Заключение

Русская Православная Церковь в синодальный период проходила сложный и тернистый путь своего служения. С одной стороны, она как «господствующая и первенствующая» находилась под защитой государства, с другой, со времени проведения церковных реформ в начале XVIII в. оказалась практически в полной зависимости от государства: созданная светской властью синодальная система церковного управления явилась частью государственного аппарата со всеми вытекающими негативными для Церкви последствиями: духовенство превратилось в своеобразный служилый класс по духовному ведомству, а за Церковью не признавалось творческой инициативы даже в ее собственных делах. По завершении синодального периода на Поместном Соборе Русской Православной Церкви (1917–1918) прямо было заявлено, что после Петра I «сфера влияния церкви становилась всё уже и уже, угрожая ограничиться лишь богослужебной стороной и делами духовного сословия, и вместе с тем управление церковью приняло светский бюрократический характер»³⁶⁴.

Главное требование, которое предъявляло государство Православной Церкви – покорность «властям предержащим» и политическая лояльность. Первейшей обязанностью Церкви являлось насаждение верноподданнических чувств в народе – святость подчинения царской власти и ее почитания. На приходское духовенство возлагалась обязанность совершать во время богослужения поминовения о здравии царской семьи, с поименным перечислением всех его членов, а в так называемые «царские дни» (тезоименитства царя) проводить и специальные по этому случаю богослужения. Все царские манифесты обязательно оглашались с церковных амвонов по окончании богослужения, а прихожанам до прочтения их запрещался выход из церкви. За неисполнение этих предписаний священнику грозило лишение сана. Тягостной была и обязанность, взятая под присягой, не только «быть верным, добрыми послушным рабом и подданным императора и его законных наследников», но и «доносить об открытых на исповеди воровстве, измене и бунте на государя», т.е. требование нарушать основное каноническое правило – сохранение тайны исповеди.

Церковь выполняла и функцию «регистрации актов гражданского состояния» православного населения: рождения, брака, смерти с исполнением ритуалов крещения, венчания, отпевания. Брак без церковного венчания официально не признавался законным со всеми вытекающими отсюда последствиями (непризнания законными детей, прав и обязанностей супругов и пр.), а само венчание требовало удостоверения из церковных метрических книг о крещении.

В исполнении своих функций Церковь опиралась на поддержку светской власти, охранявшей законом ее прерогативы и принимавшей меры по укреплению ее влияния в народных массах. В уголовном порядке царский суд преследовал покушения на православную веру, честь и достоинство священнослужителей. Так, статьи «Свода законов уголовных» гласили: «За умышленное похуление Господа нашего Иисуса Христа, Богородицы Марии, Честнаго Креста или святых угодников виновные подвергаются лишению всех прав состояния, наказанию кнутом и ссылке в Сибирь». Оскорбление священника «словом» наказывалось тюремным заключением до 8 месяцев, «нанесение ему побоев и других насильственных действий» – ссылкой «в отдаленнейшие места Сибири», «причинение ему увечий и ран» – каторгой от 8 до 10 лет³⁶⁵.

Хотя Православная Церковь (особенно монастыри) за период от Петра I до Екатерины II (в результате их конфискационной политики) и понесла существенные материальные потери, впоследствии (в XIX – начале XX вв.) ее материальное положение значительно улучшилось: от императоров систематически следовали земельные пожалования, постоянно увеличивались расходы казны на нужды Церкви.

К концу синодального периода церковная земельная собственность возросла до 2,6 млн. десятин, из них 740 тыс. десятин владели монастыри, около 1,9 млн. десятин – приходские церкви³⁶⁶. В 1914 г. бюджет Св. Синода составил 63 млн. рублей, при этом почти половина этой суммы поступила из казны.

Однако было бы неверным сводить деятельность Русской Православной Церкви к тому, что она лишь прислуживала самодержавию, молилась за царя и воспитывала своих духовных чад в духе преданности престолу и покорности властям. Даже в трудных условиях почти полного подчинения светской власти и постоянного контроля с ее стороны, диапазон деятельности Русской Православной Церкви был достаточно широк и имел многие позитивные результаты. Так, нельзя не отметить значительной роли Церкви в нравственном воспитании народа.

Не только проповеди, но и сама торжественная обстановка богослужения в храме оказывали сильное влияние на умы и чувства верующих. Для верующего храм служил важнейшим местом духовного общения. Храмы составляли неотъемлемую часть панорамы города и сельского пейзажа. Их воздвигали на народные пожертвования даже в трудные для народа времена. Улица в городе обычно вела к храму, который ставился на видном месте, а сама улица обычно называлась по имени этого храма. В сельской местности храмы ставили обычно на холме или на высоком берегу речки, в окружении деревьев. Сам облик храма создавался веками и для каждой эпохи, даже для каждой местности, имел свой неповторимый колорит.

Значительна была роль Церкви в культурной жизни страны. В далекую крепостную эпоху священник обычно являлся единственным грамотным человеком на селе. Чтобы написать письмо, прошение, составить деловую бумагу, разобраться в присланных межевых планах или подписаться за неграмотных, обязательно звали священника.

Вплоть до отмены крепостного права, при почти полном отсутствии государственной системы начального образования на селе, приходское духовенство давало крестьянам элементарную грамотность: священник, дьячок, псаломщик за медные гроши, а то и за плату натурой, обучали крестьянских детей чтению, письму и счету. Когда в конце XIX в. расширилась сеть церковно-приходских школ на селе, ведущую роль в них играл сельский священник. Только за 80–90-е годы XIX в. в этих школах прошли обучение миллионы крестьянских детей. При многих приходских церквах были заведены библиотеки, имевшие не только духовную литературу, но и руководства по сельскому хозяйству, домоводству, научно-популярную и художественную литературу.

При болезнях и невзгодах крестьянин обращался за помощью и советами к своему приходскому священнику. Значительна была и благотворительная деятельность Церкви. При монастырях создавались богадельни и больницы, приюты для сирот, школы. Церковь оказывала помощь голодающим в неурожайные годы, проводила сбор пожертвований на нужды армии: например, в Отечественную (1812), Крымскую (1853–1856), русско-турецкую (1877–1878), русско-японскую (1904–1905) войны, но особенно в годы Первой мировой войны, устраивала лазареты для раненых, брала на свое содержание детей убитых воинов.

Падение самодержавия в 1917 г. знаменовало и завершение синодального периода в истории Русской Православной Церкви. Собравшийся в то время Поместный Собор, принял ряд важных решений, направленных на оживление деятельности Русской Православной Церкви и повышение роли в обществе, однако последовавшее утверждение сурового атеистического режима помешало реализации этих решений.

В.А.Федоров

29 апреля Синод обратился с «Посланием к архипастырям, пастырям и всем верным чадам Российской Православной Церкви», в котором объявлялось о введении выборного начала в церковном управлении. Предлагалось уже теперь на открывавшиеся вакантные епархиальные должности ставить лиц, «избранных свободным голосованием клира и мирян». В этом «Послании» говорилось о предстоящем созыве Поместного Собора В тот же день, 29 апреля, была образована подготовительная комиссия по созыву Поместного Собора, получившая наименование Предсоборного Совета. В него вошли 8 членов Синода, 8 представителей от Всероссийского съезда духовенства и мирян, 3 – от монастырей и «по особому приглашению» 18 высших церковных иерархов, а также по 8 профессоров духовных академий и университетов, по одному представителю от Грузинской и Единоверческой церквей. Приступив к своим заседаниям 11 июня, Предсоборный Совет работал быстро и интенсивно. Для изучения разработки правил созыва Собора, регламента и программы его занятий богатые материалы дают документы Предсоборного Присутствия 1906 года и Предсоборного совещания 1906 года. Вскоре Предсоборный Совет опубликовал ряд временных постановлений о церковном приходе, епархиальном управлении, порядке выборов епископов (этим должны были руководствоваться на местах до принятия решений по данным вопросам предстоящим Поместным Собором). 5 июля по разработанным Предсоборным Советом «Правилам» Синод принял решение о процедуре выборов делегатов в Поместный Собор и программе его занятий Назначена была и дата открытия Собора – 15 августа (день Успения Богородицы).

По принятому Предсоборным Советом и утвержденному Синодом «Правилу», выборы в Поместный Собор устанавливались трехстепенными. 23 июля в церковных приходах должны были пройти выборы представителей (или «выборщиков») на благочинническое собрание. На приходском выборном собрании, проходившем под председательством настоятеля прихода, участвовали все прихожане, как мужчины, так и женщины, достигшие 25-летнего возраста. На благочинническое собрание выборщиков от прихода избирались все члены причта и 3 прихожанина. Благочиннические избирательные собрания были назначены на 30 июля под председательством благочинных. Кроме избранных представителей клира и мирян от приходов в нем участвовали и представители от мужских монастырей в расчете 1 от 10 монашествующих. Каждый благочиннический округ избирал 5 «выборщиков» (2 клирика и 3 мирянина) в епархиальное избирательное собрание. В епархиях проводились уже выборы (они были назначены на 8 августа) делегатов в Поместный Собор, также в количестве двух клириков и трех мирян от епархии. Избирались только мужчины не моложе 25 лет. Запрещено было избирать лиц «дурного поведения», ранее судимых и сложивших с себя священнический сан. Разумеется, избирались лица только православного исповедания. Предполагалось избрать 575 делегатов. Были избраны 569 делегатов: 270 духовных лиц и 299 мирян. Из числа духовных лиц были избраны 9 членов Синода, 73 управляющих епархиями, 4 настоятеля лавр и 4 настоятеля монастырей, 12 монахов, 62 члена Предсоборного Совета, 25 священников армии и флота, 11 – от единоверцев, 20 монахов, 127 приходских священников и 36 церковнослужителей. В составе «мирян» 11 человек принадлежали к титулованной знати, 12 профессоров духовных академий и 13 представителей Академии наук и университетов (в числе их видные теологи С.Н. Булгаков, Е.Н. Трубецкой, П.И. Астров, С.Г. Рункевич, А.Д. Самарин), 20 – Государственной думы и Государственного совета, 130 чиновников различных рангов и 20 предпринимателей.

12 августа Синод утвердил разработанный Предсоборным Советом «Устав Поместного Собора Российской Православной Церкви», внеся в его текст лишь незначительные поправки.

Позиция самого Временного правительства по отношению к Поместному Собору Русской Православной Церкви была такова: оно рассматривало его как своего рода учредительное церковное собрание, выработанные законопроекты которого относительно преобразований в церкви должны были быть представлены правительству и им одобрены. Таким образом, светская власть в лице уже Временного правительства не оставляла своих притязаний на «попечительство» над Православной Церковью.

Из состава Поместного Собора был образован Совет епископов (совет экспертов по каноническим вопросам), в функции которого входило рассмотрение обсуждаемых Собором решений с точки зрения соответствия канонам и догматам Православной Церкви. Совет епископов имел право налагать вето на решения, если они противоречили каноническому праву и возвращать их для повторного обсуждения. В случае налагаемого Советом епископов повторного вето, решение не проходило.

Тем самым от узкого круга Совета епископов зависела судьба обсуждавшихся Собором канонических вопросов. Однако на Соборе меньше всего обсуждались канонические вопросы: Собор более всего был занят проблемами реорганизации управления церковью, взаимоотношений ее со светской властью и с другими конфессиями.

При Соборе были созданы: канцелярия, протокольная и распорядительная части, а также три совещания – религиозно-просветительское, хозяйственно-распорядительное и юридическое. Члены Собора распределялись (по их желанию) на 22 отдела (или секции): уставный, высшее церковное управление, церковный суд, епархиальное управление, благоустроение прихода, правовое положение церкви в государстве, богослужение и проповедничество в храме, церковная дисциплина, внутренняя и внешняя миссии, единоверие и старообрядчество, духовные академии, духовные учебные заведения, церковноприходские школы, преподавание Закона Божьего, церковное имущество, правовое и имущественное положение духовенства, библейский, издательский, о Грузинской Православной Церкви.

Обсуждение вопросов первоначально проходило в названных отделах, а затем принятые в отделах решения в виде докладов выносились на пленарные заседания Собора.

Собор работал 13 месяцев (с 15 августа 1917 года по 20 сентября 1918 года), в течение которых были проведены три сессии: 1) 15 августа – 9 декабря 1917 года, 2) 20 января – 7(20) апреля 1918 года и 3) 2 июля – 20 сентября 1918 года, с двумя перерывами продолжительностью между 1-й и 2-й сессиями 43 дня и 2-й и 3-й сессиями 71 день. Всего было проведено 129 заседаний (или «деяний») Собора.

Поместный Собор Русской Православной Церкви торжественно открылся 15 августа в 3 часа дня в Успенском соборе Московского Кремля. На открытие прибыли премьер Временного правительства А.Ф. Керенский и два его министра – внутренних дел и исповеданий. Председательствующим на Поместном Соборе 18 августа был избран Московский митрополит Тихон.

На пленарных заседаниях Собор более недели занимался процедурными вопросами: принятием регламента работы, образованием руководящих и рабочих органов Собора, слушанием многочисленных приветствий официальных органов власти, обществ, церквей, отдельных лиц. По решению Собора заседания могли быть как открытыми, так и закрытыми. Впрочем, и содержание «закрытых» заседаний через печать становилось достоянием публики, так что участники Собора удивлялись, почему, несмотря на «закрытость», сведения проникали в печать и активно ею обсуждались.

Из 569 избранных представителей Собора вначале присутствовало примерно 75%, а на последних заседаниях менее половины. Однако по регламенту считалось правомочным принятие решений при наличии 1/3 членов Собора. Разрешались только устные выступления, хотя можно было пользоваться записками с цифрами и цитатами. Запрещались аплодисменты, обструкции, прерывание речи выступавшего. Голосование проводилось по принципу «да» или «нет» (без «воздержавшихся»). По принципиальным вопросам голосование проводилось в виде «записок» (своеобразных бюллетеней), с указанием в записке имени голосовавшего.

На рассмотрение Поместного Собора был вынесен следующий круг вопросов: 1) Правовое положение Православной Церкви в России; взаимоотношения церкви и государства; 2) Высшее церковное управление: статус и прерогативы Поместного Собора, Синода, Высшего церковного совета (вопрос о введении патриаршества пока еще не ставился); 3) Церковное соборное управление среднего (епархиального) звена; церковный суд; 4) Организация церковного прихода и церковно-школьного воспитания; 5) Проблемы единоверческой церкви; 6) О церковном имуществе; 7) О статусе монастырей и правовом положении монашества. Как можно заметить из этого перечисления, Собор ограничился рассмотрением организационно-правовых проблем и не ставил себе задачи решать догматические и канонические темы; последние считались незыблемыми и, следовательно, не подлежащими пересмотру или каким-либо изменениям.

На первой сессии обсуждались проблемы реорганизации высшего церковного управления; на второй – епархиального управления, внутренней и внешней миссии, старообрядческие дела; на третьей – уставы о церковном приходе, монастырях, восстановлении священнического сана тех, кто был лишен его по политическим (но не по уголовным) мотивам, об устройстве церковного управления на Украине (в связи с провозглашением политической самостоятельности последней).

Собравшись для обсуждения своих внутренних церковных проблем, Поместный Собор не мог остаться в стороне от протекавших в то время в стране бурных политических событий. На заседаниях Собора (как показывают его протоколы) много говорилось о «смуте», которую переживала в те дни Россия, вспоминали «смутные времена» начала XVII в., видели аналогию с ней «теперешней смуты». Вспоминали имена стоявших за правду и погибших мученической смертью митрополита Филиппа Колычева и патриарха Гермогена. В день памяти последнего 18 августа был отслужен торжественный молебен.

В августе-октябре 1917 года Поместный Собор обратился с воззваниями («посланиями»): «К народу русскому», «К армии и флоту», «Ко всем чадам Православной Церкви в виду выборов в Учредительное собрание», «Против грабежей», а также в предвидении развязывания гражданской войны с предупреждением «По поводу угрожающей родине братоубийственной войны».

В воззвании «К армии» говорилось, что страна находится «в разрухе», на фронте «измена», целые полки оставляют свои позиции, «воины глумятся над своими офицерами», «шпионы разваливают армию» (здесь подразумевались не только немецкие шпионы, но и русские «агитаторы»)^*******. В воззвании 7 октября 1917 года «К народу русскому» говорилось о творившихся повсюду «грабежах и убийствах», ограблении церквей и монастырей, захвате крестьянами не только помещичьих, но и церковных земель и прочего имущества. На заседаниях Собора выступавшие приводили факты «убийств служителей Божиих». «Во множестве приходов различных епархий, – говорили выступавшие, – крестьяне насильственно забрали себе церковную и частновладельческую землю, запахивают самовольно причтовые поля, вырубают церковный лес». Приводился в качестве примера факт убийства в сентябре 1917 года в Орловской губернии приходского священника. При этом крестьяне, убив его, растащили и его имущество. Говорилось, что «не только одни отщепенцы человеческого общества, но чуть ли не целые деревни могут обращаться в злодеев и поступают хуже татар»^********. Заметим, что эти эксцессы происходили еще до октябрьского переворота 1917 года.

Источники свидетельствуют, что подобные эксцессы имели место и в ходе революции 1905–1907 годов. В Синод поступали тогда тревожные сведения из епархий об отходе, особенно рабочего люда, от церкви. Тогда с горечью констатировали, что почти все семинаристы, студенты и школьники старших классов, причем даже воспитывавшиеся в духовных семьях были на стороне революционеров, а в земских школах учителя вели пропаганду против церкви.

Эти явления приняли особо опасный характер в ходе Первой мировой войны и в период революции 1917 года. Тяготы невиданной войны при массовой гибели людей способствовали огрублению нравов, обесценению самой человеческой жизни, а потрясения 1917 года дали выход самым низменным человеческим инстинктам. Рассеялись иллюзии о простом народе-"богоносце», его «богобоязненности, преданности церкви и царю».

Вот весьма показательное свидетельство архиепископа Никона, датируемое 1916 годом: «В последние годы пронесся по Русской земле какой-то ураган неверия, безбожия, всякого произвола... На наших глазах оскудевает вера в среде верующих, гаснет духовная жизнь, утрачивается самое понятие о сей жизни и при том, что особенно горько отметить, не только у мирян, живущих почти исключительно жизнию плотскою, но и у духовных лиц, у нашего пастырства – этих, по идее, присяжных носителей идеала духовной жизни»^*********. Показательны отчеты армейского духовенства о том, что после освобождения Временным правительством от обязательного исполнения обрядов и таинств церкви (по декрету о свободе совести) процент солдат, записанных православными и соблюдавших таинство причащения, сократился со 100% в 1916 году до менее 10% в 1917 году.

Отсюда становится понятным, почему советской власти так легко и в сравнительно короткий срок, уже в начале 20-х годов, удалось провести массовую акцию закрытия и разорения монастырей и храмов. Надо сказать, что эта акция проводилась руками самого народа: одни комиссары не смогли бы провести такие широкомасштабные акты вандализма. Не в этом ли также кроется и сама катастрофа 1917 года, когда резко упал авторитет самодержавной власти и его конкретного носителя – Николая II, а также авторитет Православной Церкви, которая в то время уже не только не могла выполнять своей основной задачи – нравственного воспитания народа, но сама оказалась в глубоком кризисе?

Но продолжим рассказ о деятельности Поместного Собора. Итак, Собор не мог не откликнуться на события текущего дня. В конце августа начался корниловский мятеж. Делегаты Собора восприняли его неоднозначно: делегаты правых убеждений возлагали на него надежды, большинство же усматривало в нем начало «гражданской смуты» и не одобряло эту акцию. 30 сентября на заседаниях Собора шла дискуссия о том, принимать ли членам Собора участие в Предпарламенте или нет. Речь шла о выдвинутом некоторыми делегатами предложении послать 25 членов Собора в так называемый «Временный совет Российской республики», созванный 20 сентября и заседавший до 25 октября как «представительный орган» всех российских партий и групп до того, как будет созвано Учредительное собрание. Многие высказались за участие в нем, аргументируя это тем, что «церковь не может отрешиться от политики», поэтому необходимо представительство в этом органе и от Поместного Собора. Аргументировали и тем, что якобы «сам Христос и апостолы принимали участие в политике». Наконец, выдвигался и такой довод: «Мы же (духовные лица) участвовали в Государственном совете и Государственной думе». Однако большинство высказалось против, резонно заявляя: «Нам нужно делать церковное дело».

В итоге было принято решение представителей от Собора в Предпарламент не посылать, ибо это – представительство партий; Собору, стоявшему вне партий, унизительно просить для себя представительства в таком органе. Ту же позицию Собор занял и по вопросу о своем возможном участии в делах предстоящего Учредительного собрания, полагая, что церковь вправе лишь воздействовать на депутатов как членов церкви в деле защиты ее (церковных) интересов, но не более того.

На заседании Собора 28 августа профессор А.В. Васильев поставил вопрос о восстановлении патриаршества и избрании патриарха. Его поддержали в своих блестящих и весьма убедительных выступлениях С.Н. Булгаков и архиепископ Илларион. Булгаков основывал свой довод на каноническом правиле о первосвятителе, как о «первом среди равных», а не как о «самодержце» (чем пугали противники патриаршества), указывал, что патриаршество вместе мертвящего синодального бюрократизма возродит динамику, гибкость и жизненность церкви. Доводы Булгакова поддержал в специальной записке, направленной Поместному Собору, и видный юрист профессор Н.Д. Кузнецов.

Но выступило немало и противников восстановления патриаршества. Еще летом 1917 года Петроградский Предсоборный Совет под влиянием профессоров Петербургской духовной академии вынес решение против восстановления патриархии. Его представители с этим мнением и выступили на Поместном Соборе. Таким образом, по данному вопросу мнения разделились между «московской» и «петроградской» группами на Соборе. Противники восстановления патриаршества (петроградская группа) заявляли, что в первые три века христианства вообще не было патриархов, приводили примеры, что на Руси патриарх не всегда мог защитить интересы церкви от «царской тирании». Указывали, что на Руси не было сильных традиций патриаршества, поскольку оно существовало немногим более столетия (1589–1700) и находилось в то время в полной зависимости от царской власти. «Дело не в патриархе, – говорил представитель этой группы протоиерей Н.П. Добронравов, – а в нас самих. Виноваты мы сами, что нет у нас святого дерзновения, что мы раболепствуем перед властью». При этом он едко заметил, что и до Петра I российские патриархи «перед царем землю мели бородою». Кроме всего прочего, указывал Добронравов, теперь еще нет человека, настолько авторитетного, который мог бы возглавить Русскую Церковь (в этом, как потом оказалось, он был глубоко не прав).

Противники восстановления патриаршества также указывали, что избранный патриарх мог оказаться или чересчур слабым («мышонком в львиной гриве»), или наоборот, крутым и авторитарным («самовольным»). Последнего обстоятельства («тяжести руки самовластного патриарха») особенно опасались высшие иерархи церкви. Сторонники патриаршества говорили о его настоятельной необходимости «особенно в настоящее смутное время» – распада государства и угрозы «разделения церкви» Здесь четко было выражено (и не без оснований) опасение за целость Русской Православной Церкви в обстановке не только центробежных национальных и политических процессов, но и в связи с ними неизбежного «церковного раздробления» Патриарх в этой ситуации должен явиться «духовным цементом, сохраняющим единство церкви» Он должен быть сильным и авторитетным ее вожаком. На опасения возможности авторитарной власти патриарха в церкви сторонники восстановления патриархии указывали, что такие опасения неосновательны, ибо вместе с восстановлением института патриаршества восстанавливается регулярный (через каждые 4 года) созыв Поместного Собора – высшей церковной власти, которой патриарх будет подотчетен и которая тем самым ограничит его власть.

Обсуждение этого вопроса продолжалось около двух месяцев. На заседании 23 октября профессор Московской духовной академии Илларион Троицкий в своем ярком, эмоциональном и аргументированном выступлении убедил большинство Поместного Собора в необходимости восстановления патриаршества. Под влиянием событий 25 октября (свержение Временного правительства) Поместный Собор на несколько дней прекратил обсуждение этого вопроса. 28 октября он вновь вернулся к его обсуждению. В тот день было принято постановление о восстановлении института патриаршества в Русской Православной Церкви и о немедленном избрании патриарха. Было постановлено выдвинуть и кандидатуры к избранию патриарха путем проведения нескольких туров голосования. После двух голосований, состоявшихся 30 и 31 октября, определились три кандидатуры: Харьковского архиепископа Антония Храповицкого, Новгородского архиепископа Арсения Стадницкого и Московского митрополита Тихона. Результаты этих голосований были неожиданными: наибольшее число голосов было отдано Антонию Храповицкому, а наименьшее – митрополиту Тихону, хотя последний пользовался особым авторитетом в духовной и недуховной среде

4 ноября Поместный Собор принял постановление: «В Православной Российской Церкви высшая власть – законодательная, судебная, контролирующая – принадлежит Поместному Собору, периодически, в определенные сроки, созываемому, в составе епископов, клириков и мирян. Управление церковное возглавляется патриархом Патриарх вместе с органами церковного управления подотчетен Собору». Был определен статус патриарха. Он – первый среди равных ему епископов, но представляет собою высшую исполнительную властью в Русской Православной Церкви. При патриархе состоят совещательные органы, в которых он председательствует, – Священный Синод из 12 членов и Высший церковный совет из 15 членов Патриарх председательствует и в соединенных присутствиях (общих собраниях) этих высших совещательных органов управления Православной Церковью.

Патриарху предоставлено право созыва Поместного Собора, а также сношений с другими церквами. Патриарх – представитель Церкви перед государственной властью. Он «имеет долг печаловаться» (т.е. ходатайствовать) перед светской властью за свою паству. Патриарху предоставлено право снятия или сокращения эпитимий, обращаться с пастырскими воззваниями к православному населению.

Патриарх одновременно является и епархиальным архиереем его патриаршьей области – Москвы и Московской епархии. Ему непосредственно подчинены ставропигиальные монастыри, которые включаются в его епархию. В Московской епархии патриарх имеет своего наместника в лице архиепископа Коломенского и Можайского (впоследствии он стал именоваться митрополитом Крутицким и Коломенским). В непосредственном управлении патриарха находятся все соборы и монастыри на территории Московского Кремля.

Если патриарх нарушает или не «блюдет» свои обязанности, то дважды члены Высшего церковного совета делают ему «внушения». Он может быть отрешен от своего сана Поместным Собором путем голосования. Для принятия такого решения необходимо не менее 2/3 голосов членов Поместного Собора. За проступки патриарх может быть привлечен и к церковному суду. Патриарх избирается пожизненно. В случае его смерти, до избрания нового патриарха, его обязанности исполняет его наместник, который именуется «местоблюстителем патриаршего престола» Наместник замещает патриарха и во время его болезни.

Избрание патриарха совершилось 5 ноября в храме Христа Спасителя (Успенский собор, в котором предполагалось провести эту церемонию, был поврежден артобстрелом в ноябрьские дни).

После литургии было совершено торжественное молебное пение. Из трех определившихся кандидатов в патриархи необходимо был по жребию выбрать одного. Из Зосимовой пустыни привезли старца-затворника Алексия, который из «позлащенного ковчежца», помещенного перед чудотворной иконой Владимирской Богоматери, вынул один из трех свернутых листов с именами кандидатов и передал его киевскому митрополиту Владимиру. Тот, развернув листок, громко прочел: «Тихон, митрополит московский». Раздались голоса «аксиос»! (греч. – «достоин»).

В Троицкое подворье, где в то время пребывал Тихон, было направлено с извещением о его избрании патриархом специальное «посольство» во главе с митрополитом Владимиром. «Преосвященный митрополит Тихон, – обратился к нему Владимир, – Священный Великий Собор призывает твою святыню на патриаршество богоспасаемого града Москвы и всея Руси». Тихон ответил благодарственной речью. Интронизация Тихона (церемония возведения его в сан патриарха) проходила по традиции в Успенском соборе Кремля 21 ноября (в день введения во храм Богородицы). Согласно ритуалу Тихона трижды сажали на «горнее место» в алтарной части храма с троекратным провозглашением по-гречески «аксиос!». Затем ведомый под руки он был посажен на патриарший престол, который пустовал 200 лет.

* *

Сделаем небольшое отступление, чтобы сказать несколько слов о святителе Тихоне.

Избрание Тихона Патриархом Всея Руси с удовлетворением было встречено в церковных кругах и большинством православного населения России. Он слыл как «пастырь самый ученый, самый строгий и самый добрый из иерархов Русской Церкви». Был справедлив и нелицеприятен. Избрание Тихона патриархом явилось признанием его высоких духовных и нравственных качеств, его обширной богословской эрудиции, многолетнего опыта управления различными епархиями, в том числе и главнейшей из них – Московской. Импонировало в нем и то, что он находился в некоторой оппозиции к прежней, дореволюционной, светской власти и к прежнему, царскому, составу Синода, который из-за этого не давал ему ходу, посылая его в самые отдаленные епархии. Ненавидела Тихона и распутинская клика.

Избранный Патриархом Всея Руси, Тихон активно защищал интересы Русской Православной Церкви в трудное для нее время – прихода к власти большевиков, развязывания гражданской войны и начала жестоких гонений на Православную Церковь. 1 января 1918 года в храме Христа Спасителя после молебствия Тихон в своей проповеди сказал: «Вся эта разруха и недостатки от того, что без Бога строится Русское государство... Церковь осуждает такое строительство, и мы решительно предупреждаем, что успеха у нас не будет никакого до тех пор, пока не вспомним о Боге». В начале июля 1918 года Тихон послал просфору и свое благословение бывшему царю и его семье в Екатеринбург, а при полученном им вскоре известии о расстреле царской семьи публично осудил эту акцию и отслужил в Казанском соборе панихиду по убиенным.

7 ноября 1918 года Тихон направил свое послание в Совнарком с ходатайством об освобождении заключенных по политическим мотивам, прекращения насилия, разорения, кровопролития, стеснения веры, призывал советские власти дать народу «желанный и заслуженный отдых от междоусобной брани». «От меча погибнете вы сами, взявшие меч», – писал Тихон в этом послании. И ноября 1918 года Тихон совершил заупокойную службу обо всех погибших в междоусобной брани – и красных и белых.

1918 год был обильно полит кровью священнослужителей. Тихон проклял участников расправ над ними. Проклятие относилось к непосредственным палачам, но не к самой власти. Кстати, проклятие коснулось и палачей из стана белых. Тихон резко выступал против бессудных расправ над невинными людьми, расстрелов крестных ходов, осквернения мощей святых. Продолжая протестовать против актов насилия и беззакония, Тихон заявлял: «Пусть за это называют нас контрреволюционерами, пусть заточат в тюрьмы». К самим верующим он обращался с наставлением: «Побеждайте зло добром». Когда в 1921 году в стране разразился голод, Тихон обратился с призывом к верующим и «народам Вселенной» помочь голодающим. По его инициативе было собрано на помощь голодающим 9 млн. руб. золотом. Власти опасались, что эта акция поднимет авторитет церкви, тем более, что Тихон благословил изъятие для борьбы с голодом тех церковных ценностей, без которых можно было обойтись при богослужении. Власти под предлогом помощи голодающим провокационно пошли на реквизицию и церковных святынь, что вызвало протесты верующих, пресеченные самими жестокими мерами: было расстреляно более 10 тысяч человек. Над самим Тихоном нависла угроза расправы. Летом 1919 года было произведено первое покушение на Тихона. Его доброжелатели советовали ему бежать, говоря, что «все уже готово» для этого, но он отказался, считая что его бегство будет только на руку гонителям Церкви «Пусть делают, что угодно», – заявил он.

Осуждая действия властей, Тихон не выступал за свержение советской власти, как утверждала официальная версия, которая обошла всю советскую исследовательскую и учебную литературу. Летом 1919 года Тихон призвал всех отказаться от актов мести по отношению к гонителям Церкви. «Пролитая кровь всегда вызывает к новой крови, – говорил он. – Строительство на вражде – строительство на вулкане». Осуждая акты насилия, он всегда призывал к миру. Тем не менее, в апреле 1922 года начался судебный процесс над Тихоном, которому были предъявлено обвинение в его «антисоветской деятельности». Тихон был подвергнут домашнему аресту, месяц сидел в тюрьме Лубянки. В июне 1923 года его заставили письменно признать «свою вину» (которой, по существу, и не было), а в 1924 году его дело было прекращено. 19 мая 1924 года он был помещен в Донской монастырь, где до конца жизни фактически находился под домашним арестом, под строгой охраной и фактически в полной изоляции от внешнего мира. 7 апреля 1925 года Тихон скоропостижно скончался, по официальной версии, «от сердечной недостаточности». Похоронен в Даниловом монастыре. (9 октября 1989 года была совершена канонизация Тихона Русской Православной Церковью.)

* *

На второй сессии Поместного Собора решались вопросы церковного управления. 19 февраля 1918 года Поместный Собор по аналогии с высшими органами церковного управления установил и епархиальное управление в основном крупном церковном подразделении – епархии. Во главе епархии стоит ее настоятель – епархиальный архиерей (в сане епископа, архиепископа, митрополита), избираемый пожизненно клириками и мирянами. Синод лишь предлагает список кандидатов на пост главы епархии, а представители епархии (выборщики от благочиннических собраний) тайным голосованием избирают одного из них. Епархиальным архиереем мог быть избран представитель не только монашествующего духовенства, но также и из приходского, даже из «мирян» (но обязательно неженатых и в возрасте не моложе 35 лет). Кроме того, он должен был иметь богословское образование Епархиальный архиерей мог быть смещен за порочащие его проступки высшей церковной властью через церковный суд. Но он мог и сам по своему желанию просить об отставке (уйти «на покой») по старости или болезни. Архиерей «на покое» обезпечивался пенсией за счет церкви. При архиерее и под его председательством состоят епархиальный совет из клириков и мирян и епархиальный суд. Они избираются на 3 года епархиальными собраниями и заменяют собой консисторию – прежнее бюрократическое управление в епархии. Для борьбы с «ложными верованиями» и для «распространения православия» при епархии предполагалось учреждать братства, миссии и духовные общества. В ведении епархии находятся все духовные учебные заведения, находящиеся на ее территории.

8 апреля 1918 года был принят Приходский устав, подробно определявший статус церковного прихода. В основу управления в приходе был положен принцип выборности, подотчетности избранных органов избиравшим их собраниям причта и прихожан. В каждом приходе собрание избирало на 3 года церковный совет в числе 20 человек (двадцатка). На нем председательствовал настоятель прихода – приходской священник. При нем был его заместитель – обязательно из мирян. Для ведения хозяйственно- имущественных дел прихода избирался церковный староста. В церковные старосты могли быть избраны и женщины.

Работа Поместного Собора в первое время (во всяком случае до декабря 1917 – января 1918 годов) мало занимала большевиков, и в связи с этим особой конфронтации еще не наблюдалось. Обострение отношений началось с наступлением советской власти на религию и Церковь и изданием ряда законов, касающихся Церкви, вызвавших открытое недовольство Собора.

4 декабря 1917 года издан декрет о земельных комитетах, по которому все земли, «включая и все церковные и монастырские, отбирались в руки государства». Начавшаяся национализация земли больно ударила по имущественному положению Церкви.

11 декабря 1917 года издан декрет о передаче всех церковных школ в Комиссариат народного просвещения. А это означало лишение Церкви ее духовных академий, семинарий, училищ, а также полного изменения их преподавания и лишения их имущества, что наносило сильный ущерб подготовке духовных кадров (священников, миссионеров, преподавателей духовных училищ). 18 декабря того же года вводится гражданский брак и аннулируется церковный.

Завершением этих акций советского государства явилось издание 23 января 1918 года декрета об отделении церкви от государства и школы от церкви. Поместный Собор воспринял этот декрет как начало «открытого гонения на церковь», как правовую основу для всяких ее стеснений и ограничений. Особенное недовольство Собора вызвали пункты о лишении Церкви собственности, что лишало Церковь ее материальной базы.

19 февраля (4 марта) 1918 года Поместный Собор принял решение о непризнании гражданского брака и гражданского развода. «Декреты, направленные к ниспровержению церковных законов, не могут быть приняты Церковью, – говорилось в постановлении. – Брак, освященный Церковью, не может быть расторгнут гражданской властью. Такое расторжение Церковь не признает действительным, рассматривает как поругание таинства». Если венчавшийся в церкви решил расторгнуть свой брак путем обычной записи в ЗАГСе и вступить во второй брак также путем записи в ЗАГСе, Церковь считала виновным его в многоженстве – в «прелюбодеянии», как совершившим «тяжкий грех». Конечно, брак, заключенный путем венчания в церкви, в принципе в ряде случаев мог быть расторгнут (в постановлении перечислялись эти случаи), но опять-таки самой Церковью.

Поместный Собор выступил против и введения нового календаря (нового стиля), считая его неудобным для Православной Церкви. Резкую реакцию Поместного Собора вызвала позиция воинствующего атеизма советского государства. Это прозвучало во многих выступлениях членов Собора. Так, Н.Д. Кузнецов в своей речи на заседании 31 января 1918 года говорил: «С каким государством дорожим мы связью? Только с государством христианским. Мы надеемся, что после большевистской власти придет законная власть, которую мы можем признать... Над всякой другой, нехристианской, социалистической, властью мы должны поставить крест; нам невозможно наладить нормальные отношения с такой властью»^**********.

Разумеется, советское правительство не могло мириться с такими настроениями Поместного Собора. Когда Поместный Собор после длительного перерыва в заседаниях собрался 2 июля 1918 года на третью сессию, то ему запретили заседать в Москве. Собор в далеко не полном своем составе продолжил заседания в Троице-Сергиевой лавре, и после двух с половиной заседаний 20 сентября работа его была прервана.

За время трех сессий Поместного Собора удалось обсудить и принять постановления по уставам соборной структуры Православной Церкви (от статуса патриарха до церковного прихода), о церковной проповеди, о статусе монашествующих, о положении женщины в церкви. Согласно этим постановлениям на всех уровнях управления Церковью вводился выборный принцип сверху донизу при участии вместе с духовными лицами и мирян.

Относительно церковной проповеди решено их читать на всех богослужениях (по окончании литургии), а не только по воскресным дням и великим праздникам. Проповеди должны были произносить не только священнослужители, но и церковнослужители, а также наиболее подготовленные к этому представители из самих прихожан. Предусматривалось предоставление определенной автономии монастырям, расширение в них демократических порядков. На монастыри возлагалась обязанность обучения мирян. Предполагалось создание и специальных школ для обучения самих монашествующих, ибо основной их контингент составляли малограмотные или даже неграмотные крестьяне. Учреждались съезды монастырей для решения общих вопросов. Монашествующие богословы объединялись во Всероссийское монастырское братство духовного просвещения. Для работы этого братства предназначались специально несколько монастырей.

Длительные дискуссии проходили по вопросу о положении женщин в Русской Православной Церкви. Выдвигались требования предоставить им равные с мужчинами права в приходах: исполнять должности псаломщиц и «церковных сестер» с разрешением входить в алтарь, восстановить чин диаконисс с рукоположением их в эту должность епископом. Но в итоге было принято компромиссное решение: женщины получили право участвовать в приходских церковных советах, в благочиннических и епархиальных собраниях, занимать должности во всех епархиальных просветительных, благотворительных, миссионерских, церковно-хозяйственных учреждениях, в исключительных случаях исполнять обязанности псаломщиц, но без включения их в церковный клир. Вследствие пресечения советской властью деятельности Поместного Собора, не вся программа его занятий могла быть выполнена. По плану, в начале 1919 года должна была состояться 4-я, последняя, сессия Собора, на которой предполагалось обсудить следующие вопросы: 1) учреждение Патриаршей палаты церковного искусства, 2) основные положения Библейского совета при Высшем церковном управлении, 3) устройство Православной Церкви в Финляндии, 4) о положении Грузинской Православной Автокефальной церкви и о ее взаимоотношениях с Русской Православной Церковью, 5) о церковно-издательском отделе, 6) о порядке расторжения церковью браков, 7) о высшем богословском образовании и уставе духовных академий, 8) о старом и новом календаре, 10) о правовом положении духовенства в государстве, 11) об образовательном цензе духовенства, 12) о восстановлении «чина диаконисс» (для женщин). Все это предполагалось обсудить по подготовленным по этим вопросам 23 докладам, представленным соответствующими отделениями Собора.

Поместный Собор Русской Православной Церкви 1917–1918 годов не успел обсудить многих вопросов, которые были намечены в его программе, и принять по ним свои решения. Более того, реализовать уже принятые решения в условиях жесткой атеистической политики государства было невозможно.

В начале 20-х годов Русская Православная Церковь оказалась расколотой: от нее отошла так называемая «обновленческая» церковь, которую возглавил самозванный митрополит А.И. Введенский, и которую советская власть противопоставляла Церкви, возглавляемой Патриархом Тихоном (кстати, заявившем о признании в 1923 году советской власти); ушла в подполье так называемая «катакомбная» церковь, не признававшая «безбожную» советскую власть. В зарубежье русская эмиграция основала Зарубежную православную церковь; отделилась (еще в 1917 году) Украинская православная церковь, которая объявила о своей автокефалии (затем она снова вошла в состав Русской Православной Церкви, но после 1991 года вновь заявила о своей автокефалии, которую не признает наша Патриархия).

Хотя советская власть и провозгласила отделение Церкви от государства, на деле Церковь попала в еще более тяжелую зависимость от государства, чем при Петре I. Не выполнялись статьи декрета о свободе совести и невмешательстве государства в дела верующих. Без санкции властей нельзя было поставить во главе приходов священников, открыть храм. После смерти Патриарха Тихона долгое время (в течение 18 лет) власти не разрешали избирать нового патриарха. Его функции выполняли местоблюстители патриаршьего престола, которые постоянно подвергались репрессиям.

Лишь в тяжких условиях Великой Отечественной войны, когда в полной мере выявилась патриотическая и воспитательная роль Православной Церкви, Сталин пошел на некоторые уступки: в сентябре 1943 года разрешил избрать патриарха, открыть часть храмов, несколько монастырей, духовных учебных заведений, издавать для своих нужд богослужебные книги и духовную литературу. Однако всё это делалось под жестким контролем государственных органов (в частности, органов государственной безопасности).

* *

О Поместном Соборе Русской Православной Церкви 1917– 1918 годов нет еще специального монографического исследования. Имеются лишь несколько статей, глав в общих работах по истории Русской Церкви, в большинстве своем тенденциозного характера.

Среди исследовательских статей отметим: Карташев А.В. Революция и Собор 1917–1918 гг. Наброски для истории Русской Церкви наших дней // «Богословская мысль», Париж, 1942 (перепечатана в сб. Труды Православного Богословского Института в Париже. Вып. IV) и его же: Временное правительство и Русская Церковь // Из истории христианской церкви на родине и за рубежом в XX столетии. – М., 1995]; Смолич И.К. Русская Православная Церковь во время революции: с марта по октябрь 1917 г. и Поместный Собор 1917/1918 гг.; его же // История Русской Церкви. Ч. 2. – М., 1997; Поспеловский Д.В. Русская православная церковь: Испытания начала XX века // ВИ, 1993, № 12; Осипов Е.С. Церковь и Временное правительство // ВИ, 1964, № 6; Bogolepov Alexander. Church Reforms in Russia. 1905–1918. – Bridgeport., Conn.: Committe of the Metropolitan Council of the Russian Orthodox Church of America, 1996; Балашов H., прот. Всероссийский Церковный Собор 1917–1918 годов. Некоторые детали предыстории // «Церковь и время», 2000, № 3 (12); К истории созыва Всероссийского Церковного Собора // «Церковь и время», 2000, № 3 (12); Суетов А.О. О предсоборном присутствии // Уч. записки Имп. Юрьевского унив-та, 1912, № 1.

Для изучения этого важного события не только в истории Русской Православной Церкви, но и истории России вообще, историк располагает разнообразными материалами В первую очередь здесь следует назвать протоколы самого Поместного Собора: Священный Собор Русской Православной Церкви. Деяния. – М.-Пг., 1918. Т. 1–10 (ныне переизданы). Материалы Священного Собора Православной Российской Церкви: Святейший Правительствующий Синод и Поместный Собор. Вып. 1–16. – М., 1917], Собрание определений и постановлений Священного собора Православной Российской Церкви. Приложения к «Деяниям...». Вып. 1–4 – М., 1918; Священный Собор Российской Православной Церкви. Положение о высшем и епархиальном управлении православной церкви. – Варшава, 1922; Священный Собор Российской Православной Церкви. Приходский устав православной церкви. – Варшава, 1922; Святейший Правительствующий Синод. Предсоборное совещание. В 5-ти томах. – СПб., 1912–1916 (о предыстории Поместного Собора).

Ценные материалы публиковались в ходе работы Поместного Собора в органе Св. Синода «Церковных ведомостях» (1917, №№ 1–48), которые уделяли большое внимание ходу работы Поместного Собора). Деятельность Поместного собора получила свое отражение в мемуарной литературе: Воспоминания товарища обер-прокурора Св. Синода Н.Д. Жевахова. Т. 1–2 – М., 1996; Путь моей жизни. (Воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского)). – М., 1994.

Укажем также работы мемуарного характера «обновленческого» митрополита-самозванца А.И. Введенского: Революция и церковь (П., 1922), Церковь и государство» (М., 1923), Церковь патриарха Никона (М., 1923). Несмотря на тенденциозный характер работ А.И. Введенского, они содержат многие малоизвестные факты о Поместном Соборе 1917–1918 годов.

Интересны сведения и оценки работы Собора в тогдашней прессе. Архивные материалы Поместного Собора 1917–1918 годов ныне хранятся в РГИА (Ф. 833).

[ПСЗ-1 Т 6, №3718]

1721, Генваря 25.

Между многими, по долгу Богоданныя Нам власти, попеченьми о исправлении народа Нашего, и прочих подданных нам государств, посмотря и на духовный чин, и видя в нем много нестроения и великую в делах скудость, не суетный на совести Нашей возымели Мы страх, да не явимся неблагодарни Вышнему, аще толикая от Него получив благопоспешества во исправлении как Воинскаго, так и Гражданскаго чина, пренебрежем и чина Духовнаго. [...]

Уставляем Духовную Коллегию, то есть Духовное Соборное Правительство, которое по следующем зде (здесь. – В.Ф.) Регламенте, имеет всякия Духовные дела во Всероссийской Церкви управлять. И повелеваем всем верным подданным Нашим всякого чина, Духовным и мирским, имети сие за важное и сильное Правительство, и у него крайния дел Духовным управы, решения и вершения просить. И судом его определенным довольство- вагися, и указом его слушать во всем, под великим за противление и ослушание наказанием, против прочих Коллегий. [...]

Аз, нижепоименованный, обещаюся и клянуся Всемогущим Богом, пред Святым Его Евангелием, что должен есмь по долженству хощу, и всячески тщатися буду в советах и судах и всех делах сего Духовного Правительственного Собрания искать всегда самы сущия правды, и действовать вся по написанным в Духовном Регламенте Уставам, и аще кия (какие. – В.Ф.) и впредь с согласием сего Духовного Правительства, и соизволением Царского Величества определена будет. [...]

Клянуся паки Всемогущим Богом, что хощу, и должен есмь моему природному и истинному Царю и Государю Петру Первому, Всероссийскому Самодержцу и прочая, и по нем Его Царскаго Величества Высоким законным Наследником, которые, по изволению и Самодержавной Его Царскаго Величества власти, определены, и впредь определяеми и к восприятию Престола удостоены будут. [...]

Регламент или устав духовныя коллегии, – по которому она знать долженства своя, и всех духовных чинов, також и мирских лиц, поскольку оныя управлению духовному надлежит, и при том в отправлении дел поступать имеет.

Разделяется же Регламент сей на три части, по числу трех духовных нужд, ведения достойных и управления требующих, которыя суть:

Описания и важныя вины такового правления.

Дела, управлению сему подлежащие.

Самых управителей должность, действо и сила. [...]

Коллегиум правительское не что ино есть, токмо правительское собрание, когда дела некие собственные не единому лицу, но многим к тому угодным, и от Высочайшей власти учрежденным подлежат ко управлению. [...J

А яко Христианский Государь, правоверия же и всякого в церкви Святей благочиния блюститель, посмотрев и на духовныя нужды, и всякого лучшего управления оных возжелав, благоволил уставити и духовное Коллегиум, которое бы прилежно и непрестанно наблюдало, еже на пользу церкви, да вся по чину бывают, и да не будут нестроения, еже есть желание Апостола или паче Самого Бога благоволение. [...]

Да не возмнит же кто, что сие управление не угодно есть, и лучше бы единому лицу дела духовные всего общества правити, якоже частных стран, или Епархий дела управляют каждой особ

Епископи. Предлагаются зде важные вины, которыя показуют, что сие правление соборное всегдашнее, и аки всегдашний Синод или Синедрион, совершеннейшее есть и лучшее, нежели единоличное правительство, наипаче же в Государстве Монаршеском, яковое есть Наше Российское.

Во-первых, бо (ибо. – В.Ф.) известнее взыскуется истина соборным сословием, нежели единым лицем. [...] Случается, что в некой трудности усмотрит тое человек простый, чего не усмотрит книжный и остроумный; то как не нужно есть Соборное Правительство, в котором предложенную нужду разбирают умы многие, и что един не постигнет, то постигнет другий, а чего не увидит сей, то он увидит. И тако вещь сумнительная и известнее и скорее объяснится, и каковаго требует определения, не трудно покажется.

А яко известие в познании, тако и сила в определении дела большая зде есть: понеже вящше ко усмотрению и повиновению преклоняет приговор соборный, нежели единоличный указ. Монархов власть есть Самодержавная, которым повиноватися сам Бог за совесть повелевает; обаче советников своих имеют, те токмо ради лучшего истины изыскания, но дабы и не клеветали непокоривые человецы, что се, или оное силою паче и по прихотям своим, нежели судом и истиною заповедует Монарх: то кольми паче в церковном правлении, где правительство не монаршеское есть, и правителем заповедуется, да не господствуют клиру. Где аще един что уставляет, могут противницы единым лица его оклеветанием силу установления его отьяти, чего не так возмогут, где от соборного сословия определение происходит. [...]

5. Но се наипаче полезно, что в Коллегиум таковым не обретается место пристрастию, коварству, лихоимному суду. Како бо могут сложитися в заступление виной, или во осуждение невинной стороны, где аще и будет един к лицу судимому пристрастен или яростен, обаче другий или третий и прочий от гнева и пристрастия того свободни? Како же им зла одолети может, где не во власти, но по правильным и важным причина дело вершится, и един другаго (аще благословной мнения своего вины не покажет) зазорится, да непознан будет во мздоимстве своем? Се же наипаче, егда Коллегиум состоится в таковых лицах, которым отнюдь невозможно тайно всем согласитися, сие есть, аще будут лица разнаго чина и звания: Епископи, Архимандриты, Игумены, и от властей белаго Священства. Во истину не видать зде, како таковые друг другу и открывати дерзнут коварное некое умышление, не токмо что согласитися на неправость.

И се тому ж подобно, что Коллегиум свободнейший дух в себе имеет к правосудию: не тако бо, якоже единоличный правитель гнева сильных боится, понеже и причины проискивать на многих, а еще разностатейных особ, не тако удобное есть, яко на единого человека.

Велико и сие, что от соборного правления не опасатися отечеству мятежей и смущения, яковые происходят от единого собственного правителя духовного. Ибо простой народ не ведает, како разнствует власть духовная от Самодержавной; но великою Высочайшего Пастыря честию и славою удивляемый помышляет, что таковый правитель есть то вторый Государь, Самодержцу равносильный, или и больши его, и что духовный чин есть другое и лучшее Государство, и сем сам собою народ тако умствовати обыкл. Что же есть егда еще и плевелныя властолюбивых духовных разговоры приложатся, к сухому харастию (хворосту. – В.Ф.) огнь подложат? Тако простые сердца мнением сим развращаются, что не так на Самодержца своего, яко Верховного Пастыря, в коем либо деле смотрят. И когда услышится некая между оными распря, вси духовному паче, нежели мирскому правителю, аще и слепо и пребезумно согласуют, и за него поборствовати и бунтоватися дерзают, и льстят себе окаянныя, что они по Самом Бозе поборствуют, и руки своя не осквернят, но освящают, аще бы и на кровопролитие устремилися. Таковому же в народе мнению вельми ради и не простые, но коварные человецы; тии бо на Государя своего враждующе, егда увидят ссору Государя с Пастырем, похищают то за добрый случай злобе своей, и под видом Церковной ревности не сумнятся подносить руки на Христа Господа; и к тому ж беззаконию, яко к делу Божию, подвизают простой народ. Чтож, когда еще и Сам Пастырь таковым о себе надмен мнением, спать не похощет? Изрещи трудно, великое отвсюду бедствие бывает.

И не вымыслы то дал бы Бог, чтоб о сем домышлятися только можно было, но самою вещию не единожды во многих Государствах сие показалося. Вникнуть толково Историю Константинопольскую, ниже Иустиниановых времен, и много того покажется. Да и Папа не иным способом толико превозмог, не точию Государство Римское полма (половину. – В.Ф.) пресече, и себе великую часть похити, но и иныя государства едва не до крайнего разорения не единожды потрясе. Да не воспомянутся подобные и у нас бывшие замахи!

Таковому злу в Соборном духовном Правительстве несть места, ибо несть зде и на самом Президенте великия и народ удивляющия славы, несть лишния светлости и позора, несть высокого о нем мнения, не могут ласкатели безмерными похвалами возносити его. Понеже что либо таковым Правительством доброе делается, невозможно единому Президенту восписоватися (возноситься. – В.Ф.). Само имя Президент не гордое есть, не иное бо что значит, только председателя; не может убо ниже кто иный о нем высоко помышляли. А когда еще видит народ, что Соборное сие Правительство Монаршим указом и Сенатским приговором установлено есть; то и паче пребудут в кротости своей, и весьма отложить надежду иметь помощь к бунтам своим от чина духовного.

8. Еще и сие угодие Церкви Государству от таковаго Соборнаго Правительства будет, что в нем не токмо един некто от соседателей, но и сам президент или Председатель подлежати имать суду своея братия, то есть томужде? Коллегиум, аще в нем знатно прогрешил, не так как деется, где един самовластный пастырь владеет: ибо он не похощзет от подрпучных себе Епископов судитися. Аще же бы к тому и приумножен был, то обаче (однако. – В.Ф.) в народе простом, правосудие неведущем, и слепо рассуждающем, таковый суд был бы подозрительный и поношению подверженный. Отчего деется, что на злаго такового единовластителя нужда есть созывати Собор Вселенский, что и с великою всего отечества трудностию, и не с малым иждивением бывает, и в нынешние времена (когда восточные Патриархи под игом турским живут, и Турки Нашего Государя вящие (больше. – В.Ф.), нежели, прежде опасаются) отнюдь мнитися (сомневаться. – В.Ф.) быти невозможно.

Наконец, в таковом Правительстве Соборном будет некая школа правления духовнаго. Ибо от сообщения многих и различных рассуждений, и советов и доводов правильных, яковых частыя дела требуют, всяк от соседателей искусством навыкнути, как бы дом Божий управлять возмогл; и потому самыя угоднейшия от числа коллегов, или соседателей, особы на степень Архиерейства восходит достойныя. И тако в России, помощию Божиею, скоро и от духовного чина грубость отпадет и надеитися всего лучшего. [...]

Рассуждая же дела, которые в духовном Коллегиум имеют управлятися, оных всех два рода являются: первый род дел обще всея церкви как духовному, так и мирскому чину, и всем великим и малым чиновным степеням, тако ж и рядовым особам нужных, где наблюдать подобает, аще все правильно по закону Христианскому деется. И аще что оному противно обретается, и несть ли коея скудости в наставлении, христианину всякому подобающем. Второй род дел собственным чином потребных. Чины же оные пяточисленные суть: 1. Епископ и, 2. Пресвитеры, дьяконы и прочий клир церковный, 3. Монахи, 4. Домы училищные и в них учителя и ученики, тако ж церковные проповедники, 5. Особы мирские, поскольку участны суть наставления духовнаго, яковое случается о правильных и неправильных браках, до светских людей касающихся.

О сих всех порядком, что есть важное, зде предлагается.

Дела общие. Зде двое смотреть подобает. Первое, аще все правильно и по закону Христианскому деется, и не деется ли что и где закону оному противное. Второе же, аще довольное христианам наставление употребляется.

К первому насмотрению последующие пункты суть потребны:

Розыскать вновь сложенные и слагаемые акафисты и иные службы и молебны, которые наипаче в наша времена в Малой России сложены суть немалое число, суть ли оныя сложения писанию священному согласная? и не имеют ли нечто в себе слову Божию противное, или хотя нечто непристойное и празднословное?

Тако ж определить, что оныя многочисленныя моления, хотя бы и прямые были, однако не суть всякому должныя, и по воле всякого на едине, а не в соборе церковном употреблять оных мощно, дабы по времени не вошли в закон и совести бы человеческой не отягощали.

Смотреть историй святых, не суть ли некия от них ложно вымышленныя, сказующие чего не было, или Христианскому православному учению противныя или бездельныя и смеху достойныя повести. И таковыя повести обличить и запрещению предать со объявлением лжи во оных обретаемой. [...] Обаче духовному правительству не подобает вымыслов таковых терпеть и вместо здравой духовной пищи отраву людям представлять. Наипаче, когда простой народ не может между десным и шуиим рассуждать, но что-либо видит в книге написанное, того крепко и упрямо держится.

Собственно же и прилежно розыскивать подобает оные вымыслы, которые человека в недобрую практику или дело ведут и образ ко спасению лестный предлагают. [...]

Могут обрестися и некия церемония непотребныя или вредныя. [...1 Розыскать, так ли деется, и ведают ли о сем мест оных епископи. Аще бо сия и сим подобная обретаются, ведут людей в явное и стыдное идолослужение.

О мощах святых, где и какие явятся быть сумнительныя, розыскивать: много бо и о сем наплутано. [...]

О иконах святых смотреть того, что во обещании поставляемых епископов написано.

Еще сие наблюдать, чтоб как деялось, впредь бы того не было: понеже сказуют, что нецыи архиереи для вспоможения церквей убогих или новых построения повелевали проискивать явления иконы в пустыне или при источнице, и икону оную за самое обретение свидетельствовали быти чудотворную. [...]

Вторый же общих дел есть: Есть ли у нас довольное ко исправлению Христианскому учение. Ибо хотя известно есть, что самое Священное Писание содержит в себе совершенные законы и заветы ко спасению нашему нужные, [...] обаче понеже немногие имеют честь книги и от книжных не могут вся собрать от писания, яже суть нужнейшая ко спасению; того ради требуют руководства совершеннейших мужей. Того бо ради пастырский чин от Бога уставлен, дабы от Священного Писания научал вверенное себе стадо. А понеже мало есть таковых пресвитерей, которые бы наизусть могли проповедать догматы и законы Священного Писания, то всеконечная нужда есть имети некия краткия и простым человекам уразумительныя и ясныя книжицы, в которых заключится все, что к народному наставлению довольно есть, и тыя книжицы прочитовать по частям в недельные (воскресные. – В.Ф.) и праздничные дни в церкви пред народом. [...]

Смотрети же должен епископ, чего обещался клятвою на своем поставлении, сие есть: о монахах, дабы не волочились безпутно, дабы лишних безлюдных церквей не строено, дабы иконам святым ложных чудес не вымышленно; також о кликушах, о телесах ложных несвидетельственных, и прочих всего того добре наблюдать.

Все же тое, чтоб удобнее пошло в дело, указать должен епископ по всем городам, чтоб закащики или нарочно определенные к тому благочинные, аки бы духовные фискалы, тое все надсматривали и ему бы епископу доносили. Если бы таковое нечто где проявилось, под виною извержения, кто бы утаить похотел.

Вельми ко исправлению церкви полезно есть сие, чтоб всяк епископ имел в доме или при доме своем школу для детей священнических или и прочих, в надежду священства определенных. А в школе той был бы учитель умный и честный, который бы детей учил не только чисто, ясно и точно в книгах честь, но учил бы честь и разуметь. [...] А который ученик был крайне туп, или хотя и остроумен, да развращен, и упрям, и непобедимой лености, таковых бы при довольном искушении, отпускать от школы, отняв им всю надежду чина священнического. [...] А если епископ неученого во оной школе человека поставит в священники или в монашеский степень, минув ученого, и без вины правильной, то подлежит наказанию, яковое определено будет в Духовном Коллегиум. [...]

Ведал бы всяк епископ меру чести своея и невысоко бы о ней мыслил, [...] Се же того ради предлагается, чтобы укротити оную вельми жестокую епископов славу, чтоб оных под руки, донеле же (покуда. – В.Ф.) здравы суть, не вожено, и в землю бы оным подручная братия не кланялись. И оные поклонницы (здесь в смысле поклонники. – В.Ф.) самохотно и нахально стелются на землю, да лукаво, чтоб исходатайствовать себе степень недостойный, чтоб так неистовство и воровство свое покрыть. [...]

Следует из того и сие, чтоб епископ не был дерзок и скор, но долготерпелив и рассудителен во употреблении власти своей связательной, то есть во отлучении и анафеме. [...]

Чтоб епископи смотрели, хранятся ли (соблюдются ли. – В.Ф.) от пресвитерей и монахов и прочих должные оных заповеди, и чтоб имел на сие духовных фискалов. Обаче понеже (однако, поскольку. – В.Ф.) сие не довольно есть, ибо фискалы оные, дружа своим благодетелям или мзду емля, много утаевают, того ради подобает епископу в год или в два года единожды объяти и посетить епархию свою. [...]

Может епископ и тайно у меньших церковников, и аще кто оный угодный покажется, спрашивать, как живут пресвитеры и диаконы. И хотя доношению всякого не подобает верить скоро, обаче лучшая уже покажется причина к рассмотрению и исправлению.

Покамест епископ донесенных дел не управит, пота (до тех пор. – В.Ф.) и сам себе гостей не позовет и званый к оным не пойдет, чтоб не обольстился трактаментом (приемом, связанным с расходами. – В.Ф.) или поне (от этого. – В.Ф.) подозрения бы на себе не подал, что он судит по пристрастию за удовольствие свое. [...]

Если епископ похощет звать в себе гостей, то весь бы тот трактамент своею казною отправлял, а не налагал бы побору на священство или на монастыри. И не может извинятися убожеством своим, ибо не по долгу, но по свободной воле своей звать гостей или не звать будет.

Иные дела и поступки, как священства, так и приходских людей, могут быть утаеваемы пред епископом, хотя и явные народу суть; и о таковых тайно и искусно проведывать. [...]

Спросит же епископ священства и прочих человек: Не делаются ли где суеверия? Не обретаются ли кликуши? Не проявляет ли им кто для скверноприбытства ложных чудес при иконах при кладезях, источников и прочая? И таковыя безделия запретить со угрожением на противляющихся упрямцов.

О правлении и поведении близких (аще суть) монастырей лучше спрашивать в градех и селах от священства и мирян, нежели в самих монастырях о том же проискивать мощно. [...]

Крепко же заповедать епископ должен служителем своим, чтоб в посещаемых городах монастырях благочинно и трезво пребывали и не творили б соблазна; наипаче бы не домогались бы у монахов и попов кушанья и питья и конского корму лишнего. Кольми паче (тем более. – В.Ф.) не дерзали б грабить под виною жестокого наказания. Ибо слуги архиерейские обычне бывают лакомые скотины, и где видят власть своего владыки, там с великою гордостию и безстудием, как татаре, на похищение устремляются.

Да весть же всяк епископ, каковый он есть степенем, простой ли епископ, или архиепископ, или митрополит, что он Духовному Коллегиум, яко верховной власти, подчинен есть, указов оного слушать, суду подлежать и определениям его довольствоваться должен. И того ради, аще что имать на брата своего другого епископа, обидим от оного, подобает ему не самому мститися ниже клеветами, ниже повестьми, хотя бы и истинныя были, грехов его, ниже попущением сильных некиих лиц духовных или мирских, наипаче да не дерзает недруга своего епископа предавать анафеме; но обиды своя да предлагает доношением Духовному Коллегиум и тамо суда себе да просит.

Тому и сие следует, что всякому архимандриту, игумену, строителю (основателю монастыря. – В.Ф.), тако ж и дияконам и прочим причетникам свободно и вольно просить у Духовного Коллегиум суда на своего епископа, аще кто в чем от него знатно изобижен будет. [...]

Но дабы сие не подало многим вины к безстрашию и презорству (высокомерию. – В.Ф.) своих пастырей, уставит Духовное Коллегиум немалое наказание на тех, которые бы ложным доношением пастырей своих требовать дерзнули или всуе от суда епископского на суд Духовного Коллегиум учинили бы провокацию.

Наконец должен будет всяк епископ дважды в год (или как укажет о сем Коллегиум) присылать до Коллегиум репорты, сие есть извещения, о состоянии и поведении епархии своей, всё ли добре или некое неисправление есть, которого он переставить не может. А хот б всё добре было, то обаче должен епископ известить в Коллегиум, что слава Богу всё добре. Но если бы известил, что всё добре, и отинуду бы показалось, что нечто в епархии его деется суеверное или явно богопротивное, епископ бы, ведая тое, утаил и до Коллегиум не донесл, то самого его позовет на суд Коллегиум, и по довольном уличении, подвержен его наказанию, яковое уставлено будет.

[...] Когда нет света учения, нельзя быть доброму церкве поведению, нельзя (не) быть нестроению и многим смеха достойным суевериям, еще же и раздорам и пребезумным ересям. [...] 17. Новопришедшего ученика отведать (здесь в смысле «испытать». – В.Ф.) память и остроумие; и если покажется весьма туп, не принимать в Академию, ибо лета потеряет, и ничего не научится; а обаче возымеет о себе мнение, что он мудрый и от таковых несть горших бездельников. А чтоб который не притворял себе тупости, желая отпуску в дом, как то другие притворяют телесную немощь от солдатства, искушению ума его целый год положить. [...]

Буде покажется детина непобедимой злобы, свирепый и до драки скорый, клеветник, непокорлив, и буде чрез годовое время ни увещании, ни жестоким наказании одолеть ему невозможно, хотя бы и остроумен был, – выслать из Академии, чтоб бешеному меча не дать.

Место Академии не в городе, но в стороне, где несть народного шума, ниже часты оказии, которые обычно мешают учению и находят на очи, что похищает мысли молодых людей и прилежать учением не попускает. [...]

Принимать бы студентов с рассмотрением остроумия, и они бы запись давали на себе, что до конца учения пребудут во Академии, под великим штрафом, если бы обета своего не исполнили без крайней нужды. И так можно будет оных по совершении школьном презентовать Царскому Величеству и по Его Величеству указу определять оных на разные дела.

22. Но что паче всего и почитай едино потребно и полезно – быть при Академии или в начале и без Академии семинариум для учения и воспитания детей... А того некий зде образ представляется:

Построить дом образом монастыря, которого пространство и жилье, и всякие к пропитанию и одеянию и прочим нуждам припасы были б против числа детей (каковое определено будет по воле Царского величества) пятьдесят или семьдесят или больше, тако ж и потребных управителей и служителей.

В дому том имеют жить дети и уже и большего возраста юноши – по осьми или по девяти человек в единой избе. Обаче с таким расположением: большие во единой, средние в другой, малые в третией избе.

Всякому место определить при стене, где его стоит кроватка складная (чтоб в день логова знать не было), тако ж шкаф на книжки и иные вещицы, и стулик для седения.

Во всякой избе (сколько оных будет) имать быть префект или надсмотрщик, человек хотя неученый, обаче честного жития, только б не вельми свирепый и не меланхолик, летами от 30 до 50-го года. А дело онаго сие: насматривать, чтоб между семинаристы (так воспитываемые в дому том нарицаются) не было ссор, драки, сквернословия и иного бесчиния, и чтоб во урочные часы всяк делал, что должно. А всяк семинарист из избы своей без его благословения не исходил, и то со объявлением причины, куды и для чего исходит

В том же дому подобает быть хотя бы трем ученым человеком, монахом или мирским, из которых един будет ректор, дому всему управитель, а два экзаменаторы, сие есть розыщики учения, как кто учится, лениво или прилежно.

Во всякой избе префект имеет власть наказывать себе подчиненных за преступление, но малых розгою, а средних и больших словом угрозительным, а потом на неисправляющихся доносить ректору

Тако ж экзаменаторы за леность во учении с малыми, средними и большими поступать будут и ректору доносить.

Ректор – верховная власть всех – всяким по рассуждению наказанием наказывать может. А кто непреклонен к исправлению явится, того ректору не отпускать из семинарии без ведома Духовного Коллегиум.

Определить время ко всякому делу и покою семинаристов: когда спать ложиться, когда вставать, молиться, учиться идти на трапезу, гулять и прочая. И вся бы оныя часы колокольцем означать, и вси бы семинаристы, как солдаты на барабанной бой, так на колокольчика голос, принимались за дело, какое на час уреченной назначено.

Не отпускать из семинариум в город или куды ни есть, к своим в гости, пока семинарист не обыкнет, пребывая в семинариум, и не ощутит знатной пользы таковаго воспитания, а именно: до трех лет, по приходе в семинариум, не испускать никуды; а и по третьем году не больши дважды в год позволить выдтить в гости к родителем или сродником, и то недалече отстоящим, так чтоб не больше седьми дней прошло от исшествия до возвращения в самый дом семинарийский.

А когда и так испущен в гости будет семинарист, то обаче придавать оному честнаго человека, яко инспектора и наблюдателя, который был бы при нем везде, и всегда и при всяких случаях, и по возвращении давал бы репорт ректору, что деялось. А если бы тот приданный инспектор, поноровя ему, утаил нечто худое, и такового плута бить гораздо. А можно будет roe познать и по сему, что возвратившийся семинарист не может не показать на себе некоей прежних нравов и охоты измены.

А когда сродники приидут в семинариум посетить своего тамо сродника, и тех гостей, с ведомом ректорским, ввесть в трапезу или иную общую избу, или в сад, и тамо оным с сродником своим разговаривать, и мерно кушанием и питием потрактовать их можно, самому же присутствующему ректору или одному экзаминатору, по рассуждению лиц.

Таковое младых человек житие кажется быти стужительное и заключению пленническому подобное. Но кто обыкнег так жить, хотя чрез един год, тому весьма сладко будет.

Принимать до семинариум только малых детей от 10 до 15 году возраста, а выше того разве за прошением честных лиц, свидетельствующих, что отрок и в доме родительском жил в страхе и добром насмотрении.

На всяк день 2 часа определить на гулянье семинаристам, а именно: по обеде и по вечери, и тогда б невольно никому учи- тися, и ниже книжки в руках имеет. А гулянье было бы с играми честными и телодвижными летом в саде, а зимою в своей же избе. Ибо сие и здравию полезно есть и скуку отгоняет. А еще лучше таковыя избирать, которые с потехою подают полезное некое наставление: такое, например, есть водное на регулярных судах плавание, геометрические размеры, строение регулярных крепостей и прочая.

Можно единожды или дважды в месяц, наипаче летом, проездиться на островы, на поля и места веселыя, к дворам загородным Государевым, и хотя единожды в год в Санкт-Петербург.

В трапезе чтение будет ово историй воинских, ово церковных. А в начале каждого месяца чрез два или три дни чтомы да будут повести о мужах, во учении просиявших, о церковных великих учителях також и о древних и нынешних философах, астрономах, риторах, историках и прочая. Ибо таковых повестей слышание и сладко есть и в подражание мудрых оных людей поощряет.

Можно еще дважды в год или больше делать акции, диспуты, комедии, риторские экзерциции. И то бы зело полезно к наставлению и к резолюции, сие есть честной смелости, каковыя требует проповедь слова Божия и дело посольское, но и веселую перемешку делают таковые акции.

Могут уставлены быть и всякие почести добре и тщательно учащимся. [...]

21. Подобает быть в семинариум церкви, аптеке и доктору, а школы в близкой Академии, куды семинаристы ходить учитися будут. А если в семинариум и школы и учители будут, то Академия и семинариум вместе будут. А для учеников прочиих, которые не похотят жить в семинариум, можно построить несколько жилья вне семинариум и пустить в наем студентам, f...]

Семинаристы едини будут люди убогии, и тыя по милости Царского Величества пропитание и одеяние и прочая нужная возымеют. А другие богатых людей дети, которые должны будут платить за корм и одеяние, а цене быть единой, навсегда определенной.

Как приидег семинарист в совершенный разум и к большим учениям достигнет, то должен учинить в церкви семинарийской при прочей братии своей присягу в том, что хощет он быть верен Царскому Величеству и его наследнику и готов к службе, до которой угоден есть и позван будет указом Государевым.

Совершившихся в учении семинаристов не отпустит ректор от семинариум, пока прежде не обвестит до Коллегиум Духовнаго, а Коллегиум презентовать оных будет Царскому Величеству. И потом даст оным абшит (отпускную. – В.Ф.) со свидетельством искусства их.

А которые семинаристы, по совершении учения, угоднейшие покажутся к делу духовному, и они б у епископов были ближайшие к всяким степенем властелинским паче прочих, хотя бы и равно оным искусных, но не в семинариум воспитанных, разве бы некий знатный порок на семинаристе оказался, и то не был бы оной порок от клеветы. А на завистников и клеветников определить жестокое наказание. [...]

Никто же да дерзает проповедать, не в сей Академии ученый и от Коллегиум Духовнаго не свидетельствованный. Но если кто учился у иноверцов, тот бы явил себя прежде в Духовном Коллегиум, и тамо (его) испытать: как искусен в Священном Писании, и слово бы сказал о том, о чем ему повелит Коллегиум. И если искусен покажется, то дать ему свидетельство, что аще похощет быть в чину священническом, мощно ему проповедать.

Проповедали бы праведники твердо, с доводом Священнаго Писания, о покаянии, о исправлении жития, о почитании властей, паче же самой высочайшей власти Царской, о должностях всякаго чина. Истребляли б суеверие, вкореняли б в сердца людския страх Божий. Словом рещи: испытовали б от Священнаяго Писания, что есть воля Божия, святая, угодная и совершенная, и то б говорили.

О грехах во обществе говорить, а не именовать кого, разве был бы публикован от всея Церкви. Но и когда произнесется о некоем лице недоброй сей слух о сем или оном именно грехе, и тогда проповедник должен о таковом грехе молчать на слове. Ибо если воспомянет грех той, хотя и не воспоминал лица именно, обаче помыслит народ, что на оное лице грех той есть. И такой оному умножится печаль, и он не о своем исправлении, но паче о мщении на такового проповедника думать станет. Что из того пользы? Если чий грех великий, с презрением закона Божия, самохотно от грешника гордаго явлен будет, то его епископу, а не коему-либо пресвитеру штрафовать таким способом, как выше говорилось в делех епископских о анафеме.

Обычай некиим проповедникам есть, аще кто его в чем прогневит, на проповеди своей мстить оному, обаче так говоря, что можно слышателем знать, о ком речь есть; и таковыя проповедники самые бездельники суть, и оных бы жестокому наказанию подвергать.

Непригоже вельми проповеднику, наипаче юному, говорить о грехах властительских, или обличительне к лицу слушателей. [...]

7. Аще проповедник видит от слова своего в народе пользу, да не хвалится тым. Аще же не видит, да не сердитует и людей за сие, да не поносит. Дело их есть говорить, а обращение сердец человеческих дело Божие есть. [...]

Не подобно проповеднику шататься вельми, будто в судне веслом гребет. Не надобно руками спляскивать, в боки упиратися, подскакивать, смеятися, да ненадобе и рыдать; но хотя бы и возмутился дух, надобе, елико мощно, унимать слезы; вся бо сия лишняя и неблагообразна суть и слышателей возмущают.

По слове, аще лучится (случится. – В.Ф.) в гостях быть или в каких ни есть беседах с людьми, не подобает проповеднику вспоминать о слове своем, и не точию (не только. – В.Ф.) слова свого хвалить (часто есть великое безстудие), но и не осуждать самохотне, ибо покажется, что он в похвале слова своего таковым способом поощряет прочих. А хотя бы кто и стал хвалить слово его, то проповедник должен показать на себе, что ему слышать то стыдно, и всячески отводить от похвал и заводить иную беседу.

[...] Всяк христианин должен православного учения слушать от своих пастырей. Яко же пастыри не пасут, аще овец своих словом Божиим не питают; тако и овцы не суть овцы, но всуе тако нарицаются, аще не хотят пасоми быть от пастырей. Того ради если бы кто презирал и ругал, или, что горше, тщался бы не допустить чтения, или проповеди слова Божия, без крайней нужды за едину некую горделивую злобу, гот наказанию церковному надлежит, или суду епископскому. [...]

Должен всяк христианин и часто, а хотя бы единожды в год, причастятися святой Евхаристии. Сие бо есть и благодарение наше изящнейшее Богу о толиком смертию Спасителевою содеянном нам спасении. [...] Того ради, аще который христианин покажется, что он весьма от Святаго Причастия удаляется, тем самым являет себя, что есть не в теле Христове, сие не есть сообщник церкви, но расколыцик. И несть лучшего знамения, почему познать расколыцика. Сие прилежно подобает наблюдать епископам и приказывать, чтоб им священницы приходские во все годы о своих прихожанах доносили, кто из них не причащался чрез год, кто же и чрез два, и кто никогда же. И таковых понуждать ко исповеданию клятвенному, аще суть они сыны церкви, и проклинают ли вся полки раскольнические, которые ни есть в России обретаются. Понуждение же оное клятве не иное имать быть, только угрождением, что если не похотят клястися и проклинать именно вся раскольническая согласия, то объявление о оных издастся, что они суть раскольщики. Немалая бо польза ведать о сем, ибо многие раскольщики, под одеждою православия крыющиеся, вместо того, чтоб боялися, еще сами воздвигают гонение на церковь. И не токмо ругают чин священный, и, сколько могут, пакостят ему, но мирских, сему безумию несогласных, всячески утесняют, о чем могут засвидетельствовать людие веры достойнии.

А когда таким (или) иным способом объявлен будет расколыцик, тогда епископ должен о оном раскольщике письменно дать знать тому, под чьим он судом, который его имеет послать в Духовную Коллегиум.

Полезно есть в Коллегиум ведение, сколько во всех епархиях обретается раскольщиков; сие бо ко многим, рассуждения требующим, случаям помощно есть.

Великий грех есть и не терпящий молчания духовных, что некыи (некии. – В.Ф.) мирские господа, в своих областях ведая раскольщиков, покрывают для мзды, им подаваемой.

Иное дело о раскольщиках явных, ибо от тех напасти блюстися не надобно, но раскольщиков, под видом православия живущих, покрывать сие дело, безбожием смердящее. И за сие должни суть епископи ревновать и доносить о сем к Духовному Коллегиум; а Коллегиум по духовном розыске, таковых господ, аще не похотят в том исправиться, может предать анафеме. Духовный же розыск надлежит быть таковым образом: доношение подаст епископ в Духовную Коллегиум на мирского господина не просто, что у него раскольщики обретаются. Но что господин тот сильно не допускает священнику прихода оного или посланным архиерейским сыскивать и обличать раскольщиков, в вотчине его пребывающих, и именовани будут в доношении достоверный свидетели того. А Коллегиум, слушав свидетелей, напишет увещательне ко оному господину, чтоб попустил свободно сыскивать раскольщиков по своей вотчине. И буде послушает господин, то его больше не утруждать; буде же преслушает, то и сам делом о себе засвидетельсвует, что он раскольщиков заступник есть. И тогда Коллегиум приступит к духовному его наказанию всем тем порядком, как выше писано о анафеме. А дело сие не о явных, но о тайных раскольщиках, как объявлено выше, если они простой народ суть; если же учители и аки бы пастыри раскольнические суть, о тех, как тайных, так и явных, дело сие есть. [...]

По всей России никого от раскольщиков не возводят на власти, не токмо (на) духовныя, но и на гражданския, даже до последнего начала и управления, чтоб не вооружать нам на нас же лютых неприятелей, и Государству и Государю непрестанно зло мыслящих.

А если кто в подозрении будет раскольничества, хотя бы и вид на себе являл православия, и того первее привести к присяге, купно с клятвою на себя, и оных, что он не есть и не думает быть расколыцик, и объявить ему (о) жестоком наказании, если бы после противное на нем показалось, и подписаться ему в том своею рукою. Вина же оного сия есть, когда кто знатным делом своим сотворит себе подозрение: аще никогда же приобщается Святым Тайнам, аще учителей раскольнических в дому своем покрывает с ведением, что таковые суть, и аще милостыню посылает в раскольническия обители и прочая; а в таковых делах, кто обличен будет явными доводами, тогда таковой подозрению раскольничества подлежит.

А если сему противное где явится, то епископ о том скоро писать к Духовной Коллегиум.

Отселе не быть у мирских ни у кого (кроме фамилии Царского Величества) в домех церквам и крестовым попам (не служащий в приходе. – В.Ф.), ибо сие лишнее есть и от единыя спеси деется и духовному чину укорительное. Ходили бы господа к церквам приходским и не стыдились бы быть братиею хотя и крестьян своих, во обществе Христианстем. «О Христе бо Иисусе несть раб, ни свободь», – глаголет Апостол.

Когда прихожане или помещики, которые живут в вотчинах своих, изберут человека в церкви в священники, то должни в доношении своем засвидетельствовать, что оной есть человек жития доброго и неподозрительного. А которые помещики в своих вотчинах сами не живут, оное свидетельство о таких людях подавать людем крестьяном их, и в челобитных писать именно, какая ему руга (плата. – В.Ф.) будет или земля. А избранный бы также приложил руку, что он тою ругою или землею хощет быть доволен, и от церкви, к которой посвящен, не отходит до смерти. А ежели оный избранный пред епископом явится в каком подозрении или расколе, и оного чина не достоин, сие оставляется в рассуждение епископле.

Волочащихся попов не принимали б господа к себе в духовники, ибо священник, изгнан(ный) за преступление или своевольно сам оставив врученную ему церковь, уже почитай и не священник есть, и великий грех приемлет, действуя священническая. А приемлющий его господин тому ж греху участник есть, и сугубо, ибо и помощник греху тому и правлению церковному противник есть.

Не понуждали б сильные миряне священников в домы своя входить для крещения младенцов, но носили б тех в церковь, разве бы вельми болен был младенец, или иная некая великая нужда зашла бы. [...]

11. Мирским особам многая случаются трудности в сомнительных браках, и того ради, если таковое кому случится сумнитель- ство, то не дерзал бы таить оного пред священником. А священник, если и сам сомневается, не дерзал бы скоро венчать, но относить дело оное ко рассуждению епископа. Но и епископ отсылал был к Духовному Коллегиум, если и сам решить недоумевает. [...]

12. А хотя бы и несумнительный брак чий мнился быть, обаче не подобает венчатися в ином приходе, в котором ни жених ниже невеста живет, кольми паче (тем более. – В.Ф.) во иной епискогши венчатися не подобает. Також и не звагь из чужого прихода или епархии священников на венчание, ибо сие, кроме укоризны своих пастырей, еще являет, что так женящиеся (находятся) в подозрении суть неправильного сочетания.

Время уже говорить о самих управителях, из которых составляется Духовное Коллегиум.

Число особ правительствующих довольное есть 12. Быть же лицам разнаго чина: архиереом, архимандритом, игуменом, протопопом, из которого числа трем архиереом, а прочих чинов, сколько которого достойных сыщется. [...]

Первое и почитай едино долженство есть сего Духовного Правительства – ведать, какие суть должности и всех вообще христиан и собственно епископов, пресвитеров с прочими церковными служительми монахов, учителей и учащихся; тако ж и мирских лиц, поскольку они наставления духовного участницы суть. [...]

Обвестить или публиковать всем обще христианам, коего-либо чина, что можно всякому, усмотрев нечто к лучшему управлению церкви полезное, доносить на письме Духовному Коллегиум так, как вольно всякому доносить Сенату о правильных прибылях государственных. А Коллегиум Духовное рассудит, полезный ли или неполезный совет; и полезный прият, а неполезный презрен будет.

Аще кто о чем богословское письмо сочинит, и тое б не печатать, но первее презентовать в Коллегиум. А Коллегиум рассмотреть должен, нет ли каковаго в письме оном погрешения, учению православному противнаго.

Аще где проявится нетленное тело, или пройдет слух видение чие или чудотворение, Коллегиум долженствует испытовать тоя истины, призвав к допросу оных повестителей и прочих, которые о том свидетельствовать возмогут.

Аще кто поречет (будет проповедовать. – В.Ф.), яко раскольщик или нового учения изобретатель есть, судить тое в Духовном Коллегиум. [...]

Производимых в архиерейство тут первее освидетельствовать, не суть ли суеверны, ханжи, святокупцы, где и как жили; допросить со свидетельством, от чего богатство имеет, если кто таковой покажется.

На суд Духовного Коллегиум относить суды епископов, если кто оными недоволен. Дела же суду сему подлежат сия именно: недоуменные браки, вины (причины. – В.Ф.) разводов брачных, обиды клиру или монастырю, от своего епископа нанесенные, обиды, сделанные епископу от другою епископа, и кратко рекше: вся та дела, которыя к суду патриаршему подлежали.

Должно Коллегиум рассмотреть, кто и как владеет землями церковными, и куда на что хлеб и прибыли, аще какие суть денежные, издерживаются. И если кто церковные пожитки расхищает воровски, Духовное Коллегиум наступать на оного и на нем похищенное доправлять долженствует. [...]

12. О подаянии милостыни должен Коллегиум Духовное сочинить наставление, ибо в сем немало погрешаем. Многие бездельники при совершенном здравии за леность свою пускаются на прошение милостыни и по миру ходят безстудно; и иные же в богадельни вселяются посулами у старост, что есть богопротивное и всему отечеству вредное. Повелевает нам Бог от пота лица нашего, сие есть от промыслов праведных и различных трудов, ясти хлеб, и делати доброе не только для собственного пропитания, но еще чтоб имели мы что подавать и требующим, сие есть убогим. И запрещает Бог, да праздный человек ниже ясть (не работающий да не ест. – В.Ф.). И потому здравии и ленивии прошаки противни Богу суть. И аще кто снабдевает оных, и той есть яко помощник, тако и участник оных же греха; и что-либо на таковую суетную милостыню издерживает, всё то вотще ему, а не в пользу духовную. Но из таковой дурной милостыни еще и отечеству, якоже рехом (так сказать. – В.Ф.), великий вред деется; от сего бо в первых скудость и дорог бывает хлеб. Рассуди всяк благоразумный, сколько тысящь в России обретается ленивых таковых прошаков, толикож тысящь не делает хлеба, и потому нет от них приходу хлебного. А обаче нахальством и лукавым смирением чуждые труды поядают, и потому великий хлеб расход вотще. Хватать бы таковых всюды и к делам общим приставлять. Да от тех же прошаков деется убогим истинным великая обида, ибо сколько оным подается, толико прямым убогим отьемлется. А еще бездельники оные, понеже здравы суть, скоро до милостыни прибегают, когда немощные нищие остаются, иныи же полумертвы почитай на улицах лежат и при своей болезни и гладом истаевают. Суть же и таковые, что и дневной пищи лишаеми просити стыдятся. Аще кто истинную имеет утробу милосердия, сия рассудив, чтоб было таковому бесчинию доброе исправление.

Сверх того еще ленивии оные нахальники сочиняют некая безумная и душевредная пения и оная с притворным стенанием пред народом поют и простых невежд вящше обезумливают, приемля за то награждение себе.

И кто вкратце исчислит вреды, от таковых бездельников деемыя? По дорогам, где угодно видят, разбивают, зажигатели суть, на шпионство от бунтовщиков и изменников подряжаются, клевещут на властей высоких и самую власть верховную зле обносят, и простой народ к презорству (поношению. – В.Ф.) властей преклоняют. Сами никиих же христианских должностей касаются, в церковь входят не свое дело быти помышляют, только бы им пред церковью непрестанно вопить. И что еще меру превосходит бессовестие и бесчеловечие оных, младенцем своим очи ослепляют, руки скорчивают и иные члены развращают, чтоб были прямые нищими и милосердия достойные: воистину гнет нет беззаконнейшего чина людей. Надлежит убо великая должность Духовному Коллегиум прилежно о сем думать и советовать, каковым бы лучшим способом зло сие искоренить и добрый чин милостыни определить, а определив, просить Царскаго Величества, дабы изволил указом Своим Монаршим утвердить.

13. И се немалая должность, как бы священство от симонии (продажи священнических мест. – В.Ф.) и безстудного нахальства отвратить. К сему полезно есть сделать совет с сенаторами, как много дворов к приходу определить, с которых всякий бы давал такую-то именно подать священству и прочим причетникам церкви своея, дабы они совершенное по мере своей имели довольство и впредь бы не домогалися платежа за крещение, погребение, венчание и прочая.

Обче же определение не возбранет доброхотным человеком подавать священнику, сколь много кто по щедрости своей похощет.

Собственно всяк Коллегиат, как президент, так и прочие, в начале прияти чина своего должны учинить присягу, что верен есть и будет Царскому Величеству, что не но страстям своим, не для мздоимства, но для Бога и пользы людской со страхом Божиим и доброю совестию судить дела и советовать и других братии своей мнения и советы рассуждать, принимать или отвергать будет. И клятву такую изречет на себе под именным штрафом анафемы и телесного наказания, аще бы после противен присяги своей подстережен и уличен был.

Сия вся зде написанная первее Сам Всероссийский Монарх, Его Царское Священнейшее Величество слушать пред собою что- мое, рассуждать же и исправлять благоволил 1720 года февраля 11 дня. А потом по указу Его Величества преосвященные архиереи, архимандриты, купно же и правительствующие сенаторы слушали же и, рассуждая, исправляли сего февраля 23 дня. Таже в утверждение и в исполнение непреложное, по приписанию рук присутствующих духовных и сенаторских персон, и сам Его Царское Величество своею собственною рукою подписать соизволил.

[ПСЗ-1. Т. 6, №4022. Майя 1722 г.]

1. Мнози (многие. – В.Ф.) в священнический чин вдираются не для чего иного, только для большей свободы и пропитания, а никакого званию своему должного искусства не имеют. Того ради не ставить в священники и диаконы ни единого, который в школе дому архиерейского не наставлен будет. А покамест школы сии будут, то ставлеником велеть изучить книжицы о вере и законе Христианстем, о должностех всех чинов; и пота (до тех пор. – В.Ф.) оного не ставить, пока он наизусть не изучит.

Приходящий ставленик да имеет известное от прихожан своих свидетельство, что его знают быть доброго человека, а именно, не пияницу, в домостроении своем не ленивого, не клеветника, не сварлива, не любодейца, не бийцу, в воровстве и обманстве не обличенного. Сии бо наипаче злодействия препинают дело пастырское и злообразие наносят чину духовному.

В том же доношении да будет именно написанная руга (денежная плата. – В.Ф.) или земля, священнику прихода оного определенная за руками прихожан и за рукою ставленника, что он хощет быть доволен руги оные или земли.

Приятого же ставленика не тог час ставить, но изучил бы прежде помянутые книжицы, а между тем искушать (испытать. – В.Ф.) его, не ханжа есть он и не притворяет(ся) ли смирения, что умному человеку нетрудно узнать. Такожде не сказует ли своих о себе или ином снов и видений. Ибо от таковых какового добра надеятися, разве бабьих басен и вредных в народе плевел вместо здравого учения

Пред доставлением во священство да проклянет ставленик публично в церкви вся именно раскольнические согласия, с присягою, что он которых усмотрит тайных раскольников чрез удаление от святые евхаристии (причастие. – В.Ф.) или чрез иные приметы, не будет укрывать молчанием, но подаст о них свое ведение на письме к епископу своему. При вышеписанной присяге должен и в верности Государю своему присягу чинить, и объявлять всякую противность; также которыя правилами велено объявлять дела, кто хотя и при исповеди скажет, но не раскаивается, и намерения своего не отлагает, как ниже сего числом (пунктом. – В.Ф.) 11 ясно показано.

По поставлении на священство обучаяся чрез некое время церковным служениям в дому архиерейском, в тож время да перепишет себе сие зде написанные священником правила, ежели не может иметь печатного Регламента; также и выше писанные от Регламента правила общих дел.

Должны священники знать наипаче сие: како на исповеди кающихся, аще же (если же. – В.Ф.) кого студеного (пристыженного. – В.Ф.) кого без умиления видят, судом Божиим устрашит. Аще же кого видит сумнящегося и ко отчаянию преклоненного, како такового восставить и укрепить упованием милости и милосердия Божия, како наставить к преломлению греховного обычая, како посещать и утешать больного, како утверждать и напутствовать словом умирающего, и како наипаче осужденных и ведомых на смерть подкреплять и милостию Божиею обнадеживать. Сие суть воистину нужнейшие священнические должности. [...]

11. Если кто при исповеди объявит духовному отцу своему некое несделанное, но еще к делу намеренное от него воровство, наипаче же измену или бунт на Государя, или на Государство, или злое умышление на честь или здравие Государево и на фамилию Его Величества; а объявляя толикое намеряемое зло, покажет себе, что не раскаивается, а ставит себе в истинну, и намерения своего не отлагает, и не яко грех исповедует, но дабы тако согласием или молчанием духовника своего в намерении своем утвердился, если повелит ему духовный отец именем Божиим отстать всеконечне от намерения своего злого, а он молча и аки бы сомняся или оправдая себя, в том непременен явится, то должен духовник не токмо его за прямо исповеданные грехи прощения и разрешения не сподоблять, не есть бо исповедь правильная, аще кто не всех беззаконий своих кается, то и кому надлежит, должен духовник объявить. Однакож в том объявлении важности того, на исповеди показавшего, не открывать; понеже таких злодеев, которые в вышеозначенных словах явятся, нигде, кроме Тайной канцелярии и Преображенского приказа, расспрашивать не позволено; но токмо в том объявлении тайно сказать, что такой-то человек, показав его чин и имя, имеет зло на Государя или на прочее, что выше сего помянуто, мысль и нераскаянное намерение, от чего великий вред быть хощет, за что без всякого медления пойман и арестован быть должен. Для надлежащего таких злодеев обличения в помянутые Тайную канцелярию или Преображенский приказ за поруками, или буде порук не будет, за провожатыми, под честным арестом высылать повелено. Того ради и священнику, объявив оное и дав по себе поруку, ехать по высылке в указное место неотложно и неотбывательно. И тамо уже, где о таких злодействах следование бывает, все об оном злом намерении слышанное, объявить именно без всякого прикрывательства и сомнения... Сим объявлением не порокуется (опорочивается. – В.Ф.) исповедь, понеже объявление беззакония намеренного, которого исповедующий отстать не хощет и в грех себе не вменяет, не есть исповеди ниже часть исповеди, но коварное к прельщению совести ухищрение на конечную тем злодеем погибель. [...] 12. Не токмо намеренное зло, которое в действо произвестися хощет, должны священники объявлять, но и сделанной уже народный соблазн, например: ежели кто, вымыслив где каким-либо образом или притворно учинив, разгласит ложное чудо, которое от простого и малорассудного народа приемлется за истину, и потом такой вымыслитель тог свой вымысел на исповеди объявит, а раскаяния на то не покажет и опубликовать того (дабы несведующие той лжи за истину не принимали) не обещается, а та ложь за истину по неведению приемлемая, к числу истинных чудес приобщаться и от времени всем в звание и в память утверждаться будет. То духовник должен, где надлежит, без всякого медления о том объявить, дабы такая лжа была пресечена, и народ, тою лжею прельщенный, неведением не прегрешал и лжи за истину не принимал, понеже таковых ложных чудес употреблением не точию какое-либо чинится бесстрашие, но и заповедь Божия «не приемли имене Господа Бога твоего всуе» дерзостно разоряется. Ибо в тех вымышленных чудесах Божие воспоминается имя, которое теми, яко лжею, не прославляется, но яко всуе приемлется. Чего ради такое законопреступное и благочестию вредительное действо весьма пресекать надлежит; и духовники о таких случаях, как выше сего воспомянуто, объявлять нескрытно и неукоснительно должны суть...

Когда приидет священник к больному слушать его исповедания и сообщить (причащать. – В.Ф.) Тайнам Святым, то исповеди его слушать наедине, а Тайнам Святым сообщить при людям дому того, також и при своих церковниках. А сие для того, что попы некии окаяннии, утаевая раскольников, притворяют, будто они больного сообщают Святым Тайнам наедине, дабы раскольник, таковым Причастия притвором утаен не был. За такое безбожие попу чужду весьма быть священства (т.е. отрешить от священства. – В.Ф.), и под мирской суд в телесное наказание подвержену; а раскольника, тако крыющегося, все имение взять на Государя.

А кто, подстерег тако злодействующих попа с раскольщиком, донесет, и тому дать в награждение половину или третию долю взятого имения раскольникова.

Тоеж делать и с попом, который накуплен от раскольников, приемлет их младенцы будто к крещению, и не крестив, отсылает. Великое суеверие и тщеславие некиих мирских лиц есть попы в дом звать на пение вечерни или заутрени и прочая. [...] Кая (какая. – В.Ф.) же причина звать священника в дом на пение, которое и без священника быти может? И для чего сие толикое властей и богатых человек от убогой братии разнствие, к которым в дом на пение священницы не приходят? Воистину раздражение се, а не умоление Божие есть. Бывают же по многим дворам попы-беглецы, порочнии и от архиереев своих запрещеннии, самозванцы; и иных же вдовы держат под образом (под видом. – В.Ф.) потреб церковных не без подозрения, яково неоднократно явилось в духовных делах. От таковых попов, скрытно живущих по дворам, многая деются беззакония, браки безправильные венчаются и прочая. Того ради сей бесчинный обычай весьма оставить, а на преслушников налагать штрафы.

Священницы и диаконы и прочия причетницы да не дерзнут идти на пение к местам славимым чудотворным, но не свидетельстванным соборне; но должны доносить (об этом – В.Ф.) архиереям своим, а народу запрещать под жестоким наказанием. Да не попустит священник в церкви своей литургисать (свершать литургию. – В.Ф.) попу, или иеромонаху, или служителю иеродиакону, не имущему свидетельства архиерейского, что он правильный священник есть или диакон. [...]

Священник яко врученных себе пастырь должен наблюдать, не входят ли в дом которого прихожанина чернцы и учители раскольнические, или льстецы, пустосвяты, и оных, буде увидит, должен ловить и в дом архиерейский отсылать под штрафом лишения священства и мирского (от светских властей. – В.Ф.) наказания.

За дело служения своего, например: за крещение, венчание, погребение и прочее не делали бы иереи торгу, но довольны бы были подаваемым доброхотным награждением. Сие наипаче наблюдать в сорокоустах (службы в 40-й день по кончине. – В.Ф.), за которые великие цены попы домогаются, хотя бы их и не прошено о том, но сами они часто сорокоустов служить не думают, а насильно платы, будто пошлины, за смерть истязуют. Сие едино зло, аще который епископ укрощать пренебрежет, довольную подаст причину звать себе на суд в Святейший Правительствующий Синод.

А понеже намерение есть Его Императорского Величества так церкви распорядить, чтобы довольное ко всякой число прихожан было приписано, и определить, чтоб всякой приходской человек должен в год причту своея церкве, так чтоб от подаяния тех весь причт тот мог иметь довольной трактамент (содержание. – В.Ф.). Того ради по его Императорского Величества указу Святейший Правительствующий Синод, согласясь с мирскими честными властьми, сочинит совет, и намеренно определение уставит. И когда сие станется, то священники должны будут и малейшего за службы своя, им определенные, награждения не искать, разве кто с доброхотства своего похощет нечто подарить, но и то, чтоб не в то время, когда священник потребу какую исправляет, но несколько недель спустя

23. Святый Вселенский собор в Халкидоне (4-й Вселенский собор в Халкидоне состоялся в 451 г. – В.Ф.) в каноне шестом запрещает ставить священники и диаконы просто, ни к какой церкви не надлежащие, и просто поставленным не попустить никакого дела священнического и диаконского А в России хотя и не ставятся священницы и диаконы просто, однакож многие ставятся в единой церкви свыше потребы; и многие, оставив свою церковь, в которой поставлены были, волочатся семо и овамо (повсюду – В.Ф.). Такового безчиния дабы впредь не было, должны суть мирские лица не принимать таковых попов и диаконов ни к которому церковному служению, а епископи долженствуют не ставить свыше потребы. А оставльших церковь свою, где таковии проявятся, имать (брать. – В.Ф.)и наказывать. И аще не нохотят к церквам своим возвратитися и до смерти в них служити чинно и то за порукою честных лиц, то таковых лишать священства, а излишних священнослужителей ни под какими виды не ставить, понеже многие ставятся и в причт принимаются, бежа от службы.

24 А буде священник или диакон за вышеупомянутое или за иное некое преступление лишен своего сана от архиерея, пойдет по миру в лице (под видом. – В.Ф.) священническом или диаконском и служить священная станет, такового, поймав, присылать в Святейший Правительствующий Синод, а из Синода отослан будет к мирскому суду. Вольно же и самому архиерею отослать такового к мирскому суду, где пристойно.

А ежели приход нуждным некиим случаем обнищает так, что священнику с причтом весьма невозможно пропитатися, и о таковых самому архиерею иметь попечение, не допуская их скитатися, и определить их туды, где нового священника требуют.

Не дерзать священнику самовольно без благословения епископа приставать к полку воинскому, и воинским властям не принимать таковых. За преступление же сего священника взять под жестокое наказание, а на власти воинские (аще кто не обманом поповским, но самоволием так погрешит) епископам о том написать в Синод, а из Синода будет о управе искано в Военной Коллегии.

При многих церквах поп не припускает в церковники чужих, но своими сынами или сродниками места того служения занимает, не смотря, угодны ли суть и грамоте искуснии ли. Сие наипаче вредно есть, что тако удобнее попу неистовствовать, о служении и порядке не радеть и раскольщиков покрывать. Того ради весьма зло сие пресекать епископы должны, а противное творящих попов жестоко наказывать, разве по приговору прихожан и по благословению именному епископа может священник сына своего, меть и честь искусного, да только единого имети в дьячках или пономарях, а прочих, добре изучившихся, отдавать к другим церквам или в иной честный жития промысел.

Прочее не токмо наблюдать надлежит: не бесчинствуют ли священницы и диаконы и прочие церковники, не шумят ли по улицам пьяни, или что горшее, не шумят ли пьяни в церквах, не делают ли церковного моления двоегласно, не ссорятся ли по-мужичьи на обедах, не истязуют ли (вымогают ли. – В.Ф.) в гостях потчивания, не храбствуюг ли в боях кулачных; и за таковые вины жестоко их наказывати. Но и сие прилежно им заповедать епископ должен, чтоб хранили на себе благообразие, а именно, чтоб одеяние их верхнее, хотя и убогое, но чистое было, и единой черной, а не иной краски, не ходили бы простовласы, не ложились бы спать по улицам, не пили бы по кабакам, не являли бы в гостях силы и храбрости к питию, и прочая сим подобная. Таковые бо неблагообразия показуют их быти ярыжками, а они поставлены пастырьми и отцами в народе.

Должны же отселе священницы иметь всяк у себя книги, которые обычне нарицаются метрики, то есть книги записные, в которых записывать прихода своего младенцев рождение и крещение, с означением года и дня и наименованием родителей и восприемников (крестных. – В.Ф.). Також и которые младенцы, не получившие крещения, померли, с приписанием вины (причины. – В.Ф.), коей ради младенец лишен Святаго крещения. Да в тех же книгах записывать своего прихода лица, браком сочетаваемые. Також и умирающие с приписанием по христианской должности в покаянии преставилися и погребаемые. И аще кто не погребен, именно написать вину, чего ради не получил христианского погребения, со означением года и дня. А повсегодно объявлять таковые книги в приказ архиерейской; а сколько родится и умрет, по всякие четыре месяца репортовать в архиерейские приказы, а из архиерейских приказов о том уведомлять письменно в Синод.

Должен были прилежный совет в Святейшем Правительствующем Синоде, что делати со овдовевшими иереи и диаконы, наипаче же которые в юности своей овдовели.

Был доселе обычай постригать таковых в монахи, но как же таковый изречет пред Богом обещание, что он не от нужды в чин монашеский идет? Что же еще, когда он и не ощущает в себе дарования сего, и весьма того не хотел бы? Понуждать не надобно, а в самовластном (добровольном. – В.Ф.) произволении со искушением (испытанием. – В.Ф.) постригать мощно.

Чин наипаче монашеский, который в древние времена был всему христианству аки зерцало и образ покаяния и исправления, во временя сия во многие безчиния развратился. Того ради ко исправлению онаго последующие служат правила:

Не принимать в монахи человека ниже тридесятого году возраста. К монашескому бо житию не довольно иметь совершенный разум, но искусство состава своего, аще имеет дар к безженному (целомудренному. – В.Ф.) житию.

Не принимать воина. Яве бо (очевидно – В.Ф.) есть, что тот не с намерением монашества приходит, но грешит вельми, бегая от службы своея. Сие бо есть явное преслушание повеления верховной власти и вред наносит всему государству. Аще же который уволен будет в сему от высочайшия власти, то с трилетним искушением такового прияти мощно.

Не принимать чуждого крестьянина, разве бы имел отпускное письмо от своего помещика, но и так смотреть, кто и каков и каковых лет, и нет ли какового подлога, проведав первее, для чего освобожден от помещика, и умеет ли грамоте, а неумеющих фамоте весьма не постригать, кроме собственного Императорского Величества указу и Синодального определения.

Не принимать мужа, жену живу имущего. Обычай же есть, что муж с женою взаимное согласие творят, чтоб муж в монахи постригся, а жена бы свободна была пойти за иного. Сей развод простым кажется быти правильный, но слову Божию весьма есть противный, ежели для единой сей причины делается. А хотя бы и была причина к разводу довольная, однако же не делати мужеви с женою самовольно, а представляет о том разводе епископу своему обстоятельно, которому, подлинно освидетельствовав, для рассуждения и определения писать в Святейший Правительствующий Синод, а не получа из Синода резолюции, таковых разводов не чинить.

А еже ли бы муж и жена взаимным соизволением поволили принята чин монашеский, и тогда, кроме иных остоятельств, смотреть на лета жены: прошло ли оной пятьдесят лет или шестьдесят, и имеют ли дети и как их оставляют.

Ведомо же всем буди, и должны архимандриты и игумены сказывать приходящим в монахи сына без воли родительской, також родителям, обещающим чада, и мужам своих жен, и женам, мужей своих оставляющим, что богопротивное дело есть оставляти своих так, будто Христа ради.

Смотреть прилежно о приходящем в монахи, не обязан ли он долгами, не бегает ли от суда за воровство, нет ли за ним дела Государева и сим подобная. Таковые бо не каятися, а спрятатися ищут, и великую беду на монастырь наволакивают (навлекают. – В.Ф.). Дабы сего не было, не принимать в монахи из иной епархии приходящего и людям честным неизвестного.

Приказных бо человек без отпускного письма от губернатора или воеводы, или от архиерея, или от монастыря, с приписанием руки их и со свидетельством, что они свободны от дела приказного, не принимать. Тож разумеется и о прикащиках. [...]

А когда явится таковый, которому ни едино от сих вышеписанных оберегательств препинает (не препятствует. – В.Ф.) к чину монашескому, то обаче (однако. – В.Ф.) того приняв в монастырь, не скоро постригати, но дата его честному и трезвенному старцу в сожитие и наблюдение. Проходити же ему общие монашеские послушания, каковые укажает настоятель; и тако пребыти в монастыре три лета неисходно в кротости и трезвости, и на всяк год исповедатися и приобщатися четырежды в четыре поста Святым Тайнам. Сие покажет, кто лестно (притворно. – В.Ф.) и кто во истине монашество избирает. Ибо истинные трудолюбцы трилетнего искушения не отрекутся, а лжеобещанники не стерпят, и того ради монашества не получат.

Но и тако трилетно искушенного без благословения архиерейского не постригать, но да представит оного архимандрит или игумен купно с духовным его отцом и старцем, у которого под началом был доселе, епископу свидетельствуя о нем, что нелестно желает монашества, и что кроток, смирен, терпелив, послушен и трезв, три лета пребыв в монастыре, и сие на письме дать свидетельство и записать. И тогда епископ, получив его, благословит пострищи. Аще же той монастырь в дальном расстоянии будет от епископа, то свидетельство о таковом письменное послать ко архиерею с подписанием рук настоятеля и братии.

Пред пострижением же дать ему прочести, а ежели не книжен, то прочитовати ему вопросы и ответы постригальные, чтоб рассуждал, каковое имеет изрещи обещание, и может ли по обещанию жити, також прочитовати ему и зде написанные правила. А лучше все сие прочитовать ему чрез трилетнее его искушение почасту.

А буде он по всем свое трилетном искушении, також и по свидетельстве пред епископом, раскается и монахом быти не похощет, то свобода отпустите его без всякого удержания и укоризны.

А если отшед, паки (снова. – В.Ф.) похощет в тот монастырь возвратитися или в иной пострищися пожелает, и тогда вновь ему трилетнее искушение принята.

Аще какий вклад похощет дати в монастырь, не принима- ти у него, разве по трилетном искушении, и то так, чтоб подписался, что он никакого чрез тое подаяние не ищет преимущества, и хвалитися тым и того выговаривати настоятелю и братии и восиоминати не будет, и весьма уничтожает, как бы и не дал ничего.

Четырежды в год исповедатися и приобщитися Святым Тайнам должны в четыре посты святые; подобало бы и множае понеже сими совершеннейшее житие славится. А в древней Церкви и вси христиане часто причащалися, и литургия без причастников не бывала. [...]

Весьма монахом праздным быти да не допускают настоятели, избирая всегда дело некое. А добре бы в монастырях завести художества: например, дело столярное и иконное и прочее, что не противно монашеству, а монахиням пряжу, шитье и плетение кружев и прочего.

Кроме старых и начальников не имети никому служителей, но и начальникам не выше потребы; а старых ради и больных быть бы больницам чинным, и тамо определять служителей по препорции.

Не вольно никакому монаху звати к себе гостей, ни нарочно на пирование, ниже из церкви на препутие (по пути. – В.Ф.), разве за благословением настоятеля; и были бы при гостях другий брат честный, которого настоятель определит.

Да и в гости разве за благословением настоятеля, и то не единому монаху, но с другим честным старцем побывати, но не более четырежды в год, а больше разве крайних ради нужд, и то не без благословения настоятеля. А пресечения ради всякого подозрительства, в мирские домы, паче же в девичьи монастыри монахам, без благословной вины (причине. – В.Ф.), которой уже по самой беспорочной потребе преминуть невозможно, отнюдь не ходить под жестоким наказанием.

Монахам вещей монастырских, как снедных (съестных. – В.Ф.), так и прочих, хотя и им определенных, не продавати ни по улицам градским, ни в монастыре и весьма ни на каковом месте, ибо сие студное (безстыдное. – В.Ф.) вельми и весьма безчестное дело есть.

В келии по трапезе настоятель и братия пищи, оставшиеся от трапезы, да не берут никогда, кроме кваса; аще бо не тако, то всё изнесенное втуне за монастырем будет.

Братии всей и настоятелю, кроме общия трапезы, собственно по своим келиям не ясти, кроме сущия немощи или иные благословенные вины (разрешенные случаи. – В.Ф.).

Пища и питие и одеяние всем в равенстве да будет. Аще бо не тако, то всяк тщатися (стараться. – В.Ф.) будет красти, лишних ради пищи и пития и одеяния; обаче во одежде различить, иная олтарная, а иная, по рассмотрению, служебным.

За монастырь никто чесого (что-либо. – В.Ф.) отдати власти имать, кроме настоятеля, и то с объявлением старшей братии, и именно с запискою, кому кто и в какой случай дано. Аще не тако будет, то кийждо (каждый. – В.Ф.) потщится свойственникам и друголюбцам бесстыдно монастырское раздаяти. И тако греха и излишние утраты избегнем, и вместо десяти братий питатися могут тридесять.

В монастыре подобает общему житию быти по правилам святых отец, аще бо не общая жития будут, всяк повлечет потребная врозь.

Все бываемые доходы из монастырских вотчин, и даемые от боголюбцев, и церковные доходы принимать в едино определенное место, и из того употребляти на вся церковные, и монастырские, и братские потребы. Аще же не будет тако, то не престанет имений хищение, любоначалия (властолюбия. – В.Ф.) ради бываемое, которое обителем в сущее разорение, а их сродникам в обогащение. [...]

Никому в монастыре чужих денег и пожитков не держати, кроме книг. Понеже от сего гордыня и сластей исполнение, их же ради мнози в монастырь приходят под образом терпения. И аще у кого что явно или тайно держимо обрящется, тое да возьмется в монастырскую казну.

Монахам из монастыря в монастырь преходити, разве благословных вин, и то с отпуском настоятелей, на письме являемом, всеконечно не попускати по завещанию святых отец. Понеже послушание, терпение же и смирение против обещания весьма скоро от сего искоренишася, и всякое неистовство и злообразие прият (приняло. – В.Ф.) великую силу. Понеже мнози от сего непосвященнии священная действуют; отлученные своими архиереями и духовными отцами паки без разрешения действуют же. Мнози же непострижени, в монашеский образ облегшася, ходят. От сих вся злая на соблазн многим бывают, и всякому монастырскому благообразию. И церковному благочинию и монашескому благоговению весьма на поругание.

Монахам во грады и веси, кроме общия потребы, не исходити из монастыря. Исходить же на сие определенным по общему избранию и нуждою не без подорожной, от настоятеля данной.

А в другую епархию и в царствующий град посылаемым монахам коей-либо нужды ради не довольно имети от своего настоятеля подорожную, но должен имети и от своего епископа подорожную. А где монах явится без подорожной, такового ловити и отсылати к епископу места того, где явится; а в царствующем граде отсылати таковых в Святейший Правительствующий Синод; а волочащихся монахов ловить учрежденным от Правительствующего Синода и гражданским. [...]

Жен в келии настоятелю и братии никогда не попускать, разве в гостиной келии, и то не наедине, но при благоговейных монахах, кие (какие. – В.Ф.) на сие определены будут. И тако всякий зазор и укоризна, бываемая от иноземцов и своих, весьма искоренится, кроме сего убежати того невозможно.

По всем монастырям монахов учить подобает, не точию да читают писания, но да и разумеют. А на сие учинить собственно келию, и монахов приставить на сие избранных, иже знают Божественного Писания разум; и тако обученных да избирают достойных в чин священства и всякого начальства.

Монахам никаких по кельям писем, как выписок из книг, так и грамоток советных, без собственного ведения настоятеля, под жестоким на теле наказанием, никому не писать, и грамоток, кроме позволения настоятеля, не принимать, и по духовным и по гражданским регулам чернил и бумаги не держать, кроме тех, которым собственно от настоятеля для общедуховной пользы позволится. И того над монахами прилежно надзирать, понеже ничто так монашеского безмолвия не разоряет, как суетные их и тщетные письма. А ежели которому брату случится настоящая письма потреба, и тому писать в трапезе из общей чернильницы и на бумаге общей за собственным настоятеля своего позволением, а самовольно того не дерзать под жестоким наказанием.

Все вышеписанные правила монахам должно хранити и монахиням, а сверх оных да сии собственные да хранят:

На праздники и никогда, также и в крестохождения монахиням отнюдь не ходить, ни к монастырем мужеским, ни к приходским церквам, и в монастыри женские не входить же, разве игумении и с нею единой или двоим сестрам, которых она изберет; и монастырям женским всегда заключенным быть, разве благословенных времен, якоже литургии святой или благословных лиц, якоже духовника для нужд больным. А понеже все почитай монастыри имеют церкви на воротах, где надлежит крыльца сделать на улицу в церкви, а от церкви быть одним дверям в игуменьины кельи. И ежели где есть какие мощи и прочее, чего ради люди обыкновенно вяще (особенно. – В.Ф.) ходят, то перенесть на вороты ж, дабы никто не мог претензии сыскать идтить в монастырь; в пресечения ради подозрительства никому, как мирским, так и монахам, по кельям ходить никогда не попущать, но весьма жестоко запретить.

Ежели случится женского монастыря нужда искать на кого управы у мирского суда, монахиням в тяжбу оную не входити, но стряпчего посылати или у архиерея просити, чтоб он от себя за их делом послал.

Буде случится нужное дело в царствующий град, монахиням просити архиерея своего, дабы писал о том в Святейший Правительствующий Синод, а их бы не отпускал.

Монахиням в мирских домех не жити, ниже по миру скитатися ни для какой потребы. Изъемлется от сего фамилия Царского Величества. Монахиням и в своей церкви не мешатися с народом, но определить крылашанкам (монахини, поющие на клиросе. – В.Ф.) на хорах, а прочим в трапезе, где им единым стояти. [...]

А будет которая младая девица похощет в девстве пребывати с намерением прияти монашество, то рассмотря прилежно, аще нелестно (по убеждению. – В.Ф.) и не коея ради нужды, или пристрастия, или лицемерия избирает девственное житие, дати таковую в монастырь честный и добре заключенный под начал честной и постоянной старице; девица же да пребывает непострижена до шестидесяти или поне (по крайней мере. – В.Ф.) до пятидесяти лет. А если прежде оных лет похощет идти замуж, не возбраняти ей.

Скитков пустынных монахам строить не поиускати. Ибо сие мнози делают свободного ради жития, чтоб от всякой власти и надсмотрения удален жити возмогл, по своей воле, и дабы на новоустрояемый скит собирал деньги и теми корыстовался, да и лишает себе таковый великия пользы душевныя: не имеет у кого вопросить совета духовного, решения сомнительных помыслов и падежей совести, не видит образа подвигов монашеских. Что же, когда постигнет его в таковом уединении час смертный? Кто послужит ему в болезни? Кто утишит, наставит и утвердит его против страха отчаятельного? И не в пример нам древних отец отшельничества: были тогда мужие добре в богословии христианстей обучении и великого рассуждения и искусства, яковый был Павел Фивейский, Антоний Великий, Макарий Египетский и прочии (жившие в IV в. – В.Ф.). А человеку невежливому и таковое житие опасно есть, и душепагубному бедствию подлежащее; к тому же пустыням прямым быть в России, холодного ради воздуха, невозможно. Ибо в Палестине, в пустынях и в прочих теплых странах есть довольно плодов, чем питаться, и тако может весьма от миру отлучиться; зде же без пашни, рыбы, огородов пробыть невозможно, что тайно и уединенно быть не может.

Монастыри, идеже (где. – В.Ф.) мало братии, надлежит сводити во едину обитель, идеже прилично толико, елико пропитатися могут; обаче по самой нужде, да не менее тридесяти братий будет ради лучшего благоговения. Понеже малым братством повседневную Божественную службу и общежительство, яко же подобает, отправляти невозможно, тою ради пребывают весьма без службы, яко пустые. А мирских священников и диаконов к монастырям мужеским отселева отнюдь не определять; а оставшияся монастырские церкви в приходские поверстати, а попу и церковникам дать той монастырской земли неоскудно, а оставшееся, что есть, приписать к тому ж монастырю, в оный же братия будут переведены. И аще по сему образу будет учинено, то всячески во всех святых церквах, которых не больше трех, а именно: сборной, трапезной и больничной, в каждом монастыре надлежит иметь будет повседневная служба во обителех от множайшего братства и служение и обшее житие и всякое монастырское благообразие, а во оставшихся приходских от приходских священников, понеже потребе их на сие понуждающей, да и братия в соединении общих монастырских доходов примут себе во всех потребах вящшее во всем изобилие, нежели прежде в малом братстве скудость терпяще и во всем неустроение имуще. Тожде и с монастырями девичьими учинить.

Еще при таковых же монастырях, идеже обретается многое за потребами довольство, надлежит тогда, как все прежние их монастырские вотчины с доходы к тем монастырям отданы будут, построй™ странноприимницы и лазареты, и велеть в них, по рассмотрению, собрать престарелых и здравия весьма лишенных, кормится собою не могущих, и промышленников о себе не имущих, и велеть таковых в славу Божию потребами покоить по подобно показанного в Морском Регламенте о таком покое учреждения.

В монастырях строение бываемое чрез потребу от излишества, еже и на славу Божию, таковое не пропускать, но повелеть употреблять на странноприимницу, и таковое дело пред Богом многоприятнее будет чрез потребного строения.

Монастырей вновь, как мужеских, так и женских, никому не строить без ведома Святейшего Правительствующего Синода.

Подобает в духовные начальства избирать благонравных и в житии иноческом искусных, безпрочных и свидетельственных, добре ведущих разум писания и устав жития монастырского и монашеского; да печется о спасении братних душ, а не строении точию (только. – В.Ф.) стен и собрания многого богатства, но бодроопасно по званию своему да правительствует; и в том коегождо настоятеля приводить к присяге с подобающим подкреплением.

Аще ли по избранию духовный начальник не станет противу своего звания о спасении душ, порученных ему в паству, яко же подобает промышлять пастырю, такового, ничто же медля, сводити в степень последнего братства, а в его место советом братии избирати иного. Да сие видевше прочие начальствующие хранитися будут и законоположения монастырская добре и всецела соблюдутся.

Аще кий настоятель беглого монаха примет самовольне без указу, такового сводити от начальства по смерть его в монастырскую работу и к тому таковому начальствующим не быти

Монахов избегших держати но смерть в оковах во трудех монастырских.

Во всяком монастыре да будет записная книга, в ню (в нее. – В.Ф.) постриженного монаха писать время и имя и какового чина был он в мире, за подписанием руки начальствующего.

Казна монастырская да не будет в келии настоятеля, ниже за ключем его единого хранима, но на собственном месте за ключом назначея и за печатью монастырскою, подобие и ризница церковная.

Единощи в неделю или поне (по крайней мере. – В.Ф.) единощи в месяц настоятелю и келарю, при других несколько честнейших старцах, слушати приходы и расходы монастырские; и слушав, записать в книгу, чтоб могл настоятель дать в том ответ, кому он подручен.

Да не понуждает настоятель братию приходити к себе на исповедь, понеже таковое исповедание будет притворное.

Быть в монастыре единому общему духовнику честному и пред епископом свидетельственному иеромонаху; и тот бы иногда сказывал настоятелю, аще какое злое в братии вкоренилося обыкновение; обаче же ниже лица по имени, ниже показуя келии и ниже коих либо иных обсуждати и тщатися, как бы зло оное искоренити в монастыре; тое ж соблюдать и о духовнике в монастыри женские.

Аще настоятель, мзду приняв, засвидетельствует епископу о некоем монашества хотящем, что он угоден есть к такому житию, таковой да лишен будет власти своея и изведен в рядовые монахи.

Настоятелю свойственников при себе не держать, ниже к делам монастырским определять; подобно и прочим от братии сего не попускать, и епископы б сего не творили, а в домех архиерейских, разве благословных ради вин, сиречь (то есть. – В.Ф.) егда в старости угоднейша бывает служба от своего, неже чуждого.

Сокровищ в монастыри на сохранение не принимать как братии, так и настоятелю.

По смерти архиереов, архимандритов и игуменов и прочего монашеского чина, собственного их имения родственником и свойственником ничего не давать, но таковые вышних чинов присылать в Правительствующий Духовный Синод, а нижних чинов обирать в монастырскую казну.

Вси сии описанные правила, и аще кая (какие. – В.Ф.) вновь приданы будут от Святейшего Правительствующего Синода, прочитовати по всем монастырям единожды в месяц, в воскресный день по трапезе, дабы кто не извинялся неведением. [...]

Сие Духовного Регламента прибавление Сам Его Императорского Величества Своею Особою слушать и собственноручно исправлять изволил, и всё написанное аппробовав, напечатать и распубликовать указал апреля в последних и майя в первых числах сего 1722 года.

[Чистович И. Феофан Прокопович и его время. – СПб., 1868. С. 723–726]

В простые дни поутру вставать в 6-м часу; в 7 убираться честно; галстук, камзол, башмаки и чулки чтоб чисты были; голова чтоб расчесана, потом молиться. 8–9 первее изученное вчера греческое протвердить, а потом латинскаго и русскаго языка обучаться; 10 гулять; 11 рисовать; 12 обедать.

По полудни 1-й гулять; 2 и 3 латинскаго и русскаго языка паки обучаться; 4 и 5 рисовать; 6 и 7 иным голосной, иным инструментальной обучаться музыке на перемену; 8 грамматики еллинского языка; 9 гулять и вечерять и потом молиться и ложиться. Во вторник и четверток по обеде гулять.

Во всякий день при трапезе читать чтение от Св. Писания тем, которые могут читать точно, по тридневным чередам. А чтениям быть следующим: а) в воскресные дни Деяния апостольская да прочитаются; б) в понедельник вторник, среду и четверток книги историческия, начиная с Бытия; в) в пяток и субботу Притчи Соломоновы. И читать по определенным статьям всякую статью до конца.

IV При трапезе никому ни с кем ничего ни тихо ни в голос не говорить и никаким образом не соглашаться и не раздражаться, но внимать чтению.

Если что в чтении покажется кому недоуменное, чтобы он выписал для памяти; а во время свободное предлагать нам для протолкования.

Когда время идти в церковь, и шли бы все вместе, и по них (при них – В.Ф.) большие, також и из церкви

Во дни воскресные пред литургиею читать с книги одному, а прочим слушать толкования заповедей, и одну заповедь отправить одним чтением. А по литургии малым ребятам совопрошаться от заповедей, двоим от одной, а другим двоим от другой следующей. И тако в одно время отправлять по две заповеди очередно.

Во дни господские пред литургиею, троим одному по другом, наизусть проговорить повесть краткую, богословскую, и сие очередно делать по троим на праздник.

В гулянии вне дому всем быть вместе и единому от других далее пятидесяти сажен не отлучаться. Дабы одни другим в случае помощи, и одни других о обхождении и некоем (сохрани Боже) припадке свидетельствовать могли.

Играния употреблять безбедные и незлобообразные; например, в городки палками не играть; на грагли (городки. – В.Ф.) метать пули двоих аршин; по сторонам игры тойе близко не стоять, победителям на побежденных не садиться и ничего непристойного не делать; в свайку никому отнюдь не играть.

Когда которому нужда будет изыйти из дома куды ни на есть (близко или далеко), тогда докладывать нам, в небытности нашей первому, кто будет из службной фамилии, и требовать позволения. И во всей этой отлучке, даже до возвращения в дом, был бы при нем один из слуг наших, дворянин или иной кто служитель. А того соприсутствующего не поить. И по возвращении нам, или не в присутствии нашем, кому пристойно представить для свидетельствования, что он не пьян.

А если кто против вышеположенному одиннадцатому артикулу дерзнет учинить, то всяк из детей наших, да и прочих, кто о том знать может, должен нам объявить, под жестоким за умолчание наказанием.

Ничего не говорить и не делать, чтобы другому могло быть к раздражению и подать причину к ссорам, лаям и дракам.

Если который досаждать словом или делом учнет другого, то другой досады на досаду не отдавал бы, но предлагал бы о том тотчас кому из больших, а после при том же, которому предлагал, доносил бы директору.

Скверных и стыдению подлежащих слов никто бы отнюдь не произносил, кольми паче (тем более. – В.Ф.) не писал отнюдь, ни собою сочиняя, ни выписуя; також не показывать студного мигания и никаким телодвижением не изображать того, что срамно есть. И если нечто таковое учинит, то всяк видевший или слышавший тотчас должен повестить директору и будет бездельному таковому не обычное наказание. А кто о том не повестит, и тот жестоко наказан будет.

Никогда двоим (и в гулянии), ниже троим не отлучаться на сторону и тайно с собою ничего не говорить, но говорить явно и в слух прочих. И сие кто усмотрит, доносить должен тем, как выше в XV пункте показано.

Но и в компании с другими одному ничего отнюдь на ухо другому не шептать. И сие всяк усмотрев должен скоро доносить.

Один с другим писемцами б не пересылались, и если сие учинит, то хотя б что доброе писал, жестоко яко бездельник наказан будет. Тож получит и тот, кто от одного до другого переносить и передавать письменно будет.

Никому никуды в сторону писем, не объявив их прежде директору, не посылать. Також и кому откуду, хотя от родителей письма присланы будут, не распечатывать и не читать, но нераспечатанные подавать директору, и когда он, распечатав, отдаст, тогда читать мощно.

Никому у себе особо не держать и иметь съестных и питейных припасов (кроме некиих фруктов, и то от нас подаваемых и на малое время), кольми паче (тем более. – В.Ф.) водки и простого вина. И сего преслушание почитаем мы за великое злодействие.

Никому у себе не держать денег; но если бы откуду получил, то тотчас объявил бы директору и деньги отдал бы ему в сохранение. И если бы им явилась нужда, то о нужде той сказывал бы директору. А если кто сему противное учинит, ожидать ему великого наказания.

Никому не вязаться и не входить в дружбу и компанию с дворянами, приказными, конюхами и прочими домовыми служителями.

Никому не говорить про людей честных, чтоб могло быть со умалением чести их, хотя бы то и явно всем было и обносилось бы в народе слухом.

Никому, когда и по нашему приказанию предоставлено питие будет, не пить жарлочно (неистово. – В.Ф.) и жадно, и такового злообразия весьма хранитися, кольми паче не пить до пьяна и не шуметь.

Что в вышеизложенных регулах или правилах написано, то всякому прилежно и тщательно хранить, ожидая за преступление жестокого наказания и не надеяся оправдатися никако- выми отговорками. Сей устав всякого месяца в первый день пред начинанием обеда прочитывать при собрании всех, дабы впредь никто не мог неведением извиняться.

[Описание сельского духовенства. – Лейпциг, 1858].

[...] Грустно и больно смотреть, до чего унижено и подавлено у нас сельское духовенство, и тем более грустно и больно, что само оно некоторым образом подало и подает повод к этому и не имеет даже права сказать в утешение себе: вся терпим Христа ради. Не так оно держит себя, чтобы возбуждать в других всё необходимое благоговение к служению своему, высокому и пренебесному, чтобы возрождать в пасомых им искреннюю, сердечную расположенность к себе и ту любовь, крепкую ако смерть, которая неразрывно соединяла бы его с паствою в одном общем стремлении – к цели горнего звания.

Где причина этого? В чем зло?

Чтобы ответить на эти вопросы, мы проследим жизнь сельского иерея с детства. [...]

Выскажем, не обинуясь, всю правду, но лишь одну правду: и да востяжет (привлечет к ответу. – В.Ф.) нас Господь на суде своем своем страшном, если мы осмелимся сказать хоть одно слово лжи.

[...] Мальчику приходит время учиться, и вот его привезли в уездный или губернский город. Прежде всего ему нужна квартира.

Весьма немного таких священников (из – ста два-три – не больше), которые имеют средства поставить сына на квартиру к хорошему чиновнику, купцу и надежному священнику; большая часть ищет квартиры возможно дешевлейшей и особенно, когда у священника уже учатся два-три сына, что не редкость. Где ж эти квартиры? У мещанина-полунищего, отставного солдата, вдовы, промышляющей Бог знает чем и как, причетника (городской причетник всегда равняется мещанину-полунищему). И под надзор и хранение этому люду вручается мальчик осьми-девяти лет! Чтож он видит в своей квартире? Отвратительную нищету, неразлучные спутники которой: грязь, грубость до зверства, самые страшные пороки, которых даже и не считают нужным скрывать. И вот первые впечатления мальчика – первые, которые, по свидетельству всех опытных людей, остаются неизгладимыми! Еще, если б только видел: нет, его заставляют быть орудием и даже участником разных мерзостей; посылают в кабак за водкой, воровать щеп или дров, когда печь истопить нечем, и пр. больше – его поставляют в необходимость самому прибегать к разным проделкам. Так, истребив для себя в две-три недели всё, что было привезено мальчику на целую треть, они кормят его хлебом и щами, на которые и смотреть страшно. Что делать ему, всегда голодному? Если он робок, то в одну треть делается скелетом, если смел, то ворует или промышляет подобными средствами. [...]

Приезжает мальчик домой, и родители не узнают его, – так он изменился физически и нравственно. Переводят на другую квартиру – и только из одного омута претаскивают в другой. Если прибавим к этому, что мальчики почти всегда страдают от накожных болезней и что даже иногда заражаются такими болезнями, о которых даже и говорить срамно и страшно, то можно будет составить ясное понятие о квартирах учеников духовных училищ.

От всех этих язв, физических и нравственных, не спасаются и те, которые стоят на лучших квартирах: они заражаются от зараженных уже товарищей и имеют лишь то преимущество, что для них берутся хоть какие-нибудь средства против этого, и зло не развивается так быстро и неудержимо.

И вот под какими погибельными влияниями проводят мальчики целых шесть лучших и важнейших лет своей жизни! Правда, время от времени берут их домой родители; но что самые любящие, самые умные родители успеют сделать каких-нибудь в две и даже шесть недель? Успеют залечить какую-нибудь болезнь физическую, не более, а язву нравственную, которая развивается годами, не вырвешь днями. Притом мальчики, пользуясь губительными примерами, скоро приобретают навык скрывать язвы нравственные. Конечно, и в этом, как и во всем, есть исключения; но как исключения они редки: нужна слишком счастливая организация мальчика, чтобы не увлечься дурными примерами, которые всегда у него перед глазами, а много ли найдется таких мальчиков?

Скажут: «Есть училищное начальство, которое должно смотреть за всем этим». Должно, конечно; но едва ли где больше забывается и смелее пренебрегается должное, чем у тех, которым вверена какая-либо власть среди духовенства. Квартиры – это оброчная статья смотрителя и инспектора училищ. Взявши тем или другим с хозяина или хозяйки, затем они предоставляют им полную волю и свободу над мальчиками.

Еще не так заразительно действовала бы на мальчика грязь и всё дурное, всё растлевающее душу на квартире, если б всему этому было противодействие в училище. Но нет, к ничем непоправимому несчастию, в училише он не видит ничего доброго: та же грязь, такие же лица, враждебные ему, лишь в другой форме, поразительно страшные беспорядки различного рода и вида.

Что такое здания училищные? По большей части трудно было бы угадать, для чего эти здания тому, кто видит их в первый раз. Это не казармы, не конюшни, не хлевы, – нет, хуже всего этого. Большею частию это еле держащиеся, при бесчисленных подпорках, остатки чего-то в незапамятные времена строенного, в которых ветер гуляет со всей свободой, куда проникает дождь самый небольшой, где накапливаются целые сугробы снегу. А если, что однакож чрезвычайная редкость, стены целы и даже крепки и сквозь них не проникает дождь, то все-таки ученикам немногим лучше и в таком училище. Мыть или мести полы считается самою непростительною роскошью; а на случай приезда архиерея их посыпают песком да можжухой – и только. Топить училища, хоть без сомнения на это отпускаются нужные суммы, не считают нужным, если б даже зимы были так жестоки, как, напр., в прошедшем году. Училищные комнаты до того тесны, что ученики буквально сидяч в тисках. Зимой наношенный на ногах снег и занесенный метелями, от спершегося воздуха растаивает, на полу образуется грязь, и весь класс делается болотом. И в таких-то зданиях учится юношество, из которого впоследствии должны быть иереи и даже архиереи! [...]

Из грязных квартир переходят ученики в еще более грязные классы! Но там, в квартирах, по крайней мере тепло; здесь же им нужно кутаться в две-три одежины, чтобы не замерзнуть. И что же? Когда все усядутся, и воздух сопрется, делается нестерпимо душно; между тем как ноги, неизбежно погруженные в болото, зябнут до того, что наконец совсем коченеют; и по окончании класса видишь, что ученики идут точно на костылях. Но как же переносят все это ученики? Со здоровьем от природы слабым гибнут, со здоровьем крепким отделываются горячками или другими болезнями Могут этому не поверить. Но пусть посмотрят уездные училища в губерниях Московской, Ярославской, Тверской, Владимирской (о других не знаем, а в этих состояние училищ нам хорошо известно) и поверят […]

Неужели духовное начальство не принимает никаких средств к улучшениям! Нельзя сказать этого: упадет потолок, оно распорядится поставить подпорку; рухнет пол, оно прикажет сделать новый перевод; покачнутся стены, тут поставят три или четыре подпорки.

О, как грустно, как больно, невыносимо больно делается, когда вспомнишь о действиях высшего духовенства в иных землях и сравнишь его с нашим! У наших – ни малейшей заботы об образовании даже того сословия, во главе которого стоят они сами, с которым неразрыно, хотя и противуестественно, соединены они! Вались училище, им и дела нет; не то, чтобы пожертвовать из собственности, которая Бог знает, идет куда, даже и похлопотать-то о необходимых улучшениях не хотят! И то сказать: чужих детей не жалко; еслиб их дети учились в духовных училищах, – без сомнения не допустили бы они до того, что теперь есть.

С содроганием сердца приступаем к изображению этих лиц, которым безусловно, безгранично родители передают своих детей, – лучшее, что есть у них в жизни. Нечто несодеянное, неслыханное, невообразимое, но между тем до последней буквы справедливое, – сему свидетель сам Господь, – расскажем мы.

[...) Большинство учителей в духовных училищах состоят из глубочайших невежд; после нескольких лет преподавания едва знакомы они с начатками преподаваемого предмета. Еще это зло могло бы несколько поправляться, если б учители навсегда оставались учителями: сколько нужда, столько же и долголетняя практика сколько-нибудь ознакомили бы их с делом, а то каждый смотрит, как бы скорее выйти во священника, и не считает нужным заняться усильно своим предметом, зная, что там – на месте – он для него решительно бесполезен. И действительно, прослужит он лет пять и даже десять без малейшей пользы для учеников и – выходит; его место занимает такой же ученик (кончивший семинарию. – В.Ф.), с такими же познаниями и с такими же целями; и так идет вся история училищного учения.

Одну способность только оказывает большая часть учителей – обирать деньги. Зло это всюду пустило глубокие корни; но нигде оно не обнаруживается так небоязненно, как в духовных училищах, в духовных правлениях и консисториях. Приводят мальчика в училище; отец должен его явить смотрителю и пятерым учителям. Явить – значит принести деньги. При этом случае от беднейшего причетника требуется не менее двух руб. сер. смотрителю и не менее рубля на каждого учителя. Священник должен представить вчетверо или по крайней мере втрое. И напрасны тут просьбы, напрасны даже слезы: кто стоит на одном, что не может дать требуемого, тот выгоняется в толчки; а что последует за тем, увидим дальше. Та же история повторяется после святок, после Пасхи, после ваката (каникул. – В.Ф.), – непрерывно во все продолжение курса. Но зачем же дают? Затем, что горе тому мальчику, отец которого когда-либо не выплатил назначенного: месть жестокая, неумолимая, зверская преследует его с утра до ночи на каждом шагу. Истязаниям несчастного, – и каким истязаниям!., нет ни конца ни меры. Скажем одно: в один и тот же день от двоих учителей ученику случается вытерпеть до 200 розог, самых беспощадных, потому что учитель стоит тут же и кричит: больнее, больнее! Секущий из ученков хорошо знает, что за малейшее послабление ему грозит тоже казнь, и потому напрягает все силы удовлетворить учителя. И этого мало: ученика, едва ставшего с полу, учитель хлещет рукой и ногой, чем пришлось, по ушам, по голове, по щекам, вырывает у него целые клочья волос и пр., и пр. И это на неделе повторяется два-три раза. Жаловаться смотрителю ученики не смеют и думать; за жалобой неизбежно следует наказание от смотрителя – не палачу-учителю, а тому же ученику. В деле грабежа они действуют общими силами и поддерживают один другого. И кому же эти казни? Мальчику от 8 до 14 лет! Тут нисколько не помогают ни добрые успехи, ни прекрасное поведение; отъявленный негодяй пользуется и лаской и приветом от всех, если отец его и поит смотрителя с учителями до упаду и тащит им всего – от денег до яиц – обильно; [а] прекраснейший мальчик, но сын бедного отца, засекается – именно засекается. Не дальше, как два года назад, в N училище двенадцатилетнего мальчика, таким образом наказанного не за вину, а за то, что отец его не привел учителю корову, которой тот требовал, принесли на руках домой, и он на другой же день помер. И это дело нередкое. Почему же несчастный отец не жаловался? И почему не жалуются вообще на разбой и грабеж учителей и смотрителей? Скажем дальше

И исчисленным поборам еще не конец. Это всё только по мелочам. Самый главный – при переводе из одного класса в другой, и особенно в семинарию. Вот, напр., как это делается. В 1855 году из... училища за месяц до экзаменов все ученики были разосланы по домам со строжайшим приказанием: принести по стольку-то (смотритель сам назначал цену), с предостережением таковым, кто принесет меньше назначенного, тот будет оставлен, кто совсем не принесет, – будет исключен. Высшая цена (на долю многих священников) была назначена 50 р. сер., низшая (на долю беднейших причетников) 5 р. Что было делать отцам? Не представить назначенного – угроза исполнится без сомнения, и сыновей или исключат (а куда деться с мальчиком в такие лета!) или оставить в том классе, – а чего стоит пробыть лишних два года ученику (6-летнее обучение в училище делилось на 3 «класса» – по два года в каждом. – В.Ф.), не говоря уже о неизбежной мести. И некоторые, преимущественно отцы негодяев, поспешили исполнить требуемое. Большая же часть, особенно же те, которые решительно не имели возможности прислать назначенную сумму, или рассчитывали на то, что дети их вполне достойны перевода, явились к смотрителю. Здесь начались торги, и некоторым сделаны уступки. Те же, которые осмелились ничего не заплатить и даже пригрозить жалобой, выгнаты от смотрителя со срамом. Какой же конец? Дети первых переведены, дети последних или оставлены или исключены.

Нашлись однако же, которые в самом деле принесли жалобу семинарскому правлению. Что ж! Смотрителя вызвали для объяснения (объяснения! когда нужно было сделать строжайшее исследование!). [...] Как и что он объяснял, неизвестно; но преспокойно возвратился в свой город и смелее прежнего продолжает свои действия.

Теперь о жалобах. Почему не жалуются? Вот, напр., отец засеченного мальчика приехал в город и в самом деле приготовил жалобу; но у него учатся еще два сына; принесши жалобу, нужно было бы сейчас же взять их из училища, иначе и им была бы не лучшая судьба; а он в своем-то городе едва может содержать их, – куда же бы он их дел? Подумал, поплакал, погоревал и отдал на суд Божий. Вот, напр., лет тому десять, жестокости смотрителя и инспектора . .ого училища сделались до того невыносимыми, что ученики стали бегать из училища Принесли жалобу семинарскому правлению. Дело весьма важное; поехал исследовать сам ректор семинарии Что ж он сделал? Провел целую неделю у смотрителя, не выходя из комнаты, а что делал, Бог знает. Затем явился в училище, пересек жесточайшим образом учеников и донес, что ученики взбунтовались и что он прекратил бунт . Взбунтовались мальчики от 8 до 14 лет! даже и отцы которых, под жесточайшей тираний, при миллионах несправедливостей, не смеют и помыслить о чем-либо подобном. Случилось даже однажды, что профессор (семинарии. – В.Ф.), посланный в ..рское училище, честно произвел следствие и обнаружил все мерзости смотрителя и учителей Что ж вышло из этого? Смотритель поспешил побывать у ректора семинарии у письмоводителя архиерея – велено переследовать. Понятно, что новое следствие вполне оправдало виновных. Следователя вытеснили из семинарии с дурным аттестатом. Кто ж осмелится после этого производить следствие строго-справедливо? К чем уже, значит, и жалобы? И еще ли после этого спросят: почему не жалуются? […]

Скажем сначала – чему, а потом – как учат в духовных училищах.

Главный и важнейший предмет учения, на который обращается исключительное внимание, – латинский язык. Корнелий Непот (римский писатель (100–27 до н.э.). – В.Ф.) – мерило умственных способностей и успехов учеников; и сколько усилий, сколько истязаний, чтобы вбить в головы учеников этого вечного кошмара их; сколькими слезами, и какими слезами обливается он каждый курс!

Странное и непонятное явление, возможное только в образовании русского духовенства: во главу образования сельского иерея ставится язык мертвый, который для действительной его жизни будет столько же полезен, как и язык санскритский! Чтобы быть добрым пастырем, прежде всего надобно быть латинистом, без этого ему никогда не бывать пастырем, потому что без знания, в настоящее время совершенно ничтожного и поверхностного, – латыни его никогда не переведут из училища в семинарию!. Целые шесть лет мальчик убивает свои способности на изучение языка, который забудет в первые же два года своего священства, потому что всю свою жизнь ему не придется встретиться ни с одной буквой этого языка! Понятно было бы, если б его учили с таким же вниманием славянским наречиям, – это было бы прекрасным подготовлением для его будущего служения. Обладая знанием этих наречий, он не становился бы втупик перед мужиком-начетчиком при его вопросах; понятно было бы, если б его заставили изучать Четью-Минею: каждый урок был бы для него материалом будущих собеседований с прихожанами, не говоря уже о том, какое благодетельное влияние произвело бы это изучение на юную душу сердце; а то заставляют забивать голову каким-нибудь Алкивиадом, Кимоном и т.п., да еще на языке чуждом! Чего ждать от такого образования, в основание которого кладется совершенно бесполезная для сельского иерея латынь? Да и можно ли назвать это образованием?

Скажут: но знание латинского языка необходимо тем, которые впоследствии должны поступить в академию. Так, но много ли поступающих в академию? [...]

Говорят: изучение языков развивает мыслящую способность и прочее вроде этого. Положим, что это правда; но уж конечно не пошлое, нелепое, мертвое изучение, каково в духовных училищах. А почему ж бы не изучать языки немецкий, французский или английский? Знание этих языков было бы вдвойне полезно сельскому священнику: любознательный имел бы под руками средства продолжить свое образование и на месте (служения. – В.Ф.), потому что в каждом уезде найдется два-три помещика, у которых есть библиотека из книг того или другого языка. Имеющий нужду в средствах жизни, – а какой священник не имеет нужды? – мог бы приобретать их путем чистым и честным, – именно давать уроки в домах помещиков. И кроме личной пользы для священников, какая бесконечная польза вытекала бы из этих уроков для самого их служения! Ими они сблизились бы с помещиками и имели бы непрерывное благое влияние на их быт семейный, так глубоко растлившийся в последнее время, посредством их они воспитали бы и новое дворянское поколение в духе строго православном, не то что какие-нибудь выходцы с Запада, всегда посевающие в воспитываемых ими презрение ко всему русскому вообще и к Православию в особенности. [...]

Второй предмет, который также считается главным, хотя и не так важным, как латынь, язык греческий Не говоря уже о том, что он везде без исключения преподается весьма дурно,... какая польза от него для будущего священника, если б он преподавался даже и как должно, и он изучил его в совершенстве? «Он может изучать Св. Писание на этом языке, читать творения греческих отцов церкви». А где, в каком селе найдется (книг – В.Ф.) отцов церкви, так редких и дорогих, и говорить нечего, где найдется хоть одна буква этого языка? Нигде. Значит, и этот язык он учит единственно для того, чтобы забыть. [...]

Далее следует катехизис и священная история. И вот то, что должно быть положено во главу угла всякого образования, занимает лишь третью степень, и где ж? В духовных училищах! Могут не поверить, да и в самом деле трудно поверить, что даже в семинариях на катехизис и Св. Историю смотрят как на предметы весьма невысокого значения. Так они и преподаются в училищах. Все дело ограничивается тем, что ученика заставляют зубрить и зубрить. Он зубрит, почти всегда не понимая того, что зубрит, и особенно текстов. Пи в душу же его, ни в сердце не проникают ни одна благодатная мысль, ни одно святое чувство, ни один высокий порыв. Он заучил, что должно и что не должно, но без всякого внутреннего сознания. В 13–14 лет он не умеет дать себе отчета, почему это должно, а это нет? Оттого, [что ему] давали работу только одной памяти, не обращая ни малейшего внимания на то, чтобы расшевелить его сердце, внедрить в него святые истины и увлечь на путь добра.

Далее – грамматика русская. Не говорим уже о величайшей нелепости, какая может допущена только в духовных училищах, считать мертвые языки главными предметами преподавания, а живой свой, родной, – чуть ли не последним. Грамматика русская у нас в жалком положении. Ученики зубрят правила, не понимая ни духа, ни механизма языка. От этого не только в училищах, даже в семинариях правописание – камень преткновения для многих. Что это не преувеличение, пусть проверят в любой семинарии, пусть прочтут какое-либо писание какого-либо сельского священника, который ограничил свое образование лишь тем, что получил в семинарии.

Прочие предметы, которые не считаются ни главными, ни даже второстепенными, а чем-то вроде дополнения, преподаются еще слабее. [...J

Теперь скажем, как учат в духовных училищах. Мы заметили выше, что учеников заставляют зубрить; именно – все училищное учение, по самой строгой справедливости, можно назвать наукой зубрения. Здесь не обращается ни малейшего внимания на способности ученика: «выучить от N до N», – гласит учитель; а о том, для всех ли это возможно, у него и помышления нет; а о том, чтобы облегчить как-нибудь труд того, кого Бог не наградил легко воспринимающею памятью, у него никогда заботы нет. Приходит время отдавать уроки: немногие приготовили, большая часть нет. Из неприготовивших одни сделали это от лени и шалости, другие от недостатка способностей. И что ж? Учитель не дает себе ни малейшего труда проверить действия учеников: и легче и удобнее наказать всех; и он наказывает на всей своей воле. Какое же следствие этого? Прилежный, но малоспособный, бичуемый одинаково с лентяем и шалуном, в свою очередь бросает все труды и делается лентяем. Не всё ли равно, думает он, быть наказанным, – пробьюсь ли всю ночь и не выучу, или вовсе не буду учить? Таким образом, из мальчика, который при терпеливом, кротком и заботливом направлении своих способностей, мог бы сделаться хорошим учеником, делается неисправимым лентяем. Напрасно погибает в нем и то немногое, что даровал ему Господь; погибает и всякая энергия к труду. Случается, и нередко, такие переводятся в семинарию и оканчивают курс; но все семинарские задачи работаются для них другими; остальные восполняются приношениями отеческими. Вот почему нередкость видеть ученика семинарии в состоянии совершенного бездействия – телесного и душевного; он сидит или лежит в продолжении многих часов с полусонными глазами, без забот, тревог, дум; его не волнует и не шевелит ни тень мысли!

И вот ученик кончил училищный курс и так или иначе переходит в семинарию. Какой же запас вынес он из училища для действительной жизни? Никакого! Почти всё, на что он употребил шесть лет, ни к чему, все учил он для того, чтобы скорее или медленнее забыть. Не убиты ли значит и всецело эти лучшие годы жизни? Ради чего ж он вытерпел столько наказаний, перенес столько мук, пролил столько слез? И еще, если б эти годы были только убиты, сгибли без пользы; нет, в течение их глубоко заронилось в юную, восприимчивую душу семя зла.

Что он видел постоянно в квартире своей? Грязь и порок. Что он видел в училище? Ту же грязь. Что видел в начальниках и учителях? Злых и жестоких наемников, единственная цель действий которых – грабеж, смелый, не преследуемый и не наказываемый; видел, что для учителя, часто нетрезвого, не существует ни закон, ни правда, ни совесть: что он безнаказанно казнит и милует, и что единственное средство избавиться от казней – давать деньги, как можно более денег или иного чего; – вот что неотступно перед глазами его было целых шесть лет!... Мудрено и взрослому продышать целых шесть лет в такой губительной атмосфере и не заразиться; чего же хотят ждать от мальчика? И весь страшно заражается он. Грубеет и искажается его нравственное чувство. Без отвращения смотрит он самый грубый разврат. С ним безумно жестоки, – ожесточается и он; с его отца выжимают деньги, – выжимает и он, если только имеет возможность, если, напр[имер]: он авдитор (или старший). Словом, в нем отражается всё дурное, что только было в квартирах и училище. И вот основной камень его образования, которое должно приготовить из него будущего учителя православной церкви! Исключения встречаются, и после такого гибельного начала вырастают добрые ученики, которых видно сам Господь хранит; но, к несчатию, такие исключения редки. О, вы слепые судьи чужих дел! Так беспощадно преследуете вы и насмешкой и презрением несчастных иереев; но если б провести вас сквозь этот омут, что зовется нашим образованием. Бог знает, вышли ль бы вы чище, были ли бы вы лучше в жизни!... Не поправит ли дела семинария? Не вырвет ли она зла с корнем? А вот увидим.

Цель всякого специального образования – приготовить достойных людей к тому или другому роду службы. Чем выше эта служба, тем строже должна быть обсуждена программа этого образования; в состав ее должно входить лишь то, что прямо ведет к предположенной цели, что самым делом из мальчика может сделать достойного деятеля на предположенном ему жизненном пути. Пусть такое образование будет далеко не энциклопедическое; что нужды? Было бы оно прочно, было бы оно так ведено и направлено, чтобы образующийся заранее всей душой и всем сердцем полюбил будущее свое дело, всем существом своим предался ему так, чтобы впоследствии ничто не могло отвлечь от него; пусть он заранее ознакомился бы со всеми сторонами своего дела: изучил бы те способы, которые вернее и надежнее могут вести к успеху, и довольно. Так образованный будет делателем полезным.

Что служение священническое настолько же выше служб гражданских, насколько небо выше земли, вечность выше временного. Против этого надеемся никто не станет спорить. Значит и программа образования тех, которые готовятся к этому служению, должна быть обсуждена строжайшим образом. В круг этого образования должно быть введено лишь то, чтобы приуготовить их – быть верными, ревностными и неукоснительными служителями Христа, провозвестниками Его спасительного учения и неусыпными стражами Его стада. Все прочее может быть только допущено постольку, поскольку содействует главной цели. Смотрим на программу семинарского образования, и что же видим? Богословие, философия, риторика, математика, физика, агрономия, медицина и пр., и пр. Что же к чему готовятся изучающие все это? Если б дать прочесть эту программу иностранцу, то он решительно стал бы в тупик, особенно когда бы увидел, что как на изучение богословия полагается два года, так и философии и риторики. Ясно, что из ученика семинарии хотят сделать немножко богослова, немножко философа, немножко ритора, агронома, медика. А что должно выходить по суду здравого смысла и по свидетельству опыта на самом деле? Да ровно ничего. В деле образования все немножко весьма близко граничат с ничем; и чем более этих немножко, как, напр., в семинариях, тем вернее сумма всего образования сложится в количество, близкое к нулю. Так и выходит из ученика семинарии ни богослов, ни философ, ни агроном, ни медик!... Все преподаваемые науки смутно проносятся перед очами его неустоявшегося самосознания, потому что все преподаются лишь в общих, неопределенных чертах; в душе его не остается никакого живого чувства; в нем не раждается ни влечения, ни привязанности ни к одной науке, потому что он не ознакомился как должно ни с одной. Кажется, не разумная воля управляет всем его образованием, а слепая судьба; по крайней мере во весь семинарский курс ни один ученик не мог дать себе отчета, к чему готовится он? И по окончании курса он не имеет особенного влечения ни к чему: он готов быть священником, учителем, подъячим, – всем чем угодно. Что ж это за образование?

Но если нелепа и бессмысленна программа семинарского образования. То еще нелепее, еще бессмысленнее идет самое дело образования. Невольно думаешь, не устроено ли все намеренно таким образом, чтобы из учеников семинарии приготовить полных невежд с огромными претензиями⁹. Начнем с начальников и наставников. Главное лицо в семинарии, имеющее обширнейшее влияние на учеников – ректор семинарии, всегда монах. Странность ничем не объяснимая: главным двигателем и наблюдателем над образованием юношества, большая часть которого предуготовляется в сельские иереи, назначается лицо, навсегда отчуждившееся от мира и всех его волнений и всех требований, лицо, по крайней мере, по идее, умершее всему живущему в этой плачевной юдоли, что зовется земля. Он всегда магистр, т.е ученый, -пусть даже ученейший муж; но что ж такая отвлеченная ученость для действительной жизни? Славнейшие мудрецы – разве не всегда дети в деле житейской мудрости? Где ж изучил ее, эту неуловимую никаким умом, а лишь познаваемую опытом мудрость он – магистр и даже доктор богословия? Не в стенах же академии и того или другого монастыря, где он начальник; да и не мог, если б хотел, изучить ее. Здесь в действительной жизни все: и высочайший подвиг добра и порок во всей наготе своей, и ангелы небесные и демоны преисподней, разве можно (т.е. позволено и должно) монаху окунуться в этот омут? А если нельзя, то какое же понятие его об жизни? Еще если б большинство этого юношества предуготовлялось к жизни аскетической, тогда ректор- монах было бы явление понятное; а то – юношество, готовящееся на борьбу с плотию и кровию, с обязательною властью князя преднебесного и с миром, возле лежащим, – что узнает это юношество об верных и надежных средствах вести успешно эту борьбу из самых ученых, но лишь теоретических уроков своего ректора? Нет, руководителем образования будущих иереев должен быть сам иерей, не столько ученый, сколько искусившийся в жизни, сам испытавший всё, что ждет его учеников на будущем тяжком их поприще. Пусть не передает всех схоластических тонкостей богословия, но покажет многообразное, бесконечно различное, часто поразительно-резкое, еще чаще едва заметное, едва уловимое действие страстей человеческих; но научит работать против них: это неоценимый, ничем незаменимый даже огромнейшими курсами богословия запас для будущего иерея! […]

Наставники в семинарии большею частью магистры; несмотря на то, редко приносят они всю ту пользу делу образования, которую должны бы приносить. Причиной этого тот порядок, который ведется при назначении профессоров. Здесь не обращается ни малейшего внимания на способности их педагогические: кончил курс академии и достаточно – будь профессором, хотя бы в устной речи не умел связать двух слов толком. Кроме того, большею частью назначаются не на те предметы, в которых кто сильнее, а на первые, которые представятся незанятыми в какой-нибудь семинарии, хотя бы они об них не имели никакого понятия. [...] Знатока, напр., математики толкнула судьба в класс философии, которую он знает и понимает сколько и будущие его ученики, – и будь профессором-философом; с особенным успехом занимавшегося философией толкнула судьба в класс математики, совершенно ему чуждой, и преподавай ее! [...] После таких мудрых распорядков, каково ж должно идти само преподавание? О, если б люди истинно образованные послушали, что и как преподается в семинариях!... Не знаем, какое чувство сильнее овладело бы ими: смеха ли на эту жалкую и пошлую карикатуру образования; скорби ли об этом несчастном юношестве, Бог знает за что осужденных на неисходное невежество; негодования ли, что время и силы и труд учеников гибнут решительно даром; отвращения ли к монахам, которые, забравши всё в свои руки, целию всех своих действий имеют деньги и удовлетворение своих страстей. [...]

[О преподавании наук в семинарии]

Возьмем, напр., богословие, эту науку из наук, важнейшее из знаний человеческих, краеугольный камень его образования, его жизни. Холодно, безучастно, безжизненно читает профессор свою лекцию – какой-нибудь отрывок из записок академических – или перевод с грехом пополам из какого-нибудь германского и лютеранского богослова. Холодно и безучастно слушают ее [семинаристы] и не знают как дождаться конца. Профессор приказывает ее заучить; худо или хорошо ее заучивают. Тем и всё дело оканчивается. Следовательно, заставляют работать лишь память, а о том, чтобы учение божественное и спасительное взволновало всю душу, неизгладимо врезалось в сердце, претворилось в плоть и кровь учеников, о том и не помышляют. Какие же следствия этого? Ученики и на богословие смотрят как и на всякую другую науку, т.е. как на тяжелое бремя, от которого не знают, как избавиться. Заученное они помнят только пока в семинарии; прожили год-другой на месте – и всё забыто, и ни одного догмата не сумеют они объяснить удовлетворительно, и о целом курсе богословия у них сохраняется темное воспоминание. [...]

Возьмем философию. Смешно и горько видеть, что и как преподается в семинариях под этим громким названием. Не заставляют учеников путем собственного мышления искать истину; нет, а заставляют учить, еще иногда на латинском языке, какую-нибудь нелепейшую компиляцию из quasi-философов XVII и XVIII вв., компиляцию, сделанную без толку, без смысла, из десяти разных авторов, бесконечно различных между собою, каким-нибудь самодельным философом-профессором. И бьются несчастные ученики над изучением этой безтолковой и безцельной мудрости; заучив, бойко отвечает и на экзаменах, а в существе дела не в состоянии дать себе отчета, что это он делает и для чего. Не вдумывался он сам ни во что, потому что его заставляли учить и учить; учить букву, а не смысл, до того, что если он в ответ одну фразу заменял другою, равносильною, то профессор с тетрадкою в руке сейчас же останавливал и приказывал отвечать как написано. И ничто не оставалось в голове его; и на всю эту науку, даже среди самого курса ее он смотрел как на что-то темное, непроницаемое, где нет Божьего света.

Говорить ли о преподавании других наук? Кажется, нет нужды. Если так преподаются те, которые считаются главными, то понятно, как должны преподаваться второстепенные. И ученики или совсем не ходят на эти классы и убивают время на квартирах за картами, или занимаются романами, и преспокойно, не обращая ни малейшего внимания на профессора, развращают душу свою чтением какого-нибудь нелепейшего произведения французской школы.

Скажем по нескольку слов о недавно введенных агрономии и медицине.

Прекрасна, по-видимому, цель, с которою введена агрономия; священник будет сам земледельцем; не рутинным, а ученым, свое звание передаст и прихожанам, – и процветет хозяйство как его самого, так и всей его паствы, на что лучше! И преподаватели уже везде ученые – воспитанники образцовых земледельческих школ. Пусть они везде не делают ничего, и вся эта наука в презрении у самого начальства; пусть ни один из окончивших семинарский курс не сумеет отличить одной почвы от другой – мергеля от гипса; нет нужды, была бы введена наука, и пусть она идет, как судьбе угодно. Но предположим, что судьба распорядилась именно так, что эта наука пошла прекрасно; в самом ли деле прекрасна цель, с которою введена она? И может ли быть она достигнута, т.е. священник будет агрономом образуем[ым] для своих прихожан? Чтобы ответить на эти вопросы, мы предложим еще несколько вопросов. К чему готовится большинство учеников в семинарии? Не к тому ли, чтобы быть иереями селах и городах? Конечно, да. И не желает ли начальство, чтоб! эти ученики впоследствии были иереями не по имени только, самым делом, т.е. ревностно, неусыпно заботились о спасении душ как своих, так и тех, которые вверены их пастве? Без сомнения, да. А. если так, то неужели не знают, что священнику, на руках которого бывает от тысячи до двух с половиною и более дуг мужеского и женского пола, немного уже остается времени о главного дела на какие бы то ни было посторонние дела? [...]

Но вот курс учения кончен. Двенадцать, четырнадцать, а иногда и более, лет тяжких, тем более тяжких, что ученик занимался даже и главными предметами без охоты, без рвения и без увлечения, а по одной крайней необходимости... Следуют вопросы что же он теперь? что в нем? куда направит он путь свой?

Не спрашивайте его самого, что он? Иначе вас неприятно поразит его ответ: – Я кончивший курс студент или ученик. – В звуках голоса, в манере физиономии он дает вам знать, что это не кто-нибудь, не простой человек, – кончивший курс. Да, нужно отдать честь семинарии: если мало доброго и дельного посевает и развивает она, зато прекрасно умеет развить дурное в человеке. Семинарист без претензий – явление, едва ли виданное когда-нибудь. Самолюбие мелкое, пошлое, бессмысленное, и не смотря на то, обнаруживающееся слишком резко и угловато, вот чем набит ученик семинарии, и особенно кончивший курс, головы до пяток. [...]

Что в нем, – разгадать очень нетрудно: стоит только завеет с ним разговор дельный и заставить только высказаться, чтоб! увидеть, что в нем совершеннейшая пустота, отсутствие всякого положительного, вполне усвоенного знания. Случается бойкий на слово засыплет словами; но напрасно вы захотели бы в поток слов уловить мысль живую, сознанную, прочувствованную, ничего подобного вы не заметите. Иначе и быть не может поел такого образования, какое получил он в семинарии: в ней развивали лишь память и подавляли само мышление. [...] Пока еще свежо в памяти, что зубрил он во время своего курса, он болтает без умолку, не умея однако ж дать себе никакого отчета в том, почему это так, а не иначе; от этого какой-нибудь пустой софизм сейчас же собьет его с толку. [...]

Куда направит он свой путь? Да этого он и сам не знает: так мудро и целесообразно устроено и ведено его образование! Естественно и ближе всего ему поступить в священники; пусть он не чувствует к этому званию никакого сердечного влечения, – но его отец, предки, родные – все служители Церкви на высшей или низшей степени, и он просится в какое-нибудь село в иереи. Удалось, делается иереем; не удалось, ищет путей побочных для достижения той же цели (какие это пути, сказано дальше); если это не послужили они к чему, просится в учители; не попал – также хладнокровно, также без всякого сердечного участия хлопочет о поступлении в подьячие... Словом, нет звания, к которому бы не решился прильнуть семинарист, лишь там он мог ожидать себе кусок хлеба. Следовательно, о какое страшное и горькое следствие!! И в иереи он поступает «не ради Иисуса, а ради хлеба куса»...

Скажут: из семинаристов выходят ученейшие профессоры, и даже университетов, государственные люди, примерные священники в столицах. Но пусть спросят всех таковых: семинарии ли они обязаны тем, что силы их развились и сделали их людьми; в семинарии ли они сознали свое призвание и назначение? И если они хотят ответить по совести, то без малейшего сомнения ответят: нет, нет и нет!.. Судьба толкнула одного в университет; там обратил почему-либо на него внимание профессор, или попал он на уроки в богатый, образованный дом; его вытерли, вымыли, изгнали из него злого духа и семинарщину, и – пошел он в ход. А остался [бы] он при собственных средствах, с духом и направлением, полученным им в семинарии, и – погиб. Кинула его судьба в академию, сблизила с людьми благородными не по званию, а по духу жизни: с людьми благородно мыслящими, благородно действующими; взяли они на себя труд образовать его, – и вышел примерный священник. [...]Бросила его судьба по окончании академического курса в канцелярию какого-нибудь вельможи; приглянулся он своему начальнику; тот взял его в железные руки, ввел под свой кров – для учения ли детей, для домашних занятий, и вот он впоследствии сам государственный человек как граф Сперанский; не случилось этого, он погряз в своей семинарщине. [...] А пусть бы всех этих людей судьба толкнула в сельские иереи, и были бы они лучше других Ведь и теперь из числа выходящих в сельские иереи есть с огромнейшими духовными силами, неразвитыми, даже и непочатыми; и все эги силы гибнут в омуте жизни […]

Чего ж сказать вообще об образовании, которое получают ученики духовных училищ и семинарий? Мы видели, как оно бесцельно, нелепо, ничтожно; мы видели, как мало добра могут вынести ученики из училищ и семинарий, и как много выносят зла. Следовательно, имеем все право сказать: в училищах и семинариях все и с самого основания должно быть изменено и преобразовано, если хотят, чтобы образование духовного юношества было не одним образованием. По крайнему разумению, образовавшемуся вследствие долговременных наблюдений и крепких размышлений, мы сказали бы, каково должно быть это образование, да к чему? Кто послушает слов человека, идущего путем безвестным, горьким и страшно тернистым? Необходимость преобразования чувствуется, но новые проекты напишутся в кабинете человека громкого и славного, окруженного всем комфортом, для которого быт сельского иерея, требования и нужды его – темна вода в облацех воздушных. Введут новые науки, переменят учебники, а дух останется тот же, и всё пойдет по-старому. А еще чего доброго, – семинарии соединят с гимназиями вконец собьют с толку несчастное духовенство!!.. Так и всегда и во всем: нужно преобразовать деревушку, – проекты об этом пишутся в изящнейших кабинетах, рассуждают об этом в великолепнейших залах, а саму деревушку и не спросят, что ей нужно; да и что спрашивать? Народ темный, и сам не понимает, что ему нужно... Не понимает!!! И приводят проекты в исполнение, а что выходит??

О хорошем месте в епархии лучшему (лучшему по аттестату) студенту и мечтать нечего. Такие места обыкновенно раздаются племянницам архиерейским, а если их нет, то сволочи, окружающей архиерея. Жестко выразились мы, но как же иначе назвать архиерейских лакеев, келейников, письмоводителей, певчих? Что это за люд? Лакей – всегда выгнанный за беспутное поведение из училища или из семинарии, ученик, перебывавший в течение нескольких лет и сторожем где-нибудь и послушником, потом прибившийся к архиерейскому дому и втершийся, так или иначе, в лакеи. [...]

Но и посредственное место студент может получить под одним условием – заплативши за него деньги. Прежде лет за двадцать зло это еще не слишком было сильно; но в последнее время оно развилось до невероятной степени. Поводом к этому было то, что сильно возросло учеников, оканчивающих курс, и оттого на одно и то же место подают иногда человек по десяти и даже более. Из них место дается не тому, у кого лучше аттестат, а кто больше даст денег. Продают или письмоводитель архиерейский, всегда имеющий огромное влияние на архиерея, или келейник его, а иногда оба вместе. Чем лучше место, тем выше цена, возрастающая иногда до 200 рублей. Но еще не все сделано, когда заплачены деньги этим господам; нужно не менее отдать в консисторию: оттуда нужна справка с мнением; без платы подобные вещи не делаются; без удовлетворения всех – и членов, и секретаря, и подьячих в консистории мнение может послужить не в пользу. [...] Скажем о дальнейших поборах при производстве в иереи: после посвящения он должен заплатить протоиерею, протодиакону, иподиякону, певчим, т.е. сейчас же, по принятии благодати, и тут же на месте посвящения, должен заплатить за указ в консисторию, за грамоту письмоводителю (кроме казенной цены), иначе его продержат месяцы; словом, он должен издержать от 60 (никак не менее) до 100 р[ублей] сер[ебром].

Где ж ученику или студенту, которые всегда нищие, взять столько денег? Он обыкновенно ищет себе, не имея в виду никакого места, невесту, т.е. собственнно не невесту, а деньги с невестой, и хлопочет не о том, чтобы выбрать себе подругу жизни, а чтобы как можно больше найти денег. Приторговавшись к нескольким невестам, решается там, где дают больше, – будь невеста со всеми недостатками, нравственными и даже физическими. Условившись, получает деньги и получает место.

Или: ищет поступить в дом. Это значит – ищет священника, который по старости ли, или попав под суд, должен оставить свое служение. Здесь не обращается ни малейшего внимания ни на достоинство невесты, ни на быт семейный ее родителей – можно ли спокойно и безтревожно жить с ее родителями. Главное – место, невеста же может быть вдвое старше жениха и глупа, и безобразна и т. под.

Если почему-либо он не устроит так дел своих, т.е. или не захочет взять деньги с невестой (что впрочем весьма редко), или будет думать, что ему дают еще мало (что весьма обыкновенно), то будь он два раза студент (получивший по окончании семинарии аттестат первого разряда и звание студента. – В.Ф.) и подавай на каждое место, несмотря на это лет пять-десять пробудет без места. И вот почему ученики второго разряда, которые ценят себя много дешевле студентов, и особенно третьего, которые при денежной оценке себя опускаются еще ниже второразрядных, скорее находят себе места, чем студенты, т.е. по епархии расходится то, что и в семинарии было худшего. А студенты после многих бесполезных попыток выходят или в учителя или в подьячие.

Скажем кстати о том, поскольку обыкновенно берется денег за невестами. В губерниях Московской, Ярославской, Тверской и Владимирской, весьма близко нам известных, ученику, могущему поступить в сельские иереи, дается 500–1000 р[ублей] се[ребром], кроме приданого. От этого женами сельских иереев делаются лишь дочери богатых священников, дьяконов, или даже причетников (получивших наследство от какого-нибудь монаха и т. под.). Как приобрели они богатство: трудом честным и благородным или бессовестными поборами, преступными притязаниями прихожан, и даже проделками и никак непростительными (напр[имер], благочинные грабя церкви и пр.), на это не обращается никакого внимания. Дочери же честных, но бедных и многосемейных священников, или остаются девицами или выходят замуж за причетников, подьячих и прочий погибельный люд. Будь они красавицы собой, прекрасной нравственности, воспитанные в страхе Божием, от нужд и лишений, в которых выросли, кроткие, терпеливые, домовитые, – всё это ни к чему.

И вот бывший ученик семинарии – сельский иерей. Он вошел в дом или на праздное (вакантное. – В.Ф.) место. Посмотрим на того и другого в их семейном быту. Считаем нужным сказать, что мы описываем большинство, а отнюдь не всех. Найдется и лучше и выше того, что мы скажем, но такого найдется очень немного; найдется и хуже, и такого немало. Поэтому на исключения мы не будем указывать, как в этом, так и в следующих отделениях.

Ученик принимается в дом. Не свободная воля располагает той и другой стороной – принимающей и вступающей в дом, а крайность. С одной стороны: перезрелая невеста или потеря по суду места заставляют быть не слишком разборчивыми в женихах, принимают не лучшего в умственном и нравственном отношениях, а возможно дешевейшего; с другой: необходимость иметь кров и пищу заставляет соглашаться на самые тяжкие условия: вступать в семейство многочисленное, иногда явно беспорядочное, и вдобавок ко всему – брать себе в жену какого-нибудь урода, если не физического, то нравственного. Последствия такой погибельной сделки обнаруживаются слишком скоро. Не успеет дешевейший сделаться иереем, как уже на деле доказывает справедливость поговорки «дешевое гнило», и даже на первых порах не умеет скрыть своего нравственного растления. Всегда начинается с условий: принявшие требуют буквального исполнения их, вступивший сначала не может, а потом и не хочет исполнять. И вот возникли ссоры. [...] Молодой иерей начинает ненавидеть всё – до самых стен дома, в котором живет. Быть дома – мука для него, и он ищет всех случаев быть вне его – в приходе, у причетников, в сторожке, где бы то ни было, только не дома. Не имея в себе нравственной точки опоры, от семинарии с предрасположением злым, он принимается за чарку – сначала чтобы заглушить горе, а потом чарка делается для него потребностью и обращается в страсть. [...]

Ученик выходит на праздное место. Казалось бы, тут есть все условия для счастливой семейной жизни: жизнь вдвоем, без всякого постороннего вмешательства, должна бы сблизить молодых мужа и жену, хоть они до брака почти не знали друг друга. На деле однако же не то. Выше мы сказали, как делаются у нас эти дела: ищут не подругу жизни, а денег; и – берут деньги, а с ними, что судьба пошлет. И редко судьба не наказывает за такой извращенный порядок вещей, редко к деньгам прилагается добрая жена. Иначе и быть не может. Дочери богатых священников – люд избалованный, самовольный, привыкший к лени и расточительности. [...] Из денег, полученных за женою, остается какая-нибудь безделица на действительную жизнь, а нужно строиться, заводиться всем нужным. Где брать средства? Тут является руководительницей жена. «Мой батюшка нажил себе состояние вот так: за свадьбу брал столько-то; не дают, он нажмет чем-нибудь, и ругают, а дают; за молебен столько-то, иначе и служить не станет, чего же и тебе смотреть?» Новый иерей, в душе которого не посеяно чести, правды и даже простой житейской мудрости, легко склоняется на такие убеждения и, не прослужив году, начинает страшные притязания во всем... Следствия этого понятны: прихожане возмущаются и на нового иерея смотрят, как на какого-нибудь станового, т.е. как на неизбежное зло; они платят, но с глубочайшим негодованием, стайной, а иногда и явной бранью.

Трудно себе представить что-нибудь менее обеспеченное, более подверженное всем возможным случайностям в средствах жизни, чем сельское духовенство. А эти сомнительные средства. Как приобретаются они? В каком отношении они к самому служению священника? О, как много зла в этих средствах!! Они: доход и земледелие.

Доход... Если б дали премию придумать что-нибудь, чтобы более уничижить, опозорить духовенство, из высокого и чудного служения сделать чуть не ремесло, то верно никто не придумал бы лучшего средства, как эти нечестивые поборы с прихожан, что зовутся доходами. Священник отслужит молебен, и – тянет руку за подаянием; проводит на вечный покой умершего – тоже; нужно венчать свадьбу – даже торгуется; ходит в праздник по приходу с единственною целью – собирать деньги; словом, что ни делает – во всем одна цель у него: деньги; даже, – о, верх нечестия и позора! – примирив кающегося грешника с Богом, он берет деньги; даже приобщив его Святых Тайн, он не отвращается с ужасом от денег... Что ж он, как не наемник? И какими глазами должны смотреть на него прихожане? О, пройдите из конца в конец Россию и прислушайтесь, как из-за этих проклятых доходов честят духовенство... Какая же после этого польза от всего его служения? Какое нравственное влияние может иметь он на прихожан, когда они хорошо понимают главную цель всех его действий? А без нравственного влияния чтож он за пастырь? И при таком порядке дел на что всё его пастырство? [...]

Говоря о доходах, мы ничего не сказали о злоупотреблениях, так обыкновенных, когда, напр., за свадьбу выжимают 5–10 и более руб[лей], и о прочем в роде этого. Говорить об этом слишком тяжело, слишком грустно; и горько смотреть на такой порядок вещей в Церкви Православной. А и бросить в священника камнем за эти нечестивые поборы невозможно. Больше ему делать нечего, потому что иных средств, кроме этих, нет. Самые злоупотребления как ни возмущают они душу, некоторым образом прощаешь ему, когда вглядишься в его быт. Священник живет с семейством редко менее 10 человек, иногда в 12–15 человек. Сколько ему нужно в год на содержание семейства? Положим minimum, именно столько, сколько проживает наш крестьянин (крестьянин, которому не нужна ни ряса, ничего подобного) с семейством в 10 человек, – 120–180 р[ублей]. Кроме того у него один, два, а иногда и три сына в училище или семинарии; на двоих – на содержание и одежду (не говоря уже о грабеже учителей), на квартиру и проезды по самой меньшей мере 120 рублей]. У него ж еще и дочери невесты; для них нужно приготовить что-либо; извольте сосчитать сколько? А необходимые поправки для стройки? А без притязаний самый лучший приход даст 150–200 р[ублей], посредственный – 60–100 р[ублей]. Что же прикажете ему делать в такой крайности? [...]

Земледелие. Где земля хороша, и священник обделывает ее собственными руками, там она служит хорошим пособием. Священник не только сыт со своим семейством, но и еще продает кое-что, когда Бог благословит хорошим урожаем. Зато посмотрите на такого священника, есть ли хоть какой-нибудь признак, что он священник? [...] Весь занятый уходом за скотом, за землей, свое прямое назначение (иерея. – В.Ф.) он считает чем-то побочным, чем-то лишь только мешающим делу, на которое он смотрит, как на главное в жизни. Случится требование в приходе, особенно в рабочую пору, – с неохотою, с неудовольствием, нередко с бранью отрывается он от своего дела, спешит исправить кое-как (требу. – В.Ф.), лишь поскорее возвратиться в делу. Приходит день праздничный, нужно совершить литургию; – о, какой тяжкий, невыносимый труд это для него; лучше бы он обмолотил два овина, чем отслужить одну обедню... Он служит, – нельзя же не служить, – но как? С невниманием, с рассеянием; торопится сам, лишь бы поскорее вырваться из церкви; торопятся причетники... Словом, священник-земледелец есть тот же крестьянин, лишь только грамотный, но с образом мыслей, с желаниями, стремлениями, даже с образом жизни чисто крестьянскими. В каких-нибудь десять лет такой жизни он до того осваивается со своим грубым и грязным бытом, что для него невыносимая мука провести часа два-три где-нибудь в хорошем обществе; даже одеться прилично для него уже тяжело. [...] Скажут. «вольно ж ему довести себя до такого положения; можно бы быть и земледельцем и сохранить достоинство сана» Конечно, можно Но мы попросили бы кого угодно испытать на деле эту возможность, попробовать, напр , размышлять о высоком и прекрасном, роясь в навозе, написать что-нибудь умное и дельное вечером после дня, который начался с трех часов утра, весь проведен под жгучими и палящими лучами солнца до того, что и пообедать было некогда, и в ожидании целого ряда таких же дней и даже недель. Нет, священник-земледелец не может быть истинным иереем, даже похожим на него. [...] Жизнь чисто физическая всегда убивает жизнь духовную; вот почему у священника-земледельца нет ни думы ни помысла о чем-нибудь выше его обыденной жизни, ни даже желания вырваться из этой колеи, в которой погряз весь он. [...] Для улучшения его быта необходимо или вовсе избавить его от земли, или дать средства возделывать ее посредством вольнонаемных рабочих. А лучше совершенно освободить от нее; пусть он, ничем посторонним и таким тревожно-хлопотливом, как земледелие, неразвлекаемый, знает одно свое дело – иерейское [ ..]

1. К прихожанам – помещикам и крестьянам

Из всего доселе сказанного можно составить некоторое понятие об отношениях сельского иерея к прихожанам своим. Как пастырь он должен бы иметь влияние на прихожан своих, и влияние полное, ничем не ограничиваемое, ничем не стесняемое. Между тем на деле наоборот: находясь в полной зависимости от прихожан в приобретении средств жизни, он подчинен их влиянию; не прихожане от иерея воспринимают что-нибудь доброе, а иерей от прихожан воспринимает дурные привычки, злые наклонности. Вообще священник в отношении к своим прихожанам находится в положении самом горьком, самом жалком, самом нелепом Положение его еще невыносимее, если в приходе есть помещик; но верх его несчастия, если их несколько.

Кстати, несколько слов вообще о хождении по приходу Если когда-либо решатся приступить в самом деле к преобразованию духовенства, то в числе самых необходимых мер должно быть совершенное уничтожение этих хождений. К чему и для чего они?

Нужно служить молебен – пусть служат в церкви. А то посмотрите, что делается в селах» пьяные служат, пьяные молятся; что ж это за молитва́» Да, эти хождения не дело религиозное, а лишь обычай, положим вековой, с единственной целью сбирать деньги. Уничтожьте этот обычай – и вы уничтожите наполовину пьянство и беспорядки в духовенстве. Можно допустить одно, раз в год поднять образа, но с одним непременно условием, чтобы каждая деревня делала это особенно, приготовившись постом, чтобы в день поднятия священник служил литургию, на которой была бы вся деревня, чтобы священник прямо из церкви шел с образами по всей деревне, не скидывал облачения и по окончании дела ни на минуту не останавливался в деревне, возвращался опять в церковь с образами. Вот это было бы прекрасно, было бы дело чисто религиозное. А то, напр., о Пасхе тащат образ из одной деревни в другую девки и бабы; гут и шум, и хохот, и перебранки; после волокут священника с причтом в телеге; – не позор ли это для религии? И не лучше ль средство вконец убить всякое расположение к ней крестьян?

2. К причту

Чудное, непонятное, ничем не объяснимое явление в нашей Церкви: причт принадлежит к духовному сословию! Дьяконы, дьячки, пономари в числе духовенства! Поистине «духовные лица».

Что это за люд? Объясним хоть коротко их генеалогию.

Ученик, в училище или семинарии, совершенно сбился с толку: он и пьяница, и буян, и вор, словом – дурен до того, что даже в наших духовных заведениях терпим быть не может, и его выгоняют. Выгнанный года два-три и больше шляется. Где пришлось, и на вольной свободе совершенствует свои разнообразные способности. Открывается где-нибудь место причетника; он просится, и его определяют. И вот вместо того, чтобы его выгнать совсем из духовного звания, освободить сословие от заразы, по самой строгой справедливости – отдать в солдаты, его делают членом клира, служителем Церкви, меньшим служителем, правда, но все-таки Церкви, а не другого чего!.. Исключений тут нет, потому что в наших учебных заведениях исключаются лишь отъявленные негодяи. Бездарные, даже ленивые, но ведущие себя хорошо, перетаскиваются из класса в класс и доводятся до окончания курса. Каким же он может быть, и всегда бывает, служителем Церкви?

Если в училище, под ферулой (присмотром – В.Ф.) безпощадно наказывающих его учителей он был негодяем, и никакими казнями не мог быть исправлен, то можно ли ждать от него добра на месте, где он пользуется полной свободой и еще располагает кое-какими средствами? Нельзя ждать, и обыкновенно не бывает добра. Сельский причт (да и городской также, дьякона мы причисляем к причту потому, что он как по происхождению – иногда из выключенных, так и по духу, направлению и стремлениям, большею частью едино с дьячком и пономарем), без малейшего преувеличения срам и позор – не звания, а человечества. Он ниже, отвратительнее всего, что только есть в людях. Всякий крестьянин выше его: он бывает груб, жесток, упрям, но трудолюбив, почтителен к высшим себя, по-своему честен, имеет понятие о стыде и совести; предается грубым порокам, но сознает, что делает дурно, и редко падает до того, чтобы потеряв человеческое в себе, низойти до степени животных. В причте (причетнике. – В.Ф.) же обыкновенно ни тени ничего подобного! Он невообразимо ленив, бессовестен, дерзок и – без малейшего сознания своей дурноты! Короче: это – животное, вечно алчное, прожорливое, хищное, хитрое на самые злые и пагубные проделки, радующееся погибели других и особенно высших себя... И такое животное – член духовного сословия! И ему дано право входить во все действия и распоряжения священника как по приходу, гак и по церкви, до того, что он должен вместе со священником свидетельствовать все книги, касающиеся прихода, все документы церковные; должен наблюдать за приходом и расходом сумм и пр., и пр. Можно ли придумать что-нибудь нелепее такого устройства клира?

И с таким-то людом должен жить и действовать священник! При пособии его должен совершать божественные служения и исправлять все требования приходские! Каково же должно быть положение священника? [...]

3. К благочинным

Для ближайшего надзора за духовенством учреждены благочинные. Необходимы в городах, где духовенство все-таки приличнее держит себя, тем более необходимы они в селах.

Но достигается ли в настоящее время цель, с которою учреждены они? И насколько достигается?

Прежде всего эта должность, чрезвычайно важная, если понимается и исполняется как должно, весьма редко поручается иерею отличному между собратами по уму, образованию и жизни. Такие иереи никогда не бывают искательны (т.е. добивающиеся этой должности – В.Ф.), никак не захотят жертвовать деньгами, доставаемыми тяжким трудом, на приобретение и сохранение какой бы то ни было должности. А должность благочинного всегда и неизбежно должно купить, иногда и очень дорого. Поэтому она предоставляется большею частию иерею жалкой посредственности во всем, но артисту зашибить копейку. Естественно, что купив эту должность, он хочет выручить потраченные деньги – и с барышом; значит, цель учреждения благочинных извращена в самом основании своем.

Далее – всякий гражданский чиновник, всякий становой, всякий подьячий, не исключая и рассыльных при земском суде, получают жалованье; лишь благочинному нет ничего. А между тем у него немало расходов существенно необходимых: напр., на содержание канцелярии, на наем рассыльного и т. п. Вот и еще повод благочинному обирать вверенных ему.

Еще: благочинный, будь он глуп и безнравственен, как только можно, но если щедро расплачивается с правлением и консисторией, он крепко держится на своем месте; более – его хвалят, награждают, ставят в пример другим. Он не в состоянии соединить двух мыслей, написать толково и понятно двух строк, – нет нужды: в правлении или консистории за него напишут, сделают, всё приведут в порядок. Но горе благочинному умному и ведущему себя примерно. Дела свои он ведет сам исправно и честно, держит он себя так, что не имеет нужды ни в чьем снисхождении, поэтому платит какую-нибудь безделицу. Что ж за это? Гонение самое неутомимое, самое пошлое и мелочное. Придираются ко всему, заваливают его выговорами, двадцать раз заставляют переделывать какую-нибудь ничтожнейшую ведомость, не указывая, чего недостает; словом, употребляют все подьяческие проделки, чтобы заставить такого благочинного отказаться от должности. Оканчивается всегда тем, что он теряет терпение и отказывается, а на его место заступает более угодный правлению или консистории.

В последнее время слышны повсюду жалобы на страшные злоупотребления в нижних присутственных местах (гражданс ких). Но что, если б эти жалующиеся посмотрели, что делается в духовных правлениях и консисториях? Верно они нашли бы, что земские и уездные суды в сравнении с ними то же, что ничтожный холерин в сравнении со злейшей холерою и поприумолкли бы со своими жалобами.

Да, есть судебные места, где во имя закона попирается всякая правда, попирается так явно, так бесстрашно, так нагло, что и вообразить трудно; есть судебные места, [от] которых бежит всякий порядочный человек, о которых все говорят с презрением, самые названия которых обратились в притчу и позор, – это духовные правления и консистории. Что же особенно дурного в них?

Там восседает глубочайшее невежество в отношении к правам и законам. Нет нужды, что членами консистории (о правлениях и говорить нечего; они ниже и позорнее всего, что можно только себе представить) иереи-магистры и протоиереи. Быть может некоторые из них и в состоянии написать проповеди, но юридического смысла знания и смысла нет ни в одном, – говорим положительно и не боимся, что нас обличат во лжи. Чего бояться? Пусть любому члену, напр., Тверской консистории поручат разобрать сколько-нибудь серьезное дело, подвести нужные законы и составить определение, – тогда увидят правду ли говорим мы. В консистории они то же, что головы в волостях: сидят и подписывают, что подадут им; или нет – выше голов, – исправляют грамматические ошибки, да переписывают резолюции заранее приготовленные. Но известно, что ничто так не надменяется, как невежество: внешним quasi-величием оно старается прикрыть внутреннее ничтожество. Известно, что ничто так не завистливо к истинным достоинствам, как невежество, – вот почему член консистории всегда представляет из себя такую личность, о которой и говорить невыносимо тяжело. Он доступен для полтинника, для целкового, для бутылки рому, для фунта чаю, и недоступен для лучшего иерея в епархии, если тот имел дерзость явиться ни с чем. Он друг и покровитель благочинного – отъявленнейшего грабителя, и неусыпный гонитель иерея честного. [...] Он, – но скажем коротко: цель всех его действий – взятки, во что бы то ни стало взятки.

О подьячих и говорить нечего. Если члены консистории позволяют себе подобные вещи, то чего ж не позволит себе подьячий, бывший некогда семинаристом и выгнанный из семинарии за пьянство, буйства и тому подобные деяния?

Секретарь – это душа консистории, и везде, всегда, без исключения – жесточайший бич духовенства. Чтобы не распространяться об этой личности, скажем только, что секретари консисторий считают свои годовые доходы десятками тысяч. Откуда и каким образом? Ясно и понятно, что путем чистым и честным приобретать столько нельзя; нужно прибегать ко всем подьяческим ухищрениям, к безсовестнейшим проделкам, к жесточайшим притеснениям, чтобы выжимать из духовенства такие суммы.

Каково же положение духовенства при таком управлении, и особенно духовенства сельского, беззащитного и загнанного? Не напрасно же сельский иерей (да и всякого уездного города) больше содрогнется при известии, что его зачем-то вызывают в консисторию, чем при вести, что в его приходе показалась холера; от холеры еще быть может Господь и спасет, но кого прицепила как-нибудь консистория, тому нет спасения. Прав он или нет, всё равно; должен везти туда то, что скапливал в продолжение многих лет по копейкам; а если этого нет, то продать последний хлеб из закрома или последнюю скотину со двора. Без этого найдут средства если не совсем погубить его, то навсегда заклеймить позорным: «Был под судом и штрафован».

Как ведутся дела там, где у всех – от членов до последнего сторожа – цель одна – обирать и грабить, понять легко. [...]

Но будут ли когда-либо наши консистории лучше? И не думается и не верится! Разве только огонь, который разольется после суда страшного по всей земле, выжжет эти места нечестия, срама и позора для всего духовенства, для всего управления нашего.

Главная цель служения архиерейского – пасти вверенное ему стадо. Чтобы вполне достигнуть этой цели, ему необходимо знать все духовные нужды своей паствы, нужды до бесконечности разнообразные, потому что паства его состоит из целой губернии, т.е. из сотен тысяч человек, среди которых неизбежно встречаются и высокая образованность, и глубочайшее невежество, и вера во всей чистоте, и отчаянное неверие, и самое дерзкое вольномыслие, и самое наглое нечестие. Но возможно ли узнать все нужды архиерею, постоянному жителю губернского города, лишь изредка, мимоездом, осматривающему некоторые части своей паствы, и то те, которые лежат на почтовом пути? Возможно. У него есть сослужители – иереи, самым назначением своим обязанные содействовать своему архипастырю в великом деле его служения. Пусть он сблизится с ними, держит себя перед иереями не трехбунчужпым пашой, а настоящим преемником апостолов, к которому каждый иерей мог бы обращаться доверчиво, искренно и с любовию, как к отцу, и в два-три года он ознакомится с духовным и нравственным бытом своей паствы, как не ознакомится в двадцать лет, или, лучше, никогда без этого средства [...] И в этом случае иереи могут быть верными и надежными советниками [...], при содействии иереев архиерей достигал бы, несколько это в силах человеческих, цели своего звания.

А теперь что? Создатель мой! Что может быть унизительнее, позорнее, бесчеловечнее того, как архиереи обращаются с иереями вообще и с сельскими в особенности? Кто бывал у архиереев в те часы, когда являются просители, тот без сомнения видал, что иереи, даже покрытые сединами, постыдно толкаются в сенях (даже и не в прихожей!) с причетниками и мужиками; сидят на лестнице в ожидании выхода владыки; нет нужды, что это бывает и морозы градусов в 25, – архиерей держит их часа по два, по три; а пожалует какая-нибудь барыня, – и по пяти часов, и после такого ожидания еще прикажет сказать, что сегодня не принимает просителей, и чтобы они явились завтра. Вот образчик того, как архиереи милостивы и доступны иереям. Но этот образчик слишком ничтожен – то ли бывает!

Но оставляем свое намерение описать все, что бывает в обращении архиереев с сельскими иереями. Скажем коротко, что архиереи не хотят видеть в иереях служителей Бога вышнего, своих собственных сотрудников в великом деле пастырства, но не людей. Как собак держат их за дверьми своих прихожих: кликнут на несколько минут – для подачи ли прошений или для необходимых объяснений – и стараются как можно скорее выпроводить их из своей прихожей. Не только не удостоят продолжительного собеседования, даже подойти близко не хотят они к иерею, а из дверей зала протягивают руку для приема прошений. Словом, если кому угодно видеть азиатское чинопочитание во всей его красе, во всем его отвратительно-пошлом велелепии, – от стуканья в пол подчиненным и до фигуры начальника, в которой ярко выражается одно – необъятное, ничем не удовлетворимое, тщеславие, – тот пусть проведет несколько суток при архиерее и внимательно и беспристрастно всмотрится в его обращение с подчиненными. [...]

И иереи под гнетом такого обращения всеми средствами и мерами стараются избегать свиданий с архиереями. Ни один сельский иерей, бывая по каким-либо делам в губернском городе, не осмелится побывать у архиерея так, просто, чтобы принять благословение и услышать какое-либо наставление. Лишь крайняя необходимость заставляет его преодолеть свой страх и явиться пред лицом владыки. И тут, если б кто заглянул только, что происходит в душе его, тот переполнился бы весь негодованием к такому порядку и состраданием к несчастному. Вот – он стоит или сидит, и по всему телу у него холодная дрожь Угодно ли кому удостовериться в справедливости этого? Пусть любого сельского иерея, готовящегося предстать пред архиереем, заставят написать или подписать что-нибудь, – увидеть, какие страшные конвульсии в руках у него... Он обдумывает как и что сказать архиерею; но мимо его непрестанно снует архиерейская сволочь – от письмоводителя до лакея – и каждый как будто необходимым считает толкнуть его и разорвать нить его мыслей лакейски грубым: – Что стал на месте? – Он отходит на другое место; но где бы ни стал, где бы ни сел, везде не на месте; везде ругают, отовсюду с ругательством гонят; и он, еще не видавшись с архиереем, уже растерялся и наполовину забыл, о чем нужно говорить. «Преосвященный идет», – шепотом раздается в толпе просителей, и он не чувствует земли под собой; и легче было бы ему, если б вместо этих слов сказали: – Потолок валится. – Приняв прошения, архиерей обращается к нему с вопросом: – Тебе что? -Объясниться с вашим высокопреосвященством. – Верно кляузы какие-нибудь; у вас вечно кляузы. – От этих слов, высказанных грубо, жестко, раздражительно, иерей теряется окончательно; мысли его путаются, несвязно, бестолково, невнятно он бормочет кое-что, не умея дать себе отчета, где он и что делается с ним. Не расслушав и не дослушав, архиерей обращается к нему спиной, и кончено объяснение, от которого нередко зависит спокойствие и даже судьба всей жизни иерея и всего его семейства. Слово, одно только слово для привета и ободрения, могло бы успокоить встревоженный дух иерея, и он получил бы возможность ясно и толково высказать, за чем являлся. Но нет таких слов в устах архиереев, как и в самом взгляде не выражается никогда ни милости ни снисхождения. […]

Каков архиерей в своем неприступно-страшном доме, таков же и при обозрении епархии. Не остановится он переночевать в доме бедного иерея, а заранее наводит справки, где есть помещики; так, чрез их усадьбы и направляет свой путь в надежде переночевать где-либо. Остановится и прикажет к себе явиться окрестным священникам. Те являются и в лакейской ждут по нескольку часов, пока его высокопреосвященство, натолковавшись со всеми, удостоит выйти к ним. Озадачит их милостивым словом: «Слышу я, что все сельские попы пьяницы, буяны, притесняют во всем прихожан; смотрите, если о вас дойдет до меня то же, не ждите милости», – и отпустит. Ждите после этого себе уважения, не говорю от бар, но даже от лакеев и от мужиков- прихожан так принятые архиереем несчастные иереи!

Одно из самых странных, трудно объяснимых явлений в Русской Церкви, – раскол. Казалось бы, возможно ли, чтобы русский человек со своим здравым смыслом, с своим умением терпеть и переносить разные невзгоды жизни, на основании такой пустейшей причины, как исправление церковных книг, решился разорвать всякое единение с Церковью, возненавидел ее чиноначалие, забыл святыню мощей и чудотворных икон, отказался от вековых своих привычек!

Однакож это случилось! Отчего и почему?

Едва ли по тем причинам, которыми обыкновенно объясняют это явление. Не Требник. – Самое Евангелие исправлялось десятки раз, даже искажалось нелепейшим образом переписчиками; и из этого не возникало никаких смут в Церкви. Мало знакомые с грамотой русские спокойно молились по рукописным книгам, едва ли и догадываясь даже, что в них есть грубейшие ошибки. И вдруг такая ревность за букву, за какое-нибудь слово!

Нет, что-нибудь было не так. Не место высказывать здесь все наши соображения об этом.

Зло росло и тем страшнее, что народ и прежде мало и скудно знакомый с истинными началами веры, но чувствующий неизбежную потребность в ней, вздумал сам себе составлять эти начала или искать учителей веры из среды себя, недоверяя уже ни одному лицу, принадлежащему Церкви. Можно представить, какой свет веры распространяли подобные учителя, действиями которых руководили невежество и злонамеренность! С ожесточением против Церкви, против веры православной разлился и разврат, грубейший, позорнейший и отвратительный...

Что делается теперь для обращения раскольников? То же самое – меры строгости. Но цель всех этих мер, кажется единственная – дать возможность обирать этих несчастных всем, кто только имеет какое-либо отношение к ним. Безпощадно, страшно обирают их городская и земская полиция, губернские правления... Священнику ли отставать от других? По мере сил хватает и он, разумеется, – сельский иерей по десятку рублей, городской по нескольку десятков, протоиереи считают поборы сотнями. Случаются, что они возмущаются против всех этих мерзостей, но на подобные случаи есть особенные меры. Можно ли что-нибудь вернее и надежнее придумать для усиления раскола и большего отдаления раскольников от Церкви? Подобное обращение с ними не может не раздражать их, и раздражает до того, что в каждом православном – от знаменитейших архиереев до последнего писца в правлении или земском суде – они видят себе врага жестокого, непримиримого, готового или ограбить их или довести до тюрьмы. Самому благонамеренному и честному священнику они верят мало; а если когда и сближаются с которым, то после долгого, самого строгого наблюдения над ним и вполне убедившись, что он не имеет намерения обирать их. Как же должны смотреть они на сельских иереев, иереев таких, каких большинство? Они поят и кормят их, дают им деньги и подарки и – презирают глубочайшим образом. Смотря на раскольников, и православные отдаляются от самой Церкви, и обращения из православия в раскол совершаются каждогодно.

Да, повторяем: раскол не уменьшается, но увеличивается с каждым годом, несмотря на то, что архиереи каждый год доносят Синоду: по делам веры всё обстоит благополучно, совращений в раскол не было, напротив, обратилось в православие столько-то...

Обратилось!.. Вот каковы эти обращения. Молодому раскольнику-крестьянину (или купцу, мещанину – все равно) нужно жениться, потому что явная беззаконная жизнь, позволяемая лишь помещику да купцу миллионеру, строго воспрещается человеку небогатому. Он является к православному священнику и просит повенчать. Тот не венчает; раскольник платит ему деньги. Священник пишет его обратившимся (в православие. – В.Ф.), ведет в церковь и иногда в самом деле венчает, если случится при народе; чаще, если без народа, попоет что-нибудь и отпустит. Раскольники перевенчивают по-своему, налагают на него покаяние (обыкновенно поклоны и деньги); и как прежде, так и после брака он и знать не знает Церкви. Священник пишет его и жену в исповедной ведомости православными, и доколе он исправно платится, отмечает их или бывшими у него у исповеди или небывшими по отлучке и т.п. А забудет доставить священнику каждогодную подать, священник уведомляет исправника, что NN. снова обратился в раскол. Тот приезжает и обращает в православие, т.е. обирает в пользу свою и священника, как только хочет: раскольник же делается еще упрямее и ожесточеннее. Констистория и архиерей всё это знают. И как для священника тот приход самый благодатный, так и консистории особенно дорожат этими священниками; средства у них хорошие, нажиты они не добром; следовательно, их всегда можно отдать под суд, – с полной надеждой – поживиться изрядно, до чего однако ж священники не доводят себя, расплачиваясь с консисторией щедрой рукой; и в годичном отчете все обстоит благополучно! Все, что мы сказали об обращении, сказали на основании многих дел в земских и уездных судах, которых мы сами были очевидными свидетелями и невольными слушателями.

Во многих селах, где раскольники считались лет за 20 десятками, теперь половина, две трети раскольники. Знаем это гот священников и особенно от самих раскольников.

Когда же и как истребится у нас эта язва? Тогда, как радикально преобразуется у нас все духовенство; тогда, как оно поймет свое высокое назначение и вырвется из этой непроницаемой тьмы, в которой болтается теперь; тогда, как само правительство поймет, что для обращения их нужен образ действий, совершенно противоположный настоящему; тогда, когда городничие, исправники и высшие их не будут грабить раскольников – словом, кажется, никогда!!..

Но довольно! Нужно быть бесконечным, чтоб описать все.

И это писали с невыносимою болью сердца. Не раз перо выпадало из рук наших, когда дело шло о том, что есть, хотя по возможности мы везде старались смягчить горькую истину. Даже мы приступали к этому делу после страшной двухлетней борьбы с самими собой. С одной стороны: всегда всю душу нашу возмущало положение (и какого ж истинного христианина не возмутит оно?), до которого дошло духовенство, особенно низшее, что может быть ниже, позорнее этого положения? Везде, от великолепнейших гостиных до курных изб, клеймят его злейшими насмешками, словами глубочайшего презрения, неодолимого отвращения; самые снисходительные отзываются о нем с состраданием или молчат. Ужасное положение! С мыслью о таком положении у нас всегда было наразлучно сильнейшее желание, чтобы духовенство, гак или иначе, вырвалось из него; поняло ту чудно высокую цель, для которой учреждено оно на земле; стремилось к достижению этой цели по мере сил и возможности; словом, сделалось тем, чем должно быть. И это желание заставляло нас описать если не все, то большую часть зло в духовенстве, указать на причины его, указать и на средства, какими, по крайнему нашему разумению и убеждению, можно до некоторой степени истребить его. С другой, – нас всегда останавливала боязнь, поймут ли, т.е. захотят ли понять цель нашей записки́? Не раздражит ли она тех, которые с сознанием или без сознания довели духовенство низшее до этого положения? А вследствие этого вместо пользы не принесет ли она еще вред для него? Не обрушится ли на него мщение жестокое, неумолимое, которое совсем задавит его?

Но нет, сказали мы наконец себе, – добро еще не умерло на земле; люди добра, в высшем значении этого слова, есть в мире, иначе мир погиб бы... Нет сомнения, что те, которые узнают себя в представленных нами чертах, назовут наши слова хулой, нелепостью, злонамеренным памфлетом [...], если наша записка попадет в их руки. Но может она попадет в руки людей добра (неужели Господь, видящий, каким всепожирающим огнем горит вся душа наша к Церкви Православной, ко всему, что может служить для ее блага, для ее славы, попустит, чтобы записка наша попала в руки первых?) о, тогда и наша записка принесет хоть зерно добра! Без предубеждения, без озлобления прочтут они нашу записку; беспристрастно сделают поверку всему, высказанному нами, если сами не видели и не слышали того ж, что впрочем невероятно; и не опустят, а, может быть, даже поищут случай быть полезными для низшего духовенства...

* *

Коренное преобразование для всего духовенства необходимо. Надеемся, что с этим согласится всякий, кто будет иметь терпение прочесть записку нашу. Но оно может совершиться лишь могучей рукой! Державного. Заслуживает ли духовенство того, чтоб подвигнуть к действию эту руку? Т.е. настолько оно полезно и нужно государству, чтобы единый Державный соблаговолил обратить на это внимание? Вот вопрос!!! От решения его зависит вся будущая судьба духовенства, т.е. возникнуть ли ему к жизни новой светлой и благотворной или догнивать в тлетворном болоте...

Мы не осмеливаемся дать полный ответ на этот вопрос, а дерзнем высказать одну только мысль.

Одно из двух: духовенство нужно или нет в государстве. – Не нужно? Пусть уничтожат его, и чем скорее, тем лучше. В обществе, как в организме человека, всё ненужное вредно; следовательно, чтобы организм был здоров, а общество устроено на прочных основаниях и вполне благоденствовало, всё вредное должно быть изгнано, уничтожено. – Нужно? Так пусть определят меру и степень его нужды, затем ясно, точно, положительно определят условия его существования, избавят его во всем от произвола человеческого, дадут ему средства и возможность достигать той цели, с какою оно допущено в государстве. После всего этого уже пусть строго требуют, чтобы оно ни на шаг не уклонялось от своей цели. Но сделать всё это нужно немедленно. Зло не то, что добро: быстро растет оно и развивается. Мы видели, до каких страшных размеров дошло оно в духовенстве. Ждать ли же, когда оно своей смертоносной атмосферой заразит всё и всех. В физических болезнях нередко час определяет – ожить или погибнуть больному. Нечто подобное бывает и в нравственных. И в них как будто есть кризис: не поспеет благодетельная рука во-время, – всё погибло; никакие усилия, ничьи силы не воззовут к жизни погибших нравственно, – будет ли то единица, или будут тысячи единиц, т. е. целое сословие, или миллионы единиц – т.е. целое государство.

Считаем нужным еще раз объяснить, что мы, описывая сельское духовенство, имели в виду лишь большинство иереев, а отнюдь не всех. Найдутся иереи вполне достойные звания своего, которых никакой стороной не касается описание наше; найдутся такие, которых описание наше касается лишь некоторыми сторонами; и, к несчастию, найдутся и такие, которые хуже нашего и ниже всякого описания. Выразим эти четыре разряда цифрами. Разумеется, приблизительно. Изо ста таких, как мы описали, худших 70, средних 20, лучших 5.

О желательности преобразования в постановке у нас Православной Церкви.

1) Бывшие в Комитете Министров суждения по вопросу о веротерпимости открывают отделившимся от Православной Церкви (старообрядцам, сектантам и пр.) известное государственное положение с определенными правами и льготами, и в то же время не касаются их внутренней, в собственном смысле, церковной жизни. Вопросы, напр., о браке и разводе, о церковном суде над духовными и светскими лицами, об организации общинно-приходской жизни и благотворительности, о назначении и способах выбора высшего и низшего духовенства и т.п. – и всё это останется вне вмешательства государственной, светской власти (пока не выходит, конечно, за пределы дозволенного русскому подданному вообще). Такая автономия в своих церковных делах ставит помянутые общества в некоторых отношениях в более благоприятное положение, чем то, в каком находится ныне признаваемая господствующею в государстве Церковь Православная, и представляя духовенству этих обществ особенный, исключительный авторитет в делах церковных, открывает духовенству возможность широкого влияния на всю вообще жизнь и семейную и общественную своих пасомых. Это, вместе с возможностью автономной организации, создаст из этих обществ силу весьма внушительную и для многих более привлекательную, чем стесненная в своей чисто церковной деятельности Церковь Православная. В особенности это нужно сказать об общине, «приемлющей австрийское священство»: она имеет всю видимость Православной Церкви. Может явиться опасность, что эта община обратится в церковь народную, тогда как Православная Церковь останется только церковью государственной.

В виду этого, а также в виду того, что Православная Церковь составляет одну из главных основ русского государственного порядка и один из ее исторических устоев, не является ли с точки зрения государства существенно необходимым пересмотреть нынешнее государственное положение Православной Церкви в России с тем, чтобы и при изменившемся государственном положении отпадших от нее, не лишить ее авторитета у народа и не лишиться ее влияния на последний?

2) Так как одним из величайших преимуществ инославных обществ теперь является их автономия во внутренних церковных делах, то чтобы парализовать это преимущество, не благовременно ли устранить или хотя бы несколько ослабить ту постоянную опеку и тот слишком бдительный контроль светской власти над жизнью церковной и над деятельностью церковного правительства, который лишает Церковь самостоятельности и инициативы, и ограничивая область ее ведения почти одним богослужением и исправлением треб, делает ее голос совсем неслышным ни в частной ни в общественной жизни?

3) Не следует ли поэтому, представив Православной Церкви большей свободы в управлении ее внутренними делами, где бы она могла руководиться главным образом церковными канонами и нравственно-религиозными потребностями своих членов и, освобожденная от прямой государственной или политической миссии, могла бы своим возрожденным нравственным авторитетом быть незаменимой опорой православного государства?

4) Наставники и пр. духовные лица инославных общин, являясь ставленниками последних не только чисто церковной, но и общественной жизни, окажутся естественными представителями своих общин и ходатаями за них пред правительством. Такого же непосредственного участия в общественной жизни прихода желает и высочайший указ от 26 июня 1904 года. Поэтому не следует ли распространить на православных священников права быть непременными членами общественно-государственных учреждений, имеющих место в их приходах (в случае восстановления прихода как земской единицы), участвовать в мирском сходе и быть представителем общины пред властями, при желании последней?

5) Чтобы голос Церкви был слышен в государственном управлении (которое принципиально призывает на себя благословение Церкви), а также, чтобы и государственные сановники могли непосредственно от полномочных представителей Церкви знать ее взгляд на тот или иной предмет, и представители Церкви могли непосредственно разъяснять государственным сановникам церковные дела и ходатайствовать о нуждах и потребностях Церкви, не признано ли будет желательным теперь же предоставить высшим представителям церковной иерархии (нескольким из них, по рангу или по выбору церкви) участия с правом голоса в заседаниях Государственного Совета, Комитета Министров и подобных высших государственно-законодательных учреждениях?

6) Для развития приходской благотворительности и вообще для оживления прихода и правильной организации приходской жизни было бы весьма важно признать приход юридическим лицом с правом собственности, что давало бы приходской организации устойчивость и средства материальные. С другой стороны, Православная Церковь в отношении к вопросу о приобретении собственности окажется в будущем едва ли не в худшем положении, чем общины, отделившиеся от нее всякая собственность, хотя бы отказанная Церкви по завещанию, закрепляется теперь за церковным учреждением только Высочайшею волею. Поэтому не признано ли будет возможным теперь же пересмотреть законы о праве Церкви на собственность, ее приобретение и пользование?

Возрождение и оживление прихода, от чего справедливо ожидают благодательных последствий для народной и государственной жизни вообще, возможно только при условии децентрализации церковного управления, когда инициатива во многих делах, а равно и окончательное вершение их будут перенесены из центра в области и епархии. Но такая децентрализация, вместе с указанной выше переменой в государственном положении Православной Церкви, естественно предполагает и влечет за собою многие изменения в строе церковного управления, как центрального, так и епархиального, и во взаимных отношениях того и другого Все это приводит к мысли о необходимости пересмотра церковного строя С другой стороны и независимо от этого, существует настоятельная и в литературе уже давно признаваемая необходимость пересмотра некоторых сторон церковного управления, например, особенно церковного суда, нрав и полномочий епархиальных съездов, участие в них мирян как представителей приходов и мн. др Хотя все эти вопросы тесно соприкасаются с интересами общегосударственными и законодательством, но вполне компетентно и окончательно могут быть разрешены только в церковном совещании Поэтому не благовременно ли теперь же представить Его Императорскому Величеству о настоятельной необходимости образовать особое совещание из представителей церковной иерархии, с участием сведущих лиц духовенства и мирян, для пересмотра существующего церковного управления и для выработки проекта необходимых в нем преобразований?

После двухвековой политики религиозных стеснений Россия вступает теперь на путь широкой веротерпимости. К этому побуждает как сознание несоответствия религиозных стеснений духу Православной Церкви, так и испытанная долгим опытом их безполезность. И официальные отчеты и особенно частные сообщения лиц, стоящих близко к миссионерскому делу, убеждают, что притеснения содействуют усилению расколо-сектантства, а никак не его ослаблению. Но если вопрос о религиозной свободе можно считать решенным в положительном смысле, то теперь вполне своевременно выяснить и то положение, в котором окажется при изменившихся условиях сама Православная Церковь, в силах ли она будет выдержать предстоящую борьбу с сектантством и иноверием вообще?

В духовной литературе по этому поводу слышатся весьма тревожные голоса «Объявить теперь свободу совести для всех – это значило бы всем развязать руки, а деятелей церкви оставить связанными». К этому мнению епископа Сергия (ректора С.-Пегербургской Духовной Академии) присоединяется почти вся современная богословская литература. Очевидно, и при полной внешней свободе и даже охране со стороны государства, внутреннюю жизнь Православной Церкви опутывают какие-то тяжелые цепи, которые также необходимо снять; следы их действительно заметны в современной религиозной жизни.

И духовная и светская печать одинаково отмечают общую вялость внутренней церковной жизни отчуждение прихода и особенно образованных слоев общества от своих духовных руководителей; отсутствие живого проповеднического слова, общую слабость пастырской деятельности духовенства, ограничивающегося в большинстве случаев только совершением богослужения и требоисправлением; полный упадок церковной приходской общины с ее просветительными и благотворительными учреждениями; сухость и формальность епархиального, «консисторского» делопроизводства и узко бюрократический характер деятельности группирующихся около Синода учреждений. Еще от Достоевского мы услышали впервые грозное слово: «русская церковь в параличе»; тогда оно не встретило серьезного возражения. Причину упадка церковной жизни и Достоевский и его многочисленные позднейшие единомышленники указывают в некоторых особенностях совершенной Петром Великим реформы церковного управления и в том укладе местной жизни, который стал развиваться с этого времени. С начала XVIII века в церковной жизни стало ослабевать, а затем исчезло соборное начало; это, прежде всего, и вызвало застой церковной жизни.

Органами соборного управления являлись соборы вселенские и поместные. Первые были явлениями исключительными, вызываемыми особыми обстоятельствами, и конечно, не могли повторяться часто. Но поместные соборы на основании апостольских правил и канонов вселенских соборов, получивших силу непреложного канонического закона, должны были собираться дважды или по крайней мере один раз в год. На поместные соборы являлись или присылали своих представителей все епископы местной церкви. Епархиальное управление было также основано на принципе соборности. При епископе состоял собор пресвитеров; часто в этих совещаниях участвовала и целиком вся община; таким публичным, общественно-совещательным было церковное управление апостольских времен и вообще первых веков христианства, когда церковная община, имевшая отдельного епископа, не представляла большой численности; при дальнейшем развитии церковной жизни присутствие всех членов общины сохранилось только на приходских собраниях, а на епископском соборе постепенно заменялось их представительством. Патриаршество, которое рассматривалось Духовным регламентом как помеха соборному управлению церкви, отнюдь не нарушало принципа соборности – патриарх являлся далеко не единоличным управителем церкви, а только председателем существовавшего около него постоянного собора; он был немыслим без собора; это обычный канонический порядок, редкие отклонения от которого всегда сопровождались упадком церковной жизни.

Учрежденный Преобразователем России Синод носит только внешние, отнюдь неканонические черты соборности. В нем соборное начало подменено коллегиальностью. Сущность соборного начала не в том, что во главе правления состоит не одно, а несколько лиц, а в том, что каждое из этих лиц является представителем целой общины. Коллегиальность же есть лишь система внутренней бюрократической организации. В нашем синодальном управлении нет представительства от каждой епархии, нет представительства вообще, так как члены Синода назначаются Правительством; он представляет собою «не правительство церковное, а государственное бюрократическое учреждение». «Постоянный Синод, – говорит профессор Заозерский, – какую бы форму он не имел, есть во всяком случае только исполнительный орган целого поместного собора». Это, конечно, вполне приложимо и к русскому Синоду. Но в России поместный собор не только не собирается ежегодно, но не собирался ни разу уже в течение двухсот лет. А потому вся система нашего церковного управления представляется не имеющею канонического основания. Православные канонисты сознаются, что при учреждении Синода Петр Великий действовал не по образцу обязательных для Православной Церкви канонов, а под сильным влиянием протестантских канонических систем, с которыми он познакомился в Голландии и Швеции (Павлов, Суворов и др.).

В епархиальном управлении в замену древнего собора пресвитеров учреждены так называемые «консистории», представляющие бюрократические коллегии с четырьмя-пятью членами из духовенства, назначаемыми Синодом по выбору епископа и с светским чиновником-руководителем. Таким образом, от представительства отдельных приходских обществ на епископском соборе здесь не осталось и следа. Если бы даже консисторию и можно было назвать собором, то во всяком случае это был бы собор безглавый, ибо он никогда не видит в своем кругу епископа, а сносится с последним путем канцелярской переписки или через светское лицо – секретаря консистории.

Изгнание из церковной жизни принципа соборности управления повело за собою изменение и самого духа церковной жизни. Деятельность Синода уже в первые годы приняла внешний, бюрократически-полицейский характер разыскивать разные злоупотребления, искоренять суеверие и свободомыслие в разных формах. Предписания Синода епископам состояли по преимуществу из таких же наставлений о средствах розыска и искоренения, причем рекомендовалось иногда даже тайное выслеживание и выспрашивание. Все духовные обязанности членов Православной Церкви были строго регламентированы и расписаны по статьям и параграфам, соответствующим нынешнему «уставу о предупреждении и пресечении преступлений». Здесь было предусмотрено и уловлено всякое малейшее религиозное проявление духа и подробно предписано, как держать себя пред иконами, проводить праздники, ходить на исповедь и следить за твердостью в вере православных. Эти попытки полицейской регламентации не поддающихся ей предметов и явлений духовной жизни несомненно вносили в церковную среду мертвящее веяние сухого бюрократизма.

Главною целью реформы Петра I было низвести церковь на степень простого государственного учреждения, преследующего исключительно государственные цели. И действительно, церковное управление скоро сделалось только одним из многочисленных колес сложной государственной машины. Впоследствии «ведомство православного исповедания» правильно организовалось по образцу остальных министерств с обер-прокурором во главе, который стал представителем церкви пред Государем и в высших Государственных учреждениях (Государственный Совет, Комитет Министров).

В настоящее время наше церковное управление носит замкнутый канцелярский характер; иерархия сносится с народом чрез посредство бумаг, редко входя с ним в непосредственное живое общение. Причем постоянною преградой между Церковью и народом, Церковью и Государем стоит светский бюрократический элемент. Говорить о церковной самодеятельности, самопочине, или даже о взаимном живом общении между собою, иерархии не приходится. Живую общественную жизнь и здесь заменила бумага. Единственным путем к пробуждению замерзшей жизни может быть только возврат к прежним каноническим формам церковного управления.

Неблагоприятный поворот, совершившийся в жизни Русской Церкви в XVIII веке, едва ли не ярче всего сказался в упадке прихода – этой основной ячейки церковной жизни. Поворот этот тем более заметен, что церковно-общественная жизнь древнерусского прихода отличалась большим оживлением. Русский приход представлял прежде живую и самодеятельную единицу. Община сама строила себе храм, избирала священника и остальной церковный причт. Церковная казна имела куда более широкое назначение; ею поддерживались и содержались не только храм и дома для причта, но и школа с учителем и целый ряд благотворительных учреждений, иногда она играла роль крестьянского банка и раздавалась нимущим Приходская община сама судила своих сочленов и имела право самого широкого вмешательства даже в их внутреннюю жизнь, следя за нравственными поступками каждого сочлена. От этой живой и деятельной общины в настоящее время осталось только одно имя.

a) Усиление крепостного права и развитие государственной централизации

Падение жизнедеятельности прихода было вызвано сложными причинами, из которых многие продолжают оказывать свое гнетущее влияние и до сих пор; главными из них нужно признать развитие крепостного права, подорвавшего самостоятельность общинной жизни, и быстрое поступательное движение государственной централизации, все более и более устранявшей от участия в управлении местные элементы. Было время, когда не в меру усердные становые пристава преследовали все, что носило на себе какую-нибудь тень общины. «Братский» суд тогда считался самоуправством, «братские» сходки – опасными собраниями. К этим причинам общего характера присоединились весьма своеобразные требования, которые стали применяться правительством к приходскому духовенству.

b) Возложение на духовенство полицейско-сыскных обязанностей и последовавший вследствие этого разрыв его с паствой

Смотря на церковь только как на составную часть государственного механизма, преобразователь России решил привлечь ее служителей к исполнению чисто государственных обязанностей и, к великому несчастью для духовенства, возложил на него совершенно несвойственное духовному сану полицейско-сыскное дело, – священник должен был следить за правильным показанием числа податных душ и кроме того неукоснительно доносить обо всех открытых ему на исповеди поступках, клонившихся ко вреду государства. Превратившись из духовного руководителя в агента полицейского надзора, пастырь потерял всякое доверие своих пасомых и нравственную связь с ними. Этому способствовали и другие обстоятельства.

c) Кастовая отчужденность духовенства

С падением самостоятельности приходской общины сильно ухудшилось материальное положение духовенства; прежде община сама подбирала известную, заранее определенную, сумму на содержание причта; с падением общинного приходского хозяйства духовенство оказалось вполне предоставленным себе и должно было питаться обработкой наравне с крестьянами тех небольших клочков земли, которые были даны помещиками церквам, и копеечными сборами с прихожан за требы; осиротевшая же семья священника оставалась совсем без куска хлеба и могла жить только подаянием милостыни со стороны прихожан. Такое материальное положение приходского духовенства вызвало много темных явлений в церковной жизни. Тяжелое положение сирот побудило духовное начальство допустить на практике весьма своеобразный способ благотворения – наследственную передачу священнических мест сыну или мужу дочери умершего члена причта. Поддерживаемый долгое время этот порядок замещения священнических мест, мешая приливу в духовное сословие новых сил со стороны, положил начало его кастовой замкнутости, производящей теперь такое неблагоприятное впечатление на общество. Кастовый замкнутый характер духовенства – явление небывалое в древней церковной жизни, где члены клира избирались из состава общины без всякого различия их звания и состояния.

d) Поборы духовенства при требоисполнении, вызывающие рознь и недоверие со стороны прихода

Во второй половине минувшего века, особенно в последнее его десятилетие, благодаря заботам правительства, материальное положение духовенства стало улучшаться. Но всё же 15–20 руб. месячного жалованья и незначительные доходы с церковной земли не обеспечивают священнику даже насущного хлеба и принуждают его облагать приход рядом обязательных сборов при совершении таинств и требоисправления. Эта необходимость печально отражается на взаимных отношениях пастыря и паствы. В душе священника денежные счеты в самый неподходящий для этого момент поселяют чувства пастырского бессилия; эта вынужденная торговля святыней отнимает у него всякую опору для деятельности; прихожанам, далеко не всегда способным понять степень материальной нужды своего пастыря, такие поборы дают повод относить священника к числу кулаков и мироедов. При таких условиях обеспечения духовенству трудно подняться выше простого требоисправления как ремесла и стать действительным пастырем народа, а церковной общине – сплотиться около него как центра; между той и другой сторонами будет вечно стоять какая-то стена.

Первым условием для поднятия пастырской деятельности должно быть изыскание таких путей обеспечения духовенства, чтобы священник был избавлен от необходимости торговаться с прихожанами пред совершением таинства. В данном случае нужно иметь в виду не одно увеличение средств на содержание духовенства из казны, быстрого роста которых не может допустить состояние государственного казначейства, а такую организацию земского обложения в пользу духовенства, путем которой оно получило бы с прихода те же средства, что и теперь, без необходимости лично вымогать их у каждого прихожанина в частности. Это удобнее всего выполнить при восстановлении свободы самоуправления церковной общины. Для оживления приходской жизни церковной общине необходимо вернуть отнятое у ней право на участие в церковном хозяйстве и право выбора или по крайней мере участия в выборе членов причта.

В первые века христианства не только пресвитеры, но даже и епископы избирались местного общиной. Это право избрания имело большое моральное значение – епископ и пресвитер вступал в свою общину желанным и законным руководителем, а не неведомым пришельцем, которого ведет сюда далеко не всегда даже собственная воля, а только милость или гнев высшего начальства. В настоящее время вопрос о замещении епископских кафедр представляется настолько твердо установившимся, что от права общины на избрание себе архипастыря уже не осталось и помина; но вопрос о выборном начале белого духовенства поднимался неоднократно. При современном составе сельской приходской общины, в которой преобладают элементы малоосведомленного в религиозном отношении крестьянства, может быть несвоевременно говорить о выборе священника приходом; но группа приходских представителей во главе с пресвитерами явилась бы вполне компетентным для этого органом. Следы выборного начала до сих пор остаются в виде мертвых археологических остатков в нашем богослужении, – каково, например, пение «аксиос» при посвящении во священника или диакона. И, казалось бы, весьма своевременно воскресить это древнее начало, так сильно поддерживавшее внутреннюю жизнь церковной общины. Но для осуществления его мало реорганизации только общины. «Возрождение прихода вообще не достигнет благотворного значения для целой поместной церкви, если дело ограничится только восстановлением автономного существования мелких церковных единиц. Эти единицы должны быть связаны между собою духовным общением, должны слиться в обширнейшее общество епархиальное, с центральным пунктом – епархиальным архиереем. Параллельно с приходским собранием должно периодически составляться «епархиальное собрание», имея образцом своего устройства «поместный собор» (проф. Заозерский). Таким образом, эта частичная реформа не достигнет цели без общей – реформы высшего церковного управления.

Необходимым условием нормального хода внутренней жизни церкви является полное единение между собою верующих. У верующих первой христианской общины были, по выражению апостола, «одно сердце и одни уста». Тесно сплоченными союзами любви и братства являлись и позднейшие христианские общины. Такого единения в настоящий момент лишена наша Православная Церковь, почему так обильно и разрастаются на ее почве разные секты и плодится религиозный индифферентизм. Помимо общей разъединенности духовенства с приходом, причины которой отмечены выше, весьма серьезные опасения вызывает недружелюбное отношение к Церкви значительной части нашей интеллигенции и общая духовная рознь между последнею и народом. Сгладить этот пагубный духовный раскол в нашей внутренней жизни может только Церковь.

Но для этого духовенству необходимо прежде всего восстановить свое влияние на образованные слои общества. Как показали последние годы, когда обнаружился значительный интерес образованного общества к религиозным вопросам, причину отчуждения его от Церкви нельзя видеть в одном религиозном индифферентизме и языческом характере нашей светской культуры. Причины коренятся, по-видимому, глубже – в самом складе церковной жизни, замерзшей, оторванной от волнующих общество интересов. Но во всяком случае пред нами тот печальный факт, что духовенство оказалось бессильным примирить с Церковью и подчинить ее влиянию значительную часть образованного общества, что оно недостаточно подготовлено к борьбе с неблагоприятными Церкви умственными и нравственными течениями современной культуры.

Значительная доля вины за это падает, по сознанию вполне компетентных органов духовной печати, на нашу духовную школу. Духовная школа совсем мало занимается современными течениями общественной мысли. Из ученических библиотек тщательно исключается всё, что знакомит с современными отрицательными культурными течениями. Но прятать от будущего священника литературу, отрицательно относящуюся к религии и государству, не значит ли просто обезоруживать его? В роли священника – официального защитника религиозного идеала – ему неминуемо придется столкнуться с представителями самых позднейших отрицательных течений, и удивительно ли, что батюшка на соблазн всем окружающим окажется бессильным сказать резкое слово против них. При настоящих запросах общественной жизни священнику необходимо подробное критическое ознакомление со всеми современными течениями культурной мысли, необходимо, в частности, обстоятельное знакомство с условиями социальной жизни и с науками общественными, которого совсем не дает духовная школа. В превосходство нашего государственного строя над формами западно-европейской социальной жизни наше духовенство верит, но только детскою верою, и потому, когда обстоятельства вызывают его высказаться по тому или иному общественному вопросу, встать на защиту тех или иных государственных задач, – последняя оказывается настолько неумелой и порою даже наивной, что вместо желательного результата производит только отрицательное действие, клонящее ко вреду государства; ибо неумелая защита принципа – лучшее средство уронить его в глазах общества. Государству нужна от духовенства сознательная, глубоко продуманная защита его интересов, а не наивная вера в современное положение. «Наша духовная школа вся сосредоточилась на истории, на прошлом, она слишком теоретична, оторвана от жизни и пока останется такою, все проекты возрождения приходской жизни будут иметь мало успеха», так как центральным лицом в приходе, его вдохновителем и руководителем в конце концов всегда будет священник, которого готовит к общественной деятельности церковная школа. Вопрос о духовной школе не есть вопрос отдельного ведомства, – это дело, близко касающееся всего государства, ибо всецело от ее постановки зависит степень религиозного воздействия на народ. И если теперь духовная школа представляется узко сословною, почти недоступною для посторонних светских элементов, то такой порядок вещей приносит существенный государственный вред. Если какое иное, то именно религиозное образование должно быть доступно всем, не взирая на различие сословия и возраста.

С грустью останавливаясь на современном упадке внутренней религиозной жизни, духовная литература не раз отмечала нежелательные насильственные изменения, вводившиеся в церковную жизнь без всяких справок об отношении к ним церковного сознания. Весь XVIII век и начало XIX были по преимуществу временем таких стеснений; далее уже сама церковная жизнь стала укладываться по указанному шаблону; так, на почве обезличенного бюрократизмом церковного управления уже сама собою создалась сухая, схоластическая, оторванная от жизни школа. Политика насилия над церковным сознанием, принеся может быть некоторую государственную пользу в ближайшее время, в дальнейшем отразилась страшным вредом – тем упадком церковной жизни, с которым приходится считаться теперь. В этом отношении она весьма напоминает старинное хозяйство наших землевладельцев, старавшихся извлечь из земли всё, что можно взять с нее в данный момент, и этим обрекавших на голод и нужду своих сыновей. Ибо нет такой тучной земли, которую бы не истощила беспрерывная немилосердная разработка. Кажется, за два века слишком уж интенсивного хозяйства государства на церковной почве последняя окончательно истощилась. Церкви необходим союз с государством; необходима и государству поддержка церкви, но условия союза между тою и другою стороною должны быть составлены так, чтобы не ослаблять самодеятельности ни церковного, ни государственного организма. Реформа Петра Великого коренным образом нарушила это равновесие.

Представители русской иерархии не раз пытались протестовать против нового порядка вещей в виде, напр., просьбы Императрице Елизавете об упразднении светских чиновников в Синоде, или записок (митрополита Филарета) о необходимости созыва Поместного Собора, но светская власть ведомства православного исповедания прилагала все усилия к сохранению установленного порядка вещей. В настоящее время народного неустройства, когда особенно дорого живое, деятельное воздействие церковных сил на народ, вопрос о необходимости церковной реформы обсуждается в духовной печати с особенным оживлением. «Теперь, говорят, настало время подробнейшего рассмотрения всех дефектов нашей церковной жизни и заправляющих ею установлений. Чем шире будет поставлено дело пересмотра, чем скорее введены улучшения и перемены, тем более будет уверенности в том, что Церковь вынесет настоящее испытание и выйдет из него полною свежих сил для продолжения своего святого дела». «Но реформа, – замечает духовная печать, – должна быть не делом чиновников и не делом заседающих в Синоде или даже несколько большего числа архиереев, а свободным делом всей Русской Церкви».

При этом все высказывающиеся по этому вопросу духовные органы указывают на необходимость созыва Поместного Собора. Но для того, чтобы этот Собор представил собою действительно голос всей Русской Церкви, он не может быть замкнутою архиерейскою коллегиею, которая есть явление неканоническое. Как вселенские, так и поместные соборы были не коллегиями иерархов-епископов, но собранием всех лучших сил Церкви – как клира, так и мирян (Заозерский); на них присутствовали и принимали деятельное участие и пресвитеры, и диаконы, и простые миряне. На Соборе должен быть выслушан каждый голос; только при таких условиях достижима одна из главных целей Собора – достаточная осведомленность о запросах современной духовной жизни. В составе постоянного Собора, существующего в настоящее время при константинопольском патриархе, кроме духовных лиц находятся представители греческого народа, избираемые народным собранием. И в состав русского Синода первоначально входили, кроме епископов, представители белого духовенства, и только с течением времени он обратился в замкнутую архиерейскую коллегию, что явилось дальнейшим отклонением от канонической почвы.

Двести лет мы не слыхали голоса Русской Церкви, не пора ли, наконец, прислушаться к нему, не пора ли узнать, что скажет она о современном укладе церковной жизни, получившем место помимо ее воли и вопреки завещанным ей традициям священной старины. На Поместном Соборе, где нужно будет организовать представительство как от белого духовенства, так и от мирян, и должен быть рассмотрен вопрос о тех необходимых измерениях в строе церковной жизни, которые бы дали возможность Церкви стать на надлежащую высоту и получить необходимую свободу действия. При настоящих неоспоримых признаках некоторого внутреннего шатания как общества, так и народных масс, ждать больше опасно. Религия составляет главную основу народного духа, ею до сих пор стояла и была крепка русская земля, только при помощи этой силы может выйти русский народ и из настоящей тяжелой годины испытаний. И не может быть большего государственного вреда, как стеснять развитие и свободное проявление этой народной силы, пытаясь вложить ее в рамки сухих бюрократических начал, как это делается теперь.

[Полное собрание законов Российской империи. Собрание 3-е. Т. 25, №26125].

В постоянном, по законам предков, общении со Святою Православной Церковью неизменно почерпая для Себя отраду и обновление сил душевных, Мы всегда имели сердечное стремление обеспечить каждому из Наших подданных свободу верования и молитв по велениям его совести. Озабочиваясь выполнением таковых намерений, Мы в число намеченных в указе 12 минувшего декабря^{***************} преобразований включили принятие действительных мер к устранению стеснений в области религии.

Ныне, рассмотрев составленные, во исполнение сего, в Комитете Министров положения и находя их отвечающими Нашему желанию укрепить начертанные в основных законах империи Российской начала веротерпимости, Мы признали за благо таковой подтвердить.

Призывая благословение Всевышнего на это дело мира и любви и уповая, что оно послужит к вящему возвеличению Православной веры, порожденной благодатию Господней, поучением, кротостию и добрыми примерами Мы, в соответствии с этим решением Нашим, повелеваем:

1) Признать, что отпадение от Православной веры в другое христианское исповедание или вероучение не подлежит преследованию и не должно влечь за собою каких-либо невыгодных в отношении личных или гражданских прав последствий, причем отпавшее по достижении совершеннолетия лицо признается принадлежащим к тому вероисповеданию или вероучению, которое оно для себя избрало.

2) Признать, что при переходе из одного из исповедующих ту же самую Христианскую веру супругов в другое исповедание, все не достигшие совершеннолетия дети остаются в прежней вере, исповедуемой другим супругом, а при таковом же переходе обоих супругов дети их до 14 лет следуют вере родителей, достигшие же сего возраста остаются в прежней своей религии.

3) Установить, в дополнение к сим правилам (пп. 1 и 2), что лица, числящиеся православными, но в действительности исповедующие ту нехристианскую веру, в которой до присоединения к православию принадлежали сами они или их предки, надлежат по желанию их исключению из числа православных.

4) Разрешить христианам всех исповеданий принимаемых ими на воспитание некрещенных подкидышей и детей неизвестных родителей крестить по обрядам своей веры.

5) Установить в законе различие между вероучениями, объемлемыми ныне наименованием «раскола», разделив их на три группы: а) старообрядческое согласие, б) сектантство и в) последователи изуверских учений, самая принадлежность к коим наказуема в уголовном порядке.

6) Признать, что постановление закона, дарующее право совершения общественных богомолений и определяющие положение раскола в гражданском отношении, объемлют последователей как старообрядческих согласий, так и сектантских толков, учи пение же из религиозных побуждений нарушение законов подвергает виновных в том установленной законом ответственности.

7) Присвоить наименование старообрядцев, взамен ныне употребляемого названия раскольников, всем последователям толков и согласий, которые объемлют основные догматы Церкви Православной, но не признают некоторых принятых обрядов и отправляют свое богослужение по старопечатным книгам.

8) Признать, что сооружение молитвенных старообрядческих и сектантских домов, точно также, как и разрешение ремонта их и закрытия должны происходить применительно к основаниям, которые существуют или будут постановлены для храмов инославных исповеданий.

9) Присвоить духовным лицам, избираемым общинами старообрядцев и сектантов для отправления духовных треб, наименования «настоятелей и наставников», причем лица эти, по утверждению их в должностях надлежащею правительственною властью, подлежат исключению из мещан или сельских обывателей, если они к этим состояниям принадлежали, и освобождению от призыва на действительную военную службу, и именованию, с разрешения той же гражданской власти, прежним при постриге именем, а равно допустить обозначение в выдаваемых им паспортах, в графе, указывающей род занятий, принадлежащего им среди духовенства положения, без употребления однако православных иерархических наименований.

10) Разрешить тем же духовным лицам свободное отправление духовных треб как в частных молитвенных домах, так и в иных потребных случаях, с воспрещением лишь надевать священнослужительское облачение, когда сие будет возбранено законом Настоятелям и наставникам (п. 9), при свидетельстве духовных завещаний присвоить те же права, какими в сем случае пользуются все вообще духовные лица

11) Уравнять в правах старообрядцев и сектантов в отношении заключения ими с православными смешанных браков.

12) Распечатать все молитвенные дома, закрытые как в административном порядке, не исключая случаев, восходивших чрез Комитет министров до высочайшего усмотрения, так и по определениям судебных мест, кроме тех молелен, закрытие которых вызвано собственно неисполнением Устава строительного.

13) Установить в виде общего правила, что для разрешения постройки, возобновления и ремонта церквей и молитвенных домов всех христианских исповеданий необходимо: а) согласие духовного начальства надлежащего инославного исповедания, б) наличность необходимых денежных средств и в) соблюдение технических требований Устава строительного. Изъятие из сего общего правила, если таковые будут признаны для отдельных местностей необходимыми, могут быть установлены только в законодательном порядке.

14) Признать, что во всякого рода учебных заведениях в случае преподавания в них Закона Божия инославных христианских исповеданий таковое ведется на природном языке учащихся, причем преподавание это должно быть поручаемо духовным лицам надлежащего исповедания и, только при отсутствии их, светским учителям того же исповедания.

15) Признать подлежащими пересмотру законоположения, касающиеся важнейших сторон религиозного быта лиц магометанского исповедания.

16) Подвергнуть обсуждению действующие узаконения о ламаитах^{****************}, возбранив впредь именование их в официальных актах идолопоклонниками и язычниками, – и

17) Независимо от этого привести в действие и остальные, утвержденные Нами сего числа положения Комитета министров о порядке выполнения пункта шестого указа от 12 декабря минувшего года.

[Митрополит Евлогий (Георгиевский). Путь моей жизни. – М., 1994. С. 26–32]

По окончании Белёвского духовного училища я поступил в Тульскую семинарию. В ней я пробыл с 14 до 20 лет. Эти годы имели важное значение для моего духовного развития. Насколько условия семинарской жизни мне помогали или мешали, будет видно из последующего моего рассказа.

Жили семинаристы по квартирам на окраинах города, темных улочках, где грязи по колено (лишь стипендиаты, а поначалу и я к ним принадлежал, жили в интернате). Свободой они пользовались полной, но зачастую пользовались дурно: нередко обманывали начальство, прибегая ко всяким уловкам, чтобы не приходить на уроки, устраивали попойки, шумели, распевая песни...

[...] Попойки, к сожалению, были явлением довольно распространенным, не только на вольных квартирах, но и в интернате. Пили по разному поводу: празднование именин, счастливые события, добрые вести, просто какая-нибудь удача... были достаточным основанием, чтобы выпить... Вино губило многих. Сколько опустилось, спилось, потеряв из-за этой пагубной страсти охоту и способность учиться!

Распущенность проявлялась не только в пьянстве, но и в неуважительном отношении к учительскому персоналу. Заглазно учителей именовали: «Филька», «Ванька», «Николка»... искали случая над ними безнаказанно поиздеваться. Например, ученики 4-го класса поставили учителю на край кафедры стул с тем расчетом, чтобы он, сев, полетел на пол. Так и случилось. Класс разразился хохотом. «Учитель упал, а вы смеетесь? Какое хамство!» Ученики смутились. [...]

К вере и церкви семинаристы (за некоторыми исключениями) относились, в общем, довольно равнодушно, а иногда и вызывающе небрежно. К обедне, ко всенощной ходили, но в задних рядах, в углу, иногда читали романы; нередко своим юным атеизмом бравировали. Не пойти на исповедь или к причастию, обманно получить записку, что говел, – такие случаи бывали. Один семинарист предпочел пролежать в пыли и грязи под партой всю обедню, лишь бы не пойти в церковь. К церковным книгам относились без малейшей бережливости: ими швырялись, на них спали. [...]

Таковы были нравы семинаристов. Они объяснялись беспризорностью, в которой молодежь пребывала, той полной свободой, которой она злоупотребляла, и, конечно, отсутствием благотворного воспитательного влияния учителей и начальствующих лиц.

Начальство было не хорошее и не плохое, просто оно было далеко от нас. Мы сами по себе, оно тоже само по себе. Судить никого не хочу. Среди наших руководителей люди были и добрые, но вся их забота была лишь в том, чтобы в семинарии не происходило скандалов. Провинившегося в буйном пьянстве сажали в карцер и выгоняли из семинарии. Реакция на зло была только внешняя. [...]

Начальство преследовало семинаристов за усы (разрешалось одно из двух: либо быть бритым, либо небритым, а усы без бороды не допускались), но каковы были наши умственные и душевные запросы и как складывалась судьба каждого из нас, этим никто не интересовался.

Кормили нас хорошо, но не всегда досыта. Нашей мечтой был обычно кусок мяса, так малы были его порции, так жадно мы делили кусочки отсутствующего ученика. Белый (пшеничный) хлеб был лакомством.

Сочетание всех этих условий семинарской жизни обрекало молодежь на тяжкое испытание: мы обладали свободой при полном неумении ею пользоваться. Многие, особенно в начале семинарского курса, в возрасте 14–17 лет, вынести этого не могли и погибали. Из 15 человек, окончивших курс Белёвского училища, до 6-го (выпускного. – В.Ф.) класса семинарии дошли только 3 ученика. Кто отстал, кто выскочил из семинарии, кто опустился, забросил учение и уже не мог выкарабкаться из трясины «двоек». Жизнь была серенькая. Из казенной учебы ничего возвышающего душу семинаристы не выносили. От учителей дружеской помощи ожидать было нечего. Юноши нравственно покрепче, поустойчивей, шли ощупью, цепляясь за что попало, и, как умели, удовлетворяли свои идеалистические запросы. Отсутствие стеснений при благоприятных душевных данных развивало инициативу, закаляло, вырабатывало ту внутреннюю стойкость, которую не достичь ни муштрой, ни дисциплиной, но для многих свобода оборачивалась пагубой. При таких условиях ни для кого семинария «alma mater» быть не могла Кто кончал, – отрясал ее прах Грустно вспомнить, что один мой товарищ студент-медик Томского университета, через год по окончании семинарии приехал в Тулу и, встретившись со своими товарищами, сказал: «Пойдем в семинарию поплевать на все ее четыре угла!».

Такова была семинария, в которую я попал.

Первые годы были для меня какие-то пустые. Жил я жизнью глупой, пошлой, рассеянной в соответствии с бытом и нравами, которые царили вокруг меня. Я рвался на полный простор и поначалу, как и многие мои товарищи, плохо использовал свою свободу.

Прежде всего стал учиться курить, но втянуться в курение не мог: оно мне было противно. Из удали раза два-три напился, чтобы доказать, что не хуже других могу осушить чайный стакан водки, играл иногда в карты, ученье забросил, распустился. [...] При переходе во 2-й класс едва не провалился на экзамене по истории.

Во 2 м классе казенной наукой я по-прежнему мало занимался, зато страстно полюбил читать книжки. Записался в городскую библиотеку и читал всё без разбора: Шпильгагена, Вальтер Скотта, Шекспира, Диккенса, Золя, русских классиков. [...] Несмотря на это хаотическое чтение, у меня образовался инстинкт к хорошей книге – литературный вкус. Иностранную литературу я воспринимал плохо, а русскую литературу горячо полюбил. Помню, «Обрыв» Гончарова, «Дворянское гнездо» Тургенева, «Рыбаки» Григоровича произвели на меня прекрасное, сильное впечатление. Я стал усердно относиться к урокам русской литературы, и, если остальные предметы казались мне по-прежнему скучными, русской словесностью я стал заниматься с увлечением. [...] Чтение стало моей страстью. Воспитательное значение литературы для молодежи огромно. Трудно даже учесть меру ее благотворного влияния. Она повышала самосознание, спасала от грубости, распущенности, безобразия поступков, питала склонность юношеской души к идеализму. Я стал выправляться, хорошо учиться. У меня появились умственные запросы, более серьезные интересы. В этом состоянии душевного просветления я перешел в 3-й класс

Мое увлечение литературой во 2-м классе подготовило почву для дальнейшего душевного развития; в 3-м классе на нее пали семена тех политических учений, которые стали проникать в нашу среду. Это была пора царствования Александра III после убийства Александра II. В подполье развивался политический протест, возникали нелегальные организации. Местные тульские революционеры завербовывали юнитов из учащейся молодежи и охотились на семинаристов. Вождем этого социалистического движения был секретарь консистории В. Поначалу молодежь собиралась на невинные литературные вечера по субботам, перед всеношной. Читали доклады о Достоевском, о Пушкине [...], издавали журнальчик, мальчишки писали стихи. Никому в голову не могло прийти, что во главе кружка социал-революционная организация. Власти ее накрыли. В и многих членов кружка арестовали (среди них были и гимназисты). Некоторые из семинаристов оказались под подозрением. В семинарию нагрянули с обыском, кое-кого перехватили, кое-кого повыгнали или лишили казенного содержания. Мой товарищ Пятницкий, сын бедного диакона, поклонник Шекспира, – застрелился. [...]

Литературные собрания я посещал, был лишь наблюдателем, нагрянувшая гроза меня не коснулась. След же на многих из нас она оставила. Мы сделались сознательней, невольно стали сопоставлять революционные политические чаяния с опытом социальной неправды, которую сами наблюдали, – ив нас возникал бесформенный протест, образовывалась накипь. [...]

В первых двух классах семинарии преподавали множество предметов, которые определялись одним наименованием: «словесность»; в 3-м и 4-м – «философию», обнимавшую логику, психологию и обзор философских учений; в 5-м и в 6-м – богословие.

В 4-м классе я серьезно увлекся философией, но и литературы не оставлял, – по собственной инициативе принялся за Белинского. […] Я научился рассуждать. Сухую логическую схему мысли я не любил, но рассуждения на свободные литературные темы мне очень нравились

В 4-м классе мы стали увлекаться театром и бегали тайком в Кремлевский сад на спектакли (посещать театр нам было запрещено). [...]

Общеобразовательный отдел предметов заканчивался в 4-м классе, и некоторые ученики семинарию покидали. Одни, поспособнее, держали экзамен на «аттестат зрелости» и поступали в университет; другие, к науке не склонные и мечтавшие о мундирах и шашках, шли в военные училища. В семинарии оставались лишь ученики, приуготовлявшие себя к религиозно-церковному пути.

В 5-м и в 6-м классах нам читали теоретические богословские предметы: догматическое богословие, нравственное богословие, истолкование Священного Писания Нового Завета, церковную историю; и практические: гомилетику, литургику, практическое руководство для пастырей.

Хотя никто над нами не работал и нас не развивал, само собой в эти годы начинали к нам прививаться пастырские интересы, которые иногда переплетались с юношескими народническими мечтами о служении меньшему брату. Многие из нас вынесли из своих семей, из сел и деревень, где протекало детство в непосредственном общении с народом, смутные чаяния, мечтанья, а также запас воспоминаний о горьких обидах и унижениях. Сочетание богословских занятий, приуготовлявших нас к пастырству, и социальных идей породило то своеобразное «народничество», к которому я и тяготел тогда всей душой. Народ вызывал во мне глубокую жалость. Меня тревожило, что он пропадает в грязи, темноте и бедности. Это настроение разделяли и другие семинаристы. В нашей семинарии учились Глеб и Николай Успенские. «Народничество» в произведениях Глеба Успенского, вероятно, связано с теми настроениями, которые он воспринял в семинарской среде. С Николаем мы были даже знакомы – он встречался с семинаристами, был женат на дочери нашего сельского священника. [...]

Своеобразная идеология «народничества» внушала горячее желание послужить народу, помочь его культурному и хозяйственному развитию, хотелось поскорей стать сельским священником и приняться за духовно-просветительскую работу. К сожалению, в этих наших вопросах мы были предоставлены самим себе, наши воспитатели и преподаватели мало нам помогали, чтобы не считать больше. [...]

При таких условиях, естественно, в наших планах о будущем был значительный разброд. Одни думали о Духовной Академии, другие – об университете, третьи – о священстве и, наконец, четвертые не задавались идеальными стремлениями, а мечтали о личном благополучии.

[Протопресвитер Георгий Шавельский. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. – М., 1996. Т. 2. С. 135–172]

[...] В октябре 1915 года мне было высочайшее поведено присутствовать в Св. Синоде. С этого времени до половины апреля 1917 r я ежемесячно выезжал из Ставки в Петроград на заседания Св. Синода и таким образом имел возможность наблюдать и характер и направление синодальной работы того времени. Мои воспоминания о Св. Синоде скорее огорчают, чем порадуют того, кто на бывший высший орган управления Русскою Православной Церковью, Св. Синод, смотрел, как на своего рода святилище. Я сам с детства воспитан в глубоком уважении к святительскому сану вообще и к Св. Синоду, как сонму святителей, в особенности. Свое назначение присутствовать в Синоде я принял с трепетом и в залу синодальных заседаний вошел с благоговением. Но в своих воспоминаниях я должен писать то, что было, а не то, чего не было, и руководствоваться древним изречением: «amicus Plato, sed magis arnica veritatias». (Платон – друг мне, но еще больше дорога мне истина). В утешение же тех, кто может огорчиться, я скажу, что, во-первых, сила Божия никогда не умаляется от немощи человеческой, а, во-вторых, – мои воспоминания относятся к наиболее печальному периоду истории Синода, когда конъюнктура складывавшихся в государстве событий требовала от Синода особой мощи и силы, а Св. Синод в своем составе, особенно в лице своих старших членов – митрополитов, голос которых имел наибольшее значение, как и в лице обер-прокурора, отличался беспримерною бесцветностью и слабостью.

Нельзя, впрочем, не признать, что в самой структуре Св. Синода было нечто, обрекавшее его на слабость и, в известном отношении бездеятельность. В Синоде не было хозяина, не было ответственного лица, которое бы чувствовало, что оно именно должно вести церковный корабль, и что на него прежде всего ляжет ответственность, если корабль пойдет по неверному пути. Во главе Св. Синода номинально стоял Первоприсутствовавший, почти всегда Петербургский митрополит. В Петербургские митрополиты – их назначал Государь по докладу обер-прокурора, – всегда назначались люди покладистые, спокойные, часто безынициативные, иногда беспринципные.

[...] Такая система выбора и назначения Петербургских митрополитов не была случайной: она вызывалась существом синодального строя. Вообще роль Синода в делах церковного управления была какой-то урезанной, половинчатой. Св. Синод рассматривал дела, предлагавшиеся ему обер-прокурором. Это, конечно, не исключало инициативы синодальных членов в возбуждении новых вопросов, но решения Синода получали силу лишь после высочайшего утверждения. Докладчиком же у царя по этим вопросам всегда бывал обер-прокурор, от которого зависело то или иное освещение их. Таким образом, Св. Синоду принадлежало право суждения: обер-прокурору же принадлежали инициатива и завершение дела. Обер-прокурор мог задержать любое, поступившее в Синод дело, как всегда мог повлиять на Государя, чтобы любое постановление Синода не было утверждено. Св. Синод и обер-прокурор стояли друг перед другом как две силы, отношения между которыми были в высшей степени странными. Обер-прокурор с радостью отказался бы от Синода и без него повел бы все церковные дела, но он должен был пользоваться Синодом как традиционной машиной, как учреждением, которому, по церковному сознанию и государственным законам, принадлежало право вершения церковных дел. Св. Синод с радостью отказался бы от обер-прокурора, если бы это было в его власти. История связала воедино Синод и обер-прокурора – две силы, отталкивающиеся друг от друга и фактически мешавшие друг другу, и поддерживала этот противоестественный союз на протяжении двухсот лет. При таком положении дела спокойный, покладистый, безынициативный первенствующий был необходим для избежания всяких шероховатостей и трений, какие могли возникнуть на почве всевластия обер-прокурора, с одной стороны, и канонических прав Св. Синода, с другой.

Первенствующий член Св. Синода председательствовал на заседаниях, руководил прениями, мог влиять на исход их, мог возбуждать новые вопросы, – последнего права не были лишены и все прочие члены Св. Синода. Этим дело и ограничивалось. Всё прочее зависело частью от его авторитета и героизма, а главным образом от отношений к нему обер-прокурора и царя. До царя, впрочем, всем первенствующим было далеко. [...]

Первенствующий, таким образом, не был хозяином в Церкви. Фактически во всё вмешивавшийся и всем распоряжавшийся в Церкви обер-прокурор также не мог считаться хозяином. На хозяйничанье его никто не уполномачивал и хозяином его никто не мог признать. Он мог всё разрушить, что бы ни создавал Синод, но не мог ничего создать без Синода или не прикрываясь авторитетом Синода. Так и жила Церковь, без ответственного хозяина, без единой направляющей воли. [...]

В отношении чинопочитания даже военная среда не могла конкурировать с архиерейской. Хотя и митрополит и самый последний викарий в своих благодатных правах совершенно равны, однако даже архиепископы смиренно держали себя перед митрополитами, уступая их голосам решающую роль. Значение митрополитов в Синоде поэтому было огромным. От их голосов прежде всего зависело то или иное направление дела. Их значение еще тем усиливалось, что они каждый год заседали в Синоде, когда прочие члены беспрестанно менялись и вылетали из Синода, не успев осмотреться кругом и привыкнуть к ходу дел. [...] За полтора года моего существования в Синоде, в течение трех сессий в нем перебывало много членов архиепископов и епископов. Среди них были весьма достойные, как твердый, неподкупный, прямой и умный Новгородский епископ Арсений, лучший наш богослов архиепископ Финляндский Сергий, осторожный и чистый архиепископ литовский Тихон, безгранично прямой и открытый епископ Рязанский Димитрий. К ним же я должен отнести и прямого, иногда до резкости, честного придворного протопресвитера] А.А. Дернова. Были сознававшие необходимость реформ и рвавшиеся к ним, как архиепископ Тверской Серафим. Были и недостойные. [...]

При инертности, неподвижности, близорукости и розни старших митрополитов прочие члены были беспомощны, чтобы достичь в синодальной работе чего-либо путного. Кроме того, рознь между митрополитами простерлась и на прочих членов, [...] Члены Синода раскололись на распутинцев, антираспутинцев и нейтральных. Атмосфера недоверия царила в Синоде. Члены Синода подозревали и боялись друг друга. И походил наш Синод на тот воз, который везли лебедь, рак и щука.

Скажу теперь о деловой работе Св. Синода.

Заседания проходили по понедельникам, средам и пятницам от 11 до 1 ч. дня. В экстренных случаях назначались заседания и в другие дни, иногда и в вечерние часы. Домой члены Синода обычно никаких дел с собой не брали и ими дома не занимались. Поступившие в Синод дела предварительно переваривались в синодальной канцелярии и уже в переваренном виде докладывались секретарями и обер-секретарями этой канцелярии на заседаниях Синоду.

На заседания члены Синода прибывали без лент, но обязательно со звездами на груди и занимали по старшинству места по обеим сторонам длинного стола, стоявшего против портрета государя, перпендикулярно внутренней стене, посреди огромною продолговатого зала. Центральное, высокое с короной кресло под царским портретом я. Как предназначенное для государя, всегда оставалось незанятым. Обер-прокурор со своим товарищами садился за столом, стоявшим около задней стены; управляющий синодальной канцелярией и его помощник – за другим столом, недалеко от входа в зал. Докладчик становился на кафедру у самого синодального стола против портрета Государя. Как обер-прокурор, так и прочие чины, являлись на заседание обязательно в мундирах со старшими орденами и при звездах, у кого они были. Словом, внешняя сторона синодальных заседаний в отношении благолепия и торжественности не оставляла желать ничего лучшего. Дело, вероятно, не пострадало бы, если б этой торжественности было немного и меньше.

Деловая же сторона синодальных заседаний была куда слабее. [...] Ослепленные блеском сиявших на груди звезд, убаюканные сытостью и великолепием своих кафедр, усыпленные окружавшею их лестью и низкопоклонством, одни из синодальных членов страшились заглянуть на изнанку жизни с ее плесенью, затхлостью и гнилью, а другие просто ленились пошевелить мозгами. Жизнь кипела и бурлила, события зрели и развивались, церковное дело ждало оживления, с одной стороны, врачевания. С другой синодальная коллегия держала себя как уверенная в бесконечности своего благополучия. Только обеспокоенный этим Тверской архиепископ Серафим от времени до времени напоминал о необходимости скорейшего разрешения шумевшего тогда и в обществе и в Государственной думе приходского вопроса. Ни от кого из других синодальных членов за эти полтора года мне не пришлось услышать ни одно заявления о других назревших серьезных церковных вопросах.

В дореволюционное время существовал, на мой взгляд, странный, ненужный и бесцельный порядок, по которому решительно все консисторские бракоразводные дела поступали на утверждение Св. Синода. В 1916 году на одной из синодальных заседаний я как-то заметил: «Брак совершается одним священником, ужель не могут расторгнуть его архиерей с консисторией? Зачем Синоду заниматься этими грязными делами?». Мне отвечали: «Иначе нельзя». [...]

В некоторых епархиях в то время число бракоразводных дел достигало до тысячи в год. С каждым годом число их прогрессировало. Можно теперь представить, в какой массе они из шестидесяти семи российских епархий доходили до Св. Синода. Правда, большинство бракоразводных дел решалось канцелярией Синода, что также нельзя было не признать возмутительным и противоестественным. Архиерей с консисторией не могут аннулировать таинства, а синодальные чиновники аннулируют его! Члены Синода лишь утверждали такие решения своими подписями. Но бесконечное множество их приходилось выслушивать и самому Синоду.

Обыкновенно бракоразводным делам посвящалась вторая, иногда большая часть синодального заседания. Вообще все бракоразводные доклады были омерзительны и недостойны священных стен Синода, но они становились сугубо омерзительными, когда в роли докладчика выступал один из младших секретарей канцелярии Св. Синода, смакуя и любуясь, подчеркивая самые пошлые моменты описываемых обстоятельств дела, начинал выкладывать нужные и не нужные подробности. И затем, погружаясь сам и погружая Синод во все мерзостные подробности дела, докладчик окидывал самодовольным взором членов Синода, как бы вопрошая: хорошо, мол, доложил. Одни из членов

Синода сидели, потупив глаза, другие смущенно или лукаво улыбались, иные иногда позволяли себе даже остроты и шутки..

Все знали, что большинство свидетелей подкуплено, что ложью, клятвопреступничеством и обманом окутаны эти дела И всё же Синод тратил на них большую часть своего времени, выслушивал эту грязь, которая должна была бы проходить подальше от его взора и мимо ею ушей, судил, рядил и даже иногда думал, что он делает тут настоящее дело. Так и плыл Св. Синод, больше купаясь в бракоразводной грязи, чем устраивая церковное дело.

Думаю, что в прежнее время Св. Синод был значительно иным. Я изобразил его таким, каким он был в последнее, наиболее опасное и ответственное время. Но в общем, в течение последнего полустолетия, Св. Синод не оправдал своего назначения быть мудрым кормчим русской духовной жизни. Я взял именно этот период потому, что после освобождения крестьян от крепостной зависимости началась новая эра духовной жизни многомиллионного русского народа, а не одной только сотой его части – интеллигенции, потребовавшая мудрой попечительное™, проникновенной прозорливости и просвещенного руководства со стороны «стражей дом Израилева». Рост народного сознания, а одновременно с этим и духовных запросов подымался не по годам, а по дням. Быстро росли промышленность, торговля, росло и ширилось народное образование, подымалось и материальное благосостояние народа. Одновременно с этим со всех сторон протягивались руки, чтобы захватить проснувшиеся русские умы, неудовлетворенные в своих духовных запросах русские души. Достаточно вспомнить массу развившихся на Руси за это время всевозможных сект, чтобы представить себе, сколько таких чужих рук протягивалось к православной русской душе. Чтобы парализовать такие посягательства, с одной стороны, чтобы ответить на проснувшиеся духовные запросы, с другой, чтобы, словом, не оказаться позади времени и вне действительности. Церковь должна была в эту пору небывалого духовного роста страны мобилизовать все свои силы и использовать все находившиеся в ее распоряжении средства. Направляющий же ее орган, Св. Синод, должен был проявить в это время большое творчество мысли и широту размаха в работе.

И в то же время только незнакомый с русской православной церковной жизнью может думать, что за последние десятилетия она не сделала никакого шагу вперед? Перелом в церковном деле в последнее время произошел, и перелом – очень большой. Я помню еще время, когда во всех почти сельских церквах одиноко гнусавили дьячки, когда хоры в этих церквах бывали редкостью, о которых кричали всюду; когда батюшки в храмах или хронически молчали, или перечитывали в назидание своим пасомым печатные листки; когда всё служение священника ограничивалось совершением богослужений в храме и треб по домам. А в последние перед революцией годы едва ли находились на Руси храмы, где бы не раздавалось хоровое пение; устная проповедь вслед за богослужением стала обычным и даже обязательным явлением. Появились тысячи разных церковных братств и обществ. Явились особые типы пастырей – общественных деятелей в борьбе с пьянством, босячеством, с детской распущенностью и пр., и пр. Но все эти светлые явления церковной жизни своим развитием обязаны были вдохновению, инициативе отдельных выдающихся лиц и преимущественно из среды духовенства. При оценке же деятельности Синода, к прискорбию приходится больше говорить о минусах чем о плюсах его работы.

Надо заметить, что Русская Церковь перед революцией располагала обилием и материальных средств и духовных сил. Правда, бродившие в обществе рассказы о чуть ли не миллиардных золотых запасах наших лавр и других монастырей были значительно преувеличены. Но если принять во внимание всю массу церковных и особенно монастырских движимых и недвижимых достояний, то нельзя не признать, что Церковь обладала огромными средствами, которые могла бы широко использовать для культурно-просветительных и благотворительных целей. Нельзя сказать, чтобы эти средства никогда широко не тратились. Наши митрополиты и архиепископы, пользуясь всем готовым для жизни, получали жалованья с доходами по 30, 40, 50 и даже, как Киевский митрополит, до 100 тысяч рублей в год. Некоторые монастыри утопали в сытости и довольстве. Но для целей высоких часто не находилось денег. Наши духовные академии до последних дней влачили нищенское существование. [...] Академиям отпускались крохи на издание ученых сочинений, на приобретение книг и почти ничего не давалось на ученые командировки. Профессора академий были обескровливаемы нищетой, не оставлявшею их, если они не устраивались как-либо иначе, до самой смерти; безденежье обрезывало у академий крылья для научного полета. [...]

Можно было бы без конца говорить на тему о неиспользовании Синодом находившихся в его власти церковных богатств. И тем тяжелее думать об этом, что печальный опыт прошлого едва ли можно будет использовать в будущем, так как едва ли когда-либо русская церковь будет иметь столько богатств, сколько она имела в канувшее в вечность время.

Чуть ли ни еще большую нераспорядительность и бесхозяйственность проявил Синод в использовании духовных сил, и невольно напрашиваются следующие вопросы:

Много ли содействовал Св. Синод развитию и работе научных богословских сил и использовал ли их для решения живых, современных научно-богословских вопросов?

Много ли заботливости проявил Синод о наших рассадниках пастырей – духовных школах, чтобы в их стенах воспитывались самоотверженные, вдохновенные и просвещенные служители Церкви?

Много ли делалось Синодом для поддержки, усовершенствования и объединения уже трудящихся на ниве Христовой пастырей?

Много ли заботливости проявлялось Синодом о просвещении врученного ему пастыре начальником стада и вообще об усовершенствовании христианской жизни ?

Я мог бы поставить и ряд других вопросов, но думаю, что и высказанного достаточно. С грустью надо признать, что синодальная работа была далека от идеала. Она отличалась узостью, вялостью, безынициативностью и безжизненностью. «Текущие» дела поглощали всю энергию Синода. Синод тащился на буксире жизни и никогда не опережал ее. Неудивительно, что для всякой мало-мальски живой души синодальная машина казалась устаревшей.

Если искать причины этого безусловно тяжелого для Церкви явления, то, как на одну из самых главных, надо указать на особенность нашего епископата.

И в своих благодатных, и в своих административных правах епископ стоит выше священника. Епископ – Владыка, священник – его «послушник», т. е. исполнитель его указаний и приказаний. Казалось бы, что для должного соответствия епископ должен возвышаться над подчиненными ему священниками и в умственном и нравственном отношениях. Не касаясь личностей, должен решительно заявить, что в последнее время, – о более раннем периоде не говорю, – наше белое духовенство блистало большими талантами, дарованиями, выдающимися деятелями, чем наш епископат. К этому привело самое положение дела, ибо епископского звания достигали не выделившиеся своими дарованиями, проявившие способность к церковному управлению и творчеству священники и верующие, но лишь одна категория служителей Церкви – «ученые» монахи. В древности епископа избирала вся Церковь, не считаясь ни с званием, ни с состоянием кандидата, а лишь с его способностями понести великое, ожидающее его бремя. Нектарий, архиепископ Константинопольский, Амвросий Медиоланский были избраны на епископские кафедры еще будучи язычниками. У нас же дело обстояло совсем по-иному: чтобы стать епископом, надо было захотеть епископского сана и затем проторенной дорогой идти к нему. Надо было студенту Духовной академии или кандидату богословия принять монашество, сделаться «ученым» монахом, и этим актом архиерейство ему обеспечивалось. Только исключительные неудачники или абсолютно ни на что непригодные экземпляры – и то не всегда! – могли в своем расчете потерпеть фиаско. Поэтому исключения бывали редки; в общем же, «ученый» монах и будущий архиерей в прежнее время у нас были синонимами.

Если бы у нас прежде, чем постричь того или иного кандидата в «ученые» монахи, сначала испытывали – обладает ли он нужными качествами и дарованиями для чистого жития и высшего звания, и затем постригали бы, лишь уверившись в несомненных достоинствах будущего архиерея; если бы, с другой стороны, постриженного затем серьезнейшим и тщательнейшим образом подготовляли и воспитывали для предстоящего ему высокого служения, то, несомненно, что наше так называемое «ученое» монашество не стало бы тем загрязненным источником, которым в последнее время можно было бы пользоваться лить с большим разбором и осторожностью. Но горе нашей Церкви было в том, что в последние 40 лет о необходимости того и другого у нас как будто бы совсем забыли. Более того, – у нас в это время создалось особое направление, устремившееся всеми способами и средствами расширять институт «ученого» монашества. Началось пострижение, как говорится, направо и налево, без толку и разбору. Часто постригали, совершенно не обращая внимания на подготовленность постригаемого, на чистоту его намерений, не считаясь с его нравственными качествами. Стремились только к тому, чтобы постричь, и не задумывались над тем, что из этого пострига выйдет. Результат такой системы не мог быть иным, как только плачевным. Численно разросшийся институт «ученого» монашества переполнился всевозможными честолюбцами. [...]

Талантливые, блестяще закончившие курс академий, честные и чистые светские (не принявшие монашества – В.Ф.) студенты назначались преподавателями духовных училищ и семинарий, инспекторские и и смотрительские должности представляли для них мечту, которая часто не сбывалась до самой их смерти. «Ученые» же монахи, сплошь и рядом самые слабые по успехам в науках, сразу занимали места инспекторов семинарий, смотрителями духовных училищ, через два-три года становились ректорами семинарий, настоятелями богатых монастырей. Это тоже была одна из нелепостей, когда не проходившему никакого послушания, даже не жившему в монастырях, чуждому монашеского духа и уклада «ученому» монаху поручалось управление монастырем. [...]

Упоенный так легко давшейся ему важностью своей особы, оторванный от жизни, с высока смотрящий и на своих товарищей и на прочих обыкновенных людей, «ученый» монах несся вверх по иерархической лестнице со стремительностью, не дававшей ему возможности опомниться, осмотреться и чему-нибудь научиться.

Такая «система» окончательно портила и коверкала характеры, развращала и уродовала «ученых» монахов. Если «ученый» монах был способен и талантлив, у него сплошь и рядом развивалось всезнайство, гордость, незнавшее пределов самомнение, деспотизм и тому подобные качества. Если он был благочестив и склонен к монашеской жизни, – что, надо заметить, не часто случалось, – то он либо терял свое чистое настроение и смирение, обращаясь иногда в насильника и деспота, либо обращался в безвольного, чуждого действительной жизни, ее запросов и интересов, манекена у власти, которым управляли и играли другие, – его приближенные, почти всегда разные нахалы и проходимцы. И то, и другое можно было бы иллюстрировать длинным рядом примеров. Лишенные же особых дарований и не стяжавшие благочестия ученые монахи под влиянием такой системы превращались в спесивых самодуров, тупых, упивавшихся собственным величием бездельников, плохих актеров, горе-администраторов.

У нас, как ни в одной из других Православных Церквей, епископское служение и вся жизнь епископа были обставлены особенным величием, пышностью и торжественностью. В этом, несомненно, проглядывала серьезная цель – возвысить престиж епископа и его служения. Несомненно также, что пышность и торжественность всей архиерейской обстановки неразумными ревнителями величия владычного сана, – с одной стороны, самими честолюбивыми и славолюбивыми владыками, с другой, у нас – часто доводились до абсурда, до полного извращения самой идеи епископского служения. Они делали наших владык похожими на самых изнеженных и избалованных барынь, которые спать любят на мягком, есть нежное и сладкое, одеваться в шелковистое и пышное, ездить – непременно в каретах ... ] Внешний блеск и величие часто скрывали от толпы духовное убожество носителя высшего священного сана, но компенсировать его не могли. Мишура всегда остается мишурой, как бы не подделывали ее под золото. И один наружный блеск внешней обстановки епископского служения не мог дать того, что требуется от настоящего епископа. Рано или поздно подделка разоблачалась, если не людьми, то делом, – фетиш не мог заменить чудотворной иконы... В конце концов, жестоко страдала из-за нее Церковь.

Внешне величественная обстановка епископского служения, в связи с легкостью получения права на епископство – всего лишь через принятие монашества и со всей последующей головокружительной карьерой, менее всего способствовала развитию в кандидате епископства того смирения, которое должно отличать «раба Христова»; напротив, она укрепляла в нем мысль, что он не то, что другие. Владычная же, по существу, неограниченною, власть, – с одной стороны, раболепство, лесть и низкопоклонство окружавшие владыку, – с другой, развивали в нем самомнение, часто граничившие с непогрешимостью. Наконец, сыпавшиеся на владык ордена и отличия, а также практиковавшаяся только в Русской Церкви, строго осужденная церковными канонами, система беспрерывных перебрасываний владык с беднейших кафедр на более богатые – в награду, и наоборот – в наказание, расплодили в святительстве совершенно неведомые в других православных церквах карьеризм и искательство.

В конце концов, в предреволюционное время наш епископат в значительной части своей коллекцию типов изуродованных, непригодных для работы, вредных для дела. Тут были искатели приключений и авантюристы, изнеженные и избалованные сибариты жалкие прожектеры и торгаши, не знавшие удержу самодуры и деспоты, смиренные и «благочестивые» инквизиторы, или же безличные и безвольные на руках своих келейников, «мироносиц» и разных проходимцев, на них влиявших.

Имел наш епископат конечно, и достойных представителей. Назову некоторых из них: наш святейший патриарх Тихон, Новгородский митрополит Арсений, Владимирский Сергий, Донской архиепископ Митрофан. Могилевский архиепископ Константин и многие другие были настоящими носителями архиерейского сана. Но и они, – думается мне, – в своем архиерейском служении были бы еще значительно выше, если бы прошли серьезную школу и имели более счастливую архиерейскую коллегию.

Когда-нибудь настанет время, что и от воспитания церковных администраторов, и от всей системы церковного управления будут требовать, чтобы они отличались серьезностью, основательностью и научностью. Если усвоивший такой взгляд историк тогда заглянет в хартии наших дней и, красочно изобразив типы предреволюционных управителей, представит картину предреволюционных методов, путей и средств владычного управления, то современники удивятся тому, как при всем хаосе в управлении могла так долго держаться Церковь, как могла Русь оставаться и великой и святой.

["Церковные ведомости», 1917, №9–15]

Совершилась воля Божия. Россия вступила на путь новой государственной жизни. Да благословит Господь нашу великую Родину счастьем и славой на ее новом пути

Возлюбленные чада Святой Православной Церкви! Временное Правительство вступило в управление страной в тяжелую историческую минуту. Враг еще стоит на нашей земле, и славной нашей армии предстоят в ближайшем будущем великие усилия. В такое время все верные сыны Родины должны проникнуться общим воодушевлением.

Ради миллионов лучших жизней, сложенных на поле брани, ради безчисленных денежных средств, затраченных Родиной на защиту от врага, ради многих жертв, принесенных для завоевания гражданской свободы, ради спасения ваших собственных семейств, ради счастья Родины оставьте в это великое историческое время всякие распри и несогласия, объединитесь в братской любви на благо России, доверьтесь Временному Правительству; все вместе и каждый в отдельности приложите усилия, чтобы трудами и подвигами, молитвою и повиновением облегчить ему великое дело водворения новых начал государственной жизни и общим разумом вывести Россию на путь истинной свободы, счастья и славы.

Святейший Синод усердно молит Всемогущего Господа, да благословит Он труды и начинания Временного Российского Правительства, да даст ему силу, крепость и мудрость, а подчиненных ему сынов Великой Российской Державы да управит на путь братской любви, славной защиты Родины от врага и безмятежного мирного ее устроения.

Подписали Члены Синода: Владимир, митр. Киевский; Макарий, митр. Московский; Сергий, арх. Финляндский; Тихон, арх. Литовский; Арсений, арх. Новгородский; Михаил, арх. Гродненский; Иоаким, арх. Нижегородский; Василий, арх. Черниговский, протопресв. Александр Дернов.

["Церковные ведомости», 1917, №40–41]

Теперь, когда вера русского воина ослаблена соблазнами противных христианству учений и власть русского военачальника подорвана, русское войско перед лицом внешнего врага готово распасться на два враждующих стана. Не со вчерашнего дня началась эта междоусобная распря. За последние месяцы от руки своих же братьев солдат погибло великое множество офицеров, преданных долгу Родины. Верная своим священным заветам, Церковь Православная не принимает участия в борьбе политических партий. И, однако, ныне, как и в дни священномученика Патриарха Гермогена³⁸¹, она не может оставаться равнодушною зрительницею распада и гибели Родины.

Собор свидетельствует, что упавший воинский дух русской армии может быть восстановлен не прельщением вещественными благами, а только верою Христовой, которая побуждает к безкорыстным подвигам. Этим создается та дисциплина духа, которой утверждается дисциплина внешняя.

Междоусобие должно быть предотвращено, братоубийство должно быть остановлено окончательно, примирение обоих враждующих станов должно быть полным и прочным. Не должно быть места для недостойных актов кровавой мести. Памятуя о лежащей на нем обязанности служить делу мира во Христе, Собор указывает, что непременным для того условием должно служить отрешение от односторонних точек зрения классов и партий. Власть должна быть не партийною, а всенародною. А народно-русскою может быть только власть, просветленная верою Христовою.

Несокрушимо веруя, что для спасения Родины требуется Божья помощь и самоотверженная любовь ее сынов, Собор ждет от русской государственной власти тех подвигов этой любви, которая сделает ее достойною благословения Божия.

1700, 16 декабря – указ о назначении митрополита Рязанского Стефана Яворского «экзархом и блюстителем патриаршего престола».

1701, 24 января – восстановление упраздненною в 1677 г. Монастырского приказа.

1701, 31 января – указ, предписывавший Монастырскому приказу «без промедления» составить описи всех монастырей и их владений и точно определить число монашествующих, которое было бы достаточно для совершения богослужения и управления монастырскими имениями.

1702 – указ о разрешении христианам неправославных исповеданий строить храмы и свободно исполнять свои религиозные обряды.

1716, 8 февраля – указ об обложении старообрядцев двойной подушной податью.

1716 – введение института священников в армии во главе с обер-священником.

– указ об обязательном исповедовании и причастии не менее одного раза в году.

– изгнание иезуитов из России.

– введение института флотских священников.

1720, 17 августа – указ об упразднении Монастырского приказа и передаче его дел в Духовную коллегию.

1721, 4 января – утверждение «Духовного регламента».

1721, 25 января -учреждение Духовной коллегии.

1721, 14 февраля – переименование Духовной коллегии в святейший Правительствующий Синод.

1721, 17 августа – указ об упразднении Монастырского приказа и передаче его дел в ведение Духовной коллегии.

– открытие первых архиерейских школ.

1722, 22 апреля – указ, предписывающий, чтобы каждый вступающий в духовную должность приносил присягу на верность императору и его наследникам и доносил властям «об открытых на исповеди воровстве, измене или бунте на государя».

1722, 11 мая – преобразование Духовной коллегии в Святейший Правительствующий Синод. Учреждение должности его обер-прокурора.

1772, 10 августа – введение штатов приходского духовенства.

1724,14 декабря – переименование Монастырского приказа в Контору синодального правления 1726, 8 февраля – разделение Синода на два департамента Духовный и Светский Лишение Синода и Сената титула «Правительствующий»

1726, 29 сентября – преобразование Конторы синодального правления в Коллегию экономии синодального правления

1730, 25 октября – указ о запрете монастырям приобретать землю путем покупки, завещания и дарения

– преобразование архиерейских школ в семинарии

1731, 25 мая – указ «об искоренении суеверий и всякого обманного волшебства».

– учреждение «Комиссии новокрещенских дел».

1731, 18 октября – подчинение Синода Сенату.

– учреждение миссии для обращение старообрядцев в православие. 1734 – указ о запрещении поступать в монашество, кроме вдовых священников (отменен в 1764 г.).

1736 – начало «разборов» духовенства (рекрутские наборы из духовных лиц).

1742 – возвращение Синоду титула «Правительствующий».

1744 – возведение Троице-Сергиевого монастыря в статус лавры.

1744 – Первый устав духовных консисторий.

1749 – указ, разрешавший постриг в монашество семинаристам с 17 лет.

1762, 21 марта – указ Петра III о секуляризации церковных имуществ.

1762, 25 июня – указ об уравнении религий, необязательности постов, неосуждение грехов против 7-й заповеди.

1762, 12 августа – Манифест Екатерины II о возвращении церковных имуществ.

1762, 29 ноября – учреждение Комиссии по церковным имуществам.

1763, 12 мая – учреждение Коллегии экономии, которой в 1764 г. были переданы в управление монастырские земли и крестьяне.

1764, 26 февраля – Манифест Екатерины II о секуляризации монастырских имуществ в великорусских губерниях, сокращение числа монастырей и монашествующих, разделение монастырей на три класса и установление их штатов.

1764 – распределение епархий на 3 класса – 1) митрополии, 2) архиепископства и 3) епископства.

1773 – указ о веротерпимости.

1784 – очередной «разбор духовенства» Предписание «безместных» священнослужителей приписать к податным сословиям, а годных к военной службе сдавать в солдаты

1786–1788 – секуляризация монастырских имений в Малороссии и на Слободской Украине

1788 – новое штатное расписание для приходского духовенства

1793–1795 – секуляризация монастырских имений в Южной Литве, Западной Белоруссии и Западной Украине

– первые русские миссионеры в Северной Америке.

– воссоединение с Русской Православной Церковью 2 миллионов униатов

1796, 22 декабря – повеление Св.Синоду «праздно живущих при отцах своих» детей церковно- и священнослужителей распределять по «вакантным приходам либо в учительские места, а тех, кто останется, определить в военную службу»

– введение светских наград для духовенства.

1797, 5 апреля – объявление в «Акте престолонаследия» императора «Главой Русской Православной Церкви».

1797, 18 декабря – преобразование С.-Петербургской Главной семинарии и Казанской семинарии в духовные академии.

– распоряжение Павла I о выделении монастырям по 30 десятин удобных угодий.

– отмена права выбора прихожанами приходских священников.

1798, 11 января – указ об обработке церковных земель прихожанами.

1798, 31 октября – первый устав о духовных академиях и семинариях.

– учреждение Департамента римско-католического исповедания. В ведении его находились католики и униаты, за которыми признавалось право свободного вероисповедания

– указ Св. Синода о запрещении священникам «самовольно без письменных видов» отлучаться в столицу для подачи прошений.

– отделение духовной цензуры от светской.

– составление митрополитом Платоном (Левшиным) «Правил единоверия» для старообрядцев-поповцев.

1800, 4 апреля – учреждение должности обер-священника армии и флота.

1800, 27октября – разрешение единоверцам строить храмы.

1800, 31 января – указ Синода о разрешении исповедоваться в любое удобное для прихожан время.

1801, 22 мая – отмена применения телесных наказаний к духовным лицам

1803 – образование помимо канцелярии Св. Синода личной канцелярии обер-прокурора.

– отменены личные доклады членов Св. Синода императору. Отныне единственным докладчиком становился обер-прокурор Синода

1803 – на приходских священников возложена обязанность преподавания в приходских школах.

– освобождение приходского духовенства от поземельного сбора.

1804 – указ о разрешении духовным лицам приобретать ненаселенные земли путем покупки.

1804 – преобразование Департамента римско-католического исповедания в Центральную римско-католическую духовную коллегию.

1805 – разделение Римско-католической коллегии на два департамента – католического и униатского

1806, октябрь-ноябрь – указы и «Правила» о новом «разборе» духовенства (отменены в 1807 г.).

– учреждение Комитета для разработки реформы духовного образования

1808–1814 – проведение реформы духовного образования

– предоставление православному духовенству права приобретать в собственность ненаселенные земли

– издание «Инструкции церковным старостам»

– переименование Александро-Невской духовной академии в Санкт-Петербургскую

– образование в составе Министерства внутренних дел Главного управления духовных дел иностранных исповеданий.

1812, 1 января – введение полевого обер-священника в состав Главного штаба.

– учреждены должности дивизионных и корпусных благочинных, коим были подчинены полковые священники.

1812, 6 декабря – утверждение Устава Библейского общества в России

– открытие Библейского общества в Петербурге.

– утверждение Устава духовных академий.

1814 – перевод Московской духовной академии в Троице-Сергиеву лавру.

1814 – восстановление Осетинской православной духовной миссии.

1815, 20 декабря – указ о высылке иезуитов из Москвы и Петербурга и о

закрытии иезуитских учебных заведений в России

1816 – указ, предписывающий все нарушения «о порядке благочиния в церквах при богослужении» представлять гражданскому суду

1817, 24 октября – образование Министерства духовных дел и народного просвещения.

1811–1817 – присоединение к Русской Православной Церкви Грузинской церкви на правах экзархата. Первым экзархом стал епископ Рязанский Феофилакт (Русанов).

1820, 13 марта – указ об изгнании иезуитов из пределов России.

1820, 24 мая – указ о наделении землею мелитопольских духоборцев и перешедших в Новороссию молокан.

1821 – указ «Об освобождении духовенства от воинского постоя, поземельного сбора и других городских повинностей»

1821 – указ об освобождении детей духовенства, не занимавших духовных должностей, от рекрутской повинности.

1822, 1 августа – рескрипт Александра I министру внутренних дел В.П. Кочубею «Об уничтожении масонских лож и всяких тайных обществ».

1823 – предписание об учреждении в каждой епархии «попечительства о бедных духовного звания»

1824, 14 октября – преобразование Министерства духовных дел и народного просвещения в Министерство народного просвещения

1824 – приос1ановление деятельности Библейского общества в России.

1826, 12 апреля – указ о закрытии Библейского общества в России и о передаче его имущества в казну

– учреждение духовной миссии на Алтае

– ревизия лиц духовного звания («разбор духовенства»).

1831 – разрешение окончившим духовные учебные заведения поступать на гражданскую службу.

– передача Русской Православной Церкви Почаевской лавры в Западной Украине.

– учреждение духовной миссии в Обдорске.

1833, 28 июня – указ, согласно которому выходцы из дворян, слагающие с себя духовный сан, сохраняют дворянство, ордена, ученые степени и звания, но им не возвращаются их прежние светские чины по службе.

1836 – указ об устройстве школ для крестьян при церквах и монастырях.

1838, 22 декабря – учреждение секретного комитета по униатским делам.

1839, 12 февраля – собор униатского духовенства в Полоцке и принятие им решения о присоединении к православию.

1839, 1 марта – упразднение Комиссии духовных училищ, создание вместо нее Комитета духовных училищ.

1839, 25 марта – Манифест о воссоединении униатов Литвы, Белоруссии и Западной Украины с Русской Православной Церковью.

– издание «Правил», сокращавших общеобразовательные предметы в духовных семинариях.

– новый устав духовных академий.

– разрешение принимать выпускников духовных семинарий на государственную службу.

– восстановление Казанской духовной академии.

1842, 22 ноября – указ о возложении на приходских священников учительских обязанностей в сельских школах.

– учреждение училищ для дочерей лиц духовного звания.

1845 – встреча в Риме императора Николая I с папой Григорием XVI.

1847, 22 июля (3 августа) – заключение конкордата с Ватиканом, с предоставлением некоторых льгот католической церкви в пределах России (аннулирован в 1866 г.)

– отмена обязательного обучения сыновей духовенства в духовных учебных заведениях.

– предписание Св. Синода об ограничении численности контингента семинаристов.

1853, 13 февраля – учреждение секретного комитета «для пересмотра постановлений о раскольниках и составлении новых правил о них».

1853 – обер-свяшенникам армии и флота дано право назначения и увольнения священников военного ведомства без санкции Св. Синода

1858 – переименование обер-свяшенников армии и флота в главных священников

1858 – разрешение старообрядцам «отправление богослужении и треб». Прекращение преследования «беглых попов»

1862, 20 марта – указ об общежительных и необщежительных монастырях.

1862 – разрешение детям духовенства поступать в военные училища

– принятие «Правил», облегчавших положение старообрядцев

1864, 8 мая – «Правила учреждения православных попечительств»

8 мая – «Основные правила для учреждения православных церковных братств».

– учреждение миссионерского общества в Петербурге.

29 сентября – указ, разрешавший архиереям увольнять из духовного звания окончивших семинарию по их просьбе

1867, 22 февраля – отмена передачи приходских должностей по наследству.

1867 – отмена разделения епархий на «классы».

1867, 15 мая – новые уставы семинарий и духовных училищ.

1867, 22 мая – отмена наследования священнических мест в церковных приходах.

1867 – разрешение детям всех сословий поступать в духовные училища.

– разрешение детям духовенства поступать в военные училища.

1868, 16 апреля – положение о сокращении приходов и о новых штатах приходского духовенства.

– новые уставы духовных семинарий и училищ.

– учреждение Российского Миссионерского общества в Москве.

1869, 16 апреля – «Положение» о сокращении числа приходов и о новых штатах приходского духовенства.

1869, 26 мая – «Об устройстве детей лиц православного духовенства», предоставлявший свободу детям духовенства поступать на военную и гражданскую службу, приписываться к сельским и городским обществам, с сохранением прежних льгот (свободы от податей и рекрутства).

1869, 30 мая – новый Устав и штаты духовных академий.

1869, 11 июля – отмена наследования духовного звания от отца к детям, отчисление из духовного сословия пономарей, псаломщиков, церковных сторожей.

– введение новых штатов консисторий.

1869 – создание Учебного комитета при Святейшем Синоде.

– ограничение окончившим духовные семинарии для поступления в университеты

– установление новых штатов для учреждений Св. Синода – канцелярий Синода и обер-прокурора, хозяйственного управления и контроля

– учреждение Комитета по «раскольничьим делам»

– новые «Правила», расширявшие гражданские права старообрядцев

1875, 15 февраля – воссоединение униатов Холмской епархии с Русской Православной Церковью

1879 – запрещение приема в университеты окончивших семинарии.

1882, 9 января – прекращение действия указа от 16 июня 1869 г. об объединении церковных приходов и сокращении численности приходского духовенства

– отмена принудительных мер при обращении в православие «упорствующих униатов»

1883, 3 мая – дарование старообрядцам некоторых гражданских прав и разрешение на отправление церковных треб.

– новый устав консисторий.

– объединение должностей обер-священника армии и флота.

1884, 20 апреля – устав духовных академий. («Антиустав»)

1884, 22 апреля – новый устав духовных семинарий.

1884, 13 июня – «Правила о церковно-приходских школах».

– архиерейский собор в Киеве для разработки мер против распространения штунды (формы нового протестантизма, близкой к баптизму).

1885, 16 февраля – закрытие Главного Присутствия по делам православного духовенства.

– пересмотр уставов и учебных программ духовных училищ, семинарий и академий.

– архиерейский собор в Казани для разработки мер противодействия расколу.

1887 – указ о запрете церковно-приходским общинам принимать решения об удалении неугодных им священников или приносить на них жалобы духовным и гражданским властям.

1887 – первый миссионерский съезд в Москве.

– новое положение об управлении церквами и духовенством военного и морского ведомств.

1891, 4 мая – указ, о преобразовании школ грамотности в деревне в церковно-приходские, находящиеся в ведение настоятеля местного прихода.

– Второй миссионерский съезд в Москве. 1897 – Третий миссионерский съезд в Казани

– учреждение русской православной миссии в Корее.

– присоединение к православию несториан в Иране

1901 – отлучение Льва Толстого от церкви

1901 – отмена для членов Св. Синода принесения присяги императору.

1901–1903 – религиозно-философские собрания в С.-Петербурге.

1905, 17 апреля – манифест «Об укреплении основ веротерпимости».

1905, 19 октября -увольнение от должности обер-прокурора Св. Синода К.П. Победоносцева

1905, 26 ноября – введение «Временных правил» для духовных академий.

1906, 16 января – «Определение» об учреждении Предсоборного Присутствия для подготовки Поместного Собора Русской Православной Церкви.

6 марта-24 декабря – заседания Предсоборного Присутствия.

1906, 5 октября – указ «Об отмене некоторых ограничений в правах сельских обывателей»: освобождение крестьян от представления увольнительных от общины свидетельств «к поступлению в белое духовенство» и «при пострижении в монашество».

1908 – Четвертый миссионерский съезд в Киеве

1909, 5–10 июля – 1-й Всероссийский съезд монашествующих.

1910, 12 июня – о мерах «к возвышению иноческой жизни в монастырях».

1910, 18–26 июня – Пятый епархиальный съезд в Казани.

1910, 2 мая – новый устав духовных академий (дополненный 26 августа 1911 г.).

1910 – съезд единоверцев в Москве

1910 – Всероссийский старообрядческий съезд в Москве.

1912, 28 февраля – 1913, 3 апреля – Предсоборное Совещание.

1917, 9 марта – «Послание Св. Синода всем чадам Православной Церкви» о повиновении Временному правительству.

1917, 24 марта – введение новых Временных Правил для духовных академий.

1917, 29 апреля – постановление Св. Синода о подготовке Поместного собора Русской Православной Церкви. Учреждение Предсоборного совета.

1917, 29 апреля – обращение Св. Синода к Церкви «о восстановлении древнего принципа выборности епископата».

1917, 20 июня – передача церковно-приходских школ в ведение Министерства народного просвещения.

1917, 29 июня – введение «Временного положения о православном приходе».

1917, июнь – Всероссийский съезд 1200 представителей от духовенства и мирян в Москве.

1917, 26 июня-4 августа – пятый миссионерский съезд в Бизюковом монастыре (Херсонской губернии).

1917, 5 июля – объявление Св. Синода о созыве Поместного Собора Русской Православной Церкви.

1917, 16–23 июля – 2-й Всероссийский съезд монашествующих

1917, 14 июля – декрет Временного правительства «О снятии всяких гражданских ограничений и преимущество в связи с вероисповедным состоянием, о свободе перехода из одно! о вероисповедания в другое и о выходе из всякого исповедания»

1917, 25 июля – учреждение в составе Временного правительства Министерства вероисповеданий

1917, 5 августа – упразднение Св. Синода

1917, 15 августа – 1918, 20 сентября – Поместный собор Русской Православной Церкви.

1917, 28 октября – Постановление Поместного Собора о восстановлении патриаршества.

1917, 5 ноября – избрание Патриархом всея Руси московского митрополита Тихона (Белавина).

(13.06.1722 – 11.05.1725) БОЛТИН Иван Васильевич

(11.05.1725 – 24.06.1726) БАСКАКОВ Алексей Петрович

(24.06.1726 – 1730) РАЕВСКИЙ В.^{*******************}

(? – 31.12.1741) КРЕЧЕТНИКОВ Никита Семенович^{********************}

(31.12.1741 – 29.03.1753) ШАХОВСКОЙ Яков Петрович

(18.12.1753 – 17.04.1758) ЛЬВОВ Афанасий Иванович

(17.04.1758 – 09.06.1763) КОЗЛОВСКИЙ Алексей Семенович

(10.06 1763 – 24.10.1768) МЕЛИССИНО Иван Иванович

(24.10.1768 – 07.05.1774) ЧЕБЫШЕВ Петр Петрович

(12.05.1774 – 28.06.1786) АКЧУРИН Сергей Васильевич

(28.06.1786 – 26.07.1791) НАУМОВ Аполлос Иванович

(26.07.1791 –08.07.1797) МУСИН-ПУШКИН Алексей Иванович

(14.07.1797 – 05.06.1799) ХОВАНСКИЙ Василий Алексеевич

(10.06.1799 – 31.12.1802) ХВОСТОВ Дмитрий Иванович

(09.01.1803 – 01.10.1803) ЯКОВЛЕВ Александр Алексеевич

(21.10.1803 – 19.11.1817) ГОЛИЦЫН Александр Николаевич

(05.12.1817 – 02.04.1833) МЕЩЕРСКИЙ Петр Сергеевич

(10.04.1833 – 25.06.1836) НЕЧАЕВ Сергей Дмитриевич

(25.06.1836 – 16.01.1855) ПРОТАСОВ Николай Александрович

(25.12.1855 – 20.09.1856) КАРАСЕВСКИЙ Александр Иванович

(20.09.1856 – 28.02.1862) ТОЛСТОЙ Александр Петрович

(28.02.1862 – 23.06.1865) АХМАТОВ Алексей Петрович

(23.06.1865 –23.04.1880) ТОЛСТОЙ Дмитрий Андреевич

(24.04.1880 – 19. la. 1905) ПОБЕДОНОСЦЕВ Константин Петрович

(20.10.1905 – 04.04.1906) ОБОЛЕНСКИЙ Алексей Дмитриевич

(04.04.1906 – 09.07.1906) ШИРИНСКИЙ-ШИХМАТОВ Алексей Александрович

(27.07.1906 – 05.02.1909) ИЗВОЛЬСКИЙ Петр Петрович

(05.02.1909 – 02.05.1911) ЛУКЬЯНОВ Сергей Михайлович

(05.07.1911 –04.07.1915) САБЛЕР Владимир Карлович

(05.07.1915 – 26.09.1915) САМАРИН Александр Дмитриевич

(30.09.1915 –02.08.1916) ВОЛЖИН Александр Николаевич^{*********************}

(07.08.1916 – 03.03.1917) РАЕВ Николай Павлович

(03.03.1917 – 14.07.1917) ЛЬВОВ Владимир Николаевич

(25.07.1917 –05.08.1917) КАРТАШЕВ Александр Васильевич^{**********************}

БВ – «Богословский вестник»

BE – «Вестник Европы»

ВИ – «Вопросы истории»

ИВ – «Исторический вестник»

ЖМНП – «Журнал министерства народного просвещения»

ЖМП- «Журнал Московской патриархии»

КА – «Красный архив»

ПСЗ-1 – Полное собрание законов Российской империи. Собрание 1

ПСЗ-2 – Полное собрание законов Российской империи. Собрание 2

ПСЗ-З – Полное собрание законов Российской империи. Собрание 3

ПСП и Р – Полное собрание постановлений и распоряжений

ПО – «Православное обозрение»

ПС – «Православный собеседник»

ПЭ – Православная энциклопедия. – М., 2000

РА – «Русский архив»

РВ – «Русский вестник»

РГИА – Российский государственный исторический архив

РМ – «Русская мысль»

PC – «Русская старина»

РЭМ – Русский Этнографический Музей России

Сб. ИРИО – Сборник Императорского Русского исторического общества

ХЧ – «Христианское чтение»

ЦВ – «Церковный вестник»

ЧОИДР – Чтения в обществе истории и древностей российских.