Магистерский диспут: Попов Н. Г. Император Лев VI Мудрый и его царствование в церковно-историческом отношении

В воскресенье, 14 марта, в шесть часов вечера, в большой академической аудитории состоялся магистерский диспут (коллоквиум) в присутствии профессоров и студентов и довольно многочисленных посторонних посетителей-любителей духовного просвещения.

В качестве магистранта выступил преподаватель Звенигородского духовного училища Николай Григорьевич Попов, представивший и защищавший сочинение свое под заглавием: „Император Лев VI Мудрый и его царствование в церковно-историческом отношении“ (LV–304 стр. Москва 1892 г.).

По установившемуся обычаю, пред началом диспута секретарь Совета академии изложил собранию краткие биографические сведения о диспутанте. Вот это curriculum vitae. Г. Попов – сын священника села Спасского, Звенигородского уезда, Московской губернии. Предварительное образование он получил в Заиконоспасском духовном училище и Московской духовной семинарии; затем на казенный счет был послан семинарским начальством в Московскую духовную академию, где и окончил курс в 1892 г. со степенью кандидата богословия и с правом на получение степени магистра без новых устных испытаний. По окончании курса в академии он был определен сперва на должность псаломщика при Московской Казанской (у Калужских ворот) церкви, а потом назначен преподавателем русского языка в Звенигородское духовное училище, на каковой должности состоит и в настоящее время. – Литературная деятельность его началась еще в годы студенчества. Именно: он напечатал „Указатель книг и брошюр по церковной истории (1891 г.) и участвовал в составлении „Указателя книг для детского и народного чтения“ (1892 г.); на страницах „Московских Церковных Ведомостей“ поместил несколько корреспонденций и заметок о деятельности сектанта Пашкова и его единомышленников; в журнале „Чтения в Обществе любителей духовного просвещения“ напечатал критико-библиографические статьи: а) о книге проф. Платонова „Фотий, патриарх Константинопольский“, б) об изданной De-Boor’ом „Vita Euthymii“ и в) о книге Булгакова „Настольная книга для священно-церковнослужителей“; в „Руководстве для сельских пастырей“ напечатал статью по поводу тысячелетия со времени первого гражданского закона о церковном венчании брака.

По прочтении этого curriculum vitae магистрант произнес не большую, но очень интересную, речь об изучении византийской истории на европейском Западе и у нас на Руси, причем с особенною обстоятельностью выяснил необходимость и важность этого изучения для русских богословов, так как вся церковно-общественная жизнь наша находится в теснейшей исторической связи с жизнью Византии¹.

После речи магистранта начались ученые прения. Официальными оппонентами были: ординарный профессор по кафедре общей церковной истории А.П. Лебедев и экстраорд. профессор по кафедре древней гражданской истории Н.Ф. Каптерев. Из них первый, проф. Лебедев, с удобством расположил свои замечания в последовательном порядке страниц самого сочинения. Обратив внимание, прежде всего на заглавие книги: „Император Лев VI Мудрый“ он высказал сожаление, что диспутант не расследовал вопроса о том, – почему, когда и кем этот император был прозван „Мудрым“. Так как в истории известно очень немного лиц с завидным эпитетом „мудрого“ (Кроме Льва, известны еще Фридрих Мудрый и Ярослав М.), то уже по одному этому расследование указанного вопроса было бы интересно и желательно. Но оно представляется и положительно необходимым в виду весьма возможного предположения, что за императором Львом прозвание „мудрого“ осталось лишь по недоразумению и смешению его с известным византийским ученым Львом математиком и философом, некогда Фессалоникским архиепископом. Что такое qui pro quo было очень возможно, показывает и сам автор в примечании на стр. 262, где он говорит, что императору Льву Мудрому были приписываемы оракулы, принадлежавшие Льву философу. Этот последний Лев действительно у историков X–XI в. всегда называется философом, тогда как император Лев у них не удостаивается такого титула; следовательно, краткая заметка автора (на стр. 15), будто бы название мудрого было усвоено имп. Льву „его современниками и ближайшими потомками“, но может быть признана справедливою и достаточно обоснованною. С эпитетом „мудрого“ Лев VI начинает упоминаться историками с большим или меньшим постоянством не ранее XII в.; если же сын этого императора Константин Багрянородный называл его ϭοφότατοϛ, то это было не более, как простым лишь комплиментом почтительного сына покойному отцу, а отнюдь не установившимся и общепринятым прозванием; это подтверждается, между прочим, и тем обстоятельством, что наряду с эпитетом ϭοφότατοϛ у Константина ставится тут же эпитет ἀοίδιμος (=славный), в котором конечно никто никогда не усматривал постоянного прозвания, усвоенного Льву VI.

Соглашаясь с оппонентом, что ближайшее расследование указанного им вопроса было бы интересно и желательно, диспутант выставил, однако на вид, что оно было бы чрезвычайно трудно и едва ли даже возможно. С точностью определить, с какого именно времени установилось за тем или другим историческим лицом то или другое прозвание, бывает, возможно, только в самых редких и исключительных случаях.

После заглавия книги оппонент обратил внимание на два эпиграфа ее и сделал краткое замечание относительно неуместности их (в особенности неуместен второй эпиграф, взятый из Гиббона: он понятен лишь в устах этого историка).

Затем оппонент перешел к введению сочинения, заключающему в себе „Обзор пособий и источников“. Здесь он отметил у магистранта несколько суждений, которые представляются ошибочными и недоказанными, подчас слишком смелыми и даже оскорбительными для ученых авторов, трудов которых они касаются.

Так, на стр. IV известный труд Hergenröther’a – Photius, Patriarch von Constantinopel, который и сам магистрант признает „классическим и грандиозным“ и который основан „на близком знакомстве с первоисточниками, даже неизданными“, характеризуется у него как „тенденциозный до недобросовестности“. И характеристика эта, при своей оскорбительной резкости, оставлена совсем необоснованною.

Подобным же образом на стр. VII, характеризуя в нескольких строках двадцатитомную историю Lebeau, магистрант заявляет, что она написана „с развязностью француза“. Эта характеристика оскорбительна уже для целой нации и при том решительно несправедлива: недаром ведь французов называют теперь „афинянами нового времени“ и „секретарями человечества“ (Ипполит Тэн), а секретари, как известно, по самому положению своему отличаются не столько развязностью, сколько скромностью. К тому же, достаточно припомнить имя Дюканжа, чтобы византиолог относился к трудам французских ученых с полным уважением.

На стр. ХХХVI Никифор Григора называется „церковным историком“, тогда как он вовсе не был им и не писал никакой церковной истории.

Далее на стр. XXXIX, в кратком изложении слова митрополита Арефы по случаю перенесения тела св. патриарха Евфимия, магистрант допустил грубую ошибку, приняв патриарха Павла за апостола Павла. Уже то одно обстоятельство, что имя этого Павла поставлено в ораторском слове в ряду имен св. Афанасия, патр. Никифора и Фотия, с достаточною ясностью показывало, что оратор сравнивал Евфимия именно с патриархом Константинопольским Павлом, а никак не с апостолом

—539—

Павлом; вдобавок к тому, об апостоле Павле оратор отнюдь не мог говорить, что он был в изгнании.

Наконец на стр. ХLVII (срав. 4), излишне доверяясь новооткрытому памятнику Vita Euthymii, магистрант без достаточных оснований утверждает, что „император Лев женился на Феофано вопреки своему желанию“. У Никифора Григоры в oratio в честь Феофано обстоятельно говорится, как к царю были собраны красивейшие девушки-невесты и что Лев выбрал из них жену по своему нраву.

Обратившись далее к самому исследованию и указав в начале его несколько неточных и непонятных выражений, оппонент не скрыл удивления по поводу того обстоятельства, что магистрант отказался в точности определить год рождения Льва VI и отмежевал для этого события пространство от 861 до 866 г. (стр. 1). Внимательно сопоставив хронологические даты, имеющиеся у византийских историков, магистрант легко мог бы прийти к несомненному заключению, что годом рождения императора Льва был именно 866 г.

По недостатку времени сокращая свою речь, профессор оставил без возражений большую часть диссертации и перешел к XI главе ее, содержащей в себе обзор и оценку византийской духовной письменности в царствование Льва. – Мнение магистранта, что проповеди Льва были очень распространены и отличались многими достоинствами (стр. 225–228), он признал неправдоподобным в виду известного отзыва о них преосвящ. Порфирия (Успенского). По этому отзыву, в проповедях Льва „loquentiae satis, sapientiae parum, т. е. говорливости много, а мудрости мало“. „Когда я – прибавляет преосв. Порфирий – во втором слове прочел след. слова: „о блаженные жены, вы первые к вместилищу нетления – гробу Господню – красною стопою (ὡϱαίφ ποδὶ) подошли“, – улыбнулся я и закрыл рукопись, подумав, что царю Льву и у св. мироносиц мерещились хорошенькие ножки“ (в первом путешествии по Афону). Трудно поверить, чтобы с такими достоинствами проповеди Льва могли снискать популярность и быть распространенными в обществе. – Когда магистрант заметил на это, что он сам видел

—540—

проповеди Льва в рукописном сборнике, весьма хорошо сохранившемся, – оппонент подчеркнул его же собственные последние слова, так как сочинения, пользующиеся известностью и имеющие широкий круг читателей, обыкновенно не остаются „хорошо сохранившимися“: хорошо сохраняются рукописи, мало и редко читаемые.

Грубою и непростительною ошибкой назвал оппонент заявление магистранта, что от митрополита Арефы Кесарие-Каппадокийского остались схолии на сочинения апологета Аристида (стр. 248). Под этим Аристидом следует разуметь отнюдь не христианского апологета, а языческого философа с таким же именем. Во времена Арефы (IX–X в.) сочинения апологета Аристида не были еще и открыты; а за неимением текста не могло быть, конечно, и схолий на него.

Ряд своих замечаний проф. Лебедев заключил похвалою магистранту за его ученый труд и пожеланием, чтобы с его легкой руки из воспитанников Московской духовной академии выходило побольше талантливых и трудолюбивых исследователей византийской истории².

Второй официальный оппонент, проф. Каптерев, начал речь свою раскрытием того общего положения, что события византийской истории имеют значение не только сами в себе, но и для других церквей филиальных (т. е. происшедших от Константинопольской церкви), так что изучающий позднейшую византийскую историю по необходимости должен исследовать и показать, как отразились те или другие события византийской истории на событиях церквей филиальных, в частности – русской. Поэтому оппонент ожидал встретить в сочинении г. Попова особую главу об отношении императора Льва к истории русской церкви, – главу, наиболее интересную для всякого русского читателя. – Ожидание это имело для себя еще следующие частнейшие основания:

1) В наших древних рукописях очень нередко встречается сочинение, надписанное так: „Василия царя греческого главизны учительны 60 и 6 к сыну своему царю Льву, имуще краегранесие сице: Василие о Христе царь греческый Лву возлюбленному сыну и сцарствующему о добродетели и о учении“ (Тестамент). В некоторых же рукописях помещается только одна третья глава этого сочинения с таким надписанием: „Василия царя греческого наказание к сыну своему Льву премудрому царю – о чести священничестей“. Несомненно, что это сочинение представляло особый интерес для наших предков (на него неоднократно ссылались напр. Посошков и Арсений Мацеевич, – оно издавалось у нас и печатно в 1662 г. и в 1718 г.); а указанная третья глава – о чести священнической – имела и практическую важность для русского церковного управления, почему она особенно часто помещалась в церковно-канонических наших сборниках.

2) В старинных рукописных сборниках наших встречаются постановления Льва о порядке церковных престолов, подлежащих Константинопольскому патриарху, где, между прочим, упоминается и русская митрополия на 61 (иногда на 60) месте. Сам магистрант в одном месте сочинения говорит, что при Льве Мудром было составлено расписание византийских епархий для прекращения споров епископов о своем старшинстве, но что расписание это до нас не сохранилось (стр. 255–256). Было бы весьма не лишне сличить русские рукописные расписания церковных престолов с изданными греческими (у Ралли); может быть, при таком сличении магистрант пришел бы к каким-нибудь интересным и важным для русской науки заключениям. Кроме того, заслуживал бы обследования здесь и другой вопрос, именно: почему и каким образом наши предки вздумали приписывать императору Льву упоминание о русской митрополии, когда при нем этой митрополии и не существовало?

3) В Иосифовской Кормчей (гл. 50) имеются „Леона царя премудрого, и Константина верною царю, главизны о совещании обручения, и о брацех, и о иных различных винах“. Это, – как признается теперь, – эклога. Льва Исавра и Константина Конронима. Но здесь же имеется, между прочим, такое постановление: „совещается брак христианеск, или написанный, или не написанный, межу мужем и женою, яко быти обою в возрасте к сочетанию, обрученома: мужеви убо от пятинадесяте лет, жене же от трех надесять лет, обема хотящема совещанием родителю“. У самого магистранта на стр. 213 это установление 15-летняго возраста для женихов и 13-летняго для невест приписывается Льву Мудрому. Был поэтому прямой повод магистранту указать на факт замены Исаврийцев-иконоборцев Львом Мудрым и Константином.

4) Наконец, в наших хронографах есть статья „о преложении книг от греческого языка на словенский“, начинающаяся так: „в лето второе надесять царствиа Льва премудрого бысть преложение книг Кириллом и Мефодием“, и относится это событие к 906 году (в другом хронографе – к 900 г.); а в одном сборнике XVI в. ко времени царствования Льва и Александра, сыновей Василия Македонянина, отнесено самое крещение Руси („при тех крестися князь великый Владимир Кыевский и вся Русь августа перваго“). – Чем объяснить все такие известия наших хронографов? И почему личность императора Льва Мудрого была так привлекательна для наших предков, что с его именем связывались самые важнейшие события нашей церковной истории?

Решение этих и подобных вопросов, по словам оппонента, удобно могло бы найти себе место в той именно особой главе, какую он ожидал встретить в сочинении г. Попова; если даже и не решить их окончательно, то, по крайней мере, поставить их и выдвинуть на вид было бы важно для полноты и интереса исследования. На это магистрант ответил, что решение указанных вопросов было бы слишком трудно и рискованно для него при недостатке специального знакомства с массою старинных наших рукописей; к тому-же, для надлежащего выполнения намеченной задачи едва ли было бы достаточно одной только главы в его сочинении, – скорее пришлось бы написать на эту тему довольно обширное исследование.

Далее, натянутым и неестественным признал проф. Каптерев данное магистрантом объяснение причин вторичного низложения патриарха Фотия. Магистрант именно пытается объяснить это низложение Фотия борьбою партий – игнатиан и фотиан (глав. II); но забывает при этом, что место низложенного и заточенного Фотия последовательно занимали опять-таки фотиане же: Стефан, Антоний, Николай Мистик. Следовательно, низводя Фотия с патриаршеской кафедры и отправляя его в ссылку, император Лев шел вовсе не против партии фотиан, а только против личности самого Фотия: желая быть вполне самостоятельным и действовать на всей своей воле, он постарался удалить патриарха, стеснявшего его своим личным высоким авторитетом и бывшего твердым нелицеприятным представителем церкви.

Не согласился оппонент и с тем утверждением магистранта, что низложенному Фотию пришлось терпеть страдания в ссылке. Письмо Фотия, приведенное в доказательство этих страданий (стр. 45–46), говорит только об ограничении свободы и переписки заключенного патриарха, но не о страданиях его.

Наконец, оппонент выразил недоумение, почему магистрант живое участие монахов в церковно-общественной жизни того времени относит к числу темных сторон современного Льву VI византийского монашества (стр. 266). – Ответ диспутанта на это замечание сводился, в сущности, к той мысли, что вмешательство монахов в церковно-общественные дела препятствует осуществлению высшего идеала строго-аскетического подвижничества.

Заключая свою речь, проф. Каптерев высказал пожелание, чтобы магистрант продолжал свои работы в области византиологии и в них обращал бы более внимания на тесную связь византийской истории с русскою.

Третьим оппонентом (неофициальным) выступил товарищ магистранта по академическому курсу, кандидат богословия И.Д. Андреев, работающий также в области позднейшей византийской истории. Он начал речь свою краткими замечаниями по поводу некоторых неточностей и ошибок в хронологических показаниях и цитатах.

Прежде всего, патриарх Антоний 1-й занимал кафедру не при Льве Армянине, а после смерти его, и не до 823 г., как сказано у магистранта (стр. 71, прим. 3), даже не до 832 г., как говорится у Лекьена, которого с ошибкой цитирует здесь магистрант, а до 837 г.; и эту последнюю совершенно верную дату магистрант мог бы найти в лучших трактатах Купера, Бандури и Муральта, бывших у него под руками.

Затем, папа Стефан, занимавший кафедру с 885 по 891 г. сбивчиво называется у магистранта иногда пятым (стр. 60, 63:64), иногда шестым, а иногда даже пято-шестым (V–VI, стр. 42,56:59), тогда как он был, несомненно, только шестым.

От этих кратких замечаний г. Андреев перешел к пространным рассуждениям по более сложным и основным вопросам диссертации магистранта, – по вопросам о личности патриарха Николая Мистика и о причинах вторичного низложения патриарха Фотия. – По словам оппонента, магистрант излишне симпатизирует Николаю Мистику, называя его замечательнейшим патриархом (стр. 90) и характеризуя его как человека почти идеального (стр. 93–95), тогда как – по сообщениям источников – на деятельности этого патриарха лежит пятно, стереть которое магистрант старается не совсем удачно. Пятно это – козни его против царя Льва и интриги в пользу Андроника Дуки, которого он не прочь был видеть на престоле. Доказательством этих козней и интриг служит то именно письмо патриарха Николая к Андронику, которое было доставлено Льву нотарием Андроника и которое магистрант без достаточных оснований признает подложным (стр. 101 и сл.). Высказав это замечание, оппонент предварительно подверг весьма подробной критике изложенные у магистранта доказательства не подлинности упомянутого письма Николая Мистика и нашел их недостаточно основательными, а затем привел целый ряд положительных доказательств в пользу несомненной подлинности этого письма, сильно компрометирующего патриарха.

Далее. Причину вторичного низложения патриарха Фотия магистрант усматривает не в капризном своеволии царя Льва, а в известной борьбе партий игнатиан и фотиан, причем поставляет эти партии в некоторую связь с политическими византийскими партиями зеленых и голубых (стр. 29–30). По поводу этой последней мысли оппонент заметил, что стремления и интересы позднейших церковных партий хорошо известны, стремления же и интересы раннейших партий политических недостаточно еще выяснены; и, стало быть, стараться понять, партии игнатиан и фотиан при помощи истории партий зеленых и голубых – значит объяснять известное неизвестным. Добавив к этому, что начало появления церковных партий в Византии следует приурочивать не к патриаршеству Мефодия, как делает магистрант (стр. 30:37), а к патриаршеству Тарасия и к эпохе седьмого вселенского собора, оппонент высказал убеждение, что все-таки не в борьбе этих партий заключалась истинная причина вторичного низложения и изгнания Фотия, а скорее в интригах Стилиана Заутцы (отца Зои, четвертой жены императора Льва).

Заканчивая свои выражения, оппонент указал еще на ошибочность объяснения диспутантом должности протоспафария: это не гражданский (сенаторский) чин, как думает диспутант вслед за проф. Скабалановичем (стр. 96, прим. 2), а скорее военный. По крайней мере, самое словопроизводство (ϭπάϑη = меч) наводит на мысль о первом оруженосце.

Оживленные прения молодых ученых-товарищей по всем этим пунктам затянулись очень долго, причем с той и другой стороны была обнаружена солидная эрудиция и самое искреннее увлечение предметом научных своих занятий.

Наконец, также в качестве неофициального оппонента высказал несколько кратких замечаний преподаватель Вифанской духовной семинарии Н.И. Виноградов.

По окончании всех прений о. Ректор академии, собрав голоса членов Совета, объявил, что защита диспутанта признана Советом удовлетворительною и потому установленным порядком Совет будет ходатайствовать пред Святейшим Синодом об утверждении его в степени магистра богословия.

Диспут закончился обычным пением „Достойно есть“ около 9 часов вечера.