Сущность и юридическая природа церковного властвования

Согласно господствующему учению, церковь это есть учреждение, института, или, другими словами, с точки зрения права, церковь есть юридическое лицо. В соответствии с этим большинство канонистов разрешает и вопрос о существе церковной власти. Церковное властвование есть проявление господствующей в церкви воли и потому церковная власть понимается, как воля¹ или способность повелевать и вынуждать исполнение своих повелени². Учение это, провозглашенное и особенно резко формулированное в средние века, по сей день господствует в литературе церковного права не только католической, но и греко-восточной церкви. По этому учению, Господь учредил в церкви чисто правовую власть и передал ее апостолу Петру или, по учению православной церкви, всем апостолам, от коих она перешла к епископам, как их преемникам. Власть эта в полноте своей едина³, заключает в себе все полномочия, данные Христом церкви⁴, и действует в двух или трех направлениях: учительства (potestas magisterii) и священнодействия (potestas ordinis) с одной стороны и управления в широком смысле (potestas jurisdictionis) с другой. Католиками церковная власть во всех трех ее направлениях усвояется только иерархией, с полным исключением от нее мирян⁵, и рассматривается, как пастырство в обширном смысле: все акты церковной власти, в том числе и все акты правительственные, выводятся из полномочия, данного Иисусом Христом апостолу Петру – пасти овец, т. е. верующих⁶. В римско-католической церкви вся церковная власть принадлежит папе, одному видимому церковному главе, представителю и наместнику невидимого главы Христа, преемнику апостола Петра, епископу римскому⁷. Со времени Ватиканского собора папа есть непогрешимый учитель in rebus fidei et morum, когда он говорит ex cathedra. Он непогрешимо и обязательно для всех христиан устанавливает, в чем состоит христианское учение по тому или другому предмету догматики или нравственности. Церковная власть осуществляется папой или непосредственно или через постоянные учреждения и должности, занимать которые, по божественному праву, могут только лица, получившие особое посвящение и вместе с посвящением особые благодатные дары и способность к церковному руководству. Таким образом, единственным источником церковной власти всех должностных лиц является папа, от коего они все получают уполномочие и перед коим ответствуют за прохождение своей должности⁸.

Несмотря на принципиальное различие между католицизмом и православием, та же схема действует и в науке православного церковного права⁹.

«Сам Господь, говорится в Догматическом богословии (II, 212) митрополита Макария, учредил в церкви своей особое сословие людей, составляющих собою иерархию, и этих-то собственно людей, и только их одних, он уполномочил распоряжаться теми средствами, какие он даровал церкви для ее цели, т. е. уполномочил быть в ней учителями, священнослужителями и духовными управителями, а отнюдь не предоставил сего безразлично всем верующим, повелевши им напротив только повиноваться пастырям».

Что это значите, более определенно и ясно высказал профессор Н. А. Заозерский в своей книге «О церковной власти» (стр. 1–2).

«В обширном смысле словом власть, читаем у проф. Н. А. Заозерского, обозначается то же самое, что и словом право, т. е. способность или свобода действования, опирающаяся на силу закона или какого-либо правомерного полномочия. Власть, в сем смысле понимаемую, имеет каждый человек, ибо никто не лишен свободы действования в большем или меньшем объеме. Но словом власть по преимуществу обозначается способность действования специальными полномочиями публичного (а не частного) права, проистекающими из какого либо общественного авторитета на некоторых только лиц, причем все остальные члены данного общества обязываются беспрекословным повиновением этим уполномоченным лицам под страхом ответственности за непослушание пред высшим авторитетом».

«Наиболее характерно и резко эти полномочия публичной власти, – продолжает Н. А. Заозерский, – отличаются от полномочий частного права в государстве. Здесь лицо, их носящее, обеспечено в применении их к делу всею государственною мощью, каковая и становится на защиту и в помощь ему против непокорных ему членов, даже не спрашивая и помимо его личного желания, между тем оберегать и защищать свое частное право каждый гражданин обязан сам и только в случае своего бессилия имеет право просить себе государственной помощи. Но они также приметны и дают себя знать своею действительностью и в церкви. И здесь есть класс лиц специально уполномоченных на известные действия, в совершении коих они вспомоществуются и защищаются всею церковною силою, а иногда и силою государственною против непокорных членов церкви, каковые в таком случае почитаются преступниками, нарушителями прав церкви, противниками ее власти, возмутителями ее порядка. Подобно тому, как в государстве, и в церкви есть начальствующие и подчиненные, есть отношения начальствования и подчиненности, приказы и послушания, есть словом полномочия публичной власти, обеспеченные принуждением».

Эта волевая теория власти, наиболее точно и ясно в нашей литературе формулированная Н.А. Заозерским, разделяется решительно всеми канонистами и пользуется таким признанием, что иное объяснение явлений церковного властвования считается немыслимым¹⁰.

Между тем в настоящее время вышеизложенная, так называемая, волюнтарная теория власти в полном своем виде не встречаете сторонников даже среди государствоведов. Наиболее чуткие и тонкие юристы: Иеринг, Генель, Ленинг, Дюги, Ориу, Пилоти, отчасти Еллинек, и особенно наши русские ученые: Н.М. Коркунов, Л.И. Петражицкий, С.А. Котляревский, Н.И. Лазаревский, Г.Ф. Шершеневич и другие¹¹ давно уже отвергли вместе с учением о юридическом лице, также и воззрение на власть, как на волю.

При таких обстоятельствах ныне настала пора пересмотреть учение о власти, как воле, также и в церковном праве, и это, тем более что учение это, еще приложимое сколько-нибудь в современной католической церкви, где, действительно, со времени Ватиканского собора, воля папы догматически признается за волю церкви, противоречит самому существу православия. Сложившееся под западным влиянием¹² воззрение на власть, как волю, не есть ни библейское, ни святоотеческое и явно идет в разрез, как с вечными принципами христианского учения, так и со всеми историческими фактами древнехристианской жизни, от коих мы единственно и должны исходить, согласно верному замечанию проф. Н. Н. Глубоковского¹³, во всех наших суждениях о существе православной церкви и о сущности и характере действующей в ней власти.

Что такое церковная власть, вопрос этот принципиально разрешен самим Иисусом Христом.

В иудействе во времена Иисуса Христа было распространено широко убеждение, что Мессия явится среди иудеев и, провозгласив себя царем, создаст для своего народа могущественное земное царство. Вследствие этого, когда Иисус направлялся в Иерусалим, то в ожидании этого мать сыновей Заведеевых просила Господа, чтобы ее два сына в этом царстве сидели один по правую сторону Мессии, а другой по левую. Так как прочие апостолы вознегодовали на двух братьев, то Иисус сказал: «Вы знаете, что князья народов господствуют над ними и вельможи властвуют ими, но между вами да не будет так: а кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою, и кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом, так как Сын человеческий не для того пришел, чтобы ему служили, но чтобы послужить и отдать душу свою для искупления многих»¹⁴.

Здесь Иисус Христос противополагает понятию о власти земной власть церковную, духовную. Власть земная – это власть царя в восточном смысле слова. «Не следуете забывать, как это справедливо говорить проф. Заозерский¹⁵, что это быль век Августа, власть которого была неограниченна. По своему характеру это была власть господина над рабами». Характеру этой власти Господь противополагает власть духовную: «но между вами да не будет так!»

Что же это за власть?

Чтобы уяснить себе до некоторой степени характер власти, о коей говорил Иисус, власти, противополагаемой грубой власти господина над рабами, мы обратимся к античным учениям о сущности власти. Не забудем, что philosophia est ancilla Theologiae и что философия, по словам Климента александрийского (Stromat. 1, 5 ed. Pottar VII, р. 762), была дарована свыше язычникам в качестве провозвестника Христа точно таким же образом, как закон Иудеям.

В психологических теориях древности понятие о власти, как воле, совершенно не было развито¹⁶.

Основным началом государственного властвования Платон считает не какую-либо высшую волю, подчиняющую себе индивидуальные воли, а объективные требования разума, стоящие одинаково выше и воли подвластных, и воли властвующих. В своем сравнении государства с человеческой душою он соответствующую правительству силою души считает не волю, а разум. Самое противоположение властвующих и подвластных он не считает характерной особенностью государства. Государственное властвование в форме правления господ над рабами не достойно имени государства. Государственное властвование есть властвование не в одностороннем интересе правителей, а напротив, в общем интересе. Поэтому властвование есть обязанность. Правитель не стоит над законами, а сам более всех повинуется законам. Из всего этого ясно, что государство представляется Платону не отношением одностороннего господства над всеми единой господствующей воли, а отношением взаимной зависимости граждан ¹⁷.

Эти особенности понимания природы властвования еще сильнее проявляются у Аристотеля.

Государственное властвование Аристотель понимает не как одностороннее отношение господства общей воли над подчиняющимися ей отдельными волями. С отношением души к телу он сравнивает лишь отношение господина в рабу. В противоположность этому государственное властвование в глазах Аристотеля есть отношение взаимной зависимости ¹⁸. Он выражает это сравнением различных родов власти с различием искусств врачебного и мореходного. В противоположность врачу, кормчий сам находится в таком же положении, как и все находящееся на корабле. От искусства врача зависишь только благо больного; от искусства кормчего – и его собственное благо, наравне с благом всего экипажа. К тому же Аристотель не признает необходимым в государстве различия властвующих и подчиненных. «Что касается до государственного быта, то во многих государствах не существует различия между властвующим и подчиненным, потому что природа государства требует, чтобы граждане были равны между собою»¹⁹. Очень характерно для аристотелевского понимания, что добродетелью, проявляющейся во взаимных отношениях властвующих и подвластных, он признает φιλία. Под понятие φιλία Аристотель подводит все разнообразные формы человеческого общения – семью, государство, полк, экипаж корабля, религиозные союзы ²⁰. Φιλία это есть платоническая любовь, дружеская любовь, дружеское расположение, предполагающее известное равенство, как условие взаимности. Чтобы ответить на вопрос, что такое государство, Аристотель обращается к выяснению того, что такое граждане государства. Такой непривычный, странный для нас путь исследования объясняется тем, что для Аристотеля единство государства не предполагает единства господствующей в нем воли. Поэтому субъектом государственного властвования он признает не государство и не правительство, не господствующую только часть населения государства, а всех граждан в совокупности, т. е. всех, кто участвует, хотя бы временно, в осуществлении каких бы то ни было функций власти, хотя бы только судебной²¹.

При таком понимании государства оно, конечно, не могло представляться Аристотелю самостоятельною личностью, субъектом единой властвующей воли. Государство понималось Аристотелем, и вообще греками, не как единая личность, а как отношение взаимной зависимости множества свободных личностей²².

Такой же характер имели и римские учения о государстве и природе государственной власти.

Государство представляется Цицерону не единою личностью, а обществом лиц, societas, и связь, vinculum, соединяющая людей в государство, есть, по его определению, именно право и притом общее, равное право²³. Государственный порядок предполагает активное участие всего народа в общественных делах. Если же в обществе господствует не ограничиваемая правом воля, это не государство²⁴. Особенно наглядно выражено римское понимание государства и государственной власти, как отношения взаимности и взаимного служения друг другу в басне, рассказанной Менением Агриппой плебеям о том, как члены человеческого тела отказались служить друг другу, вследствие чего погиб весь организм²⁵.

Римляне, говорит Иеринг²⁶, понимали под respublica и jus publicum нечто совсем иное, нежели мы. Согласно их воззрению, «государство относится к гражданам так же, как род к родичам, т. е. государство не есть нечто обособленное от граждан, нечто вне их и над ними стоящее: государство – это сами граждане. Государство и народ – тождественные понятия». И род, и государство «могут быть уподоблены societas в противоположность современному и позднейшему римскому государству, которое стоит к гражданам в таком отношении, как юридическое лицо в своим членам. Насколько простиралось это государственное общение (publicistische Societat), субъектом вытекающих из него прав, являлось не государство, а весь народ, все граждане и, следовательно, каждый из них. Частные права и публичные права различались друг от друга не по их субъекту; субъектами, как и других, были физические лица, и различие их заключалось лишь в том, что частные права имели исключительное отношение к отдельному лицу, между тем как в публичных каждый участвовал. Поэтому respublicae обозначает первоначально лишь то, что обще всем; respublicae – отдельные вещи государственного общения, напр. публичные дороги, площади и т. д., на которые каждый имел одинаковое право»²⁷.

Из всего вышеизложенного явствует, что в умах величайших мыслителей античного мира ясно сознавалась идея о высших и более благородных формах человеческого общения и властвования. Власть идеальная не есть подобие власти господина над рабами или восточного неограниченного деспота над подвластными. Напротив, центр тяжести в государстве лежит в отношениях взаимной зависимости и взаимного служения друг другу. Государство и народ тожественные понятия. Государство – это сами граждане. Государственная власть это есть властвование в общем интересе. Отсюда властвование есть обязанность. Истинный правитель это тот, который лучше всех служит другим и более всех исполняет законы.

Церковь – это царство Божие, высшая идеальная форма человеческого общения. Если в воображаемом государстве Аристотеля любовь – φιλία представлялась главной добродетелью, то в церкви, царстве Божием, та же любовь, но только более альтруистическая и горячая – αγαπη, служит уже основанием и главным жизненным принципом самого религиозного общения²⁸.

В этом царстве живет Дух и свобода. Отсюда и власть в этом царстве не похожа на власть господина над рабами или деспота над бесправными подданными: «Князья народов господствуют над ними и вельможи властвуют ими»²⁹. Напротив, центр тяжести церковной власти, по слову Христа, лежит в другой плоскости. Это есть власть не за страх, но за совесть. Эту именно благороднейшую сторону власти и имел в виду Господь, когда сказал апостолам, что «кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою, так как Сын человеческий не для того пришел, чтобы ему служили, но чтобы послужить».

По древнехристианскому воззрению, церковь это есть образ семьи в смысле древнего римского права. Церковь это духовный союз через крещение таинственно Богу усыновленных, главою которого является сам Иисус Христос. И подобно тому, как в патриархальной римской семье господствуем власть отца, paterfamilias, так и в церкви во всем таинственно действует воля Божия. Иисус Христос Сам, как глава, держа кормило правления церкви, управляет ею посредством св. отцов³⁰. Церковь – это царство Божие, царство не от мира сего. В этом невидимом царстве Божием господствует исключительно воля Божия, объемлющая и преображающая как внутренний мир отдельных лиц, так и целые народные массы³¹. Об этом царстве Божием, говоря словами Евангелия, нельзя сказать, что оно тут или там³². Задачею церкви, как и отдельного христианина, является «ходить пред Богом», другими словами, во всем подчиняться воле Божией и руководствоваться велениями Божества. Как церковь, так и отдельный христианин старались определить волю Божию, узнать, чего хочет Дух. При таких обстоятельствах центр тяжести в жизни всей церкви лежит в живом общении между Богом и человеком. «Христианство, справедливо говорит проф. Н. Н. Глубоковский³³, это не учение, а жизнь таинственного общенья с Богом во Христе и благодатное обновление от Св. Духа в целокупном братстве верующих». При таких обстоятельствах на первый план выступает экклесия. Из самого наименования явствует, как понималась церковь в самосознании первых христиан.

Что такое экклесия?

Наиболее распространенным и торжественным наименованием первохристианской общины было экклесия, церковь. Греческое название экклесия было усвоено латинянами, оставившими это слово без перевода (ecclesia итал. chiesa франц. église испан. iglesia). Это же слово заимствовали у греков и две старые христианские народности – армянская (экегеци) и грузинская (экклесия)³⁴. Греческое слово экклесия не нуждается в определении. Экклесия означает созванное глашатаем народное собрание граждан (ἔκκλητοι), правящее народное собрание греческой республики³⁵. Таким образом, в античной республике высшая инстанция государственной власти состояла в том, что делали церковь – ἐκκλησιαν ἐποιησαν (лат. concire concionem)³⁶.

К этому словоупотреблению примыкает образ выражения LXX и позднейшего эллинистического иудейства. В переводе LXX экклесия означает празднично собравшийся перед Богом народ Израиля (по-еврейски кагал). Экклесия эллинистически иудейского словоупотребления – это народ Израиля, поскольку он народ Божий, избранный народ, в котором и через который проявляется действительно сила Божия ³⁷.

Отсюда возникло и словоупотребление христианской общины. Экклесия означает теперь новозаветный Израиль, новозаветный народ Божий³⁸. Таким образом, в самом выражении заключено представление о народном собрании нового народа завета (христианства) и притом представление о народном собрании перед Богом и с Богом³⁹. Экклесия есть собрание, в котором действительно проявляется Бог (Христос) своими благодатными дарами, собрание избранных, собрание народа Божия⁴⁰. В основании лежит слово Господа⁴¹: «Где двое или трое собраны во имя мое, там Я посреди них». Где Господь, глава тела, там и церковь. Где двое или трое собраны во имя Христа, там и народ Божий, новозаветный Израиль, христианская церковь со всеми выпавшими на ее долю обетованиями, потому что Христос, который все во всем, посреди него. Где Христос, там и экклесия⁴². Отсюда ставшее рано поговоркой положение: – ubi tres, ibi ecclesia⁴³.

Наиболее торжественной формой экклесии является евхаристическое собрание.

«Евхаристия, – говорит Аквилонов⁴⁴, – есть, так сказать, summa summarum религиозной жизни, потому что в этом таинстве мы преискренне соединяемся с Самим Господом Иисусом Христом (Ин.6:56); она питает наше тело и душу и способствуете укреплению, возвышению и преуспеванию нашему в духовной жизни (Ин.6:55,57). В таинстве евхаристии Сам Господь является краеугольным камнем всего домостроительства нашего спасения. Он составляете центр, а весь искупленный мир – его периферию; Он является «Светом миру», a мир устремляется к этому Свету для того, чтобы озариться Его животворными лучами».

Евхаристическое собрание экклесии это живое таинственное общение между Богом и человеком. Центр тяжести лежит именно в этом общении.

То же приложимо и ко всякому другому собранию экклесии.

Глава экклесии – Христос. Экклесия есть собрание верующих в Него. Жизнь экклесии есть жизнь и деятельность Христа. Он невидимо присутствует в собрании общины и через нее осуществляет Свою волю. Вследствие этого экклесия действует от Его имени. Экклесия следует только слову Божию и руководствуется единственно им. Слово Божие господствует над экклесией и дает решения по всем вопросам общинной жизни. Шла ли речь об избрании известного лица на службу церкви, разрешении от греха, внешнем церковном порядке, порядке крещения, евхаристии, положения учителей и т. д., решающее значение имело слово Божие⁴⁵. Учение о церковном устройстве есть отдел учения о слове Божием и раскрытии его⁴⁶.

Но как Христос вещает свою волю экклесии?

Церковь имеет своею главою Христа, членами – отдельных верующих. Как у человеческого тела есть различные члены для различной службы, таль и у тела церкви, экклесии есть различные члены, призванные для различных задач и соответственно для различного положения в общине. Церковь организована распределением харизм, особых благодатных даров, призывающих отдельных христиан к различной деятельности в церкви и уполномочивающих на нее⁴⁷.

Церковь живет упованием на Христа, руководящего и предводительствующего ею. Перед своим вознесением Господь обещал своим ученикам ниспослать церкви Святого Духа, который наставит и направит их на путь истины. В праздник Пятидесятницы обетование это исполнилось. Апостолы, а с ними и все верные, в изобилии получили дары Св. Духа. В числе их был и дар правления. Такой дар, которому доверено правление церковью во имя Христа – есть дар учительства.

Харизма от Бога⁴⁸. Обладать харизмой, значить обладать Духом Божиим. Во всех харизмах проявляется один и тот же Дух, но различным образом⁴⁹. Следовательно, каждый христианин одарен харизматически и тем самым призван к деятельности в церкви, потому что каждому путем рукоположения или миропомазания сообщается печать дара Духа Святого. В этом смысле каждый христианин духовен (πνευματικός). Но среди христиан выступают такие, которые отличаются особою силою своей харизмы, которым Дух Божий сообщен в особой мере. Среди этих духоносцев первое место занимают лица, одаренные особым даром учительства, в коем заключается также и дар правления. Значение дара учительства вытекает из положения, занимаемого в экклесии словом Божиим, являющимся последней инстанцией по всем вопросам христианства. Дар учительства основывается на обладании дарами Св. Духа.

Дар учительства есть дар управления, дар, уполномочивающий во имя Бога править церковью. Служение слова, дар учительства, является преимущественно в трех формах. Оно или пророчество, или дидаскалия (обучение в тесном смысле слова) или наставление⁵⁰ (νουθεσία).

Носителями такого дара учительства являются, прежде всего, апостолы, пророки и учители – дидаскалы. Апостолы суть лица, самим Господом назначенные для проповедования евангелия. Цель их деятельности – провозглашение слова Божия. Тесно замкнутым кругом 12-ти имя это не ограничивалось, но усвоялось всем видевшим Господа и получившим свыше дар апостольства, высшую совершеннейшую степень учительского дара. Апостолы обладают полнотой даров, дарами пророчества, учительства и увещания⁵¹.

Пророки суть пророчески одаренные мужи, трудящиеся над благовествованием евангелия в уже ранее основанных общинах⁵². Их признак – дар духовной речи⁵³. Что касается учителя или дидаскала, то это есть оседло живущий в общине учитель и проповедник, лишенный дара духовной речи. Он обладает даром наставления, почему ему, прежде всего, принадлежит наставление оглашенных в церкви, а также руководственное влияние на строй общины и ее управление, насколько они были связаны с толкованием христианского учения.

Всем этим лицам, духовно одаренным, принадлежал в особой полноте дар истины, charisma veritatis. Все они глаголали в духе, т. е. в экстазе. Это было новое откровение божественного слова, касалось ли оно общего строя общинной жизни или личных частных вопросов⁵⁴. Здесь уже говорит не сам пророк, но через него, его устами, как через простое орудие, глаголет в первом лице Св. Дух, сам Господь. Это речь к общине от имени Бога⁵⁵.

Но каково было отношение экклесии к носителям Святого Духа, харизматикам?

Вследствие обильного распределения благодатных даров церковь обладает харизматической организацией. Здесь нет места отвлеченному равенству всех членов христианской общины. Здесь нет места атомистическому воззрению, умеющему только подсчитывать число голосов, чтобы приписать всем им вопреки истине одинаковый образ и равные права⁵⁶. Напротив, подобно членам тела, члены экклесии взаимно нуждаются друг в друге и, смотря по сообщенному дару, харизме, взаимно служат друг другу⁵⁷. Поэтому отдельные христиане, члены тела Христова, обладают в экклесии как различными дарами, так в зависимости от них и различным положением⁵⁸. Харизма требует со стороны других признания и поскольку она призывает в руководящей, предводительствующей, управляющей деятельности – послушания⁵⁹.

Но послушание, требуемое харизмой, является свободным послушанием. Церковь, экклесия, следует только такому слову, которое она, в силу внутреннего свободного убеждения, признает божественным словом. Послушание это покоится на свободном убеждении, что действительно воля Божия требует устами харизматика повиновения себе. Харизматическая организация для своей деятельности предполагает свободное признание харизмы со стороны прочих членов экклесии⁶⁰.

Самим Творцом вложена в душу человека свободная воля.

Церковь построена на внутреннем чувстве веры, на добровольном подчинении. Подчинение церковному авторитету обусловливается исключительно наличностью веры в его богоустановленность. Соблюдение этого условия подчинения церкви необходимо для того, чтобы не исказилась своеобразная природа церкви, как религиозного союза. Поэтому сфера деятельности церкви определяется свободным, добровольным подчинением ей в силу веры в Бога и в установленный Им нравственный порядок. Принуждением нельзя возбудить чувство веры, нельзя выяснить или доказать истины. Поэтому подчинение личности церкви есть самая свободная форма подчинения и всецело зависит от свободной воли подчиняющегося человека. Пред религией, как плодом личного внутреннего убеждения, бессильны все внешние грубые силы. Внутренней свободы никто не может победить или осилить. Перед Богом имеет цену только внутреннее настроение, из коего возникает деяние; внешнее дело без соответствующего расположения души не имеет никакого значения. Поэтому христианские законы есть законы свободы. Иде же дух Господень, ту свобода, учит св. Откровение. Слово Божие – это последняя, решающая инстанция во всех вопросах христианской жизни. Поэтому всякий отдельный акт решается не при помощи какого либо решения собрания путем голосования или же в законодательной форме, но единственно путем учительства. Только одаренный даром учительства может давать определения относительно строя экклесии (поставления на должность), разрешения и принятия в общение экклесии, принятия дисциплинарных мер в экклесии, – потому что только слово Божие, а не какое либо решение общинного собрания, как такового, призвано давать ответь на все эти вопросы.

Дар учительства есть дар управления, дар, уполномочивающий во имя Бога править церковью. Но это учительство есть дело одаренных даром учительства, в силу своей харизмы возвещающих со властью слово Господа и вытекающее из него определение⁶¹. Из этого же одновременно следует, что вызываемое им послушание есть долг, коим люди обязаны Богу, а не действующему лицу, как таковому, будь то апостол, пророк или дидаскал. Особенно наглядно это положение выступает у апостола Павла. На различные, обращенные в нему вопросы он отвечает то откровением Господа, то собственным мнением, относительно второго он все же настаивает, что оно в духе учения Христова⁶². Для первого он требует безусловного повиновения⁶³. Иное, когда он предлагает что-либо лично ⁶⁴. Апостол не считает себя господином над верою экклесии⁶⁵. Его мнения – не повеления, а только⁶⁶ наставления, советы, исполнение которых зависит от свободного послушания со стороны экклесии. Центр тяжести лежит не во власти, а в возвещении слова, учительстве, наставлении. Одаренный даром учительства выступает во имя Бога, чтобы наставить христиан воле Божьей.

То же самое нужно сказать и о других харизматиках, устами которых глаголал сам Святой Дух.

Но что было критерием того, что через данного харизматика вещает сам Бог, а не выступает собственное мнение того или иного учительствующего?

Таким критерием была сама община, экклесия.

По древнему воззрению, экклесия – свободна, независима и является отражением на земле небесной церкви Божьей. Экклесия это собрание всех верующих общины⁶⁷, со включением вначале, как кажется, даже женщин⁶⁸. Глава экклесии – Христос. Он невидимо присутствует в собрании и через него осуществляет Свою волю⁶⁹. Экклесия отсюда действуем от Его имени. Этим само собою исключается всякая правовая власть, которая стояла бы над собранием. Такая власть не принадлежала и учительствующим. Доказательством этого является прежде всего то обстоятельство, что выступление и деятельность учительствующего в экклесии находится в зависимости от экклесии, которая обладаем правом дать слово или отказать в нем⁷⁰, так как экклесия ответственна за проповедуемое и принятое в ней учение⁷¹. Вследствие этого она прежде всего испытывает одаренного словом, истинный ли он учитель или же лжеапостол, лжепророк и только тогда позволяет проходить ему служение слова, когда признает его за истинного учителя⁷².

К этому примыкает другое обстоятельство, а именно то, что всякая деятельность учительствующего, поскольку ею вызываются внешние действия (например, увещание в покаянию, избрание на какую-либо должность, предписания о церковном устройстве) для отдельной экклесии может проявиться только в силу, как мы говорили, свободного согласия собрания⁷³. Не каким либо правовым положением и не фактами решается вопрос о том, действительно ли слово учительствующего – слово Божие, но единственно настоящим свидетельством Святого Духа, обитающего в собравшихся.

«Если кто говорит на незнакомом языке, говорите двое или много трое и то порознь, а один изъясняй. Если же не будет истолкователя, то молчи в церкви, а говори себе и Богу. И пророки пусть говорят двое или трое, а прочие пусть рассуждают»⁷⁴.

Как за говорением языками следует изъяснение⁷⁵, так за пророческой речью, по свидетельству апостола Павла, следует обсуждение⁷⁶. Говорение языками, как такое, не понятно для слушателей: поэтому за ним следует изъяснение. Подобным образом и возглашенное пророчество дли уяснения его истинного смысла и значения нуждается в обсуждении, а именно в исследовании, действительно ли источником его является Дух Божий. Испытание пророчества производится остальными соучастниками собрания⁷⁷. Как дар пророческой речи, так и дар различения духов (διαχρισις πνευματων) дарован отдельным членам экклесии Богом ⁷⁸. Вследствие этого апостол Павел и пишет верующим коринфской общины: «Иисус Христос – в вас».⁷⁹

Таким образом, в каждом отдельном случае можно наблюдать 1) выражение через учительствующего воли Божией и 2) признание его за таковую, восприятие таковой, всем разумением и сердцем, со стороны экклесии или, говоря словами профессора Суворова, рецепция его общинным собранием. Эти два момента можно наблюдать во всяком акте древнехристианской общины. Как в вопросах догмы, так и дисциплины было необходимо определение воли Божией. Присутствующий в собрании, харизматик вещал эту волю экклесии, а последняя своим восприятием свидетельствовала, что это есть, действительно, воля Божия и, как таковая, должна иметь силу для церкви⁸⁰.

Сказанное только показывает, что к церкви, экклесии, как таковой, не приложимы наши понятая о власти.

Учительствующий не имеет сам по себе власти в церкви. Он действуешь от имени Бога, в силу дарованной ему харизмы. Церковь, община христианская, руководствуется, таким образом, свыше посредством одаренного Богом, отдельного лица. Поэтому и служение, к которому призываете харизма⁸¹, не есть господство в нашем смысле слова, но есть только самим Богом возложенное служение, διακονια. «Церкви, как это справедливо заметил профессор Аквилонов⁸², не только чужды начала мирского господства⁸³, но, по примеру. Самого Пастыреначальника, Господа Иисуса Христа, Который «не прииде, да послужат Ему, но послужити»⁸⁴, и Его преемники, – пастыри Церкви, призваны прежде всего, к служению и, притом, к высшей степени высокому и ответственному, за которое они должны будут отдавать строгий отчет на страшном Суде Самому Господу⁸⁵. Поэтому, в рассуждении епископского достоинства, совершенно точно выражались в древней Церкви, что епископ не столько получает те или другие права, сколько на него возлагается тяжесть забот и ответственности за благосостояние вверенной ему Церкви и потому епископскую должность называли также διακονια и λειτουργια, а епископов – служителями Церкви Божией».

Действия собрания также никогда не представляют правовых действий правления, но только восприятия, соглашения, даже подчинения. Сама по себе экклесия, собрало, не обладает харизмой и не в состоянии сообщить отдельному лицу харизмы или способности к учительству. Напротив оно только свидетельствует, что данному лицу дарована Богом харизма, призвание к учительству. Сила всякого действия (избрание, отпущение грехов, отлучение и т. д.) покоится не на постановлении собрания общины, но на харизме учительствующего, через посредство которого открывается общине воля Божия. Действие собрания общины есть только акт восприятия, признания, и его дозволение или согласие носит лишь характер уяснения, свидетельствования. Оно свидетельствует, что через слово учителя действует Бог. На этом основании и самое заключение собрания не имеет никакого правового характера или действия. Оно ничего не может добавить к слову одаренного учительством. Оно представляет единственно только подчинение слову, как слову Божьему.

Указанная нами харизматическая организация церкви в чистом виде существовала недолго. Она действовала до тех пор, пока Святой Дух чрезвычайным образом и в обилии себя проявлял. Вследствие этого уже в первом веке рядом с харизматиками упоминаются епископы и дьяконы. Уже во второй половине первого века бывали моменты, когда в общине не оказывалось, ни одного харизматика. При таких обстоятельствах службу пророков и дидаскалов, поучает дидахе⁸⁶, исполняет епископ и вместо них совершает евхаристию, почему епископ, по дидахе, и должен быть почитаем наравне с ними. На это время падает исчезновение в церкви древних представителей харизмы – апостолов, пророков и дидаскалов. Оставшееся от них богатое наследство перешло к епископам. Заняв при совершении евхаристии место пророка и дидаскала, епископ сам попал в ряды учительствующих. А глаголющего слово Божие должно принимать, как Бога, говорит уже св. Игнатий Богоносец. Таким образом епископ становится пророком и именно единственным пророком и учителем церкви Христовой. А учительная власть есть власть правления от имени Бога.

Почти одновременно с этим незаметно происходит дифференциация в понятии церковной власти. Процесс этот совершается в духе римского права.

«У римлян частные права и публичные права, говорит Иеринг⁸⁷ различались друг от друга не по их субъекту; субъектами тех и других были физические лица, и различие их заключалось в том, что частные права имели исключительное отношение к отдельному лицу, между тем как в публичных каждый участвовал. Поэтому res publica означает первоначально лишь то, что обще всем, res publicae отдельные вещи государственного общения, например публичные дороги, площади и т. д., на которые каждый имел одинаковое право».

Епископ – единственный закономерный совершатель евхаристии. «Только та евхаристия, поучает Игнатий, должна почитаться истинною, которая совершается епископом. Без епископа никто не делай ничего, относящегося до церкви. Без епископа не позволено, не крестить, не совершать вечерю любви».

Из права епископа совершать евхаристию явилось особое священство епископа, причем, согласно божественному праву, только он один, в силу собственного права, способен совершать евхаристию и другие таинства. Это обстоятельство имело для него чрезвычайно важные последствия. Как совершитель евхаристии, епископ приобрел титул священника в собственном смысле. Епископ, по Киприану⁸⁸ священник, sacerdos,  ιερευς.

Единственно один епископ, по христианскому учению, совершает евхаристию в силу собственного права, другими словами ему одному принадлежит власть священнодействия, заключающаяся в совершении евхаристии, крещения, елеосвящения и т. д. В харизматический век все эти акты, как мы знаем, также требовали признания со стороны церкви, потому что все они связывались с проявлением Святого Духа и осуществлялись харизматиками. А так как харизма всегда связана с личным качеством харизматика, то вей действия последнего нуждались в признании со стороны экклесии, которая тем самым указывала, что данное лицо – истинный харизматик и, как таковой, действительно, является орудием Бога. В монтанистский кризис пророчество в экстазе было признано за пророчество не законное⁸⁹. Свободному экстазу, всегда связанному с вопросом о личных качествах и достоинствах носителя Духа, была противопоставлена должность.

«Так как члены тела, по своему благоизволению, располагает сам Бог⁹⁰ и так как во всех их служениях «действует един и тойжде Дух, разделяя властно коемуждо якоже хочет», то, отсюда, церковно-иерархическое служение, говорит Аквилонов⁹¹, основывается на особом Божественном посланничестве⁹², свидетельствуемом Церковью в таинстве священства⁹³. Следующим шагом было признание силы за всяким таинством, правильно совершенным тем или другим носителем церковной должности, независимо от личных качеств этого церковно-должностного лица. По Оптату и Августину таинство есть достояние церкви, а не лица. «Член иерархии, говорит профессор Троицкий⁹⁴, в силу своего церковного положения, церковной должности, может преподавать церковные таинства. Церковь обладает освящающими человека таинствами не зависимо от нравственных качеств своих служителей».

Экклесия действует силою Святого Духа и от имени Иисуса Христа. Ее ведению подлежали все дела христианского учения и дисциплины. Таковы были вопросы церковной практики, например время празднования того или иного праздника, церковная дисциплина, как то: вопрос о действительности крещения, совершенного вне церкви, догматические вопросы, например гностицизм, монтанизм и т. д. Словом это были вопросы, относившиеся по терминологии римского права к jura publica, как их понимали сами римляне. Это были вопросы принципиальные, касавшиеся интересов не того или другого верующего, а всей церкви. В первом веке, присутствовавшие в экклесии харизматики вещали волю Божию, а экклесия свидетельствовала, что устами того или иного пророка глаголет сам Бог, что слово данного учительствующего есть действительно воля Божия.

С исчезновением истинных пророков единственно истинным пророчеством остался один только епископский, основанный на должности экстаз⁹⁵. Из древнего положения, что епископ исполняет службу пророков и учителей, явилось, что сам епископ есть пророк, именно единственный пророк и учитель церкви Христовой. Но так как епископ обладает этою св. благодатью в силу церковной должности, а последняя вверена ему собором епископов, который при рукоположении призвал на него благодать Святого Духа и тем сделал его наследником апостолов⁹⁶, то значить органом, через который непосредственно действует Святой Дух, является собор епископов. С этого времени красною нитью через всю церковную историю проходят соборы. Как это ныне точно установлено, соборы древнего типа, первых веков христианства, состояли из епископов с одной стороны и собрания общины, экклесии – с другой. Взаимоотношение этих двух групп было точно такое же, какое существовало между харизматиками и собранием общины, экклесией. Присутствующий пророк или учитель вещал экклесии волю Божью, а последняя восприятием таковой свидетельствовала, что это слово учительствующего есть слово Божие и, как таковое, имеет силу для церкви.

Определение воли Божией есть дар пророческий. После того, как дар этот перестал являть себя естественным образом, единственным пророчеством остался основанный на должности, вытекавший из благодати рукоположения, епископский пророческий дар. Епископы преемники апостолов. Им одним в совокупности принадлежит charisma veritatis. Через определение епископов открывалась воля Божия. Через выражение своего восприятия присутствовавший народ свидетельствовал, что слово епископов есть действительно слово Божие ⁹⁷. По древнему воззрению путем judicium episcoporum миру становилась известной воля Божья, а через свидетельство (testimonium) народа с клиром во главе признавалось, что judicium episcoporum есть действительно judicium Dei.

Слово учительствующего, как мы в свое время видели, не имело никакой правовой власти. В экклесии могли выступать несколько пророков, из коих каждый возглашал слово Божие. С помощью обладавших даром различения духов экклесия свидетельствовала, что слово известного пророка есть слово Божие и, как таковое, должно быть исполнено.

Не обладавшие формальным правом, харизматики естественно не могли передать этого права и своим преемникам – епископам. Nemo plus juris ad alium transferre potest quam ipse haberet⁹⁸. Тем самым разрешается вопрос о правовой силе собора, как собрания епископов.

Всякий собор есть орган Святого Духа. Он действует от имени Бога и силою Святого Духа. На каждом соборе, даже самом простейшем, через суждение епископов выражается воля Божия. Ко всякому собору относятся слова Господа: «где двое или трое собраны во имя мое, там и я между ними». Центр тяжести лежит, таким образом, не в количестве собравшихся епископов, а в выражении воли Божией. И поскольку суждение епископов является словом Божиим, постольку можно говорить о силе соборного решения. Принципиально все соборы равны и все они имеют одинаковую силу и компетенцию. Ясно, что соборы обладают исключительно духовным авторитетом, и ни один из них не имеете формального права заставить свое суждение считать за слово Божие. Вопрос о том, Бог ли говорит через епископов, решал не собор, а церковное признание, церковная рецепция. Отсюда всякое соборное определение, чтобы получить фактическое применение, нуждается в церковном восприятии и, поскольку оно воспринято, как слово Божие, получает обязательную силу⁹⁹. Доказательством этого является вся церковная история.

Соборы конца II века по вопросу о праздновании Пасхи в Палестине, Понте и других местах предназначали свое определение для всех верующих, причем палестинский собор прямо требовал, чтобы послание его в копии было распространено по всей церкви¹⁰⁰. Соборное послание антиохийского собора 269 г. было адресовано епископам Рима, Александрии, всем епископам, пресвитерам, дьяконам и всей поднебесной католической церкви. Арелатский собор 314 г., состоящий из одних западных епископов, просил римского епископа сообщить решение собора всей церкви, дабы все знали, как поступать на будущее время. Этот же собор блаженным Августином был прямо назван общим собором всей церкви. На этой же точке зрения стоял и Тертуллиан, когда говорил о соборах, собиравшихся в его время на востоке в определенных местах для совместного разрешения трудных вопросов.

Воззрение Тертуллиана есть воззрение древней церкви, и находит свое подтверждение в сборниках канонов. Здесь нет никакого различия между канонами вселенских и других соборов. Вслед за канонами вселенских соборов следуют, как совершенно равносильные, каноны Анкирского, Неокесарийского, Гангрского, Антиохийского, Лаодикийского и других соборов, относительно коих неизвестен не только состав, но часто даже время и место собора. Причина этого заключается в том, что каноны этих соборов были восприняты церковью, как действительно внушенные св. Духом. Но определения вселенских соборов, как это ныне доказано, нуждались в таком же точно восприятии, – как и определения малых соборов, и восприятии в этом случае имело такое же значение, как и в остальных. Примеры этого на лицо. Соборы, которые были собраны и считали себя за вселенские и в качестве таковых были утверждены императорами, как то Сардикский собор 343 г., Селевкие-Ариминский собор 359 г., Эфесский 449 г., иконоборческий собор при Константине Копрониме 754 г. и другие – не были признаны церковью не только за вселенские, но вообще за соборы церковные, а один из них, наиболее претендовавший на титул вселенского, в истории церкви получил весьма нелестное название разбойничьего собора. Мы имеем в виду Эфесский собор 449 г. Напротив соборы местные, например константинопольский 381 г., получили признание вселенских. Все дело таким образом зависит от восприятия, признания или рецепции, говоря языком римского права. Восприятие показывало, что соборные определения, как это было и в первохристианской экклесии, действительно внушены управляющим церковью Святым Духом и, как таковые, а не потому, что определены на большем или меньшем соборе, должны иметь силу для церкви. Вследствие этого отцы Халкидонского собора 451 г., основываясь на древнем воззрении, постановили, что правила, изложенные св. отцами на всяком соборе, должны иметь силу. Таким образом, центр тяжести лежит в восприятии. Народу, как таковому, свыше дарован дар различения духов. Воспринимая всем своим разумением и сердцем то или иное определение собора, народ свидетельствует, что слово собора есть действительно слово Божие. Замечательно, что с этим вполне совпадает миросозерцание русского народа: «глас народа – глас Божий», в коем совершенно ясно выражается та же мысль.

Воззрение на природу собора, как орган Святого Духа, и необходимость общецерковного восприятия для его определений со стороны всех членов тела Христова является всеобщим убеждением нашей святой православной церкви. Восточные патриархи в ответной энциклике на приглашено папы Пия IX участвовать во вселенском соборе прямо указали, что «на востоке ни патриархи, ни соборы не могли никогда ввести чего либо нового и что высший страж религии есть тело самой церкви, именно народ (ο λαος), который не допускает каких либо изменений своих отеческих преданий»¹⁰¹.

С догматической точки зрения акт восприятия носит характер уяснения, свидетельствования. Восприятие свидетельствует, что слово собора есть слово Божие, единственно истинное свидетельство Святого Духа, обитающего в собравшихся, и, как таковое, должно иметь силу в церкви. Исполнение такого веления это есть долг, которым люди обязаны Богу. Другими словами восприятие это есть со стороны верующего выражение чувства своей зависимости от воли Божией, исполнение воли Божией, так хочет Бог.

Но что такое восприятие с точки зрения права, какова юридическая его природа?

Вопрос этот новый и доселе неисследованный. Вследствие этого мы можем дать ответ в самых общих чертах. Действительно вначале в каждом отдельном случае восприятие это есть уяснение воли Божией по данному вопросу. Но вместе с тем это же решение является прецедентом для будущего. При повторении подобного случая при аналогичных условиях у верующих является сознание обязательности такого же образа действий. Возникновение подобного сознания об обязательности (opinio necessitatis) и превращает простое обыкновение в признаваемый обязательный юридический обычай. Здесь приходит на помощь время. Уже одно долгое существование обычая ведет к признанию его обязательности¹⁰².

Особенно это нужно сказать о церкви. Здесь уважение к древности отожествляется с близостью к первоисточнику христианства и подлинной божественной воле. Это имеет значение не только в отношении норм церковного права, но и догматов. Не даром еще в половине второго века Егезипп, Татиан, Маркел, Ориген и др. для уяснения истины христианской веры предпринимали странствование по всем древнейшим общинам, апостольское происхождение которых, несомненно. Замечательно, что и Ириней при оценке римской общины выдвигает именно эту сторону, когда говорит, что римская церковь владеет прирожденным авторитетом (в отношении всего того, что есть апостольское), так как она самая большая, самая древняя, всем известная и основанная двумя славнейшими апостолами Павлом и Петром церковь¹⁰³. На этой же точке зрения – уважения к старине – стоят и отцы соборов 4 века, в том числе и Никейского 325 года, систематически ссылающиеся во всех случаях на древние обычаи, обыкновение, древнее предание и т. д. Таким образом, вопрос о церковном восприятии в истории церкви, в сущности, сводится к вопросу об образовании, путем обычая, норм обычного церковного права и даже догматики, в коих христианский народ, сама церковь, видит выкристализировавшуюся божественную волю. Само собою процесс восприятия, рецепирования совершается вне всяких форм, и мы прямо, непосредственно не можем наблюдать, как именно он происходит. Единственно чему мы можем его уподобить – это образование обычного права, которое также создается незаметно вне каких либо определенных форм самою жизнью общества. «Подобно тому, как, выражая свои мысли речью, человек пользуется грамматическими и стилистическими формами, выработанными общею жизнью народа, и в силу того его речь становится выражением не только его мыслей, но и частью народного языка, а следовательно и выражением народной мысли, так точно, говорит Н. М. Коркунов¹⁰⁴, выражая во вне свое правосознание, человек пользуется выработанными житейским обиходом данного общения формами, сглаживающими особенность его деятельности, делающими ее частью общей жизни, выражением коллективного правосознания, словом, обычаем. Когда я действую, согласно обычаю, в соблюдаемом мною обычае мое правосознание выражается согласованным с правосознанием всех других, соблюдающих тот же обычай, так как иначе оно не уложилось бы в обычай, и потому-то обычай выражает юридическую норму, не мною одним только принимаемую, но всеми принадлежащими в тому же общению, где существует данный обычай. Таким образом основа его обязательности покоится не только в давности, но и в общем его признании со стороны всех членов данного общения».

То же самое мы можем наблюдать и в отношении норм церковных, будь то нормы догматические или дисциплинарные. Первоначально они создаются вне всяких норм. Дух дышит, где хочет. Отсюда проявление его многообразно. Для первого случая важно убеждение, что таким именно образом Дух Божий проявлял свою волю. Положение это воспринимается и затем путем обычая превращается в общецерковную норму. Как это справедливо замечено профессором Суворовым¹⁰⁵, в нашей церкви обычай действует с величайшею силою и по самым разнообразным направлениям. В нашем церковном праве, что, впрочем, вполне согласно с истинной природой православной церкви, единственным источником права можно считать обычай. Через него сам Господь таинственно выражает свою волю и таинственно действует в церкви. Глава церкви – Христос и в церкви действует только его воля. Отсюда в церкви нет и не может быть законодательства, в том смысле слова, как это существует в праве государственном или гражданском. Лучшим доказательством этого является наша Кормчая. По содержащемуся в ней материалу и происхождению его она весьма различна и разнообразна. Рядом с канонами всякого рода, как мы знаем, соборов, здесь указаны, как совершенно равносильные нормы, правила и определения отцов церкви, Моисеево законодательство, масса законов греко-римских императоров по делам церкви, наконец статьи из римского ритуала – de Sacramento matrimonii и т. д. Представляя таким образом самый разнообразный конгломерат, наша Кормчая действует лишь постольку, поскольку реципирована жизнью, вследствие чего и сама она должна быть признана имеющей силу лишь обычного права. Да это и понятно! Единственным неизменным законом для нас должна быть воля Христа. Воля эта выражена в заповедях и в св. писании. Как ныне это признается всеми канонистами, иностранными и русскими, заповеди и положения св. писания суть нормы не законодательные, а нормы морали. Право, согласно современной общей теории права, это минимум нравственности, а законы Христа вечны и непреложны, к осуществлению которых мы можем лишь более или менее приближаться.

«Не только в области вероопределения, но и в области канонической в тесном смысле, говорит профессор Заозерский¹⁰⁶, святые апостолы, а по их примеру и отцы церкви являются и выдают себя отнюдь не законодателями, а только учителями, истолкователями или даже просто передатчиками и хранителями учреждений и повелений Господа. Он и здесь, как в области вероучения, в собственном смысле законодатель. Заключительное слово апостольского собора в Иерусалиме – изволися святому Духу и нам – открывает истинную черту церковного законодательства, по которой оно есть в сущности откровение и изъяснение воли Божией и только в этой мере воли всецерковной.

Оно показывает, что органы церковно-законодательной власти в сущности не что иное, как только истолкователи и выразители воли или закона божественного или, что то же, учители закона Божьего и что законодательная власть в церкви в собственном смысле принадлежит самому и единому Богу, лица же иерархии, выслушивая мнения всей церкви и руководя ими, суть только толкователи его законодательных постановлений¹⁰⁷». Из понятия сущности и происхождения церковно-законодательной власти открывается и особенный характер церковных законов и их сила. Главную силу и действие на волю членов церкви ее законы почерпают в auctoritate constituentium, но этот авторитет – чисто нравственный, поддерживаемый не физическою карою и устрашением, а благоговением к воле Божией, этими законами раскрываемой. Они зиждутся на божественном законе и праве и суть не более как его толкование ¹⁰⁸.

Здесь невольно припоминается Аристотель!

Так как Аристотель, читаем у профессора Коркунова¹⁰⁹, не предполагает в государстве существования единой всеопределяющей воли, составляющей существо государственного властвования, то законодательство, управление, суд он считает не функциями или правами власти, а частями государственного устройства.

Он характеризует эти различные части государственного устройства не как различные моменты или проявления единой воли, а как различного рода деятельность государственных учреждений. То, что теперь называется законодательной властью, Аристотель определяет как ту часть государственного устройства, которой определяется обсуждение общественных дел. Следовательно, в его глазах наиболее характерным является здесь не веление, а именно обсуждение. И перечисляя дела, подлежащие ведению такого обсуждающего учреждения, он ставит на первом месте не законы, а обсуждение вопросов войны и мира. Вместе с тем Аристотелю вовсе не представляется необходимым сосредоточение всей обсуждающей деятельности непременно в одном учреждении. Напротив, он прямо предусматривает возможность дробления этой деятельности между несколькими коллегиями, так чтобы одна обсуждала одни вопросы, другая другие¹¹⁰.

Теперь мы понимаем, почему в нашей Кормчей наряду с правилами вселенских соборов, как совершенно равносильные, являются правила неизвестных соборов, совершенно частные мнения и воззрения св. отцов и наконец так называемые правила святых апостолов, подложность коих ныне настолько доказана, что не найдется ни одного ученого, который бы взял на себя смелость защищать их подлинность. Причина этого явления совершенно понятна.

Христианская древность освятила все эти памятники и церковь признала, что в них выражено слово Божие. Так посмотрели на правила святых апостолов отцы 4-го Вселенского Собора, так же смотрим и мы. «В правилах святых апостолов, справедливо говорит профессор Заозерский¹¹¹, нет нужды подозревать намеренный, злостный подлог: их авторы были просто записчиками того, что они видели в самой христианской жизни своего времени и что всеми почиталось именно установленным самими апостолами». «На православном востоке право церковное по происхождению и по содержанию своих норм, заявляет проф. А. С. Павлов¹¹², всегда было церковным. Если же и там церковь входила иногда как определяющий авторитет в область светского мирского права, то она никогда не придавала принципиального значения своей законодательной деятельности в этой области, с другой стороны православная церковь никогда принципиально не отрицала права светской христианской власти – принимать участие в образовании не только внешнего, но и внутреннего церковного права, под условием, конечно, чтобы светский законодатель действовал здесь так же, как действовала бы и сама церковь, т. е. в полном согласием с коренными началами церковною права и на основании или по крайней мере в духе положительных канонов древней вселенской церкви». При таких условиях, в сущности, в законах греко-римских императоров, как и в определениях соборов и отцов церкви, нужно видеть не законы в нашем смысле слова, а то, что ныне принято называть судебной практикой или правом юристов, которое в конечном исходе представляет не что иное, как частную форму обычного права¹¹³. Если мы припомним, что церковь слагалась под неотразимым влиянием и в сиянии лучей римского права с его юристами, то творческое значение и аналогия церковно-законодательного материала, императоров и других частных лиц еще более вы играет и станет понятной.

Имея дело с практическими казусами, представляющими сплетение разнообразных юридических вопросов, отцы церкви и императоры принуждены были применять, нормы церковного права, слагавшегося тогда под влиянием различных и даже часто противоположных принципов евангелия и Моисеева законодательства. Вследствие этого, как справедливо заметил А. С. Павлов¹¹⁴, восточная православная церковь не полагала внутреннего, принципиального различия между своими канонами и государственными законами. Отсюда и практические сборники источников церковного права получили на востоке название законоправильников или номоканонов, так как в них содержались одинаково и церковные правила, и законы светской власти по делам церкви.

В основе всего лежит убеждение в тайном руководительстве всеми делами церковными Святого Духа, который тем или иным способом проявляет свою волю. В первохристианстве воля эта проявлялась через пророчество. Существование пророков в церкви не прекращается, но проявление их дара не всегда бывает гласно и для всех явно, говорит Феофан в своем толковании на Эфес. IV, 11 (стр. 259). Своим орудием Святой Дух может избрать благочестивого старца, мирянина или монаха безразлично, или даже малое дитя, как это можно видеть из церковной практики открытия мощей или явления чудотворных икон. От этого дара само собою не исключаются и монархи; напротив, по учению церкви, в таинстве царского миропомазания они получают особое дары Святой Духа на управление христианским государством. Дару чудесного предвидения не был чужд император Аркадий¹¹⁵. Также и другие императоры, особенно Константин и Юстиниан и др. многое совершали по внушению Святого Духа. По крайней мере об этом прямо говорят как они сами, так и свидетельства современников¹¹⁶. И как в первохристианстве в отношении пророков, так и здесь во всем выступало церковное восприятие, путем коего церковь отметала из всего этого материала все, не согласное с духом церкви, и превращала в церковные нормы лишь то, в чем она видела истинную волю Божию. В основе всех актов церкви – будь то догматы или нормы права – последнее слово, центр тяжести, лежит в восприятии. Оно указывает, что та или иная норма есть веление Божества и, как таковая, должна иметь силу в церкви. Вследствие этого в церкви нет и не может быть земного законодательства в техническом смысле слова. Этим же объясняется, почему в церкви единственным источником является обычай и обычное право. Наша церковь признает только одну волю Иисуса Христа. Альфой и омегой всей христианской жизни являются слова молитвы Господней: «да будет воля Твоя». При таких обстоятельствах неотразимо и неуклонно является вопрос о существе церковной власти, вопрос о том, что такое есть наша, церковная власть.

«Понятие власти, говорит профессор Коркунов¹¹⁷, не принадлежит к числу тех, которые образуются путем простого отвлечения, от одной однородной группы наблюдаемых в действительности явлений. Понятие власти не представляет собою лишь обобщенного снимка с конкретных явлений.

Непосредственным предметом нашего наблюдения служат не государственные власти, а явления властвования, явления воздействия государства на своих подданных. Наблюдая жизнь людей в государствах мы замечаем, что во многом их деятельность определяется и обусловливается их принадлежностью к данному государству, что они оказываются в зависимости от государства, что государство их, так сказать, подчиняет себе. Так как производящие причины всякого вообще действия мы представляем себе как силы, то и причину, производящую воздействие государства на составляющих его людей, мы мыслим, как особую силу, обозначая ее государственною властью. Следовательно, государственная власть есть понятие, обозначающее не однородную группу явлений, а общую, предполагаемую их причину¹¹⁸».

«Силы, производящие явления, не поддаются нашему непосредственному наблюдению. Мы заключаем о них лишь по свойствам производимых ими явлений. Поэтому содержание понятия силы не дается само собой, не определяется непосредственно наблюдением, а получается, как вывод из изучения и объяснения явлений, производимых данной силой. Тяготение, свет, электричество и т. д. суть слова, обозначающие неизвестные нам причины соответствующих явлений. Из «самого понятия» этих сил нельзя сделать никаких выводов об их свойствах. Так, из «самого понятия» света никак нельзя заключить о существовании темных, невидимых лучей, и однако, они несомненно существуют. В обыденном, привычном нам словоупотреблении с понятием света соединяется всегда представление о светлом, видимом, но это оказывается лишь плодом несовершенного, неполного наведения и не может служить основанием для признания невозможности существования темных лучей¹¹⁹».

«То же самое должно сказать и о понятии государственной власти. Власть – это только условное выражение для обозначения причины, производящей воздействие государства. Что такое государственная власть – это можно вывести только путем выяснения общих свойств явлений государственного властвования и только та гипотеза, выставленная в объяснении государственного властвования, может быть принята наукой, которой объясняется все разнообразие явлений властвования без всяких исключений¹²⁰».

«Волевая гипотеза власти не удовлетворяет этому основному условию. Она не дает объяснения всех разнообразных проявлений государственного властвования. Она оказывается даже в прямом противоречии со многими несомненными фактами, представляемыми государственным властвованием. Поэтому, как не дающая удовлетворительного объяснения всех явлений государственного властвования, волевая гипотеза должна быть отвергнута¹²¹».

«В возможности отвергнуть эту гипотезу тем менее может быть сомнений, что вообще, а не только в применении к государственному властвованию, невозможно отожествлять понятия власти и воли».

«Прежде всего, воля не есть еще сама по себе власть. Не всякая воля властвует. Воля бывает и бессильная, безвластная. Власть привходить к воле извне, придается ей чем-то другим, лежащим вне воли, в самой воле не заключающимся. Воля стремится к власти, приобретает ее, теряет ее¹²². Поэтому власть не воля, а объект воли».

С другой стороны и властвование не предполагает необходимость наличности воли. Если взять самый простой пример властвования одного человека над другим, оно возможно помимо и даже, против воли властвующего. Человек, властвующий над другими обаянием святости, гениального ума, художественного таланта, чарующей красоты, властвует часто над ними, не думая о том, иногда даже сам того не желая. От поклонения подчиняющихся такому обаянию не отделаться и тогда, когда оно докучает. Аскет, совершающей свой подвиг умерщвления плоти, не ищет, конечно, власти над людьми. Он стремится, напротив, отрешиться от всех мирских стремлений и помыслов и однако очень часто получает, именно в силу этого, великую власть над верующими¹²³».

«И для человека, подчиняющегося власти другого, в сущности одинаковое значение имеет действительная воля властвующего или только воображаемая».

«Вообще, понятие власти ни в каком отношении не совпадает с понятием властвующей воли. Бывает, что властвует над человеком и воля, но далеко не всякое властвование предполагает направленную на то волю властвующего».

«Этим только и объясняется возможность властвования над людьми воображаемых божеств, не существующих вовсе в действительности и не имеющих поэтому самому никакой действительной воли. А между тем, для фанатика ложной религии власть над ним его ложного бога не делается от того нисколько менее сильной или безусловной. И даже нет необходимости, чтобы это властвующее над верующими в него ложное божество представлялось в их воображении наделенным атрибутом воли. Бог неоплатоников или буддистов представляется вовсе чуждым желаний; он не имеет воли и, однако, все-таки властвует над поклоняющимися ему¹²⁴».

«Затем самое властвование никогда не исчерпывается только велениями со стороны властвующего и исполнением их со стороны подвластного. Кто подчиняется чужой власти, не только исполняет его веления, но и сам идет навстречу им, заискиваете, угождает, предугадывает и предупреждает желания».

«В современных государствах, справедливо заметил Коркунов¹²⁵, нельзя свести всех проявлений властвования к действию воли, к велениям властвующих. Подчинение подданных государственному властвованию не ограничивается и не исчерпывается одним пассивным исполнением велений правительства. Зависимость гражданина от государства, подчинение ему содержит в себе нечто большее простого пассивного исполнения. Находясь за границей вне пределов действия органов нашей отечественной власти, мы не выходим в силу этого из под ее господства. Точно также и в критические минуты жизни государства, когда существующие органы власти находятся в полном бессилии и весь государственный порядок в совершенном распадении, не всегда наступает вместе и гибель государства. История представляет немало примеров того, что при полном расстройстве государственного строя в гражданах сохранялось живое сознание государственного единства, их зависимости от государства, и народ, побуждаемый ничьими велениями, напрягал свои силы и ценою тяжелых жертв спасал государство, возрождая его к новой жизни. Стоит припомнить паше смутное время¹²⁶».

Да и в обыкновенных условиях нормальной государственной жизни граждане не ограничиваются одним пассивным исполнением велений правительства. Их связь с государством этим не исчерпывается, они дают государству гораздо больше, они сами идут навстречу его потребностям, его нуждам, активно и по собственному почину поддерживают его могущество, содействуют его развитию, во всем этом видят свой гражданский долг, а не в одном исполнении того, что им прикажут органы правительства. Гражданин, говорит Н.М. Коркунов¹²⁷, выполняет свой долг подчинения государству не только когда исполняет веления правительства, но точно также, если еще не больше и полнее, когда стремится разъяснить и предупредить ошибки и злоупотребления правителей. Власть государства над нами выражается не в одном принуждении нас к повиновению, а также в требовании осуществлять функции властвования. Обязанность гражданина не в том только, чтобы повиноваться, а в том чтобы при одних условиях – повиноваться, при других повелевать. Не только подчиняющийся судебному постановлению, распоряжению, указу, закону, но и сами судьи, администраторы, законодатели осуществляя эти функции властвования, исполняют тем обязанность, возлагаемую на них принадлежностью к государству, Аристотель в Политике (кн. III, гл. 5) признает естественным, чтобы каждый по очереди был обязан известное время отправлять какую либо общественную должность, а потом пусть кто-нибудь другой заботится об его благе, как он, будучи облечен властью, сам прежде заботился о благе других.

При таком взгляде на дело властвующие представляются, конечно, не стоящими над государством, а входящими в его состав, так как находятся в отношении взаимной зависимости со всем государством. В этой взаимной зависимости, следовательно, в государственном общении и основа всего властвования¹²⁸.

Все это вместе с тем доказывает, что властвование не предполагает непременно и властвующую волю. Властвование предполагает сознание не с активной стороны, не со стороны властвующего, а с пассивной стороны, со стороны подвластного. Все, от чего человек сознает себя зависимым, властвует над ним, все равно имеет ли и даже может ли оно иметь волю, направленную на такое властвование. Для факта властвования нет надобности, чтобы это сознание зависимости было реально, согласно с действительностью. Не требуется даже, чтобы существовало то, идея о чем властвует над людьми. Для властвования требуется только самое сознание зависимости, а не реальность ее¹²⁹. Раз человек сознает себя неразрывно связанным с данным, определенным государством, он не может не сознавать себя и зависимым от него. В степени их сознания зависимости мера и граница власти государства. Но власть государства, при таком понимании его властвования, не есть, конечно, воля. Государственная власть – это сила, вытекающая из сознания гражданами их зависимости от государства¹³⁰.

Рассуждения профессора Коркунова еще в большей степени, чем к государству, приложимы в церкви и церковному порядку. Вся церковь построена на чувстве веры, на добровольном подчинении церковному авторитету. Вследствие этого сфера деятельности церкви определяется свободным, добровольным подчинением ей в силу веры в Бога и во исполнении Его воли. Поэтому подчинение личности церкви есть самая свободная форма подчинения и всецело зависит от свободного соизволения подчиняющегося человека. В этом заключается важное значение восприятия в жизни церкви. В восприятии, в признании, как мы видели, лежит центр тяжести всей жизни церкви. Восприятие есть выражение со стороны верующего чувства своей зависимости от воли Божьей. При таких обстоятельствах церковная власть это сила, вытекающая из чувства зависимости верующих от управляющей церковью воли Божьей.

Чтобы проверить справедливость этого положения, обратимся к фактам церковной истории и церковного права.

Момент воли ярче всего проявляется в законодательстве, которое всегда и непременно предполагает акт воли. Иначе оно немыслимо. Поэтому если бы церковное властвование было действительно проявлением воли, законодательство должно было бы составлять основную и необходимую принадлежность церкви. Без законодательства не могла бы существовать церковь. Между тем на деле мы видим иное. Не только в первые века, но и позднее церковного законодательства в прямом смысле не было и не существовало. Во всем с необычайною силою выступал обычай, творивший право.

Если даже в современном государстве нельзя свести всех проявлений властвования к действиям или велениям властвующих в смысле волюнтарной теории, то это в значительно большей степени нужно сказать о церкви. Подчинение верующих, начиная с монарха и кончая последним мирянином, не только не исчерпывается пассивным исполнением велений иерархии, но простирается много дальше. Для доказательства мы сошлемся на тысячи добровольных мучеников за имя Христа, святых, монашествующих и т. д. и т. д. В некоторых кругах христианства это подчинение воле Божьей, доходящее до самопожертвования, было столь сильно, что со стороны самой церкви раздавались голоса, предостерегавшие от чрезмерного увлечения этой идеей, наблюдавшейся у донатистов, циркумцелионов, новациан и т. д. И в жизни церкви бывали периоды, когда с пути истины сбивались чуть не поголовно все иерархи, по выражению св. Григория Богослова, слепые вожди, и живший в церкви, теле Христовом, св. Дух, выводил на истинную дорогу корабль церкви. В качестве примера можем указать на период арианских и христологических споров.

Когда усилиями императора Валента Антиохия погрязла в арианство, то защитниками правой веры выступили миряне Флавиан и Диодор, доведшие в конце концов борьбу до победоносного конца¹³¹. А вот картина из V века! Константинопольским патриархом был Несторий, пользовавшийся полным фавором императора Феодосия II. Столица заслушивалась его красноречивых проповедей. И вот когда в 429 г. Несторий стал оспаривать правильность наименования Приснодевы Марии Богородицей, доказывая, что она родила не божественный логос, но нераздельно связанного с ним человека, то присутствовавший здесь ритор Евсевий с шумом прервал патриарха с восклицанием: «Нет, вечный логос подверг себя второму рождению»¹³², а позднее он же публично приравнял учение Нестория самосатству¹³³. Этим же чувством непомерного жара за истину веры объясняется выступление того же Евсевия, но уже в скромной должности мелкого дорилейского епископа против могущественного Евтихия, выступление, не сулившее ему ничего¹³⁴, кроме неприятностей. В качестве иллюстрации для позднейшего времени могу указать на монаха Софрония, мужественно поднявшего свой голос в защиту того, что он считал истинной верой, против императора Ираклия, провозгласившего вместе со всеми почти епископами восточной и западной церкви монофелитство, и на смиренных отрекшихся от жизни студийских монахов, восставших с Феодором Студитом во главе, на защиту иконопочитания.

И всегда после таких периодов испытания церковь как бы очищалась и сияла особым блеском! То же самое мы наблюдаем и на западе.

В темный период средних веков, когда римский престол замещался самыми недостойными людьми, когда, по выражению средневекового летописца, Рим представлял из себя вавилонскую блудницу, папская власть как это замечено всеми историками, тем не менее, фатально растет и к началу XIII века становится на недосягаемую высоту. Сильнейшие монархи и императоры не смели перечить воле какого-нибудь бедного монаха, когда он возвышали свой голос во имя Бога. Этого мало. Сами властители мира предлагали свои услуги папе, как наместнику Христа, и добровольно жертвовали своею жизнью. Вспомним св. Людовика и крестовые походы!

Возьмем наше отечество и более близкое время!

В 16–17 веке весь юго-западный край в лице высшего духовенства и интеллигенции ушел в латинство. Можно было предположить, что здесь, на родине св. Владимира, православной церкви наступит конец. Но на деле мы видим иное! Все, в ком жива была вера, объединились, возникли братства, возгорелась богословская борьба, и в результате мы видим особый духовный расцвет православия именно там, где, под гнетом поляков, должна была бы заглохнуть православная церковь. И это мы можем наблюдать повсюду. Все эти явления совершенно необъяснимы с точки зрения волюнтаризма. Раз нет правительства, не может быть и воли; значит все погибло: общественный организм, будь то церковь или государство, не существует. Все это только показывает, что власть не воля, но сила, вытекающая из чувства взаимной зависимости, или, имея в виду церковь, власть, это сила, вытекающая из чувства зависимости верующих от главенствующего и руководящего церковью св. Духа.

Notes