Источник

О признаках сверхъестественного Откровения

§ 53. Общее значение и деление признаков Откровения

По-видимому, вопрос о признаках сверхъесте­ственного Откровения или иначе о достоверности его совершенно излишен. Откровение, как явление сверхъестественное, должно заключать в себе непо­средственную очевидность и достоверность для ка­ждого. Но кроме того практического соображения, что вместе с истинным Откровением всегда суще­ствует ряд ложных, выдающих себя однако за истину, необходимость исследования достоверности Откровения основывается как на духе самого Откро­вения, так и на характере человеческой природы. – В глубине человеческой природы коренятся две наклонности – стремление к знанию и потребность в вере. Та и другая наклонности одинаково законны и имеют одинаковое право на свое удовлетворение. Наш дух жаждет Божественного Откровения, но и разум требует своей доли участия в восприятии его и именно сознательной уверенности в действи­тельной Божественности Откровения. И само Откро­вение побуждает к исследованию его. «Испытайте писания» (Ин. 5:39), говорил Иисус Христос иудеям. «Сим испытанием, поясняет преосвящен­ный Феофан, воздается честь вере и удерживается истинное достоинство человека, лица разумного, со­вестного». И Апостолы, провозвестники Откровения, требуют веры в него не слепой, безотчетной, а разумной, которая ясно сознает основания, по кото­рым верует, и в состоянии дать отчет о своем уповании и опровергнуть возражения противников (1Пет. 3:15; Кол. 4:5: Еф. 5:11). Поэтому Откровение должно явиться с такими характеристи­ческими особенностями, которые убеждали бы мысля­щего человека в его достоверности. Эти особенности называются признаками Откровения.

Общее деление признаков истинного Откровения предполагает собою признаки внешние – нравствен­ный характер провозвестников Откровения, чу­деса, пророчества – и признаки внутренние, вытекаю­щие из содержания самого Откровения. Сюда относят­ся: безусловная истина и высота откровенного учения, полное удовлетворение чрез него религиозно-нрав­ственных потребностей человечества, беспримерно благотворное влияние его на всю вообще духовную жизнь человека, а также присутствие новых истин и тайн в Откровении. На эти признаки истинного Откровения находятся указания в творениях самых древних христианских писателей. Особенно подроб­ное раскрытие внутренних признаков Божествен­ности христианского Откровения, заимствованных из его внутренней сущности, из его духа, силы, нахо­дится в творениях блаж. Августина. Его свидетель­ство тем ценнее, что христианство не было для него верою отцов, воспринятою им по традиции и воспи­танию. Августин был первоначально язычником, которого покорила внутренняя сила и мощь христиан­ского Откровения. И многие из новейших фило­софов, даже неверующих во Христа, отдают хри­стианству в этом отношении дань справедливости.

Такое действие христианского Откровения на чело­вечество объясняется присутствием в нем новых истин и новых начал для религиозно-нравствен­ного развития человека. Истинное Откровение должно возвещать истины, до которых человечество не могло дойти путем естественного познания, и обно­влять в сознании человечества истины, забытые или искаженные человеческим суемудрием. Оно должно вносить новый дух, новый высший порядок в ре­лигиозно-нравственные отношения людей и существен­но способствовать духовному возрождению и обновле­нию человеческого рода. На возрождение к новой жизни, как на признак истинного Откровения, ука­зывает св. ап. Павел, говоря: «кто во Христе, тот новая тварь; древнее прошло, теперь все новое» (2Кор. 5:17). Сам Иисус Христос указывает на возвещенную истину: «заповедь новую даю вам, да лю­бите друг друга» (Ин. 13:34). Впрочем, но­визна истин Откровения характеризует отношение его к естественным человеческим учениям. Но сами по себе истины Откровения должны иметь веч­ное, непреходящее значение. Они никогда не могут устаревать и изживаться людьми, но всегда носят в себе жизненную силу, будучи удобно применимы ко всем возрастам и характерам, ко всем наро­дам и странам.

Вместе с новыми истинами Откровение заключа­ет в себе тайны, которые являются важным при­знаком его истинности. Откровение возводит чело­века в область бытия высшего, идеального, беско­нечного, сверхъестественного. Каким же образом Откровение, имеющее своим предметом бесконеч­ное, могло быть не таинственным в отношении к своему предмету, когда внешняя природа, при всей своей конечности, на каждом шагу представляет нам тайны, ставящие в тупик наш разум? Попыт­ки устранить из Откровения все таинственное и непо­стижимое, упростить его содержание, сделать его удо­бопонятным основаны на непонимании существа От­кровения. Здравый смысл требует признавать в области, которая касается Богопознания, присутствие непостижимых тайн. Это и признают некоторые мыслители. Для примера укажем на Лессинга. Не­постижимость Откровения не следует только сме­шивать с безусловной непознаваемостью или совер­шенною недоступностью его для разума – вслед за позитивистами и эволюционистами-агностиками. Та­кая непознаваемость равнялась бы полной неизвест­ности и неведению, устраняла бы всякое представле­ние о Боге, что должно быть признано очевидным преувеличением. Богооткровенная истина может и должна быть познаваема человеческим разумом, но не может быть обнята и вполне постигнута им. У некоторых отцов церкви делается сравнение Бо­жественного Откровения с рекою, из которой чело­век может утолить свою жажду, хотя не может вместить в себе всю воду этой реки.

§ 54. Сравнительное достоинство внутренних и внеш­них признаков Откровения

Что касается сравнительного значения и ценности указанных признаков Откровения для доказатель­ности его, то в богословской мысли замечаются различные течения по этому вопросу. Весьма распростра­нен был взгляд, отдающий предпочтение в дан­ном случае внешним признакам, особенно чуде­сам, за их очевидную наглядность и внушитель­ность. И несомненно, что чудеса, совершенные осо­бенно пред очевидцами, могут произвести пора­жающее впечатление. Но за то чудеса действуют главным образом на внешние чувства толпы, и усвоение истины под влиянием их часто бывает механическим, не глубоким. «Гораздо вернее были те ученики, рассуждает св. Иоанн Златоуст, кото­рые не знамениями только были привлекаемы ко Хри­сту, но и учением Его: ибо знамения увлекали более грубых, а более разумных – пророчества и учение. Посему те, которые были пленены учением, были тверже привлеченных знамениями; их то и Хри­стос ублажал, когда говорил: «блажени не видевшие и веровавшие». И, действительно, Иисус Хри­стос открывал Свою чудодейственную силу только пред верующими в Него. Он порицал тех, ко­торые окружали Его из жажды чудес (Лк. 11: 29), а не вследствие искренней потребности сердца при­ходили к Нему. – Доказательность христианского Откровения тем более возрастает, чем более че­ловек углубляется в богатое и полное света и жизни содержание его и практически переживает его. «Кто хочет творить волю Его, говорил Иисус Христос, тот узнает о сем учении, от Бога ли оно, или Я Сам от Себя говорю» (Ин. 7:17). По той мере, как мы воспринимаем в себя слово Откровения, мы получаем живую уверенность в истине его. Параличный, испытавши на себе дей­ствие электричества, будет обращать мало внимания на разнообразные мнения и сомнения ученых на счет электричества: он будет оставаться при том убеждении, что он испытал на себе его спаситель­ное действие. Личный опыт служит для него до­казательством того, что оно есть действительность и сила. То же самое и в отношении к Откровению. «Истинна вера, исповедуемая мною, ибо ею я сподо­бился приять Божественную некоторую силу, дей­ствующую во мне ощутительно. И язычники имеют писание, и храмы, и жертвы, и учителей, и книги, и отчасти боговедение... Но сей сокровенной в сердце христианина благодати и действия Св. Духа никто в целом свете не получает» (Иероним). – Внешние факты могут быть доказываемы чрез внешний опыт, математические положения – матема­тически, а истины Откровения, как религиозно-­нравственные, нравственным опытом. Они сами себя доказывают в совести человека. Раскрытию той мысли, что самая природа нашей души, нередко даже помимо нашей воли, свидетельствует об исти­нах Откровения, что душа, по природе христианка, посвящено Тертуллианом целое сочинение под за­главием de testimonio animae. Подобное же видим у блаж. Августина в признании им живущей в нас и непосредственно нас поучающей истины, под которой он разумеет то, что мы называем интуи­цией, данными нравственного сознания. – Только при этом нужно избегать односторонности протестант­ских богословов, которые сводят доказательства истинности Божественного Откровения исключитель­но к свидетельству духа. Это, по их мнению, крат­чайший и вместе с тем самый легкий путь для удо­стоверения в истинности Откровения. Здесь забы­вается, что проверка религиозных истин опытом дается иногда в очень продолжительное время и с громадными усилиями и напряжением человеческой свободы. Кроме того здесь возможен крайний субъ­ективизм, который приводит к самообольщению. Для убеждения в истинности Откровения необходим и внешний критерий, который составлял бы наглядное основание для отличия истинного от кажу­щегося. – К раскрытию этого внешнего критерия мы и перейдем в последующих параграфах.

§ 55. Нравственный характер провозвестников сверхъестественного Откровения

Первым внешним свидетельством Божествен­ности, а следовательно и истинности Откровения, слу­жит нравственный характер провозвестников его. По неизменному закону нашего существа мы не мо­жем усвоить того, что произошло без нашего по­средства и личного участия. Поэтому истинное Откро­вение немыслимо без нравственного посредства со сто­роны воспринимающего его человека. Значит, Богу для сообщения Откровения необходимо было входить в непосредственное общение с людьми. «Но как изображения лиц не во всяком веществе видим, а только в веществах гладких и прозрачных, так и действие Духа (Откровение) отражается не во всякой душе, а только в душах, которые не име­ют в себе ничего стропотного и ничего развращен­ного». Отсюда видно, что Откровение не могло быть сообщено всем людям без различия, а требовало выделения особых избранников, которые по своему внутреннему состоянию могли бы воспринять его. Бу­дучи чистыми и непорочными в нравственном от­ношении, эти избранники были способны к восприя­тию Откровения, а потому и удостоились быть провоз­вестниками его. Конечно, Дух Св. может действо­вать, где Он хочет, но особенно и преимущественно Он проявляет Свою силу в тех, у кого душа не омрачена нравственным развращением. Этому не противоречат факты, сохраненные Библией, когда Откровение Божие сообщалось чрез людей заведомо порочных, как-то Валаама и Каиафу. Они не были в собственном смысле провозвестниками Божией воли, нарочито призванными к тому, а только не­вольными временными исповедниками величия Божия.

По ясному слову Апостола, основанному на психоло­гическом и историческом опыте, плотской чело­век не может принимать того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием, но духовно-­озаренный, нравственно очищенный может воспри­нимать Откровение. Конечно, солнце отражает свои лучи и в мутной, и чистой воде, но ярче и яснее в чистой. Поэтому мы имеем право ставить вопрос о нравственном характере провозвестников Откро­вения, как об одном из признаков истинности его. Неужели, в самом деле, можно считать послан­ником Божиим человека, обнаруживающего явные признаки своекорыстия при распространении своего учения, приспособляющегося к человеческим стра­стям и порокам, прибегающего к мечу и насилию, подобно Магомету, и пр.? Не явный ли это признак лжепророка?

Следуя историческому порядку Откровения, мы должны остановиться на нравственном характере первых провозвестников его и хранителей – па­триархов еврейских. Они отличались сравнительно высоким нравственным характером, вполне до­стойным избранников и посланников Божиих. Конечно, нравственная жизнь их не могла вдруг стать на ту высоту, какая требуется нравственным идеалом христианской религии, но это и несправед­ливое требование. Пусть они не были свободны от некоторых нравственных недостатков, но вре­мена патриархальные можно уподобить детскому воз­расту в нравственном развитии человечества. Пусть некоторые из них прибегали к сомнительным, с нашей точки зрения, средствам, как Иа­ков, чрез обман восхитивший права первородства. Но за то он должен был пройти тяжелую школу испытаний, имеющих своею целью исправить и очи­стить его в нравственном отношении: бежать из родительского дома, самому испытать обман от дяди своего Лавана, пережить тяжелую встречу с Исавом при возвращении домой. Ночная борьба Иа­кова с таинственным незнакомцем была выражением внутренних угрызений совести за давний грех. Эта таинственная борьба совершила духовное преобразование Иакова, вызвала в нем чувство ра­скаяния и сделала его достойным получить милость Божию. Так выясняет эту борьбу прор. Осия: «бо­ролся с ангелом, и превозмог; плакал и умолял Его» (12:4). Внешняя борьба Иакова, значит, сме­нилась внутренней – молитвенным подвигом, ко­торый освятил и преобразовал его нравственно. – Все вообще патриархи отличались твердою верою в Бога и совершенною преданностью воле Божией. Силу веры их отмечает в назидание нам Апостол (Евр. 11).

В Моисее, вожде еврейского народа, мы нахо­дим следы возвышенного нравственного характера. Достаточно указать, что за свой народ, неблагодар­ный и недостойный, Моисей с радостию переносил в течение сорока лет все лишения, труды и огор­чения в пустыне, решался даже быть изглаженным из книги, в которую вписал его Бог (Исх. 32:32). Пусть укажут другого героя из древности, равного Моисею по силе самоотвержения и бескорыст­ной любви!.. – То же самоотвержение и бескорыстие, пламеннейшая ревность о славе Божией и попечение о нравственном воспитании своего народа были отли­чительными чертами пророков. Вместе с углубле­нием нравственного идеала пророки являлись более высокими образцами нравственной жизни. Многие из них, запечатлели верность своему высокому призванию своею кровию.

Новозаветные провозвестники Откровения – Апо­столы, проповедуя самую чистую возвышенную нрав­ственность, сами первые оправдывают ее своею жиз­нию. Ради славы имени Божия и спасения ближних они «алчут и жаждут, наготуют, и страждут, и скитаются, и труждаются, делающе своими руками: укоряеми, благословляют: гоними, терпят: хулими, молят: становятся, как сор для мира, как прах, всеми попираемый доныне» (1Кор. 6:11–13). Наконец, в довершение всех своих тру­дов и страданий, из любви к Богу и ближним, полагают собственные души.

§ 56. Общее понятие о чудесах

Сверхъестественное по самому происхождению сво­ему и сущности Откровение должно сопровождаться и сверхъестественными же внешними признаками. Таким признаком сверхъестественности и истинно­сти Откровения является чудо. Оно есть самая попу­лярная форма удостоверения Откровения, осязатель­нейшее доказательство истинности его. Поэтому его всегда требовали (ср. Мф. 12:38. Ин. 6:30) и постоянно будут требовать. Кроме того: чудо есть внешнее отображение основной идеи Откровения – вечного спасения людей. «Слепые прозревают, и хромые ходят, прокаженные очищаются и глухие слышат, мертвые воскресают» (Мф. 11:5), повелел сказать Иисус Христос Иоанну Крестителю на во­прос последнего, Он ли – Мессия. В сущности дело Иисуса Христа заключалось не в исцелении слепых, хромых, глухих, а в том, чтобы со­вершить спасение людей. Но дело внутреннего ду­ховного обновления человека должно было совер­шаться открыто, пред глазами всех, на образном языке внешних дел или чудес. Поэтому как Христос, так и Апостолы совершают чудеса и ссы­лаются на них (Ин. 5:36; 10:38; 2Кор. 12:12). Итак, чудеса являются в качестве необходимого составного признака откровения.

Чудеса в свящ. Писании называются различно: силами (Мф. 14:2; Лк. 5:30), знамениями (Рим. 15:18: Мф. 12:38), дивными делами (Пс. 138:14). Видимая отличительная черта чуда – поразитель­ность его, чрезвычайность. С представлением о чуде всегда соединяется мысль о явлении, не выте­кающем из обычного действия сил и законов природы: «Побеждаются естества уставы». Этим исключается участие естественных сил природы в качестве материального условия чуда. Так в 104 псалме при описании Египетских чудесных казней, произведенных непосредственно рукою всемогущего Бога, замечается: «земля их произвела множество жаб даже в спальне царей их» (ст. 30). Но если чудеса совершаются при посредстве сил и законов природы, то все-таки они не есть результат естествен­ных причин, как бы ускоренного и более интен­сивного (напряженного) действия естественных про­цессов природы. Действующая причина лежит не­посредственно в воле или силе Божией, почему чу­деса называются «силами». Процесс совершения чуда непостижим и необъясним естественным путем, потому что источник чуда заключается в силе Бо­жией, возводящей его на степень явления сверхъесте­ственного в полном смысле этого слова. Египет­ские волхвы в чудесах Моисея видят «перст Бо­жий» (Исx. 8:10). Когда Апостолы Павел и Вар­нава исцелили в Листре хромого, то сбежался весь народ, называл Варнаву Зевсом, а Павла Эрмием и хотел приносить им жертвы, как богам (Деян. 14:12–13). Но чудо выделяется из всех явле­ний не только своею независимостью от законов есте­ства, но главным образом по своему внутреннему значению, по своей цели. Как действие Божествен­ное, оно имеет высокую религиозно-нравственную цель: оно всегда является для людей «знамением», залогом высшего Божественного попечения о спа­сении их. Чудо имеет ближайшее и непосредствен­ное отношение к делу основания, распространения и утверждения царства Божия на земле. В области при­роды, и особенно в области духа человеческого, встречаются явления таинственные, загадочные, не­объяснимые при современном состоянии знания из естественных причин. И тем не менее подобные явления нельзя относить к разряду чудесных. Не говоря уже о том, что такие явления, с развитием знания, могут быть разгаданы и объяснены, они не имеют главного критерия чудесности. Таким кри­терием чуда в отличие от естественного явления, хотя бы сверхопытного и необъяснимого, служит именно его высшее телеологическое значение. Чудеса подлежат действию не механической необходимости, а нравственной. В силу механической необходимо­сти естественные явления возникают неизбежно и неизменно всякий раз, как имеется на лицо из­вестное сочетание предшествующих внешних усло­вий. Чудеса совершаются при наличности не внеш­ней только причины, а главным образом внутрен­них, нравственных условий. Чудодейственная сила Иисуса Христа, конечно, никогда не умалялась и не прекращалась, и однако Он далеко не всегда тво­рил чудеса, а отказывал в знамениях (Мф. 12:38–39; 13:58). Это объясняется тем, что Он не находил соответствующих нравственных усло­вий для совершения чуда, которое, таким образом, теряло свой нравственный смысл и значение для людей. «И не совершил там многих чудес по неверию их», замечено в Евангелии по поводу по­сещения Иисусом Христом жителей Назаретских (Мф. 13:58). Тут, между прочим, лежит ключ к отличию истинных чудес от мнимых язы­ческих и чудес, совершаемых демонами. Это – действия нравственно-обусловленного характера. Чу­деса же демонские всегда служат лжи и злу (исто­рия Иова, Товита, искушение Иисуса Христа).

Обобщая теперь все, сказанное о чудесах, мы должны дать такое определение чуда: оно есть дей­ствие или событие чрезвычайное, сверхъестественное, имеющее причину свою во всемогущей силе Бога и содействующее человеку в достижении им высо­ких религиозно-нравственных целей на пути спа­сения.

§ 57. О возможности чудес

Главное, постоянно повторяемое возражение про­тив чудес заключается в том, что чудо есть на­рушение законов природы, а нарушение законов природы, в силу их неизменности и необходимо­сти, невозможно. Это возражение выросло на почве так называемого механического мировоззрения, ко­торое рассматривает всю жизнь мира, как законо­сообразную связь причин и следствий. Жизнь мира можно объяснить из механических условий – из действующих в нем законов природы. Они-то и суть единственные причины мировых событий и жиз­ненных явлений. Для Бога и Его чудесного про­мыслительного действия в мире, таким образом, не остается места.

Нельзя, конечно, отрицать заслуг механической теории и отказать в истинности ее объяснениям при­чинной связи явлений. Но в своей полемике про­тив чудес она неправильно истолковывает поня­тие о законах природы. Обыкновенно говорят о за­конах природы так, как будто они обладают дея­тельной силой или, другими словами, вводят в понятие о законе идею о причинности. Закон и при­чина, из самой себя производящая явления, пред­ставляются адекватными (равносильными, соответ­ственными) понятиями, как бы синонимами. Между тем закон – чисто отвлеченное понятие, а не кон­кретная сила. В собственном смысле законы не могут производить ничего. Они просто обозначают неизменную последовательность явлений, – и ничего больше. Законы природы не объясняют, почему вещи действуют таким-то образом, а только вы­сказывают в общей формуле, как они действуют. Если же закон сам по себе нe имеет силы осу­ществлять идею, перевести ее из состояния идеаль­ного в состояние реальное, то богословие право, ука­зывая достаточную причину для этого в живом Боге. Значит, и при действовании механических законов в мире, в нем остается место для дей­ствий Бога. – Несомненно, что мировые законы само­стоятельны в своем действовании и вносят одно­образие в ход и порядок природы, и все-таки чудо, как чрезвычайное воздействие Бога на жизнь мира, не служит нарушением или ниспровержением за­конов природы. Нам известно, что всевозможные законы мировой жизни подчинены одному общему, по которому там, где сталкиваются два закона, один уступает место другому, низший – высшему, слабейший – сильнейшему. Везде вокруг себя мы видим ограничение механических законов дина­мическими, химических – жизненными, физиче­ских – нравственными, но во всех подобных слу­чаях мы не имеем права говорить, что произошло нарушение известного закона, или что совершилось нечто, противное природе. Когда я поднимаю руку, то закон тяготения относительно моей руки не отри­цается и не уничтожается; он по прежнему силен, но его задерживает высший закон моей воли. Хи­мический процесс разложения мертвого тела не уни­чтожается, когда помощию других веществ задер­живается разложение. Закон греха в возрожден­ном человеке непрестанно ограничивается законом духа. Все эти примеры, взятые из опыта, служат пояснительною аналогией для той мысли, что дей­ствия Божии, проявляемые в чудесах, не сопрово­ждаются нарушением законов природы. Само собою понятно, что этой аналогией нисколько не про­ясняется самый процесс чуда, образ совершения его; он остается для нас по прежнему таинствен­ным. Но во всяком случае при помощи ее отноше­ние чуда к естественному порядку природы в до­статочной степени осмысливается, а также вскры­вается и несостоятельность отрицания чуда. – Тем более мы не имеем права видеть в чудесах на­рушение законов природы, что чудеса являются уни­чтожением ненормального порядка природы и вос­становлением естественного нормального. Самое ве­ликое чудо воскресения мертвых не заключает в себе ничего, противного природе, ничего неесте­ственного, потому что первичный закон нашего со­здания – жизнь, а не смерть (ср. Прем. 2:23). В чудесах природа возвращается к своим основ­ным законам, вложенным в нее при творении. Этим устраняется и то возражение, что понятие чуда заключает в себе мысль о противоречии Бога Са­мому Себе и Его неизменяемости. В чудесах, на­против, высказывается неизменяемость Божествен­ных определений и положенных Богом законов, когда они приводятся Божественною силою к нор­мальному действию.

Иное, также весьма распространенное, возражение против чудес указывает на то, что чудеса препят­ствуют свободному исследованию явлений. Это воз­ражение, по-видимому, имеет некоторую силу. В прошедшем можно отметить много случаев, когда естественное признавалось за чудесное и потому не подвергалось исследованию. Мысль о чудесности факта препятствовала здесь его уразумению. Но в этих случаях вина лежит не на Откровении. Оно всегда старалось и старается рассеивать суеверия и ложные верования и разоблачать мнимую чудесность естественных явлений. Откровение учит, что все­ленная устроена «весом, мерою и числом», и что она управляется естественными законами. Значит, Откровение оставляет обширное поле для самостоя­тельного исследования. Но при всем том оно, дей­ствительно, признает круг явлений чудесных, не подлежащих анализу и исследованию, потому что они являются произведением не естественных при­чин, а мысли и силы Божественной. Но это не есть покушение на права разума, а совершенно естествен­ное следствие его ограниченной природы. Чудеса служат показанием границ, за которые не может переступить разум по самой природе своей.

§ 58. О достоверности чудес

На ряду с сомнениями в возможности чудес в скептической философии существуют не меньшие со­мнения относительно достоверности или действитель­ности чудес. Главным аргументом и здесь слу­жит опыт. Чудес теперь не приходится наблю­дать в действительности, а сообщения о бывших прежде чудесах оказываются ложными или, по край­ней мере, оставляют место сомнениям. Обман или заблуждение очевидцев чудес, даже при их доб­рой славе, говорят, довольно обычное явление. Итак, действительность чудес – факт, по меньшей мере сомнительный.

Субъективное основание подобного рода рассужде­ний очевидно. Привлечение опыта в качестве кри­терия для оценки действительности чуда покоится у отрицателей на намеренном или ненамеренном не­понимании самой природы чуда. Известный Ренан, в интересах «научной проверки», напр., чудесного воскресения из мертвых, полагает необходимым повторение этого факта пред глазами ученой комис­сии несколько раз в разных условиях, как по­вторяются физические эксперименты. Таким обра­зом Ренан и не подозревает, что его комиссия име­ет дело в таком случае не с чудом, а с явле­нием естественным. Факт сверхопытный не мо­жет быть проверен эмпирически. На самом же деле всякий верующий должен признать, что чу­деса происходят и в настоящее время, только эти чудеса бывают знамениями чаще для верующих, чем для неверующих. Бог не насилует свободы людей и предпочитает обращать на путь добра по­средством внутреннего перерождения человека, а не внешним могуществом и действием на воображе­ние и внешние чувства толпы чрез чудеса. Однажды Иисус Христос сказал с осуждением следовав­шему за Ним народу: «вы ждете Меня не потому, что видели чудеса (очевидно, в значении – ураз­умели нравственный смысл их), по потому, что ели хлеб и насытились» (Ин. 6:26). Чудеса имеют доказательную силу только в том случае, если люди внутренно подготовлены принять чудо. Этим и объясняется, почему Иисус Христос во время Своей земной жизни весьма часто отказывался совершать чудеса, запрещал разглашать о чудесах, уже совершенных и под. Вот почему большинство чудес Он совершил среди простых, бесхитрост­ных Галилеян, добрых верующих в Него.

Простота веры очевидцев чудес в свою очередь не может служить поводом к отрицанию досто­верности их. Для признания известных явлений за чудеса вовсе нет нужды быть научно-образован­ным человеком, знать все силы природы и образ действия их. Тут достаточно установить, могла ли данная причина – слово, прикосновение и т. д. – сама по себе произвести рассматриваемое чудесное явление. Конечно, мы не умеем определить, как велика сила гипнотического внушения или самовну­шения, но мы знаем верно, что она не может дать слепорожденному зрения, глухонемому слуха. Мы не знаем, как далеко может простираться изобре­тательность относительно передвижения масс по суше и морю, воздуху и земле, но то нам верно известно, что никто без какого-либо вспомогатель­ного средства не поднимается к небу, не ходит по водам, не укрощает своим словом бури и не входит запертыми дверями. Мы не знаем, как долго можно пробыть в мнимой смерти – летаргиче­ском сне, но нам верно известно, что умерший, находящийся несколько дней в гробе и уже под­вергшийся тлению и разложению, как Лазарь, не возвращается к жизни естественною силою. Всем известно, что гниение и разложение противоположны жизни. Есть явления, которые сами собою, своим характером показывают, что они – произведение не естественной, а сверхъестественной силы. Для пра­вильного восприятия и оценки их вполне доста­точно неповрежденности внешних чувств и здра­вого ума, т. е. свободного от предрассудков и пред­убеждений. А всего этого в простых людях часто бывает больше, чем в высокоумной учености. Свидетелями многих поразительных чудес во время земной жизни Иисуса Христа были фарисеи, ученые знатоки закона, и саддукеи, образованные ра­ционалисты своего времени, но ни тех, ни других чудеса Христа не привели к вере в Него. Причи­ною этого были предрассудки их: для фарисеев – уничиженное состояние Христа, не соответствовавшее их неправильному плотскому представлению о Мес­сии, для саддукеев – их рационализм. Только под условием обращения к Господу, сердечного изме­нения, нравственного перерождения достоверность чу­дес становится очевидною и убедительною. А нрав­ственное перерождение требует внутренней работы над собою и благодати Божией. – Но доказательное значение чудес нисколько не умаляется от того, что для признания их необходима известного рода нравственная настроенность, наклонность к вере. Нет никакого логического круга в доказательстве, когда мы ставим чудеса, имеющие привести к вере, в зависимость от предварительной наличности ее. Чудо, – нужно усвоить эту мысль, – ведь не есть про­сто чувственный знак, но явление сверхъестествен­ное, которое требует для своего восприятия извест­ной сердечной чуткости.

§ 59. О чудесах Иисуса Христа

Евангельские чудеса составляют необходимую принадлежность не только Божественной Личности Христа, но и дела Его. Человек, созданный по образу Божию, должен был бы «обладать и рыбами морскими, и птицами небесными, и всей землей». Но он чрез грех потерял это свое господство. Вто­рой Адам, Господь наш Иисус Христос, заступив­ший место первого Адама для того, чтобы исправить сделанное последним зло, должен был иметь и проявить эти утраченные власть и господство. В первом Адаме власть эта над землею и всей при­родой была бы естественной. Во втором Адаме эта власть для грешных людей должна была явиться сверхъестественной чудесной силою. С этой чудес­ной силою Христос превращает воду в вино, хо­дит по морю, укрощает бурю и т. п. – Грех при­нес людям бедствия и несчастия; все подпали вла­сти диавола и смерти. Христос, как Искупитель, уничтожил грех и учил о наступлении царства Божия. Проповедь о наступлении царства Божия на земле фактически выражалась в новом чудес­ном порядке жизни как природы физической, так и людей. Поэтому Христос исцелял одержимых злыми духами, возвращал зрение слепым, слух глухим и воскрешал мертвых. Вот почему чу­деса и учение Иисуса Христа составляют одно не­раздельное целое.

Итак, необходимость и величие всех евангель­ских чудес объясняются для нас характером Личности и искупительного дела Спасителя. После этого все рационалистические истолкования чудес Евангелия, подозрения в подлинности и достовер­ности их имеют для нас лишь исторический ин­терес. Рационализм старался свести евангельские чудеса к обычным естественным событиям, об­ъясняя, напр., чудо насыщения 5000 человек пятью хлебами проявлением братского чувства благотвори­тельности вследствие Христовой проповеди, под влиянием которой каждый поделился своими съест­ными припасами с другими, или приписывая сияние Лица Христова при преображении и блистание Его одежд отблеску солнечных лучей. Другой излюб­ленный способ рационализма состоял в подведении чудес Христовых к области мифов, легенд, со­ставляемых легковерною толпою. – Но известно, с какой критическою тщательностью старались иудеи исследовать чудо исцеления слепорожденного, стре­мясь увериться, нет ли тут подлога и обмана. И следствием подобного отношения их к чудесам было невольное признание, что «этот человек много чудес творит» (Ин. 11:47). Какое яркое свиде­тельство достоверности и подлинности чудес Ии­суса Христа со стороны самих врагов Его!

В настоящее время очень распространено об­ъяснение многих евангельских исцелений психиче­ским влиянием веры посредством внушения и са­мовнушения. По смыслу этой модной и распростра­ненной теперь теории излечение евангельских боль­ных происходило посредством гипнотического вну­шения больным уверенности в том, что они здо­ровы или выздоровеют. Один вид Христа и пред­ставление о Нем, как великом Чудотворце, вну­шали больным веру в их выздоровление. Этою ве­рою, сильно действующей на их воображение и про­изводящей в них психический переворот, они и исцелялись. – Эта теория психического влияния веры подкупает тем, что она вполне признает досто­верность евангельских чудес и находится, по-ви­димому, в полном согласии с Евангелием, кото­рое само везде утверждает мысль о громадной силе веры, движущей горами. Иисус Христос часто го­ворил исцеленным: «иди, вера твоя спасла тебя». И раскрытая теория говорит тоже самое, что чудо совершается верою. Но она, прежде всего, идет в разрез с очень многими евангельскими фактами. Слепорожденный в Иерусалиме, тридцати-восьмилетний расслабленный, исцеленные Христом, даже не знали Иисуса Христа, кто – Он, и потому не могли веровать в Него, как Мессию или Чудотворца. По­добный же этим случай исцеления, неожиданного для самого больного, мы встречаем в приращении усеченного уха архиерейскому слуге Малху в Гефси­манском саду. Иногда исцеления подавались Иису­сом Христом заочно, по просьбе других лиц, без ведома самих больных; они находились в таком состоянии, которое исключало у них возмож­ность веры. Таковы были бесноватая дочь хананеян­ки, слуга сотника и сын царедворца, лежавшие в бессознательном состоянии, в бреду. Разбираемая теория, далее, не согласно с Евангелием истолко­вывает значение веры при исцелениях. По еван­гельскому воззрению чудотворную силу имеет в собственном смысле не вера, а благодать Божия, привлекаемая верою. Вера не есть сама по себе твор­ческая сила. Она является только нравственным условием со стороны человека, привлекающим к нему милость Божию и делающим его достойным чуда.

Разбор приведенных типичных перетолкований рационалистами евангельских чудес с ясностью обнаруживает их предвзятость и несостоятельность и нимало не подрывает доверия к повествованию евангелистов о чудесах Иисуса Христа. – Помимо евангелистов лица, стоявшие весьма близко к еван­гельской эпохе, как св. Ириней Лионский, Кодрат Афинский, свидетельствуют, что в их время были еще живы лица, исцеленные и воскрешенные Иису­сом Христом. – Есть и внешние свидетельства о чудесах Иисуса Христа. Языческий философ Цельс (II в.) не подвергает ни малейшему сомнению дей­ствительность евангельских чудес и только объ­ясняет их, сообразно языческим понятиям, дей­ствием волшебства. Неоплатоник Филострат (око­ло 200 года) противопоставляет Основателю христи­анства какого-то мифического Аполлония Тианского и дает в жизнеописании его жалкую копию еван­гельской истории, между прочим приписывая этому герою те же чудеса, какие совершал Иисус Хри­стос. Упоминает об Иисусе Христе, как муже мудром, совершавшем «чудные дела», и Иосиф Флавий.)

§ 60. О воскресении Иисуса Христа из мертвых

Чудо воскресения Иисуса Христа, из мертвых есть краеугольный камень христианской апологетики, по­скольку оно является основанием самого христиан­ства. Оно представляет собою оправдание всего иску­пительного дела Христова, почему Апостол Павел и говорит, что если Христос не воскрес, то на­прасна вера наша (1Кор. 15:14, 17). И неверие так­же считает главным вопросом богословия вопрос о воскресении Иисуса Христа. Известный отрицатель Штраус сказал: «воскресение Иисуса есть точно пробный камень, на котором различные миросозерца­ния разногласят между собою». И он совершенно прав. С самого начала христианства происходит борьба двух главных направлений – натуралисти­ческого и спиритуалистического. Первое из них рассматривает человеческую жизнь и деятель­ность, как механическое сцепление естественных причин и законов, действующих в природе, в пределах которого нет места для бессмертной души и личного Бога. Другое миросозерцание – спи­ритуалистическое (spiritus, дух) – признает само­стоятельное царство духа и свободы, существующее независимо от природы. Понятно, какое важное зна­чение имеет для последнего событие воскресения Иисуса, Христа. Если Иисус Христос не воскрес, то, значит, естественный закон смерти сильнее, чем святейшая жизнь, и тогда тщетна будет паша вера в вышеземное происхождение жизни, потому что конец ее указывал бы на сродное с ним и начало ее. Отсюда ясно, почему борьба между верою и неверием сосредоточивается на чуде воскресения Иисуса Христа.

Неверие с самых первых моментов христиан­ской истории старалось отвергнуть факт воскресения Иисуса Христа. «Скажите», говорят первосвящен­ники и старейшины воинам, стоявшим у гроба Христа, «что ученики Его, пришедши ночью, украли Его, когда мы спали» (Мф. 28:13 и дал.). Эта наскоро сочиненная ложь опровергает сама себя тою тщательной предусмотрительностью, с какою враги Иисуса Христа наложили печать на гроб Его, при­валили огромный камень к пещере, окружили ее своею собственною иудейскою стражею в виду ожи­даемого ими похищения тела Его учениками (Мф. 27:64–66). И замечательно, что эти же самые первосвященники и старейшины, когда Апостолы стали проповедовать о воскресении Иисуса Христа, не уличали последних во лжи и обмане, а силою приказывали им только молчать об этом (Деян. 4:18; 5:28).

Новейшее неверие, пользуясь некоторыми данными науки, строит новые гипотезы для объяснения чуда, воскресения Иисуса Христа. Так, говорят, Ии­сус Христос находился в мнимой смерти, впал от изнурительных страданий в продолжительный обморок или летаргический сон. В пещере, под влиянием ее прохлады и свежести, а также арома­тов, возлитых на Него по иудейскому обычаю, Он пришел в Себя и затем мало-по-малу выздоро­вел. Но, изнуренный болезнию и опасаясь врагов, Он должен был изредка и с большими предо­сторожностями – неожиданно и не надолго – появлять­ся в кругу учеников.

Раскрытая гипотеза не объясняет, однако, самого главного – происхождения веры учеников в воскре­сение Христово. Эту слабость ее с критическою про­ницательностью подметил Штраус и остроумно от­метил. Общая мысль его замечания та, что Иисус Христос, только что вышедший из гроба болезнен­ным и слабым, не мог произвести на Своих уче­ников впечатление Победителя смерти и гроба, На­чальника жизни, которое служило залогом воодуше­вления их в последующей апостольской деятель­ности. Если же Иисус Христос по Своем воскре­сении являлся в кругу ближайших учеников, а не публично и пред врагами, то это потому же, по­чему Он не сошел с креста, несмотря на Свою всемогущую силу. Подобно всем другим чудесам, чудо воскресения Иисуса Христа содержит в себе глубокую нравственную идею и потому не должно было служить зрелищем для враждебно настроен­ной толпы, в которой не было желания веры.

Большею психологичностью обладает, по-видимо­му, так называемая визионерная (visio – видение) тео­рия по вопросу о воскресении Иисуса Христа. По одному толкованию визионерной теории, явления Воскресшего Иисуса. Христа ученикам были вполне субъектив­ными (призрачными) видениями или галлюцинациями, которым в действительности ничего не соответство­вало. Ученики Иисуса Христа никак будто бы не могли примириться со смертию своего любимого Учи­теля. Уверенность их в мессианском достоинстве Иисуса Христа и горячая любовь к Нему заставляли их ожидать с напряжением славного воскресения Его, к чему они были подготовлены отчасти проро­чествами Ветхого Завета, отчасти собственными сло­вами Самого Христа при Его жизни. Такое напря­женное ожидание учеников, как это часто бывает, разрешилось галлюцинациями, когда они свои соб­ственные (субъективные) представления – образы вос­кресшего Христа – приняли за действительные внеш­ние факты. Таким образом не явления Христа вы­звали веру учеников в воскресение Его, но вера их в воскресение вызвала явления Христа.

Правдивость данной теории только видимая. Необ­ходимого психологического условия для возникнове­ния галлюцинаций в данном случае совсем не было. Того напряженного ожидания воскресения Хри­ста, той веры, полной энтузиазма, которую предпо­лагает гипотеза, у учеников совершенно не было. Напротив после смерти Христа они находились в угнетенном состоянии, которое исключало всякую мысль о воскресении Христа. Они не только не утвер­дились в вере в мессианское достоинство Иисуса Христа, а готовы были сомневаться в нем: «а мы надеялись было, что Он есть Тот, Который дол­жен избавить Израиля» (Лк. 24:21). Они отно­сились недоверчиво к самому событию воскресения Христова, хотя и знали о нем, так как придавали особое значение третьему дню. Они не верили женщи­нам, принесшим весть об этом, двум учени­кам, шедшим в Еммаус, готовы были принять явившегося Христа за призрак, почему прибегали к осязанию Его и т. п. И странной, с научной точки зрения, галлюцинации подверглись ученики Иисуса Христа. Сложные или общие галлюцинации, обни­мающие все чувства, являются большою редкостью, а обычно галлюцинация бывает или слуховою, или зрительною, или осязательною. Ученики же Иисуса Христа в одно и то же время созерцают Христа, разговаривают с Ним, осязают Его. И это по­вторяется не раз, а в продолжении целых сорока дней, и не только у одиннадцати учеников, а бо­лее, чем у пятисот братий (1Кор. 15:6). Заразительностью галлюцинаций, зависящей от общего одушевления последователей Христа, объяснить это­го обстоятельства нельзя. Одушевление перво-христи­анского общества не ослабело и после, а явления вос­кресшего Христа прекратились по истечении сорока дней.

Другая разновидность визионерной теории, выходя из общей мысли о связи загробного мира с людьми, живущими на земле, не отказывает явлениям Вос­кресшего Христа Апостолам в некоторого рода действительности. По своему существу эти явления были также видениями учеников, но в основе их было нечто действительное (объективное), именно не­посредственное духовное соприкосновение Духа Хри­стова с душами учеников, невидимое сообщение им с неба о том, что Иисус Христос, умерший телом, жив духом. Очевидно, явления Воскрес­шего Христа приравниваются здесь к тому, что в науке называется телепатией или сношением одного лица с другим без всякого внешнего посредства, действием на расстоянии, явлением посмертных призраков.

Но и эта гипотеза не объясняет, каким образом возникла у учеников Иисуса Христа уверенность в телесном воскресении Его. Евангелия сообщают нам не о восстановлении, после смерти Христа, Его идей или учения, не о воскресении Духа Христова в сознании Его учеников и христианской Церкви, а о телесном восстании Его из гроба, подлежащем ощущению и осязанию. Замечательно, что в телепа­тических явлениях попытка осязать являющиеся образы оканчивается неудачей: они исчезают. Яс­ный знак, что мы имеем здесь дело с призра­ками. Апостолы же осязают Иисуса Христа и таким образом убеждаются, что видят пред собою не духа.

Неудачные попытки поколебать факт воскресения Иисуса Христа приводят современное неверие к лу­кавому обороту – стремлению обесценить этот факт, как малозначащий. Для веры христианской и спасения будто бы безразлично, было ли в действитель­ности телесное воскресение Иисуса Христа или нет. Истинная живая вера, говорят, имеет свои осно­вания в сердце, а не во внешних фактах, есть дело внутреннего опыта, сердечного настроения.

Последняя мысль в общем, конечно, верна, но распространять ее смысл не следует. Христиан­ство, как явление Бога во плоти для спасения мира, и самое это спасение, новая жизнь, принесенная миру Богом, есть с одной стороны факт внешний, исто­рический, а с другой – внутренний, духовный, по­знаваемый опытно чрез усвоение этой новой жизни. И воскресение Иисуса Христа в частности, как факт исторический, засвидетельствовано твердо. Не говоря уже о неприкрашенных, дышащих правдою, рассказах евангелистов об этом событии и неод­нократных упоминаниях о нем в посланиях апо­стольских, факт воскресения Иисуса Христа сви­детельствуется переменою в настроении учеников – их воодушевлением и необычайным действием на мир их проповеди. Неужели всемирное духовное обновление могло произойти от заблуждения и само­обольщения учеников? Конечно, естественнее и правдивее допускать происхождение христианской Церкви от чуда, нежели от лжи и обмана, как это доказывал еще Ориген.

61. Общее понятие о пророчествах

В качестве внешнего признака сверхъестествен­ного Откровения на ряду с чудесами поставляются пророчества. Сам Иисус Христос, ссылаясь в до­казательство Своего Божественного посланничества на совершаемые Им чудеса (Ин. 5:36), указывал также и на ветхозаветные писания, пророчески сви­детельствующие о Нем (Ин. 5:39; Лк. 24:44). Пророчество является существенно необходимою со­ставною частью Откровения. Откровение, как извест­но, имеет историю своего развития, которая, будучи единой и нераздельной по своей сущности, рас­падается однако на части, сообразно различным пе­риодам в раскрытии самого Откровения. Но уже в гражданской истории народов наблюдается закон, по которому ни один период, никакая новая часть ее не стоят вне связи с предшествующим, но в нем имеют свое основание и свой зародыш. От­сюда часто даже гражданские историки, проникая в настоящее и прошедшее истории, приблизительно точно предугадывают отдаленное будущее ее. Так­же тесно связаны между собою Ветхий и Новый За­веты, как главные периоды одного и того же Божественного Откровения. И если Откровение заключает в себе слово или учение и дело, то как в событи­ях ветхозаветных должны быть семена или заро­дыши последующих – новозаветных, так и в учении ветхозаветном должно содержаться преду­казание на будущие судьбы царства Божия на земле. Отсюда объясняется происхождение прообразов и пророчеств ветхозаветных. – Сущность сверх­ъестественного Откровения сводится к идее вечного спасения людей. И если обетование о спасении было дано вслед за грехопадением первых людей (Быт. 3:15), то тогда же должна была начаться самая исто­рия спасения, хотя бы подготовительно, в форме про­рочественно-прикровенных образов этого будущего спасения. И, действительно, каждый из ветхозаветных пророков возвещает об этом спасении, смотря по потребности своего времени и по мере сво­его озарения от Бога.

Слово «пророк», равно как и самый термин «про­рочествовать», в Священном Писании Ветхого и Новаго Завета употребляются не в одинаковых смыслах. Означая вообще провозвестника и истол­кователя воли Божией (Исx. 7:1), а также рели­гиозно-одушевленного человека, выступающего со словом назидания, увещания и утешения (1Кор. 14:3, 31), слово «пророк» имеет более узкий смысл «прозорливца» (1Цар. 9: 9; ср. 1Пар. 21:9), созерцателя тайн Божиих (Am. 3:7), пред­сказателя будущих событий (Иер. 28:8). Но во всяком случае пророчество мыслится, как дар Божий, озарение от Бога. Это – общее представление Ветхого и Нового Завета (напр., 1Цар. 10:6; 2Пет. 1:21) и даже язычников. В сочинении Цицерона de divinatione проводится та мысль, что если суще­ствуют пророчества, то должны быть боги, а если есть боги, то существуют и пророчества. Продолжая это умозаключение, нужно признать, что где истин­ный Бог, там должны быть истинные предсказа­ния будущего. Действительно, в невозможности предсказать будущее прежде осуществления его боги языческие и обнаруживают свое ничтожество (Ис. 41:21–24).

Значит, пророчествами в тесном смысле слова называются определенные предсказания, по озарению свыше, будущего прикровенного, а иногда даже чудесного, имеющего ближайшее отношение к истории домострои­тельства спасения рода человеческаго.

§ 62. Отличие пророчеств от предчувствий, есте­ственных предведений и ложных прорицаний

В самом определении пророчеств уже наме­чаются черты отличия их от предчувствий, есте­ственных предсказаний, основанных на изучении сил и законов природы и исторической жизни че­ловечества, равно как и ложных прорицаний. Пред­чувствия, касающиеся, напр., погоды, угрожающей опасности, смерти кого-либо и под., отличаются тем­нотою и неопределенностию, относятся к ближай­шему будущему, ограничиваются небольшим кру­гом близких лиц и обусловливаются физиологи­ческими предрасположениями, отражающимися на нервной системе предчувствующих. – Правда, от­носительная неясность может быть присуща и истин­ному пророчеству. Это имеет свою причину в том, что в пророческом созерцании пророка открывается иногда не целостный образ будущего, но только отдельные части целого. Поэтому и говорит ап. Павел: «отчасти пророчествуем» (1Кор. 13:9). Кроме того, пророки изображают для своих совре­менников будущее под образами, заимствованными из настоящего и прошедшего; настоящее и буду­щее сливаются в речах пророков. Отсюда боль­шая часть пророчеств носит на себе символический, таинственный характер. Но при относительной неяс­ности в частностях истинное пророчество не мо­жет быть неопределенным и двусмысленным в главном и существенном своем содержании. Если же евреи большею частию принимали оболочку про­рочеств за самое зерно их и в конце концов не узнали Мессии, то причина этого в данном случае лежала не в прикровенности пророчеств, но в том обстоятельстве, что «умы их ослеплены, ибо покрывало доныне остается неснятым при чтении Ветхого Завета, потому что оно снимается Христом» (2Кор. 3:14).

Отличаясь от предчувствий, пророчества отлича­ются и от естественных предсказаний, как, напр., астрономических, политических и друг. Послед­ние основываются на опытных наблюдениях, пред­ставляют собою вывод из наличных условий, ре­зультат наперед данных, общеизвестных при­чин. Напротив пророчества содержат предсказа­ния о таких событиях, которые не зависят от есте­ственных причин и не вытекают из настоящих, современных пророку, условий. Напр., пророки пред­сказывали, что Мессия родится в Вифлееме, от Де­вы без мужа, вступит в Иерусалим, сидя на жребяти осли, будет продан за тридцать сребреников, напоен на кресте оцтом с желчью и под.

Не имеют ничего общего пророчества и с лож­ными прорицаниями. Нам известны два типа таких прорицаний: предсказания ветхозаветных лжепроро­ков и языческая мантика. Лжепророки «водятся своим духом», а не Божиим (Иез. 13:3), «рассказывают мечты сердца своего, а не от уст Го­сподних» (Иер. 23:16), крадут слова Иеговы у истинных пророков, подделываются под их язык (23:30), льстят народу, потому что «по­стоянно говорят пренебрегающим Бога: Господь сказал: «мир будет у вас». И всякому, поступаю­щему по упорству своего сердца, говорят: «не прии­дет на вас беда» (Иер. 23:17 ; ср. Иез. 13:16).

Языческая мантика не есть предсказание в чи­стом смысле слова, а гадание, волшебство. Но нет «волшебства в Иакове и нет ворожбы в Израи­ле», – говорил вдохновенный Духом Божиим Ва­лаам, противопоставляя евреев языческим наро­дам (Чис. 23:23). Языческие прорицатели га­дали о будущем по полету и крику птиц, по шуму листьев священного дуба (в Додоне), по внутрен­ностям жертвенных животных и т. п. Особенным искусством славились в этом отношении римские авгуры. Вообще способ сообщения с божеством у языческих прорицателей был привязан к из­вестным вещественным предметам, которые имели значение возбудителей таинственной силы. Не соста­вляли исключения в данном случае и греческие оракулы. Оракулы устроялись при известных ме­стах, которые обусловливали собою появление про­рочеств. Известно, что воды Кастальского источ­ника, как и пещеры в Додоне, имели особенные свойства, действовавшие на нервную систему: дума­ют, что они были наполнены углекислым газом. Известно также, что пифия садилась на треножник, под которым курились наркотические вещества, жевала лавровые листья и т. п. Соответственно этому и внутреннее состояние, и наружный вид прорица­телей носили на себе отпечаток болезненного нерв­ного возбуждения. Цицерон характеризует состоя­ние языческих прорицателей терминами furor, de­mentia, а у греков состояние вдохновения пророче­ского называлось μανία, что указывает на патологическое состояние, болезненную настроенность духа. В таком состоянии «прорицатели, – по словам Платона, – говорят много, но не знают, что гово­рят». Полная бессознательность и подавленность

духа отличают языческих прорицателей в про­тивоположность светлому и здравому мышлению истинного пророка. Вот почему рядом с прори­цателями стоял целый класс жрецов истолкова­телей, которые объясняли бессвязные слова и звуки пифии, придавали им нужный для жрецов смысл. Замечательно при этом то искусство, с каким жрецы облекали в двусмысленную форму изречения оракулов. Дельфийский оракул предсказал Кре­зу: «если ты будешь воевать с Киром, то разру­шишь великую империю». И Крез действительно разрушил, но только свою империю. – Многие отцы и учители Церкви, вслед за ап. Павлом (Деян. 16:16–18), видели в прорицаниях действие де­монских сил. Блаж. Августин написал даже особое сочинение «о предсказании демонов». Чув­ствами своего воздушного тела, говорит он, де­моны превосходят чувства нашего земного тела, как и быстротою движения они превосходят даже полет птиц. Поэтому они и могут предузнать мно­гое гораздо раньше, чем люди. Но сейчас же Авгу­стин указывает отличие их предсказаний от истинных пророчеств. Предсказания демонские не высоки по своему содержанию и целью своею имеют обольщение людей. Итак, решающим признаком истиннаго пророчества является его высокая рели­гиозно-нравственная цель, по которой оно служит «знамением» (Ис. 7:14) царства благодати. В этом отношении весьма важна книга пророка Ионы. Она раскрывает ту мысль, что пророчества прежде всего имеют своею целью не доказательство всемо­гущества и всеведения Божия, а нравственное испра­вление людей. Они произносились для вразумления народов, «чтобы каждый обратился от злого пути своего и от насилия рук своих» (3:7). Бог, вследствие раскаяния Ниневитян, не исполняет пророчества Ионы о гибели Ниневии.

Более разнообразны воззрения древних апологе­тов на так называемые пророчества сивилл. Но кто были сивиллы – девы прорицательницы, – с достоверностью неизвестно. Даже самое значение имени «сивиллы» остается загадкою. До сих пор не уста­новлено с точностью, собственное ли это имя, сде­лавшееся потом нарицательным, или производное от Ζιος или Αιός Βουλή и означающее женщину, по­священную в советы и тайны божества. Произведе­ния сивилл до нас не дошли, за исключением не­скольких отрывочных стихов и изречений в сочи­нениях древних языческих писателей и Климента Александрийского. Но в свое время сивиллы пользо­вались большим почетом и авторитетом. Это видно из того, что под именем сивилл явилось мно­жество поддельных стихов и даже целых книг иудейского и христианского характера. Здесь в уста языческих сивилл вложены все догматы Моисеева откровения – строгое обличение языческому многобо­жию, все мессианские и национальные иудейские чая­ния и надежды, наконец, почти все евангельские повествования о Христе Спасителе, только в буду­щем времени – в форме пророчеств. На основании этой сивиллы иудейской, т.е. излагавшей иудейские воззрения, близкие к Библии, Климент Алексан­дрийский и называет ее «пророчицей» еврейской. Но с другой стороны сами же апологеты по достоинству оценивают значение сивилл, когда говорят, что сивиллины пророчества так, же ложно носят это имя, как и сами боги язычества свое имя богов (Тертуллиан, Августин). По всей вероятности на сивилл нужно смотреть, как на религиозных по­этесс. Очевидно, их состояние было родственно с поэтическим; по крайней мере нам известно, что под влиянием сивиллиных стихов была написана четвертая эклога знаменитого римского поэта Виргилия, в которой усматривают прямое пророчество о времени Христа.

§ 63. Доказательное значение пророчеств

Доказательное значение пророчеств ближе и яснее всего раскрывается из их осуществления. «Если пророк скажет именем Господа, но слово то не сбудется и не исполнится, то не Господь говорил сие пророчество, но говорил сие пророк по дерзости своей» (Втор. 18:21–22). Но само собой раз­умеется, что проверить каждое отдельное пророче­ство опытно, в его исполнении нельзя. Все ветхо­заветные мессианские пророчества были даны за не­сколько веков до их исполнения; целые поколе­ния евреев не были очевидцами осуществления их, но и для них пророчества сохраняли всю свою силу и значение. Это главным образом потому, что вет­хозаветные пророчества представляют ряд пред­сказаний, имеющих самую тесную связь между со­бою и самое живое соприкосновение с течением на­родной жизни. Основанием и средоточием проро­честв Ветхого Завета служат пророчества о Мес­сии. В них наблюдается строгая постепенность – от общих указаний к частнейшим, более опре­деленным чертам, включительно до места рожде­ния Мессии и отдельных обстоятельств Его жизни. Пророчества о Мессии служат душою всей жизни народа израильского, ключом к изъяснению всех обстоятельств исключительной истории его. Отни­мите известные нам языческие прорицания от исто­рии языческих народов, и она не потеряет ничего, кроме интересных анекдотов. Но история евреев без пророчеств о Мессии будет телом без души: без них немыслима религия иудеев, необъяснимы законы, обряды, обычаи этого единственного народа во всей всемирной истории. И иудеи, несмотря на свое жестокое обращение с пророками (Мф. 23:37), на неправильное иногда истолкование самих проро­честв (Рим. 9:8), всегда высоко ценили проро­чества и не заблуждались относительно доказатель­ной силы их. Так, когда возник вопрос: «где должно родиться Христу», они не обинуяся отвечали : «в Вифлееме Иудейском, ибо так написано чрез пророка» (Мф, 2:4–5).

Но если древние иудеи не отрицали доказательного значения за пророчествами, то далеко не таково отношение к ним современного неверия. Оно, прежде всего, отнимает у пророчеств сверхъестественный характер их происхождения. Пророчества будто бы представляют собою идеальное олицетворение буду­щих лучших времен, выражение чаяний и грез лучших людей – патриотов. В жизни каждого на­рода бывают эпохи, когда сознанием народа осо­бенно ощущается недостаточность тех нравствен­ных и общественных начал и порядков, кото­рыми он жил доселе, когда все прошедшее и на­стоящее невольно вызывает мысль о будущем. Па­триотическая фантазия возбужденных еврейских пророков облекала эту мысль в яркие конкретные образы новаго порядка жизни. – Но такого высокого идеала, какой заключают в себе библейские про­рочества, с таким широким объемом – с пред­назначением его для всего человечества, история других народов не знает. Будущее Мессианское время описывается в пророческих книгах, как эпоха внутреннего преобразования избранного народа и всего человеческого рода. Обновление это – чисто нравственное и состоит прежде всего в познании человеком своей греховности, в уяснении различия между добром и злом и в очищении человека от греха. Правда, масса народная не могла возвыситься до такого понятия о Мессианском времени и пред­ставляла его под чувственною формою материаль­ного благополучия, но такое представление ничего общего с библейскими пророчествами не имеет.

Самое исполнение пророчеств на Иисусе Христе, полное совпадение их с отдельными моментами жизни Иисуса Христа нисколько не убеждают совре­менное неверие в доказательной силе пророчеств. Неверие спрашивает: не принадлежит ли такое со­ответствие между пророчествами и исполнением их на Иисусе Христе апостолам, которые так распо­ложили все обстоятельства земной жизни Иисуса Христа, чтобы они соответствовали пророчествам ветхозаветных книг? – Положим, в ряду проро­честв о Мессии были такие, к которым можно было сделать приспособление. Напр., предсказано было у пророка Захарии, что Мессия вступит в Иерусалим, «всед на осля и жребя» (Мф. 21:5, сн. Зах. 9:9). Можно, конечно, было устроить, чтобы этот вход со­вершился точно таким образом. Но возьмем дру­гие пророчества, которые обнимают всю жизнь Иисуса Христа, предшествуют ей и последуют. Ужели Апостолы нарочито избрали Иисуса Христа предме­том пророчеств прежде, нежели Он родился? Ужели заставили Его для этой цели родиться в Вифлееме? Ужели они вошли в предварительный уго­вор с фарисеями и книжниками, воинами рим­скими, чтобы последние исполнили пророчества о преследованиях, мучениях и крестной смерти Иисуса Христа в их мельчайших подробностях?

Последняя опора остается для неверующих, что самые пророчества были сочинены после события и для события. Но могли ли Апостолы прибавлять и изменять что-либо в еврейских священных кни­гах после событий, о которых они говорят в своих евангелиях? Здесь находится не одно про­рочество, но весьма много, и притом все они так тесно соединены между собою, что легче сочинить новую книгу, чем сделать вставки или изменения. Не говорим уже о том, с какою бдительностью и ревностью охраняли книжники иудейские свои свя­щенные книги.

Несомненно, возможен только один естественный выход из всех этих рассуждений – признать, что между пророчествами Ветхого Завета и событиями Нового существует внутренняя связь, не зависящая ни от случайного совпадения, ни от искусственного человеческого приспособления.


Источник: Курс основного богословия или апологетики / [Соч.] Николина Ивана, препод. Вифанской духовной семинарии. - 4-е изд., пересм. и доп. - Сергиев Посад : М.С. Елов, 1914. - 262, II с.

Комментарии для сайта Cackle