природной, богоданной жизни. Мы не верим в такой натурализм, как верили некоторые древние философы, или как верят материалисты. Веруем в богоданную заложенность в природу человека многих даров, талантов. Апостол Павел говорит, что в людях по совести есть сознание мудрости Божией природы. И в этом смысле мы, как христиане, не имеем монополии на человеческую природу, на ее способность развиваться. Иногда бывает даже, что человек-нехристианин может развить в себе более высокую степень даров Божиих: честность, совестливость, чистоту – по мере своих сил, своих возможностей, своего труда. Скажем, Будда был человек довольно честный. Человек, который жил подвижнически. Подобные примеры праведников есть в Индии, в Древней Греции, в Риме. Вы помните – все читали эту историю с американскими индейцами, – когда пришли к ним христиане-англичане, то индейцы ужасались их непоследовательности, их бесчеловечности. Слово индейцев означало человеческое слово, его нужно было уважать. Хочу сказать, что христиане не имеют монополии на человека, на человеческую природу, на Божие отношение к человеку и человечеству, некрещёным и другим христианам. Но нужно помнить, что это в этих людях от Христа. Так говорили христианские апологеты, ещё в начале христианства, грекам, с которыми ранее дружили. Были греки, греческие мудрецы, державшиеся греческой религии. Потом некоторые из них становились христианами, но продолжали разговаривать друг с другом или даже спорить. Христиане отвечали своим вчерашним друзьям, которые оставались язычниками, но были умными, честными людьми. Скажем, епископ Феофил Антиохийский во II веке писал своему другу Автолику. И говорили христиане: то, что у вас есть хорошее – это от Христа, ибо душа человеческая по природе христианка, имеет печать Христа. Она развивается, но это на уровне природы, скажем, на уровне природного закона.
Потом есть второй уровень – законный, писаного еврейского закона. Это Откровение Божие еврейскому народу. И закон, и поучение – это Ветхий Завет. Это вторая ступень. Значит, ветхозаветный еврей, иудей, если он был подлинный, – иудей – значит человек союза Божия, ветхозаветный верующий, – значит, он на высшем уровне от этого природного. Но это не значит, что они все, будучи иудеями и членами синагоги, автоматически были лучше других. Мы видим, что есть Иов – внеиудейский праведник. Он не из иудейского народа, он из Ура Халдейского, откуда Авраам вышел. Или, скажем, другие в истории. Варлаам – пророк в IV Книге Моисеевой, который даже имел дар прозрения, и т.д. Значит, не автоматически, тем, что они стали членами иудейского общества, или общества Израилева, как говорит апостол Павел, они стали больше других людей. Это фарисеи так выдумали. И Христос изобличал фарисеев за это. Правда, у иудеев до сих пор есть такая гордыня, что они себя считают больше других, а всех остальных считают гоями – народами, у которых нет тех преимуществ, которые есть у них. Но это зависит, конечно, и от человека, но так, взяв среднюю меру, больше превозношения собой и своими качествами.
Третий уровень – это евангельский уровень. Это, конечно, церковный уровень, новозаветный, и он включает в себя первый и второй. Поэтому если христиане становятся членами Церкви, они включают в себя и первую – человеческую, натуральную (то, что по совести нужно делать), и по закону Ветхого Завета, то они не становятся автоматически лучше других людей. Но христиане – нечто большее. Они имеют благодать. Но благодать новозаветная еще не полнота. Это залог, это предвкушение, это антиципация Царства, еще неполнота. Иногда бывает провал благодати, – как у Ефрема Сирина, Симеона Нового Богослова, святого Серафима, Иоанна Кронштадтского, – проявляется полнота, переизобилие, даже эсхатологическая полнота – того, что Бог давал апостолам и иногда некоторым святым. Но самое важное, что ни первая, ни вторая, ни третья ступени, и даже четвертая – эсхатологическая, которая в полноте Царства Божия, но иногда бывает тут, на земле, она проявляется частью. Вот, скажем,апостол Павел дошёл до третьего неба. Что значит «третье небо», мы можем долго думать, но словами выразить нельзя. Немного шутки: один богослов пошёл на Афон, он был ученым академическим, и говорил: вот, вы знаете, апостол Павел то и то говорит (он думал, что он имеет кредит от апостола Павла, вроде он сам апостол Павел). А один афонец, простой монах, говорит: «А святой Варсонофий не так говорил». Ученый богослов говорит: «Апостол Павел дошел до третьего неба». Отвечает: «А Варсонофий на седьмом небе был». Я хочу сказать, что эта эсхатологическая полнота проявляется иногда здесь, на земле, и есть такие святые, как Иоанн Богослов, скажем. Или такого рода, как Серафим Саровский и Иоанн Кронштадтский. Но это не значит, что ушло время этой эсхатологической полноты. Благодать никогда так не дается, что просто открываешь кран и берёшь, когда хочешь. Она сживается с нами. И Бог так руководит нами, даже и святыми, что их подвиг нужен, чтобы больше и больше открываться благодати. Поэтому они не перестают быть людьми, но по мере, по которой они общаются с Богом и живут в общении, а это общение – Христос. Я именно так говорю: общение человека с Богом – это Христос. Христос не просто один индивидуум, так сказать, Он не индивидуум, Он – персона, личность. Но и простор всех наших отношений с Богом и Бога с нами –это Христос, это Церковь. Поэтому Церковь и Христос отождествляются. При этом Христос, конечно, не перестает быть особой ипостасью, особой личностью, но Он в какое-то время, в каком-то смысле становится и коллективной личностью. Церковь – именно та коллективная личность, собор всех святых. Это Христос говорит иногда во множественном числе в Евангелии, и апостол Павел тоже отождествляет Христа и Церковь. Христос тоже говорит Павлу (Савлу): «Почему ты Меня гонишь?»
В каждом верующем нужно видеть Христа. Это значит, что Христос есть Союз. В функции этой службы, функции этого союза человека с Богом живут и существуют святые. А римо-католические, особенно такие, как Франциск Ассизский или Иоанн Креста, святая Тереза, или та француженка, простая монашка Тереза от малого Иисуса («Повесть об одной душе»), – вы слышали и читали, – это благочестивые люди и христиане, но не в полноте общения с Церковью и Христом. У них есть свои: и природные, и старозаветные, и новозаветные, но есть тоже и своя односторонность, которая осталась неполнотою. Не только раскол, а ересь еще в каких-то связях остается в Церкви. Они были в связи с Церковью и ушли, но какая-то связь остается. Отец Иустин говорил, что один раз в Белграде, после упокоения митрополита Антония, когда митрополит Анастасий в 1936 году стал митрополитом Русского Синода в Карловцах, была дискуссия. Отец Иустин говорил, что римо-католическая церковь вроде большой ветви от дерева, которая отвалилась и ещё живёт этими соками дерева, еще питается ими. Митрополит Анастасий был очень доволен этим ответом. Конечно, это фигура, это образное высказывание, но несомненно, что каждая христианская ветвь живет еще своими останками, конечно, пользуясь и своими общечеловеческими запасами, так сказать. Такие безбожники, которые оторвались от Бога, и они еще живут своими богоданными запасами. И тут они, конечно, ближе к нам. Но дело в том, чтобы не оценивать только для себя и про себя эти ценности. По-моему, Франциск Ассизский хороший святой и интересный, но когда вы на него посмотрите пристальнее, то он уже начинает в какой-то степени отход. Вроде, скажем, иконописи. Вы можете смотреть иконопись итальянскую даже до XIII века, до Джотто. Еще есть византийская православная иконопись, и в архитектуре то же: в Риме до XII века – Палермо, святой Марк в Венеции, а потом уже начинается отход. Как, к сожалению, и Россия Петра Великого ушла из иконописи в барокко. Это внешне, но внутренне можно смотреть, и, по-моему, Ладыженский писал «Свет незримый», сравнивая Франциска Ассизского и Серафима Саровского, что уже другой вкус благочестия.
Вот вам расскажу про одно событие у нас. Уже несколько месяцев или почти год в Меджугорье, в Герцеговине молодые хорваты-католики, юноши и девушка, как будто видели Матерь Божию. Об этом писала католическая Церковь. И вот вдруг Международный валютный фонд, который дает деньги Югославии, услышал, что в Югославии нет религиозной свободы. Тогда белградское телевидение организует контрпропаганду – передачу насчёт явления Матери Божией в Меджугорье. На телевидении были римо-католический священник и отец Ириней Булович, наш иеромонах. Дискуссия была довольно сдержанная, открытая, не заготовленная. Католики даже были довольны сдержанными высказываниями нашего отца Иринея. Правда, была одна пятиминутная миссия о явлении матери Божией в Джунисе на юге Сербии, до войны. Народ потом собирался у одного источника, потом создали там женский монастырь. Народ собирается, и молятся, но больше явлений нет. Одно было, и больше нет. А тут является Матерь Божия каждый четверг в определенное время, в 4 часа дня. Один профессор серб из Академии, – не слишком верующий, но трезвый человек, – сказал мне: «Почему отец Ириней не был немножко критичнее?» «А в чём?», – спрашиваю. «Надо сказать, что это народ на таком духовном уровне и поэтому так получается». И я начал думать, что он прав. Уровень той духовности – сентиментальный, романтичный, наивный, так сказать, специфический. Может даже, что Матерь Божия явилась вначале, а потом они себе воспроизводят это явление. Каждый четверг, в определенный час Мать Божия является и только десять раз, это какая-то механика получается. И Она как будто бы говорит там про приход, про людей, как будто ведет этот приход. Я пока не говорю, что это обман – это будет слишком, а просто, что уровень духовности такой.
На Патмосе одна женщина пятидесяти-шестидесяти лет – хорошая, благочестивая. Умер у нее муж, она его очень любила, и у нее были видения. Это видения на ее уровне. Она видит рай, в котором ее благочестивый муж. Он ей говорит, что она должна быть благочестивой, чтобы и она попала туда. Это, в общем, всё в рамках приемлемого, хорошего, но довольно сентиментального. По-моему, духовная жизнь не должна успокаиваться на этом. Это их культ: сердца Иисусова, культ Матери Божией такой. Вот явление Фатимское. Возможно, что в Фатиме явилась Богородица, но сколько потом было пропаганды про Россию, мы знаем хорошо. Пропаганды униатской против России! Так что спасибо Матери Божией, если это даже от Нее. Но это, конечно, не надо приписывать Матери Божией, а просто такому менталитету. Правда, римо-католическая церковь сейчас в Хорватии сдержанна, она боится, наверное. Но хочу сказать, что этот уровень не может быть уровнем Церкви. Такого рода духовность, даже как Иоанн Креста, или святая Тереза Авильская – это такая сентиментальность. Особенно, когда сравниваете с православными святыми, что это слишком напряженное и нервное, слишком грустное. Запад знает только про мистическую ночь, Восток не знает ее. Когда благодать придёт, а потом уйдёт, святой остается в ночи, во тьме, и теряется, просто в отчаяние впадает. Это доказано православным опытом, об этом уже писали русские старцы Оптинские, что это, наверно, если и привкус, то чего-то неблагодатного. Симеон Новый Богослов говорит о покаянии и оставлении благодати, но он плачет, он всё время в живом движении, и снова вернул благодать. После потери благодати у православных не наступает ночь. Покаяние у православных радостное, если даже и благодать потеряна.
Не надо с ними ссориться, не надоих ругать или отбрасывать. Но и не надо брать как критерий. В православии не святые критерий для Церкви, а именно consensus patrum (согласие отцов), о чем говорил Викентий Лиринский, южно-гальский святой V века, пока ещё было их единство с нами. Это consensus patrum в том, что все повсюду веруют, а не просто какие-то особые предчувствия. Это как, если бы мы оставались как протестанты и остались только при апостоле Павле. Апостол Павел, конечно, не виноват. Но протестанты виноваты, что выбрали у него только искупление, только оправдание, закон от закона, только спасение верой – такую односторонность. И получается, что апостол Павел родоначальник протестантизма. А они, конечно, забыли другие моменты у Павла: то светлое, радостное, ту проповедь Воскресения, тот триумф жизни над смертью. И, конечно же, забыли других апостолов. Где у них Иоанн? Очень интересно, что Иоанн мало говорит про искупление, а говорит про жизнь, про возрождение, про любовь, про свет, про благодать – это тоже такое же слово, что и искупление. Но если искупление остаётся только как искупление, то получается сужение Христа, подвига Христа, дела Христа. В этом смысле не виноват, конечно, апостол Павел. Разрешите, я скажу открыто: у апостола Павла есть подчеркивание, более чем у Иоанна, того, что он пережил. Ему нужнее, разрешите так сказать, было искупление, чем Иоанну. И Павел свидетельствует, и слава Богу, что так свидетельствует! Но не надо останавливаться только на Павле. То, что я говорю, это говорил Ириней Лионский во II веке Виктору Римскому. Говорит, что Бог не такой бедный, чтобы иметь только одного апостола, а у него двенадцать было. Но и святые, даже и православные, только в Церкви и для Церкви. Иначе его святость может послужить своего рода отдельным, своего рода самоценностью, своего рода каким-то самокритерием, и поэтому Церковь слушала на своих соборах, в своей жизни голоса своей полноты. Иногда бывает, конечно, что через одного проявляется голос полноты. Как через Афанасия Великого, через Максима, через Марка Эфесского. Но всё-таки, если они бы не были приняты полнотою Церкви, то они остались бы сомнительными свидетелями.
Мы не умаляем тех, которые достигли своего рода степени совершенства природного, натурального, – богоданного, конечно, – но на уровне совести, на уровне природных даров. Потом тех ветхозаветных праведников, или тех, которые пошли дальше от этого натурального, богоданного, скажем, на уровне ветхозаветного закона, а потом дальше продолжали как христиане. Скажем, Ориген тоже был человек жизни святой, и даже прошел через тюрьму как исповедник. Аполлинарий-еретик был такой подвижник, что его в то время считали святым, но он не был святым и не прошел как святой – именно потому, что полноту Церкви не воплощал, не был открытым для полноты Церкви. И недаром он создал свою секту, свою, действительно, ересь – не просто учение, а в отношении к Церкви. Поэтому и римо-католических святых мы не отбрасываем, но и не считаем святыми полноты Церкви, и не считаем критерием.
В этом смысле монахи-афонцы трезвомыслящие. Я помню отца Моисея из Хиландара – простой монах, он уже умер. Но когда он был жив, я ему говорю: «Знаете, отец Иоанн святой». «Да какой он святой, я с ним пил кофе!» У нас митрополит Иосиф такой трезвый был. Рассказывали, что приходит женщина и ему говорит: «Владыка святой, я видела Духа Святаго!» А он смотрит, смотрит, молчит и вдруг говорит: «Уходи, я двадцать лет владыка, а еще ангела не видал!»
Еще один пример. Я читал «Повесть об одной душе», в которой святая Тереза, благочестивая христианка конца прошлого века, стала монахиней. А у нас в 1945 году умерла одна монахиня Стефанида, которая в семь лет была отдана в монастырь на границе с Албанией – в Дечине, в горах. В седьмой год произошло какое-то событие – не то чудо, не то видение. Она начала больше молиться, брата выучила писать и начала читать церковные книги, не хотела выходить замуж, очень часто причащалась – каждые семь дней. А в это время у нас было с этим трудно, и отец Феодосий, келейник владыки Антония в Дечине, ей разрешал это. Потом это увидел владыка Николай, пригласил ее в монастырь, и она стала монахиней. Она подавала русскому духовнику в Дечинах свои написанные исповеди. Она их читала и потом оставляла. Он был умным и собирал их. Ее исповеди можно печатать сегодня как духовные поучения. Но когда я сравнил Терезу Малую со Стефанидой, – двух безграмотных монахинь, – то сразу увидел разницу в духовности. У Стефаниды – борьба духовная, подвиг. Вот одна из ее молитв: «Господи, скорбно-радостный Иисусе мой (именно так)! Благодарю Тебя, что Ты сделал, когда дьявол пришел и обокрал меня, что он все-таки ушел с праздными руками». То есть, я боролась с ним, и он как будто бы победил и обокрал меня. Но, в конце концов, Ты видел мою борьбу и все-таки сделал, чтобы он ушел с праздными руками, то есть не одержал победу. В общем, борьба духовная, как у отцов, подвиг.
А у этой Терезы сентиментальность, она любуется маленьким Иисусом. Нет тут элементов, не изжитых ею, она не святая, она любуется мальчиком. Это у православных не позволяется. Каждая серьезная православная игумения сказала бы: «Оставь эти глупости». Это своего рода инфантильность, а у Терезы это как идеал. Что значит «маленький Иисус?» Я не принимаю это, пусть даже это была и святая – спасибо, это не для меня. Пусть даже и православные святые. Как Игнатий Брянчанинов говорил, что иногда надо святых уважать неисполнением того, что они говорят. Это в комментариях на «Отечник». Не может каждый святой прописывать нам, как жить и строить нас под себя как индивидуум, как отдельное лицо. А Церковь может, потому что Церковь, как говорит святой Григорий Палама, это мириадоипостасный Христос. Значит, созвучие, собор, симфония. Именно соборность – это в наше время особенно отец Иустин подчеркивал.
Я это место очень люблю, и простите меня за эту слабость – моей работой была «Экклесиология апостола Павла», в которой это было одним из центральных мест. Смотрите: молитва апостола Павла в конце 3 главы Послания к Ефесянам, с 14 стиха и до конца. Молится апостол «пред Отцем Господа нашего Иисуса Христа, от Которого именуется всякое отечество на небесах и на земле, да даст вам, по богатству славы Своей, крепко утвердиться Духом Его во внутреннем человеке». Значит, создание внутреннего человека, святого. Значит, создавать в себе, выстраивать и возрастать в том, что Бог дал, и что Дух Его дает – и натуральное, и ветхозаветное, и новозаветное. Потом апостол говорит: «верою вселиться Христу в сердца ваши» – шаг еще дальше, чтобы Христос вселился, конечно, через веру, ненасильственно. «Чтобы вы, укорененные и утвержденные в любви могли постигнуть со всеми святыми» – значит, со всеми верующими и особенно с теми верующими, которые идут вперед, как святые. «Постигнуть со всеми святыми, чтó широта и долгота, и глубина и высота» – все измерения полноты Евангелия, Церкви, Царства Божия и т.д. «И уразуметь превосходящую разумение любовь Христову, дабы вам исполниться всею полнотою Божиею».
Апостол заканчивает молитву, что он молится Богу – Тому, Который может сделать больше, но что мы и думаем, и молимся Ему, такому Богу и так действующему: «Тому слава в Церкви во Христе Иисусе во все роды, от века до века. Аминь». Довольно было сказать «во Христе Иисусе», но он повторил «в Церкви во Христе Иисусе». Та кафолическая полнота, соборная полнота, которую выразил апостол – вот это Православие. Значит, полноту имеет только Православие. И мы не должны из-за любви к миру, человечеству, жертвовать Православием, отказаться от Православия, но и не должны гордиться триумфально, просто так ругать других. И в этом смысле отцы хвалили даже и греков-язычников, других, и конечно, своих еретиков ругали и наказывали.
Другое дело – осуждать ересь. И апостол Павел говорит даже, что если это вредно, отделиться от этих людей, чтобы не испортиться, чтобы не потерять целомудрие веры. Об этом очень хорошо писал отец Константин Зайцев – о целомудрии веры. Это вроде любви, то же самое. В браке любовь, действительно, должна быть целомудренной. Муж или жена не может флиртовать с другими, если он действительно любит. Это не значит, что он ненавидит других людей, других детей, другие семьи, но он должен сохранят целомудрие. А не так, как сегодня получается, что нет никаких границ любви, и тогда эта любовь приходит к разрыву всего человеческого. Это уже не любовь, а просто то, что называется в Евангелии о блудном сыне «асотия» – уничтожение своего бытия. Так и в вере должно быть свое целомудрие. Об этом хорошо писал Хомяков. Читайте Хомякова.