Библиографические заметки: [Отзывы о брошюрах И. Саккелиона, изданных на греческом языке: «Точная история, каким образом крещен был русский народ», и «Неизданные богословские сочинения Никифора Феотоки"]

Λιήγησις ἀκριβὴς ὅπως ἀβαπτίσθη τὀ των Ῥσσῶν ἔθνος,ἐκ πατμιακοῦ χειρογράφου ἐκδιδομώνη ὑπὀ Ι. Ζακκελίωνος, ἐπιμελτοῦ τῶν χειροηράφων τῆς ἐθνικῆς βιβλιοθήκης. Αθην. 1891.

Τοῦ μακαρίου Νικηφόρου τοῦ Θεοτόκη πονήματα ἱερἀ ἀνέκδοτα, ἐκ χειρογράφου τεύχους τἠς τ῾θvικῆς βιβλιοθήκης ἐκδίδοντος Ι. Ζακκελίωνος, τοῦ καὶ ἐπιμελητοῦ τῶν ἐν αὐτῇ χειρογράφων. Αθην. 1890.

Неутомимый исследователь памятников древней письменности своего народа, маститый греческий ученый Иоанн Саккелион, состоящий ныне на скромной, но симпатичной сему труженику и подходящей его преклонному возрасту, должности хранителя рукописного отдела при национальной библиотеке афинского университета, продолжает с замечательной энергией дарить и довольно часто историческую науку своими ценными изданиями. Правда, его издания всегда по объему невелики, так как первоначально помещаются в каком-нибудь из многочисленных ученых периодических изданий Афин, но они всегда обогащают историческую науку чем-нибудь новым, или же восполняют в ней существующие недочеты. Знаток патмосских рукописей, описание которых ожидалось учеными с живейшим интересом и ныне уже вышло в свет¹, и замечательный библиограф г. Саккелион снабжает свои издания обширными и, по новости материала, весьма ценными примечаниями, благодаря чему его издания в глазах занимающихся греческими и византийскими древностями приобретают особенную ценность и значение. В настоящих библиографических замечаниях мы намерены остановить внимание русских читателей на двух его последних изданиях, полное заглавие которых мы выписали выше. Обе эти брошюры для нас русских не лишены и особенного значения, так как имеют непосредственное отношение к истории нашего отечества.

I. Первая небольшая брошюра в 24 долю листа, в 23 страницы, с ценой в 50 лепт, т.е. около 16 коп. на наши деньги, касается интереснейшего вопроса нашей отечественной истории, а именно вопроса о крещении русских при св. Владимире. Несмотря на укоренившиеся предание в греческой церкви о том, что Русь была просвещена светом евангельского учения церковью константинопольскою, усвоившею себе с давних пор титул «матери», по отношению к церкви русской, именуемой ею официально всегда своею «духовной дщерью», византийская церковь, однако, никогда не могла выставить достаточно веских данных на те свои права, какие она предъявляла по отношению к русской церкви. Великое событие, как крещение бесчисленного русского народа, в душе византийских летописцев-анналистов не оставило никакого впечатления, и, как это ни странно, однако, факт, они об этом важном событии не сохранили даже сухих летописных замечаний. Факт во всяком случае весьма любопытный и наводящий на серьезные размышления...

Впервые сделалась известна на греческом языке повесть о крещении русского народа при св. Владимире лишь с первой половины прошлого столетия. Знаменитому бенедиктинскому ученому монаху Анзельму Бандурию, весьма усердно занимавшемуся изучением византийских древностей и на этом поприще составившему себе громкую известность, посчастливилось открыть эту повесть в одной колбертинской рукописи парижской библиотеки (№ 4432), нового, впрочем, письма, т.е. по всей вероятности XVII в. Эта повесть, как теперь обнаруживается, не имевшая в начале около четверти всего рассказа, была им напечатана в его капитальном труде, вышедшем в свет в Венеции в 1721 году под заглавием «Imperium Orientale sive Antiquitates Constantinopolitanae», во втором томе на стр. 62 – 65, а именно в его примечаниях на книгу Константина Порфирородного «De administratione imperii». Отсюда она была перепечатана в известное Боннское издание византийских историков, вышедшие в свет в 1837 под названием: «Corpus Scriptorum historiae Byzantinae» vol. 111, pag. 357, в тех же примечаниях Бандурия на ту же книгу Константина Порфирородного. По вышеупомянутому изданию Бандурия повесть о крещении русского народа при св. Владимире известна и нашим историкам русской гражданской и церковной истории напр., Шлецеру, Карамзину, епископу Филарету, митрополиту Макарию, профессору Е. Голубинскому и др., из коих некоторые (напр., Карамзин, Истор. российск. госуд. изд. 2, СПБ. 1818 г., т. I, стр.212 и прим. 447 стр. 170) придавали ей важное историческое значение. Но наши историки церкви еп. Филарет (Истор. русск. церкв. стр. 15, прим. 39) и проф. Голубинский (Истор. русск. церкв. т. I, полов. I, стр. 116, прим. 1), из коих последний напечатал и русский перевод этой повести (Ibid. стр. 216), не признали за нею никакой научной ценности и назвали сочинительством позднейшего грека. Несмотря на это невысокое мнение наших церковных историков о научном интересе рассматриваемой повести, тем не менее оставалось у них сожаление о том, что это повесть известна в печати без начала. Устранить это сожаление и восполнить недостающее в данной повести и составляет главную задачу небольшой брошюры г. Саккелиона со столь заманчивым ее заглавием: «Точная повесть о том, каким образом крестился русский народ». Издатель открыл эту повесть в одной рукописи XV в. Патмосской библиотеки. Недостающее у Бандурия начало повести по изданию г. Саккелиона читается в переводе так:

«По божественной преблагаго и истиннаго Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа блаженной доброте, всегда и повсюду во всем благодетельствующей нам ради своей благости и все желания наши исполняющей, должно и нам настоящим образом разследовать как малое, так и великое благодеяние, не молчать о нем, но обнародовать и проповедывать громче, чтобы божественная благостыня и неизреченное благоутробие Божие более были предметом удивления и возвеличения. Это благоутробие (Божие) не желает смерти грешников, но обращение всегда принимает (Иезек. 18:23). Итак, достойно и нам объяснить и вкратце (μερικῶς) рассказать, каким образом безчисленный народ русский узнал истинное благочестие и получил божественную купель и крещение.

Во времена неудобоисчислимыя управляли названным народом многие великие начальники, имена которых нет надобности перечислять нам, так как безчисленное множество имен их. Потом, по прошествии многих лет, сделался начальником некто из них по имени Владимир, который весьма значительно превосходил своих славных предшественников благоразумием и разсудительностию. Сей то (муж) про себя часто весьма удивлялся и недоумевал, видя безчисленный и столь великий сей народ, склоняющейся то в ту, то в другую сторону и расположенный за образ мысли и богопочтение к уважению то того, то другого народа, так как одни хвалили и чтили богопочтение евреев, как величайшее и древнее, другие ублажали вероучение персов и изложенное в нем, третьи вероучение сирийцев, а четвертые – мусульман (τῶν Ἀγαρηνῶν). И было у всех их великое смятение и распря относительно богопочтения и веры их.

Видя и слыша таковой раскол и великое разнообразное смятение того безчисленного народа, сообразительный и многоумный начальник, получивший правление над ними, поражался, недоумевал и не знал, что произойдет от сего. В один из дней, улучивши удобное время, он приглашает к себе мужей, отличающихся благоразумием и опытом, и осведомляется у них: каким образом народ склоняется к весьма многим вероучениям и стольким воззрениям и из них ищет узнать хорошо лучшее, чтобы избрать его? Как только выслушали это, то некоторые из них в ответе начальнику их, великому князю (μέγαν ῥήγαν), сказали: «Мы, светлейший и славный начальник и правитель наш, относительно того, кто из всех нас правильно мыслит и лучше прочих почитает (богов), хорошо сказать не умеем, но только то (знаем), что во всей вселенной два места лучше пред всеми остальными: одно называется Римом, другое – Константинополем, посему думаем, что в этих только местах есть истинное и правильное богопочтение».

Выслушавши это, великий тот начальник, весьма проницательный, снова спросил: «каким образом мы можем это узнать точнее и получить сведения, скажите вы?» Они ответили ему: «Если желаешь узнать достоверные и истинные сведения, избери четырех лучших мужей, которые пред прочими отличаются опытом и благоразумием, и пошли их к папе Рима. Они там все хорошо осмотрят и, обсудивши и изследовавши обстоятельно, снова к нам пусть возвратятся, а от них и мы, выслушавши, узнаем верную и чистую истину, и тогда что прикажешь, то будет сделано».

Эти (благоразумные) мужи правителю их сказали такие слова, а он этот совет и это слово быстро исполнил. Избравши из них четырех мужей, умеющих различать доброе от худшего, посылает в старейший Рим, чтобы они разведали и осмотрели все там и разузнали хорошо все, что касается богопочтения их. Они, так сказать, на крыльях достигают Рима"… (Отсюда начинается текст Бандурия, а посему мы лишь коротко изложим для незнакомых с этой повестью ее содержание). В Риме послы осматривают храмы, знакомятся и вступают в беседы не только с архиереями, но даже и самим папою. О всем виденном и слышанном послы доносят князю и прибавляют: «если хочешь принять их веру, то дай знать им и ты хорошо будешь посвящен в их учение». Советники убеждают князя тех же послов отправить с тою же целью в Константинополь, где сам царь Василий Македонянин встречает их радушно и оказывает им всевозможное покровительство. Послы осматривают достопримечательности города и присутствуют за богослужением, за которым сначала «оные языческие мужи с открытыми глазами и небоязненно смотрели и все совершаемое замечали», но после великого выхода удостоились видения ангелов и признали его «превыше естества человеческаго». Когда вернулись домой, послы подробно рассказали свои новые впечатления великому князю, заключая свой рассказ такими словами: «великое нечто и славное мы видели в Риме, все же виденное в Константинополе поражает ум человеческий». Немедленно великий князь обратился с просьбою к византийскому императору выслать архиерея, чтобы он «научил и крестил» русский народ. Император с удовольствием исполнил просьбу великого князя, отправил архиерея и двух мужей Кирилла и Афанасия, которые не только научили благочестию «совершенно варварский и невежественный» русский народ и крестили его, но научили их «тридцати пяти письменам», так как «находили невозможным научить их 24 письменам эллинским«(!). Повесть оканчивается рассказом о том, что новоприбывший архиерей из Константинополя должен был совершить чудо в удостоверение истинности своего вероучения, т.е. бросить в горящую печь Евангелие, которое, к изумлению толпы, осталось невредимым среди страшного огня.

Ученый издатель «достоверной повести» о крещении Руси сделал попытку определить время составления данной повести. Основываясь на том, что в повести встречаются выражения: как носится молва (ὡς ὁ λόγος κρατεῖ ).., точно сказать не умею (ἀκριβῶς λέγειν οὐκ ἔχω) и т.п., издатель полагает, что составитель повести не был современник описываемого собития, а жил несколько времени спустя после него. Однако же, г. Саккелион находит возможным приурочить время составления повести не позже начала XI века, так как рассказанное в этой повести чудо о полной сохранности св. Евангелия среди печного пламени, совершенное проповедниками для вразумления русских язычников, было известно византийским писателям XII в. О нем, напр., по словам г. Саккелиона, говорит Михаил Глика в своей хронике. Вообще издатель, увлеченный нашим историком Карамзиным, история которого переведена на новогреческий язык, придает данной повести важное значение, что и выразил он в предисловии к ней и в посвящении своей крошечной брошюрки августейшему имени королевы Греции Ольги Константиновны, урожденной великой княжны русского Императорского дома.

II. Несколько раньше тот же ученый издатель выпустил в свет другую брошюру, которая заключает в себе несколько слов и писем графа Никифора Феотоки, бывшего архиепископа астраханского.

Личность графа Феотоки Никифора в одинаковой степени интересна, как его соотечественникам, так и нам русским, потому что его педагогическая и ученая деятельность главным образом принадлежит востоку (до 1779 г.), а административная и публицистическая – России (с 1779–1792 гг.). Не удивительно поэтому, что личность эта, для своего времени весьма замечательная, но не оцененная в литературе по достоинству, должна приковывать к себе внимание ученых Греции и России. Полная характеристика этого славного иерарха, ученого и великого оратора, еще не сделана, да и не своевременна, так как его многочисленные ученые труды, его проповеди и обширная корреспонденция еще не изданы в свет. На долю современных ученых выпадает, следовательно, скромная роль быть пока лишь издателями многочисленных трудов сего иерарха. Эту то скромную роль и взял на себя почтеннейший труженик И. Саккелион, издавший под выше приведенным заглавием несколько его трактатов и писем. Самое видное и первое место занимает в этой брошюре превосходный и обширный трактат архиепископа Никифора «о молитве святых когда, по учению богодухнавеннаго Писания и богоглаголивых апостол церковь апостольская Господа нашего Иисуса Христа стала считать святых ходатаями пред Богом», занимающий едва ли не половину всей брошюры (стр. 1–42). Непосредственно за ним следует не менее интересный и обширный трактат того же архиепископа в ответ на вопрос иеродиакона Кавсокаливита Неофита: «справедливы ли слова Писания: во всю землю изыде вещание их (Псалм. 18:4) и т.д. и в другом месте: За упование отложенное вам на небесех, еже прежде слышаете в словеси истины благовествования, сущаго в вас, якоже и во всем мире, и есть плодоносно и растимо (Колосс. 1:5–6), адресовавший его в особом письме от 25 августа 1773 года, которое издателем предпослано в брошюре самому ответу архиепископа. Никифор Феотоки дает из Лейпцига в том же году октября 30 дня своему ученику ответ утвердительный. Здесь знаменитый иерарх российской церкви обнаруживает не только глубокое знакомство с Словом Божиим, но громадную эрудицию по наукам естественно-географическим. В его ответе цитуются путешествие по Сибири нашего путешественника XVIII столетия Крашенинникова (изд. 1785 г.), немецкое путешествие по Камчатке Стеллера (изд. 1794), итальянское «путешествие по свету», (Giro del mondo), изданное Иоанном Франциском Carreri в Неаполе в 1699 году. В последнем сочинении, между прочим, автор описал Мексику и другие местности нового материка и доказывает ту мысль, что христианство было известно в Америке ранее 1492 года, т.е. того времени, когда знаменитый Колумб сделал открытие этого материка. Доказательство свое он основывает на теории, хорошо ныне известной, о связи материков старого и нового в том месте, где ныне находится Берингов пролив, который образовался по причине действий вулканических подземных сил, разорвавших эти два когда-то соединенные материки. Народы, просвещенные светом Христовой веры, двигаясь на север, при этом соединении материков, легко могли переходить с одного материка на другой и заносить туда учение Христово и зачатки цивилизации, которую застали в Америке европейцы. Сводя таким образом поставленный вопрос к другому – о единстве рода человеческого, происшедшего от Богосозданной четы Адама и Евы, Преосв. Никифор указывает на общность повсюду религиозных преданий, хотя и выражаемых далеко не в одинаковых внешних формах и т.д.

Кроме указанных двух больших трактатов преосв. Никифора, г. Саккелион помещает три письма его к некоему другу Елевферию Михайловичу Ларисскому. В первом письме (из Вены, Апрел. 16, 1774 г.) преосвященный Никифор объясняет значение слов Писания: «Всяк бо огнем осолится, и всяка жертва солию осолится (Марк. 9:49); во втором (из Братиславы от 8 сент. 1774 г.) – почему душа причастна телесной болезни и труду и почему Апостол Павел говорит: Аще и внешний наш человек тлеет, обаче внутренний обновляется по вся дни» (2Коринф. 4:16) и, наконец, в третьем (из Москвы от 14 сентября 1793 года) он утешает своего друга в его глубокой скорби по скончавшемся брате Николае. Чтобы иметь ясное представление о характере этой дружеской переписки высокопреосвященного астраханского Никифора, мы приведем здесь в переводе на русский язык его третье письмо, адресованное им упомянутому Елевферию уже в бытность его на покое в Москве в Даниловом монастыре. Письмо это сообщено г. Саккелиону образованнейшим Керкирским архиепископом Евстафием Вулисмою (имени которого посвящена издателем и самая брошюра), который в бытность свою архимандритом греческой Одесской церкви нашел его в рукописи, принадлежащей местному греческому училищу, и издал его в Херсон. Епарх. ведомост. за 1875 № 11, стр. 355 – 358. Вот это замечательное письмо:

«Наилюбезнейший мой, господин Елевферий, желаю тебе утешения, сходящаго с небеси!

Горе мне! Ты оплакиваешь брата, второго отца и покровителя, а я благочестиваго, честнаго и полезнаго людям друга. Но что мы плачем? Если мы оплакиваем его, то мы несправедливы, если же себя, то мы себялюбцы. Ибо он, поживши благочестно и боголюбезно, и хорошо напутствованный небесными средствами: покаянием, исповедью и общением Спасителя чрез божественную евхаристию, освободившись из этой юдоли плача и безчисленных, разнообразных и ужаснейших скорбей в ней, радуется ныне радостию неизглаголанною, в возлюбленных селениях Господа (Псалм. 83:1), обитая и сликовствуя праведникам и славословя трисвятою песнию непрестанно трисвятаго Избавителя своего. Плакать же о таком его благополучии и блаженстве – очевидная и несомненная несправедливость. А мы, скорбящие по причине лишения от него помощи, заступления и прочих услуг и утешения, оказываемся чрезмерно самолюбивыми, любя нас самих выше его. Образец скорби об умерших дал нам всеславный Павел, говоря: »не скорбите, яко же прочие не имущие упования« (1Фесалон. 4:13), почему печаль допустил, но чрезмерную скорбь о нем воспретил. Упованием же здесь называется упование вечной жизни, лишение которой у неверующих вызывает безутешную и безмерную скорбь, мы же бедные, богатящиеся ею, плачем благоутешно и в меру, ибо убеждены, что веруяй в мя (т.е. в Господа Иисуса), аще и умрет, оживет (Иоанн. 11:25) и что умирающий не умер, но прешел (точно: прейдет) от смерти в живот (глав. 5:24). Итак, возлюбленный мой Елевферий, ты и я, как люди, поскорбели, теперь же, как верующие и послушные апостольской заповеди, отрем капли слез и наш ум и нашу заботу обратим на иное. Ты посвяти свою заботу и попечительность о доме возлюбленнейшаго своего брата, будучи отцем его домашних, как он некогда был тебе, а я учрежу возлюбленному и милейшему блаженному другу моему Николаю помин и (принесу) недостойныя свои молитвы, прося, чтобы Всещедрый учинил душу его в селениях праведных, во светлостях святых и в ликостояниях ангелов. Аминь.

Я кончаю, потому что снова навернулась у меня слеза. В другое же время я напишу тебе эпитафию, о которой ты просил меня, как только у тебя и у меня утишится боль печали, овладевшая нами.

Будь здоров в том и другом человеке (т.е. душею и телом) , утешаемый и укрепляемый Господом Богом.

Из Москвы 1743 года, сентября 14 дня.

Милейшей мне честности твоей во Христе молитвенник Никифор, бывший (архиепископ) Астраханский»².

Едва ли и нужно прибавлять, что настоящей небольшой брошюрою г. Саккелиона благодарные сыны свободной Эллады далеко не сделали еще всего, чтобы достодолжным образом осветить личность знаменитого иерарха и выдающегося ученого и тем самым воздать справедливый долг ему, как «предтече умственнаго и политическаго пробуждения греков», за ту горячую любовь к своей несчастной родине, которая одушевляла его на всех поприщах его разнообразной деятельности, где бы он не находился в данную минуту своей не без терний прошедшей жизни. Рассмотренная нами брошюра не обнимает собою даже тех литературных и неизвестных еще в печати трудов сего великого архипастыря и его некоторой переписки с друзьями, которые перечислены Константином Сафою в его известном биографического и библиографического характера сочинении под заглавием: Νεοελληνικὴ φιλολογία Βιογράφιαι τῶν ἐν τοῖς γραμμασι διαλαμψάντων Ἑλλήνων. Ἐν Αθήναις, 1868 ἐτ., σελ 584, а между тем в рукописях, рассеянных по разным библиотекам и у частных лиц³, найдется еще немало произведений плодовитого и талантливого пера высокопреосвященного Никифора Феотоки.

Мы русские не должны довольствоваться тем, что нам станет известно об этом иерархе по изданиям греческих ученых, а в свою очередь, из благодарности к этой светлой личности великой екатерининской эпохи, обязаны самостоятельно потрудиться над изданием и изучением его некоторых литературных трудов, явившихся на русском языке и имевших значение только в нашем отечестве для нашей русской церкви. Греция не знает об этих трудах своего лучшего сына и едва ли может интересоваться ими. Мы разумеем проповеднические литературные труды архиепископа Никифора, которые главным образом создались на служении его в России в сане архиепископа сначала славянского, а потом астраханского. Правда, многие из его бесед и слов на воскресные евангельские и апостольские чтения были впоследствии высокопреосвященным Никифором пересмотрены, переделаны и вошли в его известный нам «Κυριακοδρὁμιον, ἤτοι ἑρμηνεία καὶ μετ αὐτὴν ὁμιλία εἰς τ῾ κατα κυριακἠν ἐν ταῖς ἁγίαις τῶν ὀρθοδόξων ἐκλησίαις ἀναγινωσκόμενον εὐαγγέλιον, ἐν Μόσκᾳ 1796. Τόμοι 2» и подобный же двухтомный «Κυριακοδρὁμιον» на апостольские чтения, изданный в Москве в 1800 году, но этими изданиями далеко не исчерпывался богатый материал его плодовитого ораторского таланта. Без всякого сомнения были и есть на самом деле такие слова и речи этого проповедника, которые никоим образом не могли войти в состав упомянутых, так сказать, безразличных сборников, предназначенных автором для назидательного чтения православного народа вообще без различия национальностей. В жизни архиепископа Никифора, исполненной постоянного труда, житейских невзгод и треволнений, было немало поводов к произнесению слов и речей, имеющих исключительно автобиографический, или исторический характер. Вступление на паству, прощание с нею, открытие учебных заведений (как напр., открытие славянской семинарии) и назначения его на учебно-воспитательные должности и т.п. все это не могло не волновать впечатлительную душу архипастыря, у которого его замечательный ораторский талант достигал в эти моменты душевных волнений наивысшего напряжения. Имея перед глазами образчики красноречия великого архипастыря астраханской церкви в эти замечательные моменты его жизни, мы нисколько не удивляемся, что современники сего архипастыря называли его «сладкоглаголивым писателем», из уст которого истекают «медоточные струи словес» (См. надгробные эпитафии, напечатанные в предисловии к Ответ. Преосв. Никифора Старообр. стр. 5–6), и что на его поучения и беседы всегда стекалась масса народа, ободрительно действовавшая на оратора. Для примера мы познакомим наших читателей с неизданным еще в свет словом архиепископа Никифора Феотоки «на отшествие из епархии» (т.е. астраханской), которое по нашему мнению, представляет замечательный образчик красноречия нашего архипастыря и его выдающихся чисто литературных достоинств. Можно вообразить, какое сильное впечатление вынесли астраханцы, расстававшиеся с любимым своим архипастырем, если и в чтении оно производит глубокое впечатление. Слово это заключает в себе немало и автобиографических черт проповедника.

После тринадцатилетнего своего архипастырского служения (рукоположение в архиепископа славянского состоялось 6 августа 1779 года) русской Церкви и пятилетнего управления (в Астрахань прибыл он 5 мая 1787 года, а указ об отставке издан 16 апреля 1792 года) в частности астраханской епархией, архиепископ Никифор, уже шестидесятилетний старец, молодая жизнь которого, как мы сказали, была полна тревог, лишений и усидчивых трудов, чувствовал себя слабым и неспособным далее оставаться на кафедре. Астраханская епархия, при своей обширности и разнохарактерности своего населения, ставила и предъявляла запросы к своему архипастырю чрезвычайно сложные и разнообразные, удовлетворить которым для старца-архиепископа было делом не легким. Высокопреосвященный Никифор решился просить увольнения на покой по слабости здоровья, каковая просьба его была уважена с назначением ему пенсии в 1000 рублей и с указанием ему места жительства в Москве в Даниловом монастыре, который отдан был ему в управление. Последнее служение архиепископа Никифора происходило в кафедральном успенском соборе 15 июня, при громадном стечении народа. В конце литургии он и произнес к оставляемой пастве свое следующее красноречивое «слово на отшествие из епархии»:

«Когда приспело время, в которое святый пророк Самуил, по причине своей старости, перестал управлять народом, то не прежде хотел он разлучиться с ним, пока не вопросил всех: прямо ли и праведно ли отправлял он свое звание, и пока все единодушно не воскликнули: никого ты не обидел; совершенное и святое было твое о нас попечение (1Царств. 12:1–5). Возлюбленные мои христиане, пришло ныне время, в которое и я, по причине уже не юных лет моих и слабости, уволен от попечения вечнаго вашего спасения; не хотел бы и я проститься с вами, разве по получении от вас того, что Самуил обрел от своего народа. Но позволительно ли мне просить от вас того, что просил он? Нет. Величайшая есть дерзость хотеть равнять себя со святым пророком Божиим. Чрез сие, может быть, подвергнул бы я себя опасности слышать справедливыя противу себя обличения.

Бог свидетель, что я хотел и старался, да будут священницы мои, яко светильники горящия, просвещая Божественным словом проповеди и святым добродетельным примером. Желал и просил я от Бога, да будут воины всегда сильные защитники отечества, народоправители – отцы народу, судии – исполнители правосудия и законов, купцы – обществу полезны, художники – прилежны и рачительны. Желал я, говорю, и старался да будут, все христиане мои согласны, друг друга любящии, заповедей Божиих хранители и всех добродетелей – примером, да тако благополучны будут на земли и блаженными на небесех. Но дух бодр, плоть же немощна (Матф. 26:41). Хотел я, старался, но слово проповеди моей было слабо, пример жизни моей мрачен.

Вы же, исповедуя: нет, в присутствии вашем, и после – в отсутствие ваше, пока буду жить, признавать не престану, вы, говорю, толикую любовь, благорасположение, почтение и послушание являли ко мне, мужу иностранну, немощну в языке вашем скудну, что я доброте вашей не могу довольно надивиться и хвалить⁴.

Из сего толикого благодушия вашего и от какого-либо моего попечения произшел ли какой-нибудь плод духовный, сего испытание не принадлежит до нынешнего времени, ибо ныне время вас благословить и последнее «простите» сказать.

Не прилично показалось говорить мне с вами так, как святой Самуил со своим народом, однако, позволительно мне, прощаясь с вами, употребить слова божественнаго апостола Павла, коими прощался он с Ефесеями: и ныне се аз есмь, яко к тому не узрите лица моего вы вси, в них же проидох проповедуя царствие Божие (Деян. 20:25).

Пресвитеры честные, мои сослужители, и весь причет церкви, благодатию Святаго Духа чрез мои или другие руци посвященные, народоначальники Богом поставленные, все православные христиане, в пастве астраханской обитающие, со всеми говорю, хотя и не все здесь присутствуют. Христиане мои, род избран, царское священие, язык свят, людие обновления, овцы мои возлюбленныя (1Петр. 2:9), чада во Христе любезнейшия, все простите! Прости, стадо мое, и ты, престол мой, и ты, знаменитая церковь астраханская, простите! Знаю я, что ни вы лица моего более не узрите, ни я вашего, ибо теперь должно разлучиться. Вы убо пощадите мои недостатки. Я ныне предаю вас, братие. Богови и слову благодати его, могущему наздати и дати вам наследие в освященных всех (Деян. 20:32).

Но разлучаться отцу с любезными своими чадами воистину есть тягостно и прискорбно. Что убо хощете? Хощете ли, может быть, да сотворим плачь велий? Хощете ли пасти на выю мою и, соединив слезы ваши с моими, облобызать меня, – как то сделали Ефесее с божественным Павлом, когда он, прощаясь с ними, разлучался?! Но почто сие? Для того ли, что друг друга увидим, если восхощем, но как и когда? – Послушайте.

Два суть крыла, коими летаем над мирскими лукавствами и возлетаем на небо. Сих крил просил царствующий пророк. Кто даст ми, говорил он, крыл, яко голубин, и полещу и почию (Псал. 54:7). Одно из сих крыл есть православная вера, а другое – истинная добродетель. Как птица, не имея другаго крыла, никак летать не может, так и человек, не имеющий православной веры или наг добродетели, никак не будет превыше и никак не может возлетать к небесному покою.

Мы, по благодати Божией, одно из сих крыл, то есть совершеннейшую святую спасительную веру имеем, если же (пропуск листа 351 лист 352) реводил проповеди, диктуемые ему обычно на латинском языке, на славяно-русский язык, расставлял ударения над словами и выслушивал ревностно-преданного своему долгу архипастыря при его домашних экзерцициях в правильности произношения чуждых ему слов (Астр. епарх. вед. 1878 г. № 51, стр. 787, прим.). Образчиком подобных проповедей может быть весьма хорошее неизданное слово высокопреосвященного Никифора в неделю Фомину, содержащееся в том же сборнике № 163 л. 50 – 54 нашего Церковно-Археологического Музея (Выдержку из второй части этого слова мы привели выше в подстрочном примечании к слову его «на отшествие из епархии»). Подобных проповедей великого архипастыря, чуждого нам по крови, но присного по вере, было произнесено в период его тринадцатилетнего служения на епископской кафедре весьма много, так как он, по принятому им обычаю, не оставлял без проповеди ни единого своего богослужения, но только все эти проповеди рассеяны по разным сборникам, составленным почитателями его ораторского таланта. Рукописный сборник № 163 нашего Музея, из коего мы познакомились с двумя любопытными словами нашего архипастыря, составлял до поступления в Музей собственность одного из астраханских иереев, любителя церковного красноречия. Таких сборников немало имеется у старых священников астраханской епархии и в церковных библиотеках. Бесспорно, в этих сборниках найдутся и другие произведения пера сего архипастыря. Благодарная память к этому архипастырю на нас русских людей возлагает обязанность оживить в памяти потомства светлую личность архиепископа Никифора Феотоки и изданием его многочисленных плодов церковного витийства засвидетельствовать о той высокой ревности, с которою он служил русской церкви на благо нашего народа.