I век. Апостольское богослужение

По Дееписателю, первые новообращенные христиане в Иерусалиме «постоянно пребывали в учении апостолов, в общении и преломлении хлеба и в молитвах»⁸¹. Весь день их был как бы непрерывным богослужением, которое состояло прежде всего в «учении апостолов» (ἐν τη διδαχη τω ν ἀποστὀλων)⁸² ), т. е. в повествованиях их о жизни и проповеди Спасителя, которые впоследствии составили содержание письменных Евангелий, и в наставлениях самих апостолов, изложенных потом некоторыми из них письменно в посланиях. К этому учению, благодаря свежести событий и живости воспоминаний, заключавшему в себе особенную сладость, присоединялось тесное «общение» (κοινωνία) верующих между собою, доходившее до всегдашней неразлучности их друг с другом и до общения имуществ, но особенно ярко выражавшееся и достигавшее зенита своего в «преломлении хлеба». Под «преломлением хлеба» разумеется евхаристия⁸³ при общих трапезах. Эти трапезы на основании заповеди Спасителя: «сие творите в Мое воспоминание», без сомнения, с самого же начала получили богослужебное значение: они заключали воспоминание о смерти Господней и признание жертвенной цены за этой смертью, а также были выражением внутреннего общения учеников между собою. Тем не менее трапезы эти первоначально не имели исключительно литургического смысла, а служили в первохристианское время и к удовлетворению естественной потребности питания⁸⁴. На ряду с преломлением хлеба Дееписатель ставит «молитвы». Мн. ч. «молитвы» указывает на различные молитвы, которые могли быть частью новыми, не связанными формулой христианскими молитвами, частью псалмами и употребительными у иудеев молитвами⁸⁵.

Эту общую картину тогдашней христианской жизни, являющуюся по особому характеру этой жизни вместе и картиной богослужения, Дееписатель представляет нагляднее, когда прибавляет: «и каждый день единодушно пребывали в храме и преломляя по домам хлеб, принимали пищу в веселии и простоте сердца, хваля Бога»⁸⁶. Здесь богослужение первых христиан представляется в двух видах: с одной стороны они участвуют в еврейском, ветхозаветном богослужении храма и должно быть находившейся при нем синагоги, с другой – имеют в качестве восполнения к нему и свое домашнее богослужение. Что первые христиане посещали храм и участвовали в его богослужении, это было весьма естественно. Они в данном случае делали не другое что, как то, что делал сам Христос. Он именно в храме учил народ, и Его даже снедала ревность по нем⁸⁷. Апостолы по вознесении Христовом и до Пятидесятницы ежедневно ходили в храм⁸⁸, и после нее мы очень часто видим их в нем⁸⁹. Правда, христиане знали теперь только прообразовательное значение за многими вещами, на которые раньше смотрели как на существенные; но молитвы, жертвы и богослужебные обряды Ветхого Завета говорили их душе и теперь не менее от того, что они узнали их настоящий смысл⁹⁰

На почве этой именно ветхозаветной набожности первых христиан должно было вырасти особое христианское богослужение. Уже и в самом храме, за его обычным богослужением, христиане душевно совершали другое, свое богослужение, как то дает понять Дееписатель в другом месте: они «все единодушно пребывали в притворе Соломоновом; из посторонних же никто не смел пристать к ним, а народ прославлял их»⁹¹; христиане в храме держались обособленно от иудеев, из которых многие невольно преклонялись пред ними, но опасались открыто присоединиться к ним. На обширных дворах храма христиане избрали себе самое уединенное и удаленное от центра место – портик, тянувшийся вдоль наружной восточной стены храмового двора (с внутренней, конечно, стороны этой стены⁹² и находившийся, таким образом, во дворе язычников⁹³.

Но все же, бывая в ветхозаветном храме, христиане могли участвовать только в тамошнем богослужении, которое не могло уже вполне удовлетворять их и по существу было недостаточно. Свое и вместе с тем настоящее богослужение они могли иметь (продолжаем прерванное рассмотрение Деян.2:46) только «по домам» (κατ᾿ οἴκους), совершать его то в одном, то в другом христианском доме (например, Марии матери Марка, Иосифа, Никодима⁹⁴ «Сионской горнице»⁹⁵ ). Здесь только христиане могли совершать и то «преломление хлеба», о котором неоднократно упоминает книга Деяний, и которое, как мы заметили, является обозначением общих трапез с евхаристическим характером. По примеру вечери Спасителя, это были вечерние трапезы. В ряду ежедневных и целодневных молитв это был их последний высокий момент, кульминационный пункт, в котором завершалось росшее весь день молитвенное одушевление. Благодаря этому и самое принятие пищи у христиан происходило всегда «в ликующем веселии» (ἀγαλλιάσει). Соединение же за трапезой бедных с богатыми лишало ее какой-либо зависти, сообщало ей и «простоту сердца». Трапеза эта, как и весь день тогдашних христиан, вся была молитвенная, с восхвалением Бога: «хваля (αἰνου ντες) Бога», – может быть, указание на священные песни⁹⁶.

Так положено начало агапам, или вечерям любви, которые существовали в христианской церкви до IV в. и тогда, когда евхаристия отделилась от них и перенесена была на утро или полдень, на основе которых возникла теперешняя вечерня с ее благословением хлебов. Как и в ветхозаветной религии, вечер считался в христианстве первоначально самой святою и молитвенною частью дня (имелось в виду, что дни мира начались с вечера), к которой приурочивалась самая торжественная служба; как в ветхозаветном храме «жертва вечерняя»⁹⁷ была священнее утренней и торжественнее ее (возжжение светильников), так и нынешняя вечерня, занявшая место древней евхаристии и агапы, по своему строю наиболее приближается к самой священной службе – литургии; состоит главным образом из ектений, имеет только один предначинательный псалом, не имеет канона, но может иметь самые полные чтения их Св. Писания, не только Евангелие, но и апостол. Так еще в апостольское время и в живой связи с ветхозаветным культом положено начало одной из нынешних суточных служб со всем ее отличительным строем.

Но евхаристия с агапой была только, как замечено, высшим завершением суточного апостольского богослужения, которое, будучи целодневным, не могло быть все же непрерывным. Подобно еврейскому богослужению, и апостольское богослужение, вероятно, состояло их трех дневных служб: кроме вечернего богослужения – главного, было утреннее и дневное. В той же книге Деяний мы находим ясные указания на тройное именно количество дневных молитв или служб при апостолах. Так в Пятидесятницу апостолы с верующими собираются на молитву утром около 3 часа (по нашему 9)⁹⁸, часа приблизительно утренней жертвы во храме; ап. Петр совершал молитву у себя дома около шестого часа (12 ч. д.)⁹⁹; ап. Петр и Иоанн идут в храм «в час молитвы девятый»¹⁰⁰, час вечерней жертвы.

Таким образом и книга Деяний дает хотя отрывочные указания на богослужение апостольского времени, но такие, что по ним можно судить в общих чертах как о составе, так еще более о характере этого богослужения. Правда, относительно состава богослужения данные книги Деяний не все представляют в желательной ясности. О четырех необходимых частях богослужения: молитве, пении, чтении Св. Писания и поучений на основании книги Деяний можно только сказать, что все это было за апостольским богослужением, но остается неизвестным, в каком виде было.

Так относительно молитв не сообщается не только каких-либо формул их, но не говорится, и какого содержания они были. О молитвах того времени можно судить разве по нескольким образцам их, приведенным в книге Деяний¹⁰¹; но это все молитвы по особым случаям. Можно думать, хотя на это нигде нет прямых указаний в Новом Завете, что за богослужением того времени стала уже употребляться, согласно заповеди Спасителя, молитва Господня: памятник начала II в. «Учение 12 апостолов» предписывает употреблять ее 3 раза в день¹⁰², т.е. как раз столько раз, сколько по вышеприведенным данным могло быть в апостольское время молитвенных собраний в течение суток. Ап. Павел в одном месте¹⁰³, по-видимому, указывает виды тогдашней молитвы: молитвы (δεήσεις от δεομαι, нуждаюсь, общее родовое понятие молитвы, как выражения нашей беспомощности пред Богом), моления (προσευχαι – молитва в ее обращении к Богу), прошения (ἐντεύξεις от ἐντυγχάνω, достигаю кого-либо, – ходатайственная молитва за других) и благодарения (εὐχαριστίαι)¹⁰⁴.

Относительно пения за апостольским богослужением определеннее книги Деяний говорит ап. Павел. В двух местах из своих посланий он различает три рода употребительных тогда св. песней: псалмы, гимны и песни (ᾠδαì) духовные (πνευματικαì)¹⁰⁵. Под псалмами естественнее всего разуметь ветхозаветные псалмы, о широком употреблении которых у тогдашних христиан может говорить и выражение ап. Иакова: «благодушествует ли кто, да поет», ψαλλέτω¹⁰⁶, равно как и более частая цитация Псалтири в сравнении с другими ветхозаветными книгами у апостолов¹⁰⁷. Но так как псалмы представляются у ап. Павла следствием особого вдохновения («исполняйтеся духом, глаголюще себе во псалмех… духовных»), то можно разуметь и псалмы собственного составления поющих¹⁰⁸. Под гимнами («пения») нет основания разуметь так называемые библейские песни: LXX через ὕμνος передают многие еврейские надписания псалмов: schir, tehillah, tephillah; гимнами апостол называет вероятно песни преимущественно хвалебного характера¹⁰⁹ в отличие от молитвенных и других общего содержания, обозначаемых словом песни, ὠδα, и выделяя первые из последних, как лучшую их часть: по св. Иоанну Златоусту – «гимны дело более святое, чем псалмы, ибо Ангельские Силы песнословят (ὑμνούσι), а не псалмословят»¹¹⁰. Евангельская песнь Захарии, Богоматери и Симеона Богоприимца представляют «хорошие примеры того, как в тесной связи с ветхозаветными прообразами христианский дух творил новые песни»¹¹¹.

Нигде в посланиях апостольских не говорится о чтении ветхозаветных писаний за тогдашним богослужением; но его можно предполагать ввиду того, что проповедь апостолов всецело основывалась на законе и пророках и последних ап. Павел называет наряду с апостолами основанием церкви¹¹². О чтении новозаветных писаний за богослужением могут говорить: требование ап. Павла в Послании к Солунянам прочитать это Послание «всем святым братиям»¹¹³, что удобнее всего можно было сделать на богослужебном собрании, – требование колоссянам обменяться посланиями с лаодикийскою церковью¹¹⁴, а также существование, по свидетельству евангелиста Луки, к его времени многих записей о жизни Спасителя¹¹⁵.

Что касается проповеди, то в апостольском богослужении соответственно потребностям того времени и по неразвитости других элементов богослужения она занимала особенно широкое место; в даваемой Деяниями картине богослужения «учение» поставлено на первом месте; ап. Иакову приходилось уже бороться со словоохотливыми проповедниками¹¹⁶; ап. Павел учительство считает важнейшею обязанностью епископа и пресвитера¹¹⁷.

Еще менее можно сказать на основании новозаветных писаний о том, в каком порядке следовали на тогдашнем богослужении эти части его. Возможно, что, по крайней мере, на первых порах и в Иерусалимской церкви, у иудео-христиан богослужение имело близкий к синагогальному чин. Ап. Иаков не только называет место христианского богослужения «синагогой», но указывает на некоторые порядки в нем, свойственные исключительно последней: «если в собрание (εἰς τὴν συναγωγὴν, слав. «сонмище») ваше войдет человек с золотым перстнем, в богатой одежде, войдет же и бедный в скудной одежде, и вы, смотря на одетого в богатую одежду, скажете ему: тебе хорошо сесть здесь, а бедному скажете: ты стань там или садись здесь, у ног моих, – то не пересуживаете ли вы в себе?»¹¹⁸ Здесь обычная картина синагоги, уставленной скамьями, с креслами впереди для почетных посетителей и в распределением молящихся по правовому положению в обществе¹¹⁹. Даже ап. Павел молитву называет синагогальным термином «благословение»¹²⁰.

Но если на первых порах жизни церкви и особенно в иудео-христианской иерусалимской общине богослужение вообще могло напоминать собою храмовое и синагогальное, то с течением времени и в церквах языко-христианских, а особенно после гонений на церковь со стороны иудеев и рассеяния апостолов из Иерусалима, эта близость не могла не уменьшаться. Характерно, что ап. Павел богослужебные собрания называет уже не συναγωγἡ, а ἐκκλησìα, церковь¹²¹. Вообще, новозаветные писания после Деяний и особенно Павловы послания ясно дают заметить, что апостольское богослужение после означенных событий вошло во вторую стадию своего развития сравнительно с той, на какой его представляют Деяния и отчасти посл. ап. Иакова.

Стадия эта характеризуется двумя признаками, по видимому разнородными, но связь между которыми можно открыть. Первый – вырождение института агап, второй – развитие духовных дарований и широкое применение их за богослужением. О том и другом подробно говорит 1-е посл. к коринфянам. Главы 10–14 этого послания всецело посвящены упорядочению коринфского богослужения и дают полную и отчетливую картину того вида богослужения, какое приняло оно у языко-христиан в середине апостольского периода. Весь этот обширный отдел послания распадается на две части, из которых первая регулирует более внешнюю, «телесную» в самом широком смысле слова сторону богослужения (гл. 10 и 11), вторая же, как показывает и начало ее: «о духовных же братие не хощу вас не ведети», делает то же самое с духовной стороной богослужения, его умственным содержанием¹²².

В первом отношении апостол обращает внимание на то пренебрежение, которое оказывается на «Господней вечере» (κυριακὀν δει πνον)¹²³ к ее святейшему акту – приобщению Тела и Крови Христовой. Некоторые из коринфских христиан приходили на «вечерю Господню» с целью поесть и попить и, так как на вечерях этих из делавшихся приношений кормились бедные, то богатые участники старались возможно скорее насытиться от своих же приношений, чтобы бедные не оставили их голодными. Евхаристия для таких участников «вечери» стояла на втором плане. На такое недостойное отношение в «вечери Господней» жалуется и ап. Иуда, упоминая о «сквернителях в любвах»¹²⁴. У него таким образом агапы уже названы и этим именем – ἀγάπαι, что указывает на дальнейший шаг в развитии их. Вместе с тем, и отношение к ним худших христиан клеймится более сильным выражением – «сквернители», σπιλάδες (может означать и «подводные камни» – для крушения такого учреждения, как агапы)¹²⁵. Такое отношение к агапам было несомненно следствием языческих привычек новообращенных христиан, переносивших сюда обычаи греко-римских ἔρανοι (обедов в складчину) и συμπόσια (общих попоек). Ап. Павел с горечью и негодованием советует таким участникам христианских вечерей наедаться дома, чтобы не осквернять трапезы Господней жадностью. Так уже в этот столь юный период жизни своей агапы имели задатки к отделению от них евхаристии, а затем к уничтожению всей их материальной стороны, как дававшей повод к таким злоупотреблениям; другими словами: и тогда они уже были близки к преобразованию из вечери в вечерню.

После наставлений в 1 посл. к коринфянам относительно внешней стороны агап и вообще богослужения, апостол переходит к внутренней духовной стороне последнего (гл.12–14) и тут рисует нам восхитительную картину возможного только тогда, и никогда более, богослужения, – Богослужения, по истине совершавшегося самим Духом Св. не только неизглаголанными воздыханиями в сердцах, но и явлением Его во вне в целом ряде различных духовных дарований (πνευματικà χαρίσματα), потому что «благодать Святого Духа в первенствующей церкви разливалась как море»¹²⁶.

Прежде речи относительно употребления за богослужения этих дарований, апостол перечисляет их и их носителей («овых убо положи Бог в церкви первее апостолов, второе пророков, третие учителей…»)¹²⁷, представляя таким образом последних совершителями богослужения¹²⁸. Уже один список этих литургов может достаточно охарактеризовать тогдашнее богослужение.

Это 1) апостолы. Так назывались не только 12 ближайших учеников Господа, а и другие лица, почувствовавшие в себе призвание от Духа Святого к проповеди Евангелия между неверующими и, должно быть, поставленные на это церковью образом, подобным тому, как это сделано было по кн. Деяний с Варнавою и Савлом (чрез возложение рук харисматических лиц церкви¹²⁹. Целью их было основание новых церквей; сделавши это, они отправлялись в другие непросвещенные Евангелием места, лишь на короткое время навещая основанные ими и вообще существующие церкви для утверждения их¹³⁰. По памятнику II в. «Учение 12 апостолов», истинных апостолов, существовавших, следовательно, и тогда, по тому и можно было отличить от ложных, что они не оставались в одной церкви долее одного много двух дней и не брали от общины ничего более, кроме хлеба в количестве необходимом до места следующей остановки¹³¹ (полное бескорыстие). Наставления, какие даются в « Учении 12 апостолов», относительно ложных апостолов¹³², показывают, что во II в. это служение было уже близко к прекращению.

2) Пророки – лица, способные к особым откровениям от Бога относительно будущего¹³³ и сокровенного (тайных мыслей человека)¹³⁴, т.е. способные «говорить в духе» (требование, не предъявляемое к апостолам) и занимавшиеся не миссионерством, а проповедью в существующих церквах. Деяния называют следующих пророков: Варнаву, Иуду, Силу и 4 дочерей диакона Филиппа¹³⁵. Образец пророка послеапостольского времени – св. Ерма, автор «Пастыря». Ап. Павел настаивал на самом широком участии пророков в богослужении¹³⁶. Особенно поражали пророки за богослужением своим даром обличать сокровенные мысли присутствующих¹³⁷. Это служение пользовалось едва не большим уважением, чем апостольское: «пророки суть ваши архиереи», говорит «Учение 12 апостолов»¹³⁸. И по сатире Лукиана (II в.) пророк у христиан был «тиасархом», начальником жертвоприношений¹³⁹. «Пророкам» «Учение 12 апостолов» позволяет за литургией «говорить благодарения (εὐχαριστεìν), сколько они хотят»¹⁴⁰, тогда как для обычных совершителей литургии уже начали устанавливаться формулы молитв. Потому же памятнику, пророк «в духе» может «назначать трапезу», т.е. требовать совершения агапы в неустановленный день. Пророка, говорящего в духе, запрещалось испытывать и судить, даже пророк, учащий не делать того, что сам делает, не должен быть судим, потому что он имеет суд у Бога¹⁴¹. «Учение 12 апостолов» вскрывает уже много злоупотреблений в этом благодатном служении; тем не менее, служение пророческое существовало несколько долее апостольского¹⁴². Св. Ириней († 202) слышал еще пророков¹⁴³. – В связи с пророчеством ап. Павел ставит «дар различения духов» – восприимчивость к пророчеству, способность проникать в пророческое состояние и отличать истинное пророчество от ложного в одном или в разных лицах, отличать чистую объятость Духом Божиим от нечистых примесей естественно человеческих или демонических возбуждений¹⁴⁴. Такое различение необходимо было, что бы из-за ложных пророчеств не заподозрено было и истинное: «пророчествия не уничижайте, вся же искушающе, добрая держите»¹⁴⁵; «не всякому духу верьте, но испытывайте духов, от Бога ли они»¹⁴⁶.

3) В посл. к Ефесянам ап. Павел при исчислении благодатных служений после апостолов и пророков пред пастырями и учителями ставит еще евангелистов. Если под ними не разуметь евангелистов в теперешнем смысле, три их которых к этому времени стали известны своими Евангелиями, то трудно сказать, какое служение разумеется. может быть, это ближайшие помощники апостолов в благовестии. Так назван и Тимофей¹⁴⁷.

4) Учители, у которых «к откровению привходил и труд собственного углубления в божественные истины»¹⁴⁸, почему учители могли принимать это звание по личному усмотрению¹⁴⁹, как видно из предостережения ап. Иакова: «не мнози учители бывайте»¹⁵⁰. В даре учительства ап. Павел различает два вида: «слово (благодатное красноречие) мудрости и слово знания»; под первым, может быть, разумеется практическое или цельное, общее, более субъективистическое познание, а под вторым – теоретическое, детальное, объективное¹⁵¹. Благодатное служение учительства сохранялось и в послеапостольское время до II в. включительно. У Оригена часто упоминаются «учители церковные», «лица, которые у нас (в Александрии) мудро исполняли должность учителя» и они ставятся наряду с пресвитерами¹⁵². Дионисий Александрийский 2-ой пол. III в.) в послании говорит, что он созвал «пресвитеров и учителей» окрестных селений. И на учителей (διδάσκαλοι) послеапостольского времени смотрели как на особо облагодатствованных лиц: св. Игнатий Богоносец и Дионисий Александрийскийпредупреждают, что они пишут не как власть имеющие учители¹⁵³.

Все эти чрезвычайные служения (апостольство, пророчество и учительство, присоединяя сюда и следующее – дар чудотворения, см. ниже) не ограничивались какой-либо одною церковью, а простирались на всю церковь, не были столь местными, как церковная иерархия. Апостолы, пророки и учители, переходившие с одного места в другое, пользовавшиеся во всех общинах высоким значением, объясняют нам, каким образом различные церкви имели между собою столь много общего в строе и жизни, хотя организовались с полной самостоятельностью¹⁵⁴. Их литургической деятельностью можно объяснять сходство богослужебных форм в разных церквах, которое мы наблюдаем в III и IV вв.

Продолжая исчисление благодатных служений в церкви, ап. Павел после учительства с его дарами называет в качестве благодатного дара – 5) веру, веру, как показывает ближайшее определение этого дара в других местах, чудотворную, эту, по Златоусту, «мать знамения, совершительницу того, что выше человеческих сил». Этот благодатный дар, по апостолу, распадается на дар исцелений и сил¹⁵⁵ («силе» – чудес вообще). По св. Златоусту, имевший дар исцелений мог только помогать больным, а кто получал «действия сил», тот мог еше и наказывать¹⁵⁶ так, как, например, ап. Петр наказал Ананию и Сапфиру¹⁵⁷. Дар чудотворения в апостольское время был довольно частым явлением: ап. Павел указывает его еще и в Галатийской церкви: «подаяй убо вам духа и действуяй силы в вас от дел ли закона или от слуха веры»¹⁵⁸. Ориген был свидетелем многих исцелений¹⁵⁹. Особенный вид этого дара увековечен в церкви таинством св. елея¹⁶⁰. Эта харисма должно быть, дала основание для учреждения в древней церкви должности ексорцистов, заклинателей злых духов (как виновников болезней), и для введения в церк. службы (не только литургию, но и вечерню и утреню) особых молитв над одержимыми (ἐνεργούμενοι) или обуреваемыми (χειμαζόμενοι – т.е. от нечистых духов).

6) Дары вспоможения (ἀντιλήψεις) и управления (κυβερνήσεις), принадлежавшие постоянной и местной церковной иерархии (первый диаконам с их заботами о бедных, больных, второй – пресвитерам и епископам. Это служение не уступало перечисленным вообще, но за богослужением те чрезвычайные дары и их носители выдвигались на первый план. Еще и во II в. пророку за литургией позволялось импровизировать евхаристийную молитву¹⁶¹, тогда как епископ и пресвитер должен был придерживаться установленного образца. «Учение 12 апостолов», где даются эти правила, вообще дает заметить, что в его эпоху (нач. II в.) служение пастырское начало заменять служения чрезвычайные – апостольское, пророческое и учителей. «Поставляйте¹⁶² (χειροτονήσατε) себе», увещевает памятник, «епископов и диаконов; ибо они также исполняют для вас служение (λειτουργου σι καì αὐτοì τὴν λειτουργίαν) пророков и учителей. Посему не пренебрегайте ими; ибо они должны почитаться вместе с пророками и учителями»¹⁶³. Место, свидетельствующее впрочем и о том, какое широкое и почетное положение в совершении богослужения (λειτουργίαν)¹⁶⁴ занимали пророки и учители.

7) и 8). Самыми необычайными для нашего времени, но частыми в апостольское время были дары языков и истолкования их.

Дар языков (глоссолалия) впервые сообщен был апостолам, а может быть и другим верующим, в день Пятидесятницы при сошествии на них Духа Святого. Этот дар проявился в какой-то особенно воодушевленной (чем-то напоминавшей речь человека в состоянии опьянения) речи (λαλεìν, αποφθεγγεσθαι) «о величиях Божиих» «на иных языках» (ἑτέραις γλώταις), так что слушатели до 15 национальностей слышали из уст апостолов свое родное наречие (διάλεκτος)¹⁶⁵. Дух Господень, обнимающий собою человечество в его народах и языках и носящий в себе силу объединения их, произвел во внутреннейших основах души мгновенное устранение наиболее разделяющих человечество национальных границ языка, символически предуказывая этим будущее благодатное единение человечества.

Подобный дар сообщался в апостольской церкви неоднократно после крещения. Так дар языков получили Корнилий и домашние его после крещения, ученики Иоанна Крестителя чрез руковозложение на них ап. Павла¹⁶⁶. Не незнаменательно, что наиболее сильный отзвук великого чуда Пятидесятницы мы находим в столь центральной и значительной языка- христианской церкви, как Коринфская¹⁶⁷. В Коринфской церкви этот чудесный дар получил самое широкое применение за богослужением. Он и обнаруживался, по-видимому, только за богослужебными собраниями, «в церквах»¹⁶⁸.

Содержанием речи коринфских глоссолалов была молитва¹⁶⁹ и преимущественно хвалебного и какого-то таинственного характера»¹⁷⁰. Язык, на котором говорил глоссолал, был непонятен присутствующим¹⁷¹ и, по-видимому, не вполне понятен и самому глоссолалу («хотя дух» его «молился» в то время, но «ум» оставался без плода)¹⁷², почему речь глоссолала нуждалась в истолковании¹⁷³, но истолкование его речи требовала тоже особого дара Духа Св.¹⁷⁴, которым далеко не всегда обладал глоссолал¹⁷⁵. Языкоговорение было вожделенным даром («желаю, чтобы вы все говорили языками»), назидавшим глоссолала¹⁷⁶, степень этого дара зависела от нравственной высоты обладателя, почему, например, ап. Павел обладал им более всех коринфян¹⁷⁷.

Вот библейские данные о даре языков. Ими не решается вопрос, был ли дар языков всегда одинаков, и в чем состояла коринфская глоссолалия, получившая такое широкое применение за богослужением. Св. отцы склонялись к тому мнению, что дар языков в Коринфе и вообще во всех случаях, где рассказывается о его проявлении (т.е. еще в 2 упомянутых случаях), был тождественным с глоссолалией Пятидесятницы, т.е что все глоссолалы получали способность говорить на существовавших тогда иностранных языках. Так думали св. Иустин, Тертуллиан, Ириней, Ориген, Кирилл Иерус., Златоуст, Григорий Богослов, Августин¹⁷⁸. Против такого понимания возражают, что для коринфских христиан не было надобности в говорении на иностранных языках, какая была в день первой христианской Пятидесятницы, что языки здесь не названы «другими», что слова часто стоит в ед. ч. и не поясняется как в Деян. чрез διάλεκτος, что и спаситель обещал верующим говорение «новыми» языками, а не иностранными. – Другие¹⁷⁹ в языке глоссолалов видят первоязык, смешанный язык, заключавший элементы или рудименты различных исторических языков (рудиментарный язык) и ставший образом для всеобщности христианства; основание для этого понимания – употребление γλώσσα в описаниях дала языков иногда в ед. ч. Но ед. ч. может означать какой-либо один из существующих языков, – смысл, подтверждаемый и отсутствием члена при нем. – На том основании, что γλώσσα или γλώσσημα означает у классиков слово провинциальное или устарелое, необычное (идиотизм), нуждающееся в объяснении (глоссе)¹⁸⁰, думали, что язык глоссолалов состоял именно из таких слов¹⁸¹: то архаизмов, то неологизмов, то иностранных. Но Нового Завета не знает такого употребления слова γλώσσα ; такая речь не выше обыкновенной и во всяком случае не представляет необыкновенного чудесного явления. – Думают далее, что речь глоссолалов состояла из нечленораздельных звуков (сравнивается у ап. Павла с звуками трубы)¹⁸² или едва слышного, молитвенного шепота¹⁸³ (1Кор. 14, 2: «глаголяй ба языки не человеком глаголет, но Богу, никтоже бо слышит») или, наоборот, их экстатических восклицаний, отрывочных славословий (речь глоссолала называется большей частью, не λόγος, слово, орудие мысли, а только γλώσσα, языком, звуком самим по себе)¹⁸⁴. Но апостол прямо говорит, что глоссолалы произносили «слова», хотя и «невразумительные»; он сравнивает их с громогласными кимвалами и трубами.

Это последнее сравнение, неоднократно употребленное апостолом, дало повод понимать глоссолалию в смысле какого-либо особого пения. Все термины, употребленные ап. Павлом о глоссолалии, могут иметь и музыкальный смысл. Γλώσσα назывался корпус флейты¹⁸⁵; родами (γένη) («роды языков») обозначались у классиков¹⁸⁶ мелодии диатоническая, хроматическая и энгармоническая и в таком приложении слово это естественнее, чем к языкам, которых древние не умели классифицировать; ἑρμηνεύειν, объяснять, у классиков употребляется и о музыкальной интерпретации¹⁸⁷; в выражении «и еще по превосхождению путь вам показую»¹⁸⁸ "путь», ἑδòς и «по превосхождению», καθ’ὑπερβολὴν – тоже служили музыкальными терминами: первое означало переход от одних тонов к другим, а гиперболеон назывался тетрахорд на пятой самой высокой струне гитары¹⁸⁹. Конечно, все эти термины кроме музыкального смысла могут иметь и обычный. Но настойчивое сравнение глоссолалии с музыкой и целый ряд терминов, могущих иметь приложение и к последней, заставляют задуматься. Знаменательно также выражение ἀποφθέγγεσθαι, звучать о глоссолалии в Пятидесятницу¹⁹⁰; по мнению св. Иринея, апостолы в день Пятидесятницы «воспели на всех языках гимн Богу»¹⁹¹. Надо принять по внимание также и широкое применение пения в древности. До изобретения букв законы пелись, чтобы их не забыть¹⁹². Все это дало повод некоторым видеть в глоссолалии пение¹⁹³. Против такого понимания дара языков – в смысле пения (гимнологическом) – говорит, по-видимому, то, что об этом даре настойчиво употребляется глагол говорить (λαλει ν). Но не говоря о том, что этот глагол употребляется у ап. Павла об исполнении за богослужением псалмов, гимнов и песней¹⁹⁴, это возражение исчезнет, если пение было речитативным¹⁹⁵, каковым и естественно могла быть пение в его простейшей форме, в первобытной церкви с ее неразвитыми еще формами богослужения. Еще бл. Августин о пении своего времени говорит, что голос певцов походил более на акцентированную речь, чем на пение¹⁹⁶.

Как видим, все изложенные объяснения для дара языков допускают против себя возражения, но вместе с тем каждое из них имеет и то или другое серьезное основание в тексте Нового Завета

Все эти объяснения соединимы друг с другом, и возможно, что каждое из них указывает действительную черту в этом необыкновенном явлении. Обращает на себя внимание разнообразие выражений самого ап. Павла относительно дара языков: «язык», «языки», «роды языков», «говорить языком» или «языками», «говорить слова на языке», «молиться языком», «иметь язык», «воспевать», «молиться», «благословлять», «благодарить духом», «духом говорить тайны», «говорить не людям, а Богу».¹⁹⁷ Уже это показывает, что дар языков мог «бесконечно разнообразиться»¹⁹⁸ в своих проявлениях. Чтобы правильно судить о характере этих проявлений, надо обратить внимание на место, какое отводит апостол этому дару среди других духовных дарований. В своей классификации таких дарований ап. Павел выделяет дар языков с даром истолкования в особый разряд: располагая духовные дарования по степени пользы, которую они приносят не отдельному верующему, а всей церкви, апостол на первом месте ставит дары ума (учительство, пророчество), на втором – дары воли (чудотворения, пастырство) и на последнем, очевидно, в качестве проявлений чувства, – дар языков¹⁹⁹. Следовательно, языкоговорение являлось выражением живого внутреннего движения и одушевления тех, которые впервые почувствовали себя свободными от осуждения и ощутили неизреченную радость, неизбежно связанную с первым (свежим) сознанием богосыновства²⁰⁰. Это была ликующая радость новых отношений к Богу и людям, новой полной свободы о Христе, искавшая себе необычайного, не связанного природной необходимостью, выражения. Здесь все дело было в этом внутреннем возбуждении: насколько оно было глубоко, видно из того, что оно было понятно только тому, кто чрез Духа Святого приходил во внутреннее соприкосновение с имевшим такие переживания, тому, кто имел способность истолкования. И этот последний разделял с первым его возбуждение, однако оно овладевало им не в такой степени, как первым, и он был в состоянии узнать божественный объект, которым вызвано было это возбуждение и выразить эти чувства в ясных словах, перевести на понятный язык необычные формы их проявления. При такой глубине этого чувства, естественно, что оно пользовалось для своего выражения всеми возможными для человека способами²⁰¹, выбирая между ними наиболее высокие и благородные. Язык – наиболее тонкий способ такого выражения. Но, как замечает грамматик Пселл, у каждого народа есть богопреданные имена, имеющие несказанную силу, которую они как бы теряют от перевода; таковы, например, еврейские имена Серафим, Херувим, Михаил, Гавриил²⁰². Древние приписывали чужеземным словам сверхъестественную силу²⁰³. Язык – не случайное произведение народа, а создание его гения, носитель его идей. Переживаемое первыми христианами, очевидно, было выше и такого великого коллективного творения, как язык каждого народа, и нуждалось в идейном богатстве всех языков. Оно стояло выше и этого последнего. Блж. Феодорит под языками, на которых говорили глоссолалы, разумеет «некоторые мысленные языки, которыми ангелы воспевают хвалы и песнопения Богу»²⁰⁴. Посему дар языков не непременно надо понимать, как сплошную речь на иностранных языках; глоссолал мог заимствовать оттуда наиболее выразительные слова; на это, по-видимому, указывает выражение ап. Павла: «приняли Духа усыновления, которыми взываем: Авва, Отче»²⁰⁵. То возбуждение, в котором находился глоссолал, могло и речи его на отечественном языке сообщать неясность, нуждавшуюся в истолковании. Речь его выходила из тех глубин души, которые не освещаются светом сознания, из «духа», а не «ума». Возможно, что эта речь дополнялась другими выражениями чувства, например, вздохами, на что, может быть, указывают слова ап. Павла: «Сам Дух ходатайствует за нас воздыханиями неизреченными»²⁰⁶. Сильное воодушевление могло призывать на помощь слово и звуки пения, так как музыка вообще сильнее слова выражает наши чувства. (Если так, то мы могли бы утешать себя мыслью, что не только содержание христианских молитв и песней, но и самый напев их вдохновлялся Духом Божиим и, конечно, сохранил печать Его до нынешнего времени).

Одно с несомненностью можно сказать о даре языков, что с внутренней стороны, по душевному состоянию, языкоговорение было состоянием особенной духовной, глубокой молитвы. В этом состоянии человек говорил непосредственно Богу, с Богом, проникал в тайны. Это было состояние религиозного экстаза²⁰⁷, за доступность которого ему ап. Павел горячо благодарит Бога²⁰⁸. С внешней стороны оно было настолько величественным явлением, вполне достойным Духа Божия, что для самых неверующих было знамением, показывавшим воочию присутствие самого Божества в собраниях христианских²⁰⁹. Это было состояние самого высокого душевного подъема. Особенно величественно в этом явлении было то, что, не смотря на всю силу чувства, охватывавшего тогда человека, он не терял власти над собою, мог сдерживать и регулировать внешние проявления этого состояния, – молчать, пока говорит другой, ожидая своей очереди. «И духи пророческие повинуются пророкам»²¹⁰, свидетельствует ап. Павел. Настолько это состояние стояло выше какой- либо нервно-физиологической почвы.

И все же ап. Павел ставит дар языков ниже пророчества. В даре языков было что-то как бы стихийное, отвечавшее той ступени развития, на которой стояло тогдашнее человечество, В этом даре было нечто общее с теми примитивными формами пророчествования, которые оно приняло, например, у Саула²¹¹, и которое в свою очередь по внешним формам своим напоминало мантику язычества. Ап. Павел, своим противопоставлением языкоговорения пророчеству, лишает почвы наклонность к энтузиастическим эксцессам и помрачению ясного христианского сознания, как они стали заявлять себя в Коринфе. Он закрывает пред церковью дорогу, на которую впоследствии вступили гностики, дорогу к вырождению этого дара в оргиазм и магию²¹². Чрез присоединение истолкования языкоговорение, подобно пророчеству, получало назидательную силу для всех. Во времена св. Иринея († 202 г.) языкоговорение хотя сохраняется, но видимо переходит в пророчество. По крайней мере отличительную у ап. Павла функцию пророка «открывать тайны» Св. Ириней приписывает глоссолалу: «мы слышали многих братьев в церкви, которые имели пророческие дарования и через Духа говорили разными языками и для общей пользы выводили наружу сокровенное в людях и изъясняли таинства Божии»²¹³.

Тем не менее, как выражение глубокого, потрясающего религиозного чувства, дар языков не мог не оказать большого и прочного влияния на христианское богослужение. Он создавал то благодатное дыхание, которое сохранилось за этим богослужением, и когда прекратился этот дар, сохранилось, отлившись в другие формы. В позднейшем и даже современном богослужении можно указать некоторые частности, которые являются следами древнего языкоговорения на богослужении. Из языкоговорения можно производить, например, древний литургийный возглас «Маранафа», положенный при евхаристии в «Учении 12 апостолов»²¹⁴ и приводимый должно быть, из богослужебной практики ап. Павлом²¹⁵. Этот возглас – сирийское слово, означающее «Господь наш пришел» (пророческое прошедшее) или «прииди»: Мар – Господь, ан или ана – наш, ата – пришел, или «та» – приди. Таким образом, возглас выражает напряженное ожидание близкого пришествия Христова у первых христиан. Экзегеты безуспешно стараются объяснить сирийский язык этого возгласа²¹⁶; но при предположении, что он вышел из уст глоссолала на богослужении, эта странность объясняется естественно. – Уже св. Иоанн Златоуст ищет только следов глоссолалии на богослужении своего времени: «А теперь у нас одни только знаки тогдашних дарований. И теперь мы говорим двое или трое и порознь, и когда один умолкает, начинает другой; но все это только знаки и памятники прежнего. Посему-то, когда мы начинаем говорить, народ отвечает: Духови твоему, выражая этим, что из древности говорили так не по собственной мудрости, но по внушению Духа»²¹⁷.

Остатками языкоговорения, должно быть, являются такие отрывочные слова в древнем песненном последовании, как «Вселенную, Аллилуия», равно как в нынешнем богослужении некоторая бессвязность и отрывочность (и связанная сними таинственность) возгласов на важнейшей части литургии («каноне» ее) и при окончании вечерни и утрени. Такого же характера возглас «Премудрость», указывающий на важность не тех молитв и песней, пред которыми он произносится, а самого момента церковной службы (например, входа).

Возможно, что вековым отголоском глоссолалии были в прежнем греко-славянском богослужении так называемые попевки, или прибавление к тексту песнопения, на особенно торжественных местах, посторонних слогов, – обычай сохранившийся до XVI в. В древнейшем из русских уставов Моск. Типогр. библ. XI-XII в. на степенных воскресной утрени, заменявших тогда нынешний полиелей, полагается аллилуиа с такими попевками: «аленелуиа аленеве еневене луиа аленеве еневе невеневе еневе енелуиа»²¹⁸. В Часослове Краковского издания 1491 г. на припевах предначинательного псалма вечерни Слава ти Господи положены такие попевки: «Слава ти Господи анене наана неанене нааа инане сотворившему вся»²¹⁹. Следом глоссолалии является также употребление на богослужении и тоже в важнейшие его моменты древнееврейских и греческих слов: аллилуиа, аминь²²⁰, Кирие елеисон²²¹. В глоссолалии же имеет свое основание стремление к созданию особого богослужебного языка: в римско-католичестве это законное стремление, исходящее из убеждения, что с Богом беседовать нужно на особом, ангельском языке, доведено до крайности, но оно не чуждо и всем православным церквам: греческий богослужебный язык (итатический) едва ли когда-либо был разговорным (как показывает этатическая форма его в древнейших латинских транскрипциях), как и богослужебный славянский²²².

При обилии духовных дарований в апостольской церкви и широком применении их за богослужением, последнее тогда не могло не отличаться от нашего значительной свободой и разнообразием. Содержание богослужения обусловливалось тем, кто из харисматических лиц, участвовавших в нем, и какие откровения или какое вдохновение получал за богослужением. Но так как отличительным свойством христианского вдохновения является то, что «и духи пророческие послушны пророкам», т.е. сохранение при вдохновении полного сознания и самообладания, то и такая свобода и разнообразие тогдашнего богослужения допускала некоторое ограничение чрез правильный порядок и чин, путем свободного подчинения каковым она только выигрывала в своем величии и красоте. Так уже в этот «энтузиастический» период христианства положено начало строго определенному чину богослужения .Весь указанный отдел 1 послания к Коринфянам имеет целью именно ввести более порядка в богослужебные собрания и в частности определить порядок употребления за богослужением духовных дарований. Ап. Павел хочет, чтобы пророческие откровения, как дающие назидание не только сердцу, но и уму, преобладали за богослужением над языкоговорением, уступающим пророчеству по своей неопределенности и субъективности: «ревнуйте о дарах духовных, особенно же о том, чтобы пророчествовать»²²³, – другими словами апостол хочет, чтобы дидактический элемент в богослужении преобладал над лирическим²²⁴; – чтобы не было переполнения богослужебного материала однородным содержанием: «и если кто говорит на (незнакомом) языке, (говорите) двое или много трое, и то порознь, а один изъясняй; и пророки пусть говорят двое или трое, а прочие пусть рассуждают»²²⁵, чтобы не было одновременного говорения²²⁶ нескольких лиц («и то порознь» требование не очень настойчивое). Во всех этих требованиях апостол ссылается на то, что «так бывает во всех церквах у святых»²²⁷. Следовательно, по разным церквам начинал уже устанавливаться более или менее одинаковый порядок богослужения. Оно происходило благообразно (εὐσχήμων, изящно, эстетически) и чинно (κατà τάξιν, в стройном порядке²²⁸: первое зависело от второго.

Возможно, что на порядок, в котором чередовались на богослужении выступления харисматиков, указывают следующие слова апостола: «когда вы сходитесь, и у каждого из вас есть псалом, есть поучение, есть язык, есть откровение, есть истолкование, все сие да будет к назиданию»²²⁹. Язык и откровение (пророчество), как наиболее интенсивные степени вдохновение, поставлены в середине: они подготавливаются вдохновенным пением («псалом») и поучением учителя (дидаскала) и заключаются столь же спокойною речью «истолкователя» (истолкования для языкоговорения и, должно быть, пророчества). Все это «харисматическое» богослужение могло предваряться и подготавливаться обыкновенным, состоявшим из чтения Св. Писания, гимнов и молитв. Это же место из ап. Павла, по-видимому, говорит за то, что в тогдашнем богослужении преобладало исполнение богослужебного материала одиночными лицами, а не целым собранием²³⁰. За это же говорит замечание ап. Павла: «если ты будешь благословлять духом, то стоящий на месте простолюдина как скажет «аминь» при твоем благодарении? Ибо он не понимает, что ты говоришь»²³¹. Участие всего собрания в богослужении здесь представляется в виде слушания того, что поется и говорится харисматиками с выражением этого участия словом «аминь».

Насколько стройный и твердый порядок выработался в богослужении к концу апостольского времени, и какую красоту сообщило это богослужению, хорошо видно из Апокалипсиса, книги, во многих местах являющейся отражением литургической практики того времени. Апокалипсис прежде всего позволяет констатировать решительный, насколько это возможно было, разрыв христианского богослужения с синагогальным. Синагога в нем называется прямо сатанинской (συναγωγή του σατάν, «сонмище сатаны»)²³². Справедливо думают, что в основе главного апокалиптического видения (4 гл.) Бога сидящего на престоле и Агнца с 24 старцами лежит картина тогдашней литургии, совершаемой епископом с сонмом пресвитеров, падающих ниц пред престолом Божиим и Агнцем «посреди его»; под престолом души убиенных за слово Божие – Гробы мучеников, на которых первые христиане совершали евхаристию. Характерно, что старцы поклоняются Богу и Агнцу, когда Херувимы поют: «Свят, свят, свят Господь...» и что к их пению прибавляют: «Достоин еси Господи прияти славу и честь и силу, яко ты еси создал всяческая и волею твоею суть сотворена»²³³. Все это напоминает литургийные песни и молитвы. По всему Апокалипсису рассеян и ряд других несомненно богослужебных формул. Такова например, доксологическая формула, часто варьирующаяся: «Тому слава и держава во веки веков Аминь»²³⁴ или: «Седящему на престоле и Агнцу благословение и честь и слава и держава во веки веков»²³⁵. Иногда к этим формулам и подобным прибавляется впереди или сзади аллилуиа и аминь, ей аминь²³⁶. В разных местах своих Апокалипсис дает до 10 гимнов в честь Агнца²³⁷ и упоминает о песни раба Божия Моисея²³⁸. В словах: «блажен читающий и слушающие слова пророчества сего»²³⁹ Апокалипсис прямо предназначается для богослужебного употребления, причем под читающим, ὁ ἀναγιγνώσκων ед. ч. (ἀναγνώστης) разумеется церковный чтец (lector), который собранию слушателей (οἱ ἀκούοντες) читал Писание²⁴⁰.

– – –

На ряду с выработкой суточного богослужения, апостольский век положил основы и христианскому церковному году. Первоначально апостолы и верующие соблюдали еврейские праздники должно быть, с тою же ревностью, с какою они посещали храм ежедневно. Даже ап. Павел, этот проповедник полной свободы от иудейского и законного ига, старается не провести вне Иерусалима ни одного из великих еврейских праздников, прерывая для них свои миссионерские путешествия, спеша на них из Малой Азии и Греции в Палестину²⁴¹. Эта тесная связь апостольского христианства с еврейским календарем должна была однако более и более слабеть. Если для уверовавших язычников не считалось необходимым обрезание, то тем более еврейские праздники. Тем не менее ап. Павлу приходилось и в этом отношении ограждать своих неофитов от иудео-христиан: «никто да не осуждает вас за пищу или питие, или за какой-нибудь праздник, или новомесячие, или субботу»²⁴². Место показывающее, что еврейский церковный год считался не необязательным для всех без исключения христиан.

Но празднование воскресного дня положило начало христианскому церковному году, который стал постепенно заслонять иудейский²⁴³. Первое определенное указание на празднование воскресного дня при апостолах находится в 1 послании к Коринфянам, написанном должно быть, около 58 г. в конце 2-летнего пребывания ап. Павла в Ефесе при 3 миссионерском путешествии. Апостол советует Коринфским христианам благотворительный сбор в пользу палестинских братий делать в первый день недели, как он это ранее установил в галатийских церквах. В этот день каждый верующий должен отлагать, сколько позволяет ему состояние, в пользу бедных и сберегать это до прибытия апостола для передачи ему²⁴⁴. Здесь следовательно, указание на освящение воскресного дня только благотворительностью. Но от того же года мы имеем указание в Деяниях на освящение воскресного дня и богослужебным собранием. Когда ап. Павел из того же миссионерского путешествия возвращался в Иерусалим и сделал остановку в Троаде, то в первый день недели, когда ученики собрались для преломления хлеба, Павел, намереваясь отправиться на следующий день далее, беседовал с ними и продолжил слово до полуночи²⁴⁵. Собрание было не ради предстоящего отъезда ап. Павла, а ради воскресного дня; иначе Дееписатель сказал бы не «в первый день недели», а «накануне отъезда». воскресный день освящается в данном случае евхаристией («преломление хлеба»), которое совершается вечером; в горнице, где собрались верующие, замечает Дееписатель, «было довольно (ἱκαναì) светильников»: она была не просто освещена из-за вечернего времени, но ярко освещена, очевидно по случаю праздника и, может быть, по примеру еврейской субботы: богослужение затягивается от вечера до рассвета.

Есть основание думать, что чествование воскресного дня апостолами началось задолго до указанного времени. Замечательно, что в первую Пятидесятницу после вознесения Господня апостолы и верующие не идут ни в храм на торжественное утреннее жертвоприношение, ни в синагогу, а устраивают свое молитвенное собрание в частном доме. Пятидесятница же в тот год приходилась в первый день недели²⁴⁶. Тем не менее по крайней мере на первых порах новый христианский праздник едва ли совсем вытеснил из богослужебной практики верующих субботу. Евсевий говорит об евионитах, что они, «называя апостолов отступниками закона, хранили и субботу и вообще вели образ жизни подобный иудеям; впрочем, как и мы, праздновали также дни воскресные, для воспоминания о воскресении Господнем»²⁴⁷; в этой практике евионитов можно видеть след первобытной практики иудео-христиан²⁴⁸. В Апокалипсисе воскресный день, который Евангелия и послания называют еще единою от суббот (ἡ μία или πρώτη τω ν σαββάτων)²⁴⁹, получает уже особое имя дня Господня, ἡ κυριακὴ ἡμέρα %²⁵⁰.

Воскресным днем, кажется, и исчерпывался круг праздников юной церкви. Едва ли в словах ап. Павла: «пасха наша за ны пожрен бысть Христос; тем же да празднуем не в квасе ветсе»²⁵¹ ... можно видеть указание на христианскую Пасху в противоположность иудейской. Скорее такое указание можно видеть в той тщательности, с какою ев. Иоанн отмечает совпадение смерти Христовой с еврейской пасхой²⁵². Настойчивость, с которою христианское предание всегда относило к самим апостолам учреждение великого поста, позволяет искать по крайней мере зачатков его в это время. Возможно, что слова Спасителя: «егда же отнимется у них жених, тогда постятся», выставляемые таким древним писателем, как Тертуллиан, в качестве основания для пасхального поста, были поняты в этом смысле и самими апостолами и побуждали их освящать постом, который они вообще любили²⁵³, годовой день смерти Господней. Так как этот день приходился на еврейскую Пасху, то, когда соблюдение еврейских праздников прекратилось у христиан, последние легко могли придти к мысли освящать постом именно день еврейской пасхи в воспоминание смерти Христовой. В виде такого поста и существовала первоначально пасха, как убедимся из первоначального свидетельства о ней в II у св. Иринея. Даже в III в. пасха сводилась к посту, была крестной пасхой, подле которой еще и тогда едва лишь начала выступать в качестве самостоятельного праздника пасха воскресения – под видом торжественного оставления пасхального поста. Этот пост при апостолах вероятно одни оставляли в самый день еврейской пасхи, а другие – в следующее за ней воскресение. По свидетельству Сократа (V в.) совершавшие праздник пасхи в 14-й день нисана, т. е. в один день с евреями, утверждали, что это им передано от ап. Иоанна, а праздновавшие Пасху в следующее за еврейской пасхой воскресенье говорили, что свое обыкновение получили они от апп. Петра и Павла. «Но ни те, ни другие, замечает историк, не могут представить на это письменного свидетельства»²⁵⁴.