Глава 5. Жизнь старца Илариона

В этой главе я желаю изложить хотя бы вкратце жизнеописание старца Илариона. После моей первой встречи мне ещё много раз приходилось с ним встречаться и слышать поучительные беседы и душеспасительные наставления, а также рассказы о его жизни. И я решил слышанное от него последовательно изложить здесь, чтобы более мне не возвращаться к этой теме и не отвлекать читателя.

Отец Иларион (в миру Иоанн) родом был великорусе⁵¹, духовного звания. Мальчиком он учился в духовном училище, потом перешёл в семинарию. По рассказу его, не докончив одного класса семинарии, он решил избрать себе иноческий образ жизни. Но обстоятельства заставили пока его поступить учителем, и он потрудился два года в школе из-за некоторых мальчиков. Как он говорил, в учительстве пришлось ему выдержать немало испытаний. Это происходило от того, что мальчики эти происходили от родителей, которые совершенно ни во что не верили, и дети их были с почти непорчеными нравами и поведением. Этот боящийся Бога юный учитель предпринимал самые лучшие меры, чтобы внушить и показать этим своим воспитанникам путь истинный, просвещённый учением Христовым. Но вот однажды самый развязный из мальчиков на глазах учителя напроказничал, и пришлось его наказать. На другой день пришёл отец этого мальчика и начал выговаривать учителю весьма сурово и даже непристойно. Кроткий учитель стал объяснять, что юным не будет в убыток, если их накажут за дерзкий поступок, что они могут увидеть пользу от этого, только придя в совершенный возраст. А пока они в юном возрасте, их можно уподобить молоденькой ветке, которую можно как угодно гнуть и выправлять, но если она состарится, то не так-то удобно бывает согнуть её, скорее поломаешь. Так бывает и с юными детьми, и надо знать, что мы за них дадим Богу ответ. Отец мальчика в ярости вспыхнул и громко закричал во всю глотку: «Какой там Бог, ты Его видел?» – и вдобавок обругался скверными словами. Набожный учитель, слыша богохульные слова, был весьма огорчён. Это столкновение с безбожником произвело тяжёлое впечатление на душу Иоанна, и ему пришли на память слова Спасителя: Какая бо польза человеку, аще приобретает мир весь и отщетит душу свою.?⁵² Или по-русски: какая польза человеку, если он приобретёт весь мир, а душе своей повредит? И он стал всё чаще и чаще размышлять, как бы ему скорее уйти из этого многосуетного мира. Дождавшись мая, он подал прошение об увольнении со службы и вскоре получил положительный ответ. Он немедленно уехал на Старый Афон. Приехав туда, Иларион решил сначала обойти всю Афонскую гору и поклониться афонским святыням. Много он видел здесь монастырей, скитов, келий, калив, много видел пустынников, живших и поблизости и в удалении от обители. Но более всего ему запомнились пустынники, жившие на Каруле⁵³. Это был большой крутой утёс, спускающийся к морю и там обрывающийся отвесно в самое море. Над самым отвесом жили отшельники – кто под навесом какого-либо камня, кто сделал себе из камня маленькую каливу. (Каливой на Афоне называют хижину, где живёт один монах, и нет церкви). Так жило их там человек двенадцать. Понравилась такая жизнь Иоанну, и он подумал: «Дай спрошу какого-либо старца, не примет ли он меня жить к себе».

Сам отец Иларион так повествовал о том, как пришлось ему вступить на путь иночества и проходить первую ступень монашеского образа жизни:

– Увидев одного русского, видом весьма стара, стал я просить его, чтобы он принял меня к себе в ученики. На просьбу мою монах ответил: «Я сам, брат, под старцем живу и просьбы твоей исполнить не могу. А ты обратись к старцу нашему, и он тебе всё скажет, что тебе надо». – «А где я его могу взять?» – «Пойдём, я тебе покажу его каливу». Он повёл меня по краю страшного отвесного утёса, который обрывается в море, и предупредил: «Смотри, брат, иди осторожно и не гляди в пропасть, а то без привычки может сделаться дурно». Так прошли мы не больше саженей двухсот, но у меня всё тело обомлело, и пот градом катил, словно я двадцать вёрст прошёл. Наконец мы добрались до небольшого уступчика. Ну, думаю, слава Богу, жив остался. Мой монах заметил, что я так сомлел и спрашивает: «Что, брат, страшно идти над пропастью?» – «Да, отче, страшно». – «Ну, садись и передохни». Уже дошли до каливы старца. И мы присели. Отирая с лица пот, катившийся ручьём, я спросил монаха, нет ли удобней тропы? «Нет, брат, это самая лучшая». – «Так здесь можно сорваться вниз!» – «Да, тут уже были такие несчастные случаи». Потом мой путеводитель поднялся и, показывая рукой на скалу, сказал: «Вот, под скалой, калива старца. Подойдя к ней, скажи громко: “Благослови, отче!” – так у нас ему и объясни тогда, что тебе надо, а я пойду обратно домой». Я пошёл к старцу и поступил, как мне было велено. Слышу в ответ: «Бог благословит», – и вышел ко мне старец среднего роста, лет шестидесяти. Впоследствии я узнал, что родом он был болгарин. Он спросил меня: «Что тебе надо, брат?» Я ему объяснил всё подробно, что желаю быть монахом и что хотел бы жить так, как Вы живёте. Потом давай его просить, не примет ли он меня к себе или не даст ли какой-либо совет. Он пристально на меня посмотрел и говорит: «Тебе ещё надобно пожить в монастыре, а потом будешь и пустынник, только не на Афоне. И при конце жизни твоей постигнут тебя великие скорби, но ты тогда не отчаивайся и не падай духом. Пока же поступай в Русско-Пантелеймоновский монастырь⁵⁴ там тебя примут. Когда будешь жить в монастыре, слушай, что будет тебе приказывать игумен, тогда Бог всё устроит, что тебе будет на пользу». Старец сказал мне ещё кое-что в наставление и отпустил меня. Я с трудом вылез из этой пропасти и направился в Пантелеймоновский монастырь. Погостив несколько времени, я решил идти проситься к игумену в общежитие. Игуменом в то время был Макарий, а старцем был Иероним. Они начали меня расспрашивать подробно, зачем я оставляю мир и его прелести; и, узнавши о моём решительном намерении переменить мирской образ жизни на иноческий, они меня приняли в число новоначальных послушников. Живу я не нарадуюсь свободе духа, хотя ни в чём не имею своей воли. Я старался изо всех сил делать только то, что повелел мне игумен, помня наставление карульского отшельника. В это время на Кавказе строился монастырь, названный Новый Афон. Прожил я на Старом Афоне несколько лет, и стали поговаривать, как бы меня послать на Кавказ на Новый Афон учителем для мальчиков-абхазцев, так как заботились об устройстве Ново-Афонского монастыря старцы Старо-Афонского Русско-Пантелеймоновского монастыря игумен Макарий и старец Иероним. Однажды призывает меня игумен Макарий и говорит: «Вот, брат, нужда великая в нашей новой обители, которую мы строим на Кавказе, в человеке, который мог бы исполнять должность учителя. Мы там построили школу для детей абхазцев, а учителя нет. Вот я прошу тебя: поезжай на Кавказ и потрудись на общую пользу России». Я ему ответил: «Как благословите, батюшка, так я и сделаю». Игумен сказал: «Спаси Господи тебя, брат, за твоё послушание. Тогда готовься к принятию мантии. Я желаю, чтобы ты был пострижен здесь на Старом Афоне». И вскоре облекли меня в мантию и назвали Ианнуарий. Две недели спустя после пострига я был отправлен в Россию на Кавказ в Новый Афон, где в то время строителем был иеромонах Иерон, впоследствии архимандрит. Он так же, как и я, был послан на послушание старцами Иеронимом и Макарием. Отец Иерон меня радушно принял. Новая обитель в то время была весьма неустроенна: кругом были заросли колючки, только над морем была расчищена маленькая полянка, на которой поставили небольшую полудеревянную церковь в честь Покрова Пресвятой Богородицы, а при ней небольшой корпусок с кельями для братии и небольшая школа для мальчиков-абхазцев. Благодаря благоразумному строителю обитель стала быстро расти, всё более и более начала прибывать братия. Появились здесь и ревнители высших подвигов монашеской жизни, но, видя бесконечные заботы об устройстве новой обители, некоторые отцы начали вы ходить из обители в пустыню на безмолвие. Вокруг Нового Афона простираются высокие горы, благодаря своим зияющим пропастям труднодоступные для поселения мирских людей. В эти-то горы и начали удаляться некоторые наши отцы. Первым из таковых был отец Тит, а вторым – отец Иордан. Потрудившись в Новом Афоне довольное время, я увидел, что заботы и монастырская суета не могут дать полной беспопечительности и свободы духа. Я часто размышлял, не уйти ли мне от этой суеты, которая препятствует моему продвижению в духовности, как ушли мои друзья – отцы Тит и Иордан. Они часто приходили в монастырь, и я расспрашивал об их жизни в горах. По их рассказам они ни за что не поменяли бы свою жизнь на монастырскую. Хотя она и многотрудная, но зато дух мирен, так они мне постоянно отвечали. Я же им, бывало, говорил: «А я здесь всем обеспечен, и одеждой, и пищей, а мира нет». И я всё больше и больше склонялся к тому, чтобы и самому начать пустынническую жизнь. Однажды я объяснился со своим духовником, но он мне сказал, что отец Иерон хочет меня представить архиерею и рукоположить в иеромонахи. Я положил для себя за принцип – ни за что не принимать иерейского сана. И вот однажды отец Иерон сказал, чтобы я готовился к иеромонашеству. Я наотрез отказался и вместо иеромонашества стал просить, чтобы он мне благословил принять великий ангельский образ, то есть великую схиму. Иерон, было, сперва никак не желал, чтобы я принимал схиму, но я неотступно просил его об этом, и только после многочисленных настойчивых просьб он, наконец, постриг меня в великий ангельский образ – схиму с именем Иларион. После принятия схимы я вскоре ушёл скитаться в пустынные горы.

Так закончил отец Иларион рассказ о своей жизни в монастыре.

По уходе в пустыню сначала проживал он близ монастыря на горе. Потом он заметил ропот на него игумена за то, что к нему начали ходить братия. Игумен опасался, чтобы ещё кто-нибудь не стал ревновать по пустыне и не покинул монастырь. Поэтому отец Иларион ушёл ещё дальше в горы, дабы из-за него не возбуждалось в ком-либо немирствие, и не быть ему нарушителем чужого мира. Он нашёл среди гор небольшую равнину на расстоянии двух дней ходу от монастыря, там сделал себе небольшую келью, в которой прожил три года в одиночестве. Через три года посетил он свою обитель и встретил в ней тоже пришедшего из пустыни своего друга отца Иордана, жившего тогда на реке Мзымте.

В то время это место было весьма пустынное. Начали отец Иларион и отец Иордан расспрашивать, как кто в эти немногие годы разлуки подвизался и что переживал. Говорили обо всём. Наконец отец Иордан предложил отцу Илариону посетить его любимую пустыньку. Отец Иларион, заинтересовавшись рассказом отца Иордана о его пустыньке, решил отправиться с ним. Погостив в обители, они собрались было уходить, но отец Иларион сказал отцу Иордану:

– Надо ведь сходить к игумену проститься, а то ведь обидится наш Иерон, если так уйдём, он ведь также наш друг.

Отец Иордан руками замахал:

– Не хочу я к нему идти. Каждый раз у нас с ним спор выходит. Он всё гнёт к тому, чтобы я жил в монастыре и опутался суетой, связанной с этой стройкой, как он бедный. А я ему всё твержу одно: что не нужно мне строить эти величественные каменные храмины, мне достаточно заботы о постройке храмины души своей, которая должна служить мне вечно, а это всё рассыпется в прах вместе с телом нашим.

Тут отец Иордан опустил голову и стал о чём-то размышлять, отец Иларион поднялся с места и сказал:

– Ну, а я схожу. Хоть и поругаемся с ним, но, думаю, что после ругани ещё крепче друзья будем.

Отец Иордан поднял голову и говорит:

– Пожалуй, пойдём к нему вместе, двоих-то он не одолеет своей руганью.

И они отправились к игумену Иерону. Они застали его сидящим за письменным столом над чертежами монастырских построек. Увидав их, игумен оставил своё занятие и воскликнул:

– Вот и отцы пришли – пожалуйте, пожалуйте.

По обычаю они взяли у него благословение. Игумен весьма обрадовался их посещению и начал весело расспрашивать, как они живут в горах. Монахи поведали, как трудненько приходится учиться этой новой жизни. Отец Иордан возьми да скажи:

– Мы, батюшка, пришли с тобою проститься и взять у тебя благословение. Завтра рано уходим домой, уже у вас нагостились. Спаси вас Господи за вашу любовь, что вы нас ещё пока принимаете.

Тут отец Иерон слегка покраснел и говорит:

– А разве я когда-нибудь перестану вас принимать?

– Всё может случиться.

– Полно тебе, отец Иордан, вечно ты мне перечишь. Вот, например, говоришь: «Идём домой». А разве для тебя обитель уже стала чужая и уже не твой дом? Ты меня этим оскорбляешь.

На счастье начинавшийся между отцами новый спор прервал вход келейника, который вежливо приветствовал гостей поклоном и обратился к игумену:

– Батюшка, к Вам желает зайти инженер, который был вчера. Он говорит, что уезжает через час.

Отец Иерон наклонил голову с минуту что-то размышлял. Потом сказал келейнику:

– Скажи, пусть зайдёт. – И, обращаясь к своим собеседникам, попросил: – Отцы, посидите безмолвно, пока я с ним недолго кой о чём переговорю.

Вошёл инженер, и отец Иерон стал толковать с ним о чертежах и планах, предназначенных к постройке собора и корпусов, но никак не могли прийти к соглашению. Инженер запросил дорого, и наконец отец Иерон сказал ему на это: «Я сам сделаю все чертежи».

Инженер с удивлением посмотрел на отца Иерона и спросил:

– Разве вы знакомы с курсом строительного дела?

– Да, правду сказать, хотя я этому и не учился, а рискую сделать сам.

Инженер возразил ему:

– Смотрите, не ошибитесь. Вы предполагаете строить такие колоссальные здания и рискуете сами сделать все чертежи, не зная теории строительного дела. Этим вы можете нанести себе страшные убытки, и ошибки можно будет поправить лишь с великим трудом.

– Ну что же делать, коли у нас не найдётся той суммы, какую вы просите?!

Инженер пожал плечами, заметив:

– Вы гораздо больше потеряете в случае неудачи.

Но отец Иерон решительно возразил:

– Что Бог даст!

На этом инженер распрощался и ушёл, а отец Иерон повернулся к столу, где лежали сделанные им чертежи, и промолвил:

– Отец Иларион, посмотри, годится ли моя работа к делу. Ты всё-таки больше меня образован.

Тот посмотрел: работа колоссальная и очень замысловатая. Но так как он считал себя несведущим в этом деле, то и не мог решительно определить, правильно ли оно сделано или неправильно, и сказал:

– Почему же ты не показал этому инженеру, было б интересно знать его мнение?

– Да если бы знать, что он человек беспристрастный и честный, то, конечно, хорошо бы знать его мнение, ну а если он не таков, то лучше уж не показывать. Тебе, как своему, первому показываю мою работу.

Тут отец Иерон набожно перекрестился со словами:

– Да будет воля Божия! Решаю делать, как задумал.

Отец Иларион подивился его смелости и решительному характеру и пожелал ему доброго успеха. Игумен же поблагодарил его за добрые пожелания и сказал:

– Помолись Богу, чтобы мне благополучно и во славу Божию довести дело до конца.

Почему-то оба они обратили тут свой взор на отца Иордана: тот сидел в углу на стуле против них с чёткой в руках, опустив голову, и слегка похрапывал. Это он сделал притворно, чтобы дать им полную свободу беседовать. Игумен, глядя на отца Иордана, говорит:

– Отец Иордан, а отец Иордан, ты что, задремал?

Отец Иордан сказал, как бы проснувшись:

– Да, что-то дремлется, наверное, на дождик.

– Вот мы с отцом Иларионом толкуем о затеянном нами деле, а тебе будто ничего не надо и ты спокойно дремлешь.

– А чего ж мне ещё больше надо?

– Как что? Да на нас же лежит ведь равная обязанность!

– Как же равная?!

– Да так, мы ведь посланы сюда за святое послушание со Старого Афона строить эту святую обитель, а вы теперь с себя снимаете эту обязанность. Вот самочинно в пустыню ушли.

Отец Иордан давай в ответ доказывать, что он поехал сюда по благословению старца Иеронима на время, а теперь желает жить в пустыне, и вопросил тут отца Иерона:

– А разве сам ты не бегал на Старом Афоне в пустыню, когда ещё был иеродиаконом.

– Ну да полно тебе старое поминать.

– А потом ты говоришь, что мы – самочинники – не спасёмся. А как прежде нас спаслись самочинники, например, возьми мучеников? Все они были сами виновники своего мучения и смерти. А ведь это в их воле было – терпеть мучение или исполнить волю мучителей и принять славу мира сего? И многие преподобные уходили в самые пустынные места, лишённые всякого утешения. Они могли бы жить со многими и получать утешение от многих. Но все они предпочли пострадать временно, дабы не лишиться Божия милосердия в вечности.

Отец Иерон не стал больше возражать отцу Иордану, только тихо вздохнул и кротко сказал:

– Всё-таки вы неправы в том, что оставили меня. Нам следовало бы вместе потрудиться над устройством этой новой обители хотя немного, а тогда я нашёл бы подходящего человека, которому мог бы передать это дело, да и тоже ушёл бы с вами в пустыню.

Отцы сочувственно посмотрели на игумена Иерона: видно было, что он говорил это от чистого сердца, и им стало его жалко. Отец Иордан сказал ему на это:

– Нет, батюшка, видно тебе Богом назначено строить эту обитель, так ты уже и кончай, и нечего тебе подыскивать человека, которому ты мог бы передать строительство. Ведь подходящий для этого дела человек найдётся очень нескоро. А ты, если потрудишься на общую пользу, то Бог тебя не оставит. А нас прости за всё.

И они сделали поклон ему, также и он им.

Лицо у отца Иерона сделалось умилительное, как у ангела; в нём виделась чистая, божественная братская любовь. Так они распрощались, а на другой день отец Иларион пошёл с отцом Иорданом в его пустыню.

Об этом путешествии сам отец Иларион рассказывал так:

«Шли мы до Адлера пешком по-над морем четыре дня. Путь был пустынный, в то время населения там почти не было. Переночевав в Адлере, на другой день мы добрались до пустыни отца Иордана. Место было весьма недоступное, между скалами и на реке Мзымте⁵⁵.

У отца Иордана дома оставался его ученик. Увидев нас, он очень обрадовался, так как, было, впал в такое уныние, что хотел, не дождавшись старцев, бросить всё и уйти из этой пустыни в монастырь. Отец Иордан не похвалил ученика за такое малодушие, а потом, обращаясь ко мне, сказал:

– Молодому простительно!

И правда, это был совсем юноша, которому не исполнилось ещё и двадцати лет. Погостив довольно у отца Иордана, я засобирался обратно в свою пустыню. Однажды отец Иордан говорит мне:

– Знаешь, о чём я хочу тебе просить? Возьми этого юношу к себе в ученики.

– А ты почему не хочешь держать его при себе?

– Да потому, что, как ты знаешь, характер у меня, по правде говоря, суровый, я и боюсь, что он не вынесет моего характера и уйдёт в мир. А брат хороший.

Я на это ничего ему тогда не ответил, а на другой день начал собираться в путь. Отец Иордан посоветовал юноше просить меня принять его к себе в ученики, и тот стал неотступно проситься ко мне, обещая во всём быть послушным. И сам отец Иордан стал просить за него. Не хотелось мне брать на себя это бремя, но я как-то невольно согласился с условием однако, чтобы этот юноша был со мной во всём откровенным, и он обещался мне. Я тут же дал ему целый ряд наставлений и рассказал ему, как бывает с молодыми послушниками, которые приходят в первый раз к старцу или какому-нибудь старшему брату в общежитие. Сперва они бывают ревностны, смиренны, и в их глазах старец видится ангелом Божиим. Потом, немного пообжившись, у послушника закрадывается скрытность и недоверие. Старец уже кажется ему обыкновенным человеком. Помыслы начинают ему подсказывать: “Зачем тебе говорить старцу о том или об этом, ты ведь сам знаешь, что хорошо и что нехорошо, сам читал в книгах и не хуже других понимаешь. Но на то ты и учился, чтобы разбираться своим умом, а не чужим”. И если бедный новоначальный примет это нашёптывание бесовское, бес ведёт его дальше в погибель. В нём начинают закрадываться и полное недоверие, и подозрительность, а старец кажется немощнее его и одержимым слабостями. Слова старца кажутся уже невыносимыми, взор его неприятен. На новоначального чаще и чаще начинает налегать тоскливая нудва, а временами – раскаяние о начатом пути в этой жизни. Ему кажется, что в миру легче было бы спастись, чем с этим злым человеком. Тогда бес, видя его прилоги, начинает нападать на него мрачными помыслами, вверзает его в гнусные страсти, влагает ему стыд к открытию помыслов старцу и вообще скрытность. Таковые нередко не выдерживают дольше и возвращаются к мирской жизни, делаясь самыми жалкими людьми. Потому заметь, брат, что если ты даже немного станешь скрывать от меня свои помыслы, то враг может скоро довести тебя до крайности, и тогда тебе будет трудно справиться с этой борьбой.

Отец Иордан выслушал меня молча, а потом обратился к своему ученику:

– Вот, брат Владимир, ты всё меня спрашиваешь, как тебе спастись. Старец берёт тебя к себе, и если будешь его слушать, то, несомненно, с Божией помощью спасёшься.

Я сообщил отцу Иордану:

– Завтра, пожалуй, нам с братом Владимиром надо бы отправляться домой.

А Иордан возразил:

– Нет, мы пойдём с тобой, чтобы подыскать на всякий случай местечко для вашего поселения. Выше меня есть хорошая поляна, и я думаю, будет небесполезно посмотреть её. Всё может случиться, ведь живём, как птицы, – сегодня здесь, а завтра бывает надо переселиться. Ты ведь и сам говорил, что тебе хотелось посмотреть место на случай перехода, чтобы было, куда перейти.

Это предложение мне понравилось, и я согласился остаться ещё на два дня. На другой день утром стали мы поторапливаться, чтобы скорее тронуться в путь. Брат Владимир остался дома. В дороге уже отец Иордан предупредил меня:

– Следуй за мной с осторожностью, пока не выйдем на более удобную тропу.

Шли мы неторопко по весьма скалистой горе. Пробираясь мимо одного высокого утёса, заметили мы в нём какой-то навес в виде пещеры, а подойдя ближе, услышали запах дыма. Затаив дух, мы подошли поближе и увидели чудное зрелище: горел небольшой огонёк, около которого лежала расколотая плаха, а на ней – голый человек, перепоясанный какой-то тряпкой. Отец Иордан дал мне знак, чтобы я молчал, мы подошли ещё ближе и, остановясь, стали рассматривать этого странного человека. Лёжа у огня, он поворачивался то вправо, то влево, чтобы согреться. Отец Иордан сказал мне тихо на ухо:

– Этот человек, если заметит нас, то быстро убежит. Я его уже несколько раз видел в лесу, но он, как только заметит меня, всегда поспешно удаляется. Мне хотелось бы знать, что это за страдалец. Похоже, что это скиталец, живущий в горах ради Бога. И мы давай по-возможности тихо подойдём, а тогда уж быстро сблизимся и ему некуда будет деться.

Мы так и сделали: подошли поближе, а потом быстро бросились к пещере, громко сотворив молитву. Наш бедный скиталец вскочил и хотел бежать, но мы просили его не делать этого:

– Не беги от нас, мы тоже живём ради Бога.

Но ему и бежать-то было некуда: так как мы загородили путь, а с другой стороны была отвесная пропасть, и наш бедный незнакомец волей-неволей принуждён был остаться на месте. Мы почувствовали, что попали в неловкое положение и начали извиняться за своё внезапное появление его жилище:

– Всё это мы сделали для того, чтобы получить от тебя какую- либо пользу для душ наших.

Он кротко посмотрел на нас и тихо проговорил:

– Какая польза может быть кому-то от меня? – и молча опустил голову.

Пока он молчал, мы смогли осмотреть пещеру и его самого. Это был человек выше среднего роста, лет пятидесяти, совершенно голый, несмотря на то, что был декабрь. На голове его волос был весь слячён⁵⁶, как войлочная шляпа, спина и грудь обросли волосами. У меня появилось чувство, что это непростой человек, и я подумал: начну расспрашивать его о том, о сём и из разговора, пожалуй, хоть немного смогу понять, кто он такой. Отец Иордан смотрел на него с изумлением, а я начал расспрашивать, как он питается под этой скалистой горой, не имея огорода. Он же, смотря на меня, заговорил:

– А звери не имеют огородов, так и я подобно им.

– А давно, брат, ты такую жизнь проводишь? Не скрой от нас, мы спрашиваем тебя не ради горячего любопытства, а желаем, чтобы твоя повесть была нам в назидание.

Наш незнакомец изменился в лице, и будто его всего судорога передёрнула. Потом он опять пристально взглянул на нас и говорит:

– Значит, вы желаете ближе узнать обо мне?

– Да, отче, – ответили мы.

Он же возразил:

– Простите меня, я ещё не монах, постриг не принимал, вы меня отцом не называйте, а зовите братом. Я вижу, что вы истинные иноки и живёте здесь ради Бога. И потому я расскажу вам коротко причину моего жития в этой пустыни. Мне пятьдесят один год от роду, а проживаю я здесь в горах уже двадцать лет. Пищей мне служат растущие кругом дикие фрукты – яблоки, груши и грецкие орехи, а иногда приходится питаться и дубовыми жёлудями, да каштанами. Одежда, бывшая когда-то на мне, износилась, и я опоясываюсь вот этой найденной в лесу тряпкой. Причина же такой моей жизни такова. Я был полковником и этим чином пожалован от самого государя за храбрость, но я был замешан в политических заговорах и у меня не было другого выхода, как избрать одно из двух: или скрыться и быть неизвестным, или продолжать действовать и быть повешенным. Я предпочёл скрыться, так и поступил. Скрылся я в этих кавказских горах. Сперва было скучно, и я не мог найти себе место от тоски. Так прожил я целых пять лет. Весь оборвался, оброс волосами и бородою и стал скорее похож на отшельника, нежели на скитающегося в горах из-за обстоятельств жизни. Однажды я даже решил наложить на себя руки, чтобы уж так не мучиться. И вдруг вижу: идёт монах, направляется прямо ко мне. “Откуда, – подумал тогда в удивлении, – может в этих горах, оказаться монах? И мне это вовсе не показалось: монах подошёл ко мне, приветствуя такими словами: “Да будет мир сердцу твоему!” Я, хотя и удивлён был его приветом, встал и поклонился ему, а он уселся напротив со словами: “Что, брат, скучно в лесу?” – “Да, батюшка, скучно”. И он начал меня расспрашивать, давно ли я живу в горах и прочее. Я ему всё подробно рассказал: сколько живу и по какой причине сюда пришёл, сказал, что от страшной тоски не нахожу покоя и уж столько раз хотел себя убить. Старец вздохнул, набожно перекрестился и спросил меня, что я против такой тоски предпринимаю и как поступаю с собою во время тоски. Он спросил ещё: “Хочешь избавиться от этой тоски?” – “Да, батюшка, хотел бы”. – “А дашь мне обещание исполнить мой совет, который я тебе дам?” Я на всё был готов, только бы избавиться от этой напасти. Тогда он задал мне ещё вопрос: “Скажи мне всю правду, какую ты держишь веру?” Я отвечал, что я – православный христианин, святое крещение принял в детстве с именем Василий и верую так, как подобает веровать православному христианину. Он спросил, давно ли я принимал Святые Дары. “Святые Дары я принимал давно, ещё когда мне было только двадцать лет от роду”. – “Так вот, тебе надобно исповедаться и причаститься Святых Таин, это первое; а потом непрестанно молиться так: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного. Если ты меня послушаешь, исполнишь то, что я говорю, то поверь мне, ты в скорое время Царство Небесное ощутишь внутри себя, будешь вкушать плод от древа жизни и воду пить от реки, текущей в живот вечный”. – “А где бы я мог исповедаться и причаститься Святых Таин?” – “Если желаешь, пойдём со мною в селение Лесная. Там живут греки и священник грек. Он говорит по-русски, и я у него сам часто говею, потому что я сам грешный простой монах и нуждаюсь в этом Святом таинстве”. – “Но ведь, отче, я рассказал тебе моё положение; не опасно ли мне будет идти в селение?” – “Это селение весьма тихое, запрятано в горах, и я ручаюсь за твоё благополучие”. Я согласился идти с ним, и он мне сказал: “Пойдём ко мне в келью, так как я сегодня пятница, а уж завтра после обеда пойдём в Лесную. Моя келья в одной версте отсюда, а от Лесной – в пяти”. Мы пошли.

Подойдя к его келье, мы увидели, что на макушке одного грецкого ореха сидел медведь и обламывал ветки с орехами. Старец громко закричал: “Ты что делаешь?!” – и медведь спокойно стал спускаться с дерева. Я закричал: “Отче, не опасно?” – “Нет, нет, он ручной”. И медведь, подобно шкодливой собаке, пригнул голову к земле, как бы извиняясь за свой поступок. Монах вошёл в келью, вынес кусок мамалыги и бросил перед медведем, сказав: “Кушай”. Медведь покорно взял брошенный кусок и быстро убежал. Монах рассказал мне следующее: “Этого медведя ещё маленьким я нашёл больным. Видно, он остался сиротой. Я его кормил, пока он не подрос, а потом отпустил на волю, он даже не хотел уходить, пока кое-как не привык искать сам себе пропитание. Но всё же по старой привычке кое-когда и ко мне приходит, словно в гости”. Не так важен этот рассказ о медведе, как важна любовь этого старца. Кто бы захотел возиться с маленьким больным животным!? Так и мне он показал свою заботу и любовь. <...> Она ведь готова покрыть всех страждущих и успокоить обремененных. Дождавшись воскресного дня, мы в Лесной сподобились оба причаститься Святых Тела и Крови Господа нашего Иисуса Христа. Потом мы возвратились обратно в келью отца Филимона – так звали этого старца. Он приготовил кое-чего перекусить и я, поев, начал собираться обратно. Я пал в ноги монаху и стал благодарить за его отеческую любовь. Отец Филимон снова повторил, чтобы я непрестанно занимался Иисусовой молитвой, через которую возмогу обрести мир душе своей. Я спросил его, могу ли приходить к нему, когда возникнет нужда, потому что я решил оставшуюся жизнь провести отшельником, ибо чувствовал, что Сам Бог привёл меня к этому образу жизни. Отец Филимон посмотрел на меня, да и говорит: “Воистину, брат Василий, Бог устрояет судьбы Ему Одному известными путями. Это мы видим из житий Святых. Возьмём, например, Павла Фивейского⁵⁷, который был приведён в пустыню случайно, укрываясь бегством от мучителей, а явился образцом и первенцем отшельников. И не один такой случай показали нам спасавшиеся прежде нас. Знай и то, что живущие в пустыни прервали общение с соблазнами, которыми наполнен весь мир, и прежде воспринятые от соблазнов впечатления изглаждаются из сердца, и воспоминания слабеют. Но надо им помнить, что <...> мы должны смиряться пред Богом и человеками и носить в сердце своём сокрушение, трудиться непрестанно в подвиге скорбей своих, этим очищаться и таким образом восходить к совершенству”. Я остался весьма благодарен старцу за его наставление и, распрощавшись, пошёл в свой шалаш, в котором в то время жил. И после я часто ходил к отцу Филимону и пользовался его наставлениями. Более всего меня привязало к нему то, что с первого знакомства с ним я уже не чувствовал той тоски, которая угнетала меня прежде. И так я счастливо пользовался его руководством и наставлениями пять лет; а ныне вот уже исполнилось десять лет, как я расстался с моим дорогим отцом Филимоном. Он ушёл в горы на крайнее безмолвие, и мне об этом не сказал. Я много о нём скорбел, облазил все пропасти – всё искал его. Но только недавно знакомый охотник сообщил, что живёт отец Филимон под перевалом, и этот охотник даже ночевал у него. Вот, отцы, я вам рассказал о себе, грешном, и малость о моём старце, чрез которого я вкусил от плода, услаждающего душу мою, и от источника, прохлаждающего чувства мои.

Мы были весьма довольны этим рассказом и возблагодарили Бога за таковую встречу. Предложили мы отшельнику свою верхнюю одежду, чтобы покрыл своё тело, но он отказался. Распрощавшись с ним, мы отправились осмотривать места и нашли поляну, о которой говорил отец Иордан. Эту поляну скорее можно было назвать запущенным садом – и действительно, это был старый черкесский сад. На ней росли груши, яблони и грецкие орехи. На земле ещё лежали яблоки, несмотря на то, что скоро было Рождество Христово. День клонился к вечеру, и нам надо было спешить домой. Обратно мы пошли совсем другой дорогой. Придя в келью, мы увидели, что брат Владимир приготовил нам поесть. Он подал нам пищу со словами: “Вы что-то долго ходили”. Но мы ничего не стали ему рассказывать о встреченном старце, зная, что у юных ревнителей часто бывает стремление безрассудно подражать исключительным образам жизни, не соразмеряясь, по силам им это или нет. Он-то думает: “Святые, мол, так делали, и вот они стали святые”, – и начинают и сами делать несоответственное ни своему устроению, ни своему знанию, или, лучше сказать, рассуждению. Этим они часто воздвигают себе страшное препятствие к правильному духовному преуспеянию. Чтобы избавить новоначальных подвижников от этой опасности, Святые отцы и поставили им за правило – ничего не делать самочинно, хотя бы им и казалось, что это доброе дело. Часто для самочинных, особенно, юных и доброе бывает не на пользу. Это показал опыт многих, положившихся на своё самодеяние, что печально для них и закончилось».

Такова была повесть старца Илариона.

Не хотелось бы мне умолчать о кончине достославного подвижника отца Филимона. Он провёл в пустыни тридцать лет и последние десять лет проживал высоко в горах. Почувствовав упадок сил, он возвратился на прежнее место близ Лесной, где ныне стоит Свято-Троицкий монастырь⁵⁸. На прежнем своём любимом месте он прожил год. Но вот в один поздний вечер слышит он голос человека: «Отец, отец, иди сюда». Он посмотрел в оконце и видит: стоят два человека. Он спросил:

– Что вам надо?

– Мы заблудились, выйди сюда.

Не подозревая, чтобы это были злые люди, отец Филимон вышел к ним из своей убогой кельи. Один из этих злодеев бросился на старца и схватил его за глотку со словами:

– Давай деньги!

Старец воскликнул:

– Братцы, денег у меня нет; идите в мою келью и берите, что вам нужно!

Разбойники осмотрели келью, но там не оказалось ничего им пригодного. Они с яростью начали избивать старца, крича:

– Давай деньги, а не то убьём.

Но он им кротко отвечал:

– Денег у меня нет.

Злодеи избили его и оставили едва живого.

Во вновь строящемся Свято-Троицком монастыре был послушник, который по любви к старцу часто посещал его. Придя по обычаю к отцу Филимону, послушник нашёл его избитым и еле живым. В испуге бежал он в монастырь и рассказал игумену, что отец Филимон лежит весь в крови и еле живой. Игумен сжалился над старцем и послал четырёх человек, чтобы принесли его в монастырь, куда отца Филимона доставили едва живого: голова пробита, два ребра сломаны, зубы разбиты камнем. Через неделю после побоев наш страдалец отец Филимон мирно скончался. Но удивительно было слышать его предсмертную молитву, возносимую к Богу за убийц; он часто повторял: «Господи, прости им и не наказуй их за меня, грешного; Господи, Ты Сам молился за Своя убийцы». При таких мучительных ранах он был лицом радостен и в памяти и сознании до самого исхода души. Воистину, его можно назвать страдальцем и мучеником!

Рано утром отец Иларион с новым учеником своим, распрощавшись с отцом Иорданом, отправились в свою пустыню. Приходилось возвращаться через Новый Афон, потому что отец Иларион жил в то время близ селения Ажар, находящегося под Клухорским перевалом. Шли они два дня в полном молчании, преодолевая свою усталость терпением. Прошли. Наконец ученик обратился к старцу:

– Отче, скажи, не вражеские ли у меня помыслы? Мне сильно хочется принять монашество. Я просил отца Иордана, чтобы он позволил мне принять монашество, а он говорит, что надо ещё пожить под старцем и испытать себя в терпении послушания.

Отец Иларион ответил:

– Да, брат, старец тебе правду сказал, да ещё к тому ты весьма молод и не навык ещё к невидимой брани.

Брат Владимир вопросил:

– А какая, отче, может быть невидимая брань?

– А вот, брат, какая. Невидимая брань касается ума и сердца и часто великих столпов колеблет. Иногда она так тонко действует, что её едва могут усматривать бдительные и трезвые подвижники. Она значительно тяжелее видимой. Видимая брань отлична своей грубостью, например: лишение богатства, грозящая бедность, потеря любимого человека и полученное от другого оскорбление и тому подобное. А внутренняя брань действует изощрённо, показывая человеку высоту его жизни, обещает награду за понесённые великие труды, как достойно заработанную, иногда побуждает стать учителем и руководителем, и закрадывается великая гордость. В этой брани требуется великое рассуждение и смиренномудрие, почему и Господь наш, Иисус Христос, предостерегая Своих учеников от гордости и высокого мнения о себе за свою святость, сказал им: «Смотрите, когда исполните всё, повеленное вам, говорите: “Мы рабы ничего не стоящие, потому что сделали, что должны были сделать»⁵⁹.

Так пришли они в Новый Афон, отдохнули там один день, и старец стал собираться в свою пустыню.

Однако послушник начал настойчиво просить старца, чтобы тот позволил ему принять постриг в монастыре. Старец повторил, что он-де молод и надо бы ему повременить с постригом. Но брат Владимир неотступно умолял старца быть его восприемником в постриге, то есть стать его духовным старцем по уставу Святых отец. Отец Иларион, видя у юноши великое желание иметь ангельский образ, всё же опасался его молодости, так как ему неоднократно приходилось видеть юных, принявших монашество и не умевших вести брань с врагом нашего спасения, из-за чего впадали во многие немощи и были достойны всякого сожаления. Потому старец отклонял приятие юношей на себя монашеских обетов, чтобы за их нарушение не пришлось бы дать Богу ответ. Тогда и последняя будут горше первых⁶⁰. Но юный ревнитель был очень настойчив в своей просьбе, и старец уступил:

Ладно, я переговорю об этом с иеромонахом.

У отца Илариона был друг, отец Вукол. С ним он и решил посоветоваться насчёт пострига. Отец Вукол был весьма опытен и дал совет постричь ученика только в рясофор; при этом можно переменить имя. А чтобы брат не скорбел, что его не сразу постригают в мантию, объяснить ему, что это такой порядок постепенного восхождения в чине пострига. Отец Иларион всё это пересказал своему ученику, и брат Владимир обрадовался, а на другой день отец Вукол постриг его в рясофор келейным постригом. При этом он был назван Венедиктом, а отец Иларион стал его духовным старцем в постриге. Старец и ученик отстояли в обители Священную литургию и, причастившись Святых Таин, отправились в свою пустыню.

Когда они вошли в ущелье реки Кодор, погода неожиданно переменилась, и снег повалил хлопьями. Старец тут и говорит ученику:

– Ну, брат, пожалуй, мы не доберёмся до своей кельи.

– Почему, отче?

– А потому, что выше в горах теперь навалило снегу порядочно и нам не взобраться на гору.

– А что же нам теперь делать?

– А вот что. В Ажарах драндовские монахи начали строить подворье; мы зайдём туда и переждём, когда пройдёт снег.

Так они и сделали. На подворье они застали своего соседа, отца Феофила, который тоже ходил в Дранды говеть. У отца Илариона невольно родилась мысль: если бы пустынникам как-нибудь удалось устроить свою келейную церковь, чтобы не было нужды выходить из пустыни ради духовной потребности. Он открыл эти мысли отцу Феофилу, который весьма их одобрил. Стали они вдвоём думать, как всё это устроить. Отец Иларион рассудил, что пустынники должны объединиться, выбрать от своей братии человека, достойного рукоположения, и просить Сухумского епископа, чтобы он его рукоположил в иеромонахи и выдал антиминс. Только тогда пустынники могли бы избавиться от лишних выходов. Отец Феофил одобрил план отца Илариона, но это было пока оставлено до своего времени. Отец Феофил начал как бы с обидой жаловаться на такое положение пустынников, что нет у них своей церкви.

Переночевали они на подворье и рано поутру отправились в дорогу. Утром тучи стали подниматься вверх, снег идти перестал, из-за облака вынырнуло солнце, светлые и тёплые лучи свои спустило на землю. Тут отец Феофил с восторгом воскликнул:

– Вот так денёк прекрасный! А вчера был словно ночь тёмная.

Отец Иларион заметил ему:

– Да, отец, так бывает в нашей жизни. Иногда натянет такое тёмное облако разных искушений, – ну, думаем, наверное, уж и белого дня не увидим. И пойдут тогда стаями разные звери на разыскание пищи себе. А потом смотришь – воссияет солнце, и эти звери собираются в логовища свои, и тогда исходишь на дело своё до вечера. И я думаю, что это испытывают многие.

Отец Феофил ответил:

– Вот, отче, со мною на днях случилось подобное, и если б не милость Божия, то я, думаю, что звери, напавшие на меня в эту тёмную ночь, сожрали бы меня. Говорю о разных помыслах и искушениях.

– А чем ты вооружаешься больше всего, когда нападают на тебя такие помыслы? – спросил старец Иларион.

– Я читаю тогда Евангелие и отеческие книги, – ответствовал отец Феофил, – а больше всего помогает, когда я исповедуюсь и причащаюсь Святых Таин.

– Да, это способ самый верный против козней бесовских. Ну, а молитву Иисусову тоже творишь?

Отец Феофил тут несколько застеснялся и говорит:

– Скажу тебе, отче, сущую правду: этой молитвы я никак не могу привить к своему сердцу.

Старец Иларион, вздохнув, заговорил:

– Чтобы привить к сердцу своему молитву, немалое время потребно и великий труд должен человек поднять. Конечно, труд должен быть более разумный, мысленный, нежели телесный, и тогда научишься молитве. И научившись, не должен ты преставать от молитвы, но должен Господа славить и воспевать умом и сердцем, а не гласом и устами только. <...> Когда стяжает человек Иисусову молитву, станет уже не столь усладительно и потребно чтение, потому что от молитвы душа озаряется божественным светом. А кто оставляет молитву и предпочитает просиживать за чтением книг, хотя бы они были святоотеческие, таковой весьма ошибается и может себя отдалить от спасения. Говорю это более преуспевшим, а новоначальным весьма полезно чтение божественных и святоотеческих книг.

Далее об этой беседе со старцем сам отец Феофил рассказывал мне так:

«Знал я, что старец имеет дар молитвы, над которой многие годы в великом терпении потрудился, о которой и книгу начал писать. И потому спросил я старца:

– Как мне стяжать Иисусову молитву?

Ответил мне на это старец:

– Надо сначала себя приучить к устной молитве Иисусовой <...> Но главное при занятии этой молитвой – мы должны всё своё внимание обращать на то, чтобы наш ум был как бы весь заключён в слова молитвы, и произносить их должно неспешно, с сокрушенным сердцем и смиренным духом. Конечно, и при всякой молитве мы должны стараться быть таковыми, но особенно требует этого молитва Иисусова. Когда мы поём псалмы или каноны, то мы увлекаемся таинственными словами, читаемыми нами, и наш ум как бы невольно развлекается. А когда мы занимаемся молитвой Иисусовой, то ум наш как бы приходит к самому центру и не хочет оторваться куда-либо. Ему ясно видно, что только здесь он безопасен и благонадежен об имени Иисусове. И хотящий спастися да творит сию молитву так: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного.

Так старец дал мне наставление, как творить сию божественную молитву, за что я его от чистого сердца поблагодарил. Беседуя я и не заметил, как мы поднялись на свою гору, хотя подъём был весьма тяжёл и неприятен, потому что вновь выпавший снег не давал идти, наши ноги то и дело скользили назад. Но, наконец, всё-таки добрались мы до своих убогих келий».

Таков был рассказ отца Феофила.

Отец Иларион прожил в Ажарах на реке Зиме со своим учеником и соседом отцом Феофилом несколько лет, потом по только, ему известной причине, переселился на Кубанскую сторону гор – за перевал, где мне часто приходилось его посещать. Однажды я пошёл к нему за советом и застал старца весьма печальным. Из разговора выяснилась причина его печали. Отец Иларион написал книгу под заглавием «На горах Кавказа», которую ему с помощью разных знакомых да благодетелей кое-как удалось отдать напечатать в Баталпашинск⁶¹.

Но, к несчастью, в типографии на этот раз не было корректора. И поэтому старцу предложили, чтобы он сам вычитал корректуру своей книги, за что обещали заплатить ему двести рублей. А если он не согласится, то издание книги откладывается, пока не найдётся корректор. Отцу Илариону желательно было поскорее выпустить книгу, и потому он сам взялся за её корректуру. Об этом-то старца и скорбел. Он говорил: «Не хотел бы и книги, если б мне идти в типографию работать». Но всё же пошёл и, проработав там три дня, отказался от всего. Хозяин типографии отнёсся к старцу с сочувствием, и на некое время работа была приостановлена, пока не нашёлся человек для выполнения корректорской работы. Вскоре книга была напечатана. О ней в дальнейшем будет рассказано поподробнее.

В это время в Кавказских горах начало поселяться всё больше и больше пустынников, а церкви же своей они не имели и ходили говеть то в монастырь, то в селения, где церковь была. Это положение они переживали как сиротство: им неприятно было оставлять свою пустыню и идти за несколько вёрст для духовного окормления. Однажды собрались пустынники обсудить, как устроить свою церковь, и решили обратиться к старцу Илариону, чтобы просить его совета и содействия. Послали к нему трёх весьма рассудительных отцов. Придя к нему, отцы всё подробно объяснили, и старец не поленился сам прийти к ажарским пустынникам. Вместе с ними он написал к Сухумскому епископу⁶² прошение, в котором была изложена потребность отшельников в антиминсе. Отцы начали упрашивать старца, чтобы ему самому пойти к епископу с прошением. И отец Иларион оказал послушание, согласившсь идти ко владыке с прошением, подписанном всеми тридцатью отшельниками. Отец Иларион призвал с собой ещё одного старца, маститого и благообразного, исполненного великого смирения, именем Никифор. Придя к епископу, они ему подали прошение. Епископ прочитал его и возвратил обратно со словами:

– Прошения вашего я не принимаю.

Отец Иларион хотел было объясниться, но владыка повысил голос и сказал:

– Можете расходиться из пустыни по монастырям, – и, захлопнув дверь, вышел из приёмной.

Отцы возвратились к пустынникам и со скорбью поведали им ответ епископа. Отшельники заскорбели, но вдруг поднялся с места весьма старый отец Киприан и сказал:

– Отцы, не скорбите, я верую Богу, Он показал мне этою ночью во сне судьбу нашего дела.

Все в один голос стали просить:

– Ну, ну, отец, расскажи свой сон, может он и послужит нам в утешение!

– Сон был таков <...>

Услышав это, многие отцы согласились:

– Да, твой сон даёт надежду на исполнение нашей мечты.

Затем стали отцы толковать, по какой причине епископ так несочувственно и неодобрительно отнёсся к прошению пустынников. Никто ничего не мог сказать наверное. Отец Исакий, который много лет жил в Новом Афоне, сказал так:

– Отцы, не огорчайтесь на епископа <...> Мы подали спешную телеграмму на Высочайшее имя, прося защиты и разрешения жить в пустыне, на что и получили такой ответ: на Кавказе пустынножительство разрешается. А епископу был задан вопрос: за что гонит отшельников? Что он ответил, нам неизвестно. Так вот, отцы, хотя рассказ мой для вас не нов, но я привёл его для того, чтобы вам было ясно, что всякая просьба к епископу о нашем деле будет бесполезна.

Мы спросили отца Исакия:

– А что же теперь делать?

– Я думаю, что надо начать хлопотать помимо епископа.

Хотя это и весьма неудобно, но другого выхода нет. Обратимся в Святейший Синод, что нам скажут.

Мы стали просить отца Илариона, чтобы он взялся за это дело. Но тот отказался наотрез, и мы, уважая его старость, не стали обременять его, но начали просить, чтобы он хотя бы выправил нам бумаги и написал разные прошения. Мы предложили ему, чтобы он остался пожить у нас, пока справится с бумагами, и старец остался.

Однажды мне было как-то нехорошо на душе, и я подумал: схожу-ка я к старцу Илариону, теперь ведь он у нас и можно воспользоваться этим случаем. Пришёл я к нему, и первое, о чём он начал говорить, это о том, кого бы послать в Москву. Я ему указал на двух человек, но добавил, что они очень робки, и если придётся им быть среди шумного города, то они, пожалуй, впадут в уныние. Старец подтвердил:

– Да, в городе скорее соскучишься, нежели в келье.

И он вспомнил, как он был корректором своей книги, когда её хотел напечатать, три дня проработал, а потом всё бросил и вернулся в пустыню:

– Так может случиться, – сказал он, – и с ходатаями нашего дела, если они будут нетерпеливы, как и я.

Нашу беседу прервал, войдя в келью, отец Венедикт. Он сказал старцу:

– Я уже собрался идти домой, благословите, отче.

– Бог благословит. Иди с Богом.

Отец Венедикт распрощался с нами и отправился в путь. Когда мы остались опять вдвоём со старцем, он мне сказал, что он послал отца Венедикта домой за книгой своего сочинения, чтобы тот привёз десятка три экземпляров сюда для подарка нашим отцам. Я не вытерпел:

– Ах, как бы скорее видеть Ваши труды.

Он мне ответил:

– Кстати, я имею с собою две книги и вот тебе одну дарю на память. – И при этом вынул из мешка книгу и подал мне.

Я поблагодарил за подарок, начал листать и рассматривать книгу и дерзнул спросить старца:

– А как долго вы её писали?

– Да порядочно. В пустыне сам знаешь, какие удобства. То заботишься о пропитании, то переходишь на другое место, а бывает, и бумаги не на что купить и пишешь на клочках, какие найдутся. Потом смотришь – потерял, и надо вновь трудиться. Бывало присядешь где-нибудь на пеньке или по-ребячьи ляжешь на траве да и пишешь. И так писал я её долго, а всё-таки теперь вышла из печати и была просмотрена московской духовной цензурой, ничего погрешительного в ней не нашли. Просил я Бога, чтобы она послужила на спасение души читающему.

– Скажите, отче, – спросил я, – как спастись, чтобы не прожить на земле всуе?

Отец Иларион ответил мне:

– Если мы не постараемся быть внимательными к себе и не позаботимся о трезвении ума своего, то мы не сможем спастись и избежать сетей сатанинских, потому что хитрости сатаны многообразны; он всю свою заботу и всё попечение имеет только лишь о том, как бы погубить нашу душу. А мы должны помнить слова Господа, законоположника нашего спасения, Который повелевает, чтобы мы первую заботу имели – как спастись и избежать ловительства сопротивного, аки серна от ловящих её или птица от сетей. И как серна, мы должны быть бдительны и дальнозорки, как птица – быстролётны и беспопечительны. А если хотим видеть самих себя, в каком мы находимся устроении, да избегаем исполнять свои желания и остерегаемся всякой вещи, привязующей нашу душу к себе. Потому что монашеский образ – как дерево высокое, украшенное благолепными листьями и сладкими плодами, как бы плодами древа жизни. Корень этого дерева есть удаление от всего плотского, а ветви его – беспристрастие души, которая ни к какой вещи не привязана, а плод – приобретение добродетелей и божественная любовь, от которой бывает непрестающее веселие, как и апостол Павел говорит: Плод духовный есть любы, радость, мир и прочая⁶³. Но нужнее всего живущему в пустыни возводить умное око своё к Богу в молитве трезвенной, чистой и частой. Мы должны помнить наставление Святых отцов, которые нам говорят: если хощеши безмолвствовать благоугодно и удобно трезвиться сердцем, молитва Иисусова да прильпнет дыханию твоему, и в малых дозах узриши мир души твоей. Ничем так легко, отец Дамиан, не можем мы отразить от сердца своего всякое уныние, тоску и немирствие, как призыванием имени Иисусова, конечно, с чистою совестью, правой верою, сокрушенным сердцем и духом смиренным. О, если бы нам непрестанно молиться и не унывать!

Старец замолчал. Я его поблагодарил за спасительное слово и, распрощавшись, отправился в свою келью с обновлённым духом после этой беседы.

В скором времени старец подготовил все бумаги о церкви и земле для посылаемых ходатаев в Москву. Он велел собраться всем отцам, чтобы обсудить, кого послать в Петербург и Москву с прошениями. Собравшись, отцы много говорили о том, кому поручить сию заботу и, наконец, выбрали отцов Иоанна и Исакия. Те отказывались и просили не возлагать на них этого поручения. Каждый выставлял себя неспособным, говоря: «Отцы, выберите кого поопытнее», – и каждый из них уверял, что он неопытен и к этому неспособен. Но отцы в один голос стали их просить, чтобы они согласились ради послушания, и им пришлось нехотя согласиться. Потом мы все решили дожидаться ученика старца отца Венедикта, который поехал за книгами. Он должен был заехать к адлерским пустынникам, чтобы обсудить с ними вопрос о церковном строении.

На другой день после собрания отцов пустынников появился отец Венедикт с адлерским пустынником отцом Иларионом Гузём. Последний был послан тамошними отцами как уполномоченный. Мы опять собрались уже на общий совет, какое место просить для строительства церкви. Ажарские пустынники, так как их было большинство, настаивали, чтобы строить храм на реке Брамбе, что недалеко от Ажар, а отец Иларион Гузь доказывал, что нужно устроить там, где он живёт, потому что в Ажарах, и особенно на Брамбе, могут ограбить церковь туземцы абхазцы. Они уже не раз грабили там убогое имущество пустынников, а если будет церковь, то тем более могут посчитать отшельников богатыми и будут постоянно ⁶⁴

нападать и грабить. В этом Гузь был прав, эту истину подтвердил и я. Тогда старец Иларион спросил меня:

– Скажи, отец Дамиан, правду, ты с местностью у речки Брамба давно знаком, ты и начало пустынной жизни на ней полагал – подходит ли она для скита?

И я откровенно сказал, что она была бы подходящей, если бы не было поблизости абхазцев. Все отцы, видя правду, замолчали. Гузь же был рад, что мои слова ему на руку, и начал ещё более настаивать, чтобы скит был в пустыне близ Медовеевки, где находится его келья. Тогда наши отцы в один голос возразили:

– Если скит устроить в Медовеевке, то какая нам будет польза, если между нами расстояние будет в двести вёрст?

Отец Гузь стал говорить:

– А вы все перейдёте к нам, так как там абхазов нет, население русское, есть и греки. Там весьма спокойно, грабежей нет, как здесь.

После обсуждения мы признали, что будет лучше поступить именно так, как говорит Гузь. Но почему-то наши отцы, выбранные для ходатайства, наотрез отказались от поездки и от связанных с ней хлопот. А Гузь, казалось, был этому рад и смело сказал:

– Если никто не хочет ехать в Петербург и хлопотать, то я берусь сам всё это сделать.

Мы все были весьма удивлены его словам, зная, что он почти неграмотен и едва ли один сумеет справиться с таким делом. Однако ни один из наших отцов не пожелал брать на себя эту заботу, и все с готовностью вручили её малограмотному отцу Илариону Гузю с условием, чтобы он довёл это дело до конца: при всех сомнениях относительно его безграмотности мы знали его железное терпение, несокрушимую волю и неустрашимую смелость. Мы решили передать ему бумаги на отчай⁶⁵ – будь что будет. Отец Иларион Гузь, получив бумаги, немедленно засобирался в Москву, а старец Иларион удалился в свою пустыньку на Кубанской стороне.

Спустя некоторое время старец Иларион продал свою книгу в Киево-Печерскую лавру за весьма скромную сумму... Получив деньги он расплатился с долгами, часть передал на расходы по ходатайству о ските, а остальные раздал бедным братьям, потому что он не хотел держать у себя ни единого рубля: он был весьма нестяжателен и милостив. Бывало, имеет две одежды и, увидев нуждающегося, непременно старается одну отдать, – такую он имел любовь!

Отец Иларион Гузь много поднял трудов, ходатайствуя о ските. Везде, однако, он сталкивался с отказом, но благодаря добрым людям, которые, вникнув в существо его хлопот, начали помогать ему, дело понемногу стало налаживаться. Но вот наступила великая война⁶⁶, и наше дело заглохло. Однако Господь, видя долгое терпение отшельников, устроил то, чего они желали. Только старец Иларион этого не дождался, он окончил своё земное странствие и мирно отошёл ко Господу. О церкви отшельников мы подробно расскажем в последующих рассказах⁶⁷, а пока я возвращусь к повести о старце Иларионе.

Итак, старец Иларион с учеником своим Венедиктом уехали от нас и в Новороссийске им встретился некто из ближайших знакомых старца, который бывал для него и благодетелем. Этот добрый муж⁶⁸ рассказывал о той встрече так:

«Начал я расспрашивать старца, как он живёт и каково его здоровье. Он же отвечал:

– Ничего, а вот только беда – ноги совсем ослабели и по горам трудно ходить.

В ответ старец поинтересовался моими делами и здоровьем. Я ему рассказал, что в делах житейских меня постигло несчастье: я понёс страшные убытки и от этого близок к отчаянию. Старец же стал успокаивать меня:

– Благодари Господа за постигшие тебя скорби, не ропщи и не впадай в уныние, потому что всякие несчастия служат для нас очищением, как огонь для золота. Крепость веры нашей доказывается в терпении. Мы должны возложить печаль свою на Господа, и тогда никакие беды и несчастья не поколеблят нас. Мы читаем историю праведного Иова и удивляемся: он был благочестив, истинен, непорочен, праведен, удаляяйся от всякия лукавыя вещи⁶⁹, но по особому изволению Божию были попущены на него страшные испытания. Он внезапно сделался нищим, у него были уничтожены стада волов, овец и верблюдов со всеми пастухами. Были у него любимые дети, семь сыновей и три дочери, и они были задавлены упавшим на них домом. Когда узнал об этом Иов, то он не возроптал на Бога и не поколебался в вере, но сказал: «Господь даде, Господь отъят. Яко Господеви изволися, тако бысть; буди имя Господне благословенно во веки»⁷⁰. Затем он сам был поражён проказой и должен был выйти за город и сидеть, оставленный всеми, и оскребать гнойные струпы свои черепками. Ещё и жена его приступила к нему с советом недобрым, говоря: «Рцы глагол некий ко Господу и умреши». Иов и тут был непоколебим. Он сказал ей: «Вскую яко едина от безумных жен возглаголала ecu? Аще благая прияхом от руки Господни, злых ли не стерпим?»⁷¹ Он в терпении и с крепкою верою в Бога перенёс всё постигшее его, за что и Бог даровал ему опять и здоровье, и сугубое богатство, и он родил опять сынов и дочерей. Итак, Бог, видя терпение Иова, возвратил ему славу больше прежней. Так и мы не будем малодушны, когда нас постигают несчастья. Мы должны несомненно верить Господу Богу, что Он не попустит нам испытаний выше наших сил. Итак, брате, не скорби о потере и об убытках, но возверзи на Господа печаль твою, и Той тя препитает⁷²

Этими и другими словами утешал меня старец, и я несколько успокоился. Не хотелось мне расставаться со старцем, и я предложил ему поселиться на моём участке, который находился в четырёх верстах от Горного Разъезда в Тёмных Буках. Старец сперва начал отказываться, говоря, что у него есть келья, хотя весьма высоко и путь труден. Но я стал советовать заехать со мною на участок и посмотреть. Старец согласился, и мы втроём поехали по направлению к Екатеринодару. Когда проехали туннель, ученик старца стал роптать, говоря: “Мы едем в степи и оставляем горы”. Я его едва успокоил, говоря, что и мой участок в горах, только горы не такие высокие, а для старца как раз будет достаточно такой высоты при его больных ногах. Проехали от станции Туннельной до первого разъезда и вышли. От разъезда на участок мы пришли пешком и, отдохнув в первоначальном домике, мы со старцем и учеником обошли весь участок. На участке был лес, местность значительно возвышалась над плоскогорьем, а кругом участок был словно огорожен оврагами. Старцу он понравился, так как место было весьма тихое. И решили старец с учеником остаться у меня на участке. Я им по своим силам оставил на первое время денег на пропитание, пожил с ними дня три, а потом отправился к своему семейству в Екатеринодар».

Таков был рассказ этого доброго мужа о встрече со старцем.

В то время как старец Иларион жил в Тёмных Буках, на Старом Афоне возник великий богословский спор между русскими иноками об имени Божием. Из-за этого спора были вывезены оттуда девятьсот человек. Духовные власти начали выяснять, что послужило причиной этого спора иноков, и признали виновницей книгу отца Илариона «На горах Кавказа», хотя афонские монахи и сознавались, что спор начался ещё раньше появления книги, а книга только поддала жару в огонь. Тут же запретили выпускать в печать книгу старца, и так с тех пор она не печаталась.

А старец испытывал великую скорбь. Не о книге скорбел он, что она запрещена, а о том, что его признали виновником смуты афонской. В эти дни он и вспомнил предсказание карульского старца, который предрёк, что при кончине дней твоих постигнет тебя великая скорбь. И в 1915 году старец Иларион мирно скончался там же в пустыне, в Тёмных Буках близ Новороссийска⁷³. Около могилы его населились монахини, а над могилой устроили небольшую часовню, в которой совершается Божественная литургия. Здесь верующие приносят Господу тёплые молитвы, в которых поминают и старца, да не лишит его Господь Своего милосердия, и душа его во благих водворится.

* * *

Изложив вкратце жизнеописание старца схимонаха Илариона, не желаю умолчать и об ученике его Венедикте.

Венедикт от крещения носил имя Владимир. Родом он был из Бессарабии, сын трудолюбивого крестьянина. Воспитанный в страхе Божием, двенадцати лет от роду он поступил в Молдаво-Нямецкий монастырь⁷⁴, в котором прожил до восемнадцати лет. Слыша много о Старом Афоне, о прекрасных тамошних обителях и о живущих там строгих подвижниках, он возгорелся ревностью к более суровой подвижнической жизни и решил уехать туда. Однако его не пропустили через границу из-за юного возраста. Тогда Владимир отправился на Кавказ, в Новый Афон. Здесь встретил отшельников, которые проводили жизнь в горах. Появилось и у него желание быть отшельником. Но он и представить себе не мог, как начать эту жизнь, и решил найти старца. В это время пришёл из пустыни в монастырь по своим нуждам отец Иордан. Он случайно встретился с этим юным ревнителем пустыни. Юноша начал просить старца, чтобы тот взял его с собой в пустыню, обещаясь быть во всём послушным. Старец долго отказывался, советуя поступить в монастырь. Но Владимир неотступно просил старца не отказывать ему в своей просьбе. Опытный старец заметил в юноше горячую ревность и принял его к себе. Со старцем Иорданом Владимир прожил полтора года, а потом был передан отцом Иорданом для духовного воспитания старцу Илариону, с которым молодой подвижник прожил до его смерти. Сам Венедикт рассказывал, что подчас старцу бывало трудно с ним жить:

– Много пришлось старцу от меня терпеть, потому что у меня характер весьма капризный. Бывало, старец сделает мне выговор за мои ошибки, а я заберусь в кусты и просижу там целый день. Старец позовёт меня, чтобы я приготовил поесть, а я и совсем уйду повыше на гору и оттуда смотрю, как старец сам заботится о приготовлении пищи. А когда он приготовит, то я спускаюсь с горы, как медведь, повесив голову, чтобы и самому поесть, что старец приготовил. Старец был незлоблив, бывало, посмотрит на меня да и говорит: «Ну, будет тебе насупленным ходить, иди есть». А мне стыдно подсаживаться, потому что я не хотел готовить, но есть-то хочется, и волей-неволей я садился тоже. Такой был вредный.

Это он говорил с великим сожалением о своём поступке. Рассказывал ещё и следующее:

– Вздумалось мне постричься в мантию, и стал я говорить старцу, что хочу принять мантию. Старец мне сказал: «Довольно с тебя пока, что ты рясофорный». Я его начал просить настойчиво, а он, словно зная мои мысли, сказал: «Тебе, небось, хочется, чтобы о тебе другие знали, что ты уж теперь мантейный монах⁷⁵, как и прочие, и носить другое имя». А я ему и открыл правду, что у меня такие чувства. Тогда старец и говорит мне: «А исполни то, что я тебе заповедаю, и будешь скоро пострижен в мантию». Я ему обещал исполнить. Старец сказал: «Когда примешь мантию, ты должен сохранить до моей смерти в молчании, что ты мантейный монах и что тебе дано другое имя. Согласен ты это сделать?» Я было замялся дать согласие, мне, конечно, хотелось, чтобы и другим было известно, что я, мол, теперь мантейный. Старец это заметил, да и говорит:

«Вот видишь, брат, у тебя есть чувства тщеславные – даже в том, что ты, мол, уже будешь мантейный монах, и тебе хочется, чтобы и другие об этом знали. Разве ты не знаешь, что мантия не есть как мирской какой-либо чин. Она есть возвышение духа смирения и образ покаяния. Принимая мантию, мы должны на себя принять и образ смирения, и изо всех сил смиряться пред Богом и человеки, и непрестанно в уме и сердце иметь, что мы – прах и пепел, и что мы вскоре должны оставить юдоль сию плачевную, потрудившись в ней малотрудным подвигом, и переселиться в обители вечные, идеже веселие непрестанное и радость неизглаголанная». Когда старец обличил моё тщеславие, мне стало стыдно, я попросил у него прощение и обещал исполнить его завещание. В скором времени я и был пострижен в мантию и назван Силуаном. Это я тебе первому открываю свою тайну после смерти старца моего.

После смерти старца Илариона отец Силуан почти не имел определённого места жительства. То поживёт за перевалом на Кубанской стороне, то придёт, бывало, к нам в Ажары. Не мог он успокоиться от скорби в разлуке со старцем. И вот в 1919 году, когда Россия обливалась кровью от междоусобной брани, отец Силуан шёл из Кубанской стороны на черноморский берег в Ажары и под Клухорским перевалом был захвачен шайкой зелёных. Они его жестоко истязали, допрашивая, не видал ли он казаков или белых. Но Силуан отвечал им, что он ничего не знает и никого не видал. Тогда безбожная банда решила этого ни в чём неповинного скитальца распять на дереве подобно тому, как распяли Христа богоубийственные иудеи; и распявши, сами скрылись. Тело его снял с дерева шоссейно-дорожный сторож, который и передал подробные сведения о кончине отца Силуана.

Так этот страдалец предал душу свою в руце Господа и в лике мучеников воспевает и лицезрит Господа.