Мысли протестантов о современном немецком протестантизме

При посредстве русских светских и церковных газет до нас доходят сведения о выдающихся явлениях в области теперешнего состояния немецкого протестантизма, о таких явлениях, как известная „культурная борьба“, приключения с рационалистом-пастором фон-Сидов, антисемитические предприятия некоторых протестантских пасторов и пр._; с другой стороны при посредстве русских духовных и отчасти светских журналов мы более или менее знакомимся с главнейшими явлениями по части немецкой протестантской богословской литературы; но до нас слишком мало доходит сведений о внутреннем состоянии современного протестантства вообще. Внутренняя жизнь современного протестантского общества остается закрытою для нас, может быть, потому, что она не дает пищи для газетных и журнальных шумных толков. Между тем никак нельзя сказать, чтобы она не представляла живого интереса. По самому понятию о протестантстве, вероисповедании свободном, предоставляющем большой простор для заявления желаний, стремлений по части религиозной жизни, предоставляющем широкое поле субъективному воззрению на дела веры, не останавливающемся пред status quo церковного развития, а помышляющем о новых и новых реформах и преобразованиях в церковной жизни, – протестантство не может оставаться в пассивном о безжизненном состоянии. Оно живет полною жизнью и рвется к новым формам церковной жизни: неудовлетворительность настоящая – такова судьба всякого вероисповедания, раз сдвинувшегося со своих древних основ. Немецкие протестанты настоящего времени, быть может, живее и сильнее чувствуют нужду различных изменений в положении своей церкви: общее развитие мысли и общества заставляет их сознавать недостатки своей церковной жизни яснее и задумываться над ними серьезнее и глубже.

Имея в виду раскрыть мысли самих же протестантов о теперешнем состоянии немецкого протестантизма, мы не берем на себя задачи ознакомить читателя с этим вопросом на основании всех данных, какие предлагает современная иностранная литература, мы лишь хотим, так сказать приподнять край завесы...

Недовольство положением дел – вот общий характер тех заявлений по поводу современного состояния немецкого протестантизма, какие слышатся в немецкой литературе. Но это недовольство проистекает не из одинаковых причин и приводит не к одинаковым желаниям. Иногда такие причины и желания не одинаковы до решительной противоположности. Чему одни радовались бы как счастливому перевороту, то самое другие стали бы оплакивать, как печальный симптом церковно-общественной болезни; где одни видят корень и основание зла, там другие находят признаки, указывающие на более счастливое будущее. Одни желали бы дать протестантской церкви крепость, твердость, устойчивость по образцу хотя бы католической церкви, от которой отпала она, а другие наоборот в такой твердости и крепости ее усматривают опасности для государственно-общественных и интеллектуальных успехов, а потому желали бы, чтобы она еще более расплылась и обесформилась.

Между лицами, претендующими на реформы и улучшения в области теперешней протестантской немецкой церкви, на наш взгляд заслуживают внимания представители двух противоположных направлений: „консерваторы“, предполагающие обновить жизнь церкви при помощи утверждения и укрепления самых основ протестантства, и „рационалисты“, предполагающие достигнуть той же цели при помощи разрушения существующих форм церковной жизни. Ознакомимся с мыслями этих двух классов немецких реформаторов.

I.

В немецком протестантстве „есть круги и партии, которые питают расположение к католичеству и которые водятся тем представлением, что церковь реформации должна в том или другом отношении более или менее окатоличиться“. Такое мнение находит себе не малочисленных приверженцев среди протестантского общества и более строгие протестанты с сожалением заявляют, что „к самым печальным симптомам современного положения церкви принадлежит то, что во многих кружках евангелического пастората замечаются симпатии в пользу Рима“.

Из этих-то партий и кругов в протестантстве слышатся довольно громкие голоса, требующие укрепления и утверждения церковных форм протестантства, так, чтобы ход и направление церковных дел своей устойчивостью и мощью приблизились к состоянию католической церкви. Программа таких реформаторов обширна: она касается самых разнообразных нужд и сторон церкви. В ней заявляется быть может слишком много недостатков относительно современной немецкой протестантской церкви.

Вот основные черты этой программы¹.

Известно какое большое значение имеет в протестантской церкви Библия, после того, как эта церковь отвергла Священное Предание. Поэтому естественно, что лица, желающие усовершенствований в протестантстве, выражают не мало стремлений, клонящихся к улучшениям по этой части. Говорят: если каждый способен читать и понимать Св. Писание, уполномочен к этому и обязан, если оно единственный источник и норма веры, если только то имеет значение, что не противоречит ему или только то, что прямо может быть основано на нем и пр., то оно должно быть в руках народа и служить верным указателем пути к истинной жизни, так, чтобы христианин мог иметь собственное суждение: действительно ли его вера правая. Но что же показывает опыт? В употреблении народном и церковном находится перевод Библии Лютера, но это не есть Библия. Он сделается действительною Библиею тогда, когда его подвергнут основательному пересмотру, когда исправлены в нем будут ошибки и извращения, устранены будут вставки и отступления от оригинала, когда он будет соответствовать научным требованиям искусного перевода, так, чтобы он мог заменять для незнающих или недостаточно знающих подлинный текст – самый оригинал. Это необходимо сделать не относительно только некоторых книг Св. Писания – книги Иова, Псалмов, Пророков, Притчей Соломоновых, но относительно всего Св. Писания, и особенно посланий апостола Павла, в которых много мест испорченных. Лютер, чтобы благоприятствовать своему учению об оправдании верою, переводил Св. Писание во многих местах, в особенности в посланиях Павла, неверно, вопреки оригиналу, он даже в интересах своей излюбленной догмы внес в текст им самим изобретенные выражения. Во оправдание приверженности к Лютерову переводу обыкновенно говорят, что так поступают из признательности к Лютеру, но народ хочет и обязан знать слово Божье, а не букву Лютера. Что то или другое место Св. Писания переведено Лютером неверно, это не должно оставаться тайною, о которой бы следовало молчать. Если доселе бывшие опыты улучшения перевода Библии не имели успеха, если новые переводы не достигали благоприятного приема и общего признания, то этим не следует оправдывать себя и предоставлять все дело на волю Божью. В оправдание небрежения также говорят, что многие из таких неправильных мест читаются уже в катехизисе, богослужебных книгах, запечатлены от юности в памяти народной, а потому исправления таких мест оставят слишком сильное впечатление в народе, но против этого должно заметить: „всякая истина лучше ошибки“; веру, не опирающуюся на истину, нельзя считать правою верою. Пусть народ привык – рассуждают требующие реформ – читать в заключение молитвы Господней слова: „ибо Твое есть царство, и сила, и слава“, но как скоро доказано, что этих слов нет в лучших древнейших кодексах Евангелия, то они должны быть исключены. Ссылаться на привычку в подобных случаях непозволительно, „ибо привычка без истины свидетельствует лишь о древности заблуждения“. Некоторые протестантские богословы утверждают, что перевод Лютера богодухновенный, а другие говорят, что его можно считать как бы за богодухновенный; и те и другие уравнивают его с оригиналом, но это крайность: ничего такого не говорит католическая церковь даже о Вульгате.

Слышатся некоторые замечания со стороны людей, желающих реформ в протестантстве и относительно чтения Библии. Поэтому поводу рассуждают: опыт показывает, что Библия очень распространена среди евангелического христианства и охотно покупается, но также известно, что она мало читается: часто ее можно встретить в богатом переплете, но слишком мало подержанною, – знак того, что она употребляется в практике очень немного. Наш народ вообще мало читает св. Писание, оттого-то он так и слаб в христианстве, оттого-то мы почти не имеем лиц, которые бы с полным успехом проходили священство и действовали на соборах. Но едва ли можно слишком винить за это народ. Ведь и в среде кандидатов теологии даже чтение Нового Завета, если не совсем вышло из обыкновения, то по крайней мере далеко не везде встречается. Под влиянием таких фактов, желающим лучшей постановки указанного дела невольно вспоминаются те заботливые и сердечные увещания, с которыми католическая церковь обращается к народу. Они вот что внушают: „увещеваем вас заботиться о том, чтобы иметь у себя по крайней мере Новый Завет. Посвящайте ежедневно хотя полчаса на чтение известной части Писания, если не с преклоненными коленами, то по крайней мере со смиренным духом, с волею, готовою следовать святым внушениям. Не бойтесь неосновательной мысли, что чрез частое употребление Библии вы потеряете то благоговение к ней, какое должно к ней иметь, помышляйте напротив о том, что мы заслуживаем равного осуждения, если мы не читаем Библии, с теми, кто пренебрежительно относится к ней“. Католики таким образом выставляются образцом для должного употребления Библии среди протестантов. Для распространения Библии католики делают больше, чем немецкие протестанты. Они наблюдают лишь одну предосторожность, что не дают всей Библии в руки детей, подобно тому, как не безопасно было бы давать им в руки „всех классиков“. В особенности похвально у католиков, и чему следует подражать протестантам, то, что у первых есть превосходные комментированные библии, дающие понимать читателю не только полный смысл каждого места писания, но и разуметь: отчего зависит разница перевода (Вульгаты) от оригинала. В этом отношении протестантство далеко отстало от католичества, которое стремится удовлетворить потребностям массы.

От протестантской церкви вообще едва ли можно ожидать такого уважения и благоговения к св. Писанию, каких оно заслуживает. В ней утратилось весьма важное богословское понятие о богодухновенности св. Писания. Между тем как простые благочестивые миряне, не вдаваясь в тонкости, верят св. Писанию, как истинному слову Божью; теологи не так поступают. Даже та теология, которая присваивает себе специальное название „верующей“, не решается защищать учения о богодухновенности в его строгом смысле. Она требует такой веры лишь касательно священно-исторического элемента Писания, и для учительного содержания Библии, – только для таких сторон, которые касаются веры и спасения души, относительно же всего прочего предоставляет полную свободу науке. Хотят существенное отличать в нем от случайного и выражаются так: „Св. Писание хотя не есть слово Божье, но слово Божье содержится в св. Писании“. Но так как в св. Писании важное и не важное постоянно смешивается одно с другим, при чем между ними нельзя (положить границы, и так как не важное замечание в св. Писании не редко стоит в самой неразрывной связи с важным вероучительным положением, то научная критика, руководимая еще и некоторыми другими побуждениями, стала считать церковное учение о богодуховенности, против которого еще с начала прошлого века она вела борьбу, – за иудейско-языческое. Она считает Библию собранием человеческих произведений, происшедших также, как и другие литературные труды, и объявляет, что нет никакого основания св. Писанию в этом отношении отдавать преимущество авторитета пред другими писаниями Божьих мужей – Лютера, Кальвина. Даже сам Лютер помог ослабить авторитет св. Писания и уничижить его. когда он рассуждал, что в св. Писании рядом с золотом, серебром, драгоценными каменьями встречаются также и дерево, и сено, и солома. При другом случае он говорил: „если ваши противники, опираясь на св. Писание, вооружаются на Христа, то мы, опираясь на Христа, вооружимся против св. Писания“. Тот же Лютер еще говорит: „Евангелие от Иоанна и его первое послание, послания Ап. Павла, особенно к Римлянам, Галатам, Ефесеям, и первое послание Aп. Петра – вот книги, свидетельствующия о Христе и всему научающия, что знать тебе необходимо и спасительно для тебя, хотя бы ты никакой другой книги или учения никогда не ведал и не слыхал“. Он прямо показывал нерасположение к посланию Иакова и выражал сомнения касательно послания к Евреям. Конечно в символические книги протестантов ничего не перенесено из вышеуказанных мнений Лютера, но чего не сделано по части разрушения авторитета Писания в эпоху возникновения протестантства, то довершено новейшей отрицательной критикой. Задача науки, говорят теперь, заключается в том, чтобы выделить историческое в Писании от неисторического, в особенности в жизни Иисуса Христа, чтобы вместо Христа, в Коего веруют и о Коем учит церковь, открыть Христа исторического. – Вообще взгляды протестантских теологов о происхождении и значении св. Писания далеко расходятся одна с другими; тот же случай имеет место и в деле толкования его. Если взять в руки новейшие библейские комментарии, то найдем до десяти различных объяснений на одно и тоже место Писания, и каждое из них имеет в пользу себя какого-нибудь знаменитого богослова. Но случается, что известное место Писания имеет и большее число толкований; так ст. 19 и 20 третьей главы послания к Галатам имеет до 400 толковательных попыток. Разница в комментариях поразительна и часто идет вопреки интересов протестантства. Известный член веры, с которым стоит и падает евангелическое христианство, именно учение об оправдании верою, по мнению Лютера, по Формуле Согласия, Гейдельбергскому катехизису, с очевидностью заключается в св. Писании, но в настоящее время только очень немногие теологи усматривают его здесь. Вообще высший евангелический принцип, что св. Писание во всех главных пунктах учения совершенно ясно и самодовлеюще, уничтожился или значительно поколебался. Что касается частных герменевтических правил, то новейшие протестанты отказались от той простоты и краткости их, которая отличала толкования Лютера. Екзегесис называют царем и властелином в области теологии, а не прислужницей догматики, и с этим вместе утверждают, что при изъяснении св. Писания не может быть другого авторитета, кроме грамматики и лексикона, контекста и словоупотребления. Этого требует будто свобода и независимость толкователя. Так называемый „протестантский реформаторский союз“, поставивший целью обновление церкви евангелической в духе ее Основателя (Христа), протестует против всякого самоограничения догматическими предписаниями, так как это свидетельствовало бы об отпадении от первоначального духа христианского, и требует, чтобы при истолковании христианского учения, заключающегося в Евангелиях, руководились исключительно общенаучными и нравственными нормами. Чего желают поборники реформы со своей стороны, при таком состоянии библиологии и екзегесиса, это ясно само собою.

Рядом с Библией, источником вероучения, при возникновении евангелической церкви объявлены некоторые догматические сочинения в качестве символических книг протестантства. Главы реформации Лютер и Меланхтон формальной принцип протестантизма, именно, что свящ. Писание очевидно и само по себе достаточно, нашли неполным и потому увидели себя вынужденными более точно раскрыть вероучение чрез составление некоторых вероисповедных сочинений, которые и стали символическими книгами протестанства; так возникли Аугсбургское и Шмалькальденское исповедания веры. Сам Лютер необходимость таковых символических книг оправдывал следующим взглядом на св. Писание: „св. Писание есть книга еретиков (ein Ketzerbuch), т. е. такая книга, которою с большим успехом пользовались еретики. Ибо нет никакой другой книги, которою бы злоупотребляли так много, как Библиею. Еретики старались хвалить ее, как никакую другую книгу и свою ересь всегда старались основать именно на ней“. Но самое происхождение символических книг протестантства уже показывает, что они не могли оставаться непререкаемыми. Так Аугсбургское исповедание (confessio Augustana) составлено Меланхтоном при участии некоторых других богословов, подписано было протестантскими князьями и городами, достигло большого уважения, одобрено и самим Лютером. „Труд Филиппа, писал Лютер, мне нравится, и я не знаю, что можно бы в нем изменить или исправить“. Но издано оно, Аугсбургское исповедание, не в том виде, так написано: во время Рейхстага оно напечатано с изменениями без согласия Меланхтона. Сам Меланхтон впоследствии тоже в чем-то изменил Аугсбургсисое исповедание, за что получил укоризну со стороны Лютера. Лютер писал: „Филипп, вы не имели права изменять Augustanam Confessionem потому что она не ваша, а церковная книга“. Таким образом Аугсбургское исповедание, как книга символическая, неизменяемая по самой идее, в тоже время в действительности являлась изменяемою. Кроме Аугсбургского исповедания в качестве исповеданий с символическим характером первоначальными протестантами признаны символы: апостольский, Никейский и Афанасиев.

Теперь вопрос: как относятся к символическим своим книгам современные нам протестанты? Они держатся неодинакового взгляда на них. Собрание проповедников, бывшее в августе 1880 г. выразило следующие правила: 1) существу веры противоречит связывать ее формально обязательными символическими книгами. 2) Принадлежащие церкви символические книги не имеют обязательной силы, а суть просто изложения веры. 3) Протестантская церковь не обладает никаким божественным авторитетом, а потому она не заключает в себе условий для провозглашения обязательных символических книг. 4) Церковь не нуждается в них, ее сила заключается в исполняющем ее духе (?). На другом церковном собрании теологов, бывшем в апреле 1880 года, изложены следующие тезисы: 1) Евангелическо-Лютеранская церковь не церковь, но отделение церкви (Sonderkirche) Аугсбургского исповедания, 2) Авторитет этого последнего исповедания не исключает теологического прогресса. 3) Этот прогресс своей последней границей имеет Св. Писание. 4) Учение об оправдании верою имеет центральное значение в евангелическо-лютеранской церкви (следует заметить, что теологу, который на указанном собрании в особенности ораторствовал в пользу неизменяемости главных учений церкви, сделан был упрек, что он и сам не всегда стоит на почве учения об оправдании верою). 5) Учение, что в едином Боге заключаются три лица, есть основной член христианства, из которого, вытекают все другие члены веры. 6) Учение, что Иисус-Богочеловек, есть существенный член христианской веры. Пятый и шестой из этих тезисов, которым здесь придается такое значение, на собрании (тех же теологов) в мае 1880 г. однако же самым решительным образом отринуты, и вместо того утверждено: „Божество Христа“ неправильное понятие в теологическом отношении; Христос называет себя не Богом, а Сыном Божьим, Он говорит о своем единстве, а не равенстве с Богом. – Не все держатся указанных представлений о символических книгах протестантства; другие держатся того взгляда, что без общеобязательного исповедания невозможна никакая церковь, мало этого – невозможна и секта; без символических книг останется сборище неопределенных индивидуумов. Даже Лессинг ясно понимал, что кто хочет иметь церковь, тот должен иметь и символы.

В каком отношении к символическим книгам стоят пасторы протестантов? От поставляемого в должность пастора требуется клятвенное обязательство, что он откровенное учение Евангелия будет проповедовать в чистоте, сообразно с символическими книгами евангелическо-лютеранской церкви, но это в действительности почти ни к чему не обязывает. Одни думают, что достаточно иметь к символическим книгам просто уважение. Другие же находят, что строгое обязательство следовать символическим книгам при теперешнем состоянии теологической науки привело бы лишь к лицемерию и к насилию над совестью, поэтому находят, что клирик может свободно относиться к символам; от него можно требовать одного, чтобы он сообразовался с духом символических книг. Еще другие утверждают, что бесполезно было бы делать обязательными символические книги, так как толкование их весьма различно, а потому рекомендуют следовать лишь существенному в них, отыскивать „исповедание в исповеданиях“. Наконец есть и такие лица, которые прямо объявляют символы не имеющими значения для пастора на том основании, что они имеют за себя лишь человеческое уважение, что они утверждены лишь человеческим авторитетом, но в делах веры никакой человеческий авторитет не имеет силы. Дело доходит до того, что самый апостольский символ, который прежде называли „Библией вкратце“, теперь признают бедным по содержанию и предоставляют воле и расположению пастора: нужно ли его произносить при богослужении в данной церковной общине, или нет.

При таком положении дела с символическими книгами в протестантской Церкви пессимисты говорят: не будь государственного авторитета, поддерживающего целость церкви, и не будь общего церковного имущества, заставляющего многих держаться господствующей церкви, не прошло бы и одного года, как евангелическая церковь распалась бы не на две. а на многое множество отдельных общин.

В связи с вопросом о том, как относятся теперешние протестанты к своим символическим книгам стоит другой вопрос: какие требования следует предъявлять касательно подготовки будущих пасторов, и в каком роде должно быть прохождение ими их пастырско-учительной деятельности. Другими словами: если символические книги потеряли уважение, то не следует ли предоставить богословским факультетам полную свободу преподавания богословия, а пастырям – такую же свободу проповеди?

Кто считает необходимым иметь в церкви общеобязательные символические книги, те считают себя в праве заявлять о принятии мер против той опасности, какою грозит свобода теологической науки;² такие лица требуют, чтобы установлены были твердые правила для руководства теологических факультетов, чтобы проведена была строгая граница между позволительным и непозволительным в академическом преподавании. Но против подобных требований восстают так называемые либеральные теологи и стараются доказать, что таких правил установить невозможно, что лучше предоставить делам идти, как они есть. Вот рассуждения либеральных богословов. Bo 1, говорят они: нельзя требовать, чтобы в академическом преподавании различалось между существенным и несущественным, основным и не основным в церковном учении; подобная граница не может быть поставлена для академического преподавания. Ибо при изучении основных догматов наиболее всего требуется серьезной, глубокой, критической научной работы; но при таком серьезном занятии так легко увлечься в заблуждение. Посмотрите на состояние теперешней теологии. Канис отступает от твердого учения о Троице, этого основного догмата, являясь субординационистом, теория Гофманна об искуплении тоже считается еретическою; даже относительно Генстенберга говорят, что его учение об оправдании верою носит характер еретический. Известно также, что Шлейермахер никогда не мог восторжествовать над пантеизмом; да и каждый пункт христианского учения в его системе, в особенности христология, носит заметные следы заблуждений. И однако при всем том академическая деятельность его отнюдь не деструктивная, а зиждительная. Обязательство держаться основных учений веры приведет разве только к тому, что самые драгоценные силы будут отвлечены от служения богословской науке. Ведь можно и отступать от основных учений веры и в тоже время оставаться совершенно церковным человеком. (!) Во 2-х, говорят: нельзя рассуждать и таким образом в видах охранения веры: отступления или уклонения от вероисповедных учений могут быть позволительны только в отдельных случаях, по отдельным вопросам, но в целом характер системы должен остаться церковным. Подобное требование в отношении к преподаванию теологии в богословских факультетах – замечают либеральные теологи – непрактично. Так Баумгартен был отставлен от должности в Мекленбурге, потому что тамошнее церковное начальство признало характер его теологии не церковным, между тем как решительно весь теологический мир отрицал это мнение и не мог находить никакого отступления от церковного учения в его сочинениях. В 3-х, иные предполагают ограничить свободу академического преподавания теологии обязательством, чтобы научная теология опиралась на божественном откровении, как оно выражено в св. Писании. Но и такое ограничение академической свободы преподавания либеральные теологи признают неуместным. Кто не считает св. Писание нормою веры, говорят они, тот не может назваться и протестантом. Но если в мышлении теолога возникает противоречие, он должен открыто высказать. Это прямо лежит в интересе самой церкви, так как ей непристойно уменьшать возникающие затруднения. После такой борьбы со стремлениями ограничить академическую свободу либеральные богословы приходят к той неопределенной мысли, что теологическая наука вправе иметь относительную самостоятельность касательно церкви.

Ортодоксальная партия в Германии, имея в виду парализовать то влияние, какое распространяют вокруг себя либеральные теологи, старается о том, чтобы на богословских факультетах обучалось лишь такое юношество, которое отказывается от свободомыслия, и высказывает надежду, что после того как вымрет поколение лиц прежнего свободного образования, ортодоксальное духовенство возобладает. Но подобные надежды нужно признать слишком поспешными. Доказательством может служить следующий случай: ортодоксальная партия в протестантстве открыла было ортодоксально-евангелический университет в Амстердаме, но, и по прошествии со времени его открытия нескольких месяцев, число слушателей в нем едва достигло только пяти. Случается также, что ортодоксальная партия в своем стремлении образовать соответствующее ее видам духовенство заходит слишком далеко. Теологи, так называемые позитивисты – унионисты, однажды (это было в Базеле, в сентябре 1879 г.) выразили такие взгляды на образование евангелического духовенства в университетах, что практическое применение этих взглядов грозит сделать почти излишним для евангелических теологов не только изучение философии, но и всех общих наук.

Кроме желания оградить академическое теологическое образование от излишней научной свободы, протестантские власти хотят обеспечить свою церковь от поступления на церковное служение лиц с ненадлежащим религиозно-умственным настроением и направлением. Обыкновенно представляемый известною общиною кандидат для замещения должности пастора прежде утверждения в должности обязывается выдержать colloquium, т. е. испытание в вере пред консисторией. Но эта практическая мера имеет мало успеха в виду того, что требования в этом случае слишком различны в различных местах. Некоторые лица, знакомые с порядком этого дела, иронически замечают: „пусть-ка господа члены консисторий, руководящие colloqmum-ом, позволят сами себя подвергнуть испытанию, и мы пошлем берлинских экзаменаторов экзаменоваться в Саксонию, саксонских в Ганновер, ганноверских в Росток; нет сомнения, что они во всех этих местах шумно провалятся на экзаменах“. Другой наблюдатель над состоянием дел по части испытаний в консисториях выражает свое наблюдение в следующих, еще более оригинальных словах: „не из какого-нибудь упрямства, но по долгом и спокойном размышлении и с полным сознанием ответственности за свои слова, считаю нужным высказать, как убеждение, вот что: если бы сам Иисус еще жил бы между людьми и обошел бы все области протестантского исповедания в Германии, то он не нашел бы пути, приводящего к кафедр, с которой ему позволили бы проповедовать“.

Все вышеуказанные меры, при помощи которых некоторые из протестантов хотят охранять чистоту церковного учения в университетском богословском преподавании и в среде немецкого пастората, само по себе понятно, являются ни к чему не ведущим паллиативом. Об этом лучше всего свидетельствует практика церковная. Ни для кого не секрет, что большая часть теологов настоящего времени гораздо теснее примыкают к воззрениям Шлейермахера, отрицающего Божество Христа, чем ко мнениям Лютера, а значение этого факта чрезвычайно велико. Эти теологи рассуждают: „истинный последователь Лютера не тот, кто дорожит его сочинениями, а тот, кто высоко ценит дух Лютера, а этот дух прямо требует, чтобы ничто и никому не препятствовало в познании истины руководствоваться исключительно своим собственным мнением“. В среде теологов образовался даже союз (Verein), на знамени которого написано: „свобода учения“; для него не существует никакого определенного исповедания веры; исповедание веры – эго для него неисписанная белая бумага, на которой каждый может вписывать свои частные воззрения. – Но при таком состоянии класса теологов, само по себе разумеется грозит опасность, что пасторат переполнится людьми свободного образа воззрений. Эта возможность ничуть не отрицается в протестантстве лицами, руководящими делами церкви. Чтобы помирить церковные общины с такою возможностью, которая часто переходит в действительность, даются различные советы церковным общинам, как поступать в том случае, если бы их пастор не соответствовал их ожиданиям; но эти советы такого рода, что их можно назвать замаскированной иронией. Говорят: если данная церковная община не чувствует в себе возможности индифферентно относиться к догме, то в случае проповедания в ней воззрений, которые она считает неправыми, устранение теоретических противоположностей пусть она предоставит „свободному действию Св. Духа” заботясь только о том, чтобы ей не отпасть от верования лишь в существенные христианские догматы.

Даже, если бы какой либо теолог, будучи пастором, прямо склонялся к ереси, то община хотя и должна быть „бдительна“, во в тоже время, „снисходительна и терпелива“ дотоле, пока разногласие не производит „агитации“ в жизни общины. Не беда и то, если случится, что от духовного лица, вследствие его образования на началах скепсиса и неточного правоверия, можно наперед ожидать, что он будет развивать антицерковные воззрения; ведь он может впоследствии исправиться и примкнуть к церковному учению.

При виде такого положения дел, лица недовольные развитием свободных идей в протестантстве и желающие лучшего порядка вещей, с грустью взывают: “что будет с церковью, в которой сегодня учат одному, завтра другому, в которой в одном месте отрицается то, что утверждается в другом, в которой самое противоречивое считается равно законным“. И те же лица справедливо замечают: “служитель церкви учит не в свое имя, но во имя церкви. Что церковь объявляет за символы, то непременно обязательно для ее служителя“. Те же лица находят непримиримым противоречием: и провозглашать свободу исследования, и в то же время считать символические книги не отмененными, имеющими официальное значение. Это значит, по рассуждению подобных лиц, допускать чистый абсурд, значит: „обязывать проповедника учить по символическим книгам и не обязывать веровать в них.“

Наблюдающие над теперешним состоянием протестантства в Германии много различных, поразительных недостатков открывают в существующих понятиях протестантов о церкви, в ее устройстве и ее отношении к светскому правительству.

Выше всех различных сектантских общин стоит евангелическая церковь (evangelische Landes-Kirche), имеющая значение господствующей протестантской церкви. Ее бытие официальным путем провозглашено в январе 1874 г. Евангелическая господствующая церковь обнимает собой отдельные церкви – лютеран, реформатов, унионистов³; образование из них единой церкви однако же оставляет неприкосновенною ту сумму вероисповедных разностей, которыми поименованные отдельные церкви отличаются одни от других. Такое объединение различных частных церквей совершилось не без противодействия. Некоторым ревностным пасторам представлялось такое слияние вредным в вероисповедном отношении. Они открыто объявляли, что евангелическая господствующая церковь представляет собою „бесконфессиональную массу“. Таких противников обер-консистория смирила самым простым способом: отрешила от должности.

Такое объединение протестантской церкви в форме господствующей церкви встречает не мало возражений со стороны лиц, имеющих более правильные и возвышенные представления о церкви. Единство церкви, говорят подобные лица, вещь прекрасная, оно обыкновенно считается признаком истинности церкви, ибо Христос представляет царство сатаны, как царство лжи, „разделившимся на ся“. Но обладает ли господствующая протестантская церковь действительным единством – это трудная загадка, напротив все показывает, что единство этой церкви просто „красивая философская фраза“, прикрывающая собой пустоту. Действительное, а не какое-то идеальное единство церкви выражается в том, что церковь объявляет существенные догматы веры в качестве неоспоримых и отбрасывает иное, как не имеющее к ней отношения. Создание же господствующей церкви – явление искусственное; оно скорее свидетельствует о слабости и разложении протестантизма, чем о его крепости и могуществе. Защитники господствующей церкви сами проговариваются об этом, когда рассуждают: „представим себе, что господствующая церковь (die Landes-Kirche) перестала существовать, представим себе, что лютеране, реформаты, унионисты или конфессионалисты, позитивные унионисты, унионные позитивисты, одни за другими выделяются из существующего церковного союза, заживут сами по себе отдельными церковными общинами. Что же будет следствием этого? дальнейшее расчленение и обособленность, а с тем вместе возрастание взаимной отчужденности и вражды. Нечто подобное представляет церковная история сепаративного лютеранизма в Германии и немецкого протестантизма в северной Америке. Вообще у Немцев раз возникшая наклонность к обособлению простирается в беспредельность. А в связи с этим: какая бы богатая жатва представлялась для пропаганды римской и методистов“? Вот, чтобы избегнуть подобных печальных последствий, и возникла господствующая церковь. Образованию единства церковного содействовали и другие причины равно не идеального и возвышенного характера. Говорят, что указанное единство церкви полезно в том отношении, что если бы случилась вероисповедная перемена в царствующем доме известной страны, то это не может отражаться чувствительным образом на положении церкви; да при том же разобщенность церковных общин лишила бы их благоволения со стороны правящей власти. Объединение церкви повлекло за собою объединение церковных имуществ в виде общего фонда, что дает церкви возможность служить к поддержанию евангелическо-теологических факультетов: при объединении церкви имелась в виду и эта практическая цель. Выступление отдельных общин из церкви затруднено, потому что выделяющиеся общины лишаются поддержки из общецерковных имуществ; это волей-неволей многих заставляет не выступать из союза с господствующей церковью, несмотря на решительное несочувствие к ней. Есть даже такие лица из числа принадлежащих к господствующей церкви, которые с полнейшим индифферентизмом рассуждают: „совесть вовсе не заставляет покидать и отделяться от ложно учащей церкви, потому что в каждой церкви можно спастись“. Вот из каких причин возникла и по каким обстоятельствам поддерживается в современном протестантстве господствующая церковь (Landes – Kirche), составившаяся из разнокачественных вероисповедных элементов немецкого протестантского общества.

Лица, критически относящиеся к такому состоянию протестантства, как церкви, спрашивают: „разве сообразно с достоинством и значением церкви, если ее учение столь неопределенно и столь нетвердо? Может ли она называться столпом и утверждением истины? К чему и существует самая церковь, если она не имеет истины, и вместо истины руководится взглядами? И если она думает, что она обладает истиной, то почему не требует, чтобы в эту истину верили и принимали ее“? После этого не должно удивляться тому – замечают те же лица – если существует разрыв между евангелическою церковью и большей частью евангелического народа, если утверждается пропасть между верою, какую исповедует церковь, и верою большинства ее членов“?

В каком отношении протестантская церковь стоит к светскому правительству? Церковное управление в Германии находится в большой зависимости от светской власти. Уже Лютер высказал мысль, что государству принадлежит право и обязанность охранять учение церкви и прекращать споры из-за веры. Эту мысль Лютер выразил в следующих в высшей степени оригинальных словах: „должно знать, что от самого сотворения мира умный князь был редкою птицею, а еще реже встречаем благочестиваго князя. Князья обыкновенно величайшие глупцы или отъявленные мошенники на земле, поэтому у них всегда находим много достойнаго порицания, и потому же мало хорошаго можно ожидать от них, в особенности в делах божественных, касающихся спасения души. Они могут быть названы тюремщиками и палачами, находящимися во власти Божией, ими пользуется гнев Божий, дабы наказывать зло и содействовать поддержанию внешняго мира“. Но как ни странны размышления Лютера о мирской власти и ее отношении к пользам церкви, он сам желал участия светской власти в делах церковного управления, и такое участие стало обычным в Германии. Царственные особы участвуют в церковном управлении при посредстве коллегий. Эти коллегии состоят из духовных и светских сочленов, назначаемых или правительством или избираемых общинами, при чем обыкновенно элемент мирской преобладает над духовным. Против такого духовно-светского церковного управления раздаются голоса недовольных. Многие требуют более или менее коренного изменения в положении вещей, требуют большей независимости от государства. Такие требования основываются на следующем: теперь вообще изменились отношения владетельных особ к своим подданным, их произвол значительно ограничен конституционными формами; далее, понятие о высшем епископстве светского правителя не может быть поставлено в согласие с естественным стремлением церкви быть свободною и самостоятельною в своих внутренних делах; при том вмешательство светской власти разрушительно и вредно отражается на церковном организме и его деятельности; наконец, говорят, не следует упускать из внимания и того обстоятельства, что владетельный князь не везде принадлежит к протестантскому вероисповеданию. Вследствие этого высказываются взгляды, что церковь должна управляться сообразно со своими церковными интересами, а не государственными видами, и что она должна быть независима от кабинетов и министерств. А эта самостоятельность будет обеспечена тогда, когда от церкви будет зависеть замещение высоких церковных должностей. Другие идут еще далее и утверждают, что все церковное управление должно находиться в зависимости лишь от церковного общества или церкви. Подобные желания независимости церкви от государства имеют под собою еще то фактическое основание, что существуют в протестантстве партии, которые лучшим доказательством правдивости тех или других своих заявлений считают согласие на них предержащей власти; эти партии доходят до подхалимства и представители их известны с именем приверженцев _фельдфебельской теологии“. На последнем прусском генеральсиноде ясно открылось, что верховное епископство короля есть предмет для некоторых лиц совершенно непререкаемый. На слова короля ссылались, как на лучшее доказательство в делах веры, подобно тому, как во дни Юстиниана мнение императора выдавалось за обязательное мнение для народа. Как на разительный пример, указывают на следующее: на берлинском окружном соборе можно было слышать придворного проповедника такого рода восклицаниями подтверждающего свои слова: „так верует император, верует Бисмарк, верует Мольтке“. Тот же господин на кафедре от ссылок на Св. Писание обращается к следующему восклицанию: „об этом свидетельствует нам придворная церковь (Kuppel unserer Hofkirche), свидетельствуют наши солдаты“ (Koppel unserer Soldaten). Вот ultima ratio этой „фельдфебельской теологии“. Или другой пример: один влиятельный литературный орган немецких теологов с таким многозначительным вопросом обращается к своим противникам, членам „протестантского союза“: „разве можно быть настолько слепым, чтобы верить, что император будет снисходительно относиться к „союзу протестантов“?

Лица в протестантстве, подобные автору рассматриваемой нами книги, весьма неодобрительно смотрят на слишком большую зависимость церкви от государства, видят в этом одну из причин безвлиятельности пасторов и желали бы более свободы и самостоятельности в деятельности духовной власти.

Что касается догматического учения протестантов, то критические друзья этого вероисповедания находят в нем много непоследовательности, темноты, шаткости, признаков упрямого отрицания и столь же неосновательного утверждения. Словом здесь многое требовало бы, по воззрению подобных лиц, изменений, поправок, усовершенствования и дополнения. Не берем на себя задачи рассматривать эту сферу современных протестантских консервативных стремлений. Об этом можно говорить только подробно, чего мы не имеем в виду. Укажем лучше на те изменения, каких желала бы консервативная сторона протестантов по части культа или богослужения. Утверждают, что теперешние протестанты придают слишком преувеличенное значение таким средствам религиозного развития, как катехизическое учение, проповедь, а взамен того – слишком малое – культу. Говорят, что этот недостаток есть одна из причин, воспрепятствовавших успехам реформации. Самым ходом дел в протестантстве друзья его хотят убедить, чтобы многое в указанной части подверглось реформе. По приказанию прусского короля Фридриха 1 (в 1783 году) было запрещено употребление крестного знамения при благословении и освящении Даров, также свечи, светильники, богослужебные одежды, исповедь у духовника, – вообще все, что напоминало католическую церковь. И теперь еще в некоторых местах на Рейне, где чувство вражды к католицизму особенно сильно, в лютеранских церквах совсем не употребляется даже распятие: а если бы в доме священника увидели образ Богоматери, то это произвело бы большой соблазн. Но в большинстве протестантской церкви дело стоит не так. Во время совершения литургии духовные одеваются в священнические ризы, возжигаются светильники с горящими восковыми свечами, употребляется знамение креста при освящении Даров. Теперь даже встречаем то, что Лютер назвал бы „глупостью“ и „детскими играми“ – именно освящение новопостроенных церквей, венчание брачущихся, благословение над диакониссами. Вообще по уверению лиц из протестантов, о которых у нас речь, многими чувствуется нужда дальнейшего развития ритуальной стороны богослужения. Практика житейская показывает также, что в душе протестанты ничего не имеют и против поминовения усопших и призывания себе на помощь церкви торжествующей. Вот какие указания дает обыденная практика: спросите протестанта: верит ли он в чистилище? Он с негодованием и изумлением даст ответ отрицательный. Но затем спросите его: молится ли он за умерших? Получите в ответ: “да, без сомнения, это потребность сердца“. А другой вам скажет в ответ на тот же вопрос: ”я должен молиться за моих умерших родственников? Нет, это значило бы наносить им оскорбление. Они, ведь, на небе, и я должен обращаться к ним, чтобы они бодрствовали надо мною“. Отвечающий так близок к учению и почитанию святых. – Протестантство значительно оживилось бы и обновилось бы, если бы была расширена и умножена обрядовая сторона богослужения; таков вывод из наблюдений самих протестантов над их церковью.

Кто желает сейчас упомянутых изменений в культовой практике протестантизма, тот без сомнения видит образец лучших отношений в данном случае в католицизме. Но те же лица не могут не сожалеть об одном из важных недостатков современного протестантизма, заключающемся в том, что протестанты слишком предубежденно смотрят на католицизм и вовсе не заботятся об изучении его. Полемика не редко держится на незнании действительного положения противника. Один лютеранский пастор пишет: „кто из нас изучал определения тридентскаго собора, римский катехизис, какое-либо лучшее изложение католической догматики, хотя бы несколько истинно-замечательных научных трудов новейшей католической теологии? Кто хотя бы сколько-нибудь занялся изучением католической литургии?“ Протестанты в чувстве предубеждения поставили себе девизом: catholica sunt, non leguntur! Вследствие этого, предрассудки, как наследственная болезнь, переходят из одного поколения в другое. Большинство протестантов знает католиков лишь по тем анекдотам, какие вращаются среди публики, – в род следующего: один путешественник протестант остановился на квартире у одной римской гражданки, и эта последняя в чувстве недовольства иноверцем хвалилась пред ним, что она не верует ни в самого Бога Отца, словом ни во что, а только в чистилище и пребывающих там душ.

Между современными немецкими протестантами есть такие, которые не закрывают глаз пред недостатками протестантизма и беспристрастно оценивают достоинства католицизма. В сердце и на устах их такие слова: „католики и протестанты в сознании своей виновности пусть воскликнут: только церковь непогрешима, а мы все заблудились, и после открытого исповедания взаимной виновности соединимся для совершения торжества примирения“.

II.

Подобно протестантам-консерваторам, высказывающим желания различных реформ, протестанты-рационалисты желают также изменений в теперешнем положении протестантской церкви, но изменений совсем другого характера. Эти последние желали бы совершенно ослабить и обесцветить протестантскую церковь, низвести ее к учреждениям просто-цивилизующего значения. Чем слабее, безвлиятельнее церковь, как такая, тем лучше для нее и общества – такова в двух словах программа протестантов-рационалистов.

Подробности воззрений этой партии могут быть представлены в следующих чертах⁴.

Германия имела и имеет много врагов; с ними она частью уже справилась, частью успешно борется. Она восторжествовала над врагами внешними – Австрией и Францией, много хорошего сделала в борьбе с такими внутренними врагами, как католицизм и социал-демократия. Но есть у нее еще враг тем более опасный, что на него мало обращают внимания, что его даже поддерживают и ему содействуют, несмотря на то, что деятельность этого врага составляет постоянную угрозу, действительную опасность для спокойного и разумного прогресса национальной жизни Немцев. Этот враг – евангелическая ортодоксия. Ортодоксия⁵) составляет сильную партию; если в Берлине ее называют „партией придворных, проповедников“, то это имя покрывает собою лишь часть, а не всю партию. Это партия консерваторов, которая, несмотря на всю свою опасность для государства, мало остается понятою как друзьями ее, так и врагами. Что внутри евангелической церкви заключаются противоположности, готовые вступить в борьбу между собою, этого никто не станет отрицать, кто имеет глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать. Ортодоксия одно из двух главных враждебных между собою направлений называет „верою“, другое – „неверием“, но правильнее будет назвать первое „догмою“, второе „наукою“. Впрочем эти названия не исчерпывают всего содержания этих направлений. Ортодоксия – решительный враг науки, она идет в разрез со всеми данными, добытыми естествознанием, она знать не хочет научных изысканий, сделанных по части библиологии: она все еще думает строить свою догматическую систему на Библии, как вполне достоверной и божественной книге; на библейскую критику или не обращает внимания или выставляет в противодействие ей искусственные объяснения, мороча публику.

Ортодоксалы ищут господства, хотят, чтобы вера пользовалась общим уважением. Но спрашивается: о какой вере они говорят? „Придворная партия проповедников“ разумеет ,,позитивную веру унии“. Но что такое „унионная вера“, что такое „позитивная вера“? Для строгих древне-лютеран, которые продолжают при совершении крещения отгонять дьявола, для строгих реформатов и последователей кальвинистического учения о предопределении, приверженцы унии кажутся лицами, на половину отпадшими от истины. В вопросе о Библии между церковными партиями тоже нет единения. Между берлинскими „придворными проповедниками“ и теологами „протестантского союза“ можно насчитать множество промежуточных ступеней по вопросу o библейской критике. Даже самим верующим в чудеса некоторые библейские рассказы, наприм. рассказ о бесах, посланных в свиней и низвергнувшихся в море, причиняет соблазн. Относительно понятий: ангел и дьявол между „позитивистами“ нельзя найти полного согласия. Относительно крещения детей самые верующие пасторы мыслят, как неверы. Итак нет ничего столь неопределенного и запутанного, как то, что разумеется теперь под именем „позитивной унии“, которая стала паролем партии берлинских придворных проповедников. Одно несомненно, что с того часа, как „позитивисты“ взяли книги в руки и стали изъявлять притязания на господство в церкви, между ними самими возгорелись споры о том, что в частности нужно понимать под позитивной истиной, и в чувстве вражды они осуждают друг друга совершенно так, как это было в века возникновения протестантства.

Могут ли рассчитывать ортодоксалы, что им удастся сделать господствующею их веру в евангелической церкви? На этот вопрос наблюдатели рационалистического пошиба отвечают отрицательно. Ортодоксалы, по суждению указанных лиц, не могут встретить себе сочувствия в обществе; да они и не обладают возможностью привести свои желания к осуществлению. Они не в состоянии обратить к своей вере собственных носителей научного духа, литераторов, профессоров университетов, директоров и учителей высших и низших школ. Этого они достигли разве тогда бы, если бы они имели возможность запретить писать одним, и лишить должности других, заменив этих последних верующими лицами. Да и к чему ортодоксалам домогаться господства своих воззрений в обществе, когда недавний опыт ясно показал, что эти воззрения и не приносят пользы обществу и не популярны в народе. Во время управления министерством исповеданий Эйхгорна, Раумера, Мюллера, в очень долгий период, с небольшими перерывами, ортодоксия была владычицей в прусских странах; богословские кафедры в университетах были замещены лицами „верующими“; более 20 лет ортодоксия распоряжалась учительскими семинариями и народной школою. За исключением стариков почти весь евангелический народ в Пруссии возрос под руководством „верующих“ пасторов; большая часть народа по требованию тогдашних порядков мало училась наукам и много – катехизису. Ортодоксия владела всеми средствами, чтобы провести в мир свои идеалы. Но что же вышло из всего этого? Сама же ортодоксия первая осталась недовольна своими успехами. Мы постоянно слышим жалобы со стороны ортодоксалов о нерелигиозности и безнравственности нашего времени. Но кто же в этом виноват, как не они сами? Ведь они сами, а никто другой воспитали живущее теперь поколение. Если это правда, что теперешнее поколение нерелигиозно, нечестиво, лишено нравственных устоев, то это служит доказательством, что ортодоксия с ее затеями по части народного образования представляет полнейшее банкротство, и едва ли ее ждет успех, если она снова возьмет тоже дело в свои руки. Лучшим доказательством педагогической бесплодности и неспособности ортодоксалов можно признать то, что когда министерство исповеданий Раумера, бывшего на помочах у ортодоксалов, составившего школьные правила вполне в духе ортодоксии, сменилось министерством Фалька с другим характером, то школьные учители увидели в этом чуть не новую эру, почувствовали, что с их плеч свалилось ортодоксальное ярмо, которое тяготило в то же время и самих учащихся. Вообще, что касается немецкой народной школы, то как низшие, так и высшие отросли ее, нет никакого сомнения, стоят в открытой и тайной борьбе с ортодоксией. Но едва ли ортодоксия со своим притязанием на господство своих догматических воззрений может достигнуть успеха и при посредстве самой церкви. Ортодоксальное духовенство находится в отчуждении у своих общин, в особенности оно не пользуется симпатиями мужской половины своих прихожан. Для большей части образованных христиан духовенство это является представителем прошедшего, отжившего времени, И этому не следует удивляться. Ортодоксия преподает такую религию общинам, в такой форме, какие более или менее непонятны, чужды человеческому чувству, не удовлетворяют потребностям человека, поэтому многие христиане остаются равнодушными и даже враждебными к религии. Уже вскоре после конфирмации, которою собственно оканчивается непосредственное влияние духовенства на молодых христиан, интерес к религии ослабевает; вера для них становится чем-то внешним, не проникающим в сердце. Посещения храма становятся все более и более редки, заученные церковные песни снова забываются. По оставлении школы, в Библию большею частью и не заглядывают. Ортодоксия не должна льстить себя надеждой, что ей удастся поставить себя в такое же отношение к народу, в каком стояли епископы времен Константина Великого и его преемников. Духовных теперь мало слушают и мало им верят. Даже основные догматы их системы представляются ни на чем не основанными. Образованные прямо отвращаются от их догматических воззрений, а необразованные ничего не понимают в них. Не о господстве в евангелическом обществе должна помышлять ортодоксия, это уже слишком много. Она должна быть довольна и даже благодарна, что ее оставляют в покое и что против нее не поднимают оружия, как вреднейшей секты в христианской религии.

Если заглянем в протекшую историю протестантизма, – говорят враги ортодоксии, – то увидим, что такой церкви, с таким характером, на какие изъявляет притязания ортодоксия, никогда и раньше не существовало. Реформация, заставив верующих отпасть от католицизма, вовсе не думала об основании какой-нибудь единой великой церкви, о какой теперь помышляют ортодоксалы; она создала множество независимых местных церквей, которые не только не стояли в какой-либо связи между собою, но большею частью относились враждебно одни к другим. В одной и той же стране встречались не редко весьма различные вероисповедания – одни подле других. Представители этих вероисповеданий спорили о мелочах, забывая о том, что могло бы приводить их к единству, даже вовсе не имея никакого сознания о таком единении. Вообще все делаемые доселе попытки соединения разделенных церквей протестантских на основании какого-либо одного исповедания имели очень слабый успех. Так, напр., прусская уния ⁶ , не будучи в состоянии побудить к соединению все лютеранские и реформатские общины, даже еще более содействовала распадению протестантской церкви, потому что тогда кроме действительных лютеран и реформатов, появилась еще церковь унионистов. Подобное распадение евангелической церкви на различные, друг с другом несогласные, исповедания, как известно, достигло высшей степени в Америке. Не только католики, но и лица образованные не христианских исповеданий с насмешкою указывают на это поразительное явление. В недавнее время один ученый Японец в полемическом сочинении против христианства предлагал следующий иронический вопрос: к какому из 90-ти христианских исповеданий прикажете присоединяться язычникам? В этом распадении евангелического христианства быть может виновата больше всего ортодоксия. Она своим упорным провозглашением, что истина только на ее стороне, заставляет чуть не всех спорить между собою, что у них-то и есть настоящая истинная вера, у них-то единственно и можно получить спасение. А за спором следует деление и деление... История протестантства, как видим, ясно показывает, что никогда и не существовало ортодоксии, т. е такого исповедания, которое стояло бы выше других, господствовало над ними. А чего никогда не было, то и создавать искусственно было бы ничем другим, как претензией и затеей. Единственно на что могут опираться в своих притязаниях прусские ортодоксалы, заключается в древности тех символических книг, которым минуло уже 300 лет; они говорят по этому поводу так много прекрасного „о вере отцов“. Но не мешает припомнить ортодоксалам, – замечают с иронией их противники, – что писал сам Лютер в его знаменитом письме к королю английскому Генриху VIII о такого рода доказательствах своей правоты: “если правоту измерять древностью, то дьявол самое всеправейшее существо на земле, потому что ему более 5,000 лет“.

Но печалиться ли о том, что в протестантстве так много разногласий и так мало единения в верованиях – такой вопрос предлагают себе враги ортодоксии и разрешают его весьма благополучно. „Различие исповеданий среди протестантства, если только оно вследствие ортодоксальных интриг не ведет к открытым раздорам, в сущности не есть зло, но оно составляет преимущество, которому мы должны радоваться“. Ибо здравый человеческий разум должен признать, что различия, даже противоположности в воззрениях и убеждениях здесь абсолютно неизбежны.

От рассуждений о тщете, бесполезности, искусственности стремлений ортодоксии завоевать себе владычество в протестантском мире враги церкви протестантской переходят к рассуждениям о том вреде, какой приносит ортодоксия в государственном отношении и еще больше принесет в будущем.

Как римская церковь, говорят, выступает твердо и решительно против государства в Германии, основываясь на том, что она представляет собою божественное учреждение, которое безмерно выше государства, как учреждения человеческого, так и ортодоксия принимает такое же положение в отношении к государству. Протестантская ортодоксия некоторым образом хочет создать из себя государство в государстве, сделаться постоянным источником раздора со светским правительством. Она идет против прогрессивных требований правительства совершенно также, как и католики. Ортодоксальная партия не хочет признавать церковь служебным орудием целей правительственных, она не хочет делать уступок государству. В этом случае она ссылается на то, что и Сам И. Христос не всегда совершал то, что свидетельствовало о Его всепрощении и мире ибо Он даже вервием изгнал торгующих из храма. Государство с его современными воззрениями кажется этой партии чем-то неприязненным. „Все, чего хочет, что делает государство она называет мирским, греховным“. В законодательных собраниях по ее понятию руководит всем „неверие“. Жизнь современного государства напоминает ей „юдоль плачевную“. По своему существу современное государство с ее точки зрения „пелагианское“, потому что оно дерзновенно верит в собственные силы, потому что „конституционный человек хочет быть для себя собственным Провидением“. Она враждебна к современной прессе, потому что эта последняя, по воззрению ортодоксальной партии, все, даже самое святое влечет на свой „языческий суд“. Эта партия против всего враждует, что не по ее вкусу. Она желает мешаться в дела народной школы, препятствует образованию смешанных школ, в которых бы не была преподаваема обязательно ортодоксальная система вероучения, в которых бы дети различных вероисповеданий с удобством могли учиться вместе, пренебрегая теми добрыми последствиями, которые могли бы проистекать от таких школ, потому что у детей в самой школе от взаимообщения сглаживались бы вероисповедные противоположности, мешающие теперь уживаться членам общества в приязни и доверии; она препятствует многим гуманным мероприятиям государственным, напр. в сфере брачного права, она раздувает вражду между государством и католическою религиею и т. д.

Своего господства и преобладания протестантская

ортодоксия думает достигнуть в немецком протестантском мире такими мерами и средствами, которые и не целесообразны, и не популярны, и идут в разрез с духом времени. – Чтобы достигнуть проникновения и укрепления в умах народа своей догматической системы, ортодоксальная партия требует, чтобы все протестанты держались одних и тех же символических книг или „исповеданий веры“. Ортодоксия думает, что она одна имеет истинную веру, что эта вера только и может привести человека к блаженству. Поэтому, требуется, чтобы все веровали так, как изображено в символических книгах, заключающих эту истинную веру. Но при этом ортодоксальная партия не хочет взять во внимание того простого факта, что „образованный мир, и во главе его носители теперешней культуры, обратили свою спину к символическим книгам ортодоксии, для них эти книги анахронизм“. Что касается не столь образованных лиц, которые не менее ревностно сочувствуют стремлениям современности, то они едва ли имеют хотя приблизительное понятие о том, что написано в этих книгах, чем отличаются различные теологические тонкости одни от других. Если бы захотели обратиться к прусским евангелическим отцам и матерям, взрослым сыновьям и дочерям с вопросами о различных учениях об Евхаристии и тому подобных вещах, тогда бы открылось решительное невежество указанных лиц по этим вопросам. И если бы назначен был плебисцит для разрешения вопроса – нужно ли удержать символические книги или отменить их, то большинству евангелических христиан, как малолетним школьникам, нужно было бы наперед разъяснить, о чем идет дело. Таким образом мы имеем пред собою, говорят враги ортодоксии, факт, что церковь с ее символическими книгами не только не может иметь никакого прочного влияния на культурную жизнь настоящего поколения, но что большая часть протестантов не понимает этих книг, и многие даже и не знают об их существовании. Даже было бы противно главным целям ортодоксии настаивать на обязательности символических книг. Цели ортодоксии состоят в том, чтобы содействовать христианам к достижению вечного блаженства. Но если это блаженство ставят в связь с тем – запечатлены ли в умах и памяти людей истины символических книг, то большая часть христиан уже заранее осуждена на вечную погибель, потому что современное христианство более знакомо с поэтами и другими доставляющими пользу писателями и мало или почти совсем не знакомо с Лютеровым катехизисом и Аугсбургским исповеданием. Следует еще обратить внимание на те результаты, – говорят противники ортодоксии, – какие добыты так много обещавшею пользы конференциею пятисот ортодоксальных пасторов в Берлине в августе 1879 г. Здесь открылось, что символические книги в пренебрежении даже у таких людей, от которых этого меньше всего можно было ожидать. На этой конференции один пастор высказывал жалобу, что некий лютеранский пастор совсем не имеет у себя символических книг, да если бы он и имел, то не стал бы читать их. Так как подобное обвинение никем не было опровергнуто, то значит и в среде самого духовенства, наиболее ревностного хранителя преданий, завещанных символическими книгами, встречаются лица, которые знать не хотят этих книг. Другой член той же конференции заявил, что встречаются отступления от символических книг в таких важных вопросах, как вопрос о каноне св. книг, и при том отступления со стороны самих ортодоксалов, ибо среди них некоторые не признают подлинности посланий Петра, Евангелия Иоанна, Апокалипсиса. Другой пастор открыто осуждал, что один из православнейших профессоров (einer der orthodoxesten Professoren) попирает ногами слово Божье. Отсюда видно: есть ли согласие в самых важных вопросах в лагере „благочестивых“. Судя по этим известиям дело с символическими книгами находится в самом печальном виде. – Об отношении духовенства к символическим книгам можно говорить решительнее и сильнее, чем как это сделано на берлинской конференции. Духовенство стоит вообще во главе тех, кто держится более свободных воззрений и идет прямо против символических книг. Но что можно предпринять при таком положении дела? Можно заставить духовенство проповедовать против убеждения, в согласии с символическими книгами, но это дело преступное. Можно конечно и отставить лице духовное повинное в отступлении от символических книг и заменить его „верующим“ пастором, но что из этого выйдет, если церковная община, которой будет навязан такой верующий пастор сама будет принадлежат к „прогрессивному” направлению? Жизнь общины примет жалкий вид: между пастором и паствою возникнет коренное разногласие, появится лицемерие, или даже совершенное равнодушие к вере. Единственный правильный выход при таком положении дел в том, чтобы не навязывать евангелическому обществу символических книг в качестве обязательного вероизложения, и затем – предоставить отдельным церковным общинам выступать из лона господствующей церкви и образовать религиозные союзы по собственному вкусу. Противники ортодоксии настаивают, что мешать образованию таких союзов религиозных отнюдь не следует. „Разнообразие исповеданий, говорят они, принадлежит к существу самой христианской религии, в особенности к существу протестантства. Оно не зло, а цвет и плод евангелической жизни и духа исследования. Все евангелические исповедания, которые в существе дела продолжают еще стоять на почве Нового Завета, должны мирно процветать одно подле другого в протестантском обществе“.

Вообще противники ортодоксии находят, что если ортодоксальная партия хочет утвердить свое господство при помощи общеобязательных символических сочинений, то она должна считать свое дело потерянным. „Как мало большинство мыслящих протестантов имеет расположения к символическим книгам, это знают и сами ортодоксалы; они сами постоянно жалуются на общее неверие. Если церковь основывается на этом фундаменте (символических книгах), то ей постоянно грозит низвержение или лучше сказать она давным-давно низвергнута, и только тень здания стоит на ее месте“.

Другим важным средством к господству над умами протестантов ортодоксалы считают то церковное устройство (die kirchliche Verfassufig.) какое теперь существует в немецких протестантских странах. Существующее синодальное устройство церкви (высший церковный совет во главе церкви и консистории в провинциях) с периодически повторяющимися соборами (Gеnеrаl – synоden) хорошо приноровлено к целям ортодоксальной партии. Возникновением этого устройства эта партия большею частью одолжена усилиям прежнего министра исповеданий Фалька. Но общество протестантское более чем несимпатично относится к этим учреждениям. Прежде всего общество недовольно тем, что на генеральсинодах элемент духовных так сильно перевешивает элемент мирян. Если бы элемент образованных мирян был представлен на нем в большом количестве, то самая деятельность этого учреждения вызвала бы больший интерес, чем как это случилось во время недавней сессии, когда большинство собрания состояло из теологов, к которым при существующих отношениях евангелический народ питает не препобедимое недоверие. От различных консисторий и верховного церковного совета общество не ждет ничего доброго, оно скорее боится вредных последствий для общественной жизни от распоряжений этих учреждений, чем надеется на что-либо путное со стороны подобных учреждений. Чем больше теперешнее синодальное устройство дает церкви возможности и прав влиять на жизнь и судьбу протестантского общества, тем меньше оно может возбуждать симпатий к себе. Деятельность рассматриваемых учреждений не соответствует желаниям и интересам общественным. Высший церковный совет в его теперешнем составе, также как и генеральсинод, бывший в Берлине в 1879 году, показали себя проникнутыми сепаративно- церковными стремлениями; в них выразилось недружелюбие к современным задачам государственным. Большинство протестантского общества не чувствует ни малейшего духовного сродства с теперешним верховным церковным советом; также относится большинство евангелических христиан в провинциях – к консисториям. Совещания генеральсинода приняты были обществом с полнейшим равнодушием, с решительною холодностью. Если эти учреждения имеют намерение призвать управляемую ими церковь к какому-либо общему делу, напр. к борьбе с католицизмом и материализмом, то представителям церковной власти придется увидеть себя – что называется – полководцами без войска. Папизм и материализм могут быть побеждены или стеснены разумною критикою или действительною религиозностью, но это чада свободы, и никакая церковная власть не может создать их. Как ни жесток такой приговор, говорят противники ортодоксии, относительно коллегий и собраний, в которых есть и лица благомыслящие и достопочтенные, но этот приговор справедлив. „Пусть наши духовные власти не обманываются относительно тех сил, которые пробуждаются в обществе и которые готовы вступить в борьбу на жизнь и смерть с евангелической ортодоксией и иерархией, пусть они поймут свое полное бессилие задержать посредством указов и предписаний тот прогрессивный ход развития, какой совершается в среде протестантизма, пусть они построже испытывают себя, найдутся ли между ними мужи, которые могли бы управить кораблем церкви в случае, быть может, очень скорой бури, – которые могли бы охранить от всякого вреда „религию“, имеющую занять места погибающих „ исповеданий “.

Противники ортодоксии подвергают самой разносторонней критике важнейшую деятельность протестантского духовенства – религиозное воспитание и просвещение народа. Они находят бесполезным и непрактичным то, что делает духовенство с этою целью и начертывают целую программу того, что должно бы делать духовенство, но не делает.

О школьном религиозном воспитании и образовании противники ортодоксии говорят, что оно должно быть существенно изменено. Христианское воспитание, рассуждают они, имеет своим назначением не просто сообщать познание о религии, но и действовать на рассудок, чувство и волю и давать им гармоническое направление. По этому самому одна из непременнейших педагогических потребностей заключается в удалении катехизиса из школы, из числа предметов общего детского обучения. Нет никакого сомнения в том, что дети до того возраста, когда совершается конфирмация, большую часть катехизиса совершенно не понимают, или же имеют очень недостаточное понятие о том, что изучают; поэтому катехизис имеет только ограниченное влияние на чувство детей, он также не может оказывать на их волю благодетельного и освящающего действия. Даже, напротив, трудная, медленная, неприятная работа, которая необходима при усвоении катехизиса, и скука, с какой соединяется изучение его, совершенно мешают укореняться в детях внутренней сердечной любви к религии. Оба катехизиса Лютера возникли в то время, когда немецкий перевод Нового Завета только что явился в печати, и как редкая и дорогая книга был мало распространен, к тому же всей Библии в немецком переводе еще не было отпечатано. Страшнейшее невежество в религиозных вещах, какое встретил Лютер, во время своего ознакомления с Саксонией, не только в народе, но даже и в среде духовенства, кажется, единственно и побудило Лютера сделать краткое собрание евангельских истин, долженствовавшее хоть сколько-нибудь пособить беде. Но что было так нужно прежде, теперь стало не таким. Тот самый Лютеров катехизис, который в то время был некоторою заменою Библии в школьном обучении, в настоящее время перестал быть необходимостью, ибо Библия стала книгою дешевою, так что она может быть у каждого ученика. Чтение самой Библии учеником достигнет с большим успехом той цели, какой хотят достигнуть при помощи катехизиса Каким холодным, совершенно бездушным, неудобоприемлемым по сравнению с таким изучением религии является изучение катехизиса! Катехизис вдруг поставляет ребенка пред целой массой совершенно чуждых ему понятий, а эти понятия в свою очередь обставлены отрывками из Св. Писания, взятыми из него без всякой связи. При таких условиях катехизис только с усилием укладывается в юной голове. Следует указать, говорят, в особенности на так называемый Гейдельбергский катехизис⁷, который большей частью перешел в теперешние катехизисы и который по своему языку не редко представляет непреодолимые трудности.

Так как религиозное образование должно сосредоточиваться на Св. Писании, то является неотложная потребность иметь „школьную Библию“. Такой Библией не может быть та, которая теперь у нас. Теперешняя Библия заключает в себе места, главы, даже целые книги, которые вовсе не надобны для обыкновенного мирянина и которые имеют лишь интерес научный; кроме того в этой Библии встречается нечто такое, чтение чего может иметь в особенности на детей прямо нравственно-вредное влияние. Стоит только припомнить о тех плотских прегрешениях, о которых так подробно передает главным образом Ветхий Завет и в которых являются виновными даже лица, служащие для нас преимущественными образцами – Авраам, Давид. В самом Новом Завете встречаются изречения и рассказы из той же области, при чтении которых у одной части учеников и учениц выступает краска стыда на лице, у другой – возбуждают очень сомнительную веселость; по этой-то причине учителя и учительницы, которые опытны в педагогике, испытывают большие затруднения при чтении Библии с учениками. Следует составить такую Библию для школы, из которой бы был устранен весь ненужный и даже вредный балласт, при чем само собою требуется сделать и необходимые исправления в переводе; выбор из Библии должен без сомнения быть направлен на одно доброе, здоровое, способствующее усовершению воли и освящению чувства. В таком виде Библия станет полезнейшим средством религиозного обучения. То общее правило, что в первоначальном обучении следует ограничиваться действительно нужным, давным-давно приложено к делу во всех других хороших учебниках, но доселе по непостижимой причине это правило ко вреду для религии не имеет применения к важнейшей из школьных книг – Библии. Этим упущением евангелическое христианство одолжено преимущественно ортодоксии, она умышленно закрывает глаза себе и другим при виде вопроса: может ли Библия в целом ее виде быть употребляема в особенности детьми? Вот задача для протестантского общества и в особенности для ученых в нем – составить Библию очищенную от всего ненужного и не служащего к освящению. Попытка составить подобную Библию уже сделана, но употребление ее в религиозном обучении не может иметь места, пока ортодоксия будет продолжать свое господство. Такая Библия противоречит ортодоксальному взгляду, что все написанное в Библии божественно и не подлежит человеческой критике. Указанная реформа, столь желательная и неотложная может быть осуществлена только тогда, когда ортодоксия совершенно исчезнет из наших немецких школ.

Эта реформированная Библия должна также сделаться народною Библиею. Но она только тогда может стать духовным достоянием евангелического народа, когда и богослужение испытает реформу. Собственно обучение прихожан, которое всегда должно иметь целью – назидание, совершается в настоящее время почти исключительно посредством воскресной проповеди. Ибо прочие священные действия, в которых также имеет место наставление – крещение, брак, погребение – имеют приватный характер, и участие в них прихожан конечно очень ограниченно. Пастырские внушения в домах прихожан могут вести ко благу только в отдельных случаях. Но что регулярные воскресные проповеди не в состоянии сообщить достаточного знакомства даже с сокращенной Библией, о какой говорено выше, и поддерживать сообщенное таким образом в умах и сердцах, это вне всякого сомнения. Поэтому нужно завести истолковательные чтения для публики, которые бы совершались периодически – правильно – „библейские часы“ (Bibelstunden). Эти „библейские часы“ не должны иметь ничего общего с обыкновенною проповедью, в которой проповедник берет известный краткий текст и присоединяет к нему собственные поучительные мысли; на них должно прочитывать более или менее обширные отделы из Библии, при чем следует делать объяснения только трудных по языку ила предмету речи мест, чтобы таким образом сделать возможным для протестантов успешное домашнее самостоятельное занятие Библией. Такие „библейские часы“ не могут встретить противодействия и у ортодоксалов, но только едва ли бы они повели это дело, как следует: они стали бы пожалуй выбирать для чтения такие места Библии, какие соответствуют их конфессиональной точке зрения, а потому в руках ортодоксалов это дело не может приносить всей пользы. На этих „библейских часах,“ кроме объяснения Библии, следует вести популярные беседы о происхождении библейских книг, о писателе их и пр. Ортодоксии, говорят рационалисты, делают заслуженный ею упрек, что она совсем не знакомит народ с результатами современной библейской критики, или же запутывает подобные вопросы искусственными изворотами. Пора, говорят рационалисты, познакомить публику с современным состоянием библейской науки, пора разъяснить ей, что не все в Библии слово Божье, а что много в ней человеческого, сомнительного, погрешительного. От этого не потеряется уважение к Библии, а еще возрастет. Могут сказать, что сообщение прихожанам всей полной истины нельзя сделать без возбуждения смятений и недоразумений, но во всяком случае говорить об истине необходимо, предоставляя дальнейшее на волю Божью. Богопочитание, опирающееся на ложных представлениях, на сокрытии и утаении истины, есть дело недостойное. Если факт несомненен, что церковные общины под Библией разумеют совсем другое, а не то, что должно, если они касательно происхождения Библии, т. е. о писателях св. книг, о древности их и т. д. мыслят и веруют иначе, чем каждый учившийся теологии в университете, то это будет не натуральным, неразумным, достойным порицания положением вещей, которому нужно положить конец. В таком деле, как знание Библии, „всякий обман есть тяжкий грех.“

Если духовенство чрез проповедь, „библейские часы,“ частные внушения захочет достигнуть благодетельного влияния на общины, то оно должно во всей своей деятельности иметь в виду практическую жизнь евангелических христиан, должно считаться с различными отношениями и фактами. Но в этом отношении ортодоксия представляет собой печальное явление. Из лоскутов устарелых религиозных воззрений, как эти воззрения преподаются юным богословам, большей частью необладающим самостоятельною критикою, со стороны „верующих“ университетских профессоров, ортодоксия сшивает систему церковного учения и предлагает ее юным богословам, несмотря на то, что она столь же мало прилична им, как детская куртка взрослому, когда она коротка, совсем не по талии, не прикрывает наготы и не греет, но лишь стесняет и жмет. Деятельность богослова, воспитанного на таких началах, идет в разрез с потребностями общества. Начиная с первой же проповеди, он, в качестве пастора, обрушается со всей пылкостью неопытного человека на ”мир,“ на „дух времени,“ не зная часто ни мира, ни духа времени. Проповедь вообще не имеет практического характера; религиозно-нравственные нужды паствы пренебрегаются, а вместо того проповедник темой для своих поучений берет тонкости догматических споров ортодоксалов с их противниками; вследствие этого интерес к богослужению во многих приходах пропадает, храмы остаются пустыми. Ортодоксия в видах наставления христиан в религии останавливает преимущественное внимание на таких догматах, которые не только не возбуждают сочувствия в протестантах, но которые даже положительно вредны для нравственности. Известно, с каким упорством ортодоксалы защищают учение об оправдании одною верою, несмотря на то, что по этому вопросу образованный протестант более сочувствует католицизму, чем протестантской ортодоксии, не смотря на то, что подобное учение уничтожает свободу воли и отвлекает человека от должного внимания к чистоте и святости своего поведения. Ко многим сторонам общественной жизни ортодоксия относится более или менее враждебно. Мирская поэзия многим „благочестивым“ не только не симпатична, но даже представляется греховною. Наше хоровое пение составляет важнейшую часть нашего богослужения, говорят противники ортодоксии, но эту часть богослужения следовало бы пополнить, обновить, чего однако же не хотят делать „сионские стражи евангелической церкви,“ так как они не хотят ничего знать о современном прекрасном развитии музыкального и вокального искусства. И вот „любимое искусство Амвросия и Лютера, названное Шлейермахером сестрою религии, считается опасным“ и не находит себе желаемого приложения в протестантском богослужении. Все прочие искусства ортодоксия, во имя своих принципов, совершенно изгнала из евангелических храмов. Архитектоника, скульптура, живопись, доселе еще не приобрели благоволения в очах ортодоксалов. Протестантских пасторов вожди ортодоксии умышленно держат вдали от общества, ко вреду для их служения. В концертах, в театрах „верующим“ пасторам быть не полагается; пастору не позволяется быть туристом, это считается делом греховным и может быть совершено только инкогнито. Ортодоксалы смотрят глазами Аргуса за тем, что- бы пасторы не посещали так называемого общества. Не зная же общества пасторы не могут быть и хорошими пастырями, ибо каким образом они могут оказывать воспитывающее влияние на приход, если они держатся вдали от тех житейских сфер, где преимущественно выражается духовная жизнь человечества в настоящее время.

Общий вывод, к которому приходят жаждущие церковных реформ рационалисты в род автора книжки: „Против властолюбивых претензий ортодоксии,“ которою мы пользовались во второй половине статьи, таков:

Ортодоксия обнаруживает полное банкротство, потому что факт несомненный, что в среде большинства образованного общества она перестала считаться фактором духовной жизни. Ортодоксия виновата в том, что религиозные потребности XIX века она думает удовлетворять устарелыми религиозно-догматическими положениями XVI века. Жаль одного, что общество христиан не редко приходит к ложной мысли, что ортодоксия и христианская религия одно и тоже, и потому равнодушие, даже презрение и ненависть переносится от ортодоксии на религию вообще. Но во всяком случае нельзя не радоваться тому, что ортодоксия обессиливает и падает. Ей не помогло то, что она, в продолжение целых столетий пользовалась политическим влиянием; ей не поможет и то, что часть духовенства благоприятствует ее догматике и то, что она имеет средство распространять свои идеи среди протестантских христиан. Дни ее сочтены. Скоро она уже будет принадлежать только истории и о ней будут говорить, как о тяжком заблуждении, которое удалось устранить с дороги. Могут быть различные суждения о том, что такое религиозная истина и нравственная истина, но не может быть двух разных ответов на вопрос о достоинствах ортодоксии. Вот убеждение современного поколения – ясное и определенное: „назойливая и властолюбивая ортодоксия не есть религиозная и нравственная истина. Ортодоксия осуждена – осуждена наукою, осуждена здравым человеческим разумом, осуждена – главнее всего – духом самого Св. Писания“.

Известна истина, что крайности сходятся. Это применимо и к воззрениям консерваторов и рационалистов, о которых у нас шла речь доселе. Несмотря на громадную разницу в основной точке зрения тех и других относительно современного состояния немецкого протестантизма, они в некоторых и при том довольно важных вопросах сходятся друг с другом, подтверждая тем взаимную правдивость своих наблюдений и показаний. Те и другие утверждают, что протестантский народ недостаточно знаком с Библией, что изучение ее в среде образованнейшей из христианских церквей позволяет желать очень и очень многого. Те и другие утверждают, не скрывая истины, что символические книги протестантов потеряли всякий кредит в глазах не только образованного общества, но и самого духовенства, и что если их авторитет по-видимому охраняется, то это не более, как лицемерие, традиция, желание замаскировать действительное положение вещей. Как консерваторы, так и рационалисты заявляют, что некоторые из коренных догматов протестантства перестали удовлетворять самих же протестантов⁸. Обе стороны находят, что по некоторым пунктам религиозных воззрений католицизм, пожалуй, правее протестантизма, указывая тем признак начинающегося разложения в протестантизме. Единодушно консерваторы и рационалисты объявляют, что напрасно протестанты сторонятся применения искусств к целям религиозным, как это делается в церкви католической (прибавим: и Греко-Восточной), что придерживаться по этому вопросу старинных протестантских традиций не дело полезное, а проявление упорства. Из показаний той и другой стороны видно, что духовенство само первое содействует тому распадению протестантизма, которое замечается в настоящее время. Та и другая сторона с очевидностью указывает, что внутреннее состояние протестантизма в высшей степени неудовлетворительно и печально, что нужны необыкновенные усилия, чтобы поднять религиозный дух в протестантском обществе и что, быть может, распадение протестантизма совершится скорее, чем того можно ожидать...

Прежде чем закончить нашу речь, мы хотим сказать еще несколько слов, которые, быть может, покажутся читателю несколько неожиданными. Всматриваясь в современное состояние протестантизма, мы невольно переносимся мыслию к положению церковных вопросов в нашем отечестве. В России тоже вопрос о преобразовании разных сторон церковной жизни сделался в настоящее время чуть не модным. У нас также есть консервативные писатели, консервативная литература, желающие изменения в положении церковных дел, и своего рода рационалисты, -это наши либералы, – ратующие против якобы существующих притязаний церкви на господство в обществе, против порабощения общества клерикализму, причем первые имеют в виду защиту церковных интересов, а вторые противодействие этим интересам. Есть впрочем различие между русскими консерваторами и либералами с одной стороны и представителями тех же направлений на Западе, в сред протестантства – с другой. Наши консерваторы довольно бесцветны и притом действуют вразброд, а либералы много тише и сдержаннее западных.

Кто читал и знает литературные изделия наших благожелателей – консерваторов, напр. издание г. Елагина: „Белое духовенство и его интересы“, статьи газеты „Русь“, каковы статьи неизвестного автора, скрывшего себя под инициалами: И. П.: „О мерах к восстановлению выборного духовенства в России, с (?) лучшим устройством церковно-воспитательных духовных заведений“, и его же: „О церковном управлении в России“, тот не может не обратить внимания на их бесцветность и искусственность. По суждению г. Елагина церковная жизнь обновится и освежится, если духовные семинаристы будут ходить в лаптях, а священники в китайчатых рясах; по статьям г. И. П. в „Руси“ русской церкви для полного благополучия недостает немногого: следует только завести вице-семинарии, в качестве рассадников сельского духовенства, в которых бы вместо всяких наук обучали с толком читать священные и богослужебные книги, да еще: увенчать здание церкви патриаршеством и патриаршею монархиею. А какую разноголосицу представляют наши консервативные издания, об этом можно составить себе ясное понятие, если сравнить воззрения с одной стороны „Церковно-общественного Вестника”, „Записок сельского священника”, с другой – „Востока”, “Гражданина” и т. д.

Дружнее, энергичнее и, кажется, сознательнее действуют наши либералы, мудрствующие по вопросам о церковных реформах. Большинство светской журналистики, этой тяжелой артиллерии наших либералов, и почти вся светская газетная литература, эта легкая кавалерия того же войска, совершают беспрестанные набеги на духовенство и церковь. Тут можно встретить что угодно: умилительные речи по поводу раскола, порицание духовенства – за его необразованность, за его неспособность взяться за первоначальное образование народа, проекты более свободных бракоразводов и т. д. Но очень мало затрагиваются вопросы церковные и религиозные по их существу и основаниям, и это, кажется, единственно вследствие внешних стеснений. Если бы не было „страха иудейска“, то и Библию разобрали бы, как разбираются вновь вышедшие книги, и христианские идеи подвергли бы критике вкось и вкривь.

Находя некоторое соотношение между немецко- протестантскими защитниками церкви и врагами ее и русскими литературными благожелателями церкви и недружелюбными критиками ее положения, мы указываем на факт, представляющийся нашей мысли, не утверждая что факт имеет глубокие и серьезные основания в жизни русского общества. Очень возможно, что консервативные pia desiderata и апологетика одних, и нападки, и раздражение других, вызваны случайными причинами, и что существование двух партий в русской церкви, подобных тем, какие существуют в недрах современного протестантства, есть не более, как простая иллюзия или же временное явление, а не грозный признак смутного будущего.