Отречение императора Николая II от престола

Государственная власть царской Императорской России была органически соединена с властью Православной Российской Церкви. Чин Коронации и Миропомазания Государя представлял собой своеобразный чин “венчания на брак” царя и народа, взаимно дававшие обет верности и согласия “нести тяготы друг друга”. После такого “брака” царь и народ становились одним государственным “телом”, взаимоответственным перед Богом.

Естественно, что Церковь, венчавшая царя с народом, никак не могла быть отделена от государства. Царь – Помазанник Божий, помазующая его на царство Церковь и венчанный Церковью с царем народ представляли собой неслиянное, но и не раздельное целостное триединство Православно-Самодержавно-Народного строя Российского государства.

Такое триединство емко выражалось известной формулой национально-исторической сущности России: “Православие, Самодержавие, Народность”. В годы лихолетья, нашествия внешних или внутренних врагов эта формула трансформировалась в священный лозунг: “За веру, царя и отечество”. Исходя из сказанного, ясно, какой величайшей исторической (и еще более: мистической) трагедией в жизни России было отречение государя императора Николая II от престола 2 марта 1917 года.

Шульгины и Гучковы, Родзянки и Марковы, им же несть числа, горластые политиканы, которым в сущности наплевать было на Россию, своей откровенной политикой развала Империи, вынудили мягкосердечного царя совершить этот шаг на скорую погибель страны и... самих себя тоже.

“Уверены ли вы, что это (т. е. отречение) послужит благу России?” – спросил император тех, кто якобы от имени всего народа требовал его отречения. Получив утвердительный ответ, он немедленно подписал акт отречения. Эта самоотверженная жертва, как мы уже знаем, не принесла умиротворения.

За страшные грехи своего народа Помазанник заплатил мученичеством личным и всей своей семьи, включая царицу, четверых девушек-дочерей и наследника Престола малолетнего Алексея Николаевича, расстрелянных 17 июля 1918 года в Екатеринбурге.

Примечательное и символическое событие произошло в день отречения государя, 2 марта. В подмосковном селе Коломенское явлена была новая икона Божией Матери – “Державная”. Она была найдена среди рухляди и пыли в подвале по указанию одной глубоко верующей богобоязненной женщины, получившей троекратное видение во сне.

Икона представляла собой огромную узкую, очень темную доску, на которой Божия Матерь изображена в красной царской порфире с короной на голове, со скипетром и державой Российских государей, восседающей на Престоле. Непривычно для богородичных икон строг, суров и властен взгляд Ее скорбных глаз, наполненных слезами гнева и любви.

Порфира Ее как бы пропитана мученической кровью, а царская корона сверкает алмазами невинных слез. Через несколько месяцев икона сама собой чудесно обновилась.

Явление этой иконы, явившейся русскому народу в день его величайшей духовной трагедии, чрезвычайно многозначительно. В день, когда государство Российское лишается своей законной власти, Божия Матерь как бы Сама принимает на Себя бремя руководства Державой Российской.

Русский народ правильно понял таинственный смысл обретения этой иконы: по всей стране стали возноситься покаянные молитвы “Державной Божией Матери”, а сама икона в бесчисленных списках стала украшать русские храмы. Появился дивный акафист этой иконе, слушая который молящиеся становились на колени.

Захватившие в России власть большевики-атеисты не могли, естественно, остаться равнодушными к такой мощной “религиозной пропаганде”. Они начали жестоко преследовать почитателей этой иконы. Акафист был запрещен, сами иконы изъяты из всех церквей, а составители службы и канона – расстреляны.

К лету 1917 года по России прокатилась крылатая весть: скоро будет созван Церковный Собор, который исцелит язвы Церкви, вызванные реформами Петра I.

Летом происходят выборы епископов – явление невиданное на Руси (если не считать Новгородскую Республику). В июне 1917 года такие выборы увидела древняя Москва, где было решено назначить преемника митрополиту Макарию, уволенному на покой в первые же дни февральской революции (человек праведной жизни, но крайний консерватор, по мнению “демократов-революционеров”).

Выборы проходили путем всенародного тайного голосования. 19 июня в Кремле собрался Епархиальный Съезд, члены которого были избраны на приходских собраниях. 20 июня на Кремлевской площади была поставлена урна, в которую члены Съезда опускали избирательные бюллетени.

После окончания голосования урна была внесена в алтарь Успенского собора и после подсчета голосов архиепископ Ярославский Агафангел вышел на амвон, чтобы объявить имя нового первосвятителя Московской церкви.

Несколько тысяч человек, с нетерпением ожидая, затаили дыхание и напрягли слух. Это нетерпение было вполне понятно, если помнить, что впервые за 1.000 лет истории Русской Церкви одним из главных кандидатов в митрополиты был выдвинут мирянин, светский человек – А. Д. Самарин, пользовавшийся огромной популярностью среди московской интеллигенции. В значительной мере выдвижением его кандидатуры на московскую митрополичью кафедру он был обязан ореолу борца против распутинщины, которая вызывала среди интеллигентов острое раздражение.

Из 800 членов Съезда Самарин получил 303 голоса, опередив при этом таких кандидатов, как архиеп. Платон, Антоний, Арсений и Андрей. 481 человек отдали свои голоса за архиепископа Виленского и Литовского Тихона (Белавина), который и стал митрополитом Московским.

Через некоторое время подобным образом был избран митрополитом Петроградским викарный епископ Вениамин (Казанский).

Новые условия церковной жизни, при которой Синод уже не обладал той властью, которую он имел во время Империи, настоятельно требовали соборного решения многих новых проблем.

Нужен был Собор. Открытие Собора состоялось 16 августа (ст. ст.) 1917 года в Москве в храме Христа Спасителя.

Задачи этого Собора были сформулированы еще 36 лет назад: “Будущий Собор Русской Церкви, – писал в 1881 году В. С. Соловьев, – должен торжественно исповедать, что истина Христова и Церковь Его не нуждаются в принудительном единстве форм и насильственной охране и что евангельская заповедь любви и милосердия прежде всего обязательна для церковной власти. Отказавшись, таким образом, от внешней полицейской власти, Церковь приобретает внутренний нравственный авторитет, истинную власть над душами и умами. Не нуждаясь более в вещественной охране со стороны светского правительства, она освободится от его опеки и станет в подобающее ей достойное отношение к государству”.

Задачи эти, надо заметить, справедливы именно для наступивших революционных после февральских времен, но никак не состоятельны в условиях православной монархии.

15 августа, в праздник Успения Божией Матери, в Московском Успенском соборе сонм митрополитов, архиепископов и епископов совершили Божественную Литургию.

По окончании литургии и молебна, из Успенского собора выступил грандиозный крестный ход членов Собора. Под колокольный звон всех московских церквей крестный ход проследовал в Чудов монастырь, где все участники приложились к мощам святителя Московского Алексия. Затем участники Собора вышли на Красную площадь, всю запруженную народом, пришедшим крестными ходами ото всех московских церквей, и вернулись в Успенский собор.

На следующий день в храме Христа Спасителя, после литургии произошло открытие Собора. 17 августа начались рабочие заседания. На первом же заседании было решено в ближайшие дни совершить по всей России всенародное моление о ниспослании нашей Родине благоденствия и утишения страстей, а всему составу Собора – отправиться на поклонение мощам преподобного Сергия Радонежского в Сергиев Посад.

Попытки привнести в работу Собора деления на различные партии и фракции были предотвращены мудрым параграфом устава о Соборе, выработанным Предсоборным Совещанием, согласно которому все “основоположительные и правилоделательные” вопросы, принятые всеми членами Собора, поступали затем в Епископское совещание, состоявшее из одних архиереев, для окончательного утверждения.

18 августа был избран президиум Собора во главе с председателем – митрополитом Московским Тихоном (Белавиным). По его предложению почетным председателем был избран митроп. Владимир (Богоявленский). Товарищами председателя были избраны:

от епископата – архиепископы Новгородский Арсений (Стадницкий) и Харьковский Антоний (Храповицкий),

от клира – протопресвитеры Любимов и Шавельский,

от мирян – проф. Е. Трубецкой и бывший председатель Государственной Думы М. Родзянко, замененный после его отъезда бывшим обер-прокурором Синода А. Самариным.

Секретарем был избран член Государственной Думы проф. В. Шеин, впоследствии архимандрит Сергий. Помощниками секретаря были выбраны П. Гурьев и проф. Бенешевич. В состав Собора, кроме правящих епископов и пяти выбранных членов от каждой епархии, вошли:

протопресвитеры Московского Успенского собора, военного и морского духовенства,

наместники Лавр (Киево-Печерской, Троице-Сергиевой, Почаевской, Александро-Невской),

настоятели монастырей (Соловецкого, Валаамского, Оптиной пустыни, Саровского), члены Предсоборного Совета. По избранию членами Собора были: десять человек от монашествующих, десять от единоверцев,

по три от каждой из четырех Духовных Академий, по одному от Академии Наук и одиннадцати Университетов, пятнадцать человек от Государственного Совета и Государственной Думы.

Кроме того, на правах членов были представители Восточных патриархов и Православных Автокефальных Церквей. К первому заседанию на Собор прибыли:

4 митрополита (Киевский, Московский, Петроградский и Тифлисский), 21 архиепископ, 43 епископа, свыше 375 прочих членов Собора.

Собор имел две сессии, продолжавшихся каждая около полугода. Основными вопросами, подлежавшими решению Собора были:

1. Выработка положения о Высшем Церковном Управлении Русской Православной Церкви, о епархиальном управлении, о приходском Уставе.

2. Восстановление Патриаршества.

3. Восстановление праздника Всем святым в Земле Российской просиявшим и составление канона этому празднику.

4. Канонизация новых святых: Софрония Иркутского и Иосифа Астраханского.

5. Многие другие вопросы, связанные с жизнью Церкви в новых социальных условиях, в частности, о свободе политических убеждений для членов Церкви, о восстановлении в священном сане лишенных его за сопротивление царской власти (митроп. Арсения Мацеевича и тогда еще здравствовавшего о. Г. Петрова), о необходимости ряда церковных реформ.

По ходу работы Собора возник дополнительный вопрос об анафематствовании советской власти.

Перед выборами патриарха поданными записками были намечены кандидаты: архиеп. Харьковский Антоний (101 голос), архиеп. Тамбовский Кирилл (27), митроп. Московский Тихон (23), митроп. Тифлисский Платон (22), архиеп. Новгородский Арсений (14), митроп. Киевский Владимир, архиеп. Кишиневский Анастасий и протопресвитер Шавельский (по 13 голосов), архиеп. Владимирский (бывш. Финляндский) Сергий (5). Остальные 15 кандидатов получили единичные голоса. Между прочим, А. Самарин, несмотря на то, что он был мирянин, получил 3 голоса.

31 октября из всех намеченных кандидатов были избраны трое: архиеп. Антоний, архиеп. Арсений и митроп. Тихон. 5 ноября в храме Христа Спасителя состоялись выборы патриарха. Вот как описывает торжество избрания один из членов Собора, кн. И. Васильчиков:

«В назначенный день огромный Храм Христа Спасителя был переполнен народом. Вход был свободный. Литургию совершал митрополит Владимир в сослужении многих архиереев. Пел, и пел замечательно, полный хор синодальных певчих. В конце литургии митрополит вынес из алтаря и поставил на небольшой столик перед иконой Владимирской Божией Матери, слева от Царских Врат, небольшой ковчег с именами выбранных на Церковном Соборе кандидатов в Патриархи. Затем он встал, окруженный архиереями, в Царских Вратах, лицом к народу. Впереди, лицом к алтарю, стоял протодиакон Успенского собора Розов. Тогда из алтаря вышел старец о. Алексий (90-летний насельник Зосимовой Пустыни) в черной монашеской мантии, подошел к иконе Богоматери и начал молиться, кладя земные поклоны. В храме стояла полная тишина, и в то же время чувствовалось, как нарастало общее нервное напряжение. Молился старец долго. Затем встал с колен, вынул из ковчега записку и передал ее митрополиту. Тот прочел и передал протодиакону. И вот, протодиакон своим знаменитым на всю Москву, могучим и в то же время бархатным басом медленно начал провозглашать многолетие. Напряжение в Храме достигло высшей точки. Кого назовет? “...Патриарху Московскому и всея Руси Тихону!” раздалось на весь Храм, и хор грянул многолетие! Это были минуты глубоко потрясшие всех, имевших счастье присутствовать”.

Депутация Собора во главе с митроп. Вениамином отправилась к преосвященному Тихону в Троицкое подворье (кандидаты при торжествах избрания не присутствовали) и сообщила ему весть о его избрании патриархом.

21 ноября, в праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы, в Успенском соборе Кремля совершилось настолование (интронизация) митроп. Тихона в сан Патриарха Московского и всея Руси. Чин настолования был разработан и составлен архиепископом Кишиневским Анастасием.

Когда патриарх Тихон после литургии вышел на солею, к нему приблизился митроп. Владимир и вручил жезл святителя Московского Петра, первого московского митрополита.

Представитель Вселенского Престола архим. Иаков в своем приветственном слове, в частности, сказал: “...Мрачные поднимаются на горизонте тучи, ревет и зловеще стонет море, бурлящее тысячами сталкивающихся страстей. Ужасны подводные скалы физической борьбы и гражданской войны и невидимые подводные камни духовных опасностей. Всюду неизмеримые высоты воли и бездонные пропасти религиозного сомнения, суеверия, охлаждения и полного безверия превращают ровный и нормальный ход великого, богоустановленного церковного корабля в многотрудный и едва осуществимый...

В Вас воля Всевышнего воздвигла вовремя человека нужного... Мужайся же и стойко держись в предстоящих Тебе подвигах. Ибо страшен поднявшийся в вертограде Господнем ураган, велика и ужасна нависшая отовсюду опасность. Но неустанно держись, Богоизбранный Патриарх...”.

Величайшую ответственность и исповедничество предвидел и сам патриарх. В одном из своих посланий он писал:

“В наши смутные дни явил Господь ряд новых страдальцев – архипастырей и пастырей, как Святитель Киевский, митрополит Владимир (Богоявленский), отец Иоанн Кочуров, отец Петр Скипетров, убиенные и замученные обезумевшими и несчастными сынами Родины нашей. Да минует нас чаша сия. Но если пошлет Господь нам испытание гонений, уз, мучений и даже смерти, будем терпеливо переносить все, веря, что не без воли Божией совершится это с нами и не останется бесплодным подвиг наш, подобно тому, как страдания мучеников христианских покорили мир учению Христову”.

Вскоре после выбора патриарха в сан митрополита были возведены архиепископы: Арсений, Антоний, Сергий, Агафангел и глубокий старец архиеп. Казанский Иаков.

7 декабря был избран Синод из шести человек в составе:

Патриарх и митроп. Владимир (по должности),

по избранию – митрополиты: Арсений Новгородский, Антоний Харьковский, Сергий Владимирский, Платон Одесский и архиепископы Анастасий Кишиневский и Евлогий Волынский.

На случай смерти членов Синода было избрано также шесть заместителей (кандидатов в члены Синода): митроп. Петроградский Вениамин, архиепископы Таврический Димитрий, Могилевский Константин, Тамбовский Кирилл, епископы Вятский Никандр и Пермский Андроник.

В качестве “Нижней Палаты” Синода 8 декабря был избран Высший Церковный Совет из представителей белого духовенства и мирян.

Всероссийский Церковный Поместный Собор 1917–18 гг. заложил основы канонического устройства Православной Российской Церкви. Согласно общему положению о высшем церковном управлении, основы эти заключались в следующем:

1. В Православной Российской Церкви высшая власть – законодательная, административная, судебная и контролирующая – принадлежит Поместному Собору, периодически, в определенные сроки созываемому в составе епископов, клириков и мирян.

2. Восстанавливается патриаршество, и управление церковное возглавляется Патриархом.

3. Патриарх является первым среди равных ему епископов.

4. Патриарх вместе с органами церковного управления подотчетен Собору.

По смыслу дальнейших соборных определений, избираемый Собором Высший Церковный Совет, а также Священный Синод, образуют Высшее Церковное Управление, возглавляемое Патриархом, причем, Патриарх наделен правом при необходимости единолично принимать самостоятельные решения, подлежащие в таком случае утверждению ближайшего Собора.

Необходимо отметить, что Собор далеко не сразу пришел к единству в вопросе о восстановлении патриаршества. “Когда Члены Всероссийского Церковного Собора съезжались в Москву, – писал в своей подготовленной для выступления на Соборе статье-речи проф. С. Булгаков, – то лишь у немногих было определенное мнение по вопросу о патриаршестве, а иные и сами не ожидали, что они станут вскоре горячими поборниками его восстановления”.

Митрополит Евлогий по этому поводу вспоминал: “Встал жгучий вопрос, стоять ли за старый синодальный строй или за патриаршество? “Левые” – светские профессора Духовных Академий и либеральные “батюшки” – были против патриаршества. Вновь, как и в Предсоборном Присутствии, заговорили об одиозном монархическом начале, об единодержавии, от которого революция освободила не для того, чтобы вновь к этому принципу возвращаться”.

Восстановление патриаршества было ускорено теми великими потрясениями государственной и духовной жизни России, которые произошли в октябрьский период деятельности Собора.

“В эти ужасные, кровавые дни в Соборе произошла большая перемена. Мелкие человеческие страсти стихли, враждебные пререкания смолкли, отчужденность сгладилась. В сознание Собора стал входить образ Патриарха, печальника, заступника и водителя Русской Церкви. На будущего избранника стали смотреть с надеждой. Настроение поднялось. Собор, поначалу напоминавший парламент, начал преображаться в подлинный “Церковный Собор”: в органическое церковное целое, объединенное одним волеустремлением – ко благу Церкви. Дух Божий повеял над собранием, всех утешая, всех примиряя..”.

29 февраля 1918 года Священный Синод принимает постановление о поминовении Патриарха на Великом Входе во время литургии во всех российских православных храмах. В других Православных Поместных Церквах имеет место другая практика: там имя Патриарха возносится только в церкви его собственной епархии, в других же епархиях поминает Патриарха епархиальный архиерей, клирики же епархии поминают только своего архиерея.

События, происходившие в это время в политической жизни, показывали, что Святой Церкви угрожает жесточайшее гонение и не исключена возможность насильственного лишения жизни патриарха. Реальные события показали в дальнейшем обоснованность этих опасений: до своей скоропостижной смерти в 1925 году патриарх дважды подвергался покушениям (1919 и 1924 гг.) и едва избежал расстрела по приговору суда.

“Перед Собором встал вопрос исключительной важности: как в такой чрезвычайной ситуации обеспечить сохранение первосвятительского возглавления Русской Церкви в случае насильственного устранения Патриарха Тихона? Ясно было, что в этих условиях не будет возможности созвать Собор для избрания нового Патриарха, и в то же время нельзя было допустить, не нарушая соборного начала, чтобы сан первосвятителя мог быть получен кем-либо без прямой санкции Собора. Нельзя было вводить ни практику завещаний, осужденную Вселенской Церковью, ни присвоение первосвятительского сана традиционному Местоблюстителю – старейшему по хиротонии члену Синода, полномочия которого, согласно этой традиции, исчерпывались обязанностью в кратчайший срок созвать новый Собор.

Кроме того, было ясно, что если гонители поставят целью обезглавить Русскую Церковь, то одновременно с Патриархом будут устранены и те иерархи, которые смогут его заменить, если их имена заранее будут известны.

В этих беспрецедентных обстоятельствах Собор принимает столь же беспрецедентное – и в свете будущих событий, дерзнем сказать, Богодухновенное – решение о тайном соборном избрании нескольких Местоблюстителей Патриаршего Престола, наделенных всей полнотой патриаршей власти, т. е. фактически как бы нескольких “сопатриархов”, наделенных правом, в случае необходимости, в порядке старшинства обнаруживать свою первосвятительскую власть.

Беспрецедентность решения заключалась и в том, что для сохранения в тайне имен Местоблюстителей, избрание конкретных лиц было доверено Собором Патриарху Тихону. 25 января/7 февраля 1918 г., в день убийства митрополита Киевского Владимира, Собор постановил: “На случай болезни, смерти и других печальных для Патриарха возможностей, предложить ему избрать нескольких блюстителей патриаршего престола, которые в порядке старшинства и будут блюсти власть Патриарха и преемствовать ему” (Л. Регельсон).

3/16 февраля при обсуждении вопроса о нормальном порядке местоблюстительства было сообщено, что имело место “закрытое заседание Собора”, на котором на случай чрезвычайных обстоятельств “было постановлено, что вся полнота власти Патриарха переходит к Местоблюстителю”, причем, имелся в виду не Местоблюститель в обычном смысле, но именно те “чрезвычайные” Местоблюстители, избрание которых было поручено Патриарху Собором... Будущее показало, насколько нелишни были все эти предосторожности.

К моменту смерти Патриарха Тихона все крупные иерархи, о которых можно было предполагать, что именно их избрал по поручению Собора Патриарх Тихон в 1918 г., были тем или иным способом устранены: митрополит Харьковский Антоний – в эмиграции, митрополит Петроградский Вениамин – расстрелян, митрополиты Новгородский Арсений, Казанский Кирилл и Ярославский Агафангел – в ссылке.

Первосвятительскую власть в Русской Церкви после смерти Патриарха Тихона удалось сохранить лишь благодаря тому, что одним из своих Местоблюстителей Патриарх Тихон избрал в 1918 году будущего митрополита Петра, который в момент избрания был всего лишь синодальным служащим! Многих архиереев изумляла и смущала его дальнейшая стремительная “карьера”, в течение шести лет превратившая его в митрополита Крутицкого и Коломенского... Но именно благодаря необычайности своей судьбы он оказался единственным избранником Патриарха (фактически, избранником Собора, по доверию к Патриарху), оставленным на свободе к моменту смерти Патриарха Тихона.

Несмотря на принятые чрезвычайные меры к сохранению в Русской Церкви первосвятительской власти, развитие событий в 1918–29 гг. показало, что необходимо было принять решение о форме управления Русской Церковью и на тот случай, если первосвятительская власть по тем или иным причинам прекратит свое реальное действие. Требовалось еще одно решение – санкционировать организацию церковной жизни при отсутствии первосвятительского возглавления..., восстановить еще более глубокую и древнюю основу церковности – самобытное и самостоятельное достоинство каждого отдельного епископа в неразрывной связи с началом церковной соборности....

Трудность этого решения, и в особенности воплощения его в реальной жизни, заключалась в том, что за всю свою историю Русской Церкви никогда не приходилось существовать без централизованного управления. Основание для такого восстановления достоинства епископа было положено уже соборными определениями, которые гласили:

“Епархиальный архиерей, по преемству власти от святых Апостол, есть предстоятель местной Церкви, управляющий епархией при соборном содействии клира и мирян...

Архиерей пребывает на кафедре пожизненно и оставляет ее только по церковному суду или по постановлению высшей церковной власти... в исключительных и чрезвычайных случаях, ради блага церковного”.

7/20 ноября 1920 года Святейший патриарх Тихон совместно со Священным Синодом и Высшим Церковным Советом (авторитетность этих органов обусловлена соборным избранием их членов!) принимают снова беспрецедентное, исключительное по своей важности, постановление о самоуправлении епархий в случае отсутствия канонического Высшего Церковного Управления или невозможности связаться с ним.

Один из пунктов постановления гласил:

2. В случае, если епархия, вследствие передвижения фронта, изменения государственной границы и т. п., окажется вне всякого общения с Высшим Церковным Управлением, или само Высшее Церковное Управление прекратит свою деятельность, епархиальный архиерей немедленно входит в сношение с архиереями соседних епархий на предмет организации высшей инстанции церковной власти для нескольких епархий, находящихся в одинаковых условиях (в виде ли Временного Высшего Церковного Правительства, или Митрополичьего округа или еще иначе).

Пункт 4-й этого постановления предусматривает еще более экстремальные обстоятельства: “В случае невозможности установить сношения с архиереями соседних епархий и впредь до организации Высшей Церковной Власти, епархиальный архиерей воспринимает на себя всю полноту власти, предоставленной ему церковными канонами.”

Этим постановлением еще раз подтверждается тот факт, что в основе церковной структуры по-прежнему остается изначальный принцип: где епископ – там Церковь. Постановление, предусматривая возможность длительного существования Церкви без первоиерарха, наделяет отдельного епископа правами исключительными, не имеющими прецедента в церковной истории Константиновской эпохи.

Пункт 5:

“В случае, если положение вещей, указанное в §§ 2 и 4, примет характер длительный или даже постоянный, в особенности при невозможности для архиерея пользоваться содействием органов епархиального управления, наиболее целесообразной (в смысле утверждения церковного порядка) мерой представляется разделение епархии на несколько местных епархий, для чего архиерей:

а) предоставляет преосвященным своим викариям, пользующимся ныне, согласно Наказу, правами полу самостоятельных, все права епархиальных архиереев, с организацией при них управления, применительно к местным условиям и возможностям;

б) учреждает, по соборному суждению с прочими архиереями епархии, по возможности во всех значительных городах своей епархии новые архиерейские кафедры с правами полу самостоятельных или самостоятельных;

в) разделенная указанным в § 5 образом епархия образует из себя во главе с архиереем главного епархиального города церковный округ, который и вступает в управление местными церковными делами, согласно канонам”.

Так в церковной жизни взаимодействуют начала, кажущиеся при поверхностном взгляде несовместимыми: соборность в Русской Церкви восстановила патриаршество, патриаршество утвердило личное церковное достоинство епископа, и, наконец, это личное достоинство епископа восстанавливает разрушенную соборность. При этом временная внешняя раздробленность Церкви в отношении управления ни в коем случав не мыслится, как норма, но при первой же возможности восстанавливается патриарший строй Поместной Церкви. Последний (10-й) пункт постановления гласит:

“Все принятые на местах, согласно настоящим указаниям, мероприятия, впоследствии, в случае восстановления центральной церковной власти, должны быть представлены на утверждение последней”.

Исключительную важность для будущей судьбы Церкви имело и постановление Собора от 15 августа, разорвавшее многовековую прикованность Церкви к государственной политике.

“... Постановление... Собора от 2/15 августа 18 г. содержит в себе отказ Всероссийской Православной Церкви вести впредь церковную политику в нашей стране и, оставив политику частным занятием членов Церкви, дало каждому члену нашей Церкви свободу уклоняться от политической деятельности в том направлении, какое подсказывает ему его православная совесть: причем, никто не имеет права принуждать церковными мерами (прямо или косвенно) другого члена Церкви примыкать к чьей-либо политике...

... Ни Всероссийский Патриарх, ни его заместители и Местоблюстители, и вообще никто во Всероссийской Православной Церкви не имеет канонического права назвать свою или чужую политику церковной, т. е. политикой Всероссийской Церкви, как религиозного учреждения, а должны называть свою политику только своей личной или групповой политикой.

... Никто во Всероссийской Православной Церкви не может принуждать (прямо или косвенно) церковными мерами другого члена Церкви примыкать к чьей-либо политике, хотя бы и патриаршей...” (разъяснение соборного постановления еп. Василием Прилукским в его послании из Соловков по поводу Декларации митрополита Сергия от 1927 года).

С четырьмя основополагающими установлениями – патриаршеством, чрезвычайным положением о местоблюстительстве, принципом свободы политической деятельности членов Церкви и указом о самоуправлении епархий – Русская Церковь предстала перед суровыми испытаниями.

...25 октября 1917 года партия большевиков штурмом Зимнего Дворца, в котором располагалось Временное Правительство, захватила власть в стране. Одним из первых шагов, предпринятых большевиками против Церкви, явился Декрет об отделении Церкви от государства и школы от Церкви, будто в издевку названный Декретом “о свободе совести”, изданный 23 января 1918 года. Декрет был отредактирован и подписан Лениным. Полный текст имеет следующий вид:

“Декрет о свободе совести и церковных и религиозных обществах 23 января 1918 г.

1. Церковь отделяется от государства.

2. В пределах Республики воспрещается издавать какие-либо местные законы или постановления, которые бы стесняли или ограничивали свободу совести, или устанавливали какие бы то ни было преимущества или привилегии на основании вероисповедной принадлежности граждан.

3. Каждый гражданин может исповедывать любую религию или не исповедывать никакой. Всякие праволишения, связанные с исповедыванием какой бы то ни было веры или неисповедыванием никакой веры, отменяются.

Примечание: Из всех официальных актов всякое указание на религиозную принадлежность граждан устраняется.

4. Действия государственных или иных публично-правовых общественных установлений не сопровождаются никакими религиозными обрядами и церемониями.

5. Свободное исполнение религиозных обрядов обеспечивается постольку, поскольку они не нарушают общественного порядка и не сопровождаются посягательством на права Советской Республики. Местные власти имеют право принимать все необходимые меры для обеспечения в этих случаях общественного порядка и безопасности.

6. Никто не может, ссылаясь на свои религиозные воззрения уклоняться от исполнения своих гражданских обязанностей. Изъятия из этого положения под условием замены одной гражданской обязанности другою, в каждом отдельном случае допускаются по решению Народного Суда.

7. Религиозная клятва или присяга отменяется. В необходимых случаях дается торжественное обещание.

8. Акты гражданского состояния ведутся лишь и исключительно гражданской властью, отделами записи браков и рождений.

9. Школа отделяется от церкви. Преподавание религиозных вероучений во всех государственных и общественных, а также частных учебных заведениях, где преподаются общеобразовательные предметы, не допускается.

10. Все церковные и религиозные общества подчиняются общим положениям о частных обществах и союзах и не пользуются никакими преимуществами и субсидиями ни от государства, ни от местных автономных и самоуправляющихся установлений.

11. Принудительные взыскания сборов и обложений в пользу церковных или религиозных обществ, равно как мера принуждения или наказания со стороны этих обществ над их сочленами, не допускается.

12. Никакие церковные общества не имеют права владеть собственностью. Прав юридического лица они не имеют.

13. Все имущества, существующих в России церковных и религиозных обществ объявляются народным достоянием. Здания и предметы, предназначенные специально для богослужения, отдаются, по особым постановлениям местной или центральной власти, в бесплатное пользование соответственных религиозных обществ”.

Насколько он учитывал и согласовался с нормами церковной жизни, можно судить по отзывам некоторых членов Собора, отражавшим общее соборное представление о нем.

“Декрет о свободе совести, – писал в “Церковных ведомостях” проф. А Сагарда, – является началом законодательного и планомерного похода против Церкви. В стране, покрытой на трудовую копейку тысячами православных храмов, монастырей, часовен, в стране, многомиллионный народ которой призывает благословение Церкви на брак, рождение детей, обращается к ней за молитвой во все дни своей жизни и напутствием в последний земной путь, – провозглашается отделение Церкви от государства, и последнее, как грезится оно совету народных комиссаров под беспрерывную стрельбу пулеметов, стоны убиваемых, дикий разгул пьяных орд, носит безусловный атеистический характер”.

Каждым пунктом Декрета у Церкви подрубалась жизненная база, отсекалась живительная артерия, во все времена соединявшая ее с православным русским народом.

а) все церковное имущество было “национализировано” (одним росчерком пера большевики решили вековую проблему церковных имуществ, над которой ломали голову лучшие умы);

б) религиозным обществам запрещалось владеть собственностью;

в) религиозные общества лишались права юридического лица;

г) немедленно прекращались государственные ассигнования в пользу Церкви;

д) упразднялась церковная метризация;

е) запрещалось обучение в школах религиозным предметам;

ж) богослужебные здания (храмы) и предметы отдавались верующим во временное пользование по договору.

В Декрете не устанавливалось никакого переходного периода между старой и новой формой существования Церкви в государстве. Декрет ничего не говорил и о порядке осуществления нового закона.

Декрет “о свободе совести”, как и почти все первые большевицкие декреты, не поддается оценке с юридической точки зрения. Это – документ чисто декларативный, напоминающий программу-максимум подпольной партии. Полная отвлеченность, поразительная убогость законодательной техники, соединенные с совершенным незнанием той среды, той категории населения, для которой новый декрет должен был иметь реальное значение.

Если Декрет будет приведен в исполнение, не напрасно опасались члены Собора, то большевики станут отнимать храмы, снимать ризы с икон, священные сосуды перельют на деньги, прекратится совершение таинств, умерших будут погребать без отпевания, и от “Руси святой” останется “Русь поганая”.

Верующие люди опасались, что в Успенском соборе Московского Кремля, например, в этом символе и ядре русской государственности, замолкнет богослужение, совершающееся почти ежедневно более 500 лет. “Если это произойдет, да еще навсегда, то это будет явным признаком, что святая Русь умерла и Россия превратилась в какое-то новое государство”.

Опасения оказались не напрасными. Прошло совсем немного времени и богослужения в кремлевских храмах действительно прекратились. И на Российской почве выросло новое государство. В некоторых местах новая власть:

отнимала у верующих и продавала церковные сторожки, изымала из пользования верующих подвалы под храмами, предназначенные специально для обслуживания храма, в основу постановления о закрытии храмов полагала резолюции, вынесенные на антирелигиозных собраниях, изымала колокола для электрификации,

требовала от верующих заключения арендных договоров на платное пользование храмами и церковным имуществом, облагала священнослужителей и церковные общины непосильными налогами,

взимала непомерно высокую плату за обучение детей священнослужителей в общеобразовательных школах, запрещала производить в приходе среди своих членов добровольные пожертвования на покрытие текущих расходов, иногда вообще запрещала какие-либо собрания групп верующих для решения хозяйственных нужд,

в дополнение и развитие центрального законодательства издавала собственные распоряжения, вторгавшиеся во внутреннюю жизнь церковной общины и при планомерном осуществлении которых свободное отправление обрядов парализовывалось (священникам запрещалось ходить по домам прихожан для совершения традиционных обрядов).

Повсеместное распространение получило массовое незаконное расторжение договоров, что автоматически вело к закрытию храма.

В некоторых местах в развитие Декрета принимались постановления о закрытии сразу всех церквей, о замене обычных воскресных дней отдыха на другие, “скользящие”.

VIII Отдел Народного Комиссариата Юстиции по проведению в Декрета в жизнь так и назывался: ликвидационный. Руководил этим Отделом известный ярый антицерковник П. Красиков.

Задаче полного контроля и в конечном счете разрушения Церкви служило все советское законодательство. В этом контексте одно из главных мест занимает Декрет ВЦИКа от 12 июня 1922 года, введший в практику принцип “регистрации”, который ставил вне закона все религиозные общества, не принявшие этого принципа.

Согласно постановлению ВЦИКа от 3 августа, ни одно религиозное общество, какого бы то ни было культа, не могло начать свою деятельность без регистрации его в Отделе управления губернского или областного исполкомов.

Поскольку в декрете указывалось, что в регистрации должно быть “отказано, если утверждаемое Общество или Союз по своим целям и методам деятельности противоречат Конституции РСФСР и ее законам”, то это открывало возможность полного произвола властей, как скоро обвинение в антисоветских целях и тем более “методах” могло быть (и было: это показала юридическая и административная практика тех лет) применено к любой религиозной организации.

Сама принадлежность к Церкви, к одной из ее общин, становилась преступлением, а регистрация, снимавшая это обвинение, выдавалась при выполнении практически произвольных требований власти.

Церковь, как единое целое, имела право на существование только как объединение независимых зарегистрированных обществ, избирающих на своих всероссийских или губернских съездах центральные исполнительные органы. Разрешение на съезды, согласно декрету, давало НКВД.

В отдельных единичных случаях, когда созыв такого съезда допускался, органу общецерковного управления, учрежденному на нем, выдавалась справка о “не усмотрении препятствий к деятельности” (как в случае с Синодом митроп. Сергия в 1927 году).

“Легализация”, таким образом, носила странный юридический характер: сама принадлежность к Церкви вроде бы переставала быть уголовным преступлением, и обвинения предъявлялись уже только к отдельным лицам.

Практика применения этого законодательства была продемонстрирована на примере обновленчества. Против той части духовенства и верующих, которые признали обновленческое ВЦУ, репрессии были временно приостановлены, тогда как отказ признать ВЦУ рассматривался как солидарность с патриархом Тихоном, привлеченным к уголовной ответственности.

Эффективное средство для разрушения церковной организации предоставил декрет ВЦИК от 10 июля 1922 года об административной высылке, позволявший в несудебном порядке, согласно прилагавшейся к декрету инструкции НКВД, ссылать на срок до 3-х лет лиц, “пребывание коих в данной местности... представляется по их деятельности, прошлому, связи с преступной средой с точки зрения охраны революционного порядка опасным”.

Временно сохраняемая часть церковной организации (“легализованная”), по планам большевиков, должна была, в надежде на продолжение своего существования, “для блага Церкви”, заниматься перевоспитанием верующей массы в духе любви и преданности советской власти и делу коммунистического строительства. Дифференциация Церкви на “легальную” и преследуемую создавала иллюзию “свободы совести” и “невмешательства” государства в “чисто религиозные” вопросы, подрывая нравственные основы всякой борьбы и протеста, как внутри страны, так и за рубежом.

Существование “привилегированной” части церковной организации создавало также соблазн для ликвидируемой части, порождая тенденцию к сделкам, компромиссам, идеологическим уступкам, что и было необходимо для “ликвидаторов”. Не на долгое время, правда. Большевики быстро вспоминали, что “перекрасившаяся” Церковь не менее опасна, чем прежняя, и подвергали ее той же участи.

Почти параллельно регистрации религиозных обществ в практику был введен принцип регистрации граждан по религиозной принадлежности. Считается, что Ленин категорически возражал против какой бы то ни было регистрации граждан по этому принципу. “Из всех официальных актов всякое указание на религиозную принадлежность граждан устраняется”, – писал он в проекте декрета “О свободе совести”.

Но уже с 1920 года этот принцип начинает вводиться в жизнь. Сначала – только для священнослужителей. Но какая регистрация! Тюменская губерния ввела его в “целях борьбы с контрреволюционной агитацией попов”. Для учета белого и монашеского духовенства всех религий в Енисейской губернии была выработана скурпулезнейшая анкета:

1. Имя, отчество и фамилия в миру, по рукоположению.

2. Сан.

3. Место службы, местожительства.

4. Год рождения.

5. Образовательный ценз.

6. Время поступления в духовное звание и причины, побудившие к вступлению.

7. Какие отличия, за что и когда получили.

8. Место и род прежней службы.

9. В каких организациях (политических, общественных, экономических и культурно-просветительных) состояли до октября, состоите ли теперь, каким из них сочувствуете.

10. Подвергались ли наказаниям в административном, судебном и духовном порядке, когда и за что.

11. Из какого сословия происходите.

12. Из кого состоит ваша семья.

13. Имущественное положение семьи, родителей, если они живы, до октября и в настоящее время:

а) капитал;

6) недвижимое имущество.

14. Род занятий и источник существования каждого члена вашей семьи.

15. В каком размере исчислялся годовой доход до октября:

а) жалованье;

б) сборы-требы;

в) доход с недвижимого имущества.

16. Размер платы за требы в настоящее время (деньгами, натурой):

а) венчание;

б) крещение;

в) похороны;

г) молебны;

д) панихиды;

е) заказные обедни;

ж) поминовение.

17. Отношение к декрету об отделении Церкви от государства и школы от Церкви.

18. Месячный доход в настоящее время.

19. Сколько лет служите в данной церкви.

20. Состоите ли на гражданской службе, где именно, какую должность занимаете, укажите месячный оклад.

21. Отношение к советской власти.

11 июня 1923 года регистрационный принцип инструкцией наркома Д. Курского и наркома внутренних дел Белобородова вводится в законодательство всей страны.

В 1924 году, после издания Конституции СССР, вышло новое постановление, в котором говорилось, что религиозные общества, которые не зарегистрировались в течение трех месяцев со дня опубликования Конституции в “Известиях ВЦИК”, являются закрытыми. Принцип регистрации священнослужителей при этом сохранялся. Более того.

Закон обязал религиозные общества представлять при регистрации наряду со многими другими документами и сведения о служителях “культа”, составе исполнительных и ревизионных органов, и состав самого религиозного общества, иначе говоря, список членов регистрируемого общества, т. е. фактически вводилась регистрация граждан по принципу религиозной принадлежности.

Регистрация граждан по принципу религиозной принадлежности на практике существовала весь период советской власти. Сначала якобы из соображений финансового контроля, затем потому, что иногда, мол, грудных детей крестили без ведома и согласия родителей. В 60-х годах старост обязали проверять паспорта и записывать их номера, адреса обоих родителей, проверять прописку, словом – исполнять настоящие милицейские функции. Проверка документов была необходима не только при крещении малолетних, но и при крещении взрослых людей, а также при совершении браков.

Правда, на первых порах регистрация не имела столь глобального успеха, какой пришел к ней в 60-х годах. Народ попросту игнорировал эту систему, продолжая посещать “незарегистрированные” храмы и возносить за богослужением имена своих сосланных епископов, не допуская в храмы обновленческих священнослужителей.

Столь же малое впечатление произвели угрожающие указы, изданные через несколько месяцев после освобождения патриарха Тихона о том, что обвинение с него не снято, что он освобожден лишь в порядке частной амнистии, так что поминание его имени за богослужением будет рассматриваться как контрреволюционное действие и может служить основанием для расторжения договора с общиной об аренде храма, т. е. для закрытия храма или передачи его обновленцам.

Одним из основных направлений усилий советской власти в целях разрушения Церкви было ее стремление контролировать состав епископата. Пока это требование, бывшее важнейшим, хотя и негласным, условием “легализации”, не было выполнено, Церковь, возглавляемая пастырями-исповедниками и опиравшаяся на поддержку верующих, была непоколебима.

Ликвидация Церкви могла идти беспрепятственно лишь после того, как судебно-административное насилие над иерархами начало дополняться насилием церковно-каноническим со стороны церковного руководства, когда епископов-исповедников стали увольнять с кафедр, а на их место ставить лиц, удовлетворяющих требованиям властей. Патриарх Тихон на все эти уступки не пошел.

Массовые аресты епископов также не привели к разрушению Церкви, так как на аресты Церковь отвечала массовыми хиротониями, многие из которых были совершены тайно. При этом неустойчивая часть епископата, отпавшая в обновленчество, заменялась лицами, проявившими себя как исповедники и хранители Православия в один из самых трудных периодов 1922–1923 годов.

Программа уничтожения Церкви находила в народных массах отчаянное сопротивление. Провинциальная хроника изобиловала сообщениями о кровавых эксцессах, вызванных осуществлением Декрета.

Первое, с чем столкнулись большевики при осуществлении Декрета, это – сильная церковная активность патриарха и членов Собора. Ни одно известное поползновение большевиков на интересы Церкви не оставалось без внимания Собора и открытого, смелого церковного обличения.

Надо сказать, что практика большевицкого отношения к Церкви и верующим шла независимо от законодательства, которое тоже доброго слова не стоит. Здесь уже не до бесплодных словопрений. Насилие, штык и пуля – вот инструменты большевицкой тактики в их “идеологической” борьбе против Церкви. Кровь на ризах Церкви – вот след этой борьбы.

“Ни один священник, епископ и т. д. не был и никогда не будет арестован только за то, что он – духовное лицо”, – бесстыдно заверяли большевики русскую и международную общественность в 1918 году. Так же утверждали коммунисты и все последующие десятилетия своего правления.

Да, действительно, в первое послереволюционное время в тюрьмах томились не миллионы церковных людей (хотя, тоже немало сидело), потому что священнослужителей чаще всего просто расстреливали.

Религиозные объединения, по представлению большевиков, – это единственные легальные организации, впитавшие в себя все враждебные им элементы.

Мир религии большевики с самого начала воспринимали как один из главных противников на пути достижения своих целей. И потому они с тем большей ожесточенностью взялись за разрушение всего, что связано с религией. В стране “победивших рабочих и крестьян” религии была объявлена война, участие в которой должны были принять все “сознательные пролетарии нашей страны”.

И большевики принялись бороться с Церковью и религией “по-настоящему”.

Матрос Кранов в те дни всерьез предлагал просто-напросто “упразднить религию”.

Монархия, религия, Церковь были для большевиков эпохой “ушедшей на свалку истории”. “Эксплуататоры (к которым во всех случаях относили Церковь) разбиты, но не уничтожены”, – писал Ленин, явно призывая к их уничтожению. “С религией нельзя бороться только декретами”.

“Мы разбили и уничтожили в октябре всю старую государственную машину, – писал в то время организатор антирелигиозной кампании Н. Красиков, – мы уничтожили старую армию, старые суды, школы, административные и другие учреждения и создали и создаем свои, новые. Этот процесс трудный... мы делаем ошибки... Однако оказывается, что сломав всю эту помещичью жандармерию и т. д., мы Церковь, которая составляет часть этой старой государственной эксплуататорской машины, не уничтожили. Мы лишь лишили ее государственного содержания..., лишили ее государственной власти. Но все же этот обломок старой государственной помещичье-капиталистической машины сохранился, существуют эти десятки тысяч священников, монахов, митрополитов, архиереев. Почему же с такой незаслуженной ею осторожностью отнеслась советская власть к этому обломку старой машины?”

Принялись крушить этот “обломок”. Пещерная ненависть к религии родила у большевиков жуткий психологический рецидив первых веков христианства – “ко львам христиан” (по совецкой терминологии – “верующих – к стенке!”). Некрасовские слова – “дело прочно, когда под ним струится кровь”, сказанные в совершенно другом смысловом контексте, большевики восприняли напрямую и во всей полноте осуществили в своей “церковной” политике.

В дни революции в Севастополе убит матросами священник Чефранов только за то, что напутствовал Святыми Тайнами приговоренного новой властью к смерти. Его вывели из храма и тут же, на паперти, расстреляли. Тело священника найдено не было. Вероятно, его выбросили в море.

В Царском Селе в Петрограде убит протоиерей Иоанн Кочуров. Соборный Совет постановил известить население страны о мученическом подвиге о. Иоанна и других, “во дни междоусобицы претерпевших мученическую смерть”.

11 декабря, как сообщали “Курские епархиальные ведомости”, в Белгородской мужской пустыни зверски убит иеромонах Серафим.

Убиты также:

благочинный, духовник, настоятель Спасова скита (Харьковская епархия), архимандрит Родион и казначей и эконом обители о. Анастасий

Никогда еще, как писали “Церковные ведомости”, первые дни нового года не проходили в Петрограде в таком подавленном состоянии, как в этом году. Ожидали созыва Учредительного собрания. В день его открытия обильно пролилась кровь народа. Массовые демонстрации, направившиеся со всех концов города к Таврическому дворцу приветствовать этот народный форум, были встречены красногвардейцами стрельбой из ружей и пулеметов.

В Александро-Невской Лавре 19 января красногвардейцами убит священник Петр Скипетров. Кончина о. Петра – лишь одно звено в цепи печальных событий, происшедших в те дни в Лавре.

Протоиерей Философ Орнатский, настоятель Казанского собора, проповедник, строитель детских приютов для бедных, убит под Петроградом на берегу Финского залива.

В Москве, во время одной манифестации, вооруженные пулеметами на броневых автомобилях красногвардейцы и солдаты открыли беспорядочный огонь по направлению Иверских ворот. Стрельба перекинулась в соседние кварталы. Красногвардейцы стреляли в народ, по окнам домов, особенно гостиниц. Пострадало несколько сотен человек, убито свыше 30 человек.

В ночь на 25 января недалеко от Киево-Печерской Лавры зверски убит митрополит Киевский Владимир (Богоявленский).

Собор принял несколько постановлений в связи с гонениями на Церковь, и первое из них определяло назначить особый день для соборной молитвы об убиенных за веру и Церковь.

Владыка Владимир (в миру Василий Никифорович Богоявленский) родился в 1848 году в Тамбовской губернии в семье священника. В 1874 году окончил Киевскую Духовную Академию, 7 лет преподавал в Тамбовской Духовной Семинарии. В 1882 году принял священство и служил в г. Козлове. В 1886 году потерял жену и единственного сына и был пострижен в монашество. С 1888 года – епископ Старорусский, викарий Новгородской епархии, с 1891 года – правящий архиерей Самарской епархии, с 1892 по 1898 год – в сане архиепископа Карталинского управлял Грузинским экзархатом.

В 1898 году был назначен митрополитом Московским и Коломенским и пребывал здесь 15 лет. Выделялся своими проповедями на заводах и фабриках против увлечения социализмом. Тайно делал много добрых дел, помогая бедным.

В 1912 году, после смерти митроп. Петербургского Антония, владыка Владимир был назначен на Петербургскую кафедру, где пробыл 3 года.

В связи с усиливавшимся влиянием при Дворе Распутина, митрополит попросил у Государя личной аудиенции и прямо указал ему на все сплетни и грязные рассказы, которые ходили в обществе. Не без влияния Государыни, узнавшей об этой аудиенции и относившейся к Распутину с большим благоговением, митрополит Владимир в 1915 году был отстранен от управления Петербургской епархией и назначен в Киев с оставлением в должности первенствующего члена Синода.

Митрополит Владимир, таким образом, единственный в Русской Церкви архиерей, который последовательно занимал все три столичные митрополичьи кафедры.

В 1917 году, после февральской революции, на Украине образовалась отдельная от России “Украинская Держава”. Во главе украинской Церкви стал архиеп. Алексий (Дородницын), пребывавший до этого на покое.

Образовавшееся правительство (“Рада”) начало переустройство всего уклада церковной жизни. Во все Консистории были посланы особые “украинские комиссары”. Запрещалось поминовение за богослужением патриарха Тихона. Вместо него требовалось поминовение “Всеукраинской церковной Рады”, возглавляемой архиепископом Алексием.

Митрополит Владимир в это время был в Москве на Соборе. По возвращении его в Киев со стороны самостийников началось настоящее преследование 70-летнего старца. Бунтовщики явились в покои митрополита и потребовали его ухода с Киевской митрополии.

9 декабря к митрополиту явилась делегация самостийного церковного управления в сопровождении какого-то военного и предложила ему выехать из Киева. Но вскоре после этого грубого случая произошел новый: пришедший от имени Рады священник Фоменко (тоже в сопровождении военного) неожиданно ласково предложил ему стать... Патриархом Украинской Церкви.

В январе 1918 года в Киеве началась гражданская война. В Киево-Печерской Лавре в это время расположился архиеп. Алексий, начавший агитировать монахов против митрополита.

25 января в митрополичий дом ворвались пятеро солдат с матросом во главе. Митрополита пытали, душили цепочкой от креста, требовали денег, глумились. Через некоторое время, одетый в рясу, с панагией на груди и в белом клобуке, он вышел в окружении солдат.

Расстреляли митрополита в 150 саженях от лаврских ворот, на маленькой поляне. Его нашли без панагии, клобучного креста, чулок, сапог с галошами и золотых часов с цепочкой.

В теле имелись: огнестрельная рана у правой глазницы, резаная рана на голове до обнажения кости, колотая рана под правым ухом, четыре колотые раны на губе, две огнестрельные раны в области правой ключицы, развороченная рана в области груди с обнажением грудной полости, колотая рана в поясничной области с выпадением сальника и еще две колотые раны в груди.

Глубокий духовно очищающий смысл мученической кончины митрополита вскрыл протоиерей Иоанн Восторгов в своем слове на заседании Собора 28 февраля: “Народ наш совершил грех... А грех требует искупления и покаяния. А для искупления прегрешений народа и для побуждения его к покаянию всегда требуется жертва. А в жертву всегда избирается лучшее, а не худшее. Вот где тайна мученичества старца-митрополита”.

“Голос духовенства и мирян Черниговской епархии” отмечал, что сведения о диких грабежах и насилиях поступали из разных мест епархии. В начале января трое “революционеров” ворвались в дом священника с. Янжуловки Новозыбковского уезда отца Неаронова. Потребовали деньги, до полусмерти изрубили священника саблями, отрубили руку матушке, а ребенка, на глазах родителей, закололи штыками.

Протоиерей П. Сербиков в своем выступлении на заседании Собора 22 января подробно рассказывал о том, как большевики издевались над духовенством и грабили храмы после захвата Симферополя. Красногвардейские патрули разбрелись по окрестностям, сея вокруг себя мерзость, насилие и смерть. В 20 верстах от города солдаты ворвались в храм, издевательски спросили у настоятеля, почему на лампаде лента зеленая, а не красная, вывели о. Иоанна Угличского на церковный двор и расстреляли.

В воскресенье 14 января у архиепископа Симферопольского Димитрия производили обыск. Все взламывалось и вспарывалось. В архиерейскую церковь бандиты вошли с папиросами в зубах, в шапках, штыком прокололи жертвенник и престол. В храме духовного училища взломали жертвенник и шкаф в ризнице. Епархиальный свечной завод был разгромлен, вино выпито и вылито. Всего убытка причинено более чем на миллион рублей.

На этом же заседании Собора было засвидетельствовано, что начатое в Петрограде открытое гонение на Церковь чувствуется и переживается во многих других местах России, откуда до Собора доходили печальные вести об ограблении церквей, монастырей, убийствах священнослужителей.

Вот еще потрясающая душу картина. В квартиру елабугского протоиерея о. Павла Дернова ворвались ночью пятнадцать красногвардейцев и увели троих его сыновей, а вскоре и отца. На рассвете стало известно о судьбе юношей: они сидели под арестом. Отца Павла разыскать не могли. Но вскоре матушке сообщили, что за городом у мельницы лежит тело убитого священника. Оказалось, что отец Павел был расстрелян в пять часов утра. Труп убийцы хотели бросить в прорубь, но оказавшиеся поблизости крестьяне не позволили красноармейцам надругаться над телом священномученика.

Родственники умоляли отпустить арестованных детей к убитому отцу. Когда дети узнали, что их отец убит, то один из них не выдержал и назвал красногвардейцев “душегубами”. Этого оказалось достаточно, чтобы всех их вывели за город, на пристань, и расстреляли.

“Представьте себе, – пишет автор корреспонденции об этом событии, – яснее представьте себе эти живые картины нашей ужасной действительности..., когда в доме достойного священнослужителя из доброй духовной семьи, известной во всем крае, лежат четыре трупа невинных жертв... Представьте... и поставьте перед собой вопрос: не вопиет ли эта кровь убиенных и эти рыдания оставшихся сирот к небу, и не звучат ли нам, еще живым, укором”.

В ночь под страстную седмицу страшное событие совершилось в г. Костроме: был убит протоиерей Алексей Васильевич Андроников, настоятель Борисо-Глебской церкви, старейший из всего духовенства Костромской епархии, с момента своего посвящения 63 года бессменно священнодействовавший в одном и том же храме. Отцу Алексею шел 87 год. Убийцы ворвались в спальню. Старец поднялся с постели, но в этот момент ему нанесли смертельную рану в голову, кинжалом ударили в сердце...

18 апреля Собор издал определение “О мероприятиях, вызываемых происходящим гонением на Православную Церковь”. Первые 9 пунктов его посвящены подготовительным мерам к церковному прославлению мучеников:

1. Установить возношение в храмах за Богослужением особых прошений о гонимых ныне за Православную Веру и Церковь и скончавших жизнь свою исповедниках и мучениках.

2. Совершить торжественные моления: а) поминальное об упокоении со святыми усопших и б) благодарственное о спасении оставшихся в живых.

Примечание (в тексте Определения): Таковые моления уже совершены соборным служением: заупокойное в храме Духовной Семинарии 31 марта и молебнов в Храме Христа Спасителя 1 апреля.

3. Установить во всей России ежегодное молитвенное поминовение в день 25 января – (день убийства митроп. Владимира), или в следующий за сим воскресный день (вечером) всех усопших в нынешнюю лютую годину гонений исповедников и мучеников.

4. Устроить в понедельник второй седмицы по Пасхе во всех приходах, где были скончавшие жизнь свою за Веру и Церковь исповедники и мученики, крестные ходы к местам их погребения, где совершить торжественные панихиды с прославлением в слове священной их памяти.

5. Преподать благословение от Священного Собора всем исповедникам.

6. Обратиться к Святейшему Патриарху с просьбой о выдаче благословенных грамот пострадавшим за Веру и Церковь.

7. Напечатать и раздать Членам Священного Собора к их отъезду из Москвы краткое сообщение о пострадавших в нынешние дни гонений за Православную Веру и Церковь для распространения среди православного народа.

8. Просить Святейшего Патриарха, чтобы в случаях ареста гонимых за Веру и Церковь и впредь, согласно уже применяемому ныне порядку, Его Святейшеством были делаемы непосредственные сношения с местными властями об освобождении арестованных и одновременно о сделанных сношениях были извещаемы местные епархиальные архиереи.

9. Поручить Высшему Церковному Управлению собирать сведения и оповещать православное население посредством печатных изданий и живого слова о всех случаях гонения на Церковь и насилия над исповедниками Православной Веры.

“Это постановление Священного Собора Православной Российской Церкви, выражающее требование христианской совести и никем не отмененное (да и нет в Русской Церкви такой власти, которая имела бы духовное право это постановление отменить), остается в составе действующего права для нас – членов Русской Церкви во всех ее частях, признающих свою преемственную связь с Поместным Собором 1917–18 гг., и неисполнение нами этого постановления или наше недостаточное усердие к его исполнению должно восприниматься как церковный и личный грех” (Л. Регельсон). Синодик мучеников к этому времени был бесконечен, но документальные данные были получены лишь из семи епархий.

Молитвенные возношения на литургии, совершенной самим Патриархом Тихоном 31 марта в храме Московской духовной семинарии в сослужении многих епископов и священнослужителей, произносились в такой форме:

“О упокоении рабов Божиих, за веру и Церковь Православную убиенных:

Митрополита Владимира

Протоиереев Иоанна

Петра

Иосиф

Павла и чад его

Игумена Гервасия

Иереев Павла

Петра

Феодора

Михаила

Владимира

Василия

Константина Иеромонаха Герасима

Диакона Иоанна

Послушника Антония

Раба Божия Иоанна

и многих священного, иноческого и мирского чина, их же имена Ты, Господи, веси”.

Зверски замучен епископ Пермский и Соликамский Андроник (Никольский), ревнитель Православия, подвижник. Исполнитель этого зверства Николай Жужгов впоследствии издал свою биографию, в которой он не без хвастовства пишет, что ему поручались все важные дела, как-то: аресты контрреволюционеров, эсеров, а также расстрелы. “Мною были лично арестованы и расстреляны, – пишет он, – Михаил Романов и Андроник и много других”.

У дороги из Перми в Мотовилиху Жужгов заставил архиепископа Андроника выкопать для себя могилу и живым его в эту могилу закопал, выстрелив для порядка уже в землю. Этот “подвиг” он сам описал в своих “воспоминаниях”.

После кончины Владыки, среди его бумаг был найдены тезисы его речи перед судом, который, как он думал, будет рассматривать обвинения против него:

1. Моя речь кратка: радуюсь быть судимым за Христа и Церковь.

2. Контрреволюция! Политика – не мое дело.

3. Церковное дело – святыня моя. Всех восстающих на Христа и посягающих на Церковь отлучаю, анафематствую (кто слов не принимает, тот может быть убоится Суда Божия за захват священного).

4. Только через мой труп захватите святыни. Это мой долг, почему и христиан зову к стоянию до смерти.

5. Судите меня, а прочих освободите – они должны исполнять волю мою, пока христиане.

17 июня была зверски расстреляна Царская Семья: Вот полный перечень царственных мучеников и лиц, близких к Царскому Дому, убитых в июне 1918 года

В г. Екатеринбурге в Ипатьевском доме и в екатеринбургской ЧК:

Государь Император Николай II Александрович.

Государыня Императрица Александра Федоровна.

Наследник Цесаревич Алексей Николаевич.

Великая Княжна Ольга Николаевна.

Великая Княжна Татьяна Николаевна.

Великая Княжна Мария Николаевна.

Великая Княжна Анастасия Николаевна.

Гофмаршал Двора Князь Василий Александрович Долгоруков.

Фрейлина Двора Графиня Анастасия Васильевна Гендрикова.

Гоф-лектриса Екатерина Адольфовна Шнейдер.

“Дядька” Наследника Цесаревича Клементий Нагорный.

Камердинер Иван Дмитриевич Седнев.

Камердинер Алексей Егорович Трупп.

Камердинер Василий Феодорович Челышев.

Лейб-медик Евгений Сергеевич Боткин.

Генерал-адъютант Илья Леонидович Татищев.

Повар Иван Михайлович Харитонов.

Комнатная девушка Анна Степановна Демидова.

В Перми и на Мотовилихинском заводе, вблизи Перми:

Великий Князь Михаил Александрович.

Личный секретарь Великого Князя Михаила Александровича,

Николай Николаевич Джонсон.

Личный камердинер Великого Князя Михаила Александровича,

Петр Федорович Ремиз.

В г. Алапаевске (наУрале):

Великий Князь Сергей Михайлович.

Великая Княгиня Елизавета Федоровна.

Князь Игорь Константинович.

Князь Константин Константинович младший.

Князь Иоанн Константинович.

Граф Владимир Павлович Палей.

Монахиня сестра Варвара.

Патриарх Тихон, презрев смертельную опасность, которой подвергал себя лично, презрев все слишком земные соображения о “пользе” Церкви, исполнил свой нравственный долг и открыто осудил это бессмысленное и жестокое злодеяние:

“...Мы, к скорби и к стыду нашему, дожили до такого времени, когда явное нарушение заповедей Божиих уже не только не признается грехом, но оправдывается, как нечто законное, – говорил он во время проповеди в одном из московских храмов. – Так, на днях совершилось ужасное дело: расстрелян бывший государь Николай Александрович, по постановлению Уральского Областного Совета рабочих и солдатских депутатов, и высшее наше правительство – Исполнительный Комитет одобрил это и признал законным. Но наша христианская совесть, руководясь Словом Божиим, не может согласиться с этим. Мы должны, повинуясь учению Слова Божия, осудить это дело, иначе кровь расстрелянного падет и на нас, а не только на тех, кто совершил его. Не будем здесь оценивать и судить дела бывшего государя: беспристрастный суд над ним принадлежит истории, а он теперь предстоит перед нелицеприятным судом Божиим, но мы знаем, что он, отрекаясь от престола, делал это, имея в виду благо России и из любви к ней. Он мог бы, после отречения, найти себе безопасность и сравнительно спокойную жизнь за границей, но не сделал этого, желая страдать вместе с Россией. Он ничего не предпринял для улучшения своего положения, безропотно покорился судьбе... и вдруг, он приговаривается к расстрелу где-то в глубине России, небольшой кучкой людей, не за какую-либо вину, а за то только, что его будто бы кто-то хотел похитить. Приказ этот приводят в исполнение, и это деяние – уже после расстрела – одобряется высшей властью. Наша совесть примириться с этим не может и мы должны во всеуслышание заявить об этом, как христиане, как сыны Церкви. Пусть за это называют нас контрреволюционерами, пусть заточат в тюрьму, пусть нас расстреливают. Мы готовы все это претерпеть в уповании, что и к нам будут отнесены слова Спасителя нашего: “Блаженны слышащие Слово Божие и хранящие его”.

1918 год – год, обильно политый кровью священнослужителей, епископов, рядовых верующих.

Газеты того времени сообщали, что в различных местах при расправах красногвардейцев над местным населением погибали мученической смертью и служители алтаря.

Настроение и отношение большевиков ко всему, что не входило в их узкодогматический партийный круг, достаточно ярко выразил матрос Железняков на съезде Советов (открылся 11 января 1918 года). Он сказал, что большевики готовы расстрелять не только 10.000, но миллион людей, чтобы сокрушить всякую оппозицию.

А будущий соратник Дзержинского, чекист Рогов, в своем дневнике того периода записал: “Одного не пойму: красная столица и церковный звон?! Почему мракобесы на свободе? На мой характер: попов расстрелять, церкви под клуб – и крышка религии!”

Характер у большевиков (особенно по отношению к Церкви) у всех одинаков.

1919 год. 2 мая 1919 года “Союз духовенства и мирян” Архангельска вручил правительству области сообщение о местных мучениках.

Пермский епископ опубликовал список, в котором числилось 42 представителя Православной Церкви, расстрелянных и замученных большевиками.

В Тобольске арестован епископ Тобольский Гермоген (Долганов). Когда во время ареста пономарь ударил в набат, “один из латышских стрелков дал выстрел вверх и набат прекратился”.

26 июня в реке Туре епископ Гермоген был утоплен. Утоплена также делегация членов Московского Церковного Собора, направленная в Тобольск для расследования преступлений местных большевиков против Церкви, в составе:

присяжного поверенного Минятова, прот. Ефрема Долганова (брат еп. Гермогена) и священника Михаила Макарова.

В предсмертном послании к пастве Владыка Гермоген писал:

“Братия христиане! Поднимите ваш голос на защиту церковной, апостольской веры, церковных святынь и церковного достояния. Защитите наше право веровать и исповедовать нашу веру так, как вы научились от дней древних...

Оберегайте святыни вашей души, свободу вашей совести. Скажите громко, что вы привыкли молиться и спасаться в храмах, что церковные святыни дороже вам самой жизни, что без них спасение невозможно. Никакая власть не может требовать от вас того, что противно вашей вере... Богу мы должны повиноваться более, чем людям... Апостолы с радостью страдали за веру. Будьте готовы и вы на жертвы, на подвиг и помните, что физическое оружие бессильно против тех, кто вооружает себя силою веры во Христа. Вера горами двигает, вера христиан победила дерзость языческую... Станьте же все на защиту своей веры...”.

Летом 1919 года Всероссийская Чрезвычайная Комиссия (ВЧК) приговорила к расстрелу настоятеля храма Василия Блаженного протоиерея Иоанна Восторгова. В приговоре было сказано: “Как темная личность (это что-то новое в юридическом лексиконе – В. Р.) и враг трудящихся”. Приговор приведен в исполнение.

1920-й год. Екатеринбургская ЧК приговорила к длительному заключению в “концентрационном лагере”:

священника с. Травянка, Камышловского у., о. Алексея Федорова,

священника с. Ользовское, Шадринского у., о. Александра Боркова,

свящ. Рождественской волости Кузнецкого,

священника с. Кочневское, Камышловского у., о. Димитрия Горных.

Случай вполне тривиальный по нравам того времени, но примечательны “юридические” обоснования обвинения:

1) За то, что один из них, чтобы “сорвать всеуральский субботник”, на этот же день назначил приходское собрание.

2) За отказ отпевать убитых белыми красноармейцев.

3) За то, что “чересчур усердно старался отвоевать у исполкома... церковный дом”.

4) За то, что “травил” в проповедях коммунистов и советскую власть за ее зверское отношение к Церкви.

В Московском губернском ревтрибунале приблизительно в это же время “слушается” дело по обвинению

б. обер-прокурора Синода А. Самарина, профессора Московской Духовной Академии Н. Кузнецова, членов объединенного совета Москвы: председателя религ.-философского общества Г. Речинского, священников: Н. Цветкова, С. Успенского, Тузова и др., игумена Сторожевского монастыря о. Ионы, иеромонаха Саввы, диакона Смирнова, выпускников Московской Духовной Академии: Яницкого, Холанского, Максимова.

Всем им приписывались “контрреволюционные” действия. Самарина и Кузнецова большевистский суд объявил “врагами советской власти”. Расстрел был заменен заключением в концентрационный лагерь.

В этом же году заканчивается волна ликвидации епархиальных Советов. “Ликвидация эта происходит всюду”, – писал революционный журнал. Большинство епархиальных Советов были ликвидированы еще в прошлом году, а сотрудники- священнослужители арестованы.

За три с небольшим года (к концу 1920 года) “немало священников и епископов было арестовано, предано суду и понесло суровые наказания”. В конце 1920 года революционный официоз высказался так, применительно к рассматриваемой нами теме: “Операция эта (разрушение Церкви) прошла сравнительно легко”. Для кого как!

“Годы гражданской войны были годами резкой борьбы с духовенством”. Можно сказать, что конец гражданской войны совпадает со своего рода периодом “бури и натиска” на церковные организации.

Это – утверждение официального революционного трибуна, г-на министра, сиречь наркома, просвещения, “товарища” Луначарского. Кому же знать ситуацию лучше?

Революционеры-большевики по отношению к Церкви бывали иногда достаточно последовательными и логичными: если Патриарх Тихон – неприкрытая контра, если религия – опиум, то “всех попов – к стенке”.

Последовательные революционеры предлагали: попов – в Сибирь, иконы – в костер, храмы – под клубы. Похоже на бред сумасшедшего? Нет! Это – извлечение из большевицких “десяти заповедей”.

1919-й год печально известен, как год повсеместного, кощунственного вскрытия мощей русских святых. История не знает другого такого грубого оскорбления религиозного чувства людей. Раки со всем содержимым передавались в местные музеи в отделы “церковной старины”.

В Архангельской, Владимирской, Вологодской, Воронежской, Московской, Новгородской, Олонецкой, Псковской, Тамбовской, Тверской, Саратовской и Ярославской губерниях за короткое время было совершено 58 “вскрытий”. Мощи Виленских мучеников Антония, Иоанна и Евстафия помещены в музей (Петровка, 14) в качестве экспоната – “мумифицированные трупы”.

Как правило, вскрытия производились тайком, без свидетелей, без точной записи обнаруженного. Весьма модными при вскрытии мощей были насмешки и издевательства над религиозным чувством верующих, в разной форме, но всегда оскорбительные. Были и тайные вскрытия с расхищением драгоценных церковных предметов.

Несмотря на это, Коллегия Наркомъюста на своем заседании 6 июля подтвердила свою прежнюю позицию по этому вопросу: “Принципиально остается в силе старое постановление о необходимости ликвидации эксплуатации так называемых мощей”.

Встретив во многих местах сопротивление православного народа, центральная власть лишь предостерегала своих исполнителей на будущее от “решительных” действий, если в той или иной местности “почва недостаточно подготовлена”.

Кампанию вскрытия мощей русских святых один историк назвал “мощейной эпопеей”. Она сопровождалась жуткой профанацией. Профессор Н. Кузнецов писал в Совнарком о грубости и издевательстве членов комиссии по вскрытию мощей преподобного Саввы Звенигородского: один из членов комиссии несколько раз плюнул на череп святого, останки которого являются святыней всего русского народа.

Вопрос о вскрытии мощей преподобного Сергия Радонежского был решен на пленуме местного Совета в присутствии “делегатов” из Москвы. В виду реальной возможности народных волнений, была мобилизована рота размещавшихся в Лавре курсантов.

Чтобы не допустить набатного звона, они в шестом часу вечера заняли колокольни и у всех ворот были расставлены патрули. “Свои” люди находились и на стенах Лавры. В шестом часу вечера наглухо закрыли все ворота.

Когда стало известно решение Совета о вскрытии мощей преподобного, народ стал собирать подписи под петицией протеста. На 35 листах стояло 5.000 подписей.

С девяти часов вечера, в течение двух часов происходило кощунственное вскрытие нетленных останков великого Светильника земли Русской, во время которого, кстати, непрерывно шла киносъемка. То же самое было и при вскрытии мощей святителей Митрофана Воронежского и Тихона Задонского.

До осени 1920 года по России было произведено 63 вскрытия мощей святых. Нетленные останки четырех святых были помещены в музеи. И только в восьми случаях при вскрытии мощей присутствовали “массы”, как называли большевики народ.

Революция застала Церковь во всем ее внешнем блеске, великолепии и богатстве. Большевикам, не особенно обремененным моральными ограничениями, оставалось только взять это богатство.

“Все имущества существующих в России церковных и религиозных обществ являются народным достоянием” (Декрет).

При закрытии храма, храмовое имущество распределялось примерно таким образом:

а) все предметы из платины, золота, серебра, парчи, драгоценные камни шли в государственный фонд и передавались в распоряжение местных финансовых органов или органов Министерства культуры, если эти предметы находились на учете последних;

6) все предметы исторической, художественной, музейной ценности передавались Министерству культуры и предназначались для музеев;

в) иконы, облачения, хоругви, покрывала и т. д., имевшие специальное церковное назначение, могли быть переданы другому религиозному объединению;

г) колокола, мебель, ковры, люстры и т. д. зачислялись в государственный фонд и передавались местным финансовым органам или органам Министерства культуры, если они находились на учете последних;

д) и только переходящее имущество, не имеющее особой ценности, такое, как ладан, свечи, масло, вино, воск, дрова, уголь, в случае сохранения религиозного общества, после закрытия молитвенного здания, изъятию не подлежали.

За короткий срок Церковь была лишена всего, по всем правам принадлежащего ей, имущества.

До революции в Русской Церкви 39 специальных предприятий обеспечивали ее всеми необходимыми предметами, 23 предприятия производили иконы, 20 – церковную утварь, десятки фабрик и мастерских занимались изготовлением лампад, крестов и крестиков, кадильниц, хоругвий, парчовых облачений, различных сосудов, свечей, церковного вина, лампадного масла и т. д.

Большевики с азартом приступили к “реквизиции” этой привлекательной “сивухи”, как большевики называли религию и все, что с ней связано. П. Красиков, руководитель VIII Отдела НКЮ (заведовал “церковными делами”, в т. ч. и “отделением” Церкви от государства), отмечал в свое время, что за 1918–1920 гг. у Церкви были изъяты: все наличные денежные капиталы, все земли, все здания, включая сюда и храмы, большинство свечных заводов, аренд, лабазов, складов и т. д.

К лету 1920 года все основное имущество Церкви было “национализировано”. Только в Москве было изъято: 551 жилых домов, 100 торговых помещений, 52 школьных зданий, 71 богаделен, 6 детских приютов и 31 больница.

Были отобраны все предприятия и мастерские по изготовлению церковных предметов. Впредь религиозным объединениям запрещалось самим производить “предметы культа”, кресты, облачения и т. д. Религиозные общества не вправе были создавать свечные мастерские, иметь типографии.

Парадоксально, но в 1920 году приходы покупали свечи в... Совнархозе.

На начало 1918 года в России было 1.253 монастыря, включая сюда, архиерейские дома (82), подворья (50), мелкие скиты (75).

“Операция” по ликвидации монастырей вылилась в 1918 году в разбойничий поход против них.

Весьма примечательный ответ был получен из Наркомъюста ярославским отделом по ликвидации церковных и монастырских имуществ на его запрос, может ли он самостоятельно производить обыски в храмах, а также в келиях монастырей “на предмет поисков благородных металлов”. – Разумеется можно, ответил Наркомъюст.

Монастырские храмы подлежали ликвидации “на общих основаниях”. Во многих губерниях была учреждена специальная должность “комиссара по монастырям”.

Комиссар был “полномочным представителем советской власти в монастыре, осуществлявшим административный и политический надзор за бытом и деятельностью монастырского населения”, т. е. фактически руководил всеми сторонами монастырской жизни.

В силу ряда не зависевших от большевиков обстоятельств, национализация монастырских имуществ и монастырей растянулась на несколько лет и завершилась в основном только в 1921 году, хотя первоначально власти намерены были осуществить ее в течение нескольких месяцев. К концу 1918 года сведения о ликвидации монастырей поступили только из нескольких губерний, в том числе из Костромской, где процесс этот начался еще до издания Декрета.

Обеспокоенный такой ситуацией, НКЮ в декабре “напомнил” губисполкомам, что в инструкции по проведению Декрета в жизнь предписывалось провести национализацию церковных (разумеется, и монастырских) имуществ в двухмесячный срок со дня ее опубликования (30 августа), а между тем от большинства исполкомов не поступило никаких сведений о “проведении этой акции”. Подстегнутая директивой центральной власти, местная власть засучила рукава.

Уже в начале следующего года Калужский отдел юстиции сообщил, что из всех 16 находящихся в пределах губернии монастырей и общин монахи и монахини выселены.

Курские власти также сообщали, что насельники монастырей выселяются из занимаемых ими помещений. Пермский губисполком всерьез запрашивал московское руководство, должен ли в дальнейшем вообще существовать институт монашества. Контекст запроса был таков, что если наверху считают, что “не должен”, то пермские большевики готовы руководствоваться именно таким мнением.

В Москве к середине года из большей части монастырей монахи и монахини были выселены. По решению Моссовета, все бывшие монастырские помещения должны были поступать исключительно в ведение Отдела народного образования. Но на практике они использовались в самых разных целях, чаще всего занимались учреждениями, “имевшими общеполезное значение”.

В Спасо-Андрониевском монастыре были устроены пролетарские квартиры.

Новоспасский монастырь превращен в концентрационный лагерь.

Страстной монастырь занят Военным комиссариатом.

В Кремлевском Чудовом монастыре разместился кооператив “Коммунист”.

“За активную контрреволюционную деятельность” была закрыта Троице-Сергиева Лавра в Сергиевом Посаде. Город переименован в Загорск.

К концу 1920 года в стране было ликвидировано 673 монастыря, в 1921 году – еще 49, т. е. всего – 722 монастыря. Насельники были выселены из монастырей на улицу.

В 287 из них расположились советские и военные (188) учреждения (помните постановление об “общеполезном значении?”).

Институт монашества, строившийся духовными усилиями тысяч подвижников на протяжении десяти веков, большевики разрушили в течение нескольких лет.

Всеобщая политическая, экономическая и культурная разруха, в которую ввергли большевики Россию в результате революции, привела в 1921 году к небывалому доселе в истории России голоду в одном из богатейших районов страны – в Поволжье. Были случаи людоедства.

На 1 апреля из 32 миллионов населения района голодали 20.113.800 человек. Такая точная советская статистика настораживает, но будем исходить из нее, поскольку другой просто нет.  Продовольственный дефицит пострадавших от голода районов Поволжья составлял 200 миллионов пудов, т. е. 3,2 миллиона тонн, зерна.

Где взять деньги? Капиталы “буржуев и помещиков” уже давно были изъяты и промотаны. Оставалась одна Церковь. Обессиленная, обворованная, истерзанная, но все же обладавшая еще огромными богатствами.

Декретом “об отделении” церковное достояние “национализировалось”, но тоже оставалось в пользовании церковных общин.

До издания декрета об изъятии власть на местах уже конфисковывала церковные ценности, но в целях наживы продавала церковное имущество тем же группам верующих, у которых оно было конфисковано. Опять же, хотя Церковь и грабилась, но драгоценные предметы оставались в ее ведении. Декретом “об отделении” церковное достояние “национализировалось”, но тоже оставалось в пользовании церковных общин.

И вот, 27 декабря 1921 года был издан декрет, по которому ценности, находившиеся в церквах и монастырях, уже просто изымались.

Это “законодательное беззаконие” явилось последовательным развитием основного “церковного” закона – Декрета. Первым (Декретом) церковные ценности, церковное достояние было “национализировано”, а вторым – изъято. Между этими двумя декретами, в 1920 году, прокатилась, так сказать, “неофициальная” волна изъятий.

Перед лицом голода Патриарх Тихон еще осенью 1921 года, то есть, до декрета большевиков об изъятии, выпустил специальное воззвание к верующим, призывая их к пожертвованиям в помощь голодающим, а духовенство – к содействию в этом. В короткий срок было собрано 9 миллионов рублей.

Процесс этот естественным путем должен был ускоряться и расширяться в будущем, и сомнений в этом ни у кого не было. Однако такое положение большевиков не устраивало. В Церкви они не хотели видеть союзницу в борьбе с голодом, они всегда видели в ней только врага. Одного из злейших. В феврале 1922 года выходит новый декрет – об изъятии церковных ценностей.

Вопрос о церковных ценностях был поставлен на самом высоком правительственном уровне. Теперь уже широко известно совершенно секретное письмо Ленина к членам Политбюро, в котором он с демонической хитростью предлагал использовать голод для решительного и окончательного разгрома Церкви.

“Чем большее число представителей... реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, – писал он в этом письме, – тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать”.

Окончилась гражданская война, началась война с Церковью. Люди в кожаных тужурках вошли в храмы, чтобы силой изъять золотые и серебряные вещи, украшенные драгоценными камнями священные сосуды. Возбужденная и оскорбленная в своих лучших чувствах, народная толпа бросилась на защиту этих ценностей. Звон набата, вопли женщин, стрельба и кровь – таков аккомпанемент изъятию.

И Патриарх Тихон, который в особом послании допускал возможность использования для помощи голодающим драгоценных церковных вещей, не имеющих сакраментального значения (подвески, цепи, браслеты, ожерелья, золотые и серебряные оклады икон и т. п.), Патриарх Тихон, который только что сам призывал к пожертвованиям, видя как насильственно отнимается у Церкви ее священное достояние, как святотатственно совершается то, что Церковь могла и желала сделать сама, 28 февраля, т. е. буквально вслед за Декретом об изъятии, издает новое Послание, в котором призывает к защите церковного достояния.

С аналогичным призывом обратился Московский архиепископ Никандр (Феноменов). Благочинным епархии он дает распоряжение:

“Ценностей не отдавать, в комиссию по изъятию своих представителей не выбирать, в случае прибытия представителей советской власти для изъятия, явиться всем незанятым членам общины для отстаивания церковного имущества”.

Начались столкновения между мирянами, прихожанами и комиссиями по изъятию. Столкновения принимали все более жестокий характер, появились жертвы со стороны верующих, но случалось, что и некоторые члены комиссии подвергались насилию, были, редкие правда, случаи их убийства.

По сообщению советской прессы, в связи с изъятием церковных ценностей по России произошло 1414 кровавых эксцессов.

Почти полторы тысячи кровавых столкновений, десятки тысяч человеческих жизней! Таков итог насильственной меры по спасению голодающих Поволжья, которых так и не накормили большевики, и которые так и умирали, не дождавшись от них куска хлеба. Лилась кровь того самого народа, во имя которого, якобы, совершалось насилие.

Самым напряженным месяцем, на который приходится большинство кровавых событий в связи с изъятием, был март 1922 года. Возмущение народа действительно было велико. Возмущение изъятием. Всего по республике в связи с изъятием было организовано около 250 судебных дел. Из общего количества всех, привлеченных к ответственности и расстрелянных, священнослужители составляли только одну треть. Таким образом, сопротивление при изъятии оказывал властям в основном сам народ.

* * *

Небезынтересно представить в цифрах масштабы операции по изъятию церковных ценностей, которая в общей сложности длилась полтора года.

Во время “неофициальной” волны изъятия, в 1920 году, у Церкви было отнято 7.150.000.000 рублей. Это на территории, не включающей Украину, Кавказ и Сибирь.

И все же в Церкви оставались еще немалые ценности. Было подсчитано (большевики любили до последних своих дней считать церковные средства):

а) вели собрать ценности из всех существовавших тогда в республике храмов, то ими можно было загрузить поезд длиной в 7 верст;

в) если бы все церковные богатства того времени (золото, платина, бриллианты и другие драгоценные камни) перевести в серебро, то получилось бы 525 тысяч пудов т. е. 8.400 тонн.

К 1 июля 1922 года было изъято:

34 пуда золота, 23.998 пудов серебра,

82 пуда 10 фунтов прочих ценных металлов,

33.456 штук бриллиантов и алмазов,

10 фунтов 76 золотников (1/96 часть фунта) жемчуга,

72.383 штуки прочих драгоценных камней,

золотых монет на 1.595 тыс. рублей,

серебряных монет на 19.064 тыс. рублей,

49 пудов 24 фунта вещей с драгоценными камнями.

В целом, “операция” по изъятию церковных ценностей к сентябрю 1922 года принесла большевикам трудно представимую, фантастическую сумму в 8.000.000.000.000 рублей (фантастическую даже с учетом девальвации рубля, которая достигала 200%).

К 1 апреля следующего года они “наскребли” в Церкви еще кое-что:

золота – 26 пудов 8 фунтов 36 золотников,

серебра – 24.565 пудов 9 фунтов 51 золотник,

серебряных монет – 229 пудов 34 фунта 66 золотников,

изделий с жемчугом – 2 пуда 29 золотников,

бриллиантов и других драгоценных камней – 1 пуд 34 фунта 18 золотников.

Говоря на эту тему, мы не должны забывать о международных проявлениях солидарности с голодающим русским народом.

Только американская благотворительная организация (АРА) раздала в России продуктов питания и товаров на сумму в 66 миллионов долларов.

На все изъятые у Церкви ценности большевики купили за границей только “3 миллиона пудов (т. е. всего 48 тысяч тонн) хлеба и некоторое количество других продуктов питания”.

Церковные ценности, по максимальному подсчету, использовались на нужды голодающих не более чем 0.6 процента! Куда же они подевались?

Где Евангелие, пожертвованное Натальей Нарышкиной Большому Успенскому собору, которое Екатерина II оценила в 2 миллиона рублей?

Где оклад из чеканного золота и серебра пятиярусного иконостаса из Троицкого собора Сергиевой Лавры? Теперь уже мало кто знает, что такой вообще существовал.

Где две митры из Киево-Печерской Лавры, каждая из которых оценивалась в 50.000.000 рублей?

Ответа на эти и многие другие вопросы нет, как не было его (тем более) и в время.

Наиболее вероятное предположение, что все эти ценности пошли на личные нужды ленинской камарильи, содержание огромной армии, подготовку мировой революции, вознаграждение зарубежным друзьям Ленина и большевиков и спекулятивную продажу на Запад, где до сих пор устраиваются фантастические аукционы наших церковных сокровищ.

На основании сопротивления изъятию церковных ценностей, советская власть начала широкую волну судебных процессов над священнослужителями. Сопротивление изъятию оказалось весьма удобным поводом для привлечения к суду любого нежелательного представителя Церкви. Патриарх Тихон не мог быть оставлен в стороне.

11 апреля 1922 года он, вместе с управляющим Московской епархией архиепископом Никандром (Феноменовым), заведующим патриаршей канцелярией Гурьевым и Новгородским митрополитом Арсением (Стадницким) были привлечены к уголовной ответственности.

В ночь на 19 мая Патриарха перевезли в Донской монастырь и под охраной, в полной изоляции от внешнего мира, его заключили в небольшой квартирке над монастырскими вратами (раньше в ней проживали архиереи, находившиеся на покое). Только один раз в сутки, в полдень, заключенному Патриарху позволяли выйти на балкон. И каждый раз при этом он видел вдали группы людей, склонявших головы при его появлении. Он издали благословлял их. В таких условиях Патриарху всея Руси предстояло пробыть ровно год.

26 ноября здесь было совершено покушение на жизнь Патриарха. Судьба распорядилась так, что под пулю убийц попал его келейник Яков Полозов. Он похоронен, кстати, рядом с Патриархом, в Донском монастыре в Москве. Их разделяет лишь храмовая стена.

Почти в течение года без суда и следствия Патриарха держали под арестом. 12 раз допрашивали. Его обвиняли по семи статьям уголовного кодекса сразу – 59, 62, 69, 72, 73, 119, 120. Ему инкриминировали в вину все полторы тысячи кровавых эксцессов, происшедших в результате насильственного изъятия церковных ценностей. 3 мая 1923 года Патриарха перевезли в ГПУ на Лубянку. В течение 30 дней, пока его здесь содержали, с ним вел регулярные “беседы” Е. Тучков (спец от ГПУ по религиозным делам).

23 июня Патриарх был освобожден. Мы не знаем всех обстоятельств его освобождения. Но ясно одно: это освобождение значило не много. Во-первых, он был освобожден в порядке частной амнистии, а во-вторых, – еще мрачнее: борьба с Церковью не оканчивалась.

“Советская власть не прекратит борьбу, пока противник не будет разгромлен и обессилен до конца”.

После столкновений, которые произошли в ряде московских храмов в марте-апреле (в связи с изъятием церковных ценностей), начались аресты среди московского духовенства. Несколько дней спустя после Благовещения арестованы:

протоиерей Е. Соколов, настоятель храма Николы Явленного на Арбате, благочинный храмов центрального района Москвы, протоиерей Заозерский, настоятель храма Параскевы Пятницы, благочинный церквей Замоскворецкого округа, благочинный прот. А. Добролюбов и многие другие.

26 апреля в помещении Политехнического музея начался этот громкий процесс по делу о сопротивлении изъятию церковных ценностей в Москве. Дело вел революционный трибунал под предводительством Бека.

На скамье подсудимых – 17 человек разных сословий и положения. Рядом с известными священнослужителями – инженер и декадентский поэт, старый профессор-юрист и 22-летняя девушка. Приговор был объявлен в воскресенье 7 мая в 2 часа дня:

протоиерей А. Заозерский (42 года),

протоиерей А. Добролюбов (56 лет),

протоиерей X. Надеждин (56 лет),

В. П. Вишняков (50 лет),

А. П. Орлов (40 лет),

С. И. Фрязинов (42 года),

Μ. Η. Телегина (46 лет),

В. И. Брусилова (22 года),

С. Ф. Тихомиров (57 лет) и

Μ. Η. Розанов (43 года)

приговорены к высшей мере “социальной защиты” – расстрелу. Да еще с конфискацией имущества. В итоге (после кассации): трое были оправданы, трое были приговорены к различным срокам заключения. Четверо: прот. Заозерский, М. Розанов, В. Вишняков и А. Орлов были расстреляны.

...29 мая митрополит Петербургский Вениамин (Казанский), вернувшись после богослужения в Александро-Невскую Лавру, где он проживал, застал у себя “гостей”: следователя, агентов и охрану. У него произвели обыск, тщательный, но с революционной точки зрения безрезультатный.

Тем не менее, митрополиту было объявлено, что против него и еще некоторых лиц возбуждено уголовное дело в связи с сопротивлением изъятию церковных ценностей и что он с этого момента находится под домашним арестом. Через 2 или 3 дня его увезли в дом “предварительного заключения”, где он находился все дальнейшее время, до своей мученической кончины. “Судебное” дело покатилось по уготовленным рельсам советского “правосудия”.

Кроме митрополита по “делу” было привлечено большинство членов “Правления общества православных приходов”, настоятели почти всех храмов Петрограда, профессора Духовной Академии, Богословского института и Университета, члены причтов и просто люди, “разного чина и звания”, попавшиеся под руку большевикам во время уличных беспорядков при изъятии церковных ценностей. Всего – 87 человек.

5 июля в 9 часов вечера был оглашен приговор. Десять человек были приговорены к расстрелу:

митрополит Вениамин,

епископ Ладожский Венедикт (Плотников),

настоятель Троице-Сергиева подворья архим. Сергий (Шеин),

настоятель собора, ректор Богословского института, прот. Богоявленский,

настоятель Казанского собора прот. Н. Чуков (впоследствии митрополит Ленинградский Григорий), настоятель Исакиевского собора прот. Чельцов, профессор Военно-юридической академии прот. Н. Огнев, П. Новицкий, И. Ковшаров, Н. Елагин.

Остальные обвиняемые были приговорены к тюремному заключению на разные сроки. Шести подсудимым после кассации расстрел заменили долгосрочным тюремным заключением. Митрополит Вениамин, архимандрит Сергий, Новицкий и Ковшаров были расстреляны в ночь на 13 августа в нескольких верстах от Петрограда. Судебный процесс над 87 человеками с момента возбуждения дела до вынесения приговора с десятью расстрельными исходами занял у большевиков всего два месяца. Но бывали случаи и более “оперативные”.

21 октября арестован и выслан в Семипалатинск викарий Петроградской епархии епископ Ямбургский Алексий (Симанский). Это событие из жизни будущего Патриарха до недавнего времени не упоминалось ни в одной его биографии.

2 ноября в Москве начался второй крупнейший судебный процесс над 116 обвиняемыми (“процесс второй группы церковников”). Обвинитель требовал смертной казни всем наиболее активным подсудимым.

Зимой 1922–1923 гг. по всей территории страны шли нескончаемые судебные процессы над “церковниками”. В “судебно-юридической” части выработался трафарет: за сопротивление изъятию церковных ценностей. Привлекался обычно местный архиерей, а для пущей “полноты” церковной —10—12 почтенных священников и наиболее активных мирян. В короткий срок ревтрибуналы рассмотрели, как указывалось выше, 250 дел по обвинению в оказании сопротивления изъятию ценностей. В одном Петрограде за полтора весенних месяца создали 41 такое “дело”.

Заканчивались эти процессы обязательными расстрелами. А. Введенский в одном из своих выступлений приводил “свежий” случай, когда в результате столичного “судебного” разбирательства к высшей мере были приговорены сразу 11 священников.

Значительная часть русского духовенства в 1922–23 годах была расстреляна или заключена в тюрьмы. Многих мучеников мы не знаем даже по именам. Но все-таки есть некоторые цифры:

99 мучеников Архангельских.

84 мученика Астраханских.

41 мученик Барнаульские.

29 мучеников Бобруйских.

72 мученика Владикавказских.

27 мучеников Вологодских.

97 мучеников Донских.

29 мучеников Екатеринбургских.

69 мучеников Екатеринодарских.

92 мученика Екатеринославских.

54 мученика Иваново-Вознесенских.

24 мученика Казанских.

72 мученика Костромских.

44 мученика Крымских.

68 мучеников Курских.

49 мучеников Минских.

61 мученик Могилевские.

36 мучеников Московских.

68 мучеников Нижегородских.

68 мучеников Новгородских.

191 мучеников Одесские.

19 мучеников Омских.

78 мучеников Орловских.

42 мученика Пермских.

36 мучеников Петроградских.

124 мученика Полтавские.

31 мученик Псковские.

61 мученик Самарские.

52 мученика Саратовских.

12 мучеников Семипалатинских.

47 мучеников Симбирских.

62 мученика Смоленские

139 мучеников Ставропольских.

36 мучеников Таганрогских.

41 мученик Тамбовские.

94 мученика Тверские.

61 мученик Тульские.

49 мучеников Уральских.

28 мучеников Уфимских.

98 мучеников Харьковских.

20 мучеников Челябинских.

78 мучеников Черниговских.

37 мучеников Черноморских.

Только в 1922 году было расстреляно более 8 тысяч духовных лиц – священников, монахов и монахинь. А как скоро духовные лица среди осужденных составляли одну треть (остальные – народ), то получаем, что за сопротивление изъятию в этом году было уничтожено не менее 25 тысяч человек.

С начала декретированного изъятия церковных ценностей, и в течение всего 23-го года тюремную чашу пьет митрополит Петр (Полянский), будущий местоблюститель Патриаршего престола.

В первых числах октября арестован ближайший помощник Патриарха Тихона архиепископ Илларион (Троицкий). Сидел в ярославской тюрьме, известной под названием “коровник”. Ему уже не суждено было увидеть свободы.

В бурные весенние месяцы 1922 года в Петрограде оформляется так называемая “Петроградская группа прогрессивного духовенства”.

29 марта 12 священников выступили в “Правде” с заявлением, в котором в связи с изъятием церковных ценностей заняли позицию, весьма импонирующую советской власти. С этого времени группа, при явной поддержке большевиков, начинает быстро приобретать все большую и большую силу.

12 мая, через несколько дней после большого московского “судебного” процесса, в 11 часов вечера, в Троицкое подворье, где в заключении находился патриарх Тихон, в сопровождении двух работников ГПУ, вошли четверо священников:

А. Введенский (Петроград), В. Красницкий (Петроград), А. Белков (Петроград) А. Калиновский (Москва).

Сославшись на только что закончившийся процесс, в результате которого было вынесено 10 смертных приговоров, кровь невинных жертв эта группа ничто же сумняшеся возложила на патриарха.

Свящ. Калиновский отметил, что с именем патриарха вообще связано вовлечение Церкви в контрреволюционную деятельность. Пунктами “обвинения” патриарха были:

1) патриаршее воззвание от 19 января 1918 года с анафемой большевикам;

2) посылка Николаю Романову в Екатеринбург через епископа Гермогена благословения и просфоры;

3) воззвание от 28 февраля 1922 года к защите церковных ценностей;

4) рукоположение в священный сан лиц определенно монархического настроения.

Исходя из этого, группа потребовала от патриарха немедленного созыва Поместного Собора, а до соборного решения – полного отстранения патриарха от управления Церковью.

После некоторого раздумья, патриарх подписал письмо Калинину (председателю ВЦИК) о временной (на период своего заключения) передаче своей власти до Поместного Собора одному из митрополитов – Вениамину или Агафангелу (митроп. Агафангел должен был вскоре возвратиться из ссылки).

“Я всегда смотрел на патриаршество, как на крест; если удастся когда-нибудь от него освободиться, буду благодарить Бога”, – заметил он при этом. Однако события развернулись иначе.

На следующий день, 13 мая, в “Известиях” была опубликована Декларация “Живой Церкви”, которую подписали епископ Антонин (Грановский), 8 священников и псаломщик Стадник. Ее можно считать первым программным документом, подписанным совместно московскими, петроградскими и саратовскими обновленцами. “Верующим сынам Православной Церкви России” – был озаглавлен этот документ.

В Декларации говорилось о контрреволюционных выступлениях церковных верхов, об ответственности Патриарха Тихона “за пролитие крови” при изъятии церковных ценностей, провозглашалось требование немедленного созыва Собора:

“Мы считаем необходимым немедленый созыв Поместного Собора для суда над виновниками церковной разрухи, для решения вопроса об управлении Церковью и об установлении нормальных отношений между нею и советской властью. Руководимая высшими иерархами гражданская война Церкви против государства должна быть прекращена”.

15 мая обновленцы были тепло приняты Калининым, которому изложили текущее церковное положение. Калинин не взял на себя передачу церковной власти в контексте предыдущей резолюции патриарха, лукаво сославшись на то, что “советская Конституция предусматривает отделение Церкви от государства”.

16 мая состоялась вторая встреча петроградских обновленцев с патриархом. Выслушав сообщение Красницкого об ответе Калинина, патриарх тут же написал письмо митроп. Агафангелу с предложением принять на себя высшую церковную власть.

“Вследствие крайней затруднительности в церковном управлении, – говорилось в резолюции Патриарха, – возникшей от привлечения меня к гражданскому суду, почитаю полезным для блага Церкви поставить Ваше Высокопреосвященство во главе церковного управления до созыва Собора. На это имеется и согласие гражданской власти, а потому благоволите прибыть в Москву без промедления”.

Красницкий на следующий день выехал в Ярославль для переговоров с митроп. Агафангелом.

18 мая, в отсутствие Красницкого, одного из ведущих деятелей обновленчества, состоялось третье и последнее свидание обновленческих активистов с Патриархом. Они вручили Патриарху документ, в котором, ссылаясь на временное отсутствие всякого церковного управления (Патриарх отошел от власти, а его заместитель еще не принял власть), они испрашивали благословение на открытие временной Канцелярии Патриарха (разрешение большевицкой власти на этот шаг у них уже было) с участием находящихся на свободе в Москве святителей. В поданной ими Патриарху докладной записке говорилось:

“Ввиду устранения Вашего Святейшества от управления Церковью, впредь, до созыва Собора, с передачею власти одному из старейших иерархов, фактически сейчас Церковь осталась без всякого управления. Это чрезвычайно губительно отражается на течении наличной церковной жизни, московской в частности, порождая этим чрезмерное смущение умов.

Мы, нижеподписавшиеся, испросили разрешение государственной власти на открытие и функционирование Канцелярии Вашего Святейшества. Настоящим мы сыновне испрашиваем благословения Вашего Святейшества на это, дабы не продолжалась пагубная остановка дел по управлению Церковью. По приезде Вашего Заместителя, он тотчас же вступит в исполнение своих обязанностей. К работе в Канцелярии мы привлекаем временно, впредь до окончательного сформирования Высшего Церковного Управления под главенством Вашего Заместителя, находящихся на свободе в Москве Святителей”.

Патриарх наложил не нем следующую резолюцию: “Поручается поименованным ниже лицам (т. е. членам этой “делегации”) принять и передать Высокопреосвященному митрополиту Агафангелу, по приезде его в Москву, синодские дела при участии секретаря Наумова, а по московской епархии – Преосвященному Иннокентию, епископу Клинскому, а до его прибытия – Преосвященному Леониду, епископу Вернинскому, при участии столоначальника Невского...”.

“Неизвестно, по чьей инициативе произошло это третье свидание с патриархом. Видимо, по инициативе А. И. Введенского, но именно в результате этой встречи появилась юридическая возможность сформировать новое Высшее Церковное Управление. Оно и было сформировано в тот же день. 18 мая 1922 года родилась на свет новая церковная власть, признанная лишь частью верующих. Церковный раскол в этот день стал фактом” (А. Левитин-Краснов).

Вечером в одном из номеров гостиницы, где остановился Введенский, состоялось первое собрание нового “управления”. Видимость законности этому собранию придавал присутствовавший здесь епископ Вернинский Леонид. Был, кстати, и бывший обер-прокурор Синода при Временном правительстве В. Львов, ставший “сменовеховцем” и вернувшийся из-за границы в Москву.

Были “распределены портфели”:

1. Председатель Управления – епископ Леонид,

2. Заместители председателя – Введенский и Красницкий,

3. Члены ВЦУ – Калиновский и Белков (в августе Калиновский вышел из ВЦУ, снял с себя сан и стал профессиональным антирелигиозником).

На другой день Патриарх был переведен в Донской монастырь, а новое Управление обстроилось в Троицком подворье. ВЦУ возглавил архиеп. Антонин (Грановский).

Не без сильного давления советской власти к обновленцам примкнул ряд епископов: Иваново-вознесенский Иерофей, Тульский Виталий (будущий обновленческий Первоиерарх). Но беспокоила обновленцев мощная Петроградская епархия.

Введенский, откомандированный в Петроград, явился 25 мая к митроп. Вениамину и показал ему удостоверение ВЦУ о том, что он является полномочным членом ВЦУ по делам Петроградской епархии.

Митроп. Вениамин обратился к петроградской пастве с посланием (28 мая), в котором сообщал о появлении в Церкви узурпаторов власти, которые “ставят себя в положение отпавших от общения со святой Церковью, доколе не принесут покаяния перед своим епископом. Таковому отлучению подлежат и все присоединяющиеся к ним”.

Таким образом, митроп. Вениамин отлучает Введенского и иже с ним от Церкви. Призвав самочинников к покаянию и предупредив епархию об угрожающей опасности, митроп. Вениамин призвал, в случае прекращения деятельности подлинного Высшего Церковного Управления, перейти к самоуправлению епархий.

“По учению Церкви, – гласило послание, – епархия, почему-либо лишенная возможности получить распоряжение от своего Патриарха, управляется своим епископом, пребывающим в духовном единении с Патриархом. Епархиальный епископ есть глава епархии. Епархия должна быть послушна своему епархиальному епископу и пребывать в единении с ним. “Кто не с епископом, тот не в Церкви”, – говорит мужеапостольный Игнатий Богоносец...”.

На следующий день его арестовывают. При аресте присутствовал и Введенский, явившийся принимать канцелярию митрополита. В обязанности управляющего Петроградской епархией вступил викарный епископ Ямбургский Алексий (Симанский, будущий патриарх). Тотчас после вступления в должность, епископ Алексий был вызван в ГПУ и ему был предъявлен ультиматум: либо трое отлученных священников будут восстановлены в своих правах, либо митрополит будет расстрелян.

4 июня, в праздник Святой Троицы, было распространено воззвание епископа Алексия, которым восстанавливалось общение отлученных с Церковью.

“...Ввиду исключительных условий, в какие поставлена Промыслом Божиим Церковь Петроградская, и не решаясь подвергнуть в дальнейшем мира церковного каким-либо колебаниям, я, призвав Господа и Его небесную помощь, имея согласие Высшего Церковного Управления, по преемству всю полноту власти замещаемого мною Владыки Митрополита, принимая во внимание все обстоятельства дела, признаю потерявшим силу постановление Митрополита Вениамина о незакономерных действиях прот. А. Введенского и прочих упомянутых в послании Владыки Митрополита лиц и общение их с церковью восстановленным..”.

ВЦУ поспешило своим постановлением лишить митрополита священного сана и монашества. Ни один акт обновленческого руководства не оттолкнул православные массы от обновленчества, так как этот.

Несмотря на историю со снятием анафемы, епископ Алексий, поставленный перед ультиматумом Красницкого 24 июня, отказался признать ВЦУ и тут же письменно заявил о снятии с себя обязанностей управляющего Петроградской епархией. А в августе и он был сослан в ссылку. Но его послание сделало свое дело, расчистив путь обновленцам.

20 июня митроп. Сергий Нижегородский (тоже будущий патриарх) публикует в журнале “Живая Церковь” (обновленческий журнал, начавший выходить в эти месяцы) воззвание, в котором призывает верующих как своей, так и других епархий последовать его примеру и признать ВЦУ единственной, канонической, законной, верховной церковной властью.

“Мы, Сергий (Страгородский), митрополит Владимирский и Шуйский, – говорилось в послании, – Евдоким (Мещерский), архиеп. Нижегородский и Арзамасский, и Серафим (Мещеряков), архиеп. Костромской и Галичский, рассмотрев платформу Временного Церковного Управления, заявляем, что целиком разделяем мероприятия Церковного Управления, считаем его единственной канонически законной Верховной церковной властью, и все распоряжения, исходящие от него, считаем вполне законными и обязательными.

Мы призываем последовать нашему примеру всех истинных пастырей и верующих сынов Церкви, как вверенных нам, так и других епархий”.

Разрушительное значение этого послания трудно переоценить. В отсутствие многих видных иерархов, митроп. Сергий, бывший ректор Петербургской академии, “член всех Синодов”, маститый архиерей, пользовавшийся репутацией выдающегося богослова и канониста, – был образцом поведения для многих, в особенности молодых, архиереев и священников.

Митроп. Мануил (Лемешевский), сторонник и почитатель митроп. Сергия, впоследствии писал в своем “Словаре епископов”: “Мы не имеем права скрыть от истории тех печальных потрясающих отпадений от единства Русской Церкви, которые имели место в массовом масштабе после опубликования в журнале “Живая Церковь” письма-воззвания трех известных архиереев. Многие из архиереев и духовенства рассуждали наивно и правдиво так: “Если же мудрый Сергий признал возможным подчиниться ВЦУ, то ясно, что и мы должны последовать его примеру”.

В свете таких событий тем с большей силой народ возлагал надежды на действительного (согласно патриаршей резолюции) главу Русской Церкви, митроп. Агафангела.

Получив известие о назначении его заместителем патриарха, митроп. Агафангел в течение месяца не подавал о себе никаких вестей. Такое поведение митрополита действительно было странным, если не знать, что в течение месяца велись секретные переговоры между Е. А. Тучковым и митрополитом Агафангелом. Е. А. Тучков, которого ВЦУ считало своей главной опорой, в переговорах с митрополитом выражал желание как можно скорее отделаться от этого несолидного учреждения и поддержать Агафангела.

Однако, и от Агафангела ожидался ряд уступок; он должен был заявить об отходе от политической линии патриарха Тихона. После месячных переговоров, видя, что дело не сходит с мертвой точки, митрополит Агафангел 18 июня неожиданно обратился к Русской Церкви с воззванием, отпечатанным в какой-то подпольной типографии и очень быстро разошедшимся по Москве и по другим городам.

В послании, в частности, говорилось:

“...Я предполагал немедленно вступить в отправление возложенного на меня служения Церкви и поспешить в Москву, но вопреки моей воле, по обстоятельствам от меня не зависящим, я лишен и доныне возможности отправиться на место служения...

Возлюбленные о Господе Преосвященные Архипастыри!

Лишенные на время высшего руководства, Вы управляйте теперь своими епархиями самостоятельно, сообразуясь с Писанием, священными канонами; впредь до восстановления Высшей Церковной власти окончательно решайте дела, по которым прежде испрашивали разрешения Святейшего Синода, а в сомнительных случаях обращайтесь к нашему смирению..”.

В послании также говорилось, что власть, принятая на себя ВЦУ, – незаконна. Это было, возможно, самое неприятное для советской власти. Тучков был ошеломлен. Ошеломлено было и ВЦУ. Митроп. Агафангел был тут же арестован и отправлен в ссылку в Нарымский край.

Этим же летом внутри обновленческого движения оформляется самостоятельная так называемая “Живая Церковь”, которую возглавил свящ. В. Красницкий. Первоначально так назывался журнал (название придумал Калиновский), но вскоре этим именем (живоцерковники) стали называть все обновленческое движение.

Лозунги “Живой Церкви”:

а) белый епископат (8 октября появится первый женатый епископ – митроп. Томский и Сибирский Петр Блинов),

6) пресвитерское управление,

в) единая церковная касса.

По мысли Красницкого, структура “Живой Церкви” должна была напоминать коммунистическую партию и быть как бы ее филиалом среди духовенства.

Несмотря на очевидно непривлекательные принципы “Живой Церкви”, она в течение одного года вовлекла в свое подчинение более 60 православных епископов.

По стране начинала катиться новая волна арестов тех епископов, кто не признавал ВЦУ. Приговор обычно так и гласил: “За сокрытие (или сопротивление изъятию) церковных ценностей, контрреволюционную деятельность и гонение на сторонников Живой Церкви..”.

На места арестованных рукополагались новые епископы. В течение 11 месяцев, например (с 3 июня 1922) года, было рукоположено 53 новых епископа.

С 6 по 17 августа в Москве проходил Первый Всероссийский Съезд группы “Живая Церковь”. В первый же день съезда управляющий Московской епархией епископ Леонид переводится (по воле ВЦУ) в Пензу и исчезает с исторической сцены. На Московскую кафедру назначается архиеп. Антонин и вскоре возводится в сан митрополита.

Съезд живоцерковников послужил толчком к расколу обновленцев. 25 августа в недрах обновленческого движения владыка Антонин создает новую группу, названную им “Союз церковного возрождения”, с центром в Заиконоспасском монастыре и печатает программу этой группы. Вскоре были образованы и другие обновленческие группы, в частности: Свободная Трудовая Церковь (Москва) и Союз религиозно-трудовых общин (Петроград).

В сентябре большевики начинают невиданную доселе антирелигиозную кампанию, которая показала, что им одинаково враждебны и патриаршая, и обновленческая позиции. В выступлении Скворцова-Степанова была изложена программа: отрыв масс от всякого духовенства и от всякой религии.

5 сентября обновленческая группа в Петрограде и ряде других городов перешли на сторону eп. Антонина. В конце сентября в Москве был достигнут “консенсус”: Красницкий, который к этому времени занимал диктаторскую позицию, пошел на уступки. В ВЦУ, возглавляемом еп. Антонином, оказались равномерно представленными все обновленческие группировки. В состав членов ВЦУ были введены митроп. Сергий и архиеп. Евдоким, возведенный в митрополиты. Но единство оказалось непрочным. На почве подхода к вопросу о белом епископате от Антонина откололась новая группа под названием “Союз общин древле-апостольской Церкви” (“Содац”) во главе с Введенским.

В сентябре же в Петрограде произошло событие, которое на многие годы предвосхитило будущее положение Русской Церкви. Поняв, что “медовый месяц” советской власти с обновленцами позади, петроградские викарии Алексий и Николай подают в Смольный заявление, в котором осуществлена попытка соединить политическую лояльность по отношению к советской власти со стремлением следовать действующим церковным канонам.

Безоговорочно признавая большевиков и так же безоговорочно отрицая каноничность ВЦУ, епископы объявляют о создании автокефальной Петроградской Церкви и просят зарегистрировать ее в Петросовете. Епископ Алексий был старше по хиротонии, но вскоре он переселился на три года за Урал в Семипалатинск, и главным деятелем автокефалии стал епископ Николай. Вокруг него объединились все православные люди Петроградской епархии. Примеру петроградцев последовали другие епархии и объединения епархий.

Вскоре, как и следовало ожидать, епископ Николай был арестован и выслан в Коми-зырянский край. После бурных осенних событий, едва не приведших к центробежному разлету отдельных обновленческих группировок, было достигнуто молчаливое перемирие до созыва Поместного Собора. Обновленчество, несмотря на внутренние противоречия, раздиравшие его на части, с помощью советской власти успело захватить внешне прочные позиции во многих епархиях.

В апреле 1923 года по стране прошли епархиальные собрания, избравшие 500 делегатов на предстоящий Собор. Единства, которого ожидала советская власть, на Соборе не получилось. Помимо уже упоминавшихся обновленческих групп (“Живая Церковь”, “СОДАЦ” и “Возрождение”) на Соборе были представлены еще две: Сибирская “Живая Церковь” и украинские живоцерковники, требовавшие себе автокефалии.

Собор (его называли “Вторым Всероссийским”) открылся 29 апреля в храме Христа Спасителя. Состав членов Собора:

всего – 476 человек, из них:

287 были избраны от епархий,

139 человек назначены ВЦУ, среди назначенных – 62 архиерея,

56 епархиальных уполномоченных ВЦУ,

70 – от Центральных Комитетов различных обновленческих групп и членов ВЦУ,

32 – от “Живая Церковь”,

20 – от ЦК “СОДАЦ”,

12 – от ЦК “Возрождение”,

6 членов ВЦУ,

1 – проф. Б. Титлинов – представитель богословских наук.

Из 74 епархий были представлены 72.

Повестка Собора, помимо текущих вопросов, состояла из 10 пунктов:

1. Открытие, выборы президиума, утверждение регламента и повестка дня. Заслушание приветствий.

2. Доклад об отношении Православной Российской Церкви к социальной революции, советской власти и патриарху Тихону.

3. Вопрос о белом епископате.

4. Вопрос о мощах.

5. Вопрос о монашестве и монастырях.

6. Реформа календаря.

7. Проект административного устроения и управления в Российской Православной Церкви.

8. Выборы во Всероссийский Центральный Орган Управления.

9. Информационные доклады представителей обновленческих групп о реформах церковной жизни, выдвигаемых группами на предмет обсуждения и рассмотрения их следующей сессией настоящего Собора.

Среди многочисленных решений Собора выделим несколько:

1. Анафематствование патриархом Тихоном советской власти считать не имеющим никакой силы.

2. Патриарха Тихона считать отступником от подлинных заветов Христа, предателем Церкви и лишенным сана и монашества с возвращением в первобытное мирское положение.

3. Отныне Церковь должна управляться соборно.

День принятия этих решений, особенно второго пункта, можно считать днем начала смерти обновленчества. Примечательна резолюция патриарха Тихона на решении Собора, которое отвезли ему (заключенному) лидеры обновленчества в этот же день: “Прочел. Собор меня не вызывал, его компетенции не знаю и потому законным его решение признать не могу. Патриарх Тихон”.

Свою работу Собор закончил 9 мая молебном, где впервые прозвучало странное многолетие: “Стране Российской и правительству ее, устрояющему судьбу народа по правилам труда и общего благополучия”.

Для подкрепления своего “канонического” фундамента обновленцы прибегли к помощи Восточных Патриархов. Трагическое положение Вселенского Престола, подвергавшегося жесточайшим репрессиям со стороны правительства Кемаля Ататюрка, вынуждало Константинопольских Патриархов и тесно с ними связанных глав других Восточных Церквей попытаться идти проторенным путем, добиваясь политической поддержки от русского правительства. Обновленцы обещали такую поддержку выхлопотать и всячески приподнимали авторитет Восточных патриархов, признавших обновленческий Синод единственным законным возглавлением Русской Церкви, а патриарха Тихона – виновником церковной разрухи, сам же институт патриаршества, как родившийся в ненормальных условиях революционной эпохи, – неуместным и вредным для Русской Церкви.¹

Над Православной Церковью в 1923 году нависла реальная опасность “разбойничьего” Вселенского Собора, на котором должны были доминировать советские обновленцы. В 1927 году, когда все препятствия к созыву дважды назначаемого и откладывавшегося “Вселенского Собора”, казалось, были устранены, произошло (11 июля) сильное землетрясение в Иерусалиме и его окрестностях, вынудившее Иерусалимского патриарха отказаться от участия в подготовке Собора, и он был вновь отложен на неопределенное время.

И все же поддержка обновленцев Восточными патриархами была одним из величайших духовных бедствий, обрушившихся на Русскую Церковь.

Казалось, после закрытия Собора положение обновленцев стабилизировалось. Но одно событие повернуло течение церковной жизни в совершенно неожиданную сторону.

Событие это, справедливо воспринятое верующими, как чудо, – освобождение 25 июня 1923 года патриарха Тихона.

Под давлением мирового общественного мнения, разбуженного от эгоистического равнодушия прежде всего настойчивыми усилиями предстоятелей инославных Церквей – Католической и Англиканской – гражданская власть отказалась от замысла повторить с патриархом Тихоном то, что было сделано с митрополитом Вениамином. Патриарх, вместо расстрела, был неожиданно освобожден из-под стражи.

Условием этого вынужденного освобождения было выставлено заявление патриарха об изменении отношения к советской власти с “враждебной” на “лояльное”.

Патриарх Тихон это условие принял, публично объявив о своем “раскаянии” в прежней “антисоветской деятельности”. Одних это решение смутило, другие восприняли его с чувством облегчения. Главное же – патриарх Тихон никого не предал, ничем не нарушил духа любви церковной, сохранил верность соборным постановлениям, никому в Церкви не навязывая, методами прямого или косвенного принуждения, свою личную политическую ориентацию.

Призвав Церковь к аполитичности, понимаемой им уже не как свобода политической деятельности членов Церкви, а как полная и безропотная покорность наличной гражданской власти, он осудил политическое воззвание Карловацкого Собора, от имени Русской Церкви провозгласившего необходимость восстановления в России монархического строя.  Однако никакими силами советская власть не смогла добиться от него запрещения карловацких епископов в священнослужении, ибо такое запрещение было бы нарушением соборного постановления, отменившего церковные наказания по политическим мотивам.

Внутренняя архиерейская оппозиция, т. н. “даниловская”, также не вызвала со стороны патриарха никаких актов прещения, хотя глава оппозиции – выдающийся иерарх, долгое время бывший ректором Московской Академии, пользовавшийся высоким авторитетом среди епископов и духовенства, – архиепископ Феодор (Поздеевский) не только не одобрял слишком компромиссную, по его мнению, политическую ориентацию патриарха, но и отказался принять от него назначение управляющим Петроградской епархией. Более того, архиеп. Феодор объединил вокруг себя группу иерархов, оказывавшую своим авторитетом заметное влияние на Русскую Церковь в направлении большей непримиримости к советской идеологии и поползновениям обновленцев под видом “объединения” заразить своим духом всю Русскую Церковь. Отношение патриарха к даниловской группе показывает, что он по-прежнему признавал за всеми право руководствоваться в вопросе отношения к советской власти своей собственной совестью.

Возвращение патриарха Тихона к церковному управлению было тяжелым ударом для обновленчества, от которого оно уже не смогло оправиться. Верующий русский народ массами покидал этих лжепастырей, запятнавших себя иудиным грехом, и объединялся вокруг своего патриарха-исповедника.²

Тем не менее, обновленчество представляло собой еще мощную организацию, продолжавшую пользоваться поддержкой властей. Поддержка эта выражалась прежде всего в так называемой “легализации”, которой обновленцы добились с самого начала своего возникновения. Термин “легализация” – весьма специфичен и труден для понимания в силу исключительного “своеобразия” советской законодательной системы.

Но без преувеличения можно сказать, что после освобождения патриарха Тихона обновленчество медленно, но неуклонно пошло на спад и после войны окончательно исчезло с исторической сцены, хотя его последствия и наложили свой трагический отпечаток на Русскую Православную Церковь. Последней надеждой обновленцев и их покровителей оставалась смерть патриарха Тихона, надежда на то, что, потеряв патриаршее церковное возглавление, русские архиереи не смогут самостоятельно управлять Церковью и снова потянутся к обновленческому Синоду, влекомые столь трудно искоренимой привычкой иметь над собой хоть какое-нибудь “начальство”. Надежды эти на смерть патриарха удивительно скоро сбылись.

29 июня в “Известиях ВЦИК” под рубрикой “Среди церковников” было опубликовано Послание Патриарха, выпущенное им накануне: “К архипастырям, пастырям и пасомым Православной Церкви”.

В нем патриарх отказывался признать над собой приговор “Живоцерковного Собора” и отвергал обвинения, предъявленные ему этим Собором: в политической контрреволюции он неповинен, так как уже в 1919 году он в официальном документе призвал Церковь к невмешательству в политику.

“Конечно, – писал патриарх, – я не выдавал себя за такого поклонника Советской власти, каким объявили себя церковные обновленцы, но уж и не такой контрреволюционер, каким представляет меня “Собор”. Тут же патриарх заявлял: “...Я решительно осуждаю всякое посягательство на Советскую власть, откуда бы оно не исходило”.

Это была предельно допустимая уступка советской власти перед лицом тотального насилия. Момент выхода патриарха Тихона из тюрьмы запечатлен очевидцами: “Многотысячная толпа задолго залила всю площадь около тюрьмы. Вдали стоял экипаж. Большой отряд чекистов по обе стороны толпы образовали коридор от ворот тюрьмы к экипажу. После долгого ожидания раскрылись ворота и показался Патриарх. Длинные всколоченные седые волосы, спутанная борода, глубоко впавшие глаза на осунувшемся лице, ветхая солдатская шинель, одетая на голое тело. Патриарх был бос...

Потрясенная многотысячная толпа, как один человек, опустилась на колени и пала ниц... Медленно шел Патриарх к экипажу, обеими руками благословляя толпу, и слезы катились по его измученному лицу..”.

В некоторой мере радость встречи Патриарха омрачалась опубликованным его “покаянием” перед советской властью.

Чем оно вызвано и как объяснить поведение патриарха, который незадолго до этого предал советскую власть анафеме, и вдруг... призывает к покорности ей?

Трудно ответить на такой естественный вопрос. Но известно, как лукаво большевики играли на его любви к людям и Церкви. Они не упускали случая подчеркнуть, что вся проливаемая верующими кровь имеет своей причиной позицию Патриарха. Особенно многозначителен в этом смысле был московский майский процесс 1922 года, в котором Патриарх был в качестве свидетеля.³

Все эти жертвы вменялись в вину Патриарху Тихону в связи с его церковно-политической позицией. Может быть, чрезмерной жалостью к этим невинным страдальцам и объясняется его “покаяние?”

Обновленческая церковь с выходом патриарха Тихона начала таять на глазах. А деятельность обновленцев в некотором смысле была более опасна для Православия, чем деятельность открытых в своей ненависти к нему большевиков. Ложь внутри Церкви – ужаснее лжи где бы то ни было.

Патриарх признал все постановления обновленцев недействительными. Действия и таинства, совершаемые обновленцами, отпавшими от Церкви (епископами и священниками), он объявил безблагодатными и не имеющими силы.

Патриарх предложил всем, уклонившимся в грех священникам и епископам, принести покаяние и возвратиться в лоно единой Вселенской Православной Церкви. Многие покаялись. Такой поворот событий заставил советскую власть изменить свою “церковную” политику и принять новую тактику разложения Церкви. Они стали искать такого канонически безупречного епископа, который согласился бы служить ей, не нарушая канонов.

Все уступки, какие делал патриарх Тихон, не удовлетворяли советское правительство. Духовной свободы патриарх Тихон не отдавал. Канонически поставленный патриарх, при всех своих “раскаяниях”, не соглашался служить советской власти так, как ей бы хотелось. Те же из епископов, которые соглашались на подобное служение, эти самые каноны нарушали. Патриарх Тихон так и не перешагнул эту тонкую грань.

25 марта 1925 года, в день Благовещения, патриарх Тихон скончался. Существует версия, что его отравили в больнице. На следующий день было опубликовано его предсмертное “Воззвание”, которое специалисты долгое время считали по многим причинам подложным,⁴ и в котором он призывает паству к лояльности к советской власти.

На одном из венков от зарубежных представителей было написано: “Мученику религии”.