Древние пустыни и пустынножители на северо-востоке России¹

В XIV и XV столетиях в северо-восточной Руси пустынных пространств было еще более, чем заселенных земель. Пустыня преобладала над поселениями, также как лес преобладал над полем. Даже в самой населенной московской области, еще в XVI веке, пни огромных деревьев напоминали Герберштейну, что не так давно вся эта страна была покрыта лесом.² В тверской и новгородской области, не смотря на быстрые успехи населения, долго еще заблуждались целые рати среди непроходимых лесов, болот и озер.³ А чем далее на северо-восток углублялся путешественник, тем более поражали его непроходимые, необитаемые леса и болота. Область белозерская, рано начавшая заселяться и непрерывно и быстро потом заселявшаяся, особенно по старанию игуменов и старцев Кирилло-белоезерского монастыря, и в XVI веке еще во многих местностях представляла сплошные пустыни. Propter crebras paludes, sylvas ac undique concurrentes fluvios, говорит Герберштейн, loca inculta sind, nullisque civitatibus frequentata.⁴ При отсутствии городов, изредка только виднелись в лесах разбросанные починки, которых нигде, кажется, и не было столько, как в белозерско-вологодском крае. Эти «починки на лесех» уже сами по себе характеризуют страну пустынную, лесную, «где еще только начиналось заселение». Из Белозерщины на Вологду, по словам одного акта XVI века, пошел лес «больший». Герберштейн так описывает пустынность этой и доныне малонаселенной страны: «Regio tota palustris et sylvestris est, unde fit, ut exactam itineris rationem propter crebras paludes et fluviorum antractus, hoc quoque in loco viatores observare non possint. Quo enim magisprogrediare, hoc plures et inviae paludes, fluvii ac sylvae occurrunt».⁵ Далее на северо-востоке, по словам Герберштейна, тянулись беспредельные леса и болота.

Как много пустынных пространств видел в северо-восточной Руси иностранный путешественник XVI века, так изображается эта страна и в житиях русских святых. И подвижнические пустыни большею частью были самыми первыми обителями, починками заселения необитаемых лесов севера и проводниками дальнейшей колонизации северо-восточного края. Мы не намерены здесь входить в подробности истории монастырского расселения, но нелишним считаем указать хоть два примера. Пустынею были еще в первой половине XIV стол. большие пространства в самой московской области. Но с тех пор, как в лесах радонежских преподобный Сергий основал свою пустыню, процветшую потом в знаменитую лавру, – с тех пор быстро заселились леса радонежские и другие окрестные московские земли. «Пустыня тогда была непроходимая, писал в половине XVII века троицкий келарь Симон Азарьин в предисловии к списанию о чудесах Сергия, – ныне же всем зримы окрест обители поля мирские и села и деревни многолюдныя. Стези не быша тогда, и непроходно бысть человеческими стопами, ныне же пути дороги велия и проезды всякаго чину людем, днем и нощию безпрестанно идущим. Много же тогда гадов и ползущих змиев являхуся ему на устрашение безстрастному его житию; ныне же окрест обители его, за 10 поприщ и вящше ползущих змиев и ужев не бывает.... И елико людей во обители и около обители в слободах множашеся, толико по премногу вода и всякая потреба изобиловавшеся. Тогда в рощах тех и древес толико не бысть, елико ныне многолюдственное число человек в слободах на тех местах, идеже рощи велиции быша».⁶ Точно также, когда друг и собеседник преподобного Сергия, св. Кирилл белоезерский поселился около Белоозера, – «пусто и скудно было место то, по словам жизнеописателя его: «бор бяше велий и чаща и никому же от человек живущу». А когда пустыня преподобного Кирилла стала знаменитою обителью, – в окрестностях её стало на лесах и на пустошах до 393 поселений: «монастырские села и деревни и починки в белозерском и вологодском уезде стали на лесах и на пустошах, которые леса и пустоши, при Кирилле чудотворце и после Кирилла чудотворца, в их монастырь давали великие князья и великие княжны и удельные князья».⁷ Особенно много деревень «посажали на лесе» игумены Христофор, Трифон и Касьян, следовавшие один за другим после преподобного Кирилла.⁸

В пустынной, лесной стране удобно было процветать такому множеству отшельнических пустыней, какое представляет история русской церкви. Тем более это было удобно, что к тому же по многим причинам располагал благочестивых людей средневековой разлад общественной жизни в населенных местах, в многолюдных городах и селах. При полном господстве в обществе права сильного, при грубости, неразвитости гражданских, общественных прав и отношений, при частых тяжбах и спорах из-за земель и имений, при всеобщем почти стремлении к несправедливому приобретению имения грабежами и убийствами и к бесчеловечному порабощению свободных людей, наконец, при грубости семейной и домашней жизни, – пустыня лесная для людей, в стремлении к высшей нравственной жизни недовольных общественным порядком вещей, не мирившихся с грубою, угнетающею действительностью, какую представлял мир, – пустыня казалась отраднее, успокоительнее, вожделеннее, чем богатые палаты в многолюдном городе, в мире, обществе. Для них лучше было жить в пустыне, в соседстве со зверями лесными, чем жить в обществе с людьми, которые, по словам Серапиона, епископа Владимирского, были «аки зверье» и которые посему могли препятствовать ревностному их стремлению к святой жизни. Разлад средневековых сил и стремлений русского общества достигли полного развития в XIV и XV веках: далее, в следующие два столетия, началось уже их государственное сосредоточение, уравновешение и примирение. Поэтому никогда так не развивалось, не усиливалось в древней России и нравственное противодействие этим грубым силам и стремлениям, как в XIV и XV веках, никогда так не усиливалось в русском обществе, как в эти столетия, противоположное господствующему средневековому общественному направлению, стремившееся к нравственному усовершенствованию, выразившееся в пустынножительном отшельничестве.

В самом деле, XIV и XV века были веками преимущественного развития и процветания подвижничества, пустынножительства, развития монашества, воспитания святых русской церкви. В те века полного господства веры, преобладания благочестивого чувства над другими стремлениями духа человеческого, и над силою мысли и познания, и над силою чувства эстетического, и над попечениями житейскими, в такое время, – очевидно, – возможно было такое явление, что, казалось, отречение от мира было идеалом людей, начиная от великих князей до последних простолюдинов. Было же такое время земного торжества русской Церкви, когда менее, чем в одно столетие, предстает пред нами многочисленный сонм святых и потом в другое столетие, непрестанно возрастает, умножается новыми ликами святых, когда являлись и на земле уже были ублажаемы Варлаам хутынский, Сергий радонежский, Кирилл белоозерский, Димитрий вологодский, Савва вишерский, Александр свирский, Павел обнорский, Зосима и Савватий соловецкие, Антоний сийский, Дионисий глушицкий, Макарий колязинский, Стефан пермский, – и трудно перечислить всех, – и притом являлись не одни, а с целыми сонмами своих учеников, также святых. Почти каждая область, каждый город имели своего святого, им славились, украшались. В одном рукописном житии XVI века говорится об этом так: «московское царство блажит Петра и Алексея и Иону и Максима и инех множество; Псков же и великий Новгород блажат Варламия и Михаила юродивого Христа ради; Смоленск блажит князя Федора; Ростов блажит Леонтия и Игнатия, Исаию и Вассиана и Ефрема; Вологда блажит преподобного Димитрия: каяждо страна своих блажит. И мы же тебе (Прокопия устюжского) блажим северная страна по Двине реке; Вага река, на нейже град Шенкурия и то блажит уродиваго Христа ради. Соловецкий же остров и все поморье блажит Савватия и Зосиму. Мы же (устюжане) тебе, яко стража и хранителя имеем отчины града нашего Устюга» и пр.⁹ Со второй половины X века и до половины XV Церковь русская воспитала, сколько нам известно, до 110 святых. И монастыри и пустыни, как главные места, где воспитывались святые, умножались в числе, постепенно возрастающем: тогда как с XI до XIV века, в три столетия, в России возникло до 87 монастырей и пустыней, в XIV и первой половине XV, следовательно в полтора столетия, их возникло вновь до 150, из коих в XIV веке возникло до 80, в первой половине XV до 70 монастырей. И здесь-то, в этих пустынях и монастырях, преимущественно развилось христианское духовное миросозерцание. Неудержимое, ревностное стремление к пустынножительному миросозерцанию, или лучше сказать самоотреченному христианскому богосозерцанию, было господствующею мыслью, господствующим чувством и стремлением всех людей, всем сердцем принявших веру христианскую. Пустыня с её природою, находившаяся в непроходимых дебрях севера, полная, и страшных сил, и явлений природы, и нередко дивных красот, под влиянием глубокорелигиозного настроения души, привлекала и воображение, и чувство, восторгала созерцателей – любителей её, – отшельников. Все эти святые отшельники проникнуты живым, теплым сочувствием к природе, к её красотам, силам и явлениям. Все они любят углубляться в леса и тундры, чтобы там в тишине, в невозмутимом самоуглублении созерцать совершенства и творения Божии. Коль скоро находят прекрасное местоположение, видят в нем образ рая, дом Божий и с восторгом восклицают псаломскою песнью: «коль возлюблена селения твоя, Господи сил! желает и скончавается душа моя во дворы Господни. Ибо птица обрете себе храмину, и горлица гнездо себе, идеже положит птенцы своя. Изволих приметатится в дому Бога моего паче, нежели жити ми в домах грешных. Сей покой мой, зде вселюся, яко возлюби душа моя».¹⁰ Избирали они обыкновенно такие места, которые отовсюду окружены лесами, реками, озерами, как стенами. В древних жизнеописаниях обыкновенно такими чертами изображается местность их пустыней: «место оно, идеже вселися святый, бор бяше велий и чаща, место зело красно, всюду яко стеною окружено водами и бе видение онаго места зело умиленно, промежу дву езер, водою, аки стенами окружено», и т. п. Они любят такие местоположения, которые возбуждают в душе чувство высокого, чувство присутствия Бога. Уединенная глушь лесная, лежащая где-нибудь в ровной долине, окаймленная дремучим лесом, или величественно обставленная двумя грядами гор, обросших лесом, полная невозмутимой людьми тишины, а нарушаемой только нестройными криками лесных зверей и пением птиц, – такая пустыня лесная приводила отшельников в чувство глубокого умиления, погружала их в тихое самоуглубление и богосозерцание, и возбуждала в них слезы покаяния. С этою целью св. отшельники выбирали такую лесную глушь, и часто долго искали её, переходя с места па место. «Место второй пустыни сийской (где подвизался Антоний сийский) говорит жизнеописатель его, в горах бяше, горами яко стенами окружено, в долу же гор тех бяше озеро, Падун глаголемое. На горах же тех лес, великий зело видети. В подгории же гор онех стояше келлия святого. Окрест же ея дванадесять берез, яко снег белеюще. Плачевно же есть место се вельми, яко же кому пришедши посмотрети сию пустыню, зело умилитися имать, яко самозрение места того в чувство привести может зрящих его».¹¹ Увлекаясь красотами пустынных местоположений, отшельники иногда испытывали и естественные производительные силы тех местностей, где селились, дознавали, удобны ли они для поселения или нет. «Слышав от живущих на острове Валааме об острове, называемом Соловки, говорит жизнеописатель пр. Савватия, в море океане сказывают, а отстоит от земли на два дни шествия: а вокруг его, говорят, поприщ сто. И озера имеет посреди себя многии и рыбы в них множество по родом им, а не морская: а которая в мори, та морская. И вокруг его ловища рыбныя. Остров же тот деревьями разными цветет, и бором верхи гор покрыты, и по раздольям всякия деревья имеет, ягоды различныя и сосны превеликия к построению храмов и на всякия потребы благопристойныя: а есть добр и благоугоден для житья людям, желающим поселиться там».¹² Вообще же отшельники любят ходить по лесам, безбоязненно и долго странствуют по дикой лесной пустыне, ища в ней места для духовного успокоения, для уединенных подвигов в посте и молитве, для уединенного богосозерцания. «Вот тот же Антоний сийский, говорит жизнеописатель его, шел в северныя страны, прилежащия двинской области, и проходивши непроходимыя лесы, дебри и дрязги, иже прилежат студенаго моря окиана и мхи и блата непостоянныя и езера многия, ищуще благопотребна места, идеже Бог наставит, и пришед на дальнее езеро, зовомое Михайлово, в негоже течет река, глаголемая Сия, изо многих езер протече. Место же оно непроходимыя дебри и лесы темныя, и чащи и дрязги великия имать, и мхи и блата непостоянныя, в них же живяху дивии зверие, медведи и волцы, елени и заяцы и лисицы, множество много их, яко скота бяше их. Езера имать многи окрест себя и глубоки зело. Водами же всюду яко стенами окружено. Стези же, проводящия стопы человечи, не многи имать, по единым путем прийти или отыти. Понеже бо многим езером окрест святой обители всюду обшедшим, из них же река Сия протече из езера в езеро, якоже некиим соузом связанным им быти рекою Сиею, яко пришедших кому увидети, удивится имать неизреченной премудрости Божией». Когда преподобный Сергий поселился в лесах радонежских, – по словам жизнеописателя его, пустыня тогда была непроходимая, стези не было, и непроходимо было стопами человеческими: много тогда гадов и ползающих змей являлось ему, к келлии его разные звери подходили во множестве не только ночью, но и днем, стада волков выли и ревели вокруг его кельи, иногда же являлись медведи, приближались к нему безвредно, окружали его. «Обычай имяше преподобный Макарий колязинский, говорит жизнеописатель его, обходити места пустынныя: аще бо и зверие дивии насельницы быша пустыни той, но яко кротчайшии овчата с ним хождаху, паче же рещи, яко же и повиновахуся ему, многажды и пищу приимаху от него».¹³ Однажды игумен кожеезерского монастыря, – повествуется в жизнеописании преподобного Никодима кожеезерского, – «влезе в корабль с одним иноком, и плывяху по реце (Хозюге) вверх для досмотрения новоросчисных сенных покосов. Егда же вспять возвратихомся, и пловущим нам вниз по реце, и узрехом преподобнаго в лесе ходяща близь реки, окрест же его дивии зверие хождаху, глаголемии елени, и не бояхуся его. Егда же наш глас услышаша и побегоша по пустыни. Игумен же вопроси преподобнаго о еленех: сии зверие часто приходят семо? Преподобный глагола нам. Игумен же о сем вельми удивися, како елени близь преподобнаго хождаху и не бояхуся его».¹⁴ А это пустынное странствование, шествие преподобного Макария желтоводского с народом из плена татарского, напоминает странствование евреев с Моисеем по пустыне аравийской. Возвращаясь из плену татарского, с толпой народа, Макарий, говорит жизнеописатель его, совещался с сущими с ним христианами, яко да преселитися им на реку на Уньжу: бе бо тогда мало от живущих ту по весям, но мал град един, и сотвори тако, Бог же помогал ему к путному шествию, а народ за ним шел, яко присная чада отца своего: шествие же пути с ним продолжашеся, занеже место то, Уньжа отстояние имать от Желтых вод глаголют не мало, яко двести четыредесять или множае поприщ, идяху же внутреннею пустынею и непроходными блаты. Бысть же им оскудение хлебом, и не обретаху, что ясти, тающе голодом. Господь же прославлял угодника своего, и абие Божиим мановением обретоша народи дивие животно, глаголемое лось, и яша его жива молитвами преподобнаго. Беже тогда пост Петра и Павла, оставалось еще три дня. Святый же возбраняше им, глаголя: чадца моя, потерпите Господа ради, и не разрешайте святаго поста дней: Господь же пропитает вас в пустыни сей. И повеле им отрешити ухо лосю п отпустити его, и яко же хощет Бог, в день той животное се будет вам. Людие отрешиша ухо лосю, и отпустиша его, и отойде в пустыню. Преподобный же, видя их томимых гладом, и зело печашеся о них: народи же моляху святаго, да молитву сотворит о них, да не зле гладом погибнут в пустыни. Святый же утешая их глаголя: «не скорбите чада моя, но паче уповайте на благость Божию, яко прекормивый Бог израильтян четыредесять лет в пустыне манною, той может и нас препитати в пустыни сей. Когда приспел день святых верховных апостол, преподобный же уклонися мало в пустыню, и воздев на небо руце свои и рече: хвалю Тя, Господи Иисусе Христе, благословенный Боже призри с высоты святыя Твоея, всяко дыхание благословит Тя, всяка тварь славит Тя. Милостивый Боже царю, призри на люди своя в пустыни сей. И абие молитвами святаго внезапу во утрии праздника святых апостол урани животное то дивий лось, и обретеся в народе и познаста его яко той же лось бе, ухо имый отрешено, и ведоша его к блаженному, святый же благослови его и повеле заклати народу на пищу. Не токмо же сие единою сотвори святый народу, но и по вся дни обретаху пищу молитвами святаго, овогда лося, иногда же еленя».¹⁵

Верование, что человек восстановленный, – искупленный, святой должен и имеет силу снова покорять себе природу, владычество над которою утратил грехопадением, столь живое у древних подвижников христианства, часто высказывается и в жизнеописаниях святых нашей церкви. Например, жизнеописатель преподобного Трифона печенгского, приступая к рассказу «о звери, сотворшем преподобному пакость и о повиновении ему гневливаго зверя», так рассуждает: «Бог и премудрый Создатель сотвори человека, и постави его над всем властелина, яко читаем в книге Бытии: обладати рыбами морскими и зверями, но по преступлении Адамли от послушания его звери отторгошася, и оттоле начаху повиноватися токмо избранным святым, любящим Бога. Ибо праведному Ною о повиновении зверев извествуется в истории: всяк зверь прииде и иде к Ною в ковчег. Читаем и о Сампсоне: и се львичищ ревый противу ему и сниде нань Дух Господень и восхити льва и растерза и яко козлищ. А в книге царств от глагол Давыдовых повествуется. Егда пасох аз овцы отца моего стада, и егда прихождаху лев или медведица и восхищаше от стада овцу едину, и аз возле его хождах и поражах их, и исторгах из уст их взятое, и аще сопротивляшеся мне, то ем за гортань его и разбивах»... И так далее рассказывает, как пророку Елисею, пророку Даниилу и в новой благодати многим праведникам повиновались и служили звери. Предпослав также общее библейско-христианское рассуждение о покорении зверей угодникам Божиим, жизнеописатель далее рассказывает следующее о повиновении гневливого зверя св. Трифону печенгскому: «преподобному Трифону в келлии своей устроившу квашню ко испечению хлебов, и некия ради потребы изыде из келлии; тогда в келлию его прииде великий медведь, опроверже квашню и начат уготованное тесто ясти; святый же прииде к келлии и виде зверя, глагола ему: Иисус Христос Сын Божий и Бог мой повелевает ти, изыди из келлии и стани семо кроток; зверь же изыде пред ногами преподобнаго ста недвижим; преподобный же взя велие древо, бияше зверя, рече: во имя Иисус – Христово даю ти многи раны, яко грешному, и наказав завеща зверю близь келлии и лавры впредь не пакостити, отсла в пустыню. От того же времени, в славу святыя Троицы и во знамени преподобнаго чудеси, окрест лавры и келлии его монастырским скотом и еленем в пустыни безстражно пасущимся, и доселе звери не пакостиша».

Дивное, умилительное зрелище представляли эти одинокие пустыни в глуши лесов северо-восточных. Это был особенный, сокрытый от людей, тайный мир богосозерцания, подвигов и чудес. Вот стоит в чаще дремучих лесов старец с воздетыми к небу руками: ему виднеются кругом только высокие, вековые деревья, да синева небес и вод озерных. – На деревьях он видит целые хоры птичек Божиих, и слышит, как они разнообразными, но дружными откликами на разные лады, поют песнь Творцу, – с любовью он слушает их пение, – и мысль его возносится горе, сердце наполняется восторгом духовным и он сам воспевает песнь Богу: «Слава Тебе, Владыко Святый! Слава Тебе! Како Тя воспою Создателя моего, или кия духовныя песни воспою Тебе, о Творче мой!» и проч. Место, где вселился преподобный Пафнутий боровский, – говорит жизнеописатель его знаменитый Вассиан, епископ ростовский, – «частостию леса остенено, в нем же множество птиц населено, жилище себе водружаху, гаврани черноперии и многоязычнии, блаженный же яко нечто велико имый, о зрении тех зело веселяшеся, полагашеся же от него заповедь, еже никтоже тех птиц, или птенцов их руками ем или иным орудием да погубит».¹⁶ Часто родом простые поселяне, неграмотные, св. отшельники в пустынях поучались из обильной уроками книги природы. Так особенно было в отдаленном северном Поморье. «Сии суть поселяне, – говорит инок Пантократоровой обители на соловецком острове – Сергий о яренгских чудотворцах Иоанне и Логгине, – сии суть поселяне, извыкоша добродетель исправити мудростию, не иному тех учащу, смыслом бо научаются мудрости: зряху бо солнце, познавают присносущнаго света; видяху небеса, разумевают Творцу славу; землю зряху, внимают владычню величеству; море видяху, познавают силу владеющаго; приемля изменение доброчинное времен, чюдятся лепоте строящаго мир; взирающе звезднаго течения, взимаются к доброте сочетавающаго; смотряще луну, удивляются положившаго ю, – и тако возращают веру, и отсюду разумевают Бога».¹⁷ Видя в природе везде присутствие Божие и создания Божии, – отшельник хочет совершенно мириться с природой, не коснется и насекомого, жалящего его тело. «Обнажи главу и плещи своя и до пояса, говорит жизнеописатель об Антонии сийском, и прилеташе множество оводов и комаров, обседаху все лице, и шею и плещи, и пияху кровь святаго нещадно: преподобный же ни единым перстом касашеся их». Зимой от великой бури занесет всю келлию отшельника северной пустыни снегом, а он «живет под тем снегом, аки в пещере, и к Богу теплые своя молитвы с теплыми слезами воссылает». Он силою благодати Божией торжествовал над природой, – и теплота живой, горячей веры, теплота горячих покаянных слез согревала, умеряла для него суровый северный климат. При богосозерцательном настроении духа, были дивные явления в пустыни взору пустынников. «Некогда видех аз грешный умныма очима, говорит Елеазар анзерский, облак темен, и начат быти красен, и сниде и начат гремети, обхождаше около то место, попаляя и очищая остров».¹⁸ «Некогда видех знамение: стоящу ми на поле чистем, и видех, показует ми некто незнаем перстом на небо: зри, – и видех чрез небо светлу лучу световидну, яко радуга; и мало помедля, паки глаголаше: воззри на небо, и видех образ Христа Бога нашего и пречистую Богородицу и св. пророка Ивана с ними. Мне же чудящуся о сем, и паки слышал: зри на небо, и видех второе нерукотворенный образ Христа Бога нашего, велик зело, во все небо»: и так до трех раз было видение. Задолго прежде Елеазара анзорского Зосима соловецкий видел также чудесные явления в воздухе. «Едва озарялось утро, говорит инок Зиновий об нем, – исходит таинственный сын кущи, весь прозрачен и светел душею... и внезапно осиявается свыше лучем света, и все место вокруг него. Ужаснулся Зосима от блистания необычнаго света, ибо никогда еще прежде не видел такого сияния. И, увидев светоявление, с ужасом взирает на восток, и видит церковь велию и прекрасную образом, висящую и превознесенную на воздухе»...

В пустыне, в глуши северных лесов, где неизведанная человеком природа, не покоренная еще человеческому искусству и науке, часто со всем могуществом своих сил производила страшные, разрушительные явления, отшельник – и такие явления, нарушавшие тишину ничем невозмутимой его жизни, побеждал силою веры и молитвы. «Так в один день, – говорит жизнеописатель Никодима кожеезерского, – в реке Хозюре, вода поднялась и так возвысилась над землею, что разлилась по всем берегам и потопила всю окрестность их; потом обошла и всю келлию преподобного, ибо она стояла неподалеку от реки, и так потопила её, что её едва стало видно; показывалась одна только кровля. Преподобный Никодим взял владимирскую икону пресвятой Владычицы нашея Богородицы, которою благословил его отец келейный и учитель его преосвященный Пафнутий, митрополит крутицкий, и вошел на самый верх своей келлии, и как на столпе стоял и молился со слезами, поя песни псаломския. Так молился он со слезами до тех пор, пока вода убыла, вступила в свои пределы и по прежнему потекла».¹⁹

Исполненная такой благодатной силы духовного и телесного подвижничества, пустыня была предметом духовных песнопений. Эти песнопения, сложенные древними иноками-песнотворцами в честь святых пустынножителей, воспевающие их пустынные странствования, богосозерцание и подвижничество, их тяжкую борьбу с «страхованиями» и стихиями суровых пустыней северо-востока. – эти песнопения часто содержат в себе хвалы и самым пустыням, освященным стопами и молитвами святых отшельников, орошенным слезами их покаянными. Пустыня изображается здесь не только проповедницею подвигов святых отшельников, но и прекрасным садом, возращенным и оплодотворенным их святыми трудами. «Аще убо и телесный язык умолче, – воспевает например духовный песнопевец в честь преподобного Германа соловецкого, но пустыня проповедая хвалится, имея в себе неотъемлемо сокровище.... Слез твоих источники пустыни безплодной напоил еси, и еже из глубины воздыханьми, и труды уплодоносил еси».²⁰ Песнопевец преподобного Антония, воспевая прогнание бесов из пустыни Сийской, представляет её веселящеюся и глаголющею хвалебную песнь преподобному Антонию: «пустыня, прежде не плодствующи, ныне же веселится, зрящи в себе стадо инок, обстоящих всечестный гроб праведнаго отца сего, и духовно веселующися, праздновании торжествующи, хвалящеся сице глаголет: радуйся светильниче пресветлый, иже чудесы сияя, озаряеши души верных, радуйся отче всеблагий, умноживый чада в пустыни духовных желаний».²¹ – «Пустыня, – слышим в песнопениях на память преподобного Кирилла белоезерского, – пустыня, иже иногда бесом жилище имущи, ныне же ученик твоих, Кириле, множеством наполняема украшается, храм в себе пречестный Матери Божия имущи».

Пустыня с деревьями и птицами иногда составляла, между прочим, предмет иконной живописи. Так, например, в одном иконописном подлиннике, в числе предметов, окружающих собор пречистыя Богородицы, представляется и пустыня с птицами и деревьями: «направо – ангели, лево – пение, солнце, луна, звезды, небо, а под небом подпись: небеса. Под Богородицею твердь пишет, землю – вертеп, далее пустыню, а над пустынею подпись: пустыни.... и птицы, а над птицами пишет: благодарение приносят: от птиц голубь, сего жь вообразися Дух Святый Господень во образе голубине; а над древесы пишет: древеса процветоша, крест Господень прорастиша».²²