Белогородские архиереи в XVIII веке

Вот уже три года прошло, как вышла замечательная книга профессора Харьковского университета А. С. Лебедева «Белогородские apxиepeи среди их архипастырской деятельности», но сожалению, она мало или совсем не замечена нашей исторической духовной литературой. Между тем эта книга почтенного ученого, представляя капитальный труд, уже и теперь составляет библиoграфическую редкостъ. Автор исследовал и можно сказать разобрал архивы Курской и Харьковской духовных семинарий, Харьковского коллегиума и Белогородского Николаевского монастыря. В некоторых архивах бумаги находились в совершенном беспорядке, сгнили и представлялись только жалкими остатками богатых документов. Брали все, кому было нужно. Но и из этих жалких остатков автору посчастливилось найти не мало ценных документов. Говоря о том, что жизнь Белогородских владык мало обследована, автор умело ocветил не только деятельность Белогородских владык, но и умственное и нравственное состояние народа, среди которого проходила жизнь этих епископов, по мере возможности боровшихся с невежеством и cyeвеpиeм не только простолюдинов, но и более образованных слоев тогдашнего общества.

Уже второй митрополит, Мисаил, (1672–1684) в своем послании делает характеристику своей паствы, обличая в ней «нехождение в церковь в воскресные и праздничные дни, yклoнeниe от исповеди и святого причастия в великий пост и прочие посты, безмерное пьянство, разные мирские игрища, как-то: кулачные бои, колыханье на качелях, сходбища о Рождестве Христове и до Богоявленьева дня на «бесовские игры», накладывание на себя личин и платья скоморошеского, бесчинное скакание и плескание на свадьбах, такое же скакание женок и девок ва досках о святой неделе, хождение к чародеям и волхвам и призывание их к себе на дом – к малым детям и больным младенцам, от чего «многие люди, забыв Бога и православную христианскую веру, тем прелестникам и скоморохам последствуя, незапною смертью помирают и с качелей убиваются». Митрополит приглашает духовенство внушать пасомым и приказывать накрепко, «чтобы всяких чинов миpcкиe люди, и жены их, и дети, в воскресные дни и в Господские и Богородичные и великих Святых праздники приходили бы все к церкви Божией и стояли бы в церкви Божией смирно меж себя во время божественного пения, со страхом и со всяким благочинием и вниманием. И отцов своих духовных учение слушали бы, и во святой великий пост и в прочие святые посты постились бы все. И к отцам духовным ходили бы на исповедь, и к божественному причащению – кто достоин. А от безмерного пьянства уклонялись бы, и скоморохов с домрами и гуслями, и с волынками, и со всякими играми, и ворожей мужиков и баб к больным и к младенцам в дома к себе не призывали, и на улицах и на полях и на свадьбах богомерзких и скверных песней не пели, и не плясали, и в ладони не били, и всяких бесовских игр не слушали, и кулачных боев меж себя не чинили, и на качелях ни на каких не качались (?), и на досках мужеского и женского пола люди не скакали, и личин на себя не накладывали, и бесчинства не чинили (?), и сквернословия не говорили б. А которые люди в воскресные дни и в Господские и в Богородичные и великих Святых праздники к церкви Божией не учнут ходить, и во святые великие посты не учнут поститься, и к отцам духовным на исповедь и к божественному причащению, кто достоин, не пойдут, от богомерзкого дела не отстанут, и впредь такового дела станут держаться, и на таких людей приходских церквей попы извещали бы вам (архимандритам, протопопам и поповским старостам), – а вам сказки присылать к нам в Белгород, и о том, о всём писать именно"…

И третий Белогородский митрополит Авраамий в своей инструкции пoпoвским старостам и протопопам подтверждает «смотреть, чтобы антиминсы на престолах были печатные и службы совершались бы по новоисправленным печатным книгам, просфоры печатали бы печатью четвероконечного креста, как о том напечатано в новоисправленных служебниках, и чтобы при отправлении божественной службы пели и говорили единогласно (а не в два или три голоса зараз) и благовестили бы к божественной службе по соборному благовесту; а буде которые попы учнут божественную службу служить не единогласно и благовестить не по соборному благовесту, о том на ослушников писать к преосвященному митрополиту в Белгород.

«Приказать всем жителям накрепко, чтобы они в воскресные дни и в Господские и Богородичные праздники и на государские ангелы упразднялись от всякой работы и ничем, кроме съестных припасов и конских кормов, не торговали.

«Разослать попам памяти, чтобы поучали своих прихожан не есть удавленины и ударом в голову битой скотины, а ели бы только зарезанную, помня слова писания: в крови животного душа его.

«Да в тех же памятях попам написать, чтоб они по улицам на конях верхом с епитрахилью и крестом пред браком (то есть – брачной процессией) не ездили, ибо то нелепо есть священнику, егда бо иерей носить епитрахиль и крест, подобает ему быти пешу, также и прочим, кои будут следовать за ним. Могут священники, по обычаю, ездить пред браком, но просто – без креста и епитрахили,

«Смотреть, чтобы попы и дьяконы в кабаки и корчмы не ходили и не пили и не бесчинствовали, а которые учнут ходить, тех имать и править на них первый раз полтину, второй раз по рублю, в третий по два рубля.

«Досматривать, есть ли у попов и дьяконов их ставленые грамоты, и если даны прежними преосвященными, подтверждены ли подписью преосвященного Авраамия, а также есть ли у попов и дьяконов, переходящих с одних мест на другие, грамоты перехожие, а у вдовых епитрахильные, и у кого нет, тех высылать в Белгород к преосвященному митрополиту за поруками.

«Приказать накрепко попам, чтоб они молитвы говорили родильницам и имена нарекали младенцам в домах родильниц, а не заочно – в своих домах, и младенцев крестили бы в три пoгpyжения, а не обливали бы. – Также и свадьбы венчали бы в церквах Божиих, а не в домах.

«В исках всякого чина людей на попов и церковных причетчиков в управных делах старосте судить в десяти рублях и управу чинить в правду, не отписываясь о том к преосвященному митрополиту, а больше десяти рублей не судить».

Указывая, как поступать при погребении самоубийц и скоропостижно умерших, владыка заканчивает свою инструкцию, чтобы тех священнослужителей, «которые перешли из других eпapxий в Белгородскую митрополию и служат без указа и благословения преосвященного митрополита и без отпускных грамот, тех попов и дьяконов за поруками высылать в Белгород по тому ж в святительский приказ, а служить им отнюдь не велеть.

«А которые церкви и часовни построены вновь на новых и старых церковных землях, а данью не обложены, и те церкви и часовни данью обложить вновь (указываются размеры этой дани, в пользу apxиepейской казны, с дворов священно-церковно-служительских, и с церковных земель и разных угодьев, которыми владели священно-церковно-служители, а также и с приходских дворов, смотря по общественному и имущественному положению их владельев)».

Неурядица в то время в Белогородской eпapxии была не малая. Так один из заказчиков жаловался митрополиту Илариону (1711–1720) на ослушание попа святительскому указу от пристава Курских духовных дел Петра Теретьева.

Плохо слушались преосвященного Илариона и отцы настоятели монастырей. Так именным указом от 13 октября 1718 г. предписывалось архимандриту Михаилу купить в Курске в дом его преосвященства на нужнейшие потребы вина церковного самого доброго 3 ведра и, купя в Курске, прислать в apxиepeйcкий дом, как можно скорее с нарочным посыльщиком без всякой отговорки. Но архимандрит не только не исполнил предписания владыки, но не подумал и ответить. Через месяц последовал подтвердительный указ, что-де «повелено тебе наперед сего купить вина церковного, и по тому указу такого вина в Белгород не прислано: знатно, старания твоего в той покупке нет, и тебе б, на получении сего указа, в дом его преосвященства на нужнейшие потребы вина церковного самого доброго купить пять ведер; а купя прислать в Белгород в дом его преосвященства немедленно, как наискорее; а на сколько ценою куплено будет, те деньги тебе возвращены будут, и для того послан нарочный сын боярский Яков Терентьев». На этот указ архимандрит отвечал, что вино до сих пор не выслано потому, что в Курске вина нет, а за покупкою оного отправлен нарочитый в Москву, и как скоро будет получено, тотчас же и будет препровождено в дом его преосвященства; а теперь он, архимандрит, просит его преосвященство принять в дар два ведра волоского вина, да лимонного соку два ока, что и посылается его преосвященству с тем же нарочитым – Яковом Терентьевым.

Епископом Епифанием Тихорским, воспитанником Киевской академии, «было положено основание Харьковского коллегиума – высшего учебного заведения, бывшего просветительным центром Слободской Украйны до учреждения в Харькове университета. – Сначала, в 1722 г., преосв. Епифаний открыл школу при apxиерейском доме в Белгороде для детей духовенства с целью приготовления их к священно церковно- служительским должностям; школа быстро росла и к 1726 году имела уже 6 классов до риторики включительно. Тогда князь М. М. Голицын, управлявший в то время Слободской Украйной и резидировавпий в Харькове, желая между прочим возвысить значение этого города, убедил преосв. Епифания перевести эту Белогородскую школу в Харьков, как центральный город Украйны, с тем, чтобы, оставаясь и здесь под управлением архиерейским, она в то же время была уже всесословным училищем, где наравне с детьми духовенства учились бы дети и всех других сословий.

Вся Украйна с живейшим сочувствием отнеслась к мысли учредить в Харькове такое училище, которое по его всесословному характеру и получило здесь название Коллегиума; красноречивым выражением этого сочувствия служили обильные, с разных сторон Украйны шедшие, жертвования в пользу новозаводимого училища. Вслед за князем, подарившим коллегиуму вотчину, многие другие –разных сословий лица – охотно жертвовали для той же цели земли, дома, разные хозяйственные угодья, деньги. Таким образом, в самом же начале составились у коллегиума значительные владения, которые были еще увеличены преосв. Епифанием, приписавшим к коллегиуму три пустыни: Озерянскую, Аркадиевскую и Чугуевскую. Кроме того, по его же ходатайству, коллегиуму предоставлены были доходы от Каплуновской иконы Богоматери (в селе Каплуновке, Богодуховского уезда), – наиболее чтимой тогда, а вследствие того наиболее доходной святыни в епархии Белгородской. Доходы эти впрочем исходатайствованы были еще до основания коллегиyмa – на Белгородскую школу, и уже потом были переведены на Коллегиум. В ходатайстве по сему предмету (от 20 февраля 1725 г.) преосвященный Епифаний излагал Св. Синоду: «В село Каплуновку приезжают многиe люди для богомоления, поют молебны и за пениe дают деньги, а на икону кладут привесы, и теми доходами владеют обретающиеся при той церкви два священника с дьяконом и богатятся напрасно – могли бы довольствоваться одним приходом, понеже дворового числа всем священникам будет довольно, а у меня в школах помощию Божиею поповских детей собралось и собирается не малое число, которые начали уже и учиться, откуда, повидимому, можно ожидать добрые надежды, – токмо таковых детей кормить и поить нечем, понеже более тех, которые суть отцов зело скудных. И чтобы Его Императорского Величества указом повелено было теми доходами и привесами владеть архиерейскому дому для совершения постройки и окончания школ и для честного содержания учащихся и имеющих учиться».

«В назначениях на священно-служительские места, несмотря на то, что приходские выборы духовенства были тогда во всей силе, преосв. Епифаний не всегда справлялся с желанием приходских людей, вследствие чего ему приходилось иногда испытывать и противление со стороны прихожан. Так, города Курска, Покровской церкви поп Исайя в челобитной преосвященному Епифанию от 3 октября 1726 г. изъяснял, что двадцать три года служил он при означенной церкви дьяконом,

и 10 июля 1727 года посвящен его преосвященством в той же церкви в попы – на второе поповское место; но когда ставленная грамота его была прочитана на вечерне прихожанам, то прихожане выслали его, уже облачившегося в священнические ризы, вон и затем архимандриту Знаменского монастыря, духовному управителю заявили, что попа Исайю пускать в церковь для службы, а равно и в дома для мирских треб, они не намерены и церковного ключа для хождения в церковь на его седьмице давать не будут. – Преосвященный предписал архимандриту о такого противлении прихожан розыскать, и буде по розыску явится то правда, что она Богу и его apxиepeйcкoй власти противны, объявить им за то Божиe и его преосвященства неблагословение и входа церковного их лишить, также и в дома их ни единому священнику не входить, под лишением священства, кроме смертного случая». – Дело кончилось мировой, причем мировые и пошлинные по суду деньги обязался платить все-таки поп.

Ревнуя о чистоте нравов в своей пастве, преосв. Епифаний в доношении Св. Cинодy (от 7 марта 1721 г.) изьяснял, что, вследствие изъятия дел брачных и любодейных из ведомства духовного суда и передачи их в светское ведомство (по Высочайшему указу 12 апреля 1722 г.) «беззаконных дел в eпapxии весьма умножилось, ибо светские командиры в те дела отнюдь не вступают, отговариваясь тем, что это не их дело», – и потому ходатайствовал о передаче тех дел в ведомство духовного суда по-прежнему «для того, что ежели и впредь о таких делах смотрения и по изветам следствия и надлежащего решения не будет ни в которой команде, то за таковым бесстрашием беззаконные дела весьма умножаться будут». Св. Синод, однако же, решительно отклонил это ходатайство, объявив преосв. Епифанию, «чтобы он отнюдь не вступал в следование о тех беззаконных делах».

Кляуза и клевета, столь обычная в то многомятежное время всяких доносов и розысков, создали для преосв. Епифания два тяжелые и характерные для того времени дела, по которым хотя и признана была его невинность, но которые тем не менее доставили ему – в особенности одно из них – много неприятностей. Дела следующие:

Донос Белгородского провинциал-инквизитора Игнатия Курапова на преосв. Епифания в «сокрытии государственной измены».– Повод к доносу был следующий. В феврале 1724 г. на первой неделе великого поста, по случаю открывшейся в г. Сумах ярмарке, в квартире майора местных войск Крецмара собралось несколько товарищей. В числе гостей находились адъютант бригадира Вельяминова прапорщик Петр Аршеневский и дети бывшего обозного полковника Кондратьева – «обозный» Михаил и «казак» Василий Кондратьевы. После ужина с обильным возлиянием, офицеры сели играть в карты, а братья Кондратьевы, из которых Василий был «весьма пьян», а Михаил «шумен» за особым столом, в кости. Василий, проигравший Михаилу до 700 р., заподозрил последнего в нечестной игре и обозвал «изменником». Произошла ссора, для прекращения которой Крецмар и его гости вынуждены были удалить Василия из квартиры. На другой день, протрезвившись, братья, при содействии Аршеневского и Крецмара, помирились, причем Аршеневский получил от Василия двух кобыл, в обмен на ястреба и собаку. В тот же день Аршеневский рассказал о ссоре Кондратьевых и о выгодном обмене двум, бывшим на ярмарке, знакомым ему Воровенским попам Алексею Иванову и Петру Васильеву, а последние рассказ Аршеневского повторили, в среду на второй неделе великого поста, за обедом у Ахтырского игумена Корнилия, с добавлением уже от себя, что будто бы Аршеневский взял у Baсилия Кондратьева двух кобыл за молчание об измене брата его Михаила, о которой он узнал на вечере у Kpeцмара. Присутствовавший за обедом монастырский инквизитор иepoмoнax Симон Вильчинов счел долгом донесть об этом Белгородскому провинциал-инквизитору Игнатию Курапову, a Игнатий –– епископу Епифанию. По словам Игнатия, епископ будто бы не обратил внимания на этот донос, сказавши: «оное дело не наше: молчи до времени, ибо-де они, может, и пьяные врали». Отсюда – донос Игнатия на архиерея в том, что он, архиерей, слышав об измене Сумских панов, Кондратьевых, доношение о том в действо производить не велел, якобы за то с них, панов, взял взятки.

Дело это сильно встревожило преосв. Епифания. Он должен был давать отзывы по этому доносу в Святейший Синод и Малоpoccийскую Коллегию и униженно просил князя Голицына, президента этой Коллегии, о защите – в письме такого содержания: «Всемилостивейший мой патроне, издревле мой дознаный добродею! Умилосердись надо мною, сиротою; не имею бо жадного (никакого) здесь себе приятеля, кроме вашего, по Бозе, сиятельства. Не дай мне напрасно от таковых бездельников пропасти, которые подлогом своим ищут главы моей, будто я укрывал и не велел производить того дела. Слезно молю ваше сиятельство, милосердого моего патрона, не даждь меня, бедного и беспомощного сироту, в таковое поругание, не отрини меня с протекции своей благодетельской, буди мне протектор и защититель в сем нечаянном от злобного человека поношении и ругательстве, а я твой и всего высокородного твоего дома искрений раб (sic!) и нощедневный богомолец».

Тревога преосв. Епифания была однакоже напрасна. За Кондратьевым, по розыску, никакой измены не явилось. Все, бывшие у Крецмара, офицеры на допросах показали, что Кондратьевы поссорились пьяные, и один из них, Василий, действительно назвал другого, Михаила, изменником; но слово это относилось к нечестной со стороны Михаила игре в кости и никакого иного смысла в себе не заключало; а попы, давшие рассказу Аршеневского об обмене ястреба и собаки на двух кобыл свое толкование, сказали: «говорили ли они что за обедом у игумена про этот обмен, того не помнят, ибо пьяны были». – Об оправдании Епифания вся епархия была циркулярно оповещена указом от 12 марта 1728 г., в котором Св. Синод, совершенно оправдывая преосв. Епифания, определил провинциал-инквизитора Игнатия Курапова за показанные в том деле многие продерзости иеродьяконства и монашества лишить, и для наказания отослать в Сенат. По приговору Сената, Курапов быль бит на площади плетьми и сослан на 10 лет в каторжные работы.

После смерти преосв. Епифания (21 июля 1731 г.) осталось имущество и деньги, которые хранились в библиотеке Харьковского Коллегиума. Вскоре возникло сомнение относительно целостности денег. Синод предписал произвести исследование, и по осмотру оказалось: скрыня в аршин четвероугольная, окована железом, за замком висящим и нутревым, за двумя печатями – одна красного, а другая черного сургуча, сверху и при замке припечатано холстиною в целостности, на печати знак змия на кресте и вокруг подписано имя архиерейское в осьми словах; в той скрыне денег семнадцать мешков, в том числе за печатью архиерейскою десять мешков, ярлыков к ним не привязано, за разными печатями; а семь мешков, без ярлыков же, всё печатаны красным сургучем, а чьи печати никто не признал, да в мешке червонцы без печати, и оные мешки распечатаны и сосчитаны. По счету оказалось в 17 мешках разной монеты 1989 р. 73 коп.; червонных российских и иностранных, одинаких и двойных и с монетами девять сот червонцев.

Ректор Коллегиума Митрофан Слотвинский на спрос о тех деньгах и червонных показал: «чрез кого и когда оные в тот училищный монастырь привезены и поставлены, того он не ведает, а ведает про то риторики учитель иеромонах Варлаам Тещинский.» А Тещинский объявил: «в прошлом 730 году, как покойный преосвященный Епифаний приехал в Харьков и, пожив малое число, заскорбел, призвал его Тещинского к себе и показал скрыню за двумя замками и за двумя печатями своими, одна – красного, а другая – черного сургуча, а что в оной скрыни, о том не объявил, а потом призвал детей боярских двух человек, а как, звать их не знает, и велел он преосвященный ту скрыню нести за собою в палату, где имеется библиотека, и приказал поставить в той палате, а ему Тещинскому велел ту скрыню и на ней печати содержать в целости до указу, которая скрыня и на ней печати содержана была в той палатке и поныне в целости, а письменного свидетельства никакого о том не имеется».

Архиепископ Досифей немало заботился о коллегиуме, ходатайствовал пред Св. Синодом об ассигновании денег для студентов, которые посланы в Германию для научения, и выхлопотал для коллегиума библиотеку, оставшуюся после Рязанского митрополита Стефана Яворского в количестве 273 нумеров. Книги эти уцелели до настоящего времени, на каждой из них находится надпись: Mandato Augustissimae Russorum Imperatricis Annae hiс liber applicatus est bibliotecae Collegii Charcoviensis. Anno 1732.

Преосв. Досифей также обращал внимание и на сyeвеpиe своей паствы. В одном из своих посланий он, обличает тот «неведомо откуду» вошедший в народ, обычай, что, недовольствуясь благословением Божиим» которое в церкви святой чрез священника преподается брачущимся, «еще своими бабьими, паче же дьявольскими, забобонами оное довершают, теща бо выедет в стречу на вилах, кожух вывернет, нарядившись в шапку, и овсом посыпает, да еще некоторые и огонь на воротах зажигают, и чрез тот огонь нововенчанные идут, и Бог весть, нет ли тут каких приговорок бабьих или чародеяний дьявольских, что весьма в правоверных христианах есть срамно и богопротивно. Ибо и cyевepиe или маловеpиe отсюда являются, понеже недовольно таковым Божия благословения, нo еще требуют от диавола, и диавола почитают паче Бога. Еще же и песни поют скверные и непристойные на таковых честных браках»... Изъяснив таким чтителям диавола, что собственно надлежало бы христианам приступать к таинству брака со всяким благоговением со святою исповедью и приобщением св. Таинств, «но понеже того нет, то дабы и дьявольщины не было», ревностный архипастырь умоляет господ начальствующих, дабы за всеми своими подначальными прилежно смотрели и таковое бесчиние творить запрещали, ослушных же штрафовали; а протопопам и духовным управителям и священникам предписывает, дабы еженедельно в церкви народ увещевали и от такого суеверия отвращали, помня что за неисправление свое имеют дать Богу ответ во второе пришествие.

Досифей предал «вечной анафеме» ректора Харьковского Коллегиума Митрофана Слотвенского и архимандрита Иосифа за то, что они поехали жаловаться на него в Петербург, не испросив архипастырского разрешения. Кроме этого проклятия преосв. Досифей донес Св. Синоду, что архимандрит и ректор бежали, расхищали монастырскую казну и вообще жили не по монашескому чину. Обвиняемые в свою очередь жаловались Синоду на неумеренные поступки архиерея, растощение Харьковского Коллегиума и просили себе заступления.

Завязалось целое дело, и в конце концов Св. Cинод, отрешив Досифея от епархии, сослал его в Курский Знаменский монастырь, где он и умер «в утеснении» и крайней бедности 23-го марта 1736 г.

Архиепископ Петр Смелич был родом серб. Его управление, пишет А. С. Лебедев, бесспорно имело для епархии важное просветительное значение. Программу преподавания в коллегиуме он значительно расширил введением в нее математики и геометрии, а также языков французского и немецкого, для преподавания которых, вызваны были особые учители из-за границы. Коллегиум возвысился до степени «знатного училища», как духовный светильник страны. Как ни высоко поставлен был коллегиум Петром Смеличем в учебном отношении, одно это учебное заведение не могло однакоже удовлетворять нуждам столь обширной епархии, какой была епархия Белогородская. Коллегиум настоятельно нуждался в подготовительных училищах, так как, хотя в нем и были приготовительные классы, но значительная часть духовенства весьма затруднялась представлять в них своих малолетних детей и за дальностию расстояния от Харькова, и по относительной дороговизне содержания в Харькове – вследствие того, что там «состояли квартирами генералитет и прочие штаб и обер-офицеры и воинские люди».

Удовлетворяя этой нужде, архиепископ Петр Смелич озаботился открыть малые славяно-латинские школы в городах: Белгороде, Курске, Старом Осколе с тем, чтобы окончившие курс в этих училищах поступали уже и в Харьковский коллегиум для довершения своего образования. –Распространяя путем школ образование, Петр Смелич в то же время заботился смягчить обычную для того времени жестокость школьной дисциплины. Он приказывал, чтобы детей жестоко ни за что не наказывать, а обучать, при надсматривании директора, всетщательно и к выучению, елико возможно, понятно… при том же всячески примечать, чтобы никаких школьным правилам противностей ни от кого отнюдь не происходило; ежели же что явится от кого-либо противного, таких, смотря по вине, наказывать, а в сумнительстве доносы чинить Его Преосвященству». Указ велено объявить в собрании учителей и учащихся с почетом, а учителям и с подпиской. Народ любил держать в церквах свои иконы, окружая их там особенным вниманием, как бы своих специальных богов – покровителей. Преосвященный Петр обратил внимание на такой близкий к идолопоклонству обычай и повелел все такие иконы отобрать в течение одной недели со времени получения указа о сем, и если владельцы икон своих не возьмут, то положить оныя честно в каком-нибудь удобном месте, при церкви, в caмом жe храме отнюдь не держать».

Преосвященный также негодовал на вкоренившийся обычай во время поминовения умерших в храмах на могилах, а также во время венчания в храмах же пить горилку, что он запрещал строжайшими указами и установил секретных к тому смотрителей из церковников понедельно, которые доносили бы о сем протопопу для наказания по усмотрении вины телесно или денежным штрафом,

В 1741 году игумен Харьковского Покровского монастыря, он же и ректор Харьковского коллегиума, Варлаам и наместник Преображенского монастыря Венедикт жаловались его преосвяществу, что полковой сотник Леонтий Глухович в 1738 и 1739 годах обоим монастырям «наглые и несносные разорительные обиды учинил», именно: неоднократно присылал в вотчины и хутора тех монастырей по нескольку подвод с подводчиками, якобы для прокормления государевых коней, отчего, за недостатком корма, в то время, погибло всякого монастырского скота многое число, да им же Глуховичем хутор и мельница Покровского монастыря, находящиеся в Харьковском полку близ деревни Даниловки, разорены в конец; всех убытков, причиненных Глуховичем обоим монастырям, показано 2284 рубля. Преосвященный, в бытность свою в Харькове, «памятуя и ревнуя о том, да ни един паствы eго сын от истинного пути заблудився зле погибнет», послал к Глуховичу протопопа с увещанием и приглашением или принести оправдание, если невиновен, или просить прощение, если виновен; но Глухович, презрев архиерейскую власть, явиться к apxиepeю не хотел, объявляя, что не пойдет потому, что архиерей имеет на него гнев. Тогда преосвященный сообщил о вышеобъявленных «наглых и бессовестных обидах в полковую канцелярию с требованием сатисфакции, а за презрение епископской власти предал Глуховича «единою персоною» отлучению от всхода церковного, с запрещением и на дому править для него какие-либо христианские требы.

Относительно митрополита Антония автор истории Белогородских apхиepeeв говорит, что этот необычайный в истории Российской Иерархии архипастырь был из молдаван; епископствовал он у нас сначала в Чернигове (1740–1742 гг.), потом в Белгороде (1742–1748 гг.).

Что такое он был, как жил и действовал на своей родине, и затем, как и почему попал к нам в Россию, – сведений, обстоятельных, по крайней мере, не имеется; мы знаем только, что по степени епископского служения на родине он был митрополит – с этим званием определен он и у нас на Черниговскую кафедру указом 29 мая 1740 г.; сам он в позднейшем донесении Св. Синоду по делу, о котором речь будет ниже, говорить о каких-то хорошо известных Синоду «к Российскому государству и всемилостивейшей государыне императрице услугах, для которых он свое отечество оставя, под кров Ея Императорского Величества радостно с искреннею желанностию прибегнул». В этих услугах, оказанных poccийскомy государству и государыне, молдавский apxиepeй полагал, повидимому, для себя неоспоримое право – пасти вверенную ему в России духовную паству по своему нраву или по обычаям своего отечества, не справляясь с правилами и постановлениями земли русской. Первым делом его по прибытии в Черниговскую епархию было – переменить во всех церквах прежние антиминсы на новые, за которые положил взимать по 4 рубля. Это возбудило жалобы. Св. Синод потребовал объяснения. Антоний отвечал: «он человек иностранный и незнающий в том обыкновения великороссийского. В молдавской же земле находится обыкновение такое, что когда определен бывает в какую eпapxию apxиepeй новый, то от него антиминсы раздаются во все церкви. Того ради, в Киевской типографии заблагорассудил он отпечатать вновь на атласе двести антиминсов, да на швабском полотне двести ж, и при раздаче их брать по 4 рубля за каждый».

О дальнейших занятиях этого архипастыря мы повествовать не станем, отсылаем желающих познакомиться с ними в книге А. С. Лебедева и закончим о нем словами автора. «Шесть лет епископствовал Антоний на Белогородской кафедре, строго следя за тем, чтобы архиерейская казна полнела и ни в чем не терпела ущерба – в этом, повидимому, и состояла главная задача его управления».

Заместитель Антония был Иoacaф Горленко, выделяющийся, по словам автора, как архипастырь – по преимуществу народный; местное население, в районе бывшей Белгородской eпapxии и даже далеко за пределами ее, признает его святым и с благоговейным усердием чтит его память. «Спустя два года по погребении святителя Иоасафа, – повествуется в житии его – некоторые из чинов Троицкого собора, где погребен он, зная святую жизнь архипастыря и движимые любопытством, тайно взошли в его усыпальницу и открыли его гроб. При этом не только тело святителя найдено совершенно нетленным во всех своих составах, и лицо его сходственным с его портретами, но и самим одеждам его, покрову и самому гробу не коснулось даже малейшее тление, хотя и чувствовалась достаточная сырость в воздухе при открытии склепа. Слух об этом вскоре разнесся далеко по окрестности и привлек к гробу святителя многих недужных, которые, по отпетии панихид, допускаемы были в нетленным его останкам и, по вере своей, получали помощь свыше». Впоследствии, преосвященный Феоктист (Белгородский же) узнав, что «бывающие в кафедральном соборе любопытствуют о телах покойных здешних преосвященных епископов Иoacaфa Горленко и Луки Конашевича», предписал консистории «к пресечению сего учинить по надлежащему», и консистория определила: «Белгородского кафедрального собора к протоиерею Иоанну Ильинскому с соборянами послать указ и велеть, в прекращение бываемого от некоторых приходящих в тот собор людей любопытства о вышеписанных покойных преосвященных телах, входные в то место, где гробы стоят, двери замкнуть навсегда замком и запечатать печатью, и затем наблюдать неослабно как протоиерею Иоанну Ильинскому, так и ключарю протоиерею Иоанну Пономареву, о чем их, по силе предписания Его Преосвященства, и обязать в консистории наистрожайшею подпискою. Марта 12 дня, 1791 года». Неизвестно на долго ли замок и печать закрывали входные двери в усыпальницу святителя Иoacaфa, во всякой случае, закрытыми остались они не навсегда, так как в настоящее время и вход в усыпальницу открыт, и гроб святителя открыт, и все желающие молиться у гроба (а таковых множество) имеют свободный доступ к нему.

Управление Белогородской епархией составляло для преосв. Иоасафа предмет живейших его забот, посланий и указов им было разослано немало. Проявлявшееся в церквах, при отправлении богослужения, высокомерие архимандритов и протопопов и нарушение устава монашеской жизни в монастырях нашли себе внушительное обличение в следующем указе преосвященного от 2 марта 1754 г.: «Понеже из произведенных в консистории следственных дел нами усмотрено, что не точию нецие монастырские начальники, при выходах своих из кельи в церковь, приказывают во все колокола звонить, но уже и протопопы в тоже пришли сумасбродство, и с колоколами и с пением «достойно есть»

входят в церковь, да к тому же известно, что некиих монастырей начальники уже стыдятся от гордости сами проскомисать во время служения или литургии, а исправлять то очередным иepoмoнaxам оставляют, и служение свое отправляют на коврах не по своему достоинству, но, мечтая о себе высоко, единым токмо архиереям подобающую честь и церковную их церемонию себе похищают, и о своих токмо помпах прилежат, а об общем чине монастырском в созидание и пользу братии и о хранении спасенного монастырского устава (которого едва уже и след обретается) от богоносных отец преданнаго ничего не радать, а именно: сами начальники в церковь не ходят, и братии не надзирают, общую трапезу отвергли, и как сами никогда в трапезе не бывают, так и общее братство не бывает же, а порции раздают по кельям, и прочие монастырские чины уничтожены, как-то: очередное иеромонахам и иepoдьяконам седьмичное священнослужение, чтение псалтири по очереди, мантий никогда не носят, а хранят их токмо для смерти, волочатся без позволения настоятеля, куда хотят за монастырь».

Архипастырские «прещения» Иoacафa Горленко касались также народных празднований и увеселений, в которых ревностный архипастырь усматривал следы идолопоклонства и служения бесу. В указе по сему предмету от 10 ноября 1750 г. читаем: «усмотрено во многих городах и селах, что народ, языческого празднования и идолослужения следы храня, делает колыски, называемые рели, и в неделю св. Пасхи и в день святых апостолов Петра и Павла на них качается, також в неделю св. Троицы празднует бесовский праздник березы и в день св. Иоанна Предтечи – купала и вечерницы, и песни скверные; вся же следы идолопоклонства празднует народ от неразумия своего, а священники по званию своего пастырства, того им не возбраняют». Обличая священников за такое нерадение их к исполнению своего долга, преосвященный строго предписывает им учить народ, «чтобы в приходах идолопоклоннические жертвы не праздновались, как-то: колыски, называемые рели, березы, купала, вечерницы и клики. – В «реестре, чего должны протопопы смотреть при осмотре своем благочиния по церквам», между прочим, предписывается смотреть: «не имеются ли где колыски купальные и где сыщутся при себе разорять».

И по призыву архипастыря, духовенство ревностно ополчалось на истребление следов идолопоклонства. Кaк именно понимало оно в этом случае и исполняло свой долг и как отвечал народ на пастырскую ревность вразумить его насчет неразумного чествования игрищами беса, об этом понятие может дать следующее доношение священника Потапа, Харьковского уезда, городка Ольшанной, Воскресенской церкви, в Харьковское духовное правление: «сего 750 г. ноября 6 дня указ Ея И. В. из консистории мною получен, в котором между прочим в 8 пункте об искоренении языческого идолослужения следов изображено; а понеже в моем приходе у девицы Ксении Олейниковой вечерницы собирались, то я по должности своей оную девицу о несобиpaнии оных вечерниц персонально и чрез нарочно посланных многажды увещевал, и городка Ольшанной сотнику Ивану Ковалевскому, дабы запретить оной девице в свою избу вечерницы собирать, докладывал; но оная девица Ксения как моего совета, так и сотникова запрещения не слушала; того ради я, по должности моей, сего декабря 26 дня причетников для разогнания из оного собрания молодцов и девок послал, что и учинено; и сего ж декабря 27 дня, будучи мне у вышеупомянутого сотника Ивана Ковалевского, неведомо с какого умысла, Харьковского полку подпрапорный Василий Самородский, напал на меня нахально, без всякой моей перед ним винностьи, матерно бранил и поносил скверными словами и к грудям моим с тpocтию прискакивал и в глаза и по главе ударить замерялся, сказуя: «на что ты вечерницы разгоняешь?» – и ежели бы я от его злого намерения под стол не схоронился, то мне главу бы разбил или глаза бы выткнул, от чего мне учинилось немалое бесчестие и впредь в исполнении указов опасность; того ради Харьковское духовное правление прошу cиe мое доношение принять и впредь для ведома записать». – По сему доношению, правление определило об обидчике священника в Харьковскую полковую канцеляpию сообщить промемориею; о самом же священнике не сделано никакого определения, конечно потому, что и с точки зрения правления священник, посылавший причетников разгонять молодцов и девок собиравшихся на посиделки, делал не иное что, как исполнял прямой свой пастырский долг.

Ревностный блюститель православия, преосв. Иоасаф относился с нетерпимостью ко всякому иноверию и сектантству.

Лютеранское вероисповедание для него было «проклятый лютеранизм», и в делах консисторских его времени значатся случаи присоединения лютеран к православию чрез перекрещивание, несмотря на то, что уже при Петре I в 1718 г. Русская церковь такое перекрещивание лютеран признала неправильным и определила присоединять их к пpaвoславию чрез одно миропомазание.

О содержащих раскол при преосв. Иoacaфе производились строжайшие розыски и сысканным не давалось пощады. В 1753 г. из Чугуевского духовного правления прислан в консисторию раскольник Сидор Борисов, он жe Чекменев, при доношении, в котором изъяснено, что он «между простыми людьми рассеевает богопротивные душевредные раскольничьи ереси». В консистории он показал: «во время возраста своего научен он раскольнической ереси отцем своим, крест на себе изображать двоеперстным сложением, но в церковь Божию ходил и святым иконам покланялся и исповедывалея и святых таин сообщался по 744 г., а в том году отец его ему Сидору в церковь ходить и св. иконам покланяться и исповедываться и св. тайн сообщаться запретил для того, что прежде службу Божию отправляли на 7 просфорах и крест изображали двоеперстным служением, к тому же и все священнические посвящения совершаются в церкви по новопечатным книгам, a более того в расколе никакой силы не знает, и в том 1744 году в бывшую в городе Чугуеве ревизию подал он о положении его в двойной раскольничий оклад сказку, токмо еще того оклада не положили, и ныне от того раскола в православие обратиться и св. церкви повиноваться не желает до кончины живота своего». Консистория определила: «Означенный раскольник Сидор Чекменев хотя, по силе указов, и подлежал суду гражданскому, но понеже из представления Чугуевского духовного правления оказалось, что он многие между простым народом рассеевает ереси, и егда, по наказании, из светской команды освободится, то и больше такие раскольничьи ереси рассеевать и простой народ совращать будет, и посему чтобы той раскольничьей ереси не рассеевал и к своему погибельному пути никого из правоверных не прельщал, отослать его Чекменева в Святогорский Успенский монастырь и содержать в том монастыре по смерть под крепким караулом в кандалах в особой тюрьме и никого к нему не допускать, и отправить его под караулом с нарочными детьми боярскими, дав им с наставлением инструкцию, чтобы он Сидор утечки не учинил или отнят не был по тракту; в дать оным детям боярским в провожатые из церковно-причетников потребное число; если же он, будучи в том монастыре, познает истину православной церкви и пожелает обратиться, тогда представить о нем доношение».

Святитель Иоасаф пас свою духовную паству жезлом твердым и грозным, щедро применяя телесные наказания не только к лицам мирским (из простонародья), но и духовным. Примеров множество.

В 1752 г. Харьковский священник Иоанн Млодзинcкий подал в Харьковскую полковую канцелярию на Харьковскую жительницу Анну Кочержиху жалобу в том, что она во время отправления вечернего пения била его в церкви по щекам и за волоса за то, что он высылал ее дочь, девку Федосью, из церкви «понеже уведомился он, священник, от соборного звонаря Григория, что показанная девка родила трех детей, прижитых блудно и покрыла сама собою голову».

Преосвященный повелел «женку Анну Кочержиху, «сыскав в Харьковское духовное правление, учинить ей, по силе прописанного церковного правила, жестокое плетьми наказание и по наказании отослать с нарочным на ея коште в старо-оскольский девичий монастырь в монастырскую работу на год».

1748 года июня 9 го дня, жители села Шелудковки, черкасы Петр Зеленский и Иосиф Габа, допрошенные по обвинению их жительницею того же села Евфросиниею Оробцевою в иконоборстве и раздроблении образа на малые части, сначала в Изюмской полковой канцелярии, были пересланы потом в консисторию. За это преосв. Иоасаф повелел учинить им в консистории жестокое плетьми наказание и для чистого покаяния о том содеянном ими coгрешении отослать их при указе в Святогорский Успенский монастырь в подначальство на два года и содержать в том монастыре во всяких монастырских тягчайших трудах неисходных и в церковь Божию внутрь не допущать к слушанию божественной литургии, а велеть им у дверей стоять и слушать божественного пения с объявлением всем, входящим в церковь, своего греха, також божественных таин не сообщать их кроме смертного случая, и о том в страх прочным публиковать указами во всю епархию, которые должны прочитаться в праздничные дни при народе.

Подобное же «милосердое» постановление сделано преосвященным Иоасафом относительво беглых монахов Харьковского Покровского монастыря Дорофея и Феофана, пойманных с фальшиво составленным паспортом: «хотя означенные монахи за составление себе о пропуске воровского паспорта, по силе соборного уложения 4 главы 1 пункта и указа прошлого года августа 31 дня, и подлежали, по лишении монашеского сана, к отсылке в светский суд для учинения им гражданского наказания, но его преосвященство, милосердуя о них, пастырски указал к гражданскому наказанию не отсылать, а лиша иеромонашеского и монашеского чинов, сняв клобуки, учинить в консистории жестокое плетьми наказание и сослать в ссылку – Дорофея в Старо-Оскольский Троицкий, а Феофана в Вольновский Троицкий же монастырь с тем, чтобы содержать их в тех монастырях в оковах даже до кончины живота их неисходно» и т.д.

Но cтрогий к виновным Иoacaф был сострадателен ко всем несчастным, страждущим и нуждающимся. Все свои доходы он употреблял на подаяние и помощь бедным, и сам мало заботился о своих удобствах, ведя строгую аскетическую жизнь. После его смерти остались только двое серебряных часов, 16 книг, серебряная ложечка, несколько вещей домашнего обихода, немного одежды и денег 7 рублей, девять талеров, да три червонца, которые употреблены да покупку гроба и розданы на поминовение.

Если преосв. Иоасаф щедро применял телесные наказания, то один из следующих Белогородских епископов, преосв. Аггей, вследствие указа Императрицы Екатерины II, отменившего в 1762 г, эти наказания духовных лиц, не могший уже распоряжаться, спинами своих подчиненных, придумал не менее тяжкую кару: он назначал поклоны в количестве, можно сказать, нестерпимом.

Изюмской протопопии священникам и дьяконам, небывшим на исповеди у определенного духовника и ложно показавшим, будто они исповедывались у других, преосвященный Аггей определил положить в соборной церкви при протоиерее и духовнике по 1000 поклонов.

Тысяча поклонов – это, как видно, была у епископа Аггея излюбленная мера наказания во всякого рода провинностях, более или менее значительных. Мера, конечно немалая. Но епископ не довольствовался и этим в своем усердии превращать молитву в наказание. – Валуйское духовное правление представило дракона Христорождественской церкви (в селе Посохове, Валуйского округа) Павла Попова к рукоположению во священника к Богоявленской церкви (в селе Богоявленском Валуйского же округа) по данному будто бы от приходских людей выбору, а в то же время дьякон этой церкви Пимен Одинцов в прошении на имя его преосвященства изъяснял, что дьякон Павел Попов получил тот выбор чрез напой приходских людей горячим вином до пьяна, и просил – Павла Попова во священника к означенной Богоявленской церкви не производить, а произвести его Пимена, так как он прежде Попова от тех же приходских людей получил выбор и находится при той церкви двадцать три года беспорочно. Из произведенного следствия открылось, что дьякон Попов действительно ходил с родственниками своими по дворам прихожан Богоявленской церкви, разнося вино, и кроме того зазывал прихожан в кабак, где поил их до пьяна, соглашая к подписанию выбора и обещая впредь еще и больше напоить; прихожане признались, что своего дьякона Пимена, обидели напрасно и теперь свой приговор отменяют и дьякона Павла, как мало известного им человека, священником иметь не желают. – Рассмотрев это дело, преосвященный определил: «Валуйскому духовному правлению, утаившему в представлении о производстве дьякона Попова во священника бессовестный поступок Попова, сделать соразмерный реприманд, а Попова за оный проступок отправить в Белгородский Николаевский монастырь на трехмесячное пребывание, с положением трех тысяч поклонов».

Быть может, многие из этих кающихся предпочли бы и нaказaниe плетьми, чем такое истязание, от которого можно лишиться жизни, тем более, что преосв. Аггей пощады не давал и «для кладения поклонов» в церкви назначал особых ассистентов, доносивших ему о правильности исполнения его приговора.

В числе Белогородских apxиepeев с 1768 по 1771 г. был и небезизвестный Ростовско-Ярославской eпapxии Самуил Миславский.

Архипастырское служение Самуила в Белгороде, несмотря на кратковременность (менее трех лет), было в высшей степени благотворно для eпapxии, особенно в просветительском отношении. Духовные школы более всего испытали на себе эту благотворную силу его просвещенного управления, и прежде всего – Харьковский коллегиум. Памятником благотворной заботливости преосвященного Самуила о подъеме образовательного значения этого учреждения служит, между прочим, «инструкция Харьковского училищного коллегиума ректору..., как и чему именно в коллегиуме учить», данная в 1769 г. «для приведения в цветущее состояние коллегиума»; в ней всем учебным предметам, преподаваемым в коллегиуме дана, по тогдашнему времени, широкая в солидная постановка – с обстоятельным объяснением для каждого класса учебных руководств, объема и методов преподавания. – В «прибавочных классах» Самуил признал полезное дополнение коллегиумской программы, почему и расписание учебных часов в коллегиуме приказал составить так, чтобы для учеников коллегиума не было никакого препятствия к хождению в эти классы. Из предметов, преподаваемых в этих классах, особенное значение придавал он иностранным языкам, и к совершенствованию учеников Харьковского коллегиума в знании сих языков заботливо принимал и указывал целесообразные меры. Так, в 1770 г., принимая во внимание, что в Харьковском коллегиуме «к поправлению и распространению наук и языков необходимая состоит нужда в учителях знающих и достойных», определил из студентов богословия двух человек из священно-церковно-служительских детей его епархии, «отправить на его собственном коште в Германию в знатнейшие университеты, дабы они в пользу государства высших могли обучаться наук и языков». В 1771 году, по силе заключенного с выписанным из Московского университета для прибавочных классов учителем Петром Аттоном (Оттоном?), контракта, четверо из наличных французского класса учеников, во французском языке уже предуспевших, должны были, но указанию преосв. Самуила, поместиться у сего учителя в доме с тем, чтобы, упражняясь во французском языке, чрез всегдашнее с ним, Аттоном, обращение «могли затвердить прямую французскую, самую парижскую, а не гасконскую прононсию», изучить литературу в более видных, по крайней мере, и талантливых представителях (Руссо, Вольтер – с тем однакоже ограничением, «чтобы из сочинений сих двух красноречивых мужей выбирать такие, которые ничего не заключают в предосуждение нашей вере и благочестию, ибо они чем славнее своими дарованиями, тем изобильнее дерзновенными мнениями»), приобрести хороший стиль, между прочим епистолярный, и тем сделаться самим способными к определению их впредь во французский класс в учительские помощники, а потом и в учителя».

Вместе с подъемом языков иностранных возвышен был в своем значении и язык русский. Pyccкий язык вообще был, так сказать, в загоне в тогдашних школах– язык латинский, как учебный язык школы, во всем шел впереди, служа образцом для самого русского.

Преосв. Самуил был чужд такого, общего в то время пристрастия к латыни, обидного для языка родного. Но его учебной инструкции класс российской грамматики назначается прежде грамматики латинской; сверх классов латинской поэзии и риторики, изначала существовавших в коллегиуме, учреждается (по той же инструкции) класс «российской элоквенции и поэзии» и для лучшего устройства преподавания в этом классе тогда же, по распоряжению преосвященного (мотивированному тем, что «в Харьковском училищном коллегиуме не достает poccийского класса, а в заведении оного, також и к преподаванию в учителях состоит необходимая нужда») двое студентов коллегиума командированы были в Московский университет «для обучения там российской поэзии и элоквенции» – с тем, чтобы, по возвращении, быть им преподавателями сих предметов в коллегиуме. Диспуты богословские, – по той же инструкция Самуила, – должны отправляться не на латинском только языке, как было прежде в коллегиуме и как делалось это даже и после того во многих семинариях, а на латинском и русском языках попеременно; диспуты же философские – исключительно на российском языке. Учащимся в богословии предписывалось «проповеди, но крайней мере, три в год, сочинить самим чистым штилем российским». Стоит заметить, что, в интересах русского языка, самому французу Аттону поставлено было в обязанность – переводить с учениками французские книги на poccийский язык «с точным наблюдением оного красот, в чем, если оный учитель, как человек иностранный, недостаточен, может вспомоществовать ему г. директор».

Устрояя учебную часть коллегиума, преосв. Самуил вместе с тем много заботился и об хозяйственном его благоустройстве. Зная, что монахи, приставленные к собиранию Каплуновских доходов, мало думают об интересах коллегиума, а корыствуются этими доходами сами, в указе на имя ректора коллегиума от 11 февраля 1771 года предписывал: «объявить ректору Лаврентию, что впредь должен быть Каплуновский начальник не на таком основании, как до сего начальники были, а на отменном, а именно: все денежные доходы, за отправление молебствий и акафистов и прочего собираемые, класть в один ящик нарочно для коллегиума сделанный, и ежемесячно свидетельствовать и в коллегию привозить те деньги, а в карманы ничего из тех денег не класть. Особенно заботился он, чтобы содержание учеников в сиропитательном доме, при коллегиуме, было безбедное.

К своей пастве Самуил обратился с горячим воззванием. Это воззвание привлекло много жертвований, при пособии которых (в прибавок к доходам от молебнов в Каплуновской церкви) и мог быть построен для общежития бедных учеников коллегиума большой каменный двухэтажный корпус. В числе жертвователей первым был сам преосвященный, давший на постройку 100 руб. Постройка корпуса, начатая в 1770 г., окончена в 1773 г., когда преосв. Самуил был уже на другой епархии; но он и издали участливо следил за ходом постройки, получал от коллегиумского начальства по этому делу обстоятельные донесения и со своей стороны давал благожелательные указания и советы.

Этим мы и закончим обзор замечательной книги профессора А. С. Лебедева, книги весьма интересной и поучительной.