II. Св. Иустин мученик

Творения св. Иустина представляют далеко не многочисленные данные для истории догматического учения о таинствах. О двух только таинствах: крещении и евхаристии говорит он довольно обстоятельно; о прочих же – или совсем не упоминает (о миропомазании, священстве и елеосвящении), или говорит так обще (о покаянии и браке), что не дает возможности сделать из его слов какой-либо вывод. При всем том, его творения, в истории раскрытия как всего вообще догматического учения, так в частности учения о таинствах, имеют большое значение. Иустин философ справедливо считается первых из отцов церкви, начавшим научно раскрывать истины веры, и потому в смысле первого научного богослова может быть назван отцом богословской науки, как Ориген – отцом и творцом первой догматической системы, приложившим введенный св. Иустином в употребление метод ко всей совокупности церковного догматического учения. В данном случае, что касается учения о таинствах, св. Иустин первый проводит параллель между христианскими таинствами и языческими мистериями.

I. О крещении. Важнейшим местом, относящимся к крещению, бесспорно нужно признать то место в первой апологии, где, в противоположность, без сомнения, языческим мистериям, вводившим язычников в обладание высшего языческого религиозного совершенства, св. отец указывает на два христианские таинства: крещение и евхаристию, вводящие уверовавших во Христа в общество христиан, в обладание всем, что дает христианство.

Сообразно с такою целью, ограничив свой рассказ о том, что делается в собраниях христиан, повествованием об образе совершения крещения и евхаристии, св. Иустин говорят о первом следующее. Тех, кто уверует во Христа, после молитв об отпущении прежних грехов и поста, «мы приводим туда, где есть вода и они возрождаются чрез тот же способ возрождения, каким возродились и мы сами; ибо они совершают тогда омовение в воде во имя Отца всего и Господа Бога и Спасителя нашего И. Христа и Духа св.» Почему Бог избрал именно воду для возрождения, это объясняет следующим образом: «поскольку мы, не зная первого своего рождения, по необходимости родились из влажного семени (ἐξ ὑγρᾶς σπορᾶς) чрез взаимное совокупление родителей и выросли в худых нравах и в злом образе жизни, то, чтобы не пребывали мы чадами необходимости, также и неведения, а свободы и ведения, и чтобы получили в воде оставление прежде совершенных грехов, – наименовывается над желающим возродиться и раскаявшимся во грехах имя Отца всего и Господа Бога. Это самое только произносят ведущие к купели сего имеющего омыться; ибо никто не может сказать имя неизреченного Бога... Омовение же это называется просвещением (τοῦτο λουτρὸν φωτισμὸς), так как познающие это просвещаются умом. И именем И. Христа... омывается просвещаемый (ὀ φωτιζόμενος)»¹⁵⁷. Затем св. Иустин снова обращается к воде и замечает, что омовение водою, заимствованное демонами из ветхозаветных пророчеств, имеет обширное употребление в языческом культе – то в виде окроплений, то в виде полных омовений, при вхождении в храмы и при совершении возлияний и курений¹⁵⁸. Во всем этом рассуждении св. Иустина, – кроме сопоставления крещения с языческими обрядами и образа выражения, сродного с древне-классическим мистическим языком, – обращает на себя внимание сближение между рождением из влажного семени и возрождением в воде. Сопоставление рождения и омовения располагает к такому заключению: если вода в возрождении тоже, что семя в рождении, а семя имеет в себе жизненную силу, то, по-видимому по мысли св. Иустина, и вода, должна заключать в себе и потому сообщать крещающемуся дух жизни или – присущую ей благодать животворящего Духа. Если понять это место так, то в нем заключается косвенное указание на тесное соединение воды и благодати св. Духа¹⁵⁹.

Что касается до разграничения крещения, понимаемого в широком смысле, на два отдельные и самостоятельные акта, т. е. на крещение в тесном смысле и на миропомазание, то мы не встречаем в творениях св. Иустина ясного на то указания¹⁶⁰.

II. Об евхаристии. Учение св. Иустина об атом таинстве весьма замечательно.

Из многих мест, сюда относящихся, важнейшее – есть то место в апологии, которое составляет продолжение вышеприведенного места о крещении. Описав совершение литургии, следующее за крещением, св. Иустин продолжает: «пища эта у нас называется евхаристиею и никому другому не позволяется участвовать в ней, как (только) верующему, что истинно то, чему он научен нами, о омывшемуся омовением во оставление грехов и в возрождение, и живущему так, как предал Христос. Ибо мы принимаем это не как обыкновенный хлеб и обыкновенное питье, но как Иисус Христос, Спаситель наш, воплотившийся чрез Слово Божие, имел и плоть и кровь для спасения нашего, таким же образом мы научены тому, что пища эта, – над которой совершено благодарение чрез слово молитвы от Него (данное), пища, от которой питается через преложение наша кровь и плоть, – есть кровь и плоть того же воплотившегося Иисуса¹⁶¹. Ибо Апостолы в написанных ими сказаниях, которые называются евангелиями, так предали то, что им заповедал Иисус, что Он, взявши хлеб и возблагодаривши, сказал: это делайте в Мое воспоминание, это есть тело Moе, и что – подобным образом – взявши чашу и возблагодаривши, сказал: это есть кровь Моя и подал им одним. Злые демоны, подражая, предали делать тоже и в мистериях Митры; ибо вы знаете или можете узнать, что при введении посвящаемого в мистерии, полагается, вместе с некоторыми прибавочными словами, хлеб и чеша с водою»¹⁶². Цель всего этого сопоставления, бесспорно, состоит в том, чтобы показать язычникам, что евхаристия ни в существе своем, ни со стороны формальной не представляет ничего противного нравственности и несогласного с государственными законами. Апологет показывает, что несправедливы клеветы, распространяемые врагами христиан, будто они едят человеческое мясо¹⁶³, что христиане не пьют и не едят человеческой плоти; они не закалают людей; у них вместо плоти дается хлеб, а вместо крови чаша с вином. Правда, они не считают то и другое обыкновенными пищею и питьем, а телом и кровью Христа: но это совсем другое дело. Эта пища – в начале простая – делается не простою, а телом и кровью Христовою только после слова молитвы, и когда после этого христиане вкушают ее, то они вкушают уже измененное и потому превращающееся также в наш соки, как и обыкновенная плоть и кровь. В словах Иустина обращает внимание особенно выражение «слово молитвы от Него». Эта молитва производит то, что евхаристическая пища делается не простою пищею, а истинною плотью и кровью Христовою. Слово Его молитвы делает тоже самое, что Слово при воплощении. Слово воплотилось не силою св. Духа, а своею собственною¹⁶⁴; при помощи всемогущей своей силы Оно воплотилось, приняло плоть и кровь и явилось Христом, имеющим плоть и кровь. Точно также чрез всемогущее действие слова молитвы, пища становится телом о кровью воплотившегося Иисуса. Там всемогущество Слова Божия: здесь всемогущество слова молитвы, которое от Него же¹⁶⁵. Так св. Иустин показал, что несправедливо обвиняют христиан в убиении людей, в едении человеческого мяса и питье крови и в тоже время, что они вкушают истинное тело и кровь Господа. Трудно лучше, – чем сделал это св. отец, – достигнуть двух различных до противоположности целей: доказать, что в евхаристии христиане не едят тела и не пьют крови обыкновенных, подобных себе людей и не убивают их для этой цели, и в тоже время, что они едят истинное тело и пьют истинную кровь вочеловечившегося Христа. Доказав отсутствие чего-либо преступного в самом существе евхаристии, именно убийства и проявлений изуверства, и при этом вовсе не отрицая верования христиан в действительное присутствие, в образах хлеба о вина, истинного тела и крови Христовой, св. Иустин обращается к формальной стороне, именно к дозволительности евхаристии, как одного из актов принятия желающих сделаться христианами в христианское общество. И с этой стороны евхаристия, по мысли св. апологета, не представляет для тогдашнего общества чего-либо выходящего из ряда вон. Напротив, будучи заключением крещения, она имеет полное, конечно внешнее, сходство с заключительных актом мистерий (τελεταῖς) Митры; и там и здесь хлеб и чаша¹⁶⁶.

Таким образом, не подлежит сомнению, что св. Иустин желая в разбираемом месте оправдать христиан в приписываемых им убийствах и для этой цели признавая необходимым ввести язычников во внутренний смысл христианского таинства выясняет то, каким образом, при отсутствии у христиан преступления детоубийства, они могут вкушать истинную плоть и истинную кровь Христову. Он не отрицает того, что это не простой хлеб и вино; он заявляет только, что получение такого тела и крови происходят не чрез убийство младенцев; оно происходить также, как явилась плоть Христова в воплощении; там Слово низошло на св. Деву и зачало себе тело в ее утробе: здесь слово молитвы производит нечто подобное. Если бы всеми своими рассуждениями св. отец хотел сказать только, что напрасно обвиняют христиан в детоубийстве, что хотя они и вкушают тело и кровь Христову, но это тело и эта кровь суть не более, как символы воплотившегося Христа, – в таком случае апологету не для чего было бы давать себе лишний и притом не легкий труд выяснять язычникам способ, посредством которого евхаристические элементы делаются истинным телом и кровью Господа. Прямое заявление о понимании христианами евхаристии, как символа только тела и крови Христовой, избавляя апологета от лишнего труда, кроме того ближайшим путем вело бы его к главной его цели, к защищению христианства, и делало бы еще очевиднее и неосновательнее взводимые на христиан обвинения в убийствах и в ядении человеческого мяса и питье человеческой крови. Но он этого не сделал, – хотя все обстоятельства тогдашнего времени и располагали его к тому, – и чрез то дал неоспоримое свидетельство своего и общецерковного верования в действительное присутствие тела Христова в евхаристии.

В других немалочисленных местах, относящихся к евхаристии, св. Иустин говорит о ней, как о жертве благодарения за все благодеяния Божии к роду человеческому¹⁶⁷, как о жертве, приносимой в воспоминание преимущественно воплощения¹⁶⁸ и страданий Спасителя¹⁶⁹, как жертве совершенной, заменившей ветхозаветные жертвы и следовательно имеющей характер жертвы умилостивительной. Евхаристия называется жертвою совершенною, заменявшею ветхозаветные, в следующем месте. Убеждая Трифона, что Богу «приятны все жертвы во имя Его, которые повелел совершать И. Христос, т. е. которые совершаются христианами в евхаристии хлеба и чаши на всяком месте земли; а жертвы совершаемые (иудеями)... Он отвергает», св. Иустин отвечает затем на возражение Трифона, будто слова пр. Малахии (1:10–12), приведенные св. отцом, в доказательство отвержения иудейских жертв и принятия чистых жертв других народов, относятся не к христианам, а к иудеям же, только живущих в рассеянии, «которых молитвы Бог называет жертвами»¹⁷⁰. Св. отец согласен в том, что «молитвы и благодарения, совершаемые достойными (людьми), суть жертвы единственно совершенные и угодные Богу. Ибо только такие, продолжает он, приняли совершать и христиане и (притом) в воспоминании сухой и жидкой пищи, в которой воспоминается и о страдании, понесенном за них Сыном Божиим»¹⁷¹. Далее он обличает Трифона в том, что этот иудей ложно толкует слова пророка, применяя их к лицам из своего народа, находившимся в рассеянии, и утверждая, будто Бог называет «чистыми и приятными их молитвы о жертвы на всяком месте». Что с понятием евхаристии, как жертвы, св. Иустин соединял представление о жертве, которая и сама по себе имеет цену в очах Божиих, независимо от субъективного отношения к ней верующих, это не довольно ясно следует из приведенного места, равно как и из других подобных мест, но зато с необходимостью вытекает из вышеизложенного его учения об этом таинстве, не как простом хлебе и вине, а как истинном теле и крови Христовой.

Таким образом у св. Иустина мысль о действительном присутствии тела и крови Христовой в евхаристии выражена чрез противопоставление евхаристических элементов обыкновенному хлебу и вину, особенно же чрез указание на весьма близкое сходство, почти тождество того, что совершилось в воплощении с тем, что совершается в евхаристии. Священнодействию этому приписывается характер жертвы угодной Богу, умилостивляющей Его.

III. О других таинствах. Мы уже заметили, что относительно других таинств рассматриваемые творения ясных данных не представляют. Причина, почему св. Иустин говорит в своих творениях о совершении только крещения и евхаристии заключалась, вероятно, не столько в намеренном стремлении скрыть от взора язычников и неверующих иудеев остальные важнейшие священнодействия, сколько в отсутствия ближайших и настоятельнейших поводов говорить об этих последних. Сообщать язычникам понятие о покаянии, священстве, браке и елеосвящении не было настоятельной нужды, так как эти священнодействия не были предметом нападении со стороны язычников и не представляли близкой параллели с языческими учреждениями. Говорить об этих таинствах Трифону было излишне, так как этот иудей сомневался в божественном достоинстве Лица И. Христа, а потому его нужно было сначала склонить к вере во Христа. Притом установления сродные с покаянием, священством, браком и елеосвящением были отчасти в богослужебной практике, отчасти в народном обычае иудеев (напр. помазание больных елеем) и потому принятие этих таинств, при вере во Христа, никак не могло затруднять переход Трифона в христианство.

Из этих четырех таинств, о двух: о покаянии¹⁷² и браке¹⁷³ встречаются, впрочем, по местам замечания у св. Иустина; но эти замечания имеют характер слишком общий.

IV. Объем понятия «таинство» у св. Иустина. Замечательно, что несмотря на сопоставление крещения и евхаристии с языческими мистериями, св. отец нигде не прилагает слово μυστήριον ни к одному из христианских таинств. Слово это встречается у него весьма часто, но 1) или в общем значении чего либо прикровенного, или 2) частнее в значении символического, преобразовательного, и потому таинственного откровения Божия в ветхом завете и 3) в значении непостижимого в делах новозаветного домостроительства Божия о спасении человека.

Случаев употребления μυστήριον в общем значении всего прикровенного или покрова, налагаемого на проявление мысли или откровения Божия, – находим очень много в творениях св. Иустина. Так, по его Словам, в кн. Исход Моисей прикровенно (ἐν μυστηρίῳ) возвестил, что имя самого Бога было Иисус¹⁷⁴. Волхвы, явившиеся поклониться Христу, тем самым показали, что они восстали против силы лукавого, – силы, «которую слово прикровенно (ἐν μυστηρίῳ) обозначило обитающею в Дамаске. Хорошо также эта сила, грешная и неправедная, называется приточно (ἐν παραβολῇ) Самариею»¹⁷⁵.

Еще более любил св. Иустин употреблять означенное слово как синоним τύπος и σύμβολον. Между другими местами¹⁷⁶ особенно выдаются следующие. Рассуждая о пророчестве Исаии (се Дева во чреве приимет), замечает, что «так как самое пророчество сказано было дому Давида, то сказанное Богом Давиду таинственно (ἐν μυστηρίῳ = прикровенно). Исаия изъясняет, как оно должно исполниться. Разве вы не знаете... что многие изречения, сказанные прикровенно и в притчах или таинствах (μυστηρίοις) или в символических действиях, изъясняли пророки, бывшие после (уже) тех, которые говорили или делали¹⁷⁷. Здесь μυστήριον встречается как синоним παραβολὴ, σύμβολον, с оттенком впрочем, как нам кажется, τύπος¹⁷⁸. Μυστήριον, как в смысле прообраза, так и простого символа, встречается в следующем замечательном месте. «Символом двух козлов символически (διὰ συμβόλου… συμβολικῶς) было предсказано о двух пришествиях И. Христа. Символически же (συμβολικῶς) предвозвестили о Христе своими действиями Моисей и И. Навин»; оба они делали каждый свое дело, один стоял с распростертыми руками, а другой сражался, «потому что один из них не мог представить оба таинства (ἀμφότερα τὰ μυστήρια); я разумею прообраз креста и прообраз имени (τύπον... τύπον)»¹⁷⁹. Мест, в которых слово μυστήριον употреблено в творениях св. Иустина в смысле или прообраза, или символа, весьма много¹⁸⁰. Св. Иустин первый подал пример такого обширного употребления означенного слова в этом смысле, – употребления весьма любимого последующими отцами. А от такого употребления один только шаг к употреблению μυστήριον в смысле всей вообще ветхозаветной веры. При воззрении на ветхий завет, как на приготовление ко Христу, он действительно является совокупностью притчей, прообразов и символов или – что тоже – таинств, а потому и содержание ветхозаветного учения может быть обозначено словом μυστήρια, что именно и делает св. Иустин в следующем месте. Убеждая Трифона и бывших с ним иудеев, что они напрасно ждут благ, обещанных Богом чрез Христа, замечает, что никто из иудеев не получит ничего, так как эти блага суть достояние тех, которые «уподобились вере Авраама и познали вее таинства (τὰ μυστήρια πάντα); разумею же я то, что некоторые заповеди даны для благочестия и правой жизни, а другие заповеди и действия предписаны для подобной же цели (όμοίως) или в прообразе Христа (ῆ ἐις μυστήριον τοῦ Χριστοῦ) по причине жестокосердия вашего»¹⁸¹. Позвать все таинства, значит таким образом понять весь смысл ветхого завета, – понять, что в нем имеет обыкновенный и что – преобразовательный высший смысл. Это место заключает в зародыше то словоупотребление, которое мы находим в школе александрийских отцов и у Тертуллиана с Киприаном (sacramenta = μυστήρια в приложении ко всему ветхому завету).

Для обозначения отдельных предметов христианского вероучения слово μυστήριον употребляется св. Иустином в следующих смыслах: 1) Для обозначения троичности Лиц в Боге. В своей I апологии он замечает об язычниках: «они объявляют нас безумными, говоря, что мы второе место после неизменного и вечносущего Бога даем распятому человеку, а не знают заключающейся в этом тайны (τὸ ἐν τούτῳ μυστήριον)»¹⁸² ; 2) для обозначения воплощения¹⁸³; 3) страдания¹⁸⁴; 4) будущего пришествия И. Христа¹⁸⁵ и других предметов.

Итак, творения св. Иустина мученика представляют в отношении к раскрытию и формулированию догматического учения о таинствах следующее: 1) Иустин муч. первый вступает на путь сближения христианских таинств с языческими мистериями и между прочим трактует о крещении и евхаристии, как о двух частях одного акта принятия в Церковь Христову уверовавших во Христа. 2) Проводит параллель между евхаристиею и воплощением; учение о действительном присутствии тела и крови Христовой в евхаристии раскрывает новым способом, благодаря которому церковная вера в это великое таинство выражается у него рельефнее, чем в творениях мужей апостольских. 3) Учения о прочих таинствах не выясняет, по недостатку, вероятно, побуждений к раскрытию. 4) Он же первый начинает в обширных размерах пользоваться словом μυστήριον, исключительно, впрочем, в направлении, данном св. Писанием относительно употребления этого выражения, так что еще не прилагает этого наименования к таинствам в собственном смысле (даже к крещению и евхаристии).