Президентская кампания 1880 года

От лямки до президентства. – Частные кандидаты. – Президентский бум. – Американская Пифия. – Конвенции республиканской партии в Чикаго. – Отчаянная борьба и поражение Гранта. – «Темный конь» и парящий орел.

Лет тридцать тому назад на одном из каналов, составляющих их водную систему в окрестности великих озер, среди пестрой массы рабочих, занятых сплавкой и проводом судов, можно было видеть небольшого пятнадцатилетнего мальчика, который работал на лямке в качестве погонщика лошадей. Мальчик отличался умным, открытым и энергичным лицом, и был любимцем взрослых рабочих. Труд его был не легок, но он с бодростью отдавался ему каждый день, и был бесконечно счастлив, когда по окончании недели получал обычную плату в несколько долларов. Прошли с того времени десятки лет и многие из взрослых рабочих теперь уже старики, но до сих пор работают на канале, как тридцать лет тому назад. А что сталось с маленьким лямщиком? О, он много пережил перемен за это время и в прошлом году всенародно был избран президентом в величайшей республике мира. Но одинаково ли он счастлив и теперь, как тогда на канале? – Об этом можно узнать только от самого президента Гарфильда, который благодаря президентству теперь бессильно борется со смертью...

Политическое движение, которое, к счастью или несчастью, возвысило канального лямщика на президентство, называется президентской кампанией, и очерк ее может служить небезынтересной характеристикой политических нравов наших заатлантических друзей. Первые признаки ее обнаружились с начала президентского года. Каждая из главных политических партий (а их две – республиканская и демократическая) должна была выставить своего кандидата для всенародного избрания. Партии, в свою очередь, делятся на разные фракции, и вот первая борьба началась между фракциями. Каждая из них, в соответствии своим частным интересам, старалась выставить своего кандидата, как наилучшего представителя своих интересов. Борьба между этими частными кандидатами представляет живую картинку. Политиканы прибегают ко всевозможным средствам, чтобы только возвысить и популяризировать своего кандидата и унизить противника. Они производят открытые шумные демонстрации и тайные собрания; ведут открытую и подпольную агитацию; издают памфлеты и дифирамбы; ставят кандидата на театральную сцену с выставлением пороков чужих и добродетелей своего кандидата. На лавочных вывесках вы можете то и дело видеть кандидатов, фигурирующих в том или другом положении, смотря по политическим воззрениям хозяина; на спекуляторских объявлениях, театральных афишах и оберточной бумаге встретите приглашение вотировать за этого, а не другого кандидата. Одним словом, куда вы ни повернетесь, везде и во всем встретитесь с кандидатами. Самую главную роль в агитации, однако же, играют шумные демонстрации. Человек вообще, а американец в особенности устроен так, что он больше всего обращает внимание на то, где больше шуму и грому, – там, дескать, больше силы. Пользуясь этою слабою стороною, партии действительно «шумят», производя так называемый «boom». В газетах то и дело можно было читать, что в таком-то штате идет «бум» такого-то кандидата, а в другом другого. Это характерное название шумной демонстрации в президентской кампании взято из торгового базарного мира. Иностранец, по прибыли, напр., в Нью-Йорк, в первые же дни встретится с бумом. Придя в один из первых дней своего пребывания здесь в столовую на обычный завтрак, я поражен был страшным криком, который в несколько голосов разносился по обыкновению тихой улице. Я бросился к окну и увидел человек пять-шесть, которые, как бешеные, бегали по улице, перебегая от одного подъезда к другому и с одного тротуара на другой, и отчаянно кричали какие-то непонятные слова.

– Что это, что это такое? – почти с испугом спросил я своих компаньонов; но те, привыкшие к этому явлению, только засмеялись над моим недоумением и не объяснили, в чем дело. Тогда я обратился к хозяйке, американской старожилке, прося у нее разъяснения; но и она ответила мне неопределенно, что это безумные люди кричат.

– Как безумные? Что же они кричат? Какие слова они кричат? –с нетерпением и досадой допытывался я.

– Мы знаем, что они кричат, а что они кричат, ни один человек в мире не знает, – ответила наконец американская старожилка.

Видя мое серьезное недоумение, мои компаньоны американцы объяснили мне, что эти люди просто производят «бум» или шум. Кто заинтересуется их криком и спросит в чем дело, они скажут, что в таком-то устричном дворце получены самые свежие в мире устрицы, или что в такой-то театр ангажированы три величайшие светила мира в женских юбках, причем сунут и карточку. Точно такой же бум производят и партии за своих кандидатов.

Самый грандиозный бум в республиканской парии, о которой теперь только и будет речь, производился приверженцами генерала Гранта. Агитация за него началась с самого вступления его на американскую почву после кругосветного путешествия. Встречать его собралось до 80 тысяч человек. Затем начался ряд блистательных демонстраций, устраивавшихся во всех городах, куда приезжал генерал. Грантовский бум гремел по всей стране и ясно давал знать если не о силе, то о выработанности политической тактики в рядах друзей генерала. Большая газета «Times», вторая по своей влиятельности в Америке, явилась выразительницею грантизма, как стало называться грантовское движение, которое в скором времени грозило заглушить все другие движения в республиканской партии. Причина такого успеха грантизма объясняется как влиятельностью его друзей, так и особенно политическим и общественным состоянием страны. В последнее время в политической и общественной жизни наших заатлантических друзей стали обнаруживаться такие симптомы, которые внушают опасение друзьям республики. В правительственных сферах в ужасающих размерах развивается чиновничество с искательством должностей и взяточничеством, а в экономической быстро подготовляются опасные условия для столкновения труда и капитала. Вследствие всего этого, люди, для которых дороги интересы республики, не видя другого исхода от угрожающих опасностей, начинают терять веру в здравый общественный смысл и спасение видят только в таком «сильном человеке», который бы сумел и смог подавить опасные симптомы. Взоры их остановились на генерале Гранте, который во время войны заявил о себе как об энергичном бойце за единство союза, а в продолжение двухсрочного президентства – как об энергичном правителе.

Но как везде, так и в политике – что одному здорово, то другому смерть. То, что грантовцы считали спасением республики, противники их провозгласили величайшим бедствием, неминуемо влекущим за собою гибель республики. Когда более или менее выяснились взгляды грантовцев, то противники их усмотрели в них ни более ни менее как узурпаторские стремления, направленные к великому политическому перевороту, вроде того, каким в свое время удивил мир покойный Наполеон III. Мысль эта, как молния, пронеслась по стране и нашла выражение даже в «Herald’е», самой большой и распространенной американской газете. Газета поместила ряд статей, где серьезно громила и генерала, и его партию за цезаризм, которым они угрожают стране. Что особенно смущало политиканов антигрантовского лагеря, так это то, что Грант добивается президентства на «третий срок», чего не было за все существование республики и опасаться, чего завещал великий освободитель страны Вашингтон, сам отказавшийся от президентства на третий срок. Если генерал Грант теперь добивается президентства на третий срок – вопреки республиканским преданиям страны и завещанию освободителя ее и учредителя республики, то ясно, что за этим кроется узурпация, цезаризм, – аргументировали антигрантовцы. Таким образом, грантовская партия встретилась с серьезным противником, опиравшимся на живое республиканское чувство народа и действовавшим во имя этого чувства. Печать стала против Гранта, юмористическая и сатирическая газеты изображали его не иначе, как в короне, и на сценах народных театров появились комические оперетки, изображавшие восшествие генерала Гранта на императорский престол под именем Улисса I. На колоссальном балу, на котором участвовало 15.000 народа, среди разгара танцев и удовольствий из боковой двери вдруг показался всадник с короной на голове, а за ним ринулась целая масса царедворцев со знаменами, трубами, литаврами и криками: «Да здравствует император». Физиономия всадника с удивительною точностью изображала генерала Гранта, а на знаменах красовались гербы с именем Улисса I. Эта шутка над грантовской партией имела большой успех и популярность.

Друзья американского императора однако же не унывали и с полною уверенностью отправились на республиканскую конвенцию в Чикаго.

В центральной части Нью-Йорка, где фешенебельный элемент начинает брать перевес над промышленным, под острым углом сходятся две главнейшие и богатейшие улицы города – Бродвей и Пятая Авеню, образуя тонкую стрелку, обращенную к тенистому скверу, любимому месту вечерних гуляний горожан. Стрелка командует всем обширным сквером, обыкновенно переполненными народом, и всем тем людным пространством, которое образуют соединившаяся улицы до самого их разделенья. Такое бойкое и видное место не могло остаться здесь без специального употребления. Один сметливый янки устроил над стрелкой нечто вроде волшебного фонаря, который посредством машины, увеличительных стекол и электрического света каждый вечер дает зрелище громадных картин, видных со всего сквера и прилегающего к нему пространства. Картины сменяются через пять-шесть минут, или вообще время, достаточное для прочтения текста на них. Текст же поучает вас, где вы можете кушать самые свежие в мире устрицы, достать самый дешевый и однако же самый изящный костюм, нанять самую комфортабельную в мире квартиру, жениться на красивейшей и однако же самой скромной в мире женщине и т. п. Одним словом, здесь вы видите преоригинальное применение волшебного фонаря к области спекуляторских объявлений. Картины только служат приманкой. Эта форма объявлений здесь пользуется большою популярностью, и счастливый изобретатель фонаря просто завален заказами и собирает большие барыши. Но он в то же время ярый политикан, и по временам его волшебный фонарь сообщает прежде всех важные политические бюллетени. Во время президентских выборов фонарь играет первостепенную роль и пред ним на сквере и на всех свободных местах собираются несметные массы народа, ожидая от фонаря важных известий. Такими массами политиканствующего люда запружен был сквер в первых числах июня 1880 года. В это время в г. Чикаго происходила конвенция республиканской партии для назначения республиканского кандидата на президентство, и в Нью-Йорке все с жадностью ловили доносившиеся оттуда известия. Когда 7-го числа фонарь стал показывать уже цифры, представлявшие счет голосов за того или другого кандидата, то смотря по тому или другому их наклону, площадь оглашалась то торжествующим ура, то злобным шипением, и толпа многих тысяч страстно препирающихся политиканов представляла интересное зрелище в темноте, под мерцанием лишь звезд на темном небе. Те из политиканов, которые почему-либо сами не могли явиться на площадь, подсылали мальчуганов, которые, как бесенята, шмыгали по толпам и, справившись с показанием американской пифии, стрелой мчались к своим таинственным подсылателям. Так волновались политиканы за тысячу миль от места самого события; что же происходило в самом Чикаго на конвенции – это трудно описать.

Республиканская конвенция в Чикаго навсегда останется памятным событием в истории американского народа. Она ясно обнаружила такие стороны в политической жизни его, которые дотоле не замечались. С внешней стороны она обращала на себя внимание уже тем, что самым сильным кандидатом на ней выступал генерал Грант, выбор которого на «третий срок» просто выводил из себя добрую половину республиканской партии, видевшую в этом вопиющее нарушение и оскорбление республиканских традиций, явный цезаризм и узурпаторство. Вследствие этого борьба между приверженцами и противниками Гранта ожидалась ожесточенная и для наблюдения за перипетиями ее собралось в Чикаго более 100.000 человек. И без того многолюдный, город в первых числах июня представлял целое море людей, и тем более бурное, что в каждом горячилась и кипела политическая кровь. Партии производили здесь до начала заседаний последние бумы за своих кандидатов, устраивали по городу шумные процессии с знаменами и музыкой, а ловкие комиссионеры с недвусмысленною любезностью встречали депутатов на станциях железных дорог и предлагали даровые помещения в отелях, – разумеется на счет известных незнакомцев.

Каждый штат посылал на национальную республиканскую конвенцию своих депутатов под предводительством искусных политиканов. Всех депутатов было 756, из них для избрания необходимо 379. Кандидатов явилось несколько, но главных было трое: генерал Грант, имевший за собою самую сильную партию; сенатор Блэн, искусный политик, и государственный секретарь Шерман, открыто употреблявший свой важный финансовый пост в пользу своей кандидатуры. Было еще несколько кандидатов, но совершенно незначительных, поддерживавшихся только своими отдельными штатами. Центр борьбы должен был находиться между тремя главными кандидатами. И борьба началась. Самую сильную партию представляли грантовцы, но однако же в рядах их не все одинаково были преданы Гранту, и многие из них склонны были предпочесть золотого тельца самому доблестному генералу. Противники, конечно, смекнули это и открыли настоящий аукцион. Цветные депутаты, которые вообще стоят за Гранта, как за своего освободителя от рабства, оказались самыми податливыми и многие из них пошли по такой цене, по которой они не продавались во время рабства. По отношению к другим, менее продажным депутатам спорящие стороны употребляли другие средства; агитация в зале собрания, вмещавшем более десяти тысяч народа, часто доходила до такой степени, что все собрание казалось охваченным магией безумства и крика, и трудно было думать, что кто-нибудь из депутатов остается не глухим и не с надорванными легкими. Приступать прямо к баллотировке каждая пария опасалась, и потому целых шесть дней они занимались предварительной борьбой, вырывая друг у друга голоса.

Наконец началась подача голосов и результатом ее явилась следующая табличка:

Грант получил …      304

Блэн      « …      284

Шерман » …      96

Вашборн получил . . 32

Эдмундс «             . . 40

Виндом » . 10

Результат этот показал, что Грант за себя имел все-таки большинство голосов, но, однако же не такое, которое могло доставить бесспорную победу. Приверженцы других кандидатов были все против «третьего срока», и потому в случае соединения сил на каком-нибудь одном кандидате они легко могли побить грантовцев. Но, как бы то ни было, первая подача никому не дала необходимого для избранья числа голосов – 379. Поэтому приступлено было ко второму голосованию. Результат оказался тот же самый. Партии во время предварительной ожесточенной борьбы так перетасовались, что лучшей перетасовки депутатов и ожидать было нельзя. Во время второго голосования произошли лишь весьма незначительные перемены в распределении голосов и, между прочим, один голос подан был за генерала Гарфильда, о котором при первой подаче и помину не было. На этот голос никто не обратил внимания, но ему суждено было стать роковым для конвенции. Так как необходимого для выбора количества голосов опять не было, то приступлено было к третьему голосованию – и опять с тем же результатом. И так прошел целый день, было сделано двадцать голосований, и двадцатое в общем нисколько не разнилось в распределении голосов от первого. Пот градом лил с депутатов и тысячей зрителей, скученных в душной зале; многие из них готовы были голосовать за первого попавшегося кандидата, чтобы только поскорее покончить с этими делом; но другие заявляли, что они готовы вотировать целое лето, лишь бы удержать поле битвы за своим кандидатом. Заседание закончилось в 11 часов ночи, партии разошлись с чувством досады и неопределенности; только у грантовцев некоторые черты на лице повеселели: двадцатая подача дала Гранту 308 голосов, на 4 больше против первой. Гарфильд со своим одним голосом то появлялся, то опять исчезал.

Ввиду непоколебимой стойкости приверженцев крупных кандидатов естественнее всего ожидать, что победа останется за кем-либо из них, так как приверженцы мелких кандидатов неизбежно должны подать свой голос за того или другого из крупных На самом же деле политическая тактика, опирающаяся на распаленность страстей, выработала для подобных случаев совсем иной исход. Президент в Соединенных Штатах в государственном отношении обладает весьма незначительными правами, он просто олицетворяет только исполнительную власть по отношению к определениям конгресса. Но он имеет весьма большое значение в административном отношении; в его непосредственном заведывании находится обширная область государственной администрации, с целой армией должностных лиц или чиновников. В этой связи чиновников с президентом заключается вся тайна и ожесточенной борьбы за кандидатов, и доблестной стойкости их приверженцев. Практика выработала такую форму избрания депутатов на конвенцию, что в число их в большинстве попадают или чиновники, или еще только чающие хороших местечек. Вот они-то и шумят на конвенции, всячески стараясь отстоять своего кандидата – в полной уверенности, что усердие их будет награждено по заслугам в случае удачи. Это чиновническое отношение к президентским выборам получило в настоящее время страшное развитие и угрожает серьезною опасностью стране, внося порчу и растление в республиканское правление государства. Им же объясняется и тот неожиданный исход, которым конвенции все чаще начинают озадачивать страну. Партии борются до последней крайности, но когда видят, наконец, невозможность отстоять своего кандидата, обеспечить за ним необходимое количество голосов, то переносят свои голоса не на сторону сильнейшего кандидата, чтобы дать ему превосходство, – нет, а на какого-нибудь самого незначительного кандидата, который прежде и в расчет не брался. Единственное соображение, которым руководятся при этом, состоит в том, что отдать свои голоса в пользу сильнейшего кандидата, значит только добровольно уступить все должности с их жирным жалованьем его приверженцам, не оставляя для себя ничего. При усилении же незначительного кандидата все-таки остается, в случае его избрания, надежда, что он, не имея специальных клевретов, будет распределять должности беспристрастно, поровну для всех партий. Ясно, что вместо видных и популярных кандидатов из конвенций при таком состоянии вещей только и могут выходить «темные кони» (dark horse), как называются эти неожиданно выскакивающие кандидаты.

Двадцать голосований 7-го июня не решили дела. На следующий день с новыми надеждами и страхами заведена была вновь скучная машина подачи голосов. Партии стояли как каменные столпы. Одно за другим голосования давали одни и те же результаты. Тридцать третье голосование было почти тождественно со вчерашним первым. Казалось, и конца этой Сизифовой работе не будет. Но терпение участников ее, наконец, лопнуло. При тридцать четвертой подаче голосов маленькие партии подались и наклонились в пользу «темного коня». Гарфильд вместо обычного одного голоса получил вдруг 17. Это сразу должно было произвести деморализацию в конвенции, но она нашла противовес в том, что и Грант в тоже время выиграл еще несколько голосов и получил 312. Тридцать пятая подача, однако же, совершенно смешала ряды приверженцев крупных кандидатов. Гарфильд получил в этот раз уже 50 голосов, и судьба конвенции была решена. Все сразу увидели, где центр тяжести, и тридцать шестая подача голосов была последнею. Она с избытком наделила голосами «темного коня». Вот какую таблицу представила эта последняя подача:

Гарфильд………………. …399       Блэн……………………… 42

Грант      306      Шерман      3

Самое сильное поражение потерпели хитрый сенатор Блэн и честолюбивый секретарь Шерман. Грантовская колонна осталась непоколебимою и с честью вышла из этой адской борьбы. Сам Грант первое известие о результате конвенции получил на телеграфной станции. Получив эту неутешительную табличку, знаменитый генерал пристально посмотрел на нее, кивнул головой и, сказав: all right (ну, ладно), отправился домой. Все эти три кандидата сразу же сошли с политической сцены долой, а на их место величаво выступила фигура бывшего канального лямщика, он стал предводителем республиканской половины народа. Очевидно, он выдвинут был неожиданно и вышел из конклава республиканцев как «темный конь»; но и такой выбор его совпал с политическим смыслом народа, и в самый день избрания Гарфильда многие видели, как над скромным домиком теперешнего президента царственно парил и кружился орел.

Угрюмый островок и его счастливый обитатель. – Демократическая конвенция. – Демократы и их политическая программа. – Кандидаты и хитрость Тильдена. – Демократический избранник и его государственный формуляр. – Темный конь и серый солдат.

Большой остров, на котором расположилась столица Нового Света со своим полуторамиллионным населением, омывается двумя широкими потоками, образуемыми Гудсоном и Восточною рекою, отделяющими Нью-Йοрк от целой плеяды других городов. Обогнув город, обе реки пред самым выходом в океан сливаются в одну величественную круглую площадь воды – более десяти квадратных верст – носящую название Нью-йоркского залива. Трудно что-нибудь представить себе живописнее этого залива. Гранитная набережная его, с прилегающим к ней парком, в летние жары служит одним из любимых мест для прогулок. Тут вы можете под тенью каштанов и при прохладном здоровом дыхании залива отдохнуть от удушающего зноя городской атмосферы. Панорама залива очаровательна. Зеркальную площадь его по всем направлениям рассекают бесчисленные суда и пароходы, составляющее как бы живой мост между городами, а вдали виднеются узкие ворота в океан, которыми входят и выходят океанские исполины-пароходы. Среди площади залива, но ближе к выходу в океан, чем к городу, расположился маленький островок. Он покрыт густою листвой, сквозь которую едва пробиваются на свет угрюмые дома тяжелой постройки. Но смелее, чем дома, выглядывают из зеленой листвы стальные жерла пушек. Это главный нью-йоркский форт и вместе главная квартира начальника местных войск, генерал-майора Генкока. В счастливой стране, наслаждающейся действительным, а не вооруженным миром, седалище бога войны не служит местом поклонения, и потому островок среди кипящей вокруг его жизни смотрит как бы заброшенным сиротой. Обитатели его так же скучны, как их пушки, и отправляют свои служебные обязанности с такою же механичностью, как пушки, когда они по большим историческим праздникам изрыгают на залив сотни мерно рассчитанных выстрелов. В четверг, 24 июня 1880 года, вдруг произошло нечто необычайное. Дотоле заброшенный сирота, островок, вдруг сделался магнитом, к которому потянулись бесчисленные пароходы, проходившее мимо него обыкновенно с холодным равнодушием. На островке все ожило. Угрюмые здания украсились разноцветными флагами, берега осаждались массами посетителей, рощи, оглашались восторженными криками, и стальные пушки будто усиливались палить даже без зарядов. Причиной такой волшебной перемены в жизни угрюмого островка было то, что главный обитатель его, генерал Генкок, был в этот день назначен демократической конвенцией кандидатом на президентство. Здесь, в этом седалище бога войны, демократическая партия нашла себе предводителя, который должен был вести ее против ненавистных республиканцев, с их генералом Гарфильдом, и – победить, при ноябрьских выборах.

Демократическая конвенция, в которой почетный билет на президентство пал на счастливого обитателя угрюмого островка, происходила в двадцатых (22–24) числах июня, в городе Цинциннати, или так называемом американском Париже, хотя по его пыльной удушливой атмосфере к нему более бы шло название американского Саратова. Давно уже демократическая партия не имела столь важной конвенции. Конвенция должна была решить почти гамлетовский вопрос: быть или не быть? С самой гражданской войны демократическая партия не имела ни одного президента. Белый дом постоянно занимали республиканцы своими избранниками. При позапрошлых выборах, именно в 1876 году, счастье было улыбнулось демократам, и их избранник Тильден готов уже был занести ногу чрез священный порог Белого Дома, как вдруг республиканцы хитрой политической махинацией отняли у него несколько голосов и большинством одного голоса перетянули президентство на свою сторону и водворили в Белом Доме своего кандидата Гейеса. Удар был тяжелый для торжествовавших уже было демократов, а сам Тильден слег в постель. Время, однако же, исцелило и партию, и ее кандидата, и теперь они с новыми силами и с новою решительностью выступили на политическую арену. Теперь им во что бы то ни стало следовало побить своих противников, отмстить за прошлые поражения и поддержать честь своего знамени. Иначе партии грозила политическая смерть.

Чтобы победить, надо быть сильным и иметь во главе предводителя, который бы, воплощая в себе принципы партии, смог сплотить в одну дружную силу все разношерстные фракции партии и пред мощным влиянием своего знамени заставить склониться знамя противников. При позапрошлых выборах партия, между прочим, проиграла потому, что ее предводитель не мог привлечь к себе некоторых фракций, не видевших в нем полного выразителя демократических принципов. Что это за принципы? – Чтобы ответить на этот вопрос, надо немного оглянуться назад. До войны за уничтожение рабства было две партии – демократов и вигов, из которых первые были приверженцами децентрализации и расширения прав местных штатов, а вторые сторонниками принципа централизации и ревностными охранителями единства союза. Пред самой войной, когда началась агитация в пользу отмены рабства, образовалась новая партия, которая, поддерживая начала вигов, взяла на себя главным образом задачу освобождения рабов. Она стала называться республиканской и скоро слилась с вигами, поглотив самое их имя. Юг был вполне демократическим, север республиканским. Когда республиканский север стал настойчиво требовать освобождения рабов и готов был опереться в своем требовании на государственное право, то демократический юг, которого касалось это требование и который не хотел расстаться с выгодным ему рабством, выставил против северян свой принцип местной независимости и готов был совершенно отделиться от союза. Столкновение этих противоположных принципов повело к междоусобной войне, окончившейся поражением демократов и освобождением рабов. Таким образом, во время войны демократы заявили себя рабовладельцами, а республиканцы освободителями рабов. Когда после отмены рабства демократам нельзя уже было опираться на рабовладельческий принцип, то они остались при своем политическом принципе местной независимости, и он самыми крупными буквами обыкновенно пишется на их знамени. Вместе с тем в социальном отношении демократы круто повернули свой фронт. Презирая и угнетая своих прежних рабов – негров, они вместе с тем начинают разыгрывать демагогические роли по отношению к белому низшему населению; из ярых рабовладельцев они перелиняли в не менее ярых демагогов, подобно тому, как некоторые из наших крепостников ударились чуть не в нигилизм, когда увидели, что доброе старое время кануло в вечность. В частности, принципы демократической партии, как они определены на конвенции, состоят в следующем: «Оппозиция централизационизму и тому опасному духу, который усиливается сосредоточить правительственную власть в одном департаменте и, таким образом, создать действительный деспотизм, под какою бы то ни было формою правления; отделение церкви от государства; местное самоуправление; подчинение военной власти гражданской и право свободного голосования». Затем демократическая партия объявляет, что она «друг труду и рабочему классу и считает своею обязанностью покровительствовать им и защищать от притязаний капиталистов и общин»; требует отмены бурлингамского трактата с Китаем, в силу которого американским правительством дана полная свобода китайцам переселяться в Америку с обязательством покровительствовать им. Демократическая партия требует «полного запрета китайцам переселяться в Америку, кроме как для путешествия, образования и заграничной торговли – с тщательным наблюдением за ними». Так определяют свои принципы сами демократы. Не так смотрят на них республиканцы. По их мнению, главные принципы партии надо читать не в строках, а между ними; и тут между строк они начитывают таких ужасов, что волосы становятся дыбом. Если бы действительно демократическая партия держалась приписываемых ей начал, то первый же год перехода правления в демократические руки был бы последним годом существования всего государства. На самом же деле демократы совсем не идут далее объявленных ими начал, да и в изложенных пунктах много уже такого, что просто сказано для красного словца. По крайней мере при местном правлении, демократы в действительности показывают себя далеко не столь «дружественными труду и рабочему классу», как это говорится в их политической программе. Не говоря уже о южных штатах, где черное рабочее население просто угнетается ими не хуже времен рабства, так что в прошлом году целые десятки тысяч негритянских семейств бежали от этих притеснений на север; в средних и северных штатах их покровительство рабочему классу заявляет о себе только демагогическою лестью во время выборов, а самые выборы обыкновенно падают на таких лиц, которые не имеют ничего общего с трудом, как, напр., излюбленный ими Тильден –железнодорожный адвокат, темный капиталист и честолюбивый политикан. В состав партии, кроме южных бывших рабовладельцев, немного входит чисто американского населения; зато эмигрантское население – в особенности ирландцы – почти исключительно демократы. Будучи малоразвитым политически, это население служит послушным орудием в руках демагогствующих политиканов. В численном отношении партии почти равны, и перевес им при выборах дает только тот класс так называемого «независимого» населения, который, не принадлежа ни к какой партии, при выборах подает свой голос на ту или другую сторону, смотря по кандидату, выставленному той или другой партией.

Конвенция в Цинциннати должна была избрать кандидата, который бы мог быть самым способным носителем знамени демократической партии. Демократы отправлялись на конвенцию с торжеством. Когда республиканская конвенция в Чикаго провозгласила своим знаменоносцем «темного коня» – генерала Гарфильда, то народным ликованием в демократическом лагере и конца не было. Этот республиканский выбор они открыто провозгласили синонимом поражения партии. Стоит только вам избрать первого из многочисленных политических вождей партии и имя ему – несомненная победа, как выражались наиболее горячиe демократы. И они в некотором отношении были правы. В то время, как республиканская партия, избалованная долгим и почти безраздельным господством в стране, допустила в своей среде развиться искательству и интриге, благодаря которым действительно популярным вождям партии стало почти невозможным достигнуть президентства, демократы, проученные опытом постоянных поражений, напротив, выработали в себе более здравый политический смысл и стали опираться на своих лучших и популярнейших вождей. Претендентами на кандидатство в их лагере в настоящей раз выступил целый добрый десяток государственных деятелей, из которых каждый с достоинством мог принять на себя президентскую кандидатуру. Каждый из них, разумеется, поддерживался своей особенной фракцией, но замечательно, что между этими фракциями совсем не было той ожесточенной борьбы, какою прославилась республиканская конвенция. Каждая из этих фракций добровольно готова была пожертвовать своими голосами в пользу любого кандидата, к которому склонится большинство. Самым сильным кандидатом, разумеется, выступал демократический ветеран Тильден, которого в 1876 году так неожиданно оттолкнул от порога Белого Дома неизвестный выскочка Гейес. Его «бум» был почти столь же грандиозен, как бум Гранта в республиканской партии. До конвенции у демократов только и речи было, что о Тильдене, и он действительно выступал великаном в сравнении с республиканским «темным конем». Первостепенный по значению Нью-йоркский штат на местной демократической конвенции единогласно вотировал за Тильдепа, и его назначение казалось всем несомненным. Но пред самой конвенцией, когда пастор готов уже был читать молитву на открытие заседания, вдруг случилась странная неожиданность: Тильден прислал в конвенцию письмо, в котором отказывался от президентства. Письмо это явилось как снег на голову для ревностных тильденцев, ряды их смешались, и они не знали, что делать. Но что для одних слезы, то для других смех. Между тем как тильденцы серьезно смутились и не знали что делать, противники Тильдена только подсмеивались над «хитрым мудрецом» и в письме видели только политическую каверзу – для придачи себе большей популярности. Письмо действительно было составлено в таком хитром роде, что отказ соединен был прочным мостом с согласием и походил на тот формальный отказ, которым наши московские цари и патриархи прокладывали себе дорогу к престолу. Каверза, однако же не удалась и, напротив, испортила все дело. Горячие приверженцы Тильдена остались в смущении и нерешительности, а менее горячие спокойно перешли на сторону других кандидатов. Поэтому, когда началась подача голосов, Тильден вдруг очутился чуть не в хвосте таблицы. По первому голосованию из 738 делегатов за Тильдена подали голоса только 38. Львиная часть досталась генералу Генкоку; он сразу получил 171 голос, самое большое количество голосов из всех девятнадцати кандидатов, которые выступили в первой таблице. Первая подача была столь многознаменательною, что сразу решила все дело. Все увидели, где центр тяжести, и вторая подача голосов почти единогласно провозгласила Генкока демократическим кандидатом на президентство. Вторая подача дала Генкоку 705 голосов и Тильдену только 1 голос... Судьба не часто смеется так саркастически? Избранник оказался очень популярным. Когда провозглашено было его имя, то все десятитысячное собрание, присутствовавшее при голосовании, точно объято было манией крика, и вся громадная зала собрата была как бы одним чудовищными ртом, из которого оглушающее ура гремело и потрясало стены. Оркестр ударил народный гимн, но от него не было слышно ни одного звука, как не слышно пищания комара при реве урагана. Только по отчаянному движений смычков можно было судить о радостном восторге исполнителей. Весть о результате конвенции с быстротою молнии разнеслась по всему государству, и повсюду, где только есть демократическая кровь, производила восторги и ликование.

Счастливый генерал, так взволновавший весь демократический мир, действительно очень симпатичный и достойный человек. Он один из первоклассных американских генералов и занимает почти непосредственное положение после Гранта. По своему происхождению он принадлежит к древней почетной фамилии, приобретшей себе имя во время борьбы за освобождение. Прадед генерала был одним из деятельных сотрудников великого Вашингтона. Сам генерал оказал своими воинскими способностями очень важные услуги государству во время междоусобной войны, когда они вместе с Грантом сражались за единство Союза против южан. Во всей своей жизни он является одними из честнейших патриотов страны и по справедливости заслужил даваемое ему название «рыцаря без страха и упрека». Репутация его так чиста и безукоризненна, что республиканцы не могли выставить против его личности ничего более укоризненного, кроме того, что он командовал отрядом при казни одной женщины, приговоренной судом к расстрелянию.

По при всей своей честности и симпатичности, генерал Генкок есть не более не менее, как «сын бога войны»; он никогда не был государственным деятелем, и его «формуляр» в этом отношении не может идти ни в какое сравнение с формуляром генерала Гарфильда, заявившего о себе именно важною государственною деятельностью, в которой более всего нуждается страна, не обреченная судьбой на ужасы войны. Демократы сделали тут курьезный поворот фронта. Против кандидатуры Гранта они, между прочим, выставляли в качестве главного аргумента то, что страна не нуждается в «сером солдате», что ей нужен только государственный деятель; теперь же они сами избрали своим кандидатом именно «серого солдата из серых», без капли государственной опытности. Таким образом, стране предстояло делать выбор между «серым солдатом» демократов и «темным конем» республиканцев. Первый имел за себя личную безукоризненность и честность, второй государственную опытность и симпатичную судьбу. Выбор был, очевидно, не легкий.

Мелкие политические партии. – Гринбекеры или зеленоспинники. –Бумажные деньги. – Конвенция зеленоспинников. – Сочетание с социалистами. – Политиканствующие леди и история их неудачных похождений. – Женский вопрос у наших заатлантических друзей. –Противники и защитники прав женщин на голосование.

Кроме партий, которым по своему значению в стране имеют верные или вероятные шансы на избрание президента из своей среды, в Америке, есть и такие партии, которые не имеют никаких шансов на такую честь. И тем не менее при выборах эти партии кипятятся, волнуются не менее главных. Они также ведут агитацию, собираются на местные и национальные конвенции и назначают своих кандидатов на президентство. Между ними на первом месте стоит партия так называемых гринбекеров. Главный принцип партии определяется ее названием от green back – зеленая спинка, как простой народ называет бумажные деньги, по зеленому цвету их оборотной стороны. Эти зеленоспинники питают нежную страсть к бумажным деньгам, недовольны теперешним ограниченным обращением их в стране и требуют неограниченного выпуска их с целью понижения цены бумажного доллара сравнительно с золотым. Странные люди! Что у нас в России нелицемерные либералы истерически оплакивают, то они, эти американские нигилисты, считают своим идеалом и всячески добиваются его осуществления. Дело объясняется, впрочем, очень легко и потом не к чести экономической прозорливости наших газетных плакальщиц о падении бумажного рубля. Зеленоспинники, это – большею частью мелкие фермеры, живущие своим трудом по обработке земли. Как производители, они, естественно, стараются о возможно большем возвышении цены на произведения своего труда и главным средством для этого считают неограниченное обращение бумажных денег. Это для них несомненно выгодно. Падение бумажных денег тяжело отзывается только на не производителях и притом привыкших к изысканному комфорту, требующему для своего удовлетворенья высших произведений заграничной промышленности; для производителей же, и притом в своих потребностях ограничивающихся произведениями своего собственного труда, оно сказывается только скоплением в их руках массы денежных знаков, которые для их обыденного хозяйства имеют весьма большое, положительно обогащающее значение.

Если бы партия оставалась верною своему основному принципу, то она была бы самою скромною и безобидною партией, и притоми более экономической, чем политической. Но непреклонная судьба, постоянно действовавшая вопреки ей и нанесшая наконец ей самый жестокий удар полным уравнением бумажных денег с золотыми, повергла ее в бездну анархии и почти бросила в дружеские объятия социализма. Такою, по крайней мере, партия заявила себя в последнее время, и под ее знамя стали собираться всякого рода недовольные. Когда пришло время для назначения кандидатов на президентство и главные партии составляли свои конвенции, то и зеленосппинники не отставали от других и созвали собственную конвенцию для той же цели. Их конвенция происходила 10-го июня в Чикаго, и заседание ее представляет недурную картинку из жизни и нравов американских нигилистов.

Конвенция зеленоспинников происходила вслед за конвенцией республиканцев и в той же самой обширной зале «здания выставки» в Чикаго. Но какое различие было между этими двумя конвенциями. Между тем, как во время заседания республиканцев вся громадная зала была переполнена до удушливости и еще осаждалась извне десятками тысяч народа, старавшегося уловить хоть ничтожные отголоски заседания, теперь в этой же самой зале сидели одни зеленоспинники: пустота царила на галереях и на рядах многочисленных кресел. Теперь эта зала представляла, по выражению одной местной газеты, библейскую пещеру Адуллам, ибо в эту пещеру, по изречении священного писания, прибегал всякий, кто был в бедствии, всякий, кто был в долгах, и всякий, кто был недоволен. Тут были действительно представители всех этих классов, но пестрота членов конвенции превратилась в хаос, когда на заседание допущены были чистые местные социалисты и когда они торжественно вошли в залу со своим знаменем, возвещавшим о «свободе, равенстве и братстве». Тут же, наконец, сидели и они, высокие, жилистые леди, представительницы партии женских голосователей, недовольные управлением бородатого пола и добивающиеся права голосования для прекрасного пола. Такое разнообразие представителей недовольства во всех его видах было причиной того, что заседание обещало быть чрезвычайно бурным. К счастию, конвенция нашла замечательного смирителя в знаменитом агитаторе Денисе Кернере. Этот человек только что перед тем был выпущен из тюрьмы, в которую он попал за возмущение рабочего населения в Калифорнии против китайцев и капиталистов. Сам буйный и неугомонный, теперь он на своей конвенции явился охранителем порядка. По занятии своего поста он, скинув, по обычаю, свой сюртук и засучив рукава, так грозно прикрикивал на тех, кто с неумеренною ревностью заявлял о своем ораторском искусстве, что председатель серьезно предупреждал членов конвенции лучше заботиться о безопасности своих физиономий. Скоро однако же найдено было необходимым усилить охранителя порядка несколькими помощниками, а в пособие каждому помощнику придано было по полисмену со строгим приказанием арестовать всякого, кто только осмелится обратиться к собранию с речью без позволения председателя. Конвенция действительно, наконец, смирилась и приступила к обсуждению своего дела, вполне наслаждаясь «свободой слова». Обсуждение дела, конечно, было поставлено на широкую ногу, как и следует собранию, где каждый чем-нибудь недоволен. Как представители свободы, члены конвенции прежде всего выразили свое презрение к тем политикам, которые выражали желание «сильного правительства» и добивались его осуществления в лице генерала Гранта. Но тут же они с нигилистическою последовательностью формулировали требование, чтобы конгресс принял под свою опеку все железнодорожные и водяные пути сообщения, уничтожил частное землевладение, регулировал промышленные учреждения и захватил в свои правительственные руки множество других вещей, об отдаче которых в ведение правительства не осмеливался думать самый рьяный приверженец самого «сильного правительства» и самой деспотической правительственной опеки. Затем социалисты выставили свою резолюцию, по которой «свет, земля, воздух и вода свободные дары природы», и всякий осмеливающейся захватывать их в свою собственность – злейший враг человечества, разбойник, хищник. Зеленоспинникам, составлявшим большинство в конвенции и владеющим собственностью в виде поземельных ферм, такая резолюция политических друзей была хуже медвежьей услуги, но во имя солидарности они прошли ее молчанием, зная, что резолюция никогда их не коснется. В подобном роде конвенция решала все государственные и общественные вопросы, причем, благодаря разношерстности собрания, резолюция, удовлетворявшая одних, шла вразрез с интересами других.

Довольно единодушной, кажется, была резолюция против китайцев, формулированная так: «Так как рабство есть просто дешевый труд, а дешевый труд есть просто рабство, и так как переселение китайцев в Америку способствует, по необходимости, понижению ценности труда, то поэтому непременно должны быть приняты меры к отмене бурлингамского трактата», обязывающего Соединенные Штаты давать покровительство китайским переселенцам. Но и эта резолюция, положенная депутатами от безземельного рабочего населения, была не особенно по вкусу зеленоспинникам, которым как землевладельцам не невыгодно иметь на своих фермах наивозможно дешевых рабочих. Хуже же всего на конвенции досталось бедным леди. Когда одна из них только было заикнулась просьбой к почтенному собранию о содействии делу женского голосования, то неумолимый и до грубости прямодушный агитатор Денис Керней прервал ее замечанием, что его жена наказала ему при отъезде на конвенцию не иметь никакого дела с вопросом о женском голосовании, иначе при возвращении она встретит его вместо супружеского поцелуя железной кочергой. Бедная леди совсем смутилась от такого пассажа со стороны всемогущего заправителя конвенции и ответила несносному агитатору только скромным замечанием, что она очень довольна признанием Кернея касательно того, кто истинный глава в его семействе. Керней было жестоко осердился на это замечание, но был успокоен и удовлетворен тем, что все собрание стало на сторону «наказа» его жены и отложило вопрос о праве женщин на голосование в сторону. После продолжительных рассуждений и прений по разным радикальным вопросам, конвенция наконец разрешилась назначением на президентство своего кандидата, некоего Вивера, который наряду с кандидатами республиканской и демократической партий должен был подвергнуться всенародному голосованию в будущем ноябре. Но, конечно, гринбекерский кандидат был лишь карикатурным героем ничтожного эпизода в политической жизни страны, и на него никто не обращал внимания. Республиканский и демократический кандидаты служили даже предметом спекуляций, и вероятное избрание кого-нибудь из них в президенты послужило поводом к предложению со стороны некоторых политиканствующих спекулянтов пари на десятки тысяч долларов; о кандидате зеленоспинников при этом не было и помина.

Конвенция закончилась блистательным торжеством, и чикагские продавцы виски и пива не запомнят такого славного и доходного для них времени. Кервей поехал домой со светлою надеждой, что жена встретит его не кочергой, а нежным поцелуем. Зато бедные леди ехали домой с поникшими головами, проклиная в душе всю породу джентльменов, этих тиранов и злейших врагов прекрасного пола. Американцы действительно очень невнимательны, если только не жестоки, к своей прекрасной половине. Уже давно бедные леди добиваются равноправия с ними, просят, умоляют распространить право голосования при выборах и на прекрасный пол, но тираны и слышать не хотят и только злостно подсмеиваются над ними. Но американские леди не таковы, чтобы отступать от своего дела, и непреклонно идут к своей цели. В Нью-Йорке существует особое общество женского голосования, которое постоянно ведет пропаганду в пользу своего дела: издает журнал, посылает депутатов на крупные политические митинги и т. п. Те бедные леди, которые заседали на конвенции зеленоспинников и с которыми так неделикатно обошелся противный Керпей, были депутатками от этого общества. Это не в первый раз они присутствовали на конвенции; они были и на республиканской и потом на демократической конвенциях, повсюду ратуя за свое святое дело. История приключений их на этих конвенциях очень назидательна. На одном торжественном собрании в обществе женских голосователей, депутатки делали интересные сообщения о результате их миссии. Большая зала была наполнена прекрасным полом, на передней платформе занимали места вожаки общества. Все это были высокие, тощие фигуры с энергическими лицами, на которых ясно была начертана решимость во что бы то ни стало свергнуть тиранию мужчин. Японские веера порывисто двигались в их руках, производя, очевидно, мало охлаждения в распаленных негодованием лицах. Собрание открылось гимном на тему «коварство и любовь», и затем председательница представила собранию партию леди, которые должны были поведать о своей деятельности в пользу святого женского дела на разных политических конвенциях. Первою вошла мисс Анна Шест. Это замечательный тип американской леди. Она до того высока, что будто поставлена на ходули, и в то же время так тонка, что для пропорциональности достаточно было бы только половины ее высоты. Пестрое платье ее, разнообразием цветов соперничающее с пестротою тропических птиц, вплотную по английской моде сходилось вокруг шеи, украшенной тяжеловесным золотым медальоном. На голове с боку массивного шиньона пришпилена была новомодная шляпка, на которой главным украшением служила совиная голова, с ее страшными огненными глазами и загнутым носом. Умное, энергичное лицо политиканки светилось нежною улыбкой, удачно скрывавшей некоторые черты, в которых бесстыдные грубияны не прочь бы были распознать признаки увядания. Вообще леди еще во цвете лет и только разве самые злейшие враги прекрасного пола к свойственною им наглостью назвали бы ее старою девой. Раскланявшись с собранием, встретившим ее одушевленными рукоплесканиями, мисс Шест открыла речь общим обзором состояния женского вопроса и затем перешла к сообщению приключений, с которыми ей и другим депутаткам пришлось встретиться на политических конвенциях. На республиканскую конвенцию в Чикаго общество женского голосования отправило восемь депутаток. Приехав туда, депутатки, по выражению мисс Шест, были поражены «грубою сатурналией мужчин». Когда они прибыли туда, то весь город представлял небывалое скопище мужчин, в которых политические страсти заглушили все благородные порывы сердца. Все отели были заняты ими, и бедным леди не осталось даже места, где главу преклонить. Наконец, место кое-как было найдено; но когда они потом обратились в кассу за билетами на право входа в залу собрата, то вдруг – о ужас! – оказалось, что дерзкие мужчины захватили все 10.000 билетов, не оставив им ни одного. При таких горьких обстоятельствах депутатки обратились к предводителю грантовской партии, прося его содействия к допущению их на конвенцию. Но у того от политической борьбы голова шла кругом, и он с истинно мужскою дерзостью ответил им: «Ах, пожалуйста, попросите кого-нибудь другого!» Леди обратились к предводителю шермановской партии, но и тот ответил: «Извините, пожалуйста попросите кого-нибудь другого!» Леди обратились к третьему, но и от того услышали опять: «Попросите кого-нибудь другого». Да что же это наконец? воскликнули в благородном негодовали депутатки, и до того рассердились, что бросили республиканскую конвенцию, оставив ее с одними грубыми мужчинами, без капли облагораживающего и смягчающего нравы женского влияния. С лучшею надеждой отправились они на конвенцию почтенных зеленоспинников. Места теперь было много и им отведены были целые ряды кресел. Но тут несносный агитатор Денис Керней разрушил все их надежды, принеся их святое дело в жертву своей супружеской любви. В двадцатых числах июня происходила демократическая конвенция в Цинциннати. Депутатки отправились туда попытать счастья. Места там также оказалось для них много, и они с почетом введены были в залу собрания любезными демократами. Там они с интересом следили за прениями и с ликованием встретили назначение на президентскую кандидатуру генерала Генкока, этого «рыцаря без страха и упрека». По назначении кандидата, они весело хотели выступить со своим собственным делом, но демократы вдруг объявили свою конвенцию закрытою. Бедные леди так и остались непричем – даже на конвенции благородных демократов. Эта печальная повесть почтенной политиканки была переполнена юмором и невольно вызывала сочувствие. В этом же роде говорили и другие леди, причем от каждой доставалось на орехи «тиранствующему полу». Под конец сама председательница собрания сказала блистательную речь в пользу женского голосования и заключила ее приглашением подписаться на издаваемый обществом журнал. «Ведь всего только один доллар, -сказала она, – а между тем журнал-то, блестящий»!

Да, как ни славится Америка свободою, а женщине в ней еще далеко до полного равенства с бородатыми джентльменами. Самое крупное общественное право – право голосовать при выборах – почти совершенно недоступно женщинам и делает робкие шаги лишь в некоторых самых прогрессивных штатах. Кроме практических противников, право голосования женщин еще встречает и теоретических противников, которые литературным путем, на основании философских и политических соображений, отрицают их правоспособность в этом отношении. В одном из выпусков «Североамериканского Обозрения» некто Паркмани поместил подобного рода статью, в которой философским путем приходит к отрицанию прав женщин на голосование. По его мнению, право голосования в своей основе коренится в способности с оружием в руках отстаивать предмет голосования. Народное правление, в сущности, основывается на той истине, что большинство всегда может с оружием в руках заставить смириться пред собой не соглашающееся с ним меньшинство. Отсюда очевидно, что тот только может участвовать в голосовании, кто может сражаться. Относя, конечно, женщин к неспособным сражаться, Паркман рисует ужасную картину того, что последовало бы за избранием, в котором большинство женщин восторжествовало бы над меньшинством мужчин. Мужчины взялись бы за оружие и двумя-тремя незаряженными пушками обратили бы в бегство торжествующих женщин, преследуя их до самых спален, и таким возмутительно незаконными образом завладели бы правлением. – Статья, как и следовало ожидать, встретила опровержение. Прежде всего, говорит по этому поводу один защитник прекрасного пола, надо сделать исключение из общего положения, что женщины не могут сражаться. Паркман, очевидно, неженатый человек и потому мало знаком с другим полом. Разве он никогда не слыхал о царе Дагомейских амазонок? Или никогда не приводил к себе в дом незваного гостя и не был встречаем суровым, безжалостным взглядом жены, худо скрывающей в складках платья грозный покер?²⁵ Или не попадался он в руки теще и не попытался противоречить ей в ее религиозных тонкостях? Женщина, по мнению философа, нежное, боязливое существо; быть может, это так, но она при всем том и главная виновница в преждевременном образовании лысин, характеризующим женатых джентльменов. Понятие сражения и победы Паркман, очевидно, не разделяет с пушками и штыками. Но ведь есть и другие способы борьбы. Разве язык злой женщины не страшнее обоюдоострого меча, и упорная жена разве не сильнее заряженной пушки? А красота, а ласка женщины, а любовь – что может устоять против этого оружия, которым располагает женщина? А вот и иллюстрация. Выборы в одном либеральном штате, допустившем голосование женщин, производились на всех парах. Борьба партий кипела не на жизнь, а на смерть. Вожаком демократической партии выступал молодой красавец, огненных речей и дьявольской энергии которого боялись республиканцы. После одной значительной победы счастливый демократ с восторгом помчался к своему «сладкому сердцу», чтобы с нею разделить свое торжество. Приходит и с восторгом повествует о своей победе, но, к удивлению, сладкое сердце по мере рассказа все больше надувает своя хорошенькие губки. «Что с тобой, мое сладкое сердце? – спрашивает наконец удивленный и смущенный победитель, – ты желаешь от меня чего-нибудь? Проси всего: все исполню для тебя!» – Сладкое сердце блеснуло лукавыми глазками. «Ну, ну, проси: все исполню!» подтверждает демократ. «Милый мой, я одного только желаю: вотируй за нашего республиканского кандидата!» Как громом поражен был непобедимый демократ, но лукавая Далила сняла с Самсона его волоса и – демократическая партия потеряла своего сильного вождя. – Из всего этого видно, что глубокомысленному противнику прав женщин на голосование нужно еще немало поучиться как относительно способов сражаться, так и относительно силы женщин. Прежде же всего, ему надо без отлагательства жениться. Это будет лучшим практическим опровержением его теории, будто бы женщина, как слабое существо, не может заставить мужчин исполнять свою волю.

Президентская кампания и орудия борьба. – Демократический сквер. – Негодующее бурбоны. – Республиканская крепость. – Факельное шествие Африки. – Положение цветной расы в политике. – Грубое насилие. – Колебание шансов. – Заслуги республиканской партии перед страною. – Картина благосостояния.

После назначения кандидатов, на сцену выступило во всем своем объеме то политическое движение, которое характерно называется «президентскою кампанией». Это действительно кампания и ведется по всем правилам, выработанной стратегии. Партии стоят друг против друга как два враждебных лагеря со своими предводителями во главе и ведут ожесточенную борьбу, причем пускаются в ход всякие дозволенные и недозволенные средства, лишь бы только захватить пленных в противном лагере и с торжеством гаркнуть, что, дескать, «в нашем полку прибыло». В качестве орудий борьбы выступает прежде всего целая кампанейская литература. Появляется целая масса и кандидатов, причем свой кандидат изображается воплощением всех семи добродетелей, а чужой таким чудовищем порока, пред которым содрогнулся бы сам гений темного царства. Сенсационные памфлеты и брошюры дождем сыплются со всех сторон, и политиканствующие композиторы слагают особые боевые гимны, которые поются и исполняются оркестрами на митингах. Портреты кандидатов миллионами разносятся по стране и раздаются в качестве объявлений, а над всеми главнейшими улицами вывешиваются громадные сетки, на которых красуются фигуры, имена и разные изречения героев кампании. В «главных квартирах» постоянно открыты двери для митингов и любителей-ораторов, а по улицам совершаются грандиозные процессы с факелами и знаменами. Спекулянты открывают специальные магазины для президентской кампании и пышными рекламами извещают о богатейшем выборе «орудий кампании» – знамен, флагов, факелов, портретов и особых кампанейских костюмов – «блистательных и внушительных, и, однако же, самых дешевых в мире». Партии разделены даже пространственно, и относительно разных площадей Нью-Йорка можно с определенностью сказать, какая из них республиканская, и какая демократическая.

В самом центре города расположился довольно обширный «Сквер Союза». Среди сквера бьет сильный фонтан, по углам стоят медные статуи «отцов» республики, а по сторонам проходят богатейшие улицы города во главе с Бродвеем или нью-йоркским Невским. Здесь главное седалище демократии штата. Отели, рестораны и общественные залы тут находятся в исключительном владении демократов, и чрез все выходы с улиц на площадь перетянуты сетки с портретами их кандидата генерала Генкока. Тут происходят их митинги и здесь же главный механизм, заправляющий всею президентскою кампанией демократической парии. В большом отеле демократами занято было восемнадцать комнат, в которых постоянно работали телеграфные станки, беспрерывно щупавшие пульс страны во всех ее частях и направлениях. Проходя однажды вечером по скверу, я поражен был странным зрелищем. Один дом представлял собою сплошную массу света и среди ее по стене бегала и кривлялась исполинская тень человеческой фигуры. Подойдя ближе, я рассмотрел портреты демократических кандидатов (на президентство и вице-президентство), и понял, в чем дело. Это был демократический митинг. Для привлечения к нему внимания демократы обтянули всю переднюю часть дома полотном, за которым по стене зажгли множество свечей и плошек, сливавшихся для зрителя извне в одну сплошную массу огня, так что весь дом был как бы одним громадным фонарем. Бегавшая по нему тень была не что иное, как тень ораторов, поочередно занимавших кафедру, искусственно увеличенная до исполинских размеров. Чем ближе подходил роковой ноябрь, тем чаще зажигался этот чудовищный фонарь и тем энергичнее кривлялись на нем тени. Кривляние теней, впрочем, не везде означает действительный митинг. Иногда, придя по указанию тени в залу, вы найдете только какого-нибудь шута, который по найму или по собственной охоте выделывает ораторские приемы совершенно перед пустыми креслами, давая лишь знать, что «кампания не стоит, агитация не дремлет». Залы для митингов рассыпаны по всему городу и на них интересно присутствовать, чтобы видеть, с какою энергией политиканствующие ораторы ратуют за своих кандидатов и какими изысканными эпитетами наделяют ненавистных противников. На этих частных митингах, впрочем, уже обыденные ораторы развивают и пережевывают для серого люда то, что сказано главными вожаками партии на каком-нибудь генеральном митинге, и потому больше интереса для наблюдателя политической жизни имеют эти последнее.

Неподалеку от сквера находится обширное здание «академии музыки», как американцы называют свой оперный театр. В первых числах августа прошлого года «академия» была местом восторженных ликований: то «бурбоны», как республиканцы почему-то величают своих противников, держали торжественный митинг для окончательной ратификации «цинциннатского билета» или генерала Генкока в звании демократического кандидата на президентство. Героем вечера был знаменитый демократический ветеран Тильден. Демократы до сих пор не перестают утверждать, что победа в позапрошлой президентской кампании принадлежит им и что их кандидат Тильден есть законно избранный президент Соединенных Штатов, а президент Гейес был самозванец, водворенный в Белом Доме посредством низкого обмана со стороны республиканской партии. Сам Тильден вполне разделял это мнение, считал себя законным президентом страны, как он это и высказал прямо в своей речи на этом митинге. В случае избрания президентом демократического кандидата Генкока, Тильден, по слухам, предполагал устроить оригинальную демонстрацию: поехал бы вместе с новоизбранным президентом в Вашингтон и в качестве действительного президента стал бы сдавать ему Белый Дом, как его законный владелец и хозяин. Если это не выдумка подсмеивавшихся над стариком республиканцев, то это был бы характерный факт, свидетельствующей о том, до какой степени распалено соперничество партий и до какой степени дорого Тильдену президентство, для обеспечения которого за собой он, по сознанию самих демократов, израсходовал из своего несметного богатства около 25 миллионов долларов. Достаточно пошумев и поликовав, демократы не преминули торжественно составить и поднести республиканцам горькую пилюлю в виде следующей резолюции, небезынтересной в смысле характеристики политических отношений между главными парнями. «Демократическая партия на своем торжественном митинге определила: что республиканская партия своим долгим злоупотреблением властью; своею политическою распущенностью и чиновническою испорченностью; своим специальным законодательством в интересах громадных монополий; своею растратой общественных денег в виде субсидий гигантским корпорациям; преступною раздачей 296.000.000 акров народной земли, составляющих почти четвертую часть всего общественного владения и покрывающих вдвое большее пространство, чем находящееся под обработкой во всех штатах и территориях в настоящее время; своею разорительною и самоубийственною политикой по отношению к торговле страны; своим злобнонамеренным разжиганием страстей и ненависти, порожденных минувшею гражданскою войной; своими постоянными и возрастающими усилиями сосредоточить власть, предоставленную отдельным штатам, в руках федерального правительства, ободряя таким образом фракцию «третьего срока» и ее предводителей в их заговоре для захвата абсолютной власти; одним словом, республиканская партия своими злоупотреблениями во всех отраслях правления – потеряла доверие народа, и потому должна передать свою власть демократической партии, как истинной выразительнице народной воли». Такова-то, по мнению демократов, та партия, которая вот уже 20 лет держит в своих руках правление страны. Аттестация, надо сказать, не лестная для правящей партии. Как еще при таком правлении не рухнет небо и не колеблются основы земли.

В то время, как демократы произносили смертный приговор над своими противниками, эти последние в свою очередь предавались ликованиям на другом сквере города, Мадисонском. Там при слиянии Бродвея с самою фешенебельною улицей столицы Пятым Авеню расположился обширнейший и богатейший в городе отель «Пятая Авеню». Отель этот представляет собою настоящую крепость республиканизма. Обширные коридоры его постоянно наполнены политиканствующими республиканцами. Тут работали республиканские телеграфные станки, подслушивая отголоски кипевшей кампании; тут происходят совещания вожаков партии, отсюда ведется агитация по всей стране и здесь же республиканцы делали торжественный прием своему избраннику генералу Гарфильду. Прием был блистательный, речи говорились отборными ораторами, и сам генерал Гарфильд сказал несколько блистательных спичей. Одна из его речей касалась политического положения «цветной расы» или просто негров. Негры, как освобожденные от рабства республиканцами, остаются верными республиканской партии; они всегда вотируют за кандидата своих освободителей. Так как численность их довольно велика, и они составляют чрезвычайно сильную опору для республиканской партии. Быть может, даже своим долгим господством в стране республиканская партия обязана этому своему черному легиону. Демократы понимают это, и потому от всей души презирают и угнетают негров, и самих республиканцев по черному цвету их союзников величают «черными обезьянами». Республиканцы со своей стороны делают все, чтобы удержать свое влияние над черной расой и для этого иногда даже жертвуют справедливостью. Несколько времени тому назад в Нью-Йорке был приговорен к повешению один негр за убийство женщины, совершенное с целью грабежа. Республиканское правительство штата готово было помиловать преступника, но общественное мнение высказалось против помилования с такою энергией, что правительство не осмелилось действовать против него, и негр был повешен. Вслед за тем судом был приговорен также к повешению молодой итальянец за убийство своей жены, захваченной с любовником. Тут общественное мнение стало на сторону преступника, и петиция о его помиловании была подписана десятками тысяч жителей города. Американский закон чрезвычайно суров к убийцам и требует всегда смерти за смерть, – отговорок «ненормальным состоянием мозговых функций» не полагается. Но в данном случае справедливость требовала оказать снисхождение к молодому человеку, который имел несчастье жениться на развратной женщине, своим поведением доведшей его до преступления. За осужденного хлопотал и итальянский консул, и печать громко высказывалась за его помилование. Но все было напрасно и – итальянец также был повешен. Соображение, которым при этом упорстве руководилось республиканское правительство, единственно состояло в том, что, не помиловав негра, оно не могло уже помиловать итальянца: иначе что заговорили бы его союзники-негры? Так бедный итальянец пал жертвою политической интриги.

Вечером того же дня чернокожие сыны Африки устроили великолепную факельную процессию в честь генерала Гарфильда. Несмотря на свое звание американских граждан, негры до сих пор в своих внешних приемах и в своем развитии недалеко ушли от своих африканских собратий. Какая-то наивная дикость всецело проглядывает из-под их американских костюмов. Надо было видеть, с какою наивною важностью маршировали они теперь по улицам, неся зажженные факелы и распевая воинственные негритянские песни. Курьезная «кампанейская форма», в которую они теперь все были одеты, наполняла их, по-видимому, неизмеримою гордостью, и они с непритворною серьезностью мирно отбивали военный шаг, широко осклабляя свои африканская физиономии, когда уличные мальчишки кричали им – «браво».

– Вот вы постоянно утверждаете, что негры неспособны к свободной политической жизни и что они просто стадо баранов, подгоняемое республиканским кнутом, – обратился я к своему приятелю янки, рьяному демократу. – Смотрите, какую стройную организацию представляют они собой, с каким гордым самосознанием прославляют своего кандидата. Да и приобретение этих форменных костюмов и вообще устройство процессии чего-нибудь стоит... А где расход для определенной цели, там, значит, есть идея, общее одушевление.

Демократ как-то сердито и нервно ухмыльнулся.

– Если вы не шутите, то жестоко заблуждаетесь, – сказал он. – Эта-то процессия более всего и показывает, что они бессмысленное стадо баранов, и подтверждает ту истину, что насильственно освобожденные рабы остаются рабами и на свободе. Не думайте, что устройство и организация этой процессии принадлежат их собственной инициативе. Ничуть не бывало. Это бездушные марионетки, заведенные рукою республиканской интриги. Костюмы, факелы, музыканты – все это дано им республиканцами. Им самим принадлежит только эта глупая бравада: да и она, естественно, объясняется тем, что участникам процессии республиканцы платят по два доллара в день. Черная раса, это – проклятие нашей страны, и оно будет лежать на нас, пока негры будут служить мертвым орудием в руках республиканской парии.

– Все равно как ирландцы служат в руках демократической партии, – хотел было я заметить демократу, но воздержался от нескромности.

В настоящее время, впрочем, негры не составляют уже такого верного легиона для республиканской партии, как прежде, и некоторые из них с гордостью величают себя демократами.

– Ах ты, черная обезьяна – негр! – обругал однажды посетитель ресторана цветного полового, который обсчитал его на несколько центов.

– Я не негр! – взбешенно вскричал цветной джентльмен.

– Кто же ты, чернокожая собака?

– Я –демократ! – еще энергичнее закричал он, и страшные белки его глаз сверкнули на черной физиономии.

По отношению к «черным бестиям» демократы, впрочем, не церемонятся много, и живо превращают их в демократов. Раз произошел характерный случай, страшно взволновавший весь республиканский мир. В южном штате Алабаме происходила подача голосов. Многочисленное там цветное население, разумеется, стояло за республиканского кандидата. Но демократы сумели быстро повернуть его на свою сторону. Под предлогом того, что негры «застращивают» белых голосователей и тем принуждают их против воли подавать голос за республиканского кандидата, демократы (в одном округе) выставили для защиты последних белую милицию. Опираясь на нее, они затем сразу превратили черных в белых. Во время самого баллотирования вдруг кто-то завернул газовый рожок, и воцарилась тьма. Предводитель цветного населения, наблюдавший за баллотированием, с ужасом бросился к столу, стараясь захватить баллотировочный ящик, но напрасно водил он руками по поверхности стола: от ящика и след простыл. Пока в страшной суматохе опять успели зажечь огонь, ящик опять появился, но уже наполненный демократическими билетами. Большинство, разумеется, оказалось за демократами, и они восторженно грянули свой боевой гимн: «За Генкока ударьте колокола»! – и заглушили вопль «цветного предводителя», низводившего на головы демократов все проклятия, какие только существуют на человеческом языке в Африке и Америке.

Так шла президентская кампания. Политиканы уже наперед пытались взвешивать относительные шансы кандидатов. Большинство из них, разумеется, смотря по принадлежности к той пли другой партии, с азартом провозглашали победу своего кандидата и несомненное поражение противника. Политиканы республиканского клуба «железнодорожных служащих» выставили у своих дверей курьезную картину. Два поезда со страшною быстротою мчатся к великолепному зданию, над которым виднеется надпись: «Белый Дом». Один поезд уже тормозит по рельсам пред самою дверью дома, и из вагона самодовольно выглядывает генерал Гарфильд со своим вице-президентом Артуром. Другой, напротив, соскочил с рельсов и прыгает по ухабистой почве, а из вагона высунулись искривленные ужасом и отчаянием фигуры демократических кандидатов Генкока и Инглиша. Демократические политиканы, разумеется, в своих клубах имели другого сорта картины. Но есть и «независимые политики», которые судят беспристрастно.

Под первым впечатлением назначения демократами на президентскую кандидатуру генерала Генкока общественное мнение с таким сочувствием отнеслось к этому «рыцарю без страха и упрека», что, по-видимому, шансы сильно и бесповоротно склонились на его сторону. Ликованиям в демократическом лагере и конца не было, объявлены были многочисленные пари на десятки тысяч долларов – что Генкок будет избран президентом, и в обществе стала расти мысль, что пора переменить правительство, взять его из рук республиканцев и передать демократам. Но мало-помалу шансы его пошатнулись. Дело в том, что демократическая партия, вполне уверенная в своем успехе, стала более предаваться ликованиям, чем делу, и в организации кампании сделаны были важные упущения. Между тем, республиканцы с усиленною энергией начали и повели кампанию и успели с первых месяцев кампании повернуть шансы в свою сторону. Да и мысль о необходимости перемены в правительстве стала расплываться и глохнуть. В настоящее время страна достигла небывалой степени благосостояния, а народ не любит переменять того правительства, при котором он благоденствует.

Страна действительно многим обязана республиканскому правлению. По окончании гражданской войны она находилась в ужасно бедственном состоянии. Финансы совершенно истощились и бумажные деньги не стоили и половины их номинальной ценности; теперь же они, посредством искусной операции, вполне уравнены с золотом, и существует даже излишек золотой монеты в 130 милл. долларов. «Мы сразу перескочили от крайней нужды к великому довольству, – говорил на одном большом митинге государственный секретарь Шерман. Наш вывоз за последний фискальный год достиг огромной суммы в 835.000.000 долларов, на 320.000.000 больше против 1875 года. Наш ввоз за последней фискальный год был в 668.000.000, на 135.000.000 больше против 1875 года, что вместе для нашей внешней торговли составляет за последний год сумму в 1.500.000.000 долларов. Каждый народ приносит нам дань своими произведениями. Наши мануфактурные произведения возросли во всех отраслях, так что мы вывозим огромное количество их для удовлетворения потребностей других народов. Мы теперь кормим Европу не только хлебом, но и мясом, маслом, салом, плодами и другими произведениями страны. В великих отраслях промышленности в – земледелии, мануфактуре и горнозаводском деле – мы теперь стоим во главе народов. При избытке денег, ценных как золото, при избытке работы для всех желающих трудиться, при дешевом капитале, мы теперь имеем еще богатейшие жатвы, какими когда-либо только Провидение благословляло землю. Мы имеем одной пшеницы по 450.000.000 бушелей в год и маиса 1.800.000.000 в год. Демократы утверждают, что мы всем этим благосостоянием обязаны Провидению, а не республиканскому правлению. Это правда, что Провидение благословило нас богатыми жатвами, но и самые жатвы явились только после, когда правительство привело в порядок финансы государства, дало стране ценные деньги, расширило промышленность, давая народу возможность деятельно участвовать в благословениях Провидения. Несомненно же то, что ни одною частью этого благосостояния мы не обязаны демократической партии».

В бординг-гаузах. – Демократическая атака. – Адская канонада ракетами и речами. – Отношение партий. – Крайности республиканцев. – Семьдесят тысяч, а может быть и меньше, в строю огненной армии. – Препирательства из-за цифр. – Стоимость процессии.

Небогатые и особенно одинокие люди, зарабатывающие 100–200 долларов в месяц, живут здесь по преимуществу в бординг-гаузах. Это дома, где отдаются внаем отдельные комнаты с общим столом. Жизнь в них сравнительно недорога, но вместе с тем имеет в себе много интересного разнообразия. Тут за столом сливаются в одну семью, обыкновенно в 10–15 человек, люди всяких наций, званий, занятий, характеров и убеждений. При таком разнообразии каждому есть, что сказать, и потому трескучая болтовня есть самая характерная черта этого застольного собрания. В одном из таких домов жил и автор этих строк, на 17-й улице, в каких-нибудь ста саженях от демократического сквера Союза. Собрание здесь самое разнохарактерное, какое только можно себе представить. Тут живет немецкая актриса, умеющая христосоваться по-русски, и городская учительница, неясно представляющая себе, в которой части света находится Россия, кубинский инсургент, делающий гаванские сигары, и прусский немец, проклинающей Бисмарка; юмористический шотландец, немилосердно коверкающий английский язык, и чистый лондонский англичанин, с благоговением произносящий имя ее величества английской императрицы; начинающий и потому постоянно проваливающийся адвокат и опытный инженер, которому машиной оторвало указательный палец; подсмеивающийся республиканец и постоянно горячившийся демократ и т. д. В один из осенних вечеров эта компания сидела в столовой и хоровой болтовней заглаживала только что законченный обед. Было 7 часов вечера и на небе засверкали уже звезды. «Б-бум!» – вдруг грохнула пушка, и стекла столовой лихорадочно задрожали.

– Что это такое? – спросил шотландец.

– А это демократы зарядили Генкоком пушку и выпалили им на луну: он там будет избран президентом, – лукаво говорил республиканец, косясь на демократа.

– Нет, сэр, извините, – отпарировал демократ, – это первый сигнал к тому, чтобы кнутами гнать республиканцев из Белого Дома! А вон и другие сигналы к тому же: смотрите, смотрите на небо? – добавил демократ с видимым самодовольством.

Вся компания бросилась к окнам, а некоторые вышли на уличное крыльцо. Небо представляло интересное зрелище. По всем направлениям его высоко-высоко поднимались огненные дуги ракет, которые с шипящим свистом разрезали воздух и как бы под самыми звездами с треском разрывались и рассыпались разноцветно-огненным дождем. Весь сквер Союза окружен демократическими залами, и из всех их теперь, равно как и с самого сквера, ракеты бросались с безумною роскошью. Свист, треск и блеск ракет, с промежуточным буханьем поставленной на сквере пушки, убил тишину приятного вечера. Такой канонадой демократы открыли свою атаку на ненавистных республиканцев, в памятный для них день 23 сентября.

Несчастьем демократической партии издавна было то разделение, которое постоянно существовало в ней со времени минувшей войны. Демагогствующие политиканы, несогласные между собою более по личным счетам, чем по принципу, мало-помалу образовали отдельный фракции, которые стали враждовать между собою более чем со своим общим противником – республиканскою партией. Разделение это выразилось даже пространственно. Каждая фракция создала себе особую «залу», в которой собираются ее члены для митингов и по которым стали называться самые фракции. Так, в настоящее время наиболее известны фракции «3ала Таммани» и «3ала Ирвинга» (Tammany Hall, Irving Hall). До последнего времени они были злейшими врагами, и этому обстоятельству демократическая партия, главным образом, обязана своим поражением при позапрошлых выборах. В минувшем году назначение на президентскую кандидатуру генерала Генкока способствовало отчасти примирению между собою этих фракций, и они действительно единогласно объявили себя сторонниками этого кандидата; но в то же время искра застарелой вражды продолжала тлеть, и в сентябре прошлого года чуть не воспламенилась опять в открытую вражду.

В это время происходили совещания относительно выбора нового мэра для Нью-Йорка. Управление города находится в руках демократов, и вот при этих совещаниях между фракциями возникло соперничество; каждая желала выбрать мэра из своей среды. Соперничество грозило порвать только что установленное перемирие. К счастью, среди членов фракций нашлись люди, которые пожертвовали своими личными интересами в пользу общих интересов партии и добились того, что между враждующими фракциями наконец был заключен формальный договор союза и подписан представителями их. Это событие было очень важно для демократической партии, и демократы порешили отпраздновать его на славу. Пушечная пальба и ракеты были началом этого торжества.

Ракеты продолжали со свистом и треском разрезать темно-синюю мглу ночной атмосферы, и пушка периодически грохала, потрясая стекла домов, когда я отправился на место действия – сквер Союза. Сквер кишел уже народом, густыми массами занявшим тротуары и следившим за огненными дугами. Стоящие по углам сквера статуи «отцов» республики украшены были разноцветными огнями и флагами. Только одна статуя стояла как бы забытой сиротой: на ней ни огонька, ни лоскутка, и она смущенно пряталась от любопытных глаз в ночной темноте. Это статуя Линкольна: не любят ее демократы. На всех свободных местах сквера возвышались эстрады, украшенные опять флагами, электрическими солнцами и полисменами с их неразлучными дубинками. С этих эстрад демократические ораторы должны были по программе открыть канонаду речами. Одна эстрада отличалась особенною роскошью украшений, была, так сказать, луной среди звезд, креслом среди стульев. Она назначена была для самого Генкока, который с нее должен был производить смотр огненной армии демократов. К великому горю демократов, их вождь как раз пред самым торжеством схватил злокачественный насморк, и врачи отсоветовали ему выходить на открытый воздух.

Ровно в 8 часов, когда ракеты достаточно подготовили почву для генерального боя, выступили ораторы и открыли адскую канонаду речами, которые загремели со всех эстрад и вместе с ракетами лопались в ночной темноте. В Нью-Йорке мне впервые пришлось познакомиться с ораторством на открытом воздухе, и надо сказать, что трудно указать более жалкое положение человека, чем когда он ораторствует громадной толпе под открытым небом. Прежде всего толпа эта, состоявшая, разумеется, не из одних демократов, но и республиканцев, пришедших посмотреть на торжество своих противников, была недостаточно внимательна и больше прислушивалась к свисту ракет, чем к треску ораторов. Затем она и недостаточно почтительна. Меня неприятно поразил случай, как у одной эстрады на все голосовые переходы и восклицания оратора отвечало грубое передразнивавшее эхо нескольких голосов из толпы. Этот случай объяснил мне, почему демократы, украшая свои эстрады огнями и флагами, нашли необходимым украсить их и целыми патрулями полисменов, которые и стояли по бокам ораторов. Наконец, отсутствие резонанса делало тщетными все усилия ораторов дать себя слышать более или менее значительному количеству народа. Американские ораторы вообще отличаются сильными голосами, и мне нигде не приводилось встречать таких громоносных горланов, как здесь. Часто в громадной зале оратор в патетических местах ревет, как разъяренный буйвол – до оглушения непривычных слушателей. На выработку таких железных легких здесь, несомненно, влияла издавна существующая практика публичного ораторства, от усилий которого весьма многое зависит в политической жизни народа. И теперь под открытым небом ораторы гремели с невероятною силою, но при всем том глухой говор многотысячной толпы и свист ракет отнимали у речей раздельность звуков и потому ониe для большинства были лишь странными выкриками, бесследно пропадавшими в воздухе. Впрочем, нет нужды и жалеть о такой их судьбе. В праздничных речах обыкновенно немного бывает смысла, и они состоят исключительно из трескучих фраз, рассчитанных на минутный эффект наподобие ракет, и потому лопаются в воздухе так же бесследно, как ракеты. Среди гвалта этих речей только и слышно было, что демократическая партия есть истинно-народная партия, что республиканцы обманом и подкупом держат власть в своих руках, что теперь настало время демократам взять власть в свои руки и т. д. в этом роде. Чтобы лучше познакомиться с принципами и стремленьями демократической партии, надо обратиться к таким речам, которые говорятся в более спокойные моменты, когда голова не поддается увлечению страсти. Я приведу здесь некоторые основания, по которым демократы особенно не любят республиканцев и желают взять от них власть в свои руки.

После войны республиканская партия, как победительница, вполне захватила власть в свои руки и, опираясь на нее, стала относиться к противной партии на основании принципа vae victis – горе побежденными. Юг за свои сепаратистские стремления должен был вынести множество неприятностей; республиканцы щедры были на примененье к нему разных чрезвычайных мер – в прямой ущерб прав, обеспечиваемых конституцией. В одном случае победоносный север распорядился было военными мерами искоренить среди южан остатки крамолы, и с этою целью генералу Генкоку даны были диктаторские полномочия. Но доблестный генерал, умеющий быть в то же время истинным сыном своей республики, не увлекся таким всевластьем и при самом вступлении в должность диктатора объявил, что он свое диктаторство всецело подчиняет конституции страны, и, действительно, вместо чрезвычайных репрессивных мер стал восстановлять на взволнованном юге чувство законности и порядка, водворяя там гражданское спокойствие и доверие к закону. Это был действительно доблестный гражданский акт генерала Генкока и на этом акте главным образом основываются демократические симпатии к нему; ему же он обязан и своим назначением на президентскую кандидатуру со стороны демократов. Доверие и преданность Союзу на юге скоро восстановились после войны, но республиканцы до сих пор подозревают там тлеющую искру сепаратизма. Их особенно смущает то, что юг представляет слишком сплоченную демократическую организацию. В этой организации они видят крамолу. «Solid South», как они называют юг вследствие такой его демократической сплоченности, служит для них постоянным пугалом «кровавой сорочки». На самом же деле «сплоченность юга» зависит совсем не от сепаратистских стремлений его, а произведена самими республиканцами. Прежде всего, по объяснению одного демократа, сплоченность юга вызвана теми утеснениями, на которые щедры были республиканцы по отношению к югу, который для собственной самозащиты против таких угнетений должен был по необходимости сплотиться в одну дружную силу. Но теперь эта сплоченность поддерживается тем порядком вещей, который водворили там республиканцы, освободив негров от рабства и дав им право голосования наравне с их прежними господами. «Вы, гг. северяне, – писал недавно демократический сенатор-южанин Стюарт, – упускаете один важный факт в отношении южной политики. Вы забываете, что в южных штатах девять десятых республиканской партии состоят из цветной расы. Раса эта еще недавно только освобождена от рабства. Она еще не имела достаточно времени подняться в образовании до уровня великих обязанностей, которые были наложены на нее. Отдать власть и контроль общественных органов на юге теперь республиканцам, значит отдать ее самым невежественным и необразованным классам или, что еще хуже, безнравственным и беспринципным демагогам, которые из-за личных целей обманывают и возбуждают их. Эти-то черные голосователи и заставляют юг быть сплоченным. Если бы избирательное право было удержано от них, пока они не поднялись бы достаточно в образовании для понимания своего долга, то сплоченный юг давно бы расплылся. Но я прошу откровенных северян сказать, было ли бы разумно и выгодно для интеллигенции, прогресса и собственности юга отдавать все эти драгоценные интересы управлению невежественных и неимущих классов, которые в большинстве не владеют собственностью, неспособны понимать значения законодательства или даже не умеют читать билеты, которые они опускают в избирательную урну»? – В этой защите демократы имеют, несомненно, значительную долю правды на своей стороне. Долю правды имеют также они и в наступательных аргументах. Они обвиняют республиканцев в деспотических поползновениях, и в этом отчасти правы. Отличительным принципом республиканской партии постоянно было усиление централизации в управлении страны, и с этою целью она пользовалась всяким случаем к урезыванию независимости отдельных штатов. Благодаря продолжительному господству в стране, она в последнее время до того настойчиво стала проводить этот принцип, что не останавливается даже перед нарушением народных традиций, как, напр., в последней агитации за Гранта на «третий» президентский срок, что прямо шло вразрез с великим завещанием основателя республики Вашингтона. Наконец, продолжительное безраздельное господство в стране послужило поводом к тому, что в среде ее в страшных размерах развилось чиновничество и так называемая «машинная политика», по которой чиновники начинают орудовать государством, не обращая особенного внимания на действительные требования народа. Все это вместе породило в стране желание «перемены в правлении», о чем неустанно и трубят теперь демократы, и слово «перемена» в устах ораторствующих демократов подвергается наиболее частым и немилосердным истязаниям. С другой стороны, республиканцы имеют свои солидные основания не отдавать власть демократам, и с настойчивостью указывают народу на то благосостояние, которого достигла страна при их управлении. В этом, несомненно, теперь их главная сила, тем более, что демократы при напряжении всех своих ораторских сил до сих пор не находят противопоставить этому аргументу республиканцев ничего другого, кроме как ссылки на Провидение.

Между тем, как неустанно продолжалась трескотня ракет и речей, вечер подвинулся уже к 9-ти часам, и с Бродвея показалась на сквере первая колонна огненной армии. Народ хлынул приветствовать ее, и тут происходила такая толкотня, какую легко могут выносить только железнобокие американцы. Первая колонна представляла блестящей отряд «красных ребят», как величают себя демократы в противовес республиканским «голубым ребятам». На красных мундирах ее красовалась буква Н (Hancock), а на знамени надпись: «Гибралтар демократы». Затем следовали один за другим бесчисленные отряды и легионы всевозможных названий и цветов. Демократы организовали свою процессию весьма умно. Каждый отряд представлял не только разницу в мундире, но и разницу в сословии, ремесле, нации и т. д. Вот раскачивался долговязый ирландский легион, за ним шлепал немецкий легион, затем французский, итальянский и наконец индейский легион в своем национальном костюме и с томагавками в руках. За национальными легионами двинулись ремесленные. Впереди других шел легион кузнецов и вез за собой подвижную кузницу, в которой при свете бенгальского огня молоты гремели по наковальне. Затем двигался легион моряков и тянул на веревках корабль с эффектными надписями; далее пожарный легион с пожарной машиной, мясники с громадными быком, портные со страшенными ножницами и т. д., и, наконец, целый отряд леди с громадным огненным шаром, на котором красовались слова: «Женское голосование». Шествие было бесконечное. Начиная с 9 часов процессия непрерывно двигалась до 2 часов ночи и не могла окончиться. Круговое пространство по городу назначено было для процессии верст в десять, и процессия не могла поместиться на нем. Передовая колонна, обойдя это пространство, возвратилась опять на место своего выхода, а там еще целые тысячи не двигались с места, дожидаясь своей очереди. По среднему расчету процессия состояла по меньшей мере из 30.000 человек. Но у враждующих партий обыкновенно неодинаковая арифметика. Демократическая газеты объявили, что огненная армия состояла из 70.000 человек, а республиканская насчитали только 20.000. Мало того, на следующие дни в республиканских газетах появились письма ревностных республиканцев, которые будто бы нарочно считали факельщиков и уверяли, что не было даже двадцати тысяч, а всего каких-нибудь 13.500 человек. До такой степени воюющие партии ценят численность своих легионов. При своей значительной численности демократические легионы не отличались стройностью организации, и некоторые отряды просто представляли беспорядочную толпу. Американцы чрезвычайно высоко ценят выправку и стройность организации и теперь вместо приветствий встречали многие легионы общим шиканьем. Целых три дня после газеты занимались препирательствами относительно этой процессии, и общее впечатление осталось, что процессия не удалась и, во всяком случае, не произвела такого впечатления, на которое рассчитывали демократы. Между тем в организации открыты были и курьезы не совсем благовидного свойства. Так, один клуб для обмундирования своего легиона ассигновал 1.000 долларов и организацию его поручил своему члену-генералу, как опытному в этом отношении человеку. Но генерал этот, вероятно, служил по интендантской части и на ассигнованную сумму сумел сделать такую организацию, что она по самому большому расчету стоила не более 200 долларов. За то другие демократы не жалели своих собственных долларов, чтобы только не ударить лицом в грязь. Один купец пожертвовал 6.000 долларов на организацию легиона своего имени, и он был лучшим украшением процессии.

Сколько стоила вся эта комедия? – спросит любопытный читатель. По среднему расчету – 100.000 долларов. Да, сто тысяч долларов, по нашему курсу 200.000 рублей!! И все это в один вечер дымом и копотью разорялось в воздухе, – к утру от этих ста тысяч не было уже даже и этих видимых следов! Но эта процессия сильно подзадорила республиканцев: они порешили во что бы то ни стало превзойти демократов и ассигновали на свою процессию вдвое большую сумму. Homo, tuum nomen stultitia est!²⁶

Республиканская демонстрация. – Встреча Гранта. – Легион миллионеров. – Карманные политики. – Переполох чиновников. – Способы борьбы. –Презренный металл в кампании. – Антихристово число. – Китайское письмо. – Уженье рыбы в мутной воде.

Человек предполагает, а судьба располагает. Чтобы подавить и затенить грандиозную демонстрацию демократов, республиканцы предполагали отделаться 200.000 долларов, а пришлось израсходовать ровно полмиллиона! Да, буквально полмиллиона долларов, или по-нашему один миллион рублей. Но зато уж действительно демократам нанесено было поражение – наголову. По мнению старожилов, это была самая грандиозная демонстрация, какую только когда-либо видела ново-светская столица. Она устроена была в честь генерала Гранта, осчастливившего Нью-Йорк своим прибытием, и неопровержимо дала знать, какою популярностью среди республиканцев пользуется этот «молчаливый солдат», претендент на «третий срок» президентства и будущий император Америки. На Мадисонском сквере для него устроена была великолепная эстрада, с которой он должен был делать смотр проходившей мимо него огненной армии республиканцев. Армия состояла из 55.000 человек, в блестящих и богатейших мундирах. Как огненная лава, двигалась она в продолжение шести часов перед ясными очами «молчаливого солдата», отбивая военный шаг, при громе музыки и кликов, при треске и свисте ракет. Замечательною особенностью этой процессии было то, что она состояла из богатейших и высших классов города. Тут были легионы: «непобедимых рыцарей» филадельфийского республиканского клуба, нарочно прибывших из Филадельфии в количестве тысячи человек для участия в процессии; легион адвокатов, легион банкиров, легион студентов, грантовский легион и т. д. Меня всего более интересовал легион банкиров. Это был в полном смысле легион миллионеров, так как в нем не было ни одного такого рыцаря, который бы, по американскому выражению, не «стоил» миллиона долларов. Он двигался одним из первых в огненной армии и резко отличался тем, что был без мундиров, в простых черных сюртуках и высоких шелковых шляпах, с тросточками «на плечо». Автору самому пришлось быть невольным рыцарем этого легиона, благодаря одной штуке, проделанной его сметливым компаньоном –янки. Мне хотелось видеть генерала Гранта, но народные массы такою непроницаемою стеною загородили доступ к нему, что добраться до него не было никакой возможности. Тогда меня выручил янки и совершенно неожиданным для меня образом. Ряды за рядами проходили мимо нас мундирные легионы, и вот показался безмундирный легион миллионеров. Пред нами все легионы делали остановку, чтобы, оправившись, молодцоватее промаршировать пред Грантом, ставка которого находилась саженях в пятидесяти отсюда. Лишь только миллионерский легион поравнялся с нами, как мой компаньон, ни слова не говоря, схватил меня за руку и насильно примкнул к одной из задних шеренг, сам став в переднюю. Я догадался, в чем дело, и подавил невольное смущение. «Keep time» (выдерживай такт!) – закричал предводитель, заметив некоторое замешательство, и автор этих строк вместе с американскими банкирами, сделав палку на плечо, начал выплясывать на одном месте военный такт лево-право, лево-право. Скоро ударила музыка, раздалась команда «вперед!» и легион миллионеров вместе с безденежным автором двинулся пред ясные очи будущего американского императора, махая шляпами и крича «уррэ» на приветливый поклон героя торжества. Генерал Грант – здоровый, свежий человек средних лет, был одет в простое черное платье и с сияющим лицом постоянно снимал и надевал свою шляпу, приветствуя проходившее легионы. Замечательна выносливость американских миллионеров. От исходного пункта процессии они должны были промаршировать около шести верст по городу, чтобы добраться до ставки Гранта, и все это стройным военным шагом, иначе народные массы встречали бы их позорным шиканьем, чего хвастливые и честолюбивые американцы боятся хуже огня. Но еще замечательнее выносливость самого героя торжества. Процессия начала двигаться пред ним в 10 часов вечера, и последним легионам его усталая рука махала шляпой уже в 4 часа утра. «Непобедимые рыцари» из Филадельфии, пройдя пред генералом в 12 часов ночи, сели на поезд и в 2 ¹/₂ часа ночи были уже дома – за 200 верст от Нью-Йорка, а последние нью-йоркские легионы еще полтора часа после двигались по направлению к ставке Гранта. Уже белел восток, а полмиллиона долларов все еще курились в догоравших факелах, и только через час после солнечного восхода свежий ветерок рассеял дым и копоть – этот единственный остаток от сказанного полмиллиона долларов.

Во время процессии на улицы высыпало, по общему расчету, более пятисот тысяч жителей. Это необозримое море зевак дало обширное поприще для деятельности партии карманных политиков. Едва ли есть в мире город, кроме Лондона, где бы карманная политика достигала такого высокого развития, такого совершенства организации и смелости, как в Нью-Йорке. При выходе на улицу среди белого дня вам здесь постоянно советуют застегивать сюртук так, чтобы совершенно не видно было цепочки часов. Иначе поминайте, как их звали. Здесь существует по меньшему расчету двадцать пять тысяч профессиональных карманных воров, кроме множества случайных рыцарей этого же ордена. У них существует строгая организация, есть свой исполнительный комитет, который заправляет всей махинацией политики и руководит всем ходом кампании – обирания чужих карманов. В настоящий раз комитет выслал на карманную атаку дивизию карманных рыцарей, и результатом ее доблестных подвигов были целые газетные столбцы, представлявшие бесконечный перечень улетучившихся часов, серег, денег, платков и т. д. Полиция, насколько позволяли ей силы, отбивала атаку и захватила до ста человек пленных, из которых один оказался очень важным пленником. При нем найдена была целая кипа официальной корреспонденции почтенного ордена, давшей полиции ариаднину нить в самую глубь организации. Но легион все-таки блистательно выполнил свое дело, и общее приобретение карманного ордена за этот вечер оценивалось в пятьдесят тысяч долларов. Судебная хроника также пополнилась делами всякого рода. Американцы, при всей своей живости, отличаются замечательною любовью к порядку и ведут себя спокойно даже в таких собраниях, где у нас не может быть ничего, кроме дикого хаоса. Но при полумиллионном собрании уличных зевак и здесь не могло обойтись без разных случаев нарушения порядка и последовавших арестов. Так, у самой ставки генерала Гранта пристроился неудержимо-рьяный демократ и всем проходившим мимо его легионам делал приветствие – показывая язык и крича разные анти-республиканские изречения. На приглашение полиции вести себя приличнее, он отвечал , что он американский гражданин и может делать все, что ему угодно; а когда полисмен поднял свою смирительную дубинку, то гражданин не только не убоялся ее, а сбил с полисмена шляпу и швырнул ее ногой в ряды легионов, за что и понес месячное заключение в тюрьме. Один извозчик во время процессии выстрелил из револьвера. На вопрос, зачем он имел при себе револьвер, извозчик отвечал, что он вез сосиски, и револьвер взял с собой для защиты их от голодных республиканцев. Суд приговорил оштрафовать его 1 долларом за выстрел и 10 долларами за ношенье оружия. Чтобы носить оружье, здесь надо испросить на то разрешение, как у нас в России в последнее время; за самовольное ношение револьвера полагается штраф в 10 долларов. В этом роде было несколько других случаев, но совершенно незначительных, не нарушавших общего впечатления порядочности, с которой вела себя полумиллионная толпа.

Откуда берутся эти громадные деньги, которые с такою щедростью превращаются в дым и копоть процессий? Обыкновенно они составляются из добровольных взносов членов разных политических клубов. Когда бывают частные процессии отдельных клубов, – а они совершаются каждый день, – то клуб ассигнует деньги и на факелы, и на мундиры, и на ракеты. Но при таких общих и роскошных процессиях, какою была грантовская процессия, обыкновенных клубных средств оказывается недостаточно, и тогда политиканы прибегают к таким способам собирания денег, от которых приходится только ахнуть неопытному иностранцу. Страна находится в руках республиканцев, и все многочисленные правительственные должности наполнены республиканскими чиновниками, которых числится около 100.000. Вся эта громадная армия живет единственно казенными жалованиями и по милости республиканского правительства. Как только республиканская партия потеряет свою власть и ее захватят демократы, так вся эта армия должна будет очистить все столы и все должности, на которые воссядут голодные демократы. Таким образом, для всей чиновнической армии президентская кампания не есть праздная забава, а борьба за свои животы, и вот она всеми силами работает в пользу господствующей партии. Правительство, со своей стороны, зная полную зависимость чиновников от его существования, предлагает им подписные листы для «добровольных» пожертвований на расходы по ведению компании и подписанную сумму вычитает у них из жалованья. В прошлом году, когда президентская компания достигла небывалого напряжения, требовавшего необычайных расходов, эти добровольные листы превратились в обязательные и даже с назначением, сколько и какой чин должен пожертвовать. Такой оборот дел страшно переполошил весь чиновный мир. Особенно переполошились полицейский и пожарный департаменты, которые до сих пор были свободны от налогов, а теперь, к ужасу, увидели появление в своих домах этих противных подписных листов и с решительным обозначением той суммы, какую каждый должен подписать. А сумма эта очень солидная. Так, полицейские чины, разделяющиеся на четыре разряда, должны были подписаться: городовой 12 долларов, сержант 25, лейтенант 50 и капитан 100 долларов. Пожарные в этом же роде. И все подписывались.

– Скажите, пожалуйста, ведь это дикое насилие, как чиновники терпят его? – обратился я к одному американцу.

– Да они ничего не могут сделать! – отвечал тот, – не хочешь платить, так с должности долой. Лучше же заплатить незначительную сумму и удержать за собою должность, чем не платить, и совсем лишиться ее.

– Но, во всяком случае, республиканское правительство такой практикой наживает себе не друзей, а врагов, и многие чиновники, быть может, будут вотировать вследствие этого за демократического кандидата.

– О, совсем нет. Поступать так для чиновников значило бы рубить тот сучок, на котором они сидят. Они выдержат даже двойной налог, и все будут горячими республиканцами, ибо сидят на теплых местах, – острил американец.

Кроме чиновничьих сборов есть и другие, к которым по внешности более идет название добровольных. Из главных квартир партий подписные листы рассылаются по всем частным учреждениям – в магазины, банкирские конторы, железнодорожные правления и т. д., где только есть приверженцы партии, и повсюду собираются значительные суммы. Прежде всего, конечно, подписываются сами хозяева этих учреждений, но главный сбор составляется из взносов служащих, клерков и приказчиков, которых в иных магазинах и конторах целые легионы. Тут опять также сплошь и рядом бывают факты грубого насилия. Подписавшись сам, хозяин посылает подписной лист к своим служащим, и они все подписываются – под страхом лишения должности. Бывали случаи, когда рьяно-политиканствующий хозяин за отказ сделать взнос в его партию рассчитывал всех своих служащих. Такое всевластие хозяев над своими служащими здесь выродилось в какую-то безобразную тиранию, и хозяева вполне располагают не только деньгами своих клерков, но – что хуже всего – даже их голосами при выборах, заставляя их вотировать за своего кандидата и свою партию, опять-таки под страхом грубого turn out of office, изгнания с должности. Американская буржуазия есть самая грубая и бездушная тирания, какую только можно себе представить.

Такими способами собираются громадные деньги, которые и превращаются щедрой рукой в дым и копоть во время блистательных процессий. На процессии употребляется только одна часть их; другая часть идет на другие способы президентской борьбы. Презренный металл играет чрезвычайно важную роль президентской кампании, и особенно в так называемых «сомнительных» штатах. Это штаты, в которых соперничающие партии равносильны, и которые поэтому вотируют то за одну, то за другую партию, благодаря разным случайным причинам. При общем равносилии партий эти-то штаты главным образом и дают преобладание той партии, к которой они склонятся. Вследствие этого обе партии употребляют все усилия, чтобы склонить их на свою сторону и одним из сильнейших способов этого склонения служит всемогущий доллар. Подкуп голосователей здесь самое обыкновенное дело и на него тратятся громадные деньги. Какое важное значение придается доллару в президентской кампании, можно видеть даже из того, что партии открыто хвалятся основным капиталом, которым располагают главные квартиры. Нью-Йоркский штат есть один из сомнительных штатов, и предводитель республиканской партии в нем однажды с самодовольством высказывался, что «главная квартира» вполне обеспечена с денежной стороны и имеет в своем распоряжении несколько миллионов долларов на нужды кампании.

На войне все средства позволительны. Это правило находит полное применение в президентской кампании. Партии прибегают ко всевозможным средствам, чтобы только замарать кандидата противной партии в глазах народа. Тут пускаются в ход интриги, небылицы в лицах, до подноготной разбираются все недостатки кандидатов и в преувеличенной до безобразия форме выставляются на публичное посмешище, пускаются в оборот вымышленные документы, подложные письма, писанные будто бы когда-то кандидатами и компрометирующие их нравственную физиономию или политические убеждения и т. д. Более всего этим отличается демократическая партия, которая не знает в этом отношении пределов приличия. Демократическая печать с самого назначения Гарфильда на кандидатуру пустилась в какую-то дикую вакханалию изобличения несчастного генерала в разных проделках. Изо дня в день она отыскивала и печатала все новые и новые документы, свидетельствующее будто бы о его безнравственности, чиновнической испорченности, продажности, и на бедном Гарфильде не осталось такого пятнышка, которое бы не забросано было грязью. При виде этого у иностранца волос становился дыбом от мысли, – ну, а что как этот опозоренный, загрязненный кандидат будет избран президентом? Как целая половина народа будет смотреть на такого правителя страны?

Гарфильда демократы более всего изобличали в спекуляторских проделках. Несколько лет тому назад здесь основалось обширное спекуляторское общество «Поземельного кредита», и для усиления своей деятельности оно затянуло в свои члены некоторых членов конгресса – вопреки прямого закона, запрещающего членам конгресса участвовать в каких бы то ни было спекуляторских учреждениях. Между ними будто бы был и Гарфильд. Демократы где-то откопали документ, из которого видно, что он получил от этого общества сумму в 329 долларов. Этого открытия для них было достаточно, чтобы провозгласить республиканского кандидата продажным и испорченным человеком. Напрасно Гарфилд клялся, что он получил эту сумму не как участник общества, а как адвокат за какую-то чисто юридическую услугу; демократы пронесли его имя по всей стране как человека, который, будучи членом конгресса, вопреки прямых узаконений, был преступным участником спекуляторского общества и потому заслуживает не президентства, а уголовного преследования; что эта цифра показывает процентный доход с акций этого общества, и что вознаграждение за юридическую услугу могло быть только круглою цифрой – 330, 350, но ни в каком случае не 329. Роковая цифра стала каждый день появляться в заголовке демократических газет, и документ, в котором она найдена, был напечатан в миллионах экземпляров и пущен по всей стране с надлежащими комментариями. Мало-помалу эта цифра сделалась настоящим проклятием для республиканского кандидата и стала преследовать его по пятам. Ему стали во множестве присылаться письма, все содержание которых состояло из цифры 329 со значком, обозначающим доллары, какая-то невидимая рука стала начертывать эту цифру во всех местах, где бы только ни появлялся генерал. Она появилась на кресле, на котором он заседал в конгрессе, и на принадлежащем ему столе. Подъезд его дома украсился вензелем 329; противная цифра проникла в его частный кабинет и украсила все стены в нем, и даже пробралась в спальню и как дамоклов меч повисла над местом его покоя. Мало этого. Встав поутру и взявшись за сапоги, он, к ужасу, увидел на них 329. Отправившись в свою обычную утреннюю прогулку с любимой собакой, он заметил на ее ошейнике все тоже антихристово число 329. Придя домой и снимая свое пальто, он в отчаянии увидел антихристово число у себя на спине. Отправившись в отделение своей жены для утренних поздравлений, Гарфильд только ахнул, увидев на ее чепце проклятое число 329. Одним словом, куда он ни повернется, везде он встречает антихристово число 329. От него проклятая цифра с быстротою электричества стала распространяться по всей стране, и скоро все главнейшие предводители республиканской партии сделались ее жертвой. Между тем в демократических газетах появились целые поэмы в честь таинственного числа 329, и множество соображений, метящих в бедного генерала. Между прочим оказалось, что сумма 3+2+9 равняется 14, а таково именно количество букв в имени Гарфильда (James A. Garfield). От республиканских вожаков антихристово число набросилось на всех вообще республиканцев, так что сплошь и рядом можно было видеть целую партию джентльменов, у которых на спине красовалась цифра 329. Наконец, она пробралась даже в храм науки – университет. Почтенный профессор математики, начертав на доске геометрическую теорему, обратился к студентам с предварительным ее объяснением. Окончив вступление, он обернулся к доске для практического демонстрирования теоремы на чертеже и вдруг –остолбенел от изумления: на доске вместо чертежа красовалась исполинская цифра 329. Республиканцы до того переполошились от этой небывалой казни, что поставили особых сыщиков для уловления таинственной руки, повсюду пишущей антихристово число. Но таинственная рука оказалась неуловимой и по-прежнему продолжала класть антихристову печать на дверях республиканских домов.

Затем на поле битвы началась страшная перепалка из-за так называемого «китайского письма». Американцы ужасно не любят китайцев, а рабочий люд считает их своими смертельными врагами, так как они, массами прибывая в Америку, при крайней нужде нанимаются на работу по низкой цене, содействуя тем общему понижению заработной платы. В последнее время китайский вопрос сделался таким важным, что правительство принуждено было снарядить особую экспедицию для пересмотра договора с Китаем касательно китайской эмиграции с целью возможного ограничения ее. Ввиду такого значения китайского вопроса, очень важным стал вопрос и касательно того, каких воззрений на него держатся теперешние кандидаты на президентство. В удовлетворение общественного и народного запроса, они в своих официальных письмах, излагая политическую программу своих будущих действий в случае избрания на президентство, оба высказались и по китайскому вопросу, причем оба указали на ненормальности китайского переселения, вызывающие радикальный пересмотр узаконений относительно его. Гарфильд выразился следующим образом: «Новейшее движение китайцев к нашему тихоокеанскому берегу слишком похоже на ввоз китайцев, чтобы приветствовать его без ограничения; слишком похоже на нашествие, чтобы смотреть на него равнодушно. Мы не можем позволить, чтобы среди нас под видом эмиграции вводилась какая бы то ни была форма рабского труда». Выражения эти с ясностью определяют воззрения Гарфильда на китайский вопрос. Но для политиков это нипочем. Ничтожная демократическая газета напечатала частное письмо Гарфильда, адресованное к некоему Морею, члену «союза нанимателей» в городе Линне. В письме говорится: «Китайская проблема подвигается к делу. По моему мнению, вопрос о рабочих есть вопрос частной и корпоративной экономии, и частные лица или компании имеют право покупать труд там, где только возможно достать его дешевле», – и затем говорится, что договор с Китаем должен быть свято сохраняем и отмена его вредно отозвалась бы на американской промышленности, лишая ее дешевого труда. Очевидно, это совершенно противоположно официальному заявлению. Демократы с необычайным восторгом схватились за это письмо, во всех газетах появились факсимиле, который давал знать, что это почерк Гарфильда. Вопрос стал очень важным. Республиканцы смутились, а демократы напечатали письмо в миллионах экземпляров и пустили в обращение между рабочим людом, для которого китайский вопрос имеет особенно большое значение. Независимые газеты сделали запрос самому Гарфильду, действительно ли принадлежит ему это письмо, а он медлил ответом, еще более увеличивая смущение своих друзей и злорадство врагов. На бедного генерала уже столько было клевет, что если бы он на все их писал ответы, то и самому миру не вместить бы писанных книг. Он порешил было не отвечать и на это письмо, но тут дело приняло такой серьезный оборот, что он не мог обойтись без ответа и написал официальное письмо, в котором объявляет, что он никогда не писал такого письма, не знает личности, к которой оно адресовано, что все письмо есть бесстыдная подделка под его почерк, и просил немедленно пустить в дело сыщиков для открытия «негодяя», выкинувшего такую штуку. Дальнейшее расследование действительно показало, что письмо – бессовестная подделка, и адресовано к такому лицу, которого никто не знает в его собственном городе. Страшное негодование поднялось в республиканском лагере. Пущен был в дело целый легион сыщиков, и один республиканец назначил премию в 5.000 долларов тому, кто найдет поддельщика письма. Между тем, демократы имели уже неосторожность слишком далеко пойти с этим письмом, и полное раскрытие этой гнусной проделки стало для них мертвою петлей. А та газета, которая впервые пустила это письмо, воспользовалась этой проделкой для своих собственных целей. Она стала истерически рвать и метать, заявляя, что республиканские сыщики с револьверами вторгаются в ее контору и типографию, разоряют набранные формы, боясь дальнейших разоблачений «преступной политики Гарфильда», и угрожают смертью самим издателям и редакторам – и таким образом под шумок продавала втрое большее количество экземпляров.

Конец президентской кампании. – В ожидании решения народной воли. – Всенародное голосование. – Счастливый лямщик и несчастный генерал. – Обзор кампании. – Причины республиканской победы. – Север и Юг. – Республиканский избранник. – Личность президента Гарфильда и его кабинет.

Свершилось наконец! Кончилась президентская кампания, одна из самых ожесточенных в истории страны. Нет больше лихорадочной агитации честолюбивых политиканов, нет страхов и надежд, нет шутовских костюмов и безумного курева факелов, нет криков об обмане и подкупе, нет, наконец, и даровых попоек. Сам народ выступил в поле и решением своей властной воли сбросил со сцены долой всю кутерьму мелких страстей и препирательств, и избрал своим правителем – огайского лямщика, который собственной волей и умом подвялен от лямки на канале до высочайшего положения в стране.

Всенародное голосованье происходило 2-го ноября по новому стилю. Это было во вторник. В субботу перед тем демократы производили последнюю демонстрацию – треском ракет и спичей. Воскресенье было внешнего покоя и душевной тревоги вожаков партий. Понедельник, последний день кампании, был днем томительных страхов и надежд. В главных квартирах производились последние выкладки относительно шансов выборов. Телеграфные станки неустанно работали, и вожаки партий до головной боли заняты были математическими соображениями о возможных результатах. Общее настроенье было как бы пред днем великой решительной битвы. Для самих кандидатов решение этого дня могло быть важнее, чем победа или поражение для главнокомандующих. Если признание со стороны народа правителем страны есть великая честь, то отвержение им есть нравственная смерть. Можно поэтому понять, что в ночь на 2-е ноября два человека в Соединенных Штатах были совсем оставлены безжалостным богом Морфеем, и великолепный рассвет рокового дня они встретили с истомленными болезненными лицами. «Мы с философским спокойствием будем ожидать народного решения», – сказала накануне жена генерала Гарфильда; но беспокойство самого тона опровергло философию, и догадливый репортер поспешил подкрепить ее уверениями в избранье ее мужа. Г-жа Гарфильд – высокообразованная дама, но ей больно было переносить ту мерзость личных нападок на ее мужа, в которой изощрялась демократическая печать в продолжение пяти месяцев, со времени назначения его на президентство. Тем с большим беспокойством ожидала она теперь рокового дня, так как неизбрание ее мужа было бы народной санкцией всех этих низких инсинуаций. Г-жа Генкок была более уверена в избрании своего мужа и говорила только о том, что ей жаль будет расстаться с теперешним островком, когда им нужно будет переселиться в Белый Дом.

День народного избрания открылся великолепным рассветом. Солнце ярко взошло над страной и ласково манило народ к исполнению его великой обязанности. Осень в Нью-Йорке лучший сезон в году. Воздух сух, свеж и здоров. Но с ноября начинается еще так называемое индейское лето и к хорошей осени прибавляются прелести ранней весны. Солнце 2-го ноября грело весенними лучами и много живости придавало пестрому движению городского населения. День избрания есть народный праздник, работы прекращаются и магазины закрываются. Уже с раннего утра массы народные высыпали на улицы, и у контор избирательных участков выстроились в линии толпы избирателей, терпеливо ожидавших своей очереди. Любопытно смотреть на эту пеструю толпу решителей судьбы страны. Они идут к роковому ящику с готовыми билетами в руках. На всех лицах светится созревшая решимость. Молча подвигаются они, ряды за рядами, к великой урне народной воли, и слагают маленькие билетики, выражающее их созревшую волю. Какая пестрота одежд, лиц и состояний в этих легионах избирателей! Вот блестящей джентльмен в шелковой шляпе и лайковых перчатках с золотыми пуговичками; за ними стоит дюжий рабочий в поношенном сюртуке и с мозолистыми руками. Миллионер и бесприютный бедняк; высокий общественный деятель и уличный сапожный чистильщик; железнодорожный воротила и вагонный служитель; литератор и газетный разносчик; пастор и церковный сторож, адвокат, учитель, виноторговец, шарманщик, китаец, негр, еврей, поляк – все, кто только прожил пред тем безвыездно пять лет в Соединенных Штатах, теперь подвигались к урне для выражения своей воли, для избрания правителя страны. За несколько дней пред тем происходила запись избирателей, и Нью-Йорк дал в этот раз 216.000 избирателей, на 50.000 больше против позапрошлых выборов. Такой прирост объясняется не столько приращением в населении, сколько ожесточенностью борьбы партий. Голосование не обязательно, и весьма многие граждане не вотируют в течение всей своей жизни. Между тем, в прошлом году шум президентской кампании так взволновал страну, что вывел из равнодушия множество таких граждан, которые никогда дотоле не вотировали. Голоса подаются не непосредственно за кандидатов на президентство, а за известных избирателей, которых во всей стране полагается 369 человек. На голосование назначается только один день – от восхода до заката солнца. Когда последние лучи солнца догорали за прибрежными высотами Гудсона, народ слагал последние билеты, и в 4 ¹/₂ часа урны били уже закрыты. Дело избрания было уже сделано, народ сложил свое решение, президент уже был избран – хотя еще никто не знал, на кого выпало народное избрание. Только счет голосов мог определенно сказать, кому народ вверил представительство своей воли. И вот затрещали телеграфные станки во всех главных квартирах, и цифры со всех концов страны полетели по железным нервам земли в главные центры и отсюда мгновенно переносились на улицы и показывались народу посредством электрических бюллетеней. А народ густыми массами занял все площади пред этими бюллетенями, и ночной воздух во всех концах города дрожал от кликов народных. То народ дивовался своей собственной воле, и партии, смотря по тому или другому наклону цифр, то беззаветно ликовали, то злобно негодовали, а сердца кандидатов и их жен то радостно трепетали, то болезненно сжимались и замирали. Всю ночь происходил счет голосов, и до самого утра цифры все колебались. Только уже к солнечному восходу весы народной воли окончательно установились. Республиканская чаша грузно опустилась, а демократическая безнадежно вздернулась кверху, и там в отчаянии сидел генерал Генкок. Республиканцы победили, и ликованиям их не было конца, а демократы в отчаянии опустили головы. Гарфильд со своим семейством с молитвенным благодарением встречал восходящее светило дня, а Генкок сердито бегал в своем кабинете из угла в угол, проклиная день своего назначения кандидатом на президентство. Узнав окончательный результата избрания, Генкок надел пальто и отправился в ближайшую цирюльню постричься. Негр-цирюльник, большой политикан и болтливый как трещотка, с недвусмысленно сияющим лицом встретил пораженного генерала и с простодушною ядовитостью начал тиранить своего великого клиента своей болтовней.

– Как вы себя чувствуете, генерал? – спросил вежливый «джентльмен цвета».

– Хорошо, – резко ответил генерал.

– Приятная погода, генерал! – переменил тему разговора цветной джентльмен.

– Хорошая погода, – угрюмо ответил генерал.

– Как прикажете стричь? – смущенно спросил цветной джентльмен.

– По возможности молча! – уже совсем сердито закричал генерал, так что цветной джентльмен перетрусил и, пробормотав извинение, молча защелкал ножницами.

По возвращении домой, генерал нашел массу друзей и знакомых, пришедших выразить ему свое сожаление.

– Что вы думаете, генерал, о результате избрания? – спросил один из его друзей.

– Я могу повторить только то, что я и прежде говорил, что я вполне признаю решение народной воли. Наша страна – республика, и большинство должно править.

– Так вы не жалеете о том, что вы поражены?

– Жалеть бесполезно, – отвечал генерал.

– Но тут есть одно великое утешение, генерал: этим поражением вы освободились от предстоявших вам хлопот и многосложных забот, связанных с президентством.

Неудавшейся кандидат подозрительно взглянули на всех, натянуто улыбнулся такому утешению и, ни слова не говоря более, раскланялся и отправился на обычный утренней смотр своих войск. Такими маленькими курьезами закончились большие усилия демократической партии в минувшей президентской кампании.

Настоящее поражение демократической партии тем более жестоко, что оно совсем неожиданно для нее. Никогда еще она со времени войны не выступала в президентскую кампанию с такими надеждами и с такою уверенностью, как в этот раз. Уже при выборах 1876 года демократическая партия развернула такую боевую силу, что республиканцам угрожало полное поражение. Да оно и нанесено уже было ими, по убеждению демократов, и только республиканская интрига лишила их плодов победы. Если же четыре года тому назад народная воля высказалась в пользу демократической партии с такою силою, что республиканцам пришлось интригами и обманом удерживать правление в своих руках, то за эти четыре года демократы уверенно рассчитывали приобрести такую силу, пред которой уже не посмеет выступить интрига. С такою уверенностью демократы начали президентскую кампанию. Обстоятельства сначала слагались так, что могли только поддерживать и укреплять самоуверенность партии. У республиканцев произошел раскол. Самая сильная республиканская фракция поддерживала генерала Гранта на «третий срок», возбуждая против себя сильное народное недовольство и открытые подозрения в затаенных посягательствах на свободные учреждения страны. Этим республиканцы значительно ослабляли себя, усиливая в то же время противников. Если бы Грант устоял на чикагской конвенции и назначен был республиканским кандидатом на президентство, то дело партии было бы совершенно проиграно, ее предполагаемая сила обратилась бы в слабость, так как все независимые голосователи были против «третьего срока» и потому подали бы свой голос за демократического кандидата. Демократы вполне сознавали эту дилемму и со своей стороны делали все, чтобы подставить республиканцам такую ловушку. Но генерал Грант не выдержал оппозиции и не получил назначения. Вместо него из конвенции вышел «темный конь», генерал Гарфильд, что опять-таки было не в пользу республиканской партии и как нельзя больше на руку демократам. Генерал Гарфильд в качестве «темного коня» был неожиданными продуктом чиновнической деморализации республиканской партии и, помимо своих личных достоинств, был живым изобличителем вырождения государственного смысла в правящей партии. Страна смутилась от такого исхода республиканского конклава, и невольно зародилась мысль о перемене правления. Внимание народа обратилось к демократической партии, и он с большим интересом ждал, кого назначит своим кандидатом эта партия. Когда из демократической конвенции вышел доблестный генерал Генкок, популярный по своим военными заслугами пред страною и безупречный в своей частной жизни, то общественное внимание по-видимому бесповоротно остановилось на демократическом кандидате и тем самым обещало ему народное избрание. Демократы ликовали, предвкушая все выгоды власти, а республиканцы трепетной рукой держали бразды правления, предчувствуя свое поражение. В таком настроении прошли первые месяцы по назначению кандидатов. Между тем, схлынули летние жары, народ собрал богатейшую жатву, какую только когда-либо приходилось ему собирать, и осенняя промышленность страны развернулась до небывалых размеров. Демократические политиканы весело провели время на дачах и возвратились на политическое поприще с полною уверенностью, что им стоит только прийти, увидать и – победа несомненна. И вот они действительно пришли, увидели и – только ахнули. Народ оказался до того удовлетворенным своим состоянием, своими жатвами и своею промышленностью, что всецело отдался своим домашним делам и совсем не интересовался политикой. Напрасно демократы гремели проклятиями на правящую партию, предсказывали неминуемое разрушение страны от дальнейшего ее правления, доказывали необходимость перемены в правлении, угрожали цезаризмом, который постепенно растет в республиканской партии – все было напрасно. Народ был сыт и доволен, а сытое брюхо к политике глухо. Народ был сыт и желал быть таким, и вследствие этого именно не желал перемены, которую ему обещали демократы. Ввиду такого положения вещей ясно, на чьей стороне была сила. Республиканцы живо поняли, где их главная крепость, и народное довольство сделали главным аргументом в пользу своей партии. И этот аргумент оказался столь доказательным и убедительным для народа, что он подавляющим большинством отверг партию перемены.

Это, по моему мнению, главная причина победы республиканцев. Но тут были, кроме того мнения, частные причины, которые тоже содействовали успеху правящей партии. Прежде всего, республиканская партия была уже сильна тем, что она держала правление страны в своих руках. За 20 лет своего правления она успела пустить такие глубокие корни в стране, вырвать которые могло только какое-нибудь общее конвульсивное движение народа. В ее руках находится вся обширная область государственной администрации с целою армией должностных лиц, для которых господство партии стало вопросом жизни и смерти. В течение 20-ти лет успело смениться несколько поколений чиновников, которые воспитались в этой среде и обязаны ей всем своим существом. Все они поэтому ратуют за правящую партию, и их влияние, как представителей администрации, весьма сильно и важно. Затем двадцатилетняя правительственная практика выработала в вожаках партии замечательный такт в умении понимать условия и потребности страны и пользоваться ими для своих целей. В минувшую кампанию партия выставила стольких государственных деятелей с сильными ораторскими и политическими талантами, что демократам приходилось выдвигать все свои резервы, чтобы только хоть сколько-нибудь противостоять им. К тому же республиканцы имели у себя больше материала для самозащиты. Многолетний опыт правления давал им неистощимый запас аргументации в свою пользу, так что они всегда могли опираться на те или другие заслуги, которым им обязана страна. Демократы не имели таких выгод. Им приходилось опираться только на отрицательные аргументы; на обличение недостатков правящей партии и на обещания тех благ, которые польются на народ, лишь только он вверит свою власть демократам. Но если обличения производили некоторое впечатление, то обещания были при настоящем положении вещей пустым словом. Народ был доволен, и потому демократические обещания, в сущности, могли вызывать только его недоверие и насмешки. Так относились народные массы вообще к аргументам демократической партии. Но среди них есть один класс, который и не может иначе относиться к ней. Это многочисленный класс деловых людей – мануфактурной промышленности. Одним из отличительных принципов республиканской партии всегда был высокий протекционный тариф. Он неизменно существовал в течение всех двадцати лет правления партии и под его влиянием образовался упомянутый класс деловых людей. Благодаря этому тарифу, мануфактурная промышленность достигла высокого развития, дала заработок миллионам лиц и накопила значительные богатства в руках многочисленных промышленников. Будучи обязаны своим богатством такому принципу республиканской партии, этот сильный класс, естественно, крепко держится за партию, давшую ему не только богатство, но и самую жизнь, и всячески противодействует демократической партии, которая держится как раз противоположного принципа в торговле. Этот класс год от году крепнет в стране, и теперешнее четырехлетие правления республиканцев будет иметь своим последствием, конечно, только еще большее усиление его и пропорциональное уменьшение шансов демократической партии когда-либо достигнуть положения правящей партии.

Кроме социальных причин, с замечательною силою в настоящий раз выказалась и одна политическая причина поражения демократов. В политическом отношении партии разнятся тем, что республиканская партия постоянно работает в пользу централизации, и есть деятельная охранительница целости и единства Союза штатов. Она постоянно утверждает, что Соединенные Штаты не простой политический или географический союз, а единая, нераздельная нация, имеющая одно общее верховное правительство, которому должны подчиняться все отдельные штаты. Демократы, напротив, усиливаются отстаивать отдельные права штатов, и настаивают на том, что Соединенные Штаты совсем не нация, а простой добровольный союз самостоятельных государств и может существовать только до тех пор, пока эти отдельные государства желают того и находят для себя выгодными такой союз. Особенно живуча такая идея на Юге и однажды она повела уже к братоубийственной войне. Со времени войны и до настоящего времени эта идея постоянно заявляла о себе в южных штатах и выразилась особенно в непримиримой оппозиции «сплоченного Юга» по отношению к Северу. Между тем Север, раз спасший Союз от распадения, пошел в силу реакции в этом отношении все дальше и дальше, породив даже, наконец, идею о цезаризме. Этот цезаризм, конечно, проблематического характера и есть скорее вздутая выдумка демократов, но, несомненно, однако же, то, что идея национального единства штатов крепко засела в сознании народа, и он в этом отношении предпочитает принцип республиканского знамени. Этим объясняется тот еще небывалый факт, что при настоящих выборах весь Север единогласно подал свой голос за республиканского кандидата, и все так называемые сомнительные штаты вотировали за Гарфильда, дав ему преобладающее большинство. Поступая так, Север производил грандиозную демонстрацию в пользу национального единства против сепаратистского юга. Демократическая печать так и поняла эту демонстрацию, и одна из наиболее откровенных газет таким образом приветствовала избрание республиканского кандидата: «Ave Caesar Imperator! Гарфильд – президент, король, император! Народ Соединенных Штатов своим собственным актом, добровольно и свободно, избрал своим правителем человека, который есть воплощение интриги, обмана и преступности. Мы должны признать народное решение. Но не будем закрывать себе глаз. Отселе страна должна вступить в новую эру. Мы разделались с республикой. Давайте приветствовать империю. Народные права потоптаны ногами. Они попраны и затоптаны в грязь. На развалинах республики восстанет олигархия чиновников, аристократия буржуазии, империя самоизбранных честолюбцев. Не преувеличиваем ли мы положения? О, нет» ... и т. д. Эта тирада звучит выкриками помешанного, обезумевшего от бессильной злобы, но она отражает в известной степени общее настроение демократической партии. Эта партия, надо заметить, состоящая главным образом из бывших рабовладельцев Южных Штатов, до сих пор носит на себе следы деморализующего рабства. Демократы – неисправимые аристократы, горячи, честолюбивы и легкомысленны. Они не любят медленного, усидчивого и упорного труда и желают, чтобы все делалось по магическому движению их властных бровей. Они честолюбивые демагоги и любят держать народные массы в полном своем подчинении. Для этого они держат народ в самом темном невежестве, и демократический Юг в умственном отношении стоит по меньшей мере на 50 лет позади республиканского Севера. При небольшой удаче они теряют головы в вихре ликований, при малейшей неудаче предаются отчаянию и в неистовых воплях изливают свою бессильную злобу. Ясно, что здравомыслящему, практическому, расчетливому, интеллектуальному Северу нетрудно бороться с таким Югом и побеждать его. Благодаря своей страстной запальчивости и непрактичности, демократы наделали множество ошибок во время самой кампании. Когда они увидели, что на почве принципа им невозможно было устоять против республиканцев, они безумно ударились в личную политику, открыли настоящую вакханалию личных нападок, клевет и инсинуаций против республиканского кандидата. В течение пяти месяцев кампании демократы не выпускали такого листка, в котором бы Гарфильд не обвинялся во взяточничестве, спекуляторских проделках, чиновнической испорченности, клятвопреступности и тому подобных ужасных преступлениях, и, наконец, доблестно завершили эту кампанию сплетен и выходок изобретением подложного «китайского письма», рассчитанного на восстановление против республиканского кандидата рабочего населения. Сначала эта личная вакханалия, по-видимому, производила некоторое действие, но затем своею неумеренностью и слишком прозрачною тенденциозностью обличила саму себя, а несчастным «китайским письмом» окончательно оскандалила себя пред глазами всего народа. Автор этого письма скоро был арестован, оказался сотрудником одной демократической газеты, и судом доказана была злонамеренная подложность письма. Презрительное и исполненное непоколебимого достоинства молчание Гарфильда среди всей этой неистовой оргии личных на него нападок только больше придавало ему величия, завоевывало общественные и народные симпатии и делало его неуязвимым. Раскаленные угли обличений и клевет обращались на головы самих обличителей. Народ говорил, что демократы потому слишком набросились на Гарфильда, что им нечего было больше говорить за себя. Так демократическая партия сама подкапывала под собой почву, и поражение ее было бы, наверно, еще больше, если бы она не нашла некоторой поддержки в личных достоинствах своего кандидата. Все эти общие и частные причины привели к тому, что из 369 избирательных голосов на Генкока выпало только 150, а на Гарфильда 219, на 34 больше против необходимого для избрания числа 185.

Избранник республиканской партии, теперешний президент Джемс Гарфильд, по своим личным качествам человек весьма симпатичный. Он обращает на себя внимание уже по самой своей романтической судьбе, выдвинувшей его из темной бедности на теперешнюю первостепенную роль в государстве. Сын бедного фермера, он по смерти отца предоставлен был на попечение капризной судьбе, и она, по-видимому, не имела особенной заботливости о нем. Бедный мальчик сверх сил принужден был работать вместе со своими братьями на маленькой, оставленной отцом ферме и совсем не видел ласкового привета со стороны суровой судьбы. Непосильный физический труд легко мог задавить умственные дарования, но этот мальчик, одаренный от природы сильною волею и сметливостью, сам проложил себе дорогу. Он заметил, что рабочие на канале получают больше денег, чем они могли заработать на ферме или плотничеством, которым он занимался в зимнее время. Недолго думая, он поступил в лямку и скоро возвысился до положения кормчего. После такого успеха он решился сделаться матросом судна на родном озере Эри, но жестокая горячка расстроила его планы, и он пролежал в постели три месяца. По выздоровлении они со своим ничтожным денежным запасом и двумя лепешками в кармане отправился в соседнюю школу. По окончании курса здесь, он перешел в так называемый «эклектический институт». Днем слушал лекции, а по утрам и вечерам плотничал, зарабатывая деньги на содержание; занимал убогую комнатку и сам готовил для себя кушанье. Сочетание физического труда с умственным только укрепляло даровитого юношу. Из института он вышел с блистательным дипломом, хорошим реальным и классическим образованием и 450 долларами долга, которые он занимал для уплаты за слушание лекций. Женившись на умной и скромной девушке, учившейся вместе с ним в школе, он построил себе маленькую хижину и начал бедную, но счастливую жизнь, состоя учителем в одной коллегии. Это было пред гражданской войной. Происходившая тогда агитация в пользу отмены рабства дала ему возможность выступить на политическую арену; он произнес несколько блистательных речей против рабства, которые произвели такое впечатление, что он обратил на себя внимание республиканской партии, взявшей на себя задачу отмены рабства. Когда разразилась война, он принял деятельное участие в организации местной милиции родного штата Огайо и в 1861 г. избран был начальником для местного полка. Во время войны он заявил о себе как о дельном полководце и достиг высших военных степеней. Не будучи особенно блистательным воином и не составив здесь себе громкого имени, он, однако же, был известен как умный и осторожный начальник, немало содействовавший успеху северной армии. Эта известность дала ему возможность после быть избранным в конгресс. Если во время войны его осторожность несколько мешала его славе, то на мирном поприще государственной деятельности она выдвигала его. Состоя членом конгресса, он не был праздным отбывателем своей должности, а дал себе труд подробно изучить архив конгресса и ежедневно, как неутомимый и упорный ученый, работал в пыли бумаг, за что получил даже прозвище педанта от своих собратов. Это дало ему такое практическое знание государственного делопроизводства, которому завидовали его собраты и которое служило страшным оружием в его руках для всякого невежества, легкомыслия или рутины.

Как президент, Гарфильд, несомненно, представляет собою одного из достойнейших и опытнейших государственных деятелей страны. Он ясно и глубоко понимает нужды государства и обладает достаточно сильною волею, чтобы настойчиво прилагать к действительности свои просвещенные взгляды. Это он доказал с первых шагов своей государственной деятельности, смело и мужественно выступив на борьбу с административной язвой чиновничества, развившейся за последнее десятилетие в гнусное общественное зло. Темное зло, конечно, не могло сразу уступить, и выслало даже негодяя, который занес злодейскую руку на народного избранника, решившимся честно и открыто действовать во благо своей страны. Но злодейский выстрел Гито был сигналом пробуждения грозного общественного негодования и в энергичной поддержке общества президент Гарфильд, если только он оправится от покушения, найдет верную опору для нанесения злу смертельного удара. В тоже время избрание президентом Гарфильда вновь внесло в федеральное правительство американской республики ту истинно народную атмосферу, которая в последнее время стала было уступать место нарождавшейся атмосфере аристократизма и плутократии. Кабинет президента Гарфильда теперь самый демократический в мире. Как жена самого президента, так и жены двух его главнейших министров, являющиеся теперь руководительницами высшего американского общества, еще не в далеком прошлом были простыми сельскими учительницами. На этот кабинет американцы могут с гордостью указывать, как на доказательство того, что в них еще живы предания их отцов, завещавших им великие начала истинного народоправства.