Книга 2

Итак, пробыв в Тревире два года и четыре месяца, божественный Афанасий возвратился в Александрию⁴⁵, – и старший сын Константина Великого, царь Константин, управлявший западною Галлиею, по этому случаю написал к александрийской церкви следующее послание.

Константин кесарь – народу кафолической александрийской церкви.

«От вашей благочестивой проницательности, думаю, не скрылось, что Афанасий, истолкователь достопоклоняемого закона, был на время послан в Галлию – для того, чтобы, по жестокости кровожадных и непримиримых врагов, угрожавших опасностью священной главе его, не потерпеть ему от разврата злых неисцелимого зла. Для сохранения его от такой именно жестокости он был исторгнут из челюсти нападавших на него людей и послан жить под моим покровительством, так чтобы в назначенном для его жительства городе иметь ем му в изобилии все нужное, хотя достохвальная его добродетель, полагаясь на помощь Божию, вменила бы ни во что и бремя тягчайшей участи. Потом, желая особенно удовлетворить боголюбивейшему вашему благочестию, владыка наш, блаженной памяти Константин, благочестивейший родитель мой, вознамерился уже возвратить упомянутого епископа на собственное его место, но так как, не исполнив еще сего желания, он предварен был человеческим жребием и почил, то, сделавшись наследником намерения блаженной памяти царя, я с счел долгом исполнить его. Увидевшись с Афанасием, вы сами узнаете от него, какое питал я к нему уважение. Да и неудивительно, если я что-нибудь сделал в его пользу: к этому располагали и побуждали мою душу сколько выражения вашей любви, столько же доблес сть сего мужа. Божественное промышление да хранит вас, возлюбленные братья».

С этим посланием божественный Афанасий прибыл в Александрию и радостно принят был всеми – горожанами и поселянами, знатными и незнатными. Только приверженцев Ариева заблуждения обуздывало его возвращение. Посему Евсевий, Феогнис и все, принадлежавшие к их обществу, снова обратились к обыкновенным своим козням и стали опять без умолку трубить в уши еще юного тогда царя. Здесь надобно сказать, как этот государь совратился с прямого пути апостольских догматов.

Жена Лициния, Констанция, была сестра Константина. К ней имел доступ один пресвитер, носивший в себе заразу арианства. Болезни своей он явно не обнаруживал, но, беспрестанно входя с Констанциею в беседы, говорил ей, будто бы Арий подвергся клевете. Всехвальный Константин, после смерти нечестивого мужа своей сестры, имел о ней чрезвычайное попечение и никак не допускал, чтобы она, вследствие своего вдовства, испытала какое-нибудь огорчение. Он даже присутствовал при самой ее кончине и оказывал ей надлежащие услуги. В это-то время она велела позвать к себе упомянутого пресвитера и просила царя, чтобы он удостоил его покровительства. Константин тогда обещал ей это и впоследствии исполнил обещание – облек его особенною доверенностию. Но сколько ни велико было уважение к тому пресвитеру, он, зная твердость убеждений царя в вере, не посмел обнаружить пред ним своей болезни. Наконец, собираясь прейти в царство нетленное, Константин в своем завещании разделил между сыновьями государство тленное, и, так как никто из них не присутствовал при его кончине, он вверил завещание одному только этому пресвитеру, приказав передать его Констанцию, потому что Констанций находился ближе других братьев и по всем ожиданиям должен был приехать прежде их. Пресвитер передал завещание, как было повелено, и, став через то известным Констанцию, скоро сделался человеком к нему близким и получил приказание бывать у него как можно чаще. Потом, заметив, что мысли Констанция непостоянны и подобны тростям, туда и сюда колеблем мым противными ветрами, он осмелился начать войну против евангельских догматов. Как бы оплакивая бурное волнение церквей, он говорил, что виновны в этом те, которые внесли в учение веры чуждое Писанию слово «единосущный», и что это именно производит раздо оры и между духовными, и между мирянами. Вместе с тем, обвиняя Афанасия и единомысливших с ним, он начал потом строить против них козни. Пользуясь содействием этого человека, Евсевий, Феогнис и Феодор перинфский (Феодор был человек весьма ученый и написал толкование на божественные евангелия; его называют обыкновенно ираклийским), как соседи царя по жительству, часто видались с ним и уверяли его, что возвращение Афанасия из ссылки породило множество зол и что буря опять охватила не только Египет, но и Палестину, и Финикию, и другие сопредельные области.

Такими и подобными речами осаждая легкомысленный ум Констанция, они убедили его изгнать Афанасия из александрийской церкви⁴⁶. Но Афанасий, узнав наперед об их кознях, сам удалился и переехал на запад. Евсевиане выдумали на Афанасия клеветы и изложили их в послании к римскому епископу; а римскою церковию в то время управлял Юлий⁴⁷. Повинуясь церковному закону, он велел и самим клеветникам приехать в Рим⁴⁸, и звал на суд божественного Афанасия. Последний поспешил принять это приглашение, а составители обвинения в Рим не ехали, зная, что ложь их легко откроется, и так как овец нашли без пастыря, то вместо пастыря поставили над ними волка, которому имя было Григорий⁴⁹. Шесть лет, подобно дикому зверю, терзая александрийскую паству, он вынудил себе наказание за зло и от своих пасомых погиб жестокою смертию. Между тем Афанасий обратился к Константу, потому что старший из царей – братьев, Константин, был убит на войне, и жаловался ему на козни арианского скопища, говоря со слезами, что против апостольской веры идет открытая война. Он напоминал ему о его родителе, о созванном по его приказанию великом соборе и о том, что, сам участвуя в заседаниях, он определения епископов утвердил законом. Умоляя таким образом царя, Афанасий пробудил в нем ревность его отца⁵⁰. Выслушав все, Констант тотчас же послал своему брату письмо, в котором увещевал его хранить наследие отцовского благочестия неприкосновенным. Отец наш, писал он, утвердив царство благочестием, истребил и римских тиранов, покорил и все окрестные варварские народы. Тронувшись этим письмом, Констанций издал повеление, чтобы как восточные, так и западные епископы собрались в Сардику, город иллирийский, митрополию дакийской провинции, потому что, кроме этого, было в церкви много и других болезней, требовавших соборного врачевания.

Зараженные язвою арианства в возбуждении смут обвиняли также и константинопольского епископа, ревностнейшего поборника правых догматов, Павла, а к этому присоединяли несколько и других клевет, какие обыкновенно взносили на проповедников благочестия. Народ, однако же, не допустил тогда увезти своего епископа в Сардику, страшась арианских против него замыслов. Но спустя немного времени ариане склонили на свою сторону легкомысленнейшего царя и, изгнав Павла из царственного города, переселили его в Кукуз – маленький городок, принадлежавший прежде к каппадокийской области, а теперь причисленный ко второй Армении. Начальники всех смут не удовлетворились даже и тем, что дивного Павла заточили в пустыню. Они еще послали исполнителей кровавого своего замысла и предали его насильственной смерти. О всем этом свидетельствует божественный Афанасий, к причинам своего бегства, изложенным в защитительной его речи, присоединив сказание и о Павле. Преследуя и нашедши сего константинопольского епископа, ариане открыто задушили его в упомянутом каппадокийском городе Кукузе и орудием своего злодейства употребили тамошнего префекта Филиппа, который был представителем их ереси и усердным слугою в злых их замыслах. Вот какие кровавые злодеяния произрастило богохульство Ариево. Впрочем, неистовству против Единородного свойственны злодейские поступки и против служителей Его.

Предав таким образом смерти, или лучше, переселив в царство небесное Павла, ариане поставили на его место Македония, ибо почитали его своим единомышленником, так как он, подобно им, богохульствовал на Всесвятого Духа. Впрочем, немного спустя они изгнали и его – за то, что он не хотел называть тварию Того, кого Священное писание именует Сыном. Отверженный же ими по этой причине, он сделался основателем своей собственной ереси. Не называя Сына единосущным Отцу, он учил, по крайней мере, что Сын во всем подобен Родившему, но Духа Святого именовал прямо тварию. Все это действительно так, как мы сказали, произошло спустя немного времени.

В Сардику, по сказанию древних свидетельств, собралось двести пятьдесят архиереев⁵¹. Сюда прибыл и Афанасий Великий, и Асклепа газский, о котором я прежде упомянул, и Маркелл, епископ Анкиры, митрополии галатийской, бывший уже епископом во времена великого собора. Сюда прибыли и обвинители их, представители еретического скопища, прежние судьи дел Афанасия. Узнав же, что собор непреклонно и здраво стоит в божественных повелениях, они не явились в заседание, хотя и были званы, но и обвинители, и неправедные судьи – все вместе разбежались⁵². Впрочем, об этом лучше всего свидетельствует самое послание собора, которое, для большего удостоверения, я и внесу в свое повествование.

«Святой собор, Божиею благодатию собравшийся из Рима, Испании, Галлии, Италии, Кампании, Калабрии, Африки, Сардинии, Паннонии, Мизии, Дакии, Дардании, другой Дакии⁵³, Македонии, Фессалии, Ахайи, Эпира, Фракии, Родопы, Азии, Карий, Вифинии, Геллеспонта, Фригии, Писидии, Каппадокии, Понта, другой Фригии, Киликии, Памфилии, Лидии, островов Цикладских, Египта, Фиваиды, Ливии, Галатии, Палестины и Аравии, – епископам по всей вселенной и сослужителям кафолической и апостольской церкви, возлюбленным братиям, желает здравия о Господе. Слепые приверженцы арианства осмеливались много раз и много злого воздвигать против рабов Божиих, блюстителей правой веры. Распространяя искаженное учение, они всячески пытались гнать православных и наконец так восстали против веры, что это не могло уже не дойти до слуха боголюбивейших царей. Посему, при содействии Божией благодати, сами боголюбивейшие цари собрали нас из разных областей и городов и дали нам возможность составить этот святой собор в городе Сардикцев, чтобы таким образом уничтожить всякое разногласие и, изгнав всякого рода нечестивые верования, повсюду соблюсти единую истиную веру во Христа.

По приглашению также благочестивейших царей прибыли сюда епископы и с востока, главным образом по случаю непрестанных толков о возлюбленных братиях и сослужителях наших, Афанасии, епископе александрийском, Маркелле, епископе анкирогалатийском, и Асклепе газском. Может быть, клеветы дошли и до вас самих, может быть, они поражали и ваш слух, чтобы вы, поверив речам, направленным против невинных, упустили из виду пагубную ересь клеветников. Но не долго позволялось им такое дело, потому что церквами управлял Господь, ради их и ради всех нас претерпевший смерть и через церкви указавший всем нам путь к небу. Единомышленники Евсевия, Мариса, Феодора, Феогниса, Урзакия и Валента, Минофанта и Стефана давно уже писали сослужителю нашему, епископу римской церкви, Юлию, против упомянутых сослужителей наших, Афанасия, епископа александрийского, Маркелла, епископа анкирогалатийского, и Асклепы газского, но писали также епископы и других стран⁵⁴, свидетельствуя о невинности сослужителя нашего Афанасия и уверяя, что все, донесенное на него единомышленниками Евсевия, есть не более как ложь и клевета. В самом деле, ложность их доноса теперь ясно обнаружилась – особенно из того, что были призываемы возлюбленным сослужителем нашим Юлием, они не явились по его приглашению, – равно как и из писем того же епископа Юлия, потому что, без сомнения, явились бы, если бы смело могли доказать все, что писали и делали против наших сослужителей. Впрочем и самыми своими поступками на этом святом и великом соборе они еще яснее обнаружили свое злоумышление.

По прибытии в город Сардику и осведомлении, что здесь находятся братья наши, Афанасий, Маркелл, Асклепа и другие, им опасно было явиться на суд. Не раз, не два, а многократно приглашали их, но они не вняли приглашению. Все бывшие на соборе епископы, особенно же Осия⁵⁵, старец преклонный, и по летам, и по своему исповедничеству, и потому даже, что подъял толикие труды путешествия, достойный всякой чести и уважения, все они дожидались, все убеждали их прийти на суд и в присутствии наших сослужителей доказать то, что было разглашаемо и писано против них заочно. Но быв званы, как сказано, не явились и тем обнаружили свою клеветливость. Они отказались идти и, следовательно, только что не провозгласили, что все их обвинения суть умысел и козни, ибо кто надеется на верностьсвоих слов, тот непобоится стать с ними пред лицом противника. А так как они не пришли к нам, то всякий, думаем, поймет, что если и опять захочется им умышлять коварство, они, не имея возможности доказать что-нибудь против наших сослужителей, будут клеветать на них заочно и бегать от них при встрече. Да, возлюбленные братья, они убежали – не потому только, что доносы их оказались клеветою, но и потому, что должны были увидеть здесь людей, которые их самих обвиняли в разных преступлениях, которые принесли сюда свои узы и железные оковы, которые явились здесь по возвращении из ссылки, и эти люди были также наши сослужители. Они пришли к нам от лица содержавшихся там заточенных. К числу их принадлежали сродники и друзья лиц даже убитых. Между пришедшими к нам, что всего важнее, находились епископы, из которых один носил железы и цепи, говоря, что он терпит это через ариан, другие свидетельствовали о приготовляемой себе их кознями смерти, ибо они дошли до такого неистовства, что даже покушались умертвить одного епископа и умертвили бы его, если бы он не убежал из рук их (тут-то как бы восстал из мертвых сослужитель наш, блаженной памяти Феодул, избегавший их наветов, когда, по их проискам, приказано было умертвить его), а иные показывали нанесенные себе их мечами раны либо жаловались, что были мучимы от них голодом. И это подтверждали своим свидетельством не какие-нибудь случайно встретившиеся люди, но целые церкви. Прибывшие от них послы доказали нам, что эти враги пользовались оружием войск, дреколием черни, угрозами судей, подделкою грамот. В подтверждение сего читали мы послание приверженцев Феогниса против сослужителей наших, Афанасия, Маркелла и Асклепы, написанное к царям с целью преклонить их на свою сторону. То же засвидетельствовано и бывшими тогда диаконами Феогниса, которые сверх того доносили об обнажении дев, о сжигании церквей, о темничном заключении наших сослужителей, – и все это делалось не ради чего другого, а только ради ненавистной ереси ариан, ибо отказывавшиеся от общения с ними необходимо должны были претерпевать подобное гонение.

Наконец, оглянувшись на такие дела, гонители увидели, что их предприятия доведены до крайности, и, устыдившись своих поступков, когда уже невозможно было скрывать их, прибыли в Сардику, чтобы своим прибытием внушить мысль, будто они ни в чем невиновны. Но увидев, что сюда же сошлись и оклеветанные ими, и терпевшие от них, что здесь же находятся с глазу на глаз и обвинители их, и обличения, – они, сколько ни звали их, не явились в собрание, – не явились, несмотря на то, что сослужители наши, Афанасий, Маркелл и Асклепа, с великим дерзновением жаловались на них, настойчиво звали их на суд и объявляли, что не только обличат их в клевете, но и покажут, сколько погрешали они против самих церквей. Собственная совесть поразила их столь великим страхом, что они обратились в бегство и бегством обличили себя в клевете, самим бегством выразили признание в своих преступлениях. Впрочем, хотя и прежние, учиненные ими поступки, и настоящие очевидно показывают злонравие их и клеветливость, однако ж, чтобы и из самого своего бегства они не могли вывести какого-нибудь повода к новому злодеянию, мы решились по всей справедливости исследовать все, что было совершено ими. Предположив же себе это, мы из самого свойства дел их увидели, что они клеветники и что в делах их нет ничего, кроме наветов на сослужителей наших. Они говорили, будто Афанасий умертвил Арсения, а Арсений жив и был допрашиваем живыми. Из этого уже видно, что и прочие толки их – не более как выдумки. Что же касается до потира, будто бы разбитого, как разглашали они, пресвитером Афанасия Макарием, то прибывшие сюда из Александрии, Мареотиды и других тамошних мест засвидетельствовали, что ничего такого не бывало. А египетские епископы в своем послании к сослужителю нашему Юлию настойчиво требовали, чтобы в этом отношении и подозрения не было. Ариане говорят, что у них против Афанасия есть документы, какие удалось им собрать на месте: но в этих документах призываемы были к допросу только язычники и оглашенные. Один из них, оглашенный, при допросе показал, что он сам находился в храме, когда пришел туда Макарий, а другой, быв также допрашиваем, объявил, что пресловутый их Исхирас, по болезни, оставался тогда в келий. Из этого видно, что в то время во храме не совершалось никакого таинства, ибо и оглашенные находились внутри его, и Исхираса не было в нем, но по болезни он лежал дома. Да и сам всезлобный Исхирас, налгав, будто Афанасий сжег какие-то божественные книги, и потом сознавшись в своей лжи, говорил, что тогда, как Макарий был в церкви, сам он по болезни лежал в постели, следовательно, и в этом деле показал себя клеветником. Вероятно, в награду за эту-то новую клевету Исхирасу дали они имя епископа, хотя он до того времени не был и пресвитером. К нам прибыли два пресвитера, служившие некогда с Мелетием, потом принятые блаженной памяти Александром, епископом александрийским, теперь же находящиеся при Афанасии. Они засвидетельствовали, что Исхирас никогда не был пресвитером, что в Мареотиде Мелетий вовсе не имел ни церкви, ни священнослужителя. И однако ж, человека, не бывшего Даже пресвитером, ариане возвели теперь в епископы, конечно, а для того, чтобы, удостоив такого имени клеветника, побудить к клевете и других слышащих об этом.

Мы прочитали также сочинение сослужителя нашего Маркелла, – и коварство евсевиан открылось само собою; ибо что высказывал Маркелл только в виде изыскания, то самое они клеветливо сочли за его исповедание. Да, мы прочитали как начала, так и следствия в изыскании Маркелла, – и правая вера этого мужа оказалась видною. Он вовсе не говорит, как утверждали они, будто Слово Божие получило начало от Святой Марии или будто царство его окончится: напротив, пишет, что оно и безначально, и бесконечно. Равным образом и сослужитель наш Асклепа представил нам акты дела, производившегося о нем в Антиохии, в присутствии обвинителей и кесарийского епископа Евсевия, и самыми решениями судивших его епископов доказал свою невинность. После сего арианам естественно было возлюбленные братья, несмотря на многократный зов, не послушаться и бежать. Быв гонимы собственною совестью, они через это бегство сами подтвердили свою клеветливость и заставили поверить всем делам, о которых рассказывали и свидетельствовали присутствовавшие на соборе обвинители. К тому же людей, за арианскую ересь давно уже низложенных и отлученных, они не только принимали в общение, но и возводили их на высшие степени, именно диаконов – в пресвитеры, а пресвитеров – в епископы, и делали это не для чего другого, как, с одной стороны, для рассеяния и распространения своего нечестия, а с другой – для истребления веры истинной. Вожди арианства ныне, после евсевиан, суть: Феодор ираклейский⁵⁶, Наркисс неронианский – в Киликии, Стефан антиохийский, Георгий лаодикийский, Акакий кесарийский – в Палестине, Минофант Эфесский – в Азии, Урзакий сингидунский – в Мизии, Валент мурсийский – в Паннонии, ибо они-то именно прибывшим вместе с собою восточным не позволили идти на святой собор и решительно не допустили их явиться в церковь Божию. Еще на пути делали они по местам собрания и с угрозами условливались между собою – по прибытии в Сардику отнюдь не идти на суд и не сходиться в одно место со святым и великим собором, но, приехав, дать только знать о себе, что приехали, и тотчас же бежать. Об этом узнали мы от сослужителей наших Макария⁵⁷ палестинского и Астерия аравийского, которые путешествовали вместе с ними, но отступили от их неверия. Явившись на святой собор, эти епископы жаловались на претерпенное от них насилие и говорили, что у них ничто не делается по правде, прибавляя к этому, что между ними было много людей, противодействовавших в пользу правой веры, но что этим людям они препятствовали идти сюда и, кто хотел отступить от них, того удерживали либо угрозами, либо обещаниями. Поэтому-то, конечно, они постарались поместиться все в одном доме и не позволяли кому бы то ни было из своих уединиться даже на самое короткое время⁵⁸. Итак, считая долгом не умалчивать и не скрывать рассказов о клеветах, об узах, об убийствах, о побоях, о подделке грамот, о телесных казнях, об обнажении дев, о ссылках, о разрушении церквей, о поджогах, о переходе из малых городов в значительнейшие епархии, особенно же о ненавистной арианской ереси, восстановляемой ими против правой веры, мы возлюбленных братьев своих и сослужителей – Афанасия, епископа александрийского, Маркелла анкиро-галатийского, Асклепу газского и всех, служащих с ними Господу, объявляем чистыми и невинными и пишем каждой епархии, чтобы народ тех церквей знал о невинности собственного епископа и его именно почитал и надеялся иметь своим епископом, а тех, которые вторглись в их церкви, подобно волкам, то есть Григория александрийского, Василия анкирского, Квинтиана газского, пусть никто не назыавет ни епископами, ни христианами и не имеет с ними никакого общения, пусть никто не принимает от них посланий и сам не пишет им. Феодора же, епископа Ираклеи европейской⁵⁹, Наркисса, еп. Неронианы киликийской, Акакия кесарийско-палестинского, Стефана антиохийского, Урзакия, еп. Сингидона мизийского, Валента, епископа мурсийского, что в Паннонии, Минофанта Эфесского и Георгия лаодикийского, которые, хотя по боязни и не приходили с востока, но так как уже были низложены блаженной памяти епископом александрийским Александром, – всех их за то, что они вместе с прочими разделяют ариево безумие, равно как и за сделанные на них доносы, святой собор единогласно низлагает с епископского престола.

Мы определили – не только не быть им епископами, но и не иметь им общения с верными, потому что тех, которые отделяют Сына от естества и Божества Отчего и отчуждают Слово от Отца, естественно следует самих отделить от вселенской церкви и сделать чуждыми имени христианского. Итак, за искажение слова истины, да будет им и от вас, как от нас, – анафема, ибо таково апостольское повеление: аще кто благовестит вам «паче, еже приясте, анафема да будет» (Гал 1.9). Объявите, чтобы никто не имел с ними общения; потому что нет общения «свету ко тьме» (2Кор 6.14). Далеко отгоните от себя всех их, потому что нет согласия «Христови с велиаром» (2Кор 6.15). И смотрите, возлюбленные братья, чтобы ни им не писать, ни от них не принимать посланий. Напротив, старайтесь, возлюбленные братья и сослужители, согласоваться с нашим собором, так как бы вы сами присутствовали на нем духом, и подтвердите его определения своею подписью, чтобы таким образом везде и между всеми сослужителями нашими сохранялось единомыслие⁶⁰. Мы и отлучаем и изгоняем из вселенской церкви всех, которые утверждают, что Христос, конечно, есть Бог, но Бог не истинный, что Он есть Сын, однако ж Сын не истинный, что Он рожден и вместе не рожден, а слово «рожден» они понимают так, как бы говорили: Он получил начало. Поскольку же Христос существует прежде веков, то они приписывают ему начало и конец – не во времени, а вне всякого времени. Вот тебе от арианского аспида готовы еще две ехидны: Валент и Урзакий. Они хвастливо и не обинуясь называют себя христианами, а между тем говорят, что Слово вместе с Духом было распято, убито, умерло и воскресло, и – о чем еретики особенно любят состязаться – будто ипостаси⁶¹ Отца, Сына и Св. Духа различны и отдельны. Мы же напротив приняли, изучили и держим такое вселенское и апостольское предание, такую веру и исповедание, что ипостась – одна, или, как называют это сами еретики, существо Отца, Сына и св. Духа – одно. А кто спросил бы: какая ипостась Сына? Мы исповедали бы, что та самая, которая, по всеобщему согласию, принадлежит Отцу, что Отец не был и не мог быть без Сына, равно как Сын без Отца и Слово без Духа, ибо нелепо говорить, будто Отец когда-нибудь был без Сына. Что один без другого не мог ни называться так, ни быть, о том свидетельствует сам Сын, говоря: "аз во Отцы, и Отец во мне есть» (Ин 14.10), и «аз и Отец едино есма» (Ин 10.30). Никто из нас не отвергает, что (Сын) рожден: но Он рожден прежде всего, что называется видимым, – Он есть Творец и Создатель архангелов и ангелов, всего мира и человеческого рода, как сказано: «всех художница научи мя премудрость» (Прем.7:21) и – «вся тем быша» (Ин 1.3). Сущее всегда Слово не могло иметь начала, ибо, получив начало, Ему невозможно было бы существовать всегда, между тем как Бог бесконечен. Мы не говорим, что Отец есть Сын, или еще, что Сын есть Отец, но утверждаем, что Отец есть Отец, а Сын есть Сын Отца. Исповедуем, что Слово Бога Отца есть Сын, кроме которого нет другого, и что Слово есть истинный Бог, и Премудрость, и Сила. Мы преподаем, что Оно есть истинный Сын, а не так называем Его Сыном, как именуются другие сынами, ибо те называются иногда богами – по благодати возрождения, иногда – сынами по удостоению, а не по единству ипостаси, принадлежащей Отцу и Сыну.

Мы исповедуем Его единородным и перворожденным, но Слово единородно – поскольку всегда было и есть во Отце, а Сын перворожден по человеческой природе, особенно же потому, что Он есть новая тварь, как перворожденный из мертвых. Мы исповедуем, что един есть Бог, исповедуем единое божество Отца и Сына. Никто никогда не отвергает, что Отец есть болий Сына, не по отличию ипостаси или какому другому различию, а потому, что самое имя Отца более имени Сына. Богохульно и превратно то толкование, будто Сын для того сказал: «Аз и Отец едино есма», что имел в виду согласие и единомыслие со Отцом. Все мы, члены вселенской церкви, отвергли это безумие и жалкое мнение их, Что можно предположить не менее той мысли, что будто, как смертные люди, когда поссорятся, по взаимной неприязни бывают обо всем различного мнения, а потом снова мирятся, так могут ссориться и разногласить Бог Отец Вседержитель и Сын Его? Нет, мы веруем, утверждаем и убеждены в том, что Божественным изречением: «Аз и Отец едино есма» указывается на единство ипостаси, которая одна и та же принадлежит Отцу, одна и та же – Сыну. Веруем равным образом, что Сын царствует со Отцем всегда, безначально и бесконечно, что царство Его не определено никаким временем и никогда не прекратится, ибо что существует всегда, то не начиналось и не может окончиться. Веруем также и приемлем Утешителя Св. Духа, которого сам Господь обещал и послал нам. Веруем, что Он послан, но не Он страдал, а человек, в которого облекся и которого воспринял (Христос от Духа Святого и) Марии Девы, ибо человек может страдать, потому что он человек, существо смертное, а Бог бессмертен. Веруем, что в третий день воскрес не Бог в человеке, а человек в Боге, и этого человека Сын принес в дар своему Отцу, этого человека освободил от греха и тления. Веруем и тому, что в положенное неопределенное время Он будет судить всех и во всем. Но безрассудство еретиков столь важно и ум их ослеплен таким непроницаемым мраком, что они не могут видеть света истины. Они не понимают, в каком смысле сказано: «да и тии в нас едино будут» (Ин 17.21). Ясно, каким образом едино.

Апостолы приняли Святого Духа Божия, однако ж от этого сами не были Духом и никто из них не был ни Словом, ни Премудростию, ни Силою, ни Единородным. Как Я и Ты едино есмы, сказал Господь, так и они да будут в нас едино. Но в божественном изречении положено точное разграничение. В нас едино да будут, говорит Он; не сказал, как Мы едино есмы, – Я и Отец, но да будут тии, то есть ученики, через союз и единение между собою, едино в вере, исповедании, благодати и благочестии Бога-Отца, да возмогут тии быть едино по благоволению и любви Господа и Спасителя нашего. Из этого послания можно видеть и клеветливость обвинителей, и несправедливость прежних судей, и вместе здравый смысл догматов сардикского собора. Бывшие на нем блаженные отцы изложили для нас учение не только о существе Божием, но и о домостроительстве спасения. Узнав обо всем, Констант досадовал на легкомыслие брата, особенно же негодовал на тех, которые тут развивали свои замыслы, злоупотребляя удобопреклонностию царя. Итак, избрав двух епископов из числа бывших на сардикском соборе, он послал их с письмом к брату, и в сопутники им дал одного военачальника, по имени Салиан, отличавшегося благочестием и справедливостию. В самом же письме Константа содержались не только увещевания и советы, но и угрозы естественные в устах царя благочестивого. Он писал брату, во-первых, о благосклонном выслушании посылаемых епископов и о том, чтобы он обратил внимание на дерзкие поступки Стефана и других; потом, о возвращении Афанасия его пастве, так как и клеветы на него, и неприязненность к нему прежних беззаконных его судей – все открылось. К этому он присовокупил, что если Констанций не послушается и не окажет справедливости, то он сам пойдет в Александрию и возвратит Афанасия жаждущим присутствия его овцам, а толпу ненавистных им людей выгонит. Констанций был в то время в Антиохии. Получив здесь это письмо, он дал обещание все исполнить по воле своего единоутробного брата. Но те, для кого такое обещание было досадительно, то есть обычные враги истины, подготовили к сему случаю одно весьма дурное и нечестивое дело. Для помещения приехавших архиереев отведен был дом при подошве горы, а военачальник занял другую квартиру.

Стефан, державший тогда кормило антиохийской церкви, погрузил свой корабль в бездну. Между прочими исполнителями необузданного его тиранства, распоряжаясь которыми он окружил православных всякого рода бедствиями, главным был один молодой человек, необыкновенно дерзкий и предавшийся беззаконной жизни. Он с ругательствами и побоями не только уводил людей с площади, но даже врывался в дома и оттуда с бесстыдством извлекал мужей и почтенных жен. Впрочем, не распространяясь много в описании его лукавства, я расскажу о наглом его поступке с упомянутыми выше достопочтеннейшими мужами: этого будет довольно, чтобы доказать, какие беззаконные оскорбления делал он жителям Антиохии. Пришедши к одной непотребной женщине, он сказал ей, что какие-то недавно прибывшие чужестранцы желают провести с нею ночь. Потом, взяв пятнадцать соумышленников и скрыв их по склону горы за заборами, повел ее. В это время перекликался он с соучастниками своего замысла и, посредством условленного знака уверившись, что они на месте, продолжал идти с нею к воротам квартиры тех мужей. Ворота были отворены, потому что один из служителей подкуплен был устроить это. Таким образом он ввел женщину во двор и, показав дверь в дом, в котором должны были спать оба прибывшие архиереи, приказал ей войти туда, а сам пошел позвать своих соумышленников. В передней комнате случилось спать Евфрате – так назывался старший из епископов, а Викентии – имя другого – спал во внутреннем покое. Как скоро непотребная женщина вошла в комнату (а тогда было уже темно), Евфрата, услышав шум ее шагов, спросил, кто ходит. И едва только та отозвалась, пришел в ужасное смятение. Он вообразил себе, что говорит с ним демон, подделываясь под женский голос, и в ту же минуту стал призывать на помощь Христа Спасителя. Между тем Онагр – так звали предводителя злодейской шайки, потому что он и руками и ногами, будто копытами, бил благочестивых, – этот Онагр вошел с своею толпою сюда же и называл беззаконниками самых тех, которые хотят быть судиями беззакония. Тут поднялся необыкновенный шум, сбежалась домашняя прислуга, встал и Викентии. Ворота тотчас заперли и успели схватить семерых заговорщиков, но Онагр с прочими соумышленниками убежал. Вместе с другими пойманными взяли под стражу и женщину. Поутру епископы разбудили сопровождавшего их военачальника и пошли с ним во дворец. Жалуясь на наглую дерзость Стефана, они говорили, что для обличения его злодейств не нужно ни следствия, ни пыток. Особенно же горячо обвинял его военачальник, умоляя царя, чтобы наглое беззаконие он повелел исследовать судом не синодским, а гражданским, и обещал прежде всего представить к пытке епископских клириков, только надобно, говорил он, чтобы тому же подвергнуты были и служители Стефана. Так как Стефан бесстыдно противился и говорил, что клириков не должно подвергать побоям, то царь и правительство положили допрос по этому делу произвести во дворце. Прежде всех спросили женщину, кто привел ее в квартиру епископов, и она объявила, что какой-то молодой человек приходил к ней и сказал о прибытии и желании чужестранцев, и что потом, с наступлением вечера, он же повел ее в их квартиру и, на пути отыскав поставленных им в засаде людей, ввел ее через ворота на двор и приказал ей войти в переднюю. Она рассказала также, как окликнул ее епископ, как он испугался, как начал молиться и как сбежался народ.

Выслушав это, судьи велели выйти на середину самому младшему из пойманных. Он, не дожидаясь пыток, прямо открыл, как было дело, и признался, что все устроено Онагром. Позван был и Онагр и показал, что ему велел сделать это Стефан. Обличив таким образом лукавство Стефана, судьи предоставили бывшим в то время в Антиохии епископам низложить его, а потом изгнали его из церкви. Однако же антиохийская церковь через это не совсем освободилась от арианского поношения: предстоятельство в ней после Стефана получил Леонтий⁶², родом хотя из Фригии, но человек с умом коварным, опасный, как подводные камни. Впрочем, о Леонтии я буду говорить немного ниже⁶³. Дознав опытом козни, устроявшиеся епископам, Констанций тотчас же послал письмо к Афанасию Великому, и писал ему раза три, прося его возвратиться с запада. Я помещу в этом сочинении письмо его второе, как самое краткое.

Констанций победитель, Август – к Афанасию

«Хотя и в прежнем письме мы ясно высказали, чтобы ты без опасения прибыл в нашу столицу, потому что сильно желаем послать тебя в твое место, однако ж и теперь пишем к твоей непоколебимости о том же самом и убеждаем тебя без всякого подозрения и страха взять общественную подводу и спешить к нам, чтобы получить, чего желаешь».

Когда вследствие сего Афанасий возвратился, Констанций принял его благосклонно и повелел ему снова вступить в управление александрийской церковию⁶⁴. Но тогдашние при дворе временщики, зараженные язвою арианства, начали говорить, что Афанасий должен уступить в Александрии одну церковь тем, которые не захотят иметь с ним общение. Это самое сказали они царю, царь передал Афанасию, а Афанасий отвечал, что царскому приказанию надобно повиноваться, но что и он также хо отел бы объявить свое желание и просьбу. Царь обещал охотно согласиться на все, чего бы он ни попросил, – и Афанасий сказал, что равным образом и в Антиохии нужен какой-нибудь молитвенный храм людям, не желающим иметь общение с обладателем церквей, и что поэтому справедливо было бы также уступить им один из домов, назначенных для богослужения. Царь согласился, находя, что такое прошение законно и справедливо. Но представители еретического скопища воспротивились этому и сказали, что лучше уже не отдавать церкви ни тем, ни другим. После сего Констанций удивился мудрости Афанасия и отпустил его в Александрию. Григорий тогда уже умер, и его умертвили сами же александрийцы⁶⁵. Узрев своего пастыря, александрийские христиане назначили народные угощения и отправляли торжественнейшие праздники в честь Афанасия и во славу Божию. Но спустя немного времени Констант окончил свою жизнь⁶⁶.

Тогда ариане, располагавшие Констанцием с полною свободою, напомнили ему о ссоре его с братом за Афанасия; так что едва не расторглись между ними естественные узы родства и не возгорелась война. Увлеченный подобными речами, Констанций повелел не только изгнать, но и убить божественного Афанасия и послал одного военачальника, Севастиана, с войском по возможности многочисленным, приказав умертвить его как злодея. О том, как действовал этот военачальник и как убежал Афанасий, лучше всего расскажет сам чудесно спасшийся от бедствия страдалец⁶⁷. В апологии своего бегства он пишет следующее: «Пусть разведают, однако ж, и об образе удаления и узнают об этом от своих же. Ибо вместе с воинами шли и ариане, чтобы возбуждать их действовать решительнее и указать им меня, так как лично я был неизвестен им. Но, хотя и не по чувству сострадания, а скорее от стыда, воины, слушая их, сохраняли спокойствие; была уже ночь, и некоторые из народа остались для всенощного бдения в церкви и ожидали службы. Вдруг явился воевода, приведший с собою более пяти тысяч воинов, вооруженных, с обнаженными мечами, с луками, стрелами, дубинками, как и прежде было сказано, и окружил церковь, поставив воинов очень близко друг к другу, чтобы никто не мог, выходя из церкви, ускользнуть от них.

Считая делом неразумным, при таком смятении, оставлять народ, а не предотвращать грозящую ему опасность, я сел на свое место и приказал диакону читать псалом, а народу припевать: «яко в век милость Его» (Пс 135.1), и вместе с тем, выходя из церкви, расходиться по домам. Наконец, воевода уже подступил, воины обложили алтарь, чтобы схватить нас, бывшие в церкви клирики и миряне кричали и просили, чтобы мы немедленно удалились, но я вопреки им говорил, что не прежде выйду, как по удалении всех до одного. Встав и повелев совершить молитву, я со своей стороны просил всех выходить, говоря, что соглашусь лучше сам подвергнуться опасности, чем кого-нибудь другого подвергнуть злу ради себя. Когда же большая часть народа вышла, а остальной следовал за вышедшими, бывшие со мною в алтаре монахи и некоторые клирики, поднявшись к моему престолу, стащили меня. Мы, свидетельствуюсь истиною, прошли под водительством Господа и охранением Его, прошли между воинами, из которых одни окружали алтарь, а другие церковь. Потом, скрываясь от них, мы удалились и громогласно славословили самого Бога, что не выдали народа, но наперед выслали его, а между тем и сами успели спастись и избежать «от рук ищущих нас».

После того, как пастырь таким образом ушел от убийственных рук их, начальство над тою паствою вверено было (после Григория) другому волку, Георгию. Он обращался со своими пасомыми еще жесточе всякого волка, медведя или барса, ибо дев, посвятивших себя девству на всю жизнь, принуждал не только отрекаться от общения с Афанасием, но и анафематствовал веру отцов. Орудием своей жестокости имел он одного военачальника Севастиана, который, зажегши среди города костер и становя возле огня обнаженных дев, принуждал их отрекаться от веры. Однако ж они, представляя собою зрелище ужасное и жалкое для верных и неверных, такое бесчестие вменяли себе в великую честь и за веру охотно терпели бичевание. Но и об этом пусть расскажет сам пастырь их Афанасий.

«Потом во время четыредесятницы прибыл Георгий, отправленный ими из Каппадокии, и увеличил зло, которому от них научился, ибо по прошествии Пасхальной седмицы дев начали ввергать в темницу, епископов водили воины связанными, дома сирот и вдов были разграбляемы, по домам совершались хищничества и грабежи, христиане были выносимы (на кладбище) ночью, дома запечатывались и братья клириков подвергались опасности за братьев. Ужасно и это, но следовавшие за этим дерзости были еще ужаснее. В неделю по святой Пятидесятнице постившийся народ вышел для молитвы на кладбище, потому что все избегали общения с Георгием. Узнав о том, злонравный (Георгий) стал подстрекать против них военачальника Севастиана, последователя ереси манихейской, – и тот, в самый день воскресения взяв множество воинов, вооруженных обнаженными мечами, луками и стрелами, бросился на народ и, захватив немногих молящихся – потому что большая часть по времени уже разошлась – сделал то, чего естественно было ожидать от людей, повиновавшихся арианам. Он зажег костер и, поставив против огня дев, принуждал их признать себя арианками. Когда же увидел, что они выше угроз, то обнажил их и так избил им лица, что через долгое время едва можно было узнать их. Сверх того, захватив сорок мужчин, подверг их новому роду побоев. Он приказал нарезать финиковых прутьев, покрытых еще иглами, и так изодрал их спины, что некоторые из них долго лечились от оставшихся в спине игл, а другие не перенесли этого мучения и умерли. Прочие же все и вместе девы отправлены на большой оазис. Тела умерших сначала не были отдаваемы родственникам, но, прикрытые, как пришлось, оставались непогребенными, чтобы столь великая жестокость не обнаружилась. Безумные – они делали это в ослеплении ума, ибо тем самым, что родственники умерших радовались за их исповедание и плакали над их телами, улика в нечестии и жестокости (виновников их смерти) еще более распространялась. Вскоре после сего они изгнали из Египта и Ливии епископов: Аммония, Муия (Тмуиса), Гаия, Филона, Ерму, Алипия, Псеносириса, Ниламмона, Агапия, Анагамфона, Марка, Драконтия, Аделфия, другого Аммония, другого Марка, Афинодора, также пресвитеров: Иеракса и Диоскора, – и столь жестоко гнали их, что некоторые из отправленных умерли на пути, а другие на месте заточения. Умерщвлено было более тридцати епископов. Велика была у них ревность, будто у Ахава, как бы истребить истину».

В утешительном своем послании к тем девам, перенесшим столь тяжкие мучения, Афанасий между прочим пишет следующее: «Посему да не скорбит никто из вас, если нечестивцы завидуют вам в погребении и препятствуют совершать его. Тиранство ариан простерлось до того, что, заперев ворота кладбища, они, как демоны, сидят около гробниц, чтобы не погребли там кого-либо из почивших!» Такие-то и подобные этим дела совершал Георгий в Александрии. Между тем божественный Афанасий не находил для себя ни одного места совершенно безопасным, потому что царь приказал привести его живого, а если он умрет, доставить его голову, и кто исполнит это, тому обещал весьма большую награду.

Так как по смерти Константа Западом овладел Магненций⁶⁸, то для уничтожения его тирании Констанций должен был предпринять поход в Европу. Но и эта трудная война не остановила войны против церквей. Ариане во всем удобоубедимого и зараженного арианством Констанция убедили созвать собор в Медиолане – город этот в Италии – чтобы всех, имеющих туда съехаться, во-первых, принудить к подтверждению каждого низложения, сделанного неправедными судиями в Тире, а потом, на этом основании отлучив от церкви Афанасия, и изложить другое учение веры. Все, получившие царские предписания, собрались в Медиолан⁶⁹, но не решились сделать ничего упомянутого; напротив, в присутствии самого царя доказали и несправедливость и беззаконность этих повелений и за то были изгнаны из своих церквей, долженствовали жить в отдаленнейших пределах вселенной. Дивный Афанасий в вышеприведенной апологии писал и об этом: «кто может исчислить все, что они сделали, говорит он? Церкви только что начали было наслаждаться миром, и народ стал молиться в общественных собраниях, как вдруг римский епископ Либерии⁷⁰, галльский митрополит Павлин, италийский митрополит Дионисий, сардинский и окрестных островов митрополит Люцифер, италийский епископ Евсевий, все епископы добрые, все проповедники истины, схватываются и отправляются в ссылку, не подав к сему другого повода, кроме того, что не согласились на арианскую ересь и не подписали клевет, которые взнесены на нас арианами. Говорить же о великом Осии, старце преклонном и истинном исповеднике, считаю излишним: вероятно, все знают, что они и его заточили. Это – старец не неизвестный, он далеко знаменитее всех других. На каком соборе он не председательствовал и на каком, рассуждая здраво, не склонял всех на свою сторону? Какая церковь не имеет прекраснейших памятников его заступления? Кто когда-нибудь, пришедши к нему со слезами, не отходил от него с радостию? Кто обращался к нему с просьбой и ухо одил, не получив желаемого? Однако ж, ариане дерзнули восстать и на него – за то, что зная, какие по своему нечестию сплетают они клеветы, он не подписал сделанных ими на нас наветов».

Из приведенного места видно, как они поступили с упомянутыми святыми мужами, а сколько умыслов представителями арианского скопища придумано и против многих других, тот же божественный муж и в том же сочинении рассказывает так: «Кого не преследовали, не хватали и не бесчестили они тогда, как хотели? Кого не искали и, нашедши, не приводили в такое состояние, что он или получал бедственную смерть, или был совершенно изуродован? Ибо и то, что делали, по-видимому, судии, было делом ариан, – судьи только исполняли злобные намерения последних. Да какое место не имеет памятников их злобы? Кого, мудрствовавшего о вере противно им, не опутывали они, как некогда Иезавел, вымышленными обвинениями? Какая церковь не скорбит ныне от их наветов? Антиохия плачет о православном исповеднике Евстафие, Валанеи – об Евфратионе, Палт и Антарад – о Киматии и Картерии, Адрианополь – о христолюбивом Евтропии и потом о Люции, который многократно носил наложенные ими оковы и так скончался, Анкира – о Маркелле, Берия – о Кире, Газа – об Асклепе. Этим мужам коварные враги наши причинили много бед и заточили их еще прежде. А фракийских епископов Феодула и Олимпия, также меня и пресвитеров моих столь усердно отыскивали, что если бы нашли нас, то потерять бы нам свои головы. И может быть, мы давно бы уже умерщвлены были, если бы, сверх их чаяния, не ус спели скрыться, ибо такого именно содержания даны были указы проконсулу Донату об Олимпии, а Филагрию обо мне». Вот каким насилием преследовало святых это нечестивое скопище. Упомянутый Осия был епископ кордовский; он имел высокое значение еще на великом Никейском соборе и председательствовал между собравшимися на собор Сардикиский. Я хочу также внесть в свое сочинение рассказ о дерзновенной защите истины, выраженной всехвальным Либерием, и о достодивных словах, сказанных им Констанцию. Они записаны были жившими в то время боголюбивыми мужами в поощрение и пример для подражения ревнующим о вещах божественных. Либерии управлял римскою церковью после Юлия, преемника Сильвестрова.

Царь Констанций сказал: «Предполагая в тебе христианина и епископа нашего города, мы заблагорассудили призвать тебя и убедить, чтобы ты отрекся от общения в нелепом безумии с нечестивым Афанасием. Вся вселенная признала это за благо и соборным определением присудила считать Афанасия чуждым церковного общения». Но епископ Либерий отвечал: «Царь! Церковные суждения должны совершаться с самою строгою разборчивостью. Поэтому, если угодно твоему благочестию, повели нарядить суд – и когда Афанасий окажется достойным осуждения, то пусть будет произнесен против него приговор по церковному Порядку, иначе как произнести приговор человеку, которого мы не судили?» Царь Констанций сказал: «Вся вселенная осудила его нечестие, только он издавна выигрывает время». Но епископ Либерий отвечал: «Лица, подписавшие его осуждение, не были очевидцами его преступлений, но подписали этот приговор, увлекаясь то честию от тебя, то страхом, то опасением испытать гнев твой». Царь: «Как это?» «Так что славы Божией не любя и предпочитая ей твои дары, они без суда осудили человека, которого не видели и в лицо. Это не по-христиански». Царь: «Но он был лично судим на Тирском соборе, где осудили его все епископы вселенной». Либерий: «Никогда не был он судим лично, осудить его дерзнули несколько собравшихся тогда епископов, и осудили в то время, когда он уже удалился из судилища, – то был суд беззаконный». Тут евнух Евсевий сказал: «Однако ж на Тирском соборе он объявлен чуждым вселенской веры». Но Либерий продолжал: «Из числа бывших в то время судей пять только человек ездили в Мареотиду, быв посланы туда для собрания свидетельств против обвиненного. Из этих посланных двое потом умерли, именно Феогнис и Феодор, а прочие трое, то есть Марис, Валент и Урзакий, живы и доныне. На всех сих послов, за это самое дело, в Сардике произнесен приговор; но осужденные подали потом собору прошение, прося прощения в том, что показания против Афанасия взяты были ими в Мареотиде по злона-меренности только от одной стороны. Некоторые донесения их мы и теперь имеем под руками. С кем же надобно согласиться и прийти в общение, царь? С теми ли, которые прежде осудили Афанасия, а потом просили в этом прощения, или с теми⁷¹, которые впоследствии произнесли приговор им самим?» Тогда епископ Эпиктет сказал: «Царь! Либерии спорит теперь не для защиты веры или определений церковного суда, а для того, чтобы похвастаться пред римскими сенаторами, что он царя переспорил». Поэтому царь сказал Либерию: «Да что ты за важное ли ицо в государстве, что один поддерживаешь сторону нечестивого человека и разрушаешь спокойствие вселенной, даже целого мира?» Либерии: «Слово веры не бессильнее от того, что я защищаю его один. И в древности только три человека воспротивились повелению (Навуходоносора)». Тут евнух Евсевий сказал: «Ты царя нашего сделал Навуходоносором?» Но Либерии отвечал: «Отнюдь нет. Но беззаконно было бы осудить человека так, без рассмотрения его дела. Я считаю нужным прежде всего собрать вселенскую подпись, которой бы утверждалась изложенная в Никее вера, чтобы, через это возвратив из заточения братьев наших и восстановив их на принадлежащих им кафедрах, а потом рассмотрев, окажутся ли согласными с апостольскою верою люди, производящие ныне в церквах столько смятени ий, тогда уже собраться всем в Александрию, где лично будут присутстовать и обвиняемый, и обвинители, и защитники той и другой стороны, и там, рассмотрев все дело, произнести единогласное решение». Но епископ Эпиктет сказал: «Не достанет общественных подвод для такого множества епископских поездок». Либерии: «Для решения церковных дел нет нужды в общественных подводах. Каждая церковь имеет собственные средства для доставления своего епископа к берегам моря». Царь: «Но сделанного определения переменить уже нельзя. Приговор большинства епископов должен иметь свою силу. Ты один только стоишь за дружбу того нечестивца». Но Либерии сказал: «Государь! Мы никогда не слыхивали, чтобы судья обвинял подсудимого в нечестии, не видя его пред собою; через это он выс сказывал бы личную свою вражду к нему». Царь: «Он обидел всех вообще, но никого не обидел столько, как меня. Не довольствуясь несчастною смертию старшего моего брата, он не переставал возбуждать к вражде против меня блаженной памяти Константа и успел бы в этом, если бы особенной кротостию мы не удержали от неприязненных намерений и того, кто возбуждал к вражде, и того, кто был возбуждаем. Для меня не может быть столь великого подвига, хотя бы даже я победил Магненция и Сильвана, каким подвигом было бы отторжение этого злодея от дел церковных». Либерии: «Личной вражды, Государь, не выражай через епископов. Руки духовных должны быть приготовляемы для освящения. Посему, если тебе угодно, повели вызвать епископов из заточения и возвратить им их места, – и когда окажется, что они единодушны с тем, кто ныне защищает православную, изложенную в Никее веру, тогда пусть, собравшись вместе, они же и позаботятся об умирении мира, чтобы через это устранилась мысль о наказании человека невинного». Царь: «Вот в чем дело: если ты согласишься иметь общение с церквами, я хочу обратно послать тебя в Рим. Итак, согласись на мир, подпишись и возвращайся в Рим». Либерии: «Я уже простился с римскими братьями; церковные законы дороже пребывания в Риме». Царь: «Но тебе дается три дня сроку на размышление. Если хочешь, подпишись и возвращайся в Рим, а когда не хочешь, подумай, в каком другом месте хотел бы ты жить». Либерии: «Срок трехдневный или трехмесячный – все равно не переменит моего убеждения. Так посылай меня, куда хо очешь». Спустя два дня царь снова призывал Либерия, но, видя, что мысли его те же, объявил ему ссылку в Бероэ фракийскую. Когда Либерии вышел, царь послал ему пятьдесят олокотинов на издержки. Но последний сказал принесшему их: ступай и возврати это царю; ему нужно давать жалованье своим воинам. То же присылала ему и царица; но он опять сказал: отдай царю; это нужно ему на содержание войска. Если же царь сам не имеет нужды, то пусть отдаст их Авксентию и Эпиктету, которые нуждаются в этом. Так как от них Либерии не принял денег, то евнух Евсевий принес их ему от себя; но епископ сказал: «Ты опустошил церкви вселенной и теперь мне, как осужденному, подаешь милостыню! Пойди, сделайся наперед христианином». Ничего не приняв, он через три дня был сослан.

Итак, победоносный поборник истины, согласно с повелением, жил во Фракии. Между тем, по прошествии двух лет, Констанций прибыл в Рим – и супруги людей знатных и чиновных стали докучать своим мужьям, чтобы они попросили царя о возвращении пастыря пастве. Если вы не сделаете этого, говорили они, то мы оставим вас и переселимся к тому великому пастырю. Но мужья отвечали, что они боятся царского гнева, что им, как мужчинам, Констанций, может быть, никак не простит этого, а когда возьметесь просить вы, то вас он, конечно, пощадит и, одно из двух, либо примет вашу просьбу, либо, и в случае отказа, отошлет вас без взыскания. Приняв этот совет, достохвальные жены пришли к царю в одежде, по обычаю, пышной, чтобы приняв их по одежде, как знатных, он обошелся с ними почтительно и кротко. Явившись в этом виде, они стали умолять царя, чтобы он сжалился над столь знаменитым городом, – зачем лишен он пастыря, сделавшегося добычею волчьего коварства. Но Констанций отвечал им, что город не имеет нужды в другом пастыре, что среди его есть пастырь, который может о нем заботиться. Ибо после великого Либерия рукоположен был один из его диаконов, по имени Феликс⁷², который, изложенную в Никее веру хотя соблюдал и ненарушимо, однако ж, свободно вступал в общение и с отступниками, а потому из жителей Рима никто не входил в молитвенный дом, когда в нем был Феликс, Упомянутые жены сказали об этом царю, царь, склонившись на их просьбу, повелел возвратить того – достойного во всех отношениях мужа, чтобы он управлял церковью вместе с Феликсом. Когда указ об этом читан был на ипподроме, народ оглашал воздух восклицаниями, называя царский приговор справедливым.

Впрочем, жители разделялись на две партии, носившие прозвание по различию цв ветов, и потому сперва положили было, чтобы один епископ управлял одною партией, а другой – другою; но потом все единогласно воскликнули: один Бог, один Христос, один епископ. Я счел справедливым поместить здесь самые их слова. После этих восклицаний христолюбивого народа, внушенных благочестием и справедливостью, божественный Либерии возвратился⁷³, а Феликс выехал и стал жить в другом городе. Об этих событиях я упомянул в связи с тем, что постигло епископов, собиравшихся в Медиолане, ибо желал соблюсти гармонию в повествовании. Теперь же снова перехожу к описанию следовавших по порядку происшествий.

Когда поборники веры были изгнаны, люди, по своей воле располагавшие мыслями царя, подумали, что теперь можно вдруг ниспровергнуть противную им веру и утвердить учение Ария, а потому убедили Констанция созвать в Аримине⁷⁴ восточных и западных епископов и приказать им, чтобы они исключили из символа веры слова: «существо» и «единосущие» как орудия, изобретенные Отцами против злокозненности Ария, ибо эти-то слова, говорили они, были причиною разделений церквей. Епископы собрались и, зараженные язвою арианства, пытались обольстить великое множество собравшихся, особенно же епископов западных, людей с простыми понятиями, говоря им, что из-за двух слов, притом не находящихся в Писании, не следует раздирать тело церкви и что Сына должно называть подобным Родившему по всемy, а слово «существо», как чуждое Писанию, оставить. Но те, запретив обман, отлучили этих проповедников, а сами через послание изложили царю собственный образ мыслей. «Мы дети, писали они, и наследники отцов, собиравшихся в Никее, а посему если бы осмелились либо уничтожить что из написанного ими, либо делать прибавление к прекрасным их положениям, то объявили бы себя детьми незаконными и обвинителями своих родителей». Впрочем, точное правило их веры яснее будет видно из послания их к Констанцию.

«Мы веруем, что воля Божия и указ твоего благочестия устроили общее собрание епископов всех западных городов в Аримине с тою целью, чтобы и вера кафолической церкви для всех объяснилась, и мыслящие противное обнаружились. Итак, после продолжительных рассуждений, мы признали за лучшее – веру, дошедшую из древности, проповеданную Пророками, Евангелиями, Апостолами и самим Господом нашим Иисусом Христом, веру, хранительницу твоего царства и покровительницу твоего могущества, – эту веру содержать постоянно и, содержа, блюсти ее до конца; ибо нам показалось делом безрассудным и незаконным изменять что-либо правильно определенное и точно рассмотренное на Никейском соборе в присутствии славного твоего отца и царя Константина, проповеданное в слух всех и сделавшееся всеобщим учением и образом мыслей. Эта вера – одна поставлена в поборание и истребление ереси Ариевой, и ею опровергнуто не только арианство, но и всякая другая ересь. В ней и прибавить что-либо поистине не безопасно, и отнять гибельно; ибо допусти то или другое, – врагам тотчас откроется возможность делать, что угодно. Поэтому-то Урзакий и Валент, давние сообщники и единомышленники арианского учения, и были отлучены от общения с нами, пока, для возвращения его, не сознались в своих заблуждениях, не раскаялись и не получили прощения, как свидетельствуют представленные ими письменные доказательства. По уважению к сим знакам раскаяния, они прощены и освобождены от виновности. Это сделано в то время, когда продолжались заседания собора меди иоланского, в присутствии между прочими и пресвитеров римской церкви.

Притом мы знаем и после смерти достойного памяти Константина, который со всяким тщанием и вниманием изложил письменную веру, был в ней крещен⁷⁵, когда выходил из среды людей и переселялся для наследования вожделенного мира; а потому сочли делом безрассудным после него ввести что-либо новое и презреть столь многих святых исповедников и мучеников, которые письменно изложили и рассмотрели это самое учение, которые все обсудили согласно с древними уставами кафолической церкви и которых веру Бог сохранил до времен твоего царствования, через Господа нашего Иисуса Христа, даровавшего тебе царство вести так, что ты обладаешь и обитаемою нами империей. Несмотря на то, несчастные и жалкие умом люди опять стали с преступным дерзновением проповедовать нечестивое учение и разрушать все здание истины. Когда, по твоему указу, заседания собора начали производиться – и они обнаружили также намерение своего заблуждения, – стали коварно и возмутительно вводить нечто новое и, при помощи сообщников своей ереси, Германия, Авксентия и Гаия, начали возбуждать вражду и разномыслие. Переменчивое их учение одно превосходит все прочие богохульства. Увидев же, что помыслы у них нео одинаковы и что нет согласия в худых их мнениях, они присоединились к нашему совету с намерением – догматы веры изложить иначе. Но для обличения их намерения довольно было и краткого времени, а чтобы дела церковные не подвергались постоянно одним и тем же опасностям и чтобы смятения и непрерывные беспокойства не привели всего в беспорядок, признано за благо сохранить твердыми и неизменными постановления древние, вышеупомянутых же людей отлучить от общения с нами. По этой причине мы отправили к твоей мило ости послов, которые известят тебя о всем и через послание объявят мнение собора. Этим послам прежде всего повелено утверждать истину на основании древних и верных определений: они объяснят твоему благочестию, что, вопреки словам Урзакия Валента, мира не может быть, если извратится что-либо правое; ибо как могут сохранить мир люди, нарушающие мир? Это и в прочих городах, и в римской церкви скорее произведет распри и беспокойства. Итак, умоляем твою милость принять представления нашего посольства слухом благосклонным и лицом светлым и не попускать, чтобы к оскорблению умерших вводили какие-либо новости (живущие), но позволить нам оставаться при том, что определено и узаконено предками, которые, можем сказать, все совершили прозорливо, мудро и по внушению Святого Духа; между тем как нынешние нововведения тех людей внушают верующим неверие, а неверующим – упорство. Умоляем также повелеть, чтобы епископам, проживающим на чужой стороне и угнетаемым как преклонностию лет, так и нуждами бедности, даны были средства для возвращения домой, дабы церкви, в отсутствие епископов, не оставались сиротствующими. Но ко всему этому, снова умоляем не попускать, чтобы из прежних определений что-либо убавляли или прибавляли к ним, но оставить ненарушимым и на будущее время все, соблюдаемое от времен благочестивого твоего отца до настоящего времени. Пусть, наконец, мы не страдаем и не остаемся вне своих епархий, пусть епископы вместе со своим народом мирно возносят молитвы и совершают богослужение, молясь о твоем спасени ии, царстве и мире, что да дарует тебе Бог навеки. Наши послы имеют при себе подписи и имена епископов; они же убедят твое благочестие и на основании Священного писания».

Когда послы с этим письмом прибыли к царю, то придворные, покровительствуя ереси, приняли от них послание и передали его царю, а самих к нему не допустили, говоря, что державный теперь занят государственными заботами. Это сделали они в той мысли, что епископы, утомившись долговременным ожиданием и нетерпеливо желая возвратиться к вверенным себе паствам, принуждены будут раскопать и уничтожить крепость, устроенную ими против ереси. Но такой умысел не удался, потому что мужественные поборники веры отправили к царю и другое послание, умоляя его принять послов и распустить их самих. Вношу в свою историю и это Послание.

«Победителю царю Констанцию собравшиеся в Аримине епископы.Мы получили грамоту твоей милости, славнейший Государь Самодержец! В ней сказано, что, быв занят государственными делами, ты не мог тотчас же видеть наших послов, и повелеваешь нам ожидать их возвращения, пока твое благочестие не узнает о наших определениях и об отеческих наших догматах, Не отступая нисколько от своих мыслей, которые и прежде изложены нами, мы настоящим письмом снова убеждаем твою милость и умоляем тебя благосклонно принять как это ответное твоему благочестию послание нашего смирения, так и то, которое отнести к твоей милости поручили мы своим послам. Сколь сожалительно и неестественно, что в благополучное время твоего царствования такое множество церквей как бы вовсе не имеют епископов, твоя милость понимает это не менее нас. Поэтому снова просим тебя, славнейший Самодержец, повелеть нам, если это угодно будет твоему человеколюбию, прежде наступления непогод зимнего времени возвратиться в наши церкви, чтобы мы могли вместе с народом возносить Вседержителю Богу и Христу Сыну Его, Господу и Спасителю нашему, усерднейшие моления о благосостоянии твоей державы, как мы это всегда делали и делаем».

Возбудив против них гнев царя за это послание, ариане переводят большую часть епископов против их воли в один фракийский город, по имени Ника⁷⁶. И на иных простосердечных действуя ласкою, на других страхом, склоняют их принять план, издавна придуманный против благочестия, то есть слова «существо» и «единосущие» исключить из веры, а вместо их поставить «подобие». Я вношу в свою историю и это изложение веры – не для того, чтобы оно было хорошо, а для того, чтобы им обличить скопище ариан; ибо нынешние нечестивцы не принимают уже и этого символа, но вместо подобия проповедуют неподобие.

Неправая вера, изложенная в Нике фракийской. «Веруем в единого и одного истинного Бога Отца Вседержителя, из которого все, и в единородного Сына Божия, который родился от Бога прежде всех веков и прежде всякого начала, и через которого произошло все, видимое и невидимое – веруем, что единородный родился один от одного Отца, Бог от Бога, подобный родившему Его Отцу, по писаниям, что рождение Его не знает никто, кроме одного родившего Его Отца. Знаем, что сей единородный Сын Божий, быв послан Отцом, сошел с небес, как написано, для уничтожения греха и смерти, и родился по плоти от Духа Святого и Девы Марии, по писаниям – обращался с учениками и, по исполнении всего домостроительства согласно с волею Отца, пригвожден был ко кресту, умер, погребен, сходи ил в преисподнюю, где сам ад вострепетал от Него, воскрес из мертвых в третий день и обращался с учениками в продолжение сорока дней, а потом взят на небеса и сидит одесную Отца, в последний же день воскресения при-идет со славою Отчею воздать каждому по делам его. И в Духа Святого, которого сам единородный Сын Божий Иисус Христос, Бог и Господь, обещал послать роду человеческому, – послать, как написано, Утешителя, Духа истины, которого и послал, восшедши на небеса и седши одесную Отца, откуда и приидет судить живых и мертвых. Слово же «существо», внесенное отцами по простоте, непонятное для народа и возбудившее соблазн, собор заблагорассудил исключить, так как оно не встречается в Священном писании, – и положить вперед вовсе не употреблять слова «существо», тем более, что и Священное писание нигде не упоминает о существе Отца и Сына. Говоря о лице Отца, Сына и Святого Духа, не должно также именовать одну ипостась: мы называем Сына подобным Отцу, как говорит и учит само Священное писание. Все же ереси, какие и прежде были осуждены, и вновь появились, как скоро они противны этой изложенной нами вере, да будут анафема». Такой-то символ подписали епископы, побеждаемые – одни страхом, другие – обольщением; а не согласившиеся подписать его были рассеяны по границам империи.

Что все поборники истины, и особенно епископы западные, Действительно осуждали это изложение веры, о том свидетельствует послание их к иллирийцам. Между писателями его первенствовал Дамас⁷⁷, получивший предстоятельство в римской церкви после Либерия и украшавшийся многочисленными видами добродетели. Вместе с ним в написании этого послания участвовали девяносто епископов, собравшихся в Рим из Италии и Галатии, называемой ныне Галлиею. Я перечислил бы здесь и имена их, если бы не находил этого излишним. Писали же они следующее: «Епископы, собравшиеся на святой собор римский, Дамас, Валериан и прочие, возлюбленным братьям епископам иллирийским желаем о Боге здравия. Мы надеемся, что вы держите святую, на учении Апо остолов утвержденную нашу веру и, как священнослужители Божий, которым надлежит учить и других, преподаете ее народу, нисколько не отступая от определений отеческих. Между тем, однако ж, по донесениям братьев наших из Галлии и Венеции, мы знаем, что некоторые вводят ересь. Этого зла не только должны беречься епископы сами, но и противостоять чьему бы то ни было разногласящему учению, чтобы кто-либо по неопытности или простоте не принял этих ложных толкований, думая о том, как бы не преткнуться, но когда доходят до слуха различные мнения, ближе держаться отеческого образа мыслей. Уже написано, что за это особенно осужден и Авксентий Медиоланский.

Итак, надобно, чтобы в римском мире все учителя Закона хранили единомыслие и не оскверняли своей веры разногласящими учениями, ибо едва только нечестие еретиков начало усиливаться, подобно тому как ныне особенно прокрадывается арианское богохульство, – отцы наши в числе трехсот восемнадцати епископов, равно как и избранные от римской церкви, сделав в Никее исследование спорного предмета, воздвигли эту твердыню в защиту от диавольского учения и таким противоядием из вершили смертельный яд ереси, то есть положили, что в Отца и Сына должно веровать как в единую силу и единое Божество и что ту же ипостась и существо имеет и Дух Святой, а всякого, мыслящего иначе, признали чуждым нашего общения. Но потом это спасительное определение и досточтимое исследование некоторые задумали разрушить и осквернить другими исследованиями. Однако ж, и из этих самых иные, сначала принужденные вводить новости и пересматривать то определение в Аримине, так исправили дело, что признали себя обманутыми каким-то сторонним рассуждением, вовсе не думая противиться мнению, принятому отцами никейскими; ибо между членами Ариминского собора во время его открытия никто не мог поддерживать какой-либо предрассудок, – ни римский епископ, которого мнение надлежало принять прежде всех, ни Викентий, который столько лет неукоризненно хранил епископство, ни другие согласившиеся с их определениями, – особенно когда представим, что и те самые, которые, как сказано, по-видимому, увлеклись хитростию, пришедши к лучшей мысли, засвидетельствовали, что то прежнее мнение им не нравится. Итак, да усмотрит ваша непорочность, что надобно с постоянной твердостию держать одну ту веру, которая основана в Никее на авторитете апостолов. Этою самою верою вместе с нами хвалятся и восточные, если они признают себя христианами кафолической церкви, и западные. Веруем, что мыслящие иначе за такую решимость скоро будут отлучены от общения с нами и лишены имени епископов, чтобы их миряне, освободившись от рассеиваемого ими обмана, могли отдохнуть, ибо, находясь в заблуждении, они не будут иметь никакой возможности исправить его в других. Итак, с мыслями всех иереев Божиих да придет в согласие и образ мыслей вашей чести, в котором вы, как мы веруем, пребудете твердыми и непоколебимыми. А что мы с вами должны право веровать, – докажите это обратною грамотой вашей любви. Будьте здоровы, честнейшие братья».

Равным образом и Афанасий Великий в послании к Афрам об Ариминском соборе писал следующее: «Если все это было так, то кто примет слова людей, противопоставляющих собор ариминский, или какой другой, собору Никейскому? Или кто не возненавидит отвергающих постановления отцов, и предпочитающих постановления новейшие, утвержденные любопрением и насилием в Аримине? Кому захочется сойтись с людьми, не принимающими и своих определений? Более, чем на десяти своих соборах, как мы выше сказали, утверждая каждый раз все иное и иное, они сами явно осуждают каждый свой собор и подвергаются тому же самому, что потерпели некогда предатели – Иудеи. Как те, пишет пророк Иеремия, оставив единственный источник воды живой, «ископаша себе кладенцы сокрушенные, иже не возмогут воды содержати» (Иер 2.13), так и они, восстав против собора вселенского, ископали себе множество соборов суетных, которые оказались у них «рукоятьми, не имущими силы» (Ос 8.7). Итак, не потерпим, чтобы Ариминский, или другой так называемый собор противупоставляем был Никейскому, ибо ссылающиеся на собор Ариминский, кажется, сами не знают, что на нем происходило. В противном случае они молчали бы. Но вы знаете, возлюбленные, по донесениям тех между вами, которые с вашей же стороны ездили в Аримин, – вы знаете, что Урзакий, Валент, Евдоксий, Авксентий, и вместе с ними Демофил, были низложены на нем за то, что хотели утвердить противное определениям никейским, и когда просили их анафематствовать арианскую ересь, отказались от этого и решились быть ее защитниками. Напротив, епископы, истинно верные рабы Господа и правоверующие, которых было около двухсот, определили, что они довольствуются одною верою никейскою и ни больше, ни меньше, сравнительно с нею, ничего не хотят ни изыскивать, ни принимать. Это же самое объявили они и Констанцию, по воле которого собор назначен был. Однако ж, низложенные в Аримине еретики, пришедши к Констанцию, успели возбудить его к оскорблению отцов собора и грозили им, что, осудив их, одни не возвратятся уже в свои епархии, и в ту же самую зиму насилиями принудили их во Фракии дать согласие на свои нововведения.

Итак, кто станет ссылаться на Ариминский собор, тому пусть укажут сперва на низложение упомянутых лиц и на послание епископов, говоривших, что после исповедания, изложенного отцами в Никее, исследовать более нечего и что иного собора, кроме сего, признавать не должно. Это-то они скрывают, а выставляют только то, что произошло во Фракии через их насилие. Из этого видно, что они – приверженцы арианства, чуждые веры истинной. Желая сравнить между собою тот великий собор и соборы арианские, всякий нашел бы там богочтимость, а здесь безумие, ибо собравшиеся в Никее, и не быв низложены, исповедали, что Сын единосущен Отцу, а эти, быв уже низложены раза два, и в третий раз на самом Ариминском соборе, дерзнули постановлять, будто бы не должно говорить, что Бог имеет существо, или «ипостась». Столько-то ухищрений и такие-то козни против догматов истины придумывали на Западе приверженцы Ария.

В Антиохии после преемника Флакиллова Стефана, который изгнан был из церкви, предстоятельство получил Леонтий, и получил против правил Никейского собора, ибо был скопец, оскопивший сам себя. Блаженный Афанасий рассказывает и о причине этого необдуманного его поступка. О Леонтии распускали молву, будто он имеет связь с одною молодою женщиною, по имени Евстолия, и ему запрещено было держать ее в своем доме. Поэтому, чтобы иметь возможность без опасения обращаться с нею, он оскопил сам себя, через что, однако ж, не устранился от подозрения и, находясь уже в сане пресвитера, был низложен. По связи с этим, Афанасий Великий писал также об остальной его жизни, и я коротко расскажу о его злонравии и коварстве. Будучи заражен арианскою ересью, он старался скрывать свою болезнь. Видя, что духовенство и прочий народ делятся надвое, что одни в славословии перед словом «Сын» произносят союз, а другие перед тем же словом употребляют предлог «во», он произносил славословие шепотом, так что стоявшие и подле него могли слышать только слова: во веки веков. Впрочем, если бы лукавство его души не обнаруживало чего другого, можно бы еще сказать, что он придумал такую хитрость, заботясь о поддержании единомыслия в народе. Но так как им вымышляемо было множество жестокостей против исповедников истины, а люди, причастные нечестию, удостаивались всевозможного его попечения, то явно было, что он скрывал свою заразу, только боясь народа и Констанция, который сильно грозил дерзающим называть Сына неподобным.

Итак, образ его мыслей обнаруживался его делами: кто следовал догматам апостольским, тот нисколько не пользовался его попечением и не удостаивался рукоположения; а последователи ариева безумия имели перед ним самое великое дерзновение и возводимы были по степеням с священнослужения. В то время он причислил к сонму диаконов Евномиева учителя Аэция, который богохульство Ария увеличил новыми изобретениями. По сему случаю Флавиан и Диодор, мужи, избравшие аскетический род жизни и бывшие открытыми поборниками апостольского учения, прямо обличили Леонтия в нечестивых его замыслах, сказав, что человека, воспитанного в началах нечестия и своим нечестием думающего стяжать себе славу, он удостоил имени диакона ко вреду церкви, и грозили отстать от церковного с ним общения, отправиться на Запад и объявить о сокровенных его действиях. Убоявшись этого, Леонтий запретил Аэцию священнодействовать, однако ж, всячески покровительствовал ему. Между тем те два достодивные мужа, Флавиан⁷⁸ и Диодор, не получив должностей священнослужения и находясь в числе мирян, днем и ночью возбуждали всех к ревности по благочестию. Они первые стали делить поющих на два хора и научили петь Давидовы псалмы попеременно – то одним, то другим хором. Этот обычай сперва принят был в Антиохии, а потом распространился повсюду и сделался общим во всех пределах вселенной. Людей, любивших заниматься делами божественными, они собирали к гробам мучеников и проводили с ними в бдении всю ночь, восхваляя Бога. Видя это, Леонтий находил опасным запрещать им такие занятия, ибо заметил, что народ весьма расположен к тем превосходным мужам, но, говоря с ними кротко, он только просил их совершать свое богослужение в церквах. Они, хотя и очень хорошо понимали лукавство Леонтия, однако ж, повиновались его приказанию и, с великим усердием созывая своих соревнователей в церкви, по-прежнему возбуждали их воспевать всесвятого Господа. Что же касается до Леонтия, то ничто не могло расположить его к исправлению себя от лукавства. Прикрываясь личиною ласковости, он таил в себе бесстыжество Стефана и Флакита, людей, следовавших превратному учению, возводил на степени пресвитеров и диаконов, хотя бы они вели самую распутную жизнь, а державшихся учения апостольского не удостаивал этой чести, хотя бы они украшены были всеми родами добродетели. Поэтому клир составлялся большею частию из лиц, зараженных арианством, а народ особенно стоял за правые догматы, так что облеченные властию учительства не осмеливались обнаруживать богохульных своих мнений. Вообще Флакит, Стефан и Леонтий совершили в Антиохии столько нечестивых и беззаконных дел, что описание их по обширности предмета требует особенного сочинения, а по великости его напоминает одну печальную песнь авида, ибо и об этих людях надобно сказать: «яко се врази твои возшумеша, и ненавидящие тя воздвигоша главу. На люди твоя лукавноваша волею, и совещаша на святыя твоя, реша: приидите и потребим я от язык, и не помянется имя Израилево к тому» (Пс 82.3–5). Но будем продолжать свою историю.

Город Германикия, лежащий на границе Каппадокии с Киликиею и Сириею, принадлежит к так называемой евфратской епархии. Предстоятель германикской церкви Евдоксий, узнав о смерти Леонтия, немедленно отправился в Антиохию, захватил епископскую кафедру и начал, подобно дикому вепрю, опустошать этот вертоград Божий. Он уже не скрывал, подобно Леонтию, своего злонравия, но с открытым неистовством восставал против апостольского учения и осмеливавшихся противоречить себе поражал всевозможными бедствиями. В то время в Анкире, митрополии галатийской, кормило правления церковью держал преемник Маркелла, Василий, а в Севастии, главном городе Армении, правил Евстафий. Узнав о противозаконных делах и неистовстве Евдоксия, эти епископы письменно раскрыли его преступления царю Констанцию, который находился еще в западных частях империи и, истребив тиранов, исправлял там произведенные ими беспорядки. Они были любимы царем и, по своей достохвальной жизни, имели перед лицом его особенно великое дерзновение.

Узнав об этом, Констанций известил антиохийцев письменно, то не он дал Евдоксию предстоятельство в их церкви, как разглашал это сам Евдоксий, и потому приказывает изгнать сего епископа из города и подвергнуть дела его суду в Никее вифинcкой, где, по его повелению, имеет быть собор. Назначить местом для собора Никею убедил царских придворных чиновников сам Евдоксий. Но Промыслитель всяческих, ведая будущее, как бы уже прошедшее, необычайным землетрясением воспрепятствовал состояться этому собору. Землетрясение разрушило большую часть города и погубило большую часть жителей. Ехавшие сюда епископы, узнав о том, сильно испугались и возвратились в собственные епархии. В этом событии я вижу действие Божией премудрости, так как святые отцы в Никее изложили учение веры апостольской, а собиравшиеся теперь в тот же город имели намерение утвердить учение противное, и это приверженцам Ария могло представлять случай к обманыванию простых людей рождеством имени, то есть когда бы они стали называть никейским этот свой собор, выставляя его для простодушных вместо Никейского древнего, то Господь, пекущийся о церкви, и рассеял собрание их. Спустя немного времени, те же обвинители Евдоксия опять напомнили Констанцию о соборе, и царь повелел быть ему в Селевкии⁷⁹. Этот город находится в Исаврии, лежит при море и почитается главным во всей провинции. Сюда-то приказано было собраться всем восточным епископам и в том числе епископам понтийского и азийского округов.

В это время Кесариею, палестинскою митрополиею, управлял преемник Евсевия Акакий, тот самый, которого отлучил собор сардикский, но который, презрев столь великий сонм епископов, не покорился приговору. В Иерусалиме же, после Макария, о котором я много раз упоминал, был прежде предстоятелем Максим, муж, славившийся подвигами за благочестие, ибо у него был выколот правый глаз и подрезаны жилы правого колена. А когда он переселился в жизнь бессмертную, то благодать епископства принял усердный поборник апостольского учения Кирилл. Спор этих двух епископов о первенстве был причиною величайших зол для церкви. Акакий под каким-то ничтожным предлогом низложил Кирилла и изгнал его из Иерусалима. Кирилл отправился в Антиохию, но, нашедши этот город без пастыря, переехал в Таре и жил с дивным тогдашним епископом тарсской церкви Сильваном. Узнав о том, Акакий писал к Сильвану и уведомил его о низложении Кирилла, но Сильван, питая уважение к Кириллу и опасаясь народа, который с величайшею любовию внимал учению Кирилла, не возбранял ему служить в церкви. Равным образом когда епископы собрались в Селевкию, то и Кирилл также в их собрании занимал свое место, имея общение с Василием, Евстафием, Сильваном и прочими. Но Акакий, прибыв на собор, составившийся из ста пятидесяти епис скопов, объявил, что он тогда только примет участие в соборных совещаниях, когда удален будет из собора Кирилл, как лишенный сана архиерейского. Некоторые, заботясь о сохранении мира, просили Кирилла удалиться, обещая после рассуждения о догматах рассмотреть и его дело, но он не послушал этого. Тогда Акакий, отделившись от собора, соединился с Евдоксием, успокоил его от страха, в котором он находился, ободрил, обещался быть его защитником и помощником и, не дав ему ехать на собор, отправился вместе с ним в Константинополь.

Возвратившись с Запада, Констанций был в Константинополе. Во многом обвиняя перед царем Селевкийский собор, называя его сборищем негодных людей, соединившихся на погибель и поругание церкви, Акакий возбудил гнев в царе и не менее раздражил его также своею клеветою на Кирилла. Он клеветал, будто Кирилл продал ту священную златотканую ризу, которую всехвальный царь Константин, желая почтить иерусалимскую церковь, подарил архиерею того города Макарию, чтобы он облачался в нее для совершения службы в день таинственного крещения, и будто ту ризу купил какой-то театральный плясун и надел ее, но, прыгая в ней на театре, упал, расшибся и умер. Имея общение с такими-то людьми, берутся они (говорил Акакий о селевкийских епископах) рядить и судить других. При этом случае царедворцы убедили царя призвать к себе не целый собор, потому что боялись общего его голоса, а только десять главнейших епископов. В числе призванных были Евстафий армянский, Василий галатийский, Сильван тарский, Элевсий кизикский. Прибыв в Константинополь, они просили царя обличить богохульство и преступления Евдоксия, но он, действуя под влиянием противников их, сказал, что сперва надобно рассудить дела касательно веры, а потом уже исследовать и обвинения против Евдоксия. Василий, по прежней близости к царю, начал было говорить с дерзновением, напоминая, что он умышляет против апостольского учения, но Констанций сильно разгневался на то, и Василию, будто бы виновнику всего смятения в церкви, приказал замолчать. Между тем как Василий оканчивал свои слова, Евстафий сказал: если ты хочешь рассуждений о вере, Государь, то взгляни, на какое богохульство против Единородного дерзнул Евдоксий, – и с этими словами подал царю изложение веры, в котором ко многим другим выражениям нечестия присоединялось и следующее: «Неподобное по проявлению неподобно и по существу; «един Бог Отец, из негоже вся... и един Господь Иисус Христос, имже вся» (1Кор. 8, 6): но из него же не подобно тому или не то значит, что им же; следовательно, Сын неподобен Богу-Отцу». Констанций приказал вслух прочитать это изложение и, сильно вознегодовав на содержавшееся в нем нечестие, спросил Евдоксия, он ли писал это? Евдоксий тотчас же отрекся и сказал, что это написано Аэцием, разумея того самого Аэция, которого некогда Леонтий, боясь обвинений со стороны Флакиана и Диодора, лишил диаконства и который потом жил у лукавого врага александрийской церкви, Георгия, и был его сотрудником в нечестивых поучениях и в злодейских предприятиях, теперь же вместе с Евномием находился у Евдоксия. Когда Леонтий умер и предстоятельство в антиохийской церкви захватил Евдоксий, тогда он возвратился из Египта и привел с собою Евномия. Заметив, что Евдоксий держится одного с ним образа мыслей и что, кроме нечестия, любит также сибаритскую негу, он нашел, что в Антиохии жить лучше, чем где-либо, и вместе с Евномием, будто пригвоздившись к мягким постелям Евдоксия, подражал жизни празднолюбцев – бродил сегодня к одному, завтра к другому, чтобы наполнить свое чрево. Услышав ответ Евдоксия, царь приказал позвать Аэция и, когда тот вошел, показал ему помянутое изложение и спросил, не он ли писатель этого сочинения? Аэций, вовсе не зная, что сейчас происходило, и не поняв тона, в каком дан был вопрос, а между тем надеясь за свое исповедание получить похвалу, сказал, что действительно он произвел это.

Ясно увидев, что за нечестивец этот человек, царь немедленно осудил его на изгнание и приказал отправить в какую-то фригийскую деревню. Аэция вытолкали из дворца, и он таким образом за богохульство приобрел себе одно бесчестие. Евстафий стал говорить, то и Евдоксий разделяет убеждения Аэция, что Аэций живет у него, вместе с ним обедает и в угождение ему составил богохульное вое изложение. Да и то – явный признак Евдоксиева в этом изложении участия, продолжал Евстафий, что не кто другой, а Евдоксий сказал, что оно изложено Аэцием. Судьи обязаны произносить приговор не по догадкам, заметил при этом царь, а по строгому исследованию самого дела. Так пусть же Евдоксий произнесет анафему на сочинения Аэция, сказал Евстафий, и тем убедит всех нас, что он не одних с ним мыслей. Царь охотно согласился на это предложение и приказал быть посему, но Евдоксий уклонялся и употреблял различные уловки, чтобы избавиться от вызова. Однако ж, когда царь разгневался и начал грозить ему ссылкою вместе с Аэцием, как сообщнику в нечестивом его мудровании, он отказался от собственного учения, которого и в то время и после был постоянно представителем, впрочем, потребовал и с своей стороны, чтобы действовавшие заодно с Евстафием анафематствовали также не находящееся в Писании прибавочное слово «единосущный». Но в таком случае надобно, возразил Сильван, отменить равным образом и исключить из соборных определений выражения: из не сущего, творение и иносущие, как не находящиеся в Писании и не встречающиеся ни у Пророков, ни у Апостолов. Это подтвердил и царь и приказал те выражения анафематствовать. Евдоксиане сначала стали было противоречить, но потом, заметив, что царь гневается, хотя с неудовольствием, произнесли, однако ж, отмену того, что предолжил им Сильван, и после сего тем настойчивее стали требовать анафематствования слова «единосущный». Но Сильван тогда сказал им и царю, что как скоро Бог Слово не есть ни изнесущное, ни сотворенное, ни иносущное бытие, то последовательно и истинное будет исповедывать Его единосущным родившему Отцу, – Богом из Бога, Светом из Света, имеющим одно естество с Родителем. Сколь ни сильно и справедливо сказал он это, но не убедил никого из присутствовавших: сообщники Акакия и Евдоксия подняли великий шум. Разгневался также и царь и грозил изгнать (православных) из церквей. Сильван, Элевсий и другие с ними говорили при этом царю, что он имеет право наказывать, а они – быть благочестивыми или нечестивыми, и никогда не предадут учения отеческого. Но Констанций, вместо того чтобы удивляться их мудрости, мужеству и дерзновению в защищении апостольских догматов, изгнал их из церквей и приказал на места их поставить других. Тогда Евдоксий тирански захатил кафедру константинопольской Церкви, а Евномий занял место изгнанного из Кизики Элевсия. Между тем царь повелел письменно низложить Аэция и сообщники его нечестия должны были осудить своего единомышленника. Они даже писали об этом александрийскому предстоятелю Георгию. Чтобы показать низость их, по которой им было все равно – нападать на единомышленников своих и противников, это послание я внесу в свою историю.

Копия с послания к Георгию, написанного всем собором, – против беззаконного богохульства диакона его Аэция.

«Святой собор, составившийся в Константинополе, честнейшему господину, александрийскому епископу Георгию, желает здравия.

Производя соборный суд над Аэцием по поводу беззаконных и преисполненных соблазна его сочинений, епископы, согласно с церковными правилами, определили лишить его диаконского сана и отлучить от церкви. За этим же в нашем определении следовало еще увещание, чтобы беззаконные его письма отнюдь не читались, но были отвергаемы, как бесполезные и негодные. Сверх того мы прибавили, что, если он будет упорствовать в своих мнениях, то должен быть подвергнут анафеме со всеми его единомышленниками. После сего естественно было ожидать, что все собравшиеся на соборе епископы возгнушаются этим виновником соблазнов, смятений, расколов, шума на весь мир, взаимных споров между церквами и единодушно примут состоявшееся касательно его решение. Но несмотря на наши просьбы и сверх всякого нашего чаяния, Серра, Стефан, Илиодор, Феофил и их сообщники не согласились с нашим мнением и не захотели подписать произнесенных нами определений, хотя Серра сам же обвинял упомянутого Аэция в каком-то другом, свойственном только безумному, хвастовстве. Он доносил, что Аэций с наглою и настойчивою дерзостию утверждал, будто Бог открыл ему то, что скрывал от времен апостольских и доселе. Но и после таких бессмысленных и хвастливых речей Аэция, засвидетельствованных самим Серрою, нельзя было ни вразумить, ни упросить поименованных судей согласиться с произнесенным нами Аэцию приговором. Долго и с великим терпением отлагали мы суд над ними, желая то негодованием, то просьбами, то честию, то вразумлением привлечь их и согласить во мнении со всем собором. Упорно ждали мы, не послушают ли, не уступят ли. Но так как долговременным своим терпением мы не могли склонить их к принятию определений касательно упомянутого человека, то, Церковные правила считая гораздо дороже их дружбы, положили отлучить их от общения и дать им целых шесть месяцев сроку для исправления, покаяния, и возжелания прийти к единению и согласию с Собором. Если в течение данного срока они исправятся, изберут единомыслие с своими братиями и согласятся на приговор касательно Аэция, то по нашему определению, будут приняты церковью и воспользуются снова принадлежащим себе значением на соборах и нашею любовью, а когда станут нераскаянно упорствовать и дружбу человеческую предпочитать церковным правилам и согласию с нами, то, определили мы, считать их чуждыми епископского сана. Но пока они будут ожидать низложения, необходимо на их места поставить других епископов, чтобы законная церковь, подчиненная должному порядку, имела согласие сама с собою и принадлежала к союзу любви, который взаимно сохраняют все епископы, говоря всегда одно, утверждая одно общее мнение и одну общую мысль. Мы отправляем твоему благоразумию это послание, чтобы ты знал о наших соборных определениях, и усердно просим тебя соблюдать их и вверенными тебе церквами, при содействии благодати Христовой, управлять мирно и законно».

Евномий в своих сочинениях превозносил Аэция, называл его человеком Божиим и осыпал многоразличными похвалами; но в то же время он дружелюбно жил и с лицами, которые осудили его, так как принял от них епископское рукоположение. Евдоксий, Акакий и их сообщники, одобрив составленное в Нике фракийской вероопределение, о котором мы упомянули выше, рукоположили на место Василия и Элевсия других епископов в их церкви. Упоминать о них я нахожу излишним, – расскажу только об Евномий. Когда Евномий, еще при жизни Элевсия, принимал в управление кизикскую церковь, Евдоксий, зная здравомыслие в вере кизикской паствы и видя, как негодует царь на тех, которые единородного Сына Божия называют сотворенным, убеждал Евномия скрывать свой образ мыслей и не высказывать его людям, ищущим случая к обвинению. Придет время, говорил он, будем проповедовать во всеуслышание, что теперь скрываем, научим невежд, а кто станет спорить, того либо убедим, либо принудим, либо накажем. Согласившись с такими советами, Евномий преподавал свое нечестие чрезвычайно прикровенно, но люди, напитанные Священным писанием, заметили скрывавшуюся в его речах ложь и, хотя негодовали на это, однако ж противоречить открыто считали делом более смелым, нежели благоразумным. Поэтому, надев личину еретического зломыслия, они пришли к Евномию в дом и умоляли его явно изложить им истину догмата, не смотреть на них как на людей, колеблющихся туда и сюда между различными учениями. Евномий смело открыл им тайные свои мысли. Да это было бы неправое и безбожное дело, сказали они ему тогда, если бы такой истины ты не сообщил всем своим подчиненным! Быв обольщен сими и подобными им речами, Евномий свое богохульство стал явно раскрывать в церковных беседах. После сего те люди, возбуждая души свои ревностию, отправились в Константинополь и сначала на Евномия подали донос Евдоксию. Когда же последний не принял их обвинения, обратились к царю и жаловались ему на новую язву, говоря, что учение Евномиево гораздо нечестивее богохульства Ариева.

Разгневанный этим царь повелел Евдоксию призвать к себе Евномия, обличить его и лишить священного сана. Но Евдоксий, несмотря на беспрестанные понуждения со стороны обвинителей, продолжал уклоняться от этого дела. Тогда они снова явились к царю с жалобами и воплями, что Евдоксий не исполняет его повеления и небрежет о столь великом городе, оглашаемом богохульствами Евномия. После сего Констанций грозил ссылкою самому Евдоксию, если он не вызовет к себе на суд Евномия, не обличит его в возносимых на него преступлениях и не накажет, Страшась этой угрозы, Евдоксий посланием уведомил Евномия, чтобы он бежал из Кизики и жаловался сам на себя, не послушавшись его совета. Боясь беды, Евномий оставил Кизику, но, досадуя на свое бесчестие, обвинял Евдоксия в предательстве, говорил, что Евдоксий жестоко обидел и Аэция, и его. С того времени он основал особенное свое братство, потому что знавшие о согласии его учения с учением Евдоксия отступили от последнего как от предателя, и, присоединившись к первому, называются его именем даже доныне. Сделавшись таким образом ересеначалъником, Евномий увеличил богохульство Ария новыми прибавлениями нечестия. Что отдельную свою секту учредил он только по страсти любочестия, это явно из самого дела: потому что, когда Аэций был осужден и отлучен от церкви, Евномий не сходился с ним, хотя и называл его своим учителем и Божиим человеком, но оставался в соединении с Евдоксием, а когда сам подвергся наказанию за нечестие, то, не покорившись определению собора, стал рукополагать епископов и пресвитеров, хотя был лишен уже епископского сана. Вот что происходило в Константинополе.

Когда персидский царь Сапор начал войну с римлянами, Констанций отправился для собрания войска в Антиохию, однако ж, Не войско римское прогнало врагов, а победил их чтимый римлянами Бог. Я расскажу, как произошла эта победа. Низиба, которую иные называют Антиохией Мингидонскою, лежит на границе римских владений с персидскими. Епископом, блюстителем и воеводою этого города был Иаков, о котором я упоминал и прежде, муж, сиявший лучами апостольской благодати. Описав достодивные и всехвальные его чудотворения в «Боголюбце, или Истории благочестивой жизни», я считаю излишним и не необходимым перечислять их снова, но по связи с настоящим повествованием расскажу только об одном. Персидское войско осадило управляемый Иаковом и подвластный римскому государству город, но, простояв под ним семьдесят дней, придвинув к стене множество осадных машин, обставив ее многими другими орудиями, устроив валы и рвы, персы никак не могли взять города. Наконец, запрудив в некотором расстоянии выше его течение протекающей через него реки Мингидона, возвысив с обеих сторон ее берега и сделав их необыкновенно высокими, чтобы удержать ее от разлития, они вдруг, когда накопилось уже множество воды и она стала даже переливаться через насыпь берега, пустили ее, как машину, против стены. Стена не вынесла чрезвычайного напора воды, покачнулась и упала. Той же участи подверглась и другая часть крепости, где Мингидон выходил из города, – и она также не устояла перед стремительностью реки. Видя это, Сапор надеялся уже взять крепость без сражения и на один день успокоился, чтобы между тем и грязь высохла, и река сделалась переходимою. Но, в следующий день приступив к городу со всем войском и надеясь вторгнуться в него через разрушенные части стены, он видит, что стена с обеих сторон восстановлена и труд его остался бесполезным. Этот божественный муж, укрепив своею молитвою и воинов, и других жителей города, возобновил ограду и, поставив на ней машины, прогнал осаждающих, и все это совершил не всходя на стену, но умоляя Бога внутри святого храма.

Впрочем Сапор поражен был не одним скорым восстановлением стены; его ужаснуло также и другое видение: он видел на стене кого-то, облеченного в царскую одежду, сиявшего блеском порфиры и диадемы. Предположив что это был римский государь, он грозил смертию подданным, которые доносили ему, что царя нет в Низибе. Когда же те твердо стали за истину своих слов и уверили его,, что Констанций находится еще в Антиохии, тогда он понял значение видения и сказал, что римлянам поборает Бог, и в до осаде бедняк пустил к небу стрелу. Знал он, конечно, что ею нельзя поразить Бестелесного, но не мог вынести вспышки бешеного своего негодования. В то время знаменитейший сирийский писатель, дивный Ефрем, умолил святого Иакова взойти на стену посмотреть на варваров и пустить в них стрелы молитвы. Уступив этой просьбе, божественный муж взошел на одну башню и, увидев бесчисленное множество врагов, не вымаливал против них ничего, кроме скнипов и комаров, чтобы через этих малых насекомых они познали силу Владыки их бытия. По молитве Иакова скнипы и комары явились тучами и набились в трубообразные по природе хоботы слонов, в уши и ноздри лошадей и других вьючных животных, которые, не имея сил вынести нападение этих насекомых, освобождались от поводьев, сбрасывали всадников, смешивали ряды и, оставив лагерь, бросились изо всех сил бежать. Таким образом этот троекратно жалкий царь, из столь малого и человеколюбивого наказания познав силу хранителя благочестивых, Бога, отправился назад и долговременною осадою выработал себе не победу, а стыд⁸⁰.

Констанций в это время жил еще в Антиохии. По наступлении мира с окончанием персидской войны он опять собрал епископов – с тем, чтобы заставить всех их отказаться от единосущия и иносущия. Между тем церковь антиохийская, когда Евдоксий, по случаю смерти Леонтия захватив ее кафедру, был изгнан из Антиохии и по миновании многих соборов беззаконно завладел Константинополем⁸¹, оставалась без пастыря. Отовсюду съехавшихся тогда в Антиохию епископов было много, и о они говорили, что сперва нужно избрать пастыря этой пастве, а потом уже вместе с ним рассуждать о догматах. В ту пору святый Мелетий, управлявший одним армянским городом, недовольный необузданностию своих подчиненных, удалился на покой и жил в другом месте. Ариане предполагали, что он единомыслен с ними и разделяет их учение, а потому упросили Констанция вверить ему бразды правления антиохийскою церковью, ибо они безбоязненно нарушали всякий закон⁸², стараясь усилить свое нечестие, и нарушение постановлений служивало им основою богохульства. Много дел в этом роде совершили они везде на земле. Но и защитники апостольских догматов, быв убеждены в здравомыслии великого Мелетия касательно учения веры, вполне зная чистоту его жизни и богатство Добродетелей, согласились также на его избрание и с особенною заботливостию вели дело так, чтобы определение о его Избрании было изложено письменно и подписано всеми. Потом хранить его, как бы общий договор, обе стороны поручили само осатскому епископу Евсевию, благородному поборнику истины.

Когда Мелетий, по царскому зову, прибыл в Антиохию навстречу ему вышли священнослужители и прочие церковные чины, – все жители города, даже иудеи и язычники, – все жаждали увидеть славимого молвою Мелетия. Потом царь и ему, и другим, более красноречивым епископам поручил раскрыть народу слова: «Господь созда мя начало путей своих в дела своя» (Притч 8.22), а скорописцам приказал записывать их речи, предполагая, что через это точнее обнаружится учение каждого. Итак, первый начал говорить Георгий лаодикийский и изобличал еретическое зловоние, за ним вышел Акакий кесарийский и высказал какое-то учение среднее, которое хотя весьма отличалось от арианского богохульства, однако ж, и не имело свойств чистого, неповрежденного апостольского учения, Наконец, третьим восстал великий Мелетий и выразил прямой смысл догматического учения о Боге: руководясь истиною, как отвесом, он избежал и преувеличения, и недостатка. Народ долго сопровождал его речь одобри ительными восклицаниями и просил его повторить вкратце свое учение. Тогда Мелетий, показав три перста и потом два из них сложив и оставив один, произнес следующее достохвальное изречение: «Разумеем три, а беседуем как бы о едином». Люди, носившие в душе болезнь арианства, подняли толки и сплели клевету, будто святой Мелетий следует учению Савеллия. В этом именно убедили они и своего, куда угодно склоняющегося Еврипа и устроили дело так, что Мелетий изгнан был в свое отечество, а на его место тотчас же избран был явный защитник арианского учения Евзой⁸³, который некогда вместе с Арием удостоился диаконства, а потом отлучен великим Александром. Вслед за этим здравомыслящий народ, отделившись от зараженных болезнью, стал собираться в апостольской церкви, находящейся в так называемом старом городе⁸⁴. Целых тридцать лет⁸⁵ с того времени, как пострадал от наветов всехвальный Евстафий, православные антиохийцы терпеливо сносили арианское нечестие своих епископов и надеялись наконец какой-нибудь перемены к лучшему. Но когда увидели, что в их городе нечестие постоянно усиливается, а блюстители апостольского учения и явно, и тайно подвергаются гонениям и наветам, что святой Мелетий изгнан и вместо его получил предстоятельство покровитель ереси Евзой, то впомнили сказаное Лоту: «спасая спасай твою душу» (Быт 19.17), и евангельское повеление, ясно заповедающее: «аще око твое десное соблазняет тя, изми ee, и верзи от себе», и подобное же узаконение Господа о руке и ноге: «уне бо ти есть, да погибнет един от уд твоих, а не все тело твое ввержено будет в геенну огненную» (Мф 5.29). Таким-то образом произошло разделение антиохийской церкви.

Между тем дивный Евсевий, которому, как я прежде упомянул, отдано было общее той и другой стороны определение, увидев, что оно нарушено, возвратился в вверенный себе город. Боясь собственноручного обличения, ариане убеждали Констанция послать кого-нибудь взять назад то определение. Убежденный ими царь послал с этою целию одного из тех людей, которые ездят обыкновенно на переменных лошадях и в самое скорое время доставляют ответы. Когда посланный прибыл к Евсевию и передал ему волю царя, то дивный этот муж отвечал: «Не решусь отдать сообща вверенный мне залог иначе, как в присутствии всех вверивших». Посланный передал это пославшему. Пылая гневом, царь отправил его снова с тем же повелением и прибавил в своем письме, что повелевает отсечь Евсеви ию правую руку, если он не отдаст определения, впрочем, прибавил это с целью только устрашить Евсевия, в самом же деле запретил посылаемому исполнять свою угрозу. Развернув послание и узнав из написанного, каким наказанием грозил ему царь, этот святой муж вместе с правою протянул и левую руку и предлагал отсечь их обе. «Не отдам, – сказал он, – этого определения: оно очевидная улика низости ариан». Узнав о таком его мужестве, Констанций и тогда изумлен был им, и после не переставал ему удивляться. Так-то перед великими делами людей невольно благоговеют даже враги их. Около этого времени Констанций узнал, что Юлиан, которого он объявил кесарем Европы, предпринимает очень важные дела и собирает войско против того, кто удостоил его высокого сана, и немедленно уехал из Сирии, но в Киликии скончался. Не сохранив в целости оставленного себе в наследие родительского благочестия, он не имел и оставленного себе помощника, а потому горько раскаивался в перемене веры⁸⁶.