Речь перед защитой магистерской диссертации: «Из истории древних пасхальных циклов: I. 19-летний цикл Анатолия Лаодикийского. СПб., 1912»

Исследование, предлагаемое на ваше обсуждение, относится к такой научной области, которая большинству даже и образованных людей представляется и трудной, и совсем не привлекательной. Самое заглавие моей книги многим покажется просто непонятным. Какие-то «древние пасхальные циклы», какой-то почти никому неведомый Анатолий Лаодикийский! Считаю поэтому не лишним выяснить те мотивы, как личного, так и чисто научного свойства, которые побудили меня остановиться на такой неинтересной теме.

Неинтересное для многих часто оказывается как раз самым интересным для отдельных личностей. Если на иные головы цифра производит прямо угнетающее действие, то другие наоборот имеют особую склонность ко всяким вычислениям. Я из тех учеников семинарии, которые наибольшие успехи оказывают в математике. С пасхалией, как искусством высчитывать день Пасхи, я имел возможность познакомиться по старинному руководству Тяжелова, кажется, еще до поступления в духовное училище. К 3-му классу семинарии я успел отчасти позабыть эту премудрость. Но постигнуть ее вновь было нетрудно; и я тогда уже мог понять, что правила для вычисления Пасхи, предлагаемые нашим преподавателем (не признававшим учебников) не совсем верны (по ним, напр., для настоящего 1915 года Пасха получилась бы не 22, а 29 марта), и нашел сам очень простой способ составить полную пасхальную таблицу на 582 года. Но конечно, этим дело и ограничилось. Программа наших семинарий не благоприятствовала развитию математических наклонностей. При том же, имея в руках только руководство к пасхалии Ильяшева, невозможно было и увидеть в пасхалии что-либо иное, как только простое искусство находить день Пасхи. О связанных с пасхалией научно-исторических вопросах, руководство это, написанное лицом, не подозревавшим о существовании каких-либо других календарей, кроме юлианского и григорианского, не дает никакого понятия.

Вновь заинтересовался я пасхалией, теперь уже в связи с древними календарями, в 1898 году, под влиянием статей профессора В. В. Болотова: «Михайлов день» и «День и год мученической кончины св. евангелиста Марка». Эти замечательные работы незабвенного историка убедили меня воочию, как необходимо для историка, не пренебрегающего и хронологическими вопросами, знакомство с древними календарями, как просто разъясняются многие странности, совершенно непостижимые с точки зрения юлианского календаря, если привлечь к делу календарь александрийский, египетский или ассирийский. На основании отдельных дат у В. В. Болотова я уже тогда научился считать по-александрийски, по-египетски, по-ассирийски и по-армянски, узнал и о существовании разных древних пасхалий, отличных от принятой у нас александрийской пасхалии. Работы В. В. Болотова, начиная с его «Учения Оригена о Св. Троице», прочитанного мной еще в семинарии, производили на меня неотразимое впечатление, и желание иметь у себя его книги, а также некоторые верно указанные мною ошибки в его статьях, привели меня к переписке с ним, ко­торая продолжалась около двух лет, с марта 1893 и по конец 1894 года. Заинтересовавшись снова пасхалией, достал я опять старую книжку Тяжелова (своего Ильяшева у меня не было) и в одном из писем к В. В. Болотову высказал одну гипотезу относительно значения «епакт» наших славянских пасхальных таблиц – гипотезу, как теперь вижу, совершенно несостоятельную. В ответ на это В. В. Болотов писал мне: «В толковании Тяжелова ни тени правды. Вообще пасхалия у нас не в авантаже обретается: вздору печатают в пасхалиях в достаточной степени. В программе моих затей – в отдаленном конце их – стоит и «Православная пасхалия на исторических основаниях». На «исторических». Потому что математическая сторона и в учебниках, и в таблицах исчерпана, а в формуле Гаусса – доведена до последнего упрощения. <---> Предполагаю учебник, изданный Комиссией духовных училищ в 1838 (?) г. и разных Лалошей и Яковкиных, подвергнуть строгому экзамену, поставить им за их мудрование балл не выше 1, и сказать, как дело стоит в действительности с элементами пасхалии, и изложить некоторые – существовавшие – методы вычисления Пасхи».

Таким образом, я уже с 1894 года знал, что вопросами пасхалии можно интересоваться и с научно-исторической стороны, но, разумеется, не мог и предполагать, что мне самому когда-либо придется что-либо сделать в этой области. Ведь если бы В. В. Болотов осуществил свою «затею», то осуществил бы ее так, что после него другим ученым было бы совсем нечего делать. Тем не менее, поступив в том же 1894 году в Академию и научившись читать по-немецки (и по-французски), я приобрел – в 1895 году – некоторые книжки по хронологии и астрономии и прочитал знаменитое «Руководство математической и технической хронологии» Иделера. Но никаких новых научных выводов я тогда не сделал.

«Затее» В. В. Болотова не суждено было осуществиться. Только очень немногое (хотя и важное) вошло в его доклад, читанный 31 мая 1899 года в заседании Комиссии Русского Астрономического Общества о реформе календаря. Но и этот доклад сделался мне известен только в январе 1901 года. А в письмах В. В. Болотов не имел обычая сообщать свои новые научные выводы, и я так и не узнал, что означают русские (мнимые) епакты, пока сам – уже в 1900 году – не догадался об этом. Случайное обстоятельство привело меня в начале 1900 года к возобновлению занятий по хронологии, на этот раз уже вполне самостоятельных, с новыми выводами.

В 1899 году, незадолго пред началом нового столетия, шли толки о реформе календаря, и заседала по этому вопросу Комиссия при Русском Астрономическом Обществе. Я знал об этом из газет: но состав Комиссии мне не был известен, и я только в марте 1900 года узнал, что представителем Св. Синода в ней был В. В. Болотов. Но в самом конце 1899 года один из моих товарищей по Академии, теперь уже умерший, помнивший о моих занятиях «техникой летосчисления», запросил меня, какого взгляда я держусь на предполагавшуюся тогда реформу. Запрос этот заинтересовал меня, и я решил ответить на него серьезно. Сведения о григорианском календаре и его – крайне запутанной – пасхалии, довольно подробные, хотя и не вполне точные, давали имевшиеся у меня астрономические лексиконы, а вообще для хронологии оставались «Исторические исследования об астрономических наблюдениях древних» Иделера и «Времясчисление греков и римлян» выдающегося хронолога 2-й половины XIX века Г. Ф. Унгера. Были у меня и пасхальные послания Афанасия Великого с их высоковажными и для хронологии IV века и для пасхалии κεφάλαια, – в немецком переводе Ларсова. При этой работе над григорианским календарем я и столкнулся с вопросом о значении «оснований» и «епакт» наших славянских пасхальных таблиц и – неожиданно для себя – решил вопрос о значении как александрийских епакт, стоящих в κεφάλαια и принятых, начиная с Дионисия Малого и Беды, на Западе, так и наших русских псевдо-епакт, а также – как думал я – и наших «оснований». О своих выводах я не успел известить В. В. Болотова. Я только что успел прибрести некоторые новые книжки по хронологии, как пришло известие о его болезни, а потом и о преждевременной кончине. Других лиц, компетентных в вопросах хронологии я не знал, и таким образом мне пришлось работать на свой страх, без всякой поддержки. Тем не менее, я имел возможность еще в конце того же 1900 года проверить правильность по крайней мере одного из своих выводов. Я нашел прямое свидетельство в пользу моей гипотезы о значении александрийских епакт у св. Максима Исповедника, а в январе 1901 года узнал, что в том же смысле понимал их и В. В. Болотов. Работы по хронологии представляли для меня то удобство, что для них не требовалось особенно большого количества книг. С одними, напр., таблицами для вычисления лунных сизигий Оппольцера и Леманна можно работать сколько угодно, и выводы получаются не всегда безынтересные. В результате моих занятий по истории пасхалии и явилось сочинение, представленное мною на степень кандидата, под заглавием: «Из истории православной пасхалии «Основание» и «епакта"». Мое кандидатское сочинение вышло бы однако совсем маленькими, если бы не догадался я, осенью 1900 г., приобрести капитальный 3-х томный труд Пето (D. Petavius) «De doctrina temporum». В III томе этого труда, в так называемом Uranologium, напечатаны Είσαγωγὴ εις τά φαινόμενα (нечто вроде учебника астрономии) Гемина и большая часть сохранившихся греческих пасхалистических сочинений, из которых особенно важны труды св. Максима Исповедника и византийского монаха астронома конца XIV века Исаака Аргира. Я мог поэтому работать над вопросами по истории пасхалии по первоисточникам. Но и сам Пето, хотя жил он и в XVII веке, и теперь его труды, конечно, во многом и устарели, представлял собою совершенно исключительную величину как хронолог. В моих глазах он стоит выше даже самого Иделера, и только Унгер равняется ему как собственно хронолог-историк. Но и Унгер стоит ниже Пето в том отношении, что он только хронолог, тогда как Пето был вместе и астроном. Мое кандидатское сочинение вышло очень большое (894 страницы рукописи), хотя я при переписке опустил в нем некоторые очень большие примечания (напр. о пасхальных спорах у новатиан, о Виктории Аквитанском, и о григорианском календаре) и все приложения. Как 1-е из приложений предполагалась заметка: «19-летний цикл Анатолия Лаодикийского». Основа этой работы: критика попытки Дюшена показать, что Анатолий за день весеннего равноденствия принимал не 19-е, а 21-е марта, и затем самый опыт реконструкции его цикла, были у меня записаны еще до представления кандидатского сочинения.

С чисто научной точки зрения появление специального исследования о 19-летнем цикле Анатолия Лаодикийского едва ли нуждается в оправдании. История древне-христианских пасхальных циклов и даже самой – принятой у нас до сих пор – александрийской пасхалии представляет собою область, очень мало разработанную в науке. Это и понятно. Это – такая научная отрасль, где история Церкви соприкасается с астрономией, и работы в ней требуют таких познаний, совмещение которых трудно ожидать в одной голове. Обычно историки Церкви, даже самые выдающиеся, обладают только самыми элементарными сведениями в астрономии и технической хронологии, и наоборот хронологи (и из астрономов, и из филологов) мало сведущи в истории Церкви. Поэтому и у Гарнака, и у Дана, и у Дюшена, и у других корифеев истории древней Церкви и патрологии не редкость встретить очень грубые промахи в отношении к вопросам технической хронологии, и на­оборот, даже у самых выдающихся хронологов встречаются ошибки церковно-исторического характера. Неудивительно поэтому, что весь XIX-й век выставил – на Западе, кажется, только двух действительно компетентных хронологов – пасхалистов: Пипера и Круша. Вышедшее в 1880 году исследование Круша: «84-летний пасхальный цикл и его источники» относится собственно только к западной пасхалии, и тем не менее, в течение целой четверти века оставалось последним словом науки в данной области. Высказанные Крушем гипотезы, не исключая и довольно рискованных, почти всеми принимались на веру, без всякой критики. И только в 1905 году Эдуард Швартц в исследовании: «Христианские и иудейские пасхальный таблицы» сделал первую серьезную попытку критики взглядов Круша (не везде, впрочем, основательной критики) и привлек к делу и восточные пасхалии. Но и его работа нуждается в критическом к себе отношении.

Что касается в частности Анатолия Лаодикийского, то я не знаю, что написано о цикле Анатолия у знаменитого голландского пасхалиста ван дер Хагена в сочинении «De cyclis paschalibus». Этой книги я никогда не видел и сомневаюсь, имеется ли хотя один экземпляр ее в Poccии. Только со слов Иделера я знаю, что Хаген пытался восстановить цикл Анатолия, но – каким образом – мне это неизвестно. За весь 19-й век – насколько знаю – не появилось в печати ни одного опыта реконструкции цикла Анатолия. И обычно ученые, которым приходится вести речь об этом цикле, прямо заявляют, что сведений, сохранившихся в отрывке из Анатолия, приводимом Евсевием, недостаточно для реконструкции цикла Анатолия. Только в 1905 году Э. Швартц сделал попытку восстановить этот цикл, но его реконструкция, по моему мнению, неправильна, да и узнал я о ней, когда моя собственная гипотеза была уже давным-давно записана. Другую попытку восстановить цикл Анатолия делал В. В. Болотов на клочке бумаги, вложенном в книгу Дюлорье об армянской хронологии. Но этот клочок бумаги попал в мои руки, когда моя статья с её приложениями уже заканчивалась печатанием. А главное: и с реконструкцией В. В. Болотова я не вполне согласен и должен был писать о ней особую заметку.

Правилен или неправилен мой опыт реконструкции цикла Анатолия, но он предлагается мною независимо от моих предшественников. В вопросе о годе, с которого Анатолий начал свою пасхальную таблицу (277-й год, а не 258-й и никакой другой) я схожусь с большинством ученых, к которому присоединился теперь и Э. Швартц, но попытаюсь обосновать эту дату и некоторыми новыми аргументами. Напр., я не знаю, обратил ли кто, кроме меня, внимание на тот факт, что на 277-й год приходится 1-й год александрийского 28-летнего круга солнца. Давно еще, в 1901 году, обратил я внимание на даты по разным эрам, в том числе и лаодикийской, в латинском иepoнимовом переводе хроники Евеевия под 2-м годом царствования Проба и сделал вывод, что эти даты относятся не к появлению манихейства, а к заметке об Анатолии Лаодикийском и отмечают начало его пасхальной таблицы, из которой и заимствованы. И только при печатании своей статьи я узнал, что этот же вывод сделал в 1909 г. и Швартц, раньше относивший начало таблицы Анатолия к 258 году. Но Швартц и тогда не заметил того, что заметил и я уже при корректуре своей статьи, – что, начав свой цикл с 324 года лаодикийской эры, т. е. с 1 года ее 18-го 19-летия, Анатолий в сущности приурочил начало своего 19-летнего цикла к началу лаодикийской эры, что его цикл есть цикл лаодикийский, и следовательно, и своё сочинение о Пасхе он писал несомненно уже в Лаодикии, а не в Александрии.

Из 5-ти приложений моей книги, если судить по их заглавиям, только одно последнее [Д «19-летниий цикл псевдо-Анатолия»] имеет хотя косвенное отношение к Анатолию. В действительности же самое большое приложение [А «Емволимические годы в циклах Метона и Калиппа»] не напрасно поставлено мною на 1-е место. В действительности же оно настолько тесно связано с вопросом об устройстве цикла Анатолия, что я мог бы поместить его – в виде особой главы – в самой статье. Изобретателем 19-летнего лунного цикла у греков был Метон, а Калипп придал ему ту форму, какую он имеет в христианских пасхальных циклах. Вопрос об отношении цикла Анатолия к циклам Метона и Калиппа напрашивается поэтому сам собою. Далее: самым веским аргументом за правильность своей реконструкции цикла Анатолия я считаю тот факт, что этот цикл получил у меня совершенно то же устройство, как и александрийский 19-летний и сирийский лунный циклы: и он распадается на огдоаду и ендекаду, емволимическими годами и в нем являются 3. 6. 8. 11. 14. 17 и 19 годы. А в приложении А я доказываю, что такое же устройство имел и 19-летний цикл самого Метона. Приложения Б, В и Г имеют, конечно, характер больших примечаний, случайных экскурсов.

Скажу теперь несколько слов и о самом Анатолии Лаодикийском. Анатолий – один из тех многих древне-христианских писателей, всеми сведениями о которых мы обязаны Евсевию Кесарийскому. Но, тогда как о большинстве этих писателей, сочинения которых хранились, очевидно, в Кесарийской библиотеке, Евсевий сообщает одни только имена и заглавия или содержание сочинений, об Анатолии он говорит несколько более подробно: дает кое-какие сведения и о его жизни и приводит отрывок из его сочинения о Пасхе, по которому я и пытаюсь восстановить его цикл.

Как и его предшественник по Лаодикийской кафедре Евсевий¹, Анатолий был родом александриец². При Дионисии Александрийском (247 – † 9 марта 265 г)³. Евсевий был диаконом⁴: Анатолий, хотя тоже был христианин, не имел однако, по-видимому, никакой иерархической степени. Но он был человек, по своему времени, высоко образованный, и александрийцы очень ценили его: просили его открыть в Александрии школу аристотелевской философии⁵ и избрали его членом своего городского совета (βουλή)⁶. В 262‒263 гг.⁷ Александрия подпала под власть узурпатора Эмилиана. Эмилиан правил Александрией, по-видимому, не слишком короткое время, может быть года полтора; но в конце концов, в 263‒4 гг., эта узурпация привела к осаде главной, греческой (северо-восточной) части Александрии Пирухиона (Πιρούχιον у Евсевия) или Врухиона римскими войсками. В числе осажденных был и Анатолий, тогда как Евсевий находился в неосаждённой части города и был очень уважаем римским полководцем (Феодотом). Это было при императоре Галлиене, который, как известно, из всех римских государей был самым благосклонным в отношении к христианам. Легко понять, что симпатии Анатолия были на стороне римлян. Осажденным угрожал уже голод: у них не хватало пшеницы. Анатолий, желая спасти бо́льшую часть осажденных, в особенности же христиан, от неминуемой гибели, сообщил об их положении Евсевию. Евсевий просил полководца дать свободу (σωτηρίαν) перебежчикам от неприятеля и, получив на это его согласие, известил об этом Анатолия. Анатолий созвал городской совет и предложил сначала примириться с римлянами, а когда это его предложение вызвало негодование, выступил с другим предложением: отпустить из осажденного города всех бесполезных для борьбы с осаждающими войсками людей: стариков, детей, больных и увечных. Это предложение было, конечно, принято советом. Вслед за тем ночью вместе с стариками и детьми вышли из осажденной части города переодетыми в женскую одежду чуть ли не все осажденные и прежде всего христиане и перешли к римским войскам, где их встретил и позаботился о них Евсевий⁸.

Был ли в числе этих перебежчиков и сам Анатолий, из слов Евсевия не видно. Вскоре по окончании этой осады и Евсевий и Анатолий удалились из Александрии. Евсевий был послан Дионисием на Антиохийский Собор против Павла Самосатского и не возвратился в Александрию: его оставили в Сирии занять епископскую кафедру в Лаодикии, освободившуюся после кончины епископа Сократа⁹.

Анатолий удалился в Палестину, где епископ Кесарийский Феотект рукоположил его в епископы, имея в виду оставить его в Кесарии своим преемником. Но ему пришлось вскоре занять кафедру своего умершего друга Евсевия Лаодикийского. Анатолий был, таким образом, несо­стоявшимся предшественником по кафедре Евсевия Кесарийского, и, следовательно, сведения о нем Евсевий мог почерпнуть из источника первостепенной важности. Понятен отсюда также и особый интерес Евсевия к Анатолию.

Епископом Лаодикийским Анатолий был, по-видимому, довольно долго. По Иерониму, он процветал, floruit, при Пробе и Каре, sub Probo et Caro. Кар, предшественник Диоклетиана, занимал римский престол между 282‒284 гг. На эти годы, если сообщение Иеронима точно, и падает кончина Анатолия. Его преемник по кафедре был Стефан, человек тоже хорошо образованный, но отрекшийся от веры во время гонения Диоклетиана¹⁰. А преемником этого Стефана был уже Феодот, известный сторонник Ария и друг Eвсевия Кесарийского, вместе с ним и Наркиссом Нерониадским отлученный на Антиохийском Соборе 324 года. Вот и все, что мы знаем о жизни Анатолия Лаодикийского. Никаких фактов из времени его епископского правления в Лаодикии Евсевий не сообщает.

Скудость известий не говорит, однако, о том, что Анатолий был личностью незначительной. Напротив, и самый отзыв о нем Евсевия Кесарийского, как о «добром» преемнике «доброго» Евсевия Лаодикийского, и все, что сообщает он о нем, говорит за то, что Анатолий был личностью действительно выдающейся. Лаодикийцы не избрали бы себе в пастыри пришельца, если бы он был человеком заурядным, и Феотекн Кесарийский не наметил бы его своим преемником. Его описанный Евсевием поступок во время осады Пирухиона представляет собою, конечно, до известной степени «благочестивый обман»; но эта хитрость была им допущена для спасения многих, и именно об этом его поступке александрийские христиане и воспоминали с особою благодарностью, почему описание его и нашло себе место на страницах «Церковной истории» Евсевия. Не придумай Анатолий этой хитрости, большая часть александрийских христиан погибла бы во время этой осады. Сведения Анатолия в астрономии, быть может, и не были очень глубоки; но во всяком случае, он в этом отношении представлял собою совершенно исключительное явление в христианской Церкви. Его 19-летний цикл не был принят всеми Церквями в качестве основы для вычисления Пасхи; его заменил другой 19-летний цикл, изобретенный после 284 года кем-то в самой Александрии. Но защищаемый им принцип: Пасха после весеннего равноденствия, лежит и в основе этого александрийского цикла и одобрен Никейским Собором. Не особенно удивительно поэтому, что, когда в Британии возникла – с VI века – борь­ба древне-британской (т.е. древне-римской) пасхалии с тогдашней римской (т.е. александрийской) пасхалией, то представители старой пасхалии воспользовались именем Анатолия и сфабриковали в защиту её подложный Liber Anatholi de ratione paschae.

В заключение считаю долгом выразить глубокую благодарность Преосвященному ректору и всему Совету Академии, выхлопотавшим для меня разрешение защищать свою диссертацию без новых устных испытаний, а в частности о. инспектору Академии Архимандриту Илариону и профессору Сергею Ивановичу Соболевскому, принявшим на себя труд чтения моей книги и составления о ней отзывов. Кроме того, я должен высказать и заочную благодарность профессорам Петроградской Духовной Академии Н. Н. Глубоковскому и А. И. Бриллиантову, снабжавшим меня книгами, необходимыми для моих работ, и извещавшими о выходе новых исследований и статей, имеющих интерес для моих занятий, и профессорам Петроградского Университета В. Н. Бенешевичу, которому я обязан самой возможностью видеть свои произведения в печати, и Б. А. Тураеву, приславшему мне фотографические снимки с одной эфиопской рукописи пасхалистического содержания, которой я пользуюсь отчасти и в настоящем исследовании, и эфиопские грамматику и словарь, давшие мне возможность ознакомиться с элементами эфиопского языка.