Был ли и остался ли предан старообрядчеству митрополит Амвросий?

(по поводу статьи в газете „Старообрядец“).

Со времени кончины основателя так называемой Белокриницкой или Австрийской иерархии греческого митрополита Амвросия, многих из здравомыслящих старообрядцев, приемлющих эту иерархию, занимает вопрос: верны ли сделанные мною разным лицам устно и письменно заявления, что мит. Амвросий пред смертию возвратился в Греческую церковь? Вопрос этот, действительно, имеет для них большую важность, ибо признав мои заявления справедливыми, они должны так же признать, что Амвросий перешел в старообрядчество не по убеждению в правоте оного, а из корыстных видов, был у них не истинным пастырем, а наемником, служившим по найму за условленную цену, а потому и сама иерархия, им учрежденная, получила начало свое через симонию, не есть истинная и законная, не имеет благодати Св. Духа.

С подобным вопросом один из таких здравомыслящих старообрядцев, проживающий в Суздале, обратился к редактору заграничной газеты «Старообрядец», прося его представить достоверные свидетельства о том, что мит. Амвросий остался верным старообрядчеству до самой смерти. Редактор названной газеты не замедлил напечатать свой ответ «суздальскому старообрядцу». Не отвечая прямо на вопрос, он поставляет на вид своему корреспонденту собственно два обстоятельства: а) то, что Амвросий еще в Цареграде будто бы вполне убедился в правоте старообрядчества представленными ему иноком Павлом свидетельства о древности двуперстия, сугубо аллилуйя и проч., и б) что он – Амвросий «на предложение Австрийского правительства и Цареградского патриарха, не соизволил возвратиться в прежнюю свою веру, но изволил ссылку в г. Цылль, чем затвердил избранное им православие» (т. е. старообрядчество). На основании этих двух обстоятельств, редактор «Старообрядца» с уверенностью заключает, что Амвросий «и преставися в излюбленной им православно-старообрядческой церкви»: а относительно моих заявлений выразился, что «это неправда», сочиненная «врагами православия». Говоря же о 500 червонцев, ради которых Амвросий согласился сделаться митрополитом белокриницким, и желая этой сумме придать совсем не то значение, какое имела она в действительности, он язвительно перечисляет суммы, получаемые на содержание, православными митрополитами и епископами. Но почтенный редактор «Старообрядца» забывает, что вопрос не в том, какую сумму получал Амвросий на содержание, пять ли тысяч червонцев, пятьдесят ли тысяч, или пятьсот, или даже «тридесят сребреников», а в том, по искреннему ли убеждению Амвросий пришел к старообрядцам, или именно ради этих 500 червонцев. Действовать по совести и убеждению, получая соответствующее сану жалованье, хотя бы даже в 300 тысяч рублей, и ради какого бы то ни было жалованья продать свою совесть без всякого убеждения, как понятно для каждого, не одно и тоже.

Если священное лицо из-за денег и житейских расчетов оставляет церковь, в истинности которой имеет несомненное убеждение и переходить в другую, которую не признает ни истинною, ни законною, – это есть преступление, достойное полному осуждению, когда оно доказано несомненными свидетельствами; если же духовное лице, сообразно с требованиями времени и обстоятельств, пользуется соединенными с его званием преимуществами и внешними удобствами жизни, это ни в ком из людей благоразумных не вызовет осуждения. Вот почему Амвросий, ради житейских выгод принявший старообрядчество, к которому не только не имел расположения, но даже питал отвращение, не может быть оправдан ни перед чьим судом, будет ли то суд православных, или старообрядцев; напротив никто из здравомыслящих не станет упрекать например нынешнего Белокриницкого митрополита за то, что он даже не получая определенного жалованья (а хотя бы и получал, то все равно), ездит на четверке лошадей с форейтором, так как это приличествует его званию, которое он принял, не изменяя своим старообрядческим убеждениям. Только редактор «Старообрядца», Белокриницкий инок Никола, не задумался даже и за такие торжественные выезды обвинить и похулить православных архипастырей, очевидно, забывши о своем Белокриницком «владыке», которому гораздо ближе было бы для него сказать в поучение: «Христос ведь ходил по земле с Апостолами, а не ездил четверкой»!

Но оставим неуместные и легкомысленные толки и разглагольствования «Старообрядца» об архиерейских жалованьях и цугах; обратимся к вопросу, занимающему благоразумных старообрядцев, подобных, живущему в Суздале: действительно ли Амвросий пред смертию своею возвратился в греческую церковь, как мною было заявляемо на основании достоверных сведений или это «совершенная неправда», как голословно уверяет редактор старообрядческой газеты. Нужно заметить прежде всего, что для нас, с православной точки зрения, совершенно безразлично, был ли и остался ли Амвросий предан старообрядчеству, по убеждению или за деньги перешел он в раскол, отрекшись от церкви, в которой принял поставление на епископство, ибо в том и другом случае, отрекаясь от сей церкви и переходя в раскол, он одинаково терял право на дальнейшее отправление архиерейских действий и совершенные им в Белой-Кринице поставления епископов и священников не могут быть признаны законными и действительными, а следовательно не может быть признана законною и правильною вся получившая от его начало так называемая Белокриницкая иерархия. Вот почему при нашем присоединении к Православной церкви, в поданных нами старообрядческому Духовному Совету 8-ми вопросах, мы не упомянули о вопросе: был ли и остался ли Амвросий верен старообрядчеству? Но для самих старообрядцев, как выше указано, вопрос этот имеет большую важность. И так как для возбуждения его (и самого решения) послужили сообщенные мною известия о возвращении Амвросия в Греческую церковь, подвергаемые сомнению газетою «Старообрядец», то считаем необходимым войти в более подробные объяснения по сему предмету.

Что Амвросий пред смертию своей возвратился в Греческую церковь, доказательством тому служат нижеследующие обстоятельства.

В 1863 году 3 октября, с бывшим иеромонахом старообрядческого Мануйловского монастыря, что в Молдавии, Иоасафом отправились мы из Белой-Криницы, в качестве посланников Кирилловых, в Россию для исследования возникшего среди старообрядцев возмущений из-за известного Окружного послания и для объяснений по этому вопросу с Московским Духовным Советом. Прямо в Москву мы не поехали, а направились из пограничного села Грубного, чрез Бельцы и Кишинев, в г. Новочеркаск; сюда прибыли мы 5 декабря и тут получили первое известие, присланное из Москвы, о смерти Амвросия, о котором творилось здесь и поминовение. По прибытии нашем из Новочеркаска в Москву в начале 1864 года, мы здесь узнали, что известие о смерти Амвросия прислал сюда, посредством телеграммы, на имя купца Бутикова, ясский купец В. Фомин в первых числах ноября истекшего 1863 года; в Москве также совершалось поминовение об Амвросие. Из Москвы возвратились мы в Австрию, вместе с Пафнутием Казанским, уполномоченным от Духовного Совета для заключения с Кириллом мира, нарушенного со времени появления в свет упомянутого Окружного послания, 22 февраля, и здесь-то узнали прежде в г. Черновице от Сергия, а потом и в самой Белой-Кринице, что Амвросий пред смертию своей возвратился в Греческую церковь. Оказалось, что сын Амвросия, Георгий Андреевич, 31 октября, на другой день кончины Амвросия прислал на имя Кирилла телеграмму, которую Кирилл немедленно послал, к проживавшему среди старообрядцев, по распоряжению австрийского правительства, чиновнику Зяркевичу перевести с немецкого на русский язык. В переводе, телеграмма гласила, что 30 октября¹ в половине 9 часа утра скончался мит. Амвросий, быв пред смертию напутствован греческим священником, и что погребен будет в Триесе (6 часов езды от Цилли) по греческому закону. 1-го ноября, в храмовой праздник сельской белокриницкой церкви святых чудотворцев Космы и Дамиана, на котором, по заведенному у липован обычаю, делать взаимные приглашения к храмовым праздникам своих родственников из окрестных сел, в Белой-Кринице было довольно гостей.

Во время обеда Кирилл сообщил всем присутствующим содержание телеграммы и к этому прибавил, что когда Амвросий ушел опять «в хохлы», то молиться за него не подобает, что за неверных молиться можно только за живых, чтобы Бог обратил их в истинную веру, а за мертвых никак не можно, кольми паче за отступников которые, по писанию, осуждены мучиться еще ниже неверных, в самом тартаре. После такого объявления как в монастыре, так и в сельских церквах, действительно не поминали Амвросия до самого нашего возвращения, т. е. в продолжении 4-х месяцев, о чем в Белой-Кринице должны помнить и до селе. С глубоким душевным огорчением узнав о всем этом, я обратился к Кириллу с упреками за его распоряжение: в резких чертах представил ему всю их неосторожность и могущие произойти от сего печальные последствия. Я говорил ему, что если узнают об этом в России, то авторитет нашей иерархии, получившей свое начало именно от Амвросия, сильно поколеблется; пожалуй большая часть старообрядцев перестанут принимать ее, вследствие чего и митрополия может остаться без всяких средств, а главное, что тысячи душ могут погибнуть – станут совращаться либо в безпоповство, либо прямо в никонианство (так рассуждал я в то время). В оправдание своего поступка, Кирилл отыскал телеграмму Георгиеву и, подавая мне, сказал: «на-ко прочитай, что Георгий пишет; я поэтому так и сделал; да притом и без этого было видно, что Амвросий никогда и не думал быть старообрядцем, а так,– нужда его заставила прийти к нам! Ты сам знаешь, как он понимал об нашей религии: вышлешь 500 червонцев, ну и хороши мы, а не вышлешь, станем прокляты» (последними словами Кирилл напомнил мне об одном случае, о котором будет сказано ниже). Теперь не в том дело, возразил я, каких Амвросий был убеждений, – в этом Бог ему судия, – а в том, что от этого случая могут погибнуть (?) тысячи душ христианских; а кто будет за них отвечать пред Богом? Правда, телеграмма ясно свидетельствует, что Амвросий отступил от нашей веры; но и в таком случае неужели пять миллионов наших христиан (так и мы считали тогда старообрядцев) не умолят Бога о прощении ему этого греха. – Я даже напомнил ему написанное в Синаксаре в неделю православия о царе Феофиле иконоборце, как, по молитвам церкви, ему прощен грех иконоборства. Кирилл наконец пришел в недоумение и спросил: «что же теперь делать»? Позвольте прежде узнать, говорю ему, вы не писали никуда, об этом? «Нет, отвечает, я никуда не писал, только о.Алимпий тогда вскоре написал в Яссы, что Амвросий умер, но о том не писал, что он ушел в хохлы». В таком случае, продолжал я, это можно поправить следующим образом: во первых нужно здесь заявить, что чиновник – немец неправильно перевел телеграмму, именно, вместо не быв, перевел: быв пред смертию напутствован греческим священником (хотя такая телеграмма имела и мало смысла), а потом приказать по церквам поминать Амвросия, во вторых нужно предуведомить Георгия Андреевича, чтобы он ни в каком случае не говорил и не писал никому, что мит. Амвросий скончался в греческой церкви; наконец в третьих выпустить известительную грамоту о смерти Амвросия с удостоверением, что он скончался в истинном благочестии. Кирилл принял мой совет и велел мне составить бумагу, а также и Георгию написать, а сам тут же уничтожил телеграмму и сделал распоряжения о поминовении Амвросия. Я, действительно, составил известительную грамоту, исполненную лжи, считая ложь сию извинительною ради пользы церкви. Здесь между прочим писал я, что Амвросий будто бы окончил живот свой в мучении невинного изгнания и во исповедании православные веры бсзпреткновенно, что о великом этом святителе и страдальце погребение отпето будто бы в Белой-Кринице; 2-го ноября; в заключении все православные приглашались творить о нем вечное поминовение. Грамоту эту в черновом виде я прочитал казанскому Панфутию, и он одобрил ее, о чем, равно как о происходившем в Белой-Кринице до нашего приезда, он, Панфутий, должен помнить и до селе. 24 февраля Кирилл подписал известные мирные грамоты, посредством которых Кирилл заключил мир с российскими епископами, нарушенный чрез Окружное послание, а 26 того же месяца подписал и эту известительную грамоту, которую мы с Пафнутием и доставили в Москву, а отсюда она распространена в копиях за скрепою Антония по всей России. Тогда же написал я и послал Георгию Андреевичу секретное письмо, в котором, сообщив подробно, что наделала его телеграмма и как я успел поправить дело, просил его Христом Богом, в видах собственных же интересов, ни в каком случае никому не говорить и не писать, что мит. Амвросий возвратился опять в Греческую церковь, даже если бы моей руки получил вопросительное письмо об этом, и тогда отвечал бы, что мит. Амвросий скончался в старообрядческом благочестии и только погребен в Триесте, но без всякой церковной процессии. В том же 1864 году летом я встретился с Георгием в С.-Петербурге и он благодарил меня за вышеупомянутое письмо, хотя притом и удивлялся, почему так противна липованам греческая религия, тогда как мит. Амвросий принес им греческое же православие (вот как он и сам Амвросий смотрели на отношение старообрядчества к православию). На вопрос мой, для чего ему нужно было упоминать в телеграмме, что мит. Амвросий был напутствован греческим священником, когда можно было обойтись простым извещением о его смерти, -Георгий ответил, что это сделал для того, что бы липоване не подумали, что мит. Амвросий ушел в католики (в Цилли все жители католики, а православных греков, кроме них, т. е. Амвросия с семейством, никого не было). В это же время Георгий сообщил мне, что Амвросий погребен в Tpиесте на греческоболгарском кладбище св. Спиридона, был отпет в греческой Николаевской церкви, и что он поставил на могиле памятник с надписью, в которой, по завещанию покойного, упомянул только, что Амвросий был Босно-Сараевским митрополитом, а о старообрядчестве не упомянуто ни слова.

Таковы были действительные и справедливые обстоятельства смерти Амвросия, на основании которых мы говорили и говорим с полною уверенностью, что Амвросий пред смертию своей возвратился опять в Греческую церковь.

Надобно сказать, что и тогда это событие нисколько не удивило всех нас, близко знавших Амвросия. А теперь, принимая во внимание известные нам обстоятельства, относящиеся к Амвросиеву переходу в старообрядчество, его пребыванию и действиям как в Белой-Кринице, так и в Цилли, мы приходим к тому вполне вероятному заключению, что Амвросий возвратился в Греческую церковь не пред смертию, а вскоре по водворении его в Цилли. К такому заключению приводят нас именно следующия несомненные обстоятельства:

1. Амвросий ушел из Цареграда в Белую-Криницу не потому, что будто бы увидел неправоту Греческой церкви и убедился в правоте старообрядчества, а единственно по причине стеснительных обстоятельств, в каких находился он, не имея кафедры, а также по усиленным просьбам сына, который надеялся при помощи старообрядцев обеспечить свое благосостояние, и которому было это обещано Павлом и Алимпием. Первая причина указана самим Амвросием в ответе его на вопросные пункты Цареградского патриарха Анфима. Вот что именно писал он: «а на письмо патриарха Цареградского от 8 августа 1847 года могу отвечать следующее: а) В 1841 году сентября, после пятилетней моей паствы, сменили меня с сказанной моей Босанской епархии без всякой объявленной мне причины, как то и сам нынешний патриарх знает, который тогда был мой агент. Даже отправившись я из Боснии и приехавши в Браил писал моему приятелю в Царь-граде допросить у патриарха причины, за что меня сменили? Приятель же мой, по совету некоторых особ, осмелился дойти до Русского посланника господина министра Титова и просить для меня ходатайства. Господин Титов, видя сделанную мне несправедливость, послал к тогдашнему патриарху Анфиму II (умершему 1842 года 12 июня), у которого спросил: согрешил ли я против веры православной? Он отвечал: нет. А согрешил ли против церкви и власти своего патриарха? И на то ответил: нет. А для чего сменили? был дальше вопрошен; на каковой вопрос патриарх отвечал: по клевете турецких начальников Босанских. Потому и надеялся я, что прибывшу мне в Константинополь определит меня церковь и патриарх в другую епархию. Однако не только в живот своем Анфим патриарх забыл, когда хотел меня помиловать, но даже и другие два последующие на престол Герман и Мелетий чрез целых пять годов, не показали ко мне никакого знака человеколюбия и братолюбия, но оставили меня только на малой пенсии при патриархии, еще до селе, ожидая ваканции ; б) что патриарх Анфим III, бывший, как выше сказано, мне некогда агентом, зная все мое несчастие и страдание, а при том даже и самую невинность в случившемся мне неправедном последствии, вступив на престол патриаршества, не обратил очей своих на меня определить меня, по крайней мере, в меньшую некую епархию, которые уже тогда были вдовствующия, как-то: Марония и Гонохера, но поставил в оные епархии своих любимцев, молодых и вовсе неискусных диаконов, а не меня или подобных мне страдальцев, которых в Царе-Граде есть довольно, и как не имея никакой силы или средства терпят и страждут до сих пор; в) однако мне по благости Божией явилась луча из царства австрийского», и проч. (3-я ч. Церк. Истории Белокрин. ин. Павла, стр. 211–213). Здесь, и далее, ни о какой мнимой ереси в церкви Греческой, которая могла бы дать ему повод оную оставить, Амвросий не упоминает, а представляется на вид малая пенсия и, вследствие сего, несчастие и страдание. А о второй из вышеупомянутых причин свидетельствует сам сын, Георгий Андреевич, в одном из своих писем, имеющемся у нас в подлиннике. Он между прочим, пишет следующее: «что думает липованский народ, ежели я не хотел и ежели я не был, дабы они имели теперь это православию? Много и много крата мой покойный родитель меня бранил за это дело, сирец за эту липованску православию, и сказал мне покойник: да я буду от Бога наказан за это дело, понеже он не хотел приитить на липованску ересь, ежели я не был добрый за липована» (письмо от 22 ноября 1864 г.). Тоже свидетельствует и другое письмо Георгия Андреевича (оно имеется у нас также в подлиннике), присланное им на имя Кирилла и Алимпия, вследствие отказа ему в высылке 500 червонцев. Вот буквальная выписка из этого письма: «Клятва и анафема на Кириллу и Алимпию. Понеже вы, как я уведомлен был… да вы беспрестанно ругаете вашего добродетеля, покойного господина митрополита Амвросия, моего родителя, и не хоцете за его душу молиться, и еще препятствуете, чтобы православных христиан после смерть моего родителя дали нам 500 червонца: ежегодная наша жалование, которая общая содержание нашей семейство была, и за которя мой родитель освятил вам и отчистил вам от оной оригинальную клятву, которою липовански народ имел в себе от старых временах. За то я сим моим писанием проклинаю вас два следующим словама, аки от сторона покойного моего родителя господина Амвросия, и от сторона его тезоименителя святого Амвросия. Во-первых, прокляняю и анафемотизо Кириллу, чтобы его душу после его смерть взал сатана и вельзевул, и вынесли во дно адова, и чтобы никогда Божия лича не видал, и чтобы его тело нерастоплен остал после его издохнения, и на смертный свой час чтобы крицал как собак».

Далее автор письма осыпает проклятиями Алимпия (письмо от 8 декабря 1864 г.).

Кроме сего, доказательством того, что Амвросий перешел в старообрядчество из-за денег, а не по убеждению, служит тот случай, о котором, как я выше заметил, напомнил мне Кирилл. В начале 1859 года (я уже был тогда Кирилловым письмоводителем), когда, по причине оскудения Белокриницкого монастыря, в денежных средств в не успели, по всегдашнему обычаю, выслать Амвросию к новому (1859 г.) 500 червонцев, Амвросий от 2 января прислал Кириллу обширное послание, в котором напомянул о неполучении им червонцев, и о том, что это огорчило его до глубины души, а потом, в виде побуждения Кирилла поспешить высылкою денег, предал троекратному проклятию самого Кирилла, всех хиротонисанных им и тех, кто станет принимать совершаемые ими священнодействия; в заключении же было сказано: «от теперь я всех вас делаю беспоповчиками». Это послание было получено как раз накануне Богоявления, и когда я прочитал его Кириллу (он скоропись не умел читать), он пришел в такое смущение и расстройство, что не знал, на что решиться: объявить послание и прекратить священнодействия опасался, дабы не соблазнить в конец липованов, а продолжать священнодействия после произнесенной Амвросием клятвы почитал себя не имеющим права. По общем совещании, мы наконец решили, что лучше послание не объявлять и священнослужение продолжать, а между тем поспешить высылкою червонцев Амвросию. Приняв мой совет, Кирилл тут же уничтожил послание, а мне строго заповедал никогда и никому не говорить об нем. После праздника Богоявления послали в Яссы к купцу В. Фомину телеграмму о немедленной присылке 200 червонцев (300 червонцев имелись в монастыре), получа которые и поспешили послать в Цилли все 500 червонцев с объяснением причин задержавших своевременную их высылку. Вместе с деньгами послана была, по обыкновению, составленная в Белой-Кринице грамота от верховного первопрестольного святителя, преподающая мир и благословение всем липованам, которую сын Амвросия должен был переписать, а Амвросий подписать и выслать в Белую-Криницу.

– Помня об этом случае, мы с Кириллом, когда в 1862 году, на обратном пути из Москвы, посетили Амвросия, то не сказали ему, что были в Москве, ибо были уверены, что он потребовал бы от нас «московских даров», и так как мы не имели их и не могли дать, то тут же предал бы нас проклятию.

2. Амвросий и по привезении его в Белую-Криницу и во время пребывания его в Цилли никогда не считал Греческую церковь еретическою. Это видно во-первых из того, что на протяжении всего пребывания его в Белой-Кринице, на литургии перед переносом вынимал из одной просфоры несколько частиц за патриарха Григория, рукоположившего его, и за родителей своих; во вторых, из того, что в Цилли, когда родилась у сына его, принявшего также старообрядчество, дочь, приглашен был, по его позволению, греческий священник окрестить младенца, так что когда из Белой-Криницы наместник Кирилла Онуфрий с иноком Павлом поспешили приехать в Цилли, чтобы совершить крещение новорожденной, нашли ее уже крещенною; наконец, видно из того, что когда в 1858 году Онуфрий с Сергием посещали Амвросия, то он пред обедом трапезу благословил именословным сложением руки, и когда Онуфрий заметил это Георгию, а он передал Амвросию, тогда пред ужином Амвросий не стал сам трапезу благословлять, а предоставил это Онуфрию. То же повторилось и в 1861 году, когда я был у него вместе с Сергием и Алимпием: пред обедом трапезу благословил он также именословным перстосложением и в продолжение всего обеда спорил с Алимпием о том, что трегубое аллилуиа правильнее сугубого.

3. Относительно правоты старообрядчества и законности своих действий в оном Амвросий действительно имел очевидные сомнения, чему служат неоспоримым свидетельством следующие обстоятельства: а) В 1847 году Амвросий, как известно, вызван был Львовским губернатором Стадионом во Львов для объявления ему, что он не может более проживать в Белой-Кринице, а определяется ему всегдашнее местопребывание в другом месте, по назначению министра, и посему чтобы он отправлялся из Львова прямо в Вену. По случаю отсутствия Павла из Белой-Криницы (он был в России), Амвросия сопровождал во Львов, а оттуда в Вену, Алимпий, который, оставив в Вене Амвросия до решения дела о его судьбе, возвратился в Белую-Криницу с роковым известием, и тут же решено было прикомандировать к Амвросию на новом его месте жительства иеромонаха Иеронима, перемазавшего его, для утешения Амвросия и совершения при нем Богослужения, на каковой предмет взять и походную церковь; но когда Иероним с Алимпием прибыли в Вену и объявили Амвросию цель Иеронимова прибытия, тогда Амвросий с раздражением и сильным негодованием отверг эту затею и прогнал от себя Иеронима, который таким поступком Амвросия до того расстроился, что в Белой-Кринице едва-едва могли его успокоить. б) В 1861 году, в бытность нашу у Амвросия в Цилли, когда мы предложили ему, что в настоящее время представляется возможность ходатайствовать ему у правительства освобождение из Цилли и дозволение проживать в Черновицах, вблизи «христиан», то он, под предлогом привычки к Цилли, наотрез отказался принять наше предложение.²

4. Во все время пребывания своего в Цилли (с 1847 по 1863) он ни разу не пожелал исповедаться пред кем-либо из посещавших его лиц Белокриницкого духовенства, несмотря на делаемые ему неоднократно намеки об этом. А в продолжение всего времени его посетили: Онуфрий, в звании епископа, три раза (в 1850, 1853 и 1858 г.), Евфросин, в звании иеромонаха, один раз (1852 г.), Сергей, в звании иеромонаха, два раза (1858 и 1861 г.), сам Кирилл один раз (в Великий пост 1862 г.), и, наконец Иустин, в звании епископа, был в то время (в конце октября 1863 г.), когда Амвросий лежал уже на смертном одре. По отъезде Иустина, Амвросий на другой день и скончался.

Итак, вышеизложенные нами достоверные сведения об Амвросии ясно свидетельствуют, что он никогда не был убежден в правоте старообрядчества, и не свидетельства, представленные ему в Царе-граде иноком Павлом о мнимой древности двуперстия, сугубого аллилуиа и пр., склонили его поступить к старообрядцам, а житейские расчеты. А если он не возвратился в Царе-град по требованию патриарха, и пожелал остаться в Цилли, то это он сделал он опять не вследствие своих убеждений в правоте старообрядчества, как думает редактор газеты «Старообрядец», а единственно потому, что ему хорошо было известно, что его в Царе-граде ожидало за его поступок против церкви; между тем, живя в Цилли «на полной свободе и ничего не делая он надеялся получать и действительно получал и от бело-криницкого монастыря 500 червонцев, и от австрийского правительства 1000 гульденов (600 р.) ежегодно. Следовательно представленные редактором аргументы нисколько не могут служить свидетельством тому, что Амвросий действительно по убеждению перешел в старообрядчество и даже скончался в нем.

Какие же, в самом деле, редактор может представить несомненные свидетельства, что Амвросий «преставился в излюбленной им старообрядческой православной церкви»? Кроме составленной мною и выпущенной Кириллом ложной известительной грамоты о смерти Амвросия, он больше никаких доказательств представить не может; но и в таком случае должен объяснить, почему грамота эта явилась в свет спустя 4 месяца после смерти Амвросия, именно по возвращении нашем в Белую-Криницу? Если скажет, что не было кому составить ее без меня, занимавшего должность Кириллова секретаря, то это неправда; ибо Алимпий был дома и текущие письменные дела по митрополии не прекращались, как видно из того, что Алимпий в свое время послал в Яссы известие о смерти Амвросия.

Правда, старообрядцы, в особенности московский Духовный Совет, могли заручиться засвидетельствованием о кончине Амвросия в старообрядчестве от сына Амвросиева, приезжавшего в Москву за деньгами после смерти Амвросия два раза, в 1864 и 1871 годах, а за деньги он с полной готовностью выдал бы какое угодно засвидетельствование и заверил бы достоверность его душой и телом; но старообрядцы едва ли догадались это сделать. Впрочем, предположим и то, чего не было, предположим, что выпущенная Кириллом известительная грамота о смерти Амвросия была не ложная, и что от сына Амвросиева имеется засвидетельствование в том же смысле; и тогда представляется следующее недоумение: если Амвросий действительно, как выражается редактор «Старообрядца», «всею душею полюбил старообрядчество и его истинное православие и затвердил таковую свою любовь тем, что положил душу свою, пребыв в своем уповании до конца жизни», то кто же его напутствовал пред смертию? Иустин, в звании епископа, был у него, как уже замечено нами, тогда, когда он лежал на смертном одре и едва мог подписать одну грамоту, а другую подписал за него уже сын, так что Иустин со спутником своим Ипполитом выехали из Цилли 29 октября утром, а Амвросий на другое утро, чрез одни сутки, скончался; но Амвросий не пригласил Иустина совершить над ним таинство исповеди и причащения, как бы следовало по христианскому долгу, а в особенности и потому еще, что в течение 16-летнего пребывания своего в Цилли считался не бывшим ни разу на исповеди. Или он почитал себя безгрешным? Но это допустить и старообрядцы едва ли согласятся. Или наконец он был в состоянии отчаяния за сделанное им преступление против матери своей Православной церкви? Но и в таком случае для учрежденной им иерархии нисколько не легче. А нужными обстоятельствами пребывания его вдали от старообрядцев разрешить это недоумение нельзя, ибо Иустин был у него пред самой смертию.

Предлагая вниманию старообрядцев, окормляемых иерархиею, получившею свое начало от м. Амвросия, достоверные сведения об Амвросие, мы уверены, что благоразумные из них примут их не по примеру руководителей своих, которые о делаемых нами устно и письменно всегда одинаково справедливых заявлениях о том или другом предмете, касающихся белокриницкой иерархии, относятся двоедушным образом. Если заявления наши, основанные, конечно, на достоверных фактах и известиях, служат в пользу помянутой иерархии, каково, напр. наше печатное заявление, что не верны распространенные некоторыми писателями известия о том, будто бы м. Амвросий во время перехода его в старообрядчество состоял под запрещением Константинопольского патриарха, и будто бы переводчик Огнянович был из жидов: тогда руководители старообрядчества такие наши заявления стараются распространять с указанием на известное изречение: «от врагов свидетельство достоверно». Но если заявления наши, основанные на таких же достоверных фактах и известиях, как и первые, не служат в пользу оной иерархии: тогда те же руководители убеждают руководимых ими не верить им, как исходящим «от врагов Божьих». Справедливо ли так поступать в деле веры, об этом предоставляем рассуждать самим старообрядцам, а в особенности их велемудрым руководителям.

Московского Никольского Единоверческого монастыря

Иеромонах Филарет