Исповедь VIII. жемчужины духовные. по беседам схиигумена Германа, устроителя Зосимовой пустыни (1844 – 1923)

Поступив в монастырь, я все чувствовал свое недостоинство: жалкий, ничтожный я человек, и ничего я не могу сам по себе, ничего! И это чувство и нужно хранить и иметь в себе – это главное в монастыре и в миру тоже.

Господи, и мы, приходя в храм, или воспринимая себя членом приходской общины, тоже должны чувствовать свое недостоинство. Мы жалкие, ничтожные люди, мы ничего сами по себе не можем, ничего! Господи, прости нас, ибо мы не осознаем свое недостоинство, и не имеем и не храним его в себе, а оно главное и в монастыре и на приходе.

Помнить надо завет Спасителя: «Научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем: и обрящете покой душам вашим» (Мф. 11, 29). А еще терпение надо иметь в послушании. Читали вы житие Павла Препростого – ученик он был Антония Великого? Непременно купите себе эту книгу: много там назидательного. Так вот, когда пришел он к Антонию, стучит к нему в келью, просит принять его в число братии, а Антоний взглянул на него и говорит: «Нам таких не надо: стар ты слишком, ничего делать не можешь». Ему шестьдесят два года было. Долго умолял его Павел Препростый, говоря, что он все будет исполнять. Но Антоний прогнал его от себя и затворился в келье. Три дня и три ночи простоял Павел Препростый у кельи преподобного, на четвертый день открыл преподобный дверь и видит его, исхудавшего, измученного, и спрашивает: «Ты еще здесь?» А тот ему отвечает: «Здесь и умру, святый отче, если не примешь меня». И принял его старец. Велел одежду ему самому шить. Только тот кончил с трудом, а преподобный Антоний велел ему все распороть и потом опять заново шить. Ведь иной, незнающий, подумает: «Вот дурак какой, что же это? Сшить, распороть и опять сшить?» А Павел Препростый смиренно это выполнял на пользу душе своей.

Господи, мы так мало учимся у Тебя кротости и смирению, и даже совсем не учимся. Прости нас. И еще, Господи, мы не имеем терпения в послушании, как это показал Павел Препростый в своей жизни, прости нас.

Смиренномудрие – великая вещь и глубина бесконечная. Святые отцы сравнивают и говорят, что вот как жемчуг драгоценный из глубины моря достают, так и из глубины смиренномудрия драгоценнейшие жемчужины духовные достаются. Читали вы жизнь и подвиги старца, затворника Гефсиманского скита Александра? Ведь это мой старец был, я у него келейником был да записал о нем. Много там поучительного!

Дивный был старец отец Александр. Вот он был делателем молитвы Иисусовой. Бывало, приду к нему, а он сидит в углу на низеньком стуле и весь ушел в молитву, так что не замечает моего прихода. Стану я на коленки у входа в его келью, да так и стою, долго стою; наконец, он меня заметит: «Ты что пришел?»

Я скажу, да и опять стою, как стоял, все хочется услышать от него что-нибудь поучительное, а старец опять весь ушел в молитву.

Молитва Иисусова? Не всем она дается, не всем: а смиренным она дается, а иным и совсем не дается.

Господи, мы не воспринимаем смиренномудрие великой вещью и бесконечной глубиной, из которой достают драгоценные жемчужины духовной мудрости. Дивный старец отец Александр из ее глубины доставал благодать молитвы Иисусовой. Господи, прости нас, что мы еще не стали ловцами жемчуга и молитва Иисусова нам не дается.

Всю свою жизнья прожил в монастыре, а чему научился? В чем преуспел? Что сделал? Ничего! Из всех людей я самый грешнейший; и вот теперь уже с трудом хожу, еле передвигаюсь; и гроб мне уже давно готов, и все в нем готово для погребения – только еще меня одного в нем нет. Скоро положат и меня в него, защелкнут ключом, и предстану я пред Господом моим. Только вот с чем предстану и куда пойду потом? Не знаю. А уже скоро это будет. Вот ведь я с трудом уже хожу, еле ноги передвигаю. Говорят мне многие: «Вы, батюшка, не утруждали бы себя службами церковными». А по мне лучше даже умереть у Престола Божия, чем у себя в келье. Но на все воля Господня! И страшно только, когда подумаешь, что ничего-то я не сделал, ничего не собрал, ничему не научился. А ведь у какого старца я был! Мог бы кое-что перенять; да вот так, по моей лености, да по моему нерадению, ничего у меня и не вышло.

Господи, мы не учимся считать себя самыми грешнейшими и не готовимся к суду Божию: мы не готовы сказать Господу чему мы научились у своих духовников и старцев. Прости нас, Господи, за леность и нерадение, из-за которых мы не научились подражать им в делах спасения.

А про старца моего, отца Александра, я вам рассказывал. Книжечку вам давал? Да это я написал ее, да не написал, а так кое-что собрал, записки о нем вел еще при его жизни. И вот когда старец мой умер, так меня многие просили эти записки издать, да я все не решался; а потом послал эти записки отцу Амвросию Оптинскому, он их одобрил. И епископу Феофану Затворнику, так вот он в них кое-что исправил, пересмотрел да и написал мне, чтобы я их непременно издал, и даже выразился так, что «сохранять их под спудом было бы не совсем безгрешно». Ну вот я и решился их напечатать. Некоторые из моих духовных детей, ученые иеромонахи, мне эти записки поправили: расставили, где нужно знаки, все в порядок привели, и потому хорошо и вышло.

Удивительное смирение показывает нам схиигумен Герман, говоря о написании им книги об отце Александре, своем старце. Это смирение необходимо проявлять и нам, когда мы говорим о духовно значимых вещах и людях. Прости, Господи, что многие наши жизненные программы воплощаются в жизнь без соответствующего руководства и благословения духовно опытных людей.

Одной женщине старец говорил: «В монастырь собираетесь? Зачем вам, голубушка, монастырь? Рано вам еще. А вот вы дома живите, как в монастыре: в театры не ездите! Кто бы не говорил вам – этого держитесь.

Вот я в молодости тоже в театре был; был у меня брат старший женатый; он и в театры ездил, и вообще образ жизни вел светский, а я нет; меня все в монастырь тянуло. Было мне лет восемнадцать. Так вот брат этот мой старший и взял меня с собою в театр; и ушел я оттуда, не высидел.

Упросил я родителей моих отпустить меня в монастырь. Они меня благословили, и я ушел в Гефсиманский скит, от Троицы недалеко. И взял меня к себе послушником старец отец Александр. Дивный был старец! Вот он был молитвенник, делатель молитвы Иисусовой, в затворе жил. Вот и вам в послушании надо быть, в полном послушании у духовного отца; надо такого выбрать, чтобы сам в послушании был у старца, и без его благословения ничего не делать. Или вам старицу иметь, но это – уже потом. Правило молитвенное исполнять надо с осторожностью: лишнего не набирать и тоже без благословения отца духовного нельзя».

Желающим поступить в монастырь старец советовал жить дома, как в монастыре до времени: не ходить в театры, быть в послушании у духовного отца. Господи, прости, что мы искус такой себе не устраиваем и очень многое делаем без благословения духовного отца.

Книг у старца было немного: авва Дорофей, Иоанн Лествичник, Макарий Египетский, Исаак Сирин да преподобный Серафим: «О молитве Иисусовой», только это он и читал, особенно «Семь слов» Макария Египетского.

«Вы это читаете? И хорошо. Читайте, да не раз, не два, а четыре, пять прочтите! Очень это смиряет – меня это очень смиряло».

Читать одну и ту же книгу из указанного перечня помногу раз – это еще не наше правило. Потому, очевидно, и смирения у нас нет. Прости нас, Господи.

Помню еще: выхожу я раз от старца, слышу, кто-то подъезжает. Выхожу на крыльцо – вижу, офицер, лица на нем нет, вид такой страшный. Спрашивает меня, можно ли видеть старца? Я говорю, что старец в затворе и никого не принимает, а он мне в ответ прерывающимся голосом: «Попросите старца меня принять, иначе я лишу себя жизни! Я испугался: иду к старцу, говорю ему – так и так; он говорит: «Впусти его!»

Я пошел за приезжим и ввел его к старцу, а сам вышел пред крыльцом, там, где ждал офицер, и вижу на дорожке крупными буквами начертано три раза: «Преподобный отче Сергие, помоги мне». Видно, в крайней нужде был этот человек. Я постоял, постоял да потом подумал: «Как же это я его так к старцу одного впустил? Вид у него страшный – а ну как он моего старца убьет?»

Испугался я и пошел к дверям его кельи. Все было тихо. Только были слышны глухие рыдания приезжего и тихий голос старца. Уезжая, офицер сказал, что он открыл старцу то, чем мучился пять лет, что старец спас его от гибели и теперь он совсем спокоен и счастлив.

В чем было дело, он не сказал.

Господи, в своих духовных поисках мы не накопили еще в себе решимости ехать куда-то вдаль, чтобы духовно опытному лицу открыть свою душу и снять со своей души моральную тяжесть. Господи, прости нас, что когда тяжело на душе, мы эту тяжесть не через исповедь хотим удалить от себя, а разного рода внешними приемами: развлечением, едой, питием, сном, разговорами. А до старцев и духовно опытных людей не доходим, и через них духовную силу не принимаем, чтобы обрести покой и счастье.

После смерти старца возгордился по греховности своей: кое-кому из братии советы давал, и ко мне приходили; даже старцем прикинулся; вот как я возгордился. А сам ничего не знал, ничему не научился, а о делании молитвы Иисусовой только от других понаслышке знал. Потом меня перевели в Зосимову пустынь, игуменом поставили. Когда я приехал, здесь одни были бедные деревянные строения да деревянная ограда кругом; а вот как Господь все устроил, помимо наших трудов, снисходя к нашей немощи. И вот здесь я весь в дела ушел, о молитве не радел; из Марии в Марфу превратился. А в монастыре трудно жить. В житии святых мучеников Евлампия и Евлампии сказано: когда мучили святого Евлампия, бросили его в котел с маслом горящим, а он восхвалял Бога, как бы не чувствуя мучений. И пришла его сестра Евлампия, с твердым намерением пострадать вместе с ним. И он стал звать ее к себе. Святая Евлампия, желая войти к нему, ухватилась за край раскаленного котла, страшно обожгла себе руки и не могла войти. Когда же святой позвал ее опять, она с разбега сразу впрыгнула в котел и умерла с братом мученической смертью. Память их 10 октября.

Старец, давая нам пример самоукорения, учит нас во всем доверяться Господу, Который из деревянных строений Зосимовой пустыни все устроил помимо трудов братии. Он трудился для Господа, и Господь помогал ему. Жизнь в монастыре стала для него подвигом за Христа до самой смерти. Господи, прости нас, мы слабо себя укоряем и довольно редко. Мы не умеем себя предавать Тебе, как это делали святые мученики Евлампий и Евлампия, как делал это схиигумен Герман. И в своих делах мы не возлагаем руководство на Господа, на Его милость к нам. Прости нас, Господи.

О монастыре и о жизни в нем не мечтайте: на все да будет воля Божия. Вот я в монастыре весь свой век прожил, а ничему не научился. Недостойный игумен! Скоро предстану пред лице Божие; а с чем предстану – не знаю. Ничего не имею, кроме грехов. Помните всегда завет Спасителя: «Научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем: и обрящете покой душам вашим».

Пребывая в монастыре и живя в миру, мы должны многому научиться у Господа, и особенно кротости и смирению. Но этого научения у нас нет; добродетели отсутствуют, а грехов тьма. Прости нас, Господи, за грехи и вразуми, как кротости и смирению научиться.

Читайте непременно молитву Иисусову: имя Иисусово должно быть постоянно у нас в сердце, уме и на языке: стоите ли, лежите ли, сидите ли, идете ли, за едой – всегда-всегда повторяйте молитву Иисусову. Это очень утешительно! Без нее нельзя. Ведь можно молитву Иисусову и короче говорить: это отцы святые советуют для новоначальных. Это полезнее и крепче будет. Помните шесть слов: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя, грешного». Повторите медленнее: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя, грешную» – и еще медленнее: «Господи – Иисусе – Христе, – помилуй мя, – грешную». Так хорошо! Учитесь самоукорению: без него нельзя. Вот я пятьдесят лет в монастыре живу, мне семьдесят шесть лет, слепой, еле ноги передвигаю; и только потому меня Господь милует, что я вижу свои грехи: свою лень, свое нерадение, гордость свою; и постоянно себя в них укоряю – вот Господь и помогает моей немощи».

Господи, мы забываем всегда читать молитву Иисусову, и потому не испытываем утешения, о котором говорит старец. Прости нас. Как новоначальные, мы не практикуем говорить молитву Иисусову обычно, чуть медленнее и еще медленнее. Господи, прости нас, что мы так не учимся говорить Иисусову молитву. И еще прости, Господи, что не укоряем себя, потому что не видим свои грехи: свою лень, свое нерадение, свою гордость. И помоги нам в нашей немощи.

Что теперь кругом делается?! Трудно вам жить среди такого развращенного мира. Меня все спрашивают: «Конец ли это мира?» Что можем мы на это ответить? Спаситель сказал: «О дне сем и часе никто не знает, ни Ангелы на небеси; а только Отец ваш Небесный"( Мф. 24, 36). Я думаю, что это еще не конец! Но сердце Божие к нам теперь близко. Не до конца прогневается Господь. Он милостиво хранит нашу обитель под покровом Матери Божией. И опять будет мир и тишина. Господь нас помилует за веру нашу – все-таки еще многие веруют и многие молятся на Руси.

Будем и мы помнить, что Господь изливает свою милость на тех, кто верует и кто молится. Господи прости нас, что мы веруем слабо и молимся недостаточно усердно.

Молитва – это главное в жизни. Если чувствуете лень, нерадение, как вы говорите, что же делать? Таков уж есть человек! А вы молитесь Богу в полном внимании, просто, как дети, говорите слова молитвы Самому Господу: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную». Господь Сам знает, что вы – грешная. Так и молитесь: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя». Так легче, короче и лучше будет внимание удерживать на словах. Вот так и молитесь. Да укрепит вас Господь Бог.

Господи, молитва для нас должна стать главным в жизни. Нам надо молиться Богу в полном внимании, просто, как дети, говорить слова молитвы Самому Господу. Господи, прости нас, что мы утеряли эту детскую простоту и помоги нам удерживать внимание на словах молитвы.

«Любить надо Господа. Ведь Господь добрый! Господь Кровь Свою за нас пролил. За это надо Господа благодарить; и, как дети Отца, молить простить нам наши грехи. Молитесь стоя или даже сидя: ведь Господь видит, что вы дети маленькие, сил у вас мало. Он не взыщет. Просто говорите с Господом. Ведь Он так близок к нам. Святитель Тихон Задонский так молился: «Кормилец мой, батюшка!» Вот как он Господа призывал! Вникайте в каждое слово молитвы умом; если ум отбежит, опять его возвращайте, принуждайте его тут быть, а сами языком слова молитвы повторяйте. Так будет хорошо! А сердце пока оставьте и не думайте о нем, довольно вам такой молитвы. Главное, чтобы чувство самоукорения неотступно было бы, чувство своей греховности и безответности пред Богом. Разве это трудно? Говорите: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную» – и чувствуйте, что говорите. Вы говорите: «Страшно». Но разве Сладчайшее имя Господа может быть страшно? Оно благодатно, но надо произносить Его с благоговением. Епископ Феофан говорит: «Надо стоять пред Богом, как солдат на смотру». А укорять себя надо не только в делах плохих. Дел-то греховных у вас, может быть, и немного, а за мысли греховные тоже отвечать будем».

Господи, мы должны любить Тебя, ведь Ты кровь Свою за нас пролил, мы сердечно за это должны Тебя благодарить, как дети Отца, и молить простить грехи наши. Господи, прости нас, что мы так не делаем. Помоги, Господи, обращаться к Тебе словами святителя Тихона Задонского: «Кормилец наш, батюшка!»

Господи, мы должны вникать в каждое слово молитвы умом, принуждая его возвращаться, когда он отбегает, повторяя языком слова молитвы, сосредотачиваясь на главном: неотступном чувстве самоукорения, вместе с чувством своей греховности и безответности пред Тобой. Прости нас, Господи, что все эти вещи бывают у нас легкими намеками и не удерживаются надолго. Прости нас, что не заключаем свой ум в слова молитвы, ум рассеивается, блуждает, а мы его не принуждаем быть тут, даже языком забываем повторять слова молитвы. К тому же мы теряем чувство самоукорения, чувство своей греховности и безответности. Прости нас, Господи, ибо не чувствуем в большинстве случаев, что говорим.

Господи прости нас, что из-за рассеянности не ощущаем благодатности молитвенных слов и не произносим их с благоговением. Господи, мы должны помнить, что будем отвечать перед Тобой не только за греховные дела, но даже за греховные мысли. Прости, что не укоряем себя не только за дела плохие, но и за мысли греховные.

«Люди мирские и не знают, что такое помыслы; они каются только в делах, а монахи все свои мысли перед глазами имеют, в греховных помыслах каются и себя за них укоряют. А за помыслами надо следить; а главное – на них не останавливаться, скорее укорить себя да помолиться Богу. Если себя не укорять и своей греховности не чувствовать, можно в прелесть попасть. Вот один монах – я его сам знал, он до сих пор в одном монастыре просфоры продает. Вот этот монах, кажется, послушником тогда был, захотел молитвой Иисусовой заниматься, не узнав как следует о ней; и начал заниматься. Появились у него чувства отрадные; и он думает, что это уже плод молитвы. И все больше и больше надмевается. Видения у него начались; а он все утешается. И казалось ему, что будто он порой ходит в чудном саду; и так всякий раз ему отрадно было молитву начинать.

Только один раз поговорил он с кем-то из знающих, и его спросили: вникает ли он в слова молитвенные? А он даже и не знал, что это нужно. А как начал он вникать в слова да укорять себя, так и пропали чувства утешительные да видения всякие; потому что все это неправильно. Смирения, самоукорения, да простоты держитесь!»

Господи, нам никто не объяснял, что такое помыслы и как с ними бороться! Поэтому мы, мирские люди, каемся только в делах, а монахи все свои мысли перед глазами имеют и в греховных помыслах каются и себя за них укоряют. Скорбно, Господи, что мы относимся к первым, а не ко вторым. Прости нас, Господи, что мы не следим за помыслами, останавливаемся на них, себя за них не укоряем, своей греховности не чувствуем и не молимся Богу об избавлении от них. И поэтому чувствуем, как надмение становится главным плодом отношения к себе. Господи, прости нас, что, произнося молитвенные слова, мы не вникаем в их содержание, и не укоряем себя, что не улавливаем их смысла. Прости нас, Господи, за отсутствие работы над помыслами и помоги держаться смирения, самоукорения и простоты.

«Ничего не могу я сказать вам. Сам ничего не знаю, ничему не научился; а что же еще могу сказать другим? Ведь я неученый, вы понимаете? Малоученый. Ведь как меня учили-то? Читать научили по Псалтири, «Отче наш», «Богородицу» – это когда мне восемь лет исполнилось; и больше ничему не учили. Хотелось бы дальше поучиться, спросили: что книжки стоят? Говорят: «Пять рублей». Откуда же нам было такие деньги взять? Так я восьми лет свое образование и кончил – совсем необразованным остался, ничего не знаю. А хотелось бы тогда еще поучиться».

Господи, какой замечательный пример самоукорения и доверия Промыслу Божию показывает нам схиигумен Герман! Прости нас, что мы не имеем самоукорения и часто ропщем на Промысл Божий.

«Все жду смерти, а смерть ко мне не приходит. Вот думал: «Не доживу до семидесяти лет», а 20 марта исполнился мне семьдесят седьмой год; и вот уже тринадцать дней я прожил семьдесят восьмого года, а все смерть не идет за мной. На что я живу? Кому я нужен? Всем я в тягость! Братия терпят меня – спасибо им, не выгоняют! А я, лентяй, живу, ничего не делаю, на соблазн другим. Братия кругом работают, трудятся, а я, лентяй, ничего не делаю. Недостойный монах, недостойный игумен! В монастыре живу уже пятьдесят пять лет, и ничего не сделал – о монашеской жизни и понятия не имею. Вот мой старец отец Александр жил семьдесят лет, преподобный Серафим семьдесят лет, отец Амвросий Оптинский семьдесят три года – а какие светильники были, истинные старцы, подвижники; а я семьдесят семь лет прожил и не сумел угодить Богу. И с чем предстану я, окаянный, на Страшный суд Божий? Всем меня наделил Господь: привел двадцати двух лет в святую обитель, через восемь лет меня посвятили в иеродиаконы, через одиннадцать лет – в иеромонахи; и в схиму Господь меня облек. Все мне даровал Господь; а я ничего не сделал, ничем не угодил Богу и страшусь праведного Суда Божия на Страшном Суде Его.

Обитель вся устроена трудами братии; все они у меня хорошие, труженики, послушные такие! Один я показываю им пример лени и нерадения».

Господи, вот и еще пример самоукорения, которому нам следует подражать, когда обозреваем собственную прожитую жизнь. Господи, прости, что мы подобного самоукорения не имеем и благодарности к Тебе, Господу нашему, не выказываем. Горе нам!

«Многие монашествующие боятся схимы, боятся накладывать на себя обеты, которых сдержать не смогут. Была у отца Александра, моего старца, духовная дочь, монахиня Евфросиния, она потом у меня исповедовалась и умерла года два тому назад. Я ей всегда говорил: «Принимай схиму!» А она мне отвечала: «Батюшка, да разве я могу? Разве я достойна?» А я ей отвечал: «Кто же из нас-то достоин? Кто может считать себя достойным? Мы только смиряться можем и смирением дополнять дела, которых у нас нет... Какой я схимник?! Господи, Ты видишь немощь мою! Никуда я не гожусь! Без Тебя, Господи, я – ничто!»

Господи, вопрос принятия на себя обетов – это и наш вопрос. Мы боимся налагать на себя обеты, брать на себя обязанности: быть, например, крестным отцом или матерью, быть служителем церкви, возглавлять ответственные послушания в церковной общине. В этом случае надо принять порученное и смиряться, и смирением дополнять дела, которых у нас нет. Господи, Ты Сам видишь немощь нашу! Мы никуда не годимся! Господи, без Тебя мы – ничто! Господи прости нас за боязливость, не совсем безгрешную, и помоги нам окрепнуть духом для смиренного возложения на себя обетов. Господи, милостив буди нам, грешным, и помилуй нас!