О самоубийстве

Нет нужды говорить о важности и значении вопроса о самоубийстве. Самоубийство за последнее время во всех государствах Европы сделалось какой-то повальной болезнью¹. Люди стреляются, отравляются, вешаются, бросаются в воду, под железнодорожный поезд, со скалы, с кровли домов и проч., и проч. Кто и по каким поводам не лишает себя жизни? Редкий номер газеты не приносит нам известия о самоубийстве. Самоубийством оканчивают образованные и необразованные, богатые и бедные, мужчины и женщины, взрослые и дети. Стреляется интеллигентный представитель науки, сделавший неудачное применение своих знаний и не желавший перенести невыгодного о нем мнения общества; вешается литератор или художник, не встретивший себе сочувствия и желательной оценки своего таланта; отравляется ядом купец, потерпевший неудачи в своих торговых предприятиях и устыдившийся предстоящей ему бедности, лишает себя жизни молодая особа, вышедшая замуж за немилого, или не встретившая себе сочувствия в любимом человеке; гибнет добровольно девушка, попавшая в притон разврата и не вынесшая окружающего её бесстыдства; налагает на себя руки бедняк, обремененный нуждой и утомившийся тяжелым трудом при добывании себе насущного куска хлеба; самоубийством оканчивает жизнь (больно сказать!) школьник, получивший двойку и не переведенный в следующий класс и проч. и проч.² Явление весьма и весьма печальное, невольно вызывающее на раздумье! Кто может исчислить все зло, внесенное в жизнь самоубийцами? Кто может определить, сколько пролито слез, отравлено жизней самоубийствами? Вот многочисленное семейство, состоящее из малолетних детей, оставленное на произвол судьбы без крова, без куска хлеба своим отцом-самоубийцей! Вот бедные беспомощные дряхлые старики – отец и мать, лишившиеся своего возлюбленного сына, их гордости, красы, надежды и опоры старости! А вот оставшаяся несчастной на всю жизнь молодая и полная жизни супруга, всем существом преданная своему любимому мужу, покончившему счеты с жизнью потому только, что она ему надоела и показалась пустой и бесцельной!

Можно ли поэтому быть равнодушным к самоубийствам? Да, можно, в ком очерствело сердце, угасла всякая любовь к людям, и кто замкнулся в круг своих личных эгоистических интересов. Нет, долг каждого честного человека вообще, христианина в особенности, всячески противодействовать самоубийствам. Этого требует любовь к ближним и наше общее благо. Самоубийства лежат тяжелым бременем на всем обществе. С сознанием причиняемого самоубийствами зла мы и осмеливаемся высказать здесь свое посильное слово об этом прискорбном явлении наших дней³. Взяться за перо нас побудило в особенности то, что весьма многие не только не видят никакого преступления в самоубийстве, но даже с живым сочувствием относятся к нему. Наши печатные органы нередко самоубийц восхваляют, превозносят, называют героями, людьми благородными, честными, возвышенными, им возлагают венки, говорят похвальные речи, ставят в пример молодому поколению. Это выражение не единичных личностей, а так называемого общественного мнения. Лишает себя жизни чиновник, допустивший растрату казённого имущества и желавший якобы смыть пятно собственной оплошности, – общественное мнение называет это честной разделкой с самим собой. Умирает добровольно девушка, обманутая в своих надеждах на счастье с любимым человеком, – общественное мнение называет её честной героиней, сумевшей якобы отстоять собственное достоинство. Убивает жену, детей и самого себя бедняк, не вынесший материальных лишений – общественное мнение сваливает всю вину на тяжёлые и несправедливые условия жизни, оправдывая убийцу и самоубийцу. Авторитетное признание преступности самоубийства находится в гражданском и церковном законоположении. Но теперь во многих ученых юридических исследованиях карательные законы о самоубийцах почитаются жестокими, несправедливыми, устарелыми. К церкви обращаются, чтобы она «не отступая от начала христианского милосердия», не отказывала самоубийцам в христианском погребении. Современные правоведы требуют отмены наказания и за покушение на самоубийство. В пример указывают на уголовные законы западных государств, где самоубийство исключено из разряда преступлений. Такое отношение к самоубийцам, по нашему мнению, не может не влиять на увеличение самоубийств. Отчего же не получить ореол героя, честного благородного человека? Отчего же и не окончить свою жизнь возвышенно и не прославить себя? – может рассуждать иной. Особенно большое влияние на увеличение самоубийств, по нашему мнению, имеют беллетристические произведения, в которых самоубийцы представляются невинными страдальцами, какими-то мучениками за идею, изображаются людьми возвышенными, идеальными⁴. Но так ли нужно смотреть на самоубийства? Действительно ли самоубийство – дело возвышенное, честное и благородное? Вот вопрос, который будет служить предметом нашего рассуждения.

Но прежде, чем отвечать на этот вопрос, мы позволим себе сделать следующее замечание. Вопрос о самоубийстве – вопрос очень сложный и может быть предметом обсуждения с различных точек зрения. В настоящее время, о нем рассуждают преимущественно или с социологической точки зрения, или с медицинской, или юридической, или статистической, но менее всего, с нравственной и религиозной. Главная причина этого заключается в том, что на самоубийство в последнее время смотрят преимущественно, как на результат ненормального состояния мозга и разных физиологических болезненных отправлений и потому считают его невменяемым. Говорят, что человек тогда только может сократить дни своей жизни, когда он сумасшедший. Это, как известно, модная точка зрения⁵. Кажется, редкое преступление теперь не относят к различным молекулярным движениям и не почитают невменяемым. В своем рассуждении мы выходим из того положения, что вместе с невольными самоубийствами, совершаемыми в болезненном состоянии, есть самоубийства сознательные, намеренные, происходящие в здравом состоянии духа. Доказывать факт существования такого рода самоубийств мы здесь не станем, а сошлемся только на голос огромной массы людей, которые всегда признавали самоубийство нравственно вменяемым поступком. Это не предрассудок, как думают некоторые, не остаток якобы устарелого спиритуализма, а врожденное чувство правды, не заглушаемое никакими научными предвзятыми теориями. Многие исследователи вопроса о самоубийстве вместе с самоубийствами в ненормальном состоянии признают самоубийства в здравом состоянии⁶. Мы напомним только некоторые всем известные факты из нашей обыденной жизни. Часто бывает, что человек, задумавший какое-нибудь предприятие, говорит, что в случае неудачи он пустит непременно пулю в лоб. Предприятие не удается, и самоубийство совершается. Неужели и в таких заранее задуманных и предрешенных самоубийствах видеть результат неправильных молекулярных движений мозга? Неужели, например императора Фридриха 2-го считать сумасшедшим за то, что он всегда носил с собой фляжку с ядом, чтобы в случае серьезной неудачи лишить себя жизни? Неужели считать умоисступлёнными и невменяемыми тех 5-х американских граждан, которые основали клуб самоубийц и убивают себя ежегодно по очереди? Или вот самоубийца, прежде чем исполнить свое намерение, делает распоряжения, пишет разные объяснения, обо всем рассуждает здраво, и окружающие не замечают в нем никаких признаков душевного расстройства, – неужели и здесь самоубийство результат умоисступления⁷? Или спросите покушавшихся на самоубийство, но снова приведённых к жизни об их душевном состоянии, и вы, если не всегда, то в большинстве случаев услышите, что они покушались обдуманно? От некоторых духовных отцов нам приходилось слышать, как часто в настоящее время им приходится выслушивать раскаяние в намерениях покончить с жизнью. Не говорит ли все это, что сомневаться в существовании вольных самоубийств значит закрывать глаза на действительность? Да и собственное сознание не говорит ли каждому из нас, что мы можем лишить себя жизни, если захотим? Мы не отвергаем, что есть невольные, совершаемые в болезненном состоянии, но только рядом с ними признаем самоубийства сознательные и вольные. Поэтому пусть патология исследует самоубийство со стороны физических причин, а психиатрия со стороны душевных, пусть статистика изучает самоубийство в его численном проявлении, а социология определяет общественные причины самоубийств, пусть законоведение определяет степень юридической вменяемости самоубийств, – мы признаем за несомненное, что самоубийство может быть и бывает часто актом человеческой свободы и совершается в сознательном состоянии и, следовательно, может быть предметом рассуждения с нравственной точки зрения. Скажем более даже – пусть самоубийство совершено в ненормальном состоянии; но, если человек дошел до такого состояния вследствие неправильного образа жизни, напр. пьянства или разврата, он не может почитаться невинным, а самоубийство невменяемым. Неужели же мы должны оправдать горького пьяницу или развратника, если они, один вследствие непросыпного пьянства, а другой вследствие разврата необузданного, дошли до расстройства нервной системы и окончили жизнь самоубийством⁸. Все это, думаем, дает нам полное право рассуждать о самоубийстве с христианской, нравственной точки зрения. Скажем еще только, что в своем рассуждении мы будем иметь в виду людей, верующих в Бога, в промысл, в бессмертие души, в будущую жизнь и в высшее назначение человека, притом верующих истинно и искренно. Итак, действительно ли самоубийство – дело возвышенное, честное и благородное? Действительно ли в нем нет никакого преступления? Как вообще должен смотреть на самоубийство истинный христианин?

В естественных религиях и философской морали вопрос о самоубийстве решался различно: самоубийство то осуждалось и запрещалось, то дозволялось и оправдывалось. Запрещение самоубийства мы находим в религии египтян, персов, римлян, магометан и некоторых других народов. Религия индейцев напротив не только дозволяла самоубийство, но даже восхваляла и придавала ему значение религиозного служения Богу. Среди индейцев была секта так называемых гимнософистов, которые совершали самоубийство с особенной торжественностью. Брамины умерщвляли себя, бросаясь под колесницу, на которой везли чтимого ими идола. Женщины Индейцев часто добровольно умерщвляли себя на могилах своих мужей, и это совершалось не вследствие печали по умершему, а вследствие того, что самоубийству придавалось религиозно-нравственное значение. По законам Ману, кто достиг таких лет, что видел уже внуков, тот может умереть добровольно⁹. По свидетельству путешественников, последователи Будды до сих пор еще умерщвляют себя добровольно – В философии вопрос о самоубийстве решался также неодинаково. Противниками самоубийств в древнее время были Пифагор, Сократ, Платон, Аристотель, неоплатоники. Из нового времени можно указать на Гуго Гроция, Спинозу, Христиана Вольфа, Мендельсона, Энгеля и других. Защитниками самоубийства были в древней философии, главным образом, киники и стоки, а в новое время – Фома Морус, Пуффендорф, Монтень, Джон Донн, Давид Юм, Вольтер, Руссо, Монтескье, французские энциклопедисты и материалисты 18 века, Робен Фрис, Бенеке и другие¹⁰. Излагать отдельно мнение каждого из упомянутых нами мыслителей здесь мы не станем, а прямо перейдем к изложению взгляда на самоубийство, касаясь философских учений настолько, насколько это будет нужно для уяснения христианского учения. Как же нужно смотреть на добровольное самоубийство с христианской точки зрения?

Христианский взгляд на самоубийство определяется учением об отношении человека к Богу, ближним и себе самому. С этих трех точек зрения рассматривали самоубийства философы-моралисты; с этих трех точек зрения, и мы будем смотреть на самоубийство в своем рассуждении. Рассмотрим сначала самоубийство с точки зрения обязанностей человека к себе самому, обязанностям, называемым обыкновенно низшими.

Никто же бо когда плоть свою возненавиди, но питает и гриет ю (Еф. 5:29). Каждое живое существо стремится к самосохранению. Стремление это естественное и самое первоначальное; оно присуще как животным, так и людям. Каждое животное, от насекомого до зверя, борется за свою жизнь, старается убежать от тех, которые хотят убить его. Цыплёнок, только что вышедший из яйца, своим клювом стучит по земле и ищет пищи, которую еще не успели ему положить. Морская раковина стремится в воду, естественную сферу ее обитания, с первых часов ее появления на свет. Новорожденное дитя, взятое на руки матерью, в первые же дни склоняется к ее груди, чтобы питаться ее молоком. Инстинкт самосохранения остается у человека во всю его жизнь и выражается в заботах о пище, питии и других средствах жизни. При виде смерти человек невольно чувствует какое-то инстинктивное содрогание. Мысль о смерти для него всегда неприятна. Болезни, предвестники смерти, всегда повергают человека в уныние. Что значит, что человек, несмотря на бесчисленные случаи смерти, никак не может помириться с ней? Не значит ли это, что стремление к жизни глубоко заключено в природе человека? Не потому ли самому человек радуется жизни, приветствует ее, помнит день своего рождения? Некоторые новейшие моралисты всю нравственность человека хотят вывести из стремления к самосохранению. Насколько законны и успешны эти попытки, вопрос другой. Для нас в данном случае важно то, что стремление к самосохранению признается одним из основных стремлений человеческой природы. Кто верит в происхождение человека от Бога, тот должен признать, что стремление к жизни вложено в нас самим творцом Богом, вложено затем, чтобы мы удовлетворяли ему и жили.

Имея в виду это стремление, мы не можем не видеть, что самоубийство представляет явное и грубое противоречие ему. Самоубийца идет против своей природы и нарушает и извращает основные законы своего Творца. Среди животных, следующих одним естественным влечениям, самоубийств нет. Приводимые иногда случаи самоубийства животных вовсе не говорят о том, что ими хотят сказать. Никто не доказал и доказать не может, что в голове собаки, утопившейся по смерти своего хозяина, совершался логический процесс мышления, что-де теперь жить не стоит, все потеряно, нет цели и проч. Только человек, существо сознательно-разумное и способное возвышаться над естественными влечениями, может производить противоестественные поступки. У диких народов, живущих ближе в природе и более следующих естественным инстинктам, самоубийства представляют редкое исключение. Самоубийства всегда бывают у народов образованных, да и здесь усиливаются только с распространением цивилизации. Если вы сравните негритянское племя в Африке с одной стороны, и северо-германские племена с другой, то увидите две крайности: там совсем нет самоубийств, здесь множество. Греки в древнейший так называемый своей героический период своей истории, который отразился в произведениях Гомера, имели здоровое чувство жизни, а о состоянии после смерти имели мрачные представления¹¹. Счастливый и довольный своим положением грек был чужд пессимистического воззрения на жизнь и далек от мысли о самоубийстве. Только с постепенным развитием цивилизации грек приобретал наклонность к самоубийству¹². У римлян, более склонных к самоубийству, самоубийства увеличились только во времена империи, а раньше представляли редкое исключение.

Но обязан ли человек удовлетворять естественные и необходимые влечения и потребности своей природы? Защитники самоубийства говорят: разве не в том величие и достоинство человека, что он возвышается и господствует над физическими естественными влечениями природы? Разве не в господстве духа над телом состоит добродетель? Разве любовь к телу не служит причиной различных пороков¹³? Но иное дело господство над чувственностью, иное дело умерщвление и совершенное уничтожение ее. Разум без сомнения может и должен господствовать и управлять чувственной природой. Но согласно ли с разумом уничтожение ее? Не всякое подавление чувственности имеет нравственный характер. Кто назовет нравственным скупца-скрягу, отказывающего себе и другим в необходимом куске хлеба, чтобы сделать лишний придаток своему сокровищу? Нравственно ли поступает честолюбец, когда из желания прославиться и добиться, во что бы то ни стало, чести, работает до изнеможения сил, не спит ночи и от истощения умирает преждевременно? Инстинкт самосохранения должен быть препобежден какой-нибудь целью высшей, нравственно одобрительной и безукоризненной. Так, напр. нравственным поступком мы называем самопожертвование из любви к ближним во время войны. Кто своей жизнью жертвует ради высшего блага, тот господствует только разумно над инстинктом самосохранения, подобно тому, как постоянно сохраняющий целомудрие не уничтожает полового влечения, но только господствует над ним. Господствовать над инстинктом самосохранения не иное что значит, как только обессилить его, чтобы отвратить страх пред смертью и желание жизни, могущие служить препятствием к пожертвованию жизнью ради наших обязанностей или свободно избранного высшего блага. Самопожертвование поэтому заключает в себе только презрение смерти, а самоубийство презрение жизни¹⁴.

Нам говорят, что у человека вместе со стремлением к самосохранению находится стремление к счастью, а когда эти стремления сталкиваются, когда жизнь становится невыносимой, тогда, говорят, каждый имеет право прекратить ее. На это мы скажем следующее. Несомненно, что человек стремится к счастью. Но какого же счастья достигает самоубийца? Счастье состоит в удовлетворении всех жизненных влечений и стремлений. Совершенное счастье слагается из совокупности различных удовлетворений. Счастье там, где полнота жизни. Где нет жизни, движения, мысли, чувствования, там нет и счастья. Сравните сон и бодрствование. Неужели счастье во сне, когда человек, если не совсем, то мало чувствует жизнь, когда сознание ослабевает, мысль работает вяло, а все окружающее почти не существует? Неужели жизнь спящего человека вы предпочтете жизни бодрствующего? Поэтому, не противоречие ли – хотеть счастья и не хотеть жить?

Прирожденный человеку инстинкт самосохранения, с развитием самосознания и самоопределения, выражается в форме нравственной обязанности – любви к себе самому. Слово Божие не только не осуждает этого чувства, а даже полагает его мерой любви к ближним: «Возлюби ближняго твоего как самого себя» (Мф. 22:39). Истинно христианская любовь к себе самому основывается на сознании высоты человеческой природы, как Богом созданной и И. Христом искупленной. Бог создал человека по Своему образу и чрез это определил его назначение, которое должно состоять в развитии и совершенствовании богодарованных сил и способностей. Указать предел человеческому развитию нельзя, оно простирается в бесконечность, потому что бесконечен первообраз человека – Бог. Человеческий ум при правильном развитии никогда не может дойти до того пункта, где бы мог остановиться и сказать себе: я познал в совершенстве всю истину. Потребность нравственного развития при правильном ходе также никогда не может быть удовлетворена всецело. Чем больше человек делает добро, тем больше сознает свое нравственное несовершенство. В постоянном саморазвитии и самоусовершенствовании и состоит истинная любовь к себе самому. – Ясно, что такой любви к себе самому нет у самоубийцы. Прекращая свою жизнь, он полагает конец своему развитию и совершенствованию. Он поступает безнравственно, потому что полагает конец нравственному развитию. С этой точки зрения отвергали самоубийство некоторые философы, напр. Христиан Вольф, Кант, Фихте и друг. Самоубийца обнаруживает не истинно христианскую любовь к себе, а безрассудное самолюбие, грубый и узкий эгоизм, сжимающий душу человека, побуждающий его искать только своей пользы, проявляющийся в своекорыстии, честолюбии и т.под. Христианская любовь к себе соединяется всегда со смирением и преданностью воле Божией. Христианин любит себя в Боге и в И.Христе, любит в себе то, что в нем есть святого, чистого и совершенного; все, что противоположно этому, он отвергает. Его любовь к себе управляется разумом и нравственным законом и соединяется с правильным взглядом на себя и свое назначение. «Кто приобретает разум, говорит премудрый Соломон, тот любит свою душу, кто наблюдает благоразумие, тот найдет благо (Притч 19, 8); но кто отвергает целомудрие, тот презирает свою душу (15, 32). По любви к себе человек стремится к благу. Но какого же блага достигает самоубийца? Он только бежит от жизни, а куда сам не знает. Им руководит одно желание самоуничтожения. Он хочет заснуть навеки и спать сном непробудным. Но неужели небытие благо? Неужели нирвана лучше бытия? Нет, из любви к себе вытекают обязанности не только относительно души, но и относительно тела. Жизнь – благо, и благо превосходнейшее, наслаждение другими благами возможно только при условии жизни.

Одним из видов истинной любви к себе служит попечение о чести. Если самоубийца нарушает долг любви к себе, то, очевидно, он является нарушителем долга истинной чести. По-видимому, это – парадокс. Кому же неизвестно, как много бывает самоубийств для сохранения чести? Их было особенно много в Римской империи. Animam praeferre pudori – для римлянина было позором. Приведем здесь два-три случая. Лукреция, супруга Тарквиния Коллатина, красивая женщина, была изнасилована сыном Тарквиния Гордого, который проник ночью в ее спальню и грозил убить её в случае сопротивления. Открывши на другой день отцу и мужу о своем изнасиловании и прося их отмстить за себя, она сама себя лишила жизни. Клеопатра, фаворитка Марка-Антония, после битвы при Акцие, хотела соблазнить своей красотой победителя Октавиана. Но это ей не удалось. Тогда она, не желая служить украшением триумфальной колесницы победителя, избрала такой род смерти: одевшись в богатое дорогое платье, она после роскошного ужина легла на пышное ложе, приставила к груди ядовитую змею и умерла в страшных мучениях. Катон Младший, последователь стоической философии, после проигранного его другом Помпеем сражения при Фарсале, не желая сдаваться Цезарю и пережить конец республики, дал всем, желавшим удалиться от него средства на дорогу, спокойно пообедал, читал после обеда Платонова «Федона» и затем заснул до полуночи. Проснувшись, он приказал посмотреть, все ли корабли с отъезжавшими удалились, и вонзил себе меч в грудь. Окровавленный, он упал и при падении уронил стол. На шум сбежались его люди и перевязали ему рану; но он сорвал повязку и истек кровью. Язычники–римляне восхищались подобными случаями, видя в них выражение внутреннего достоинства и сильного характера. Подобные случаи бывают и в наше время. Супруга, оклеветанная злой молвой в неверности своему мужу, лишает себя жизни, – общественное мнение говорит, что это она сделала для сохранения своей чести. Лишает себя обойденный по службе или совсем удаленный от должности чиновник, – общественное мнение и этот поступок называет честным. Но так ли действительно нужно смотреть на приведенные и подобные им случаи с христианской точки зрения?

Здравое христианское понятие о чести заставляет нас дать на поставленный вопрос отрицательный ответ. Что такое честь в христианском смысле этого слова? По откровенному учению, честь и слава в собственном смысле принадлежат только единому Богу (1Тим. 1:17). Он все сдилал ради Себя (Притч. 16:4). Всякаго, именующагося Моим именем, Я во славу Мою сотворил, образовал и устроил (Ис. 43:7); Я – Господь, это Мое имя, и не дам славы Моей иному (Ис. 42:8), говорит Бог устами пророка Исаии. Бога славословят ангелы; об Его совершенствах возвещает видимая природа; к постоянному прославлению Бога призывается и человек. «Прославляйте Бога и в тилах ваших и в душах ваших, которыя суть Божии» (1Кор. 6:20) «Едите ли, пьете ли, или иное что дилаете, все дилайте во славу Божию» (10:31), говорит Ап. Павел. Ап. Петр убеждает каждого человека действовать так, чтобы во всем прославлялся Бог чрез И. Христа, Которому слава и держава во вики виков (1Петр. 4:11). Но единый славный Бог по своей бесконечной благости и любви венчал славой и честью человека (Пс. 8:6). Он сотворил его по Своему образу, украсил совершенствами и превознес пред всеми другими тварями. Насколько человек сохраняет и самостоятельно развивает богодарованные свойства, сохраняет верность своему назначению, состоящему в том, чтобы прославлять Бога, – настолько он сам прославляется и поддерживает свою честь. Слава и честь и мир всякому, делающему доброе (Рим. 2:10). Христианин не о том должен заботиться, чтобы думали о нем хорошо, оказывали ему знаки почтения и уважения, а о том, чтобы поступать всегда согласно своему истинному призванию, действовать по внушениям совести и указаниям христианского закона. Искание чести, как славы от людей, есть честолюбие. Несправедливо честолюбие называют благородным чувством. Оно не благородное чувство, а порочная страсть, оскорбляющая достоинство человека и препятствующая быть верным своему назначению. Честолюбие побуждает человека подделываться под вкусы и взгляды людей и действовать вопреки своим убеждениям. Оно удаляет от Бога, препятствует быть искренно верующим. Фарисеи потому и не уверовали, что искали славы у людей «Как вы можеше вировать, когда друг от друга принимаете славу, а славы, которая от единаго Бога, не ищете (Ин. 5:44), говорил И. Христос фарисеям. Честолюбец в обществе людей верующих показывает себя верующим, с людьми неверующими высказывает свободомыслие, вольнодумство, кощунство и т. под.; пред людьми высоконравственными он громит пороки и преступления, а в беседе с порочными постарается оправдать их жизнь и не обмолвится ни одним словом обличения, – словом, он действует так, чтобы никто об нем не говорил дурно. Ясно, что такое поведение несообразно с достоинством всякого честного человека, тем более христианина. Христианин должен ценить выше всего честь и славу пред Богом. Честь и уважение, какими он пользуется у людей, он должен иметь как бы не имеющий их. Он должен пренебречь мнением людей, когда они потребуют от него измены внутреннему достоинству. Пусть его добрые поступки возбудят нарекания, он должен уметь сказать с апостолом «для меня очень мало значит, как судите обо мни вы, или как судят другие люди» (1Кор. 4:3). Иметь доброе мнение у всех людей, без ущерба внутреннему достоинству, нельзя. «Горе вам, когда вси люди будут говорить о вас хорошее», сказал Спаситель (Лук. 6:26). Не личной чести и славы христианин должен искать, а чести и славы Божией. И.Христос, во всем равный Богу Отцу, не Своей славы искал, а славы пославшего Его Отца (Ин. 17:4). Когда фарисеи и книжники возводили на Него разные клеветы, стараясь уронить Его во мнении народа, Он не оставался равнодушен, а защищал Свое служение во славу Божию, ссылался на Свои дела и спрашивал «за которое из них хотите меня побить камнями»? (Ин. 10:32). Ап. Павел, ни во что вменяющий мнение людей о себе лично, защищался, когда враги старались набросить тень на его апостольское служение (2Кор. 11:21 и дал.). Цель всей своей жизни он полагал в том, чтобы славилось имя его возлюбленного Господа И. Христа, от Которого Его не могли отлучить ни жизнь, ни смерть, ни ангелы, ни начала, ни силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь (Рим. 8:38–39). Он от всего отказался, всем пренебрег для И. Христа (Филип. 1:23; 3:8–10) и торжественно говорил о себе «для меня лучше умереть, нежели чтобы кто уничтожил похвалу мою» (1Кор. 9:15). Не личную похвалу разумел здесь апостол, а похвалу имени Христова. Личных заслуг за собой он не признавал «Если должно мни хвалиться, говорил он, то буду хвалится немощию моею (2Кор. 11:30). Вынужденный своими врагами, он указывал на свои труды по благовествованию, на свои страдания за имя Христово, на свои раны и т. под., но делал это, как он выражается, »по неразумию« (2Кор. 11:21, 12, 11). Не ревность о личной славе, а ревность о славе Божией привела его к мученической смерти.

Выходя из представленного понятия о чести, мы уже можем определить, как нужно смотреть на самоубийство для сохранения чести. Объясним наш взгляд на примерах. Невинно опозорены супруга или девица. Честь их пред людьми потеряна. Но дает ли это им право на самоубийство? Нисколько. Пусть переменили о них мнение, не оказывают им прежних знаков почтения и уважения. Но они чисты и невинны пред Богом и своей совестью, и в этом для них награда. Не с высокомерным презрением и стоическим равнодушием они должны относиться к мнению других о себе, а с христианским терпением и сознанием, что Господь знает их чистоту и по Своей справедливости воздаст им должное. Да и непонятно, каким образом будет восстановлена честь оклеветанной женщины, если она лишит себя жизни. Если общество доверилось клевете, то оно останется со своим мнением и после самоубийства. Честь таким образом не восстановляется. Честь может быть восстановлена, когда обесчещенный в людском мнении, своей добродетельной жизнью заставит замолчать дерзких недоброжелателей и переменить ложное мнение общества (1Петр. 2:12). Лишь нравственными средствами, лишь строгим соблюдением своего внутреннего достоинства должно охранять свою честь и поддерживать уважение к себе. Возьмем другой пример. Лишает себя жизни чиновник, растративший казенное имущество. Общественное мнение называет это честной разделкой с самим собой. А мы утверждаем, что это бесчестный поступок, бесчестный пред самим собой, пред обществом и пред Богом. Неужели же самоубийца считал себя невинным и чистым пред своей совестью, когда, положим, брался за револьвер? Каким образом честь его восстановится, если общество и в могилу провожает его, как преступника? А пред Богом разве он окажется честным? Странное понятие о чести, когда это самоубийство называют честным¹⁵. Никакое преступление не может быть честным. С христианской точки зрения не может быть самоубийства для сохранения чести. Благородное и честное самоубийство – это есть внутреннее противоречие (contradictio in adjecto). Язычнику еще извинительно самоубийство для сохранения чести. Внутренняя, единственно истинная честь пред Богом, высокое достоинство своей природы, как Богом и по образу Божию созданной, ему были неизвестны, так что честь у него, если не исключительно, то преимущественно сводилась к внешнему почету. С разрушением последнего для него оставался только призрак чести. Христианин и среди внешнего бесчестия сознает свою честь.

Но если самоубийство составляет противоречие естественному стремлению человека к самосохранению, если оно противно истинно христианской любви к себе самому, если оно несогласно с христианским понятием о чести, если оно не приводит ни к какому положительному счастью, то оно является несправедливостью и преступлением в отношении к себе самому. Оно есть явление бесцельное и неразумное.

Говорят, что не может быть несправедливости к себе (injuria sibi non fit), что справедливость и несправедливость предполагают другое я, другую личность. Но как же назвать то, что человек не уважает требований своей природы? Принцип справедливости говорит «воздай каждому свое» (suum cuique). Но почему же человек не должен воздавать должного своей личности? Почему он не должен уважать неотъемлемые права свои, удовлетворять естественные и необходимые потребности своей природы, без которых существовать не может? Ведь он указывает же другим на свои права? Ведь он требует, чтобы никто не вредил его здоровью, не посягал на его жизнь? Воздавать должное себе, своему я, требует естественное право. Христианин тем более должен уважать свои права, что они дарованы ему Богом. О справедливости и несправедливости не может быть речи только в отношении к существам безличным, именно животным и предметам неодушевленным. Скажем более: естественное право самоуважения не лежит ли в основании всех других правовых отношений? Не потому ли каждый из нас говорит, что нужно быть справедливым в отношении к другим, что эти другие нам равны, имеют такую же природу, как и мы? Таким образом принцип справедливости имеет значение и в отношении к себе самому. Самоубийство есть нарушение этого принципа.

В ком нет истинной любви и справедливости к себе самому, тот не может любить и быть справедливым к ближним. Человек-эгоист и на других будет смотреть как на эгоистов, во всяком случае как на таких, до которых ему нет никакого дела. Правда, иногда у самого грубого эгоиста пробуждается чувство человеколюбия, но он найдет тысячу предлогов и оправданий, чтобы пройти мимо несчастного. Но кто почитает в себе самом образ Божий, тот будет ценить его и в других. Кто чувствует, какое величие, какое богатство и в то же время какое убожество и беспомощность связывается с понятием быть человеком, а особенно кто чувствует в себе внутреннюю потребность избавиться от греха и бедствий, от проклятия, суетности, под тяжестью которых томятся и вздыхают все твари, кто чувствует потребность любви, долготерпения, прощения, – тот, конечно, будет сочувствовать людям, будет стараться о том, чтобы в точности исполнить слово Господне «во всем как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними» (Мф. 7, 12)¹⁶. Вот почему самоубийство, противоречащее долгу любви и справедливости к себе самому, является нарушением любви и справедливости к ближним.

В самом деле, человек родится и живет не для себя только, но и для других. Жизнь его тесно и органически связана с жизнью ближних. Рождением, воспитанием, образованием, общественным положением, счастьем, успехами и всем вообще благосостоянием человек обязан не себе только самому, но и своим близким. Жить один, без помощи ближнего, достигать счастья и совершенства только собственными силами человек не может. Все человечество представляет один живой организм, все члены которого связаны тесной неразрывной органической связью. Ап. Павел отношение между людьми сравнивает с отношением членов тела (Рим. 12:5; 1Кор. 12:19–30). Как члены тела служат друг другу, так служат и должны служить друг другу люди. Благосостояние тела обуславливается правильной деятельностью каждого члена. »Страдает ли один член, страдают с ним вси члены; славится ли один член, с ним радуются вси члены« (1Кор. 12:26), говорит апостол. И благосостояние общества достигается только совокупными усилиями и трудами всех его членов. Эту естественную и необходимую связь людей между собой христианство возвысило и укрепило учением, что все люди суть дети одного Отца Бога, все братья между собой и все имеют высокое сверхъестественное назначение. Мы все сделались братьями во Христе, Который Сам сделался нашим братом. Если не все люди сделались членами одного тела – церкви, то мы должны заботиться о том, чтобы все пришли в единство, да будет едино стадо и един пастырь (Ин. 10:16). Как братья друг другу, христиане должны любить друг друга, заботиться друг о друге. Христианская любовь к ближним простирается до самоотвержения. Пример самоотверженной любви мы видим в И. Христе, положившем душу Свою за людей. Ап. Павел для личного блага желает разрешиться и со Христом быть, но он хочет жить для блага верующих (Фил. 1:23). Теперь, рассматривая самоубийство с точки зрения христианской любви к ближним, мы видим в нем прямое нарушение заповеди о любви. Не любовь, а самый узкий и грубый эгоизм проявляет самоубийца. Убедиться в этом нетрудно.

Прежде всего, каждый из нас есть член своей семьи. Кровные узы родства – вот что, прежде всего, налагает на нас обязанности. Родители имеют обязанности в отношении к детям, дети – в отношении к родителям, братья – в отношении к сестрам, сестры – в отношении к братьям, – словом все члены семьи связаны обязанностями в отношении друг к другу. Самоубийца есть преступник потому, что отказывается от исполнения священных семейных обязанностей. Можно ли назвать любящим отца-самоубийцу, оставившего свое семейство без всяких средств к жизни потому только, что ему жить надоело? Где любовь самоубийцы-матери, оставившей своих детей без материнского надзора, лишившей их нежных любвеобильных попечений и благотворных воздействий? Не преступление ли в отношении к своим родителям делает сын, несколько лет требовавший от них последние копейки для своего образования и вследствие какой-нибудь неудачи кончивший жизнь самоубийством? Бедные родители! Где ваши надежды на сына? Где мечты найти опору в старости? К чему были ваши труды и заботы? Несчастная мать! К чему были твои болезни, твои слезы и проведённые над сыном бессонные ночи? Все пропало! Вместо благодарности тебе ответили черной неблагодарностью. Да, так глубоко может пасть человек, что он отказывается служить тем, которые прежде ему служили и с которыми он был соединён узами природы!

Далее, человек есть член общества и государства. Общество есть та среда, где человек развивается и проводит свою жизнь. Без общества человеку одинокому, или слишком заключившемуся в отношениях и интересах своей семьи, бывает весьма трудно прожить, не вдаваясь в крайнюю односторонность понятий и стремлений, в мелочность, в сухость, в личный эгоизм. Связью с обществом пополняется личное бытие человека, расширяется умственный и нравственный горизонт его. В обществе постоянно совершается обмен понятий, взглядов, убеждений, привычек, стремлений, интересов и проч. Каждый здесь находится под влиянием других – Нравственная обязанность человека, по мере сил и возможности, служить обществу, вносить в него все лучшее и благородное, бороться с пороками и несправедливостью. Самоубийца отказывается от этой обязанности. Вместо того, чтобы содействовать благосостоянию общества, он причиняет вред ему, увеличивает сумму человеческих несчастий, порождает новые слезы, нужды, бедность и т. под.

Защитники самоубийства говорят, что человек, добровольно оставляющий жизнь, только перестаёт делать добро, что если и есть несправедливость, то сами ничтожная. Общество, говорят, основано на взаимных выгодах и все наши обязанности делать добро ближним носят характер взаимности. Я должен служить интересам общества, когда сам получаю от него благодеяния. Раз общество сделалось мне в тягость, раз оно меня не удовлетворяет, то я не обязан ему служить и имею право отказаться от него. Тем более я не обязан служить обществу, если я только бремя для него и моя жизнь служит препятствием кому-нибудь быть полезным членом. Так рассуждали о самоубийстве Давид Юм¹⁷, Монтескье¹⁸, Руссо¹⁹ и многие другие.

Нельзя не видеть, каким грубым и узким эгоизмом и бессердечием дышат все эти рассуждения и как далеки они от христианского образа мыслей. «Нужно делать добро, когда я сам получаю его»! Но так ли учил И. Христос и такого ли отношения к ближним требует Его заповедь о любви? Нет и нет. Пусть общество дурно, не соответствует вашим идеалам, пусть оно бросает камни в проповедников правды и чистых учений, пусть оно не только не ценит, но даже презирает людей честных, благородных, встречая и провожая их ненавистью, клеветой, злословием, насмешками, – истинный христианин терпеливо сносит все обиды и несправедливости, он любит своих врагов, благословляет проклинающих его, благотворит ненавидящим его, молится за обидящих и гонящих его. «Если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не тоже ли дилают и мытари? И если вы привитствуете только братьев ваших, что особеннаго дилаете? Не так ли поступают и язычники?» (Мф. 5:46–47) – вот что говорил Спаситель. И пример такой любви Он показал в Себе Самом. Он учил любить врагов и первый исполнил эту святую и высочайшую заповедь. Его ненавидят, преследуют, о Нем распускают дурную молву, посягают на Его честь, достоинство, а Он при всяком удобном случае старается вразумить своих врагов, рассеять их заблуждения. На злобу, коварство, ненависть и вражду Он отвечает всегда только одной любовью, любовью, соединенной с кротостью и смирением. Он питает любовь к предателю ученику, на кресте молится за своих распинателей. Слова Отче! "прости им, ибо не знают, что делают« (Лук. 23:35) – сколь возвышенны, сколь трогательны, сколь любвеобильны!

Скажете, что этот пример труден и недостижим для обыкновенного смертного? Что труден, это правда; а что недостижим совершенно, это несправедливо. Доказательством могут служить христиане первых веков. Кому неизвестны тяжкие страдания и гонения на христиан? Но мы не слышим от них никаких проклятий и злословий, никаких выражений мщения или гнева. Один палестинский христианин по имени Павел, до того момента, как получить смертельный удар, молился, чтобы Бог привел всех язычников к вере и спасению, простил судью, приговорившего его к смерти, и того палача, который приводил этот приговор, в исполнение. Один мученик Пионий в Смирне из самого пламени костра молился за императора, своих судей и всех язычников. Когда он завершил свою молитву громким возгласом «аминь», пламя закрыло его и задушило в нем жизнь²⁰. Но нужно ли приводить подобные примеры?

Пусть не говорят нам, что такой-то самоубийца был бесполезный член общества, даже составлял бремя для других и что поэтому он не совершает никакой несправедливости в отношении к обществу. Каков бы ни был самоубийца, он все-таки повинен. Во 1-х, он виновен уже тем, что сделался бесполезным членом общества, разумеется, если по своей воле; во 2-х, он не только не пожелал исправиться и сделаться полезным, но даже уничтожил всякую возможность исправления и полезного служения ближним; в 3-х, служение людям может совершаться не на видном только посту, а и на скромном; оно может быть тихое, тайное и все же весьма действенное. Ближним может служить увечный, калека и неизлечимо больной; они могут служить молитвой к Богу, добрым советом, мужественным христианским перенесением своих страданий и несчастий; их терпение может служить прекрасным примером для тех же несчастных, которые в самоубийстве хотят найти убежище. «Я страдаю болезнью, говорит Григорий Богослов, и радуюсь не тому, что страдаю, но что я могу сделаться для других учителем в терпении»²¹.

Таким образом, никакой самоубийца не может быть назван безответным пред обществом и оправдан указанием на его бесполезное существование. Кто лишает себя жизни, тот действует по эгоизму и свидетельствует о своем нежелании трудиться для ближних. Самоубийство всегда бывает проникнуто духом грубого эгоизма. Сами самоубийцы нередко свидетельствуют об этом. «Люди опротивели», «жизнь надоела», «жить так, как живут другие, я не хочу, а жить иначе невозможно» – вот какие записки нередко оставляют самоубийцы. Не прямое ли презрение высказывается обществу в таких выражениях? Во всяком случае уже не любовь и не благожелание.

Но самоубийца виновен не тем только, что не исполняет долга любви к ближним, но и тем, что является несправедливым. Некоторые из защитников самоубийства признают в нем несправедливость, но только отрицательную, ту именно, что самоубийца только перестает делать добро. Но если бы даже это одно делал самоубийца, он все равно виновен пред обществом. Он сам требовал от других забот, попечений; о нем заботились родные, государство, церковь. Не должен ли он воздать за сделанное ему добро? Неужели же здесь нет несправедливости? Неужели больные и старые родители не имеют права на кусок хлеба от своих детей? Неужели малые дети не имеют права на получение доброго воспитания от своих родителей?

Допустим, что общество основано на взаимности и договоре, – почему же самоубийца, некоторое время пользовавшийся услугами и заботами других, сам отказывается от служения ближним? Но теперь, кажется, никто не признает, что в основании человеческих обществ лежит договор. Не личное соглашение произвело общество, а самой природой, или вернее самим Богом человек поставлен в тесную и органическую связь с ближним. Имеет ли он поэтому право разорвать связь с обществом?

Но в самоубийстве, по нашему мнению, не отрицательная только несправедливость, но и положительная. Разрывая тесную и органическую связь с обществом, самоубийца причиняет положительный вред обществу, подобно тому, как отсечение одного какого-нибудь члена отзывается болью во всем организме. Самоубийство часто расстраивает благосостояние семейства, производит нужды, лишения, страдания. Мать, лишившаяся своего единственного сына, дети, потерявшие своих родителей, жена, оставленная своим мужем – все часто делаются несчастными на всю жизнь. Церковь и государство через самоубийство лишаются иногда весьма полезных деятелей в достижении своих благих целей. Вот почему законодатели древнего и нового времени всегда осуждали самоубийство и так или иначе карали самоубийц²².

Не благоволило и не благоволит самоубийцам и наше русское законодательство. Мы позволим сделать отступление от своей главной точки зрения, чтобы выяснить смысл и значение нашего гражданского законодательства о самоубийцах²³. Оно различает самоубийство сознательное, вольное от бессознательного, в состоянии умопомрачения. На случай, если самоубийство может оказаться сознательным и нравственно вменяемым, в 1472 статье Уложения о наказаниях уголовных и исправительных сказано: лишивший себя жизни с намерением и не в безумии, сумасшествии или временном от каких-либо болезненных припадков беспамятстве, признается не имевшим права делать предсмертные распоряжения, и потому как духовное завещание его, так и вообще всякая каким бы то ни было образом в отношении к детям, воспитанникам, служителям, имуществу или чему-нибудь иному, изъявленная им воля не приводится в исполнение и считаются ничтожными, а если принадлежит к одному из христианских вероисповеданий, лишается христианского погребения». В ст. 923 13 т. даже говорится, что тело самоубийцы умышленного надлежит палачу в бесчестное место оттащить и там закопать. За покушение на самоубийство, изобличённый в том предается церковному покаянию своего духовного отца (Улож. о наказ. Ст. 1433). В уложении о наказаниях уголовных и исправительных (ст. 1472) наш закон не считает преступным, если женщина лишит или покусится лишить себя жизни для спасения целомудрия и чести своей от грозившего ей и никакими средствами неотвратимого насилия (ст. 1472).

Многие юристы и философы, начиная с 18 в., отвергают карательные законы о самоубийцах. Монтескье говорил «я обязан повиноваться законам, когда я живу под законами. Но если я не живу, то могут ли они меня обязывать?». То же высказывал Вольтер. Итальянский правовед Beccaгиа наказание самоубийц относил только к холодному бесчувственному трупу и сравнивал его с наказанием статуи, что, разумеется, бессмысленно. По мнению другого итальянского правоведа Filangieri, если человек побеждает сильнейшее препятствие – любовь к жизни, то его не удержат никакие предостережения и следовательно законы о самоубийцах не только несправедливы, но и бесполезны. Под влиянием таких взглядов в уголовных кодексах Западной Европы самоубийство уже вовсе исключено из ряда преступлений, подлежащих уголовной каре. Подобные же взгляды в настоящее время проповедуются представителями русского уголовного права. В одном из новейших курсов уголовного права следующее говорится о карательных законах против самоубийц. «При рассмотрении вопросов тесно связанных должно прежде всего исходить не из точки зрения старых преданий церкви и народных воззрений, а из точки зрения науки права, а также психологии и психиатрии. Самоубийца добровольно ищет того, чем государство грозит, как тягчайшим наказанием. В лице самоубийцы недостает некоторых из психических условий, необходимых для определения наказания. Правда, не все самоубийцы совершают самоубийство в состоянии полной невменяемости, но что состояние, в котором совершается самоубийство, не может быть названо вообще нормальным, в этом едва ли кто может сомневаться. Кроме этого, за ненаказуемость самоубийства говорит также то веское соображение, что для состава преступления вообще требуется нарушение отношения к другим, а не к себе, тогда как в самоубийстве нарушается только отношение к себе. Можно говорить о греховности или безнравственности самоубийства, признав, что в некоторых случаях совершение его возможно в состоянии вменяемости. Но о преступности его не может быть речи. Церкви может быть предоставлено решить, как должны быть погребаемы самоубийцы на кладбище, хотя никак нельзя допустить, чтобы общество могло отказывать этим несчастным в погребении на кладбище, как было это прежде, или чтобы христианская церковь, не отступая от начал милосердия, на котором зиждется христианская вера, могла отказывать им в христианском погребении. Если самоубийство совершенно ненаказуемо, то по тем же соображениям не должно быть наказуемо и покушение на самоубийство. Если самоубийство ненаказуемо, то нельзя найти основания для наказуемости подстрекательства и пособничества на самоубийство»²⁴.

Разбирать подробно и обстоятельно приведенную тираду учёного профессора мы здесь не будем. Исполненная упрёков церкви, якобы держащейся устарелых преданий и отступившей от начал христианского милосердия, приведенная тирада заключает в ce6е странные и грубые противоречия, страдает крайней неопределенностью, спутанностью взглядов и понятий²⁵. Мы выскажем прежде всего несколько общих замечаний об одном приводимом всеми правоведами будто бы веском основании против всех законов о самоубийцах, именно, будто в самоубийстве нет объекта преступления, т. е. нарушения отношения к другим. Преступление, говорят, есть нарушение норм правового порядка, определяющих отношения людей друг к другу; самоубийство нельзя назвать преступлением потому, что самоубийца, прекращая свою жизнь, не вторгается в чужие права, определенные законом. Относительно этого мы скажем следующее. Никакой индивидуум не может выделить себя из ряда других личностей без того, чтобы прямо или косвенно не затронуть чужих интересов. Тесная органическая связь людей между собой производит то, что всякое отсечение одного члена сопровождается болью в других. Хотя самоубийца своей прямой целью имеет только прекратить свою жизнь, но последствия его поступка простираются дальше. Несомненно, что самоубийство есть поступок вредный для общества. Оно причиняет нужды, лишения, страдания другим людям, задерживает правильное развитие общественного организма. А если так, то оно не только может, но и должно быть почитаемо преступным, вменяемым и с юридической точки зрения. Государство наказывает лицо, причинившее себе увечье с целью уклонения от военной службы, потому что здесь нарушаются государственные интересы. Почему же не может быть предметом наказания самоубийство, где не только увечье, но совершенное прекращение жизни? Правоведы самоубийство поставляют наравне с посягательством человека на свои собственные блага, которое, говорят, может быть безнравственным, но не преступным. По нашему мнению, такой взгляд на распоряжение собственностью несправедлив. Так как отдельная личность не есть только самоцель, но член большого целого, то и частная собственность имеет также свою общественную сторону. Частная собственность, с известными ограничениями, принадлежит к собственности общества, и государство справедливо наказывает посягательства на собственные блага, когда чрез это нарушаются интересы других лиц или государства (напр. вредное для благосостояния страны истребление лесов). Государство должно обеспечить не только собственность и личную свободу отдельных граждан, но также и их взаимное отношение. «Правовой принцип, скажем словами одного западного моралиста, только тогда получает свое полное развитие, когда государство не ограничивается принятием под свою защиту права отдельных личностей, но принимает во внимание право общины, общественных задач, а следовательно и связанных с ним кругов и учреждений, и притом не только защищает, но и поддерживает и содействует им и именно чрез это выступает в качестве покровительствующего правосудия для целого²⁶». Наконец, пусть закон, наказывая за самоубийство, имеет ввиду безнравственную сторону самоубийства, все же его нельзя за это отвергать безусловно. Государство должно блюсти и защищать общественную нравственность, заботиться о том, чтобы ни один член общества не оскорблял нравственного чувства своих ближних. Изыскивать меры к поднятию нравственности – это одна из важнейших задач государства. Достоинство самих государственных законов и всего права вообще определяется тем, насколько они служат выражением нравственных идей. В праве должна осуществиться идея справедливости, которая принадлежит прежде всего нравственному миру, существующему только благодаря этой идее. «Нравственное значение правового требования, говорит Вундт, считается непременным его продолжением. В правовом строе осуществляется система нравственных целей, которая приобретает высочайшую этическую ценность чрез идею общественной работы и равноправности²⁷» В виду такой тесной связи между правом и моралью, каждый, по нашему мнению, должен отдать честь русскому законодательству за то, что оно наказывает самоубийство, которое есть поступок не только вредный, но и безнравственный.

Отрицая в самоубийстве объект преступления, правоведы говорят, что в нем нет еще одного из существенных для вменения, именно преступной воли. К лишившему себя жизни, говорят, не может быть применяемо большинство наказаний, допускаемых тем или другим уголовным кодексом, так как всякое наказание предполагает наличность воли, против которой оно направляется, но, разумеется, этого условия при самоубийстве не существует. Против этого мы заметим следующее. Кто не верит в бессмертие души, дли того, разумеется, наказание самоубийц по отношению к ним лично является бесцельным и неразумным. Наказывать мертвое тело тоже, что наказывать бездушную статую. Но кто признает бессмертие души, а также то, что душа по смерти все помнит, сознает, для того наказание самоубийц получает характер возмездия. Для души несомненно должно быть тяжело, что телу, с которым она была соединена, не оказывают почестей. С другой стороны, наказание самоубийц не может не быть предупредительным средством против самоубийства. На эту цель указывают редакторы русского уложения о самоубийцах, когда говорят о конфискации имущества самоубийцы, именно «что касается гражданских определенных нашими законами последствий самоубийства (т. е. конфискация имущества), то хотя сему нет примеров ни в каком другом законодательстве, ни в новейшем, ни в древнем, но кажется нельзя не признать сего постановления мудрым и полезным, ибо оным, т. е. страхом лишить любезных ему людей предполагаемых им способов существования, человек даже в самом меланхолическом расположении может быть удержан от самоубийства²⁸». В конфискации имущества самоубийц закон таким образом видит средство удержать от самоубийства. Такое же значение может иметь с гражданской точки зрения лишение самоубийц христианского погребения. Быть погребенным отдельно от других и лишенным почестей христианского погребения, несомненно, тяжело для человека, особенно верующего, и мысль о таком погребении не может не сдерживать преступной воли.

Что касается постановления относительно покушающихся на самоубийство, то здесь налицо субъективное условие преступления, т. е. преступная воля, и следовательно наказание здесь вполне может иметь место. За покушение на самоy6ийство виновный предается церковному покаянию, по распоряжению своего духовного отца (Улож. о наказании ст. 1437). Цель этого постановления – исправление виновного и предупреждение самоубийства. Правоведы говорят, что неоконченное самоубийство не есть преступление и потому ненаказуемо. Но если так, то не нужно наказывать ни за покушение на чужое имущество, ни на покушение на чужую жизнь; тогда можно покушаться на что угодно и оставаться безнаказанным.

Если самоубийство есть преступление, то должно быть наказуемо и подстрекательство к нему. Но доказывать эту мысль мы почитаем излишним.

Все сказанное о гражданских законах относительно самоубийц дает нам право заключить, что законы эти вовсе не так неразумны, неосновательны и бесцельны, как это кажется некоторым. Пусть эти законы строги, негуманны; но что же делать, если человеческая природа такова, что не может обойтись без строгостей и кары? Ведь если только руководиться началом гуманности, то нужно закрыть все уголовные и гражданские суды, уничтожить тюрьмы, остроги, каторгу и проч. Но возможно ли это? Это идеал и идеал недостижимый²⁹.

Рассмотревши самоубийство с точки зрения обязанностей человека в отношении к себе самому и ближним, мы видим, что оно представляет самое грубое нарушение тех и других. Истинно любящий себя и других, заботящийся о своем благе и о благе других никогда не решится на самоубийство. Но преступность самоубийства не ограничивается этим. Читатель, вероятно, уже заметил, что во всех наших рассуждениях о преступности самоубийства заключалось уже одно предвзятое основание, именно вера в Бога. Действительно, когда мы говорили, что в человеческой природе лежит глубоко стремление к самосохранению, мы упомянули, что это стремление вложено в нас Богом; а когда говорили о любви к ближним и о противоречии ей самоубийства, то сказали, что заповедь о любви дана нам тоже Богом. Отсюда самоубийство в последнем основании является преступлением против Бога и должно быть предметом рассуждения с религиозно-нравственной точки зрения.

Имеет ли право человек лишить себя жизни, не нарушая своих обязанностей к Богу? Философы отвечали на этот вопрос различно. Пифагор запрещал лишать себя жизни без повеления Бога³⁰. То же высказывал и Сократ. По нему, человек принадлежит Богу и не может по своему желанию убежать с того поста, на который поставлен Богом. Если раб убьет себя против воли своего господина, то он причинит ему гнев. Таким образом, рассуждал Сократ, не неразумно утверждают, что никто не может лишить себя жизни, если не призовет к тому само Божество³¹. Римский поэт Виргилий состояние самоубийц в подземном царстве изображает в мрачных красках и этим показывает, что самоубийство неугодно Богу или богам³². Напротив, стоики последние выразители морального сознания греков, возвели самоубийство на степень нравственной доблести и видели в нем жертву, приятную Богу. Кто лишает себя жизни добровольно, тот возвращает ее Богу лучшей, чем какой получил. По стоикам, жизнь не есть благо, а смерть не есть зло. Различие между той и другой только то, что первая предпочтительней второй. Жизнь может быть благом и употреблена на пользу, но может быть употреблена на зло и во вред. В отношении к ней нет одной определенной обязанности, которая имела бы значение всегда и для всех. Поэтому если встретятся в жизни какие-нибудь препятствия к достижению высших целей, то лучше перестать жить, чем жить недостойно. Смерть в этом случае есть добродетель. Высшее достоинство человека состоит в полной и совершенной независимости, в умении стать выше всего, в свободном и разумном отношении ко всему окружающему. Раз нарушается это состояние человека, он имеет право лишить себя жизни. Важно не то, раньше или позже умереть, а хорошо умереть или худо. По Сенеке, хорошо умереть значит избежать опасности жить дурно³³. В новой философии вопрос о самоубийстве также решался различно. В самоубийстве не видели никакого преступления Фома Морус, Дю-Вержер, Джон-Донн, Давид Юм, Монтескье, Руссо и многие другие. Фома Морус советует духовным лицам, чтобы они рекомендовали самоубийство несчастным, страдающим неизлечимой болезнью. Впрочем, самоубийство без высшего совета Фома Морус запрещал и говорил, что тело самовольного самоубийцы должно быть брошено в болото³⁴.

Джон-Донн говорил, что ни в Ветхом, ни в Новом завете нет заповеди, запрещающей самоубийств; а встречающиеся в Библии примеры самоубийств, например, Самсона, Саула, Авимелеха, Елеазара, Радзиса он толкует в свою пользу³⁵.

Давид Юм вопрос о самоубийстве ставит в связь со своим учением о промысле. По нему все в мире подчинено всеобщим неизменным законам, которые созданы Богом. Из этого подчинения не изъяты и живые существа, одарённые телесными и духовными силами. Взаимным влиянием материального и духовного мира друг на друга обусловливается порядок и гармония мира, свидетельствующие о премудрости Творца. Промысл Божий обнаруживается не в отдельных действиях, но управляет каждой вещью чрез общие неизменные законы. Все события суть действия Бога, насколько они производятся силами, которыми Он озарил тварей. Каждое событие важно в глазах бесконечного Существа. Нет ни одного события, которое было бы свободно от всеобщих законов, управляющих миром. Мировая жизнь совершается без всякого отношения к интересам и положению человека, и последний предоставляется своим собственным суждениям. Отсюда, если человек, преследуемый нуждой и удрученный бедствиями, добровольно удаляется от жизни, то он вовсе не действует против воли Бога, Его промысла и не нарушает мирового порядка. Должны ли мы думать, что Всемогущий Сам распоряжается нашей жизнью, а не подчинил ее всеобщим законам, которыми управляется мир? Напротив, жизнь человека зависит от тех же законов материи и движения, как и жизнь других существ. Да, жизнь человека вовсе не так важна, чтобы Бог сам распоряжался ею. В универсе она нисколько не важнее жизни устриц. Вы думаете, что я ропщу на промысл Божий и проклинаю свое существование, когда выхожу из жизни? Нет, я только убежден, что человеческое мое существование бесполезно. Но я благодарю Провидение за благо, которым я пользовался, и за дарование возможности избавиться от угрожающих мне бедствий. Покорность промыслу не исключает человеческого благоразумия, как средства избежать несчастья. Из постигших меня несчастий и страданий я могу заключить, что Бог меня зовет, ибо они постигают меня по воле Божьей. Когда я умру, то элементы, из которых я состоял, еще будут служить миру и приносить пользу³⁶. Подобным образом рассуждали в 18 в. Монтескье, Руссо и др. Приводить отдельно их мнения мы здесь не будем. Заметим только, что все аргументы в защиту самоубийства высказываются людьми или отрицающими личного Бога, или отрицающими промысл Божий. Перейдем прямо к изложению христианского взгляда на самоубийство.

По христианскому учению, жизнь есть дар Божий и дар совершенный. Бог, Творец мира, есть и виновник нашей жизни. Он живит и мертвит, возводит в ад и низводит (Цар. 2:6, Прем. 16:13). Он назначает времена и лета, указует предел для человеческой жизни. Видите, видите, что это Я, Я – и нит Бога кроми меня. Я умерщвляю и оживляю, поражаю и исциляю, и никто не избавит от руки Моей (Втор. 32:39), говорит Господь. Бог дал человеку земную жизнь, чтобы он приготовил себя к жизни будущей, небесной. Настоящая жизнь сама в себе не есть цель; она имеет значение в отношении к другой жизни, высшей и небесной. Задача человека здесь только совершенствование и развитие. Жизнь есть время труда, за которым наступит время воздаяния. Жизнь есть день, за которым ночь – смерть. Чем больше человек достигает совершенства в этой жизни, тем он способнее, слабее делается для радостей жизни будущей. Что посеешь в земной жизни, то пожнёшь в жизни будущей. Каждый из нас должен действовать в той сфере, которая назначена нам Творцом и действовать до тех пор, пока не позовет в себе Бог – Ясно, что пред судом такого учения о Боге и человеческой жизни самоубийство не может почитаться невинным поступком. Кто не видит, что самоубийство есть дерзкое восстание против Бога Творца и Промыслителя мира, незаконное присвоение не принадлежащих человеку прав, самовольное распоряжение Божественным даром, выражение гордости, непослушания, нарушение долга любви и повиновения Богу, нежелания достигать назначенной Им цели? Что бы сказали, если бы какой-нибудь сын, приняв на время от своего нежного доброго отца золотой драгоценный сосуд, вместо того чтобы возвратить его отцу, бросил этот дар в грязь? Не назвали ли бы мы его крайне неблагоразумным? Не то же ли делает самоубийца? Не виновен ли он пред судом вашей правды в пренебрежении высшим драгоценным даром – жизнью? Нет, мы не можем распоряжаться своей жизнью, как своей собственностью, а должны предавать ее в волю Божию, и если Владыка мира хранит земное бытие наше, несмотря на то, что всегда мог бы прекратить его , то очевидно, по воле Его мы должны жить и действовать. Самоубийство есть тяжкий грех потому, что в нем человек самовольно взламывает врата смерти и незваным насильственно вторгается в загробный мир. Христианин, подобно ап. Павлу, может желать смерти, но это желание в своем основании должно иметь, с одной стороны, желание высшего идеального совершенства, которое существует только на небе, с другой – сознание суетности, преходящности всего земного. Но и это желание должно быть предано в волю Божью. Апостол Павел говорит, что он желает разрешитися и со Христом быти; что смерть для него приобретение (Фил. 1:21). Но воля Божья для него выше личных желаний; а Бог хотел, чтобы он жил для блага других.

Говорят, что Бог дал человеку свободную волю, в силу которой он может распоряжаться своей жизнью, как ему угодно³⁷. Да, несомненно, человек свободен. Но всякое ли употребление свободной воли угодно Богу? Разве не каждому из нас известно, к чему привела свободная воля наших прародителей? В силу своей свободной воли человек должен распоряжаться своей жизнью только сообразно той цели, какая ему указана Творцом, именно нравственного усовершенствования до уподобления Богу. А разве эту цель преследует самоубийца? Разве он не объявляет открытой войны с Богом? С христианской точки зрения пользование дарованными Богом внешними благами небезразлично в нравственном отношении. Если богач злоупотребляет своим богатством, если он безумно расточает его на удовлетворение одних личных желаний, порочных склонностей и привычек, то его пользование богатством не только небезразлично в нравственном отношении, а прямо безнравственно. Кто употребляет свой поэтический талант на то, чтобы возбуждать в других мелкие страстишки, служит чувственности, тот разве не оскорбляет Бога? То же самое нужно сказать относительно пользования жизнью. Свободная воля человека должна направляться не на уничтожение жизни, а на развитие и совершенствование ее. Права человека на свою жизнь даже более ограничены, чем права на внешние блага. Для своих целей человек может истреблять животных, растения и другие предметы, ибо Сам Бог поставил человека господином во вселенной и все подчинил его власти. В отношении к жизни человек имеет только право пользования, но не уничтожения. Жизнь не может быть рассматриваема так, как внешняя вещь. Жизнь всегда остается собственностью Бога. Бог дал нам жизнь, – Он только может взять ее обратно. Уничтожение жизни самим человеком является несправедливостью и несправедливостью высшей, потому что ею нарушаются права высочайшего существа Бога. Вот почему убийство ближнего почитается великим преступлением. Оно есть посягательство не только на права ближнего, но и на права Бога, которому принадлежит жизнь каждого человека.

Жизнь человеческая, в частности тело, говорят защитники самоубийств, вовсе не так важны, чтобы Бог Сам распоряжался ими. «Великое заблуждение, говорил Руссо, придавать большую важность жизни, как будто наше бытие зависит от неё и после смерти не бывает ничего. Наша жизнь в глазах Бога ничто; ничто она должна быть в глазах разума; ничто она должна быть в наших глазах; и когда мы оставляем наше тело, мы только слагаем неудобную одежду». Нет, ответим мы, по христианскому учению, жизнь великое благо, она источник всех других благ; наслаждение другими благами возможно только при жизни. Земная жизнь сама по себе, без отношения к жизни будущей, не имеет смысла. Вот почему древние материалисты, не имевшие веры в будущую жизнь, свободно распоряжались своей жизнью, когда она была им в тягость. Страх будущего их не тревожил. Смерть для них была вечным сном, вечным покоем. «Если мы уничтожились, говорит Лукреций, то ничто уже не будет тревожить нашего чувства, ничто не нарушит нашего покоя, даже если бы земля, небо и море смешались между собою.» Стоики даже презирали жизнь. Так как в наслаждении нельзя найти счастья, то они искали его в самоотречении. Христианин любит жизнь и любит по ее истинному достоинству, именно как предуготовление и преддверие к будущей жизни. Христианин живет своей жизнью на земле, как свыкшийся с мыслью о смерти и всякий час готовый к пришествию Господа. Он живет в надежде и уповании на загробную жизнь. Жизнь для него никогда не может сделаться бесцельной и неразумной. Разум Божий для него все делает понятным. По-видимому странно, почему христианство так ценит настоящую жизнь, когда кроме нее есть жизнь будущая вечная, лучшая и превосходнейшая. Но именно потому-то, что есть жизнь вечная, получает свое значение и жизнь настоящая. Христианство говорит, что в будущей жизни хорошо бывает тому, кто приготовил себя к ней в жизни настоящей. Явившемуся туда неприготовленным и рай не в рай, и блаженство не в блаженство, подобно тому, как для слепого не существует ни солнца, никакого приятного сочетания красок и цветов.

По христианскому учению, драгоценна личная жизнь каждого человека. Язычник не ценил личности самой в ce6е. Личность он приносил в жертву государству, которое было всепоглощающим колоссом. Отсюда происходило то, что даже такие мыслители, как Платон, советовали умерщвлять слабых детей и дряхлых стариков, от которых не могло быть пользы государству. Христианство учит, что каждый человек сотворен по образу Божию, имеет бессмертную душу и предназначен для вечного блаженства, что Бог печется о каждом человеке, печется до того, что без воли его волос с головы не падает. Для спасения человека пострадал пришедший с неба на землю Сын Божий, Господь наш И. Христос. Душа каждого человека выше и драгоценнее всего мира. «Какая польза человику, если она приобритет весь мир, а души своей повредит? Или какой выкуп даст человик за душу свою»? (Мф. 16:26).

Но не душа только есть драгоценный дар. Тело, которое разрушает самоубийца, также сотворено Богом и также драгоценно. Тело существенная принадлежность человека. Соединение в человеке души с телом есть дело самого Бога. Тело – орудие души, средство к развитию ее сил и способностей. Оно храм Св. Духа, жилище Христово «Разви не знаете, что тила ваши суть члены Христовы? Не знаете-ли, что тила ваши суть храм живущаго в вас Духа Святаго, котораго имиете вы от Бога, и вы не свои? Ибо вы куплены дорогою циною», писал Ап. Павел Коринфянам (1Кор. 6:15, 19). Тело есть орудие, чрез которое на душу действуют таинства. Оно питается в таинстве Евхаристии, получает исцеление в елеосвящении, оно воскреснет и для будущей жизни. Наконец, тело должно быть драгоценно и любезно потому особенно, что его благоволил принять Господь наш И. Христос. Отсюда не является ли самоубийство преступлением не только против души, но и против освящённого И. Христом тела? Язычники о бессмертии души имели смутные представления, а о воскресении тела и не думали. Неоплатоники даже третировали тело, как нечто недостойное духа, видели в нем препятствие и темницу для души. Христианство заявляет себя против всякого злоупотребления телом, против всякого подрыва здоровья вследствие неумеренности и низких страстей. Христианин должен заботиться об образовании тела в достойное жилище и в послушное орудие духа и вести борьбу только с низшими инстинктами телесной природы.

В первые века христианства бывали случаи, когда мечтательно возбужденные люди нарочно добивались мученичества. Но церковь никогда не одобряла таких действий. «Мы, пишет Смирнская община в послании, которым она извещает о мученической смерти своего епископа св. Поликарпа, не хвалим тех, которые предают себя сами, ибо Евангелие не учит сему». Св. Киприан увещевал свою общину во время жестокого гонения таким образом: «согласно учению, которое вы от меня приняли, пребывайте в покое. Никто не производи беспокойства среди язычников, или не предавай себя самого язычникам. Когда он взят будет, тогда и пусть говорит, ибо в час тот будет говорить чрез нас живущий в нас Господь». Когда во время эпидемии некоторые христиане горевали о том, что они могут умереть на одре болезни, а не от мучения, то епископ говорил им: «во-первых, мученическая смерть находится не в твоей власти, но зависит от власти Божьей. Затем Бог испытует сердца и утробы и видит твое настроение. Иное дело, если по настроению не достает мученичества, иное дело, если мученичеству не достает настроения, ибо Бог не желает нашей крови, но нашего настроения. Эта болезнь пригодна к тому, чтобы испытывать душевное настроение». Учители церкви никогда не упускают случая напоминать, что гонение в то же время есть суд над церковью и грозный приговор ко спасению. И христиане тщательно пользовались дозволенными средствами для избежания наказаний и для сохранения жизни. Можно ли скрываться от гонителей? Об этом мнения разделились. Тертуллиан отвечает на этот вопрос отрицательно. Но большинство отвечало на него утвердительно, ссылаясь на известное повеление Господа (Мф. 10:19); но это бегство не должно заключать в себе отвержения веры. Оно должно быть только самоудалением, причем, однако же, все предоставляется Господу и сохраняется готовность претерпеть все, когда настанет час к тому. Так на некоторое время удалялись свв. Поликарп и Киприан; но оба своей мученической смертью доказали, что их удаление не было слабодушным бегством, а только благоразумным устранением от опасности до надлежащего часа³⁸. Все это показывает, что жизнь человеческая вовсе не так ничтожна, как думают некоторые защитники самоубийства. Не виновен ли поэтому самоубийца в том, что вместо того, чтобы с радостью ожидать естественной смерти, прекращает свою жизнь насильственно?

Пусть жизнь несчастна, полна страданий и бедствий, пусть во всем одни неудачи и разочарования, пусть на пути к достижению благих целей стоят непреодолимые препятствия, – истинный христианин все-таки не должен бежать от жизни. Язычник не понимал смысла и значения страданий. Вера в слепую, в неразрушимых цепях все держащую, суровую и неумолимую судьбу, для него ничего не объясняла. Самая вера эта была следствием непонимания бедствий жизни. Но может ли она помирить человека с действительностью? «Терпи, будь покорен судьбе», говорили языческие мудрецы. Но во имя чего же? спрашивает человек. «Потому что страдания и несчастия необходимы», отвечали они. Но что же это за объяснение н утешение? Что оно говорит сердцу, которое, собственно, требует утешения? Это утешение призывает не к труду, не к положительной деятельности, а к слабой покорности, при которой человек опускает руки и делается жалким рабом внешних обстоятельств. Уныние, отчаяние, тоска, недовольство, внутреннее беспокойство – вот что может произвести указание страждущему на судьбу. Мысль о роковой необходимости всего в мире совершающегося не оставляет места никаким надеждам и может только портить человека. Не только смысл жизни отдельного лица не понять язычнику, – смысл и цель всей истории человечества язычникам были недоступны. К язычеству справедливо прилагают миф о Сизифе, вечно катающем камень на гору. Язычник трудится много и долго, но не видел конечной цели своих трудов. Вся история человечества для него была бесплодным спором перекрещивающихся страстей, непонятным столкновением различных интересов и случайностей. Христианство учит, что Бог не только творец, но и промыслитель. Промыслительные действия Его обнимают не только общие мировые законы, но и все частные действия, представляющиеся нам случайными. Вся история человечества, при всей ее непонятности, есть целесообразное движение по пути, указанному Богом. Она есть выполнение божественных предначертаний и имеет свой конец в высшей другой жизни. Ничто случающееся с нами в сей жизни не бесцельно и не неразумно. Все имеет свое основание в премудрых планах Божества. Несчастия, служившие загадкой для язычника, в христианстве находят должное объяснение; они посылаются нам или для испытания и утверждения нас в вере, или для наказания нас за грехи, или для нашего исправления или наконец посылаются, как сказал И. Христос в одно время «да явятся дила Божия» (Ин. 9:3). В последнем случае смысл страданий наших может быть нам непонятен, но мы должны помнить, что ничто не совершается без воли Божией. Мысль о Боге и Его промыслительных действиях –вот что служит для христианина утешением в несчастии. Она воодушевляет и поддерживает его в самые трудные минуты, сообщает силы для перенесения самых тяжелых и невыносимых бедствий. Христианство нигде не заповедует своим последователям бесчувственного, апатичного отношения к несчастиям. Человек не камень, а живое существо. Он мыслит, чувствует, желает, радуется, печалится, любит, сострадает, опасается и проч. Покорность и преданность воле Божьей и живое упование на всеблагой промысл Божий – вот что христианство заповедует своим последователям. Это не какое-нибудь философское равнодушие и не так называемая стоическая апатия, происходящая из горделивого желания стать выше всех обстоятельств, сохранить свою свободу и независимость в самом неблагоприятном положении, и не слепое подчинение течению обстоятельств, какой-то неизбежной судьбе, но такое состояние души, при котором христианин, полный веры и упования на Бога, на все происшествия жизни, счастливые и несчастные, смотрит спокойно, в той уверенности, что Бог все направляет к благим целям, что все пути жизни, по которым Он ведет нас, при всей их непостижности и мрачности, святы и благодетельны для нас. Человек, преданный Богу, чувствует скорбь, но бодро переносит ее; находится под давлением зла, но не отчаивается; испытывает несчастия, но не падает духом; чувствует слабость, но не слагает рук и не обрекает себя на пассивное состояние. Он слышит голос страждущего Спасителя «приидите ко мни вси труждающиеся и обремененные и Аз упокою вы», идет на голос и находит, что Сам Спаситель страдал и нес тяжелый крест, и в Своих страданиях показал нам пример, как вести себя (1Петр. 2:21). Большего утешения, чем какое дает христианство, не может дать никакая философия. Действительно, какое утешение может дать несчастному философия? Мы позволим себе привести здесь слова приснопамятного иерарха русской церкви митрополита Московского Филарета «Послал бы я ее (философию), говорит он, например, в больницу испытать силу ее мудрования. Что скажет она страждущему? «Будь великодушен, ты страждешь по действию причин естественных, по законам природы, от которых не можешь освободиться, будучи звеном в цепи существ и перемен». Как вы думаете, будет ли от того больному легче или приятнее, когда он узнает, что он страждет по причинам и законам? Не почувствует ли напротив он себя более прежнего отягченным узами причин и законов, из коих нельзя вырваться? Или положим, что философия, смотря на больного с нравственной стороны, скажет «вероятно, ты сам привлёк болезни какими-нибудь излишествами, неправильностями, неосторожностью; переноси же то, чего сам причиною». Опять спрашиваю: достаточно ли cиe рассуждение для утешения страждущего? Не может ли он сказать такому утешителю: ты удвояешь мое несчастие, представляя меня несчастным и физически и нравственно? Что еще может сказать страждущему философия? «Терпи; если не врачевание, то смерть прекратит страдания». Но если она на сем остановится, – а она принуждена остановиться на сем, потому что не видит далее – то скорее призовет отчаяние, нежели отраду. Отстраним суетную мудрость человеческую, которая много обещает, но мало может. Прииди, Премудрость Божия, помоги, Божественная религия! Ты можешь сказать страждущему, что его бедствие или послано или допущено небесным Отцом милосердым; что следственно бедствие не без нужды, не без правды, не без пользы, ибо такого не допустил бы такой Отец; что Он милует и тогда, когда поражает, и готов ежеминутно даровать облегчение, по способности приемлющего сообразно с истинным благом его. Ты можешь уверить, что страдание может быть велико, но не может быть несносно, по реченному вирен Бог, иже не оставит вас искуситися паче, еже можете, но сотворит со искушением и избытие, яко возмощи вам понести (1Кор. 10:3). Если болящий из того болен, что грешен и, следственно, сугубо несчастен, ты можешь подать ему и сугубое утешение, именно для скорби душевной – надежду прощения грехов, по вере и покаянию; для болезни телесной – надежду исцеления, следствие прощения грехов, или же то уверение, что врач душ и телес употребит болезнь, как средство очищения, обратит болезнь тела во врачество души чрез подвиг терпения, и что следственно как благодушно принимать горькое лекарство, в пользе которого уверены. Ты, бессмертная религия, можешь из самой горькой мысли о смерти извлечь сладкое утешение, ибо ты видишь в ней не конец только настоящего, но и начало будущего, не предел, но продолжение, не закрытие зрелища, но открытие лучшего,– не мрачную бездну, в которую наудачу может броситься отчаяние, но область света, куда благонадежно может вступить вера, где претерпевших до конца ожидает не только прекращение бед, но и наслаждение благ и выше всякого понятия щедрое воздаяние за терпение. Наконец, в основание и совершение всех утешений ты, религия Христова, можешь указать страдальцу на великого мужа болезней, Который язвен бысть за грихи наши и мучен бысть за беззакония наша, Который понес наказание миpa нашего, Котораго язвою мы исцилихом (Ис. 53:5). Те, которые истину познали Его в вере и любви, знают, как не только возможно без ропота и нетерпеливости, но даже как сладостно переносить страдания в общении страданий Его, с помощью Его, при виде примера Его, из благодарности к Нему, из любви к Нему. От них то слышим столь невероятные для мудрования плотского, но и столь одобрительные для мудрования духовного, изъявления внутренних ощущений хвалимся в скорбих (Рим. 5:3). Радуюсь во страданиях моих (Кол. 1:24). По множеству болизней моих в сердци моем утишения Твоя возвеселиша душу мою (Пс. 93:19). Якоже избыточествуют страдания Христова в нас, тако Христом избыточествует и утишение наше (2Кор. 1:5). Так полно и совершенно утешение, которое страждущий или 6едствующий может обрести в религии»³⁹.

Получая такое утешение, истинный христианин, как христианин, никогда не приходит в малодушие и никогда не впадает в отчаяние, которое приводит к самоубийству. Он спокойно и терпеливо выносит все страдания. Правда, некоторые и самоубийство почитают геройством, видят в нем выражение силы воли и характера. Самоубийца, говорят, идет против естественного влечения к жизни, а чтобы решиться идти против природы, нужна значительная доля мужества. Но справедливо ли это? Сила и мужество человека открываются не в бегстве от жизни, но в деятельном противостоянии всем ее напастям. Самоубийство есть знак трусости, нравственной слабости. Мужество воина не в том проявляется, когда он бежит с поля битвы, бросает оружие, но в том, когда он твердо и неуклонно противостоит всем нападениям врагов, выдерживает натиск их, сражается, как говорится, до последней капли крови⁴⁰. Но долготерпиливый, по словам Премудрого, лучше храбраго, и владиющий собою лучше завоевателя города» (Притч. 17:32). Нравственный характер образуется только в борьбе с житейскими невзгодами и несчастиями, посреди бурь и волнений. Героями без упражнения не делаются. Несчастия и страдания – лучшая школа героизма. К такому именно героизму христианство призывает своих последователей. Терпеть до конца – вот в чем спасение христианина (Марк. 13:13).

Возвышенный пример чисто христианского отношения к страданиям представляет нам ветхозаветный праведный Иов. Кому не известны его страдания? Он был лишен имущества, детей, поражен лютой проказой, покинут друзьями. И как же он смотрел на свои страдания? Когда жена Иова, оставшаяся без куска хлеба, в необходимости зарабатывать себе пропитание трудами рук своих, сказала ему «ты все еще тверд в непорочности твоей, похули Бога и умри», (т. е. окончи жизнь самоубийством), – то он сказал ей «ты говоришь, как одна из безумных. Неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злаго не будем принимать» (Иов. 2:9). Прекрасный урок для тех, которые в несчастии лишают себя жизни! Иов убеждает, что есть Бог, который назначил человеку дни жизни, и без воли Которого, ничто не совершается, даже волос с головы не падает; и не решился окончить жизнь самоy6ийством, хотя говорил, что жизнь ему опротивела и душа его желала лучше смерти, чем сбережения костей своих (Иов. 7:13–16). Да и с кем не бывает в жизни страданий? Неужели же каждый несчастный имеет право лишить себя жизни? Нет, ветхозаветные и новозаветные праведники, полные веры и упования на Бога, с радостью принимали и переносили все несчастия.

Нам говорят, что в св. Писании нет заповеди, запрещающей самоубийства? Согласимся, что так. Но после того, что мы говорили о Боге, о жизни, о назначении человека, об отношении к страданиям и несчастиям, разве не ясно, что христианство всеми основными началами веры и нравственности совершенно запрещает самоубийство. Потому-то и нет особой заповеди о самоубийстве, что оно есть очевиднейшее преступление, грех слишком страшный, противоестественный, посягающий на права самого Бога, священным писателям казавшийся даже невозможным и неестественным. «Христианину, как христианину, по замечанию одного западного моралиста, никогда не может прийти серьезно мысль о самоубийстве, ибо он никогда не впадает в отчаяние и в безнадёжное состояние и его жизнь во плоти никогда не может быть не имеющей значения для нравственной цели и вместе с тем совсем ничтожной. Он знает, что не себе живет и не себе умирает, но Господу» (Рим. 14:7, 8; 1Кор. 6:19 и 20)⁴¹. Затем скажем вместе с другими шестая заповедь «не y6ий» разве не заключает запрещения убийства вообще – ближнего или себя самого? Почему же не расширить объема этой заповеди, включая сюда не только убийство ближнего, но и самоубийство? В послании в Коринфянам ап. Павел писал «если кто разорит храм Божий, того покарает Бог, ибо храм Божий свят, а этот храм вы» (1Кор. 3:17). Не содержится ли здесь если не прямое, то косвенное осуждение самоубийства? Для всякого христианина самоубийство должно быть ужасно, кажется, уже потому, что им окончил свою жизнь предатель И. Христа Иуда, самоубийство которого было следствием отчаяния (Мф. 27:3–5). Ап. Петр усматривает наказание Божие в том, что, когда низринулось тело Иуды, расселось чрево его и выпали все внутренности (Деян. 1:18). Другой малодушный предатель Христов Пилат также окончил жизнь самоубийством. Да сохранит Бог каждого от подражания этим ужасным примерам!

В оправдание самоубийства в прежнее время указывали на некоторые библейские факты самоубийств. Но внимательное рассмотрение и правильный взгляд на них не только не говорят в защиту самоубийства, а даже против него. В ветхозаветных священных книгах рассказывается о самоубийстве Саула, Самсона, Авимелеха, Замврия, Ахитофела, Елеазара и Разиса.

О Сауле повествуется следующее. Когда в борьбе с Филистимлянами он потерпел поражение и был очень изранен, то сказал своему оруженосцу «обнажи свой меч и заколи меня им, чтобы не пришли эти необрезанные и не убили меня и не издевались надо мною». Но оруженосец не исполнил просьбы Саула, ибо боялся поднять руку на помазанника Божия. Тогда Саул взял меч свой и пал на него. Оруженосец, увидев, что Саул умер, сам пал на свой меч и тоже умер (1Цар. 31, 1 Паралип. 10). Самоубийство Саула вне всякого сомнения. Но как смотреть на него, показывает рассказ 1-й главы 2-й книги Царств. Там говорится следующее. К Давиду приходит Амаликитянин и сообщает ему о смерти Саула. Дело было так. Саул пал на копье; но так как умер не сразу, то просил Амаликитянина убить его. Амаликитянин исполнил его просьбу, потому что видел, что он все равно не останется в живых. Как же посмотрел на этот поступок Давид? Он приказал умертвить Амаликитянина, говоря «как ты не побоялся поднять руку, чтобы убить помазанника Господня? Кровь твоя на голове твоей; ибо твои уста свидетельствовали на тебя, когда ты говорил «убить помазанника». Отсюда видно, что хотя Саул сам просил умертвить себя, однако Амаликитянин не должен был слушаться его. Если бы Саул имел право себя убить, то Амаликитянин, исполнивший его просьбу, не заслужил бы обвинения со стороны Давида. Писатель книги Паралипоменон в смерти Саула видит наказание Божие за беззаконие. Он говорит: «Так умер Саул за свое беззаконие, которое он сделал пред Господом, за то, что не соблюл слова Господня и обратился к волшебнице с вопросом, а не взыскал Господа» (1 Паралип. 10, 13).

Смерть Самсона произошла при таких обстоятельствах. Филистимляне, собравшиеся для жертвоприношения своему богу Дагону, призывают в свое собрание Самсона и начинают над ним смеяться и издеваться, хуля вместе с тем иудейского Бога. Самсон, пришедший в сопровождении отрока, обратился к Богу с молитвой, чтобы Он возвратил ему силы. «Господи Боже, вспомни меня и укрепи меня, только теперь, о Боже, чтобы мне в один раз отомстить Филистимлянам за два глаза мои», молился Самсон. Бог услышал молитву, возвратил силы Самсону. Тогда Самсон сдвинул с места два средних столба, на которых утверждён был дом, и все, находившиеся в доме, погибли. Умер и сам Самсон, сказав пред смертью «умри душа моя с Филистимлянами (Суд. 16:25–31). Как смотреть на поступок Самсона? Соизволение Бога на этот поступок не подлежит никакому сомнению. Бог услышал молитву Самсона и возвратил ему силы, чтобы отомстить врагам. Если его поступок и называть самоубийством, во всяком случае на это самоубийство была воля Божия. Но здесь не самоубийство, а самопожертвование жизнью, подобное тому, какое бывает на войне. Ближайшей и главной целью Самсона было не прекращение своей жизни, а месть своим врагам и врагам своего Бога. Жертвуя собой, он убил, по словам писателя книги Судей, столько врагов, сколько не убивал во всю свою жизнь (16:30). Смерть его имеет характер возвышенного самопожертвования из любви к Богу и ближним. Ап. Павлом Самсон поставлен в числе ветхозаветных праведников (Евр. 11:32).

Авимелех, один из самозванных судей Израильского народа, во время войны был поражен камнем, брошенным с башни одной женщиной. Призвав своего оруженосца, он сказал «обнажи меч твой и умертви меня, чтобы не сказали обо мне: женщина убила его». Оруженосец пронзил его, и он умер. Но оправдывает ли это самоубийство священный писатель книги Судей? Нисколько. Он объясняет его как наказание за преступление Авимелеха. «Так воздал Бог Авимелеху за злодеяние, которое он сделал своему отцу, убив семьдесят братьев своих» (Суд. 9:50–56).

Подобным же возмездием за грехи было самоубийство Замврия. О нем в Библии говорится следующее. В двадцать седьмой год правления Асы, царя Иудейского, воцарился Замврий и царствовал семь дней в Фирце, когда народ осаждал Гавафон Филистимский. Услышав, что Замврий сделал заговор и умертвил царя, все Израильтяне воцарили военачальника Амврия и осадили Фирцу. Замврий, видя, что город взят, вошел во внутреннюю комнату царского дома, произвел пожар и погиб. По словам писателя 3-й кн. Царств, «погиб за свои грехи, в чем он согрешил, делая неугодное пред очами Господними, ходя путем Иеровоама и в грехах его, которые тот сделал, чтобы ввести Израиля в грех» (3Цар. 16:15–19). Здесь, как видим, нет никакого одобрения самоубийству; самоубийство представляется как возмездие за грехи.

Ахитофель, один из сообщников Авессалома, предложил последнему бесчестный план относительно умерщвления Давида. Когда же план не удался, он, чтобы не попасться в руки Давида, удавился (2Цар 16:20–21, 17:1–23). Здесь прямое самоубийство. Но ведь писатель 2-й книги Царств не высказывает никакого сочувствия ему. А справедливо ли заключать от этого молчания к невинности самоубийства?

Иудей Елеазар, во время войны с Антиохом Епифаном, увидел, что один из слонов покрыт царской броней. Ему казалось, что на нем был сам царь. Желая спасти народ свой и прославиться, он смело подбежал к слону в средину отряда, и поражая врагов направо и налево, бросился под слона, убил его и сам погиб (1Макк. 6, 43–46). Но кто же в праве видеть здесь самоубийство? Елеазар умирает, как патриот, для блага своего народа. Но разве это не возвышенное самопожертвование? Подобные факты были всегда, и мы не только не осуждаем их, но даже восхваляем. Самопожертвование для ближних есть истинно христианский поступок. «Нит больше той любви, что если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин. 15:13), говорит Спаситель.

Во 2-й книге Маккавейской рассказывается о самоубийстве некоего иудея Разиса, пользовавшегося у своих соотечественников большим уважением и за свое доброжелательство прозванного отцом иудеев. Во время Маккавейской войны языческий вождь Никанор послал более пятисот воинов, чтобы схватить Разиса. Когда воины уже совсем готовы были исполнить свое поручение, Разис, не желая отдаться в руки врагов, пронзил себя мечом, «желая лучше доблестно умереть, нежели попасться в руки беззаконников и недостойно обесчестить свое благородство». Но так как удар от поспешности оказался неверен, а толпа уже врывалась в двери, то он отважно вбежал на стену и бросился вниз. Несмотря на тяжёлые раны и лившуюся ручьем кровь, он еще пробежал некоторое пространство и остановился на одной крутой скале. Совершенно уже истекая кровью, он вырвал у себя внутренности и бросил их в толпу, и моля Господа жизни и духа опять дать ему жизнь и дыхание, окончил свою жизнь (2Макк. 14:37–46). Как смотреть на этот поступок? Кто беспристрастно прочитает рассказ писателя 2-й книги Маккавейской, тот увидит, что хотя писатель похваляет мужество Разиса и любовь к отечеству, но он этим вовсе не хочет оправдывать его самоубийство. Рассуждение, что «лучше доблестно умереть, нежели попасться в руки беззаконников и недостойно обесчестить свое благородство», принадлежит самому Разису, а не писателю 2-й книги Маккавейской. Но состоятельно ли это рассуждение, писатель умалчивает. Разис в сознании своего «благородства» заблуждался и доходил до крайности. Не думаем, чтобы его величие и благородство умалились, если бы он не сам себя убил, а был убит врагами. Сам Разис как бы опомнился и сознал свое заблуждение, когда молил Господа опять дать ему жизнь. Наконец скажем еще, что рассматриваемый случай относится к военному времени, когда человек действует часто не по здравому рассуждению, а под влиянием аффектов и страстей. Не в таком ли состоянии был Разис? Предположение естественное.

Таковы библейские факты, на которые ссылаются защитники самоубийства. Не о том они говорят, что самоубийство позволительно, а о том, что в греховном человечестве самоубийства были всегда. Из того, что в Библии рассказывается о нескольких самоубийствах, не следует, что самоубийство не есть преступление. Ведь в Библии рассказывается о многих других пороках и преступлениях. Для правильной оценки их нужно иметь в виду не один голый факт, а точку зрения священных писателей. Что касается нравственного сознания Евреев, то оно было против самоубийства. По свидетельству Иосифа Флавия, самоубийцы у евреев погребались по заходе солнца, с меньшей торжественностью⁴².

В сознании новозаветной христианской церкви самоубийство во все времена почиталось великим преступлением. Ясное, хотя не прямое осуждение самоубийства находится в Апостольских правилах «Сам себя скопивший да не будет принят в клир. Самоубийца бо есть и враг Божия создания» (22 пр.) «Аще кто из клира скопит себя самого, да будет извержен. Ибо убийца есть себя самого» (23 пр.). «Мирянин, себя самого скопивший, на три года отлучен да будет от таинства. Ибо наветник есть своей жизни» (24). Правила эти в совокупности повторены Никейским собором (1 пр.). Отсюда видно, что преступно не только окончательное самоубийство, но и намеренное повреждение части своего тела. Св. Тимофей Александрийский, правила которого приняты всей церковью, на вопрос подчиненных ему епископов если кто, будучи себя, убьет себя или бросится с утеса, должно ли совершать за него молитву и приношение, – дал такой ответ «если кто, будучи вне себя, поднял на себя руки, о таковом священнослужитель должен дознать, подлинно ли он был вне ума. Ибо часто близкие к пострадавшему от самого себя, желая достигнуть, чтобы было приношение и молитва, неправдуют и говорят, что он был вне себя. Если он сделал это по страху человеческому или по какому-нибудь малодушию, то за него, как самоубийцу, не должно быть приношения. Посему священнослужитель со всяким тщанием должен испытывать, чтобы не подпасть осуждению» (Вопрос и ответ 14). Под приношением здесь разумеются поминовение на литургии и все церковные молитвословия. Правило Тимофея Александрийского сделалось руководственным во все последующие века в восточной церкви, в частности в церкви русской⁴³. 14-е правило славянской кормчей говорит: «Аще кто сам себе убиет, или заколет, или удавит, приношение не принесется за него, токмо аще не будет во истину ум погубил, подобает бо их причетником испытовати о сем со истязанием». В требнике Петра Могилы недостойными христианского погребения признаются «сами себя убивающие в отчаянии и гневе, разве еще прежде смерти знамения покаяния показана. Но убо сии от изступления ума сие соделывающи, сии бо сподобляются, яко неведущии что творят» (о чинном погребении). В инструкции старостам поповским или благочинным смотрителям от патриарха Московского Адриана 1697 г. в статье 21 читаем «а который человек обесится, или зарежется, или купаясь и похваляясь и играя утонет, или вина опьется, или иную какую смерть сам над собою своими руками учинит, или на разбое и на воровстве каком убит будет и тех умерших тел у церкви Божией не погребать, и над ними отпевать не велеть, а велеть их класть в лесу, или на поле, кроме кладбища и убогих домов». Ныне действующее законоположение русской церкви вполне согласно с законоположением древней церкви. И теперь самоубийцы, если они умертвили себя в здравом уме, лишаются христианского погребения и церковных молитв.

Это законоположение в настоящее время подвергается осуждениям и различным нареканиям. Современные светские правоведы обвиняют церковь в излишней строгости, в немилосердии, в недостатке любви и проч. Говорят, что христианская религия есть религия мира, кротости и всепрощения, посему церковь не вправе отказывать самоубийцам в погребении. Но справедливы ли эти обвинения? Не во имя дряблой гуманности церковь действует, а во имя любви, соединенной со справедливостью. Идея справедливости есть одна из основных идей христианской религии. Не для удовлетворения ли высшей Божественной справедливости принес себя в жертву Господь наш И. Христос? Ведь если смотреть на дело только с точки зрения одной любви, то Бог должен был простить человеку его грех, а не требовать удовлетворения Своей правде. И. Христос есть воплощённая любовь. Но разве Он всем прощал грехи и всех исцелял? Не говорил ли Он о предавшем Его ученике, что лучше бы ему не родиться? И церковь, всегда верная Христову учению, вместе с любовью осуществляет справедливость. Даруя прощение грехов приносящим, искреннее раскаяние, она всегда отлучала и отлучает от своего общения нераскаянных грешников. Держать их в своем лоне, значило бы обнаруживать равнодушие к божественной истине и всем своим постановлениям. В частности, церковь не может безразлично относится в тому, умер человек естественной смертью или насильственной, по доброй воле. Она предписывает, чтобы ее члены пред смертью напутствовали себя таинством евхаристии, для принятия коего нужно предварительно покаяние. Самоубийца отказывается от этого напутствия, являясь явным ослушником церкви. Как же церковь пойдет к нему с своим чином погребения? «Аще и церковь преслушает, буди теби якоже язычник и мытарь» (Мф. 18:17). Не ненависть и презрение церковь выражает, когда отказывает самоубийцам в христианском погребении и в приношении, она действует так из желания сохранить неизменными свои уставы и порядки. Как божественное установление, церковь не может руководиться дряблой гуманностью. Она должна высоко держать знамя веры и противостоять всем враждебным нападениям. Горе служителям алтаря, если они будут стыдиться своей веры и усвоять антихристианские начала жизни! Ведь теперь каких уступок не требуют от церкви и за что на нее не нападают? Некоторые современные правоведы требуют, чтобы заключение и расторжение браков было изъято из области церковного ведения, чтобы церковные браки были заменены гражданскими, а развод был всецело предоставлен личному усмотрению супругов. Что же? Неужели церковь вместо семи таинств должна признать шесть и равнодушно смотреть на самовольное сожительство?

Говорят, что между самоубийцами часто бывают люди честные, добродетельные и высоконравственные. Если церковь погребает самых тяжких преступников, ознаменовавших свою жизнь целым рядом злодеяний, то на каком основании, говорят, она отказывает в погребении самоубийцам⁴⁴ – Но ошибочные человеческие суждения о достоинстве людей для церкви не могут иметь значения. По суду человеческому добродетельными и честными признаются многие безбожники и ругатели церкви. Неужели церковь их должна считать своими? Церковь ценит предсмертное раскаяние. Пусть умерший был разбойник, душегубец, прелюбодей и проч., но раз он принес искреннее раскаяние, церковь его прощает, приносит евхаристическую жертву и совершает над ним обряд погребения. Распятый с Господом разбойник, может быть, совершил несколько тяжких преступлений, но принес на кресте раскаяние и в ответ услышал от Спасителя «днесь со Мною будеши в раи». Самоубийца никакого раскаяния не приносит. Он самовольно отсекает себя от тела видимой церкви и нераскаянным вступает в другой мир. Суд о нем церковь предоставляет Богу. Молитва церкви за самоубийц была бы потворством человеческому своеволию и свидетельствовала бы о неуважительном отношении ее к своим постановлениям. Заметим, наконец, еще, что уже по человеческому суду, строго говоря, ни одного самоубийцу нельзя назвать нравственным. Ближайшей причиной каждого самоубийства бывает какое-нибудь несчастье. Самоубийца обнаруживает нравственную слабость и неустойчивость. Ему недостает веры и терпения, у него нет надежды на то, что как бы дурно ни жилось человеку, Бог всегда может изменить его судьбу. В нравственной слабости и неустойчивости заключается безнравственная сторона каждого самоубийцы.

В заключение своего рассуждения мы скажем о причинах увеличения самоубийств в настоящее время. Самоубийства усиливались и возрастали периодически. В одно время их бывает больше, в другое меньше. Отчего же это зависит? Вопрос этот весьма важен, потому что в тесной связи с ним находится решение вопроса о мерах и средствах к предупреждению самоубийств. Верно будет указана причина болезни, определится и лекарство против нее и способы лечения.

Причину увеличения самоубийств в настоящее время иногда видят в распространении пессимистических воззрений, которые проповедуются в философии Шопенгауэра и Гартмана. По нашему мнению, это справедливо только отчасти. Во-первых, пессимизм как философское мировоззрение в нашем обществе мало распространен, и едва ли многие самоубийцы знакомы были с именами главных представителей пессимизма. Пессимисты виноваты только в том, что человеческую жизнь изображают исключительно в мрачных красках и тем настраивают людей на печальный лад, заканчивающийся для некоторых трагическим концом. Во-вторых, можно спросить почему же именно в настоящее время пессимизм находит себе многих последователей? Ведь пессиместические идеи были известны с древности? Почему же именно в наши дни многих увлекает проповедь о превосходстве небытия пред бытием? Неужели мир Божий теперь сделался хуже? Неужели теперь больше страданий, несчастий и разного горя? Где же причина современного недовольства жизнью? Неприглядные стороны жизни всегда примечались людьми, однако же люди мирились с ними. Почему же теперь не мирятся? Если пессимизм многим кажется наилучшей философией, значит, он нашел себе благоприятную почву в духовном настроении современного человека. Человеку ведь всегда нравится и прививается то, что гармонирует с его симпатиями. В-третьих, главные представители новейшего пессимизма хотя и говорят, что жизнь есть зло, а небытие лучше небытия, однако самоубийства не одобряют, мало того видят в нем поступок бесцельный и неразумный. По Шопенгауэру самоубийство тогда только имело бы смысл, если бы самоубийца в принципе отрицал самое стремление к жизни. Но он нимало не отказывается от жизни, а недоволен только условиями, при которых она проходит. Как отдельная вещь относится в роду, так относится и самоубийство к отрицанию воли; самоубийца отрицает только индивидуум, а не род⁴⁵. Гартман, другой представитель новейшего пессимизма, говорит, что когда человек умирает добровольно, то здесь бывает тоже, что при каждом смертном случае, от какой бы причины он ни происходил; мировая жизнь продолжается по-прежнему; хотение жить не ослабляется. Самоубийство достигает только прекращения отдельного явления, не затрагивая сущности. Индивидуальному отрицанию воли Гартман придает то только значение, что оно напоминает людям о смерти и дает людям предчувствовать исход из всех его стремлений, именно полное и совершенное уничтожение бытия, а это будет тогда, когда человек потеряет надежду найти счастье в этом мире и проникнется одним желанием уничтожения. При настоящем порядке вещей принцип практической философии заключается в том, чтобы способствовать мировому процессу полной отдачей себя на жизнь и ее страдания, а не трусливым личным отречением и бегством от нее⁴⁶.

Другие – и большинство – причину увеличения самоубийств видят в тяжёлых условиях современной жизни, в увеличении потребностей современного человека, при невозможности их удовлетворить, в излишних запросах людей, в увеличении пауперизма, пролетариата и проч. Это мнение часто высказывается на столбцах газет⁴⁷. Один из западных исследователей вопроса о самоубийстве (Морзелли) выдвинул Дарвиновскую теорию борьбы за существование. По нему борьба эта теперь ведется во всех сферах жизни, среди всех классов общества. Главное орудие, которым борется современный человек – это мозг; на нем всего сильнее отзываются последствия борьбы, у одних он отказывается служить, других невозможность удовлетворить свое желание или нужду приводит к самоубийству. – Но и это объяснение не может быть названо удовлетворительным. Не отрицаем, что жизнь современного человека сделалась сложна, искусственна, что люди сделались более требовательными и недовольными, вкусы и потребности утончились, что теперь действительно идет сильная конкуренция во всех сферах и во всех классах. Но все это, по нашему мнению, имеет лишь второстепенное значение. Это не основные причины, а поводы к самоубийствам, обстоятельства, так сказать, наталкивающие на самоубийство. Тяжелые условия были и прежде, и еще вопрос, когда жизнь тяжелее – теперь или в некоторые прежние времена? Несчастия, неудачи и разочарования постигали людей во все времена; однако почему-то только в последнее время несчастные стали налагать на себя руки. Несчастная любовь всегда была в человечестве, но только в последнее время вошло в моду лишать себя жизни от «безнадежной любви». Указывающим на тяжелые экономические условия мы представим множество самоубийств людей, вполне обеспеченных, имеющих возможность удовлетворять все свои прихоти. В частности, относительно приложения к самоубийствам теории борьбы за существование мы вместе с другими заметим следующее. Если бы причиной самоубийств была борьба за существование, то к самоубийствам прибегали бы худшие, наиболее слабые и наименее искусные члены общества. Между тем сами же дарвинисты говорят, что «в армию самоубийц берутся самые полезные и даровитые люди», в гражданском же населении остаются «слабые духом и телом и плохо одаренные». Где же причина этого? Где причина того, что мужчина, признаваемый всеми биологами за более крепкого, способного и энергичного, чем женщина, все-таки дает более изрядный контингент самоубийц⁴⁸? Признаем закон борьбы за существование. Но ведь борьба эта всегда была. Почему же теперь только неуспевшие в борьбе стали прибегать к самоубийству? Наконец, разве нет самоубийств без всякой борьбы? Не потому ли большинство лишают себя жизни, что не хотят вести борьбу?

Некоторые указывают, как на причину распространенности самоубийств, на высокомерное отношение современного человека к жизни, на излишнее самомнение и гордость, с какими теперь относятся люди друг к другу, на потерю равновесия в духе, причем личное чувство берет перевес над всеми рассуждениями, над всякой дисциплинирующей мыслью⁴⁹. Не отрицаем доли справедливости и в этом объяснении. Современный человек действительно заражен гордостью и страдает какой-то щепетильностью. Так называемая благородная гордость теперь почитается добродетелью. Кто мирится со своей незавидной долей и делает уступку, тот объявляется человеком бесхарактерным, неспособным ни к каким возвышенным поступкам. А гордость и надменное отношение к действительности не могут не приводить к самоубийству. У всякого самоубийцы, действительно, высокое напряжение самолюбия. Descuret (Médecine des passions, 1845) назвал самоубийство бредом самолюбия (lе délire de l’amour de soi). Вот почему эгоистическая и горделивая философия стоиков, возводившая человека на несоответствующий ему пьедестал божества, многих приводила к самоубийству. Но где же причина гордости и высокомерия современного человека? Почему же люди теперь стали такими грубыми эгоистами, что все у них вращается около личного я, слишком собой поглощённого и мало уравновешенного другими интересами? Самолюбие, как естественное чувство, всегда было присуще человеку. Почему только в последнее время оно стало приводить к трагической развязке? Почему боязнь общественного мнения, чувство стыда от лишения доброго имени теперь многих побуждают покончить с собой, хотя позор и бесчестие были всегда? Причина опять лежит где-то глубже.

Истинная причина самоубийств в настоящее время заключается в духовном настроении и направлении современного общества. Покойный Кавелин так характеризовал это настроение. «Жизнь иссякает, цвет ее поблек, она не дает никаких радостей – вот что слышится во всей Европе повсюду на разные лады и во всевозможных вариациях. Уныние и бессилие овладели нами и жизнь опостылела. Все вокруг людей делается, очевидно, для их блага, все более и более направляется к удовлетворению их нужд, потребностей и желаний. Но посреди небывалых материальных и духовных сокровищ тосклива и безотрадна, скучна и бесцветна становится жизнь современного человека. Сомнение закрадывается в его душу: к чему все эти блага, когда с ними живется так тяжело, какая-то тоска наполняет грудь и не дает ими наслаждаться? Да и в самом ли деле они блага, когда не дают душевного удовлетворения? Стоит ли жить, когда жизнь не радует, а оставляет ничем не наполненную пустоту? И люди тысячами спешат насильственно прекратить свою жизнь, и эти тысячи растут в ужасающей зловещей пропорции, а живущие при внутренней разорванности мало-помалу впадают в равнодушие и апатию»⁵⁰. Характеристика печальная, но, по нашему мнению, верная. В неправильном взгляде на жизнь, в непонимании ее смысла и значения, в забвении высших нравственных принципов, в недостатке идеальных стремлений, в чрезмерном погружении во внешний мир, в излишней погоне за внешними благами, а главное в ослаблении веры в Бога и в будущую жизнь – вот где истинная причина увеличения самоубийств в настоящее время. Каким образом общество дошло до такого состояния, объяснять подробно мы здесь не будем. Заметим только следующее. Наш 19-й век ознаменован многими важными открытиями и изобретениями. Внешняя природа, долгое время служившая для человека загадочным сфинксом, теперь все более и более открывает человеку свои тайны и служит его интересам и внешнему благосостоянию. Человек теперь летает по воздуху, быстро плавает по водам, ускоряет сообщение по суше, говорит и слышит на расстоянии нескольких тысяч верст и проч., и проч. Ослепленный своими победами над природой, он стал все более и более отдаваться изучению ее сил и законов. Естественная наука стала первенствующей. Многочисленные последователи ее стали проповедовать, что главное несчастие человека заключалось в том, что он незнаком был с природой и не умел подчинить себе ее сил. Проповедь эта стала находить сочувствие. Люди стали все более и более сосредоточивать внимание на благах земли, охладевая к высшим духовным интересам и целям, – привязываться всецело к земле, забывая о небе, – заботиться о смертном теле, забывая бессмертный дух. В половине настоящего столетия стал распространяться материализм, который на мнимых научных основаниях стал утверждать, что напрасно человек занимается неземными сверхчувственными вопросами, ибо вера в Бога – суеверие, надежда на бессмертие души – обманчивая иллюзия, что настоящая жизнь в себе самой заключает последнюю цель. Материалистические идеи особенно проповедовались в 60-х годах. Тогда они возвещались с университетских кафедр, проводились в ученых сочинениях, развивались в беллетристике. В последнее время увлечение материализмом, этим «последним словом науки», ослабело. Материализм, как философское теоретическое мировоззрение, по естественному закону человеческой мысли, отходит опять в область истории. Но материализм, как практическая доктрина, до сих пор в полной силе. Уже избитой фразой стало, что наш век – век капитализма, промышленности, торговли, фабрик, заводов, пароходов, железных дорог и проч. и проч. Исключительная забота о материальном благосостоянии, всеобщая какая-то лихорадочная погоня за наживой и удовольствиями жизни, полное равнодушие, даже насмешливое отношение к высшим вопросам жизни до сих пор составляют отличительную черту нашего образованного общества. Но что же является последствием такого направления жизни? Есть ли покой и обещанное счастье? Чувствует ли человек себя лучше и счастливее? Нет и нет. Напротив, теперь больше, чем когда-либо, слышатся жалобы на неудовлетворенность, на пустоту и бесцельность жизни. Много благ человек берет от жизни, но все они оказываются эфемерными, призрачными и обманчивыми; много трудов полагает на добывание их, но успокоения не находит. Самая жизнь, как человек её ни разнообразит и ни украшает, кажется скучной и монотонной, а некоторым «пустой и глупой шуткой». Невольно возникает вопрос: зачем же заботиться о внешних благах, когда они не дают удовлетворения, не делают человека счастливым? Да и на долю многих ли выпадают эти блага? Не трудится ли большинство из-за насущного куска хлеба? Утверждать, что блага жизни когда-либо будут всеобщим достоянием, может только самое химерическое воображение. И вот зарождается недоверие ко всей новейшей культуре. На западе возникает целое философское мировоззрение, проповедующее ненависть и презрение к жизни (пессимистические системы Шопенгауэра и Гартмана). В последнее время стал распространяться даже восточный буддизм, издавна провозглашавший, что бытие мира само по себе зло, что высшее благо в нирване. Отголоски пессимистических воззрений часто слышатся и у нас на Руси⁵¹. В отношении духовного настроения некоторые сравнивают наше общество с римским обществом в эпоху падения. Сравнение это нельзя не назвать преувеличенным, но уже опыт такого сравнения показывает, что между нашим временем и эпохой римской есть много общего. Данные для сравнения действительно есть. Тогда было неверие, скептицизм, отчаяние, и теперь если не неверие (а есть и это), то равнодушие к вопросам веры, даже глумление над ними. Тогда люди упоялись удовольствиями, пили, ели, веселились, просили «хлеба и зрелищ», – и теперь преимущественная забота о средствах убить время, о разнообразии удовольствий, действующих на чувства, расслабляющих дух и притупляющих вкус к идеальным интересам и целям, ко всему тому, что придает настоящую цену и смысл жизни, что питает и поддерживает её. Тогда господствовали грубые пороки, преступления, несправедливость, – и теперь мы постоянно слышим и читаем о разных бесчеловечных поступках, об убийствах, насилиях, подлогах и проч., и все это совершается часто людьми образованными, совершается с искусством и тонким умением, никак недостойным позорного дела. Тогда люди, пресытившиеся жизнью, спешили найти убежище в самоубийстве, – и теперь «больной сын больного века», разочаровавшийся в жизни, пресытившийся ее благами, наживший скуку и тоску от пустых удовольствий, налагает на себя руки, оставляя нам в назидание горькую исповедь: «жизнь надоела, – не стоит жить». За ним следует другой, за другим третий и эпидемия распространяется, все более и более отравляя наш общественный организм⁵².

Вот на какой почве зародилось и развивается стремление к самоубийству в наше время. Истинная причина самоубийств таким образом заключается в религиозно-нравственном состоянии современного общества, в частности в потере или ослаблении веры в Бога, в будущую жизнь и в неправильном взгляде на настоящее бытие. Только при существовании неверия имеют свое значение другие указываемые некоторыми причины самоубийств. Так пессимизм, которому приписывают увеличение самоубийств, сам возник и распространяется на почве неверия. Да он и усвояется-то скорее человеком, не признающим никакого высшего идеального порядка с его основоположениями – верой в Бога и будущую жизнь. Тяжёлые обстоятельства приводят к самоубийству также скорее неверующего, чем верующего: верующий никогда не впадает в отчаяние. Без веры в Бога и самолюбию открывается широкий простор: тогда человек признает себя полновластным хозяином, единственным вершителем судеб...

В доказательство того, что неверие естественно может приводить к самоубийству, мы приведем здесь отрывок из письма одного самоубийцы – материалиста. «Я не атеист, пишет несчастный самоубийца, но и не теист – для меня жизни будущей нет, а есть только жизнь атомов, выражающаяся в различных сочетаниях, производимых силой взаимного притяжения. Нынче известная масса составляет мою особу, а по смерти она уйдет на образование других организмов, но никогда не пропадет, а потому для меня все равно – жить ли под настоящим своим видом, или принять какую-либо иную форму. Вследствие вероятно особого склада мозга (а я не признаю существования убеждений и то, что другие называют убеждениями, считаю актом того или другого склада мозга), я пришел к заключению, что человеческая порода также преходяща, как и все другие, и что даже самый земной шар не вечен, вечны только одни атомы с их взаимным притяжением. Но не это заставляет меня поднять на себя руку, эти мысли только дают силу расстаться с жизнью. Я уже давно перестал человека считать высшим и совершеннейшим существом и смотрю на него как на другие существа, от которых он только тем отличается, что представляет собой ту точку движения природы, с которой она снова идет вниз – за смертью также следует разложение организма, а разве кто считает её совершеннейшим состоянием человека. Я не желаю жить потому, что жизнь моя представляет лишь ряд нравственных мучений; среди научных трудов и жизни запада я дышал бы свободно, но бессмысленная русская жизнь меня душит» и проч.⁵³. Печальная исповедь! Она, как видите, написана вполне согласно с началами материализма, отрицающего бытие личного Бога, личное бессмертие души и будущую жизнь и признающего вечно существующими только одни атомы. Правда, здесь есть речь о бессмертии, но о каком? О бессмертии стихий природы, а не души человека. Жалкая и грубая насмешка над действительно бессмертным человеком! Не оскорбится ли несчастный, если вы будете его утешать тем, что из элементов его тела на могиле вырастут лопух или репейник? Не вырвет ли такое утешение горькой улыбки на устах несчастного страдальца? Замечательно в приведенном письме то, что несчастный самоубийца потерял не только веру в Бога, но и веру в людей. Покойный Достоевский, анализировавший письмо, подобное приведённому нами, говорил, что любовь к человечеству даже совсем немыслима, непонятна и невозможна без веры в бессмертие души человеческой. Те же, которые, отнимая у человека веру в личное бессмертие, хотят заменить её любовью к человечеству, поднимают руки на самих себя, ибо вместо любви к человечеству они, вопреки своему желанию, насаждают в сердце потерявшего веру лишь зародыш ненависти к человечеству⁵⁴. И это совершенно справедливо. Кто не имеет веры в Бога и бессмертие души, тот не может иметь истинной любви к людям. Если я сознаю, что моя настоящая жизнь кратка, бесцельна, неразумна, что с нею оканчивается все, что люди здесь вечно заблуждаются, гоняются за призраками, то что меня заставит жить и трудиться для людей, особенно жертвовать своим спокойствием, терпеть неудачи и разочарования? Только вера в Бога и в личное бессмертие могут примирить человека с жизнью и с людьми. Вот почему часто одна мысль о Боге воздерживала людей от самоубийства⁵⁵. Всякая попытка на самоубийство должна уничтожаться в виду того представления, что самоубийством уничтожается только тело человека, а не бессмертный индивидуальный дух, который, по разрешении от тела, переходит в вечность и снова соединится с тем же телом, хотя бы и измененным, и что самоубийца даст тогда отчет не только в своем нравственном поведении на земле, но и в своей насильственной смерти. С другой стороны, если в человеке есть живая вера в личного Бога, пекущегося о человеке, отзывающегося на его моления и просьбы и направляющего все к благой цели, то всякая мысль о самоубийстве должна уничтожиться в самом зародыше, какие бы гнетущие бедствия не испытывал человек⁵⁶.

История самоубийств показывает, что они усиливались и возрастали всегда по мере развития неверия. Времена неверия, напр. век падения Римской империи, 18-й век в истории Франции, дают наибольший процент самоубийц. И в настоящее время наибольший процент дает наименее религиозная Франция. Но и во Франции местности, оставшиеся верными своим религиозным преданиям, дают наименьший процент самоубийств. Статистика свидетельствует, что самоубийств больше среди протестантов, чем среди католиков. Не лежит ли причина этого в характере религиозных верований? Католики вообще религиознее протестантов; они более преданы церкви и ее уставам, а церковь всегда осуждала самоубийство. Протестантский же принцип свободного отношения к вопросам веры не может не открывать простора всем суждениям и склонностям, в том числе и склонности к самоубийству. Спросим еще: почему самоубийства бывают чаще в городах, чем в селах и деревнях, больше среди образованных, чем необразованных? Не потому ли, что среди простых людей крепче держатся религиозно-нравственные основы жизни? Во всяком случае уже не потому, что необразованный человек находится в лучших условиях жизни, чем образованный. Или: почему самоубийства бывают чаще среди мужчин, чем среди женщин? Не потому, что женщины меньше страдают нервными болезнями, а потому, что женщины религиознее мужчин. В безрелигиозности современного общества видят главную причину увеличения самоубийств исследователи вопроса о самоубийстве. В 1860 году германское общество психиатрии и судебной психологии назначило премию за сочинение о причинах самоубийств в последнее время, и в двух представленных сочинениях в числе самых главных причин указывалось на упадок религии.

Отсюда понятно, что в поднятии религиозности заключается главное средство против самоубийств. Escirol в своем сочинении «Maladies mentales» (1839) говорит: «Если человек не укрепит своей души религиозными чувствованиями, то он больше будет расположен добровольно окончить свою жизнь, когда будет испытывать какую-нибудь печаль или какое-нибудь несчастие». Descuret (Médecine des passions, 1841) писал: «Откройте свою душу великим истинам христианства, покажите ей свои обязанности как человека и как гражданина, и скоро она поймет, что она не может располагать жизнью без того, чтобы не сделаться виновной пред Богом, пред обществом и пред самой собой. Нужно насадить в сердце юношества правила религии и морали, которые могут защищать человека против всех страстей... Никогда они не возобладают над ним. Сколько родителей перестали бы оплакивать своих нежно любимых сыновей, если бы они в благое время своими советами предохранили их против опасного неверного положения и против всех человеческих обольщений, которые нападали на них при вступлении в мир». Bourdin (Du suicide considéré соmmе maladie, 1845) о значении христианских истин говорит так: «Из всех доктрин, господствовавших в мире, ни одна не содержит таких богатых сокровищ кротости и милосердия, ни одна не может лучше наполнить дух человеческий и господствовать над ним, как возвышенная доктрина Евангелия. Она дает слабым силу, сильным смирение, несчастным безропотность, виновным прощение, всем надежду; она укрепляет дух против страданий и невозможным делает отчаяние, – словом нет доктрины более сильной, чтобы обуздать страсти, нет следовательно более могучего средства против самоубийства». Lisle (Du suicide statistique, médecine, histoire et législation. 1856) говорит: «Рассуждение и факты заставляют нас допустить, что религиозное чувство и соединённые с ним доктрины суть по преимуществу предохранительное средство против самоубийства. Наша жизнь часто бывает так несчастна, что только вера в Бога и упование на Его бесконечную благость могут дать нам мужество тихо дожить до конца... Когда мы говорим о религиозной чувстве, то разумеем все формы религии и все культы без исключения. Мы видим, что самоубийства менее часты у различных народов, где более почитается и уважается религия, будут ли эти народы католики, протестанты, иудеи или магометане⁵⁷». Один из лучших немецких исследователей вопроса о самоубийстве свое сочинение заключает так: «если главная и конечная причина увеличения самоубийств в наши дни лежит в безрелигиозности, то только религия может быть истинным средством к устранению их. Только тот дух, который все обновляет, дух учения Иисуса Христа, может принести спасение⁵⁸».

Нам скажут, что не одни только неверующие лишают себя жизни, но и религиозные? – Не отрицаем этих фактов. Бывают случаи, хотя очень редко, что самоубийцы убивают себя, осенив себя предварительно крестным знамением, в записках просят помолиться о них. А несколько лет тому назад в газетах сообщалось, что одна бедная молодая девушка швея выбросилась из четвёртого этажа, держа в руках образ, – выбросилась потому, что никак не могла приискать себе работы для пропитания. Но все это ничего не говорит против того, что в недостатке религиозности – главная причина самоубийств. Религиозная вера, рассматриваемая с субъективной стороны, бывает неодинакова. Есть вера живая, тёплая, сердечная, и есть вера холодная, мертвая, бездушная; есть вера разумная, истинная, соединяющаяся с правильным понятием о Боге и есть вера неразумная, ложная, соединяющаяся с неправильным представлением о Боге. Мы спросим: часто ли теперь можно встретить людей, верующих искренно и истинно? Не сводится ли у большинства вера к одному бездушному показному исполнению религиозных предписаний, как будто каких казенных повинностей? Не соединяется ли она часто с внутренним индифферентизмом к вопросам религии? Покойный Достоевский, часто жаловавшийся на индифферентизм русского общества, совершенно верно говорил: «у нас теперь иной даже молиться и в церковь ходит, а в бессмертие души не верит; т. е. не то, что не верит, а просто об этом совсем никогда не думает»⁵⁹. Затем, разве у религиозного человека не могут быть ложные представления о Боге и будущей жизни? Разве религиозный человек не может умирать с одной надеждой на милосердие Божие, забывая или умаляя правосудие? Скажем даже более: горячая вера, коренящаяся только в одном чувстве и не управляемая разумом, еще не есть истинная вера. Разве во имя религии не совершались зверские поступки, кровопролитные войны и не истреблялись тысячи жертв человеческих? Доказательством может служить история средних веков на западе. Нет, когда мы говорим о значении веры, как предохранительном средстве против самоубийства, то разумеем веру правильную и истинную. Для истинно и искренно верующего христианина самоубийство нравственно невозможно.

Нас могут спросить еще: чем объяснить то, что часто лишают себя жизни люди, не успевшие ознакомиться с жизнью, люди молодые, не испытавшие ни радостей, ни горестей жизни? Где причина этих самоубийств? Многим эти самоубийства кажутся загадочными и непонятными. Но кто правильно смотрит на дело воспитания и вникнет в характер современного молодого поколения, тот едва ли усмотрит для себя что-либо непонятное в такого рода самоубийствах. Не вдаваясь в подробности рассмотрения современной системы воспитания, мы скажем прямо и не обинуясь, что в большинстве случаев она направлена к образованию ложного взгляда на жизнь. Во все время молодое поколение, особенно в высшем обществе, воспитывается так, как будто жизнь есть храм счастья, удовольствий и наслаждений. Детей балуют, нежат, обставляют всевозможными удобствами, исполняют все их капризы и прихоти, как бы безрассудны они ни были. Когда ребенок начинает подрастать, его начинают обучать разным нередко глупым и смешным приличиям. Родители радуются успехам своего дитяти; родные и знакомые предсказывают ему успех в обществе. Но бывает ли забота о правильном религиозно-нравственном развитии? Внушаются ли детям высшие принципы жизни? Говорится ли, что жизнь не может слагаться из совокупности беспрерывных удовольствий? Внушаются ли понятия о нравственном долге, о высшем назначении человека, о труде на пользу ближних, о уступчивости и проч.? «В семьях наших, говорил Достоевский, об высших целях жизни почти и не упоминается, а об идее бессмертия не только уже вовсе не думают, но даже слишком нередко относятся к ней сатирически и это при детях, с самого их детства, да еще пожалуй с нарочным назиданием⁶⁰». Но что же бывает результатом такого воспитания? То, что молодые люди являются в свет вовсе неприготовленными для борьбы с житейскими невзгодами, где всего нужнее деятельная сила воли – сила души, а уж никак не красивая одежда, модные слова, изученные манеры и другие плоды модного светского воспитания. При первой же встрече с суровой действительностью они впадают в малодушие, обнаруживают бесхарактерность, слабость воли, легкомыслие и к полной неожиданности своих заблуждавшихся родителей гибнут добровольно, оставляя нам жалкую записку: «жизнь надоела». Не нервное переутомление причина самоубийств современной молодежи, как думают некоторые, а неправильное воспитание, образовавшее ложный взгляд на жизнь. Самоубийство молодых людей в наше время есть справедливый обличитель современного воспитания и против этого обличения не могут возвысить свой голос ни родители, ни воспитатели; ибо действительная жизнь и ее печальные явления говорят сильнее и поучительнее всякого слова⁶¹… В неправильном воспитании молодого поколения видят причину самоубийств многие исследователи вопроса о самоубийстве. Они обращают внимание на одностороннее развитие ума в ущерб сердцу и воле, на чрезмерное развитие воображения романами и спектаклями, на изнеженность и баловство и т. под. Brière de Boismont (Du suicide et de la foliesuicide, dans leurs rapports avec la statistique, la médecine et la philosophie, 1865) так говорит об этом: «Число детских самоубийств, известных больше в столице чем в провинции, объясняется дурным воспитанием, которое дают детям. Приводя их на новейшие драмы, дозволяя им читать романы, рассказывая при них сообщённые журналами истории самоубийств, полагают в их сердцах зародыши зла и при встрече с незначительным препятствием они не медлят умирать добровольно» «Эти большие дети, говорит Lisle (Du suicide statistique, médecine, histoire et legislation, 1856), которые в коллегиуме совершенно чужды тому, что их окружает, тому, что рано или поздно должно интересовать их, каким образом впоследствии перенесут страдания и различные испытания, которые их ожидают? И нужно ли изумляться, если они думают о самоубийстве, когда испытывают какую-нибудь печаль или какое-нибудь несчастие, они, которые приучены видеть только ничтожество позади этой жизни?.. Было бы иначе, если бы сильное нравственное воспитание повсюду призывалось для пополнения культуры ума»! Ebrard (Du suicide considéré аuх points de vue médical, philosophique, religieux et social, 1870) о самоубийстве детей выражается так: «Эта печальная наклонность, известная больше в городах, изобличает социальные влияния эпохи... Воображение детей развивается очень рано и приобретает крайнюю живость от чтения романов и журналов, от посещения спектаклей. Их сердца также расположены ко злу, они ждут только препятствия, небольшой печали, чтобы умереть добровольно». «Опыт доказывает, говорит Farlet (Du suicide et de l'hypocondrie, considéré sur ces maladies, leur siège, leurs symptômes et les moyens d'en arreter les progrès 1822), что изнеженное воспитание делает детей печальными, гневными, надменными в своих желаниях. Это особенно бывает в высших классах общества, где особенно заметна эта робкая снисходительность, это мягкое воспитание детей, которое развращает их сердце и препятствует развитию тела и духа. Вся домашняя прислуга бежит на зов этих маленьких тиранов; она получила приказание удовлетворять их самые легкие капризы. Их ум превозносят, ищут даже случая дать им блеснуть в многочисленном кругу, предоставляют им главную роль и проч. проч. Что же происходит от такого воспитания? В 15 лет они уже притупили вкус ко всему, и этот ум, которому удивлялись в первом детстве, заменен состоянием, близким к тупоумию. Действительно, чем больше возбуждали эти молодые головы, тем больше пустота, в которую они впадают. Эта чрезмерная слишком ранняя культура, извращая чувствительность и отправления нервной системы, может произвести аномалии, нравственные или аффективные пертурбации, приводящие к самоубийству… Эти маленькие существа, не будучи приучены к превратностям жизни, при малейшем несчастии, при малейшем упреке, при малышей неудаче делаются сумасшедшими или самоубийцами⁶²». Таково мнение о причине детских самоубийств лучших исследователей вопроса о самоубийстве.

Если христианское учение о Боге, о будущей жизни и о назначении человека совершенно исключает самоубийство, то только в христианском воспитании детей можно найти верное средство против современной наклонности к самоубийству; только христианский образ мыслей может помирить человека с действительностью, какова бы она ни была. Кто не получил правильного взгляда на жизнь, или кто утратил веру, ум сомнением взволновал, душу наполнил страстью, цель жизни потерял, тот вместе с одним нашим поэтом не может не называть жизнь «даром случайным, даром напрасным», или с другим «пустой и глупой шуткой», – тому легко может прийти мысль о самоубийстве. Истинно же верующий христианин скажет так:

Не напрасно, не случайно

Жизнь от Бога мне дана,

Не без воли Бога тайной

И на казнь осуждена.

Сам я своенравной властью

Зло из темных бездн воззвал, Душу сам наполнил страстью

Ум сомненьем взволновал.

Вспомнись мне, Забытый мною!

Просияй сквозь сумрак дум!

И созиждется Тобою

Сердце чисто, правый ум!