Глава третья

Малочисленность и вдовство епархий перед учреждением Св. Синода. Тяжелое положение местоблюстителя м. Стефана и неудовлетворительность епархиального управления в бывшей Патриаршей области, временно порученной ведению крутицкого митрополита. Мысль об учреждении Духовной Коллегии для исправления великих церковных дел. Работы Петра по введению коллегиального управления в Государстве и по второму переделу России на губернии (1719 г.), предшествующие учреждению Духовной Коллегии.

Составление Регламента для духовной Коллегии и меры к упорядочению епархиального управления (епископские дела), выработанные составителем Регламента. Непригодность этих мер для достижения цели без увеличения числа самостоятельных епархий или, в крайнем случае, викариатств. Сомнительный проект увеличения числа русских епархий, приписываемый Петру историком В. Н. Татищевым.

Открытие Св. Синода (14 февр. 1721 г.). Вопрос о состоянии епархий на первом заседании Св. Синода. Возвращение управления церковными вотчинами духовным властям, осложнившее епархиальное управление. Духовное инквизиторство, введенное Св. Синодом в целях упорядочения епархиальной жизни. Разделение епархий по двум протоинквизиторским округам. Вред от инквизиторства, ослабившего права епархиальных архиереев. Неосуществившийся проект учреждения викариатств у синодальных членов для заведывания земскими делами.

Бывшая Патриаршая, теперь Синодальная, область в ведении Св. Синода, но без самостоятельного архиерея. Неудобства управления ей «чужестранных архиереев» и поручение её Леониду (Крутицкому). Сложность обязанностей последнего по управлению двумя епархиями.

Увеличение состава Синодальной области по смерти м. Стефана Яворского (27 ноября 1722 г.) присоединением к ней от Рязанской епархии Тамбовской (1723 г.) и г. Борисоглебска от Воронежской, а также 19 ржевских приходов из Новгородской (1725 г.); образование в 1738 г. новой Ивановской десятины. Состав Синодальной области в 1724 году.

Отношение донских казаков к Воронежской епархии в начале существования Св. Синода. Состав Воронежской епархии в 1724 г. и расширение южных пределов её вследствие колонизации придонских областей. Смежность границ Воронежской и Астраханской епархий в нижнем придонском бассейне. Расширение южных границ Астраханской епархии, особенно вследствие персидских походов, по побережью Каспийского моря. Малочисленность церквей Астраханской епархии. Спорное дело о вновь поселенных казачьих слободах, принадлежавших Астраханской епархии. Колонизация в пределах Казанской епархии (Оренбургский край). Состав Казанской епархии. Присоединение городов Синодальной области (Арзамас, Гороховец, Яропольч, Вязниковская слобода) к Нижегородской епархии. Колонизация в Приуралье и Вятская епархия.

* * *

При обозрении территорий и состава великорусских епархий начала XVIII в. мы видели, что к концу второго десятилетия XVIII в. число их не только не увеличилось, напротив уменьшилось, сравнительно с концом XVII в., и что епархии, по-прежнему, оставались весьма обширными. Тамбовская епархия, прикрытая в 1700 г., не заменена другой. Правда, у новгородского владыки открыто Ладожское викариатство, но и оно скоро прикрылось. Корельское викариатство, восстановленное в 1714 году, не до развилось до самостоятельной епархии, к тому же его нельзя назвать постоянным, в виду какой-то неопределенности положения самой кафедры и отношений её епископа к новгородским владыкам. Но особенного внимания заслуживает тот факт, что в продолжение двух десятков лет на три епархии официально оставался один архиерей. Таков был Стефан Яворский. Ему, как местоблюстителю, подчинена была огромнейшая бывшая Патриаршая область, как епархиальному архиерею, принадлежала одна из многолюднейших – Рязанская епархия и, наконец, в чисто материальных интересах блюстителя присоединена к Рязанской митрополии Тамбовская епархия. Управлять тремя епархиями, составлявшими чуть ни половину всей тогдашней великорусской церковной территории Московского патриархата, одному архиерею – дело совершенно невозможное. К этому необходимо прибавить, что м. Стефан постоянно должен был выезжать в С.-Петербург и жить там подолгу.²¹² Не упуская из внимания епархиального управления вновь образовавшейся Петербургской области с присоединенной к ней частью Лифляндии, местоблюститель, в силу необходимости, совершенно забросил Рязанскую епархию, не учредивши в ней даже школы. Это обстоятельство ставили в большую вину местоблюстителю. Не только в Рязани, но и в Москве, вместо м. Стефана командовал его брат Феодор Яворский, человек весьма мало ученый и небескорыстный.²¹³ Новгородская епархия, по смерти м. Иова, также долго вдовствовала; на Ростовской кафедре после св. Димитрия (28 окт. 1709 г.), заставшего епархию в ужасном состоянии, до поступления несчастного Досифея (17 июня 1711 г.) около двух лет не было своего архиерея. Другие епископские кафедры не вдовствовали подолгу в царствование Петра, но было время, когда несколько кафедр одновременно оказывались без архиереев.

При необыкновенной малочисленности русских иерархов епархиальные архиереи поочередно, или даже все вместе, продолжали ездить сначала в Москву, а затем в Петербург на целые годы.

Москва не сразу уступила свое место Петербургу. В самом начале XVIII в. в ней собирались почти все русские архиереи. По делу Талицкого к 20 мая 1701 г. в Москву прибыло девять архиереев, а за тремя – казанским, смоленским и белогородским – посланы были особые грамоты и их ожидали вскоре; шесть архиереев в 1708 г. предавали анафеме в Москве Мазепу, в составлении правил об упорядочении церковно-приходской жизни, изданных в 1711 г. «Освященным Собором» вместе с Сенатом, участвовали шесть архиереев. Тверитиновское дело не раз обсуждалось на соборе епископов, собиравшихся в Москве²¹⁴ и т. д.

До возвышения Петербурга русские архиереи, ездившие на соборы и для поставления епископов в Москву, представлявшую собой центр России, около которого сосредоточивалось большинство архиерейских кафедр, оказывались сравнительно близко к своим епархиям. Отъезжая в новую столицу, они жили гораздо дальше от них.²¹⁵

О том, как петербургские отлучки отражались на епархиальном управлении, говорить излишне. Местоблюститель прежде всех испытал и лучше других понимал это. Даже почетное представительство его в Петербурге, как иерарха и сановника, не в состоянии было отогнать у него мысли о том, что его епархия постоянно бедствует без архиерея и что он недостойный пастырь. М. Стефан излил свое горе в письме к Тихону м. Казанскому. 12 авг. 1721 г. местоблюститель писал ему: «настало уже время платить долг первородного греха... молю тя... не забуди мою грешную душу в снятых ваших молитвах, иду перед неумолимого страшного Судию и не вемь, кой ответ воздам, наипаче же о моем архиерействе. Ужас и трепет обдержит мя, о тяжестный омофоре!... Счастливы архиереи, которые, яко пастырие, при овцах своих пребывающие, всяким образом наблюдают стадо Христово. Аз же, окаянный, двадесят два года пастырем недостойным и преокаянным ставши, в толицем расстоянии от овец своих словесных, пребывающий, кой ответ воздам о своей пастве?... Стефан архигрешник, не пастырь Рязанский, но наемник, о овцах не радящий».²¹⁶

То, о чем так сокрушался Стефан Яворский, кажется, сравнительно мало беспокоило Петра. Он мало обращал внимания на неудобства управления обширнейшими епархиями, часто остававшимися без архиереев.

Если Петру случилось, по необходимости, обратить внимание на это обстоятельство, то тут ему помогала привычка не задумываться долго, а решать все сразу своим могучим словом и приказом, не допускавшими никаких возражений.

В известном ноябрьском докладе 1718 года, после просьбы об отпуске в Москву и о дворе в Петербурге, м. Стефан писал Петру: «Буде здесь в Петербурге жить вовсе (т. е. совсем, всегда), у коих дел быть, как епархию Рязанскую в толиком расстоянии управлять? Кому епархию Патриаршую (Московскую) и церковь соборную и духовные дела ведать, кому ставленников обеих епархий ставить, кому школьные порядки ведать»?

На вопросы м. Стефана царь положил резолюцию: «Дело прежнее (т. е. слишком обыкновенное) – для рязанских дел надлежит епископа устроить, как в Новгороде Ладожский, а Московские только дела Крутицкому вручить, а чего не могут, о том писать сюда для решения; школы определены, а о важных должно сюда писать». Далее м. Стефан спрашивал: «архиереям здесь в череде бывать ли, и по одному или по два и коликое время быть – погодно или по полгода, и с которого числа череду начинать, от первого ли числа января, яко мнится быти прилично, и приехавши, где им жить, и о том о всем Монаршеского определения просим»? А кому за них править епархиями, м. Стефан уже не спрашивал.

Петр определил: «архиереям поочередно здесь быть надлежит, а скольким, то дается вам на волю по качеству дел здешних; а начинать свое бытие с января, а где жить, места готовы, а подворья могут по малу сами построить».

Наконец, местоблюститель спрашивал: «во многих епархиях архиереев нет: в Киевской, Новгородской, Тобольской, Смоленской, Коломенской, а престарелые на Устюге, на Вятке; и от вдовствующих епархий присылают ко мне всякие дела с великой трудностью, дальнего ради расстояния, и стужают мне, прося о решении дел, и я на тех делах помечаю: «ждать своего архиерея»; и ныне у них премногое множество накопилось дел и ставленников и нестроений церковных много и без архиереев пробыть у них невозможно, и о том, что Великий Государь укажет?»

Великий Государь и на эти трудные вопросы ответил спокойно: «выбрать, например, (т. е. кандидатов) и подать роспись; также и впредь для таких избраний надлежит заранее добрых монахов сюда в монастырь Невский привезть, дабы здесь жили, которых бы могли знать, чтобы таких не наставить, как Тамбовский и Ростовский были, а для лучшего впредь управления, мнится быть удобно Духовной Коллегии, дабы удобнее такие великие дела исправлять было возможно».²¹⁷

Нет надобности много прибавлять к подлинному докладу м. Стефана и царским резолюциям, чтобы понять, до какого расстройства дошло епархиальное управление в русской церкви накануне учреждения «Духовной Коллегии». Картина представляется безотрадной по одному тому, что одновременно чуть ни половина епархий оставалась без архиереев. Вполне естественно, что нерешенных дел в них накопилось «премногое множество»; церковных нестроений было тоже много. Сам царь соглашался, что без архиереев епархиям нельзя оставаться, и потребовал доставить ему список кандидатов на свободные кафедры, при этом сделал весьма важную оговорку, чтобы на будущее время для избрания в архиереи вызвать из епархий в Невский монастырь добрых монахов, чтобы с ними познакомиться лично и не наставить таких, как были Игнатий Тамбовский, замешанный в деле Талицкого и обвиненный в государственном преступлении по делу царевича Алексея Петровича и царицы Евдокии (Лопухиной), подвергнут пыткам и колесован с именем расстриги Демида (в марте 1718 г.).²¹⁸

Память о Досифее Ростовском была слишком свежа, когда Петр писал свои резолюции на докладе м. Стефана Яворского. Естественно, что и про Исаию, м. Нижегородского, резко протестовавшего против Монастырского приказа, слишком заметно урезавшего средства архиерейских домов, сосланного в Белозерский Кириллов монастырь (1708 г.)²¹⁹ Петр тоже не забыл. Между тем замещение свободных кафедр кандидатами по вкусу самого Петра было делом нелегким и исполнено далеко не сразу после доклада м. Стефана. Но и те иерархи, которые были назначены на свободные кафедры, или переведены для пользы службы с одной кафедры на другую, с согласия самого Петра, далеко не все оправдали надежды, возлагаемые на них Великим Государем.²²⁰ Даже сам местоблюститель значительно разошелся с царем и Петр не питал к нему чувств прежнего расположения, особенно после слова в день именин царевича Алексея, 17 марта 1712 г., в котором м. Стефан резко порицал фискальство, особенно покровительствуемое царем. Только Феофан Прокопович, 2 июня 1718 г. посвященный в епископа Псковского, навсегда остался верен Петру. Мало того, к сожалению, этот царский друг усиливал недоверие Петра к тогдашним русским иерархам. Как известно, в это время в царской семье разыгрывалась тяжелая драма. Феофан пользовался раздражением Петра против архиереев, в которых царь замечал сочувствие к царевичу, происходившее от ревности по вере и боязни за гибель всего русского. Феофан Прокопович, еще до назначения на Псковскую епархию, громя в своих проповедях царских врагов, недвусмысленно говорил: «многие мыслят, что не все обязаны повиновением властям, что некоторые исключаются, именно священство и монашество..., священство есть особое сословие в государстве, а не особое государство в государстве»... Подправляя свои слова невозможно резкими выражениями по адресу священства и монашества, раздраженный Феофан переходил границы приличия в отношении к некоторым архиереям, начиная с самого местоблюстителя.²²¹

Само собой, понятно, что при общем недоверии к высшему духовенству со стороны Петра и его правой руки в церковных преобразованиях – Феофана Прокоповича, и при совершенно противоположных взглядах царя и иерархии на сокращение средств архиерейских домов, выбор архиереев даже на свободные старые кафедры являлся делом не легким. По одному этому пока не могло быть речи об открытии новых епархий для упорядочения епархиального управления и церковных дел. Даже самому м. Стефану не дано так необходимого ему викария, как обещал Петр в своем ответе. И Патриаршая область не сразу была поручена тогдашнему «Крутицкому», которого понадобилось заменить другим.

Тогдашний Крутицкий м. Алексий (Титов), занимавший важнейшую кафедру, поступил в монашество с нерасположением к «новшествам» Петра. При розыске по делу царевича Алексея Петровича он, в сане митрополита Крутицкого, обвинен в сочувствии царевичу. Оставлять такого подозрительного архиерея в Москве и доверять ему управление Патриаршей областью для Петра представлялось невозможным. Помимо подозрения в сочувствии царевичу Алексею и даже в переписке с ним, Алексий (Титов) был неподходящим для Москвы еще потому, что для управления обширнейшей областью нужен был человек живой, деятельный и распорядительный, а не такой медлительный и не всегда охотно исполнительный, как Алексий. Более пригодным для Крутицкой кафедры показался Петру, будто бы по рекомендации Феодосия (Яновского), деятельный и зоркий Суздальский епископ Игнатий Смола, которому и велено (25 янв., 1719 г.) быть митрополитом Крутицким, а Алексий (Титов) простым епископом переведен на Вятку,²²² с «умалением титула и степени».²²³

Через два дня после перевода на Крутицы, особым указом, от 27 янв. 1719 г., м. Игнатию велено «в Москве соборную церковь и патриаршую епархию, также и духовные всякие дела ведать и отправлять, как ведал и отправлял преосвященный Стефан, м. Рязанский и Муромский.²²⁴ Нельзя сказать, чтобы поручение м. Игнатию – управлять двумя епархиями – было легким даже для живого и деятельного иерарха и могло упорядочить церковную жизнь в них. Соседняя Рязанская епархия, с приписанной к ней Тамбовской, в отсутствие м. Стефана, тоже оставалась без архиерея. Коломенскую кафедру в 1718 г. занял греческий митрополит Иоанникий. В Воронеже с 1714 г. был митр. Пахомий, из сербов «не знавший российского приказного поведения», т. е. епархиального строя.²²⁵ Русских кандидатов, видимо, не находилось!

Таким образом, вся густо населенная средина территории Русской церкви, на которой стояло более 7000 церквей, имела в действительности только одного русского архиерея. Проживавшим в Москве архиереям-иностранцам, преимущественно грекам, не неудобно было вверять сложного епархиального управления в Патриаршей области, о чем не умалчивало даже само духовное правительство. При всем сказанном положение и служение «Крутицкого», в качестве управителя Патриаршей областью, были не из завидных. В 1721 г. сам Игнатий писал по начальству, что «труд его по премногу не сносен» и просил царского указа, чтобы «умножительных ставленников» бывшей Патриаршей области из Москвы отсылать для посвящения к архиереям и в другие епархии. Просьба м. Игнатия уважена.²²⁶ Но ведь и соседних архиереев часто нельзя было застать на месте. Следовательно, сами ставленники нередко должны были испытывать затруднения. Говоря о непосильных трудах «Крутицкого» нельзя не вспомнить другой ранней его просьбы. В июне 1719 г. м. Игнатий просил сравнять его (точнее Крутицкий архиерейский дом) по содержанию с другими епископами, жившими в провинциях и получавшими по 1500 руб., между тем, он безвыездно живет в Москве и, не имея никаких лесных угодий и рыбных ловель, получает только 1350 руб. Просьба была напрасной. Крутицкий архиерейский дом надолго остался при определении в 1350 руб.²²⁷ Вместо прибавки жалованья за свой «несносный» труд Игнатий угодил под суд и должен был совсем оставить архиерейскую кафедру или ехать в Иркутск на оклад в 697 р.

Не о прибавке окладов архиерейским домам и установлении новых штатов для новых кафедр думал Петр. Он думал, что для лучшего церковного управления следует учредить Духовную Коллегию, «дабы удобнее такие великие дела исправлять было возможно». Сам царь назвал великим делом упорядочение в конец расстроенного церковного и епархиального управления. Оно действительно было таковым. Только напрасно было всю надежду возлагать на Духовную Коллегию в этом великом деле, оставив без разрешения вопрос о сокращении пределов русских епархий через учреждение новых самостоятельных архиерейских кафедр.

С того времени, как Петр впервые официально высказал мысль о Духовной Коллегии на докладе местоблюстителя от 20 ноября 1718 г., до начала деятельности её прошло более двух лет. Это было время усиленных работ по делам государственных коллегий; лично царю пока было не до Духовной Коллегии и упорядочения епархиального управления; его занимало составление регламентов государственных коллегий.²²⁸ В конце декабря 1718 г. уже вышел именной указ, которым определялся как состав Сената – из президентов всех коллегий, – так и обязанности его.²²⁹ Три последних года второго десятилетия XVIII в. прошли в кипучей административной деятельности Петра прежде всего по применению коллегиальных форм государственного управления на Руси, господствовавших на Западе, где с ними познакомился Петр. Он считал это лучшим способом искоренения всяких зол и недостатков и у нас на Руси.

В 1720 году наконец закончен вопрос о коллегиях. Одновременно с коллежскими регламентами царь был занят выработкой новых инструкций губернаторам, вице-губернаторам и воеводам, а также проектом нового передела России на губернии. Упорядочение губернского управления не задерживалось применением коллегиальных форм в высшем государственном управлении. Петр твердо верил, что при коллегиях губернское управление будет служить к улучшению порядка в административном и финансовом управлении разнородными частями государства. Все эти важнейшие государственные преобразования несомненно отвлекали внимание Петра от «великих» церковных дел и до поры до времени отодвинули их на второй план.²³⁰ В частности проекты передела России на губернии, занимавшие Петра в продолжение двух десятилетий, конечно не наводили царя на мысль о необходимости проектов о переделе епархий, которых всегда было больше, чем губерний. В то время, как число русских епархий, со включением малороссийских и сибирских, постепенно дошло до 23-х губерний даже после двукратного передела их при Петре оказалось только – 11.²³¹

При втором разделении России на губернии при Петре наблюдалось очень интересное явление, вероятно отчасти влиявшее на вопрос об открытии новых епархий в царствование Петра и после, в первые годы деятельности Св. Синода. Дело в том, что в 1708 году, при первом гражданском делении на губернии, в России считалось всех городов и пригородов – 339, а в 1719 году городов значится – 255, пригородов – 18 и 4 крепости, всего – 277.²³² Многие города, значившиеся в табели 1708 года, оказались так незначительными, что не стоили воеводского управления и издержек на поддержание их, потому и закрыты.²³³ Бедность и малолюдность городов и сел с одной стороны, с другой все более и более увеличивающееся число церквей с массой голодного и холодного духовенства, иногда даже там, где новые церкви были не нужны, побудили правительство предпринимать меры к уменьшению количества церквей и сокращению причта.²³⁴ Впоследствии даже в архиерейскую присягу включено было обещание – не позволять строить лишних церквей и не посвящать недостойных ставленников.²³⁵ Конечно эти меры парализовали остроту вопроса об открытии новых епархий и давали повод самим архиереям, заинтересованным в доходности своих епархий, уклоняться от резкой постановки вопроса о необходимости увеличения епархий. Таким образом, с какой бы стороны мы ни подошли к вопросу о прибавке епархий, он встречает много препятствий и заслоняется другими вопросами, более интересными для Петра. Дело не изменилось и с открытием Духовной Коллегии.

* * *

В то время, как Петр усиленно работал над устройством государственных коллегий и упорядочением губерний, которые еще далеки были от желательного совершенства, над выполнением мысли царя о Духовной Коллегии не менее усердно работал Феофан Прокопович, составляя Регламент для нее. Известен анекдот, как Петр спрашивал у Феофана Прокоповича: «скоро ли наш патриарх поспеет?» и услышал в ответ: «я дошиваю ему рясу», – «а у меня уж и шапка для него готова», заключил Петр. Десятого мая 1720 г. Прокопович писал своему другу Маркевичу: «наконец я написал для главной Церковной Коллегии или Консистории постановление или Регламент, содержащий восемь глав».²³⁶ Но прошло еще около года, когда открылась Духовная Коллегия и начала действовать.²³⁷

Регламент или Устав Духовной Коллегии не опустил из внимания епархиального управления, но ни словом не обмолвился о сокращении территорий русских епархий открытием новых кафедр для исправления церковной жизни. Упорядочение епархиального управления в Уставе сводилось прежде всего к регламентации обязанностей и деятельности епископов в их епархиях. Поэтому Регламент уделяет особенное внимание делам епископским. Приведем несколько главнейших правил или требований от епископов. Прежде всего епископы обязывались знать правила вселенских и поместных соборов (§ 1), степени родства (§ 2); в случае затруднений в решении вопросов из архиерейской практики предлагается епископам обращаться за советом к ближайшим епископам или «ко иному кому искусному» и, в случае неудовлетворительности советов соседей, писать в Духовный Коллегиум (§ 4). Составители этого параграфа, видимо, упустили из виду, что понятие «ближайший», при громадных территориях великорусских епархий, было мало приложимо к тогдашним епископам (особенно в Астрахани, Вятке, Холмогорах, и всего более в Сибири). Советоваться архиереям с «иными искусными» было можно. Но много ли было этих искусных советников? Писать в Петербург – это значило откладывать дело на год, а из Сибири – на два, на три. Случалось, что соседнего архиерея не было в епархии – он отлучался. Отлучки архиереев из епархий прежде всего вредно отзывались на их епархиях. Поэтому Регламент, на основании канонов, запрещает епископам «долгое время мешкать» вне своей епархии. В случае необходимости надолго отлучиться из епархии (например, на череду служения в Петербург), или вследствие болезни временно оставить непосредственное управление епархией, предлагалось епископам, кроме обычных домовых своих управителей, определять к делам «некоего умного и житием честного мужа» – архимандрита или игумена, придав ему в помощь несколько других «умных же человек» из черного или белого духовенства. Эти «умные» люди должны были управлять епархией и в важных случаях писать отсутствующему архиерею, а больному епископу, если только он не лишился окончательно слуха, доносить на словах, в крайности даже писать в Духовный Коллегиум (§ 5). Но где было взять «умных» людей, о том Регламент выразился слишком обще. К тому же, как бы умны ни были архимандриты и протопопы, они не могли посвящать ставленников, освящать антиминсов и т. п. В своих епархиях епископы обязывались, согласно клятве, данной при поставлении, не допускать бродяжничества монахов, не строить лишних безлюдных церквей без нужды, наблюдать, чтобы не вымышлялись ложные чудеса, не появились кликуши и т. п. Но архиерей конечно не мог непосредственно наблюдать за разными кликушами, мертвыми телами и распространителями ложных чудес по селам и деревням, отстоящим от кафедрального города на сотни и даже тысячи верст. Для этой цели архиерей должен был назначить по всем городам протопопов или нарочных благочинных, «аки бы духовных фискал», чтобы они «тое все надсматривали» и все доносили епископу под ответственностью извержения за утайку (§ 8). Фискальство, красной нитью проходящее в гражданском управлении и законодательстве Петровского времени, таким образом вносится в церковное управление. При самом Духовном Коллегиуме со стороны государственной власти оно скоро воплотилось в лице обер-прокурора. Епископы обязывались заводить при своих домах духовные школы, которые, находясь на полном попечении епархиального начальства и прежде всего самого архиерея, должны были служить рассадником достойных священников и монахов. Епископ обязывался предпочитать ученых кандидатов священства неученым, и если «без правильной вины» он предпочтет последнего первому, то подлежал наказанию, по определению Духовного Коллегиума (§§ 9–10). Изыскание средств на содержание школ возложено также на епископов (§§ 11–12). Чтобы епископы не возроптали на убыточность содержать учителей, то § 13-м указывалось, чтобы они лишних служителей не держали, ненужных строений не делали (кроме прибыльных строений, например, мельниц, которые, кстати заметим, Петр вносил в государственные оброчные статьи), не шили себе излишнего священного одеяния и платья. Для лучшего контроля над доходами и расходами архиерейских домов требовалось домовые приходо-расходные книги доставлять в Духовный Коллегиум. Этот последний пункт был особенно важен и пропустить его в Регламенте для Петра было совершенно невозможно.

В личной жизни епископы обязывались быть скромны и ведать «меру чести своея». Дело, возложенное на них, великое, но чести особенной никакой для них в писании не определено; пастырство – дело немалое «яко посольство Божие» и честь пастырям должна быть особенная, без внешней царской пышности. Епископы должны быть терпеливы, рассудительны. Им вменялось в обязанность с большой осторожностью пользоваться своим правом связывать духовно (§§ 14–15), и особым трактатом подробно показан был порядок наложения анафемы.

Вводя фискальство в епархиальное управление, так унижавшее достоинство епархиальных архиереев, составители Регламента вполне сознавали, что епископам всецело полагаться на духовных фискал нельзя, «ибо и фискалы оные, дружа своим благодетелям, или мзду емля, многое утаивают». Поэтому самому епископу «подобает в год или в два года раз обозреть свою епархию», причем архиереям указывалось на пример апостола Павла (§ 17).

Непосредственное знакомство епископов с своей паствой при посещении епархий нужно признать самым действительным средством узнать нужды епархии, а затем теми или иными мерами удовлетворить их. Непосредственный объезд епархий с пастырской целью давно почти прекратился. Регламент восстанавливает эту обязанность русских архиереев. Но читая «регулы» или правила о том, «како лучше может быть сие посещение», приходится недоумевать – всерьез ли написаны некоторые из них?

Начнем с общего положения о посещениях епархий. Ведь почти половина тогдашних архиереев не в год или в два, а в три и более не могли обозреть своей епархии во всем её объеме, да еще со службами, проповедями и личной расправой по доносам. Это возможно было при единственном условии – в продолжение года ни разу не заезжать в свой кафедральный город для административных распоряжений и служений в кафедральных соборах. А этого делать было нельзя. Местоблюститель или управитель бывшей патриаршей областью и при таком условии не в состоянии были объехать порученной им епархии с необъятной территорией и четырьмя с половиной тысячами церквей. Объехать Новгородскую, Рязанскую, Казанскую и Сибирскую епархии тоже было делом мудреным без потери здоровья, как это случилось с м. Сибирским Игнатием, употреблявшим все свои силы для знакомства с вверенной ему паствой.²³⁸ Побывать в 10 – 15 селах в год, едва ли имеет смысл. Далее, первое правило рекомендует епископам посещать свои епархии летом, когда сена не надо, лошадям хватит и подножного корма; дров потребуется мало, хлеб и рыба дешевле.... Это верно. Но и останавливаться архиерею со свитой, во главе которой были почетные кафедральные персоны, цыганским табором, в поле и палатках под городом, чтобы «не трудить священства или граждан квартирой», для святителя, как бы Петр ни умалял его честь, совсем не прилично. А где останавливаться в селах? Или о посещении сел не могло быть и речи? Нельзя назвать приличной для епископа пастыря меру, рекомендуемую, хотя и с оговоркой, в 4-ом правиле посещений, тайком от меньших церковников и, «аще кто иной угодный покажется», спрашивать, как живут пресвитеры и дьяконы». 10-е правило: узнавать о монахах в городах и селах от священников и мирян, а не пытаться разузнавать об них в самых монастырях, также мера для архиерейской ревизии, не подобающая даже при тогдашних нравах. Само собой понятно, что требование 15-го правила о присылке в Духовный Коллегиум ежегодных отчетов о «состоянии и поведении епархии», по необходимости, должно было сойти на степень формальности и заканчиваться в большинстве случаев выражением самого Регламента: «слава Богу, все добре».²³⁹

Правила Регламента о делах епископских очевидно могли быть короче и проще для исполнения, если их предварить общим положением о необходимости прибавки новых епархий, или, в крайнем случае, о назначении викариев, в качестве ближайших помощников епархиальным архиереям. Но составитель Устава Духовной Коллегии совершенно забыл про настойчивые предложения патриарха Досифея. Впрочем, в Уставе, хотя часто встречаются ссылки на вселенские соборы и правила св. отцов, но сами греки очень не «жалуются». Феофан Прокопович вместе с Петром постарались совершенно упразднить даже имя восточных патриархов на Руси, чтобы не воспоминался и русский. По царскому повелению он написал особый трактат в оправдание этой отмены.²⁴⁰

Правда, после учреждения Синода, Петр, будто бы, задумывался над вопросом об увеличении числа епархий, когда поручал Феофану составление штата синодального правления и вообще духовного ведомства. «Его Величество, пишет В. Н. Татищев (1686 – 1750 г.), видя, что, хотя звание архиереев на три степени разделили, яко митрополиты, архиепископы и епископы, но разность их ни в чем ином, как в председании и одеждах состояла, в правлении же и власти каждый в своей епархии равную силу имел, а некоторые архимандриты никому, кроме Синода, подчинены не были, называемые ставропигии – того ради тотчас чин митрополитов, яко излишний, оставил. Его Величество ни о чем более, как к просвещению народа науками и к искоренению суеверств прилежал, через которые многие неповинно в заблуждении гибнут, и хотя о училищах в духовном Уставе положено, но (как) Синоду за далеко отстоящими архиереи надзирать невозможно, намерился учинить пять архиепископов, яко великороссийский, белороссийский, малороссийский, болгарский и сибирский – под их смотрением – 38 епископов, при них, для помощи в правлении, а собственно к содержанию училищ и богаделен – 48 архимандритов и на всех достаточное денежное жалованье из их собственных и монастырских доходов положить. Сию я роспись видел у архиепископа Прокоповича, под которой Его Величества рукой было надписано: «достальные употреблять проповедникам и иноверцам, на прибавочные школы и богадельни. И того же 1724 г. в декабре изволил о учреждении училищ в монастырях указом Синоду подтвердить, по кончине его Величества все оное в забвении осталось».²⁴¹

Сделав вышеприведенную выписку из истории Татищева, покойный проф. И. А. Чистович в своем капитальнейшем труде о Феофане Прокоповиче замечает: «нам не довелось нигде встретить ни этой росписи, ни указания на нее».²⁴² И ныне, через 30 лет после выхода исследования проф. Чистовича, сообщение Татищева остается весьма сомнительным и ничем не подтверждённым, если исключить не осуществившийся и тоже весьма неопределенный проект дать викариев присутствующим синодальным членам. Действительно, последнее предположение относится к 1724 году, с которым совпадает указание Татищева. Мысль о викариатствах в 1724 г., по-видимому вызывалась не столько отсутствием синодальных членов из епархий, сколько осложнившимся епархиальновладельческим управлением.²⁴³ Петр настойчиво проводил мысль о духовных штатах, но не в смысле увеличения архиерейских кафедр с определенным содержанием, но лишь в смысле определения средств церковных учреждении и назначении из этих средств постоянных окладом архиерейским домам и монастырям.²⁴⁴ Петровский проект о духовных штатах не пошел далее «определения» большей половины архиерейских домов и разделения их по указу 11-го января 1725 г. на три класса, соответственно числу данных церквей только существующих епархий. О новых архиерейских кафедрах в это время не заходила речь в правительственных кругах. Быть может кому-либо из ревнителей о церкви, в роде известного прожектера Михаила Петровича Аврамова, (бывшего директора типографии и предлагавшего проект даже о восстановлении патриаршества вместо Синода, а позже и о прибавке епархий,²⁴⁵ приходила в голову мысль об увеличении архиерейских кафедр и в виде доклада поступала Феофану Прокоповичу, но не была принята. Возможно, что Татищев видел подобный доклад у Феофана Прокоповича и принял его за официальную роспись, которой на самом деле никогда не было и которую никто, кроме довольно сомнительного историка Татищева, не видал.

* * *

14 февраля 1721 года последовало торжественное открытие Духовной Коллегии, тогда же получившей название Святейшего Правительствующего Синода. На первом торжественном заседании Св. Синода было отменено возношение имени патриарха в церковных служениях и вместо него решено возносить имя «Правительствующего Духовного Собрания», или точнее молиться «о Святейшем Правительствующем Собрании» , Петр I собственноручно изменил и эту формулу в выражение «о Святейшем Синоде или о Святейшем Правительствующем Синоде.²⁴⁶ Так получилось нынешнее видоизменение наименования Духовной Коллегии или Духовного Соборного Правительства. Духовным и мирянам повелевалось признавать его за важное и сильное правительство, просить у него крайних, т. е. окончательных «духовных дел» управы, решения и вершения... Однако право «крайнего судьи» самой Духовной Коллегии Петр оставил за собой.²⁴⁷ В этом до некоторой степени выразилось применение к русской церкви западной «территориальной системы» с принципом «cuius regio, eius religio». Права крайнего судьи заметно сказались в резолюциях на первых докладах Св. Синода.

После первого заседания Св. Синод, между прочим, докладывал Петру и спрашивал его: «в праздные епархии в Духовном Собрании избирать ли в архиереи, и по доношению царскому Пресветлому Величеству, оных к поставлению и к местам определять ли?» Царь ответил: «выбирать по две персоны, и которую определим, посвящать и определять». Далее Св. Синод спрашивал относительно иеромонаха Иннокентия (Кульчицкого), назначенного в Хинское Государство (в Китай) епископом: «ставить ли его с титулом Иркутского и Нерчинского, по близости титульных городов к Китаю, и отделять ли его епархию и его самого от Сибирской, т. е. сделать ли епископа Иннокентия самостоятельным для удобнейшего обхождения"… Петр соглашался на посвящение иеромонаха Иннокентия, но лучше без титула городов, «понеже, объяснял царь, сии города порубежные к Хине, чтобы не перетолковали инако и бедства не нанесли». Ясно, что церковь с её канонами и тут должна уступить политике. Наконец, Св. Синод спрашивал: «определять ли в свою епархию черниговского архиепископа (Антония Стаховского), если он получит прощение». Петр указывал дорогу Антонию не на юг, в благодатную Малороссию, а на север – в Тобольск; однако царь считал за лучшее, предварительно, вызвать его в Синод и там словами наказать, чтобы впредь «за возмутителей защищение не дерзал чинить».²⁴⁸

Вот и все, что Св. Синод, в качестве сильного духовного правительства, сделал для разрешения важнейшего церковно-административного вопроса. В изыскании мер для лучшего церковного управления в делах по управлении епархиями, он, как оказалось, был очень слаб и ограничен; об этом достаточно свидетельствуют вышеприведенные царские резолюции. Они дают понять, что епархиальное устройство, назначение епископов на архиерейские кафедры, тем более открытие новых епархий, всецело находилось во власти царя, а Св. Синод проявил себя совершенно несамостоятельно. Он сохранил за собой только право выбора кандидатов на кафедры. Впрочем, и это право в отношении малороссийских епархии Св. Синод должен был делить с гетманами и консисторией.²⁴⁹ Таким образом, важному и сильному духовному правительству в самых существенных делах по церковному управлению оставалось только слушаться и исполнять волю Петра, получившего титул – Императора.

На первом заседании Св. Синоду, в силу Регламента, удалось изъять из ведения Монастырского приказа и подчинить себе патриаршие, архиерейские и монастырские вотчины сборами и правлением, но под условием наблюдения интереса Царского Величества.²⁵⁰ Передача церковных вотчин в ведение, хотя не в распоряжение духовной власти была важным делом для церковных учреждений, с грустью смотревших на расхищение их владений и богатств, но вместе с тем эта передача снова осложнила епархиальное управление и затруднила епархиальных архиереев.

В самом начале 1722 г. епископ Нижегородский Питирим просил Синод определить ему в помощь особого управителя для заведывания денежными, хлебными, рекрутскими и другими сборами. Побуждением просить особого управителя по части сборов служило для Питирима «великое множество» лежавших на нем дел по обращению раскольников. Св. Синод удовлетворил просьбу Питирима, предписав назначенному управителю «править» это дело «с ведома своего епископа». Таким образом, Питирим и после назначения управителя не избавился от дел, мешавших ему всецело отдаться миссионерству среди раскольников.²⁵¹

После того, как церковные вотчины были возвращены в ведение духовной власти характер епархиального управления восстановился в том виде, каким был до учреждения губерний. Во главе церковного владельческого управления, по крайней мере в отношении кафедральных вотчин, в епархиях встали местные архиереи, с тем только различием, что деятельность их была регламентирована и подвержена особому, гласному и негласному, контролю в лице духовных фискал или инквизиторов. Духовные инквизиторы являлись для архиереев не помощниками, в которых оказывалась настоятельная нужда в необыкновенно сложном и ответственном управлении, а доносчиками.

Духовное инквизиторство – явление очень характерное для Петровского времени – не может быть обойдено полным молчанием при обозрении епархиального устройства и управления в первые годы существования Св. Синода.

1-го марта 1721 г., т. е. через две недели после своего первого заседания, Св. Синод, в исполнение предписания Духовного Регламента о духовных фискалах, приговорил: «в Петербурге при Духовном Синоде, в Москве при Церковном и Духовном Правлении назначить по одному протоинквизитору и по два инквизитора из духовных персон, да по одному инквизитору во всех великороссийских епархиях и дать им инструкции. Московским инквизитором назначен иеродьякон Александро-Невского монастыря Пафнутий, имевший свой особый штат подьячих и служителей; содержание его шло из штатных денег, а местом жительства для самого протоинквизитора назначался бывший патриарший дом; в помощь ему в Москве назначалось еще три человека из мирского, т. е. белого священства. В знатных степенных монастырях также назначалось по инквизитору из братии, а по городам в каждом заказе по инквизитору из белого священства с особой инструкцией, выданной от протоинквизитора. Монастырским инквизиторам по бывшей патриаршей области поручался надзор за ближайшими городами «того ради, что оная патриаршая область во многих городах», и одному протоинквизитору с подчиненными ему московскими инквизиторами «должности своей усмотреть невозможно». Монастырские инквизиторы обязывались «о прилунившихся делах» доносить протоинквизитору. Местом жительства «собственных» епархиальных инквизиторов назначались архиерейские дома; в степенных епархиальных монастырях назначались также особые инквизиторы, которые обязывались рапортовать «собственным» епархиальными, инквизиторам, а эти последние, протоинквизитору. Епархиальным инквизиторам полагалось есть за троих братьев, а монастырским за двоих. Протоинквизитору предоставлено право «для усмотрения данного ему дела» разъезжать по всем епархиям, входившим в его округ, причем содержание и подводы как ему, так и другим инквизиторам, полагались за счет архиерейских домов и монастырей. О такой строгой инквизиторской организации 19 июля 1721 г. посланы были указы Великого Государя в Москву к Милиникийскому митрополиту с архимандритами, в Монастырский Приказ к судье Ершову и во все епархии.²⁵²

При учреждении двух протоинквизиторств вся великорусская церковная территория разделена была на два протоинквизиторских округа – Петербургский и Московский. К Московскому округу отнесены бывшая Патриаршая область и епархии: Крутицкая, Тверская, Ростовская, Суздальская, Коломенская, Рязанская, Нижегородская, Казанская, Астраханская, Воронежская, Белгородская и Смоленская.²⁵³ Остальные епархии составили Петербургский округ, бывший в ведении иеромонаха Макария (Хворостинина). Св. Синод скоро нашел петербургского протоинквизитора «в звании его недействительна», т. е. неисправным, напротив, в московском иеродьяконе Пафнутии усмотрел «ревностное усердие и действительную звания его отправу» и приговорил оставить его одного протоинквизитором во всех великорусских епархиях, тем более, что у государственных светских дел велено быть одному обер-фискалу Пафнутию предписано в своем звании поступать по данной ему инструкции «прилежно, тщательно, с вящим усердием», о чем 9 апреля 1722 года послан ему указ из Св. Синода.²⁵⁴

Имея в виду область ведения протоинквизитора и данную ему инструкцию, касавшуюся положительно всех сторон епархиального управления, можно сказать, что в лице иеродьякона Пафнутия перед нами выступает своего рода патриарх, дающий отчет только Св. Синоду. Состоя во главе стройной инквизиторской организации, опутавшей мелкой сетью всю церковную территорию, «первейший инквизитор» при строгой субординации, одновременно являлся грозой для епархиальных архиереев и блюстителем порядка в епархиальном управлении. Сам Петр, а за ним Св. Синод, верили, что от усердной деятельности протоинквизитора, провинциал-инквизиторов и инквизиторов может «возрасти польза Святой церкви и государственная и народная».²⁵⁵ В Москве в 1724 году учреждено было даже особое по инквизиторским делам Присутствие, во главе которого стоял Синодальный Советник Новоспасский архимандрит Иерофей со специальной инструкцией.²⁵⁶ Однако напрасна была надежда на духовное фискальство. Инквизиторство, внесшее странную двойственность в епархиальное управление. послужило не к пользе, а ко вреду церкви, подорвав авторитет церковной иерархии.²⁵⁷

Передав вотчины в ведение духовной власти, Петр внимательно следил за остаточными денежными суммами и хлебом в церковных учреждениях. Инквизиторства было недостаточно для финансового контроля. Чувствовалась необходимость в центральном финансовом учреждении при Синоде. Таковым учреждением в начале 1724 года явилась Коллегия для заведывания всеми сборами по синодальному ведомству через казначея и цалмейстеров и обер-провиантмейстера по раздаче провианта. Для розыскных дел на духовных лиц, и их между собой, тогда же учреждена при Синоде особая Коллегия. Одновременно и в связи с учреждением при Синоде двух важных – финансовой и судебной коллегий или контор, возникла было серьезная мысль о викариях, хотя только у «синодских архиереев» т. е. у членов Синода. Но этим викариям, в качестве помощников отводилось не совсем подходящее и довольно узкое поле деятельности: «ведать земския дела и во всем ответ давать», довольствуясь «определенным» содержанием.²⁵⁸

Вопрос о викариях у архиереев, очень занятых в Св. Синоде, не нов, но практически и частично он осуществлялся в довольно странной форме викариатства у членов Св. Синода для Петра явились местом ссылки «провинившихся» самостоятельных архиереев. 14 февраля 1723 года Император «самоустно в доме господ Строгановых» сказал указ синодальному вице-президенту, архиепископу Феодосию о назначении Варлаама (Леницкого), епископа Суздальского, в наказание, викарием в Псковскую епархию. 5 июля того же года Св. Синод исполнил царский указ, назначив Варлаама, прослужившего уже около четырех лет самостоятельным архиереем, в викарии Феофану Прокоповичу. Варлаам, получив указ о назначении в Псков, не поехал туда, но послал из Москвы слезницу с просьбой оставить его пожить несколько времени в Москве. Задержавшись в Москве, 19 апреля 1724 г. он назначен был самостоятельным архиереем в Коломенскую епархию. Варлааму, назначенному викарием «в наказание» быть может по злобе князя Меньшикова, удалось временно избавиться от унижения,²⁵⁹ но Астраханскому епископу Иоакиму сразу, переведенному с самостоятельной кафедры викарием при митрополите Новгородском Феодосии 22 июня 1723 года, «за некоторые Его Величеству известные причины», пришлось испытать это унижение. В качестве новгородского викария он лишен был права служить в саккосе и в «случающемся народном выезде» ему не приказано носить перед собой архиерейского посоха; употреблять посох только во время служения и крестохождения в своем определенном (Антоиневом) монастыре.²⁶⁰

Права Иоакима были ограничены и по управлению Новгородской епархией; в качестве помощника (Феодосию, его устранили даже от слушания ставленников и подписи благословенных грамот посвящаемым дьячкам и пономарям.²⁶¹ Только в междуархиерейство, после лишения сана и ссылки Феодосия Яновского (с 24-го мая 1725 г.) и до перевода на Новгородскую кафедру Феофана Прокоповича (1725 г. 25 июня), т. е. не более месяца епископу Иоакиму разрешено было посвящать ставленников.²⁶²

Само собой, понятно, что ссыльные и бесправные викарии едва ли могли содействовать упорядочению епархиального управления, напротив, они способны были только ослабить значение архиерейской власти и достоинства епископского сана.

Но выше всякого сомнения, что епископы викарии, ведавшие хотя бы только одни земские дела, по предположению от 24 января 1724 года, могли облегчить сложные епархиальные и административно-владельческие обязанности синодальных членов; во всяком случае они принесли бы больше пользы святой церкви, государству и народу, чем ссыльные викарии или духовные фискалы. К сожалению, 5 февраля того же 1724 г. вышел собственноручный царский указ «у архиереев и в монастырях вместо викариев и наместников определить приказных» с особыми инструкциями. Ведению новых архиерейских и монастырских приказных, соответственно распоряжению от 24 января 1724 года, подлежали земские дела». Помощниками архиереев по духовным делам, точнее по надзору в монастырях и по епархии вообще, решено поставить архимандритов, подчинив каждому из них по несколько монастырей. Чтобы архимандриты не возвышались над архимандритами, как начальники, в подчиненных монастырях архимандрии заменялись игуменствами, те же архимандриты наблюдали и за приходской жизнью через епархиальных священников, поставленных в качестве благочинных над отдельными дистриктами или округами. Все духовные чины благочиния обязывались «надсматривать» и по своей должности доносить епархиальному архиерею о состоянии подведомых им округов.

Одновременно с такой организацией внутреннего епархиального управления, во главе которой стоял архиерей, продолжало существовать и действовать инквизиторство, неподведомое епархиальному начальству и «суду архиерейскому неповинное». Такая двойственность вносила заметный разлад в епархиальный строй Русской церкви и могла только усиливать беспорядочность в епархиальном управлении. Высшая русская иерархия, в лице епархиальных архиереев, после 1724 г. оказалась в странном положении. Епархиальный архиерей, управлявший громадной епархией, облеченный широкими полномочиями, в качестве церковного администратора и представителя владельческих прав своей кафедры, боялся своего провинциал-инквизитора из монахов. Такая ненормальность была слишком заметна, но она оказывалась неизбежной. Вообще, все меры, направленные к пользе святой церкви, государства и народа, в обход важнейшего вопроса об открытии новых епархий, или, в крайнем случае, об учреждении викариатств оказывались слишком условными, а чаще недействительными. Впрочем, с инквизиторством скоро покончили, как с учреждением антиканоническим и вредным. Когда, спустя значительное время после Петра, стала усиливаться старорусская партия. Св. Синод 25 января 1727 г. сам уже сознавался, что от некоторых инквизиторов происходят «непорядочные поступки», а духовным и мирским людям чинятся обиды и озлобления, и что «то духовному чину неприлично и святым правилам противно», а поэтому спрашивал: учинена ли хотя от кого-нибудь из инквизиторов, хотя малая польза?».²⁶³ Навели справки. Оказалось, что от всех инквизиторов не только не оказалось никакой пользы для церкви, напротив, раскрылись дела «весьма противные званию инквизиторов-монахов и общему народу гнусные». Совсем нелестные сведения получены о провинциал-инквизиторах: новгородском, сибирском, белгородском, великоустюжском и холмогорском.²⁶⁴ О других провинциал-инквизиторах к 15 марта 1727 года сведений не поступило и, как полагал Синод, потому, что епархиальная власть боялась их и не смела доносить на своих инквизиторов, тем более, что они не были подчинены архиерейскому суду.

Св. Синод не замедлил отрешить от должности всех провинциал-инквизиторов и инквизиторов, разместив их в число братии по монастырям под особый надзор, производство следствия над ними поручено было епархиальным архиереям, но окончательный суд Св. Синод оставил за собой. Тогда-то Св. Синод припомнил собственноручный указ Петра от 5 февраля 1724 г. об архимандритах и парохиальных священниках и, согласив его с 8 пунктом Регламента «О делах епископских», решил, что духовные власти обязаны все наблюдать и без инквизиторов. Поэтому 15 марта 1727 года Св. Синод распорядился в Синодальной области (бывшей патриаршей) и по епархиям – в городах и уездах для надзора за духовенством, по силе указа от 5 февраля, определить заказчиками духовных властей и поповских старост, которым и «смотреть по должности всего накрепко».²⁶⁵

Припомнив указ от 5 февраля 1724 г., члены Синода упустили из виду напрасно отмененное распоряжение от 24 января о викариях у них и серьезно не остановились на давнишней мысли, что малочисленность и обширность русских епархий, беспорядочность и разбросанность их территории и отсутствие более четверти века самостоятельного архиерея при соборной церкви в Москве в необъятной Патриаршей епархии, остаются главными причинами церковных нестроений. Слияние должности инквизиторов с обязанностями далеко не новых органов епархиального провинциального управления – заказчиков и поповских старост из духовенства – в Синодальной области, как и в других епархиях, не привносило ничего нового , сравнительно с строем епархиального управления в досинодальный период – напротив, бывшая Патриаршая область в первые годы существования Св. Синода и вдовствовавшая патриаршая кафедра, в силу господства фискальства, оказались в самом тяжелом положении, из которого мог вывести их только свой епархиальный архиерей.

* * *

Мы знаем, что еще в 1719 году бывшая Патриаршая область по духовному управлению поручена была Игнатию, м. Крутицкому на тех правах, как управлял ей м. Рязанский Стефан Яворский. М. Игнатий со свойственной ему ревностью взялся за управление обширнейшей епархией, хотя труд его оставался невыносимо тяжелым для него. И после учреждения Синода энергия «Крутицкого» видимо, не ослабевала. Но это самое, кажется, беспокоило Синод, считавший себя, а не Игнатия, заместителем патриарха в правах над бывшей Патриаршей областью, переименованной в Синодальную. М. Игнатия скоро завинили в превышении власти – невысылке дьяков и подьячих из Москвы в Петербург, в умалении чести Св. Синода, сказавшемся в том, что м. Игнатий писал в доношении вместо «Святейшему Правительствующему Синоду» – в Правительствующую Духовную Коллегию Святейшему Правительствующему Синоду, и некоторых других неважных винах.²⁶⁶ Первый строгий выговор сделан был Крутицкому 8 марта 1721 г., а 15 марта м. Игнатию запрещено посвящать архимандритов и игуменов на степенные и нестепенные монастыри и переводить настоятелей из одного монастыря в другой без указа Св. Синода.²⁶⁷ Такие синодальные указы по духовному управлению в бывшей Патриаршей области едва ли могли водворить порядок в епархиальной жизни. Они только стесняли деятельность м. Игнатия. Но все это было только началом новых болезней для самого м. Игнатия и управляемых им, при непосильном труде епархий, особенно Патриаршей области. М. Игнатий сумел оправдаться и удержать за собой управление обеими епархиями.

14 июня 1721 г. м. Игнатий был наскоро вызван в Петербург, а бывшая Патриаршая область и Крутицкая епархия «всяким правлением до указа поручены лицам, производившим следствие над м. Игнатием в Москве: Мелиникийскому епископу Григорию с тремя архимандритами: чудовским – Геннадием, Новоспасским – Сергием и Златоустовским – Антонием.²⁶⁸

Давно минувшие дела возникли при излишних придирках Тайной Канцелярии, державшей в страхе самих членов Синода, и заслонили собой духовные нужды двух важнейших епархий. После вызова м. Игнатия в Петербург на суд самого Синода, ни в Москве, ни на Крутицах не оставалось русского архиерея. Игнатию не дозволено возвращаться в Москву. 8-го сентября по царскому указу, несмотря на важность (?!) преступлений, по царскому милосердно и ради заключения мира со шведами, он наказан легко, ему велено быть Иркутским архиереем с титулом епископа, без саккоса и белого клобука. 10 сентября Игнатий просил освободить его от поездки в Иркутск и подвергнуть новому допросу. 1-го октября 1721 г. Петр, лично присутствуя в Синоде, указал не посылать Игнатия в Иркутскую епархию, а отпустить его по преклонности лет на обещание в Нилову пустынь: жить ему там в келье, но митрополитом и епископом не писаться.²⁶⁹ Так печально кончил свою многотрудную деятельность энергичный русский иерарх, около трех лет правивший двумя епархиями в тяжелое время.

Вызвав м. Игнатия в Петербург, Св. Синод не оставил без внимания епархий, порученных его ведению. Но заботы Синода ограничились только включением новых лиц в состав епархиальной администрации Патриаршей области и Крутицкой епархии. На место златоустовского архимандрита Антония, весьма отягощенного делами об исповедавшихся и неисповедовавшихся по Приказу Церковных Дел в Москве, назначен Андрониевский архимандрит – Серапион.²⁷⁰ 23 августа 1721 г. во главе епархиального управления бывшей Патриаршей области и Крутицкой епархии до назначения и приезда нового Крутицкого митрополита, поставлен был Фиваидский митрополит Арсений обще с Милиникийским Григорием, причем первенство оставалось за м. Арсением.²⁷¹

Таким образом, епархиальное управление, бывшее в руках одного м. Игнатия, получило характер коллегиального, но от такого управления, без русских архиереев, нельзя было ожидать пользы для общих епархий. Очень скоро сам Синод признал неудобство управления митрополитов Арсения и Григория в Москве, «яко чужестранных и российских обычаев не привыкших персон».²⁷²

Крутицкая епархия не представляла особого интереса для Синода, а потому вдовствовала недолго: 18 февраля 1722 года в нее поставлен, а 3 марта посвящен советник Св. Синода архимандрит Высоко-Петровского монастыря Леонид с титулом архиепископа.²⁷³ 10 апреля ему поручено управление и Патриаршей областью с сохранением звания советника, при двух асессорах, в особом учреждении, которое открылось в Москве под именем Синодальной Дух. Дикастерии; с ней в 1723 г. слился Патриарший Духовный Приказ. Казенный Патриарший Приказ, после того как Св. Синод оставил Москву, также находился в ведении Крутицкого архиерея. Впрочем, архиепископа Леонида, как и других управителей бывшей Патриаршей области, нельзя считать отдельными архиереями для Москвы, как это делает покойный И. И. Шимко.²⁷⁴

В Москве, кроме Дикастерии, действовала еще Синодальная Канцелярия, также с правами по епархиальному управлению, получившая некоторую организацию после того, как Св. Синод, пробыв в Москве с декабря 1721 г. по март 1723 г., по случаю пребывания в ней царя, отбыл в Петербург. По главе Дикастерии встал Советник симоновский архимандрит Петр с двумя асессорами. Между Дикастерией и Канцелярией возникли недоразумения. Св. Синод, разграничивая их ведомства, предоставил Канцелярии право решать дела епархий ближайших к Москве. Такое распоряжение нарушало централизацию в управлении всей русской церковью и придавало Канцелярии характер меньшего Синода. При этом нужно помнить, что деятельность патриарших приказов, как епархиальных учреждений, еще не прекратилась. Всякие недоразумения между названными учреждениями восходили к владыке крутицкому Леониду, под властью которого в 1726 г. Канцелярия и Дикастерия слилась в одну Дикастерию.²⁷⁵

Устраняя греческих митрополитов от управления бывшей Патриаршей областью и Крутицкой епархией, «яко чужестранных и российским обычаям не преобвыкших персон», Св. Синод находил их управление не важным и не действительным. Передачей Синодальной области, как «хиротонисанием священнослужителей, так и духовными и прочими делами», касающимися синодального правления, Леониду, архиепископу Сарскому и Подонскому (Крутицкому) при особой инструкции с поручением ему Духовного и Казенного приказов и даже разбора инквизиторских дел, Св. Синод, по его выражению, желал привести Московское епархиальное управление «в лучшее содержание».²⁷⁶

Правда, архиепископ Леонид был более подходящим управителем Синодальной области при сложной епархиально-административной организации, чем греческие митрополиты, тем не менее нужны были сверхчеловеческие силы, чтобы одному архиерею привести в «лучшее содержание» управление Крутицкой епархией и увеличившейся Синодальной областью. Кроме ставленников двух названных епархий ему приходилось посвящать ставленников еще Суздальской и Воронежской епархий. В 1725 г., когда его помощник по ставленническим делам Фиваидский архиерей выехал из Москвы в Петербург, в производстве ставленников произошла остановка. Поэтому архиепископ Леонид стал просить позволения у Св. Синода отсылать ставленников для посвящения в ближайшие епархии – Ростовскую, Коломенскую и др. Синод, в силу необходимости, согласился на просьбу Леонида, но с оговоркой – отсылать только тех, которые сами об этом будут просить.²⁷⁷ Облегчение архиепископа Леонида, несомненно, было затруднением для ставленников, проходивших сложные мытарства при посвящении даже у своих архиереев... Правда, Св. Синод часто сам наезжал в Москву почти в полном составе, но его пребывание в старой столице являлось случайностью и не имело целью упорядочение епархиального управления, напротив, оно могло только осложнять его.

* * *

Между тем со времени открытия Св. Синода пределы бывшей Патриаршей области не только не сократились, напротив расширились. В силу разрешения, данного Петром Великим 28 апреля 1721 г. на принятие в ведение Синода, но не в пользование, сборов Казенного Приказа, 5-го июля последовал синодальный указ о зачислении 29 городов, расписанных в 1710 г. по губерниям, обратно в ведомство Приказа. Таким образом состав бывшей Патриаршей области получил прежнее единство не только по церковному, по и финансовому управлению,²⁷⁸ хотя роспись денежных сборов с крестьян Патриаршей области, в силу необходимости, осталась по губерниям и провинциям.²⁷⁹

Для Св. Синода, объявившего себя имеющим силу, честь и власть патриаршескую, весьма важно было, по возможности, сохранить территориальную целостность бывшей Патриаршей области. Иначе его власть должна была мыслиться «с умалением». Хотя на первых порах Св. Синод самостоятельно не распоряжался доходами с Патриаршей области, поступавшими в Казенный Приказ, кроме самых необходимых нужд,²⁸⁰ однако большинство этих доходов шло не на государственные потребности, а на Синод с его штатом и учреждениями. Впрочем, скоро сам Петр, изыскивая средства на Синодальный «трактамент», указом 30 мая 1724 г. включил сборы Казенного Приказа в число, так называемых, «определенных доходов», т. е. сумм, назначенных на штат Св. Синода и его учреждений.²⁸¹ Несомненно, это обстоятельство еще больше заставляло Петра и самый Синод дорожить территориальной целостностью бывшей Патриаршей области, а при случае расширить ее. Теми же побуждениями можно объяснять не назначение самостоятельного епархиального архиерея в Москву. Боязнь умаления чести и власти Синода, а также сокращения средств содержания заставило Св. Синод вместо восстановления Патриаршей епархии и выделения из нее новых, в интересах упорядочения управления, прибегать к поручениям. Мы уже видели, что управление обширнейшей епархией поручалось иногда совершенно неподходящим людям. Достойным заместителям Патриаршей кафедры не давалось самостоятельности в действиях.

27 ноября 1722 г. скончался президент св. Синода Стефан Яворский. 2 февраля следующего года на его место в Рязань переведен опальный архиерей времен петровых – тверской митрополит Сильвестр (Холмский) с званием епископа после пятнадцатилетнего служения в сане митрополита. В конце февраля Св. Синод уже рассуждал об отделении Тамбовской епархии от Рязанской и присоединении её до указа к своей области, так как она была определена в ведомство «токмо бывшему синодальному президенту, преосвященному Стефану м. Рязанскому». В виду этого Св. Синод поручил Московской Духовной Дикастерии заведовать постановлением в нее священнослужителей и духовными делами, а сборы, положенные с духовенства и поступавшие в Рязанский архиерейский дом, передавались в синодальный Казенный приказ.²⁸² Лишением сана митрополита и отпиской Тамбовской епархии от Рязанской не кончилось уменьшение чести и власти м. Сильвестра. 27 марта 1723 г. Св. Синод назначил определенное содержание Рязанской кафедре с её штатами в 1200 руб., а затем, 15 июля 1724 г. прибавлено еще 300 руб.²⁸³ Так кончилось вместе со смертью местоблюстителя и привилегированное положение Рязанской митрополии.

Тамбовскую епархию, не терявшую своей территориальной обособленности, составляли Тамбов с уездом – (109 цер.), Ранненбург – (8 цер.),²⁸⁴ Козлов с уездом и приписным городом Добрым – (114 цер.), Петровск на Медведице – (7 цер.), всего 238 церквей с окладом в Казенный Приказ 794 руб.,²⁸⁵ на нынешние деньги до 8000 руб. Можно не сомневаться, что денежный интерес заставил членов Св. Синода упустить самый удобный момент к восстановлению многострадальной и какой-то переметной Тамбовской епархии.

Заодно с Тамбовской епархией св. Синод присоединил к своей области все еще не имевший определенной епархиальной подведомственности г. Борисоглебск.²⁸⁶ До приписки к Синодальной области с 1718 г. он, на основании общего указа Петра Великого – воронежскому митрополиту Пахомию ведать города, села и церкви по рр. Дону, Донцу, Хопру, Бузулуку, Медведице и Айдару – должен был поступить в Воронежскую епархию. Но борисоглебские городские и уездные священники «учинились сильными и не желали платить дань воронежскому архиерею, предпочитая оставаться в ведении отдаленного Патриаршего Казенного Приказа, часто корыстуясь сами церковными сборами. Пахомий, подавший в течение одного 1722 г. шесть прошений в Св. Синод о затруднениях, которые он встречал в управлении придонскими церквами и монастырями, отданными ему по указу 1718г., между прочим, просил «подтвердительного повеления» на Борисоглебск. Он говорил, что епархия его скудна и что Борисоглебск находится «в самой близости» к Воронежу (150 верст) – в его уезде и под ведением Новохоперской крепости (40 верст), принадлежавшей к Воронежской епархии.²⁸⁷ Действительно в продолжение 1718–1720 г. сборы с борисоглебских церквей поступали исключительно в Воронежский Казенный Приказ; с 1721 г. борисоглебские дани и всякие сборы поступают одновременно в Воронежский и в Синодальный Приказы. Понятно, что такая финансовая раздвоенность отражалась и на епархиальном управлении. Св. Синод без указа присоединил к своей области г. Борисоглебск вместе с Тамбовской епархией, чтобы прекратить зазорную распрю между м. Пахомием и борисоглебскими попами.²⁸⁸ Когда воронежский епископ Иоаким (Струков), ссылаясь на то, что г. Борисоглебск при Пахомии года четыре, по царскому указу принадлежал к его епархии, в 1733 г. возбудил дело о возвращении Борисоглебска к Воронежской епархии, то ни Казенный Приказ, ни Дикастерия не могли сказать, по каким указам Борисоглебск поступил в ведение бывшей Патриаршей области. Дикастерия сослалась на то, что дело в 1731 г. взято в Св. Синод, но и там его не оказалось.²⁸⁹ Тем не менее Борисоглебская десятина с 10 церквами много позже, в 1738 г., оставалась в Синодальной области.²⁹⁰

После присоединении Тамбовской епархии и г. Борисоглебска к Синодальной области южные границы её отодвинулись до устья реки Вороны в Хопер, где стояла Новохоперская крепость, построенная в 1710 г. и принадлежавшая Воронежской епархии.²⁹¹ Восточнее – в бассейне р. Медведицы Синодальная область граничила с Астраханской епархией. В расширенном объеме, в 1724 г., в Синодальной области было всего – 4675 церквей.²⁹²

В 1725 г. 19 церквей Ржевского уезда, Новоторжской приписи отошли со всеми доходами в Синодальную область, они издревле состояли в Новгородской епархии и только по указу патриарха Иоакима, «незнаемо каким случаем», были приписаны к Патриаршей области. В 1721 г. 28 апреля по просьбе новгородского архиепископа Феодосия погосты были возвращены ему, в уважение жалоб духовенства. Патриаршие ржевские и тверские приказные люди, дворяне и солдаты, «чинили отписанному духовенству многие убытки в денежных сборах».²⁹³ Любопытно рассуждение самого Синода по поводу вторичного присоединения ржевских церквей к бывшей Патриаршей области. 24 мая 1725 г. Синод рассуждал так: 19 погостов Ижевского уезда 28 апреля 1721 г. приписаны были к Новгородской епархии «для лучшего токмо обретающихся тамо церковников охранения», ныне же «для многого в Синодальном штате недостатка» доходы ржевских погостов оказались «зело нужными», а потому и приговорил, «отреша их от Новгородской епархии» со всеми доходами приписать в ведомство Синодального дома.²⁹⁴ Таким образом, материальный интерес по-прежнему брал перевес над охранением церковников даже у самого Св. Синода.

Тот же материальный интерес, долго был одной из главных причин двойственности епархиальной подведомственности городов и уездов Синодальной области, пограничных с Нижегородской епархией и переполненных раскольниками. Как известно, города Балахна, Юрьевец-Повольский и часть Галицкого уезда по р. Унжу по денежным делам ведались в бывшем Патриаршем Приказе, а по другим отраслям епархиального управления давно подлежали ведению нижегородского епископа Питирима. При учреждении Св. Синода Питирим писал (26 февраля 1721 г.) Феодосию, архиепископу новгородскому: «про Арзамас и Вязники доложить Государю, чтобы им быть в Нижегородской епархии, понеже раскольников тут много» и архиерею (т. е. Питириму) за ними следить нельзя, потому они не его епархии, и из Нижегородской епархии (раскольники) тут укрываются».²⁹⁵ Приговор Св. Синода состоялся через год. 15 февраля 1722 г. определено: «города Яропольч, Гороховец, Арзамас и Вязниковскую Слободу и уездных всякого звания людей духовными и раскольническими делами и поставлением во священство, кроме сборов, которые собирались и высылались в прежде бывший патриарший дом, а ныне присылаются в Свят. Правит. Синод, ведать преосвященному Питириму». Последний обязывался, доставлять в Синод двойные раскольничьи оклады.²⁹⁶ То же самое, только раньше (25 сентября 1721 г.), подтверждено относительно Юрьевца-Повольского.²⁹⁷

Получив в ведение значительную территорию Синодальной области, Питирим разделил свою двойную епархию по духовному управлению на 12 участков.²⁹⁸ К сожалению, он недолго правил Нижегородской епархией в таком объеме. В исключительном положении синодальных городов, отданных только «в духовное управление» Питириму, кажется, найден был лучший исход серьезного дела. Синод мог успокоиться, передав раскольников в надежные руки, не лишившись ни одной копейки доходов, а для Питирима открывалась большая свобода действий в очаге раскола. Но скоро польза дела должна была уступить место партийности в Синоде и интересам отдельных личностей из монашествующей властолюбивой братии. В феврале 1726 года архимандрит арзамасского Спасского монастыря Лаврентий, отвыкший от непосредственного надзора епархиального архиерея, обратился в Св. Синод с прошением возвратить его монастырь в синодальное ведомство, жалуясь на «отягощения», какие монастырь, будто бы, теперь терпит со стороны Питирима. Указывалось, между прочим, на то, что архиерейские посыльные из Нижнего Новгорода требовали прогонные деньги из Спасского монастыря и в то же время брали натурой лошадей у монастырских крестьян, сам архимандрит Лаврентий по указу Питирима должен ездить к службам в Н. Новгород и жить там подолгу, не имея подворья, наконец 3-го января 1726 года по указу Питирима взят был из монастыря стряпчий в Москву. Все это грозило разорением монастырю. Архимандрит, выставляя материальные убытки монастыря, с успехом добился своего. Св. Синод без долгих разбирательств дела, 7-го марта постановил: совершенно взять из ведения Питирима не только Спасский Арзамасский монастырь, которому «происходят убытки и отягощения против прежнего состояния его в бытность под Ведением Св. Синода», но и города: Арзамас, Яропольч, Гороховец, Вязниковскую Слободу с уездами и монастырями в них, а также Флорищеву пустынь (Гороховецкого уезда).²⁹⁹ Синод мотивировал свое постановление тем, что, может быть, и в этих местах претерпеваются подобные тягости, как в Спасском монастыре, и что о них не сообщается Синоду за дальностью расстояния от Петербурга и «недостачеством тамошних жителей». В силу такого распоряжения, Московской Духовной Дикастерии вменено в обязанность непосредственно ведать там духовные дела, поставление во священство и все сборы. Раскольничий вопрос отошел на второй план. Причину ослабления синодальной миссии среди раскольников можно усматривать в том, что раскол при господстве старорусской партии в Синоде утратил остроту противоцерковного явления, на него смотрели, главным образом, с государственной точки зрения; сам двойной сбор денег с раскольников изъят из Синодального Ведомства и поступил в ведомство Сената; на долю «духовных особ» осталось «одно раскольников увещание». Но и это «увещание» парализовалось Московской Конторой розыскных раскольничьих дел.

Питирим запоздал с объяснением, прислав его в Синод к 28 марта 1727 года. Энергично отрицая справедливость доноса архимандрита Лаврентия, он писал, что назначение стряпчих в Москву из монастырей – обычное дело, что архим. Лаврентий три раза вызывался в Н.-Новгород, вследствие жалоб на него крестьян и попов, а для очередных служений приезжал по обязанности архимандрита очень редко. Вся жалоба, по словам Питирима, возникла из-за властолюбия Лаврентия, по которому ему хотелось быть «на всей своей воле, как было до 1722 г.». Что касается отстранения Питирима от духовного управления синодальными городами и местностями, то он никакого личного интереса в том не имел и не мог иметь, его делом было обращение тамошних раскольников. Он успел обратить около 14 000 чел., а с нижегородскими до 64 000 чел., причем собрал для Синода раскольничьих денег до 70 000 руб., не считая доимки. В своем объяснении Питирим очень жалел о том, что ученики нижегородских эллино-греческих и славяно-российских школ, набранные из мест, зараженных расколом, числом 36, проучившись по три-четыре года, как только узнали об отписке их городов от Нижегородской епархии по духовному управлению, разбрелись по своим домам. А как обрадовались раскольники, избавившись от Питирима! Они, по-прежнему, начали своевольничать и даже убивать до смерти добрых священников, считая их за личных врагов. Печально было смотреть Питириму на гибель своего дела и на то, как «рука раскольническая не нечаянно приходит в толикую дерзость». В заключение горячего объяснения Питирим «тщася не о любоначалии, ниже о скверных пробытках, но самой сущей архиерейской должности», покорнейше просил Св. Синод для пресечения раскольнической радости и дерзости передать в его ведение города: Арзамас, Яропольч, Гороховец и Вязниковскую слободу с уездами, «точию едиными раскольническими и обращательными делами и о неисповедниках», с правом следить за священниками и причетниками в приходах с обращенными раскольниками и рукополагать туда священников. Он даже готов был поступиться пошлинами за рукоположение, оставляя этот вопрос на усмотрение Св. Синода.

Синод не внял искреннему представлению Питирима, подтвердив (23 марта 1727 г.) свое прежнее определение от 7-го марта 1726 г. Так дело сделалось не без участия новых членов Синода: Георгия (Дашкова) – архиепископа Ростовского, Феофилакта (Лопатинского), Игнатия (Смолы) и Горицкого архимандрита Льва (Юрлова), с 27 мая 1727 г. еписк. Воронежского, составлявших сильную оппозицию Феофану Прокоповичу, на авторитет которого Питирим всегда опирался, как епархиальный начальник и миссионер. Питирим, по словам его современника, Феофилакта Лопатинского, был покорным слугой Прокоповича и не мог сказать ни слова против него, а по выражению проф. П. В. Знаменского, он был один человек с Феофаном.³⁰⁰ Синод, однако, вносит небольшую поправку в свое прежнее определение, быть может, по настоянию Феофана Прокоповича, чтобы окончательно не обидеть несомненного ревнителя по раскольничьим делам и автора знаменитой «Пращицы». Он предписал Дикастерии для крепкого надзора за духовенством послать в названные города и области «достойных неподозрительных персон», которые должны во всем поступать тщательно и без послабления, как поступал Питирим, а в случае надобности советоваться с нижегородским преосвященным о способах действий. Самому Питириму, по личному усмотрению, в управление местами Синодальной области вступать не велено. Только в случаях явных злоупотреблений со стороны духовных управителей ему разрешалось писать в Дикастерию и Московскую синодальную канцелярию, а в крайности он мог писать прямо в Синод, но с ясными доводами; о раскольнических же противностях писать в Москву в Контору розыскных раскольничьих дел, бывшую в ведении стольника Савелова. Лишенный деятельного участия по духовному управлению и раскольническим делам в обширной области, лишенный непосредственного надзора на правах епархиального архиерея, Питирим остался по отношению к ней на положении духовного фискала. Пользуясь этим правом, он не раз доносил Синоду о состоянии раскола, а кстати (18 июня 1728 г.) жаловался на архим. Лаврентия, настоятельствовавшего уже в нижегородском Благовещенском монастыре, бывшем в непосредственном ведении Св. Синода. Лаврентий, который ранее «сшивал» на него вымышленные клеветы и ложные доносы, по жалобе Питирима, теперь сам «чинил вящие противности».³⁰¹ Само собой понятно, что подобные доносы Питирима, не как непосредственного епархиального начальника, а как доносчика, только расстраивали духовное управление в синодальных городах и монастырях.³⁰² Подобное положение дела ясно говорило о нецелесообразности синодального определения от 23 марта.

В царствование Петра II (7 мая 1727 г. – 19 января 1730 г.), при господстве старорусской партии, Питирим оставался в тени, как миссионер, успевший дважды издать свою «Пращицу» (1721 и 1726 гг.), хотя вызывался в Петербург на череду служения.³⁰³ С восшествием на престол Анны Иоанновны (25 февраля 1730 г.) снова вырос авторитет Феофана Прокоповича, а с ним и Питирима; напротив, для их недоброжелателей наступило тяжелое время. Первый год Аннинского царствования был ознаменован несколькими процессами иерархов, обвиненных в политической неблагонадежности. Имена большинства этих иерархов уже известны, то были Лев Юрлов, Георгий Дашков, Игнатий Смола, Сильвестр Холмский, Варлаам Ванатович, Феофилакт Лопатинский и Варлаам Псковский.³⁰⁴

Аннинское правительства сразу обратило внимание на раскол, как противоцерковное явление, и вспомнило Питирима. В манифесте 17 февраля 1730 года Синоду говорилось: «раскольников, невежеством своим противляющихся Святой Церкви, обращать увещанием и учением».³⁰⁵ 8-го мая именным указом повелено Синоду в деле обращения раскольников поступать согласно петровским указам, данным Питириму нижегородскому «и во всем, что принадлежит к обращению раскольников и искоренению их противного учения всякое вспоможение чинить».³⁰⁶ 16 мая, в исполнение именного указа, Св. Синод снова отдал архиепископу Питириму взятые у него города: Балахну, Юрьевец-Повольский, Яропольч, Гороховец, Арзамас, Вязниковскую Слободу с их уездами, а также Галичский уезд по р. Унжу и Флорищеву пустынь – по всем духовным и раскольническим делам и поставлением во священство. Кстати Синод распорядился произвести следствие над архим. Лаврентием и чернецом Варсонофием. Последний называл себя игуменом Юрьевец-Повольского Пушавенского Воскресенского монастыря и, подобно Лаврентию, жалуясь на «обиды и напрасные налоги», просил об отписке от Питирима Юрьевца-Повольского с его монастырем.³⁰⁷ Тогда же Св. Синод, по собственной инициативе, поручил Питириму, сверх дел духовного характера, производить там с 1731 г. «для лучшего по близости расстояния» все денежные сборы, состоявшие в ведении Синодального Казенного Приказа, и высылать их в Москву. Только назначение Питирима в синодальные члены (с 21 июля 1730 г.), сопряженное с отлучками из Н. Новгорода, и указание его, что сборы «учинят помешательство и остановку духовным делам», дали Синоду повод отменить свое решение.³⁰⁸

Так быстро изменились времена, а с ними положение Питирима!

На этот раз синодальные города и области были присоединены к Нижегородской епархии до тех пор, пока ей управлял Питирим. В ночь на 9 мая 1738 г. Питирим скончался. Еще раньше, 8 сентября 1736 г., скончался Феофан Прокопович. Смерть Питирима послужила ближайшим поводом снова начать дело об отписке синодальных городов от Нижегородской епархии. Духовенство Яропольчской десятины Владимирского уезда, числом 60 чел., поповские старосты Балахонской, Заузольской, Городецкой и Толоконцевой (г. Балахны с уездом), выборные священники г. Арзамаса с уездом – все, как по уговору, подали прошения о приписке их городов и уездов, по-прежнему, к Синодальной области. Яропольческое духовенство ссылалось на то, что их церкви приписаны были к Нижегородской епархии по духовным и раскольническим делам «покамест Его Преосвященство в той епархии пробудет», а «по смерти Питирима они не определены быть в Нижегородской епархии». Кстати яропольчане просили назначить им управителем духовных дел Вязниковского николаевского попа Димитрия вместо вдового протопопа Ивана Михайлова – пьяницы и обидчика. Правду ли они говорили из дела не видно. Балахинцы писали в том же духе; арзамасцы указывали еще на то, что г. Арзамас искони принадлежал к Патриаршей области и отстоит слишком далеко (200 верст) от Н. Новгорода. Путь лежал через леса, болота, реки и был небезопасен от нападения разбойников.

Вместо того, чтобы поскорее назначить преемника Питириму, в Синоде пошли на уступки просителям. До обстоятельного рассмотрения дела в Правительствующем Синоде приказано (13 сентября 1738 г.) синодальным городам и областям «быть в ведомстве Нижегородской епархии только по раскольническим делам» и «надсмотрением о благочинии», но без обид и взяток со стороны нижегородских управителей. Ставленническое дело перешло в ведение Московской Дикастерии. Около года Нижегородская епархия оставалась без своего архиерея. Только 24 февраля 1739 г. туда назначили епископа Иоанна.

Полузависимость синодальных городов от Нижегородского епархиального начальства, даже по «духовным делам», поставила в затруднение преемника Питирима. В своем донесении Св. Синоду от 9 октября 1739 г. епископ Иоанн приводил на справку, как во время подчинения синодальных городов Духовной Дикастерии (1727–1730 гг.) по ставленническим делам, «за послаблением» управителей и «маной» священников, более 15 000 чел. из обратившихся раскольников снова перешли в раскол. И теперь, после того, как с 13 сентября 1738 г. поставление во священники и церковный причт перешло в непосредственное ведение Св. Синода, по избранию раскольников и отдаленности начальства, в священники и причетники туда могут назначаться недостойные люди, даже из детей отступников; такое духовенство способно только укрывать раскол, примеры чему уже были. Преосвященный Иоанн просил сложить с него всякую ответственность за возможные последствия от этого и «не быть в ответе за необъявление о том».

Владыка был прав. Своеволие духовенства приписных городов и областей переходило границы: многие из священно-церковнослужителей совсем не слушались его распоряжений, детей не отдавали в латинскую школу, не представляли их к смотру, напротив, даже укрывали, благочиния не хранили, совершали неправильные браки, ведомостей в Синод не представляли, с венечных памятей брали лишнее, потакали раскольникам и «прочие предерзости чинили». Епископ Иоанн откровенно заявлял, что он не в состоянии исправить такой клир и производить расследование о «противных поступках» духовенства, к тому же чувствовал себя не совсем здоровым. В виду сказанного, преосвященный решился просить отписать от Нижегородской епархии синодальные города и изъять их из его ведомства тамошнее духовенство и мирян судом, расправой, а также по раскольническим делам и благочинию. Неспокойное духовенство, желавшее оставаться подальше от епархиального начальства, поддержало просьбу Иоанна.

19 августа 1741 г. Св. Синод постановил: городам Балахне, Юрьевцу-Повольскому, Яропольчу, Гороховцу, Арзамасу, Вязниковской слободе с уездами и Галицкому уезду по р. Унже и Флорищевой пустыни всеми духовными, раскольническими делами, поставлением священников и причта церковного и всякими сборами быть в ведении Духовной Дикастерии, т. е. Синодальной области. Для надзора за благочинием духовенства по тем городам и для искоренения раскола Духовной Дикастерии предписывалось определить «добродетельных» духовных персон из настоятелей ближайших монастырей, которые могли бы править это дело. Сама Дикастерия брала на себя обязанности высшей наблюдательницы и помощницы новому «чиноначалию» с правом штрафовать неисправных.

Так, наконец, определилась епархиальная подведомственность обширной церковной области, в продолжение 35-ти лет не знавшей епархиального постоянства. В четырех городах и шести её уездах в 1738 г. насчитывалось – 468 церквей.³⁰⁹ С приписными синодальными церквами в Нижегородской епархии значилось – 961 ц. В это число, вероятно, включены храмы 37 монастырей и 19 пустынь.³¹⁰

При таком количестве церквей и монастырей, Нижегородская епархия становилась в ряду самых многолюдных епархий. Ее превосходили только Синодальная область, Новгородская, Рязанская и Белоградская епархии; с отпиской синодальных церквей она уступила еще восьми епархиям, становясь в ряд малолюдных епархий.³¹¹ Одно это могло служить для Питирима сильным побуждением просить о подчинении ему синодальных городов и уездов. Помимо того, нельзя упускать из внимания отменной ревности Питирима по раскольническим делам и ставленических интересов. Следственные дела также приносили доход епархиальной администрации, не говоря о разных акциденциях. После 1738 г. все это поступило в доход Синода и его администрации...

Таким образом, с 1738 г. северо-восточная граница Синодальной области опять дошла до самых крайних своих пределов, определившихся еще в 1672 г., при открытии Нижегородской епархии.

К 1738 году на западе в Синодальной области образовалась новая Ивановская десятина с 40 церквами, возвращенными от Киевской митрополии, получившая свое название от Ивановской волости.³¹² Этим и закончился территориальный рост Синодальной области за время управления ей Св. Синодом, при помощи Московской Дикастерии. Синодальный Казенный Приказ, ведавший сборы с церквей и духовенства бывшей Патриаршей области, был закрыт в 1740 году, почти накануне распадения её вследствие открытия нескольких самостоятельных епархий в пределах бывшей Патриаршей области.

Приписка от Воронежской епархии г. Борисоглебска к южной территории Синодальней области имела за собой некоторое основание в прошлом,³¹³ даже помимо желания самих борисоглебцев. Остальное пространство по бассейну среднего Дона и по Донцу, южнее Борисоглебска, осталось в ведении воронежских епископов.³¹⁴

К перечисленным (в примечании) городам её нужно прибавить крепость Новохоперскую и г. Черкасск, не внесенные в окладную книгу, вероятно вследствие своеволия донских казаков во главе с атаманом Василием Фроловым, на что жаловался м. Пахомий.³¹⁵

Новые города – Бахмут, на р. Бахмуте, правом притоке Донца, построенный в качестве крепости в 1703 г. близ соляных источников, открытых во второй половине ХVII в. на р. Бахмуте³¹⁶ и городки по р. Айдар: Белолуцкий, Осиповский, Закотенский и Беленный (Старая Белая), основанные в первой четверти XVIII в., в значительной мере колонизовали южные пределы Воронежской епархии, пограничные с Белогородской в бассейнах Донецких притоков рр. Бахмута и Айдара. Г. Бахмут добровольно основали маячене и торяне, занявшие места, принадлежавшие Святогорскому монастырю. Колонизация р. Айдара была принудительной. В 1717 г. адмирал Апраксин строжайше предписал Острогорскому полковнику Тевяшеву перевести острогорских казаков Киевской губернии (из Ливен, Старооскола, Корочи) и Воронежской (Талецкого – Тальца, Землянска, Чернавска, Ендавища, Гвоздева, Перлевки) на рр. Тулучееву, Богучар, Айдар и др.; при переселении казаки должны были продать по вольной цене свои земли и усадьбы. Невольное переселение не могло быстро и густо заселить новые места. Тем не менее после строгого приказа 1717 г. по р. Айдару постепенно образовались сотенные города: Старая Белая, Закотное, Осиповка, и Белолуцк, вошедшие в состав Воронежской епархии.³¹⁷

Русское правительство, настойчиво добиваясь выселения черкасов из отдаленных городов на Северный Донец, старалось придвинуть населенные границы России к югу и соединить их с г. Черкасском, удержанным за Россией после Азовского похода в низовьях р. Дона и принадлежавшим Воронежской епархии.³¹⁸ В 1731 году на левом берегу р. Дона, почти против Черкасска, заложена крепость св. Анны для ограждения входа в Дон со стороны турецких владений.³¹⁹ Оставалось еще немного двинуться к югу и граница России вставала при море.

Война с Турцией, начавшаяся с 1735 года, была счастливее Азовских походов Петра. В марте 1736 г. русские войска осадили Азов, а 19 июня он был взят. По миру с Турцией в 1739 году Азов окончательно остался за Россией, но под условием срытия закреплений. Окрестности Азова должны остаться пустыми и служить границей между Россией и Турцией. В силу такого условия Россия не могла восстановить Таганрога, оставив море турецким; зато она получила право построить крепость на Донском острове – Черкасске.³²⁰

Новые места полностью вошли в состав Воронежской епархии еще до заключения мира. 31-го мая 1737 г. епископ воронежский Иоаким писал св. Синоду, что в его епархии состоят казаки по рр. Дону, Хопру и Бузулуку до г. Черкасска; в самом г. Черкасске и других соседних городах духовенство и мирские люди ведаются в его епархии; ныне по той же реке Дону взят г. Азов. По близости к крепости св. Анны и г. Черкасску (60 верст) Азову естественнее всего быть в Воронежской епархии. Генерал-аншеф В. Я. Левашов, участвовавший во взятии Азова, прежде официальной приписки Азова к Воронежской епархии, уже требовал некоторых сведений о нем от Иоакима, а тот не знал, что делать. Св. Синод без долгих рассуждений 8 июня 1737 г. послал указ воронежскому архиерею ведать г. Азов.³²¹ Таким образом, государственная граница по миру 1739 г. в окрестностях Азова совпала в епархиальной. Воронежская епархия, растянутая от верховьев Дона до его низовьев, представляла из себя уже очень обширную церковную область, но далеко неодинаково населенную. Количество церквей её в 1736 г. достигло – 333, а число монастырей – 20, из которых – 5 женских. По окладной книге 1724 г. в Воронежской епархии насчитывалось только – 317 церквей, в том числе несколько монастырских.³²²

Постепенное переселение черкасов в Придонской край, основание ими новых сотенных городов, неопределенность южной населенной границы, распределение сборов с церковных вотчин по губерниям до учреждения Св. Синода продолжали служить причиной того, что в Св. Синоде и Монастырском Приказе не знали точных границ соседних Белгородской и Воронежской епархий, ошибаясь в определении состава даже старых городов этих епархий. В 1723 г. Монастырский Приказ, рассылая формы о сборах с вотчин синодальной команды, причислил к Воронежской епархии старинные города Белгородской епархии – Ольшанск, Усерд и Верхососенск. Впрочем, ошибка Приказа скоро разъяснилась.³²³ Некоторые недоразумения у Белгородского владыки возникали на западных границах из-за управления восьмью украинскими крепостями, принадлежавшими к Киевской епархии.³²⁴ Белгородская (Белоградская) епархия в то время была одной из многолюднейших.³²⁵ Недоразумения, возникшие у белгородских владык с киевскими были слишком незначительны, сравнительно с теми, какие возникали на границах Воронежской и Астраханской епархий в местах, вновь заселенных донскими казаками.

* * *

В досинодальный период Астраханский край, а с ним и Астраханская епархия представляли собой степной простор, почти без городов и селений. Предложение губернатора Волынского в 1719 г. построить несколько сторожевых городков близ Астрахани не сразу было выполнено. Правительственная стратегическая колонизационная деятельность перешагнула южнее, за Астрахань. Еще в 1711 или 1712 г. гребенские казаки, жившие за Тереком и при устье его правого притока р. Сунжы, поселены были на берегах Терека казанским и астраханским губернатором П. А. Апраксиным в 5 станицах: Старогладковской, Каргалинской, Курдюковской и Червленной. Но это не было колонизацией южной окраины Астраханской епархии, а только передвижением населения с места на место в бассейне р. Терека на протяжении 80 верст, по, так называемой, Терской кордонной линии, из которой впоследствии развернулась от моря до моря Кавказская линия. В 1716 г. осенью, по указанию князя Довлет-Гирея, в крещении Александра Бекович-Черкасского, заложены были крепости по Трухменскому берегу Каспийского моря в урочищах Балкан, Тюрк-Карагаи и Красные Воды, по направлению к устью р. Яика.³²⁶

Петр Алексеевич Апраксин, перенесший свою деятельность после неудачи под Азовом к Каспийскому морю, является первым основателем Терской кордонной линии, которая, однако, не оживила южных пределов Астраханского края. Она только ослабила частые нападения кубанских татар. Ареной политической, отчасти и колонизаторской, деятельности эта местность сделалась главным образом, со времени Персидских походов Петра Великого.

Летом 1722 г. сам Петр был в Астрахани, отправившись 3 мая из Москвы в Персидский поход, 16 августа русское войско уже шло к Дербенту... Победы Петра в Персии шли быстро, а московские сенаторы по этому случаю радостно пили за здоровье императора, вступившего на стези Александра Великого. Дальше Дербента Петр пока не пошел, занявшись разработкой плана своих дальнейших походов. По пути из Дербента в Астрахань царь на том месте, где река Аграхань отделяется от р. Сулака, заложил новую крепость Св. Креста (Ставрополь-Кавказский). Эта крепость должна была прикрывать русские границы вместо прежней крепости, положение которой Петр нашел очень неудобным. Возвратившись в Астрахань, царь 6-го ноября отправил войско для разведок в Гилянь, Мазандеран и Астрабад через приморский город Рящ. Летом 1723 г. русские войска уже взяли г. Баку, 17 сентября 1723 г. сам Петр писал персидским героям: «поздравляю со всеми провинциями по берегу Каспийского моря лежащими, понеже посол персидский оные уступил». Договор был подписан в Петербурге 12 сентября 1723 г., по которому России в вечное владение уступлены были города Дербент и Баку со всеми населенными пунктами, принадлежавшими к ним, и землями, лежавшими по Каспийскому морю, а также провинции Гилянь, Мазандеран и Астрабад. Летом 1724 г. началось укрепление вновь завоеванных мест. Но названные провинции были уступлены только в Петербург. На деле оказалось, что прикаспийские области были присоединены к России не только не вечно, по даже слишком не прочно. По смерти Петра, в апреле 1725 г., Сенат постановить завоевание Мазандерани и Астрабада до времени отложить и укрепить русское влияние только в Гиляни. Река Кура Должна была сделаться опорным пунктом для русских. Счастье русским изменило, их стали теснить к гг. Баку и Дербенту... Персидские войны осложнились натянутыми отношениями к Турции... Русское правительство, желая склонить на свою сторону Персию, вынуждено было в марте 1725 г. уступить обратно Персии провинции: Гилянь, Мазандеран и Астрабад.³²⁷

Самый беглый обзор завоеваний Петра в Прикаспийских областях достаточно показывает, как быстро шли там политические успехи России. Но этим политическим успехам далеко не соответствовали успехи Русской церкви на границах Астраханской епархии. Тут серьезно не заходило речи о новой епархии, как то было во время Азовских походов и при завоевании прибалтийских областей, если не иметь в виду слишком неопределенного намека, сделанного Петром астраханскому губернатору Волынскому. Когда Волынский, после неуспешных действий в Персии, возвратился в Россию (1719 г.) и был назначен астраханским губернатором, 22 марта 1720 г. Петр писал ему: во-первых, для успехов в Персии необходимо склонить на русскую сторону грузинского принца, во-вторых – архиерея, для всяких там случаев, чтобы посвятить донского архимандрита. Далее в письме идет речь о необходимости тайных разведок в Персии. Очевидно у Петра промелькнула мысль об архиерее в персидских провинциях, на которые рассчитывал царь. Впоследствии эта мысль ограничилась только изменением титула астраханского владыки. О распространении православия в Прикаспийских областях Петр не думал, напрасно понадеявшись на христиан инородцев.³²⁸

23-го июня 1723 г. астраханский епископ Иоаким, по воле Петра, был переведен в новгородские викарии. На его место 8-го сентября, того же года назначен архимандрит Воскресенского, что на Истре, монастыря Лаврентий (Горка). Ему нелепо именоваться вместо «Астраханский и Терский», «Астраханский и Ставропольский».³²⁹

Новопостроенная крепость Св. Креста, или Ставрополь, внесенная в титул астраханских владык, отодвинула южную границу их епархии по побережью Каспийского моря до р. Сулака. С излучины р. Сулака граница шла на р. Терек и рекой Тереком к верховьям р. Кумы. Более южные города Дербент, Баку, а также области Гилянь и Мазандеран и Астрабад, даже временно не входили в территорию Астраханской епархии, с одной стороны, потому, что это были военные пункты без постоянных русских православных храмов, с другой – потому, что они слишком не долго оставались за Россией; кроме того, сам Петр позволил господствовать там грузинам и армянам, конечно, по чисто политическим расчетам.

Во время войны и после нее в военных городах и поселениях всецело командовали полковые командиры, не считаясь с властью астраханского владыки даже в его епархии. Во время Персидских походов из Астрахани взято 8 приходских священников за море в полки и завоеванные города – Дербент, на Сулак, в Зинзилию и Гилянь; ни один из них после войны не возвратился в Астраханскую епархию, а двое еще до войны утонули на разбитом корабле. Мало того, по словам епископа Лаврентия, в 1725 г. господа бригадиры – Шереметьев и Левашов, несмотря на то, что он, Лаврентий, «не чад армией учрежден», требовали от него священников в Гилянь, где их было уже 6 человек, и в иные места, главное не по нужде, а более «для своих прихотей»; некоторых священников бригадиры «принуждали жить при себе без жалованья и при полках, где не было даже походных церквей. Между тем в самой Астраханской епархии церкви оставались без священников. Из дела видно, что военное духовенство и военные города на Кавказе и в Закавказье, получая духовенство из Астраханской епархии, были подчинены не астраханскому владыке, а Военной Коллегии. По жалобе Лаврентия, Военная Коллегия в ноябре 1726 г. решила отправить в «низовый корпус» на замену астраханских священников 8 «кресцовых попов» из Москвы.³³⁰

Подобные неприятности только усиливали недовольство астраханского владыки своей епархией. Для Лаврентия, бывшего архимандрита богатого монастыря, товарища по академии и друга знаменитого Феофана Прокоповича, Астраханская епархия также не могла представлять большого интереса по малочисленности церквей. Мы не сомневаемся, что ученый малоросс попал в Астрахань из за политики Петра и еще потому, что имел счастье, а вернее несчастье, сопутствовать Петру в Персидском походе.³³¹ Поэтому Лаврентий, не выезжая из Москвы, пытался увеличить число церквей в своей епархии за счет соседней Казанской. Пользуясь отъездом Св. Синода из Москвы в Петербург, епископ Лаврентий просил отпустить его в Астрахань, а вместе приписать к его епархии, за малочисленностью церквей и неимением вотчин, церкви симбирского уезда, находившиеся в Астраханской губернии. Св. Синод 4-го июня 1724 г. отпустил просителя во вверенную ему епархию, но о приписке церквей умолчал,³³² вероятно потому, чтобы другим было неповадно. Надо полагать, что епископа Лаврентия сильно смущал указ Петра, посланный им в Св. Синод из Астрахани 13 июля 1722 г. о том, чтобы там, где раньше не было церквей или где жители не в состоянии были содержать храма и причта, не строить новых церквей. По смыслу указа в лишних церквах и множестве попов заключалось только небрежение к славе Божией.³³³ Из того, что такой указ был послан из Астрахани, можно заключать, что Петр на месте убедился в ненужности храмов в бедном и малочисленном Астраханском крае.

Но как только епископ Лаврентий «самолично» прибыл на место служения, так сразу должен был убедиться, что указ Петра слишком строг и не вполне применим даже к Астраханской епархии. Попы и жители слобод Дубовки, Тишны и Терсы, поселенные по заказу Петра, встретили епископа Лаврентия с просьбами о постройке в них новых храмов, ссылаясь на дальность расстояния их от городов и сел с храмами – до ста верст, содержать храмы и причты они были в состоянии. Донося об этом Св. Синоду, епископ Лаврентий (26 октября 1724 г.) прибавлял, что во вновь построенной крепости Ставрополе и др. крепостях и новозавоеванных городах также нет церквей, между тем тамошние жители желают построить церкви, о чем «стужали» ему, епископу. Св. Синод позволил астраханскому епископу разрешать строить церкви, но лишь там, где, по освидетельствованию архиереем, «купно» с губернатором Волынским, они окажутся необходимыми и будет возможность их содержать.³³⁴ После строгого наказа Петра едва ли много построено церквей в «новофундованных» крепостях, помимо Ставрополя, развившегося, главными образом, на счет г. Терека, упраздненного и превращенного (7 октября 1726 г.) в маленький редут с несколькими солдатами. Все его жители были переведены в крепость Ставрополь,³³⁵ которая тоже не удержалась за Россией. Вынеся осаду горцев еще в 1725 года, она, по договору 1735 года, вместе с Дербентом и Баку, отдана Персии.³³⁶ Однако и после уступки Ставрополя астраханские владыки впредь до 1799 г. именовались «и ставропольские».³³⁷

В Дербенте, с разрешения Св. Синода, от 28 апреля 1726 г., по просьбе грузинской принцессы, жены принца Вахтанга, для грузинского архиерея Иоанна с его штатом построена вместо церкви «плетневая мазанка во имя великомученицы Екатерины». Пристроившись около «мазанки» Иоанн, архиепископ магнельский, как он сам себя называл, начал строить каменную церковь и просить у Св. Синода церковной утвари. Не успел он построить каменной церкви в Дербенте, как русские войска выступили из Персии после мира 1735 г. Оставшись без русского покровительства, он должен был переселиться в Кизляр, возникший в 1735 г. взамен смытого водой г. Терека и уступленного Персии Ставрополя.

Кизляр несколько лет, служил опорным пунктом русской военной линии. Целый гарнизон был переведен из Ставрополя в Кизляр.³³⁸ Одновременно туда была перенесена ветхая деревянная церковь во имя Воздвижения Св. Креста. Тогда же по воле Анны Иоанновны началась постройка кизлярского собора. Митр. Иоанн, переселившись в Кизляр, недолго, но сильно бедствовал. Вскоре он переехал в Астрахань,³³⁹ давно сделавшуюся приютом для грузинских архиереев, от которых епископ Лаврентий испытал много неприятностей.³⁴⁰ Неприятности с грузинами и военными бригадирами, осложнившие дело о несвоевременной присяге Лаврентия Екатерине I и безотчетной трате кафедральных сумм на разные постройки и приобретения,³⁴¹ были причиной того, что в августе 1726 г. Лаврентий (Горка) был вызван в Петербург, откуда скоро отправился, по назначению, в Устюжскую епархию, перекочевав таким образом с юга на север.

На место Лаврентия в мае 1727 г: (по Строеву в сентябре) назначен Варлаам (Леницкий), переведенный через три года (7 июня 1730 г.) в Переяславль – Киевский. При таком непостоянстве архиереев в окраинной полуинородческой епархии нельзя было ожидать успеха миссии, которая могла бы увеличить число христианского населения и храмов Астраханской епархии. Усиленное, на первых порах, христианское движение среди калмыков, в конце, не имело ожидаемых результатов.

Калмыки прикочевали к границам Астраханской епархии еще в 1630 г., следовательно, вскоре после открытия епархии. Поселившись в низовьях между рекой Эмбой и Волгой, они только в 1665 г. присягнули русскому правительству. Калмыцкие владельцы последующими присяжными записями (1673, 1677 и 1683 гг.) отказывались от права владеть крещеными калмыками. Так как принятие христианства сопровождалось дарованием различных льгот, то находилось достаточно калмыков, желающих креститься. Около 1700 г. на р. Терешке, впадающей в Волгу, выше Саратова, существовало уже особое селение новокрещеных калмыков, разрушенное ханом Аюкой. В первой четверти ХVII в. случаи крещения калмыков участились. Этому много содействовал Петр Великий, дважды побывавший в Астрахани в 1724 г. Преобразователь понял, что христианство может закрепить их за Русью. Внимание Петра к калмыкам дало возможность приступить к более или менее систематической миссии среди астраханских калмыков. Петр распорядился склонять владельцев и калмыцких законников в христианство учением и дачей с переводом на их языки нужных книг. Распоряжение Петра состоялось по случаю крещения внука Аюки, царевича Чакдор-Джаба (Баксадай Дорджи Тайшин-Дайчин), в крещении названного Петром – Тайшей. Восприемником его был сам Петр I.³⁴² Царевичу Петру Тайше при отправлении его из Петербурга пожалована была походная полотняная церковь, освященная 17 февраля 1725 г. во имя Обновления храма Воскресения Христова (13 сентября) со всей церковной утварью, одеждами и книгами. Для совершения богослужения и в миссионерских целях к нему прикомандировали иеромонаха Никодима (Линкевича) с тремя учениками Московской славяно-латинской Академии с особой инструкцией.³⁴³ В числе последних был Андрей Чубовский, впоследствии протоиерей и замечательный деятель среди калмыков († 1780 г.). Весь штат миссии поселился на кочевье, принадлежавшем Тайше и находившемся близ Царицына. Петр Тайша оказался плохим христианином и сообщался больше с своими попами, нежели с православными. Вследствие междоусобий, заведенных Тайшей, царевич взят был в Петербург, где и скончался в 1730г. Жена его, крещенная с именем Анны, была возведена в княжеское достоинство, а калмыки поручены были её ведению.

Вскоре по принятии крещения и возвращения в калмыцкие степи еще Петр Тайша просил императрицу Екатерину разрешить построить для его жительства городок близ Астрахани, а в нем храм для моления и «ради пользы и умножения святые церкви». В противном случае, писал Петр Тайша «вера наша, то есть христианская, будет в ослаблении»... При этом он счел нужным прибавить, что все калмыцкие владельцы и прочий народ ненавидят их за то, что они крестились.³⁴⁴ Но у русского правительства составился несколько иной план, оно решилось обособить крещеных калмыков от их языческих соплеменников и построить город не близ Астрахани, как просил покойный Тайша, а по близости к коренным русским селениям. По указу Коллегии Иностранным дел, от 31 октября 1737 г., в 1738 г. была построена Ставропольская крепость, где ныне г. Ставрополь (Самарский) на северной излучине р. Волги. В сентябре 1738 г. сюда прибыла вдова Тайши, княгиня Анна, с ней 2104 души крещеных калмыков и весь штат калмыцкой миссии. С этого времени Ставрополь делается главным центром калмыцкой миссии. Таким удалением центра калмыцкой миссии от кочевьев калмыков объясняют ничтожность успеха самой миссии среди астраханских инородцев.³⁴⁵ К этому нужно прибавить еще и то, что калмыцкая миссия, открывшаяся в пределах Астраханской епархии, при непостоянстве тамошних архиереев в начале XVIII вв., передана была в ведение казанских владык, у которых и без того было много дела с своими инородцами.³⁴⁶ Но иначе не могло быть. Ставропольская крепость, где в 1739 году был заложен каменный пятиглавый храм во имя Св. Троицы, построена в пределах Казанской епархии. Четыре другие церкви, сооруженные за казенный счет в калмыцких слободах, вместе с Ставрополем, также поступили в ведомство Казанской епархии. Правда, ставропольские миссионеры разъезжали по отдаленным калмыцким улусам и обращали в христианство, по все просвещенные и крещеные ими калмыки переводились в Ставропольское ведомство и селились близ Ставрополя. По рапорту Ставропольской канцелярии в 1754 г. крещеных калмыков мужского и женского пола насчитывалось 8635 душ.³⁴⁷ Таким образом, как в начале так и впоследствии калмыцкая миссия нисколько не сказалась на увеличении числа христианского населения и храмов в Астраханской епархии и не сделала Астраханской кафедры завидной для тогдашних архиереев при тягловом отношении духовенства и приходов к местной кафедре.

Поэтому вполне понятен поступок, намеченного в Астрахань на место Варлаама известного воронежского епископа Льва (Юрлова). Прочитав указ о своем назначении и узнав, что Астраханская епархия состоит в четвертой степени, он ответил: «благодарствую Ее Императорское Величество», (по-нынешнему «покорно благодарю»), затем отказался от назначения. За свой откровенный, не без иронии ответ, он попал прямо в Угрешский монастырь вместо того, чтобы заплатить штраф в 100 рублей.³⁴⁸

Состав Астраханской епархии остался почти без изменения: в нее входили прежние города – Астрахань, Саратов, Царицын, Дмитриевск (Камышин), Черный Яр, Яик (Гурьев), Терек и Ставрополь (Кавказский), внесенный в окладные и неокладные книги Астраханского архиерейского дома с 30 июля 1725 года.³⁴⁹ Число окладных церквей оставалось также весьма ограниченным. В 1730 году, как и раньше, их значилось только – 26; в 1738 году число астраханских приходов возросло до – 36, а в 1741 г. их насчитывалось – 41.³⁵⁰ Увеличение числа приходов и храмов Астраханской епархии объясняется припиской к ней Вольского казачьего войска, поселенного близ Волги.

Нижнее Поволжье в пределах Астраханской епархии до начала второй четверти ХVIII в. оставалось малонаселенным. Русское население оказывалось самым незначительным; помимо того оно было слишком ненадежным для укрепления русской государственности. Тут селились высланные из внутренних губерний; к ним присоединились добровольцы-бродяги, часто укрывавшиеся от преследования правительства. Сводное русское население смешивалось с инородческим – татарами, калмыками, киргизами и т. п. Некоторые из последних принимали христианство. Но все это православное население оказывалось ненадежным, чтобы охранять пределы России и даже своевольным. Поэтому правительство Анны Иоанновны в видах защиты русских границ от калмыцких и ногайских набегов, с другой стороны, для усиления русской народности на окраине, приступило к переселению донских казаков к берегам Волги, из которых под начальством донского атамана Макара Персидского образовалось, так называемое, «Вольское» (Волжское) казачье войско, долго несшее кордонную службу по Царицынской линии.

В 1735 году по именному указу 1057 семейств донских казаков, преимущественно из Воронежской епархии, переселено на Волгу, где была слободка Дубовка, а также на р. Балыклею и в другие удобные места по р. Волге между Царицыном и Камышином. Переведенные казаки-донцы основали 6 станиц: Дубовскую, Средне- Волжскую, Балыклейскую, Караванную и Антоновскую. В четырех слободах тогда же были построены церкви, а священники к ним вместе с переселенцами переведены с Дона из Синодальной области.³⁵¹ Назначение священников из Синодальной области в казачьи городки послужило началом долгой истории запутанного вопроса об епархиальной подведомственности новых слобод Вольского Казачьего войска.

18 октября 1735 г. казаки в прошении, поданном в Военную Коллегию по своим воинским делам, между прочим, писали и о том, чтобы в священники к ним посвящали желающих из казаков, а переведенных с ними числить в Синодальной области. Военная Коллегия в этом смысле потребовала указа от Св. Синода. Синод, с своей стороны, просил сведений о том, к каким городам и провинциям принадлежат новые слободы, сколько жителей в каждой слободе. Касательно посвящения священников из казаков Синод сослался на Высочайший указ 1734 г. 8 августа, по которому для производства в священники и дьяконы из казаков и казацких детей требуется прекрасная аттестация от казачьего начальства, а не одно желание.

В 1737 г. ходатай – казак Балыклейской станицы, Василий Михайлов, отправился по этому делу в Петербург. На запрос Св. Синода от 20 мая о том, в каком расстоянии слободы от кафедральных городов Казанской, Астраханской и Воронежской епархий и насколько отстоят от ближайших городов тех епархий, Михайлов показал, что вверх по Волге, в 50 верстах от Царицына, при Дубовке поставлены три станицы – Средняя, Дубовская и Вольская; от Дубовки вверх по Волге – Балыклеевская в 60 верстах, Корованная от Балыклеевской – в 20 верстах и Антоновская от Корованной в 15 верстах. Центральная Дубовская станица от ближайших кафедральных городов находилась в расстоянии: от Астрахани 600 и более верст, от Казани – 1000 верст, от Воронежа более 450 верст.

Синод не совсем поверил сказке Михайлова и пожелал проверить ее через Воронежского архиерея. Последний к сказке Михайлова прибавил только несколько подробностей, он сообщил, что Дубовская слобода по Царицынской лиши от г. Качалинска Воронежской епархии в 45 верстах, а от Воронежа через Новохоперскую крепость в 447 верстах. Дополнения из Воронежа, оказалось достаточно, чтобы Синод 8 июня 1737 г., руководясь тем, что станицы ближе к Воронежской епархии и что большинство казаков переведено оттуда, «до указа» приписал Вольское войско к Воронежской епархии; одновременно казакам вменялось в обязанность быть послушными «своему пастырю», т. е. воронежскому епископу Иоакиму.

Таким образом, указом 8 июня 1737 г. юго-восточные пределы Воронежской епархии расширены до самой р. Волги и врезаясь клином в территорию Астраханской епархии по Волжскому правобережью, разделяли ее на две половины, так как левобережье представляло еще незаселенную степь. Так было недолго. Оговорка Синода «до указу» имела смысл. Синод, видимо, понимал неудобства такого разграничения Воронежской епархии с Астраханской. Ему скоро пришлось снова взяться за разрешение вопроса об епархиальной подведомственности Вольского казачьего войска. Оказалось, что ходатай Михайлов оболгал и воронежский владыка, увлекаясь материальными интересами, также сказал не по правде.

Астраханский владыка, управлявший беднейшей епархией, также был очень заинтересован в Вольском войске, к тому же станичное духовенство больше тяготело к Астраханской епархии. 7-го июня 1738 г. священники Дубовской станицы – Феодор Иванов, Балыклейской – Игнатий Михайлов, Корованской – Алексей Лукин, Антиповской – Захарий Постников донесли епископу Астраханскому Илариону, что жилища поселенных на Волге казаков находятся от Воронежской епархии верст за 800 и более, к Астрахани же гораздо ближе – верст за 400, при этом путь водой всего три дня; напротив, сообщения с Воронежем очень неудобны и небезопасны: летом вследствие переезда по обширным степям и переправам, зимой – вследствие непогоды и «неприятельских» набегов. Поэтому станичные священники просили приписать их вместе с приходами, по близости, к Астраханской епархии, где раньше была Дубовка, и дать им благословенные грамоты на постройку церквей. За одно было указано и на то, что казак Михайлов «расстоянием оболгал», без ведома священников и войска. Через неделю, 13 июня, епископ Иларион уже писал Св. Синоду и с своей стороны ходатайствовал об удовлетворении просьбы станичных священников. Военная коллегия на запрос Синода не только изъявила свое согласие, но положительно заявила, что Вольскому войску, по близости, удобнее быть в Астраханской епархии. Поэтому новым определением Св. Синода от 6 октября того же 1738 г. названные станицы причислены к Астраханской епархии, с оставлением в силе прежнего определения о венечных и лазаретных деньгах, имевших специальное назначение.

Астраханскому архиерею немало было хлопот с вольными казаками по выборке венечных и лазаретных денег и по духовным делам. Когда еписк. Иларион, на основании указа, послал заказчика попа Дубовской станицы, Михаила Моисеева, собирать деньги, то оказалось, что церковные, венечные и лазаретные сборы во всех городах собирали сами казаки вместе с казачьими складами Войсковой канцелярии и употребляли их на войсковые нужды. 15 октября 1739 г. владыка писал об этом Синоду, а Синод Сенату с требованием Уведомлений, но никакого уведомления не получил.³⁵²

Надо полагать, что сам Сенат не знал, как заставить станичников вносить, куда следует, венечные и лазаретные деньги. Еще труднее было справляться с казаками епархиальному начальству. Хотя станичное духовенство говорило, что ходатай Михайлов давал сказки, не спрося войска, однако позднейшие события говорят за то, что он был солидарен со станичниками. Казакам всячески хотелось жить подальше от своего владыки, который как никак наблюдал не только интересы архиерейской казны, но еще следил за поведением самих казаков, далеко не безупречных в нравственном отношении. Не далее, как через три года (14 мая 1742 г.) казаки, во главе с наказным атаманом Василием Персидским особым прошением на Высочайшее Имя возбудили дело об отписке их церквей и станиц из Астраханской епархии и приписке их к Воронежской. Весьма интересны скрытые побуждения просить об отписке; они лучше всего поясняют причины нежелания казаков подчиниться астраханскому архиерею.

Рассказав историю заселения станиц Вольского войска и приписки их из Воронежской епархии к Астраханской, наказной атаман, войсковые старшины и все войско направляли дело так, чтобы завинить астраханское епархиальное начальство. Они доносили, что у них в станицах ощущается недостаток в священниках, а присылаемые астраханским владыкой священники ведут себя недостойно. Хороший священник Василий Михайлов, рукоположенный еще в Воронеже, 21 июля 1741 г. скончался, присланный из Астрахани заказчик поп Михаил Моисеев, будто бы, грабил казаков с их женами, многих купцов бил безвинно «из лакомства», за что попал под следствие и был наказан плетьми, затем отправлен в Астрахань за свои непорядочные поступки и грабительство. Нужно заметить, что так рекомендовался тот самый заказчик, который донес о злоупотреблениях казаков с венечными и лазаретными деньгами. Про другого попа, Афанасия Игнатьева, писали, что он при следствии по тому же делу наказан плетьми и запрещен «литургисать» до окончания следствия; караванский поп Леонтий Иванов, обвиняемый в смертном убийстве, для розыска из Царицына отослан в Тамбовскую провинциальную канцелярию. Таким образом, в шести станицах осталось только три священника и один запрещенный. Казаки, будто бы, писали в Астрахань о присылке священников, но оттуда никого не присылали, поэтому даже службы остановились. Такое же прошение, только в более резких выражениях, казаки подали воронежскому епископу Иоакиму, с просьбой принять их в свое ведение. Само собой, понятно, что Иоаким не мог своей властью удовлетворить просьбы станичников, он обратился в Св. Синод. Синод, по обыкновению, навел справки, тут то и обнаружились скрытые побуждения просителей о переходе в Воронежскую епархию, им хотелось быть подальше от епархиального начальства. Оказалось, что еще 10 апреля 1741 г., по определению Св. Синода Иларион астраханский производил следствие о казачьих проступках и суевериях, а равно о «беззаконствующих» с невенчанными и купленными женами и о казаках, имевших по две жены. Заодно Астраханскому владыке вместе с депутатом Военной Коллегии предписывалось расследовать дело по жалобе атамана Стефана Мигузова с товарищами на священников Моисеева и Игнатьева с дьячком.

Следователи обнаружили, что действительно, заказчик Моисеев виноват в превышении власти, так как «в противность указам» расследовал блудные дела и брал взятки с блудодейцев и блудодениц, но во всем этом при допросе повинился и даже возвратил взятки... Равным образом он, повинился и в том, что вместе с Афанасием Игнатьевым бил николаевского попа Василия Михайлова, но за такой проступок оба они уже наказаны плетьми по указу астраханского преосвященного, при чем Моисеев взят в Астрахань, а Игнатьев, по-прежнему, определен в Дубовскую станицу. Довольно сложное дело так разыгралось, что и челобитчики, жившие беззаконно с двумя купленными женами и посягавшие на четвертый брак, не избежали плетей.

Св. Синод понял, что казаки, возбуждая дело о перечислении их в Воронежскую епархию, только кляузничают; поэтому 15 апреля 1743 г. он оставил их в Астраханской епархии. На запрос Синода, почему из Астрахани в станицы не высылают священников для совершения треб, епископ Иларион 13 июня того же года ответил, что жалоба казаков напрасна, у них не шесть, а четыре станицы (с храмами?), в них не три, а пять священников, только казаки самовольно отказывают им в служении и вместо них «по своему грубому казачьему самовластью» принимают беглых бродячих попов без ставленых грамот и позволяют им священнодействовать; мало этого, они просят у него, архиерея, позволения впредь принимать беглецов по своему желанию. Такая просьба граничила с желанием казаков совершенно избавиться от влияния епархиальной власти на духовные дела в станицах Вольского войска. Но это было уже чересчур. Ни епископ Иларион, ни Св. Синод, по неоднократному донесению Илариона, не соглашались на это. Напротив, Св. Синод подтвердил епархиальную зависимость Вольского войска от астраханских владык.³⁵³ Прошению казаков на Высочайшее Имя, видимо, не дано было ходу.

Мы остановились довольно долго на изложении дела о подчинении Вольского войска Астраханскому епархиальному начальству, чтобы показать, как трудно было установить епархиальные границы и подведомственность окраинных мест, а вместе с тем старались фактически выяснить, насколько нужен был непосредственный начальственный глаз епархиального архиерея во вновь населенных местах на юго-восточной границе русского государства, где в половине ХVIII в. шла колонизация свободных земель донскими казаками, малороссами и великороссами, обязанными нести кордонную службу и пользовавшимися за это разными льготами и служебными привилегиями.

Приписка Вольского войска к Астраханской епархии слишком мало расширила её территорию. Территория Астраханской епархии, по-прежнему, узкой полосой тянулась по Волге. Крайним северным пунктом её оставался г. Хвалынск, а южным – Кизляр. Посылка из Астрахани священников в Персию, Испагань и Гилянь в 1737 г., по указу Св. Синода, свидетельствует лишь о том, что духовная связь Русской церкви с православными в Персии не прерывалась. Ближайшим посредником этой связи всегда был астраханский владыка.³⁵⁴ Западные пределы Астраханской епархии после образования Вольского войска, в нач. 40-х гг. XVIII в., едва ли совпадали с излучиной р. Дона. Сомнительно, чтобы Качалинский городок в это время состоял в ведении астраханских архиереев. Воронежский епископ Иоаким называл его своим совсем недавно. Правда, прот. И. Саввинский в Историческом обозрении Астраханской епархии включает в её территорию левобережье Донской излучины с гг. Паншиным и Качалинским во все периоды существования Астраханской епархии, но ему неизвестны были подробности дела о подчинении Вольского войска астраханским архиереям.³⁵⁵

Внутренняя территория Астраханской епархии постепенно заселялась и застраивалась. В 1742 г. на Енотаевском урочище, между Черным Яром и Астраханью, по просьбе нового наместника калмыцкого ханства Дондук-Даши, построена Енотаевская крепость, имевшая не только стратегическое, но еще экономическое значение. С постройкой Енотаевска осуществился давнишний проект губернатора Волынского. Для драгун, казаков и чиновников там построена церковь. С возникновением Енотаевска исполнилось предсказание его строителя, губернатора Татищева, об оживлении пустынной местности. В 40 верстах ниже Енотаевска на урочище Черной Гряде возникли рыболовные ватаги и ловецкие станы, для их насельников в 1746 году построена церковь. В 1745 г. в Астраханской епархии насчитывалось уже 45 приходов, переобложенных данью в 1747 г. С этого времени замечается необычайное движение народонаселения по рр. Медведице, Хопру и Суре. Это движение в пределах Астраханской епархии особенно усилилось с присоединением к ней городов Пензы и Корсуня, о чем речь впереди.

С половины 40-х гг. XVIII в. от новопоселенных крестьян на имя астраханских владык целыми десятками стали поступать прошения о постройках, освящении церквей и назначении к ним причтов. Большинство просителей были помещичьи крестьяне, выселившиеся вместе с своими господами на дарственные пустопорожние земли. Кроме помещичьих крестьян в числе новых поселенцев встречаются пахотные солдаты и дворовые люди. Вместе с даровой раздачей земли шла дешевая продажа земель в Астраханском крае с непременным условием заселения их крестьянами и устройства хозяйства. Целые сотни тысяч десятин были распроданы и розданы не в счет. Конечно, заселены были далеко не все земли. Таким образом, во второй половине XVIII в. в Астраханских пределах возникли помещичьи села и деревни: Началово (Черепаха тоже), Николаевка, Ильинское, Икрянинское, Златозубовка, Среброзубовка, Александровка, Сергиевское, Натальино, Седлистовское, Федоровское, Никольское, деревни Петровская, Конновская, Досадинская, Зюзинская и др. Во владениях князя Александра Кушелева Безбородко по р. Бузану в последней четверти XVIII столетия образовались поселки: Кудрин, Маячный, Телячий и Конный.

Одновременно с вызовом поселенцев из верховых губерний образовалось несколько поселений из астраханских казаков. В 1737 г. казаки составили из себя, так называемую, трехсотенную команду, сначала они жили в самой Астрахани своими домами. С 1748 г. началось выселение их из города. В 1750 г. близ Астрахани они образовали поселение с именем Казачебугоринской станицы. В облегчение трудной обязанности астраханских казаков – гонять почту от Астрахани до Царицына и развозить царские указы в Кабарду и Черкасск, правительство переселило к ним донских верховых казаков, стрелецких и казачьих детей, разночинцев, а также новокрещеных татар и калмыков, образовавших вместе с астраханцами целый Астраханский казачий полк. В его обязанность, между прочим, вошло удерживать татар от набегов на Кубань и охранять Поволжье. Вместо прежних сторожевых форпостов, располагавшихся летом по нагорной стороне Волги, а зимой по луговой, 500 казаков из Казачебугоринской станицы поселились на правом берегу Волги на постоянное жительство – на пространстве от Астрахани до Черного Яра. Так в начале 60-х годов ХVIII в., образовались станицы: Лебежинская (при урочище «Коровья Лука»), Замьяновская (при урочище «Круглый Остров»), Сероглазинская (бывший Митинский форпост), Ветлянинская и Грачевская. Несколько позже образовались станицы Косинская и Копановская. На почтовом тракте от Астрахани до Кизляра основаны две слободы – Началово и Гришино, вскоре упраздненные, вследствие перевода казаков в Енотаевск. В 80-х годах ХVIII столетия, часть казаков Казачебугоринской станицы образовали две станицы: Городовой Форпост и Дурновскую.³⁵⁶

Эта сравнительно поздняя колонизация Астраханского края не коснулась Яицких степей, где проходила восточная граница Астраханской епархии. Низовье р. Яика с г. Гурьевым в половине XVIII в. остается восточной границей Астраханской епархии. Выше по р. Яику шла колонизация в пределах соседней с Астраханской епархией – Казанской епархии, в бассейнах рр. Яика, Самары, Уфы, Белой и др. притоков р. Камы, а также в Приуралье, в пределах Вятской и Сибирской епархий.

* * *

С начала второй четверти XVIII усилилась колонизация юго-восточного Закамья. В 1725 г. Яицкие казаки основали г. Сакмарск на р. Сакмаре. Это было началом русского влияния в верховьях Яика. Однако укрепить тамошние места за Россией не представлялось возможности, не утвердившись прочно в Закамье. Поэтому в 1732 г. от пригорода Самары – Алексеевска на северо-восток устраивается «Новая Закамская линия» укреплений до Кичуйского фельдшанца, состоящая из Кинеля, Красноярской крепости, Черемшанской и др. Под прикрытием этой линии постепенно заселяются свободными поселенцами и помещичьими крестьянами земли по рр. Кинелю и Самаре в местах ближайших к внутренней России. Русское влияние в отдалённых местах, в Киргизских степях, особенно усилилось со времени обращения к русскому правительству Киргизской Малой орды в 1730 г.

Киргизы еще в 1717 г. обращались к Петру Великому с просьбой о принятии их в русское подданство, вследствие внутренних междоусобий и притеснений от соседей. Но Петру, занятому войнами со шведами п турками, пока было не до киргизов. Продолжавшиеся междоусобия в Орде и нападения соседей снова побудили хана Малой Орды Абдул-Хаира просить русское правительство о принятии их в свое подданство. На этот раз для заключения договора 19 февраля 1731 г. с особой инструкцией отправился к ним мурза А. И. Тевкелев, по происхождению из выезжих ордынцев. Тевкелев прожил в Малой Киргизской орде около двух лет. Следствием этого пребывания было приглашение в 1734 г. самими русскими всех трех киргизских орд – Малой, Средней и Большой – к принятию русского подданства, хотя Малая орда присягнула еще в 1731 г. Главными условиями принятия киргиз в русское подданство выставлены – утверждение ханства в роде Абдул-Хаира навечно и постройка крепости для защиты киргизов, при слиянии р. Ори с Уралом (Яиком). Обер-секретарь Сената И. И. Кириллов составил обширный проект устройства Орского или Оренбургского края; он сам по Высочайшему поручению от 18 мая И734 года начал осуществлять план, встав во главе, так называемой, Оренбургской экспедиции. Вместе с Кирилловым в состав экспедиции входили ученый священник и несколько студентов греко-латинской академии. Экспедиция имела большие полномочия, ей подчинялся даже уфимский воевода.

Экспедиция отправилась через Уфу к месту постройки города на р. Ори. Для подвоза провианта к новому городу из Сибири Кириллов в конце 1734 г., на верховьях р. Яика, построил Верхне-Яицкую крепость, первую в Оренбургском крае, переименованную через сорок лет в Верхне-Уральскую. Башкиры поняли, в чем дело, и заволновались. Сопротивление их, однако, не остановило Кириллова при осуществлении намеченного плана. 15 августа 1735 г. он основал крепость на р. Ори, а 30 августа город – Оренбург, переименованный В 1743 г. в Орскую крепость.

Так полагалось прочное начало господству русских в Башкирии, получившей под властью русских название Оренбургского края. Вооруженное сопротивление вызвало постройку новых крепостей: в 1736 г. были построены крепости – Губерлинская, Озерная (Верхне-Озерная), Камыш-Самарская (впоследствии Татищевская), Бердская, Бузулукская, Красносамарская, Борская, Табынская, Миасская, Чебаркульская, и еще в 1735–1736 гг. Елдяцкая и Нагайбацкая.

14 апреля 1737 г. устроитель Оренбургского края. Кириллов, скончался в г. Самаре, где был центр управления Оренбургским краем. Но и по смерти Кириллова его дело не погибло. При преемнике Кириллова, известном историке Вас. Ник. Татищеве (1737–1739 гг.), в Оренбурге 3 августа 1738 г. последовало окончательное торжественное принятие Малой ордой русского подданства. В 1739 г. формально вступили в русское подданство киргизы Средней Орды, обитающие ныне в областях Акмолинской, Семипалатинской и смежной с ней части Тургайской области, в действительности, остававшиеся до 1781 г. независимыми от русских. Большая орда, обитающая ныне в Семиреченской и Сырдарьинской областях, вступила в русское подданство только в течение XIX в., с 1819 по 1865 гг.

В 1740–1743 г. многочисленное племя каракалпаков (черные шапки), кочевавших по Усть-Урийскому плоскогорью и доходивших до рр. Тобола и Уя, приняли русское подданство, но за отдаленностью остались вне русского покровительства и влияния. Страдая от нападения и разорения киргизов, они передались Хиве и Бухаре.

Постройка крепостей в Оренбургском крае продолжалась как при Татищеве, так и при его преемнике Урусове (1739–1742 гг.). При Татищеве основаны были крепости – Ново-Серпевская (Тевкелев брод), Переволоцкая, Чернореченская, Ольшанская, Каргайская, Эткульская и закончены устройством Бердская и Губерлинская. Татищев составил проект о переносе г. Оренбурга с р. Ори на урочище Красная Гора, где при Урусове, в 1741 г., была построена Красногорская крепость. Но такой проект был отменен по представлению И. И. Неплюева. Этот главный командир Оренбургской Комиссии и Киргизкайсацких орд и знаменитый деятель в Оренбургском крае (с 1742 по 1758 гг.) закончил систему тамошних укреплений.³⁵⁷ При нем в 1742 г. построены крепости: Пречистенская, Воздвиженская, Ильинская, в 1743 г. Таналыцкая, Уртазымская, Кизильская, Магнитная, Троицкая (с 1784 г. город), Каракульская, Крутоярская и Усть-Уйская на месте давнего поселения, построенного около 1686 г. и принадлежавшего Далматову монастырю. В 1745 г. основана Куртамыжская слобода.

В 1743 г. г. Оренбург перенесен на нынешнее место; тут сначала находилась Бердская крепость, а с 1743 г. Казачья слобода, отодвинутая к р. Сакмаре – в 5 верстах. 19 апреля состоялась закладка города, в сентябре освящена первая деревянная церковь в Оренбурге во имя Успения Божией Матери, упраздненная в 1758 г., с устройством каменного Введенского собора (ныне приходская церковь).

Оренбург, укрепленный на настоящем месте, сделался административным центром всего края; туда переведены присутственные места из Самары, а сам И. И. Неплюев с 1744 г. назначен первым губернатором новой Оренбургской губернии. До 50 гг. XIX столетия г. Оренбург служил главным опорным пунктом русского могущества на всем юго-востоке Европейской России, пока центр тяжести не перенесен был в Среднюю Азию.

От Оренбурга, как из центра, шли радиусами линии пограничных укреплений. На юго-западе шла Нижне-Яицкая линия – вниз по р. Яику (Уралу) с крепостями – Чернореченской, Татищевой, Нижнеозерской и Рассыпной. От станицы Рассыпной, на юг до самого Гурьева, на Каспийском море, несли службу яицкие казаки. Вся линия тянулась на 750 верст. На западе от Оренбурга к Волге по р. Самаре и Камышу тянулась Самарская линия укреплений с ветвью её к востоку по р. Сакмаре – Сакмарской линией; на северо-востоке – вверх по Яику длинной излучиной до Верхнеяицкой крепости, перевалив Уральский хребет, шла Верхнеяицкая линия. Продолжением Верхнеяицкой линии на востоке к Сибири до конечной крепости – Звериноголовской, отошедшей от Сибири в 1753 г., служила линия Уй-Тобольская. От нее за Уралом раскинут был ряд военных поселений из шести крепостей: Челябинск (осн. в 1743 г. с 1781 г. уезд. гор.), Миасской, Уйской, Чебаркульской и Козельской с включением Эткульской крепости. На самом севере Оренбургского края эти крепости сближались с прежними укреплениями по рр. Миасу и Исети, притока Оби, на которой 1721 г. давно был построен Екатеринбург. Названные крепости устроены в 1736–1744 г., по случаю башкирского бунта и для защиты сибирских слобод. С устройством Уй-Тобольской линии (1743–1745 гг.), они оказались внутри страны, потеряв, отчасти, свое значение. Башкирия, окружённая со всех сторон крепостями, редутами и форпостами окончательно смирилась. Бунт, поднятый Алеем Батыршей в 1755 г., был последней напрасной попыткой башкир восстановить свою прежнюю вольность.

Что касается области Яицких казаков, то, как известно, выходцами отсюда в 1725 г. основан был Сакмарский городок для защиты от каракалпаков и киргиз-кайсаков, не потерявший своего стратегического значения с постройкой г. Оренбурга.³⁵⁸ В 1737 г. яицкими казаками из черкасов (малороссов) основан г. Илек (Илецкий городок) на р. Яике; почти одновременно возникла Илецкая защита (62 вер. южнее Оренбурга), населенная яицкими казаками в 1730 г. Местность её по своим соляным копям известна была русским давно, хотя илецкая соль была обложена пошлиной только в 1727 г., как доходная статья русского государства. Илецкая крепость построена еще позже, в 1753 г., оренбургским казаком Углицким. В 1743 г. яицкие казаки, за снятие Гурьевского Учуга, преграждавшего ход рыбы из Каспийского моря по р. Яику (Уралу), построили на реке Яике – Калмыков и Кулагин городки, обязавшись в каждом из них с форпостами содержать по 500 человек команды для отражения набегов калмыков и киргиз-кайсаков.³⁵⁹

Главным городом яицких казаков оставался Яицкий городок (с 1775 г. Уральск)³⁶⁰ в нем в половине XVIII в. насчитывалось до 3000 дворов и 5 приходских церквей. Население внутренних мест Уральской области по рр. Чагапу, Таловой, Иртеку, Ташле, отчасти по Чижам, относится к концу XVIII в.

С устройством крепостных линий началась более правильная колонизация нового края.

В целях заселения края Неплюев покровительствовал всем беглым, несмотря на запретительные указы 1739 и 1743 гг. Доказывая необходимость для края пришлого элемента из внутренней России, Неплюев добился того, что указом 1746 г. 13 января велено отправлять в Оренбург всех непомнящих родства, наделять их там землей и освобождать на три года от всяких сборов и рекрутской повинности. Эти насельники образовали несколько слобод в нынешнем Бугульминском уезде. К 1758 г. их насчитывалось 3720 душ м. п., в том числе русских 1650 человек. Вместе с этим нарочито вызывались и приглашались в Оренбургский край на привольные земли крестьяне из внутренней России. Еще в 1739 г. капитан Калачев вызвал туда малороссов-черкас; но они оказались плохими колонизаторами. Не будучи в состоянии выносить тревоги окраинной жизни, они после нескольких набегов киргизов, покинули заселенные ими крепости: Рассыпную (1742 г.) и Чернореченскую. Неплюев вызывал туда не только великороссов с малороссами, но и татар. В 1744 г. 200 семей татар переселились из Казани в Оренбург, в следующем году казанский татарин Сеит Халялин образовал из них Сеитовский посад или Каргалу, в 20 верстах от Оренбурга. В посаде была построена великолепная мечеть. Ныне Сеитовский посад составляет главный центр мусульманства в Оренбургской губернии.

Бывшие служилые люди – переселенцы, получавшие, во владение земли в Оренбургском крае, селили в них крестьян из внутренней России. Особенно много было таких поселенцев в Бузулукском (город осн. в 1736 г.), Бугульминском (1745 г.) и Бугурусланском (1742 г.) уездах. По сенатскому распоряжению 1744 г. колодники, особенно из мещан и купцов, направлялись «без всякой задержки» в новый край, как в место ссылки. Впредь до 60-х гг. XIX столетия Оренбургская губерния служила местом ссылки «в места, не столь отдаленные».

При Неплюеве широко развилось горное дело, благодаря некоторым льготам, предоставленным горнозаводчикам и позволения скупать, сколько угодно, по дешевке, башкирские земли; например, Белорецкий завод за 300 руб. купил 300 000 десятин башкирской земли.

В 1760 г. в Оренбургском крае считалось уже 28 заводов (15 медных и 13 железных) с населением до 20 тысяч душ, преимущественно раскольников. Тут, помимо Авзяно-Петровского, были заводы: Кананикольский, построенный Мосоловым в 1750 г , Преображенский – 1753 г. – Твердышевым, Верхний Авзяно-Петровский (1755 г.) и Нижний-Авзяно-Петровский (1756 г.), принадлежавшие Шувалову и Матвееву, Белорецкий, (1761 г.) – Твердышеву и Мосолову, Кагинский – Демидову и др.; впоследствии еще возникли Миасский (Лушиных – в 1773 г.), Узянский (Демидова в 1797 г.) и некоторые др.

Состав коренного и пришлого населения Оренбургского края был самый разнообразный. В крепостях, построенных с 1735 г., преобладало казачество. Русское крестьянское население в юго-западной части Оренбургской губернии преобладало лишь в Троицком уезде. Особенно преобладало русское население в юго-восточной части, в обширном Челябинском уезде. Русские поселенцы хлынули в Троицкий и Челябинский уезды с проведением Уй-Тобольской линии, преградившей туда доступ киргизов и каракалпаков. Тогда возникли нынешние большие русские села: Карачельский форпост (1743 г.), слободы: Кутамыш (1745 г.), Таловская (1747 г.), Каминская (1749 г.), село Кундравы (1750 г.), слоб. Нижне-Увельская (1749 г.), Верхнеувельская (1751 г.) и др.

* * *

Христианство распространялось вместе с колонизаций края. Там, где появлялись казаки и русские переселенцы, появлялось христианство. Поэтому расширение государственной территории одновременно было расширением территории русской церкви. Казачество особенно содействовало водворению христианства в новом крае. Полагают, что оно представляло из себя род религиозного братства, которое, устроив свою жизнь на строго религиозных началах, крепко берегло свободу и неприкосновенность своей веры. Мало того, вступление в среду казаков дозволялось только тем, кто принимал христианскую веру. Самая борьба казачества с не христианскими народами носила до некоторой степени религиозный характер и была стоянием за веру отцов. Оренбургские и яицкие свободные казаки, явившись передовым оплотом русской государственности на инородческом юго-востоке, имели важное значение в качестве охранителей и насадителей православия в новых землях. Вместе с церковностью и гражданственностью русская культура вообще весьма многим обязана казакам, они были земледельцами и хозяевами в своих поселениях. Но это не мешало им отправлять тяжелую строевую и пикетную службу на сотни и даже тысячи верст.

Одновременно с основанием городов и крепостей, или вскоре после основания, в них созидаются храмы и часовни на средства самих устроителей крепостей, но чаще за казенный счет. Особенно велика в этом отношении заслуга Неплюева, построившего за казенный счет церкви во всех главных крепостях – Оренбурге, Орске и др. Правда, церкви были плохо обставлены и своим видом больше походили на часовни; тем не менее они открыто свидетельствовали об утверждении христианства на новой русской окраине. Благодаря этим храмам, русские люди имели объединяющий их центр и не могли совершенно затеряться среди инородческой массы. Как видно из истории древнейших церквей Оренбургской епархии, большинство их образовалось вместе с поселением казаков и русских выходцев из центральной России в Оренбургском крае и Уральской области.³⁶¹

Обращение тамошних инородцев в христианство, началось вместе с прибытием русских. Совместная жизнь русских с инородцами, введение русского строя и церковного управления были естественными способами насаждения и распространения христианства среди инородческой массы. О какой-либо специальной миссии в новом Оренбургском крае долго не заходило речи. В обязанность Оренбургской экспедиции, в состав которой входил ученый священник с четырьмя студентами греко-латинской академии, не ставилось специальных, миссионерских задач. Если исключить калмыков, среди которых действовала плохо организованная миссия, Оренбургский край до последнего времени не видел у себя специальных миссионеров из лиц, одушевленных миссионерским призванием, и не знал непосредственной и систематической христианской проповеди. Казанская миссия почти не коснулась Оренбургского края с Уральской областью. Из Тобольска она сюда также не дошла в ХVIII в. Распоряжение Тобольской Консистории в 1788 г., командировать веропроповедников в инородческие селения Челябинского края оказалось несвоевременным. Оно было отменено общим указом Св. Синода 1789 г. – не посылать проповедников в инородческие села. Синод в данном случае подчинился либеральной политике Екатерининского времени по отношению к инородцам и иноверцам, в основу которой был положен самый широкий принцип веротерпимости. Понятно, что этот принцип надолго задержал распространение христианства среди всех инородцев, подданных России.³⁶²

При всех неблагоприятных условиях для миссии естественное влияние колонизации и господство русского племени сопровождалось ежегодными случаями обращения в христианство башкир, киргизов, калмыков и других инородцев Оренбургского края. При Неплюеве даже образовался особый центральный пункт для крещеных инородцев – в Нагайбацкой крепости, основанной еще Кирилловым в 1736 г. Коренными жителями в ней были старокрещенные татары. По словам Рычкова, автора исследования «Топография Оренбургской губернии», они были плохими христианами. Только в 1746 г., и то за казенный счет, построена была церковь во имя Св. Троицы для старокрещенов Нагайбацкой и соседней с ней Бакалинской крепости. Неплюев в 1752 г. переселил к ней новокрещеных инородцев и иноверцев, в частности выходцев из киргиз-кайсацкого плена, числом 68 человек. В числе их были 45 персов, 12 арабов, три бухарца и 2 каракалпака. В 1758 г. казанский архиепископ Гавриил (Кременецкий) посетил Нагайбацкую крепость и поручил тамошних новокрещеных особенному вниманию священника с. Спасского, Бугульминского уезда, которого нашел более способным в деле миссии.

Другим центром для новокрещенов Оренбургского края был г. Ставрополь, куда в 1738 г. переселилась калмыцкая миссия. К 1760 году Оренбургское начальство поселило там около 250 человек персиан, аравитян др. крещеных инородцев, вышедших из киргиз-кайскацких орд. Азиаты, таким образом, представляли собой преобладающую смешанную национальность новокрещенов. Случаи обращения в христианство коренных оренбургских и уральских инородцев – башкир, ногайцев и киргизов оставались единичными. Обращение их обязано не специальной миссии, а деятельности приходского духовенства.

Что касается оренбургских калмыков, то в числе их насчитывалось слишком мало крещеных. Они выселились из низовьев Яика в Оренбург и пользовались правом свободы вероисповедания, данным насельникам Оренбурга. В 1754 г. крещеных оренбургских калмыков оказалось только 58 кибиток при 205 душах обоего пола.³⁶³

* * *

В церковно-административном отношении новые места Оренбургского края и Уральской области, до учреждения самостоятельной Оренбургской епархии (1799 г.), принадлежали к разным епархиям. Большая часть их входила в состав Казанской епархии. По официальным документальным данным в 1740 г. Казанскую епархию составляли – Казань с уездом и пригородами (Арск, Лаишев), уездные города с уездами: Свияжск, Козмодемьянск, Чебоксары, Царевококшайск, Кирельский (ныне Тетюшский уезд) и Болгарский (ныне Спасского уезда), заказы: Симбирск, Оса, Сарапул, Кукарка, Царево-Санчурск, Малмыж, Елабуга, Уржум, Яранск, Ветлужский заказ, Уфа, Бирск, Самара, Сергиевск, крепость Ставрополь, Яик (Уральск) с 4 церквами.³⁶⁴ Оренбург и все ближайшие к нему крепости, расположенные в округах Оренбургском, Бузулукском и частью Верхеуральском при самом основании Закамской линии (1734 г.) вошли в состав Казанской епархии.³⁶⁵ Вместе с территорией в ней возросло число церквей: в 1740 г. их значилось – 669, а через год – в 1742 г. – 687, в 1743 г. – прибавилось еще 10 церквей, а в 1744 г. их насчитывалось – 713, в следующем 1745 г. уже 724 церк.³⁶⁶ Ни один десяток новых храмов приходился на Оренбургский край.

Необыкновенно быстрый рост приходских храмов в Казанской епархии, однако, нельзя объяснять исключительно постройкой храмов по Закамской линии и в Оренбургском крае. Новые храмы в большом количестве возникали внутри старой епархиальной территории, где шла усиленная миссия с постройкой храмов среди инородцев при известном крайнем ревнителе миссионере – Луке Конашевиче, вступившем на Казанскую кафедру 9 марта 1738 года. Нельзя не обратить внимания и на то, что на новой территории Казанской епархии не основано ни одного монастыря. Отсюда можно заключить, что мирное колонизационное завоевание окраин уступило место казацкому оружию.

Оренбургский край в пределах Казанской епархии был подведом Оренбургскому Духовному Правлению, основанному в 30 гг. XVIII в. и находившемуся сначала в г. Самаре, где сосредоточивалось все управление краем. В 1744 г. Правление переведено в г. Оренбург вместе с другими присутственными местами. Район, подведомый Оренбургскому Духовному Правлению, был чрезвычайно обширен и не раз подвергался изменениям в своих границах; к концу XVIII в. он обнимал уезды: Оренбургский (с Орским), Бузулукский, Стерлитамакский и часть Верхнеуральского.

При существовании Оренбургской экспедиции во главе духовного управления Оренбургским краем стоял протопоп Антипа Мартинианов, ректор Самарской догматической школы, непосредственно сносившийся со Св. Синодом. В 1739 г. он отозван в Москву после столкновения с Татищевым. На место Мартинианова назначен Алексей Киселев, человек энергичный, властный и распорядительный. Он собственно, организовал Оренбургское Правление, называясь правителем его; подобно предшественнику, он непосредственно сносился с Св. Синодом, но недолго. В конце 1739 г., 5 октября, протопоп Киселев получил указ, которым запрещалось ему относиться в Св. Синод по епархиальным делам, помимо своего епархиального архиерея, т. е. казанского архиепископа. Только после этого указа Казанская Консистория потребовала доставить ей исповедные росписи за 1737–1738 гг. из крепостных церквей и начала внимательно следить за назначением туда священно- церковнослужителей. На указ Св. Синода и предписание Казанской Консистории должно смотреть, как на прочное подчинение Оренбургских линейных крепостей Казанской архиепископии и окончание их епархиальной независимости от ближайшего архиерея. С 1749 г. в Оренбургское Духовное Правление назначается второй присутствующий, и оно перестает быть протопопской канцелярией, превратившись в коллегиальное учреждение.

* * *

Яицкое войско, подчиняясь Казанской архиепископии, отстояло свое протопопское управление. Войско ближайшим образом подчинялось протопопу Михайло-Архангельского собора г. Уральска. При отдаленности г. Уральска от Казани архангельский протопоп в деле управления широко пользовался своими правами суда и наказания духовных лиц. Однако независимость его была далеко не полной, он испытывал постоянную зависимость от войска, оказывавшуюся тяжелее епархиальной власти. В этом отношении сказывались старые войсковые традиции. Уральские или яицкие казаки, выродившись из донской вольницы, не знавшей правительственной зависимости, в своем общественном быту выработал и независимое устройство на демократических началах. Вследствие применения общинных начал к своей церковной жизни, войсковой круг и войсковая канцелярия близко вникали в церковные дела, подведомственные протопопу, и никак не желали подчиняться Духовному Правлению. Весьма настойчивые попытки епископа Луки (Конашевича), сначала (1748 г.) подчинить Яицкое духовенство Оренбургскому Духовному Правлению, а затем (1754 г.) учредить в Уральске (Яике) особое Духовное Правление, оказались безрезультатными. В сложное дело втянулся сам Неплюев, дело доходило до Синода. Войско решительно отказалось принять эту реформу; равным образом оно не поступалось своим правом, освященным стариной и обычаем, самостоятельно избирать священников на свободные места, не сносясь с епархиальным начальством. Петербургская Военная Коллегия поддержала уральцев, приравняв их к донским казакам, с которыми, как известно, у воронежских и астраханских архиереев не было сладу. Впоследствии единоверцы Уральского войска внесли некоторое раздвоение в епархиальное управление, испросив у Св. Синода разрешения по своим делам сноситься с Черкасским Духовным Правлением, подведомым воронежским владыкам. Впрочем, это было в самом конце XVIII в., в 1795 г.

В ведении уральского протопопа состояло четыре церкви в г. Уральске (Казанская, Петропавловская, св. Алексия, м. Московского, т. н. Кирсановская, и Преображенская), пятый собор, по одной церкви в гг. Илеке, (145 верст), Сакмарске (298 верст) и Калмыкове. В 1746 г. Казанская Консистория, основываясь на близости Илека и Сакмарска к Оренбургу (первый 125 вер., второй 30 вер.)., пыталась изъять их из ведения уральского протопопа и подчинить Оренбургскому Духовному Правлению. Уральское войско, ссылаясь на то, что Илек и Сакмарск населены выходцами из их казачьей среды и состояли в ведении Яицкого войска, удержали оба города за своим архангельским протопопом. Только после Пугачевского бунта сакмарцы, замешанные в пугачевщине, в 1775 г. отписаны были в ведомство Оренбургского Духовного Правления; в 1784 г. города Сакмарск и Илек снова поступили в ведение уральского протопопа, непосредственно подчиненного Казанской Консистории.³⁶⁷

* * *

Европейское Приуралье, лежащее севернее г. Осы, в верховьях Камы с её притоками, входило в состав Вятской и Великопермской епархии. Территория последней к половине ХVIII в. почти не изменилась, сравнительно с тем, какова была она к началу 30-х годов, хотя горнозаводская промышленность, а вместе с тем наплыв горнозаводских рабочих развивались там едва ли слабее, чем за Уралом, в пределах Сибирской (Тобольской) епархии. Но эта промышленность отразилась только на густоте населения, вследствие возникновения новых заводов. Господа Строгановы уже не были единственными владельцами богатств и земель Приуралья. Горнозаводская промышленность, развивавшаяся больше на счет казны, привлекала и других промышленников.

Главными владельцами в Пермском крае, впрочем, все еще были Строгановы. Вотчины их, начинаясь от Соли Камской (в 27 вер.), простирались по р. Каме вниз и по р. Чусовой вверх впредь до Кунгурского и Екатеринбургского ведомства и оканчивались, не доезжая до г. Осы 15 верст, где, надо полагать, проходила северная граница Казанской епархии. Как раньше, так и теперь, баронам Строгановым принадлежали Новое Усолье при р. Каме в 29 верстах от Соли-Камской, Орел – городок, также при Каме, в 12 вер. от Усолья, 2 Чусовских городка при р. Чусовой в 60 и 65 вер. от её устья; им же принадлежали заводы: медный – Таманский или Атаманский при р. Атаманке, в 2¹/₂ вер. от впадения её в Каму, Пожвинский при р. Пожве в 7 вер. от впадения её в Каму, Добрянский или Домрянский, при р. Домрянке в 2 верст, от впадения её в Каму и Билимбаевский, при р. Билимбайке, впадающей в Чусовую, от Екатеринбурга в 50 верст.³⁶⁸

Кроме Строгановских заводов много других заводов стояло на притоках р. Чусовой, например, Демидовские заводы: Уткинский или Учинский при р. Средней Утке, от Билимбаевского в 7 вер., Шайтанский при р. Шайтанке в 18 вер. от Уткинского завода, вниз по реке, Ревдинский при р. Ревде, Висинский при р. Межевой Утке. Эти заводы вместе с селами и пристанями по бассейну р. Чусовой несомненно входили в район Чусовского заказа. Другие Демидовские заводы на притоках р. Уфы: Сергинский при р. Серге, Бисертский при р. Бисерте с окружными населенными пунктами должны были войти в район Сергинского заказа, получившего название от р. Серги, как и завод. Пыскорский казенный завод при р. Кам-Горке по своему названию и близости (в 20 вер.) к известному Пыскорскому монастырю принадлежал к Пыскорскому заказу.

Другие казенные и частные заводы на притоках реки Камы, Сылве и Ирени, находились в восточной приуральской части Вятской епархии (Пермской десятины). Тут были казенные заводы, на притоках Камы: Висимский, при р. Висиме, Мотовилихинский, при р. Мотовилихе, в 3 верстах от него стоял Егошинский завод, при р. Егошихе (где ныне г. Пермь), Нижний Юговский, при р. Юге, впадающей в Сылву, в 2 вер. от него на той же реке – Верхний Юговский; заводы Акинфия Демидова: Юговский по р. Юге, впадающей в Каму, в 7 вер. от устья, Бымовский, при р. Быме, впадающей в Ирень, приток Сылвы, Ашаповский, при р. Ашапе, впадающей в Ирень, Шаквинский при р. Шакве, притоке Сылвы, Соксунский при р. Соксуне, впадающей в Сылву; Никиты Демидова: Давыдовский при р. Давыдовке, притоке Камы, в 7 вер. от г. Осы, вниз по Каме. Балахонского посадского человека Петра Осокина – Иргинский завод при р. Иргине, притоке Сылвы, Бизярский при р. Бизярке, притоке Бабки, впадающей в Сылву. Балахонского купца Гаврила Осокина – Юговский, при р. Юге, впадающей в Бырму – приток Иреня, Курашинский, при р. Курашине, впадающей в Бабку. Кунгурского посадского Тимофея Шавкунова – Тушевский, при р. Туше, притоке Иреня (все в тогдашнем Кунгурском уезде); Соликамского посадского Алексея Турчанинова – Троицкий завод при р. Талице, впадающей в приток Камы – Усолку³⁶⁹, прикрытый после переезда Турчанинова во вновь купленные в 1758 г. Сысертские заводы. На месте Троицкого завода ныне маленькая деревня Зырянова, Соликамского уезда.³⁷⁰

По карте Екатеринбургского ведомства за 1734 г. можно заключать, что заводы стояли не одиноко. В их окрестностях находилось много сел и деревень с русским и инородческим населением. Значительными инородческими селами были пермяцкие села Кудымкорское, при р. Куве, впадающей в Инву, и Косинское, при впадении Лалога в Косу. С. Кудымкор (Соликамск. у.) ныне главное майоратное село графов Строгановых в Инвенской даче; с. Майкор на р. Инве стояло там, где пермяцкое население сходилось с русским. Пермяцкие селения встречаются и там, где ныне сохранялись остатки охранного сторожевого пункта – Рождественского Городища над р. Обвой (ныне Соликамск, у.). Русское племя расселилось всюду, и одно прикамское русское с. Кривцы стояло даже в глуши, среди лесов.³⁷¹

Состав заказов Пермской десятины, носящих название по рекам и селам, довольно подробно определяет территорию восточной половины Вятской епархии.

В 1730 году в Пермской десятине насчитывалось уже 16 заказов вместо 14, бывших в 1728г., а именно: Кайгородский, Зудзийский (Вотяцкое село по р. Каме, ныне Вятской губ.), Косинский, Чердынский, Усольский, Пыскорский, Зырянский,³⁷² Чусовский, Сылвенский, Кунгурский, Верхомулинский (с. Верхомулинское, Пермск. у.), Сергинский, Майкорский, Кудымкорский, Кривяцкий и Обвейского Поречья Рождественский.³⁷³

Вятскую десятину составляли девять заказов, вместо прежних восьми, причем один из прежних заказов успел переименоваться. К бывшим в 1728 г. заказам: Слободскому, Орловскому, Котельницкому, Кырчанскому, Сезеневскому, Сырьянскому и Ошланскому (в нынешнем Нолинском у.)³⁷⁴ прибавился Вожгальский заказ, а Куринский переименован в Окатьевский.³⁷⁵ Вятка с особым заказом, по-прежнему, оставалась в непосредственном ведении архиерейских приказов.

Приведенных географических данных, кажется, достаточно, чтобы видеть, что вся нынешняя Вятская епархия, кроме части южной её территории, входившей в территорию Казанской епархии, и Пермская по эту сторону Урала, кроме части Осинского уезда, составляли одну Вятскую и Великопермскую епархию. К половине XVIII в. к ней принадлежали города: кафедральный Вятка (Хлынов), Орлов, Котельнич, Слободской, Шестаков, Кайгородок, Кунгур, Соль-Камская, Чердынь и вотчины Строгановых.³⁷⁶ Урал был естественной восточной границей Вятской и Великопермской епархий; северная её граница проходила с большим наклоном с севера к югу в водоразделе притоков рек Камы и Вятки с одной стороны, Северной Двины и Печоры с другой; западные пределы её не доходили далее бассейна верховьев р. Ветлуги, где сходились Казанская, Нижегородская и Вятская епархии. Южная граница начиналась в бассейне р. Пижмы, затем шла к востоку почти прямой линией, пересекая р. Вятку севернее устья р. Пижмы. Отделив г. Осу на р. Каме к Казанской епархии, она, уклоняясь к югу, через верховья р. Уфы шла к верховьям р. Чусовой, присоединяя Сергинские заводы к Вятской епархии.

На обширном пространстве Вятской и Великопермской епархии стояло сравнительно мало храмов. Количество их даже в половине XVIII в. едва ли превышало – 300, так как в 1744 г. там насчитывалось только 291 приход.

Что касается монастырей, то их там в 1736 г. было – 23, из них степенных мужских – 10, к ним приписано – 7, женских – 5 монастырей, а именно:

мужские: 1. Успенский Трифонов в Хлынове, 2. Богоявленский в г. Слободском, к нему приписной Верховятский Екатерининский, 3. Спасский Преображенский Пыскорский с приписной Рождественской пустынью, 4. Вознесенский при г. Соликамске с приписной Воздвиженской пустынью, 5. Богословский в Чердыни, 6. Спасский в г. Орлове, 7. Предтеченский при г. Котельниче с приписным Введенским м., 8. Богословский при г. Хлынове с приписными – Куринским, Раифской пустынью, Троицким и Холуницким, 9. Троицкий Плеснинский с приписным Троицким Холуницким, 10. Одигитриевский Шеринский.

женские: Преображенский в Хлынове, Спасский в Слободском, Преображенский в г. Соликамске, Успенский Богородицкий в Чердыни и Богородицкий – в уезде Соли-Камский.³⁷⁷

Сибирское Зауралье нынешних Пермской, Екатеринбургской, Уфимской и Оренбургской епархий входило в состав Тобольской (Сибирской) епархии.