Значение высшей русской иерархии и исторические условия ее служения церкви и государству до XVIII века

Работающие в области исторической науки для своих изследований обыкновенно стараются выбирать самые животрепещущие вопросы, чтобы сразу встать в ряды отвечающих на злобу дня. Мне приходится извиняться пред просвещенным собранием как за свою работу, так и в том, чго хочу занять внимание присутствующих и не новым, и не модным, и не злободневным вопросом, напротив – очень старой историей об открытии, составе и пределах русских епархий в XVI–XVII вв.¹ Выше всякого сомнения, что подобные вопросы слишком неинтересны для привыкших сводить историю к публицистике и требовать от историка идейной глубокомысленной выдумки, прикрываемой именем „освещения исторических явлений“ под теми или иными углами зрения или с тех или иных точек обозрения. Удовлетворяя вкусу потребителей и набивая цену своим работам, модные историки обходят скучные вопросы и, видимо, забывают, что современные вопросы легче и вернее можно понять при понимании скучной старины. Но прежде, чем понять и эту самую старину, необходимо восстановить ее, затем изучить, а потом уже осмыслить как ее, так и совершавиеся в ней явления. К счастью истории – этой нелицеприятной защитницы правды и руководительницы ясной мысли – проходят времена поверхностного обозрения прошлого с точки зрения настоящего; с каждым годом крепнет убеждение, что историко-археологические работы, восстанавливающие старину, должны предшествовать и служить основанием синтетических научно-исторических исследований по современным вопросам.

Археологические работы похожи на работы черно- рабочих, но без них, при теперешних требованиях от истории, нельзя обойтись и белоручке историку. Тем не мение не скоро выведутся мудрецы, которых мало интересует изжитая историческая действительность и которые на всё имеют или устанавливают свою точку зрения и прошлое рассматривают не само в себе, а под своим углом зрения, чаще с точки зрения настоящаго. Понятно, они не особенно ценят археологические работы.

Относясь к числу полуархеологических работ, и наше исследование вызывало самые разноречивые суждения. Нам в продолжение трех лет в разных местах, начиная от столиц, и кончая деревней, и от разных лиц – образованных и полу- образованных – приходилось выслушивать по поводу своей работы до противоволожности несогласные толки. Знатоки в области русской церковно-исторической жизни и науки называли ее интересной и прямо необходимой для уяснения важнейших явлений и основных вопросов не только церковной, но и государственной жизни; напротив, другие, и видимо мало знакомые с главными особенностями развития русской исторической жизни, не без удивления говорили: „ведь есть же люди, которые напрасно тратят труд и время на никому ненужные беспринципные исследования о том, что было, да прошло и не воротится в том виде, как было“.

Обязанный защищать себя и свою работу, осмеливаюсь назвать последнее мнение слишком несправедливым. „Опыт церковно-исторического, статистического и географического исследования о русских епархиях” не специально богословского, не модного политико-экономического и не мудреного метафизаческого характера не бесполезен для науки и жизни, и по одному своему заглавию не беспринципен. В нем переплетаются принципы церковно-исторические богословско-практического характера, и не богословские: политико-экономический, географический н статистический. Скажут – это не принципы в научной истории. Но тогда позволительно спросить, что же такое научный исторический принцип? Ответят – принцип определенная точка зрения; но какая, опять вопрос. К сожалению такое понимание принципа в научной истории ведет к однобоким исследованиям. Но оставим этот вопрос.

О научном и жизненном значении исследований обыкновенно говорят критики, а не авторы. Последние могут говорить лишь о том, что уяснилось для них во время разработки того или иного вопроса – в данном случае вопроса о русских епархиях. Хотя самое понятие епархии – мертвое понятие, обозначающее только церковно-административный округ, и история епархий не есть история живых лиц, тем не менее изучение истории епархиального устройства русской церкви уясняет не мало не только чисто научных², но и жизненных вопросов.

С понятием епархии неразрывно соединено понятие о живой личности епархиального архиерея, т. е. понятие о высшей иерархии. История их положительно неотделима одна от другой. Стоит только понять это, как вопрос о русских епархиях становится не только интересным, но даже современным, вернее, всегда старым и всегда новым, особенно теперь, когда, после некоторых колебаний при выработке способов поднять умственный и нравственный уровень народа посредством образования, пришли к мысли воспитать его не при земле только, но и при храме, под наблюдением епархиалъного архиерея и ему подведомственных лиц. Спокойные умы поняли, что на народной ниве хватит дела и государству, и земству, и духовенству. К сожалению не все понимают значение дружной работы на общее благо, и не редко создают условия, в которых гибнут добрые дела и полезные труды.

Одновременно с призывом народа к храму поучиться уму-разуму раздались и раздаются, то громко, то чуть слышно, несогласные голоса, со ссылкой на печальную старину русского народа, находившегося с самых первых дней христианства под непосредственным руководством иерархии, не выполнившей своей задачи, в качестве учительного сословия. Народные печальники, оглядываясь назад с своей точки зрения и осматривая старину под своим углом зрения, не прочь считать духовенство кастой, непригодной к великой миссии и неспособной помочь общерусскому делу народного образования, забывая, что русская иерархия во многом уже сослужила службу и всегда была отзывчива на запросы времени; она всегда понимала нужды отечества.

Бросая самый беглый взгляд на далекое прошлое и пользуясь знакомством с историей епархиальнаго и территориальнаго устройства русской церкви, можно отметить, что она сделала и что мешало епархиальным архиереям с подведомственным им духовенством сосредочиться на народном учительстве и религиозно-нравственном руководительстве; можно понять, – почему епархиальные архиереи, вместе с квязьями прививши и распространивши христианство в своих областях, долго вливали вино новое в мехи ветхие, как среди коренных славянских племен, так равно и на окраинах, – среди инородцев. Причина этого печальнаго явления в исключительных условиях развития русской церковной, государственой и народной жизни, в условиях постоянно отвлекавших высшую иерархию от прямой задачи учитъ народ и тем самым перевоспитать полухристиан, очистив христианство от старых понятий языческого миросозерцания.

Начальная пришлая греческая и болгарская иерархия, имея за собой авторитет юридической мудрости, естественно прежде всего обратила внимание на правовое положение церкви в государстве, принеся с собой Номоканон и необыкновенно высокие понятия о царской власти. Чуждую иерархию постепенно сменила природная русская иерархия, но, будучи воспитана в принциц поддержки царской власти, в силу необходимости занялась не просвещением народа, а современной политикой и сослужила великую службу, хотя не столько церкви и народу, сколько государству. Епархиальные архиереи, в качестве духовных представителей и руководителей в своих епархиях, болыпей частью совпадавших с удельными княжествами, не могли отнестись безучастно к удельной политической борьбе русских князей, по одному тому, что интересы архиерейской кафедры и княжеского стола шли рука об руку. Самое епархиальное устройство русской церкви совпадает с разделением Руси на уделы.

Князь Владимир, отпуская своих детей на уделы, просил их советоваться в делах со своими епископами и сам ничего не предпринимал без совета отца своего – митрополита. Христианство и быстро организованное однообразное епархиальное устройство сразу объединили этнографически разрозненные славяно-русские и инородческие области. Церковно-административное единство, будучи связующим началом русских областей и земель, содействовало централизации их сначала около Киева, а затем около Владимира и Москвы, где жили митрополиты и великие князья, пока политическая интрига польско-литовских королей, против которой ничего не могла сделать иерархия, не разбила единую Русь на две половины, как в государственном, так и церковном отношении. Успех польско-литовской политики, несомненно был бы значительнее, если бы Русь и в церковном отношении подверглась удельно-вечевому дроблению, соответственно княжеским границам. Но к счастью мирное и враждебное дробление княжеств только отчасти отразилось на территориальном устройстве епархий, особенно северо-восточных. Известно, что русские князья-отцы, при смерти или задолго до нее, посредством раздачи в управление и владение своим сыновьям отдельных городов и областей делали несколько новых княжеств или государственно-административных единиц. Младшие князья обязывались слушаться старшего в роду, но часто не исполняли своих обещаний; многие из них стремились быть самостоятельными, из-за чего ссорились, даже дрались, ослабляя друг друга. Епископ, занимавший кафедру в городе старшего князя, мирил враждовавших в своей епархии объединял вновь образовавшиеся уделы и таким образом не давал распасться маленьким княжествам и погибнуть во взаимной вражде³.

Некоторые епархии объединяли целые десятки удельных княжеств. Сопоставление схематической таблицы образования уделов с подобной же таблицей образования епархии может говорить яснее слов. Однако укажем примеры. Черниговский епископ своей епархии объединял обширные области чернигово- северских и муромо-рязанских князей. В конце XII или в начале XIII в. его область разделилась на две епархии, быть может соответственно этнографическим особенностям. Образовавшаяся таким образом новая Муромо-Рязянская епархия объединила княжества Муромское, Рязанское и Пронское с более мелкими княжествами; Черниговская епархия осталась объединять чернигово-северския и брянские области. Громадная Ростовская епархия до 1214 года объединяла весь северо-восток – области: Ростовскую, Белоозерскую, Углицкую, Владимиро-Суздальскую и др.. В 1214 г. она распалась на две: Ростовскую и Суздальскую. Ростовская епархия объединяла северо-западные уделы, во главе с ростовским, до новгородских владений, Владимиро-Суздальская – объединяла юго-восточные уделы, во главе с Владимиро-суздальским. В конце XIII в. она уступила место митрополичьей области, на территории которой, при взаимодействии митрополита и князя, выросло и упрочилось Московское государство.

Удельные князья вполне понимали силу и прочность связи между мелкими княжествами, вносимую епархиальным объединением. Некоторые из них, получив владимиро-суздальский великокняжеский стол, для усиления и целостности своего родового княжества, открывали особые епархии в родовом уделе. Так сделал великий квязь Ярослав Ярославич тверской (ок. 1271 г.), открыв Тверскую епархию. Отдельный епископ, объединив мелкие уделы родственных князей – тверских, кашинских, никулинских, холмских, доргобужских и др., возвышал сравнительно незначительное княжество и придавал особый авторитет старшему тверскому удельному князю. Тверские архиереи не оставались безучастными в долгой борьбе Твери с Москвой из-за велико-княжеского стола и один из них (Андрей) стяжал печальное имя лжеца, оклеветав по дьявольскому, вернее по княжескому, научению, пред патриархом в симонии м. Петра, действовавшнго всецело в пользу московских князей. Открытие Владимиро-Суздальской епархии обязано также стремлению усилившегося тамошняго князя Юрия Всеволодовича II-го к полной самостоятельности и дальнейшему могуществу.

Взаимность действий и интересов великих князей с митрополитами, удельных велаких князей с своими епископами, всегда сопровождалась взаимной поддержкой. Епископ поддерживал князя, внушая подданным высокое понятие о власти, убеждая народ к полной покорности ей; князъя жаловали своих отцов и богомольцев и обеспечивали архиерейскии кафедры. При удельной обособленности и постоянных усобицах народ составлял для князей предмет владения и собственности, для архиерея – паству, которую он обязывался учить веровать и молиться, но, к сожалению, по условиям неспокойного времени, не всегда вникал в то, во что и как веровал народ и чему учили его ближайшие руководатели – пастыри; последние, в большинстве случаев, являлись не столько учителями, сколько лучшими выразителями народной религии, смешавшей веру с суеверием, христианский обряд с языческим обычаем, христианский праздник с старым мифическим культом. Однако находились владыки, которые при самых невозможных условиях лично ездили по епархии освящать храмы и благословлять свою паству (напр. Симеон и Евфимий новгородские). Св. Стефан пермский, чуждый политики, защитник бедняков своей инородческой паствы, кормилец голодных, знал все проезжие и прохожие дороги в Новгород и Москву. Он был истинным апостолом в евоей епархии. Другие архиереи чаще ограничивались посланиями.

Татарщина, тяготевшая над Русью около двух с половиною веков, увеличила значение иерархии и материальное могущество церкви. Но русская иерархия не пожелала воспользоваться своей силой и угнетенным состоянием князей; она не ввела на Руси теократии, не усвоила папистических идей и не знала систематического клерикализма; напротив, будучи верной самой себе, неуклонно продолжала свою политику и шла по пути развития государственных понятий для возвышения царской власти. Сохранив северо-восточную Русь от гибели в междуусобицах князей, она содействовала созданию единодержавного Московского государства, которое могло не опасаться подвергнуться участи западной России, страдавшей под гнетом ралигиозно-политической зависимости от польско-литовского правительства. И польско-литовское правительство понимало объединительное значение иерархии и епархий. Оно добилось открытия особой митрополии и отделения её от Москвы. Черниговская епархия, служившая связующим звеном двух русских половин, прикрыта (1499 г.), так как епископы её тяготели то к Москве, то к Литве.

Политический характер деятельности иерархии в силу необходимости долго не мог измениться. Но вот в Московском государстве, созданном при деятельном участии духовенства, явились почти один за другим два царя Ивана. Один из них, Иван III, протянул руку к материальным достаткам церкви, желая возвысить государство в ущерб церкви, а свою власть в ущерб власти иерархии. Его внук, Йван IV Грозный, поднял царя до недосягаемого величия и горько отплатил церковной иерархии, а с ней боярщине, отчасти и народу, за их услуги государству.

При Грозном заговорили о просветительных задачах духовенства. О них напомнил Стоглав (1551 г.), выставив одной из прямых задач духовенства народное учительство под главный руководством епархиального архиерея. Он постановил завести школы по городам и селам под непосредственным заведыванием приходского духовенства, в которых могли подготовляться годные священнослужители. Но и тогда о школах только поговорили. Напоминание Стоглава совпало в Московском государстве с печальными страницами истории разыгравшихся неприятных столкновений между светской и церковной властями из-за юридических прав и экономических интересов.

Отстояв в значительной мере свои права, иерархия отстояла свой авторитет в глазах народа, пока умевшего ценить не только силу нравственного влияния, но и обширность юридических и экономических прав. Понятно, что представители иерархии, идя в уровень с веком, вместо того, чтобы руководить народным образованием, потратили не мало энергии, ратуя за свое независимое положение в государстве отстаивая давнишние архиерейские права собственников и владельцев в своих епархиях. Материальная сила и авторитет иерархии, сохранившей свою независимость с удельно-владельческим характером, принесли иной плод. Они сохранили за духовенством прежнее могущество и обаяние на народ и тем самым дали ему возможность, сообща с народом, противостоять чуждому влиянию в тяжелые времена самозванщины и безурядицы в Московском государстве.

В 1584 году умер великий и жалкий человек Иван Грозный. Царский престол, облитый кровью жертв царской жестокости, граничившей с безумием, был забрызган кровью последнего рюриковича, Димитрия царевича, и сделался предметом искательств. В это печальное время над Русью разразилась было туча, грозившая ей уничтожением национальности. Иерархии предстояла новая задача защищать русскую национальность, неотделимую от православия. Духовенство слилось с народом и отстояло Русь. Представители церкви в лице патриархов Иова, Гермогена, митрополитов Ефрома казанского, Исидора новгородского, владык тверского Феоктиста, суздальского Галактиона, псковского Иосифа и наконец митр. ростовского Филарета платили ценой жизни, чтобы поднять народный дух. Мученики и страдальцы чуть не на развалинах России спасали и веру, и национальность, и русское представительство в доме Романовых.

Предвидя хитрую политику латинства и протестантства, вторгавшихся в северо-восточную Русь, московское духовенство даже отклонило мысль Бориса Годунова завести школы для преподавания ивостранных языков и вызвать в Россию просвещенных людей из Германии, Италии, Франции и Англии. Малопросвещенное русское духовенство чувствовало свою слабость в борьбе с иноверцами, которые вместе с наукой умели прививать к русскому человеку иноверие, намечая ему путь к потере национальности. Духовенство успело разбить очень важные планы Бориса, но очень опасные для русского человека. Эту осторожность иерархии ставят в непростительную вину духовенству, и вместо того, чтобы снять черные краски с не столь темного пятна на духовенстве, сгущают их, забывая, что тут не было худа без добра. Успех иноземного образования мог быть сомнительным, а зло непоправимым. Опасливостью духовенства, нерасположенного к иноверцам, можно объяснять то счастье, что в необыкновенно тяжелые времена ни латинская, ни протестантская пропаганда не нашли себе достаточно прозелитов среди москвичей, а самозванец, оскорблявший народные религиозные чувства, погиб растерзанный толпой. Северо- восточная Русь не сделалась провинцией Польши и не испытала горькой судьбы западной России. В ней, не взирая на обширность пространства, остались господствовать единоверие и единоправие, о чем и хлопотало московское духовенство, отстраняя просветительные планы Бориса.

При несомненных заслугах иерархии, всегда новая и всегда старая её просветительная задача оставалась не выполненной. Высшая иерархия викогда не отказывалась от неё, но и не отдавалась ей всецело, напротив, в силу исторических обстоятельств постоянно и невольно оставляла свою главнейшую обязанность, как только выдвигались новые заботы, которых никак нелъзя было оставить без вреда для церкви, государства и национальнаго самосознания. Но архиереям всегда приходили на помощь храм и монастырь, питавшие и поддерживавшие религиозное чувство народа. Богослужение и древне-русская, исключительно духовная литература, выходившая в народное обращение из архиерейских палат и передних, из убогих хижан священнослужителей и тесных келий, приходилась по сердцу старому грамотею и неграмотному слушателю, развивая в них силу веры и привязанности к православию, ревниво охраняемому духовенством. О внутреннем достоинстве древне-русской литературы мы не говорим.

В освобожденной России северо-восточные архиереи удержались на прежней высоте в глазах народных масс и по прежнему остались не только руководителями их, но и владельцами – собственниками в своих обширных епархиях, сосредочившись около царского отца, Филарета, возведенного в сан патриарха. Защитник веры и национальности, после томительного плена, сел рядом с сыном. Широкие юридические и экономические права в огромной патриаршей области, обнимавшей более 40 городов в нынешних 16 епархиях, до некоторой степени сравняли государя-патриарха с государем царем. Казначеи, дворецкие и другие единоличные органы патриаршего управления заменены приказами, по образцу государственного строя; домашний быт и вся обстановка не отличалась от царской. Епархиальные архиереи по мере возможности во всем стали подражать патриарху. Может казаться, что наступало время народнаго образования под руководством иерархии, особенно если припомним, что п. Филарет под конец своей жизни (1633 г.) устроил в Москве греческое училище. Но оно скоро прикрылось и, как оказалось, было тяжелым почином в нелегкие времена.

Правда, бурное начало XVII в., с избранием Михаила Феодоровича на царство, а его отца Филарета в патриархи, сменилось сравнительным затишьем. Национальность и национальная власть спасены, высшая церковная иерархия, поруганная Грозным в лице святителя Филиппа, усилилась, имея во главе могущественного патриарха, но отголоски самозванщины и польщизны давали себя чувствовать и народным массам, и церковным учреждениям – архиерейским домам, монастырям и приходам. Разоренный и измученный народ, а с ним и духовенство, знали к кому взывать, у кого просить помощи и заступления, припевая „царь государь, смилуйся, пожалуй”, но чаще эти вопли оставались гласом вопиющим в пустыне. Войны после изгнания поляков долго не прекращались и шли не особо счастливо. Государственная и церковная территория, оттертая с запада и потерявшая значительные области, включая Смоленскую и Черниговскую, хотя увеличивалась, но увеличивалась на восток, в холодной Сибири, и на пустынном юге, в донских степях. Такое внешнее увеличение ослабляло внутренние силы государства, вольно и невольно отливавшие на окраины России. За неимением излишка населения в центре, всюду отмечалась пустота. И в то время, когда центральные области нуждались в упорядочении государственной и церковной жизни, правительство должно было смотреть на окраины. Словом потревоженная Русь стала приходить в себя при сравнительно тяжелых обстоятельствах и, поправляя одно, часто вредила другому. Тем не мение национальные движения, вызвавные притоком западных течений, многосложные недостатки государственной и церковной жизни заставили ее, не упуская времени, оглянуться кругом. Она оглянулась и не могла не заметить своей внутренней слабости. Тяжелое сознание усилило государственную деятельность, выразившуюся в составлении Уложения (1649 г.), затронувшего интересы духовенства. Со времени Уложения постепенно выдвигаются серьезные вопросы об образовании, церковных исправлениях, об очищении нравов и даже о миссии, в связи с вопросом об иноверцах. К сожалению Уложение по прежнему считало надежным средством всевозможных улучшений главным образом запрещения и жестокие, чаще телесные, наказания. Для выработки лучших мер нельзя было обойтись без содействия духовных отцов – епархиальных архиереев. Но миновали внешние препятствия, снова явились внутренние, мешавшие делу. Во-первых, опять столкнулись интересы государства с интересами церковной власти; во-вторых, архиереев было слишком мало, что бы они лично могли вникать во все в своих обширных епархиях.

Когда северо-восточная Русь стягивалась к Москве, а Москва, забирая в свои руки богатства страны, вместе с защитой национальности, хлопотала о целостности своей государственной территории, епархиальное дробление и разлад правительственной власти с иерархией были особенно невыгодны для государства; теперь, со смертью патриарха Филарета, потратившего много труда на государственное дело и возвышение власти своего сына, со вступлением на престол патриаршего внука Алексея Михайловича, само правительство хочет защищать собственные интересы, вторгаясь в дела церкви. При таких стремлениях впереди выступили светские государственные люди и с государственными выгодами. Монастырский Приказ, учрежденный Уложением, в интересах светского правительства сокращал юридические и экономические права иерархии, и тем самым заставил представителей духовной власти снова тратить не мало энергии на защиту своих прав и средств, уклоняясь от выдвинутых просветительных задач.

Сокращение старинных прав архиерейской власти, а вместе и прав вновь образованной приказной епархиальной церковно- владельческой администрации, необходимо отражалось на сокращении кафедральных средств. Весьма полезное для церкви и народа уменьшение епархиальных территорий, вместе с увеличением числа епархий еще больше могло сокращать содержание архиерейских домов с их многочисленными штатами. Средства кафедры и её администрации всегда находились в прямой зависимости от епархиальных территорий, количества данных церквей и тяглого при них духовенства, судебных разбирательств, ставленнических и брачных дел, недвижимых земельных и других богатств. Поэтому и территориальная убыль являлась совсем нежелательной для архиереев. Естественно, что сильные давнишние владыки ревниво охраняли пределы своих епархий, не упуская даже случая при первой возможности раздвинуть их. При таком характере владычних стремлений, поддерживаемых историческими условиями тогдашней жизни, епархиальный архиерей, в качестве духовного руководителя и просветителя подведомственной ему паствы, конечно не имел возможности отдаться мисси направлять церковную жизнь по желательному пути улучшений и лично следить за деятельностью епархиально-владельческой администрации в обширной епархии.

Светский элемент, усилившийся со времени учреждения Монастырского Приказа, только мешал епархиальному управлению. Светское чиновничество не входило в интересы духовной жизни и нравственного развития общества. Принцип кормления все еще служил единственным стимулом деятельности всех, даже ближайших к архиерею органов епархиального управления. Архиереям оставалось пока мириться со всем, и вместо того, чтобы встать во главе народного просвещения, они продолжали править в своих обширных иерархиях мирским воинством, а не чрез богобоязненных священников и достойных пастырей, как советовал еще в 1503 году вдовый священник Георгий Скрипица, и опираться на внешние воздействия, узаконенные Уложением. Между тем немногочисленные северо- восточные епархии быстро разростались, особенно окраинные, где, вместе с колонизацией шла христианская миссия, обязанная поступательному движению русской веры, народности н государственности в глубь пустынных степей и инородческих стран. Но так как в первой половине XVII в. почти все северо-восточные еархии (помимо Псковской, Тверской и Суздальской) одновременно оказывались центральными и окраинными, то они все росли, хотя не в одинаковой мере. Быстрее других разрослась патриаршая область; к половине XVII в. она имела свои города почти по всей русской северо-восточной государственной территории. Самый центр, с Москвой, принадлежал ей. На юге патриарху принадлежали места в бассейне среднего Донца, на западе в верховьях Десны, на стере в бассейне Печоры, на востоке его область чуть не доходила до Уральских гор. Новгородская епархия обнимала весь нынешний русский север, с епархиями: Новгородской, Олонецкой, Петербургской, отчасти Вологодской и Архангельской. Ростовская, Вологодская и Рязанская были слишком велики, чтобы каждую из них ведать одному архиерею. Два царства, Казанское и Астраханское, с инородческим востоком целое полустолетие принадлежали одному архиерею и только в начале ХVІІ в. (1602 г.) разделены на две обширные епархии – Казанскую и Астраханскую. Необъятная Сибирь, куда до 1620 года высылал священников вологодский владыка, имевший весьма обширную собственную епархию, досталась в удел одному архиерею ⁴).

Смотря на географическую карту, нельзя не убедиться, что для тогдашних архиереев положительно невозможны были ни личный объезд епархий, ни непосредственный надзор за пастырями, ни архипастырское руководство паствой. При таких условиях, вместе с ростом епархий могли расти только упущения по управлению ими. Вновь завоеванные и заселенные места, отстоявшие на целые сотни, если не тысячи, верст от кафедрального города, никогда не видели своего архиерея, пред именем которого благоговел русский народ. Там даже не везде были священники. Нередко отдаленные церкви стояли без пения, а прихожане пробавлялись услугами каких-нибудь беглых попов, быть может самозванцев. Однако, как ни было трудно, всеже находились самоотверженные архипастыри, предпринимавшие поездки по епархиям с просветительной целью. Мисаилъ рязанский заплатил ценой жизни за спасение инородцев, погибавших во тьме язычества. Частые и неизбежные отлучки архиереев из своих епархий ухудшали дело.

При несомненном значении иерархии в общецерковных и государствеаных делах, при старинных порядках избрания и поставления епископов на вакантные кафедры, иной раз остававшиеся подолгу без своего архипастыря, архиереи постоянно оказывались в Москве; при этом одни ехали по вызову „годовать“, другие отправлялись добровольно, чаще по обычаю на поклон и с приносами к царю и патриарху. Поездки эти стоили денег и требовали времени. К счастью для архиереев и к невыгоде для церковной жизни половина кафедральнх городов 12-ти тогдашних архиерейских северо-восточных епархий находилась в незначителном расстоянии от Москвы. Крутицкий архиерей жил близ нея на Крутицах, суздальский имел чуть не половину своей чрезполосной епархии между Окой и р. Лужей и чаще проживал в Москве; Коломна, Ростов, Тверь» и Рязань⁵) стояли в 100 – 200 верстах от неё. Ныне эти постоянные архиерейские поездки могут показаться странными; тогда они являлись не только обычными, но даже необходимыми. Как-то и в Москве мало обращалось внимания на то, что епархии, оставаясь без архиереев, переживали тяжелыя времена. Ставленники бедствовали без посвящения или вынуждались отмеривать целые сотни верст к ближайшим архиереям. Во время отлучек церковное управление всецело вверялось подручному и отдаленному епархиальному начальству, носившему владельческий характер, у которого духовные интересы отступали на второй план, а на первый выступали только материальные. Когда архиерей был дома, у него, как прежде, так и теперь, было не одно дело. Он был духовным руководителем и владельцем в своей епархии, блюстителем отечественных интересов и печальником за народ. При многосложности обязанностей обширность епархий и та территориальна путаница. какой мы не можем себе представить, положительно мешали выполнять долг самому энергичному владыке.

Города, монастыри и церкви одной епархии, разбрасываясь на далекое пространство, сплошь и рядом, заходили в территории соседних епархий. Эта унаследованная путаница осложнялась вотчинным строем русских церковных учреждений. Вотчины и вотчинныя церкви с домовыми монастырями отстояли от кафедральных городов еще дальше, чем епархиальные приходы; они разбрасывались на сотни верст почужим епархиям. Патриаршие вотчины находились в Ростовском, Московском, Дмитровском, Коломенском, Переяславльском, Юрьев-Польском, Суздальском, Владимирском, Нижегородском, Костромском уездах, у Соли Вычегодской, в Вологодском, Белозерском уездах и на Пинеге. Вотчины подмосковной крутицкой кафедры были и в Кокшайском уезде (с. Сундырь или Марьинской посад); вологодская кафедра имела села под Москвой; суздальской принадлежали вотчины в Московском и даже Симбирском уездах; в Епифавском уезде были вотчины новгородской, сарской и коломенской кафедр.

Вотчинными церквами и монастырями заведывали архиереи-собственники, назначая туда управителей и членов причта. Причты вместе с крестьянами по церковным и судебным делам тянули к центральному владельческому епархиальному пункту; туда они платили разные сборы, там судились, и там же вершились причтовые дела. На кафедральных землях по архиерейским жалованным грамотам и на оброке жило и кормилось много архиерейских бояр, боярских детей и служилых всякаго чина. Все это было необыкновенно перепутано, разрознено и, конечно, вредило общеепархиальному строю, мешая быстроте и правильности судебных процессов. Неизбежным следствием такого порядка, вернее беспорядка, являлись беззаконный самосуд и волокита с их печальными последствиями. Искавшие прав часто шатались по судам за сотни, даже тысячи верст, наводняя собой архиерейские приказы, особенно патриаршие. Сюда же тащились ставленники и задумавшие перейти в новый приход. Тут же всевозможные дьяки и подъячие чуть не до нитки обирали жалких священнослужителей и кандидагов-пешеходов, растоптавших свои последние лапти.

На десятильничих дворах и в уголках, отдаленных от кафедральных городов, совершались еще болышие непотребства. Десятильники, боярские дети, дворяне, заезчики и т. п. творили „всякое безчиние“ священному чину – налоги, обругательства, убытки и много другого в этом роде. Духовенство, шедшее в уровень с веком и нечувствовавшее над собой архипастырского глаза, не редко и само вливало каплю горечи в епархиальную жизнь. Смелые клирики и попы обманно ставились, где хотели; бродячее духовенство служило без грамот, не признавая никакого суда и власти, – венчало без разбору.

Епархиальный архиерей часто мог видеть вокруг себя беспорядки, но не мог прекратить их. У каждаго местного архиерея по соседству часто хозяйничали чужие люди, а своих он должен был слать за сотни верст. Светская власть постоянно вмешивалась в дела церкви и церковного суда и вместо порядков чаще производила беспорядки, особенно со времени Уложения 1649 г. и учреждения Монастырского приказа, сразу столкнувшихся с гражданской неподсудностью духовенства и удельной обособленностью церковного ведомства, выделявшегося в общем государственном строе в особые терраториально-административные единицы – епархии, стоявшие вне всякаго соответствия с тогдашним гражданским делением России на воеводства.

Богатые монастыри с несудимыми грамотами, имевшие свои вотчины и приписные монастыри в разных епархиях, не зная почти никакой епархиальной зависимости, невольно помогали расстраивать епархиальное управление и доставляли не мало беспокойства местным архиереям. В 1659 году псковский архиепископ Макарий жаловался на старца Леонтия – строителя псковских Стефановского и Никольского монастырей, приписанных к знаменитому звенигородскому Саввино- Сторожевскому монастырю, что духовной любви его (Леонтия) к нему, архиепископу, не было; владыка посылал звать его к себе, но он не слушался. Подобная жалоба была от рязанскаго архиерея.

При путанице территорий и владений обширных и беспорядочно разграниченных епархий между самими архиереями возникали недоразумения. Митрополит Макарий еще в дни Стоглава столкнулся с рязанским архиепископом Касьяном из-за Шацка; позже у новгородских архиереев вышли недоразумения с вологодскими, у коломенских и воронежских с рязанскими, у вятских с вологодскими. Замешательствами пользовались служилые люди и тяглое духовенство, обязанное содержать своего архиерея: одни, чтобы больше получать, другие, чтобы совсем не платить, а третьим, напротив, приходилось расплачиваться вдвойне и страдать от лишних поборов.

От вceгo этого происходило „велие смятение”, отражавшееся на епархиальном управлении, а вместе на умственной и нравственной отсталости духовенства и народа, о которых хорошо помнили сборщики, но забывали просветители.

Наступила вторая половива ХVII в., время особых движений в области церковно-административной и религиозной жизни северо-восточных епархий. Созываются один за другим соборы по важным церковным делам. На них возбуждаются такие вопросы: как о положении церкви в государстве, вызванный делом Никона, ратовавшего против Монастырского приказа, о расколе, об образовании духовенства, просвещении народа, об упорядочении церковного суда и др. Нельзя было не затронуть нашего вопроса об епархиях. Малочисленностью и обширностью северо-восточных епархий, слабостью и отсутствием непосредственного святительского надзора и руководства на соборах второй половины ХVІІ в. объясняли многие печальные явления тогдашней русской жизни. Образование и просвещение, не только паствы, но и пастырей, не двигалось ни на шаг, миссий среди инородцев не было, остатки язычества не выводились из среды чисто русского народа. Окраины государства все раздвигались, но архиереев туда не назначали. Однако оставить без надзора тамошних христиан нельзя было. Поэтому патриарх и царь слали на окраины грамоты воеводам с строгими наказами запрещать суеверные и безнравственные игры и языческие обычаи; ослушников велено бить батогами; воеводам приказывалось по воскресным дням собирать в соборные церкви игуменов, мирских попов, стрелецких голов, сотников, боярских детей, приезжих купцов, всяких служилых, жилецких и уездных людей и чатать им царские грамоты. Но эти блюстители нравственности и охранители веры были едвали лучше тех, кому они грозили кнутом и батогом, или отличались только показным благочестием. Это в своем роде русские фарисеи. Святительское руководство всюду являлось незаменимым и полезнее кнута с батогом, которыми распоряжались воеводы охранители православия. Но почти все северо-восточные архиереи продолжали иметь громадные епархии; у некоторых из них они разрослись до необычайных размеров. Патриаршая область и Сибирская епархия совсем не идут в сравнение с нынешними епархиями.

Со времени разделения митрополий (1459 г.) в продолжении двух веков к половине XVII в. открылось всего четыре епархии: Казанская (1555 г.), Псковская (1589 г.), Астраханская (1602 г.) и Сибирская (1620 г.). Из них только одна Псковская выделена из старой и обширной Новгородской епархии, и то по причине постоянных размолвок, касавшихся, как гражданских, так и церковных отношений двух вечевых городов. Три остальные епархии образовались во вновь приобретенных областях и странах.

Соборы второй половины ХVII в. значительно подвинули вопрос об открытии новых епархий, хотя и в недостаточной мере. Епархии открывались не особенно быстро. На соборе 1657 года по желанию п. Никона и царя восстановлена западно-окраинная Смоленская епархия в возвращенной от Польши Смоленской области; вновь открыта Вятская в землях Вятской и Великопермской, где были места, отстоявшие от кафедральных городов на расстоянии 1500 вер. и где, по словам Никона, среди христиан сохранились языческие обряды и не переводилось идолопоклонство. Но с открытием Вятской епархии, совсем напрасно, закрылась Коломенская, будучи присоединена, по близости, к громадной патриаршей области. Таким образом число епархий увеличилось всего на одну, при чем в общем территория старых иерархий нисколько не уменьшилась.

Собор 1667 года, осудивший Никона и раскол, охвативший быстрым пламенем русское скудоумие, серьезнее занялся вопросом об епархиальном устройстве русской церкви и прибавке архиереев, чтоб „богохранимому Российскому царству быть не без довольных пастырей и чтобы многая жатва не оставалась без делателей, но чтоб русское богоспасаемое царство управлялось и расширялось православием в род и род“. Собор вспомнил почти за сто лет былое – грамоту об учреждении патриаршества (1589 г.); оказалось, что из восьми вновь намеченных тогда к открытию епархий открыта всего одна Псковская. Находясь под сильным влиянием восточных патриархов, собор задумал было ввести на Руси окружное митрополичье управление, подчинив митрополитам подвластных епископов, чем, кажется, только помешал делу открытия и территориального переустройства северо-восточных епархий. Из намеченных к открытию девятнадцати новых архиерейских кафедр открыта только одна, Белгородская. Ей подчинено 37 городов в придонском бассейне, где поселилось много выходцев из Польской Малороссии и построено несколько городов по Белгородской крепостной линии. Восстановлена Коломенская епархия. Открытия новых епархий в территориях сильных владык, укрепившихся около Москвы, так и не последовало. Только несколько спустя, в 1672 году, когда скончался п. Иоасаф и не был назначен новый, аз патриаршей области на восточной окраине выделена Нижегородская епархия, где особенно усиливался раскол.

Чрез два года собор 1674 г. занялся вопросом о приведении епархиальных границ в соответствие с уездными, так чтобы уезды, с находящимися в них приписными иноепархиальными монастырями и вотчинными церквами, полностью входили в состав той епархии, которой принадлежал город. Незначительным выправлением епархиальных границ и последовавшей затем приписной нескольких городов или частей уездов из одной епархии в другую закончилась эта полумера упорядочения и уменьшения епархиалъных территорий русской церкви. При самых сильных побуждениях открыть возможно больше новых епархий, выступало не меньше побуждений воздержаться от открытия их. Первее всего мешала недостаточность средств содержания архиерейских кафедр.

Тогдашняя Россия не могла обеспечить потребного числа епархий с их архиерейскими домами. Правда, прошел период повсюдного разорения русских городов и последствий в смутные времена самозванщины, но и не наступило еще время изобилия, когда бы Русь могла вполне успокоиться и поправиться. Конец ХVІ в. и начало XVII в. оставили в наследие всему столетию экономическое банкротство. Церковь разделяла общую участь с государством; тягловое духовенство с народом. Перемежающияся войны требовали денег и людей; моровая язва, разразившаяся во второй половине XVII в., вырвала сотнитысяч жизней; постоянная вольная и невольная колонизация обширных окраин продолжалась на счет центра, где еще не было излишка в людях; постоянные пожары, неурожаи и опустошительные набеги разбойничьх шаек и степных кочевников подрывали всякое благосостояние разорившогося крестьянства, на счет и при помощи которого питались все.

При повсюдном социально-экономическом кризисе на Руси в XVII в., когда платежные силы государственной казны и казны архиерейских домов с каждым годом слабели, а платежи и налоги, как на крестьян, так и на тяглое духовенство, увеличивались, за неимением средств, не представилось возможности выполнить даже десятой доли проекта собора 1681 – 1682 г. о прибавке архиерейских кафедр, как самой существенной меры „к умножению имени в Троице славимого Бога, христианом на распространение и противвиком церковным на искоренение“, а в народе на искоренение того, о чем нельзя „потонку“ говорить. Однако становилось слишком ясным, что народное просвещение необходимо и должно быть поручено представителям иерархии. Школа и подготовленное духовенство могли помочь епархиальным архиереям, обязанным стоять во главе просветительного движения. К сожалению в продолжение всей второй половивы XVII в. Московская Русь затруднялась при выборе типа общеобразовательной школы. Во время брожений в государственной и церковной жизни столкнулись греческое влияние с латино-польским. Борьба течений мешала выработке школьной программы и прочности самой школы. Понятие „латинский“ начинало брать верх над понятием „греческий“, византийский; тем не менее сила старых традиций неуступала латино-польским новшествам. Столичная школа долго не упрочивалась, чтобы быть образцом для епархиальной школы, где могли воспитаться ближайшие архиерейские помошники – приходское духовенство, непосредственно стоявшее при народе. Отсутствие образцовой школы и годных учителей, при малочисленности архиерейских кафедр и обширности епархий, ставило высшую иерархию в затруднительные условия по делу народного просвещения. Между тем, как в дни Стоглава, так и теперь, епархиальные архиереи при участии духовенства скорее других могли искоренить церковные нестроения, как плод невежества народных масс.

Правительство вполне понимало, что христианская вера не расширялась, а развратники церкви умножались, не имея себе возбранения в лице архиерея, потому что город от города и место от места по епархиям имели громадные расстояния. В Сибири расстояние между некоторыми местами с трудом можно было пройти в год, в полтора, даже два. Составители проектов, предложенных от имени царя на соборе 1681 – 1682 гг., очень возревновали о церкви, но погорячились, задумав даже Сибирь разделить так, чтобы епархия владения своего больше 200 верст не имела. Конечно невозможное сразу вычеркнули из проекта. В новых соборных предложениях на всей территории Московского патриархата составители проектов предполагали прибавить сначала около 70 кафедр; затем, убавляя постепенно с 70 на З4, с 34 на 22, с 22 на 15, с 15 на 11, в конце концов открыли всего четыре новых епархии – две на северной окраине и две на южной. Из громадной Новгородской выделена Холмогорская, из Ростовской – Великоустюжская, из Рязанской две: Воронежская и Тамбовская. Несомненно, что отцам собора, открывавшим четыре епархии вместо 70, помимо случайных политических и других, правда, очень серьезных соображений ⁶, приходилось считаться с экономическими затруднениями. Некоторые епархии, громадные пространством, были крайне бедны. Астраханская епархия, не имевшая вотчин и богатых монастырей, имела всего 30 церквей на обширном нижне- волжском бассейне, почти от Самарской Луки до Кавказа. А между тем по первому проекту в ней предполагалось открыть пять новых кафедр – на Тереке, в Саратове, с припиской Самары из Казанской епархии, в Царицыне, на Черном Яру и в Красном Яру. По территории каждая из этих епархий могла быть не маленькой, но за то поразительно бедной и церквами, и средствами. Только теперь, чрез 200 лет, это пространство разделено между четырьмя епархиями. Тогдашне окраинные уезды в пространственном отношении в отдельности могли составить очень обширные епархии. Напр. Олонецкий уезд занимал территорию в 5895 кв. верст; в нем было разбрасано 35 церквей и на каждую церковь приходилось в окружности около 672 верст. Нечего говорить прο Сибирь. Там, судя по пространству, в каждом поселке можно было открывать архиерейскую кафедру. Управление ею свело с ума ревнителя православия и образованного человека м. Игнатия.

После собора 1682 года смерть молодого царя феодора Алексеевича, смуты в царской семье, малороссийские дела, войны, петровские преобразования, утилитарный взгляд на церковь самого Петра и вообще перелом старо-русской жизни замяли вопрос об упорядочении церковной жизни при посредстве открытия новых епархий и прибавки архиереев. Само правительство берет на себя просветительныя задачи и понимает их по своему. Петровская регламентация, постоянные, иногда „не осмотря“ составляемые, указы и административное чиновничество всюду стали убивать живую личность, каковой без сомнения мог быть архиерей, как местный деятель и член собора под председательством патриарха. С XVIII в. начинается иная история северо-восточных иерархов и епархий. Впрочем епархии долго еще остаются обширными и неудобными для управления, но уже не составляют собой того целаго, какое составляли имея во главе патриарха. С времени Петра церковь уступает государству и иерархия вынуждается действовать по правительственным распоряжениям.

В общей тогдашней истории северо-восточной церкви отрадным явлением было окончательное присоединение к ней в 1686 г. давно отделившегося киевского митрополита, впрочем и теперь сохранившего все особенности малороссийского епархиальнаго управления.

Киевская митрополия и тамошние епархии, после разделения, пережили тяжелые времена. Латинская пропаганда и уния наложили особый отпечаток на религиозную жизнь и епархиальное управление западно-русской церкви. Бывали времена, когда из всех западных епархий за православными оставалась всего одна.

После Брестского собора (1596 г.) у православных оставалось два архиерея: львовский и перемышельский; их епархии находились в старых русских владениях Польши, в бассейне Днестра и Буга. Вся остальная искони православная западная Русь, до нынешних Харьковской, Курской, Орловской и Смоленской епархий, около 40 лет оставалась без православнаго архиерея. В 1610 г. на всю западную Русь остался один православный архиерей в пределах Галиции на самом юго-западе древней Руси. Легко представить, каково было ему бороться за права и интересы православия. Он сосредочивал около себя народных борцов за веру и народность в угнетенном крае. Западно-русские православные братства звачительно облегчали его усилия на защиту вравославия. В 1632 году за православными вместо прежних 9-ти кафедр утверждены только 5. Но и пяти владыдкам трудно было бороться против сильных латинских арцибискупов и бискупов, униатских митрополитов, архиепископов и епископов. Спутанность территорий, где рядом стояли костелы, униатские и православные храмы, оказывалась весьма невыгодной для греческой веры. Покровительство Москвы облегчало участь угнетенного православия, особенно по сю сторону Днепра. Во второй половине начались народные движения, во главе которых встало казачество. Движения разрешились присоединением восточной Малороссии к Московскому патриархату. Положение епархий, оставшихся в польских владениях, изменилось к худшему. Они почти все достались униатам. Православной осталось одна Белорусская, тяготевшая к Москве вместе с вошедшими в состав Московскаго патриархата Киевской митрополией, Черниговской архиепископией и Переяславским коадюторством Киевской митрополии, открытым в 1701 г. Дальнейшая судьба, как северо-восточных, так и юго-западных епархий, относится к новому периоду истории русских епархий, начавшемуся с ХVIII в.

Не без труда, но можно последовательно воспроизвести и уяснить историю епархиальнаго устройства Русской церкви. Восстановить с возможной точностью старинное географическое деление русской церковной территории епархии и тем самым показать область ведения и владения каждаго отдельного архиерея, положительно трудно, но вместе с тем весьма важно для научной истории Русской церкви и уяснения условий служения русской высшей иерархии.

Давно толкуют, что первой страницей истории должна быть географическая ландкарта⁷, не тольно как вспомогательное средство знать где и что случилось, но и как богатый источник для изучения народности, народной жизни и её особенностей в зависимости от окружающей природы и местности, оставляющих особый отпечаток на нравах и даже верованиях жителей. Отметить этнографические особенности старых народов России важно не только для гражданскаго историка, во и для церковного, изучающего живую старину. В настоящее время более внимательное изучение удельной эпохи постепенно выясняет, что каждое удельное княжество представляло собой самостоятельную политическую единицу, возникшую на этнографической основе. Союзы княжеств носили характер областных. В зависимости от таких взглядов изменился и самый метод исследования судьбы русской земля. Этнография полагается в основу исследования. Таким путем явился ряд очень ценных исследований: г. Багалея – о Северской земле, г. Андриашева о Волынской земле, г. Голубовского о Смоленской земле, г. Грушевского о Киевской земле, г. Молчановскаго о Подольской земле и в самое последнее время г. Ляскоронскаго о Переяславской земле.

Видимо, что и первоначальное деление России на епархи, в соответствии с делением на уделы, применялось к этнографическим условиям. Укажем в пример первоначальные северо-восточные епархии. Новгородскую составили северные славянские племена ильменских славян с кривичами; затем первые двинулись на север и подчинили себе тамошние финские племена; вместе с движением их расширилась и церковная область новгородскаго владыки; земли кривичей образовали особую Смоленскую епархию; юго-восточные соседние славянские племена северян, родимичей и вятичей образовали Черниговскую епархию; вятичи по соседству объединились с финскими племенами мещерой и муромой и вместе с ними выделились в особую епархию Муромо-Рязанскую; два чисто славянских племени северян и родимечей остались в территории прежней Черниговской епархии. Интересно знать, как сказалось на верованиях и нравах муромо-рязанской паствы смешение славянского племени с финским. Известно одно, что инородцы упорно не хотели знать христианства, даже в XVII в. при Мисаиле; несомненно и то, что верования черниговской паствы были чище верований рязанской. Чисто финские племена, составившие Ростовскую епархию, оказались не особенно восприимчивыми к усвоению христианских понятий. С развитием государственности, конечно, всюду стали слабеть этнографические начала, тем не менее в истории епархиального устройства они, видимо, долго идут в параллели с государственными началами. Открытая в 1383 году Великопермская епархия представляет собой особую церковную этнографическую единцу; начальная Казанская и Астраханская тоже; позже состав Вятской епархии скорее имел этнографическую связь; по этнографическим условиям и Сибирь удобнее было ведать вологодскому архиерею, управлявшему Пермью, примыкавшей к сибирским инородцам; наконец область украинной Белогородской епархии выделена едва ли не на основании этнографических особенностей; тоже нужно сказать о Нижегородской и др. епархиях, открытых в XVII в. Мы согласны, что будет очень смелым предположение, что этнографическая связь каждой отдельной старорусской епархии при самых невыгодных условиях епархиальной жизни в некоторой мере содействовала постепенному внешнему росту и внутреннему скреплению разных, но родственных племен и народов, составлявших русскую церковь. Еще более смелым предположением будет мысль, что вообще деление Русской церкви на епархии, применительно к этнографическим особенностям даждой народности, быть может оказалось бы для церкви более полезным, чем примененное только к гражданскому делению, далеко не соответствующему этнографической связи народов. Христианство, усвоенное отдельными инородческими племенами под руководством своего особого архиерея, вполне понимающего свою паству и её особенности, легче объединит разныя этнографические единицы. Но так как все это предположения, о которых можно только говорить, то вопрос о пользе этнографического деления русской церковной территории на епархии оставляем открытым для научных исследований. Ныне нет надобности доказывать, что народ имеет свою церковную историю, неотделимѵю от истории иерархии, и что этнография с географией могут служить лучшими источниками для всестороннего изучения народной жизни.

Для изучения русской гражданской истории давно составлено много географических атласов, хотя и не вполне удовлетворительных, так как ни на одном из них нет делений России на административно-государственные округи: уделы, воеводства, уезды и т. п. в XVI и XVII вв.

Русская церковная история, как наука, не имеет никакого специального атласа c нанесенными на него епархиальными границами, городами, монастырями ни за одно столетие. В подробнейших генеральных картах Европейской России редко можно встретить название даже Троице-Сергиевой лавры. До сего времени церковную историю приходится изучать „без звания географского“, а это, по выражению Регламента, все равно, что с завязанными глазами по улицам ходить. Взявшись за труд показать состав и пределы русских епархий в XVI – XVII вв. и составив, хотя еще далеко не точную, карту епархиальнаго деления Московскаго патриархата во второй половине ХVII в., мы старались хоть сколько-нибудь поднять глазную повязку и дать возможность, хотя бы ощупью и не сразу, найти тот или другой дом в знакомой улице. Составление русского церковно-исторического атласа неотложная нужда для изучающего историю русской церкви и интересующегося, как прошлой, так и настоящей жизни её.

Ныне все определяется гражданским делением на губернии и уезды, тогда как существует и церковно-административное деление. Правда, в настоящее время оно совпадает с гражданским, но вам всегда казалось несколько странным, почему, напр., монастыри и приходские церкви в исторических трудах и оффициальных бумагах географически определяются губерниями, а не епархиями. Можно указать на капитальный справочный труд Зверинского. „Материал для историко-топографического исследования о православных монастырях“ в трех выпусках, где монастыри распределяются по областям и губерниям. В лучших архивных описаниях монастыри географически чаще определяются также по губерниям, а не епархиям⁸).

Несколько странно и то, почему духовенство в разных прошениях, а духовное начальство в ответах на них прописывает „священннк, дьякон или псаломщик такой-то губернии, такого-то уезда и села“; не логичнее ли было писать „священник, дьякон, псаломщик такой-то епархии, такого-то благочиннического округа и прихода“. Наконец, почему в аттестатах и свидетельствах воспитанников духовно-учебных заведений прописывают: сын священника или дьякона или псаломщика такой-то губернии, а не епархии?.... Кажется все от того, что мы с детства и в светской и духовной школе привыкаем к гражданскому административному делению России, а не к церковному. Гражданские географические карты каждый из нас имеет в календаре, купленном за 15 – 5 коп., а церковных и дорогой ценой нельзя купить, потому что их нет. Как же привыкать к тому, чего мы и не видим! А между тем церковное деление не должно совершенно забываться. По крайней мере ныне ученые люди приходят к мысли, что единицей, совмещающей в себе интерес всех классов населения, является „церковный приход”⁹, как волость применительно к государству. Особенно этой единицы, а с ней церковного старого и нового деления не следует забывать духовенству и в нем работающим в области русской церковной истории. А чтобы и все помнили церковное деление необходимы церковные географические карты и атласы с нанесенными на них епархиальными городами и монастырями. Черновой и самой общей подготовительной работой для составления русского церковно-исторического атласа я осмеливаюсь назвать свой опыт церковно-исторического, статистического и географического изследования о русских епархиях в XVI – XVII в.

История епархиального устройства русской церкви и старо-русская церковная география с этнографией в дальнейшей разработке несомненно уяснитъ многое, как людям, интересующимся прошлой жизнью отечественной церкви, так и строгим обличителям высшей иерархии и духовенства, которые платили дань времени и не отдавались прямым обязанностям учат народ. Но одно то, что при невозможных условиях своего служения высшая иерархия все-таки помнила свой долг, снимает с неё половину вины. Правительство всегда считало ее призванной служить народу и учить его. Духовенство, если не вполне и не все, оправдывало такой взгляд. ІІри знакомстве с уцелевшими, сравнительно немногочисленными, писцовыми и переписными книгами можно встречаться с отрадными фактами, как даже безвестные приходские священники трудились в деле народного образования. В описании г. Боровска 1685 г., между прочим, записано: „поде торговой площади и калужской дороги построена богадельня, а в ней живут нищие, да подле той богадельни построена школа для учения детям, строения та школа рождественского попа Ефима и земли под той школой по мере в длину 6 сажень, а поперек 4“. (Опис. Док. и Бум. Арх. М. Ю. I, отд. III). Дальнейшая разработка архивных материалов, восстанавливающая подлинную старину и будущая живая деятельность самого духовенства, поставленного в лучшие условия, сравнительно с его несчастными предками, при общем сочувствии к народному образованию, можно надеяться, совсем оправдает иерархию и духовенство в качестве учительного сословия.