Краткий дневник по миссионерству

Начальник Японской Духовной Миссии,

Епископ Николай

Января 1/13 1889. Воскресенье.

За обедней – толпа церковно-японских христиан. Кроме того, с российской канонерской лодки «Кореец» пришли сорок два матроса при офицере (Михаил Федорович Алексеев – чудесно исцеленный о. Иоанном Сергиевым в Кронштадте). Литургия вся, как обычно, была на японском; только на Великом Выходе по-русски помянут был Российский Царствующий дом и прочие. Молебен Нового года был по-русски. Из судовых девять человек певчих подвинулись к клиросу и пропели отлично молебен, я же служил по-русски. Видно, что и японцам это было очень приятно, – молились с усердием, хотя не понимали слов (но понимали порядок служения, ибо за несколько дней виден был тот же молебен по-японски).

Матросы были угощены чаем и японским суси, после чего ученики проводили их на железную дорогу.

В Посольстве застал страдающего простудой посланника (Д. Е. Шевич). Но, когда приехал с поздравлением Соесима, – нужно было видеть, как сей больной посланник разливался в комплиментах и сладких речах с ним. Именно нужно иметь дипломатические способности, чтобы во всякое время быть в состоянии говорить вещи и умные – дельные, полезные, и говорить их слегка (сообразуясь с обстоятельствами, какие есть). Жаль только, что эта игра остроумия, изящества и ловкости вся терялась от неумелого перевода, каким был перевод Сиги, как видно, очень забывшего русский язык. Соесима кряхтел, молчал или отвечал незначительными фразами именно потому, что Сига не в состоянии был передать ему игривой и умно-изящной речи русского посланника. Мне припомнилось время, когда Соесима играл в остроумие с Посьетом (в 1872 году, когда Великий Князь Алексей Владимирович посещал Японию). Но тогда перевод был другой.

Младшая сестра Анны Кванно – начальницы Женской школы, Мария Кису, жена Акилы Кису, в Иигава, привела дочь Веру в Женскую школу. Девочке ныне лет двенадцать-тринадцать. Отец, больной человек, любит дочь до того, что и спит с нею, ни на минуту не может расстаться, ибо единственная дочь. Отец и христианином сделался, просвещенный своею малюткой дочерью, лет шесть-семь тому назад; она, будучи уже крещена вместе с матерью, не переставала своим детским лепетком учить его христианству и надевать ему на шею крест, который он, наконец, и возложил на себя, и возложил истинно, ибо с тех пор на одну только постройку Собора здесь пожертвовал 150 ен, не говоря уже о питании катехизатора в Иигава и прочем; признаки по-японски достаточно поразительные, чтобы показать искренность обращения Акилы. – Когда я в прошлом ноябре был в Сендае, Акила со всем семейством прибыл в Сендай, после позволил жене и дочери побыть в Токио. Вере, дочурке, очень понравилось здесь Женская школа, и она упросила отца отпустить ее поучиться здесь; особенно понравилось пение здесь, а она была там днем главною певчею; здесь она увидела, как еще мало знает пение. [?] Отец не помешал ей; бедный, как он, должно быть, страдает ныне от разлуки с милою крошкою (именно милою, ибо Верочка действительно премилое дитя). Мать пробудет ныне с нею здесь с неделю и вернется. Я говорил ей, что Акила может взять дочь домой во всякое время, но мать говорит, что дочери отпуск в школу на три года, в которые она не будет потревожена из школы.

Между поздравлениями с Новым годом был некто, проживший семь лет в Кронштадте. Говорил, что н днях был симбокквай бывших в России, собралось человек двенадцать. Говорил, что сторонники России здесь: граф Сайго, Инамото и Курода. В добрый час им!

Мне кажется, что Верочка Кису должна со временем послужить Церкви. А как нужны такие лица из Женской школы! Графиня Путятина была слишком груба для понимания сего рода службы; ныне Елисавета [?] – горда, Анна Квано – стара; никого нет для бескорыстного, ревностного глаголанья Слова Божия, желающих из женщин особенно! Пошли, Господь, диаконисе для сей Церкви!

2/14 января 1889. Понедельник.

Был с новогодним визитом Соесима, граф. На вопрос мой: «Вероятно, в Парламенте (имеющем открыться в будущем году) будет поднят вопрос о вере для Японии?» Отвечал: «Не будет, ибо вера не касается Правительства; вера будет оставлена на произвол каждого». – «Но какой же веры будет Император?» – «Это его личное дело». – «Однако же вера весьма важна и с точки зрения государственной, и Правительству не след относится к ней безразлично; Япония теперь в периоде искания веры для себя; только Правительство имеет возможность исследовать и определить, какая же вера истинная; для частных лиц – это весьма трудно, средств не хватает, да и частное лицо, нашедши истину, не будет иметь авторитета, чтобы преподать ее государству; если Правительство не поможет народу в этом деле, наползут сюда всевозможные секты, раздробят и поделят Японию», и так далее. Уже не в первый раз я ему толковал все это, а ныне рассказал, как наш Святой Владимир отыскал истинную веру; говорил о разности отношений разных христианских исповеданий к Правительству; если войдет сюда католичество, то японский император сделается рабом (дорей) Папы; если протестантство, – вера будет на послугах Правительства, или же как ныне в Америке (хвалящейся – «свободная вера в свободном государстве») и Франции – будет раздавлена Правительством. Все это граф слушал в перемежку со своими нелепейшими возражениями: «Я, мол, сам сочиню веру», и подобное, или же, по-видимому слушая, кажется, ничего не слышал, а думал себе свое, ибо ни на волос он не поддается никаким религиозным убеждениям вот уж сколько лет. И, смотря на него, грустно становится за Японию; один из лучших людей Японии и, кажется, может быть принят за представителя и выразителя духа народного; ужели и вправду – так почти все иностранцы отзываются об японцах – народ сей совсем безнадежен в религиозном отношении, индифферентен или невер по природе?

Чуть ли не больше по нему Наст, унитарий из Америки, проповедующий ныне в Токио и, говорят, всегда имеющий большую аудиторию и последователей из высшего класса! Если только такие крупицы религиозного верования, почти равные нулю, он может переваривать своим духовным желудком, то долго еще ждать, пока он возрастет до глада [голода] истинной веры.

3/15 января 1889. Вторник.

Японский религиозный журнал «Ниппон-но кёогаку» – презанимательный. Чего хочешь, того и просишь. Тут буддисты ругают на чем свет стоит христианство, – под тем же христиане провозглашают победу над буддизмом, а дальше опять буддизм доказывает, что христианство в Европе вымерло и что буддизму – широкая дорога в Европу, – не только здесь. Здесь же синтуист тычет свою засохшую веру, точно могильный <…>, – а дальше другой синтуист толкует, что «Такамано Хара» – не больше, чем «жилье микадо в Яманото» и что ни богов, ни неба нет, в Мо <…> и его ученики эту истину, чтобы не закрыть рынка для своих книг. Тут же и унитарий (а равно и в Дзидзисимпо) извивается змеей: «Нет Бога, – впрочем, есть Бог; мы не христиане, впрочем, мы христиане; мы не молимся, впрочем, мы молимся; однако наша молитва – только выражение желания высшей жизни», и прочее. В каждом номере журнала можно найти и православную статью. В самом деле такой чистейший, откровеннейший индифферентизм – интересное и характеристичное явление. Впрочем, тут есть и хорошая сторона: сим органом можно пользоваться для выражения православных мыслей.

Вот католический орган: «Тенсю-но Банпей» «Ее Soldat du Dieu»¹ – ни в каком отношении позволить нельзя. Это именно солдат, грубый человек, пьяный, драчливый и сквернословящий, сказать же путное ничего не умеющий. Статьи преглупые, а половина журнальца всегда наполнена полемическими статьями, то есть грубою бранью и ложью но отношению к православию, не менее и к протестантству; отвратительно читать, почти никогда не одолеешь все статьи; как это рисует католичество! Больше сорока патеров здесь, и такое глупое и ничтожное издание! В нашем Симпо в десять раз больше ума, не говоря уже о других качествах. Попался еще им этот Владимир Соловьев – несчастнейший ренегат; жуют и смакуют его и тычут эту жвачку вот уже больше года! Нашли утеху! Видно, обеднение, когда и это им кажется драгоценным орудием против православия! Бедные. – Но как бы то ни было, Японии католической не быть. Третьего дня Соесима при одном выражении: «При католичестве Японский Император сделался бы рабом (дорей) Папы», покоробился до того, что не захотел дальше продолжать на эту тему. Нет, Папскую туфлю Япония целовать не будет!

4/16 января 1889. Среда.

Как подл может быть англичанин за деньги, примером может служить издатель «Japan Mail», капитан Бринкли. Совершенная собака на задних лапах в каждом своем номере пред японцами, особенно пред властями, от которых получает субсидию. О чем бы ни была речь – скалит зубы улыбающийся пес тут как тут; только – на других псов сия собака ворчит и скалит зубы в другом тоне; какая грызня с «Japan Herald», издающимся здесь, в Йокохаме, но более независимом, хотя тоже часто становящимся на задние лапы и со всею аглицкою сворнею борзописцев; пояснением может служить и сегодняшний номер, где Бринкли грызет аглицкую газету «Standard» за чуть-чуть неблагоприятный отзыв о японцах. – А в религиозном отношении что за ничтожный этот Бринкли! Добрую сторону наплытия сюда миссионеров находит только в том, что это способствовало поднятию здесь спящего буддизма. В Христа не верует, хотя и считает себя христианином; мертвым трупом протестантство так и разит из его газеты; хоть в этом польза, клиническая польза показать иногда тот или другой отрезанный от трупа член!

Елизавета Котама приходила просить прибавки жалованья. Я думал – для помощи обедневшему брату, но совсем нет, – «на платье, на Лексикон» и тому подобное. Дал ей строгое наставление не терять уважения, которым начинает пользоваться, служа Церкви; пришла сюда добровольно – посвятить себя Богу, так пусть сохраняет это настроение. Пусть не дает места диавольскому внушению гордыни (что-де уже сколько служу) и себялюбию. Если бы любовь к ближним или Богу привела ее сюда с просьбою, – иное бы дело, просто же себялюбие не может быть исполнено. Советовал ей вести дневник, чтобы наблюдать за собой, за развитием своего внутреннего человека. Впрочем, обещал ей давать от себя по 1 ене в месяц в прибавку к нынешним от Церкви 4 енам. Дай Бог, чтобы она вразумилась; по-видимому, начинает зазнаваться. Эх, японцы – малонадежный народ!

5" 17 января 1889. Четверг.

Прочитал «Афоризмы» и «Максимы» Шопенгауэра. Отчасти годен сей пессимист-философ для пояснения истины, что «мир во зле лежит» и что все люди от рождения заражены грехом. Но учение его, что «зло позитивно, а благо негативно» и что несчастье и страдание – общее правило и даже цель сей жизни, – что за дикое ученье!

Оттого он и сходится с буддизмом; буддистское изречение: «Это есть сансара, море похоти и вожделения, а потому мир [?] рождение болезни, одряхления и умирания – это есть мир, который бы не должен существовать» советую повторять всякому четыре раза в день.

От него-то буддизм вошел краешком своего тумана в некоторые пустые головы в Европе и Америке, а отсюда и в Японии – «буддизм-де будущая религия Европы на место исчезающего там христианства». Это – вонь мертвеца здесь, ворошимого некоторыми жуками кавказской породы. Это же признак, что в инославии – гибель духу человеческому.

6/18 января 1889. Пятница.

Богоявление.

После богослужения был по-русски молебен для русских с лодки «Кореец». Благочестие, видимо возрастает во флоте. С такого маленького судна – пожертвование на постройку храма до 260 долларов.

Возвратившийся с обзора Церквей о. Федор Мидзуно сообщил немало хорошего об усердии окрестных христиан, особенно в Акуцу (мито), Ооцу и в Симооса. Недостает усердных проповедников, – пошли их, Боже! Везде теперь можно проповедовать, лишь бы было кому. Все это море голов, совершающих жизненный путь без мысли, куда он ведет, начинает чувствовать беспокойство среди густого тумана…

7/19 января 1889. Суббота.

Утром урок с молодыми проповедниками. Частный и Общий Суд: воины возвращаются по одиночке с поля битвы, и торжество по окончании всей войны… Когда Общий Суд, мы не знаем, как не знают рабочие, когда будет окончено здание нашего храма, и в каком он виде будет: каждый делает свое дело, но общего плана не знает… Но признаки есть, когда будет окончено, – это – когда ремесленники внесут свою долю труда, когда останутся только негодные отброски материалов, наконец, когда леса станут разбираться. Так и там: когда все народы, услышав Евангелие, внесут свою долю в создание Церкви, когда на земле останутся одни негодные отброски – злые последователи антихриста, и когда звезды спадут и прочее… Искупитель наш должен быть всемогущим и для того, между прочим, чтобы истинно возродить и претворить нас; иначе, например, Святой Пророк Давид мог ли бы наслаждаться блаженством при сознании своих грехов, или Моисей Мурин, или разбойник с креста? Но чувство греха и страдание у них погашено, ибо они ветхого человека сбросили и родились во Христе; ныне не ощущают боли от своих прежних падений – все равно человек не ощущает боли от падения и ушибления, когда он был пятилетний, отчего? Оттого, что он совсем новый человек; взрослым он только помнит, что ушибся тогда, но боли не чувствует (если она была тогда исцелена). Нужно так душой нам возрасти в Христе, – это великое таинство; и все, что в Священном Писании о возрождении говорится – великая и отрадная истина, истина буквальная.

12/24 января 1889. Четверг.

Этакое несчастье! Сегодня в храме плотник Хирата, тридцати лет, из деревни Сибамура в Сайтама кен, из разбиравших подставки оборвался по неосторожности и убился до смерти, упав на кирпичный помост под аркой (с северной стороны). У бедного осталась жена и трое маленьких детей. Товарищи его, положив труп на сколоченные доски, унесли домой. Быть может, из детей кто будет годен в одну из наших школ. Хоть бы этим помочь. Грустно!

Из Сан- Франциско некто Ск. Джеферес принес письмо и фотографии от Преосвященного Владимира. Сослуживцев и школьников у него много. Можно много добра сделать. Дай Бог ему! Невыразимо приятно будет, если в Америке станет на ноги наша Церковь. Сколько бы борющихся теперь в волнах протестантства нашли мирное убежище в ней!

Впрочем, такие сочувствующие, как сей Джеферес, не в счет, дальше слов не идут.

13/25 января 1889. Пятница.

Протестантов и взаправду, кажется, уже близко тридцать тысяч в Японии; все выхваляются этим в газетах. А года три назад было вдвое меньше, чем у нас; теперь же мы на половину отстали, ибо у нас всего шестнадцать тысяч. Впрочем, и это сопоставление далеко не в похвалу протестантству, если принять во внимание, что у них одних иностранных миссионеров и миссионерок до трехсот душ, тогда, как нас всего трое, и с о. Сергием, всего три месяца назад прибывшим. Впрочем, нет сомнения, протестанты все больше и больше будут нестись вперед и обгонять нас, прыгая и резвясь, путаясь и резвясь. Они совершенно, как блудные дети, радостно несущиеся вдаль от родного крова, от восхищения, что имеют в руках часть наследства и свободу тратить его, как хотят. С какою радостию они толкуют о христианской свободе и как наивно пользуются ею. Мало протестантской разнузданности, приносимой сюда миссионерами, иногда тут поминающими свое родство с христианством, туземные христиане протестанты шумят – не хотим никаких правил, которые точно перегородки и формы предлагаются нам заграничными учителями… Бедные! Как, видимо, беспутно расточают сокровище свободы, данное Отцом Небесным! Смешивают свободу с безалаберным самопроизволом, и тем сами себя обедняют. Свобода есть беспрепятственное движение и жизнь в узаконенных пределах; выскочить из них – значит лишиться свободы. Рыба свободна и счастлива в своей стихии – воде, но если бы она под тем предлогом, что свободна сделать это, выпрыгнула на берег, то попала бы в стихию, которая несвойственна ей, которая бы поэтому стеснила ее движения, связала ее, сделала ее жизнь на время мучительною, а со временем и совсем лишила бы ее жизни. Так и с протестантами, выпрыгнувшими из Церкви: они сами лишили себя благодатной атмосферы Церкви, и бьются и трепещутся, точно рыба на песку, – чему верить? Не знают, чему следовать? Не ведают! Все перемешалось и перепуталось во взаимных недоумениях и спорах, а неверье, точно шумящая и ревущая волна, хлещет все выше и свирепее, и рвет из руку них последнее весло – надежду – Священное Писание. Что они, в самом деле, могут сказать, хотя бы унитарияне, так нагло ныне в Японии хулящие Слово Божие? Не то ли, что я вчера прочитал в «Рокугодзасси» – протестантском журнальце? Что за вялая, выдающая сама разбитость своей веры, защита!

В Европе и Америке протестантский мир все более и более приходит в сознание окончательной своей несостоятельности и уже почти совсем отрекается от Христа- Бога <…> – выражение протестантского сознания, потерявшего веру в божество Иисуса Христа. Но щепы от разбивающегося протестантства еще заносятся сюда в вое миссионеров – с рьяностью набрасывающихся на Японию в таком количестве. И здесь японцы, точно дети в куклы, с восторгом начинают играть в пасторов, учителей, проповедников, диаконов – и все с неограниченною свободой толковать Священное Писание по-своему и творить и творить новые секты, сколько душе угодно. В добрый час! Видно, так лучше, блудный сын пусть повольничает, растратится и почувствует свое убожество. Иль этого не будет? Не опомнится? Но ужели японский дух ни к чему не годен? Совсем не на счету у Провидения? Ибо жить и умереть только с ложью на устах и в душе – все равно что не жить. Нет, не верится этому. Много хорошего, любезного Богу и у японцев. Итак, не дает им Бог умереть во тьме и полутьме. А это значит, что нынешнее и будущее протестанты, здесь избродившие глухие тропинки, вернутся, наконец, на истинный прямой путь, ведущий в Царство Небесное. – Итак, будем трудиться и, с помощью Божиею, строить здесь Православную Церковь с твердою верою, что этим полагается камень в основание дома истинного прибежища для всего японского народа.

Но, Боже, взгляни же скорее оком милосердия на сей народ! Жизнь сия уподобляется плаванию в море или путешествию; но разве есть пловцы или путники, отвечающие на вопросы: «Куда направляетесь? Какая цель пути вашего?» – «Не знаем, не знаем!» А здесь у всего этого моря людей если спросить, – что за гробом? Какая цель вашей жизни и так далее? Никто не ответит, как должно; все скажут: «Не знаем»; почти все: «И не хотим знать»; а иные, вроде здешних университетских ученых, засмеются на вопрос и назовут его глупым, ибо-де «с жизнью для человека все кончается, – душа его исчезает». Что за ужасное состояние! Именно «люди сидящие во тьме и сени смертной!» Боже, засвети здесь солнце истинного Твоего Евангелия здесь! Скорее!

«Церковь своим руководством стесняет-де» – блудословят неразумные протестанты. Ну, да! А в темноте-то предлагающий руку надежный путеводитель тоже стесняет? Лучше лоб расшибить об стену, либо ногу сломать? «Теперь-де не тьма, а цивилизация». Пусть. Но и среди бела дня разумные мореходы разве не берут лоцмана – там, где путь небезопасен, или неизвестен? «Но и без лоцмана ходят и приходят». А Церковь-то разве насильно и всем непременно навязывает свое руководство? А как же по сорок-пятьдесят лет жившие в пустыне отшельники плыли по житейскому морю? Не самостоятельно ли? Да еще и святыми стали, еще и книги, полные руководственного света, для других написали. Так и теперь хорошо самостоятельно жить и думать, живи и думай, – Церковь будет радоваться за тебя, если будешь идти; это-то собственно и цель Церкви – возрастить всех до самостоятельности (в меру возраста исполнения Христова – значит, до высочайшей идеальной самостоятельности), Но дело в том, что Церковь – всегда, во всякую минуту, готова поддержать, помочь, наставить, чего в протестантстве нет и быть не может (читай Священное Писание и понимай, как знаешь?).

17/29 января 1889. Вторник.

В субботу был пожар в Университете: сгорел деревянный двухэтажный дом, где помещались больше сотни студентов. Пожар начался за полночь, когда все спали, – внизу; когда разбужены были спящие студенты, то лестница – единственная наверх, уже была в огне, и потому молодые люди стали бросаться из окон; больше десятка получили сильные ушибы; а один не успел выскочить и сгорел. Отсюда поучение, что имеющуюся в виду постройку здания для Семинарии нужно произвести такой, чтобы подобной беды не случилось.

Сегодня в «Japan Daili Mail» напечатана выдержка из «London and [?] Express», в которой говорится, что Петербургский Митрополит писал в лондонскую газету «Daily Telegraph», прося помочь Японской Православной Миссии построить храм, основание которого уже заложено (тогда как уже он почти кончен), извещал, что здесь уже восемь тысяч христиан (тогда как их шестнадцать тысяч) и прочее. – Это Высокопреосвященный Исидор-то? Да он и к Аглицкой королеве, подумавши, напишет, коли бы и случай был! Экие нелепости! И, вероятно, не без злонамеренности сочиняют.

19/31 января 1889. Четверг.

Сегодня напечатано опровержение вышеозначенной нелепости в «Japan Daily Mail», посланное письмом вчера. И за то спасибо! Вор, пойманный в кармане, не отказывается отдать назад платок.

О. Павел Ниицума, вернувшись из Маебаси, рассказывал, что Церковь там совсем упала. Во-первых, священник Роман Циба негоден быть священником, хоть и избран был самими христианами. Вот урок (а в Санума с о. Иовом Мидзуяма – другой), что и избрание, и притом лица хорошо известного, не всегда обеспечивает благосостояние прихода относительно священника. Итак, избирательскому порядку не следует давать преувеличенного значения. Священник Роман Циба – вял, но заносчив; управить не может, а требует подчинения; слабохарактерен, но вспыльчив. Во-вторых, шелк плохо пошел, а наши христиане все шелкопроизводчики и торговцы. Итак, вот еще как слаба Церковь: достаточно торгового убытка, чтобы убить религиозное чувство. Вероятно, на Господа Бога в претензии, отчего-де не посылает им с неба золотой дождь. Грустно!

20 января/1 февраля 1889. Пятница.

С этою почтою пришло письмо от одного послушника из Санкт- Петербургской Невской Лавры, кончившего курс и бывшего учителем и женатым; жена и дочь померли; просится сюда иеромонахом; ему двадцать шесть лет, – Иеромонахи должны быть здесь с академическим образованием; а пусть приезжает иеродиаконом с жалованьем не больше сорока ен. Был бы здесь и экономом, и ризничим, и прочее, и прочее. Нужно написать о. Феодору, чтобы посмотрел его и, если окажется добропорядочным, предложил бы; если действительно чувствует миссионерское призвание, как теперь, то согласится, а если не согласится, значит и негоден здесь. Если приедет, то научился бы там служить с архиереем и отыскал бы и привез с собой хорошего звонаря.

Однако Елисавета Котама совсем дрянь. Или она испортилась, или и прежде не имела того возвышенного настроения, которое я воображал в ней. Приходила прибавки жалованья просить, – на что? Думал, обедневшему брату помогать; нет, себе на платье и разные мелочи. Это на днях, а сегодня еще объясняться, что она-де не в искушении от лукавого или мира, как я прежде сказал. Слушал долго, – все-таки никак не мог понять, чем хорошим она мотивирует просьбу прибавки; а заговорил опять, убеждая вернуться к прежнему доброму настроению – мысли служить Богу, как она опрокинулась на меня и стала высчитывать, что я сделал дурного ей: не дал денег на дорогу на каникулы (потому что получает жалованье), помимо ее, на ее экзаменах, обратился к другой учительнице, больше я не стал слушать, ибо и некогда. Итак, она ко всему еще и глупа, да и зазналась же! Все мои убеждения и наставления (как духовника) и тогдашние, и сегодня, как к стене горох. Приходится оставить надежду на нее, как на будущую начальницу Женской школы. А нужно поискать по Церквам взамен Анны Квано, старухи, когда совсем ослабеет или помрет, от чего, кажется, недалеко. Как слабо, однако, японцы и японки проникаются христианством! И как нужна бы из России одна добрая благочестивая женщина и для Женской школы, и для христианок здесь.

26 января/7 февраля 1889. Четверг.

Сегодня о. Павел Ниицума освятил молитвенный дом в Йокохаме. Я дал туда икону Афонской Божией Матери, писаную на Афоне и пожертвованную сюда еще в 1880 году Ефр. Никиф. Сивохиным в Петербурге. Долго хранилась она; жаль было расстаться с нею; дай Бог, чтобы она принесла благословение начинающейся Иокохамской Церкви. Икона аршина полтора высоты и превосходного письма. Другие иконы Священного изображения также даны. О. Павел сегодня совершает, после водоосвящения, литургию там; затем проповедь, тема которой – превосходство православия пред католичеством и протестантством. Желательно, чтобы не увлекались в бесполезные состязания; но темы переносить нельзя, ибо катехизатор (Тарасий Маедо) разослал множество билетов.

На днях вышел Императорский рескрипт, что 11 февраля (30 января старого стиля) дана будет Конституция. Столица готовится к этому празднику. Объявлен церемониал, сущность которого в том, что председатель Суумицуии (Императорского Совета) подаст приготовленный список Конституции Императору, а Император передаст его председателю Государственного Совета (Найкаку). Главные действующие лица – граф Ито и Курода, которым студенты Университета 11 числа, во время парадного поезда Императора к войску, отложивши лошадей у их колясок, провести на себе, но, кажется, это не состоится. День, действительно, важный, и дай Бог ему быть началом новой – истинно счастливой и христиански отрадной эрой для Японии. Школы будут расставлены по пути парадного поезда Императора вместе с Императрицей и будут петь народные гимны. Собираются и наши стать где-нибудь и пропеть. Для этого сегодня стали было разучивать на четыре голоса один из гимнов, – но что за безобразие! Японские стансы – переложенный на ноты одного из протестантских молебных гимнов: вяло, усыпительно, мертво, – все на низких нотах с полутонами. Мерзость! Меня отвращение взяло, когда слушал разучиванье. Я совсем не воображал этакого имбесильного обезьянства японских патриотов. Остановив спевку, я велел завтра спеться «Спаси, Господи, люди твоя» – и прилично обстоятельствам – вознести моление за Императора и Японию и пригодно для нашего прекрасного, пока единственного в Японии, хора пропеть полной грудью. И певчие-то, видимо, обрадовались.

11-го числа, в понедельник, отслужим обедню и молебен за благоденствие Японии. По этому случаю пришлось переложить, наконец, «многолетие» на японский язык. О. Павел Сато приходил сегодня утром и просил перевести, – предлагал и текст «циё яциё» – «тысячи веков, восемь тысяч веков», но подобные выражения могут быть хороши в светских гимнах, – в Церкви же неуместны, – здесь должно быть слово правды только, просить же у Бога жизни Императору тысячу веков, едва ли и сам Император одобрил бы. Итак, положено перевести «многая лета» выражением «икутосе-мо». Павел Накаи предложил это; хотел еще к этому приложить «икуё», но опять была бы ложь в Церкви. – Львовский перекладывает на ноты. Завтра споются. 11-го числа в первый раз в Церкви будет возглашение и затем, дай Бог, широкое употребление!

Слово нужно будет сказать в Церкви 11-го числа об отношении Церкви к Государству. Католичество требует подчинения Государства Церкви, протестантство наоборот, а возбуждающееся из того и другого неверия – проповедует свободную Церковь в свободном государстве; но проповедывать, что душа не должна иметь отношения к телу и тело – к душе, может только человек, неверящий в существование души отдельной от тела. Государство не есть последняя форма человеческой жизни, – а переходная, следовательно, он должен иметь в виду дальнейшую жизнь точно также, как низшая школа среднюю, а средняя высшую. Истинное отношение Церкви к Государству только в Православии, где Церковь в Государстве, как душа в теле.

Итак, мы должны сегодня и всегда молиться, чтобы Господь даровал истинную веру Японии и в ней счастье и благосостояние Государства.

Как в скверную, ненастную погоду вода и сырость пробирается повсюду, так и протестантство с своим наплывом миссионеров и всякого звания лиц из протестантских стран ныне всюду старается просочиться в Японии. Сырость, однако, и слякоть никому не нравится. Было бы величайшею аномалией, если бы привился протестантизм в Японии. И пора бы уже этой мерзости, этому [?] духа человека, этой переходной ступени к неверью – протестантству – вон из мира. Ведь и имя-то у него напрокат – на час – живет, мол! Протестантство! Диавол непременно чихнул и поздравил себя, когда сочинил это имя для нового заблуждения, порожденного им. Но пройдет еще два-три века и люди будут дивиться, что могла быть такая вещь, как протестантство; но у людей в то время будут новые заблуждения, быть может, глупее протестантства: «Соблазнам подобает прийти».

Нужно пригласить из России благочестивых жен для миссионерского дела здесь. Сделать воззвание – достаточно будет; вероятно, откликнутся. Нужно только наперед заявить, что они должны быть на своем иждивении. И если приедут, уметь обращаться с ними, – не как Черкасова и Путятина, которых, может быть, и можно было сделать полезными для Миссии, если бы при обращении с ними заранее было принято во внимание, что женщина по самой природе своей может служить делу – только служа личности, и если личность уклоняется от нее, она и дела не видит и так далее.

30 января/11 февраля 1889. Понедельник.

Торжественный и весьма важный для Японии день – обнародование Конституции. Император уступил большую часть своей правительственной власти народу. Почти везде Конституция добывалась кровью, иногда целыми потоками крови. Здесь она свободно и благодушно дана и столь же благодушно принята.

Выпавший ночью дождь несколько мешал связности праздника в начале дня. Впрочем, все действия программы состоялись.

Мы отслужили литургию и благодарственный молебен, начав с восьми часов утра. На молебне первый раз в Японской Церкви провозглашено и пропето было (весьма плохо) многолетие на японском – «икутосемо» Императору и фамилии его, синклиту и японскому народу. Часов в десять школы отправились в назначенное заранее, по дороге Императора к войску, место – у Русского Посольства. Пропели, при приближении Императорского поезда, раз Спаси, Господи, люди… на японском, два раза народный гимн «Кимига ё» и еще «Сю я, нандзино [?]». Пели, говорят, превосходно. Император и весь поезд засмотрелись на певчих, – и неудивительно. – Четырехголосное пение все слышали впервой. На дороге домой певчие пели против императорского дворца и в других местах, – против Семинарии и здесь – против крыльца. На дороге в иных местах была такая теснота и давка, что только благодаря нашим большим ученикам Катехизаторской школы девочки наши не были подавлены, как крысы; ведь четырнадцать человек раздавлены до смерти в тесноте, как газеты извещают. Певчие и все ученицы наши, слава Богу, вернулись не только все здоровые, но даже никто не упал и не выпачкался в грязи дорогой, – Порядок шествия школы наши везде, где можно, соблюдали так хорошо, что заслужили похвалу, слышанную из многих уст – «недаром-де духовная школа». В процессии у них было четыре флага: два государственных, один Семинарии и один – поздравительный Императору (банзай).

Город разукрашен арками, фонарями, флагами, даси (коляски с театральными представлениями и прочее), из которых иные забавные; например, на одной коляске журавль выпускает из клюва свиток, а змея, выползая из трещины, тащит его к себе.

Утром во дворце была церемония передачи Императором Конституции народу: Император принял свиток от составителя документа, передав его графу Курода – премьеру нынешнего Государственного Совета. Вся церемония продолжалась не более двух минут, как рассказывает о. Анатолий, в качестве члена Посольства бывший там. Император, вышедши на трон, прочитал указ, потом принял свиток, передал, поклонился и ушел, – а сто один выстрел возвестил японскому народу, что он – самодержавный.

Праздник отчасти был испорчен убийством министра просвещения – Мори. Утром, когда собирался во Дворец, некто Нисино, лет двадцати пяти, потребовал свидания с ним, – и выходившего уже из кареты министра схватил левой рукой поперек тела, а правой распорол ему брюхо кухонным ножом. Сам тут же был убит одним из свиты. В кармане убитого нашли бумагу, где объяснялось, что министр убит за осквернение святыни храма в Исе; оскорбление же состояло в том, что Мори, когда был там, вошел в кумирню в сапогах – «недостоин-де такой нечестивец сегодня участвовать в церемонии», и убил. Характеристично! Крайний индифферентизм и бездушный фанатизм – оба друг с другом. – Нисино не необразован, служил чиновником, жил неподалеку от Миссии, в Канда; был человек слабого сложения, – не ссорился в спорах, но выражал крайнее благоговение Императору; о замысле его ровно никто не знал.

Вечером часть Конституции уже явилась в газетах, и я с удовольствием увидел во второй главе – «о правах народа» двадцать восьмым параграфом объявленную свободу вероисповеданий. Итак, теперь уже не «моккё» (молчаливое позволение), а открыто объявленная свобода – всем, кто хочет, быть христианами! Слава Богу! Хоть и доселе было свободно, но все же, кто мог и хотел притеснить, и притеснял, – теперь этого нельзя.

Вечером любовался на иллюминацию в городе и, между прочим, на веселье в нашей Женской школе; дал девочкам 3 ены устроить «симбок-квай», как устрояют у себя семинаристы, где произносились бы речи и тому подобное. Но они устроили лучше: часа три резвились, бегали, кричали и смеялись там у себя по комнатам до того шумно и весело, что здесь со второго этажа было слышно, хотя дом почти весь закрыт был ставнями.

Конец дня испорчен был сообщением от Павла Накаи, будто Великий Князь Сиракава посылается в Германию изучить там веру в видах принять оную и здесь Императорскому Дому. Это лютеранство-то! Но Япония так обезьянничает ныне во всем Германии. Нельзя удивляться, если и веру оттуда возьмут. Только это будет уж не вера, а политическая мера. Это и будет, значит, что Япония не достойна еще прямо вступить в полосу света: искать веры как истины.

31 января/12 февраля 1889. Вторник.

Солнце по-вчерашнему веселится. Кстати, и день хороший. Ныне Император опять поедет по городу – казаться народу. Потому наши ученики с утра захватили место тут же внизу у почтовой конторы, и, чтобы кто другой не отбил его, поставили свои флаги и обнесли место оградкой.

Часу в третьем Император проезжал. Я наблюдал поезд с лесов колокольни, где развевались (и выше нигде не развевались) два японских флага на тычках лесов; слышал даже пение наших: «Сю я нанотано та [?] сукуя», но потом народный гимн запели тысячи учащихся, стоящих тут же; наш четырехголосный хор слился с массой одноголосного пения и отдельно не был слышан; впрочем, Император опять обратил внимание при проезде, как говорят ученики.

Вечером у учеников Семинарии было собрание «симбокквай»; на этот раз сделали все вместе, – и ученики Катехизаторской и Певческой школ тут же. Комнату украсили флагами, зеленью и прочим превосходно. Позвали Си [?], учителей, катехизаторов из города, даже начальниц Женской школы. Сначала прочитали отлично составленную бумагу, почему ныне собрание, потом копию адреса Семинарии, гимн, речи – в нескончаемом множестве. Я в исходе десятого тоже сказал речь и ушел. После у них продолжалось еще до двенадцати часов. Все было очень прилично, одушевленно, – все речи с неизменным религиозным оттенком. Настроение патриотическое и вместе христианское.

Министр Мори утром, в пятом часу, помер. Но этого не объявляли до конца дня, чтобы не помешать празднику.

Никакой Сиракава, князь, однако, не отправляется в Европу, а едет Арисугава с женой; имеет он, между прочим, назначение лично вручить орден нашей Государыне от здешней. Хочет быть и в Москве. Не ему ли секретно назначено присмотреться к верам? А открыто он имеет назначение изучать военное искусство.

2/14 февраля 1889. Четверг.

Что за мерзкое сочинение Соловьева: «L’idee russe». Такую наглую и бессовестную ругань на Россию изрыгает русский! – Католики здесь как рады! – Но не на свою ли голову радуются? Пусть Россия плоха, но какое же дело Японии до сего при принятии веры. И от смешения веры с политикой и Византия, делая это смешение, развратилась, ослабела и разрушилась. Положим, и в России мешают веру с политикой, но разве значит из этого, что православие плохо? А Японии нужно православие и ничего более, – никаких политических окрасок веры: ни русских, ни равно римских. Развить эту идею и поместить в нашем журнале.

8/20 февраля 1889. Среда.

В прошлую субботу, утром, поехал в Сендай на условленное в ноябре собрание. Прибыл вечером во время чтения Евангелия на всенощную, по окончании которой сказал «О любви к Богу». Затем разговаривал с христианами, рассказал им об о. Иоанне Кронштадтском по поводу карточки его, посланной Сендайской Церкви семинаристом Петром Исикава. В воскресенье было собрание. Фукёоин (из христиан избраны помощники катехизаторов по распространению проповедей) оказались полезны, поэтому решено это учреждение продолжить. Так как и дзётоквай (женские общества) тоже приносят большую пользу там, где заведены, то определено завести их по всем Церквам. Внушено катехизаторам, у которых много Церквей, составлять заранее расписание катихизируемых обходов и рассылать по Церквам, чтобы христиане и вновь желающие слушать были приготовлены к приходу их. Собрание продолжалось от первого часа до шести почти; в шестом была отслужена вечерня, и после нее было женское собрание. Сказано наперед поучение женщинам, где объявлено, что собрание их, одобренное Самим Спасителем в виде жен мироносиц, служит и личному их спасению, и спасению многих. Они, очищаясь учением Спасителя, предпочищают в себе будущее поколение (указать пример матери Симеона) и прочее, – так что, служа Небесному Царю, служат и земному Отечеству и прочее. На собрании было тридцать пять женщин из пятидесяти одного числа членов всего общества, кроме подростков. Были и соочёонин – человек пятнадцать мужчин, что, видимо, стесняло женщин-лектрис. Читали: жена Василия Хориу, катехизатора, – святых мучениц Веры, Надежды, Любви; Софья Кангета, жена о. Матфея, – объяснение молитв, написанные ею самою, и Анна Дооке – объяснение праздника Крещения Господня. После были разные рассуждения, также вкладов в ящик (оказалось 3 ены), угощение. Собрание кончилось в десять часов вечера (весьма снежного, что, вероятно, было причиною отсутствия многих). – В понедельник, до полдня, рассуждали (священники и катехизаторы) о распределении Церквей между катехизаторами. Сделано несколько перемен, по поводу просьбы Церкви в Вакуя оставить их катехизатора только для их Церкви, ибо там теперь много слушателей. – После обеда мы с о. Сасагава посетили главных христиан Церкви, начиная с дома самого о. Сасагава, в котором нашли трех его детей, в повадку лежащих больными: старшая дочь, несомненно, в тифе, младшая и сын – еще под сомнением тифа, – но, несомненно, больными; о. же Сасагава, по благодушному служению Церкви, предварительно мне и не сказал о сем. – При посещении христиан выносил тягостное впечатление, что наши верующие почти все бедные, кроме Петра Оодадзуме, бывшего катехизатора, почти все дома бедные.

23 февраля/7 марта 1889. Среда

1-й недели Великого Поста.

Свобода вероисповеданий, объявленная Конституцией, начинается для нас не совсем благоприятно. Дней семь тому назад в одной из здешних газет («Тоокёо Симбун») напечатана была статейка, где кровавыми слезами оплакивалось происшествие, бывшее в нашей Миссии следующего содержания: «Был-де в нынешнем году выпуск из здешней духовной школы 75 воспитанников, которым и предложено было попирать портрет японского Императора и получить диплом; кто же-де не станет попирать, тому и диплома нет; 25 – не захотели, другие попрали Императора». Свобода, значит, принята и в смысле воли клеветать, сколько душе угодно. Хотя и прежде подобные нелепости появлялись о нас в газетах, но с такою округленностью и с таким апломбом не клеветали. На основании, впрочем, тоже «свободы вероисповеданий» и наши ученики ныне вступились за себя. Прежде всего редакцию заставили напечатать опровержение своей статьи полиция, ибо следователь полицейский несколько раз был здесь – в Канцелярии, расспрашивал и посоветовал секретарю Миссии писать опровержение, взял и сам копию оного, – и опровержение явилось. Потом и ученики Семинарии и Катехизаторского училища пошли к адвокату, заручившись его уверениями, что редактора можно упечь в тюрьму, и наступили на редактора, который и принес униженные извинения; требуют ученики, чтобы он еще статью написал извинительную, – не знаю, будет ли это. Я уже советовал ради нынешних покаянных дней простить, строго не взыскивать. А редакция состоит из завзятых буддистов – должно быть, неприятно им, что клевета не прошла даром. – И во многих редакциях ныне буддийские бонзы; будоражатся они; не было бы какой слепой вспышки против христиан. Вреда много не сделают, а несколько крови пролить могут. Предусмотрительные, или излишне осторожные ученики советовали не принимать без опаски людей незнакомых, чтобы не пырнул кто ножом в бок.

И постройка храма возбуждает гнев многих японцев. Вот чтобы не подожгли, – этого-то я в душе опасаюсь, но надеюсь на Господа. Если он не охранит, то, конечно, с нашей стороны нет средств уберечь постройку от злых людей. Возможная охрана есть. Но ее, конечно, недостаточно, если не охранит Ангел Господень наш храм. «Аще не Господь созиждет дом, всуе трудишися, зиждущий!»

23 марта/4 апреля 1889. Четверг.

Пожаловаться хоть бумаге на свое горе, коли живым людям не могу. А горе делается иначе, если оторвешь его от сердца и поставишь перед собой, – бессильной делается эта змея, перестает сосать кровь сердца, потом и совсем замрет. Горе же мое великое и нелегкое, и не всякому сказуемое. Пусть же оно здесь будет повергнуто, – к несчастью, не могу сказать погребено. Строки эти, если и попадутся кому, то разве после моей смерти, а «мертвые срама не имут»; потом же, тогда и дело будет яснее, тогда, ибо теперь темна вода во облацех. – Горе мое – сомнение в успехе дела Миссии. Третьего дня, вечером, при чтении писем провинциальных катехизаторов и священников со мной чуть не было истерики; ударил же я по столу так, что от сотрясения лампа загасла, потом чуть не расплющил маленький столик, причем и себе отбил мягкие части ладоней до того, что и теперь боль не совсем прошла. Вскрикнул неистовым голосом: «О, Боже мой, Боже!» и потом пошел браниться по-японски (пред секретарем Сергием Нумабе), – что-де «это мученичество, что исколол бы он меня копьями – для меня легче было бы, терпенье не может тянуться бесконечно – лопнет, – вот и у меня нет больше его, всех тут можно продать и купить, – все только деньги и деньги!» Невиноватый ни в чем Нумабе хладнокровно слушал, а потом, по слову моему: «Не могу больше сегодня слушать писем, – ступай же», – собрал хладнокровно бумаги и ушел. – Я же остался с отбитыми мякотями ладоней, порядочно нывшими, и полуразрушенным столиком, шагать долго, точно зверь в клетке. – Во всех почти письмах просьбы денег или трактаты о деньгах. Сегодня (то есть второго числа) в продолжении часа о. Ниицума прислал мальца с требованием денег для М. Нива, – это старому катехизатору-то, только что оставленному за то, что при жене соблазнил и растлил девушку, – давать 9 ен на жену и ребенка, тогда как он 12 ен на апрель еще прежде получил и не вернул, разумеется, в Миссию, хотя и отставлен от катехизаторства! Сказал я вчера о. Ниицума: «Присмотрите за Нива, – он плакал, каялся, – жалко его; быть может, помочь нужно, – немножко поможем»; разумел я не более 3 ен, которые доныне частно, из своего жалованья давал его жене на воспитание ребенка. А он 9 ен! Церковь за что же будет платить блуднику! Рассердило меня, и я, послав 3 ены, выбранил о. Ниицума, хотя и уважаю его. А тут в письмах: просьба денег от Якова Нива, из Кагосима, на его отца, еще 3 ены в месяц, тогда как 5 ен всегда дается и есть у старика еще два взрослые сына, кроме Якова, могущие служить и помогать ему, да и просьба до того огромная, что чтение ее заняло целый час, – это час-то пытки! Потому что тут видишь всю подлость льстивого и лгущего японца – православного христианина! – для того, чтобы выморочить шальной для него, но святой для Миссии – грош? – Потом трактат о деньгах Павла Кавагуци из этого мерзкого Вакуя, – потом требование на дорогу от священника Бориса Ямамура, уже 50 ен издержавшего путевых без всякой пользы, ибо нигде ни на йоту не управит и не поднимет, а только ропщет; а у него из <…> записные – Павел Минамото и Роман Фукуи, ровно ничего не делающие, только деньги на прожитье получающие из Миссии, и деньги немалые. Новое требование – 20 ен дорожных от о. Бориса и было соломинкой, переломившей хребет верблюда, для меня. Но это только вспышка; а постоянная, гнетущая меня мысль: будет ли в самом деле какая-либо польза из всех этих трат на Миссию? Если моя здесь жизнь потеряна, – это вздор; но если я всю жизнь мою граблю Россию, бедную Россию, столь нуждающуюся в воспитательных средствах, на ничто путное, на фантазию, на служенье материальным вожделениям этого бессовестного народа! Боже, – мысль об этом может свести с ума, не только разбить стол! И мысль эта гложет меня, – она и есть то мученье, которое заставляет меня сравнивать себя с мучениками, – без надежд на будущее.

30 марта/11 апреля 1889. Четверг.

(Ровно девять лет, как рукоположен

во Епископа в Александра-Невской Лавре).

Однако же, если спокойно рассудить, то и не очень я могу винить себя, если и убыток причиню России, как выше сказано. Как я уехал сюда, в 1860 году? Самое благонамеренное и неудержимое желание служить Церкви толкнуло, – неудержимое, говорю, ибо все-все до единого кругом удерживали от этого шага (собственно, от монашества, ибо тогда было время самое антимонашеское). Я считал бы себя эгоистом и прочее, и прочее, если бы не поехал сюда. Дальше, кто до сих пор держал в Японии? Тоже не самолюбие, не желание самоугождения, покой и что-либо из таковых. С самого приезда в Японию до сих пор я не помню времени, когда не считал бы себя счастливым, если бы что-либо против воли моей вызвало меня из Японии. Но сам никогда не мог и теперь не могу уехать. Отчего? Да, ужасаюсь греха пред Богом – самовольно бросить пост, когда нет причин к тому; а причин нет: всегда есть некоторое движение вперед – значит, что-то толкает вперед, – также как (только более сильно) толкнуло в Академию, при зове сюда. Уйти, вот хоть бы теперь, когда давит душа, – не бесполезны ли все траты? Но кто же мне скажет, что действительно бесполезны? Быть может, если не здесь полезны, то в России? Кто знает, какую нравственную пользу приносит Миссия одним своим существованием? Материальный расход – дело непервой важности. Если подумать, что ежегодно миллионы текут из России в Европу на прихоти моды, то можно и не так мрачно смотреть на миссийские расходы. Не без пользы, например, следующие явления:

1) в Японии уже не могут сказать, что Русская Церковь бесплодна; если кто из протестантских миссионеров и дерзает (как я видел в книжке) выразить эту хулу, то с оговоркой, что в Японии – это, мол, особенное;

2) католический патер, клевеща, что «Русская Духовная Миссия в Японии есть доказательство, что Россия хочет покорить Японию, ибо-де нигде нет русских духовных миссий», тем самым заявляет законность и благовременность образования Японией нашей Миссии, ибо пора-де и нам начинать! Значит, начало здесь – не такая вещь, которую бы легкомысленно позволено было бросить, уехав в Россию. И прочее. И прочее. И прочее. И прочее. Итак, дай же, Господи, терпения и благодушия! А они нужны. Стоило бы рассказать здесь подробно – вчерашний разговор с Накаи и сегодняшний с о. Ниицума, да спать очень хочется; авось не уйдет из памяти для назидания.

6/18 апреля 1889. Великий Четверг.

Бедные протестанты! Вечно они вздорят между собой, и никак не могут прийти к соглашению, при всем своем добром желании того. Предмет спора все один и тот же: законное ли и угодное Богу было их разделение на секты или нет? Словом – о «единстве» своем, которого никак не могут открыть, при всей своей изобретательности. И здесь вот несколько месяцев шел в «Japan Mail» переполох – о «сектарианстве», которое оправдывал D-r Е, американский методист, и «единстве», которого требовали разные его противники, – пока, наконец, редактор сегодня отказался более печатать о сем предмете, – значит, как и всегда, дело осталось спорным. Но – невиноваты они в своем заблуждении – не их оно, а унаследованное от их матери – Католической Церкви. И жаль их, бедных. Но кто же должен придти к ним на помощь? Кто должен сказать: «Время тебе, Петр, обратиться, – поле твое настало?». Ибо и к нам относится пророчество Спасителя, что «некогда Петр обратится», – они плоть от плоти Церкви, считающей себя по преимуществу, Петровою. Кто, как не Православная Церковь? И пора ей выйти из страдательного положения. Она – мать детей Божиих, – что же она смотрит равнодушно, как дети блуждают по дебрям и делаются добычею диких зверей? Или бессильная она? Нет уж, теперь нельзя этого сказать о ней. Ну что, например, делают все заграничные наши священники? Кое-кто делает нечто весьма малое, а в совокупности – ничтожное на послугу Церкви, но большинство – ничего. Отчего бы не назначить им обязательного дела миссионерского? На первый раз, например, перевести нашу лучшую учебную богословскую литературу на английский, французский и немецкий языки. Так дана будет возможность всем желающим за границей знакомиться с Православной Церковью. Потом – изучить основательно религиозное состояние страны – там, где кто живет, – все богословские вопросы – со всех сторон, и подготовиться разбирать и опровергать их. Когда это будет сделано, то есть литература и люди подготовлены, тогда открыть Собор, – не Вселенский (куда, – у нас его боятся, как Бог весть чего?), а конференцию, на которую и пригласить всех желающих единения, католиков и протестантов. Последних, конечно, множество найдется. В основание совещания положить, что национальности не затрагиваются (ибо гордость мешает Западу больше всего), а должно быть оставлено нерушимым только прямо божественное, ибо-де да не помешает вам гордость заимствовать от России, ибо здесь русского ни на йоту, и прочее, – можно быть уверенным, что немалое число протестантов присоединится к православию. А тогда уже будет легче: свои своих скорее убедят и привлекут. Чрез лет семь-восемь повторить конференцию, там еще и так далее, – и всякий раз, конечно, православный невод будет втаскивать немало рыбы – это и будет настоящее служение «соединению всех», о чем мы всегда молимся. Чего проще и легче? Собраньям хорошо быть, например, в Киеве. Кому политические препятствия помешают быть на Соборе, – Бог с ними, в следующий раз милости просим. Да что смотреть на политику в этом деле? Как сказал Гамалиил: если это было от Бога, то ничто не помешает ему. А оно разве не от Бога? И как уже протестантский мир назрел для сего! Сколько у них наклонности к миру и любви, – только на почве стоят сырой! Святейшему Синоду иметь бы комитет, хоть из двух лиц, для заведывания всех вышеозначенных, как и вообще заграничным миссионерством. Мне кажется, если будет после Преосвященного Исидора первенствующим членом нынешний Московский Митрополит Иоаннский, то вышеозначенное может осуществиться, особенно если Обер- Прокурором будет тот же Константин Петрович Победоносцев.

7" 19 апреля 1889. Великая Пятница.

Хорошо бы состояться вышеозначенному Собору в 1899 году, чтобы в 20-е столетие перейти с зачатками «соединения». Инициатива непременно должна принадлежать Православной Церкви; ибо католичество, вероятно, на первый раз совсем будет устраняться от этого дела по гордости и закоснелости; из протестантов более всех расположены к единению епископалы, но они не начнут хотя бы по чувству неуверенности в своей пользе. Изволь трезвонить и собирать собрание для зрелища, како сам же будешь конфузиться! Хоть бы по этой человеческой слабости Англиканскую Церковь нужно деликатно устранить от обязанности полагать начало. Итак, нам нужно начинать. Но, Боже, на подъем-то мы тяжелы! Как это, да как, да что будет, да… – да… и да…! И конца нет призракам препятствий! Господи, дай русскому духу силу побороть эти химеры.

9/21 апреля 1889. Воскресенье.

Пасха.

Не доразвились еще мы, извилин в мозгу не наросло что ли достаточно, чтобы русская душа проявила свои широкие качества. Да и где же было? В сук мы росли доселе: материальную силу должны были копить, чтобы справиться с монголами, поляками, немцами, турками; а на борьбу с нашими суровыми климатическими условиями также нужна сила тела; ну и богаты мы этою силою; боятся нас, точно медведей, – нужно отдать нам справедливость; зато душою – куда бедны мы! Вот разом получаются: наш Синодальный журнал «Церковные Ведомости» и академический «Церковные вести» и протестантский, из Лондона, «Christian World», – какой-то плюгавой секты – «конгрегациалов», орган, – но что за разница? Что за бедность, убожество наших высоких органов в сравнении с этим дрянным на Западе изданием! Там действительно целую неделю можно брать в руки номер и ворочать с пользою (сколько ума, сколько блесток!), – здесь в час просмотришь до объявлений, и тут – что за блядство! Ну хоть бы это смешное празднование воспитанниками в Санкт- Петербургской Духовной Академии своих годовщин! Шестьдесят лучших духовных умов Петербурга, с Янышевым во главе, собрались, и – что сказали? Что сделали? Они скажут: «Много», – а с точки зрения – на шаг дальше – смешно, и больше ничего, – грустно еще разве. Точно взрослые дети собрались пробоваться бессодержательной или самовосхвалительной болтовней. –

Противно, – в сопоставлении с Западом, хоть бы и плюгавых. – А тут еще Владимир Соловьев корит: «Вы-де духовные раболепы, мракобесы"… Куда тут! Все рады-радешеньки, если явится хоть малый талантик, и широко отворяют ему двери во все стороны, – да где им больших талантов? Один Филарет и был! И что ж – не уважался он разве? Цари советовались с ним во всех чрезвычайных делах и поручали ему наиважнейшие государственные тайны! А тут «угнетения!» Зачем клеветать-то – злонамеренно или невольно – но все же клеветать?

1889 год. Нового стиля мая 2. Четверг.

На Фоминой Неделе.

Много-много думано, много мучений. Вспомнил Тоносава и мысли о «соединении всех». Вспомнил все эти дни тяжелых дум. Итак: или здесь – в Японии – введение Православия чрез принятье оного Императором, – чрез это и весь народ легко примет Истинную Веру; тогда всю жизнь отдать исключительно Японии – было законное, – Богом, быть может, назначенное. Или же: если Япония примет (в лице Императора) другую какую форму религии, – поставить здесь Епископом для православного стада Павла Ниицума и удалиться домой, чтобы служить идее «соединения всех». О, как меня мучит сия идея! Молимся ежедневно о сем, не пора ли и делать что-либо для сего? Конечно, молитва тоже дело: она призывает благодать – собирает силы души для дела – но не пора ли уже начаться и сему делу? Смотри другую записную книжку, где наброски плана, способствующего развитию сих мыслей. – Итак, одно из двух: или Японии – по смерть служить, если она будет православною, или Святейшему Синоду служить в деле «соединения всех».

9/21 июня 1889. Пятница.

Сегодня утром освящены кресты на купол и шпиц колокольни Собора, и сегодня поставили; трудно было очень протащить медную ленту, идущую с низа креста, где она прикреплена медными гвоздями, – наружу, внизу шара, к медной веревке, составляющей кондуктор громоотвода. Кресты вышли несколько узки для такого большого храма, но крепки и хороши.

Сегодня еще подняли большой московский колокол на колокольню (124 пуда). Поднимали в три ворота, в каждом работало по шесть человек. Вчера же подняли три колокола в 48 пудов, 19 пудов и 8 пудов. – Купол внутри также готов, выкрашен и окна вставлены – теперь разбирают леса. Слава Богу, работы по Собору близятся к концу.

4/16 августа 1889. Пятница.

Недавно только что кончился Собор здесь. На нем и после него до сих пор сколько я страдал, Боже упаси! Церковь приводит в отчаяние. Кажется по временам, что ничего нет, кроме пены, – дунуть – и все исчезло. В самом деле – священники плохи: о. Савабе – полуживой, о. Сасагава – полумертвец – и нравственно, и физически, о. Оно – до того плох душой, что зависть и ненависть питает к о. Ниицума; оо. Такая и Кано – ленивы и вялы до последней крайности; о. Тит – глуп и изменчив, как ветер, о. Мори, Циба и прочие молодые – ничтожества, о. Сато – точно нет его, еще хуже того; даже о. Ниицума – думал я – со временем сделать Епископом, может быть, – но мал для сего; сам по себе хорош он, – для влияния на других, управления, движения – недостаточен, ведь вот почти вся проповедь в Токио предоставлена ему – все почти катехизаторы подчинены ему, – а поднялось ли? Есть ли улучшенье? Напротив, все поносят всеобщий упадок Церкви в Токио, все катехизаторы против него же – Ниицума; значит, нет силы в нем – произвести влияние на других, отпечатлеть на их душах, что ему нужно, привлечь к себе, сделать своими сторонниками; все против него, и никто за него, – знаменательное явление, – и это несколько лет подряд, как я ни защищаю его и не стараюсь поднять в глазах других, ибо лично он, действительно, безукоризнен; но стоять над другими, управлять он, значит, не так способен, как я думал. Итак, кто же надежда Церкви? Никто! Ни единого человека! Ибо катехизаторы – поголовно – еще плоше, чем священники, сущее ничтожество, – все вместе и каждый порознь; как часто я ни пересматриваю списки их, стараясь открыть между ними что-либо утешительное, – тщетна надежда. Старые до того плохи, что никого нельзя в священнослужители поставить, а есть отвратительно гадкие: Спиридон Оосима – враль и хвастун, Яков Нива, собирающийся, по слухам, продать себя католикам; кончившие курс Семинарии – все бездарность и нравственные ничтожества – из рук вон; вообще, почти все, по моему мнению, такие, что лишним грошом их можно переманить в любую инославную секту, даже в язычники, – работники-поденщики, – из-за куска хлеба шли в школу и ныне служат; оттого служат лениво, небрежно, как сущие наемники. Можно представить себе после этого, каковы христиане! Опыты являют это: в Вакаяма – полцеркви ушло в католичество, в Токусима – в протестантство, – разумеется, из-за невежества в вере и недеятельности катехизаторов и священников; а здесь Церковь Канда – на Соборе депутатом выставила Исайю Фукусима – бывшего врага Церкви, когда же я заметил безобразие сего, все христиане Канда оскорбились, и вот доселе враждуют, – быть может, тоже уйдут в инославие или язычество, – эти, впрочем, уже не от недостатка учения, ибо здесь я сам еженедельно два раза говорю проповеди, – а потому, что вообще таковы здешние христиане. – Итак, как не прийти в уныние, Церковь считается существующею, а в Церкви хоть шаром покати, пусто; кое-какие […] – что они значат? Толпы протестантских и католических миссионеров и их людей вытопчут, как буйные кони вытаптывают на поле ростки зелени. А их ведь тучи целые! Сотни иностранных миссионеров по всем городам и углам Японии – везде иностранцы и везде с обаянием цивилизации, утилитарности, верховодства; сами же наши священники и катехизаторы как начнут расписывать успехи протестантов и католиков так, точно смертный приговор себе читают, – только без печали, ибо им, по их вялости, все равно, будет ли православие задавлено, или нет… Нет, истинно нет ни одного светлого пункта, на котором бы глаз и сердце отдохнули. Какое же это мучение!

Обреченные на смерть и уже видящие себя под обухом, должно быть, так страдают. Как я счастлив был бы, если бы какое-либо независящее от меня обстоятельство вызвало меня из Японии и обратило на другой путь службы! Самому же бросить Японию страшно; не людей страшно, хотя и совестно было бы, несказанно совестно сказать в России: «Напрасно вы надеялись на Японскую Миссию, ничего из нее не вышло, только деньги потрачены»; но Божьего суда страшно; что-то невольно еще удерживает в Японии; быть может, это – тридцатилетний навык, а быть может, и Воля Божия. В первом случае уехать из Японии было бы хорошо, но кто же поручится, что это не последнее? Так или иначе, но выехать самопроизвольно отсюда я считаю для себя также невозможным нравственно, как если бы ангел с огненным мечем стоял на пороге Японии и преграждал мне выход. Итак, нужно мириться с жизнью и деятельностью здесь. Но как же помириться? Сегодня опять я был в Уепо, в моей аллее-советнице и вернулся оттуда несколько успокоенный и с просиявшим взглядом. – Япония – страна, очевидно, приготовленная Промыслом к принятию христианства. Высший класс здесь, правда, погруженный в туман земных удовольствий, не видит нужды ни в какой религии, средний – уже лучше – считает религию нужною, по крайней мере, как средство управления народом и тому подобное, по низший – простой класс народа – прямо и просто считает религию – необходимою душевною потребностью, и потому или еще от сердца держится буддизма, или же, почуяв недостаточность его, льнет к христианству. Итак, христианство сюда непременно должно войти. Какое же? А кто предскажет это? Систематичности от японского народа ждать нельзя, – он изменчив, как струя воздуха. Давно ли, например, ликовали все, что пересмотр трактатов успешно сделать с Америкой и Германией, а теперь почти все поголовно против пересмотра трактатов.

Ныне протестантство забирает силу благодаря массе миссионеров и средств, но кто же поручится, что волна эта все будет идти поступательно, а не отбросит ее какое-нибудь неожиданное обстоятельство назад? Кроме изменчивости, еще черта японского народа – послушность влиянию правительства; кто же уверит, что тут же чрез какие-нибудь пять-шесть лет не произойдут такие политические комбинации, что японское правительство найдет полезным прильнуть к России – наподобие того, как теперь льнет к Германии и Англии, и не дает чрез то толпе народу хлынуть к православию? В руце Божией жребий народов; ныне жребий России и Японии – далеко друг от друга, но одним сотрясением длани они могут очутиться одно возле другого, другие же отброшены в стороны далеко. Итак, нужно отдаться на волю Божию. Или нет ей всех признаков благоволения Божьего к православию здесь? Этого, по совести, я не могу сказать, напротив, во многих обстоятельствах почти наглядно является это благоволение… Теперь же и дальше, и стоять крепко на вверенном посту; и по течению или ветру и [без]душная лодка плывет, без бури и ветра и гнилой столб стоит. Но против течения или без попутного ветра может плыть только человек – от бури не упасть может только имеющее в себе устойчивость. Ленивы мы! Богом данных сил не хотим двинуть, оттого и падаем; нужно, чтобы тащили и радовали нас благоприятные обстоятельства, тогда мы, схорашиваясь, и плывем: «мы-де!» Гадко! Пусть и целые Церкви отпадают, катехизаторы уходят, священники гниют, – стоять и работать бодро, не обращая ни на что внимания, не давая себе падать, уходить в уныние, гнить бездеятельностью, – то и будет подчинение воле Божией, а там что ей угодно! Итак, Господи, дай же и никогда не отнимай от меня «мир и бодрость»! Дай, помоги быть Творим верным рабом! Жаждет сего душа моя – только не может без Твоей помощи!

21 августа/2 сентября 1889. Понедельник.

Сегодня большой колокол (124 пуда) подняли и подвесили (поднятый на колокольню, он стоял доселе на полу).

Продиктовали письма к катехизаторам Петру Бану и Илье Сато (Идзу), что если они в следующие два месяца, за которые им послано полное содержание, не бросят свое ничего неделанье и не окажут признаков деятельности, то с одиннадцатого месяца их содержание будет уменьшено на половину.

Из Вакаяма Фома Оно просит книг для опровержения католичества; призвал Павла Морита и отправил к Кириллу Хино, – коли пообещается сей быть хоть несколько деятельным, то пусть бы шел служить проповедником и отправлялся бы на первый раз в Вакаяма толковать насчет католичества; русские книги разумеет – значит, вести беседу может.

22 августа/3 сентября 1889. Вторник.

Кирилл Хино под разными предлогами – с дядею, мол, посоветоваться нужно и прочее, – отказывается идти в Вакаяма. Для сего ленивца это был единственный случай еще поступить на службу Церкви; значит, Богу неугодно, чтобы он был в числе служащих; веры и благочестия в нем, по-видимому, нет нисколько – в Церковь никогда ни ногой. Итак, он – с расходных счетов Миссии долой, – одним дармоедом меньше, хоть отчасти и жаль; умственные способности хороши, но сердце и воля – дрянь. Итак, об нем больше ни слова, ни мысли, как о служителе Церкви. Расходы на содержание его в Семинарии пропали; да где же наше не пропадало? Оставить его в каком-либо виде для службы, значит – опять бросать деньги в печь, ибо бревно не оживишь. Но вот что еще скверно у японцев: этот самый Кирилл Хино, вероятно, обратится в врага Церкви и будет, по мере сил своих, гадить Церкви, в благодарность за все ее благодеяния! Но эта уж черта общая всех японцев – черта бесчувствия, какого-то рабского направления – урвать и уворовать, без сознания обязанности быть благодарным, – черта, к которой никак не привыкнешь и из-за которой всегда коробит и гонит из Японии.

Был Маденокоодзи. Вот еще личность, отвращающая от Японии. Православный и в то же время жрец синтуизма – воспитывавшийся в России, и в то же время гадящий России и Православию протестантке жене, с которой по-протестантски повенчался, а по-православному, кажется, нет. И в тоже время называет себя православным! Если бы я был моложе, вероятно, я не выдержал бы это лицемерие и выгнал бы его от себя, или ударил бы в лицо за это оскорбление Православия. На вопрос о. Авеля: «Какой вы веры?» – «Православной», – не краснея, отвечает, – О, Боже, скоро ли кончатся мои муки за православие!

Приготовил шесть писем в Одессу к грекам с просьбою помощи на окончание постройки Собора.

Уже холодно. Нужно с следующего года начинать ученье после каникул, с 1-го сентября нового стиля. Уж слишком много гулянья. Непременно с 1-го сентября нового стиля!

23 августа/4 сентября 1889. Среда.

Утром был у о. Павла Ниицума – советоваться, послать ли Конона Ивасаки в Вакаяма, а Алексея Кобаяси на место его в Тега. Нельзя: Кобаяси до того плохо знает учение, что его нужно опять – в Катехизаторскую школу (и неудивительно – он курса не кончил, а послан был в Кагосима из-за неотложности экстренной помощи), а Конон – для спора с католиками негоден, ибо заика и больно им. Итак, в Вакаяма – пусть Фома Оно один справляется с католиками, да и может, ибо спорить горазд. – Яков Нива – одно за другим письма шлет, просится из Кагосима в Токио. Так как он стал настоятельно проситься, то в Кагосима оставлять его нельзя, но и в Токио определить нельзя: внесет интригу, разлад, неурядицу. Итак, отвечено: в Кагосима – Матвея Юкава, в Миязаки – Игнатия Кото; Нива же пусть имеет в виду службу где-либо на новом месте, где еще нет христиан. Нива – вот, тоже субъект, выражающий собою Японию: лжец и двуличен на диво; уж приготовился в аптекаря, а еще играет роль, будто хочет служить Церкви; коварен и жесток до того, что Алексея Кобаяси обратил в сумасшедшего (хотя тот и не думал сходить с ума), лжив до наглости («мать при смерти», и мать же здравая и невредимая приносит в Миссию письмо, в котором говорится о ее смертной болезни). И между тем, этот самый Нива – как способен завлекать людей слушать проповеди!

О. Павлу Ниицума толковал утром, что нужно побуждать ленивых катехизаторов к проповеди и труду – наказанием вычета из содержания. А он уже отдал приказание о. Феодору Мидзуно наказать Павла Хатада сокращеньем жалованья. По всему видно, что плох о. Ниицума для управления Церкви. Проповедует рьяно, да и то больше λοχομαια, – управлять же не способен. Посмотрим, что впереди. Но, кажется, иметь его в виду для епископства рано. Способности по управлению, если не разовьются, ныне совсем плохи. Сделал ему выговор и сказал, что таких вещей, как наказание уменьшением содержания, нельзя поручить зря человеку, который и сам-то ненадежен в поведении…

Сегодня на колокольне подняли еще два колокола – второй и третий. Дай Бог им всем звонить во славу Божию!

Но не это все, не мелочные обыденные нужды занимают мою душу и гложет сердце. Протестантство (буду вперед это проклятое протестантство писать без буквы «т»: протестанство, – жаль, что не умею больше сократить, но с паршивой собаки хоть шерсти клок) потоком разливается по стране; все воспитание в стране в руках протестантских миссионеров; католики не уступают им в числе и рвении. А у нас никого, и невидны мы, или, если видны, то презираемы – Господи, послужат ли к чему мои усердные ежедневные молитвы о просвещении сей страны светом истинного Евангелия! Не нам, Боже, судить; нам только – «стыдение лица»! Но не обрати нам во грехи, по крайней мере, наши труды служить Тебе! …Боже, не дай по смерти мучения, равного испытываемому здесь, при виде, как преуспевает злоба католичества и нечестие протестантства!

31 августа/12 сентября 1889. Четверг.

Со вчерашнего вечера почти вплоть до сегодняшнего утра продолжался ураган. Не успели мы разобрать лесов на колокольне, уже начав разбирать; потому мало закрепленными некоторыми жердями, раскачиваемыми ураганом – едва щели в одном из шатров под крестом, – вогнута поверхность в дюйма три, – и испорчена медная крыша в двух местах. Слава Богу, однако, что беда этим ограничилась. Ураган был силы необычайной: все леса покривило, на куполе в шести местах листы приподняло (беда легкопоправимая), сломало в саду вишневое дерево и в редакции иву, повалило почти все заборы, где только было свободно ветру, – это в Миссии, а в городе, на окраинах, немало рухнувших домов, – в предместье же и гибель людей была под развалинами домов.

Недавно вернулся от аглицкого бишопа Bickersletl’a (это – фамилия-то, – если это не безобразие, то что же не прекрасно на земле?), куда зван был по случаю остановки у него аглицкого путешественника Reverend Londsdale. С сим я встретился в 1880 году в Киеве, куда он прибыл осматривать все, и где в Лавре я не счел нужным воздержать чувство жалости к одной даме, какой-то случайной водительнице Лондсдале по Лавре. Пустив ее на волю с ее плохим французским языком, я с еще более плохим аглицким принял сего британца с каким-то юнцом при нем на свой чай, – и водил его на колокольню, в пещеры, всюду. Чувство благоговения к святым киевским мощам, по-видимому, в нем не возбудил, как ни старался в том, – не видно сего ныне. А пришел он третьего дня сюда осматривать Миссию. Показал, – водил на леса, рассказал о Миссии, что он спрашивал, дал статистический лист и карту Церквей. Ныне вновь он требовал некоторых пояснений, – и я дал оные, – почему же и не дать? «Отчего Православная Миссия имеет такое очевидное превосходство в успехах перед другими? Два миссионера, мало средств и – семнадцать тысяч христиан!» Я прибавил еще невыгоды православия здесь, – оно из страны, не стоящей наверху цивилизации, – тогда, как католичество и протестантство из самых образованных стран и прочее. – «Так чем же объяснить?» – Да чем же другим, как, не тем, что православное учение стоит тверже, чем католичество и протестантство? – Впрочем, как печально, что мы не одними усты проповедуем здесь Христа… И рассказал пример Reverend Jefferis’a в Маебаси, как я не мог позволить ему говорить проповеди в пашей Церкви. Наш священник, например, о двух источниках вероучения, – он об одном, наш – о семи таинствах, он о двух, – слушатели, какое же впечатление вынесут! Лондсталь не мог не согласиться.

3/15 сентября 1889. Воскресенье.

Завтра начнутся послеканикулярные классные занятия, а сегодня вечером во всех школах были дружеские собрания (симбокквай). Сначала семинаристы принесли билет, – прогонял несколько раз: «Не все, мол, собрались, – после сделаете собрание»; уперлись: «Все уже сговорились, и хотели непременно сегодня»; нечего делать – дал 2 ены, известно уж, – у ребят что загорится, от того их трудно удержать. Да и зачем удерживать, если что хорошее. А «симбокквай», в самом деле, какая прекрасная у них выдумка! Наговорятся добрых речей всласть (худых они и сами между собою не позволят), нагрызутся в то же время орехов и дешевых пряников и надуются кипятку, что тоже невредно, а заснут потом как!

Услышав, что семинаристы делают дружеское собрание, Катехизаторская и Причетническая школы пришли и для себя брать разрешение сделать тоже; но в то время у меня сидели начальницы Женской школы с рассуждением о распределении классов; чем же девочки-то виноваты, что у них не может быть «симбокквай»? Дано и им две ены – купить орехов и пряников и учинить собрание. Чрез полчаса уже слышалось из Женской школы стройное пение: «Царю Небесный», которым открывалось собрание; после того также стройно пропет был национальный гимн и, вероятно, началось лущение орехов. Еще чрез полчаса пришли звать на собрание в Катехизаторскую и Причетническую школу.

Отличное угощение – из бисквитов, груш, чая и суси; красноречивые речи почти всех, участвовавших в собрании, кроме юных учеников Причетнической школы, – стройное пение церковных песен между речами, с аккомпанементом фисгармонии, – все это так мило, хорошо! Пусть себе и вперед будет так.

Ураган и дожди в нынешнем году причинили особенно много бедствий: рис вздорожал, что для Миссии, при ограниченности средств, очень печально. Дороги до того испортились, что многие еще не явились в школы по сей причине. – Разрушено много домов; например, в Карасуяма дом учеников Матфея и Гавриила Тода [?] ухнул от порыва урагана в двенадцать часов ночи и накрыл четырнадцать человек – и истинно чудо милости Божией – ни один человек не был ранен даже! Не спали в доме в то время только потому, что готовили детей в дорогу сюда; истинно Ангел Божий сохранил!

9/21 декабря 1889 года. Суббота.

В первый раз открылся фасад Собора: разобрали леса с лицевой стороны. Но со всех других сторон еще – леса, ибо не готовы водосточные трубы; леса также облегают купол, где еще поделки по крыше. Но с фасада Собор очень красив. Белый цвет идет; он знаменует безукоризненность православия пред лицом темного католичества и пестрого протестантства.

31 декабря старого стиля 1889

Ничем особенно добрым, равно как и ничем особенно дурным, сей год не отличился. Пусть же течет с миром в вечность и не глаголет дурное о Японской Церкви, ибо, хотя и много сего было у предстоятелей ее, Господь Своею Благостию покроет все! Аминь!