Размышления о Кресте

Пришло время, все существо мое встало перед необходимостью говорить о Кресте. А потом подоспели события, которые сделали эту мысль, это неотторжимое желание, уже имеющим воплотиться фактом.

Сотворяющийся Крест, живой осязаемый образ его в путях жизни, оказался предвосхищенным тем умным образом Креста, который уже начертавался в душе, уже воспринимался ею, как выход.

Весь состав мой перед тем как обрести эту ослабу был в томлении, в страшной тесноте, в непомерной серой печали. Ниоткуда не видится выхода. Закрыты все пути. В тебе самом и вне тебя – ни просвета, ни искры. Все мертво и голо, и ты ходишь как автомат, не видя ни малейшей надежды на изменение своего внутреннего состояния. Только как-то через силу снести себя в этой ужасающей внутренней пустыне, не умереть душой, не дойти до внутреннего тупика.

В природе в эти дни начиналась уже осень. Но она еще не восприняла своего утешающего языка, еще не подобралась к сердцу так, чтоб отверзть его клапаны, приоткрыть их, дать простор.

Уже не было птичьих голосов, которые могли бы развеять печаль; только в городе за окном все время летали ласточки, и их высокие звонкие трели при быстром полете вселяли в душу бодрость. Ласточек было не меньше, чем летом, чем ранней весной; звуки их песен были все те же – высокие, светлые. А ведь остальные пернатые все замолчали, не слышно давно уж и жаворонка, вот только последнюю его песню я с трудом различила в июле в полях Словакии. И то это было чудом. Ласточки же остались с нами до поздних дней августа и неизменно поддерживают нас.

В описанном состоянии души, когда она нигде не находит утешения, идем утром к литургии в день Первого Спаса, в Собор Свято-Троицкой Сергиевой Лавры.

В нашем загородном домике все умолкло, все однообразно день и ночь, а здесь я опять увидала высоко в небе кружащихся, стремительно летающих ласточек, и услышала их побеждающую душу песню.

Небо было ясное, лишь слегка подернутое облаками. Ласточки носились высоко в воздухе вокруг высоких крестов соборов.

Вот тут-то и произошло чудо. Солнечный день начинающейся осени, голубое бездонное небо, летающие ласточки... и кресты соборов, сияющие в свете солнца.

Сердце упало. Как можно печалиться, когда есть Крест, есть Его спасительный образ, нас взыскующий! С каким высоким одушевлением оживляют блеск крестов в синеве летающие ласточки! Да и сегодня же день, посвященный Кресту Христову, только что изнесенному из алтаря на поклонение наше.

Благовест уже извещал о начале литургии. И полнота литургии совсем взяла тяготу из души, тайно указав на спасительное древо Креста, от которого спасение наше.

Так можно быть мертвым и ожить в таинствах Церкви, можно вдруг воистину воскреснуть и совершенно воспрянуть душой. И ты, тот мертвый, что был накануне, уже живешь и прославляешь Христа, чествуешь спасительное Древо Его Креста, через которое к тебе пришло избавление.

Позднее, когда было необходимо уезжать от Лавры, что-то непреодолимо тянуло к ней, всё голова повертывалась в ее сторону, и нечто отрадное к ней приковывало и будто не пускало.

Ты помнишь, мой дорогой друг, я тебе говорила об этом во время нашей последней далекой прогулки? Что это было?

Память сердца о том, что там моя душа имела откровение, там получила слово жизни, там и восприняла образ, давший выход дальнейшему течению живота моего. Образ Креста Христова.

Ласточки, голубое небо и сияющие кресты. Как они светились в небе!

…И вот теперь Кресту Христову дано воплотиться в моей жизни.

Все думаю о том, каковы мы явимся перед Богом в нашем конечном образе при конце бытия. Ведь через душу нашу проходит так много событий! Мы оказываемся различными в разные периоды нашей жизни, а периоды эти складываются из наших внешних обстоятельств, зависят от направленности нашего ума, возможностей наших телесных сил; в них входят и слабости наши, даже падения наши. А потом наступают иные сроки и возможности наших сил – внутренних и внешних.

И в чем же мы по-настоящему выражены, где суть наша? Та, что была раньше и содержала те или иные интересы и заботы или та, что позднее тщится восполнить недоделанное, упущенное за быстрым ходом времени, меняющихся обстоятельств?

Где мы, где наша основа? Какими, в каком образе примет нас Господь наш при конце всяческих?

Эти последние помыслы неотторжимо струятся в душе в те периоды, когда ей стало ясно, что она вошла более отчетливо, чем раньше, под охрану, под водительство Креста Христова.

Кто мы, где мы, на каком отрезке пути Крестного?

Размышления о знамении Креста обогатились в храме образом начертанных на священном облачении Альфы и Омеги. Изображен на фелони священника пречестной Крест Господень, а по сторонам Его расположены начальная и конечная буквы греческого алфавита. Смысл же изображенного-жизнь человека от его рождения до смерти проходит, осененная знаком Креста. И слава Христу!

…Подвигнутая образом зримого символа, мысль моя, действительно, ушла к ранним дням бытия, еле проблескивающим в памяти событиям и фактам.

Мое детство, потом отрочество. Странное для моего сегодняшнего «я» выражение лица младенца, потом подрастающей девочки; я среди членов моей семьи, из которой рано уходит в иной мир мой отец. Годы моего девического возраста, трудные социальные сдвиги, я около секционного стола в анатомическом театре, моя студенческая карточка в зачетной книжке-лицо еще нераскрывшейся, не нашедшей себя личности. А потом крепко, на всю жизнь-объятия Святой Церкви.

Не все из того, что вижу сейчас в своем прошлом, приходится мне по душе. Вижу, что много было такого, что не является украшением возрастающего, становящегося человека. Многое из этого былого следует оплакать, во многом покаяться, многое в себе сурово и честно осознать как недолжное.

И наряду с тем, как пробивалась в жизнь живая душа моя, искала в ней путей и дорог, созвучных ее внутреннему устроению, наряду с тем, что не всегда, а то и очень часто шла не тем путем и погрешала пред Богом, существовал в жизни все время Божественный Промысел – непостижимая, не уразумеваемая Любовь Божия, которая направляла, терпела, ждала, прощала, покрывала, оберегала, и так сохраняла душу.

Было мое личное, свободное, не всегда верное, часто кичливое, себялюбивое утверждение самой себя, а рядом было терпеливое, Любовное Пождание и Ласка, и Утешение, несмотря ни на какие недолжные, ненужные грани, которых душа касалась.

Вот только наступил такой вечер, когда уходя из храма домой, я прикладывалась к Кресту Христову. Был большой церковный праздник, помнится – Воздвижение Креста Господня, я готовилась на завтра причащаться. И, прикладываясь к Кресту, я поняла, что пришел час, когда я должна встать под знамение Креста Христова и уже сознательно, с участием всей моей свободной воли отдать, именно отдать свою жизнь. Тогда Крест изобразится внутри, тогда переплетется моя воля и воля Божия, Крест будет живым Знамением всей твоей жизни. Сейчас только от тебя зависит-примешь ты или нет это пересечение двух свобод-твоей и Божьей.

Прошло много десятков лет, как случился этот факт, он не был запечатлен слезной молитвой или каким-либо заметным сдвигом души. Правда, только внутри меня что-то точно хрустнуло. Я не сочла нужным даже рассказать об этом своему духовному отцу – так происшедшее не выходило за рамки обычного. А вот теперь, через многие годы этот вечер оказался значимым, исполненным неизреченного.

Живой Крест Христов в живой человеческой жизни. Ты уже обручен, на веки отдан, сам добровольно отдан крестоношению.

И благо, благо!

…Тот вопрос, который ставился выше – кто мы при нашем изменяющемся пути – не уходит из души, раз возникнув.

Только опять в храме ясно узнаешь голос Божий, внушающий тебе, объясняющий, что в тебе происходит. Оказывается (говорит этот утешающий Голос), ничего не надо исключать из периодов прожитой жизни. Все, большое и малое, испытанное тобой, взятое в руки Божии, освященное этим взиманием, входит в твое достояние. Господу нужен не ты внешний, а твой внутренний облик, в чем бы, как бы и когда бы он ни изображался.

И весь ты целиком с различными-долгими ли, короткими ли отрезками твоей жизни-принимаешься Содетелем твоего бытия, как единое.

Ничего не надо исключать из прожитого, кроме темных страниц греха. Твой путь определился и был единым-вот он, как некое целое, лежит сейчас на дне твоего сердца.

Это все твоя Альфа. От дня рождения до того времени, что продолжаешь дышать и писать эти строки. А Омега твоя – опять в руках Божиих. Как ни длинны дни твоей жизни, как ни мало, возможно, осталось их впереди – но они тебе до конца не ясны, неизвестны.

Ты только твердо веришь, вооруженный опытом пережитого, что все будет в воле Божией: ни один волос твоей головы не погибнет без Него, но и ничего ненужного, «не твоего», тебе не будет дано.

С тебя довольно, что еще раз в храме тебе открылась благая воля Божия, ты смог увидеть пути своей жизни; тебе, точно в ухо, было сказано слово Божие, свидетельствующее о том, что мы никогда не забыты, что мы не одни, что тогда, когда приходит час, человеку указываются твердые и ясные пути Водительства Божия, Его неизреченного Промысла, призирающего твое шествие земной дорогой. Твои Альфа и Омега в любовных непостижимых Руках.

…Опадают листья, но еще сияют вершины берез редким золотом убранства и колышутся высоко над другими лесными породами в осеннем воздухе. Других деревьев не приметишь в этом году: быстро опали перья ясеня, а клен уже тоже стал редким.

Стволы обнаженных деревьев больше ведут сейчас беседу со мной, и я вникаю в их суровые, совсем не красочные оттенки.

Вглядываясь в почерневшие от дождя мачты пихт, я вижу, как отчетливо, под прямым углом отходят от них в стороны черные же ветви.

Моим сердцем владеет сейчас образ Креста, и я вспоминаю, как еще в юности слышала мысли прекрасного сельского священника, который, говоря о Кресте, с убежденностью, проникновенно поведывал нам, что и деревья растут так, что образуют образ крестный и что отсюда Крест Христов начертан во всей природе.

Сейчас мне дано вспомнить эти мысли – и не только вспомнить, но и ощутить их, пережить.

Да, в обнаженной от летнего убора осени, среди лесных пород эта мысль укрепляется во мне, черпает пищу, оживает и даже... покрывается плотью.

Вот я вижу отчетливый Крест в черных стволах пихт, перекрещивающихся со своими черными ветвями. Знамение Креста отчетливо впечатлевается во мне и утешает мою душу, сейчас подошедшую к тому, чтоб жизнью исповедывать Крест Христов.

Вижу, что и мачты ясеня, тоже потемневшие от дождя, являют мне тот же спасительный образ, только ветви не так ровно отходят от основного ствола и несколько изогнуты, угловаты в своем ходе.

Даже высокие тополи с их плотными серыми штабелями, полностью потерявшие свой массивный лиственный покров, являют мне и в своих вершинах и в своих основных ветвях, отходящих ниже от стволов, знамение, образ Креста Христова.

И что же дубы, наконец? Некоторые из них еще сохраняют в кронах густое кудрявое убранство бронзовых листьев, а вот некоторые стоят уже обнаженными. И эти даруют мне также зрение перекреста их могучего, местами неровного, узловатого ствола с причудливо изогнутыми, будто в страшной муке находящими свой рост, ветвями.

Как труден Крест!

Даже естество растительного мира, а среди них царственный дуб, находит свою мощь, свою способность к существованию, к утверждению себя среди других представителей леса в труднейшем овладевании пространством, в узловатом, все время преодолеваемом сопротивлении, росте. Это и в его мощных стволах, и в его крестных перекладинах-ветвях. Точно корчатся от боли эти темные узловатые ветви, сгибаются вниз и опять поднимаются кверху. На изгибах образуются наплывы древесины, как заживающие раны.

Но крепко, как, может быть, лишь в редкой лесной породе, естество ветвей. И они, неровные, многократно перегнутые по своей оси, мучительно извернувшиеся то вниз, то вверх, отходя от родоначального своего ствола, образуют, знаменуют образ Креста Христова.

И не только его окончательный, спокойный четвероконечный знак, к которому мы привыкли в храме. Но, главным образом, знаменуют они совершение Креста, его муку, неимоверные страдания плоти и духа Христовых, через которые Древо Крестное стало орудием спасения нашего.

Человеку тоже необходимо понять, что его Крест не только тот знак, который он взял на себя, чтоб нести его, как христианину, и не только то малое знамение, которое он носит на груди, а ход всей его жизни, страдание и мука в преодоление всего своего недолжного, тяжкого и зверского, что остается в нем.

Крест- не только вовне, он внутри, он в корчах и судорогах твоей плоти, противящейся действию Креста.

Но преодолей эти муки. Ты не один и не первый страдаешь. Твоим предтечей крестным был Христос. И только волей прими свои страдания, только, по существу, недолго потерпи. Избавление близ.

Посмотри, если дуб растет медленнее и мучительнее других деревьев – сила его роста, красота его кроны не сравнится ни с чем из растительного мира. Царственная пышность и величие всего облика его; тень, которую дает его лиственный убор; отрада, которую испытываешь, созерцая дуб во все времена года – исход того, что, растя, он преодолевал препятствия, ветви его не плавно и ровно простирались в пространство, а тоже медленно, с великой постепенностью и трудом определяли свой ход. И перекрест ствола и ветвей- живой образ жизни.

Воистину, природа, чтоб устоять, чтоб совершаться и иметь способность обновляться каждый год, как бы сораспинается земле в образе венца своего, деревьев. И тем крепка, стоит, удерживает равновесие.

Крест в нашей жизни-тоже органическое, внедренное в природу нашу, явление. Хотим мы того или нет, признаем мы Христа или нет-Крест необходим нам для крепости, для стояния бытия нашего. Напечатлеешь на себе Крест, или особенно, если усвоишь его, примешь его внутрь- правда уже совершена: ты удержишься в жизни, и даже будешь праздновать победу. Как все, украшенные знамением Креста породы леса: ясень, пихта, тополь, дуб и другие, встречают весну земли и украшаются кроной.

…Мои изложенные «крестные» помыслы оберегают в этом году округлые, ставшие прозрачными и уже немногочисленными листья орешника.

Куда ни пойду- всюду во множестве вижу их милые, успокаивающие, мирные очертания. Орешник – кустарник. Он еще не стал, да и не будет древом крестным. Ему дано лишь охранять думы крестоносцев, утешать, мало-мало ослаблять их скорби своим безмятежным, округлым, золотым обликом листвы. И это тоже – добро.

Воскресная литургия началась в торжественно-минорных звуках среди притихшего утра и неба. Только вдруг еще на часах проглянул светлый луч солнца, вспыхнул в храме, помедлил на золоте иконостаса, осветил и обрадовал молящихся, и тут же скрылся.

Литургия так и созидалась в переплетении этих двух основных образов: минорного пения и молчания неба с ярким, радостным, вспыхнувшим лучом солнца.

Этот перекрест помогал созиданию молитвы внутри, но и медлило, трудно слагалось моление. Позднее, среди хода литургии, еще раз вспыхивал благостный солнечный луч, вплетался в молитву, укреплял ее.

...Переплетение противоположных явлений утверждает жизнь, соединяет воедино ее разные концы и чувства, формирует силу, дав мощь, возможность выстоять в скорби. Иными же словами, словами твердыми и верными, образует Крест и Им укрепляет человека.

То же и в отношении наших ближних – людей, которые вошли в нашу жизнь, стали этой самой жизнью, неотъемлемой ее частью, ее дыханием, силой и радостью.

Тебе дано в течение твоих дней обрести не только зримую помощь в спутниках твоих, ты просто не мог бы помыслить своего бытия без этих живых свидетелей любви Божией к тебе, без краеугольных камней основания твоего существования на земле.

И вот тебе посылается любовь к ним, неотторжимая от тебя.

И что же твоя любовь к Богу?

…В третий раз теплый солнечный луч проникает в храм, пока составляется, обрастает плотью твоя молитва.

И что же твоя любовь к Богу?

Это уже время Божественного Канона Евхаристии, в тебе напряжены все силы твоей души.

Твоя любовь к Богу должна так же иметь те законы, что ты определил в любви к твоим любимым на земле.

Эта любовь не только выразитель всего того бесконечного добра, которое ты приял от Бога, не только исповедание Его неизреченного Промысла и попечения о тебе, не только погружение в море неизреченных чудес, сретивших тебя в жизни. Но это и приятие всего того, что скорбно, непереносимо, неприемлемо для твоего человеческого естества, но что должно составить крепость твоей ответной любви, что должно водворить Крест посреди этой любви и сделать ее сильнее всего.

Твоя любовь, ответная любовь к Богу, должна укрепиться крестом твоих страданий. Твои скорби должны скреститься с морем радости, дарованной тебе. Твоя любовь, чтоб стать подлинной, должна распясться, и от того стать непобедимой. Она должна стать, она должна всегда быть «распинаемой», по слову великого святителя Филарета.

... Формула была найдена в молитве за литургией, так как переживание было завершено.

Найденное было даром Духа Свята и потому безусловно и животворяще для всего состава человеческого: распинаемая к Богу любовь; любовь, торжествующая силою Крестною.

В этом году, как никогда долго остается во всем своем осеннем убранстве подлесок – кусты и мелкие деревья, тогда как с высоких крон листва уже опала.

Впрочем, кое-где по местам еще можно встретить одинокий тополь или липу, все в зеленых листьях, но на них смотришь с изумлением и уже не можешь их принять.

А вот осенний кустарник, сохранивший все неуловимые переходы окраски, крепко привлекает внимание, и от него никак не отойдешь душой.

Что для тебя в этом году яркие краски совсем еще зеленых листьев сирени, чуть тронутых желтизной кустов жасмина, еще совсем темно-зеленых веточек кое-где сохранившихся кустарников смородины, яркие розовые эллипсы низких вишен, кое-где острые светлые листья ясеня и совсем золотые редкие скопления резного клена?

Что это все, так долго дожившее до начала ноября, племя низкорослого летнего покрова, когда высокие вершины деревьев все голы, опали и лишь их пустые стволы входят в твое сердце?

Так идешь – лесом ли, на кладбище ли среди могил, или просто палисадниками города и все думаешь, и все хочешь понять оставшуюся для тебя живопись подлеска.

Что это, о чем это тебе говорит, что собственно для своего внутреннего «живопитания» должна я взять у этого бодрого, не сдающегося поколения кустарников?

Ответ не приходит.

Только не можешь пройти мимо, не можешь для себя выкинуть этот образ из души, он нуждается хотя бы быть изображенным, нуждается в запечатлении.

Вот, может быть, однако, душа моя более отчетливо отзовется на дрожащие вверху одиночные золотые листья. Светит такой листок на фоне темного, почерневшего остова леса – стволов, ветвей и сучьев, колеблется и печатлеет одно какое-то твое движение сердца. Дрожание одного единственного вверху золотого листа – это как состояние твоего существа, объятого крестными помыслами.

Правда, образ этот не имеет отчетливого крестного знамения как то, что встретило меня в моем путешествии за рубежом, что было неожиданно, утешительно, что до сих пор держит мою душу, как образ, требующий своей отдачи, освещения. Это были многие и многие кресты, поставленные в поселках Словакии, непосредственно в маленьких палисадниках, перед домами.

Мы ехали в пору расцвета лета. На тщательно выведенных загородках садиков лежали густым покрывалом ползучие розы. Они свисали почти вниз вместе с гибкими зелеными шапками листьев. Местами розы закрывали все боковые стенки усадьбы, местами вились около домов или забирались по перилам терраски кверху, под самую крышу.

И тут же рядом с этим изящным летним убранством домиков я стала замечать поставленные в палисадниках кресты. Сначала я не поверила тому, что видела – так необычно и неожиданно было изображение Распятого среди нарядных летних садов. Но позднее я могла убедиться, что кресты разной формы и величины освящали многие усадьбы. В одном месте я даже приметила что-то в виде маленькой часовни со звонницей, прямо тут же, непосредственно во дворе.

Когда я поняла, что возведение крестов – благочестивый обычай словаков, я уже не удивлялась, а лишь с утешением печатлела в душе встречающиеся мне по дороге крестные знамения.

Утешительно было это свидетельство в путешествии, уже вдали от отчизны, теплом согревало оно душу. Я представляла себе жизнь семей в этих домиках, осененных крестами, летом, и в пору осени, и зимой, и тепло росло в сердце, расширяло его, успокаивало.

Позднее более высокие крестные знаки встречали мы и в поле, на краю распаханных или засеянных ячменем полос земли. Встречали кресты и на дорогах, на перекрестках. Некоторые из крестов были православными – ноги Спасителя были пригвождены к древу не одним, а двумя гвоздями.

Чувство радости и торжества не покидало меня всю дорогу, покамест мы ехали «крестными» поселками. И удивительно, как знамение Креста, страдания Христова, которое повторялось, умножалось на каждом шагу, сообщало сердцу мир, радость, непоколебимый покой.

Теперь мне понятно. В мою крестную юдоль сейчас, в пору моего внутреннего распятия, тогда, еще задолго и издалека, мне было послано крестное знамение.

И что же?

Пусть и сейчас, в позднюю пору осени и наступающей зимы, сама живо переживая страдание, я испытаю ту же радость, ту же бодрость, то же утешение, что имела тогда на дорогах Словакии. Ведь и осенний, долго сияющий красками подлесок, тоже свидетельствует мне о бодрости.

И сила – в Кресте, в перекресте моей и Божьей воли.

...Совсем догорел фитилек лампадки за ночь, тлеет еле видимым синим пламешком. Для внутреннего состояния сердца необходимо оживить его, продолжить его жизнь, тогда станет легче...

Крест утверждается в моем существовании ряд этих последних месяцев, и я ищу понять мою дорогу, укрепленную знамением Крестным.

Вот я нахожу свидетельства, что Крест в том, что пересекается воля Божия с волей человеческой, соделывается от этого новое понимание и восприятие мира.

Вижу спасительный Крест в том, чтобы принимая волю Божию, попечение Божие о человеке, принять в этой воле как новый рубеж, чтоб совершился перекрест обретаемых в жизни как утешений, так и печалей. Совершится такое действие Креста внутри существа человеческого, и он восприимет и свою любовь к Богу, как любовь распинаемую, обретающую новые твердые качества.

Жизнь с ближними, вместе с ними проходимый жизненный путь не будет прочным, если не освятится, мало того, если не преломится в оружии Креста – в приятии сочетанных, перекрещенных, слитых в единое новое качество неизбывных печалей вместе с безусловными, утверждающими жизнь утешениями от этих наших близких.

Даже и в природе нашла я в эти дни спасительное Крестное знамение – в образе черных сирых стволов деревьев, перекрещенных со своими такими же черными и влажными ветвями. В образе дерева нашла я знамение Креста, в котором природа распинается земле, потому и объемлет ее с великой любовью.

...И в перекресте солнечного света с напевами минорного церковного пения был для меня некий тайный, еле ощутимый, но тем не менее твердый и спасительный знак Креста Христова.

Все это в меру сил, так или иначе, изобразилось выше, и стало уже твердой спасающей пищей.

И что же дальше?

Приходит ко мне слово апостольское о Кресте Христовом в воскресном чтении 22 седмицы. «Мне же» – вещает апостол Павел, «да не будет хвалитися токмо о Кресте Господа нашего Иисуса Христа, им же мне мир распяся, и аз миру».

Вот новое, животворное решение апостола: Крест – в распятии человека миру и всего мира человеку. Можно написать целые тома, вникая в это постоянно живое исповедание апостола и всегда находить радость, в которой конца не видно, не видно дна.

Иногда можно размышлять и утешаться над той частью изречения апостола, где он говорит о своем распятии миру. А иногда, по ходу жизненных ситуаций, можно елико-елико проникать в сущность изречения святого Павла о том, что мир распялся тебе. И это обоюдное, странное, в духе совершаемое распятие образует внутри крепкое знамение Креста, о нем-то одном и хвалится апостол: «Мне же да не будет хвалитися токмо о Кресте Господа нашего Иисуса Христа...». И потому со дерзновением он мог утверждать, что носит язвы Христовы на своем теле: «... аз бо язвы Господа Иисуса на теле моем ношу..."

В часы этих раздумий над вещаниями святого апостола литургия набирала свою полноту. Волнами проникал в высокий куб храма розовый свет утра и солнечного приглушенного сияния. Свет этот был ровный, ширящийся; он был матовым, но не дрожащим, спокойным, царственным, покоряющим сердце.

Что же видело внутри себя сердце?

Видело пришедшую насущную нужду в распятии продолжающейся, еще текущей жизни с грядущей смертью – так, чтоб это стало единым новым явлением, новым таинственным Крестом, перекрестом, обнаруженным в таинстве совершающейся Евхаристии.

Но этот Крест утешителен, он спасает душу, он – един с неизобразимым розовым светом, до купола наполняющим храм.

Зрение перекреста жизни и смерти было для души откровением, которое она прочитала в совершающемся тайнодействии.

И этот перекрест не уныл, ибо оказывается, что смерть – это тоже жизнь, неизреченная жизнь непостижимого будущего века. Таким образом душа, обретшая этот, казалось бы, страшный перекрест жизни со смертью, нашла только соединение этого и того мира, обручение этой, здешней жизни – жизни вечной.

И в самом деле, тот розовый матовый свет, что охватил вначале все пространство храма, превращался по временам, при освобождении солнечного луча от облаков, в победное золотое блистание. И яркое солнечное сияние волнами заливало храм, приникало к тому первоначальному розовому свету, побеждало его и какое-то время ширилось и царило в храме.

Как день будущего века, обретшего в Кресте свое вечное бытие, как жизнь вечная по смерти.

…Когда внутри трудно, ищешь помощи в малом, лишь бы опереться на какой-то осязаемый факт.

Вот глубоким вечером я потушила все огни в комнате и в малом сиянии огня лампады не вижу почти ничего в святом углу. А потом глаза привыкают к темноте, и я различаю очертание образа моего Спаса, узнаю контуры Головы и нимб, повешенную на образ пелену – и понемногу обретаю себя.

Крест Христов, насаждаемый в моей жизни, никак еще не станет добровольным моим достоянием. Все противится в душе моей свободному приятию страданий. Я медлю, избираю окольные дороги, чтоб отсрочить спасительный конец – и не обретаю покоя.

И видно для того, чтоб познать весь объем Креста, все его концы, я еще и еще подвергаюсь дополнительным искушениям. Некоторые из них насколько по виду неожиданны, будто случайны, настолько же оскорбительны, нелепы. И мне необходимо это пережить. Пережить видимую неправду, уничижение, чтоб еще больше понять полюбить свой Крест, уготованное мне испытание, и уже не восставать, не противиться, не приходить в негодование от приятия надлежащего мне, как противилась и восставала от того, что было неожиданно, нелепо, оскорбительно, случайно.

Да. А правда была бы в том, чтоб принять и нелепость, и с достоинством христианина ее перенести. Так вот если ты не способен к перенесению малого оскорбительного случая, прими хоть с разумением твой, посылаемый тебе Крест жизни.

Великий апостол Павел, воспевая Крест и крестный путь христианина, сказал с глубоким знанием, что Крест, основа нашей жизни, не таков для инакомыслящих. Он не побоялся утверждать, что Крест – соблазн, нелепость для иудеев, его собратьев по плоти, и просто безумие для ученых эллинов, «… иудеем убо соблазн, эллином же безумие...»

Для того, чтоб возвеличить Крест, как средоточие, великую силу и чудо христианства, великий апостол языков не побоялся написать, как понимают Крест противники Христовы. На опыте он пережил насмешки евреев над Крестом Христовым, который они отвергали и предавали поношению, как соблазн. Он же испытал и гордые утверждения ученых эллинов, для которых он (Крест) просто не существовал, так как был для них безумием, бессмыслицей.

Нам, в нашей жизни, ознаменованной Крестом Христовым, опытом также необходимо испытать, что Крест для окружающих нас, многих и многообразных людей, является и соблазном и безумием

И только переживши крайние и нелепые унижения от людей, поймешь спасительную силу Креста Христова. Только узнав опытом насмешку людей над Крестом, скажешь вслед за апостолом от сокровенных сил своего сердца, что Крест... «Божия Сила и Божия Премудрость».

Апостол не боялся сказать, восхваляя Крест, что если для отвергающих Христа Его Крест есть юродство, уродование, то для спасающихся он сила Божия. »Слово бо крестное, – вещает апостол, погибающим убо юродство есть, а спасаемым нам сила Божия есть».

Нужно очень сильно пострадать от врагов Креста Христова, узнать всю глубину их отрицания и презрения к пути крестному, чтоб иметь силы вслед за апостолом и вместе с ним исповедать Крест как основу, чудо и тайну своей жизни.

Так, на весь мир и на все последующие века апостол, пострадавший за свое исповедание Креста, оставил нам великую радость, великую крепость восхвалять Крест – силу и премудрость Божественную. И желая выразить свою отданность Христу, изобразить все дело своей жизни, апостол в другом месте своих посланий не нашел ничего крепче, ничего вернее, как сказать, что он Христу распялся. Не сказал, что предался Ему, не сказал даже, что умер с Ним, а сказал, что распялся, то есть взошел на Крест, усвоил себе Крест Христов, Ему на Кресте сораспялся – «... Христовы сраспяхся: живу же не ктому аз, но живет во мне Христос...»  .

Вероятно, это верх того, что может о себе сказать человек-крестоносец. Величайшее истощание и величайшая радость.

Вот и ведусь я, человек слабой меры и слабых дней, слабого упования и часто весьма низких душевных движений, к мудрованию непостижимого Креста Христова.

Ведусь через отрицательные свойства души своей, через восстание низких инстинктов, через внешнее посрамление и уничижение, через соблазн Креста к поклонению его славе, непобедимой и непостижимой Силе Крестной.

«Непобедимая и непостижимая и Божественная Сила Святаго животворящего Креста, не остави нас грешных».

Именно непостижимая, именно непобедимая, Господи!

…И вот уж Крест совершен в тебе, внешними силами сломлена твоя воля, спасительное знамение изображено на тебе; ожидание Креста окончено, действуют в тебе последствия распятия.

Ты – во гробе. Воскреснуть тебе будет дано не своими силами, но силою Божиею. Как изменится после восстания состав твой? Ты того еще не представляешь, но пробуждение жизни будет тобою ощущаться, начнется по малу-малу.

Вот поутру, когда день уже готов прибавляться, в небе твое внимание останавливает кусок светлого перламутрового неба. Еще кругом все серо, а этот отрадный прямоугольник светится радостным сиянием, и красота перламутровых облаков соединяется в нем с нежной голубизной неба.

Только один кусок, один веселящий душу прямоугольник.

Или тоже поутру, когда ты выходишь из кладбищенского храма, всему твоему существу вдруг становится очевидно, что ничто из того, что пережито, не пропадает.

Человек не становится иным от перемены обстоятельств, он просто богатеет, накапливает силы, и ничто из прошлого – того, что было дорого и во что были вложены силы души – не уходит, но остается и составляет богатство человека. С этим богатством он живет, продолжает путь своей жизни, только странно и радостно ширится грудь от пришедшего вдруг сознания, что ничто не утрачивается, не утрачено.

Наконец, для внутреннего существа начинает звучать и та часть песнопений, где говорится о Воскресении. Не только то, где поется о поклонении Кресту.

И, правда, в воскресной песне «Воскресение Христово видевши» замечаешь, что сначала воздается поклонение Кресту Христову – «единому безгрешному Кресту твоему покланяемся, Христе…» и потом Воскресению: «приидите, вcu вернии, поклонимся Святому Христову Воскресению...» – и уразумеваешь последовательность и связь воспеваемых событий...

Отсюда – неизбежность Креста для смертных, но и радость Креста.

Таким он и увиделся мною в алтаре святой Лавры в то самое утро, когда мне стало ясно, что мне предлежит Крест.

…Точно не могу воспроизвести, как именно образ его в святом алтаре продолжал то откровение, которое было для меня в крестах святых соборов Лавры среди голубого неба и летающих ласточек. Помню только одно, что сиял Крест в алтаре и укреплял весь состав мой, и состав этот радовался и принимал грядущее.

И потом небывалым ранее смыслом наполнилось то, что везде в храме за богослужением я видела Крест Христов.

Он возглавляет верх святых икон, особо поставленных и прославленных; без Креста киот иконы неполон и незавершен.

Я обратила уже по-новому внимание на то, что и хоругви заканчиваются наверху знамением Креста; и даже не одно, а несколько изображений святого Креста вижу я на некоторых хоругвях.

По-новому для своего внутреннего чувства вижу я знамение святого Креста на одеждах священнослужащих, иногда всего лишь простой перекрест двух равновеликих перекладин. Перекрещены два отрезка атласной или парчовой ленты – и уже спасительное знамение крестное, освящение богослужебной ризы.

Опять продолжает вещать из алтаря знамение Креста Христова – и на дарохранительнице на святом престоле, и за престолом, охранение святой трапезы.

А как необходим Крест Христов в завершении иконостаса!

В нашем высоком храме Крест Христов с распростертым на нем Божественным Страдальцем завершает верх высокой пятиярусной алтарной преграды. Слегка нагнуто к молящимся изображение Креста Христова, и от того лампада перед ним отвесно светит в воздухе. Все верхние огни у отдельных икон этого завершительного пятого ряда светятся зеленым светом, а лампада перед Крестом Христовым – темно-красная, алая в знамение пролитой на Кресте Крови Христовой. Когда тушат паникадило на шестопсалмии, особенно убедителен и животворящ алый огонь, реющий в воздухе перед Крестом Христовым.

…Может быть, это уже все – вновь обретенные в страдании образы Креста Христова, ставшие новыми, живыми.

Еще только одно. Не могу забыть, что плохо стояла службу Страстей Христовых в вечер Великого Четверга последней, Страстной Седмицы, и потому не смогла вместить Крест, изнесенный на средину храма.

А когда прошло последование Страстей Христовых, и в них вложено было мое болезнование о том, что я плохо молилась – тот изнесенный на средину храма Крест стал особенно дорог, значителен для сердца, он стал воистину животворящим.

И теперь мне дано в память того моего сетования постоянно живое, неиссякаемое чувство особого доверия, упования и поклонения Божественному Страдальцу, когда я подхожу приложиться к спасительному Древу.

Так воплощается в нашей жизни Крест Христов, и дано ему царствовать в нас, через живое перенесение нами наших страданий.

…Но не торопись ускорять периоды твоего шествия крестного. Не полагай мер, не останавливайся на знаках, якобы уже определивших твое исшествие из одного состояния и перехода в другое.

Все твое доброе, вернее кажущееся тебе добрым, и слабое твое, немощное, равно под Зраком Божиим. Поэтому не торопись определять свои путемерия.

Так складываются обстоятельства твои и твоих ближних, что и в начале якобы нового шествия твоего тебе потребно смирение, зрение происходящего, и опять нужда, внутренняя потребность в признании Креста.

Он складывается из болезни твоей физической и болезней тех, кто необходим тебе на пути твоем. В него вплетается кончина твоих прежних соратников и другов, тебе опять потребно терпение и великое рассуждение, чтобы увидеть шествие твое дальнейшее, к концу твоему.

В прочтенном тобою дневном Евангелии тебя останавливают слова Христовы, как молнией поражают тебя. Некоему богачу, который исполнил все заповеди, Христос дал последнюю, чтоб продать все имение и следовать за Ним, взяв Крест. «... елика имаши, продаждь и даждь нищим: и имети имаши сокровище на небеси, и прииди и ходи вслед Мене, взем Крест». Не просто оставить все и в радости следовать, но именно взяв Крест.

Так и в трогательной службе церковной, поведающей о жизни царевича Иоасафа, подробно излагается, что к новому своему служению правителя страны он шел под водительством Креста Христова, «... не просто ко царству идяше, но честный Крест пред ним ношаху; вшед же во град на всех столпех образ Креста водружаше... прекрасну церковь Владыки Христа воздвиже..., сам же прилежно моляшеся...». Так началось недолгое правление Иоасафа – царство, которое он скоро сменил на возлюбленное его душе уединение в пустыне.

Крест на всех путях нашего странствия. Крест, как вразумление. Крест, как благословение и напутствие. Но постоянный, действенный Крест.

…О Кресте, его божественной и преображающей силе в судьбах людей и целых государств, прекрасно размышляет один из современных православных богословов.

«Господи», восклицает он в дни войны, пройдя долгими пешими дорогами, «мы никогда не сможем идти путями Твоими, они – ввысь. Мы... немощны и смертны, и привыкли ходить по нашим человеческих дорогам».

«Маловерные», отвечает Господь, «или не уразумели вы вместе со святыми тайну ширины и долготы, глубины и высоты – тайну Креста?».

«Господи, сможем ли мы нести свой Крест? Неужели Ты хочешь нашей смерти?».

«Или не сказал я вам – вам, хотевшим следовать за Мной – отвергнуться себя, чтоб взять Крест свой и следовать за Мной? Или предпочитаете вы погубить свою жизнь, желая спасти ее от Креста, который я даю вам?»

«Господи! Целые столетия несли мы свой Крест, но тот, что Ты даешь нам сейчас- слишком тяжел, он не по нашей мере...»

Так определяется история и современного нам мира – через таинственный Крест, видимый для его избранников.

Что остается нам, людям малой меры и малого терпения?

Может быть, только помнить, что внутренняя жизнь духа, а с ней и борьба начинается каждый новый день вновь, и каждый день, «взем Крест», надо начинать следовать за Христом.

…Вчера, в воскресный день, еще не высокое, но уже поднявшееся солнце конца января освещало золотые одежды святого престола в часы совершения Божественной литургии. Светились при этом все нити золотой ткани. Каждая из них, казалось, отчетливо освещалась и переливалась под солнечным лучом, образуя переплетение с другими такими же нитями и формируя в то же время плотность и крепость священных покровов.

Внятно подумалось при этом: верно и в душах святых Божиих, формируя их святость, их особое отличие от нашего бытия, имеются такие же отдельные золотые нити, которые, переплетаясь в ходе всей их жизни, образуют этот особый отчетливо видимый ход каждой добродетели, недоведомой, непостижимой для нас.

Хотя бы на одну минутку понять, как ткутся эти нити, как формируется ткань, угодная Богу, бессмертная, вечная, нестареющая. Но она, видимо, соткана, прежде чем светиться, орудием Крестным.

Останутся ли в вечности знамения святого Креста, которые я начертала сегодня на белых могильных холмах, густо запорошенных снегом? Снег шел буйно, была подлинная метель, когда я сделала эти изображения, и у меня на глазах образ Креста заметался снегом. Так в жизни нашей земной, в природе, на кладбище, в минуты сильной метели заносится знамение Креста и уже исчезает под пеленой снега. А в вечности эти знамения вечной радости, может быть, сохранятся.

Два образа святого Креста Господня я изобразила простым перекрестом двух линий, на двух могилах; а на твоей, моя родная, я нарисовала длинный шестиконечный Крест – и все три знамения Креста у меня на глазах, покамест я стояла, запорошивались буйно стремящимися с неба снежными хлопьями.

И все же, в вечности эти уходящие вечные знаки могут сохраниться. Ибо слава Креста преходит измерение нашего времени и пребывает в блаженной жизни за гробом.

...О славе Креста, его торжестве я уже стала получать некие малые опыты в природе Божией, потому, вероятно, что в меру своих душевных сил (может быть, совсем и не полно для меры другого человека) изжила для себя его скорбь.

Это было утром, после ряда прожитых серых и трудных дней, когда ниоткуда не виделось ослабы.

Вдруг стало светло вверху, по дороге на работу, точно небо приоткрылось и стало необъятно высоким. И не только оно посветлело и приподнялось, хотя и было обложено полупросвечивающими облаками. Оно как бы даже играло и безгранично возвышалось, сообщая сердцу твердую веру и радость, хотя только что, минуту до этого, сердце не источало ни одного звука, было серо, понуро, печально.

Что это было, вдруг дорогой, в вагоне поезда, когда только на минуту я оторвалась душой от моих обычных забот? Эта светлая свобода сердца, его легкость, радость?

Сердце ответило: это радость Креста, который Промыслом Божиим был насажден в твоем сердце, истомил это сердце, а сейчас вдруг неожиданно, почти невероятно – светлая необъятная радость внутри.

И небо возвышается, открывается, будто танцует и сообщает тебе ничем не прекращаемую твердую и верную радость.

В лесочке, прозрачном и невысоком, как сойдешь с поезда, под этим преображенным и неописуемым небом, поддерживая мои радостные помыслы, раздались звуки самых ранних вешних пернатых.

Кругом глубокий снег и замершие от стужи голые ветки деревьев и кустарников, и небо все в облаках, а эти непостижимые Божии творения, птицы, почуяли приближение весны. И слышу я высокую песню-строчку, словно звонкую многоступенчатую лесенку, всю из двух, много трех звуков; но она новая, эта строчка, эта черточка, она – весенняя; ее не было зимой, в ней предожидание грядущих сдвигов природы.

Получилось так для души, что и то возвышение неба, и его будто отверзение, и великое веселие, и эта звонкая песня ранней весенней пташки образовали для души один единый твердый образ, твердый опыт радости, силы, победы во мне Креста Христова.

Вот я изнурялась и пригибалась к земле, вот всюду видела образы распятия и страдания; эти образы умедлили, продолжились в моей душе, а сейчас мне дано испытать то, что ведет мою душу к восстанию, к воскресению из мертвых, к славе Креста!

В этой вновь обретенной жизни не должен быть потерян ни один день. Напротив, каждый наступивший должен быть радостным событием и всегда нести в себе новизну, обретение, встречу с Богом. Каждый день должен быть радостью – и всегда новой, ранее не испытанной еще. В каждом дне должен увеличиваться опыт общения с Безусловным Добром и Красотой, и потому каждый день должен быть драгоценен, неоценим, очень значителен в твоей жизни и пред очами Божьими!

…Такой вывод появился внутри от того только опыта, что небо стало высоким, светлым и радостным, даже среди облаков; оттого, что оно заиграло и содержало славу Креста.

А ведь проходит целая вереница дней, как один непереносимый в своем однообразии серый, безрадостный поток. Ничто не извещается сердцу. Все смолкло, пожухло, потемнело. Лампадки горят в святом углу обугливающимися тусклыми угольками, за окном серая безрадостная зима, и самые стекла окон помутнели, покрылись за зиму тусклым налетом.

Себя внутри трудно принять и понести. И памятный день не приносит отрады, и грядущий праздник не радует душу. Что-то все «не то» – и в природе, и в событиях Церкви, и в твоих личных переживаниях, в изживании опыта тягостной длящейся жизни!

Но пережить это необходимо. В этом – извечный порядок внутреннего бытия. Святые отцы, и среди них наиболее отчетливо святой Исаак Сирин сказал, что сначала надо знать страдание Креста, поношение крестное и только потом его славу. И горе, если начать стремиться сразу к славе Креста. «Всякого человека», пишет преподобный Исаак, «который прежде совершенного обучения в первой части, переходит ко ... второй, привлекаемый ее сладостию... постигает гнев за то, что не умертвил прежде уды свои, яже на земли..."

Так сие и подается нам, людям последнего века, недостойным братьям святого Исаака Сирина. Жизнью мы поставляемся испытать боль и страдание Креста, чтоб позднее, во время и время и елико-елико что-то воспринять в своем бытии от славы Креста.

И Богу нашему слава за этот порядок, эту последовательность событий!

…Утром в пустынных комнатах, когда нарастает свет дня, ощущаю всем существом ход приближающейся весны, хотя на улице и холодно.

Где-то под землей уже начинают бурлить вешние воды. Они еще не достигают поверхности, но все звуки – и свет дня, и вдруг ставшие звонкими строчки птиц -ударяют в сердце, и оно, молча, открывается на эти скорее не слышимые, но ощущаемые изменения мира.

И что же в мире внутреннем, в духовном существе человека в эти краткие дни предощущения сдвигов природы?

Крест, воображенный в душе, продолжает свое... творчество.

Пришлось задуматься над тем, как различны пути людей в их поисках Бога. Как многое из особенностей характера, воспитания остается на всю жизнь, и в этих сохраняющихся индивидуальных особенностях должно созидаться духовное бытие. И это последнее не зачеркивает все данное, а лишь перекрещивает, устрояет нового человека.

В дни этих раздумий мне помогало наблюдение за жизнью цветов, которые как-то во множестве скопились у меня дома вокруг дня моего рождения. Все это были в основном цикламены различных оттенков. Одни из них сразу распустили свои немногочисленные крупные венчики и победоносно белели в комнатах. В других оказалось много молодых красных бутонов, они сразу в большом числе распустились, но были маленькими, низкими и очень слабыми. За весь короткий период их цветения они даже не достигли вершины листьев, не говоря уже о том, чтоб встать выше этих листьев и реять в воздухе. И быстро, не набрав полного красного цвета, эти слабые зародыши увяли, поникли и не восстановились.

Третьи экземпляры, наконец, медленно, один за другим, развертывали свои венчики – так, что образовывался непрерывный ряд белых парусов, или они формировали своеобразное ожерелье, пока распускались. Интересно, что и те из цикламенов, что давно распустились, в этом горшке долго не вяли и стояли на твердой окрепшей ножке.

Так было с домашними моими цветами, за которыми я наблюдала, поливая их.

А человек?

Опять я возвращалась к вопросу о святости, опять искала ответа: как соединить свою волю с волей Божьей, чтоб это было то, что должно, что вечно, что основа нашего бытия?

Должно ли быть уничтожено в нас все наше, чтоб стать Божьим? Или мы, сохраняя каждый наши особенности, даже немощи, от которых не можем освободиться – искали в то же время единого, нужного, того, чем держится и стоит мир?

Ответом были слова преподобного Исаака Сирина, встретившиеся на очередной странице: «Иной и делами шуими соделывает жизнь в премудрости Божией». И дальше: «В иных, охраняющих себя, и недостатки бывают хранителями правды».

Почему именно эти и подобные мысли пришли мне в дни моего крестного делания?

Видно, хотела я видеть тайну Креста, животворящую жизнь, не где-то далеко от нас и наших непобедимых немощей, а непосредственно сейчас, в нашей жизни хотелось обрести спасительный перекрест того, что должно, что определяется волею Божиею, с тем, что есть, что не побеждено, что остается как твое «я», твоя основа.

Тебе еще рано думать о том, что есть святость, как образуется та искрящаяся золотая ее ткань, образ которой ты обретала в освещенных солнцем одеждах святого престола. Тебе важно узреть перекрест твоего человеческого, подлинно и непрекрашено человеческого с тем, что не твое, что непостижимо, не твоего разумения. Лишь бы совершилось это перекрестие. Вот тогда-то в это таинство будут взяты и твои слабости, немощи, и ты уже будешь Христов.

Поддерживая меня дальше на пути моих вставших вопрошаний, Господь открыл мне и мысли старца Амвросия Оптинского о том, что спасутся и те, кто слишком слаб для того, чтоб истинно каяться, но кто терпеливо, смиренно и с благодарностью готов нести тяжесть последствий своих грехов. Такова необъятность Божия о нас попечения.

Но в жизни и этих последних (по старцу Амвросию) печатлеется спасительное знамение Креста Христова.

Конечно, да не будет, как восклицает Апостол, воедино соединено добро и зло: «Аще ли неправда наша Божию правду составляет? ... да не будет!"

И как еще раз он свидетельствует в послании к апостолу Тимофею: ».. .позна Господь сущая своя, и да отступит от неправды всяк именуяй имя Господне».

Должен совершиться Крест, перекрещивание нашего и Божьего, о котором так отчетливо, с таким прозрением говорит богослов наших дней.

Вот и призываемся мы все – слабые, с трудными сторонами нашего характера, постоянно падающие – к высокому свету жизни духовной... осененной Крестом.

И спасаемся каждый на своем месте, только взыскать должны спасительного перекрещивания. И остаемся самими собой, может быть, почти так, как в прозрачной вазе, каждый по своему тянутся к свету тюльпаны: один вверх, другой, наклоняясь вниз или огибая своего соседа сбоку, как убеждают меня в том темно-лиловые, белые и вишнево-красные венчики этих цветов, распускающиеся и благоухающие у меня перед глазами.

…Моя мысль останавливается между двумя образами, каждый из которых определяет различные мои действия.

Нахожусь под впечатлением замолкшего на холоду, хотя и пробуждающегося к жизни, леса. Стоят, не шелохнувшись, все деревья, настуженные, умолкшие под вечереющим ясным солнцем. И небо – кристально-голубое, молчащее над этой лесной ратью, образует единый звук с удивительной тишиной и смирением леса. Солнце светит, голубой шатер неподвижен, неподвижны, смиренны застывшие деревья. Будто они и не проснутся к весне, а вот будут так вечно стоять в строгом послушании у Бога... и безмолвствовать.

И другой образ, который тоже неустанно стучит в мой внутренний мир: по вечеру закрываются бокалы крупных темно-красных тюльпанов, а по утру, несмотря на погоду, открываются вновь – и иногда так широко, что видна вся структура тычинок и пестика, их бархатное звучание.

Так какой же образ взять – молчание ли, целомудренное и многозначительное в своей суровости, отверзтие ли сокровенных помыслов и чувств?

...Вероятно, когда созреет колос жизни, будет полное молчание. А сейчас, чтобы существовать, потребно время от времени, не с такой четкой периодичностью как в тюльпанах, но все же иногда открывать во вне запасы своих дум.

Думы опять о Кресте, сейчас о крестном знамении, о его месте в жизни христианина.

Этот помысл овладел мною все тогда же, за службой в соборе Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, когда пришло мне спасение от Креста Христова.

Около меня стояла женщина средних лет, которая усердно молилась, но складывала неумело и неправильно пальцы для изображения на себе знамения святого Креста. Я ей показала, как нужно и почему так складывают пальцы православные. Она отнеслась хорошо, с доверием и продолжала молиться еще усерднее, теперь уже по православному полагая на себе крестное знамение. Запомнилось мне это малое событие. Я отнесла его за счет того, что Господь благословил мой «крестный» помысл.

Позднее было много поводов радоваться знамению Креста, которые полагают на себе христиане, всего не запомнишь, да вряд ли все и нужно изображать. Только вот помню, как уже много позднее мое внимание остановила худенькая девочка лет девяти, которая, проходя к Причастию, истово, правильно полагала на себе Крест. Ее тоненькие пальчики были точно рождены для того, чтобы быть сложенными во славу Святой Троицы и Богочеловечества Христова. Одно это уже глубоко трогало душу. Также внимательно совершала она и знак Креста.

Проходит время, опять я стою в церкви, опять стоит около меня женщина, теперь уже горожанка, интеллигентная, молится, и опять неправильно складывает пальцы. Я спрашиваю, не обижу ли ее и показываю, как следует креститься, и с благодарностью вижу, что на меня не обиделись и продолжают молиться по православному.

Конечно, это все не из той категории, что является определяющим наше исповедание. В истории совершали крестное знамение по-разному. Иногда видишь, что стоит очень пожилая женщина и молится всей рукой, и от всей души – такой не можешь сделать замечание, чтоб не смутить ее покоя, но дорого во всем православное исповедание веры.

Сколько радости и сил дает благословляющее крестное знамение священнослужащего, поскольку оно обладает силою именословного (Господа нашего Иисуса Христа) перстосложения – и эта деталь оказывается столь же необходимой, как и все в нашем православном Богослужении.

Крестное знамение! Сколько воспоминаний жизни связано с ним!

Как полагали его на нас наши родители, мать, сколько вкладывали смысла и любви в это знамение при прощании. Сколько говорило мне крестное напутствие моей родимой при моем первом далеком отъезде за границу родины.

Живое, животрепещущее знамение веры в Распятого, все упование, вся жизнь, вложенная в этот перекрест двух линий – движений. Счастливы мы, христиане, имея не только зримый, но и изображаемый, уходящий, однако пребывающий образ!

Ах, родная моя матушка, сейчас я уже не смею просить тебя благословить меня, не смею нарушать законы потусторонней жизни, однако Крест Христов вечен и пребывает!

Крестное знамение изображает священнослужитель, начиная Божественную Литургию, имея при этом в руках Святое Евангелие.

Это же знамение многократно потребно ему и при совершении проскомидии. И что сказать – знамением Креста знаменует священник Святые Дары в страшную и святую минуту Их пресуществления, ибо в эту минуту он уже безмолвствует и падает ниц.

…Наша жизнь крепка знамением крестным. В минуты тревоги, в минуты страшного горя, как и величайшей радости – Крест Христов изображается нами почти инстинктивно. Об этом писали люди, которые не имели отнюдь никакого отношения к вере или церкви, но этот импульс они отмечали.

Нам необходимо иногда знамением Креста освятить наше жилище. Я помню, с каким глубоким чувством веры и одновременно благоговением крестила матушка нашу избушку в темные осенние вечера на краю густого бора. И с тем же чувством веры крестила меня.

Так и идет этот незримый Крест Господень, радость и оплот нашей жизни, через все большие и малые события наши, выравнивая скорби, давая и малому качество вечности!

Спасительное знамение! Упование христианам!

Духовный отец наш строго учил нас, чтобы полагать на себе вначале знамение святого креста, а потом уж делать поклон – «Потому что», говорил он, «Кресту Твоему покланяемся, Владыко». И такая молитва – в храме ли, дома ли – оплот твердого и верного мудрования о Боге, основа непадательной, непрелестной радости.

Вряд ли распространимо знамение Креста на мир за гробом. Но до предела гроба, до последней минуты, и даже до последнего прощания с телом усопшего действует и царствует Крест Христов в знамении своем.

Стараясь оберечь наших близких, любимых наших, знаменуем мы их крестным знамением во все отрезки дня и ночи- даже и тех из них, кто выше нас, ибо Крест – хранитель всея вселенныя.

Так, крестное знамение, изображенное в пространстве, не оставляющее видимого следа, вместе с тем действует, чудотворит, оберегает, радует и хранит нашу жизнь.

…В Великий Пост в этом году вступаю под образом Святого Креста, который печатлеется еще за несколько недель до его начала на ризах священнослужащих. Темно-фиолетовые облачения предшествуют постному поприщу, и на них я вижу сверху донизу изображение Креста Христова, что является для данного отрезка моей жизни знаменательным. И я приемлю внутрь это знамение, чтобы успокоиться, умириться, даже и найти радость.

В те же недели перед Великим Постом в службе пятницы Сырной седмицы, в песнях канона встречаю поражающее меня, мою суть, выражение: «укрествовавыйся». В другие дни я бы прошла мимо этого редчайшего слова, а сейчас замерла над ним во внутреннем неизъяснимом утешении. «Озари Креста Твоего сияньми», говорится в этом каноне, «укрествовавыйся волею за всех спасение..."

Так бдит Господь, подавая каждому то, что ему необходимо. «Укрествовавыйся» – поразительно!

В те же подготовительные недели перед Великим постным поприщем солнце изливает на землю необычайной силы лучи солнечной энергии, и даже в городе, на тротуарах с тающими сугробами входишь в эту неизобразимую силу весны.

Сугробы заметно опадают; по асфальту тянутся потоки прозрачной воды. Все у тебя под ногами охвачено движением, энергией, силой. Ты стоишь в ожидании транспорта и невольно вовлекаешься в это движение, а оттого и в непередаваемое словом ощущение чуда, открывающегося чего-то нового, неизведанного раньше.

А за городом прохладно и еще бело в березовой роще. Только что это? Прозрачное голубое небо, к вечеру приобретающее большую глубину оттенков, будто стремится приникнуть к земле, воплотиться в нее. Видишь это лишь какое-то мгновение, потом ощущение небывалого действа уходит – опять белеет рощами небо над ней спокойно.

…Так душа постепенно входит в Пост. Вот уж и его начало, чтение мефимонов по вечерам.

Только поздняя в этом году Пасха, и все чтение Канона Андрея Критского проходит при светлых, долго немеркнущих окнах. И лишь в заключительной части вечерней службы начинает темнеть, так что опять видишь в глубине неба за окнами отражающиеся в них зеленые огни лампад. Эти огни уже входили в молитву и год назад, сейчас они включаются позднее.

И что же несет Канон, великое творение преподобного Андрея, на чем остановится душа?

Различные образы предлагаются ей и, конечно, с благодарностью берутся – здесь и образ обличения, и образ ветхозаветных подобий. Душе потребно великое многообразие, дабы она могла вволю напитаться и поискать, поискать себя...

Но вот уже в последний день чтения Канона ложится на сердце и принимается душой опять слово крестное: «Тварь содрогашеся, распинаема Тя видящи, горы и камения страхом распадахуся, и земля сотрясашеся, и ад обнажашеся, и соомрачашеся свет во дни, зря Тебе, Иисусе, пригвождена ко Кресту».

Да. Это то, чего искало сердце. В этом году довлеет сего.

А дальше наступает слабость, великая немощь естества, когда седмица великого делания подходит к концу. Душа соприкоснулась с тем, что еле вмещается в ней по несовершенству ее, и наступает истощание плоти. Но еще совершаются тобою будто невещественные шаги по улицам города, чтоб встать перед праздником чудотворной иконы Божией Матери.

И что это в праздничном венке Ее, совсем рядом с Ее ликом, помимо соцветий гвоздик – какие-то небольшие белые колокольчики, целый султан их? Гиацинты?

Да, это соцветия белых гиацинтов. Я ясно вижу их, когда прикладываюсь к образу Пречистой. Вот какие чудесные фиалы произрастила земля, чтоб отметить праздник Богоматери, дивные белые колокольцы гиацинтов.

Мне это тем более ощутимо, что дома, сколько я ни следила за луковицей того же цветка, ничего не получилось. Стрелка не поднялась, соцветие не развернулось. Часть его побурела и погибла, а другие венчики остались зелеными и не раскрылись, образуя жалкую кучку в раструбе листьев, у самого основания луковицы.

Что же? Это тоже необходимо для опыта. Такое вот отчетливое сравнение своего, человеческого, больного, неразвившегося, не развернувшегося с мерой божественного благоухания и света.

С тебя пусть будет довольно того, что ты опытом узнал, как разнообразны могут быть шаги наши по жизни, как они иногда обычны, плотски, вдруг в редком-редком случае дается этим шагам быть невещественными, окрыленными надеждой и верой на предстательство Матери Божией, Ее помощь...

И что остается тебе? То, что сказано в начале этих строчек. Укрествоваться. Вознести на Крест упование своей жизни, ее дело – и самому опытом узнать о великой радости быть со Христом «укрествовавымся». Во всем, для всего укрествоваться.

…Расцвели уже небольшие золотые звездочки мать-и-мачехи на сухих бугорках прошлогодней травы, а на могилах родимых раскрылись темно-зеленые розетки массивных листьев чистотела.

Это – знаки весны, грядущей в мир, хотя весна и холодная, с длинными затяжными утренниками и долгими периодами похолодания.

Да и новый ли, действительно, период мира наступил, когда налицо затяжная неласковая весна, несмотря на некоторые знаки ее прозябения? А зима была тоже затяжная, теплая – и между тем и другим отрезком не видится отчетливой грани.

Погруженная в мысли о сближенности периодов земли, стою в храме и вижу, как рядом сходятся и здесь сроки человеческой жизни.

Мелкой дрожью, не переставая, трясутся руки ветхой старицы, которую дочь привела к принятию Святых Тайн. Ей хочется сказать на исповеди священнику, как просятся ее косточки в землю, но народу много, он теснит ее, и она, маленькая и согбенная, отходит от Святого Креста и Евангелия с той же мелкой трагической дрожью всех своих членов и рук особенно. Наконец в уголку, у иконы они находят с дочерью малое отдохновение. Старушка с упованием берется за медный поручень, чтоб как-то удержаться, а здесь уже стоит мальчуган, школьник-бутуз, с полными круглыми щеками, которого тоже привели причаститься. Изучающе смотрит на старицу розовощекий мальчик, отчужденно изучает ее – ее непрестанную дрожь, руки ее, которые никак не попадут в должное действие.

Два срока жизни встречаются в храме, две, в какой-то мере, противоположности бытия. Здесь между ними различие, большее, чем в зиме и весне текущего года, но в них же и общность – человеческое бытие.

Эти мысли иногда последовательной, а то и нестройной чередой проносятся в душе, когда ходишь и размышляешь над своей жизнью в дни Великого Поста, проходящие под образом Креста.

Крест изображен в святом алтаре в эти дни вместо образа Христова Воскресения, и Крест изнесен на середину храма в вечер воскресенья, в часы пения акафиста Страстем Христовым. На одном – знамение горизонтально распростертых рук Христовых, как бы объемлющих, взявших весь мир; на другом – руки Повешенного на древе держатся на гвоздях, и поэтому, почти вертикальны. Стой, взирай. Бери для молитвы тот Образ, который тебе сейчас ближе, который может изобразиться внутри...

В чтении акафиста узнаются знакомые с отроческих дней отдельные, даже целые выражения, иногда и фразы. Оказывается, ничто не забывается, все едино и непрерывно. Мое отроческое и мое – человека уже уходящих дней. И тот круглолицый мальчуган тоже будет старцем, и где-то, по какому-либо поводу в его мозгу мелькнет воспоминание о том утре, когда он, не отрываясь, изучал дрожь старушки.

Крест. Образ через всю жизнь. Крест – мука и радость жизни.

В тихом последовании акафистного пения Страстям Христовым душа опять простирается к жизни, ко всему ее объему, ко всему опыту прошлого, живого и сегодня.

Вот я в лесу, одна и в тишине, до невозможности еще юная, еще растерянно смотрящая вперед, в путь всей своей судьбы. Но я уже и обретающая стезю свою, хоть и нетвердо, половинчато, без целокупного устремления вперед. Из прутиков ольхи я, перевязывая травинкой, делаю маленький крестик и ставлю его в углубление между двумя старыми елями. Вот для меня и готов мой иконостас, я и могу принести здесь Богу свой неоформленный, свой робкий лепет. И духовный отец говорил мне, что знамение такого креста из прутиков – свято, что это и есть спасительный Крест Господень, и перед Ним подобает принести свою молитву.

...Мне оказалось необходимым вспомнить об этом далеко ушедшем опыте юности, потому что сейчас все, что от Креста Христова, призвано укрепить и поддержать мою изнемогающую душу.

Так я и на кладбище, уже в мои теперешние дни, с чувством большого удовлетворения приложилась ко всем трем крестам моих праотцев, так как была причастницей Святых Христовых Тайн и не касалась губами земли могильных холмов. И благо мне было, хорошо. Кругом ясными и кроткими глазами смотрела на меня природа ранней весны, бурых веток и холодного воздуха, а также кресты, бесчисленные кресты на окружающих меня могилах.

Да, Крест Христов присущ природе, насажден в природе, особенно, может быть, в кроткой природе Севера. Так мне вспоминается торжественное молчание земли, когда мы после долгого плавания по водной стихии остановились на берегу, помнится, Шексны и сделали передышку.

Помню, как свято молчал кругом нас лес, как мы слушали это неизобразимое словом чудо тишины, и как, присевши на малой полянке среди невзрачных осинок, испытывали глубокую, неизъяснимую словом радость, а, может быть, и печаль одновременно. Радость и печаль Креста. Ибо тогда я уже вошла под знамение Креста, это было уже позднее крестов и ласточек Лавры, сообщивших мне о грядущем моем распятии.

И вот теперь, в дни Великого Поста и медленной весны с фиолетовыми далями по дорогам, в дни, когда в алтарях живописуется Крест, когда я вспоминаю страницы отрочества и юности, связанные со Знаком Крестным, мне отрадно вдруг вернуться мыслью на берег суровой Шексны в неприглядный перелесок и узнать, именно точно узнать сердцем, что и там, в полном безлюдье и молчании нашей Планеты, ах... нашей сладкой и необходимой нам Земли, среди тонких осинок, на полянках таинственно изображено и царствует, и радостотворит мир неизобразимое словом таинство Креста Христова – животворящий, непобедимый и непостижимый Крест Господень.

…Вынос Животворящего Креста в третью субботу Великого Поста ожидался в протяженной молитве.

В какую-то минуту стало очевидно, что и огни лампад в тот вечер сияли в этом священном ожидании. Зеленое их пламя наверху, и темно-розовый, почти красный приглушенный свет внизу, среди горения свечей замерли и тихо светили в ожидании.

В том же состоянии были и наши души – выхода искало сердце, подкрепления, ослабы. Вся жизнь идет в неизбывных печалях, и вот ей дается торжество ожидания. Как хорошо быть одновременно в торжестве и печали. Это крепко, дважды соединено и образует внутри непостижимую силу.

Но вот и Животворящее Древо, износимое в поддержку нашу. Деревянный восьмиконечный Крест, оплот нашего спасения, в котором вертикаль тела Распятого и продольная ось Креста трижды перечеркнута горизонталью, и горизонталь наверху соответствует распростертым дланям Отца, отдающего Сына, средняя – прободенным дланям Сына, а нижняя – Его прободенным стопам. Все запечатлено и ознаменовано. Стой, молись, набирайся образов и силы.

Белые цветы, и среди них гиацинты образуют венок вокруг Креста. Стой, созерцай, вбирай в себя знаки для грядущих событий и просто шагов твоего существования. Венок из живых белых гвоздик, белых нарциссов и гиацинтов – для Господа Распятого, но также и для тебя, для твоего внутреннего уверения.

Так десять лет назад, перед кончиною матушки, тебе было тоже дано долго стоять перед Древом Христовым, и тогда тоже белые гиацинты вокруг Креста помогали твоей молитве... Стой и теперь и вникай в голос Божий, к тебе простертый.

Все эти мысли оформляются в душе уже за литургией, когда длительно стоишь и можешь созерцать Образ Крестный и вникать в то, что сейчас в твою настоящую полосу жизни послано тебе Божественным Промыслом...

Также вот бывало изнесено Спасительное Древо Креста и в дни служения Святейшего Патриарха Алексия. И тогда чудно благоухало спасительное Древо, и тихо было вокруг Него в обширном здании Собора, а за литургией дивно сияли цветы в венке, и тоже казался тогда Крест Христов средоточием всего живущего. Только был он тогда недоступен воззрению по причине множества народа, и отделен был Он от нас пространством Патриаршей кафедры. А сейчас стой рядом, созерцай и питайся.

И в самом деле, в этом восьмиконечном чуде нашей жизни, в животворящем Кресте Христовом, что нового видишь ты сегодня? Все восемь концов, все продолжения вертикали и всех горизонталей выведены радостной линией киновари. Четко, ровно идет радостная красная нить по краю, тогда как на древе опустил главу и предал дух Отцу Сын Божий, опущена Его глава, и уже безжизненны руки и ноги.

Что же эта радостная красная полоса, знаменующая самый край распятия, страдания и смерти Христовой?

Это – знак Воскресения. Ведь мы же поем, что поклоняемся Кресту, но одновременно и славим Святое Воскресение. Вот художник и сказал языком красок и цвета об этом чаемом чуде Воскресения – красной киноварной, чуть намеченной узенькой полоской по краю Креста.

Но дальше Божественная литургия набирает силу. Уже трижды пропето: «Кресту Твоему…» вместо Трисвятого, вот уже и чтение воскресного Апостола, а вот и Божественные слова Евангелия.

И что же это? Не о распятии Господа сегодня положила читать Святая Церковь, не о Его спасительной жертве – это оставлено до Страстной седмицы, а сегодня слово Благовестия обращено к нам.

"Иже хощет по Мне ити«, слышим мы с радостью слова Божественные, »да отвержется себе и возмет Крест свой и по Мне грядет..."

Боже мой! Да это же именно то, чего ждет душа, в чем она хочет удостовериться, что ей необходимо в ее крестном шествии по жизненному пути. Но это необходимо было услышать в храме, узнать за Божественной Евхаристией и понять, что это тебе, именно тебе в этот год было прочитано.

Но Божественные слова идут дальше. Человек убеждается погубить свою душу, убеждается не постыдиться словес Христовых. И вот окончание Евангельского чтения: «...суть нецыи от зде стоящих, иже не имут вкусити смерти, дóндеже видят Царствие Божие пришедшее в силе».

Это обетование тем, кто не пожалеет погубить свою душу, тем, кто отвергал себя и взял свой Крест, кто не побоялся смерти крестной – все они обретают еще на земле Царствие Божие, пришедшее в силе!

Великое утешение и нам, лукавым и слабым и подневольным крестоносцам, узнать об этом великом обетовании Христовом. В меру его достигнут лишь нецыи из нецых, но нам следует знать, что видение Царства Божия, пришедшего в силе, обретается только на пути крестном.

Об этом без слов сказала мне и киноварная полоска на кресте, красное окаймление страдания и смерти Христовой.

…Потеплело в воздухе, и сразу ожила жизнь растений, а потом сильно похолодало и эта жизнь замерла.

Она остановилась на уровне «нотных знаков», когда почки, заметно набухнув, перестали раскрываться. Эти «знаки» совсем небольшие, еле наметившиеся и заостренные на сирени, чуть закругленней, но тоже замершие на липе – так, что дерево издали кажется совсем голым. Еле определились острые, клювовидные листики тополя, а на березе только местами можно увидеть легкий зеленый флер.

Когда в храме приоткрывается боковая дверь, я вижу тонкий белый ствол березы и над ним тонкую зеленую ленту листьев, но они такими и остаются долгие дни.

А за городом высоко над головой все голо в березовой роще, вблизи только видишь чуть увеличенные почки – они-то и навели на мысль о «нотных знаках».

Таким стоит лес за городом, таковы деревья и на кладбище, только около зданий примолкшая жизнь древесных пород продвинулась немного вперед.

Редкая пора и редкое состояние растительного мира во время Великого Поста, приходящегося в этом году не рано в связи с поздней Пасхой. Ведь чаще всего период неповторимых преждеосвященных литургий совпадает в нашей полосе еще с сохранением снежного покрова, с временем таяния льда и журчанием ручьев. А сейчас острые, почти трагические ноты церковных песнопений преждеосвященных литургий совпали с порой затянувшихся «нотных», тоже острых знаков на ветвях деревьев.

Надломленно звучит пение «Господи помилуй» на литургии Преждеосвященных Даров. В нем голос покаяния, которое себе не ищет оправдания, которое раскрывает свою сущность перед Создателем таковой, каковой она быть не должна, и отсюда трагичность пения.

Те же звуки и в «Помяни нас, Господи...». Душе предписывается и здесь строгое воззрение внутрь и непрелестное, без жаления себя откровение и покаяние перед Богом.

Но вот и пение «Да исправится молитва моя...». Опять суровость к себе, но здесь дается и простор для вздоха, для того, чтоб душа как бы расправила свои крылья в беседе, в откровении себя перед Богом, в надежде на лучшее в себе, на исправление.

В эти минуты человеку может помочь и природа Божия, то особое состояние ее, когда она, уже утративши свой снежный покров, замерла с мелкими острыми почками на всех своих ветках, когда в вершинах березовой рощи совсем прозрачно, и определились на гибких ветвях только чуть наклюнувшиеся зеленые листочки.

Возносить молитву покаяния Творцу всех вместе с ожившей, но и притихшей жизнью природы. К чему пишу все эти размышления в строках, посвященных Кресту? К тому, что природа, весь ее великий охват, если не войдет в душу человека и там не переплетется крестом со всем тем, что составляет внутреннюю жизнь души, ее неизбывные печали, не может составить, не составит того, что достойно, что д олжно отвечает природе человеческого естества. А перекрестившись со всей его жизнью, укрествовавшись с ней, она составляет – о, радость! – верный и твердый, неотъемлемый от всей этой жизни знак, и становится даже неизбывной, неотъемлемой ее частью, даже и обязательным слагаемым переживаемого момента. Тогда в строгие звуки «Да исправится... » входит тонкий стволик белой березки и вся бесчисленная рать примолкших нераспустившихся почек, замерших в своих завязях и только кое-где вскрывших острые, клейкие кончики листьев.

…Из-за рубежа в сердце я привезла несколько незабываемых минут, вечных знаков жизни, которые никак не находили повода быть открытыми. А вот теперь, уверившись в Кресте, найдя в нем отраду, убедившись, что все живет, будучи перекрещено со скорбью внутреннего существа, я нахожу некоторую возможность вспомнить эти знаки.

Было воскресенье, и шел дождь, а к вечеру проглянуло солнце. И вот, когда оно было уже близко к закату, лучи его, проходя через витражи, падали на колонны собора святого Витта, внутри которого мы находились с моим неизменным другом. Это отражение долго медлило на мраморе старинных колонн, и окраска его синего, желтого, оранжевого и красного цвета долго не уходила. В соборе было людно и одновременно торжественно и тихо. И было что-то неизъяснимо прекрасное в этих оттенках радуги, легших на вечные стены. Мы были далеко от родины, и в то же время мы были в мире, все было единым, хотя было и не совсем нашим. Торжество безмолвных отражений витражей наполнило и наши души необычайной значительностью зримого. Теперь я знаю – это был знак грядущих моих великих крестных печалей, и я любовно, очень издалека готовилась к ним. А теперь вот эти знаки витражей на колоннах знаменитого пражского собора связаны в узел, в прочный крест вместе с этими моими печалями, и стали вечными, укрествовались, укрепились во мне.

Также и проблески солнца на пустынном берегу Балатона, куда мы прошлись перед вечером, спасаясь от многолюдства, никогда бы не запомнились мне, заметь я подобные знаки солнца в лесу у себя на родине. А здесь этот приглушенный свет, который отражался от вод озера, бежал по чуть приподнятому лесистому берегу, представляется мне значительным и утешающим, вплетаясь в ткань моих переживаний. Теперь я опытом знаю, что на каждом месте земли есть условия, чтобы вздохнуть перед Содетелем всяческих, чтобы узнать, чем живы люди, как им нужны тишина и уединение, как этого судорожно ищет переполненный жителями весь материк Европы, можно найти вот такой уединенный кусок природы и вздохнуть всей грудью перед Сущим.

Были в том же путешествии, на том же Балатоне более интересные и красивые прогулки. Но тем не дано было остаться в душе. Осталось то, что захватило какую-то отдельную тонкую нить внутреннего существа твоего... и что перекрестилось в душе твоей с ее бытием.

И последним был Эгер, небольшой венгерский город, почти на границе. Было очень жарко, а в городе – старинная каменная крепость с тремя крестами на ее вершине. Было особое какое-то растворение в воздухе, истома и одновременно мягкость. Мало людей, вдалеке горы; в городе, где католические соборы, нам указали и православную церковь. И все это вместе – крепость, кресты на ней, мягкость в воздухе и насыщенность историей, православный храм – все это давало сердцу очень многообразное внутреннее переживание, и так оно и осталось в душе. Печать чего-то недосказанного, милого, но и неизвестного, не до конца познанного сохранилась внутри и наполнила его глубоким чувством. Точно осталось там, в этом малом городке нечто родное и очень значительное, лично для существа моего.

И эти кресты, три креста на вершине вековых каменных стен, стали для меня знаком, нерешенным, не до конца понятым в передаче иностранного гида но, тем не менее, близким душе. Вероятно, это было мое «укрествование», еще задолго до того, как образ Креста начертавался для меня выходом и путем в Лавре преподобного Сергия.

Слава неисследимым путям Божиим в ходе нашей жизни.

…За преждеосвященной литургией слышен сначала лепет, а потом и плач ребенка. Это два несовместимые явления: преждеосвященная литургия и детский плач, так как за литургией Преждеосвященных Даров дети не причащаются. Тем более обращаешь на это явление внимание.

Страстная седмица в этом году, страдания Сына Божия и Его Крест, тоже находятся в большом противоречии с необычайной вдруг красотой внезапно и полно раскрывшейся весны. Где те деревья, что осенью, перед наступлением холодов знаменовали мне Крест Господень? Все укрыто, украшено вдруг пышно распустившейся зеленью – так, что закрыт, изменен образ крестный, который был так отчетлив в пустующих от листьев, хладных деревьях.

Вижу нежное убранство берез, уже не флер, а тонкое зеленое кружево, сформированное раскрывшимися изумрудными листиками.

В одеянии лиственниц, что стояли оголенными и черными и первые знаменовали мне Крест перед наступлением зимы, вижу нежную бархатистую зелень, еще не перешедшую в тонкие, мелкие иглы.

И даже неожиданна душистая клейкая зелень тополей, стволы которых серыми брусьями высились тогда, осенью к небу, представляя собою вертикаль Крестного Древа.

Эта вся неизъяснимая радость природы раскрылась и блещет... навстречу Страстной Седмице.

Только вот дуб совсем еще черен и гол, полностью обнажен от каких бы то ни было завязей листьев. Он один, пожалуй, подчеркивает то противоречие, которое я усмотрела между ликованием природы и грядущими страстными днями.

А крупный мотылек, пестро окрашенный, с коричневыми пятнышками на крыльях, садится под ослепляющим, почти горячим солнцем на золотой, весь раскрывшийся цветок одуванчика.

Нежная, переходящая через край, радость земли и всего сущего, оживающего и ожившего от зимнего сна и бездействия. В такой песне земли подошел праздник Входа Господня во Иерусалим. Как связано это торжественное шествие Христа, воздвигшего из мертвых Лазаря, торжество всего города и народа с Его очень близкой, уже предъощутимой Крестной смертью?

Его не могло не быть – этого торжества, оно было закономерно. В ходе всей жизни Христа и Его жертвенной проповеди среди своего народа был неизбежен, предваряя Его вечную славу, восторг народа. Было закономерно, что постилались одежды, срезались пальмовые ветви, и все это кидалось к ногам Христовым и Его осляти. Закономерен был гул народа и крик детей, закономерна хвала, неотвратимы возгласы «Осанна», весь неумещающийся восторг людей перед величием Божиим Христа. Закономерно и неизбежно перед наступлением Крестного Подвига Христова и Распятия.

Здесь много можно бы сказать – но это может быть предметом особого, отдельного труда. Сейчас необходимо проследить другое.

Торжественный вход Господень во Иерусалим был одним из брусьев Креста, одной из его перекладин, он был необходим в природе вещей, в земной жизни самого Господа.

В самом деле, в эту Неделю Цветоносия, как именуется на церковном языке Вербное Воскресение, дивные алые цветы распускаются на ризах священнослужащих, знаменуя праздник, торжество земли.

Эти поразительные цветы как бы произрастают от Креста, так как распускаются крестообразно из одного стебля. И если верхний цветок имеет ярко-алую окраску и светится как огонь на зеленой парче риз, то боковые цветы – лазоревого цвета и окружают с обеих сторон этот центральный, красный.

Подлинно – неземные цветы, возникшие из одного стебля, райские цветы, возникшие из Древа Крестного. Все – различно, и все – едино, происходящее из одного источника, средоточие которого – Крест.

Если всматриваться в структуру праздника Вербного Воскресенья, то здесь опять и опять усматриваешь связь противоположных, казалось бы, чувств, но формирующих единое целое, образующих торжественный праздник Христов, предваряющий Его Крестную муку и смерть.

"Объяша мя болезни смертные«, слышим мы на праздничном антифоне, »беды адовы обретоша мя... Скорбь и болезнь обретох и имя Господне призвах...».

А праздничный апостол с такой же мерой убежденности начинается со слов «Радуйтеся», которые потом повторяются еще раз. «Радуйтеся всегда о Господе и паки реку, радуйтеся. Кротость ваша разумна да будет всем человеком. Господь близ...»

Итак радоваться и объемляться болезнями смертными надо одновременно... Это уже Крест, сплетение в единое целое его перекладин; мысленный Крест, уже уготованный Господу, который имеет совершиться вскоре. Откровение Божества Его и Его благодати, которое дается людям земли в таинствах Церкви – то единое, что посылается человеку в ответ на переживание в Церкви же Креста всей Христовой и своей собственной жизни.

«Аще уже умре?» – вопросил Пилат, удивившись, что так скоро наступила смерть Иисуса, с Которым он только что рассуждал об истине.

В самом деле, сократились страдания Христовы на Кресте, определились несколькими часами. Мы еще не успели войти в тайну этих страданий и готовы с Пилатом воскликнуть: «Аще уже умре?»

Несколько часов крестных страданий Спасителя продолжены на всю нашу жизнь, достанут на всю нашу жизнь, почему Крест Христов остается знамением непрестающим, вечным, идущим и через века и века и сквозь размер отдельной человеческой жизни (которой, кстати, недостоин весь мир). И сила Креста остается непобедимой и непостижимой.

…Не дано было моему человечеству войти елико-елико в Крестный Подвиг Христов в этом году. Дано было только самой пережить одно, другое, третье небольшое испытание, скрещенное с утешением неким, растворенное радостью, чтобы знать, что Крест остается дорогой жизни. Эти испытания уж и забылись, от них осталось только ощущение живой и утешающей силы Крестной.

А ко дню Великого Пятка душа велась многообразной и всесторонней любовью Божией. Думалось, что достигнув Креста, здесь то уж и сложу все свои печали и укреплюсь тайной Крестной. Но не достигла.

Всю Страстную Седмицу раскрывалась в небывалой силе красота земли.

Ярким снегом зацвели и засияли вишни. В их белизне под светлым безоблачным небом сказочным казался красный шатровый верх колокольни. Лишь через годы и годы, может быть такое сочетание, чтоб в дни Страстной седмицы под голубым небом виделся конус колокольни среди белых, белейших куполов высоких вишневых деревьев.

И вечернее солнце на утрени первых страстных дней горячим светом заливало столбики иконостаса, именно выпуклые его колонки и золотую резьбу в минуты заунывного пения: »Се жених грядет в полунощи...». Всем обилием раскрывшегося Божьего мира, солнца, голубизны неба, ослепительной белизны цветущих вишен, а также полнотой всего церковного богослужения душа человека призывалась встретить Христа, Его Крестоношение, кончину.

... Ярко искрятся золотые колонки верхних рядов иконостаса, сияют, теплеют – и теплеет сердце при звуках умилительного пения «Се жених…». Впереди видятся бескрайние просторы жизни, и они вправду безграничны, ибо ведь жизнь за гробом есть осязаемое бытие.

А за преждеосвященной литургией неповторимые звуки и образы сил небесных, окружающих освященные прежде Святые Дары, тоже соединяются воедино с образом белых ветвей вишни, расцветшей около самых церковных дверей.

«Ныне силы небесные с нами невидимо служат...»

Через видимое к невидимому – таков путь души человека, его сладкий жребий, угадывающий незримое в зримом, осязаемом, печатлеющемся перед глазами.

Но придет такая одна-единственная минута, когда ты узнаешь, отвлекаясь от всего видимого, существуя только в своем неистощимом внутреннем бытии, как в ответ на твои безгласные вопли земля вдруг заколеблется у тебя под ногами, и ты испытаешь неизмеримость Божьего милосердия.

Или, как это было уже отмечено выше, внутренний твой человек встанет перед откровением Божества Христова, Его Божественной Сущности, перед Истиной Бога-Слова. И это только во внутреннейшем твоем существе, куда уже не проникают никакие видимые образы.

... Крест Христов в вечер чтения двенадцати Евангелий убран крупными белыми гвоздиками и еще какими-то мелкими белыми цветами. Не бутоны ли это белых роз? Нет, это всего лишь венчики смиренных нарциссов, уже увядших к началу службы и сложившихся в острые белые треугольники. Принесшие свою молодую, всего лишь только возникшую жизнь Распятому на Древе, плотные белые лепестки отданы безраздельно торжественному венку, окаймляющему животворящий Крест. Потому они и могли показаться объемными бутонами роз. О подобной смерти цветов около икон замечательные мысли высказывал мне в свое время один православный священник во Франции. Вся жизнь цветка, только возникшего, принесена Богу...

Двенадцать Евангелий печатлеются в душе главным образом как живой образ твоей будущей жизни, твоего посильного крестоношения. Путь Самого Крестоносца, Его несение Креста и Крестная Смерть даны тебе вперед в путь всей оставшейся тебе дороги. Не тщись постигнуть то, что для тебя еще закрыто – тайну Креста Христова – она для тебя еще не совершилась. Созерцай свой собственный малый крестный путь, его уразумевай, пусть он станет живым слагаемым твоей жизни.

В этом опять ты себе находишь поддержку от образов природы Божией... Всю длинную службу в открытую дверь храма к тебе приникает образ цветущей белой вишни, белеющей и в наступающих сумерках, живой, вещающей тебе утешение. Только на верхней короткой ветке нет белых цветов. Остальные ветви сплошь укрыты цветами, молчаливы, неподвижны за все длинное вечернее стояние перед Совершившимся Крестом Христовым, Его Распятием и Крестной Смертью.

…Как, в самом деле, быстро течет время, и уже почти обернулся круг года, когда я начинала писать о Кресте. Прошли месяцы и месяцы, а в сердце так мало нужных, полезных для иной жизни помыслов и состояний. Словно вот птица, которую вчера видела из окна вагона. Она быстро летит, но поезд обгоняет ее, и кажется, что она стоит на месте, только крыльями машет. Так все относительно у нас, землян. Длинные сроки могут показаться каким-то малым периодом, а что-то действительно минутное может приобрести качество вечного.

Вот и ласточки в этом году долго задержались из-за больших атмосферных перестроек. Весна обгоняла себя самою, а они все не появлялись – это заметили фенологи. Но теперь ласточки уже у нас и оглашают воздух своим отрадным пением – свистом – почти как тогда, в начале этих строк... Почти.

Весна ускорила в этом году свой ход. Ее движения, по существу, мы и не заметили и уже вошли в царство лета. Не радует это. Нам, северянам, нужна постепенность. Но вот и в природе случилось так, как в душе: очень все быстро сменилось, минуло, а новое качество не пришло, так как не выстоялось внутри.

Пришла и проходит Пасха. И надо бы всеми внутренними силами воскреснуть. Но сердце, не ставшее духовным за эти долгие сроки, ищет и в пасхальных днях следы Креста. И находит.

Это, видно, для меня, еще не воскресшей со Христом, оставлены в семисвещнике святого алтаря зеленые лампады. Те три малые огня перед дарохранительницей стали розовыми и знаменуют Пасху тайную, Гроб Воскресшего, а в семисвечнике зеленые лампады чередуются с розовыми. Наверное, это смотрительно для меня.

То же невоскресшее мое сердце угадывает и в радостном пении «Елицы во Христа…» – знамение Креста Господня, хотя, вернее, здесь говорится о крещении.

"Елицы во Христа крестистеся – во Христа облекостеся« – существует для меня в этом году Крест и в данном радостном пении Пасхальной Литургии.

С внутренним душевным удовлетворением отмечаю я, что в примечаниях Цветной триоди на среду Фоминой седмицы на стиховных стихирах обозначено: »Вестно буди, яко в среды и пятки предваряют стихиры крестные... занеже Господь наш первое распяся, потом же воскресе из мертвых«. И дается крестная стихира.

Да, да, говорю я себе – прежде пострада, а потом воскресе.

Верно для моего же неустойчивого равновесия и на Святой седмице Пасхи я попадала на службу, когда облекались священнослужащие в голубые ризы, или я вдруг оказывалась на литургии перед открытым алтарем, где было изображено шествие Господа нашего с тяжелым крестом на Голгофу.

Уразумевала из этого я, что еще Крест живописуется мне внутренне для моего спасения в данный отрезок времени, что полностью, в меру свою не изжила я его для себя, как должно, как хочет того для меня Божественный Промысл.

Поэтому, с какою-то внутренней потребностью сердце мое бралось за те отрезки Божественной службы, где звучали печальные, минорные напевы; необходимы они были как бы для отдыха моему унылому существу среди радостных Пасхальных песнопений; даже радость этих последних становилась глубже от тех печальных мелодий.

И что же? Даже в знакомом пении »Воскресение Христово видевши…« я обнаружила ту же отчетливую для меня мысль в этом году – связь Крестной смерти и Воскресной радости, выше я этого касалась. С новым смыслом услышала я в этом пении »...единому безгрешному Кресту Твоему поклоняемся, Христе, и святое Воскресение Твое поем и славим..."

И дальше еще яснее: «...се бо прииде Крестом радость всему миру...». Здесь уже не только связь, но отчетливый перекрест явлений: Крестной Смерти Христовой и духовной радости всему миру...

Перекрест, верный и крепкий, как в ткани, когда достигается прочность ее, крепость, пригодность для любой потребности в ней, для любой нужды. Ткань жизни.

Ведь и Воскресший Христос в наших открытых алтарях – Первенец из мертвых, Живой Мертвец, Мертвец Воскресший с иными качествами Его плоти, чем была она до Креста и смерти. И образ этот неиссякаем и животворящ, дающий нам подлинную жизнь и способность существовать еще в этом мире скорби.

…За эти дни я еще и еще раз поняла, что Господь хочет, жаждет даже нашего спасения. Хочет его для всех и каждого. Но мы темны, мы не носители света, как святые. А спасение только для просветленных, тайно изменивших свою плотяность через многие и многие усилия.

Просветленности нет у нас, мы ее почти не можем найти в условиях нашего трудного, измельчившегося в своей тонкости века. Но нам оставлено страдание. Хотим мы того или не хотим – его достает каждому и всем.

И страданием, невероятным, иногда зримым, иногда невидным, тайным, мы приближаемся к завету Божию о спасении. И истаивая в скорби, принимаемся, причисляемся к числу спасаемых.

Так исполняется завет Божий о нас. Темные, непросветленные изнутри, но истонченные, умученные страданием, мы становимся, сами того, быть может, не желая и не ища, наследием Божиим.

Если обретаем и несем свой Крест.