Часть VII. Натиск с востока.

А тем временем в других местах происходили события, которые повлияли на джихад не только в Европе, но и во всем мире. В течение десяти лет, последовавших за падением Севильи, на востоке показалась новая туча – турки. Они ещё не приняли ислам, но были язычниками и анимистами. Через несколько десятилетий они откажутся от своих шаманов и станут восторженными последователями Аллаха. К следующему столетию они проложать путь по Европе, грабя, насилуя и убивая. Они хлынут в Восточную Европу и на Балканы, захватив эти земли на долгие пятисот лет. В 1250 году, всего через два года после падения Севильи, Осман, сын вождя турецкого племени Эртогрула, родился в Сугуте, маленьком городке у Мраморного моря. Племя из нескольких сот турецких семей, изгнанных из своих домов в Хорасане, что в Средней Азии, из-за наступления монголов при Чингисхане, перебралось в Анатолию.

Другие турецкие племена, в том числе племя сельджуков, уже обосновались на слабозащищенных и отдаленных восточных границах Византийской империи после победы в битве при Манцикерте в 1071 году Племя Османа сначала поселилось недалеко от нынешнего Эрзерума, откуда перебралось на запад, под защиту родственников из числа дружественных турок-сельджуков, к берегам Мраморного моря. Там, в пределах видимости европейского побережья, находившегося с другой стороны Мраморного моря, племя Османа закрепилось, изредка отбиваясь от Византийской империи, стремившейся вытеснить турок из Анатолии.

Византийцы, однако, оказались не главной угрозой для турок. Они пришла с востока, где монголы, перед которыми племя Османа бежало пару поколений назад, теперь устремились на равнины Центральной Азии. Однако их основной удар был направлен не в Анатолию, где обосновались турецкие племена, а туда, что ныне называется Ираком и Ираном. В 1258 году Хулагу, внук Чингисхана, захватил Багдад, столицу мусульманской империи. Затем он собрал жителей в поле за городом и вырезал всех, а затем убил аль-Мустассима, последнего из халифов Аббасидов, и его семью. Осман, чей отец, вероятно, принадлежал к язычникам, был тогда всего лишь ребенком, но когда достиг совершеннолетия, то принял ислам и основал то, что стало известно по его имени как династия турок-османов.

В Испании в середине 1200-х годов знамена джихада со звездами и полумесяцами поникли почти повсюду; но в Турции Осману предстояло снова развернуть их и начать новую и еще более широкую экспансию мусульманских завоеваний через джихад.

«Непрерывная священная война являлась основополагающим принципом государства», – утверждал Халил Иналчик, профессор турецкой истории в Университете Анкары, в своей книге об Османской империи. Давайте никогда не будем недооценивать важность благочестия как инструмента политики и причины войны. Ислам вдохновлял все последующие османские нападения на Европу; а джихад был его инструментом. Турки, как и арабы до них, прекрасно относились к войне, особенно к своим победам. «То, что бесконечные войны, которые велись ими против различных соседей, значительно обогатили их, считалось доказательством одобрения Аллахом, поскольку он не наградил бы своих слуг так щедро, если бы не был доволен их военными усилиями от его имени», – объясняет писатель Энтони Бридж. Поэтому турки продолжили то, что начали арабы.

В течение столетия священной войне предстояло проникнуть и сокрушить большую часть юго-восточной Европы и превратить ее на века в страну ислама – Дар-аль-ислам. «Хотя турки вступали в бой из более высоких побуждений, чем простая добыча, они ожидали, что им позволят грабить захваченные ими места и брать свою долю пленных в качестве рабов. Такой образ жизни им очень нравился, и он длился веками», – говорит Антоний Бридж в «Сулеймане Великолепном». Можно спросить, шли ли турки в бой по каким-либо более высоким мотивам, чем грабеж, рабы и женщины, но нет сомнений в том, что они наслаждались таким образом жизни, который делал их богатыми (конечно, если они не были убиты).

Провинции Фракии,⁹⁶ по самому своему положению, находящейся на другой стороне узкого пролива Дарданеллы, предстояло в середине 1300-х годов стать первой европейской жертвой этих завоевателей-беженцев из степей Центральной Азии. Другие жертвы ожидали своей очереди, которая наступит в последующие несколько столетий. Так, турки стали самой могущественной нацией Европы, силой, которой поначалу было почти невозможно противостоять. В конце концов их удалось остановить только у ворот Вены. Для своей священной войны турки иногда использовали вместо арабского термина «джихад» турецкое выражение «газават». Как напоминает профессор Иналчик, «газават, священная война, являлся важным фактором в основании и развитии Османского государства.... Газават являлся религиозным долгом, вдохновлявшим на любые предприятия и жертвы.»

Юго-Восточная Европа все еще переживает последствия этого турецкого нашествия. Одиозная политика «этнической чистки» мусульманского населения Боснии, а также, если уж, на то пошло, католического населения Хорватии, проводимая православными сербами, является своего рода священной войной последних дней в обратном направлении. Эти массовые убийства, эта неразбериха и разрушение жизни на Балканах становятся наиболее очевидным напоминанием сегодня о веках чужеродного правления в регионе. Со стороны сербов, жаждущих Великой Сербии, это часто месть. До девятнадцатого века мусульмане угнетали христиан. 90% крупных землевладельцев Боснии принадлежали к мусульманам, а 90% крепостных относились к христианам, обычно сербам. Все они – жертвы истории, как и Боско Брчик и Адмира Исмик.

Османы оказались не единственной мусульманской державой, угрожавшей Европе с востока. Монголы, завоевавшие Руси в XIII веке, в XIV приняли ислам. Они свирепствовали на огромных территориях, от Китая на востоке до Крыма на западе, уже более ста лет. Но в течение этих десятилетий они не исповедовали никакой узнаваемой религии, практикуя какую-то собственную форму шаманизма. Сама Русь существовала не как государство, а как огромная территория, восточной частью которой, от Балтики до Молдавии, управляла Литва, граничащая на востоке с восходящим Московским княжеством, в то время как знаменитая Новгородская республика занимала большую часть земель на севере, от Балтики до Урала.

К северу от Крыма примерно на шестьсот миль, и от Дона и Волги, простираясь далее на тысячу миль к востоку до Каспийского моря, лежала страна, недавно завоеванная монгольскими захватчиками, Золотая Орда, когда-то бывшая частью владений Чингисхана. Она принадлежала монголам, которые стали настоящими правителями Руси. А русские потерпели поражение в битве, разыгравшейся в 1223 году на реке Калке, притоке Дона. Захваченных русских вождей уложили на землю, и монголы с грубой деликатностью мужественной расы соорудили на них деревянный настил, разлегшись на котором, и объедаясь красным мясом, запивая то галлонами перебродившего кобыльего молока и, выкрикивая громкие шутки, задавили своих пленников до смерти.

Несколько лет спустя, в 1237 году, другая монгольская армия из 150 тысяч всадников во главе с Бату-ханом, сыном Чингиса, пересекла Волгу с востока, двинулась на север и разбила одно за другим все русские княжества. Затем армия разгромила поляков и венгров. Бату думал продвигаться и далее в Европу, но услышав о смерти Великого хана, чью державу надеялся унаследовать, повернул домой, на восток. Он основал столицу в Сарае, которая на следующие несколько сотен лет станет столицей Золотой Орды.

Батый обложил данью русских вассалов, которую каждый русский князь собирал в своих владениях. Когда ему требовалось, чтобы они сражались за него, Батый призывал русских в свои ряды. Мы читаем о русских, воевавших в составе монгольских армий в Китае в XIII веке. Мало-помалу барьеры между монголами и русскими рухнули, и появилась новая раса, чье частично монгольское наследие так очевидно среди современных русских.

Итак, Русь пошла своим путем, вдали от течений, волнующих Западную Европу, где французское и английское соперничество, наконец, вылилось в Столетнюю войну; а мусульманское правление на Пиренейском полуострове постепенно отступало перед христианскими королями Арагона, Кастилии и Португалии; где Германия пыталась найти себя между священной Римской империей, Ганзейским союзом и Тевтонскими рыцарями; а Италии вскоре надлежало породить Возрождение в беспорядочной смеси великолепного искусства, невежественного крестьянства и постоянно воюющих городов-государств, где доминировали Венеция, Генуя и папство.

Монголы составляли высшую касту общества Золотой Орды. Основная масса жителей была турецкого происхождения, с небольшим количеством армян, русских, греков и различных балканских народов. В середине XIII века, монголы Золотой Орды, быть может, под влиянием ее турецких граждан, составлявших основную часть населения, начали принимать ислам, которых стал государственной религией при хане Узбеке, умершему в 1341 году после 28 лет правления.

Монгольские войны приобрели священный оттенок джихада, потому что монголы теперь благоговейно кланялись Мекке в своих пяти ежедневных молитвах Аллаху. Тем временем великий князь Московии Иван I Калита, или «Денежный мешок», как его называли современники, сумел убедить монголов дать ему право собирать дань с других русских князей от их имени. Он брал свою долю, богател и превратил Москву в главное русское княжество. Он все больше и больше пренебрегал монголам, пока, наконец, его сын Дмитрий Донской, при поддержке православной церкви, не вышел на битву против 200 тысяч монголов-мусульман и на Куликовом поле в 1380 году и разгромил их.

Но монголы, хотя и поверженные, не ушли. Через два года они выступили против Москвы, когда Дмитрий отправился на север для поиска союзников в Новгородской республике, разорив и разрушив город. Вернувшись в Москву, Дмитрий обнаружил на улицах более 24 тысяч убитых русских людей. Новая монгольская армия, появившись на сцене, опустошила Рязанское княжество и внезапно исчезла, оставив Золотую Орду постепенно распадаться на ряд соперничающих мусульманских территорий. Самым важным – стало Крымское ханство, где монголы стали известны как татары. Со временем они признали сюзеренитет османов, затем стали независимыми на некоторое время, пока Российская Империя не завоевала Крым в конце восемнадцатого века. Татары жили в Крыму до Второй мировой войны, когда Сталин, обвинив их в сотрудничестве с немцами, выселил их всех в какое-то отдаленное место в Сибири, откуда они с тех пор пытаются вернуться в свой черноморский дом.

Русь в XV веке постепенно становилась самой собой, независимой и суверенной страной, больше не вассалом монголов и татар. Окончательное столкновение между христианской Россией и мусульманской Золотой Ордой произошло в 1480 году, во время правления Ивана III. Великий князь отказался платить дань монгольским владыкам. Их армии сошлись с двух берегов реки Угры, намереваясь уничтожить другую, но никто не решался начать. Противостояние длилось несколько недель, и каждая сторона выкрикивала оскорбления другой через медленно текущую реку. Как-то утром обе армии разошлись, и обе вернулась домой, подав прекрасный пример благоразумия, являющегося лучшей частью доблести.

Независимо от того, являлось ли это священной войной для русских или нет, они победили, поскольку перестали платить дань. Независимо от того, объявлялся ли джихад монголами или нет, для них это стало поражением, ибо отныне они перестали получать дань от своих христианских вассалов на севере. По крайней мере, решение принято в мире и относительной гармонии. Победе не хватало блеска, но зато она открыла для Руси путь к величию. А для Золотой Орды это стояние стало путем к забвению. Последняя битва монголов в Европе произошла при Засалви, в Полтаве, где польская армия разгромила смешанные татаро-турецкие силы в 1491 году.

Осман I, человек, давший свое имя Османской империи, не оставил ей ничего другого.

Он не собрал много земель для будущей империи. Его главный вклад город Бурса, расположенный недалеко от южного берега Мраморного моря, известный своим голубым фарфором. Осада Бурсы, тогда христианского города, начавшаяся в 1317 году и закончившаяся его сдачей туркам в 1326 году, является одним из незначительных эпизодов джихада. Вся операция происходила в Малой Азии, поэтому она выходит за рамки нашего повествования, но рассматриваем ее как неизбежную прелюдию к высвобождению исламской лавины, которая через четверть века потекла, как могучий сель, на ничего не подозревающую Европу. Взятие Бурсы важно, во всяком случае, потому, что она стала первой столицей Османской империи и оставалась таковой в течении сорока лет, пока столицу не перенесли в Европу, в Адрианополь, что во Фракии, к северо-западу от Константинополя.

В начале XIV века в Анатолии произошло несколько стычек и даже небольших сражений, когда вооруженные турецкие и византийские военные отряды, иногда численностью в несколько тысяч человек, пересекались в долинах этого горного региона.

Еще в 1308 году византийцы отбили нападение турок на Бурсу. Проникновение, а не завоевание было стилем Османа, и турецкие поселенцы переселялись во многие районы, незанятые или малонаселенные византийцами.

По сей день Осман считается скорее отдаленным отцом-основателем турецкой империи, чем ее создателем. Эта честь скорее принадлежит его сыну Орхану I, захватывавшему по чуть-чуть имперские владения и в 1326 году сделавшему Бурсу своей столицей. История помнит его как первого турка, переправившегося через Дарданеллы в Европу и привёзшего с собой джихад. Первое вторжение османов в Европу датируется 1345 годом, когда за византийский трон боролись два претендента: Иоанн Кантакузин, впоследствии ставший Иоанном VI, и ребёнок Иоанн V, чья овдовевшая мать, Анна Савойская, пыталась защитить корону своего отпрыска от посягательств.

Иоанн Кантакузин призвал на помощь турок, и Орхан укрепил свой союз с византийским претендентом, женившись на его шестнадцатилетней дочери Феодоре. Похоже, молодая леди не возражала против того, чтобы стать одной из нескольких жен в гареме шестидесятилетнего мусульманского правителя. Но по крайней мере, она могла надеяться на раннее вдовство.

В 1349 году византийцы снова обратились за помощью к османам, на этот раз против болгар. Турки снова пересекли Дарданеллы и на этот раз остались в Европе, где и пребывают с тех пор. В 1353 году, ровно за сто лет до того, как они захватили Константинополь, турки основали свое первое постоянное европейское поселение на полуострове Галлиполи, который в 1915 году прославился мужеством австралийцев и новозеландцев, сражавшихся там в Первой мировой войне. Турки называли его Галиполу.

Таким образом, турки обосновались в Европе более, чем шестьсот лет назад, что на двести лет больше, нежели европейцы в Америке. Если иногда история турок в Европе кажется довольно мрачной, то они не единственные, кто заслуживают порицания; в истории многих европейских народов есть очень тёмные места, которыми не следует гордиться.

В дополнение к тому, что Орхан I привел свою страну в Европу и, в конечном счете, превратил ее в европейскую мусульманскую державу, имеется и еще нечто, привлекающее наше внимание. История помнит его как создателя корпуса янычар, самых страшных солдат в мире. Янычары⁹⁷ на протяжении веков были оплотом джихада. Первоначально тех, кому предстояло стать янычарами, набирали в качестве дани, в детском возрасте, с христианских деревень оккупированной Европы, и насильно (а изредка и добровольно) обращали в ислам, отрезая от всех своих корней и семей и превратив в лучшую боевую силу эпохи. Тысяча из них набиралась каждый год и отправлялась в Константинополь для обучения. Их усиленно воспитывали в мусульманской вере и идеологии и учили, прежде всего, хранить верность султану и только ему одному. Янычары стали самой грозной боевой силой в Европе и Азии. Ныне бы они выглядели чем-то вроде наемников французского иностранного легиона или морской пехоты США, а может, более подходяще, как солдат Ваффен СС.

В первые триста лет существования янычар им не позволяли вступать в брак, и от них ожидали, что они будут немедленно готовы к любым действиям, которые потребует султан. Но с конца XVI века правила и положения, касающиеся вступления в корпус, а также условия службы начали смягчаться. Янычарам разрешили вступать в брак, членство в этом элитном корпусе приоткрылось, и он становился все менее и менее избранным. К счастью для христианского мира, его боевые стандарты также упали. В результате джихад ослабел. Мусульмане-новобранцы получили право поступить в корпус, и его политическое влияние стало угрожающим. Теперь янычары больше интересовались бунтами и восстаниями, чем войнами, превратившись во всегда готовых к мятежу, но редко готовых к бою. Османы начали регулярно проигрывать не только традиционным врагам-христианам в Европе, но и собратьям-мусульманам, персам.

Но в первые три столетия Османской империи янычары главенствовали на поле боя, и наводили ужас на Европу, так, что казалось, что в один прекрасный день весь христианский мир поддастся исламу. Они были элитой из элиты, на которых можно было положиться в любое время и при любых обстоятельствах, даже самых самоубийственных. Они, несомненно, блистали в грабежах, убийствах и изнасилованиях, но также и превосходно сражались. Позднее они стали, подобно преторианской гвардии древней Римской империи, создателями мироправителей. Они назначали и смещали великих визирей, и даже султанов, а иногда, и убивали их. Говоря разговорным языком, они стали слишком большими для своих ботинок,⁹⁸ которые, кстати, были бежевого цвета, из тонкой, гибкой кожи с острыми носками, и выглядели такими же удобными, как тапочки.

Именно Орхан привел турок с джихадом в Европу. Они захватили Фракию, прибрежную часть Византии между Константинополем и Салониками. Первая европейская османская область была небольшой, тесной и хорошо организованной, и Орхан, человек, который любил порядок вокруг себя, отчеканил первые монеты во время своего правления, закончившееся в 1359 года, через шесть лет после высадки в Галлиполи.

Европейский ислам теперь присутствовал в Греции на востоке, и в Испании на западе. Между этими двумя форпостами мусульман, возможно, ступеньками к новым завоеваниям, находилась Европа в своем обычном состоянии беспорядка. Во Франции французы и англичане начали Столетнюю войну, в то время как в Италии две республики, Генуя и Венеция, стояли на пороге тридцатилетней войны. В Испании королевства Кастилия, Арагон и Наварра пытались установить, кто из трех захватит два других. В Германии свирепствовала чума – черная смерть; в Восточной Европе поляки, литовцы и венгры оперничали за большой кусок Южной Руси; на Руси монголы захватили власть; а король Венгрии Людовик Великий присоединился к итальянскому конфликту на стороне Генуи и навязал свою власть Сербии, Валахии и Молдавии. Османы не могли мечтать о более разделенном христианском мире.

Именно во время правления сына Орхана, Мурада I, священная война мусульман стала главным фактом жизни на Балканах. Мурада действительно можно считать первым из длинной череды турецких завоевателей Европы. Балканы уже находились в состоянии беспорядка и хаоса, когда туда прибыли турки. И это все еще так. Долгое и тревожное присутствие ислама не помогло. Некоторые скажут, что ислам стал одной из главных причин, если не главной, продолжающегося бедлама и убийственного хаоса, которые несут в себе Балканы. Для Мурада кровь и завоевания добавляли пикантности к повседневной жизни. За свое тридцатилетнее правление Мурад не только возглавил первое турецкое массовое вторжение на Балканы, но и утроил размеры османских владений. Он сделал ислам и джихад, казалось бы, постоянной политической силой на европейском континенте.

Внезапное появление турок в Восточной Европе не прошло незамеченным в Западной Европе. Мурад I, теперь давно забытый и почти неизвестный большинству современных европейцев, в то время был ужасом христианства. Папа Урбан V бледнел всякий раз, когда в Риме получал сообщения о новых победах Османской империи. Папа прекрасно понимал, что исламская угроза христианскому миру теперь исходит из двух мест: из Иберии на западе и из Фракии на востоке. А Рим лежал между ними.

Арабы и мавры находились в Андалусии, где, хотя и сильно ослабленные со времен успешной Реконкисты Фернандо III, они могли однажды получить огромные подкрепления из Северной Африки, сокрушить Испанию и хлынуть через Пиренеи во Францию и Италию, как это было три или четыре столетия до этого. А эти, другие мусульмане, турки, пришедшие с востока, уже пересекли Геллеспонт в Греции, где со своими копьями и изогнутыми ятаганами, огромными тюрбанами и большими обвисшими усами, готовились в большом количестве вторгнуться на Запад. В один прекрасный день турки с Геллеспонта могли соединиться с арабами и маврами из Испании. Рим вполне мог стать местом их встречи. Сарацины, ибо это популярное имя, под которым известны все мусульмане, могли однажды поставить своих лошадей в конюшне Святого Петра, как о том часто угрожали; Мухаммед заменит Иисуса Христа по всей Европе, и эти прекрасные готические соборы станут мечетями. Эта угроза, которую папа Урбан V воспринял всерьез, и призвал венгров-католиков и православных сербов остановить турок.

В 1371 году произошел первый важный ответ Восточной Европы на угрозу джихада. Смешанное войско из 20 тысяч сербов и венгров, возглавляемое тремя балканскими и князьями Центральной Европы, двинулось на восток навстречу мусульманскому врагу. Они направлялись к Адрианополю, новой османской столице к северо-западу от Константинополя и собирались сокрушить османскую власть в Европе и отправить турок, прямиком через проливы обратно в Азию.

26 сентября эта христианская сила, до сих пор не встречавшая сопротивления, достигла места под названием Сеномен, на реке Марица, в двух днях пути от столицы. Сербские лидеры объявили привал на ночь. Эти средневековые воины обладали большой способностью пить, и пьянство продолжалось до глубокой ночи, когда веселье внезапно прервалось от звуков барабанов и флейт, любимых музыкальных инструментов турок-османов, которые позднее познакомили с ними большую часть остального мира. Прежде чем христиане осознали, что происходит, турки, возглавляемые лично Мурадом, ворвались в их лагерь, ятаганы пронзали их тела, отрубая руки и головы. Двое из трех вождей, князья из Сербии, оказались среди тысяч убитых. Оставшиеся в живых беспорядочно бежали туда, откуда пришли. Некоторые утонули, пытаясь переплыть через реку на другой берег. Мурад вернулся в Адрианополь с триумфом.

Именно в Марице знаменитые янычары, большинство из которых были христианскими юношами, вынужденными принять ислам и оттоманскую военную службу, впервые столкнулись в битве против своих бывших собратьев-христиан. Эта битва стала первым крупным противостоянием между турками, сербами и венграми, война между которыми продолжалась сотни лет. Пять столетий мусульманских угроз и оккупации, безусловно, сделали из стран этого региона то, чем они стали ныне.

Очень запутанная ситуация сложилась и в бывшей Византийской империи, часто называемой Восточной Римской империей, но основными жителями которой были греки. Они также говорили на греческом языке, а потому, отныне и мы будем называть их империю – греческой. Между 1341 и 1355 годами в Греческой империи бушевала гражданская война между двумя соперничающими императорами. Добавим путаницы, сказав, что обоих звали Иоанн. Один из них, Иоанн V, свергнутый император, принадлежал к династии Палеологов. Другой, Иоанн VI, относился к роду Кантакузинов. Турки поддержали Иоанна VI, который сначала призвал их помочь против сербов, предоставив им свой первый европейский плацдарм в Галлиполи; а затем, около 1379 года, они сделали ставку на Иоанна V Палеолога.

Жизнь Иоанна Палеолога была совсем не веселой. Его столица подвергалась нападению как сербов, так и болгар. Съежившись в своем имперском городе, он дрожал и за трон, и за свою жизнь. Отсиживаясь в Константинополе, он теперь сильно опасался турок, с одной армией на севере, базирующейся в их столице Адрианополе, другой на юге, сразу за Босфором в Анатолии, и еще больше – на западе на полуострове Галлиполи. Однако ему удалось сохранить нелегкое перемирие с Мурадом... Каждый, в тот момент, нуждался в другом.

Перемирие зашаталось из-за внезапного появления на сцене двух молодых гомосексуалистов, не геев в старом, веселом, беззаботном смысле «давайте повеселимся», а геев в современном, политическом, гомосексуальном смысле⁹⁹. Эти два молодых любовника входили в местную богему. Один, Андроник был греком и сыном греческого императора, другой, Саузес, турком и сыном султана; оба происходили из царского рода. Они принадлежали к сливкам общества, и вот такой грандиозный скандал! «Андроникус, старший сын Иоанна, завязал близкую и грешную дружбу с Саузесом, сыном Мурада», – прямо говорит Эдвард Гиббон. Должно быть, такое происшествие вызвало немало ужаса у местных христианских и исламских судов, где подобные события, хотя, возможно, и довольно распространенные, несли тяжелый запах потрясения, греха и скандала.

Этот роман между двумя молодыми людьми стал чем-то большим, чем просто девиантное отклонение или даже сексуальная революция. В нем смешались оттенки политики, измены и революционного потрясения, но с сильной примесью секса. Двое молодых людей, которые только что вместе отдыхали в Адрианополе, не интересовались правами геев. Они собирались отнять Греческую и Турецкую империи у своих уважаемых отцов. Мятеж их интересовал также сильно, как и совокупления. Они были бунтовщиками и воинами, и призывали армии к восстанию и переходу на их сторону. Каждый из них поклялся быть союзником другого и сражаться до конца во славу имперской содомии, или даже если и по иной причине, но такое восстание, конечно, не являлось священной войной. Они пользовались поддержкой многих молодых аристократических извращенцев и надеялись, что византийская и османская армии свергнут их отцов и призовут их к власти.

К несчастью для двух молодых принцев-геев, их союз не удался. Два разъяренных отца посовещались, и каждый пообещал ослепить своего сына, как только тот попадет к нему в руки. Мурад захватив Сауза, тут же приказал палачу выколоть ему глаза, а затем нарушил данное обещание и велел отрубить голову своему сыну. Император Иоанн оказался добрее. Он влил горячий уксус в глаза Андроникуса, сильно нарушив зрение, но тот всё-таки мог видеть. Теперь Мурад впал в ярость. Он захватил в плен нескольких молодых греческих и турецких дворян, друзей двух мятежников, сковал их цепями по двое и по трое, бросил в реку Марица, и просто «сидел и улыбался с мрачным удовлетворением от того, с какой быстротой они уходили под воду», – рассказывает Кризи в своей «Истории турок-османов», все еще классической работе об Османской империи. Некоторым отцам приказали перерезать глотки собственным сыновьям. Супружескую пару, отказавшуюся убивать своих отпрысков, предали смерти.

Довольный мастерством, с которым он подавил восстание геев, Мурад затем начал новое вторжение в Европу и захватил Софию в 1385 году. Шишман, царь булгар, подлый и малодушный, выдал дочь замуж за мусульманского султана. Она получила благословение местного епископа, пообещав оставаться доброй христианкой, а затем отправилась к другим женам султана в гарем. Через пару лет турки взяли Салоники. Греция в значительной степени перестала быть греческой, за исключением ее души, которая всегда оставалась таковой, но стала почти турецкой, и ещё пять столетий ею правили турки. Страх и жадность – два великих стимулятора уважения. Турки успешко воевали, и их боялись. Две могущественные средиземноморские торговые республики, Генуя и Венеция, обладая сверхъестественным чутьем банкиров предвидеть будущее, решили, что турки останутся в Европе, и подписали договор с султаном, тем самым обеспечив себе барыши и денежные потоки на будущее.

Мы вот-вот достигнем первой из этих ранних турецких побед в завоевании Европы. Битвы и дня, которые повсеместно оплакиваются на Балканах даже сегодня, более шести столетий спустя, и это объясняет многое из того, что сейчас происходит в бывшей Югославии. Это – битва в Косово 15 июня 1389 года.

К 1389 году, примерно через тридцать пять лет после высадки в Галлиполи, турки уже завоевали большую часть юго-восточной части Европы, и это завоевание простиралась от Эгейского моря до южного Дуная в районе Варны, на побережье Черного моря; далее направляясь на запад, туда, где сегодня находится Скутари на Адриатике. Большая часть этой территории когда-то входила в состав Сербского государства. Король Сербии Лазарь I и его собратья-правители в регионе ощущали сильную угрозу со стороны этой чужой расы и религии, безжалостно наступавшей на них со своими знаменами и ятаганами, верблюдами и лошадьми, призывами к Аллаху и Мухаммеду, а также со своими безжалостными набегами, в которых убивали их мужчин, женщин и детей или увозили их на невольничьи рынки Анатолии.

Сербы, валахи, боснийцы и албанцы, в большинстве своем люди славянского происхождения, объединили свои силы под предводительством короля Сербии Лазаря и приготовились сражаться. Они собирались изгнать иностранных захватчиков. Какие бы раздоры и дрязги не разделяли эти древние народы, теперь они объединились против своего общего турецко-мусульманского врага. Недалеко от границы, отделяющей Боснию от Сербии, на территории нынешней Черногории, армии короля Лазаря собрались во едино, когда вторгшиеся турки султана Мурада остановились под горами Косово. Обе стороны стояли лицом друг к другу над крошечной речушкой Шиница, разделявшей два лагеря, и Мурад размышлял, стоит ли ему атаковать христианские армии, которые казались намного больше его.

Будучи благочестивым мусульманином, борющимся во имя Аллаха, Мурад провел большую часть ночи в молитве, надеясь, что умрет сражаясь, потому что, это – «единственная смерть, которая гарантирует мученику вечное блаженство» любовь, пиршества и досуг. С христианской стороны, король Лазарь задавался вопросом, следует ли ему атаковать ночью. Опасения убеждали не делать этого. Его военно-начальники полагали, что противник сможет рассеяться и скрыться под покровом темноты. В мусульманском лагере один принц предложил мусульманам выстроить всех верблюдов, запах которых заставил бы лошадей сербской кавалерии бежать с места происшествия в ужасе или, возможно, с отвращением. Принц Баязет, старший сын Мурада, вдохновленный священной миссией джихада, призвал турок верить в Аллаха, а не в верблюдов. «Честь нашего флага требует, чтобы те, кто марширует под полумесяцем, встретились со своим врагом лицом к лицу», – возвещал он. Генерал Тимурташ, один из старших офицеров Мурада, также возражал против использования верблюдов при атаке. Он подкреплял свои аргументы не сурами из корана, а знанием психологии верблюдов. Они испугаются лошадей, когда христианская кавалерия бросится в атаку, и побегут обратно к турецким линиям, посеяв всюду смятение и панику, сказал он. Стратегию вонючих верблюдов пришлось отбросить.

Великий визирь открыл коран наугад, ища вдохновения. Его взгляд упал на стих, в котором говорилось: «О пророк, сражайся с лицемерами и неверующими.¹⁰⁰». «Эти христианские собаки неверующие и лицемеры, – сказал он, – А мы сражаемся с ними.» Он открыл коран во второй раз. На этот раз он прочитал: «Большое войско часто побеждается более слабым¹⁰¹.» «Они большое воинство. А мы слабое, – подумал он. – Мы сражаемся с ними.»

Христиане и мусульмане ждали рассвета. Наступил рассвет, и солнце медленно осветило поле. Воины в обоих лагерях смотрели друг на друга и строились для битвы, лошади нервно ржали и били копытами по земле, верблюдов переместили в тыл турецких войск. Солдаты встали в шеренги, выкрикивали оскорбления врагу и гадали, кто из них умрет. Каждый надеялся, что это будет не он. Но это мог быть товарищ, который стоял рядом. Будет ли Христос или Мухаммед победителем на поле битвы в Косово? Будет ли победителем серб или турок?

Теперь мы знаем ответ, но тогда, когда судьба Балкан висела на волоске, вероятно, никто из тех, кто принимал участие в битве, не осознавал, что они стоят на пороге одного из великих моментов истории. Исторические перспективы обычно становятся ясными только спустя годы, иногда через десятки лет, время ставит всё на свои места. Пророчество имеет лишь ограниченное значение в историческом повествовании, за исключением книги Нострадамуса (которую никто не может понять). Нервничающий солдат с мечом в руке, собирающийся убивать, и боящийся погибнуть, не думает дальше следующих десяти минут.

Итак, эти доблестные рыцари ислама и христианского мира стояли неподвижно, лицом к лицу и готовились убивать друг друга. Когда они выстроились в боевые порядки, христиане имели от 20 до 30 тысяч человек и значительно превосходили турок. В основном это были сербы, но среди них имелось много боснийцев и албанцев, а также части из Польши, Венгрии и Валахии (сегодня это область Румынии). Со времен битвы при Навасе-де-Толосе, случившейся почти 180 лет ранее, это было самое зловещее столкновение между христианами и мусульманами. Результат определит историю на следующие шестьсот лет. И все еще определяет.

Точные боевые порядки точно не известны, но некоторые сообщения говорят, что анатолийские османы находились слева от мусульманских линий во главе с принцем Баязетом. Его брат, принц Якуб, командовал правым крылом, состоящим из европейских вассалов Мурада. Мурад и янычары были в центре. У христиан король Сербии занял место в центре, естественный пост главнокомандующего, разместив короля Боснии слева от себя. Племянник Лазаря, Юк Банкович, встал на правом фланге, руководя сербами и небольшим количеством албанцев, которых возглавлял дворянин из их среды Теодор Мусака (или Мусачи), позднее убитый в бою.

Существует пропасть непонимания, которая всегда отделяет нас в наш нерелигиозный, бесчувственный и всезнающий век от воинов той эпохи. Эти воины ислама XIV века и христиане, что они были за люди, когда в своих тяжелых кольчугах и сжимая мечи или ятаганы, бросились вперед, молясь и крича в небеса? Какие мысли проносились в их головах, когда они готовились к битве, раздумывая о жизни и смерти... Смогли ли бы Мурад, Баязет и Якуб жить в наше время? Или даже король Лазарь, галантный христианский рыцарь благородного происхождения? Могут ли они расшевелить нас, могут ли их судьбы все еще влиять на нас сквозь века? Некоторые из этих далеких фигур неизбежно приобрели почти легендарный оттенок. Но эти люди, воины христианского Бога или мусульманского Аллаха, которые сейчас кажутся такими далекими, когда-то давным-давно расхаживали по своим королевствам, клялись, молились, сражались, убивали и умирали. Эти люди творили историю, помогали создавать наш сегодняшний мир или пытались, и потерпели неудачу, предотвратить его создание.

Ночью перед боем, пока они спали, молились или бодрствовали, ветер подул над полем Косово, полем черных дроздов, сметая пыль с христианской стороны в ряды мусульман. Рано утром, когда еще до рассвета, в темноте прошел дождь, сбивший пыль на земле, и Мурад с благодарностью воспринял эту погодную причуду как знак милости Аллаха.

Битва началась рано утром. Обе стороны, возбужденные любовью к Богу или Аллаху и ненавистью к противнику, атаковали друг друга. Среди грохота оружия, громких приказов, проклятий воинов, криков раненых и умирающих, сербы и албанцы на христианском правом фланге начали теснить анатолийцев. Вся мусульманская линия оказалась под угрозой неминуемого краха. Принц Баязет, сын Мурада, с тяжелой железной булавой в руке бросился к накренившемуся левому крылу мусульман, сбивая своим оружием всех, кто стоял на пути. Вскоре стало ясно, что османы потеснили христиан. Пришло время личных жертв. Из сербских рядов к турецкой линии выехал рыцарь в доспехах, подняв правую руку и выкрикивая слова мира. «Я друг, я друг», – кричал он. Турки разомкнули свои ряды пропуская его. Рыцарь Милош Кабилович, зять короля Лазаря, подъехав на несколько ярдов к султану, затем спешился и был подведён к нему, преклонил колени, как бы в знак почтения, поклонился, а затем выхватил спрятанный нож и ударил Мурада в живот. Он бросился к своей лошади, но янычары настигли его и изрубили на куски. Мурад, лежа на земле, медленно умирал от потери крови, но ум оставался достаточно ясным, чтобы отдать последний приказ, который принёс туркам победу.

«Пришлите резервы», – сказал умирающий султан. Он отдал приказ чуть ранее, чем Наполеон 429 лет спустя в битве при Ватерлоо, когда в последней отчаянной попытке победить, французский император ввёл в бой, но слишком поздно, бессмертную гвардию, которую весь день держал в резерве. Но в Косово Мурад не опоздал, его приказ оказался своевременным и обеспечил победу. Племянник короля Лазаря, Юк Банкович, бежал в панике с поля боя, когда битва усилилась и, говорят, что этим вызвал разгром армии Лазаря. Турецкая победа стала полной. Король Лазарь также пытался скрыться с поля боя, но его лошадь упала, и, короля схватили преследующие турки и доставили в шатер султана. «Отрубите ему голову,» – приказал умирающий султан.

Казнь короля Лазаря стала первой из многих казней того дня, потому что тысячи соотечественников и союзников Лазаря также попали в плен, когда спасались бегством с поля боя, и турки были безжалостны к поверженным врагам. Но побежденные христиане оказались не единственными жертвами, павшими от рук палача. Таже участь постигла и победоносного принца Якуба, который повел в бой левое крыло турок. Через несколько минут после смерти Мурада его старший сын Баязет, стоя возла мертвого тела султана приказал схватить своего брата, и задушить тетивой лука, без кровопролития, потому что не следует проливать кровь принца. «Беспорядки хуже смерти», – сказано в коране¹⁰². Соперник на троне – это беспорядки, а их следует избегать любой ценой. Аллах бывает и милостив, но мертвый Якуб был еще одним претендентом и соперником Баязета за османский трон.

Баязет опасался популярности Якуба и его смертью надеялся предотвратить любую возможную угрозу соперничества. На протяжении многих поколений убийство братьев стало религиозной обязанностью новых султанов, когда они вступали на престол. По крайней мере, так они утверждали. Иногда это было хорошим предлогом, чтобы избавиться от нелюбимого родственника, а в качестве причины всегда можно процитировать коран. Мир и покой предпочтительнее раздоров и смут, и потому убийство потенциального нарушителя спокойствия является делом великого благочестия. Всеобщее благо важнее, чем жизнь одного-единственного человека. Так что принцу Якубу пришлось умереть. Даже Макиавелли побледнел бы при применении этих принципов.

Имея гарем жен и наложниц, которых иногда насчитывалось несколько десятков и даже сотен, султан имел детей от разных женщин, поэтому убитые братья обычно являлись только сводными братьями. Так родились знаменитые гаремные интриги, ставшие элементом мусульманской дворцовой жизни. Обитатели гарема хорошо знали, чего требуют религиозные или политические обычаи (а эти два составляли одно). Отчаявшиеся матери строили козни и заговоры, чтобы спасти своих обреченных сыновей (а иногда и себя), и пытались спрятать их в темных закоулках сераля, известных только им и некоторым верным слугам-евнухам. Дочерей щадили, но каждый сын, кроме наследника, мог стать мишенью для убийства в тот момент, когда его отец умирал. Этот день обычно вызывал безумную панику и активность в гареме, отчаянные поиски укрытий, даже для маленьких сыновей, крики, мольбы и рыдания, приходы и уходы мрачных палачей, всегда глухих и немых, крепко держащих тетивы своих луков. Безмерный страх, отчаяние, мучительная озабоченность по поводу того, кто может последовать за мертвым султаном за могильную плиту: таковой была жизни в гареме в дополнение к необузданной сексуальной жизни султана и увечьям сотен мальчиков, превращенных в евнухов, чтобы быть слугами игрушек султана.

Так казнь принца Якуба стала примером для османов на следующие двести лет, когда султаны, входя на престол, приказывали немедленно казнить своих братьев, а иногда дядей и племянников, чтобы пресечь их претензии в зародыше и не иметь никаких потенциальных соперников. Один султан, более братолюбивый, чем большинство других, Магомет I, вместо того, чтобы задушить, ослепил своего брата. В 1512 году Селим I казнил двух братьев и пять племянников. Пика жестокости достиг Магомет II, который, став султаном в 1595 году, немедленно задушил своих девятнадцать братьев; а трех наложниц, беременных от его братьев, обезглавил, выбросив тела Босфор. Сулейман Великолепный в середине XVI века приказал задушить своего собственного сына, который, как он опасался, совершенно ошибочно, планировал свергнуть его.

После смерти Мурада тихое поле битвы Косово превратилось в бойню. Опечаленный потерями мусульман, новый султан отомстил за погибших, убив всех христианских пленных. Их связывали группами по три-четыре человека и обезглавливали профессиональные палачи, составлявшие часть двора султана. Через несколько часов, когда их руки начали болеть от перерубленных шей, измученные палачи испросили разрешения перерезать горло жертв кинжалом. Для разнообразия они отрубали руки и ноги, отсекавшиеся легче, чем более толстые шеи пленников, и умирающие просто истекали кровью.

В мифологии джихада Косово считается великой мусульманской победой, которой оно, несомненно, и было. Для сербов это стало поражением колоссальных масштабов. Годовщина битвы за Косово, даже и ныне, является великим днем траура в Сербии. С тех пор эта местность Косово запомнилась как поле черных дроздов¹⁰³. Черные дрозды для англичан – это птицы, которые поют прекрасные песни. Лучше было бы перевести на английский, как поле воронов, тоже черных, но со скверной репутацией. Вороны навеевают тоску и печаль, и воспоминание о резне в Косово, с пасмурным небом, покрытым каркающими черными птицами, тысячи которых клюют своими острыми, заостренными клювами обезглавленные тела воинов-христиан, головы, сложенные пирамидами; и убитых воинов ислама, беспорядочно лежащих на поле боя, там, где они пали. И повсюду, низко пролетая над землей, каркая и снижаясь над трупами, тысячи черных птиц, черных воронов смерти.

Косово открыло для турок-османов пять веков победы. Сербия стала их первым завоеванием в Европе. Сербы, теперь граждане вассального государства, были особенно уязвимы. Но после Косово первой заботой сербов стало выживание, и эта ответственность легла на сына короля Лазаря, Стефана Лазаревича, ныне короля Сербии. У него не было особого выбора; само существование его страны теперь зависело от доброй воли Османов. Как глава вассального государства, он стал бездельником, некоторые даже называли его верным другом и союзником завоевателя своей страны и убийцы своего отца. Он оставался таким на протяжении всей своей жизни. Чтобы подчеркнуть свое рабство, он отдал свою сестру Деспоину в жены Баязету. Она вошла в гарем султана и стала невесткой убийцы своего отца. Затем она стала любимой женой Баязета и научила его пить вино, запретное наслаждение для истинно религиозного мусульманина. Она научила его так сильно любить вино, что он превратился в пьяницу. Возможно, это был способ отомстить за отца.

Король Венгрии Сигизмунд первым предупредил французов и большую часть Западной Европы об опасности новой исламской угрозы с востока. Весной 1395 года Сигизмунд послал четырех рыцарей и епископа в Париж, чтобы упросить французского короля помочь защитить Венгрию от турок. Между этими странами не имелось никаких разногласий о чистоте веры. Эта просьба исходила не от какого-нибудь надоедливого государства, трепещущего от ужаса очередного мусульманского вторжения, вроде Болгарии или Сербии, цепляющихся за православие, ненавидимое католической Западной Европой. Венгрия, как и Франция, была католической страной, ожидающей от папы мудрого управления, а турки готовились напасть на нее с армией из 40 тысяч мусульман и установить там свое господство. Сигизмунд когда-то учился во Франции, свободно говорил по-французски и был отпрыском дома Люксембург. А благодаря браку с Марией Анжуйской состоял в родстве с высшей знатью Франции. На этот раз крик о помощи с востока прозвучал гораздо внятнее. Посланники Сигизмунда призвали на помощь «во имя родства и любви к Богу.» Может ли быть более веская причина для благородных французских рыцарей, чтобы сражаться за нее?

Венгерские посланники, напоминает нам Барбара Тухман в «Далеком Зеркале», «рассказывали, как жестокие турки держали христиан в темницах, уводили детей, чтобы обратить в ислам, похищали девушек, никого и ничего не щадили от святотатства.» Такая просьба не могла не быть услышанной отважными рыцарями Франции. Французы, какими бы невыносимыми они иногда ни казались, обладают инстинктом к благородным делам, к славе, чести и к великим деяниям, которые увеличивают их собственную славу и на славу их страны.

Но не король Франции откликнулся на призыв Сигизмунда. Карл VI был безумен, его любили и о нем заботились окружающие, но он не мог управлять своим королевством; а потому герцогство Бургундия, почти столь же могущественное, как Франция, в состав которой оно входило, наиболее услышало венгров. Столетняя война с Англией замерла в перемирии, которое продлится двадцать лет. А потому воины Франции и Бургундии решили достичь славы в великом деле, которое предлагала католическая Венгрия. Неверные и отвратительные турки, казались идеальным врагом. Мусульмане утверждали, что они были «мечом Аллаха, очищающего землю от грязи многобожия.» Этой грязью были христиане. Под многобожием они понимали Троицу – три Лица Бога Саваофа. Мусульмане возмущались этой треугольной деистической концепцией и, даже считали, что христиане поклоняются Деве Марии – одному из богов¹⁰⁴ этой непонятной Троицы, что особенно унизительно для мусульманина, гордящегося своей принадлежностью к мужской половине человечества. Христианские рыцари Франции и Бургундии приготовились к далеким сражениям.

Папа благословил воинов старой Галлии, их набралось около десяти тысяч: конных рыцарей, лучников и копейщиков. Руководство доверили Жану де Неверу, сыну герцога Бургундского, неопытному 24-летнему дворянину, ставшему командующим только из-за своего рождения. Жан де Вьенн, адмирал Франции, и лорд Энгеннар де Куси, старые воины со старыми головами на старых плечах, сопровождали экспедицию по просьбе герцога Бургундского и его супруги, главным образом для того, чтобы поддержать советами своего молодого и неопытного командира. Все сливки французского рыцарства учавствовали в экспедиции. Среди них был молодой (тридцати двух лет) маршал Жан Бусико, маленький, хрупкий и бесстрашный, который впервые пролил кровь шестнадцать лет назад, в возрасте шестнадцати лет, в битве при Рузебеке против фламандцев и сражался с тевтонскими рыцарями в восточной Пруссии против языческих племен Литвы, а также против мавров в Тунисе. Бусико, отважный солдат, пользовался уважением современников как один из самых благородных рыцарей своего времени.

Вожди определи еще до начала похода, что их целью станет отвоевать у турок город-крепость Никополь, расположенный на болгарской стороне Дуная, недавно захваченный турками и превращенный в опорный пункт на занятой ими земле. Цели французов были грандиозными и смелыми – изгнать турок из Европы и заставить их вернуться в Азию, прийти на помощь Константинополю, освободить Палестину и Гроб Господень. Фактически это был Крестовый поход. Последние два или три года папа призывал к крестовому походу, и всем, кто принял участие в нем, предоставил полное отпущение грехов.

Основная часть французов отправилась из бургундской столицы Дижона 30 апреля 1396 года, прибыла в Страсбург, переправилась через Рейн, беспорядочно пересекла Баварию (грабя и собирая добровольцев и подруг по пути), а пять месяцев спустя достигла Дуная, добравшись до Венгрии, где король Сигизмунд, несколько обеспокоенный сообщениями об изнасилованиях и грабежах, сопровождавших бравое войско, ожидал союзников в своей столице Буде, половинке нынешнего Будапешта. Он приветствовал щедро снабженный экспедиционный корпус, аристократические члены которого привезли с собой огромное количество роскошных блюд и изысканных вин, шелковые одежды зеленого и золотого цветов, фарфоровую посуду, музыкальные инструменты и, конечно, множество девиц – живых доказательств их путешествия по Германии. У них имелись мечи и копья, а у лучников-луки. Но Сигизмунду показалось, что им не доставало тяжелого вооружения. Они не привезли с собой ни катапульт, ни иных осадных орудий, хотя первой целью экспедиционного корпуса являлся захват крепости Никополя. На вопрос Сигизмунда Бусико объяснил, что мужества будет достаточно. Они сделают лестницы, поднимутся наверх и сокрушат защитников Никополиса в рукопашной схватке.

Сигизмунд обеспокоился французским оптимизмом. Они хвалились перед сильно встревоженным Сигизмундом, что отбросят турок обратно к Дарданеллам при первом столкновении, а он знал по личному опыту боевые качества османов. Однако турецкий султан тоже хвастался. Недавно он сообщил Сигизмунду, что сначала вышвырнет Сигизмунда из Венгрии, а затем – захватит Рим, где будет кормить и содержать своих лошадей в соборе Святого Петра.

После нескольких стычек и взятия крепости Рахова, где, не имея возможности выделить людей для охраны пленных, они убили их; французы с союзниками отправились в Никополь, прибыв туда 12 сентября. Расположенный высоко на скале город выглядел неприступным. Крутые склоны, на которых стояла построена крепость, не позволяли использовать лестницы. А сдаться комендант отказался. Он ждал помощи от Баязета, и не сомневался, что она неизбежно придёт. Французы не могли штурмовать, не имея осадных орудий. Когда они не пили, то могли только смотреть и собираться под стенами, выкрикивая оскорбления осажденным туркам, которые находились в безопасности за своими высокими стенами.

Спустя три недели прибыл авангард армии Баязета. Французские рыцари пировали, когда венгерские разведчики донесли, что османские солдаты находятся в семидесяти милях от них. Куси отправился с тысячей конных копейщиков и лучников, чтобы перехватить приближающийся отряд, застал их врасплох, убил многих, а затем вернулся обратно, чтобы присоединиться к основным французским силам возле Никополя, где де Невер сообщил королю Сигизмунду, что по правилам чести, ему и его рыцарям следует первыми атаковать врага. Он заявил, что французы прошли через всю Европу не для того, чтобы занять второе место в боевых порядках. Мудрый де Куси предложил молодым горячим головам прислушаться к совету короля Сигизмунда, имевшего опыт борьбы с турками, но они этого не сделали.

К утру 25 сентября турецкий авангард приготовился к бою, выстраиваясь перед французским лагерем. Прибывшие османские исламские воины всего лишь три недели назад осаждали Константинополь. Узнав, что венгры Сигизмунда и французы прибыли в Никополь, Баязет снял осаду и двинулся на запад, чтобы сразиться с этой новой бандой неверных. Джихад никогда не прекращался. Амбиции французов сыграли в пользу султана. Сигизмунд оказался в ситуации, которой не мог управлять. Хотя он и был королем Венгрии с 50 тысячами под командованием, но его власть над французскими союзниками была незначительной. Венгерский король не мог справиться со своими французскими помощниками. Горя желанием вступить в бой, убежденные в том, что сокрушат и победят турок самым первым ударом, и не желая делить честь победы со своими венгерскими товарищами, французские рыцари отвергли протесты и объяснения Сигизмунда. Жан де Невер, чей боевой опыт был столь же ограничен, сколь безграничной была уверенность в себе, жаловался, что венгерский король хочет удержать французов, чтобы победа досталась его войскам, а не французам. «Король Венгрии желает получить плоды и славу победы,» – гневно возмутился французский граф.

«Вперед, во имя Бога и святого Георгия,» – воскликнул один из французских рыцарей, схватив христианское знамя и поскакав вперед. Здравый смысл и осторожность уступили место желанию славы и побед и призывам к мужеству. К этим славе и победам, к которой стремились все рыцари. Тяжело бронированные французы атаковали первые турецкие линии, быстро сокрушили и рассеяли их.

Ликуя от своего триумфа, французы усилили натиск. Десять тысяч янычар тщетно пытались остановить их; но были стерты в порошок. Пять тысяч кавалеристов, которых турки называли спахи, перехватили их; но также были смяты. Полторы тысячи турок уже погибло. За французами спешили венгры Сигизмунда и немецкие наемники. Французы устремились вверх по холму, будучи поливаемы градом стрел. И все же они продвинулись вперед. Затем они столкнулись с рядами заостренных кольев, плотно выставленных на поле боя. Рыцарям пришлось спешиться, чтобы избежать кольев, которые вспарывали животы лошадям. И вот тут рыцари проиграли. В Средние века не было более беспомощного существа, чем упавший с коня рыцарь, в тяжелейших доспехах, который, будучи сбитым с ног, мог подняться только с большим трудом. Он напоминал быка, подставившего шею под нож убийцы, и на жертву, достойную только того, чтобы ей перерезали горло. Тем не менее, рыцари храбро бились, надеясь увидеть очищенное от врагов поле битвы, с высоко поднятыми в небо знаменами и надписью «победа» на них. Позади них наступали венгры с союзниками.

Увы, для рыцарей Франции в тот день не нашлось победы; впереди появилась смерть, тысячи османских всадников, число их иногда оценивается в 40 тысяч. Цвету французского рыцарства снова предстояло погибнуть, так же как в Креси¹⁰⁵ и Пуатье¹⁰⁶. Но на этот раз смерть исходила не от английских рыцарей и валлийских лучников, а от ужасных турков, два столетия назад пришедших из степей Центральной Азии и теперь угрожавших Риму. С криками «Аллах акбар!» турки бросились в атаку. Они взывали к Аллаху, потому что, в конце концов, это был джихад. Каждая война, которую верующие вели против неверных, являлась джихадом; это было правилом. Французы не могли избежать его, равно как и венгры, сербы или болгары. Французы предстояло умереть.

Это была смерть и конец мечтам французов о том, чтобы изгнать турок из Европы, точно так же, как в один прекрасный день вытеснить англичан из Франции. Замечательная мечта того славного времени! Что бы ни думали растерянные, бестолковые и недалекие интеллигенты сегодняшнего дня, христианская Европа ценила благородство и честь, как бы отвратительно она ни вела себя по отношению к евреям, особенно по сравнению с ее врагами. Французские рыцари, возможно, являлись беспокойным собранием похотливых, шумных и пафосных простофиль, но в их деле не было ничего постыдного. Эти храбрые людьми не боялись умереть. В то время считалось благородным сражаться за свою страну и христианский мир в далеких балканских уголках Европы, против чужеземных захватчиков, свирепых и ужасных. Ибо в 1396 году турки воспринимались так же, как и вандалы в 409 году, готы в 410 году, гунны в 451 году, сами франки в 486 году, викинги в IX веке, монголы в 1237 году. Итак, в Никополисе, в Болгарии, в 1396 году около шести тысяч французских воинов погибли за страну, давно забывшую про их битву, и за дело, которое, кажется, совершенно не связано со всем, что существует сегодня, но это – не так, они умерли за честь, за страну, и за веру. Французы гибли тысячами. Одним из них стал старый адмирал Жан де Вьенн (в 1930-х годах в честь него назвали крейсер во французском флоте), который пал, держа в руках знамя Богоматери.

А мусульмане теперь имели своих христианских союзников. Армия из нескольких тысяч сербов, турецких вассалов со времен Косово, бросилась в бой за своего мусульманского сюзерена. Реалистичные венгры поняли, что это конец. Они бежали. Турки окружили французов и рубили их на куски. Де Невер сдался. Предводитель франков оказался в руках турок, и уцелевшие французы, числом около трех тысяч, сдались вместе с ним. Вероятно, еще три тысячи лежали мертвыми на поле боя. Потери турок также были огромны. Превосходящие численностью французы сражались так же яростно, как и победители. Подавленный, Сигизмунд отвёл свои войска прочь с поля битвы. «Мы проиграли из-за гордости и тщеславия французов,» – простонал Сигизмунд. Он оказался прав. Французы не прислушались к его совету, и погибли. Джихад, возможно, был всего лишь игрой притворства, но это игра, к которой нужно относиться серьезно. Ты играешь по правилам или умираешь. Французы сражались храбро, но глупо. Они проиграли. И потому они умерли.

Для французов поражение при Никополисе стало предвестником таких ужасных немедленных последствий, что разум отшатывается от них. Баязет осмотрел поле боя. Ошеломленный числом своих потерь, превышающим христианские, и разгневанный казнями, произведенными французами над пленными в Рахове, он приказал обезглавить всех пленников, около трех тысяч, на этом месте. Их выставили перед ним голых и связанных вместе по три-четыре человека. Массовые казни начались рано утром и продолжались без перерыва до позднего вечера. Поле боя превратилось в озеро крови. Только Де Невер и двадцать три других рыцаря, за которых надеялись получить большой выкуп, остались жить, но садист и пьяница Баязет заставил их наблюдать за казнью своих товарищей. Бусико уже собирались обезглавить, когда Де Невер выступил вперед и взмолился о пощаде. Де Куси, человек огромного богатства, также оказался одним из тех, кого султан продержал в плену. Жака де Хелли, французского рыцаря, султан отослал во Францию, чтобы сообщить королю, герцогу Бургундскому и двору новость о поражении Франции и потребовать выкуп за пленников.

Для венгров поражение при Никополе означало сохранение турецкой угрозы их национальному существованию. Для болгар, на чьей земле велась битва, Никополь означал вассальную зависимость от турок, как и Косово для сербов на пять столетий вперёд, вплоть до великого восстания на Балканах против османского владычества в конце IXX века и договора в Сан-Стефано 1878 года.

Жан де Невер, он же Жан-сан-Пер (что переводится как Иоанн Бесстрашный), вернулся во Францию после трех лет плена, как и большинство других из двадцати четырех французских пленных. Де Куси умер в тюрьме в Бурсе. Де Невер стал герцогом Бургундским в 1404 году и главным действующим лицом на французской политической сцене во время Столетней войны. Он стал причиной гражданской войны во Франции, привел бургундскую партию к власти после поражения французов при Азенкуре в 1415 году и погиб четыре года спустя, пытаясь отучить своих бургундцев от их английского союза.

Сигизмунд, не смущенный поражением при Никополе, попытался сделать Богемию частью своих венгерских владений, но потерпел неудачу.

Неукротимый Бусико снова появился на востоке несколько лет спустя. Он опять отправился сражаться с турками. Он предложил свои услуги Мануилу II, императору Константинополя, город которого постоянно находился в осаде Баязета. Стремясь отомстить, французский рыцарь отплыл из средиземноморского порта Эг-Морт с эскадрой из четырех кораблей и с войском из более чем двух тысяч человек, из которых шестнадцать сотен были лучниками, а остальные четыреста, так называемыми легкими пехотинцами. Он прорвался в Дарданеллы через заслон из семнадцати турецких галер, и боевое присутствие его маленькой армии вынудило турок снять блокаду Константинополя как на суше, так и на море. Он воевал и отнял у турок несколько замков и крепостей, но через год боев понял, что его маленький отряд не может существенно повлиять на результат борьбы между растущей Османской империей и умирающей Византийской империей, и вернулся домой, чтобы сражаться за свою страну против англичан в Столетней войне.

Константинополь, однако, был спасен еще на полвека благодаря вторжению в Малую Азию другого убийцы мужчин, женщин и детей, и еще более подлого, чем Баязет, монгола Тамерлана, мусульманского правителя Самарканда, который на своем завоевательном пути через Азию вторгся и бесчинствовал в Анатолии, оставив груды отрубленных голов в память о своем визите. Мусульманский мир, каким бы огромным он ни был, оказался недостаточно вместительным для двух этих властителей. Баязет вызвал Тамерлана на битву, потерпел поражение и попал в плен в битве при Ангоре (или Анкаре), известной своими овцами и шерстью, уже в 1402 году.

Победитель Баязета оказался ещё отвратительнее, чем тот, кого он победил. Его войны были гораздо разрушительнее, преисполнены безмерными страданиями, смертями и ужасом, которые он причинял завоеванным, но они коснулись только отдаленных окраин Европы и особенно Грузии. Он разрушил семьсот городков и деревень в этой маленькой стране на Кавказе, убив тысячи христиан после того, как грузинский князь, будучи вызванным, отказался предстать перед ним. Когда он захватил город Сивас в Малой Азии, то приказал похоронить заживо четыре тысячи армянских защитников-христиан. Чтобы сделать их агонию ещё болезненней, он привязал их головы веревками к согнутым ногам. А чтобы мучения продлились как можно дольше, покрыл их досками, прежде чем забросать землей, чтобы те могли дышать некоторое время после похорон. В Тамерлане было что-то особенно мерзкое. Но, по крайней мере, насколько известно, он не утверждал, что ведёт священную войну. Однако, будучи мусульманином, возможно, так думал.

Чтобы унизить пленного Баязета, Тамерлан заставил любимую жену Баязета прислуживать ему и его гостям за столом, совершенно голой. Тамерлан особенно гордился своей победой над могущественным османским султаном и, чтобы показать пленника, возил его с собой в путешествиях, в железной клетке на колесах – необыкновенно подходящее наказание для того, кто так безжалостно вел себя по отношению к тем, кто имел несчастье попасть в его руки. Не в силах вынести унижения, Баязет умер от горя и стыда через год. Его монгольский победитель последовал за ним в могилу через пару лет, возможно, от чумы. Изучение истории было бы более приятным занятием, если бы ни одно из этих двух существ никогда не существовало.

Покинув Константинополь, Жан Бусико, верный солдат и человек чести, вернулся во Францию, сражался за свою страну против старого врага, Англии, попал в плен при Азенкуре в 1415 году, не смог собрать выкуп, который требовали англичане, и умер в плену в Англии через шесть лет. Если когда-нибудь, находясь в Париже, Вы сядете в метро на 8-й линии между Баларом и Кретеем, то, когда ваш поезд остановится на станции «Бусико», вспомните того доблестного французского рыцаря, который шестьсот лет назад храбро сражался за свою страну против Англии, и за Европу и веру против джихада.

Тем временем, четверо сыновей Баязета начали борьбу за первенство, османская власть, зашаталась, и некоторое время казалось, что мусульманская империя и джихад обречены на исчезновение. А на Западе христианская Англия продолжала разрушать христианскую Францию в Столетней войне.

Поражение и смерть Баязета едва не положили конец Османской империи как в Европе, так и в Азии. В Азии Тамерлан восстановил в должности многих из бывших правителей Анатолии, ранее попавших под власть османов. В Европе поражение Турции вдохнуло жизни в дряхлую Византийскую империю, которую теперь чаще называли «греческой», поскольку в ней говорили на греческом; а соседние королевства Сербия, Валахия и Болгария временно вышли из подчинения султану. В Османской империи начались ожесточенные бои между четырьмя сыновьями Баязета: Сулейманом, Исой, Мусой и Магометом. Каждый из них стремился на трон (в случае Мусы тайно), и их борьба друг против друга невольно столкнула европейскую Турции с азиатской.

Теперь джихад превратился не столько в гражданскую войну, сколько в четырехстороннюю войну братьев за престолонаследие, где Аллах был на стороне самого сильного и хитрого из четырех. Или, возможно, самого удачливого. А может быть, самого набожного. Король Сербии также вовлёкся в этот братоубийственный конфликт. Он обещал помощь одному из братьев, Сулейману, правившему в Адрианополе, который к этому времени приобрел новое имя Эдирне. Убедившись таким образом, что на него не нападут с тыла, Сулейман переправился через Геллеспонт в Азию и захватил Бурсу и Анкару. Муса, сопровождавший тело своего отца для погребения в Бурсе, оказался отрезанным от кладбища и объединил силы с братом Магометом, чтобы сразиться с братом Сулейманом. Муса, проницательный тактик, переправился в Европу и напал на Эдирне. Армия Солеймана разбежалась и перешла на сторону Мусы, а Солеймана поймали, когда тот пытался пробраться в Константинополь. Его обрадованные похитители, возможно, надеясь на премию от своего благодарного государя, кто бы им не оказался, задушили Сулеймана неотвратимой тетивой, предназначенной для знати, и тем окончательно устранив одного претендента на османский султанат.

Затем победоносный Муса напал на раболепную союзницу Сулеймана Сербию, опустошил страну, вырезал три гарнизона, аккуратно разложил тела убитых на земле широким прямоугольником, положил на них доски и пригласил своих янычар на огромный банкет на открытом воздухе, где все сидели, скрестив ноги, вокруг этого импровизированного стола и размышляли о том, как прекрасен этот пикник и как замечательно всё устроил Мусы. Пиршества, убийства и массовое веселье были обычным делом в этих ранних турецких кутежах, старой традицией их прошлых кочевых дней.

Затем Муса напал на Мануэля, императора Константинополя, собиравшегося встать на сторону Сулеймана в недавнем конфликте. Мануэль позвал на помощь брата Мусы Магомета. Магомет был рад услужить, и азиатские османы вступили в бой как союзники европейских греков против европейских османов. Наконец, две враждующие османские армии встретились в сражении к югу от сербской границы. К этому времени сомнительно, чтобы кто-нибудь знал, за кого ему следовало сражаться и против кого, тем более что это типичная балканская ситуация, которая сохранилась на протяжении веков.

Одно можно сказать наверняка. К этому времени Муса стал таким же буйным, жестоким и свирепым, как и его брат Сулейман. Сбитые с толку янычары его армии отказались сражаться против янычар другой османской армии и разбежались. Муса также сбежал и позже найден задушенным, предположительно с помощью тетивы. Священная война мусульман превратилась в нечестивую резню мусульманских претендентов. Двое из них были мертвы, третий, уже упомянутый принц Иса, пропал, чтобы больше никогда не появиться на страницах истории. А поскольку все братья-соперники, как оказалось, исчезли, то в 1413 году Магомет стал, так сказать, по умолчанию Магометом I, султаном всех турок-османов. Потребовалось почти двенадцать лет анархии и братоубийственной войны, чтобы Османская империя снова обрела свою власть. Но жизнь пошла не совсем так, как раньше. Магомет I оказался исключением из большинства султанов, которым предстояло править в резиденции османского правительства, известной как Величественная Порта. Признанный всеми за свою человечность, чувство справедливости, компетентность и энергию, он прозван современниками «Восстановитель» и таким вошёл в историю.

Магомет не любил войн, но именно во время его правления турки впервые столкнулись с венецианцами, в первой кампании из длинной серии войн, продолжавшихся более двухсот лет. Венецианцы уничтожили турецкий флот у Галлиполи, после чего султан подписал с ними договор о дружбе. Он также заключил мир с греческим императором в Константинополе и тихо-мирно, с помощью тонкого давления и переговоров, восстановил турецкое правление над своими европейскими вассалами, не прибегая к джихаду. Когда он умирал в 1421 году, одна из его последних просьб, обращенных к доверенному офицеру, состояла в том, чтобы тайно и быстро отправить двух его малолетних сыновей к греческому императору в Константинополе для защиты от старшего брата, будущего Мурада II, который, иначе, как опасался умирающий султан, мог предать их смерти как потенциальных соперников. Коран бывает беспощаден и к тем, кто делает его таким. Но он ошибался. Мурад любил своих младших братьев и лелеял их, и не стал убивать.

Именно во время правления Мурада II в 1444 году христианские крестоносцы и турецкие гази¹⁰⁷ снова встретились в битве, которая стала первым крупным столкновением со времен Никополя, бывшего почти пятьдесят лет назад. Поле битвы находилось в Варне, на территории современной Румынии, в устье Дуная, на берегу Черного моря. Но задолго до Варны Мурад II много раз сталкивался с одним из героев войны против ислама, венгерским воином и полководцем Яношом Хуньяди, имя которого почти неизвестно за пределами его родной страны, но который, вероятно, сделал больше, чем кто-либо другой в истории, чтобы остановить мусульманское вторжение, угрожающее Европе в XV веке.

Среди восточноевропейских защитников Европы выделяется еще одно имя: Георгий Кастриоти из Албании, известный как Скандербег, лорд Александр, названный так, возможно, по близости своего места рождения к родине Александра Македонского¹⁰⁸.

Венгерские и албанские герои на четверть века остановили мусульманское продвижение в Европу. Но, какими бы доблестными не были действия этих двух одиночных вождей, в конце концов, они оказались так же эффективны, как и действия короля Канута, у английского побережья, который приказал волнам отступить. Прилив продолжал нарастать, а турки напирать. Но Хуньяди и Скандербег никогда не прекращали борьбу с мусульманским натиском. Их целью, каждого в своей стране, было изгнать турок из Европы и возвратить на другую сторону Босфора.

Венгрия, Албания, Валахия и Босния теперь осторожно обдумывали идею объединения, чтобы изгнать турецких повелителей. Освобождение, если бы это слово существовало тогда, стало ключевым словом. Хуньяди являлся вдохновителем этих маневров во имя союза и войны. Он олицетворял воинственного венгерского рыцаря, но для нас на Западе он остается призрачной фигурой, хотя и героической, но неосязаемой и далёкой. Балканские и центрально-европейские дела всегда казались нам неясными, мотивы их лидеров терялись в лабиринте нашего непонимания. Хуньяди представлял собой комбинацию Эль Сида и Жанны д'Арк. Где-то между ними находится его место в венгерской истории. Мы знаем, что Хуньяди был великим солдатом, венгерским патриотом, могущественным лордом, охранявшим подходы к венгерской границе, возможно, самым богатым человеком в Венгрии. Известно, что он родился около 1407 года и сражался за Висконти в качестве кондотьера в Италии, затем вернулся домой, где за свой счет набрал армию для борьбы с мусульманскими захватчиками с востока. Солдатами были в основном гуситские крестьяне из Богемии и немцы в тяжелой кавалерии. Из его легкой кавалерии выросли первые знаменитые гусары, которые украшали любой кавалерийский корпус в мире. Он сражался за свою страну против турок до самой смерти, тщетно надеясь вытеснить их из Европы, но, по крайней мере, сохраняя большую часть Венгрии.

Согласно легенде или слухам, он был незаконнорожденным сыном Сигизмунда, суверена Венгрии, побежденного короля-воина Никополиса, и прекрасной, милостивой Елизаветы Морсини, из старинного эгейского рода, чьи предки, возможно, когда-то были императорами в Византии. Карьера Хуньяди как воина имела гораздо более космополитический оттенок, чем у Скандербега. Хуньяди облетел все страны Балкан, возглавляя армии, сражаясь по всем Балканам, ведя переговоры с папами, королями и императорами. Он же был отцом будущего короля Венгрии. Его имя стало частью мировой истории, а не только Венгрии. Страхом, который он внушал врагу, даже будучи побежденным, он замедлил продвижение турок на запад на три четверти века. Возможно, вызвав эту задержку, он спас Европу. Он охранял небольшой кусочек мира, и его слабо помнят в наше время, и, конечно, не в той мере, которую он заслуживает.

Другой великий боец своего времени с османами, Скандербег, в большей степени обладал чисто национальным характером, и, хотя, каким бы великим он ни был, но его роль ограничилась небольшой страной, которую он возглавлял: Албанией. Он был, по сути, прославленным партизаном на своей родной стране всю свою жизнь. Взятый на османскую службу ребенком, принявший ислам, друг султана, – он восстал против своего положения после того, как в 1443 году сражался на стороне турок против венгров. Он тайно вернулся на родину и всю оставшуюся жизнь воевал с мусульманскими завоевателями. Тито и Че Гевара из недавнего прошлого похожи на Скандербега из далекого прошлого.

Балканы сегодня необъяснимы, если не рассматривать их в свете мусульманских завоеваний. Когда-то чужеземный пришелец, завоеватель и правитель, а ныне – часть местного пейзажа, ислам по-прежнему вызывает недовольство христиан этих земель.

Ни суровая и труднопроходимая местность, ни крутые холмы, обрывистые горы и густые леса, заполненные волками, медведями и лисами, не остановили завоевателей, быстро покоривших Балканы. Турки хлынули в тихие и нетронутые долины, провозглашая величие Аллаха. По всей охваченной страхом Европе папа, кардиналы, епископы и священники молились и трепетали, а верующие, если у них было воображение, содрогались при упоминании турок. Хуньяди не дрожал, а боролся. А иногда тоже пытал, резал и убивал, совсем как турки. В 1442 году Хуньяди выступил со своим легионом на помощь Германсдату, а турки потеряли 20 тысяч осаждающих войск. Он взял в плен их полководца Мезид-бея с сыновьями, разрезал на маленькие кусочки и скормил свиньям. Во время пира победы, пленников проводили одного за другим перед пирующими гостями, чтобы затем убить, возможно, в качестве своеобразного развлечения, так как Хуньяди не имел у себя ни менестрелей, ни музыкантов. Ужасным был не только джихад; преступления христиан тоже бывали ужасными.

Тамерлан, победив Баязета, задвинул джихад в тень и дал христианскому миру передышку на многие годы. Но теперь Мурад II стремился вернуть себе престиж, земли и вассалов, потерянных при разгроме Анкары двадцать лет назад. Другая мусульманская армия выступила против Белого рыцаря Венгрии, как называли Хуньяди по цвету его доспехов, христиане и турки встретились в битве при Васаге, и результат для турок оказался еще более печальным, чем при Германсдате. К этому времени Хуньяди стал героем Балкан. Короли и князья Сербии, Валахии и Боснии являлись союзниками короля Венгрии и Польши Владислава,¹⁰⁹ и под его командованием союзные войска храбро вступили на турецкую территорию, чтобы сражаться с неверными. Шел 1443 год.

Во главе многонациональной армии числом около 12 тысяч человек, удивительно небольшой для такой огромной цели, состоящей из венгров, сербов, валахов, поляков, немцев и даже нескольких французских добровольцев, а также с папским легатом из Италии, кардиналом Юлианом Чезарини, Хуньяди отправился на войну. Это была уже не просто военная кампания, а почти Крестовый поход, джихад в обратном направлении.

Огромная османская армия вышла навстречу и потерпела жёсткое поражение при Ниссе, у реки Морава. Тысячи турок погибли, а четыре тысячи попали в плен, включая предводителя Махмуда Челеби, шурина Мурада II. Затем по дороге Хуньяди взял Софию и совершил удивительный подвиг, перейдя со своей армией через Балканские горы, которые до него переходили только дважды: Александр Македонский в 335 году до РХ и Мурад I в 1390 году. Хуньяди спустился с другой стороны гор к славе и победе над турками.

Турция со столицей в Эдирне лежала перед ним. Турки стояли на коленях. Но произошло невероятное, король Владислав остановился и подписал в Сегедине совершенно ненужный мирный договор на десять лет с Мурадом II. Султан уступил Валахию Венгрии, отказался от своих притязаний на Сербию и заплатил выкуп в шестьдесят тысяч дукатов за своего шурина, жена которого, будучи сестрой султана, со слезами умоляла брата вернуть ей мужа, пленника ужасного Хуньяди. Мурад, усталый и побежденный воин, возвратился в Бурсу, чтобы восстановить силы и отдохнуть.

Джихад временно застопорился, но лишь на короткое время. Ибо разве Эдвард Гиббон не напоминает нам в своем рассказе об этой кампании, что для турок Аллах и война шли вместе против неверных и что «ятаган был единственным инструментом обращения»? Но на этот раз именно христиане виноваты в возобновлении войны.

Христианские лидеры, не раз победившие турок и желавшие большего, были потрясены подписанием Сегединского договора между Владиславом и Мурадом, заключённого в момент триумфа Хуньяди. Венгры и их союзники собирались сокрушить османов. «Ни одна клятва не обязательна в договорах с неверующими», – заявил кардинал Чезарини. Он вынудил венгерского короля поклясться, что тот нарушит договор. В то время Мурад II находился на другом берегу Босфора среди красавиц из гарема, а его ум витал вдали от войн, и время казалось весьма удобным для нарушения договора. В воздухе запахло клятвопреступлением, и совесть Хуньяди начала проявлять беспокойство. Но король Венгрии и кардинал были полны решимости победить её. К тому же, Владислав пообещал ему корону Болгарии. Он станет королем. У каждого или почти у каждого, есть своя цена. Королевство, что бы там ни говорил Генрих V в Азенкуре, стоит больше, чем лошадь. Или, чем нарушенный договор.

Поэтому христиане нарушили перемирие и начали войну, а ближайшей целью определили Варну, болгарский порт на Черном море в устье Дуная. Венгры договорились, что венецианский флот встретит их на берегу, доставив припасы и подкрепления. Это был последний Крестовый поход. 1 сентября ошеломленные турки узнали, что венгерский король нарушил недавний договор и выступил с армией в 10 тысяч человек. Мурад II, находившийся в Бурсе, поспешил через проливы в Европу. Христианская армия переправилась через Дунай и начала долгий путь к Варне, уничтожив по пути несколько турецких гарнизонов. Когда они достигли Варны, венецианский флот еще не прибыл (он так и не прибудет). Союзная армия захватила морской порт после короткой осады, но, однажды, они узнали новость: Мурад II уже не находился среди одалисок¹¹⁰ своего далекого гарема в Бурсе, а спешил в Болгарию вместе с янычарами, во главе армии, по крайней мере в четыре раза большей, чем у венгров и их союзников. Хуньяди не встревожился. Он не станет ждать, пока турки нападут. Он нападет первым. 10 ноября 1444 года произошло столкновение. Молодой король Владислав, весь в огне и ярости, одобрил решение Хуньяди. Турки на своей стороны поля насмехались над венграми за нарушение договора, повесив разорванный документ на конец копья, которое всадник высоко держал, стоя в первых рядах мусульман. Христиане приготовились к битве: валахи выстроились слева, венгры справа возле французских крестоносцев, бывших под командованием кардинала Чезарини. Король Владислав на гарцующем скакуне занял место в центре – законное место короля.

Хуньяди принял непосредственное командование венгерскими войсками и приказал начать. Азиатские части турок дрогнули и бежали с поля боя. Валахи разбили европейские части турок. Победа христиан казалась обеспеченной. Мурад собрался бежать, но один из его генералов умолил его продолжить сражение. Он продолжил, и в заново разгоревшимся сражении, какой-то турок убил лошадь короля Владислава. Король упал в гущу рукопашной схватки, и янычар обрушив свой ятаган на ошеломленного монарха, обезглавив его на месте. Турки подняли голову на длинной пике вместе с подписанным им договором и потрясали ею в сторону поляков и венгров. «Вот ваш король», – смеялись они. Для них наступило время мести и победы. Венгры, ошеломлённые смертью своего короля, бежали. Кардинал Чезарини погиб. В Варне джихад снова восторжествовал. Турецкая победа стала полной и абсолютной. Через несколько месяцев бывшие славянские вассалы Османской империи вернулись к своему старому мусульманскому хозяину. Однако Венгрия продержалась еще почти столетие как христианская цитадель.

Через четыре года после Варны Хуньяди все еще боролся. Он возглавил новую армию из 24 тысяч человек и участвовал во второй битве за Косово, неподалеку от первой. Опять же, как и в Варне, чаша победы колебалась, но, в конце концов, турки, гораздо многочисленные, с более надёжными кольчугами и с лучшим оружием, победили. Арбалеты янычар оказались необычайно смертоносны.

В то время как Хуньяди бился с турками и преуспел в этом, Скандербег в Албании также продолжал свое героическое, но в конечном счете обреченное сопротивление и умер после двадцати пяти лет бесконечной войны.

В середине XV века великому потоку джихада предстояло захватить бастион христианского мира на востоке: Константинополь. Когда-то Константинополь был римским, христианским и имперским. Теперь ему надлежало стать турецким и мусульманским, но, всё-таки, остаться имперским на еще пятьсот лет. Со временем он поменяет свое имя на Стамбул, звучащее более восточно. Стамбул стал восточным, и в его названии звучит странная исламская музыка: тяжелая, густая, приторная и сладкая. Стамбул вообще не помнит джихада, но только гаремы, танцы живота и молодых женщин в прозрачных накидках, лежащих на шелковых диванах, Топкапы,¹¹¹ сераль, Босфор и Восточный экспресс.¹¹²

И все же именно из этого прекрасного города остальная Европа когда-то почти охватилась священной войной, совсем не бывшей святой.

А начал её Магомет II, Завоеватель, султан Османской империи.

Константинополь начал превращаться в Стамбул в 1453 году. Падение Константинополя после распятия является величайшим бедствием, постигшим христианство. Странные параллели – да, и я это знаю. Распятие было неизбежной прелюдией к воскресению. Но это хороший образ, и он передает ощущения христиан того времени. Сегодня, через пол тысячелетия, если вы являетесь европейцем, вы все еще ежитесь от стыда, вспоминая, как этот бастион, каким бы ущербным он ни казался для европейской цивилизации, религиозной традиции и культуры, не смотря на его отчаянные призывы к христианскому миру о помощи, был проглочен завоевателями, в то время как Запад только заламывал руки.

Только несколько сот иностранцев, в основном генуэзцев, приплыли сражаться за Константинополь. Англия и Франция занимались своими делами. «Западные принцы были вовлечены в свои бесконечные внутренние ссоры», – поясняет Гиббон. Французы опасались, что англичане после Столетней войны могут снова напасть на них; англичане страдали из-за того, что их выгнали из Франции, и строили планы мести. Генуэзская республика стала единственной страной, пославшей отряд для защиты Константинополя.

Когда весть о падении Константинополя достигла внешнего мира, Европа затрепетала и возрыдала. Основанный императором Константином одиннадцать веков назад, Константинополь на протяжении всего этого времени являлся живым доказательством непрерывности, вездесущности и силы христианской цивилизации. Теперь ему предстояло стать орудием тех, кто во имя странного, злобного бога, по крайней мере, таким Аллах казался христианам, хотели уничтожить Бога, которому поклонялась Европа. Следующим мог оказаться сам Рим.

Христианские теологические споры за долгие века перешли в политическое противостояние между католиками с Папой в Риме, и православными, следовавшими за Константинопольским Патриархом. Но христиан и мусульман разделяло нечто большее, чем теологические споры – и сама цивилизация, и религия. Более, чем на тысячу лет обычными отношениями между христианами и исламом стала война.

После падения Константинополя и на следующие 250 лет самым могучим государством в Европе оказалась Турция, а не Франция, ни Англия, и ни Испания, хотя народы этих стран любят думать о своем величии. В 1500-х годах Сулейман Великолепный являлся гораздо более могущественным правителем, чем Генрих VIII или его дочь Елизавета Английская, император Карл V или Франсуа I. Боялись турок. А турки – нет. Турецкая угроза на протяжении веков стала главной заботой европейцев, и многие жили в постоянном страхе перед ней. Они боялись турок-мусульман гораздо сильнее, чем Гитлера или СССР, и, что главное, значительно дольше. Нацистская опасность длилась десять лет. Советский Союз просуществовал семьдесят лет. Турецкая угроза висела мечом пятьсот лет.

Деяния европейских армий не всегда вызывают приятное чтение. Наши предки тоже были жестокими людьми. Но что делало турок XV века особенно отвратительными, так это то, с каким удовольствием они проявляли свою дикость. Образ жизни последователей религии, гордящейся своим милосердием (в конце концов, Аллах есть «Аллах Милосердный»), являл слишком много омерзительных противоречий тому, что они утверждали. Имелись, конечно, обычные наказания – побивание камнями за прелюбодеяние и отрубание руки за воровство. Всемогущий султан мог делать все, что хотел, и часто делал, каким бы жестоким оно не казалось. Как и его визирь и его генералы. Не было ничего необычного в казни пленных, похищении и продаже в рабство подвластного населения, мучительных казней на колу, массового отрубания голов, погребении и сожжении заживо, удушении тетивами, набегах пиратов султана (хотя, обычно, этим занимались не турки, а мавры, греки и христианские отступники) на далекие берега, даже такие, как Ирландия и Дания, и в постоянном присутствии палача в тронном зале для быстрого выполнения приказа султана.

Двести лет назад британский военно-морской флот особенно потрясло устройство для отрубания голов, установленное на борту турецких военных кораблей.

Можно понять замечание адмирала Худа о временах наполеоновских войн, когда Турция воевала в союзе с Великобританией, о том, что турки оказались «ужасным выбором англичан», и он больше беспокоился о спасении вражеских французских пленных от турок, чем борьбой с французами. Худ, возможно, забыл, что у Королевского флота имелись и свои ужасные наказания, такие как буксировка киля¹¹³ и порка по флоту¹¹⁴.

Когда новый султан, Магомет II взошел на османский трон в 1451 году, он решил, что, пришло время брать Константинополь, несмотря на его сильную оборону, и что именно ему следует это сделать. Осада Константинополя Османской империей продолжалась почти постоянно все последние десятилетия. Но Константинополь имел хорошую защиту. Его стены, длинною тринадцать миль, широкие и высокие, окружали город, удачно расположенный на берегу, на стыке Мраморного моря, Золотого Рога и Босфора, с выходом в прилегающее Черное море. Его основные поставщики, Венеция и Генуя, являлись могучими морскими державами, а через Черное море, Константинополь получал всю необходимую пшеницу. Вражеский османский флот, слабый, маленький и неумелый, не представлял никакой угрозы. Корабли беспрепятственно заходили в Константинополь, также, как и в мирное время. Столица не сильно беспокоилась угрозой осады. В конце концов, осадная жизнь была привычной чертой жизни Константинополя. Он подвергался осаде двадцать девять раз с момента своего основания под именем Византий в 658 году до РХ. Арабы семь раз пытались завоевать его между 668 и 798 годами. Католики-крестоносцы захватили и разграбили православный город «с невиданными ужасами» в 1204 году по пути в Святую Землю. Потому что христианство, как и ислам, давно разобщено и, так же, как и ислам, часто воюет само с собой.

Одной из главных причин слабости Восточной Римской империи всегда были ее разногласия и междоусобицы.

Мы упоминали о них в предыдущей главе. Религиозные споры и распри среди восточных христиан в первые дни ислама стали одной из главных причин арабских побед.

В середине XV века православные часто считали католицизм еще большей мерзостью, чем ислам. Осознавая растущую угрозу со стороны соседей-османов, император Иоанн VIII отправился из Константинополя на Флорентийский собор в 1439 году, обсуждавший вопросы догматики, где согласился на союз с Римом и на первенство папы. Хотя формально соглашение действовало, народ Греческой империи массово отверг его. Они, казалось, ненавидели христиан Запада больше, чем мусульман возле своего порога. «Лучше тюрбан султана, чем красная шляпа кардинала», – сказал великий герцог Нотарас, славившийся остроумием и светский лидер греческой православной церкви в Константинополе. Он увидел захват города, и, возможно, пожалел о своих словах. Даже когда турки осадили город, настроенные против папы граждане Греческой империи, хотя и умоляли о помощи христианский мир, приняли без благодарности тех, кто прибыл, главным образом из Италии, чтобы спасти их от врага и рискуя своей жизнью.

В отличие от предшественников, Магомет II, вступив на престол после смерти своего отца Мурада II, намеривался взять Константинополь и положить конец тому, что оставалось от бывшей Римской империи. На протяжении своей 1800-летней истории империя носила разные названия – Римская, Ромейская-Византийская, Латинская, Восточная и Греческая, и занимала не так давно большую часть Малой Азии и юго-восточной Европы, а затем постепенно сжалась из огромного царства, в крошечное государство в несколько сотен квадратных миль, раздробленное на кусочки с центром в Константинополе. Народ Византии и её культура давно перестали быть римскими, став греческими, так же, как и язык. Территория близ Салоник в нескольких десятках миль к востоку, один или два острова в Эгейском море и полоса на Пелопоннесе, последние остатки имперских владений, были завоеваны турками в начале 1450-х годов. Вот и все, что осталось от старой Римской империи. Со всех сторон Византию окружала Османская империя. Константинополь напоминал небольшое пятнышко в центре турецкой империи, противоречащее устройству мира. Население Константинополя на момент падения, вероятно, составляло около 100 тысяч человек.

23-летний Магомет II, очень умный, безжалостный, отвратительный и беспринципный, так сильно отличавшийся от своего доброго отца, весьма подходил для этой задачи. Но сначала, в духе традиций султаната, следовало устранить своего соперника – трехлетнего брата. Пока мать ребенка, сербская наложница Мурада, поздравляла нового государя с приходом к власти, один из офицеров, по приказу султана, вошёл в ее покои и утопил его младшего брата в ванне. Затем султан приказал задушить офицера, а мать выдать замуж за раба. Следующим вопросом в повестке дня стоял Константинополь.

Новый султан не терял времени даром. Весной 1452 года он послал пять тысяч рабочих под охраной солдат на строительство крепости к северу от Константинополя. Они закончили её за шесть месяцев. Сообщение между Константинополем и портами северного Причерноморья теперь можно прервать в любой момент, и Константинополь начнёт голодать. Греческий император запротестовал. Магомет ответил объявлением войны.

Сначала он просто осадил город, не нападая на него. Он набрал армию, вероятно, от 100 до 150 тысяч человек, и стал ждать. Время, всегда союзник того, кто знает, как им пользоваться, работало на него.

Греческой империей правил Константин XI, молодой человек, ставший последним императором того, что все еще называлось Римской империей. Его первая задача защиты города заключалась в восстановлении восточной четырехмильной 900-летней стены Феодосия, и девятимильной морской стены, защищающую три другие стороны города, обращенные к Золотому Рогу, Босфору и Мраморному морю. Затем он призвал всех, кто мог носить оружие, приготовиться к обороне города. Из населения в 100 тысяч человек на призыв откликнулось менее 5 тысяч. Мужество явно не являлось сильной стороной последних константинопольцев. Затем он обратился за помощью к христианам других стран. Венецианский патриций Габриэле Тревизано прибыл на помощь Константину «во славу Бога и христианства» и получил шестнадцать кораблей. В ноябре появился папский легат кардинал Исидор с двумя сотнями солдат. Когда он отслужил мессу в соборе, местное население взбунтовалось и потребовало его смерти. Они не хотели, чтобы в их городе проводились католические службы. Затем прибыл один из величайших воинов своего времени, кондотьер Джованни Джустиниани, возглавивший генуэзский отряд из семисот человек на двух кораблях, привезя с собой немецкого артиллериста Иоганна Гранта. Константин назначил Джустиниани главнокомандующим. От Папы приплыло войско в двести человек. Вот и вся иностранная помощь, которую получил Константинополь. Подготовка Магомета происходила гораздо интенсивнее и тщательней. К беде осаждённых, султан получил от Яноша Хуньяди обязательство не нападать на турок в течение трех лет. Наоборот, Хуньяди послал к Магомету артиллерийского эксперта, научившего турок разрушать зубчатые стены, сосредоточивая огонь на воображаемом месте на стыке двух стен. Говорят, что Хуньяди стремился уничтожить православную церковь, которую католики тогда считали высшей ересью, и местный отшельник предсказал, что турок прогонят из Венгрии, как только еретики будут изгнаны из Константинополя.

Не пренебрегая важными политическими и дипломатическими мерами, такими как ухаживание за Хуньяди, Магомет, естественно, еще более погрузился в военные приготовления. Он имел, и это заметно даже сегодня, очень современный и технический ум. Особенно его интересовали вопросы материально-технического обеспечения и артиллерии. Осада Константинополя – одна из первых осад, в которой широко использовалась артиллерия. Магомет завербовал венгерского ренегата по имени Урбан, который, как говорят, «отлил для турок чудовищную пушку, ставшую предметом их восхищения и ужаса.» Но однажды, во время осады, пушка взорвалась и убила своего изобретателя.

В этой книге мы не будем слишком углубляться в детали осады. Она неоднократно освещена многими авторами и не требует другой версии. Я рекомендую, среди прочего, 22-страничный отчет бригадира Фуллера об этом в его легкодоступных «Решающих битвах Западного мира¹¹⁵», как за удачный стиль, так и за точность изложения. Осада Константинополя представляет для нас особый интерес в рамках джихада, то есть в контексте священной войны мусульман. К середине 1400-х годов в мусульманских странах притязания на ведение религиозной войны, когда кто-то отправлялся в кампанию изнасилований и грабежей, поддерживались только традицией использования благочестивого названия. Джихад приобрел свою двусмысленность очень рано, а по сути, с самого начала, являлся огромным надувательством. Любовь к Богу, конечно, не принадлежала к достоинствам Магомета II, хотя в молодости он был достаточно набожен и педантичен. После разговора с христианином он, пожалуй, омыл бы руки и лицо, но это, вряд ли, подразумевает любовь к Богу, а скорее, чувство собственного превосходства и чрезмерную заботу о гигиене. Более того, Гиббон рассказывает нам о Магомете II, что «в более свободные часы он осмелился (как говорят) заклеймить пророка Мекки как грабителя и самозванца.» Вдобавок он был извращенцем, и родители его пажей, возможно, очень беспокоились о нравственности своих детей при его дворце. Он также был чудовищем-садистом, известным окружающим как «Пьющий Кровь». Магомет II не может претендовать на святость, и священная война как причина нападения на Константинополь нами не принимается. Нападение на Стамбул, если бы его совершили христиане, расценилась бы как откровенная завоевательная война. Таким же было и нападение мусульман на Константинополь.

Мусульманское нападение началось через семь недель, 6 апреля, с тяжелой бомбардировки стены Феодосия, обращенной к суше, и заграждения, которое лежало поперек Золотого Рога, в месте, где он впадает в Босфор, препятствуя вражеским кораблям войти в Рог. Прежде чем напасть на Константинополь, Магомет захватил несколько небольших военных постов снаружи и приказал заколоть их гарнизоны. Теперь за пределами города, день за днем, турецкие пушки били по стенам. Они соорудили высокие передвижные башни, куда взбирались нападавшие, чтобы быть отбитыми отчаянными защитниками, булавами, боевыми топорами, мечами, пиками и кипящим маслом. Император неустанно обходил каждый пост, поощряя солдат, большинство которых были гражданскими лицами, обороняющими свои дома и семьи. Для защиты постов не хватало людей; иногда только три или четыре человека охраняли жизненно важное место. Под стенами толпились мусульмане и издевались. Иногда они нападали, крича «Аллах акбар!» и «мы разграбим город.» Более 100 тысяч янычар и солдат всех мастей приняли участие в непрерывном штурме города. Большинство атак шло против стены Феодосия, примерно на её середине, где сильно забаррикадированные ворота Святого Романа прочно удерживались как наиболее уязвимое место обороны. Когда турки устали, новые подкрепления хлынули с азиатской стороны через Дарданеллы и из европейских владений султана на севере.

Магомет был повсюду, наблюдая за небом в поисках изменений погоды и морем на случай, если ожидаемое подкрепление прибудет с Запада. В конце марта, по некоторым данным, в середине апреля, на западе показались четыре паруса. Магомет первым заметил их и немедленно послал 145 своих галер под командованием адмирала Балтоглу, чтобы захватить их и доставить экипажи для допроса и, возможно, для посадки на кол. Но остановить четыре корабля пришельцев, коими оказались три генуэзские галеры и имперский зерновой корабль не удалось. С крыш Константинополя тысячи греков смотрели, как итальянские суда бесстрашно пробирались к городу, попав на некоторое время в штиль, в то время как османы пытались с помощью абордажных крюков и веревок взобраться на них, но были отбиты генуэзскими моряками. На азиатской стороне Босфора Магомет тоже наблюдал, подпрыгивая от возбуждения и выкрикивая указания Балтоглу через залив. Галеасы, высоко возвышавшиеся над водой, под командованием трех дюжих капитанов, Маурисио Каттанео, Доменико Наваррского и Баптисто де Фелисиано, не сбились с курса. Они прорвались сквозь низко сидящие галеры, разбивая их весла, врезались в османские суда, которые приближались слишком близко, и, проходя мимо, обстреляли турецкие команды камнями, греческим огнем из поворотных пушек, пока не достигли безопасности во внутренней гавани. Обезумев от ярости, Магомет приказал посадить своего адмирала на кол, но турецкие генералы умолили его не делать этого.

Вместо этого Магомет избил его большой палкой. Пока четверо рабов держали Балтоглу, взбешенный и разъяренный султан лично бил своего адмирала, пока тот не потерял сознание.

В греческом лагере все еще теплилась надежда, что Запад придёт на помощь. Надежда заставляла их сражаться. Магомет, не имея возможности зайти в Золотой Рог по морю и угрожать Константинополю и его флоту, приказал перетащить свои семьдесят кораблей по суше из Босфора в Золотой Рог. Теперь он мог атаковать город с новой, пока еще неиспользуемой стороны.

Советники императора Константина умоляли его тайно покинуть город и жить, чтобы сражаться.

«Никогда, никогда я не покину тебя,» – сказал он, заплакав. В начале мая 50 тысяч турок атаковали ворота Святого Романа. Под предводительством Джустиниани греки отбили их.

«Чего бы я только не отдал, чтобы привлечь этого человека на свою службу,» – вздохнул султан, наблюдая, как янычар отбрасывают назад.

Чуть позже турки попытались сделать подкоп под стенами. Во главе с Иоганном Грантом греки контратаковали и бились с захватчиками ножами и копьями в туннеле. Но конец приближался.

Если в этой безжалостной битве за старую византийскую столицу и есть что-то святое, так это христианские защитники. Какими бы ни были их предыдущие ошибки, они очень хорошо осознавали свою роль перед Богом и историей. Возможно, есть очень мало событий, которые задевают на так, как последняя литургия в Святой Софии. В переполненной церкви, в тусклом свете, и пламени свечей, трепещущих на сквозняке; мужчины, женщины и дети, целые семьи, толпились вместе, молились, рыдали, обнимали друг друга и пели псалмы, умоляя о пощаде. «Венцы ждут вас на небесах, и на земле ваши имена будут с честью поминаться до конца времен», воскликнул император, обращаясь к окружающим. После этого, рассказывает бывший там летописец Францес, все воскликнули: «Давайте умрем за нашу веру и наше отечество, за церковь Божью и за тебя, нашего императора.»

Именно жители Константинополя были героями и святыми, а не их завоевателями, размахивающими своими ятаганами и яростно беснующиеся снаружи.

«Здание в последний раз было переполнено христианскими верующими.... Империя умирала, и служба по ее отходящей душе совершалась в самой прекрасной церкви и перед последним храбрым императором.»

Император, патриарх, все воины Константина, которых, возможно, пощадят, и тысячи обычных граждан, которые знали, что на следующий день им придется столкнуться с изнасилованием, содомией, рабством или смертью, или со всем вместе участвовали в том, что назвали как «литургия смерти».» Конец начался на рассвете 29 октября, после вчерашней литургии в Святой Софии.

Били турецкие барабаны, звучали трубы. Волна за волной шли турецкие войска, неуправляемые базибазуки впереди, крепкие анатолийцы следом, дисциплинированные янычары находились в строю последними, для решающего штурма. Поднося лестницы, карабкаясь по трупам, турки не обращали внимания на свои потери и снова и снова бросались в атаку. Те, кто достиг верха стены, сражались врукопашную с греками, вооруженными мечами, пиками, булавами и топорами. Сколько бы не погибло турок, их прибывало все больше и больше. Джустиниани упал, тяжело раненный, испытывая сильную боль, и его перетащили на корабль, стоявший на якоре в Золотом Роге, чтобы там умереть. С его исчезновением сопротивление ослабло, но греки продолжали сражаться.

Однако теперь их было слишком мало против этой жестокой толпы кровожадных людей, которая роилась вокруг них. Как рассказывает Кризи, «среди слез и молитв всех, кто видел его, последний из Цезарей вышел, чтобы умереть.» С испанским рыцарем доном Франческо Толедским и его родственником Феофилом Палеологом по сторонам, Константин XI бросился в рукопашную схватку. Два турка зарубили его своими саблями, и он упал замертво среди груды трупов, лежавших вокруг. Последний из Цезарей знал, как умереть.

Это была огромная трагедия. Только Шекспир смог бы описать достойно.

Несколько тысяч выживших укрылись в соборе: знатные и слуги, простые горожане, их жены и дети, священники и монахини. Они заперли огромные двери, молились и ждали.

Магомет дал войскам три дня на грабёж города. Конечно, они изнасиловали монахинь, ставших первыми жертвами, и убили их. По меньшей мере четыре тысячи были убиты, прежде чем Магомет остановил бойню. Он приказал муэдзину взойти на кафедру Святой Софии и посвятить здание Аллаху. С тех пор храм стал мечетью. Они захватили 50 тысяч жителей, более половины населения, и продали в рабство. Нескольких месяцев после этого рабы были самым дешевым товаром на рынках Турции.

Магомет приказал, чтобы ему принесли тело убитого императора. Несколько турецких солдат нашли его среди трупов и опознали Константина по золотым орлам, вышитым на сапогах. Султан приказал отрубить ему голову и поместить между ног лошади под конной бронзовой статуей императора Юстиниана. Затем Магомет приказал привести к нему уцелевшего великого князя Нотараса, и узнал у него имена и адреса всех знатных дворян, чиновников и граждан. А затем приказал их арестовать и обезглавить. Он выкупал у владельцев-захватчиков, порабощенных ими высокопоставленных лиц, ради садистского удовольствия обезглавить их перед собой.

Затем он выстроил их головы в ряд, пересчитал, задумался и в какой-то момент прочитал стих персидского поэта Фирдоуси:

«Паучий занавес висит перед воротами дворца Цезаря, а сова стоит на страже на сторожевой башне Афрасиаба.¹¹⁶»

Если стихотворение неясно, мы должны помнить, что завоеватель Константинополя относился к псевдо-интеллектуалам, которые процветают в безвестности, а также был литературным дилетантом. Возможно, он представлял себя мудрым, как сова. Он, конечно, пытался им быть.

На последовавшем банкете, где, как говорят, «он выпил много вина» (Магомет любил выпить, несмотря на предписания корана против алкоголя) и потребовал четырнадцатилетнего сына великого князя Нотараса в свою комнату. Теперь, в присутствии этого содомита и всемогущего безжалостного правителя, настал момент истины для великого герцога Нотараса, которому раньше всегда удавалось избегать подобных столкновений. Он достойно и смело ответил султану, что его сын недоступен для него и никогда не будет доступен. Магомет II, завоеватель Константинополя, немедленно приказал обезглавить всю семью Нотараса. Осужденный дворянин приказал членам своей семьи умереть как добрым христианам и наблюдал, как его жену и детей казнят одного за другим. По-видимому, достаточно возбужденный, Магомет II, главный герой священной войны, завоеватель Константинополя, нашел другого приемлемого мальчика для своего ложа.

Но политика – это искусство возможного, и Магомет II был прежде всего проницательным политиком. Джихаду, великому для того, чтобы привести своих янычар и спахов в боевую ярость, следовало отойти на второй план после необходимости примирения и восстановления, когда насилие и кровопролитие закончились. Очевидный факт заключается в том, что в Константинополе имелось много выживших христиан, не желавших принимать ислам, и, джихад или не джихад, их следовало включать в будущие расчеты султана. Константинополь, или же Стамбул, в недалёком будущем, теперь нуждался в стабильности. Меч ислама исполнил свое политическое и военное назначение.

Теперь его следует вложить в ножны и заменить ласками ислама.

Через пару дней после падения города, когда безумие закончилось, Магомет призвал все христианское духовенство выйти из укрытия под обещанием личной безопасности и избрать нового Патриарха. Робко появились православные священники, и избрали Патриархом некого Георгия Схолария, которого назвали Геннадием. После избрания Геннадий был с большим почетом принят султаном, который утвердил его в должности, вручил посох из чистого золота, усыпанный драгоценными камнями, проводил до лошади и отправил под защитой своих высших лиц в церковь Апостолов, ставшую главным собором, вместо Храма Святой Софии.

Мусульманский султан и халиф, признанный защитник святых земель ислама, преемник посланника Аллаха, вождь правоверных, теперь также стал защитником христианской церкви, с которой ислам находился в состоянии постоянной войны. Однако должность патриарха никогда не стала синекурой, как это бывало при христианских императорах. За более чем девятнадцать веков существования патриархии, с 36 по 1884 год, только 137 патриархов оставались на своем посту до конца. 141 свергнуты и изгнаны, 41 ушли в отставку, пятеро убиты: двоих из них отравили, одному отрубили голову, одного утопили, а одного задушили (предположительно тетивой лука), а одного ослепили. Изгнание стало обычной участью, «как только конкурент предлагал Великому визирю дорогой подарок или обещал платить более высокую ежегодную дань, чем предшественник», – писал летописец в 1784 году. Христианство, будь то община, подлежащая защите в Османской империи, или христианское государство за пределами султаната, всегда было дойной коровой. Мусульманская защита христианских подданных Османской Империи была столь же двусмысленной, как и святость мусульманской священной войны. К счастью для султана, его верные исламские подданные никогда не задавали никаких вопросов. Возможно, некоторые и задавались вопросом, а не был ли джихад просто смелым и рискованным грабежом, но большинство благоразумно молчало, восхваляя Аллаха и пересчитывая добычу, когда она появлялась.

После взятия Константинополя Рим стал следующей целью мусульман. Папа и престол Святого Петра, где к тому времени сменилось более двухсот пап, оказались главным бастионом против постепенного подчинения всего мира правлению Аллаха и его пророка Мухаммеда. Рим необходимо взять! После Константинополя Ватикан показался туркам вполне досягаемым. Султан Магомет II представлял себе, как его янычары ставят своих лошадей у главного алтаря в соборе Святого Петра. Это станет окончательной победа джихада, торжествовал Мухаммед, весь христианский мир превратится в Дар-аль-ислам – землю Ислама и больше не будет земли войны; коран станут читать в мечетях империи, над которой, тогда это выражение еще не вошло в моду, солнце никогда не заходит. Собор Святого Петра, Кентербери, Шартр, Собор Парижской Богоматери, Кельн и все великие соборы, такие как собор Святой Софии, обратятся в мечети, и призыв муэдзина зазвучит над ними. Вскоре весь мир поклонится Мекке. После падения Константинополя, казалось, не осталось государства, достаточно могущественного, чтобы остановить продвижение ислама по Европе. Но сначала султану Магомету следовало уничтожить врагов ислама прямо возле своего дома на Балканах. К несчастью для него и к счастью для христианской Европы, именно там, на Балканах, его план завоевания Европы рухнул. Именно в юго-восточной Европе он встретил и свое Ватерлоо, и своего Веллингтона¹¹⁷. Белград стал Ватерлоо, Хуньяди – Веллингтоном. Падение Константинополя положило начало гигантской игре в кегли на Балканах, когда османский блицкриг пронесся по региону. Джихад, как сообщает исторический атлас, «покорил двенадцать стран и двести городов» в следующие несколько лет. Пелопоннес в Греции, последний остаток греческой империи, пал первым. Константинополь, его столица, теперь переименованная в Стамбул, находилась в руках турок, и ему не было смысла сопротивляться. Следующими двумя государствами, попавшими в турецкую сеть после краткого стремления к свободе, стали Сербия и Босния. Стефан, король Боснии, и его сыновья сдались Магомету II на условиях сохранения жизни. Но Магомет нашел христианского короля Боснии и его отпрысков через чур утомительными, и пожелав избавиться от них, посоветовался с высшим духовным авторитетом империи, великим муфтием, убедившим его, что соглашения с неверными недействительны. «Убейте его» – таков был совет муфтия, и он вызвался сам провести казнь. Боснийского монарха вызвали к султану, и когда он отдал свой меч великому муфтию, тот сразу же отрубил ему голову. «Это хорошее, убивать неверных,» – заметил он. Набожный муфтий так же расправился с сыновьями короля для чего специально съездил в Боснию.

Возможно, исходя из того, что ислам – слишком силен, многие боснийцы, большинство из которых принадлежали к христианской секте Богомила, стали последователями пророка. Они все еще существуют сегодня. Их сербские православные соседи никогда не простили ни их, ни их потомков. Сегодня мы видим последствия в Боснии. Но некоторые города и страны не сдавались исламу многие годы. Албания, где Скандербег все еще держался, была одной из них. Албанский лидер даже заставил султана подписать договор, признающий Скандербега владыкой Албании и Эпира. Скандербег сражался до самой своей смерти в 1468 году. Венгрия, возглавляемая Яношем Хуньяди, также выступала против имперских замыслов султана. Хуньяди нашел верного союзника в лице испанского францисканского монаха Хуана де Капистрано, прибывшего в Венгрию, чтобы проповедовать Крестовый поход против мусульман.

Джихад получил достойного соперника. Красноречие и блестящая риторика Капистрано, сила его веры, воинственный дух и харизма привлекли десятки тысяч добровольцев, часто бедных крестьян, под высоко поднятые знамена Хуньяди. Святой Иоанн Капистрано, ибо позже его канонизировали, присоединился к своему собственному крестовому походу, и когда турки отправились на Белград, тогда часть венгерского дворянства, Капистрано, Хуньяди и крестоносцы, поспешили к Белграду так быстро, как могли, и достигли его намного раньше турок. Османскую армию возглавлял лично Магомет II. Турецкие пушки, которые три года назад разбили Феодосийскую стену Константинополя, на этот раз разбили стены Белграда. Турки предприняли генеральную атаку на город 21 июля 1456 года. Янычары пробились в нижнюю часть города. Капистрано, высоко подняв распятие, распевая псалмы, восхвалял Господа и обещал небеса любому, кто падёт, защищая веру, а затем возглавил контратаку тысячи крестоносцев, призывая Иисуса Христа на помощь. Турки в панике бежали, моля Аллаха о помощи. Магомет, яростно нанося удары мечом по своим убегающим солдатам, получил рану в бедро и был вынесен с поля боя. Лежа на носилках, он оскорблял и угрожал своему генералу Хасану, командиру янычар, убитому чуть позже в бою. Хасан стал одной из многих турецких жертв; говорят, что в тот день погибло 25 тысяч человек. Потери мусульман происходили двумя волнами: сначала при попытке взять Белград, а затем, при бегстве после неудачного штурма. Хуньяди достались турецкие пушки, все триста орудий, и все запасы, которые турки привезли из оккупированной Сербии. Он также захватил сотни верблюдов и повозки для перевозки оружия и боеприпасов. Это была великолепная победа Яноша Хуньяди. А также и его последняя битва, прекрасно завершающая его жизнь, ибо сражаясь за Венгрию, Хуньяди, национальный герой, солдат, крестоносец, а иногда и жестокий убийца, умер три недели спустя от чумы. Он остается одним из знаменитейших деятелей Венгрии, и заслужил, чтобы быть среди величайших имен европейской истории.

Поражение Магомета II в Белграде не отбило у султана желания продолжить джихад. Но после его победы в Константинополе и поражения под Белградом все его последующие походы были весьма посредственными и сводились в основном к морским сражениям, которые он вел против венецианцев в Албании и на Далматинском побережье в 1463 году. Эта война, беспорядочная и бестолковая, шедшая более пятнадцати лет, стала первой из многих, когда Венецианская республика столкнулась с Османской империей.

Когда султану перевалило за пятьдесят, а он все еще был бодр и здоров, то завоеватель Константинополя решил, что пришло время присоединить Рим. Только захват бывшей столицы Римской империи, а ныне столицы христианского мира, мог добавить ему славы завоевателя мира и защитника ислама. Кампанию спланировали провести по морю, через юг, Средиземное море и Италию. Более длинный сухопутный маршрут через Балканы и Восточную Европу выглядел слишком опасным. Местность была труднопроходимой, и, хотя Янош Хуньяди умер, но его сын Матиас Корвин, король Венгрии, выглядел весьма угрожающе. Магомет начал две кампании в Средиземном море, одну против острова Родос и прибрежных городов Анатолии, удерживаемых рыцарями ордена Святого Иоанна и постоянно угрожающих османской торговле и судоходству, а другую – в южной Италии. В первой кампании, в апреле 1480 года, турки разрушили стены крепости и почти захватили остров, но тут янычары взбунтовались. Их генерал только что издал приказ, запрещающий грабежи войсками, эту признанную форму награды в средние века, в случае если город отказывался сдаться и брался штурмом. Войска имели право на четыре пятых добычи, а одна часть предназначалась султану, но на этот раз Магомет захотел все. Лишенные заветной добычи, янычары отказались наступать. Они очень вежливо сообщили султану о своём решении, но, грубо говоря, их аргумент был крайне простым. Они обожали сражаться за Аллаха и пророка, и за султана, конечно, тоже; но джихад должен дать и им свою награду: деньги, имущество, женщин и рабов, тем, кто рискует жизнью за веру. Нет грабежа – нет и нападения. Итак, воины Аллаха отплыли обратно в Стамбул, и Родос остался за христианами еще на несколько десятилетий. Вторая из средиземноморских кампаний Магомета, в августе того же года, проходила ближе к самому Риму. Турки высадились в Отранто, на пятке Италии, которую тогда считали ключом ко всему полуострову. Они распилили архиепископа пополам, убили половину населения, а кого не убили, отправили к себе домой, чтобы продать как рабов. Неудача на Родосе и ненадежность, проявленная янычарами, вынудили султана свернуть свои римские планы. Вместо этого он решил отправиться в Малую Азию, но не успел уйти слишком далеко, так как 3 мая 1481 года внезапно умер от сердечного приступа в походе среди своих солдат. Янычары вернулись в Стамбул с телом султана и двумя его сыновьями, принцем Баязидом, тридцати пяти лет, и его младшим братом, принцем Джемом, двадцати двух лет. Каждый пытался захватить трон для себя. Тем временем папа призвал к крестовому походу против турок в южной Италии. Архиепископ Генуи кардинал Паоло Фрегозо, бывший моряк, солдат и дож, полный решимости отомстить за своего собрата-архиепископа, которого так жестоко замучили и убили, принял командование папскими войсками, отплыв на войну с турками, и 10 сентября 1481 года отбил Отранто.