«Православное дело»

№ 1, 1939

Первая и единственная публикация в сборнике «Православное Дело». Объединение «Православное дело» – благотворительная и культурно-просветительная организация, основанная причисленными в начале XXI столетия к лику святых матерью Марией (Скобцовой) и священником Димитрием Клепининым, на улице Лурмель в Париже. Г. П. Федотов был членом этой организации и именно ему было доверено написать предисловие к сборнику. В вводной статье мать Мария писала о целях и работе организации: «...Мы собрались вместе не для теоретического изучения социальных вопросов в духе православия. Среди нас мало богословов, мало учёных, и мы тем не менее хотим поставить нашу социальную идею и мысль в теснейшую связь с жизнью и работой. Вернее, из работы мы исходим и ищем посильного богословского её осмысления. Мы помним, что «Вера без дел мертва», и что главным пороком русской богословской мысли, – была её оторванность и беспочвенность от церковно-общественного ДЕЛА. Этой ошибки мы не хотим повторять. Ошибки, конечно, будут и не ошибается лишь тот, кто ничего не делает, а Бог, да поможет нам видеть и исправлять их в неустанном нашем покаянии.

Ряд статей, вошедших в этот первый Сборник, связан одной темой, это религиозное обоснование пути «Православного Дела». Исключением являются две статьи отца Сергия Булгакова и Н. А. Бердяева. Статья Бердяева написана по частному поводу, но поднимает общую проблему: христианская совесть и отношение к этой острой политической злобе дня.

Статья отца Сергия Булгакова не имеет видимой связи с темой Сборника, но редакция дорожит ею из глубокого уважения к её автору, богословие которого так богато социальным вдохновением».

«Православное Дело» существует более трех лет как организация практической христианской работы. Но только сейчас оно решилось вступить с теоретическим обоснованием своего дела. Конечно, кормить голодных, давать кров бесприютным и больным можно без всякого обоснования. Это христианская азбука, которую никто не оспаривает. Но делая ударение на этой, так называемой, социальной работе, «Православное Дело» было приведено к необходимости своего богословского самоопределения. Три года понадобилось для того, чтобы его самосознание созрело, и чтобы оно яснее увидело предназначенное ему, хотя бы скромное, историческое место в жизни и предании Церкви. Как это часто бывает, внутреннему созреванию содействовали внешние силы: нападки противников, создавшаяся вокруг «Православного Дела» атмосфера недоверия и подозрений. Мы были вынуждены утверждать наше православие и привести доказательства, в то же время отметить то, что мы считаем нашим особым призванием, нашим путем в православии. Новое сочетается со старым, как в каждом живом деле и «живом предании», и оба вырастают из вечного.

Не случайно, конечно, «Православное Дело» родилось в годы тяжкого кризиса, особенно больно ударившего по беззащитной русской эмиграции: нужна была спешно помощь в грозной беде. Не случайно и то, что первый сборник «Православного Дела» появляется в этот страшный год, когда решаются судьбы мира, по крайней мере христианского мира. Мир вступил в полосу катастроф, которые кажутся нам апокалиптическими. Мы не знаем еще, каков их смысл. Означают ли они суд Божий над старыми миром, разрушение его тысячелетней культуры, или в муках и крови нашего поколения рождается новое общество новая жизнь? Может быть и то и другое: и смерть и рождение. И уж, наверное, суд. Но нам ясно одно. Христиане не имеют права спасаться от бури в укромных местах. Церковь призвана быть Одигитрией¹, водительницей человеческого рода. Она одна может дать ответ на все вопросы, которыми больно человечество. Она одна может указать путь, остановить всеобщую войну и благословить создание Нового Града. Если не она, то кто же?

Но в такое время возрастает старый соблазн индивидуалистической религии: откреститься от мира, предоставить его бесам, спасать свою душу. «Каждый за себя, а Бог за всех». Эта цинически звучащая буржуазная пословица получает мнимое освящение в аскетико-мистической литературе древнего и нового времени. Есть правый путь мистика, отшельника, одинокого молитвенника. В Церкви есть много путей. Но одинокий путь в христианстве является скорее исключением, парадоксом. Столпники, как и юродивые, украшение Церкви. Но безумно предлагать всем подняться на столп или юродствовать. То, что праведно для великих и сильных, становится греховным для средних людей. Средний человек живет в обществе, и этим оправдывает никем не опороченное, отцами Церкви признанное определение Аристотеля: zoon politicon² – существо общественное.

Вот почему общественное или социальное понимание христианства, которое разделяет «Православное Дело», есть не новое, а исконное и вечное христианство, лишь затемненное в последних столетиях. Русская Империя насильственно оттеснила Церковь от общественного дела, заперла монаха в келье, а священника в храме. Протестантское понимание религии, как только личного дела, восторжествовало в XVIII веке и лишь прикрылось переведенным тогда «Добротолюбием». По существу же то была измена лучшим традициям древней русской Церкви вселенской. Эту традицию, вместе с другими, мы оживляем.

Мы не первые, конечно. В сущности все то новое, что делается в эмиграции, непосредственно примыкает к жестоко прерванной линии XIX века. Русская Церковь в конце его, а особенно в начале XX века, была, как апокалиптическая жена в муках родов. Ее пророческие богословы открывали перед нею ослепительные пути. Церковный быт сопротивлялся со своим застывшим уютом и вековой эстетикой. Но прилив духовных сил преодолевал косность быта. Церковь готовилась с 1905 года к своему общему обновлению.

Революция сорвала этот благодатный процесс. Не только внешне, – гонениями в России, но и внутренне, – тяжелой реакцией в умах. Потрясенное революцией церковное общество отвращается от всего нового, как от ереси. Как жена Лота, люди все оглядываются назад и не хотят идти в страну обетованную.

Психологически вполне естественное чувство становится церковным грехом, когда отказывается от покаяния, – «социального покаяния». Не будем обманываться внешними признаками благочестия. «Нераскаянное благочестие» не спасает, – по крайней мере не спасает целого, церковного общества, народа. Обновление для народа то же, что покаяние для личности: metanoia³, перемена сознания, новая жизнь.

Воскрешая лучшую традицию русской богословской мысли, – традицию Хомякова, Федорова, Достоевского, Соловьева, – мы сознаем, что она нуждается в пересмотре. Жизнь многому научила нас. Им не дано было проверить свои прозренья в огне испытаний. Живи они с нами, они сами от многого бы отказались, но многое заострили бы и углубили. Словом, мы сохраняем свою свободу и по отношению к нашим любимым учителям.

В этом великом наследии XIX и XX веков русской мысли мы отмежевываем себе отдельную сферу: сферу социальной мысли и действия во всех ее формах, кроме чистой политики и чистой экономики. Это значит, что проблемы православного богословия, проблемы православной культуры, проблемы аскетики и литургии нас, как группу, интересуют лишь постольку, поскольку они имеют социальный смысл или социальную проекцию. Между работниками церковного обновления необходимо разделение труда. Мы избрали себе участок поля, более других запущенный и в настоящее время мало популярный. Думаем, что время и опыт, – хотя бы в будущей России! – вернут ему подобающее значение.

И наконец, последнее, что нас определяет и отличает. Мы собрались не для творческого изучения социальных вопросов в духе православия. Среди нас мало богословов, мало ученых. Но мы хотим поставить нашу социальную мысль в теснейшую связь с жизнью и работой. Вернее, из работы мы исходим и ищем посильного богословского ее осмысления. Мы помним, что «вера без дел мертва» и что главным пороком русской мысли, – как раз богословской – была ее беспочвенность, ее оторванность от церковно-общественного дела. Этой ошибки мы не хотим повторять. Отдельные ошибки не страшны. Не ошибается лишь тот, кто ничего не делает. Бог да поможет нам видеть и исправлять их в неустанном «социальном покаянии».