IV. От Ивана Грозного до Петра Великого: тернистый путь адаптации протестантов в России

<Свобода исповедания протестантами своей веры>

Русскому народу суждено сохранить в чистоте и неприкосновенности православную веру, не прибегая при этом к насильственным мерам по отношению к последователям иных вероисповеданий, не посягая на свободу их совести.

<...> Не допуская даже малейшего посягательства на православие со стороны иноверцев, русская церковная и государственная власть, в свою очередь, и сама не вмешивалась во внутренние религиозные дела иноверцев, как временно пребывавших в России, так и перешедших в русское подданство, предоставляя им в этом отношении полную свободу²⁰⁸; она берегла свое и не желала чужого.

<...> Охранение господствующей православной веры и полное невмешательство во внутреннюю религиозную жизнь иноверцев – вот те начала, которыми руководилось русское церковное и светское правительство в своих отношениях к «иностранным вероисповеданиям» на всем пространстве истории Русского государства.

<...> Полною веротерпимостью пользовались в России последователи всех прочих христианских вероисповеданий, в частности протестанты и кальвинисты. <...> Смотря на них как на пособников и споспешников в развитии общественной жизни и образования, русское правительство предоставило им свободно исповедовать свою веру и беспрепятственно совершать богослужение, тем более что по духу своего учения они не столько вмешивались в политические дела государства, сколько католики, и не столько ревновали о распространении своего учения²⁰⁹.

Вот почему в то время, как русские не хотели иметь никаких сношений, ни торговых, ни промышленных, с латинянами и не хотели принимать их на службу, протестанты допускались в Россию по делам торговым и промышленным и принимались на царскую службу: московское правительство приняло как бы за правило вызывать с Запада иностранцев только протестантского вероисповедания, а «французов и иных, которые папежские веры, не нанимать».

При Алексее Михайловиче, когда, по окончании злосчастной Тридцатилетней войны, всюду царили на Западе нищета и разорение, множество нищих бродило из края в край и лучшим промышленным и предприимчивым людям нечего было взять в Европе, – в Россию стало больше и больше переселяться иностранцев-протестантов, находивших здесь самый радушный прием. В «Новой иноземной слободе» немцы имели уже 4 церкви – одну реформатскую и три лютеранские; кроме того, лютеране имели еще Михайловскую церковь, построенную в 1643 г. у нынешних Красных ворот.

Хорошо известно, как благосклонно относился к протестантам Петр Великий: и прежде они находили в России такую свободу веры, такие права гражданства, обладали такими привилегиями и выгодами общежития, какими не пользовались в собственном отечестве; теперь же, при Петре, Россия сделалась навсегда их новым отечеством. При Петре протестантизм пользовался не только полною религиозною свободою, но и личным высоким его покровительством: он сам иногда посещал кирки и, как видно из одной Gesangbuch, сам пел там церковные песни и был нередко восприемником при крещении детей у немцев. Там, где до сих пор были лишь «клети и каморки» для богослужения, теперь воздвигаются открытые для всех общественные церкви и учреждаются новые общины²¹⁰. Однако всякая пропаганда протестантизма и в царствование Петра Великого была строго воспрещена²¹¹.

В эпоху немецкого владычества, при императрице Анне Иоанновне, протестантское влияние сделалось, разумеется, еще сильнее: немцы свободно строили в России свои кирки, выписывали для них пасторов и заводили школы²¹².

<Проблема «перекрещивания>

<…>

Принятие в Православную церковь, без крещения, чрез миропомазание римских католиков и явившихся в XVI веке лютеран было обыкновенным способом и в последующее время – в XVI, XVII и в начале XVIII в.

<…> Относительно перекрещивания в то время желавших принять православную веру протестантов не может быть никакого сомнения, хотя о лютеранах и других западных протестантах собор 1620 г., определивший принимать чрез крещение римских католиков, ясно не упомянул. В требнике 1639 г. находится и самый чин присоединения к православию «приходящих креститися от люторския ереси». О принятии их чрез крещение свидетельствует как Олеарий, путешествовавший по России в 1636 г., так и прения наших пастырей с лютеранами о крещении, происходившие в 1644 г. по поводу предполагаемого брака старшей дочери Михаила Феодоровича – Ирины – с датским принцем «Вольдемаром Христианусовичем», на каковой брак наши пастыри не иначе соглашались, как по принятии Вольдемаром крещения Православной Церкви.

Бывший с королевичем пастор Матвей Фильгобер²¹³ доказывал, что обливательное крещение, совершенное у лютеран, есть истинное и действительное и что несправедливо требуют от королевича, чтобы он крестился еще в другой раз, именно, чрез погружение²¹⁴; указывал на примеры браков русских с иноверцами. На это он получил ответ, что государь Иван Васильевич выдал свою дочь за польского короля Александра, крещенного хотя чрез обливание, но веры не лютеранской, а латинской. «Мы знаем, – говорилось в этом ответе, – что папа и все римляне – еретики, отпали от Православной церкви еще при короле Карле и за то прокляты от св. отец вечною клятвою, почему и не имеем с ними никакого общения, как с ведомыми еретиками. Но все-таки у них лучше, чем у вас; это мы говорим не к похвале их, а желая вашу злейшую веру еретическую явну учинити. Хотя их учение еретическое, но только у них есть поставление кардиналов, арцыбискупов от папы; а у вас, лютеран, и того худого ничего нет, ни именуется». Как известно, эти споры не привели ни к чему. Королевич Вольдемар так и не пожелал креститься вновь и 17 августа 1645 года со всем датским посольством был отпущен в Данию²¹⁵.

Не упомянул о лютеранах и Большой Московский собор 1667 г., отменивший постановление собора 1620 г. относительно присоединения латинян, так что правило о присоединении лютеран чрез крещение оставалось в силе в велико-русской церкви до 1718 г.²¹⁶, когда император Петр I получил от константинопольского патриарха Иеремии грамоту, в которой, в ответ, на вопрос о принятии в Православную церковь лютеран, он писал, что лютеране, как крестящиеся во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, должны быть, при принятии в Православную церковь, помазываемы только миром, и тогда собором русских иерархов постановлено было принимать их чрез миропомазание²¹⁷.

<...> В этой грамоте патриарх Иеремия, между прочим, пишет, что вопрос о том, «надлежит ли лютеран перекрещивать, или только чрез божественное миро сопричислять к сынам и наследникам горнего царствия», рассмотрен и тщательно исследован был еще на соборе Константинопольском 1708 г., при блаженной памяти патриархе Киприане, когда и «определено было, по уложению священных правил, что только чрез божественное миро их должно усовершенствовать, и никак не перекрещивать, когда приступят добровольно к свету православного служения, прокляв прежде отеческие странные их предания и нелепые их мудрования, да исповедуют чистосердечно все то, чему духовне учит и проповедует кафолическая и апостольская Восточная церковь». «Понеже», продолжает патриарх Иеремия, «таково было мнение о сем онаго славнаго в то время патриарха и бывших при нем святых архиереев, также и мерность наша, согласно с ним рассуждая, ничего противнаго в том не полагает: то утверждаем и постановляем, дабы сие было непременно во вся веки... и изъявляем, дабы отступающих от ереси лютеранской и кальвинской и присоединяющихся к благочестивому исповеданию непорочные веры православных христиан, мудрствующих и исповедующих все то, чему добре и благочестно научает Восточная церковь, более не перекрещивать; но чрез едино помазание святым миром делать совершенными христианами, сынами света и наследниками царствия небеснаго»²¹⁸.

Однако преемники патриарха Иеремии стали рассуждать о крещении западных христиан совершенно иначе и, под влиянием тех притеснений, которые претерпевала Восточная церковь от латинян, особенно от иезуитов²¹⁹, на Константинопольском соборе 1756 г. постановили принимать их в Православную церковь не иначе как чрез крещение при троекратном погружении в воду. Из сказанного выше видно, что постановление это противоречит древним церковным правилам о принятии неправославных христиан в Православную церковь и, надо надеяться, что, так как оно вызвано случайными обстоятельствами, то будет изменено сообразно с древними правилами, тем более что в некоторых православных областях Востока постановление это никогда не соблюдалось²²⁰.

С этого времени уже не только католики, но и протестанты были принимаемы в Православную церковь без перекрещивания...

Объединив уделы и создав из них одно крепкое государство на началах православно-русской народности, Москва, естественно, с большою осторожностью относилась ко всему ей чуждому, иноземному, особенно к тому, что не согласовалось с ее религиозным воззрением. Культурность ее носила еще ту форму, в которой вероисповедание служит самым ярким отличием от других народов и самым надежным оплотом в сохранении национальной независимости; с падением Константинополя Москва наследует многие из его преданий, делается «второю Византией». Отсюда сознание своей нравственной близости с народами единоверными, сохранение к ним чисто родственного чувства и отчуждение от иноверных. Самыми близкими из чужеземцев были греки. Последняя Палеолог избирается в московскую государыню; инок Максим самою властью ставится руководителем духовно-просветительного движения. Но кроме людей теоретического и религиозного образования, надобились «знатцы», люди практической деятельности, то есть ремесленники, мастера, художники, военные, торговцы; в последних чувствовалась потребность даже более, чем в первых. Таких лиц мог доставить нам тогда лишь иноверный Запад. Но гордые культурой своих стран, хотя в большинстве сами невежественные, эти выходцы свысока смотрели на все православно-русское; не понимая его свойств, они принижали его, иные не были чужды и явных стремлений к религиозной пропаганде. Пропаганда эта находила себе поддержку извне, и по преимуществу из руководимой Римом Польши. Рим мечтал вознаградить завоеваниями в России потери, понесенные им в Германии. Не довольствуясь религиозно-политическими насилиями в Юго-Западной России и частными попытками совращения России Северо-Восточной, католическая Польша, с целью религиозной пропаганды, раз, в эпоху смуты, учинила на Московское государство натиск явно насильственный. То же отчасти замечалось в протестантской Швеции по отношению к Новгородской области. Непреоборимым охранителем самобытности явилось у нас тогда православие. Народ восстал не столько на защиту национальности, сколько за свою веру, которая тем самым помогла ему спасти и народность. Поддерживая русского человека в его нравственно-духовной независимости, вера вместе с тем внушала ему сознание духовного превосходства пред окружающим миром и вселяла бодрость и надежду на лучшее будущее. Православие делается народным знаменем, неизбежною принадлежностью русской национальности, «русский» и «православный» превращаются на народном языке в слова как бы однозначащие, одно без другого не мыслимые.

При подобном значении вероисповедания в жизни народной и таком отношении к нему иноверцев ясно определялось положение последних в сравнении с русскими. Помимо исполнения возложенных на него и принятых им обязанностей, иноверец не имел значения, не пользовался равными правами с местным православно-русским населением. Иноверцы составляли особый мир, резко отгороженный и отгораживаемый от православно-русского. Не стесняемые в личном вероисповедании, а протестанты и в свободе отправления своего богослужения, иноземцы не могли ни заводить с русскими беседы о вере, ни присутствовать при богослужении, ни посещать храмы, ни вступать в родственные связи с русскими, во многих случаях даже нанимать русскую прислугу и т. п.; не раз пресекались и попытки замешаться между русскими.

<...> Стать равноправным членом государства иноземец мог не иначе как сделавшись русским; а так как русским нельзя было стать без православия, то ему необходимо надобно было принять православие.

Это принятие совершалось под условием перекрещивания. Народный инстинкт самосохранения подсказывал русским что при тогдашних обстоятельствах свое вероисповедание, это народное знамя, необходимо держать в сравнении с другими на высоте недосягаемой, чтобы не дать тем и повода к мысли о приравнивания его к иноверию и чтобы никто из посторонних, как не освященных, не смел и касаться его. Иноверие поэтому сближено было со злочестием, неверием лишенным таинств. По господствовавшему тогда воззрению, иноверец был «нечистый», «поганый»; чтобы вступить ему в Православную церковь и в семью «святой» Руси, он должен был первоначально очиститься «банею паки-бытия», таинством крещения. Здесь много значило уважение к обряду, к тому что истинное крещение могло быть совершаемо только чрез погружение, а не чрез обливание или окропление, как то было у иноверцев. Крещению особенно должны были подвергаться протестанты, как в догматическом вероучении и в обрядах отклонившиеся от православия еще более чем католики и от того в религиозно-догматическом отношении считаемые еще ниже католиков, хотя, в силу их большей пригодности для практических государственных целей и большей уживчивости, пользовавшиеся у нас лучшим церковно-общественным положением²²².

Заявивший о своем желании «креститься в православную христианскую веру» отводился обыкновенно в монастырь. Здесь приготовляли его к должному принятию таинства и новой жизни, наставляли его в вероучении и обрядах и по миновании срока совершали над ним крещение и миропомазание и приобщали Св. Таин. Этот «искус» и крещение совпадали чаще всего со временем постов, и по преимуществу Великого. В захолустных местах, где крещения совершались реже, крестили и в ближайших источниках, в московских монастырях существовали для этого большие купели. День крещения был самым торжественным: это было торжество религиозное и национальное вместе. Но и после того новообращенный нередко оставлялся на несколько дней в монастыре, чтобы не вдруг перейти к мирской жизни; если это совпадало с наступавшим праздником Пасхи или другим, то праздник он встречал вместе с братией.

Заботясь о религиозном научении обращаемого, наши прилагали старание и о материальном его обеспечении. Иноземцы были сильны у нас взаимным содействием; с обращением в православие помощь от прежних соотечественников прекращалась; напротив, они, где могли, вредили обращенному. На наших лежала нравственная обязанность облегчить ему переход, сделать его в материальном отношении не чувствительным. Таким образом, создается особое «государево жалованье», которое обыкновенно с избытком вознаграждало обращающегося за возможные для него утраты и сразу же ставило его в новой среде в удобное положение сравнительно с прежним.

<...> С каждым новообращенным приобретался бесповоротно чисто русский деятель, который уже не может ни пренебрегать интересами своей новой родины, ни тем менее изменить ей, или выехать из нее: он делался русским со всем его потомством. Прежнее имя заменялось православно-русским, подвергалась изменениям, согласно русскому произношению, и фамилия. Для новообращающихся же получаемое ими «жалованье» часто служило значительным поощрением к принятию нового вероисповедания. Цельность склада русской жизни, проникнутой религиозными элементами, конечно, невольно должна была вовлекать в себя иноземцев, подчинять их как оторвавшихся от своей прежней почвы; много значила истинность и положительность православия в сравнении с западными вероисповеданиями, особенно с протестантством, еще весьма неясным и неопределенным для многих его членов. Ближе и без предвзятых мнений ознакомляясь с новым верованием, настолько сильным, что оно давало нравственный устой целому государству и народу, иноземцы не могли не сознавать и не чувствовать обаяния его и на себе. Самый характер русских, твердый, но добродушный, в конце концов не мог не вызывать на сближение и родство. Но не каждый мог быть героем, чтоб из-за нового вероисповедания решиться на невзгоды; переход был легче для него, если с тем не соединялось материальных потерь, а скорее получались еще выгоды. Находились лица, у которых материальные интересы стояли здесь на первом плане. Иноземцы к тому же всегда отличались практичностью; на Русь они являлись с целью благоприятного для себя устройства. Видя, что это достижимее при полном слиянии с русскими, они и прибегали к этому средству.

Так вопрос об обрусении иноземцев – протестантов – сам собою сводится главным образом на вопрос об обращении их в православие чрез перекрещивание и на заботы о материальном обеспечении новообращающихся.

Перекрещивание началось при том же государе, при котором явились у нас протестанты, то есть при Иване Васильевиче Грозном. В числе немногих иноземцев, пользовавшихся его доверием, был один переводчик Каспар, уроженец Виттенберга. Отрекшись от лютеранства, он «принял крещение по русскому обряду» и, к досаде своих прежних единоверцев, порицал лютеранство, убеждая Иоанна, что в Германии, в кирках, нет ни уставов, ни алтарей, ни обрядов²²³. Особенно много, по словам Флетчера²²⁴, «соглашалось креститься в другой раз по русскому обычаю из пленных ливонцев, чтобы воспользоваться большею свободой и сверх того приобресть себе что-нибудь на прожиток, получая обыкновенно при этом награду от царя». Так было при Грозном, так и при ближайших его преемниках.

С царствованием Петра I началась новая эпоха, благодатная для реформатской и лютеранской церквей, эпоха веротерпимости, уже не только вынужденной политическими видами, но основанной на каком-то сознании; ее тайно отстаивал Феофан Прокопович; против нее явно вооружался Стефан Яворский в книге своей: Камень веры; жертвою был издатель ее, архиепископ Феофилакт Лопатинский²²⁶.

Тогда немецкие кирки не только были терпимы, но и пользовались покровительством государя, преследовавшего суеверия и расколы; иногда он посещал такие кирки в дни богослужебные²²⁷, даже сам певал там духовные песни, как видно из одного Gesangbuch; был восприемником при крещении детей у немцев, а в Голландии напечатал Новый Завет на славянском с голландским переводом²²⁸; при нем появилось на русском Изложение Аугсбургского исповедания, которое хранится между рукописями в Патриаршей библиотеке, № 352, под заглавием: «Об августанском исповедании». Августанское исповедание, сказано там, «есть символ публичный некиих церквей Германских о изящнейших веры главах, от Божия Слова списанный и утвержденный, и в Августе Винделицкой, сиречь в Авшпургу, на сейме Цесарском Каролю пятому Цесарю поданный, ради извещения и отражения клевет от противных». Именным указом Петра I (1723, января 16) «поведено было собрать римский, лютерский и кальвинские катехизмы и прочия церковных действ книги, и переведши на славянской диалект, для знания и ведения напечатать»²²⁹. Но это намерение не позволила исполнить вскоре последовавшая смерть государя-преобразователя. Пристрастие Петра I к немецкому до того простиралось, что он даже изменил старинный стиль православных церквей, которые стал строить в стиле немецкой архитектуры, как видно из храмов, сооруженных в его царствование.

За такую терпимость лютеранства и особенное покровительство немцам укоряли царя Иоанна Васильевича бояре, а Петра Первого крамольные стрельцы. Не так благосклонно смотрел на лютеранство в Москве предпоследний патриарх Иоаким. В духовной своей 1690 года он завещевает царям Иоанну и Петру: «повелеть царским своим указом христианам православным во своей державе со латины, люторы и калвины не творити общения к содружеству, запретить им вер своих проповедовать, во укоризну о вере не разговаривать ни с кем, и мольбищам бы, по прелестям их соборищ еретических, строити не давати места всеконечно; но которые зде и есть, близ, или между христианских домов, и те разорить годно и должно, яко диавольския сонмища». «Несть убо добро, – говорит Иоаким, – еретику человеку, неправославну сущему, христианы православными, во благочестивой царской державе, владети и на- чальствовати и судити тыя». То же самое подтверждал Петру I св. Митрофан Воронежский в своей духовной.

Но Петр, как видим, не исполнил такого завещания двух святителей, несогласного с его политическими видами и личными убеждениями²³⁰. Пастыри отечественной церкви, как поборники православия, признавали в крутых преобразованиях и нововведениях предосудительным для веры многое, что находил полезным для народа государь, с увлечением заботившийся о просвещении. Если бы он не имел такой цели в обнародовании Лютерова и Кальвинова учения в государстве на отечественном языке, то можно бы отнести это к его индифферентизму.

При таких обстоятельствах в России, Бартольд Вагеций²³¹, вызванный 1699 г. из Гамбурга в Москву, 1711 г. назначен был суперинтендентом всех лютеранских церквей в России. Позволив немцам соорудить близ лефортовского дворца новую каменную кирку во имя св. апостолов Петра и Павла, с колокольнею и колоколами, Петр Великий сам при закладке ее положил первый камень, а немецкие писатели даже утверждают, будто он построил ее на собственное иждивение. Петр в своем лице, конечно, старался снять с русских вековое нарекание в религиозной нетерпимости.

Эта самая кирка, вероятно обязанная своим началом Бауману и известная под именем Новой обедни, в 1802 г. праздновала свой столетний юбилей; но в 1812 г. сгорела. Наконец, с дозволения правительства, она переставлена на Маросейку, в дом сенатора И. В. Лопухина, некогда принадлежавший Мазепе. На этом месте в 1818 г. сооружена новая церковь. При торжественной ее закладке 13 июля 1818 г. прусский король Фридрих Вильгельм III, крон-принц прусский Фридрих Вильгельм и великий герцог Карл Мекленбург-Стрелицкий собственными руками положили камни в ее основу.

Из предыдущих свидетельств видно уже, что в разных частях Москвы было немало лютеранских и протестантских молитвенных домов, большею частью деревянных; но как они нередко переводились из одного двора в другой и пожары, опустошавшие Москву, истребляли их, то число, время и местность их с точностью определить трудно.

Из дел иноземского приказа открывается, что в 1690 г. было в Москве уже пять иноверческих церквей, построенных на тех местах, которые отвел им земский приказ. Первая стояла между Фроловских и Покровских ворот Земляного города; вторая сооружена была в 1655 г. в Немецкой слободе возле кладбища; третья на месте, отведенном того же года, где в 1690 г. сооружена каменная, вероятно Старая лютеранская, или Старая обедня; четвертая на дворе, отведенном в 1661 г., пятая, построенная Бауманом на земле, на которую получена данная 1670 г. Это Новая лютеранская кирка.

Опасность грозила православию в царствование Петра Великого извне, с Запада. Сильный прилив иностранцев в Россию, особенно во второй половине XVII в., имел большое влияние на русских. С распространением западных обычаев и образа жизни распространялись у нас и мысли, противные православию, и все чаще встречались примеры уклонения от чистоты веры. В большинстве вельмож не было уже прежнего усердия к святым церквам и совершаемому в них богослужению; некоторые люди... позволяли себе открыто кощунствовать над уставами св. Церкви. Это были или люди разгульные, которым было вовсе не до Церкви, или же отуманенные вольнодумством своего времени, которые давно уже старались вырваться из тяжелых для них оков старого, своеобразно настроенного исключительно по духу веры, быта русского народа.

<...> Самое сильное влияние на вероисповедные убеждения новых людей шло со стороны протестантства. Латинян, веривших в папу, как в Бога, русские никогда не любили. В XVII в. ненависть к ним еще даже усилилась после событий Смутного времени и вследствие гонения, воздвигнутого на православных в Западной России. Во время польской войны Алексий Михайлович выгонял из завоеванных городов всех латинян и униатов, или по крайней мере не велел давать им никаких государственных должностей. Протестанты, напротив, пользовались у нас терпимостью, имели кирки в самой Москве, свободно отправляли здесь свое богослужение; с них брали только строгие обязательства не совращать в свое вероисповедание православных русских. По Уложению Алексия Михайловича, за совращение в бусурманскую веру назначена была смертная казнь, – сожжение²³³.

Но недаром патриарх Иоаким желал, чтобы сломаны были в Москве ненавистные кирки. В тогдашнее время протестантство нисколько не уступало латинству в стремлении к распространению своих убеждений. Разница была только в том, что стремление к этому латин было очень заметно, тогда как протестантство вкрадывалось в убеждения высшего общества русского и овладевало умами, доводя их мало-помалу до отрицания внешней стороны православия, незаметно. Дело Кульмана²³⁴, который с глупым изуверством выступил на открытую проповедь, сильно повредило было протестантам. Правительство наше решилось стеснить несколько въезд иностранцев в Россию: было положено не иначе впускать их в Россию, как после строгих расспросов, кто, откуда и за чем едет, имеет ли вид и пр. Впрочем, подобное стеснение продолжалось недолго.

В 1702 г. иностранцам предоставлена полная свобода вероисповедания: «совести человеческой, – писал Петр в своем указе по этому случаю, – приневоливать не желаем и охотно предоставляем каждому христианину на его ответственность пещися о блаженстве души своей»²³⁵. Этою свободою вероисповедания более воспользовались протестанты, нежели латины. Воспитанник немецкой слободы, Петр столько же любил первых, сколько не жаловал последних. Кроме того, мы уже знаем государственный образец, к которому стремился первый русский император, – непреодолимое стремление Петра освободить верховную власть государственную от всякой тени ограничения, безусловное поклонение самодержавию. Папство представляло совершенную противоположность такому образцу. Голиков рассказывает, что в 1712 г. государь с благоговением стоял в Виттенберге перед статуей Лютера. «Сей муж, – сказал он, – подлинно заслужил это; он для величайшей пользы своего государя и многих князей, которые были поумнее прочих, на папу и на все его воинство столь мужественно наступал»²³⁶. Все окружавшие Петра иностранцы были протестанты, а не латины.

<...> Общие постановления в защиту православия, касавшиеся всех вообще вероисповеданий, в том числе и протестантства, были слабее. Для наблюдения за духовенством иных вер в святейший синод из коллегии иностранных дел требовались ведомости о числе всех кирок и пасторов в России²³⁷. Без ведома Святейшего Синода никто не смел держать у себя в доме духовную особу иной веры²³⁸. В 1721 г. Синод издал послание к православным, где в первый раз еще разрешалось им вступать в брак с лицами неправославного вероисповедания, но детей от этих смешанных браков предписывалось крестить непременно в православной вере²³⁹. За совращение в свою веру неправославные помещики лишались иногда крепостного права над своими крестьянами; последние отписывались от них в казну²⁴⁰.

<...> Несмотря на эти постановления, мы замечаем при Петре значительное распространение в России протестантских мыслей. Отрицание обрядов, насмешки над св. иконами и св. мощами, над легковерием, которое проторгалось в православный народ, постоянно и сильно действовали на людей, водивших дружбу с веселыми и просвещенными на свой лад немцами. Вскоре после объявления свободы вероисповедания Иов новогородский вынужденным нашелся с силою вооружиться против того зла, какое распространили в его епархии во множестве проживавшие здесь протестанты. Кроме опровержения их заблуждений в своих пастырских посланиях, он поручил знаменитым Лихудам написать «Показание и обличение ересей Лютера и Кальвина». Не говорим уже о высших слоях общества; зараза протестантскими мнениями быстро распространялась и между низшими сословиями, – между стрельцами и мастеровыми. Дело о московских еретиках Дмитрии Тверитинове и Фоме Иванове наделало в свое время много шума²⁴¹ и вызвало обширный труд в опровержение протестантства «Камень веры» Стефана Яворского. Св. Дмитрий ростовский почитал нужным говорить проповеди, направленные к опровержению протестантских мнений²⁴².

Кроме распространения мнений этих в дружеских собраниях на попойках русских с немцами, протестантство открыло себе новый путь к распространению своих мнений путем письменным. В первой половине XVIII в. у нас не было издано никаких постановлений касательно вывоза из-за границы всякого рода книг. В первый раз указ подобного содержания встречается уже при Елисавете Петровне в 1743 г.²⁴³ При Петре правительство даже всеми мерами поощряло распространение в России западных сочинений. Переводческая деятельность шла самым усиленным путем и без всякого разбора. Между тем множество сочинений, переводимых на русский язык, было очень опасно для православия при том убогом духовном просвещении, которое было у русского общества и о котором сам Петр отзывался, что русский народ не умеет отличить правого от левого. Так, целый огромный отдел переводных сочинений, отдел исторический, был весь направлен против православия. При том личном воззрении на события, какое господствовало тогда в истории, при одностороннем взгляде на нее как на служебное орудие для известных вероисповедных или государственных целей, исторические произведения писались всегда в духе того или другого вероисповедания и имели очень ярый обличительный тон. Они составляли самое верное средство к проведению тех или других убеждений в жизнь общества. А между тем Петр требовал непременно точного перевода без всяких поправок и опущений в сравнении с подлинником. Известно, как он, например, осердился на Гавриила Бужинского за то, что тот в своем переводе «Введения в историю европейскую Пуффендорфа» пропустил некоторые места, показавшиеся ему неудобными для перевода²⁴⁴. Переводчики могли только допускать с своей стороны разные бесполезные оговорки в своих предисловиях к переводам, в роде того, что читатель не должен смущаться, встречая в книге противное благочестию, что он должен уподобляться пчеле, собирающей сладкий мед не только с одних благоуханных цветов и древес, но и мертвая телеса облетающей, что, читая противные вере догматы, он должен учиться опровергать их по разуму истинной Церкви, и т. п.²⁴⁵ По распоряжению Петра переводы знакомили русское общество даже с догматическими сочинениями Запада. В 1723 г. встречаем распоряжение переводить римские, лютеранские и кальвинские катехизисы и прочих церковных действ книги, и печатать их для знания и ведения²⁴⁶.

Не имея надобности для своей цели подробно излагать историю распространения у нас протестантских мнений, заметим только, что они имели сильное влияние на воспитание нового поколения птенцов Петровского времени и были переходною степенью к развитию рационалистического движения XVIII в. На них воспитался сам Петр, часто проявлявший совершенно протестантские замашки, не любивший обрядности, чудотворных икон, мощей и проговаривавшийся иногда в самом своем законодательстве. Протестантские мнения прокрались даже в сочинения наших богословов XVIII в., особенно в богословие Феофана Прокоповича. <...>

<…>

Современники Максима Грека, Матвей Башкин, Феодосий Косой, достаточно показали, насколько ими были усвоены протестантские воззрения. В XVII столетии, по словам Майерберга, многие из русских, находившиеся в услужении у протестантов, невольно изменяли старине, сживаясь с их обычаями и взглядами. Между же боярами являлись даже крайние вольнодумцы. Князь Хворостинин²⁴⁸ и Ян Болободский²⁴⁹ не только хорошо знакомы были своим современникам, но и оставили по себе громкую память в потомстве. При всем том подобные явления не могли казаться опасными, как явления исключительные, одиночные.

Совсем не то было в XVIII в. Иноземцы стояли рука об руку с русскими; последние должны были не только терпеть их, но и учиться у них, и подчиняться им, и дружиться с ними. Это не могло остаться без влияния на религиозные воззрения: идеи, противные господствующим понятиям, стали прокрадываться всюду, в разные слои общества, в разнообразных формах. Понятно, что ревнители народного благочестия

не могли не считать такой порядок вещей гибельным и старались потому всеми мерами противодействовать ему. Церковные проповедники возглашали с кафедры, владевшие пером писали, способные рассуждать полемизировали; не умевшие или не хотевшие пользоваться духовным оружием прибегали к насильственным мерам.

В 1701 г. один из Лихудов, известных ревнителей православия, славных своею полемикой с Медведевым и партией его в XVII ст.²⁵⁰, пишет поучение о предопределении, против кальвинистов²⁵¹. Составленное поучение произносится в Москве, сначала в академической аудитории, потом в Заиконоспасском монастыре, на пятой неделе Великого поста²⁵². Ученый проповедник с возможною ясностью, основательностью и большою подробностью рассматривает взятый предмет.

Выходя из основоположений кальвинского учения, Иоанникий смыслом разных мест Писания доказывает, что Бог, в силу Своего предопределения, не распоряжается судьбою человека самовластно, а сообразуется с его свободными делами, так как предопределение Божие основывается на предведении, а «предведение Божие (только) произволения (человека) предсмотряет». Довольно спокойный и сосредоточенный разбор и опровержение кальвинского учения не мешает и резким обличениям. «Апостолики и евангелики, о кальвины, нарицаетеся! Аще апостолики есте, чего ради не последуете апостольским повелениям, чего ради не ревнуете апостолам? Апостоли постишася и повелеша поститися в св. Четыредесятницу и среду и пяток всего лета, чего ради вы не поститеся? Коея ради вины, понеже евангелики нарицаетеся, не по- коряетеся евангельским повелениям (Мф.4 и 36, Мк.1, Лк.4)? Почто не покоряетеся ни апостолам, ни Евангелию, ни Самому Христу», – но Эпикуру, иже крайнее благо в сласть положи, и Сарданапалу, последнему ассирийскому царю, иже (яко же глаголет Иустин философ) проживе всю жизнь свою исполнену всякаго рода нечистоты и сластолюбия телеснаго; и еще достойно не апостоликами, но епикуриками, не евангеликами, но сарданапаликами подобает вам нарицатися²⁵³. Не довольствуясь разбором основоположений кальвинского учения, то есть богословскою стороною вопроса, Лихуд вступает в философскую область, для полного торжества над своими противниками. Он предлагает себе «философское задание» в виде дилеммы, решает его с уверенностью и искусством знатока и заключает слово увещанием, обращенным к слушателям, хранить себя от зловредного учения и творить дела благие. Если слушатели и не совсем поняли философскую половину слова, во всяком случае вышли из храма не без уверенности в том, что кальвинисты разбиты и учение их не имеет твердых основ.

<...> Местоблюститель патриаршего престола Стефан Яворский неоднократно в своих проповедях опровергал лютеро-кальвинские учения: в одной проповедник восстает против протестантов как врагов предания, поста, иконопочитания, в другой – как заблуждающихся относительно таинства Евхаристии, в третьей – как поносителей святых²⁵⁴; он то опровергает их, то молит слушателей бегать их, то наступает на них потоком негодования²⁵⁵.

Наряду с церковною проповедью, хотя и не особенно громко и устойчиво раздававшеюся, шло составление разных мелких литературных произведений обличительного содержания. Стефан Прибылович (с 1708 г. префект Московской академии, а потом соборный иеромонах Александро-Невского монастыря) дает православным, ввиду кальвинского учения о предопределении, – «предложение вопросо-ответов, изъятое с греческого диалекта и ныне новосочиненное со многим трудолюбием словенски коемуждо благочестивых зело полезно и к ведению потребно»²⁵⁶, в котором касается учения о промысле, предопределении, душе и пр. Какой-то неизвестный пишет: «Возражения лютеранам и кальвинам, порицающим православие».

<...> Вскоре после произнесения в Москве Иоанникием указанного выше слова, Лихуды были сосланы в Костромской Ипатиевский монастырь²⁵⁷. Здесь трудолюбивые братья, сами ли по себе или по внушению Иова Новгородского, как говорит Филарет в своей истории, задумали обширное сочинение против лютеран и кальвинистов. Поводом к составлению этого произведения послужили: Метафизика Иоанна Майкова (издан. 1688 г.), Напоминание о изрядных родех волшебных Каспара Пейцера²⁵⁸ и Катехизис христианства Иоакима Камерария, «в которых (книгах), по словам Лихудов, были несносные хулы на нас, православных христиан, но тягчайшие и несноснейшие суть: будто мы православные идолослужители есмы и хлебо-служители, и яко Божие таинство божественного священнодействия, сиречь честное тело и животворящую кровь Христову волхвованьми, а не действием и силою Св. Духа совершаем, и ина некая трепетнейшая». Долго Лихуды трудились над своим сочинением, опровергая «несноснейшие хулы» своих противников; наконец в 1706 г., вызванные Иовом, с дозволения государя, в Новгород, окончили здесь свой труд²⁵⁹. В своей книге братья с обстоятельностью и ученостью доказывают необходимость внешнего богослужения, иконопочитания, почитания святых, важность и значение монашества, недостаточность одной веры без добрых дел, излагают историю соборов и т. п.; но в особенности останавливаются на учении о пресуществлении хлеба и вина в тело и кровь Христову в таинстве Евхаристии, указывая заблуждающимся, что «в пресуществлении хлеба и вина Богочеловек Иисус смешался и соединился с нами не только в вере, не типически только или образно, не фантастически или мысленно, но на самом деле предлагает нам тело Свое»²⁶⁰. В сочинении Лихудов берет значительный перевес над полемикой изложение учения Православной церкви. Предположенная задача этого и требовала. Ученые братья хотели доказать хулителям Православной церкви, что последняя нимало не погрешает, что ее вероучение и обряды ведут начало от древней апостольской церкви и потому она истинная Христова церковь. Но полемика, везде уступая место положительному учению, пронизывает, однако, всю книгу Лихудов, в той мере, в какой было необходимо и уместно ввиду прямой задачи сочинителей, и обращает на себя внимание читателей оживленностью, энергичностью, а подчас и запальчивостью. В способе раскрытия взятого предмета у Лихудов нет чего-либо особенного; вся система доказательств располагается по известному общепринятому порядку: за свидетельствами Св. Писания Ветхого и Нового Завета следуют соборы, св. отцы, историки, наконец, доводы здравого разума. Посвятив сочинение четырем вселенским патриархам (Киприану Константинопольскому, Герасиму Александрийскому, Макарию Антиохийскому, Хрисанфу Иерусалимскому), труженики-братья представили его Петру, с просьбою «в мир изъяти сию книгу». Но не было признано нужным предать ее тиснению.

<...> Виднее всех литературных произведений Петровского времени, направленных против лютеро-кальвинского учения стоит, бесспорно, Камень Веры Яворского. По полноте содержания, силе аргументации, обширности богословской учености Камень не имел равного. Яворский останавливается с особенным вниманием на каждом члене вероучения, относительно которого разногласны лютеро-кальвины с православными. В книге находим подробные рассуждения: о св. иконах, кресте, мощах святых, Евхаристии, призывами святых, св. предании, литургии, постах. Полемика митрополита дышет прямотою и уверенностью. Взять два, три слабые возражения противника и ограничиться ими – не в духе Яворского. Он выдвигает целый ряд возражений, останавливается с особенным вниманием на труднейших, вопросы и ответы ставит прямо. При опровержении данных возражений не отделывается пустыми доказательствами, не уклоняется от ответа. Тон полемики Яворского вообще резкий. Это произошло от свойства полемических приемов автора, от его пастырского негодования и оттого, наконец, что он при составлении Камня Веры пользовался католическими богословами, например Беллярмином. Схоластическое образование Яворского, как выходца юго-западных школ, сказалось в книге с избытком. Явление тем более естественное, что Яворский придавал большое значение своей схоластической учености, ставил ее на вид, гордился, дорожил ею²⁶¹. Схоластика сказалась во всех полемических приемах автора: любимый оборот его – поставить противника в оборонительное положение, задать возражение на возражение и потом сообразоваться с ответом; любимая форма опровержений – правильный силлогизм. Схоластический костюм Камня Веры не помешал, однако, последнему приобрести громадное значение. Он лег в основу всей нашей богословской полемики против протестантства. Историческая судьба Камня, небывалый шум, произведенный его появлением в печати, – красноречивое свидетельство его важности в богословско-полемической литературе.

<...> Религиозное движение Петровского времени, возбужденное в среде православных, было настолько общим и живым, что не могло ограничиться только письменными произведениями. Борьба с лютеро-кальвинскими идеями велась и в других многообразных формах, непосредственно соприкасаясь с жизнью. Воспитание, диспуты, беседы были естественными средствами в руках ратоборцев.

<...> Московская академия обращала особенное внимание на богословское образование своих питомцев, старалась приготовлять из них людей не только твердо держащихся православия, но и способных полемизировать с врагами его, особенно же опасными по тому времени Лютеровыми последователями. В этих видах ректоры академии свои богословские чтения наполняли полемическими трактатами, разбирали учение лютеран и кальвинистов вдоль и поперек, будучи убеждены, что «состязательная часть важна и необходима для обличения новейших еретиков ». С тою же целью учеников постоянно упражняли в диспутах, «для большего возбуждения к учению, и паче для защищения веры православныя догматов ».

<...> Живая борьба, общие черты которой мы старались отметить, вызвала на полемическое поле, вслед за передовыми бойцами, второстепенных ратников, о которых история, однако, не упоминает и одним словом. Говорим это не без основания. Никому доселе не известно было, что князь Михаил Кропоткин стоял под одним знаменем с Яворским, Лопатинским, Лихудами и др., противодействовавшими лютеранскому влиянию. Рукопись Румянцевского музея (№ 608), заключающая в себе труд Кропоткина, требует отвести князю подобающее место в ряду защитников православия, воевавших «с люторы и кальвины».

О князе Кропоткине нигде и никаких нет сведений. Не много дает их и самая рукопись. В ней находим всего каких-нибудь два-три неопределенных указания, которые, за отсутствием всяких данных о Кропоткине, не лишены значения. Подпись в конце «посвящения» и «предслова» свидетельствует о княжеском происхождении автора. Из родословного же сборника, изданного кн. П. Долгоруковым, видно, что род Кропоткиных один из древнейших: князья Кропоткины – потомки Рюрика, и Михаил (Васильевич или Алексеевич) приходится в 8-м колене²⁶². Из разрядных книг узнаем, что Василий Петрович и Воин (Кузьма) Михайлович были при Михаиле Федоровиче в числе воевод²⁶³. Приняв сказанное в соображение, нужно думать, что М. Кропоткин был в числе видных лиц своего времени. На это, впрочем, находим указание и в самой рукописи.

<...> Сочинение Кропоткина есть не что иное, как выписки о лютеровой и кальвинской ереси из польских хроник Яна Ботера и Александра Гвагнина (по изд. 1611 и 1613), из печатного Филаретовского требника, из книги Кирилла иерусалимского, и перевод с польского Краковского издания (1689) «разных росказней о Цареграде и дворе цезаря Турецкого». Для нас, собственно, имеет интерес и значение первая половина книги, то есть те сведения о лютеранах и кальвинах, которые князь сообщает благосклонному читателю.

Не представляя чего-либо нового и особенного сами в себе, выписки Кропоткина о Лютере и Кальвине важны в том отношении, что показывают, чем мотивировался подбор и изложение готовых данных. Мотивы князь сам выясняет в «посвящении» и «предслове», характеризуя свой взгляд, понимание дела и отношение к последователям Лютера.

<...> Не получив, как видно, основательного богословского образования, князь Кропоткин не мог входить в суждения о сущности протестантских учений, а поневоле должен был вращаться в кругу общих положений и выражений, касаться больше внешней стороны учения и действий своих противников. Но, при недостатке богословского образования, Кропоткин, однако, горел ненавистью ко врагам. Этим объясняется, почему предслово кипит негодованием и принимает то молитвенный тон, то увещательный, то тон обличения, то угрозы.

Горе таковым, иже напояют ближнего своего вос-

пящения мутна и глаголют горькое сладко и слад-

кое горько, и полагают свет тьму, и тьму свет.

Где недосмотрят очи, тяжко слышат уши.

Люторская ерясь зело губит наши души.

<...> Кропоткин находит уместным выяснить читателю, почему эти еретики злейшие и насколько он знает их. Лютер и Кальвин «написали хульные глаголы на все таинство и действо христианское, тако ж и на Богоматерь – на Святую Владычицу нашу Богородицу, и на святых Божиих угодников хулу глаголали и образы их написанные яко бы ко идолом применяли... Святое ж божественное Писание, в нем же просвещение разума и святые веры истины познание, в них бо сподобляются богозрительные души святости и наследия горняго Иерусалима, все ложь быти вменили – глаголют бо оные яко едина вера спасет человека, дела же отмещут». Таково их нечестие. Польские хроники (Я. Ботера и А. Гвагнина), российские тисненые книги, самый их «Коллоквиорум» поведают о том. Оплакивать таких учителей следует, тем более что они «многих зле прельстили». По учителям де и ученики. Что такое лютераны? Называются христианами, а по своему нечестию и имени этого недостойны: нет у них ни священства, ни церковных учителей, ни законных браков, ни крещения. Как же не оплакивать, не бегать их? Избегать, сторониться их требует простое благоразумие:

«Ныне и между нами, правоверными христианы,

Много в домех пребывают лютораны;

И учат юных детей в Российском народе.

Приводя прелестно ко своей незгоде.

В науках детям своего закону книжку Коллоквиорум

прикладают,

А тою во юных летах детей прельщают,

Дабы той их люторской слабой закон они знали,

И правоверным о воздержании всяком в спор говорили.

Должно бо благочестивым крепко себя остерегати,

Дабы в люторския их прелести весьма не внимати.

Сии люторы, аки волки, егда в стада овец вбегают,

Не щадяще стад, всех их поражают.

Так сии лютры своею ересию нас прельщают,

Слабостию от праваго христианскаго закона отолащают,

Много бо прелести от них о сем аз слыша и огорчихся,

От согласия их и дружбы за сие весьма отлучихся» (л. 9).

Но что всего печальнее и опаснее – еретики эти, при своем нечестии, неисправимы: «они бо лютры зело нечестивы суть, правде сущей не покоряются, но, аки аспиды глухие, затыкают уши своя, еже бы не слышать гласа обавающих» (л. 7 на обор.).

Как ни незамысловато, как ни бессодержательно произведение Кропоткина, с которым мы старались познакомить читателя, при всем том оно характерно и не лишено значения по отношению к вопросу о борьбе с протестантскими идеями в Петровское время.

Мы видели, что Кропоткин много пользовался польскими хрониками. Такое обращение в борьбе с протестантскими идеями к сочинениям католических писателей не есть что-либо исключительное. Яворский в своем Камне Веры много пользовался католическими богословами и не считал главу «о наказании еретиков» не согласною с духом православия.