Церковь и государство

Источник

Бог сотворил от единые крове весь язык человечь, жити по всему лицу земному, уставив предучиненная времена и пределы селения их, взыскати Господа, да поне осяжут Его и обрящут, яко не далече от единаго коегожда нас суща. О Нем бо живем и движемся и есмы (Деян.17:26–28).

По изъяснению святого апостола Павла, вера есть уповаемых извещение, вещей обличение невидимых (Евр.11:1), т. е. уверенность в невидимом (небесном), как бы в видимом, в желаемом и ожидаемом (в будущей вечной жизни), как-бы в настоящем. Верою познаем, что веки устроены словом Божиим, так что из невидимого, по глаголу Божию, произошло все видимое. Надобно, чтобы всякий приходящий к Богу веровал, что Он есть, что Бог существует, и ищущим Его воздает, что всякий ищущий Бога, исполняя волю Божию, получит обещанное Богом освящение и мир души на земле и блаженство вечное на небесах, что грядущий открыть свое вечное царство Господь приидет и воздаст каждому по делам его.

Праведный верою жив будет; а если кто колеблется, не благоволит к тому душа Моя, глаголет Господь чрез пророка. Иже веру имет и крестится, спасен будет; а иже не имет веры, осужден будет. Эта вера дает смысл, силу, направление жизни. Каждый живущий человек, находя этот смысл, живет на основании его. Если же не нашел, то умирает, во-первых духовно, а часто и телесно, что подтверждается особенно учащенными в последнее время самоубийствами неверующих. До сих пор история не знала народа, неверующего в Бога и безсмертие. Доказать же противное, что народы могут жить без веры в Божество и в бессмертие, ясно ли, смутно ли понимаемое, еще предлежит современным неверам, чего они, конечно, не докажут никогда. В этой вере свидетельствованы были все древние от начала мира до самых последних времен, все величайшие мужи истории.

В искании истинного смысла жизни, точнее в изыскании истинной веры, человек должен пользоваться всем тем, что относительно веры содержит и преподает лучшая часть человечества, научаемая самим Богом чрез божественное откровение. Под именем божественного откровения разумеется то, что сам Бог открыл человекам, дабы они могли право и спасительно веровать в Него и достойно чтить Его. Первыми провозвестниками откровения Божия были Адам, Ной, Авраам, Моисей и другие пророки, которые приняли и проповедывали начатки откровения Божия. В полноте же и совершенстве принес на землю откровение Божие воплощенный Сын Божий, Господь наш Иисус Христос, и распространил оное по вселенной чрез своих учеников и апостолов.

А что Господь Иисус есть учитель божественный, что возвещал Он высочайшую чистейшую истину, это доказывается всем Евангелием, как и всею историею Христианства, доказывается многочисленными свидетельствами самовидцев воплотившагося Слова Божия о Его дивной жизни и безчисленных чудотворениях, о Его крестной смерти и воскресении. А что мы обязаны веровать и апостолам Христовым, это видно из обращенных к ним слов самого Христа: иже вас приемлет, Мене приемлет, и иже приемлет Мене, приемлет пославшаго Мя Отца, как и из многих других Его же изречений, как и из всего Евангелия и всей ново-заветной священной истории. Из Евангелий видно, что святые апостолы возвещали истину не свою, а Христову, проповедывали не иное, как Христово учение. Вот по Христовым, по евангельски изречениям, св. апостолы от века принадлежали Богу Отцу, который предызбрал их прежде сложения мира. Бог Отец дал их своему Сыну, Спасителю мира, который и избрал их от мира. Избрал, чтобы сотворить их ловцами человеков, солию мира, светом мира. Учил их сам, вразумлял, обличал, предостерегал. Учил вместе с прочими учениками, но учил и особо, сокровенно, наедине, как избраннейших своих учеников, как будущих избраннейших учителей мира, проповедников имени Его, как избраннейших посланников премудрости божественной. Многое было открыто им еще при жизни Господа на земле особою божественною благодатию, как Петру сам бог Отец открыл единородного своего Сына в лице Христа Иисуса, открыл, чтобы в лице Петра явить будущий незыблемый камень Христовой Церкви, которой и врата адова не одолеют. Так и прочим апостолам, еще при жизни Христа на земле, сам Бог Отец открывал в некоторой мере тайны Царства Небесного, открывал сим младенцам, людям некнижным, простым, утаивая в тоже время сии тайны от премудрых и разумных. По воскресении же Своем Господь чудодейственно отверзает им ум разумети писания Моисея и других пророков, которые все предвозвещали о Нем, о Его пришествии в мир, о Его страдании и воскресении, и о спасении мира именем Его. Теми и другими, естественными и сверхъестественными, способами Господь Иисус открывал избраннейшим своим ученикам имя Бога Отца, передал им слова, которые дал Ему самому Сам Бог Отец. И они приняли и уразумели истинно, что Христос изшел от Бога Отца. Но полное уразумение божественной истины Христос обещает им по сошествии на них Духа Утешителя, Духа Истины, который наставит их на всякую истину и воспомянет им все, что Христос говорил им при жизни; скажет им даже больше того, что они слышали от Него самого при жизни, но скажет не свое, а Христово же слово, потому что от Него же приимет и возвестит им, потому что Дух Утешитель исходит вечно от Бога Отца, с которым единородный Сын Его едино, как и вси сии трие, Отец, Сын и Святый Дух, едино суть. По сошествии же на апостолов Святого Духа, по очищении их благодатию Святого Духа, они будут едино со Отцем и Сыном и Святым Духом. Тогда Сын Божий прямо возвестит им об Отце. Тогда они и Его самого, Сына Божия, увидят, как теперь, до смерти Его, пока не видят; тогда явится Он им сам, чтобы пребывать с ними во век; тогда и Дух Святый, раз сошедши на них, пребудет с ними также во век, чтобы наставлять их на всякую истину. Тогда Христос, как истинная лоза, привьет их к себе, как ветви, и они станут жить Его жизнью, просвещаться Его ведением, дышать Его духом, духом истины и правоты, так как Он есть путь, истина и жизнь. Тогда верующие в Него, силою Его, сотворят дела, которые Он сам творил, и больше того сотворят. При жизни своей Христос сам соблюдал своих учеников от мира; а теперь перед смертию Он молит Бога Отца, чтобы сам Бог Отец соблюдал их от мирского зла; молит, чтобы освящал их истиною своею; молит о них особо и исключительно, да будут они едино во Отце и Сыне, чтоб и мир чрез слово их познал, что Отец послал Христа в мир, чтобы чрез веру люди достигали жизни вечной, которая в том и состоит, да знают единого истинного Бога Отца, и егоже послал Он, Иисуса Христа. Тогда, по сошествии на них Святого Духа, не они, не апостолы будут говорить, но Дух Отца небесного будет говорить в них. Тогда Он сам, Господь Иисус, даст им уста и премудрость, ей же не возмогут противитися или противостати вси противляющиеся им. Тогда они пребудут в Духе Святом, и Он в них; пребудут в Сыне Божием, яко же Он во Отце, и Отец в Нем, так и апостолы пребудут во Отце и Сыне и Святом Духе. Тогда чрез них Дух Святый будет свидетелем Иисуса Христа в мире, и они, пребыв со Христом от начала, как самовидцы Слова, станут также Его свидетелями повсюду, от Иерусалима и до конец земли. Тогда кто приимет их, приимет самого Христа, а кто отвергнется их, отвергнется самого Христа. Тогда, по сошествии на них Святого Духа, они и действительно изшедше проповедаша слово Христово всюду, Господу споспешествующу, и слово их, как истинное божественное слово, утверждающу последствующими знамениями неисчислимых чудотворений. Св. апостол Павел, в посланиях к Коринфянам и Солунянам, в подтверждение божественной истинности своего слова, сам указывает на многия значения, чудеса и силы, явленные им пред их собственными очами. Здесь – поразительнейшее доказательство как непреложности чудотворений, так и божественности учения св. апостола Павла, а равно и других апостолов.

Для истинного последователя Христова только то откровение может быть истинно божественным, которое преподали, устно и письменно, сам Господь Иисус Христос и святые апостолы Его, а из древнейших учений только то учение может быть божественным же откровением, которое признавали и выдавали за таковое они же, сам Христос Господь с своими апостолами, которое провозвещали пророки и другие святые мужи, которое содержала ветхозаветная церковь. Подобным же образом и истинною Церковию последователь Христов должен признавать только ту, которую за таковую признавали в ветхом завете сам Христос Спаситель и апостолы Его, а в новом завете ту, которая содержит истинное божественное откровение свято в нерушимой целости.

Ново-заветная церковь есть от Бога установленное общество человеков, соединенных православною верою, законом Божиим, священноначалием и таинствами. Подобным же образом и ветхо-заветная церковь была также от Бога установленное общество человеков, соединенных богооткровенною верою и законом Божиим, священноначалием (в патриархальной церкви родовым патриархальным, а в подзаконной – богоизбранным иерархическим) и священными обрядами, прообразовавшими новозаветные таинства, каковы были в церкви патриархальной богоуставленные чины и обряды бракосочетания, обрезания, приношения жертв и вообще священнослужения, а в церкви подзаконной чины и обряды тех же обрезания, бракосочетания, жертвоприношений и поставления во священство, с разными уставами священнослужения. Церковь земную должно всегда мыслить не в ином виде, как в связи с церковию небесною, с духами праведников, отшедших в горний мир, с горними ангельскими силами, посылаемыми на служение спасению человеков, с Духом Божиим, воодушевляющим, просвещающим и животворящим церковь, наконец, с главою церкви, воплотившимся Сыном Божиим, который уже в ветхом завете был главенствующим руководителем церкви и патриархальной и подзаконной, как Ангел Завета, как предопределенный от века посредник между Богом и человеком. Что Бог и святые Его неразрывно соединены с земною церковью, это подтверждается для всякого беспрерывным, на всем пространстве истории от начала мира и до последних дней, рядом знамений и чудес, видимо проявляющих в церкви Божией сверхъестественную силу Божию и постоянно подтверждающих божественное происхождение и значение самой церкви.

Как общество истинно верующих, земная церковь установилась не только естественно и необходимо, но и особым устроением Божиим, и обратно, не только по особому устроению Божию, но и необходимо и естественно. Идеже еста два или трие, собрани во имя Мое, ту есмь посреде их, изрек Господь наш Иисус Христос. Первую церковь на земле составили первые два человека, соединенные волею Божиею и естественным союзом мужа и жены. Впрочем и тогда составляли церковь не два лица, а больше, третий с ними и над ними сам Бог Творец, Вседержитель и Отец человеков; а между людьми и Богом туже церковь восполнял безчисленный сонм духов небесных. С течением же времени ту же церковь наполняли разрастающиеся семейный и родовой союзы; так, в семействе первозданных людей дети их, а в роде их все первоначальное потомство их от Адама до Ноя. При чем видимо главенствующими в первобытной патриархальной церкви естественно являются патриархи Сим, Енох, Мафусаил, Ной, как начальники родов и как по святости жизни состоявшие в ближайшем общении с Богом. Они же первые были и провозвестники воли Божией, ведомой им и по преемственному преданию и по непосредственному богооткровению, и судии других от лица Божия, как отцы семей и родоначальники. Они же первые стали изрекать и клятву и благословение на других, как изрек Ной патриарх на сынов своих и потомство их. Впрочем, сам Бог, Творец и Отец всех человеков, положил пред лицем каждого человека благословение и клятву, да своею волею и собственным разумом каждый изберет благое и благословение и отвергнет злое и клятву, изреченную от века на всякое зло. Так, не говоря о самом Адаме, неверием слову Божию и нарушением Божией заповеди навлекшем клятву на себя и весь род человеческий, уже в падшем человечестве первую по Адамовой клятву навлекает на себя и на род свой первый сын Адама, первый же злостный братоубийца Каин, вследствие чего сам собой и отделился от церкви Божией. После Каина ту же клятву наследовали в допотопном человечестве все сыны человеческие, проистекавшие по преимуществу от Каина, которые впали в неверие и в плотскую жизнь; а соединяясь плотскими союзами и с потомством Сифа, растлили весь человеческий род, кроме Ноева, за что и истреблены от Бога всемирным потопом. Когда же Богу так угодно положить благословение и клятву пред лицом каждого человека, то кто оспорит это право у каждого избрать себе, вольною волею и вольным разумом, положенные пред лицом каждого благо и благословение, или зло и клятву? Кто оспорит и у самого Бога безусловное Его право изречь благословение на добро и клятву на зло? Оне уже изречены прежде сложения мира, прежде создания каждого человека, по предведению и предопределению. Кто оспорит у отца, у родоначальника патриарха право изречь благословение или клятву на добрые или злые свои порождения? Кто оспорит у отца естественное и божественное право наложить свою волю на детей, требовать от них ея исполнения и наказывать за нарушение? Кто оспорит то же право у родоначальника, в отношении к ближайшему его потомству, или же у союза родоначальников, в отношении к ближним и дальним своим потомкам? Можно детям и потомкам вотще оспаривать это право у своих отцов и родоначальников; но отнять это освященное общечеловеческими заветами право у отцов и родоначальников, когда они им воспользовались, когда из него развилась вся история всех человеческих обществ, когда история подтвердила силу и действенность отеческих заветов, клятв и благословений, когда в исполнившихся заветах и обетованиях отцов здравый общечеловеческий смысл привык усматривать непреложную волю Божию,– отнять это право у отцов и начальников родов нельзя. Это не только невозможно, но было бы и противоестественно, и богопротивно.

Так вот, в раскрытии судеб церкви Божией на земле, вызванный в землю обетованную Авраам вступает с Богом в завет, который скрепляет клятвенной присягою, вступает не только за себя, за свою семью, но и за все свое потомство, клянясь на веки быть верным единому истинному Богу, под угрозою нарушителям сего завета из своего рода даже смертной казни. Так потомки Авраама, родоначальники колен, племен и родов Израилевых, осыпанные в Египте благодеяниями Божиими чрез Моисея, выведенные из рабства Египетского, по чудесном переход чрез Чермное море, крестились в Моисея, т. е. дали обет за себя и за весь род свой навсегда быть верными Моисею; у Синая же поклялись, скрепив свою клятву буквально присягою, быть на веки верными завету своих праотцев и своему собственному с Богом Авраама, Исаака и Иакова, изрекая не только клятву на себя самих и весь род свой, но и тяжкия наказания нарушителям сего завета до смертной казни включительно. Пусть же теперь кто либо, три-четыре тысячи лет спустя, оспоривает у Моисея и современников его, как и у патриархов их Авраама, Исаака и Иакова, право вступить в завет с Господом Богом, под страхом клятвы и даже смертной казни, не только за себя, но и за потомство свое. Они вступили и связали этою клятвою себя и род свой на века. Пусть кто-либо из наших суемудрых современников отымет то же право держать себя и потомство свое под тою же клятвою в завет Моисея и Авраама у отцов и родоначальников современного нам еврейского народа. Увы! Право естественное, хотя теперь, по изменившимся на пространстве тысятелетий обстоятельствами церкви Божией, по учреждении церкви новозаветной, и ошибочно Израильтянами направляемое. Тягость ветхого Моисеева завета была и есть то иго рабства, от которого, по слову апостола Павла, избавил нас учредитель нового завета Господь Иисус Христос.

Понятна злобная ненависть современных нам суемудров к Христовой церкви, но непостижимо их непонимание относительно церкви. Впрочем это будто бы непонимание есть не иное что, как ослепление их, как отвержение ими очевидной истины, как явная хула их на Духа Святаго. Ведь всякому известно, что по рождению своему до самой смерти, точнее до тайной вечери, Господь Иисус сам принадлежал к ветхозаветной церкви, которую и признавал как богоучрежденную церковь, подчиняясь всем ея уставам, пока на тайной вечери, учредив величайшее таинство нового завета, не утвердил и новозаветную церковь. Начало же этой новозаветной церкви Он положил, когда призвал к себе первых своих учеников апостолов. А когда воспитал их до изречения апостолом Петром, по откровению от Бога Отца, твердой веры в Него, Господа Иисуса, как в Единородного Сына Божия, то и изрек: ты ecи Петр и на сем камени (на вере Петра и прочих апостолов в Него, Иисуса, как Единороднаго Сына Божия) созижду церковь мою, и врата адова не одолеют ей. Завершил же Христос Господь основание своей церкви, когда в день пятидесятый по воскресении своем ниспослал Пресвятого своего Духа на святые своя ученики и апостолы. Тогда, по сошествии на них Святого Духа, они изшедше в мир весь, наченше от Иерусалима, устроили церкви Божии по всем градам, а кафолическую, апостольскую, едину, святую, Христову церковь утвердили во всех краях земли.

Тщетным суемудрием влаются современные лжеучители, когда смущают других словом Христовым апостолам: вы не нарицайтеся учители, един бо есть учитель ваш Христос, что в речи Христовой буквально значит вы не мните быть учителями, равными единому учителю вашему Христу, равно опасайтесь быть и такими суемудрыми тщеславными учителями, каковы еврейские книжники и фарисеи, которые любят зватися от человек: равви, равви! учителю, учителю! отче, отче! Ведь говоря против них же, против тех же книжников и фарисеев, тем же святым апостолам: и отца не зовите себе на земли; един бо есть Отец ваш, иже на небесех, не запрещает же Христос называть отцами отцов земных, которых сам не только называет, но и заповедует называть отцами (Мф.19:19). Ведь их же, ближайших учеников своих, Христос назвал своими апостолами, посланниками, своими друзьями (Ин.15:13–15), назвал не только книжниками мудрецами, но и пророками, и назвал в той же самой речи, в которой внушает им не тщеславиться пустыми титулами: равви, равви! учителю, учителю! отче, отче! (Мф.23:34). Им же, апостолам, Христос Господь, пред вознесением Своим, заповедует: шедше научите вся языки, учаще их блюсти вся, елика заповедах вам, поставляя их учителями вселенной. Сам Христос, по слову апостола Павла, дал есть овы убо апостолы,овы же пророки, овы же благовестники (евангелисты), овы же пастыри и учители, к совершению святых, в дело служения, в созидание тела Христова – церкви (Евр.4:11–12). И храм Божий, созидаемый Духом Святым, растет в церковь святую о Господе, будучи наздан на основании апостолов и пророков, сущу краеугольну самому Иисусу Христу (Еф.2:20–22).

Учрежденная Господом Иисусом, учителем милосердия и любви, церковь Христова может ли проклинать? Поставить вопрос шире и точнее, может ли церковь судить и осуждать, может ли извергать из своего общения, изрекать анафему отлучения или даже клятвы, отвечаем решительно, что может. На это церковь уполномочена самим Христом. Своим апостола, проповедникам Евангелия, сам Христос заповедал: иже аще не приимет вас, ниже послушает словес ваших, исходяще из дому, или из града того, отрясите прах ног ваших. Аминь глаголю вам: отраднее будет земли Содомстей и Гоморрстей в день судный, неже граду тому (Мф.10:14–15). Известна заповедь Христа всякому Его последователю, как и всей церкви: если согрешит к тебе брат твой, делом, словом и мыслию, иди и обличи его между тобою и тем единым. Аще ли тебе не послушает, пойми с собою еще единаго или два. Аще ли не послушает их: повеждь церкви. Аще же и церковь преслушает, буди тебе якоже язычник и мытарь, как отверженный (Мф.18:15–17). Апостол Павел заповедует отвергать не только тех, которые, смущая верных, хотят превратить благовествование Христово и проповедуют иное благовествование, но даже тех, которые проповедуют больше, чем преподано истинными апостолами Христовыми: аще мы сами, или даже Ангел с небеси благовестит вам паче, еже благовестихом вам, анафема да будет, – что и подтверждает повторяя: якоже предрекохом, и ныне паки глаголю: аще кто благовестит вам паче, еже приясте, анафема да будет (Гал.1:7–9). А святый Иоанн Богослов изрекает подобное прещение как на того, кто приложит к словесам благовестия пророков и апостолов и самого Господа нашего Иисуса Христа, так и на того, кто отымет от словес учения их, запрещая не только прибавлять что-либо к богооткровенному учению, но и убавлять от него (Апок.22:18–19), внушая прерывать не только церковное, но и всякое житейское общение с человеком, иже приходит к нам и Христова учения не приносит (2Ин 9–11). Потому-то все апостолы, оставившие нам свои писания, каковы св. апостолы Иаков, Петр, Иоанн, Иуда изрекают тяжкия прещения на нечестивцев, еретиков, лжеучителей, лжеапостолов, антихристов своего и всех последующих веков. А св. Павел изрекает на современных ему лжеапостолов, противников Христовых, прямо и буквально анафему: анафему да будет!

Может ли церковь применить к противляющимся ей другия меры наказания? – Может, начиная с кар небесных загробных. Христос Господь внушает своим проповедникам апостолам отрясти прах ног своих от дома или града, в котором не примут их проповедников, и прибавляет угрозу своего божественнаго: аминь глаголю вам, отраднее будет земли Содомстей и Гоморрстей в день судный нежели граду тому. Своей церкви предоставил Господь власть и силу разрешать на земле каждого для неба и вечной жизни и вязать на смерть вечную. Известно, что древняя ветхозаветная церковь казнила и временною смертию, пока состояла в неразрывной связи с государством, точнее, пока составляла неразрывное единство с государством и совершала сама собою все собственно государственные отправления, что творила, как в патриархальный свой период (Быт.31:32; 38:24), так и в подзаконный, пока не пришел уреченный час ветхозаветной церкви, с ея кровавыми приношениями и казнями, уступить свое место церкви новозаветной, с ея безкровною жертвою и безкровными же взысканиями. Как раз ко времени пришествия Христова на землю, у Иудейской, отпадшей от истины Божией, церкви право казнить смертию отняли покорители Иудеев Римляне (Ин.18:31). Священнослужителям же своей новозаветной церкви ея Основатель запретил проливать кровь, сказав Петру: вложи нож твой в ножны, так как царство Христово не от мира сего, и ближайшие слуги его не могут оборонять его мечами. По чину православной церкви, священнослужители, приносящие безкровную жертву, никогда и не проливали крови оружием. Таков исконный дух истинной православной церкви Христовой. Тем не менее в священной новозаветной истории мы имеет два или три факта чудесного наказания Божия за нечестие, наказание телесною смертию и слепотою. Так св. апостол Петр казнил смертию Ананию и Сапфиру, как по преданию казнил и Симона Волхва. Св. апостол Павел казнил слепотою Эллиму Волхва. В церковной же истории мы имеем не мало примеров явного, чудесного, телесного поражения нечестивцев за нечестие мысли, слова и дела. Но обыкновенной смертной казни или телесной пытке православная церковь сама собой никогда никого не подвергала. Тем не менее, согласно заповеди самого же Христа воздавать Кесарево Кесарю и по внушению св. апостола Павла воздавать всем должное – налоги, дани, честь и страх предержащим властям, которые от Бога же вооружены и мечем на страх злодеям, в защиту благотворцев, ко благу человеческих обществ, церковь Христова не воспрещает употреблять оружие государству, тем более, что государство исполняет целую внешнюю половину того же служения Богу и человечеству, какое некогда несла сама же церковь до выделения из нея государства.

В центральной части исторического человечества, точнее сказать, в среде исторического человечества, первоначальное государство действительно выделилось из церкви, по крайней мере выделилось из того единого источника и русла, из которого проистекла и церковь. Несомненно, что первобытное государство образовалось из семейной и родовой общины, связанной, кроме уз родства плотского, узами родства и духовного, скрепляемого единством веры в Бога и в святость родового начала. Так вот патриарх Авраам, он отец и родоначальник и владыка в семье над чадами и домочадцами, он же и священник, приносящий жертву, он же и вождь семейного воинства. Он с 300 домочадцев воюет с пятью соседними, подобными ему, царями и побеждает их. Когда возвращался он с победы, его встречает подобный же ему царь Салима, Мелхиседек, священник Бога Вышняго (Быт. гл. 14). Такой же царь был и патриарх Иов, он же и жрец; таковы же и друзья его цари (Иов.1:5; 48:17). Безспорно, что в первобытных государствах, как застает их ясная история, религиозные учреждения преобладали над гражданскими, жреческое сословие имело руководящее значение, сами цари любили являться в священном ореоле ближайших слуг Божиих, вестников воли Божией для подвластных; а все это наводит на мысль, что не только патриархальные ханаанския царства, но и другия, напр. в Индии, Египте, Средней Азии, Елладе, в Италии, все первоначально произошли и развились из семейных и родовых союзов, скрепленных преданиями единой веры, т. е. из церковно-религиозных союзов.

Уже отсюда видно, что государственный союз так же возник по воле Божией, как и союзы церковно-религиозные, родовые и семейные. Сверх того, по божественному откровению, подкрепляемому народными преданиями, мы знаем, что сам Промысл Божий разсеял народы во все концы земли из западной Азии, от Арарата, как центра, после Вавилонского смешения языков, во все концы земли, в среднюю Азию, в Индию, в Египет, в Европу из-за Каспийского и Евксинского морей. По изречению Боговидца Моисея мы знаем, что Бог поставил пределы народов по числу ангелов Божиих. По слову Спасителя, к каждому человеку приставлен особый ангел хранитель; а по Апокалипсису мы знаем, что особые ангелы хранители поставлены над разными частями и стихиями мира, над царствами и народами, над городами и особыми церквами. По слову св. апостола Павла, Бог, сотворив от единые крове весь род человеческий и предназначив жить ему по всему лицу земному, сам уставил предучиненные времена и пределы селения народов, сколько времени и в каких пространствах какому народу жить, указав цель жизни всякому народу – взыскати Господа. Вообще же кто верит в живого Бога, тот не может не верить и во вседержительный Промысл Божий, управляющий народами и царствами.

Благотворно ли разделение человечества на народы и царства? – Суетный вопрос суемудрия, равняющийся вопросу: благотворно ли творческое разделение земного шара на моря и сушу, на такия-то горы и долины, поля и беcплодные степи, которые, по нашему расчету, можно бы и раскинуть и с большею пользою для человечества. Суетный вопрос, когда все это разделение как земного шара на его части, так и всего человечества, также на его части, проистекло из творческой вседержительной и промыслительной воли Божией. Проистекло из воли Божией, значит, и необходимо и естественно, а в конечных промыслительных целях и благотворно для человека. Самое покорение одних племен другими и образование из них больших царств благотворно же, потому что без сомнения направлено Промыслом, не хотящим смерти грешника, ко благу не только покорителей, но и самих покоренных. Божественное откровение не только показывает нам, что разделение человечества на царства и народы входит в план божественного домостроительства, но частию проясняет и смысл этого плана. Так когда, посредством плотских союзов в человечестве допотопном, сыны человеческие, потомки Каина, слились с сынами Божиими из избранного потомства Сифова, тогда Бог нашел нужным допотопный человеческий род истребить, как растленный и неспособный к истинно-человеческой духовной жизни. Человечество после-потопное, сосредоточиваемое Немвродом и преемниками его, первыми в истории властителями, около Вавилона, также быстро стало забывать истинного Бога, и всецело погружаться не только в земные заботы, необходимые для жизни, но и в целые предприятия нелепой гордыни, каково построение до неба Вавилонской башни. Тогда Господь наказал людей, как и спас их от полнейшего, в скученном состоянии, быстрого растления смешением языков и разсеянием по всем концам мира. Когда средне-азийское человечество, скученное около того же Вавилона, стало и после разсеяния народов быстро погружаться в язычество и идолопоклонство, Бог, для спасения на земле истинного богопочтения, нашел нужным выделить Авраама и род его из всего человечества на служение себе, Единому истинному Богу. Когда и род Авраамов, подавленный и развращаемый египетским рабством, стал заражаться и египетскими суевериями, тогда Господь вывел Израильтян из Египта рукою крепкою, страшными казнями на Египтян, и ввел в землю обетованную, заповедав истребить там все ханаанские народы и не сообщаться с ними ни семейными союзами, ни обычаями, ни тем более верою. Божий Промысл решил лучше сделать Израиля ненавистным для всех окрестных народов, чем не сберечь его от смешения с другими народами, и веру его от смешения с повсюдным идолопоклонством. Св. апостол Павел говорит, что Бог уставил предучиненные времена и пределы народов для того, чтобы они взыскали Господа, да поне осяжут Его и обрящут, яко недалече от единаго коегождо нас суща. Да, нигде так ощутительно нельзя обретать, хотя и недалече от нас сущего, но закрытого от нас нашею греховностию и житейскою суетностию, Бога, как в судьбах собственного народа и отечества: о Нем бо, о Боге нашем, мы живем и движемся и есмы; о Нем и побораем врагов наших и устрояем временное свое счастие и душевное спасение. И нигде это так не видно для внимательных, как в отечественной истории.

Отсюда патриотизм, как естественнейшая и священнейшая обязанность. Патриотизм есть любовь к отечеству, покорность ему и верность даже до смерти, до пролития крови. Отечество потому так и называется, что оно каждого из нас родило и воспитало; потому что заключает в себе всю совокупность наших отцов, как живых пока еще, так и отшедших уже в вечность, которые своею верою и любовию, своею преданностию тому же отечеству до смерти, своими клятвами и заветами своим потомкам, основали и утвердили и нам на вечное хранение завещали то же отечество; потому что оно сдерживается, движется на своем основании и управляется, как главою, отцом отечества, прямым потомком того богоизбранного рода, которому Промысл Божий, своим исключительным избранием, вручил главенство между первейшими родами, основавшими государство, и вверил судьбы народа, закрепленного за царством и царем вольными на верность ему клятвами многих поколений; того богоизбранного рода, который освящен для своего высшего призвания вековечною за него молитвою премногих миллионов соотечественников живых и в горний мир отшедших; который, в своих богоизбранных первенцах, запечатлен, для исключительного служения целям Промысла, печатию дара Духа Святого, в священном миропомазании, пред лицем неба и цемли, пред лицем Церкви воинствующей на земле и торжествующей в небесах, под наитием молитв и благословений как той, так и другой церкви, на счастье богохранимого царства, на благо тмы тем спасающихся в нем душ. Кто из смертных на земле может быть священнее Помазанника Божия, богоизбранного Царя Что неприкосновенней его жизни, с которою так крепко связана жизнь всего отечества? Что обязательнее богоуставленной и Богом благословенной клятвы на верность Царю даже до смерти, до пролития каждым из верноподданных собственной крови? Ведь проливая кровь нашу за Царя, мы проливаем ее за все, что есть для нас на земле самого священного, дорогого и любезного, за веру и святыню, за храмы и могилы предков, за отцов и братьев, за жен и детей, за семейный очаг и народный уклад, нас воспитавший, питающий и одушевляющий и провожающий в могилу. А Царь есть высшее священнейшее знамя всего дорогого и любезного и священного для нашего сердца на нашей родине. Что патриотизм будто есть только продукт превратного воспитания, что всякое государство основано на насилии, что всякая власть – насилие, что законы – насилие, что отправление правосудия – насилие, что защищение отечества оружием – также насилие, – это есть нечестивое злохуление суемудрия, распространяющееся особенно в последнее время, по всей справедливости называемое тяжелым и смутным, и именно среди этих злосчастных смут. Любовь к отечеству воспитывается школою веков, вековечною школою истории. Как мы видели, государственное начало развилось из семейного, родового, церковно-религиознаго. Как легко сообразить, отечество разрослось из семьи, из семей, из родов более или менее от одного корня. Между тем природа учит сына любить отца, учит внука любить деда, учит потомство чтить и любить и хранить заветы родоначальников, поддерживать дух предков, соблюдать их веру и священные предания и предавать их заботливой любви и береженью своих детей и внуков. Отсюда любовь к отечеству. Сын, по закону естественному, человеческому и божественному, покорствует отцу, внук деду, потомки родоначальникам, на-род (то, что на-родилось от старейших) первенствующим родам, делавшим историю народа; все старейшие и юнейшие, высшие и низшие, главенствующему роду, избранному Промыслом для ведения судеб государства. Все это установилось само собою, все это вытекло из родового начала, освящено народною верою, заветами и преданиями; все это превратилось в скрытно лежащий или даже явный и гласный народный договор, скрепленный общенародною присягою. Ведь всякий нарождающися человек, сознательно – безсознательно, открыто или подразумевательно, но несомнительно, принимает этот обще-народный договор, когда растет и воспитывается, живет и идет в могилу в среде этого народа. Ведь всякий больше или меньше волен, как и распространители суемудрия, как напр. граф Лев Толстой, волен же пойти на границу и за границу Монголо-Манчжурских степей, оставив сзади за собою все, до последней срачицы, всуе данное ему до сих пор народом, который налагает на его личную волю будто бы насилие своей собирательной воли. Ведь всякая присяга на верность Государю есть свободнейшее и святейшее проявление воли каждого верноподданного, воли, во свидетеля которой он, пред лицем всего мира, пред лицем церкви и земной и небесной, призывает сердцеведца Бога; а обще-народного договора, в святость которого народ выражает в храме Господнем свою веру и обет верности и во свидетеля своей совести призывает того же сердцеведца Бога, пред лицем той же церкви земной и небесной. Посмотрел бы Лев Толстой, прислушался бы русским сердцем, если таковое у него не совсем высохло, к обще-народному русскому сердцу, с каким восторгом, подымая свои рученки к небу, присягали малые дети, по убиения Александра II, на верность его сыну Александру III. Нет, это не насилие. Послушал бы он, русский граф Лев Толстой, как разсуждали тогда об убийцах мученика Царя, вообще о бунтовщиках против русского Царя, провозглашающих царскую власть насилием, все добрые русские люди. Так это не насилие, а это обще-народный договор и приговор. Это обще-народный дух, народная душа. И только дряблость некоторых кругов терпит подобные неслыханные от начала мира хулы на законность богопоставленной власти, так как без власти нет народной жизни, без власти народная смерть.

Но присяга на верность государственной власти ведет к убийствам врагов народа, внешних и внутренних. Ведь все народы братья. Верно. Богу угодно, чтобы я любил ближняго, как самого себя. Но Богу же угодно было дать такой естественный закон, что никтоже когда плоть свою возненавиде, но питает и греет ю. Богу же угодно, чтобы каждый любил и берег своих родителей, жену, детей, братьев больше, чем чужих. По апостолу Павлу, кто о присных нерадит, тот веры отвергся и невернаго горший есть. Притчею о милосердом Самарянине Христос поучает, что ближний человеку всякий другой человек, не смотря на принадлежность к своему ли, к чужому ли племени и народу; однакоже ближний для меня по преимуществу тот, кто сотворил милость со мною, как Самарянин с израненным Евреем, кто обязал меня признательностью и взаимностию. Кто творил мне добро, тому я обязан большею любовью и признательностью. К своему присному я обязан большею привязанностью, чем к чужому. Всякий русский, с которым поставила меня судьба в родственно-народные сношения, должен быть ближе для меня, чем Китаец, или Ново-зеландец, или Нубиец, или Патагонец, с которыми я никогда не вижусь и никак не соприкасаюсь. Христос запрещает убийство, запрещает войну? Убийство – да, запрещает, но войну нигде не запрещает, как не запрещает атмосферные бури, извержения вулканов, землетрясения и наводнения. Это зло, но мировое, неотвратимое. Егда услышите брани и слышания бранем, зрите, не ужасайтеся. По слову Христову, брани будут до кончины мира, если не от нас, учеников Христовых, то на нас от врагов Христовых, как напор злых стихийных сил. Все коварные толки врагов Христовых о том, что Христос не велел воевать, сводятся лишь к тому коварному выводу, что верные Христу не должны отражать нападения врагов, а должны отдать на их полную волю себя и своих дряхлых отцов, слабых жен и малых детей, на опозорение и искоренение рода нашего, отдать свои храмы на разорение, свою святыню на поругание, свою святую веру на попрание, свою народную честь на злорадное посмеяние, на втоптание в грязь. И блистательный пример этому австралийские островитяне, которых белая англосаксонская раса забрала в свои руки, ограбила и мало-помалу извела до конца. Да пример тому и все коренные Американцы, теперь почти совсем искорененные белою европейскою расой.

Христос не велел убивать даже преступников, например блудницу, ятую в прелюбодеянии? Когда Пилат сказал Христу: не веси ли, яко власть имам распяти Тя и власть имам пустити Тя? Христос ему ответствует: не имаши власти ни единые на Мне, аще не бы ти дано свыше. Не имел Пилат власти над духом Христовым, потому что дух человеческий всегда принадлежит только тому, иже даде его, т. е. Богу; не имел и над жизнью Христовою, по-скольку Христос не совершил преступления достойного смерти. Тем не менее Пилату, его политическим расчетам и страхам собственного самобереженья, попущено было свыше исполнить план Божия домостроительства – убить Иисуса. Не будь на своем месте Пилат, был бы на его месте другой, а судьба Божия совершилась бы неотложно. Но Пилат оказался пред Богом и совестно нечист в том, что, имея от Бога власть и распяти и пустити, и сам сознавая эту власть, согласился распять неповиннаго. Воины же, исполнители казни над Христом, оказались нечисты пред Богом и совестью тем, что присоединили к казни неповинного злорадство, издевательства, истязания, но и они были неповинны за исполнение повеленной казни. Вообще же у Христа в евангелиях мы нигде не встречаем ни тени осуждения на отправление правосудия; видим укоры только на судей неправедных. Блудницу Христос не повелел казнить именно потому, что казнь в этом случае была бы несоразмерна проступку, так как между обличителями грешницы не оказалось ни одного достойного кинуть в нее первый камень, напротив все они ушли, обличаемые в совести. Однажды (Лук.13:1–5) рассказали Господу Иисусу о Галилеянах, которых кровь Пилат смешал с жертвами их, повелев избить их самого жертвенника во храме. Разсказчики, очевидно, думали услышать от Господа слово осуждения на Пилата и сострадания к несчастным. Что же Христос? Не выразил ни того, ни другаго. Иисус сказал им на это: «думаете ли вы, что эти Галилеяне были грешнее всех Галилеян, что так пострадали? Нет, говорю вам. Но если не покаетесь, все также погибнете». Это значило, что те погибли по своей вине за свои грехи, а Пилат, предав их смерти, праведно ли, неправедно ли с точки зрения человеческого правосудия, исполнил волю Божию, исполнил меру правосудия божественнаго. Видим мы далее, что в притчах своих Христос сравнивает даже своего небесного Отца с правосудным и даже гневным царем, который лишает повинных чести и всего достояния, продает жену и детей жестокосердого заимодавца, ввергает в темницы и во тьму кромешную, избивает убийц и град их зажигает. Да и сам Он, по страшном суде, отошлет отверженных и проклятых в геенну огненную, иде же скрежет зубов, несмолкающий стон и вопль муки, иде же червь не умирает и огнь не угасает, откуда дым и смрад мучения грешников восходит во веки веков… Увы! Правосудие неумолимое, но правосудие божественное! Подите, отрицайте его. Отрицая его, вы будете отрицать все евангелие, все божественное откровение.

Таким же и еще большим безумием было бы сказать будто бы преступника не должно наказывать не только смертию, но и никак. До последних дней никто не оспоривал у отца естественное право наказать свое дитя, вообще своего семьянина, за проступок или преступление. Пусть с течением времени это право ограничено законами, но не отнято, как совершенно естественное. Отсюда же из родового права, освященного религиею, произошло право и начальников общин наказывать общинников за проступки и преступления. Не только христианство, но и все человечество не знало человека без свободы воли; не знало закона, как случайного произвольного создания человеческого ума, а не прирожденного голоса совести; не знало и преступления без вменения. Христианство, да и все человечество не знало преступления, которое не было бы болезнью души, которое не требовало бы соответственного лекарства и не влекло бы болезненных последствий для своего виновника. Отсюда наказание, и как врачевство, и как возмездие за проступок, как чувствительно неприятное последствие для виновника, особенно же безчувственнаго. Кроме того, никаким умничаньем нельзя оспорить у меня право оттолкнуть человека, наступившего мне на больную ногу. Никаким умничаньем нельзя оспорить у меня естественное право, проистекающее из самого естественного неотвратимого побуждения, взяться за оружие, чтобы отразить врага, нападающего на меня оружием. Но это естественное право самозащиты превращается для меня и в долг, когда я призван защищать другого, когда я отец семьи, когда родоначальник, когда начальник общины, когда я защищаю жену, детей, всякую попранную невинность, всякую угнетенную насилием слабость, или поруганную нахальством святыню. При этом враг, нападающий оружием и кровопролитием, естественно сам вызывает против себе оружие и кровопролитие. Преступник, наносящий обиду другому, всячески вызывает естественное отражение обиды. Око за око, зуб за зуб, кровь за кровь, – искони века было основой естественного правосудия. Можно ограничивать это коренное требование правды, можно смягчать, еще лучше возмещать чем либо соответственным, каким либо другим; менее непоправимым и более целесообразным возмездием; но отменить, но уничтожить этот прямой голос правды никакими умствованиями невозможно. Так уже Каин, проливший первую неповинную кровь на землю, сам собой постиг непреложность этой простой правды, когда выражает спасение, что всякий, кто встретится с ним, сочтет себя в праве, сочтет даже своим долгом убить и его, Каина, как убийцу. Уже тогда из глубины его мятущагося духа раздался незаглушимый голос совести, читающей написанный огненными литерами на скрижалях сердца приговор: кровь за кровь! Смерть за смерть! Убийство за убийство! С прибавкою вечного проклятия на первого убийцу… На главы народов и царств, по духу божественного откровения, Промыслом Божиим возложен долг не только защищать подвластных им от всяких обид, но и очищать общества от зла, чтобы злодейства, привлекающия клятву на земли и народы, в них не скрывались и не заражали общественный организм. Измите злого от вас самих, Аз Господь Бог ваш, глаголе сам Господь, повторяясь многократно. Мне отмщение, Аз воздам, глаголет Господь. Яко судит Господь людем своим (Евр.10:30).

Может ли государство казнить, вообще карать общественными карами за убеждения совести? Трудный вопрос, на который история дала такой ответ. До исхода тридцатилетней войны, еще ближе – до начала первой французской революции, все государства считали себя обязанными карать заблуждения, касающияся целости господствующей веры, по праву божественному, по духу божественного откровения, как ветхозаветного, где так много кар положено было нечестие дела и мысли, так и новозаветного, которое указывает примеры промыслительных кар, разразившихся не только над духом, но и над телом нечестивцев, над самою их жизнию. Почему в законодательстве всех христианских государств, в самой его основе, заложены законы, ограждающие целость и нерушимость господствующей христианской веры. Но, конечно, к несчастью народов, история показала, что писанные законы, ограждающие целость веры, способны терять силу и удобоприменимость, когда падает религиозный дух народов. Падение народного духа и основанной на нем силы законов есть всегда роковой признак для жизни народов. Свидетельница этому непререкаемая – та же история народов. Так, пока был крепок религиозный дух греко-римского мира, этот мир рос и мужал и поборал весь мир. Но когда потух этот дух, тогда самый народ римский стал гнить и разлагаться. И великий Константин тем между прочим и велик, что проник своим государственным умом, руководимым и небесными знамениями, что на гнилом основании римско-языческого духа, лежащей в его основе языческой религии и вытекших из него законов уже нельзя созидать счастие подвластных Риму народов. Оттого Константин и стал христианином и основателем нового Рима, новой империи, просуществовавшей с тех пор еще целое тысячелетие, хотя и среди непрестанной борьбы с врагами. Как в Греции, так и в нашем отечестве православная восточная церковь сочувствовала не карам против иноверия и инославия, а духу народа, крепко охранявшему целость единой истинной Христовой веры. Как в византийской империи, как и в русском государстве бывали только попытки преодолеть ново-возникавшее суемудрие и извращение веры общественными карами. В византийской, как и в древне-римской империи, церковь не столько поощряла это направление государственной власти, сколько страдала от него сама, в римской империи от императоров язычников, а в византийской от императоров язычников, а в византийской от императоров еретиков; почему церковь всегда настаивала на свободе совести против насилия государственной власти для себя. А настаивая для себя, вместе с тем сама же отстаивала свободу совести в деле веры и для других. Усвоять православной церкви крайности западно-латинской церкви в преследованиях за веру, – это величайшая историческая неправда. Сама же латинская церковь, испробовав все крайне жестокия меры для подавления свободомыслия и ересей, своим поразительным примером и доказала, что эти меры не только безплодны, но и вредны для самой церкви, не касаясь уже того, что несогласны с духом Христовым, с духом Нового завета, который выразился между прочим в притче Господней о плевелах: ни, да не когда восторгающе плевелы, восторгнете купно с ними и пшеницу. Оставите обое расти купно до жатвы… Латинская церковь много погрешила против этой заповеди Господней, сколько кроткой, столько ж и божественно-мудрой и предусмотрительной. За то-ж она и наказана отпадением целой своей половины в реформацию.

Потому то в нашем российском государстве никогда не было и нет гонений на чужия веры, на язычников, евреев, магометан, римских католиков, протестантов. Даже против своих собственных разномыслящих, которые разновременно возникали из недр собственно русского православного люда, были только попытки вразумления карательными мерами, да и тех было почти только две, одна против еврействующих еретиков в древней Руси, а другая против раскольников. Первая привела к преследуемой цели, по неуглубленности в русском духе еврействующего лжеучения. Последняя же, увы! Только отдалила от цели. И пришли как церковь, так и государство к убеждению, что карательные меры вразумления в делах веры, при всей своей законности, основываясь даже на самых коренных государственных законах, не целесообразны. По крайней мере, не целесообразны при современном направлении как общенародного нашего, так и общеевропейского, так и общечеловеческого духа. Дух этот, увы! Развивается по крайней мере, в особо культурных кругах, в анти-религиозном направлении.

Благо или зло – развитие духа человеческого в направлении анти-религиозном? Для христианского мира, для русского царства – безспорное зло. Окиньте взором кругом и около всю арену, на которой живет и движется человечество. Какие народы стоят прочно? Вот верный своим народным преданиям Китай простоял тысячелетия. Вот верный религиозному духу отцов Индостан простоял тысячелетия и стоит, упорно не поддаваясь преодолевающему политическому и военному преобладанию своих христианских завоевателей. Вот упорно держащийся своего корана и пророка, крепнет и растет, без усилий приобретая миллионы прозелитов, мир магометанский, питая в себе не шуточную угрозу против мира христианскаго. Между тем и магометане вырождаются в тех странах, где заражаются европейской культурой. Особенно же поразительное зрелище: вот еврейский мир, верный до смерти закону Моисея, истолкованному талмудом, не смотря на неизмеримую громаду гонений законных и беззаконных со стороны христиан, мерно, но верно силится покорить себе все христианское человечество, преспокойно загребая в свои сокровищницы все золото земли, все богатство народов, весь плод потового труда всего человечества, все номинальные знаки всех ценностей всего мира. Американския свободолюбивые государства, свободомысленные по происхождению, только вчерашния; они никому еще не могут преподать исторического примера и урока. Мы видели, что громаднейшее из них чуть не развалилось в наши дни от одной междоусобной войны. Мы видим, что среди европейского человечества гордо высит уязвимую, но несокрушимую голову социалистический анархизм. Мы видим и слышим, увы, что и в нашем отечестве хульники, отважно возставшие на Бога отцов своих, возстали и на Христа Его. Мы давно твердили, что одно с другим здесь тесно связано. Нам не верили. Теперь уверились. Люди русские, враждебные уже полтора века вере и верности отцов, надевавшие однако же личину любезности и низкопоклонства пред попускавшею, иногда даже потакавшею им властию, теперь снимают свою личину… Теперь они то явные, то больше скрытные враги, против которых сила безсильна. Теперь они сами сила, несокрушимая в своей неуловимости, и имя им, увы, не легион-ли?! Яко беси мнози внидоша в онь. Теперь они взывают к перевороту у нас, как и в Европе. И не чувствуется-ли, что этот переворот стучится у ворот, по крайней мере в передовых странах Европы – во Франции, в Германии, в Англии? Столетие французской революции пока еще не исполнилось, исполнится только в 1889 году.

Только этим разложением христианского духа и укреплением анти-христианского можно объяснить отвагу, с какою поклоняемый у некоторых наших анти-христианский авторитет шумит, выражая изумление по тому поводу, что «люди хлопочут, чтоб другие пользовались непременно этой, а не иной формой откровения»; что «требуют, чтобы все верили как они»; что «вер целые сотни, а каждая домогается того же, что составляет очевидную поразительную безсмыслицу»; что «вера есть отношение с Богом, устанавливаемое каждым человеком, – каждый сам собою устанавливает свое отношение к Богу; он знает истину истин, как и я знаю истину истин; выражение их может быть различно, сущность их должна быть одна и та же; почему и учить вере нельзя, а можно только обману веры, заставить другого изменить его веру я не могу ни насилием, ни хитростию, ни обманом, так как нельзя ничем заставить человека верить в то, во что он не верит; люди навязывают другим подобие веры, т. е. обман веры; вера не может быть принимаема ради чего-нибудь – насилия, обмана, или выгоды, а потому это не вера, а обман веры» и т. п.

Помутившийся в уме человек бредит, а его слушают не только хладнокровно, но некоторые и подобострастно. Он говорит против психологии и всяческой логики, против истории и ежедневного опыта, и пред ним преклоняются. Вопреки логике и психологии, он смешивает веру, как убеждение, как душевное состояние, с верою, как ея содержанием, в которое человек верит. Смешивает, выражаясь философским языком, субъективную, личную сторону веры с объективною, предметною стороною той же веры, и употребляет одно понятие вместо другаго. Против истории, против опыта, против здравого смысла говорить, что учить вере нельзя. Отчего же? Учат же вере, и как убеждению, и как содержанию веры, учат, что должно веровать, как и во что веровать, детей, простецов, дикарей, учат всех. Всякий в детстве своем все принимает на веру. Скажи ребенку благоговейно и разумно, во что и как он должен веровать, и он будет веровать в то, и так всю свою жизнь. Каждый сам собою устанавливает свое отношение к Богу, – где же это видано? Если речь идет о том, чему и как человек должен веровать о Боге, то этому учат обыкновенно всех и каждого другие. А затем, конечно, каждый устанавливает свое внутреннейшее отношение к Богу во внутреннейшем, недоступном для другого человека, святилище своей души. Но каждому же во всяком обществе помогают в этом направлении и другие, старейшие, опытнейшие, святейшие. И до сих пор история пока еще не знала мало-мальски культированного общества, в котором старейшие не помогали бы юнейшим устанавливать свои отношения к Богу посредством научения и руководства, посредством религиозных и общественных учреждений. Новейшему лжеучителю этот общий в человеческом роде порядок, конечно, не нравится. Но такой порядок был, есть и, конечно, всегда будет. Нельзя отнять веру у другаго? Нельзя. Нельзя заставить его верить в то, во что он не верит? Нельзя. Но можно переменить и обыкновенно переменяют веру других убеждением. Например, дикарь обмазывает сметаною губы идола, думая угодить ему; древний эллин приносил студные жертвы Приапу, Венере, противоестественному сладострастнику Юпитеру; древний финикиец или Карфагенянин сожигали разом целые сотни своих детей кровожадному Молоху. И всем этим безумцам растолковано, чему они и поверили, что делать так не годится, что единый истинный всесвятый Бог безконечно выше свирепого Молоха, легкомысленного блудливого Юпитера и ничтожного сибирского какого-либо бурхана. «Люди без веры, посредством научения или насилия, посредством хитрости или обмана, принимают не веру, а подобие веры, или обман веры». Допустим даже и некоторую долю принуждения, хотя в деле присоединения к вере всякий здравомысленный, ревнующий о благе и чести своей церкви, ревнующий о славе Божией и пользе присоединяемых, всякий здравомысленный проповедник постарается всячески избежать всего предосудительнаго. По крайней мере наша истинно-православная церковь никогда не поощряла, в распространении веры Христовой, ни хитростей, ни обманов, ни насилий. Но что же бывает? Человек, переменивший свою веру по убеждению, иногда даже при некоторой доле и принуждения, впоследствии становится самым горячим прозелитом. Разве сам апостол Павел покорился Христу не по особому промыслительному принуждению? А между тем стал апостол Павел! Бывает, что люди, принявшие веру по каким-либо расчетам, впоследствии показывают и сами приверженность к новой вере самую неуклонную, а в детях своих воспитывают самых искренних прозелитов, так-что в первом, втором поколении потомство их совершенно перерождается.

«Странно, что люди хлопочут навязать другим свою веру, чтобы другие пользовались именно этой, а не иной формой откровения, что, будто бы, составляет очевидную, поразительную безсмыслицу». Очевидная поразительная безсмыслица заключается здесь не в этой будто бы странности, что люди хлопочут об этом, а в том, что человек, мнящий себя не только мыслящим, но и христиански мыслящим, видит в этом странность. Святые апостолы, первые христианские проповедники видели, напр., что их образованные современники продолжают еще приносить свои студные жертвы Приапу и Венере, или кровавые жертвы Молоху, видели и внушали свое христианское евангелие. Значит, это они странно поступали?! Нынешний сибирский миссионер видит, что полудикарь-инородец сегодня намазывает своему бурхану губы сметаною, с поклоном, а завтра того же бурхана сечет с азартом розгами. Миссионер внушает полудикарю святое евангелие Христово, – это он странно же поступает?! Католический миссионер видит, что островитянин-австралиец, или первобытный американец сожигает в жертву богам человека, а потом сам доедает его в религиозном пиршестве. Миссионер раскрывает этому людоеду Христово евангелие, – и он странно же поступает?! Вот англичане своими законами и казнями запрещают индийцам кидаться под колесницу своего свирепого бога и гибнуть под колесами; а свободомыслящие северо-американцы внушают мормонам Христову заповедь одноженства даже посредством пушек. Или вот наши законы предписывают мероприятия против скопцов, в видах ограждения других от их изуверств. И все они стали равно виноваты пред русским помутившимся лжеучителем.

Наш лжеучитель «знает истину истин», и скопец, или индийский изувер душитель, или американский людоед, знают каждый для себя, свою истину истин? Позвольте же. Что эти трое знают не только истину, но даже истину истин, в этом мы с вами не только не сговоримся никогда, но считаем излишним и сговариваться. А позвольте вас спросить самих о вашей собственной истине истин? Вы не хотите говорить о браминизме, буддизме, конфуцианстве, магометанстве; вы выставляете исключительно христианство, как «веру вам известную, нужную и дорогую». Позвольте же, нельзя ли определеннее. Какое вы христианство изволите разуметь? Да. Вам угодно разуметь христианство без догматов, с одним нравственным учением. «Все учение христианское», по словам лжеучителя, «распадается на два отдела: учение о догматах и на нравственное учение»; «как ни старались», – по его словам, – «учители церкви смешивать эти две стороны учения, оне никогда не смешивались, как масло и вода; своими догматами христиане служат диаволу, а не Богу; Христос прямо говорил, что Он пришел разрушить все догматы». Начнем же с вопроса, где Христос говорил, что Он пришел разрушить все догматы? Нигде ничего подобного Христос не говорил; говорил совершенно обратное: не приидох разорити закон или пророки, но исполнити (восполнить, довершить); иота едина или едина черта не прейдет от закона (откровения Божия). Во всех евангелиях Христос разъясняет догматы о своем Небесном Отце, о Божием Промысле, о своем божественном посланничестве, о Святом Духе и Его дарах, о будущей жизни, о своем воскресении, о страшном суде, о таинствах крещения и евхаристии и т. д. Евангелие же от Иоанна все исполнено возвышеннейшего догматического богословствования; почему Иоанн и наименован Богословом. А ведь наш лжеучитель пользуется евангелием от Иоанна, как и прочими тремя, т. е. искажает его, как и все евангелия. Для лжеучителя, да, «открыть первый смысл евангелия, отрицающего всякие догматы». Точнее – открыть самоизмышленный смысл евангелия потому, что лжеучитель сам сочинил евангелие; а до сих пор, в продолжение почти 19 веков, никто не догадался это сделать. В старые годы делали это разве Маркион и другие сумасбродные еретики гностики, которые теперь совсем забыты, как и евангелия их. Догматы христианства никак не вяжутся с нравственными заповедями? Лжеучителю угодно утверждать такой абсурд, который никому пока не приходил в голову. Сам Христос Спаситель, во всех четырех евангелиях, связал свое догматическое учение с своим нравственным учением. Кто же посмеет разделить то, что связал сам Христос? Посмел сочинитель нового евангелия! О, против такой дерзости, в наши дни, силен только суд Божий. Такая дерзость отважится и отважит на многое, на все. «Все ли согласны в каких бы то ни было догматах», спрашивает лжеучитель, и отвечает: «нет. Все ли согласны в нравственных правилах? Все», отвечает. Нет, отвечаем мы, не все согласны и в нравственных правилах. Возьмем сущность этих правил, якобы извлеченных г. Львом Толстым из заповедей христианства. Не противься злому? С толкованием этой заповеди у Льва Толстого несогласны ни православные, ни нигилисты, два противные полюса. Не прелюбодействуй? С толкованием его-же, в смысле принадлежности одного из супругов на всю жизнь одному мужу или одной жене, несогласны ни нигилисты, ни даже православные, у которых разрешаются второй и третий браки, разрешается брак и прелюбодеям до брака. Не клянись? Несогласен никто. Не судись? Несогласен никто. Зачем же он проповедует такия нелепости, срамя себя и людей, которые его слушают и слушаются? Возьмем заповеди наиболее трогательные, христианския упражнения наиболее или возвышенные или более обычные, например заповедь о том, чтобы просящему дать, или обет удалений в пустыни для общения с Богом, или обычай подавать калачи в острог, – заповеди и упражнения, которые лжеучитель выставляет особенно, настаивая, что относительно нравственного их характера согласны все. Нет, не все согласны. Удаляться в пустыню, говорят, безумно и противоестественно, противоестественно отымать себя у общества человеческого, обрекать свою природу на безплодие для человечества. Подавать просящим нужно, говорят, что всякому, не всяко; попрошайкам, нищим по ремеслу, говорят, подавать безнравственно. Подавать калачи в острог – нет, говорят, не только не нравственно, но и гибельно для народной нравственности, так как часто острожники говорят, что в остроге кормят их так, как дома не кормят и в светлый день Пасхи. Одним словом, всякое нравственное правило христианства подвергалось еще большим пререканиям, чем догмат. Современная же философская мораль отвергает целую, даже большую и высшую, внутреннюю половину евангельского нравственного учения об обязанностях к Богу и самому себе о внутреннем очищении духа, о восхождении к Богу, ограничивая долг человека так называемым альтруизмом, обязанностями человека только к другим людям: чего не желаешь себе, не твори другому, и обратно, что в исполнении может быть совершенно безнравственно с евангельской точки зрения. Лжеучитель провозглашает христианство без догматов. А спросим: возможно ли какое бы то ни было вероучение без догматов, например даже отрицательное буддийское, даже нигилистическое, даже будто-бы христианское, а на деле антихристианское учение г. Льва Толстого? Ведь и у него есть свои догматы: 1) что истинно только его евангелие; 2) что Иисус не Божий сын, а простой человек; 3) что человек есть сын бесконечного начала, сын Отца, но не личного Бога, сын не плотью, а духом; 4) человек должен служить этому началу, Отцу и Богу (неличному) духом (не таинствами, не богослужением, не молитвами); 5) жизнь всех людей имеет божественное начало, она одна свята; 6) истинная жизнь есть только в каждый миг настоящаго; обман жизни во времени, жизни прошедшего и будущего, т. е. вера в вечность личного Бога, как и надежда на личное безсмертие, скрывает от людей истинную жизнь настоящаго; 7) истинная жизнь есть жизнь настоящего, общая всем людям, жизнь Сына человеческаго; и 8) потому живущий в настоящем общей жизнью всех людей, истинною жизнью Сына человеческого, соединяется с Отцем, безличным началом и основой всей жизни. Как же лжеучитель требует отделения догматов в христианстве истинном, когда даже в ложном христианстве истинном, когда даже в ложном христианстве г. Льва Толстого измышленная им мораль тесно сплетена с измышленными им же нелепыми догматами, включающими в себе внутреннее противоречие?

И как же это «истина истин» нашего лжеучителя, христианская «истина истин», столь ему известная, нужная и дорогая, выходит у него совершенно согласною с истиною истин русского скопца или австралийского людоеда, который съедает своего врага, зарезанного в жертву богам, на религиозном пиршестве ?! «Выражение таких разных вер может быть различно», – уверяет лжеучитель, – «сущность должна быть одна и та же, – мы все люди». Выражения веры русского скопца, австралийца, американца и индийца-людоеда уже слишком резки и омерзительны сравнительно с христианством. Так легко поступается настоящим христианством странный его исповедник разве только потому, что «вера его – слова, а не то, чем он живет, нарост, а не сердце», и даже не нарост, а блажь, а фальшь, а маска, а удочка для уловления других. Каким же образом возможно в сердце у человека христианство без личного Бога, без Христа, верующего в бессмертие, без бессмертия, без признания и диавола? Чему равняются речи этого неслыханного в мире лицемера, что христиане своими «догматами служат диаволу, а не Богу», когда этот лицемер не верит ни в Бога, ни в...? «И действительно», – сознается этот вредоносный лицемер, – «с общей точки зрения всякая вера есть обман, все это есть суеверие, что и доказывает царствующая теперь философия. Глядя с общей точки зрения, и я (лицемер) «неотразимо пришел к признанию того, что все веры – обманы людские». Вот это ясно. Оттого-то у него «их сотни вер» и все они одинаковы. «Сущность в них одна, – суеверие, обман», хотя выражения и различны по сравнительной тупости обманывающихся и обманывающих людей. Оттого христианин ли, грубейший ли идолопоклонник, людоед ли во славу своих свирепых божеств, это все у него одно. Оттого-то у него «истинная вера может быть во всех так называемых расколах, ересях, но наверное не может быть только там, где она соединена с государством; явно ложна только государственная вера». Но позвольте же, я совершенно охотно, всем сердцем принимаю веру истинную государственную, веру большинства народа, искренно находя ее лучшею всех известных мне ересей и расколов, какова она и есть, вера моих отцов, вера св. отцов, св. мучеников, св. апостолов, самого Христа? Ведь моя вера в лучшую из вер совершенно искрення и глубока и пламенна, – почему ж это она непременно должна быть ложна?

Известно, с чего у нас на Руси пошли и как встретились государство и церковь. Последния археологическия изыскания и этнографическия гадания дают понять, что славяне были аборигенами Европы, что они старее здесь всех народов, бороздивших Европу в знаменитую эпоху переселения народов, что славяне жили в Европе уже за 2000 лет до Р. Х. Допустим. Для нас это неважно. Важно то, что славяне, в длинную эпоху своего проживания в Европе до Рюрика, не выработали из себя никакого политического строя. Вся народная масса их, нарождаясь от семей и родов, доросла только до понятия племени, остановившись на раздроблении племен, которые в течении многих веков не успели сростись в один народ. Слово народ употреблялось скорее в смысле небольшой массы народившихся от одной семьи или рода в том или другом племени, чем в смысле народа, как совокупности всех народившихся от одного корня славянских племен, слившихся в одно народное тело. Такого славянского народа тогда никто, ни из славян, ни из инородцев, не видал, не слыхал и не знал. Были новгородцы, полочане, киевляне, были кривичи, вятичи, лютичи, были и славяне, как особое племя. Но никто не знал славянского народа. Начальники родов или городов судили и рядили своих сродственников посредством рады, круга или веча. Но эти круги или веча или рады скорее разделяли племя от племени, чем стягивали их в один народ. Их религия, с ея разрозненною, не установившеюся мифологией, без всякой попытки сосредоточиться даже около какого-либо трескучего Перуна, который не имел даже такого жалкого отношения к прочим божествам, как Зевс в эллинской мифологии, религия без жреческого сословия, без особочтимых святилищ, без грамоты и какого бы то ни было символа, также нимало не сближала племени с племенем. Известно, что любящие свободу, точнее – шатуны номады, чуть-чуть пахари, наши предки, прожив на своих широких землях, может быть, тысячелетия, наконец надумались отказаться от своей свободы, решив позвать к себе варяжских князей с наказом: «земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет, придите княжить и володеть нами». Зачалось государство. Но и первобытное государство не имело ни личного, ни земельного центра. Рюрик обжился было в Нове-городе, но Олег уже облюбил Киев, а Святослав стремился уже за Дунай в Болгарию. Самое же важное, Рюрик с братьями принесли с собою собственно не государственное, а семейное и родовое удельное начало, которое должно было скорее раздробить, чем сплотить русский народ. Вот тут-то и началась благотворная миссия святой православной церкви для русского народа и государства.

Не вдаваясь в подробности, назовем существенные черты этой церковно-государственной миссии. Православная церковь принесла на Русь из православной Византии идею великого князя, как Богом поставленного владыки, правителя и верховного судии подвластных народов, устранив славяно-варяжскую идею князя, как старейшего в роде атамана удалой, покоряющей огнем, железом и дубьем дружины. Церковь перенесла на Русь из Византии идею государства, с устранением варяжской идеи земли с народом, которую княжеский род может дробить без конца, как удельную свою собственность. Церковь утвердила единство народного самосознания, связав народы единством веры, как единокровных, единодушных чад единого Отца небесного, призывающих Его пренебесное имя на едином языке, который с тех пор стал для всех словенских племен единым, родным и священным языком. Церковь создала сперва одно, потом другое дорогое для народа святилища, в Киеве и Москве, закрепив там своим благословением, своими молитвами, сосредоточением там высших церковных учреждений, местопребывание все-связующей государственной власти. Церковь перенесла на святую Русь грамоту и культуру, государственные законы и чины византийского царства. Единственно только церковь была собирательницею разрозненных русских княжеств, разделенных еще больше, чем старинные племена славянства, удельными усобицами. Единственно только церковь спервоначала была собирательницею русских людей, князей, городов и земель, раздавленных татарским погромом. Церковь выпестовала, вырастила слабого московского князя сперва до великокняжеского, а потом и до царского величия. Пересадив и выростив на русской земле идею византийского единовластительства, церковь возложила и св. миропомазание древних православных греческих царей на царя Московского и всея Руси. Церковь же оберегла народ и царство и от порабощения игу ляшскому в годину смут самозванцев и общего шатания умов…

Разверзлись хульные уста того же лжеучителя на почитание святых мощей. Подите, кто хочет, любопытствующие изыскатели, посмотрите в подземельи великой церкви святой Киево-Печерской лавры, честные мощи почившего в прошлом столетии святителя Павла, митрополита Тобольского, пока еще не причтенного к лику святых. Подите в разные концы св. Руси, в которых почтительно хранятся мощи разных святителей, также пока еще не канонизованных. Подумайте, с каким тщательным опасством открывались св. мощи святителей Митрофана Воронежского в запрошлое и Тихона Задонского в прошлое царствование. Подумайте, отчего это Бог хранит десятки лет и века в нетлении мощи больше монахов, всего чаще святителей, и непременно высокой богоугодной жизни. И перестаньте хульники хульничать. Русский народ, в миллионах своей непочатой, нерастленной пока Толстовскою культурою среде, чутьем чует, куда ему идти на поклонение, для назидания, для подражания, туда-ли, куда народ пока еще не ходил, где выживший из ума, всем от пресыщения наскучивший барин, отвергающий Бога и Христа, слепя очи слепых, балуется, ходя за сохою, или лепя печи, или тачая сапоги, или же туда, куда народ ходит тысячу лет, от начала царства и св. веры на Руси, в Киев, в Москву, в Троице-Сергиеву лавру, или на Соловки, где преподобные отцы спасали себя и других, в пустынях скитающеся, и в горах, и в вертепах, и в пропастех земли, лишени, скорбяще, озлоблени, их не бе достоин весь мир; где, люди российские, сей простой черный народ, также в своей бедноте и черноте лишени, скорбяще, озлоблени, в пустынях скитающеся, и по горам, и в вертепах и по пропастям земли, видят свой собственный идеал, черного снаружи, но ангельски светлого в душе человека, видят звезду внутреннего душевного счастия, упокоения в Боге и горней надежды, свою зарю обетованного вечного счастия в небесах?! А никак не здесь, не на земной Толстовской ферме… Это вы тут деритесь, без Бога живого, без живого Христа, без надежды на небо, без надежды когда либо даже помириться между собою в драке из-за равного для всех куска хлеба. В чужих бо зубах ломоть всегда велик.

В последнее время в особенности прославляется любовь к свободе и причисляется к великим заслугам того или другого лица. Любовь к свободе заслуга?! Ее питает хищный волк, бегущий в лес с овцою; ее питает собака на привязи, лев в клетке, медведь в цепи, питает всякий дикий зверь, дикая пташка, рыба, гадина. Любить свободу также естественно, как любить поесть, попить, поспать. Это любовь чисто животная. В чем тут заслуга человека собственно человеческая? Достойная собственно человека заслуга заключается в любви не к свободе, а наоборот, в любви, в почтительности, в благопокорном стремлении к ограничению свободы. Любит свободу дикарь, который уходит в особую дальнюю берлогу с своею женою и детенышами, не любя стесняться присутствием других, равных или старших. Разумная же общественность немыслима без стеснения свободы. Была ли свобода, за которою так гоняются дикари, даже в древней Элладе после царей, среди борьбы племен, городов, маленьких республик, среди борьбы с преобладанием мелких тираннов, с злоупотреблениями черни? Были ли в древнем Риме, среди подобной же борьбы, от последняго царя до Мария и Суллы? Не больше ли там, в этих республиках, было настоящего рабства и порабощения, чем в монархиях? Вопрос, что дольше живет, что тверже стоит, республика, или монархия? Кажется, этот принцип республиканства или монархизма тут неприложим. Дольше живут и крепче стоят народы: китайский, индийский и особенно еврейский. Скажите же, в чем секрет их жизненности? В свободе или стеснении? Во первых, не в гражданском мотиве, а в религиозном, потому-что индусы и евреи давно свою гражданскую самостоятельность потеряли; далее же, не в свободе, а именно в свободном самостеснении, в свободном непоколебимом самоподчинении религиозным уставам, преданиям и обычаям. Китаец, индус, еврей, который оставляет стеснение себя своими родными, освященными и скрепленными временем, обычаями, и воспринимает европейскую культуру, тот китаец, индус, еврей потерян для народа и народности, особенно если он принял в веру чужого народа. В основу русского государства также положен идеал никак не свободы, а также стеснения, свободного самоотречения от свободы полудикарей, шатунов, вечевых крикунов и т. д. Затем св. православная вера связала русских в народное единство, подчиненное единой воле Помазанника Божия. Тогда-то мы и были слабы, тогда едва не развалились, когда по временам захватывали себе побольше старо-славянской шатости, как было в период уделов и самозванцев. Напротив, когда мы были всего крепче? Когда охотно несли благое иго Христово и доброе иго доброе единой власти, например при Петре I, во время шведской войны, при Александре I, во время отечественной войны, и при Николае I. А когда у нас на Руси пошла неслыханная дотоле шатость умов, с тех пор мы стали для всего света колосс на глиняных ногах. Пусть подумают об этом те великомудрые мужи, которые с своих высоких кафедр, воздвигнутых для их блеска потом народа, собиравшего русское царство, гремят дифирамбами во славу своей любви к свободе. Далеко-ль они ушли от графа Льва Толстого, имевшего неслыханную отвагу провозгласить и неслыханное упорство провозглашать всякую власть насилием, каковое должно всячески искоренять? Пусть подумают, в согласии или в разрез с народным духом проповедуют они свою любовь к свободе, – народному духу, который создал и вынес русское государство среди всяких исторических бурь самоограничением свободы и христианским самопокорением своей грешной воли всеблагой воле Провидения. Замечательно, что христианство вовсе не поощряет любви к свободе, как чувства естественного, в котором чистое и достойное смешано с плотским и греховным. Христианство, напротив, поощряет смирение, самопокорение, самоотвержение, и во-первых, отверждение собственной греховной воли, приклонение под благое иго Христово собственного взимающегося на разум Божий ума; поощряет вольное подъятие и несение креста Христова. Пусть подумают, что в основу русского государства положено самоограничение народной воли, выразившееся в общенародном приговоре относительно призвания князей, – приговоре или договоре, который и до сих пор скрепляется, из поколения в поколение, всенародною присягой, с целованием Христова креста и призыванием Бога христианскаго во свидетеля верности и крепости всенародной присяги. Пусть подумают, что без свободной душевной тяги, если не всего, то огромнаго большинства народа, в русском же царстве, без сомнения, всего русскаго христолюбиваго народа, без свободной тяги к средоточию народной жизни, к предержащей власти, невозможно было бы св. Руси жить, миллионы инородцев крепко в себе привязывать и еще побеждать многие миллионы закованных в железо, дышущих огнем врагов. Пусть подумают, насилие ли это, или же настоящая, разумно-человеческая, сознательно-христианская свобода, постигаемая и умом народа, особенно же чувствуемая его сердцем. Пусть подумают, что всякий присоединившийся к православной русской Церкви человек увеличивает, а всякий отпавший от нея уменьшает народное большинство вернейших подданных русскаго Царя, вольною волею и вольным разумом поддерживающих его царский престол. Пусть подумают, что присоединение к православию есть наиполнейшая руссификация (выражаясь языком современной школы), не переоблачение, а перерождение, пресуществление инородца, во втором, в третьем поколении, в коренного русского человека; тогда как отпадение русского от православия в иные секты (за исключением ближайшего к православию старообрядства), особенно же в рационалистическия, молоканство, штунду, пашковство, нигилизм, толстовщину, перерождает русских в не-русских. Пусть подумают о том, что эти проповедники любви к свободе и ненависти к власти, как насилию, готовят русскому народу. А то же, что и во всем свете всему человечеству. Готовится безъисповедный вселенский космополитизм, в котором, как пред потопом или вавилонским смешением, все люди смешаются в упадке всякой веры, всякого возвышенного идеала, всякого стремления к горнему, небесному, смешаются в работе самым низменным страстям, в захвате и раздоре из-за благ мира сего; а разделятся, как в допотопном человечестве, на два лагеря, на лагерь исполинов коварства и злобы, который захватит лагерь более незлобивых и нелукавых в самое безпощадное рабство. И от этого последнего зла избавит только сам Бог, стерши с лица земли человечество, как недостойное более жить.

Братие, – умоляет нас избранный сосуд благодати Христовой св. апостол Павел, благовестник христианского идеала христианского государства, – братие! Молю вас творити моления, прошения, благодарения пред Богом за вся человеки, прежде всех за Царя, а потом и за всех, иже во власти суть, да тихое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте. Сие бо добро и приятно пред Спасителем нашим Богом, иже всем человеком хощет спастися и в разум истины приити.

Глаголаше Иисус к веровавшим Ему: аще вы пребудете в словеси Моем, во истину ученицы Мои будете. И уразумеете истину, и истина свободит вы. Аще убо Сын свободит вы, во истину свободны будете (Ин.8:31–36). Вот это слова Христовы, речи евангельския, учение Христовой церкви.

Аминь.


Источник: Церковь и государство : Против гр. Л. Толстого : Беседа преосвящ. Никанора, архиеп. Херсонского и Одесского. - Санкт-Петербург : тип. Ф. Елеонского и К⁰, 1888. - 58 с.

Комментарии для сайта Cackle