Митра (Историко-археологический очерк)
На голову каждого епископа при богослужении ныне возлагается у нас митра1 всюду в Чиновнике архиерейского священнослужения называемая шапкой2. Это головное украшение наших епископов сделалось принадлежностью их сана сравнительно в недавнее время, чем и объясняется тот весьма знаменательный факт, что все древнейшие и позднейшие чины хиротоний не только епископа, но митрополита и даже патриарха, чины греческие, южно-славянские и наши славяно-русские, писанные, старо-печатные и даже ныне употребляемые в богослужебной практике на Востоке и у нас в России о митре хранят полное молчание. Как будто бы митра даже и не считается принадлежностью епископского облачения. Исключение в этом отношении представляют чины хиротоний южно-русских литургических памятников, в которых говорится не только о митре и о возложении её на епископов при хиротонии, но даже при возведении в сан архимандрита3. Несмотря на все это, в практике греческой церкви издавна патриарх александрийский, а, по его примеру, позднее и некоторые другие восточные епископы стали употреблять при богослужении головное украшение, которое и называлось митрой4. Об этом ясно говорит Симеон Солунский, писатель первой половины ХV века. Отвечая на вопрос: «Почему, кроме александрийского патриарха, архиереи и священники служат с открытой головой, и что лучше служить с непокрытой головой?», наш экзегет пишет: «С непокровенной главой все восточные иерархи и священники, за исключением александрийского патриарха, совершают священнодействие не по уничижению какому либо, но по слову возвышеннейшему и особенно священному, которое богоглаголивый Павел предлагает в научение, называя главой нашей Христа, нас же членами Его, и что должно чтущим нашего Главу Христа во время молитвы иметь головы открытыми. И не только поэтому, но и потому, что на открытую голову хиротонисуемый принимает рукоположение, и должен, таким образом, молиться и священнодействовать, как он был рукоположен. Иерарх же в особенности, так как хиротонисуемый имеет на главе богопреданные словеса, т. е. святое Евангелие, а другого покрова в ту пору, когда священнодействует божественнейшие (тайны), не должен иметь на главе. Но быть может кто-нибудь скажет: александрийский патриарх, имеющий на главе священное покрывало (ιερόν επιχαλυμμα), и весьма многие другие, no древнему преданию, не поступают ли не благочестно? Я этого не говорю, ибо у поступающих таким образом (оправданием служит) древнее предание, но лучше – законнейшее. В самом деле, законный (ветхозаветный) архиерей носил на голове кидар (χιδαριν), который и митрой (μίτραν) называли, как и архиереи, надевающие ее, любят называть (οι περιτιθεμενοι ιεραρχοι τουτο φιλουσι χαλειν) (т. e. в настоящее время). Быть может они имеют её по подобию тернового венца Владыки или сударя, находившегося на главе Его. Но, однако же, поскольку снимают с себя митру и они в важнейшие времена священнодействия, то этим показывают, что предание блаженного Павла важнее, ибо образ тернового венца изображается пострижением волос на главе посвящаемых, при совершении священной печати... Важнее, конечно, молиться и совершать священнодействие с открытой головой, и не должно этим пренебрегать и в особенности в важнейшие времена5». В ответах Гавриилу, епископу пентапольскому, Симеон Солунский возвращается еще раз к объяснению вопроса, почему александрийский патриарх и римский папа совершают богослужение в митре, а прочие архиереи с открытой головой, и указывает для первого – основание в подражании одеянию ветхозаветного первосвященника и в разрешении собора, дозволившего ему по болезни надевать на голову митру, оставаясь при прежнем объяснении символического значение этого одеяния, а для паны римского основание в хрисовуле или дарственной грамоте царя Константина папе Сильвестру6. В следующем затем 21 ответе разъясняет снова важность обычая совершать богослужение епископам с открытой головой, для которой митрой должно считаться св. Евангелие, возлежавшее на главе их во время хиротонии7. Из этих рассуждений экзегета богослужение на православном Востоке XIV–XV в. ясно вытекает то заключение, что сам лично он не употреблял при богослужении митры и другим своим сослуживцам и современникам, напр., епископу пентапольскому Гавриилу, рекомендовал предпочтительно держаться более распространенного на Востоке обычая и, по его мнению, более законного – совершать богослужение с открытой головой без митры.
И действительно, мы видим в практике православного Востока, что не только в XV веке, по даже в XVI8 и XVII веках восточные иерархи не употребляют митр при богослужении, за исключением патриархов9. Наш путешественник по Востоку начала второй половины XVII столетия, известный старец Арсений Суханов, описывая хиротонию митрополита вифлеемского Неофита в Иерусалиме, говорит между прочим следующее: «А сакка и шапки ему (патриарх) не дал, потому что все митрополиты у себя служат в сакках, а с патриархом в ризах (sic), а шапок и наедине ни у кого нету, и носить не смеет, кроме патриарха10. «Митрополиты все в сакках были», – пишет тот же Арсений Суханов о патриаршем служении в великий пяток, не замечая вышеприведенного противоречия в своих словах относительно употребления саккосов митрополитами Палестины, – «а все без шапок, понеже шапок, кроме патриарха, никто нигде не носит, и нет у них и не бывало. А назаретский митрополит бил челом Государю, будто у него была шапка да изветшала, и чтоб Государь пожаловал, велел сделать новую, и ту Государеву шапку назарецкой, приехав, дал патриарху, и сакк совсем один. А в Назарете шапки от начала не бывало, и ныне не будешь же носить. И патриарх, взем ее, сказывали, заложил в заклад. И при нас назаретский служил с патриархом и без патриарха без шапки11». В «Тактиконе, еже есть Чиновник како греки церковный чин и пение содержат», – описывая служение патриархов александрийского, иерусалимского и антиохийского, он говорит, что перед литургией они «кладуть шапку, глаголя: «Господь воцарися в лепоту облечеся, облечеся Господь в силу и препоясася; ибо утверди вселенную, яже не подвижится, всегда ныне и присно и во веки веков. Аминь12»». В сочинении того же автора, составленном после появления «Проскинитария» (после 1653 года) и известном под именем: «О чинах греческих вкратце», по интересующему нас вопросу говорится в более спокойном тоне, без всякой полемики, и потому ближе к истине: «А шапки святительские не на многих архиепископах и митрополитах, которым от древних благочестивых царей дано, а прочии (все митрополиты и епископы) без шапок. Архимандрита у них ни одного нет (в шапке13)».
На основании приведенных выдержек ясно, следовательно, что на Востоке во второй половине XVII столетия начал устанавливаться относительно ношения митр-корон епископами тот самый порядок, который соблюдается и до настоящего времени. Т. е. правом ношения митр пользовались все восточные патриархи, но, отдавая почтение старшинству занимаемого престола, при совместном служении, не возлагали митр все, а только старейший из них по своему положению14. Митрополиты и епископы получают митру с головы патриарха в конце литургии, но не при самой хиротонии, и пользуются ею при богослужениях в своей епархии и когда первенствуют в богослужениях, в присутствии же своего патриарха, митр не надевают, а покрывают голову камилавкой с флеровой наметкой.
Что касается формы восточной митры, то, не пускаясь в глубокие разыскания о форме древней александрийской митры, определить которую, в виду отсутствия положительных данных, не легко15, мы можем в решении этого вопроса свое внимание сосредоточить прежде всего на принятом на всем Востоке, и при том с давних пор названии её–короной (κορώνα) или венцом (στέφανος). Действительно, известная нам древнейшая восточная митра, хранящаяся ныне в скевофилакие лавры св. Афанасия на Афоне и слывущая в предании за венец императора византийского Никифора Фоки (963–969), ктитора лавры, относится, по определению академика Н. П. Кондакова, к ХVI веку16 и представляет форму короны позднейших византийских императоров, т. е. высокой шапки с ободком вокруг головы и с закруглением вверху17. Немногим отличается по своей форме от митры-короны и принятая ныне в практике александрийской церкви вторая патриаршая митра18, употребление которой введено, по преданию, с глубокой древности. Греческому национальному самолюбию было вполне естественно, после падения Константинополя в 1453 году, возложить венец несуществующих уже императоров на голову своего вселенского патриарха, главного и единственного блюстителя интересов православия и самой национальности на всем мусульманском Востоке, тем более, что еще раньше, в эпоху рассвета византийской империи, патриарх из рук императора получил такие знаки царского достоинства, как далматика или саккос, лор или омофор и др.19. В этой форме короны митра из Константинополя перешла к другим восточным патриархам и епископам, а в 1653 году, по желанию любителя греческих порядков патриарха Никона, и к нам в Россию20, заменив в нашей богослужебной практике существовавшую дотоле форму– шапки-митры.
Что же касается времени появление в нашей церковной богослужебной практике митры в форме шапки или шапочки, то, за отсутствием положительных данных21, с точностью сказать затрудняемся. Едва ли, однако же, мы погрешим много, если время появления у нас митр-шапок, как богослужебной принадлежности, отнесем к XV веку, потому что с таким значением эти главные украшения являются у наших епископов несомненно в ХVI веке22 и переходят в это время даже к некоторым почетным архимандритам23. Возможно предположение, что обычай возлагать митры некоторыми епископами на Востоке, отмеченный и Симеоном Солунским, оказал свое влияние и на нашу богослужебную практику, в которой употреблялись дотоле епископами вне храма головные украшения в виде шапочек, получивших с этого времени значение принадлежности епископского сана. По крайней мере, акты московского собора 1674 года дают нам ясно понять, что отцам этого собора не была чужда мысль о заимствовании нами митры с православного Востока, по примеру восточных патриархов. «Митра, имущая горе креста образ24», – говорится в актах этого собора относительно патриаршей митры, – «по подобию, яко имут святейшии гречестии naтриаpcu, во священнодействии, по обычаю святые восточные Церкви, яко и великий святый ‘Кирилл александрийский по главе златым увяслом обложися, егда святому и селенскому 3 собору пред- стательствоваше; и величашеся, по уставу равноапостольного святого великого царя Константина, бывшему ко святому Сильвестру, и яко Феофилу александрийскому (правильнее иерусалимскому) патриарху царь Василий (976–1025) багрянородный возложи диадиму, и во церкви украшатися предзакониями повеле25». Правилами того же собора установлено, чтобы у митрополитов была «шапка златая или среброко- ванная, позлащенная», а у архиепископов и епископов – «шапка сребропокованная26».
Проф. А. Дмитриевский.
* * *
Название митра (μίτρα), данное головному украшению наших епископов, заимствовано из книги Исход. 28, 37; 29, 6.
Имея в виду эго наименование и форму нашей древнерусской митры, употреблявшейся епископами до патриарха Никона, проф. Е. Е. Голубинский высказывает следующее соображение относительно происхождения ее. «У архиереев наших, говорит он, было принято (вошло в обычай) служить не во всякой скуфье, а иметь для сего нарочитые, именно для богослужения назначенные, скуфьи. Так как скуфьи во время богослужения снимались с головы, то, чтобы не класть их плашмя и сплющено, что весьма непредставительно, а ставить, начали делать их (богослужебные скуфьи) на твердой подкладке, так что они получили вид шапочек. Шапочки начали делать из дорогих материй, украшать простыми украшениями и иконами, и таким образом, и явились у наших архиереев особые богослужебные шапочки, увеличенные потом до размера шапок, и эти-то сначала шапочки, потом шапки, и суть наши нынешние митры. Скуфьи, превращенные посредством подложения твердой подкладки в шапочки, остались таковыми, т. е. малыми шапками до конца XVI в. (напр. митра патриарха Иова 1595 г. в Московской патриаршей ризнице. Арх. Савва. Указатель Московск. патриарш. ризницы М. 1863, изд. 4, стр. 13, табл. V, сним. 22); после этого они несколько были увеличены в размерах и, сохраняя скуфьеобразную форму, стали шапками, как начали и называться» (Истор. русск. церкви т. I, полов. II, стр. 234–235). Если, конечно, мы будем иметь в виду богослужения наших епископов вне храма, вовремя крестных ходов и торжественных процессий, и при том при наших суровых климатических условиях, так как в храмах, по примеру православного Востока, наши архиереи совершали богослужения в древнее время, несомненно, с открытою головою, то потребность в митре-шапке для них в этом случае вне всякого сомнения. Наши древние шапки-митры устроялись не только на ватной атласной подкладке, но и опушивались горностаевым мехом внизу, чтобы, конечно, не только придать красоту им, но и сделать их теплыми для головы и ушей. С этою же целью иногда устроились при митрах и прямо наушники (А. Дмитриевский. Патмосские очерки стр. 200 –201). Парча, атлас, алтабас, изорбаф (Арх. Савва. Указат. ризницы, стр. 2, объяснит. словарь,) и другие материи, из которых устроялись у нас священные облачения, составляли наружную оболочку этих шапок-митр. С течением времени, в виду своего богослужебного употребления и из глубокого почтения к сану епископскому, шапки-митры стали украшаться золотыми дробницами с изображениями святых, унизываться жемчугом и убираться драгоценными камнями. Такая шапка митра сделалась уже драгоценною церковною утварью, принадлежностью церковных ризниц, и могла употребляться при богослужении в храме даже с большим удобством, особенно в зимнее время, в холодных наших храмах при ужасающих северных морозах. И действительно, в XVI веке шапка-митра или «шапочка» (Описан. ркп. Моск. Синод. библ. отд. III, ч. I, стр. 96) становится у нас неотъемлемою богослужебною принадлежностью всех епископов, а с половины этого столетия украшает голову уже и некоторых почетных архимандритов (§ 18 стр. 128). Но этим и ограничивается пока наше согласие с почтенным профессором по вопросу о происхождении митры-шапки, история которой, как мы полагаем, и оканчивается в пределах нашего отечества концом первой половины XVII столетия. Утверждать вместе с проф. Голубинским, что «греки заимствовали от нас шапки в XVI в., придав им форму венцов или корон своих императоров, какую имели эти последние в позднейшее время, предшествовавшее взятию Константинополя Турками» (История русской церкви т. I, пол. II, стр. 235), мы не считаем себя в праве. Известные нам факты говорят не в пользу этого предположения. Из слов Симеона Солунского ясно видно, что в его время, в первой половине XV столетия, митры на Востоке носили не только патриарх александрийский, но уже весьма (ἄλλοι πλεῖστοι) многие другие архиереи (Mign. Patrol. Curs. complet, t. 155 col. 717). Следовательно, форма митры на Востоке в это время уже была выработана (Таковы сохраняющаяся до ныне в скевофилакие лавры св. Афанасия митра-венец якобы императора Фоки и митры патмосской скевофилакии), и в XVI веке греческим архиереям ни было никакой надобности заимствовать митру-шапку у нас в России. Митра восточных патриархов своим видом и украшениями резко отличалась от нашей русской архиерейской шапки и в начале XVII в. приводила уже в недоумение наших ревнителей старины и знатоков церковного ритуала. «А шапка на нем была, замечает очевидец служения патриарха иерусалимского Феофана с русскими митрополитами и архиепископами в Москве в 1619 году, безопушки на черном бархате прибиваны плащи, как коруна позлащены, да камения сажены, а святых нет, лише наверху вбит крест, да по странам четыре херувима и серафима» (Чтен. общ. и истор. древн при М. универс. 1883, кн. II, отд. II, стр. 166). Это, во-первых. Во-вторых, восточные епископы и патриархи, приезжавшие к нам на Русь за милостынею в XVI–ХVII веках, охотно принимали, в виде подарков от царей и митрополитов и патриархов, шапки-митры и даже просили этих даров (Сношен. России с Восток. по делам церковн. Спб. 1858 г., ч. I, стр. 88, 101), но ими не пользовались при богослужении, а, в виду их материальной ценности, сбывали жидам в залог (Прав. Палест. сборн. в. 21 (т. VII, в. III, стр. 82); греч. дела в архиве мин. иностр. дел св. 33, дело № 16), или же переделывали. Наши митры-шапки с соболью опушкою на Востоке были не по климату. – Не имея возможности здесь подробно останавливаться на вопросе о происхождении у нас формы митры-шапки, мы, однако же, позволяем себе высказать, в виде предположения, мысль о происхождении ее, и несколько отличную от вышеприведенных соображений на этот счет проф. Голубинского. Присматриваясь ближе к форме древнерусской епископской митры, сохранившейся и в памятниках (Арх. Савва. Указат. к патриарш. Москов. ризницы стр. 13, табл. V, № 22), и сравнивая ее с формою великокняжеских шапок, как они известны по иконным старинным изображениям святых российских князей (Древности. Археол. вестн., издаваемый М. археол. общ. 1867, январь– февраль, стр. 3–4, рисунки 1, 2 и особенно 3 и 4; Древности российск. госуд. отд. II, стр. 47) св. Владимира, Бориса, Глеба и др., нельзя не видеть большого сходства между теми и другими. Сходство шапок великокняжеских и епископских митр в древнее время было так велико, что сохраняющуюся и но ныне в ризнице новгородского Софиевского собора древнюю «тапочку» ученые считают и «великокняжескою» шапкой и архиерейскою митрою-шапочкою (Древност. российск. государства отд. I, стр. 150, отд. II, стр. 24; арх. Макарий. Археол. опис. церковных древностей в Новгороде и его окрестностях М. 1860, ч. II, стр. 358). Не произошло-ли, и в самом деле, с нашею древнею митрою-шапкой то же самое, что случилось у греков с митрою-короною? Если последняя была копией венца византийского императора позднейшего времени, то наша митра-шапка не имела-ли своим образцом великокняжескую шайку, с которой сходство в форме отрицать едва ли можно? Не получили ли это головное украшение наши епископы с головы наших набожных князей, глубоко чтивших епископский сан?..
В «указе како подобает епископа поставляти» 1650 года епископа Дионисия Балабана читаем следующее; «Потом вземлет митру рукоположитель от святыя трапезы, и аще есть непосвященна, подав ю единому от предстоящих епископов в десную руку, благословляет ю крестообразно... и окропив водою священною (по прочтении молитвы), абие, способствующи ему и прочиим епископом, подает ему лобзати, еюже лобзав, возлагают на главу его, глаголющу рукоположителю сие: «Господи Боже наш, о имени Твоем возлагаем на главе сего архиепископа и воина Твоего митру сию рукама нас недостойных раб Твоих, и молимтися славою и честию архиерейскою венчай его, и благоволи еже быти ему в шлем спасения и утверждениа, в победу на вся противящаяся истине святаго Евангелия Твоего, на сотрение сопротивныя диаволскиа силы в вся дни живота ею. Ты бо еси крепость и утверждение раб Твоих и Тебе славу возсылаем безначальному Отцу с единородным ты Сыном и всесвятым благим и животворящим ти Духом ныне и присно» (Ркп. библ. Соф. Киев. собора № 77, л. 65 об. – 66 об.). Почти в тех же выражениях читается епископом молитва, и при возложении митры на главу архимандрита: «Молимтися венчай его Твоим вышнем благословением и благоволи быти ему в шлем спасения» и утверждения, и в победу съпротив всем кознем дьявольским и врагом истины Твоея вся дни живота его». (Там же л. 34).
Форму митр или головных повязок александрийских патриархов древнейшего времени можно видеть на изображениях святых Афанасия и Кирилла, александрийских патриархов, у Card. Albani в его «Menologium Graecorum jussu Basilii imperatoris. Urbini 1737, pars II, pag. 116.
Mign. Patrol. Curs. complet, t. 155 col. 716–717; Св. Писан. отц. и учит. ц. т. 3, стр. 23–25.
Обстоятельные доказательства относительно подложности этого хрисовула см. у проф. А. С. Павлова. Сборник неизданных памятников церковного нрава. Спб. 1898, стр. 54–92.
Mign. Patrol. Curs. complet, t. 155 col. 872–873.
«Употребления перстня греческие епископы не знают, и митр, говорит Яковь Гоар, не носят (nec mitras ambire), но легаты Востока от папы Григория X, по обычаю латинских епископов, тиарами, митрами и перстнями были украшены, как свидетельствует Пахимер» (Εὐχολογ Goar. pag. 258).
Константинопольский патриарх Иоасаф II в 1557 году обращался с просьбою к царю Ивану Васильевичу прислать новую митру для патриаршего служения в Константинополе (Сношения России с Востоком по делам церковным ч. 1, стр. 88).
Прав. Палест. сборн. в. 21 (т. 7, в. 3) стр. 73; Сн. стр. 263.
Там же, стр. 82.
Там же, стр. 254.
С. А. Белокуров. Арсений Суханов. Ч, II, в. I, изд. 2, М. 1894, стр. 114.
Этим следует объяснять тот факт, что наш посланник Борис Благово, наблюдавший в 1585 году в Константинополе совместное служение трех патриархов константинопольского, александрийского и антиохийского с девятью митрополитами и шестью архиепископами, митру видел на одном лишь патриархе александрийском и дал этому факту такое объяснение: «а нарицают его в папино место и ставят больше всех патриархов» (Сношен. России с Востоком по делам церковным ч. I, стр. 149).
Ε. Е. Голубинский. История русской церкви, т. I, пол. II, стр. 231–232, прим. 3; Сн. Römische Quartalschrift für christliche Alterthumskunde und für Kirchengeschichte 1899, Heft. 2–3, S. 96–102; Taf. VI.
H. П. Кондаков. Памятники искусства на Афоне. Спб. 1902, стр. 242. «Вполне подобна саккосу (по преданию сомнительного свойства, сделанному из военного плаща или мантии императора Никифора Фоки) и даже, но нашей догадке, говорит проф. Кондаков, составляет, быть может, одно с ним облачение, митра, будто бы бывший венец того же императора в той же Лаврской ризнице, показываемая всем на праздник ее 5 июля. Митра современна саккосу или немного позже его сделана. Причина, почему лаврское монашество остановилось именно на ней в своих желаниях, чисто греческого свойства, иметь реальный знак исторической дружбы императора с первым игуменом Лавры, заключается в небольшой детали этой митры: по ее низу, также износившемуся, нашит металлический, очень грубый и сделанный из позолоченного серебра, венчик. На венчике укреплена бляшка в виде орла, украшенная алмазами и бриллиантами. Венчик составлен из листьев, загнутых вдоль козыря, и рисунок их нам показался не имеющим ничего общего с древностью. Не можем поручиться за все подробности своего описания, но даже парча митры показалась нам плохою и позднею, как и вся эта легендарная история прямою баснею, изобретенною в прошлом веке для паломников».
Д. Ф. Беляев. Byzantina т. II, стр. 292–293 и прим. 1.
См. изображение этой митры у еп. Порфирия Успенского в его атласе: «Восток христианский. Египет и Синай. Виды, очерки, планы и надписи к путешествиям» Спб. 1857, табл. III; Сн. арх. Савва. Указат. Москов. патриарш. ризницы стр. 14–15, табл. ІII, рис. 23.
Думается нам, что и кундуры или башмаки с вышитыми на них золотом орлами, употреблявшиеся при богослужении патриархами александрийским и антиохийским, о чем говорит наш старец Арсений Суханов (Прав. Палест. сборн. в. 21 (т. VII, в. ІII) стр. 254, прим. 1), перешли в облачение патриархов также из костюма византийских императоров.
Христ. Чтен. 1881 № 11–12, стр. 795, прим. 1; Арх. Савва. Указатель Москов. патриаршей ризницы стр. 15–16 и табл. III, рис. 25–27; Древности российского государства, М. 1849, отд. I, стр. 124–132.
В настоящее время известны три митры, которые преданием относятся к XI–XII векам: одна находится в Новоторжском Борисоглебском тверской епархии монастыре и приписывается преподобному Ефрему, архимандриту и основателю этого монастыря († 1053), (Древности. Труды Моск. археол. общ. т. VII, в. 1, стр. 27 прим.; Сн. Церк. Ведом. 1902 № 43, стр. 1525–1526; Прав. Собеседн. 1902, кн. X, стр. 462 – 465), а две другие в новгородском Софийском соборе, из коих одна была на святителе Никите во гробе яко бы с 1108–1550 г., а другая признается за «великокняжескую» (Арх. Макарии. Археологич. описан. церковных древн. в Новгороде и его окрестностях. М. 1860, ч. II, стр. 357 358; Древности российского государства, отд. I, стр. 150; отд. II, стр. 24). Если бы на этом предании можно было успокоиться, то вопрос о времени появления в нашей богослужебной практике митр в виде «шапочек», напоминающих форму древней скуфейки, носимой, по предположению проф. Ε. Е. Голубинского нашим духовенством в домонгольский период вашей исторической жизни (Истор. русск. ц. т. I, полов. II, стр. 232, 234–235) и гораздо позднее, решался бы самым положительным образом. Но, к сожалению, имеются основательные причины сомневаться в тех датах, которые устанавливаются преданием относительно времени происхождения названных митр. О митре преподобного архимандрита Ефрема (если верить преданию) сведения у нас имеются самые общие и, по существующему описанию (Древности, т. VII, в. I, стр. 27, прим.), судить о древности этой митры весьма трудно. Можно говорить только, что эта митра по своему происхождению не раньше XVI в, так как русские архимандриты, как известно, начали украшать свои головы митрами лишь во второй половине XVI в. Митра эта из шелковой материи с горностаевою опушкою, что также не препятствует относить ее к этому времени. Более имеется данных у нас для суждения о митрах новгородского Софийского собора. Первая новгородская митра, в виде синей гродетуровой шапочки, опушенной горностаевым мехом, с вышитыми на ней золотом небольшими крестами и двумя херувимами и серафимами с надписями: «херовим, серафим», лежала на голове святителя Никиты якобы с 1008 по 1558 год, т. е. до времени открытия его мощей. Но дело в том, что в это же время в 1558 году в гробу святителя найден и посох его (sic!), из трех жимолостных палочек, с резными тремя яблоками и резными же на моржовой кости, которою украшены его поперечина и верхняя часть, изображениями святых, как напр., святителя московского Петра, ростовского Леонтия и пр. Сергия Радонежского (Древн. Российского государства отд. I, стр. 157). Ясно, следовательно, что посох этот, относимый местным преданием и церковною описью также к XI веку, никоим образом не может быть приурочен ко времени кончины святителя Никиты. Ученые описыватели древностей российских совершенно справедливо датируют настоящий посох или вернее его украшения XV или даже первою половиною XVI в., и готовы считать их плодом усердия или архиепископа Евфимия II (1429–1458), или даже знаменитого Макария (1526–1540), впоследствии всероссийского митрополита (Там же стр. 158). Можно и совершенно справедливо поэтому усомниться и в хронологии других предметов, найденных в 1558 году в гробу св. Никиты. Вполне естественно считать и их знаком святительской ревности и почтения к св. епископу Никите со стороны тех же новгородских владык XV–XVI веков. Форма митры нисколько не противоречит этому весьма вероятному предположению. Что касается другой шапочки-митры, которую описыватели древностей российских называют так: «шапка древняя великокняжеская или архиерейская новгородская» (Там же отд. II, стр. 24) и которая, будучи деревянной круглой формы, обложена алым атласом с вышитыми на ней золотом, серебром и шелками Деисусом, двумя ангелами и херувимами, с деревянным позолоченным крестом в деревянном круге, опушена внизу горностаевым мехом (Арх. Макарий. Арх. описан. церк. древн. в Новгороде ч. II, стр. 358; Древн. росс. госуд. II, стр. 24), то эта шапочка, как видно и из ее наименований, сомнительного происхождения и едва ли может быть признана за древнюю митру новгородских владык. Но, несмотря на отсутствие вещественных данных для решения занимающего нас вопроса, и проф. К. Е. Голубинский, в своей Истории русской церкви домонгольского периода уделивший немало места на ее страницах вопросу «о головном покрове» наших архиереев при богослужении «в древнее и старое время» (т. I, полов. II, стр. 230–236), и составители «Древностей российского государства» (Оленин, Солнцев, С. Строганов, М. Загоскин, Ив. Снигерев и А. Вельтман), по-видимому, не сомневаются в происхождении нашей архиерейской митры из глубокой древности. «В числе святительских отличии, говорят последние, митра издревле (sic) в отечестве нашем служила украшением не только епископов, но даже некоторых архимандритов» (sic!) (Древн. российск. госуд. отд. І, стр. 122). В частности по вопросу о форме епископской митры у нас в России они пишут следующее: «между тем как на христианском Востоке, под владычеством латинов и магометан, внешние отличия сана иераршеского подверглись изменению, российская церковь и под ярмом монгольским удержала их ненарушимо, в таком виде, в каком (?) они приняты были от византийской «церкви». (Там же). Из сказанного нами выше и в данном случае и на основании приведенных нами исторически-несомненных свидетельств можно видеть, на сколько заслуживают внимания, отмечаемые нами здесь соображения по вопросу о времени происхождения епископской митры и ее форм, и можно-ли считать вопрос этот, при существующих наличных данных, хотя бы и близким к положительному решению.
Служебн. ркп. XVI в. М. Синод. библ. № 366 (680), л. 47 (Опис. ркп. Моск. Синод. библ. отд. III, ч. I, стр. 96); А. Дмитриевский. Архиепископ елассонский Арсений и его исторические мемуары. Киев. 1899, стр. 86; Σάθα Βωγραφ. σχεδίασμα περὶ τοῦ πατρ. Ἱερεμίου β.΄ Ἐν Ἀθην. 1870, σελ. 48, 59, 76; Арх. Савва. Указат. Μ. патриар, ризницы стр. 13; Хр. Чтен, 1879, № 11–12, стр. 569.
См. выше § 18. Рук. Для сельск. паст. 1903 г., т. 1. № 11.
Митру с крестом наверху в 1686 году было «попущено» носить и киевскому митрополиту (Опис. Киево-Софиев. собора и киевской иерархии стр. 200 и приб. стр. 101) «ради в той стране обыклости».
Амвросий. История российской иерархии ч. I, стр. 328.
Там же стр. 332, 335.