Отец Алексей Мечёв¹

Приблизительно в 1905–1908 году один из посетителей Чудова монастыря спросил меня: «Вы знакомы с отцом Алексеем Мечёвым, священником церкви Святителя Николая в Кленниках, на Маросейке?» Помню, я дал отрицательный ответ. «Обратите внимание на этого пастыря, – продолжал собеседник. – Хотя храм, где служит отец Алексей, небольшой и малозаметный, то, что в нем происходит, достойно удивления. Там Вы найдете иерея маленького роста, с благостным лицом, приковывающего к себе многих молитвенным настроением, умением давать полезные советы, не только духовные, но и житейские, а главное, поражающего лаской, отеческой любовью».

Не сразу приобрел отец Алексей известность.

О начале своей деятельности в Кленниках он рассказывал:

В продолжение восьми лет каждый день я служил литургию при пустом храме. Раз один протоиерей сказал мне: «Как ни пройдешь мимо твоего храма, всё у тебя звонят. Заходил в церковь – пусто. Ничего у тебя не выйдет, понапрасну только звонишь.

Но отец Алексей не смущался указанным обстоятельством, продолжал истово и с духовным подъемом служить и постепенно достиг того, что храм стал переполняться молящимися, о настоятеле его заговорила вся верующая Москва.

Родился отец Алексей как бы по благословению приснопамятного Филарета, митрополита Московского. Об этом сам батюшка передавал так:

Когда наступило время моего рождения, мать почувствовала себя очень плохо и была близка к смерти. В горе отец, Алексей Иванович, управлявший тогда знаменитым Чудовым хором, поехал в Алексеевский монастырь к обедне, которую по случаю местного праздника служил сам Владыка. Полный печали, вошел Алексей Иванович в алтарь и начал усердно молиться. Митрополит заметил своего любимого регента, подозвал к себе, благословил и сказал: «Ты сегодня, я вижу, скорбный. Что с тобой?» – «Жена умирает в родах, Ваше Высокопреосвященство». «Бог милостив, – произнес Святитель, – помолимся вместе, и все обойдется благополучно. У тебя родится мальчик, назови его Алексеем в честь Алексея, человека Божия, ныне празднуемого здесь». Когда после литургии Алексей Иванович вернулся домой, его встретила радостная весть, что появился на свет новый член семьи. Это и был отец Алексей.

Прежде чем получить иерейский сан и начать пастырство, отец Алексей прошел суровую школу, состоя псаломщиком в одном из храмов Москвы: ему приходилось топить печи, звонить, производить уборку церкви и при этом часто получать незаслуженные выговоры и терпеть взыскания от местного священника. Такое отношение настоятеля не умалило, однако, у отца Алексея чувства уважения к нему. Батюшка никогда не переставал о нем молиться.

Силу пастырского вдохновения отец Алексей воспринял от отца Иоанна Кронштадтского. Переживая семейные невзгоды – смертельную болезнь супруги и материальные недостатки, он отправился к великому молитвеннику земли Русской просить у него указаний, как жить и что делать. Отец Иоанн сказал ему:

Ты жалуешься на свои скорби и думаешь – нет на свете горя больше твоего, так оно тяжело тебе. А ты будь с народом, войди в чужое горе, возьми его на себя, и тогда увидишь, что твое несчастье мало, незначительно в сравнении с общим, и легче тебе станет.

Отец Алексей так и сделал: принялся за разгрузку чужого горя.

Тогда же отец Иоанн указал батюшке на первое и могущественное средство в предложенном подвиге – молитву. В силе и значении последней сам Кронштадтский пастырь убедился, между прочим, благодаря следующему случаю².

Будучи еще молодым и никому не известным священником, шел он однажды утром в собор служить обедню.

На площади с ним повстречалась скорбная женщина, которая обратилась к нему с такой просьбой:

– Батюшка, у меня сегодня решается такое-то дело, помолитесь.

– Я не умею молиться, – смиренно ответил ей отец Иоанн.

– Помолитесь, – настаивала женщина, – я верю, по Вашей молитве Господь пошлет мне нужное.

Отец Иоанн еще раз попытался указать на свое бессилие помочь ей молитвой, но женщина продолжала говорить:

– Вы, батюшка, только помолитесь – я Вас прошу, – как там умеете, и я верю – Господь услышит.

Почти вынужденный, отец Иоанн стал молиться об успехе дела неизвестной ему женщины.

Прошло несколько времени, и батюшка снова повстречал ту же женщину, радостно заявившую: «Вот Вы помолились за меня, и Господь дал мне то, чего я просила».

Передавая этот случай, отец Иоанн сказал отцу Алексею: «И Вы обратите все внимание на молитву – она облегчит Ваши жизненные скорби и даст много утешения другим».

С любовью приняв совет Кронштадтского светильника, наш батюшка достойно выполнял его в течение всей своей жизни.

Разгрузка чужого горя и молитва явились общим фундаментом, на котором построилась вся пастырская деятельность отца Алексея. Но если молитва бодрит, освежает всякого человека, то принятие на себя страданий ближних надламывает сердце пастыря, делает его физически больным. Так было и с отцом Алексеем.

Войдешь к батюшке в комнату после приема им какой-либо скорбящей души, – рассказывает один его духовный сын, – и видишь: разгрузчик сидит весь погруженный в заботы, а лица на нем нет, в глазах слезы, голос прерывается... «Вот, – скажет отец Алексей, – была у меня такая-то...» И опишет картину горя, особенно жестокого женского горя. Посетительница ушла ободренная и успокоенная лаской и приветом батюшки. Ей сказано: «Бог милостив, все обойдется и устроится, буду молиться за тебя». Вместе с просфорой, иконкой или листиком ей внушена надежда на лучшее... Она ушла просветленная, сияющая... Но бывший ее груз всей тяжестью перешел на батюшку, оттого-то он такой пришибленный, бледный, плачущий.

Если так трудно принимать скорби простых душ, то каких усилий стоила отцу Алексею разгрузка внутреннего гнета сложных натур – какого-нибудь профессора, современного общественного деятеля, писателя, которых безысходное горе также кидало в его комнату.

Так, батюшка отец Алексей был великий «перегрузчик» чужих страданий на собственные плечи; недаром, выслушивая скорби обращавшихся к нему за советом, он имел обыкновение класть руки их на свою шею.

«Я помолюсь», – говорил отец Алексей всем изливавшим пред ним нужду, беду, недоумение, сомнение... «Я помолюсь», – было его неизменным ответом каждому, причем ответом не формальным, а сердечным, серьезным, ибо всякое новое имя являлось для него новой слезой, новым горячим воплем к Богу о прощении, помиловании и помощи.

Бывало, идет ранняя литургия – и вдруг записочка от батюшки: «Помяните такую-то», с особой припиской к служащему иерею – «скорбящую». Это значило, что отец Алексей, болевший сердцем о других, вспомнил кого-то особенно нуждавшегося в тот момент в молитве и Литургической Жертве и просит помянуть, вынуть частицу.

Сам батюшка совершал проскомидию иногда часа полтора и даже больше, вычитывая большие тетради имен, а заздравная ектения при его служении превращалась в целый поток молитвы, плескавшийся бесчисленными именами болящих, скорбящих, заблудших, заключенных, без вести пропавших, путешествующих, страждущих. И если эти имена для слуха посторонних людей проходили незаметно и безразлично, то в любящем сердце отца Алексея они отдавались болью, ибо с ними всегда соединялись печаль, несчастье.

Указанные две стороны пастырского дела – разгрузка чужого горя и молитва – приобрели у отца Алексея особую силу, развитие и интенсивность благодаря следующим природным качествам его характера. Он отличался, прежде всего, необыкновенной простотой, которая вначале даже разочаровывала некоторых. У батюшки все выходило просто, зато содержание сказанного и сделанного им было глубоко, основательно и назидательно. Простое по внешности служение его дышало искренностью и ясно давало чувствовать молящемуся, что он находится не в холодном храме без Божества, а там, где это Животворное Начало живет действительно и реально, потому-то от молитвы с батюшкой переживалась душевная теплота, умиротворение мятущейся души, просветление. То же нужно сказать и относительно проповедей отца Алексея. Они не блистали ораторским красноречием, были безыскусственны, но насквозь проникнуты верой, любовью к Богу и глубоким желанием спасения ближним. Отец Алексей влиял на слушателей и внутренней силой, и убеждением, и искренностью.

Сам будучи прост в словах и действиях, батюшка не любил умствований, отвлеченностей, особенно в религиозных сочинениях и разговорах; отказываясь их выслушивать, обыкновенно говорил: «Я неграмотный», «не понимаю», чем заставлял своих собеседников возвращаться к суждениям общеполезным и жизненным.

Простота отца Алексея была неотделима от его горячей детской веры, обнаруживавшейся часто в слезах во время совершения Божественной литургии и при произнесении поучений. Литургисая один, он нередко затруднялся от охватывавших его рыданий произносить возгласы, особенно «Приимите, ядите», и тогда между словами у него бывал большой промежуток. То же случалось и на кафедре. Много стоили батюшке проповеди, которые он всегда говорил с религиозным воодушевлением.

Об этом знает тот, – передает один из его сослуживцев, – кто видел отца Алексея вернувшегося в алтарь с амвона после сказанного им с духовным подъемом поучения: он был тогда бледен, по лицу текли тщетно сдерживаемые слезы. Хватаясь рукой за больное сердце и в изнеможении опираясь грудью о престол, с виноватым видом он чуть слышно говорил сослуживцам: «Больше не могу я», – и, стараясь улыбнуться и качая головой, добавлял: «Просто скандал». Через силу батюшка оканчивал службу, делая возгласы еле слышным голосом.

Говоря о простоте отца Алексея, вспоминаю его совет относительно молитвы Иисусовой:

Молитву Иисусову нужно творить в простоте, тогда скорее явится чувство, столь необходимое при этом, и не следует заботиться о каком-то особенном делании, часто убивающем дух.

Вторым выдающимся качеством отца Алексея была любвеобильность, благостность, жаление всех. Какое значение придавал батюшка любви, видно из следующего.

Однажды в беседе с близкими он спросил: «Задумывались ли вы когда-нибудь о том, отчего святые апостолы все до одного приняли мученический венец, погибли на кресте, усечены мечами, а апостол Иоанн Богослов достиг глубокой старости и мирно скончался?» Ему ответили отрицательно. Тогда отец Алексей пояснил: «Оттого, что у апостола Иоанна была великая, беспримерная, неодолимая христианская любовь, силе которой покорялись и мучители; она угашала всякую злобу, обескураживала гонителей и превращала их ненависть в любовь».

Как-то раз один священник, сослуживец батюшки, во время причастного стиха произнес слово, изложив в нем такие мысли святого Иоанна Златоуста: Бог не создал всех равными, одинаково умными, прекрасными, богатыми, сильными потому, что не осталось бы тогда места на земле для любви. Любовь же покрывает недостающее: ты богат, другой беден – люби его, и любовь восполнит его скудность; ты умен, образован, а другой неумен, невежествен – люби его, и любовь заставит тебя дать ему знание. Таким образом, при неравенстве природном получается круговое восполнение любовью – где любовь, там и полнота.

Слово это произвело сильное впечатление на отца Алексея. Он растрогался, весь засиял: очевидно, оно ему пришлось по душе и ударило в центр всех его стремлений, чувств, желаний, намерений, переживаний, исканий.

Да, батюшка отец Алексей, можно сказать, был преисполнен любовью: он не знал грозного и жестокого слова «карать», а знал только милостивое слово «прощать». Он не налагал на своих духовных детей бремени тяжелого и неудобоносимого, он был враг всякого насилия, ни от кого не требовал особых подвигов, понимал, что никаких принуждений не нужно тому, в ком бродит закваска Духа Святого, кто непрестанно ищет правды, истины и кто преисполнен ведения Божественного учения Христова.

Исходя из любви отец Алексей верил, что нет грехов, побеждающих Божественное милосердие, а потому вносил в души всех приходящих к нему чувство бесконечной надежды на милость Божию, с каким бы тяжелым нравственным и умственным бременем они не являлись.

К слабым и не окрепшим духом проявлял он еще большую ласку, как бы боясь невниманием или строгостью оттолкнуть, разочаровать их. Отец Алексей не спрашивал обращавшегося к нему: кто он, ходит ли в храм, верующий ли, православный или католик, или другой какой религии. Для него всякий пришедший был страждущий брат и друг, искавший облегчения своего горя. Он никого не оставлял без теплого участия, понимал любвеобильным сердцем, что каждому своя боль тяжела.

К душе, – говорил отец Алексей, – надо подходить тихо, нежно, как к какому-нибудь распускающемуся цветку. Одна мысль должна руководить пастырем: как бы кого не потревожить, как бы не обидеть, чем бы утешить и успокоить. Резкости не должно быть никакой, все легко, все любовно, все тепло.

И удивительно, у всякого обращавшегося к отцу Алексею являлось чувство, будто батюшка любил его больше всех. Как разум ни восставал против, а уверенность такая была.

«Может быть, это происходило оттого, что каждому отец Алексей давал какой-то максимум любви», – говорит один из его духовных детей. У него не было, как и у Отца Небесного, первого и одиннадцатого часа. «Ты пришел ко мне, – как бы утешал батюшка, – и вот я даю тебе всю ту любовь, какую можешь от меня получить».

Другой его духовный сын по тому же поводу рассуждал: «Отец Алексей к каждому проявлял особое любовное отношение, выделявшее того из общей толпы и создававшее такое чувство, будто батюшка любит его больше других».

Милующая любовь – вот чем богат был отец Алексей: оттого-то так много уходило от него духовно исцеленных; оттого-то немало было у батюшки случаев обращения на путь спасения людей, которые, находясь в круговороте жизни, считали себя погибшими, отчаивались, не решались уже идти к обычному духовнику, а искали кого-то выдающегося, особенного, и находили его именно в отце Алексее.

Так, отец Алексей весь горел любовью. Если он не говорил о любви, то о ней свидетельствовал его взор, всякое движение. Своим отношением к людям он проповедовал то, что мы читаем на Пасху в трогательном слове святого Иоанна Златоуста, где делается такой призыв: «Приходите все к великому празднеству Воскресения Христова – постившиеся и не постившиеся, пришедшие рано и в последний час, – все приходите, ничтоже сумняся. В этот великий день всем открыты двери Божественной любви»³.

Далее, отец Алексей обладал здравым смыслом и проницательным умом, что дало ему возможность развить в себе большой духовный опыт, который в связи с его постоянным бодрствованием над собой проявлялся в умении лечить греховные язвы других людей. Отец Алексей без слов понимал чувства всех обращавшихся к нему как к духовному отцу, он хорошо знал человеческие слабости и, не потворствуя им, как-то особенно осторожно, деликатно, нежно прикасался к душе каждого. Он никогда не показывал вида, что удивляется прегрешениям кого-либо, не укорял грешника, а старался незаметно доводить его до сознания вины и раскаяния, изображая пред ним живые образы людских ошибок и заблуждений, из которых сам пришедший должен был вынести для себя поучительный урок.

«Образы эти, – говорил один духовный сын батюшки, – на первый взгляд казались не имеющими никакого к тебе отношения, иногда даже думалось: зачем батюшка мне это рассказывает? И только потом, вспомнив его слова и заглянув в глубь души, я понимал, какое прямое отношение имел его рассказ ко мне, какой новый путь намечал он в моей жизни».

Овладевать душой человека помогала отцу Алексею еще его прозорливость, основанная на том же духовном опыте. Когда он начинал говорить со своим собеседником, последний чувствовал себя как бы в состоянии некоей «духовной рентгенизации» (выражение одного из духовных детей батюшки). Он замечал, что вся его внутренняя жизнь, с ошибками, грехами, может быть, с преступлениями, известна до конца отцу Алексею, что его взор как-то физически видит все, не только отобразившееся во внешних событиях и поступках, но даже не вышедшее из глубины помыслов и переживаний. Было совершенно бесполезно таиться от этого ясновидящего пастыря: первые же вопросы, первые же ответы отца Алексея показывали, что собеседнику лучше молчать о себе. Более того, отец Алексей не только понимал и видел чужую жизнь, но способен был находить ее разгадку, неведомую часто самому пришедшему.

Отец Алексей не только умел говорить о симптомах душевных болезней и их глубоких причинах, но и указывать радикальные средства к их излечению. В данном отношении он являлся опытным духовным врачом, изучившим духовную медицину в совершенстве. И как у земных докторов бывают свои методы лечения, так и у батюшки отца Алексея были исходные пункты врачевания душевных недугов.

Прежде всего, он требовал покаяния, но не формального, а глубокого, искреннего и смиренного, со слезами, способного произвести перерождение, обновление всей внутренней природы грешника. Не любил поэтому отец Алексей исповеди по записке, а требовал сознательного отношения к своим поступкам, твердого намерения исправиться.

«Виноватым всегда считай себя, – говорил он, – а других оправдывай».

Покаяться значило для батюшки, по слову святого апостола Павла, отложить ветхого человека и сделаться новой тварью (Еф.4:22–24; Кол.3:9–10), а так как такому покаянию часто мешает наша слабая, дряблая воля, парализованная дурными привычками и страстями, на укрепление этой воли, по мнению отца Алексея, и должен обращать внимание всякий желающий проводить жизнь во Христе.

Сам батюшка, как опытный пастырь, предлагал своим чадам много различных духовно-целительных средств, сообразуясь с духовным складом каждого: одному советовал предаться воле Божией, во всем усматривать Всеблагой Промысл Творца, другого заставлял почаще ходить в храм Божий, говоря: «Только в церкви, в атмосфере любви согреется и отойдет твое сердце»; третьему рекомендовал ежемесячно исповедоваться и причащаться Святых Тайн, четвертому давал работу при храме – петь, читать и прислуживать; всех же приковывал к вере в Господа, а вместе с тем нравственно исправлял своей лаской и любовью.

Кроме уменья лечить души, отец Алексей отличался проникновенной наблюдательностью по отношению ко всей внешней жизни – городской, сельской, крестьянской и рабочей, смело мог говорить вопрошающему о том, нужно ли или не нужно ему открывать торговлю, обзаводиться семьей, покидать Родину, строить дома.

В этом отношении он являлся мудрым старцем, только находящимся не в монастыре, а в самой толще человеческого общежития. Отец Алексей был старец городской, приносящий людям нисколько не менее пользы, чем какой-либо пустынник. Он в образе иерея был одним из тех подвижников, о которых пророчествовал святой Антоний Великий, говоря, что придет время, когда иноки, живя среди городов и суеты мирской, будут сами спасаться и других приводить к Богу.

Подвигу отца Алексея «во граде, яко в пустыни» удивлялись истинные жители иноческой пустыни, духовные друзья покойного – приснопамятные старцы Феодосий и Анатолий⁴.

Отец же Нектарий⁵ приезжавшим к нему из Москвы выговаривал с упреком: «Зачем вы ездите к нам, когда у вас есть отец Алексей?»

В равной степени любовно и трогательно было отношение и нашего батюшки к тем же духовникам. Особенно благоговел отец Алексей перед отцом Анатолием. Лицо батюшки делалось каким-то светлым, нежно сияющим, когда он или другие вспоминали имя этого подвижника. «Мы с ним одного духа», – много раз говорил отец Алексей. И правда, в них был один дух любви, благодатной, всепрощающей и всеисцеляющей.

Связь у отца Алексея с названным старцем была неразрывная, глубокая, и, хот они виделись только один раз, между ними всегда поддерживалось сообщение, которое близкие к батюшке лица шутя называли «беспроволочным телеграфом», – существовала благодатная близость, святое единство старчествования. Отец Алексей был тот же оптинский старец, только живущий в Москве, и в этом заключалось величайшее утешение для многих верующих москвичей, серьезно искавших духовного окормления. Отец Алексей перенес Оптину в Москву, заключил ее в свою многолюбивую душу и щедро раздавал приходящим к нему неоскудевающие благодатные дары пустыни: смирение, радость, милость и дар даров – любовь.

Больше того, отец Алексей являлся старцем над старцами – руководителем духовников. Ему часто приходилось улаживать неправильные отношения между духовными отцами и их чадами. Дело это, по словам батюшки, трудное и тонкое, однако с успехом всегда проводилось им. Отец Алексей не делал того, что делают многие старцы, пользуясь своим авторитетом: не отменял и не изменял повелений духовных отцов, вселяя тем в души их чад смущение, а умел действовать по отношению к тем и другим в совершенном согласии.

С нашей характеристикой личности отца Алексея, по-видимому, не вяжется общераспространенное мнение, будто он был противник монашества и не советовал духовным детям принимать его. Нужно, однако, знать, кому и при каких обстоятельствах он этого не советовал. Будучи духоносным пастырем, отец Алексей не мог не ценить монашества в идеале и истинных основах – он только не одобрял тех, кто принимал его ради тщеславия, без понимания смысла и значения столь великого звания.

Монахи, живя в миру, не могут выполнять тех внешних правил, какими они обязываются по своему положению. А это как раз и могло происходить с членами духовной общины, работавшими в миру и, однако, стремившимися иной раз получить иноческое одеяние и пострижение самовольно, без предложения и указания батюшки. Было у отца Алексея еще другое основание не отпускать духовных чад даже и в монастыри: все свое пастырское дело он сосредоточил на обитателях столицы, задался целью приводить их ко спасению, и вот, удерживая у себя высоконастроенных членов, он хотел этим укрепить и нравственно возвысить общину, а вместе дать тем же лицам работу на месте. Батюшка думал сделать их полезными в Москве, нуждающейся в духовном просвещении.

О том, что отец Алексей принципиально не был против монашества, может свидетельствовать, кроме дружбы с оптинскими старцами, еще интересное письмо батюшки, незадолго до его смерти полученное мною, пишущим эти воспоминания. В нем он, молитвенно приветствуя меня по случаю выздоровления от болезни (воспаления легких) и выражая пожелание рано или поздно вновь видеть нас вместе со всею нашею паствою в Москве, в Чудовом монастыре, между прочим, обращается с такой просьбой: «Тогда примите и Вашего покорного слугу под свой покров. Хочу и я последние дни своей жизни докончить под сенью обители святителя Алексия».

Как ни удивительно, а настоящая деятельность отца Алексея особенно развилась и укрепилась тогда, когда в обществе понизились религиозные интересы. И нужно сказать, работа батюшки оказалась весьма благотворной.

Один из посетителей маросейского храма передает следующее: «Вскоре после памятных всем нам дней наступила новая эпоха, казавшаяся особенной для тех, кто не привык к новому порядку вещей; в такое смутное время хотелось уйти куда-нибудь далеко, чтобы слышать бодрящие, теплые слова и жить иными, добрыми чувствами любви и мира, а не злобой и враждой, разливавшимися повсюду. И вот в этот период общего гнева и раздражения отрадно было посещать тесный, скромный, но дышащий благодатной обстановкой храм Святителя Николая на Маросейке, слушать службу и безыскусственные проповеди отца Алексея, шедшие из глубины его души, внимая постоянному горячему призыву батюшки к деятельной любви, кротости, прощению обид и замечая настойчивое указание на то, что спасение возможно при всякой обстановке. Совершенно забывалось все грубое, материалистическое, совершавшееся за стенами храма, и хотелось тогда всем прощать, за всех молиться... а глядя на лицо отца Алексея, излучавшее неуловимый тихий свет радости, каждый ощущал подъем духа, чувствовал, что воспринимает нечто доброе, умиротворяющее, заставляющее смотреть на жизнь уже иными глазами, – жалеть людей и скорбеть о мире, погрязшем исключительно в земных расчетах и не желающем знать иного, высшего порядка. Дух уныния, с которым обыкновенно приходили в то время в храм молящиеся, бесследно исчезал здесь, и они уходили домой успокоенными, со светлым чувством надежды на лучшее.

Нельзя также забыть тех моментов, когда по окончании всенощной отец Алексей начинал полным бодрости голосом петь: «Под Твою милость...» – и вся церковь как один человек вторила ему. В это время все проникались твердой надеждой, что Пресвятая Богородица не презрит моления певцов, находящихся в скорбех, и пошлет Свою милость. Все расходились тогда из храма полные уверенности, что они проведут спокойно предстоящую ночь, чреватую всякими бедами.

Еще более сильное впечатление производили ночные моления, временами устраиваемые там же, на Маросейке. Они как будто внушали всем: мы, христиане, ожидаем славного Пришествия Господня, и никого и ничего нам не следует бояться; от жизни не приходится ждать хорошего, соберемся же здесь, дабы молитвенно встретить Сладчайшего Спасителя».

Так незримо батюшка отец Алексей умиротворял страсти, сильно бушующие в наше время, спасал многих от отчаяния, а иных обращал на путь покаяния.

Бывали случаи, когда к нему в храм заходили люди со злым умыслом, но, почувствовав царящую там святую благодатную обстановку, останавливались, изменялись к лучшему, перерождались и даже делались членами маросейского церковного братства. Заслуга отца Алексея перед современным обществом в деле успокоения и умиротворения враждующих и смятенных сердец велика, только мало кто понимает и ценит это.

Приятно было видеться и беседовать с батюшкой. Кроме встреч с ним на собраниях пастырского братства в память отца Иоанна Кронштадтского, я имел еще утешение молиться в его храме. Припоминаю торжественную вечерню, устроенную здесь для детей Златоустовским кружком учащихся⁶. Собралось ребят необыкновенное множество, в церкви стояла неимоверная духота. Устроитель столь редкой службы, обливаясь потом, прилагал все старание дать детям духовное назидание, которое бы надолго запечатлелось в их сердцах. Не забуду и привета, оказанного мне тогда батюшкой.

Большую нравственную поддержку отец Алексей оказал чудовским духовными чадам моим, оставшимся по обстоятельствам времени без отца-руководителя и святой обители, где они молились и утешались.

Одна духовная дочь наша по этому поводу передала нам следующее:

Когда мы лишились Чудова монастыря и, как овцы без пастыря, рассыпались повсюду, не зная, где приклонить главу, многие направились на Маросейку к отцу Алексею, и добрый батюшка с необыкновенной любовью и лаской принял под свое попечение нас, скорбных, печальных сирот, сказав в утешение: «Вас и Владыка благословил ко мне: мы с ним одного духа. Ходите в наш храм, а я вас не оставлю».

И отец Алексей много делал для чудовских: нужен ли был молебен – всегда сам шел служить его; хотелось ли получить совет – никогда не отказывал, а даже еще говорил: «Приходите ко мне в любое время». Заболеешь ли – батюшка, весь задыхаясь, непременно прибежит проведать и утешить такими словами: «Пришел в церковь – узнал, что ты болен и поспешил к тебе, чтобы не расхворался. Вставай поскорее, нам с тобой не полагается болеть, так как нас ждут в храме.

После уставного монастырского богослужения чудовским очень трудно было привыкать к приходской службе.

Бывало, батюшка напомнит: «Ты смотри – не забудь вечером прийти в храм». А я отвечу: «Не могу к вам ходить, не нравится мне у вас: и чтение, и пение – все на скорую руку, не то что у нас в Чудовом».

Нужно, впрочем, заметить, что и сам отец Алексей страшно тяготился указанной поспешностью, театральным пением, неблагоговейным служением своего диакона, терпел же все это, как выражался, «только нужды ради».

И вот однажды он обратился к нам в церкви с таким предложением: «Я откажу наемным певчим, которых прямо-таки не переношу, а вы, здесь присутствующие, пойте и читайте. Ты, Мария, будь канонархом, ибо хорошо, четко произносишь стихиры. Я надеюсь – с Божией помощью вы справитесь с церковной службой. Господь да благословит вас начать и исполнять это дело».

И действительно, молитвами святителя Алексия и трудами батюшки постепенно наладилась на Маросейке уставная служба. На первых порах, правда, нам и отцу Алексею пришлось перетерпеть немало укоров от богомольцев, роптавших на продолжительное богослужение.

Бывало, скажешь: «Батюшка, многие недовольны, что затягивается всенощная», а он улыбнется и ответит: «Ничего, не смущайтесь, потом все будут благодарить нас и утешатся».

Так и вышло. Кому из верующих москвичей теперь не известна Маросейка своим одухотворенным богослужением и церковным порядком? И мне утешительно, что отчасти здесь сказалось влияние нашего милого, незабвенного Чудова, перед которым батюшка весьма благоговел.

Случалось, в праздник спросишь его: «Как благословите отправлять службу?» – «А как у вас в Чудовом монастыре-то правили?» – «В Чудовом было так-то и так-то». «Ну вот, так и вы сделайте, ведь у нас теперь тоже Чудов монастырь», – улыбаясь, весь сияющий, скажет батюшка. А то даже сам предложит все выполнить по-чудовски.

Вот, например, у меня сохранилось такое распоряжение, писанное его рукой: «Мария, спойте акафист на праздник Казанской Божией Матери нараспев, как в Чудовом монастыре».

Когда же придет праздник святителя Алексия, он непременно его оживит, и литию устроит, и акафист заставит петь, и после литургии отслужит торжественный молебен. Насколько батюшка ценил труд чудовских сестер, видно из часто повторяемых слов: «Благодаря чудовским у нас устроилась монастырская служба».

Такая любовь отца Алексея всех нас бодрила в дни сиротства и давала радость, которая еще более увеличивалась оттого, что батюшка всегда уважал и нежно любил нашего духовного отца Владыку Арсения. Придет ли день Ангела или другое какое памятное событие из жизни последнего, отец Алексей велит тогда особенно молиться о нем на ектениях, а после молебна сам баском провозгласит ему многолетие. Не оставлял отец Алексей поминать и покойных родителей Владыки – протоиерея Иоанна и Феодосию.

Доказательством расположения его к нашему духовному отцу могут служить еще некоторые строки из писем батюшки чудовским богомольцам. Так, например, я храню такую записочку: «Добрая Мария, сердечно благодарю тебя за письмо и радуюсь с тобой, что незабвенный наш Владыка поправился⁷, хотя и скорблю, что у тебя почему-то душевное состояние неважное: “Скучно и тяжело на душе”. Наверно, ты плохо молишься или чем-либо недовольна. Молись усерднее так: “Господи, помилуй, Господи, не остави меня!” Благословение Господне да почиет над всеми нами. Гр.протоиерей Алексий».

Другой раз батюшка писал мне: «Добрая Мария, очень рад, что вы с С.Д. еще раз поедете к дорогому нашему общему молитвеннику Преосвященному Арсению. Большое тебе спасибо за твое усердие посещения дома Божия. Я очень скучаю по храму нашему. Божие благословение да почиет над вами. Грешный ваш молитвенник прот. А.М.».

Тяжело и грустно описывать последние дни жизни и смерть духовных друзей, доставлявших тебе много радости и утешения. Но нам предстоит это сделать и относительно незабвенного отца Алексея.

От усиленных пастырских трудов и невзгод он начал временами прихварывать: у него стало нехорошо делаться с сердцем, и тогда ему пришлось принимать приходящих лежа на кровати; а к этому еще присоединилось ограничение его старчества. Последнее обстоятельство, прервав единение с духовными чадами, лишило отца Алексея как бы притока необходимого для него свежего воздуха и привело к тому, что слабое здоровье батюшки, вследствие наступивших церковных нестроений, не выдержало, и он внезапно ушел из этого лежащего во зле мира в небесные селения, где нет «ни печали, ни воздыхания».

Жил и неутомимо и благотворно работал отец Алексей на ниве Христовой. Теперь он умер, и остались о нем воспоминания. Как-то раньше времени Господь отнимает ныне добрых, святых пастырей. Здесь нужно усматривать нам наказание Божие за грехи.

«Разорю ваши алтари, отниму у вас священников», – говорил Иегова через пророка Иеремию народу Израильскому, когда тот развратился и сделался недостойным носителем веры в Бога.

Свою кончину отец Алексей предчувствовал заранее: так, прежде всего, стал о ней поговаривать и постепенно передавать попечение над паствой и церковью сыну – иерею Сергию, уже тогда помогавшему ему по храму.

За два месяца до смерти он сказал одной своей духовной дочери: «Мария, надо тебе показать пример и пойти на исповедь к отцу Сергию, ведь он должен остаться моим заместителем».

Как ни больно было Марии, привыкшей к благостному отцу Алексею, но, исполняя послушание, она пошла.

Скоро после этого при встрече батюшка спросил ее:

– Что, была ли ты у отца Сергия? И сестры – идут ли к нему?

– Да, батюшка, была, – отвечала Мария, – и другие начинают помаленьку к нему привыкать.

– Ну теперь мне можно покойно умереть, – сказал батюшка, – он будет хорошим пастырем, лучше меня. Так отец Алексей незадолго до кончины передал духовных детей отцу Сергию и тут же слег в постель.

Обычно в летнее время он уезжал на отдых в Верею, в свой домик. Предполагался и в текущем 1923 году отъезд его туда, но на этот раз он произошел как-то по-особенному.

Прежде всего, батюшка собрался неожиданно, торопливо, да и прощание его было какое-то загадочное. Отслужив Божественную литургию, он всех причастил Святых Христовых Тайн и благословил каждого образком Святителя Николая, говоря: «Благословляю вас нашим хозяином (так называл он Святителя, покровителя маросейского храма). Я чувствую себя очень плохо, уезжаю, но скоро вернусь».

Действительно, прошло всего лишь девять дней, как была получена телеграмма, извещавшая о внезапной кончине батюшки. Он умер 9 июня 1923 года.

По всему было видно, что батюшка намеренно уехал умирать в Верею, стремясь, между прочим, закончить там на свободе последнее свое завещание. Все бывшие при нем замечали, как он торопился писать его, отказываясь от обычной в прежнее время прогулки на солнце.

Когда его звали из комнаты на воздух, он говорил: «Нет, я здесь в тени посижу, там у меня мысли рассеиваются, я не успею докончить», – и тут же добавлял: «Я ведь для того и приехал, чтобы заняться этим, в Москве мне бы не дали».

Последние дни батюшка вел себя так, как будто с ним что-то случилось или чего-то он ожидал: говорил тихо, двигался медленно, как бы боясь нарушить внутренний мир свой, и казался каким-то просветленным. Последний вечер был весел и особенно ласков со всеми. Умер отец Алексей внезапно от паралича сердца.

Как громом поразила всех неожиданная смерть дорогого батюшки. Тело почившего было привезено из Вереи в Москву около шести часов вечера накануне погребения; гроб встретили собравшиеся в большом количестве духовенство, родные, сестры и братья маросейской общины, стотысячная толпа народа, которую не могла вместить небольшая церковь Святителя Николая.

Чтобы дать возможность помолиться всем, служили две заупокойные всенощные: в храме – Преосвященный Герман, епископ Волоколамский⁸, а во дворе – Тихон, митрополит Уральский⁹. Служба окончилась около двенадцати часов ночи. Все остальное время между богослужениями пели панихиды и происходило прощание с почившим. Утром в десять часов началась литургия, которую совершал епископ Феодор, настоятель Данилова монастыря¹⁰, в сослужении тридцати священников и шести диаконов, а на отпевание, закончившееся в четыре часа, вышло около восьмидесяти человек духовенства. Тут же было прочитано посмертное завещание отца Алексея духовным чадам и сказано несколько надгробных речей. В пять часов, при исполнении пасхальных песнопений, похоронная процессия двинулась на Лазарево кладбище, куда прибыл Патриарх Тихон, за несколько часов до погребения отца Алексея освобожденный из заключения.

Святейший отказался войти в кладбищенский храм, перешедший в его отсутствие к обновленцам, облачился на паперти. Здесь, таким образом, было осуждено обновленчество Главой Православной Церкви и всем православным народом, как только стало возможным таковое сделать. Факт, достойный примечания.

Со всей Москвы собрался народ на это великое духовное торжество. С одной стороны, была большая скорбь от потери незаменимого пастыря, а с другой – охватившая всех радость по случаю неожиданного освобождения Святейшего.

Прежде чем воскреснуть, нужно умереть, и отец Алексей как бы для того умер, чтобы Церкви дарована была радость. Он даже говорил некоторым: «Когда я умру, всем будет радость».

Едва только внесли гроб в церковные ворота, тысячная толпа забросала Святейшего и почившего живыми цветами. Пчела инстинктивно летит туда, где есть мед, и истинно православные люди своим духовным чутьем узнают, где имеет быть проявление милости и благодати Божией, как то случилось и при погребении батюшки на Лазаревом кладбище.

Святейший отслужил по усопшему литию, а когда опустили гроб в могилу, он первый посыпал в нее землю. Затем Первосвятитель Русской Церкви начал благословлять народ, что продолжалось несколько часов. За это время успели оправить могильный холм, водрузить крест, расположить в порядке все венки и пропеть полную панихиду, которую совершил сын покойного отец Сергий.

День совсем склонялся к вечеру; было девять часов, когда все разошлись по домам, оставив дорогого батюшку на новом месте его жительства, – уже не с живыми, а среди умерших.

Но если многие умирают телесно и духовно, то отец Алексей умер только телом, духовно же остался с нами, о чем свидетельствует живая память и непрестанная молитва о нем духовных чад.

И мы верим, что тропа к его могиле не зарастет, как не зарастала никогда на Руси тропа к святым подвижникам и старцам.

Для большей полноты нашего очерка приведем о покойном отце Алексее Мечёве несколько отзывов его почитателей.

Слишком сильно запечатлелся в нашей памяти – говорит один из них, – образ отца Алексея. Нельзя забыть ни его светящихся приветливых, небольших, но глядевших проникновенно голубых глаз, ни его чисто русского, родного, благостно улыбавшегося лица, на котором было написано столько доброты и душевной теплоты, что, казалось, их с избытком хватило бы на всех, кто имел счастье видеться и встречаться с ним. Нам слышится несильный, но чистый голос отца Алексея, звучавший какой-то особой привлекательной нежностью. Уже при первой встрече с этим приветливым пастырем у каждого являлась уверенность в том, что к нему можно безбоязненно подойти с каким угодно горем, с какой угодно нравственной тяжестью, что этот человек не только не оттолкнет своим бесчувствием, но даст тебе все, в чем нуждаешься. Подобное как раз было испытано мною.

* * *

После большого семейного горя – потери близкого лица – я поспешила на Маросейку. Своим чутким сердцем отец Алексей понял всю глубину моей скорби и утешил без всяких слов, одним лишь благостным видом. По окончании панихиды у меня в порыве благодарности невольно вырвалось: «Добрый батюшка!» Да, это название вполне характеризовало отца Алексея, так как он действительно был в полном и лучшем смысле слова добрый батюшка.

* * *

Когда вспоминаешь отца Алексея, – говорит другой его почитатель, – в памяти выступает не только он сам, но и тот благодатный момент, который пережит тобой благодаря встрече с ним. Батюшка – это целое переживание, что тебя когда-то искренне пожалели, приголубили, полюбили, даже больше того – с батюшкой ты восчувствовал Творца, стал ближе к Нему.

Так отец Алексей воспринимается нами, как ступенька, приставленная к нашему сердцу для приближения к Самому Богу. А можно ли выразить человеческой речью радость богообщения? И такую радость давал нам батюшка.

Отец Алексей выступает перед нами в тот период жизненного подвига, когда все свое он успел уже снести на поле Божьего послушания и самоотречения. Мы его увидали в момент победы над собой, когда лицо его начало лучиться, а светло-голубые глаза стали видеть двери в обители Христа уже отверстыми для входа. Здесь – радость для всех нас, духовных чад его.

Батюшка отец Алексей принадлежит к тем русским праведникам, ряд которых начинается от преподобного Серафима Саровского, идет через Оптину пустынь и доходит до наших дней. Это тип старцев, озаренных тихим светом смиренного жаления и любви ко всем страждущим. Такие именно праведники нужны людям усталым, измученным горечью жизни, боящимся какого-либо неосторожного прикосновения к их ранам. Последних нельзя заставить сразу сломать проводимую ими жизнь; подобная попытка может только окончательно измучить их и породить отчаяние. Им нужны именно смиренно жалеющие Серафимы, каковыми были старец Амвросий и все оптинские духовники, разливавшие вокруг себя любовь и ласку. Таковым же являлся для нас и отец Алексей: та же милующая любовь, та же ласка во взоре и радостная улыбка на устах, та же сердечная приветливость.

В хибарке названных отцов многие возрождались духовно и выходили оттуда, как из купели Крещения; также и от общения с отцом Алексеем жестокие, грешные души размягчались и, бывало, выходили от него в очистительных и благодатных слезах...

Так, батюшка отец Алексей для страждущих был целителем Серафимовского типа. Он подошел к нам уже слабый телом, но сильный любовью и жалением, пошел с нами в тот момент, когда все мы особенно нуждались в утешении, пошел и ... дошел весьма скоро, к великой печали, до могилы. Впрочем, он скрылся в нее только телом, а духом воспарил к Горнему Иерусалиму, чтобы там опять встретить нас на тяжелых путях загробных мытарств и так же любовно, жалостливо и с лаской пойти с нами к престолу Господню, расплачиваясь своими молитвами за наши грехи.

Батюшка, отец Алексей, вечная тебе память, родной!