II

Светские архиерейские чиновники в древней Руси были трех родов: один из них заведовали различными отраслями епархиального управления, другие – управлением архиерейского двора, земель и крестьян, живших на них, третьи занимали известные только придворные должности. К чиновникам первого рода принадлежали: а) бояре, b) дьяки, с) наместники, d) десятильники, е) тиуны, f) праветчики и доводчики, g) приставы пли недельщики. К чиновникам второго рода принадлежали: а) дворецкий, b) волостели, с) прикащики, d) стряпчие. К чиновникам третьего рода: а) стольники, b) кравчие или крайчие, с) конюшие, d) чашники.

Боярами в древней Руси первоначально назывались лица, принадлежавшие к семействам родоначальников, составлявшие коренное, старшее население городов, их аристократию, сильную богатствами и обширностью своих владений; они постоянно жили в городах, сосредоточивали в своих руках всю власть и управление городом, это, так называемые, городовые или до-княжеские бояре⁷⁴. Со времени появления на Руси княжеской власти явился и новый род бояр – дружинников. Знаменитейшие княжеские дружинники еще при Игоре стали называться боярами. В дружине боярство было не столько наследственным, сколько личным, ибо княжеские дружины постоянно пополнялись не только туземцами, но и пришлецами из разных стран, которые поступали в ряды княжеских бояр или благодаря своему знатному происхождению, или же просто благодаря только своим личным каким либо качествам, какие особенно ценились в дружиннике⁷⁵. Таким образом боярами назывались в древнейшее время все лица или принадлежавшие к знатнейшим и богатым фамилиям, или же просто важнейшие княжеские дружинники, причем боярство давалось не за принадлежность только к знатной фамилии, во и за личные качества дружинника, так что до боярства мог дослужиться всякий свободный человек, поступивший в княжескую дружину. Этот первоначально широкий смысл слова «боярин» с течением времени стал суживаться и прилагаться все к меньшему числу лиц. Еще с XII века мы встречаем разделение бояр на больших и малых⁷⁶, при чем большими назывались первенствующие сановники государства, малыми – все вообще, принадлежавшие к старым боярским родам, но не имевшим первенствующего положения в государстве.. С XV века собственно боярами стали называться только думные люди, самые знатные и близкие к князю; все же лица, называвшиеся прежде вообще боярами и потом боярами малыми, теперь получили название детей боярских, так что собственно бояр в то время было очень немного⁷⁷. Со времени Грозного до времен Петра Великого название боярин означало высший чин и первое достоинство при московском дворе, и боярское достоинство, в силу господствовавшего местничества, обыкновению жаловалось членам очень немногих знатных фамилий⁷⁸. Впрочем, слово боярин употреблялось в широком смысле, т. е. в смысле свободного служилого человека, принадлежавшего к знатной фамилии после того, как московское правительство приурочило название боярин только к высшим сановникам государства. Так, Иоанн III пишет: «се аз великий князь Иван Васильевич пожаловал есмь Василя Остафьевича Ознобишу санничим в путь, и вы бояре и слуги и все люди того пути чтите его и слушайте». Упоминается о существовании таких мелких бояр и в западнорусских областях⁷⁹. Это показывает, что наряду с боярами сановниками существовал другой род бояр малых, бояр в широком смысле этого слова. Даже и в XVII в. слово боярин употреблялось в двояком значении: в смысле высших государственных сановников и в смысле господ относительно холопей⁸⁰.

Если таким образом название боярин в различное время понималось различно и означало или вообще человека, принадлежавшего к богатой знатной фамилии, или старшего дружинника при князе, или высшего сановника при московском дворе, или, наконец, просто всякого свободного человека в противоположность несвободным холопям; то что же такое были так называемые архиерейские бояре, какой именно смысл имело усвоенное им название; были ли они равны государственным боярам, или же носили это название по противоположности к холопам и вообще людям несвободным?

Название архиерейские бояре в различное время имело не одинаковый смысл и изменялось сообразно изменению этого слова в государственном употреблении. Как на государственном языке первоначально боярами назывались все высшие служилые люди при князьях и вообще лица знатных, богатых фамилий, так и у архиереев боярами первоначально назывались все служилые люди, занимавшие сколько-нибудь важную в каком-либо отношении должность при дворе архиерея и принадлежавшие к более или менее знатным фамилиям. Древнейшее деление всех служилых людей при архиереях было на бояр и слуг⁸¹; бояре всегда были благородного, знатного происхождения, имели свои родовые вотчины, занимали различные придворные и епархиальные должности и отбывали военную повинность с архиерейских земель. Слуги разделялись на три разряда: к первому принадлежали лица свободные, которые отличались от бояр только своим происхождением. Они занимали различные должности при архиерейском дворе, вместе с боярами должны были по призыву князя являться на войну; как лица свободного происхождения, они имели право свободного отъезда, т. е. могли во всякое время оставить службу при дворе архиерея и перейти па службу к другому лицу. Ко второму разряду принадлежали так называемые, в грамотах слуги «под дворским», так как они находились под ведением дворского; к ним принадлежали разного рода промышленники и ремесленники. Наконец, у архиереев были и слуги не свободного происхождения, которые обыкновенно носили название холопей⁸². С XV века, когда слово боярин на языке государственном стало означать высшего сановника государства, а все именовавшиеся прежде боярами получили название детей боярских, а потом дворян, тогда и архиерейские служилые люди строго разграничены были на бояр и на детей боярских. Название бояр удержалось только за высшими ближайшими к архиерею чиновниками, которые, постоянно находились при нем, были ближайшими, непосредственными исполнителями его распоряжений, давали суд и расправу по всем делам, которые, помимо низших инстанций, – окружных чиновников, шли на непосредственное усмотрение архиерея. Все же прочие лица, как принадлежавшие к прежним боярским фамилиям, так и относившиеся к слугам первого разряда, получили теперь название детей боярских, так что служилые люди при архиереях с XV века стали разделяться: на бояр, занимавших высшие должности при дворе архиерея, на детей боярских, которые назначались на низшие придворные и епархиальные должности: судебные, финансовые, полицейские, и на слуг в тесном смысле, которые составляли обыкновенную домашнюю прислугу архиерея. После стоглавого собора, архиерейскими боярами назывались царские чиновники, которые назначались царем на службу к архиереям и которые, не переставая быть царскими чиновниками, носили звание бояр во все время своей службы у архиерея, хотя бы в лестнице государственных чинов они занимали и не особенно высокое положение. Служба бояр у архиереев за это время состояла главным образом в том, что они производили суд по всем гражданским и уголовным делам, какие поступали на рассмотрение архиерея. Со времени учреждения архиерейских приказов бояре были в них председателями.

Архиерейские бояре в древнейшее время ничем не разнились от бояр княжеских как по своему происхождению, так и общественному положению. К архиереям, как богатым землевладельцам, ради различных выгод службы у них, охотно поступали на службу многие знатные роды, подобно тому, как они поступали на службу к разным князьям. Курбский в своих сказаниях говорит, что к митрополитам поступали па службу «мужие благородные светлых родов», которые получали от митрополитов в пользование земли, за что обязаны были нести службу при дворе архиерея и отбывать военную повинность с его земель⁸³. В уставной грамоте великого князя Василия Димитриевича с митрополитом Киприаном говорится: «а про войну, коли аз сам князь великий сяду на конь, тогды и митрополичим бояром и слугам, а под митрополичьим воеводою, а под стягом моим великаго князя: а кто будет бояр или слуг не служивал Алексею митрополиту, и привязался ново митрополиту, а те поидут под моим воеводою великаго князя, где который живет, ин под тем воеводою и есть»⁸⁴. Очевидно, что архиерейские бояре были одинакового происхождения с боярами княжескими и что они поступали на службу к архиереям точно также и на тех же условиях, как и к князьям, т. е. с обязательством отбывать военную повинность и нести службу при дворе архиерея, за что получали от него в пользование земли. Как с переходом от одного князя на службу к другому боярин не терял чрез это своего боярского достоинства, так он удерживал его во время службы при дворе архиерея; так что бояре княжеские и архиерейские были одно и тоже, не различались ничем между собою: архиерейский боярин мог быть боярином князя, и на оборот. Это подтверждает между прочим следующее свидетельство: пред своею смертию митрополит Филипп 1-й завещал великому князю об окончании начатой им постройки церкви: «по сем начат о том же деле церковном приказывати своему боярину Владимиру Григорьевичу и сыну его Ивану Голове»⁸⁵. Упоминаемый здесь митрополичий боярин Владимир Григорьевич был боярином у великого князя Ивана Васильевича, а его сын, Иван Голова, тоже княжеский боярин, был родоначальником, по свидетельству по крайней мере родословной книги, фамилии Головиных⁸⁶.

Таким образом, архиерейские бояре в древнейшее время ничем не разнились от бояр княжеских по своему происхождению и общественному положению, – это были те самые свободные служилые люди, которые переходили от одного князя к другому; служили там, где это более находили для себя выгодным и удобным, и которые во всякой службе удерживали за собою свое родовое боярское достоинство. Понятно, что, поступая к архиереям на службу, бояре связаны были с ним только личным договором, удерживали всегда за собою свое существенное право свободно и беспрепятственно переходить на службу к другим лицам, если находили свою службу у архиереев в чем-либо невыгодною. Отношения их к архиереям были те же, что и к князьям в удельный период, когда боярин недовольный чем-либо службою у одного князя, свободно оставлял ее и переходил к другому. Конечно, и архиереи, с своей стороны, имели право точно так же свободно относиться к служащим у них боярам, т. е. могли отсылать от себя одних бояр и принимать к себе новых, так или иначе определять их служебные обязанности, – все их взаимные отношения вообще основывались на личном договоре обеих заинтересованных сторон, государство совершенно не вмешивалось пока в эти отношения и с своей стороны требовало только одного, чтобы бояре, находящиеся на службе у архиерея, исправно отбывали военную повинность. При таких отношениях между архиереями и их боярами, конечно, совершенно невозможно было, чтобы при архиереях с самого начала появления на их службе светских людей, были постоянно одни и те же служилые боярские роды; напротив, мы видим, что, как при князьях удельного периода их служилые люди постоянно сменяются, так было и при архиереях. Это, между прочим, видно из следующего обстоятельства: при Митяе встречаются митрополичьи бояре: «Федор Шолохов, Иван Ортемьев Коробин, да Андрей и брат его Невер Борбин, Стефан Ильин Кловыня»⁸⁷ ни одного из этих лиц мы уже не встречаем на службе митрополита Киприана, хотя и знаем имена многих его бояр⁸⁸. Очевидно, что митрополичьи бояре в то время менялись очень часто и что те, которые служили одному митрополиту, не оставались обыкновенно, за небольшими исключениями, на службе у его преемника.

Указанные нами отношения между архиереями и их боярами возможны были только в удельно-вечевой период, когда ничем не стеснено было право перехода свободных служилых людей от одного лица к другому, когда боярин, оставив одного князя и поступив на службу к другому, ничего не терял чрез это, так как они были равны по своему достоинству, – боярин всегда оставался боярином – был ли он на службе у того князя или у другого, или у архиерея, или у какой ни будь княгини. Положение дел в этом отношении совершенно изменилось, когда Москва приобрела решительный перевес над всеми другими княжествами и когда она, наконец, совершенно уничтожила их отдельное, независимое существование. Как скоро великие князья московские сделались почти единодержавными государями всей Руси, то они, в силу своего единодержавия и в интересах своей власти, постарались всеми, зависящими от них, мерами уничтожить право служилых людей переходить от одного князя к другому, постарались уничтожить самую самостоятельность прежних княжеских дворов, так что скоро бояре, недовольные службою у московского князя, уже не имели возможности перейти на службу к другому князю, но стали в таких обстоятельствах убегать за границу в Литву или Польшу. Понятно, что при таких обстоятельствах и право архиереев принимать к себе на службу бояр по своему личному усмотрению, как основывавшееся на прежнем, отжившем строе государства и как несогласное с новым, строго-монархическим его строем, должно было фактически уничтожиться, вследствие чего с XV века к архиереям уже не могли поступать на службу, как это было прежде, новые боярские роды. С другой стороны, если в удельно вечевой период боярин оставался вполне боярином, независимо от того, находился ли он на службе у какого-либо князя, или у архиерея, то этого уже не могло быть с утверждением московского единодержавия. Теперь все, что желало иметь силу, власть и значение, должно было и могло получать ее только от единодержавного московского князя, теперь боярами в строгом смысле стали называться только знатнейшие, близкие к московскому князю лица и боярство давалось за заслуги, как чин, при московском княжеском дворе, – вне службы при дворе московского князя боярство собственно уже не существовало. Следствия такого положения дел относительно архиерейского двора были такие: если прежде к архиереям охотно шли на службу лица знатных боярских фамилий; то теперь этого уже не могло быть, так как всякий знатный человек через это мог только потерять, а не выиграть; теперь всякий, кто желал поддержать и возвысить свое родовое значение, должен был служить у князя, на его службе добиваться почета и значения, служба же у архиерея была частною; правда, архиерей мог давать служащему у него титул боярина, но этот титул имел смысл только при дворе архиерея и нисколько не возвышал государственного и общественного значения получавшего его. Таким образом прежнее равенство бояр княжеских и архиерейских совершенно уничтожилось, так что лицам более или менее знатных фамилий не было уже никакого интереса служить у архиереев, а это вело к тому, что они оставляли архиереев и переходили на службу к великому князю, отчего с половины XV века, даже при дворе митрополита, мы не встречаем более в числе бояр и вообще служилых людей лиц из сколько ни будь знатных и известных фамилий, – старые служившие у них фамилии перешли на службу к князю, новых бояр они – с одной стороны – уже не могли принимать к себе, с другой стороны, те и сами бы не пожелали служить у них. Следствием всего этого было то, что с половины XV века число архиерейских бояр, сравнительно с предшествующим временем, было очень ограниченно; даже при дворе самого митрополита, вместо прежнего множества бояр, принадлежавших к разным фамилиям, мы встречаем только один боярский род Фоминых, в котором боярское звание сделалось наследственным, так что бояре всегда избирались только из рода Фоминых до самого конца XVI века, когда этот род прекратился и когда бояре к архиереям стали назначаться самим царем. Наследственность боярского достоинства при дворе митрополита только в роде Фоминых подтверждается несомненными данными. Когда св. Алексий сделался митрополитом, то к нему на службу поступил его родной брат Феофан, который и был при нем боярином. Сын Феофана, Степан, племянник митрополита Алексия, был боярином при митрополите Киприане⁸⁹, – дети Степана – Юрий и Данила и внуки его, Федор и Василий Юрьевичи, Фома и Никита Даниловичи были боярами при последующих митрополитах⁹⁰, – последним боярином из этого рода был Иван Семенович Фомин (1550–1582 г.)⁹¹, с ним прекратился род Фоминых, по крайней мере, мы уже не встречаем этой фамилии в списках патриарших служилых людей⁹². При этом не лишне заметить, что боярское достоинство было принадлежностию только рода, а не всех его членов, – только одни избранные носили боярское достоинство. Так, если мы встречаем Фоминых в звании митрополичьих бояр в течении двух столетий, то встречаем также членов этой фамилии и без боярскаго достоинства, исправляющими при дворе митрополита различныя, сравнительно низшия должности. Так один сын Василия Юрьевича Фомина (внук Феофана) Некрас был митрополичим тиуном⁹³, другой –Федор Тирон – митрополичим владимирским наместником⁹⁴, Семен Васильев, сын Василия Юрьевича – дворецким⁹⁵, Тимофей Кузьмин Фомин упоминается просто как митрополичий сын боярский⁹⁶ и пр. Очевидно, что как при княжеском московском дворе звание бояр было по большей части наследственным в том смысле, что в бояре жаловались лица только известных, знатных по своему происхождению фамилий, и человеку не знатному, не родовитому, это звание было недоступно, так и у архиереев звание бояр обусловливалось не только тою или другою должностью при дворе, но и принадлежностью еще к известному роду, члены которого по своему знатному происхождению имели право на боярство. Менее знатные фамилии, поступавшие на службу к митрополитам, как например, Сурмины, Рагозины, Мануйловы, Соболевы, Чертовы, Елдегины и пр.⁹⁷, не пользовались этим преимуществом, – членов этих фамилий мы никогда не встречаем в звании митрополичьих бояр, хотя они занимали иногда очень важные и видные должности при дворе митрополита, какова, например, должность дворецкого, и хотя они находились на службе у митрополитов в течении двух столетий, каковы, например, фамилии Рагозиных и Сурминых. Наследственность боярского достоинства при митрополичьем дворе в известных родах, между прочим, доказывается и следующими обстоятельствами: митрополит Киприан в уставной грамоте Константиновскому монастырю называет своего повара Ивана боярином⁹⁸, митр. Иона называет боярином своего десятильника Юрия⁹⁹, напротив, митрополичий дворецкий, Юрий Григорьевич Мануйлов называется сыном боярским¹⁰⁰. Очевидно, если бы звание боярина при митрополичьем дворе определялось только какою-либо должностью или службою, а не принадлежностью к известному боярскому роду, то гораздо естественнее было бы тогда назвать дворецкого, как занимающего одну из высших должностей при дворе архиерея, боярином; изведывающего же стряпнею или десятильным сбором – детьми боярскими, так как эти должности, сравнительно с должностью дворецкого, очень неважны и незначительны. В последствии стоглавый собор возвел в обязательный для всех архиереев закон то правило, чтобы архиерейские бояре избирались всегда только из определенных родов, которые по своему происхождению пользовались этим правом; если же таких родов у архиереев не оказывалось, то они должны были обращаться к царю, и тот давал им бояр от себя. Таким образом, ко времени стоглавого собора, боярские фамилии уже не поступали более на службу к архиереям, от чего звание бояр было наследственным только в известных определенных родах, которые издавна служили архиереям и по своему происхождению имели право на боярство; но таких боярских родов у архиерея было очень немного, так что сам митрополит принужден был избирать себе бояр только из одного, оставшегося у него на службе боярского рода – Фоминых. По необходимости число бояр при архиереях сделалось очень ограниченным, вследствие чего им предоставлены были при дворе только самые высшие, почётные должности, хотя в тоже время служба их была совершенно частною, не имевшею никакого государственного значения; государство приравнивало их, кажется. только к дворянам, по крайней мере Василий Григорьевич Фомин, значащийся в 1574 г. боярином новгородского владыки¹⁰¹ ранее, в 1566 г., причисляется к государственным дворянам первой статьи¹⁰². Но во всяком случае, до стоглавого собора архиереи еще удерживали de jure за собою свое старинное право: самим выбирать себе бояр из своих служилых людей, руководствуясь в этом случае только собственным усмотрением, а также право увольнять их от занимаемой должности и от службы у себя, – государство доселе не вмешивалось в отношения архиерея к его боярам и вообще служилым людям, архиерей был полный, бесконтрольный их господин и распорядитель, действовал по отношению к ним вполне самостоятельно, никем отвне не стесняемый.

Со времени стоглавого собора положение дел совершенно изменилось: у архиереев решительно отнято было их старинное право единоличного назначения их бояр, последние избирались уже не архиереем и не из его служилых людей, но царем и из царских чиновников. Очень важное в этом отношении постановление стоглавого собора было выражено в следующей форме: «да митрополиту ж, архиепископом и епископом без царева ведома бояр от себя и дворецких не отсылати и в тех место иных не поставляти, кроме преже реченных вин; а котораго святителя изведутца бояре и дворецкие, и им избирати от тех же родов, а не будет от тех родов, и им от иных родов избирати, коемуждо их, да обсылатися со царем; а повелит которым царь быти в боярех и в дворецких, и святителем тех у себя и держати, а без царева ведома, однолично, бояр и дворецких не держати. А у которых святителей изведутся бояре и дворецкие, а от тех родов или от иных родов, таких у них не будет, которым пригоже в тех место быти в боярех и в дворецких: и им о том бити челом царю, чтобы государь пожаловал, избрал у себя и дал им, которым будет пригоже в том чину быти; а без царева ведома, однолично, бояр и дворецких не поставляти»¹⁰³. Приведенное постановление стоглавого собора об архиерейских боярах и дворецких показывает, а) что до стоглавого собора государство совершенно не вмешивалось в отношения архиерея к его служилым людям, архиерей сам избирал бояр из своих служилых людей, точно также по своему только личному усмотрению отсылал их от себя, если находил это почему ни будь нужным, вследствие чего служба бояр при архиерее была частною, не имевшею никакого государственного значения; b) так как бояре избирались, то звание боярина при архиерейском дворе указывало на чин или должность, – каждый получал боярство, как чин, вместе с известною должностью, – боярство, поэтому, служило обозначением чина и соединенной с ним должности, а не сословия; с) у архиереев были целые роды служилых людей, ко бояре избирались только из некоторых, которые, по своему происхождению, имели на это право, так что боярское достоинство было наследственным только в известных родах. Впрочем, из того обстоятельства, что стоглавый собор предлагает архиереям, в случае недостачи таких родов, из которых бы можно было избирать бояр, обращаться с просьбою о боярах к царю, уже достаточно видно, что этих родов на службе у архиереев в то время почти вовсе не было, не исключая и самого митрополита; в противном случае, если бы таких служилых родов у архиереев было действительно много, то и самое постановление собора просить у царя бояр, если они изведутся у какого святителя, не имело бы никакого смысла, между тем как в действительности, в виду того, что на службе у архиереев боярских родов в это время не было, приведенное постановление стоглава имело очень важное, практическое значение, что мы и увидим в последствии.

Определения стоглавого собора об архиерейских боярах совершенно изменили их прежние отношения к архиереям, и самые бояре сделались далеко не тем, чем они были прежде. Теперь архиереи потеряли прежнее свое право только по своему личному усмотрению распоряжаться своими боярами, – в силу приведённого постановления стоглавого собора, они как при выборе своих бояр, так и при их увольнении должны были предварительно снестись с царем, который, конечно, всегда удерживал за собою право одобрить или не одобрить их распоряжения и право назначать к архиереям бояр по своему усмотрению, совершенно устраняя указанных архиереями лиц. Мало этого, архиереи законом обязывались теперь выбирать себе бояр только из известных родов, которые имели на это право, а так как у архиереев таких родов в действительности не было, или если и были, но царь со своей стороны мог находить неудобным назначать из них бояр, то в конце концов это постановление стоглавого собора необходимо вело к тому, что бояре к архиереям назначались исключительно царем, прежние, собственно архиерейские, бояре перестали существовать, а их место заняли назначаемые царем чиновники, которые только считались архиерейскими боярами, а на самом деле оставались царскими чиновниками и во всем зависели от царя. В этом случае очень интересно свидетельство Флетчера, который говорит, что «владычные бояре» назначались на свои должности не епископами, а самим государем или его думой, и отчет в своем управлении они обязаны были давать не епископу, а светской власти. Если епископ получал позволение иметь чиновников по своему собственному выбору, то это считалось знаком особой царской милости¹⁰⁴. Действительно, после стоглавого собора архиерейские бояре назначались на свою должность не самими епископами, а царем. Правда, подобные случаи были и ранее стоглавого собора, по крайней мере мы знаем, что когда Макарий, впоследствии митрополит московский, был послан в Новгород на архиепископскую кафедру, то великий князь дал ему своих бояр¹⁰⁵. Но во всяком случае эти назначения бояр к архиереям от князя до стоглавого собора были явлением исключительным и объяснялись какими ни будь чрезвычайными обстоятельствами, как в данном, например, случае это объясняется особым враждебным отношением тогдашнего Новгорода к Москве, что заставляло московское княжеское правительство все, сколько ни будь важные, должности в Новгороде замещать москвичами и вообще лицами, несомненно преданными интересам правительства. Напротив, после стоглавого собора назначение бояр к архиереям царем из его собственных чиновников стало общим, всегдашним законом до уничтожения самого существования светских архиерейских чиновников, так что с этого времени название архиерейский боярин указывало только на службу известного лица у архиерея, но вовсе не определяло его государственного положения, – архиерейский боярин, в существе дела, был простым царским чиновником. Что архиерейские бояре со времени стоглавого собора назначались царем из его служилых людей, на это имеются неоспоримые данные. В 1574 году новгородский архиепископ Леонид дал своему боярину, Василию Григорьевичу Фомину, поместную грамоту на право пользоваться известным имением. В конце этой грамоты сделана следующая приписка: «а дано то поместье Василию Григорьевичу на время, до тех мест как его государь царь и великий князь пожалует, здесь в Великом Новгороде велит ему дать поместье и грамота жалованная взяти»¹⁰⁶. Из этой приписки ясно видно, что боярин новгородского архиепископа был назначен к нему царем из московских дворян; тоже самое видно из двух других грамот, в которых встречается имя Василия Григорьевича Фомина и где он помещается в числе дворян первой статьи¹⁰⁷. О времени первых патриархов в «записке о царском дворце, церковном чиноначалии, церковных чинах» и проч. (1610–1613 г.) говорится очень ясно и определенно: «а в справедливости, в духовных делех, судит его (патриарший) боярин да дворецкой, да с ним два дьяка и доносят дела перед него (патриарха), а казначей сбирает и заведует казну патриаршу; а дается боярин, дворецкой и дьяки от государя»¹⁰⁸. Отвергнуть или заподозрить силу этого ясного, прямого свидетельства решительно нет никаких серьезных оснований, – тем более, что оно подтверждается другими, устраняющими всякие сомнения данными: патриарший дворецкий, заседавший в патриаршем дворцовом приказе, Иван Васильевич Биркин¹⁰⁹, встречается сначала в чине ясельничего¹¹⁰, а потом в чине думного дворянина¹¹¹. Боярин Василий Федорович Янов, заседавший в патриаршем судном приказе¹¹², был сначала ясельничим, а потом думным дворянином¹¹³. В описании церемониала шествия патриарха на осляти, в вербное воскресенье, сказано: «а у осляти стояли патриарш боярин думной дворянин Михайло Иванович Глебов»¹¹⁴; после Глебов значится в числе окольничих¹¹⁵. Патриарший боярин Тимофей Петрович Савелов встречается сначала в чине думного дворянина¹¹⁶, а затем в чине окольничего¹¹⁷. Если мы находим таким образом патриарших бояр в списках государственных чиновников, можем показать относительно некоторых из них, как они повышались по лестнице государственных чинов и именно в качестве чисто государственных чиновников, хотя они и считались патриаршими боярами, то наоборот, в списке патриарших служилых людей¹¹⁸ мы вовсе не встречаем фамилий: Янова, Савелова, Глебова, Нелединского и пр., – ясный знак, что они вовсе не причислялись к патриаршим служилым людям, но занимая должность бояр при патриархах, в тоже время оставались по прежнему царскими чиновниками. Тоже самое подтверждается и следующими двумя обстоятельствами. В уложении мы находим указания на все классы чинов, не исключая архиерейских служилых людей, патриаршеские дети боярские упоминаются даже с указанием трех степеней, на которые они делились, между тем об архиерейских боярах в уложении вовсе не упоминается. Это, по видимому, странное игнорирование государственным законодательством архиерейских бояр, невозможное, если бы они составляли особый, самостоятельный класс чинов, просто объясняется тем, что архиерейские бояре во время Уложения были боярами только для архиерея, для государства же они были простыми обыкновенными его чиновниками, и потому оно не считало нужным выделять их в своем законодательстве, как особый класс чинов и упоминать о них отдельно от тех государственных чинов, к которым они причислялись. Если, например, наносилось бесчестие патриаршему боярину, то плата за его бесчестье сообразовалась не с его боярством у патриарха, но с его государственным чином, смотря потому, был ли он думный дворянин или окольничий. Точно также, встречая различные распоряжения Петра, которыми отбирались у архиереев их служилые люди, мы вовсе не находим между ними ни одного законодательного акта относительно уничтожения архиерейских бояр, конечно, опять потому, что архиерейские бояре не составляли в то время особого самостоятельного класса чиновников, отдельного от государственных чинов; царь прекратил назначение бояр к архиереям, и архиерейские бояре перестали существовать.

Таким образом со времени стоглавого собора бояре к архиереям назначались царем из его собственных чиновников, и их служба у архиереев ставилась наравне с государственной. Обыкновенно патриаршие бояре избирались из думных дворян и нередко после службы у патриарха они получали следующий высший чин, именно производились в окольничие, как это было, например, относительно патриарших бояр Глебова и Савелова. Древняя вивлиофика говорит: «патриаршие бояре состояли одною степенью государевых ниже, с околничими в равном почтении, чего ради есть и примеры, что один человек мог отправлять боярскую должность у патриарха и окольническую у государя в одно время»¹¹⁹. Это мнение древней вивлиофики, что патриаршие бояре равнялись царским окольничим, трудно признать справедливым, потому что мы всегда встречаем патриарших бояр не иначе, как только в чине думных дворян, и ни разу – в чине окольничих. Кажется, что мнение древней вивлиофики явилось вследствие того, что при патриархе Никоне боярином был Никита Алексеевич Зюзин¹²⁰, что окольничий и потом боярин Хилков был председателем в патриаршем приказе. Но заключать отсюда, что патриаршие бояре были только одною степенью ниже царских, было бы в высшей мере ошибочно, ибо в первом указанном случае царь только хотел почтить уважаемого и любимого им патриарха назначением к нему в бояре своего окольничего, хотел этим выразить ему свое особое уважение и почтение. Что же касается Хилкова и других, заведовавших в патриарших приказах, царских бояр, то они играли в этом случае ту же роль, что и нынешний обер-прокурор при Святейшем Синоде, – это были царские представители при церковном управлении, и они вовсе не считались патриаршими боярами. Гораздо справедливее, кажется, будет думать так, что патриаршие бояре были всегда не выше думных дворян и что более знатные из них, после службы у патриарха в боярах, жаловались иногда и в царские окольничие, в чем нет ничего невероятного, по крайней мере совершенно аналогичное этому явление мы видим относительно патриарших стольников. В книге «о старинных степенях чинов в России» читаем: «патриархи так же наизнатнейших родов людей в стольники жаловали, так как в 138-м году, июня 24 числа, пожалован был в стольники к Филарету Никитичу князь Никита Иванович Лобанов. Из стольников же патриарших не одинаково производились: одни жаловались прямо в стольники к государю, как сие видно по пожалованию из патриарших стольников в стольники государевы в 138-м году, Декабря 25 числа, князя Нефеда Ивановича Щербатова; другие же были жалованы в стряпчие государевы, яко в 142 году, из патриарших стольников пожалован был в стряпчие князь Михайло Васильевичи Вяземский». Таким образом, как из патриарших стольников производились или в царские стольники, или в стряпчие, смотря по фамильной знатности производимого лица, по тому общественному положению, какое занимает его фамилия, так и из патриарших бояр могли производить иногда в царские окольничие, если только патриарший боярин, по своему происхождению и общественному положению своей фамилии, имел право на этот чин, при чем сделавшись царским окольничим, он уже оставлял службу у патриарха, по крайней мере, мы не знаем ни одного случая, когда патриарший боярин заседавший в каком ни будь приказе, в то же время значился бы царским окольничим, обыкновенно они называются думными дворянами во всех дошедших до нас грамотах. Понятно само собою, что если к патриархам бояре назначались из думных дворян, то к простым архиереям они вероятно назначались просто из дворян того города, где жил архиерей, – конечно эти бояре архиереев никогда не дослуживались и чина думных дворян, так что в лестнице государственных чинов они занимали очень невысокое положение и принадлежали конечно к людям не особенно знатным и родовитым. К сожалению, об архиерейских боярах, кроме патриарших, за это время, мы не имеем решительно никаких сведений и можем составить о них некоторое представление, за отсутствием всяких положительных данных, единственно только на основании аналогии с патриаршими боярами.

Мы знаем, что устройство княжеского двора в древнее время было сравнительно просто и не сложно, что те многочисленные должности и чипы, которые существовали при московских великих князьях и потом царях, явились уже в позднейшее время, что еще при вступлении на престол Иоанна III при великокняжеском дворе было только три боярина, два дворецких и один окольничий, так что все управление княжеством производилось при посредстве этих не многих лиц, почему точного и дробного разграничения должностей и обязанностей при дворе в то время не могло быть. Понятно, что у архиереев, которые при устройстве своего двора и придворных должностей брали за образец княжеский двор, но было еще в то время служилых лиц с определенными и постоянными должностями, не было того многочисленного и разнообразного придворного штата, который явился у них в последствии. Только с течением времени, мало по малу, из первоначально необходимо широкого и в тоже время неопределённого и запутанного круга деятельности, по мере выработки более устойчивых отношений и обязанностей, по мере формирования при архиерейских дворах постоянных, определенных должностей, за архиерейскими боярами были приурочены определённые, более или менее постоянно одинаковые должности и обязанности, которые за небольшими изменениями остались за ними до последнего времени их существования. Обращаясь к древнейшим сведениям, какие сохранились об архиерейских боярах и которые бы разъяснили нам их службу у архиереев в первое время их существования, мы должны заметить, что эти сведения кроме того, что очень скудны и относятся уже к позднейшему времени (к концу второй половины XIV и к XV веку), но случайно упоминая о боярах, они почти совсем ничего не говорят, в чем именно состояла служба бояр при архиереях до конца XV и начала XVI века. Чтобы сколько-нибудь уяснить себе служебное значение архиерейских бояр до конца XV века, мы приведем все те данные, которые только говорят о них за это время. Летописец, говоря о Митяе, что он до посвящения занял уже митрополичий дом, замечает «и бояре митрополичьи служахут ему»¹²¹, не объясняя этого общего неопределённого выражения «служахут ему» конечно, между прочим, и потому, что точнее определить службу митрополичьих бояр того времени было и нельзя. Митрополит Киприан посылал своего боярина звать новгородского архиепископа в Москву, в другой раз присылал в Новгород своего боярина Дмитрока просить у новгородцев серебра¹²²; митрополит Фотий по смерти великого князя Василия Димитриевича посылал к его брату Юрию в Звенигород звать его в Москву своего боярина Акинфа Слебятева¹²³. Из приведенных свидетельств видно, что архиерейские бояре посылались в древнейшее время архиереями с различными частными поручениями и исполняли, следовательно, те обязанности, которые впоследствии лежали исключительно на детях боярских. В уставной грамоте митрополита Киприана Константиновскому монастырю 1391 г. сказано: «и потом аз Киприан митрополит всея Руси вспросил есмь в Володимери своих бояр, того монастыря пошлин и о яловице о праздничной Михаила Биреева, Юрья Протопопина, Ивана своего повара»¹²⁴. Из того факта, что митрополит делает своим боярам, живущим во Владимире, запрос, какие подати Константиновский монастырь платил прежде митрополиту, само собою следует, что эти бояре заведовали сбором митрополичьих пошлин с духовенства, почему митрополит и обратился к ним за решением спорного вопроса о пошлинах¹²⁵ О боярах, как сборщиках податей, или десятильниках, говорит еще одна позднейшая грамота, именно послание митрополита Ионы к иерейскому князю Михаилу Андреевичу (после 1450 г.), с жалобой на вышгородских жителей, которые, вкупе с местным духовенством, поколотили митрополичьего десятильника, боярина и конюшаго Юрия и сопровождавших его дворян¹²⁶. С конца XV века мы уже не встречаем более бояр в качестве сборщиков податей или десятильников, – на эти должности с этого времени стали назначаться исключительно дети боярские. Из уставной грамоты вел. кн. Василия Димитриевича с митр. Киприаном мы видим, что бояре отправляли военную повинность с архиерейских земель, что они обязаны были по призыву князя являться на войну, те, которые служили при митрополите Алексие, под предводительством митрополичьего воеводы, а которые вновь поступили к митрополиту, – под предводительством княжеских воевод, сообразно тому, где кто из митрополичьих бояр жил. Но со второй половины XV века митрополичьи бояре уже не требовались на войну, военная повинность с митрополичьих земель исправлялась детьми боярскими. Точно также мы уже не встречаем более митрополичьего воеводы, который бы предводительствовал митрополичьим полком и о котором упоминает уставная грамота вел кн. Василия Димитриевича с митроп. Киприаном. В жалованной грамоте ростовского архиепископа Вассиана Кириллову монастырю сказано: «а будет дело духовное и игумен того пообыскав да пошлет ко мне, а пожаловал есмь своими бояры, Некрасом Ивановым сыном, да Семеном Кузьминым сыном, да Иваном старцем Баскаковым» (1468 г.)¹²⁷. В первой грамоте митр. Зосимы 1472 г. Константиновскому Владимирскому монастырю, по тяжбе архимандрита монастыря с Костею и Неклюдом Щербиным, за две деревеньки, после описания митрополичьего суда сказано: «а тогды у господина у митрополита были его бояре Фёдор Юрьевич, да Никита Данилович, да дворецкой Кузьма»¹²⁸. В записи о ржевской дани, платимой великим князьям московскому и литовскому, также новгородскому владыке и тамошним боярам после 1479 года, между прочим, говорится: «а теперь владычицы бояре во Ржеве, по тым жеребьям судят и рядят, и гроши берут на ком што хотячи... а того здавна не было, что владычным бояром ездити по тым жеребьям много, нежели только одиново посылник ездит потым варом пивным»¹²⁹ и проч. Выдержки из приведенных грамот показывают, что еще в XV веке одною из существенных обязанностей архиерейских бояр было отправление суда по поручению архиерея и не только над лицами светскими, но и над духовными, по делам гражданским. Когда именно за архиерейскими боярами усвоено было право суда над духовенством, решительно неизвестно, но несомненно, что гораздо ранее второй половины XV века, когда это является уже делом обычным, вполне установившимся. Относительно того обстоятельства, что боярам предоставляется грамотою право судить братию монастыря и в делах духовных нужно заметить, что это еще не значит, чтобы архиерейские бояре судили духовенство и в чисто духовных делахю. Смысл пожалования монастыря боярами был тот, что пожалованный игумен и братия освобождались от ведомства и суда всех других архиерейских чиновников, но во всех делах должны обращаться к известным боярам, которые расследовали данное дело и представляли его на окончательное решение архиерея. Из всех приведенных свидетельств об обязанностях и службе бояр у архиереев до конца XV века видно, что в то время бояре занимали у архиереев все служебные должности, какие в то время могли существовать при архиерейском дворе: они исполняли те или другие частные поручения архиерея, собирали архиерейские пошлины с духовенства или были десятильниками, присутствовали на суде митрополита или по его назначению были судьями временными, поставленными для известной местности и известных лиц, отправляли военную повинность с архиерейских земель, словом – все служебные обязанности как самые высшие, так и самые низшие, какова должность сборщика податей, до второй половины XV века исполнялись архиерейскими боярами.

С XV века, когда произошло разделение бояр на бояр собственно и детей боярских, и когда число их при архиерейских дворах сделалось очень ограниченным, они стали занимать только самые высшие должности, на все же низшие должности стали назначаться дети боярские. Из обширного первоначально и разнообразного круга обязанностей бояр за ними оставлена была одна важнейшая обязанность: постоянно находиться при архиерее, разбирать и решать, по указанию архиерея, все дела, которые поступали к нему, помимо низших инстанций. Конечно такое разграничение должностей при архиерейском дворе совершалось не вдруг, а постепенно; только с течением времени за боярами все более и более постоянно стали приурочивать обязанности судей, с оставлением всех других обязанностей, которые возлагались на них прежде. Собственно, со всею ясностью и определённостью судные обязанности бояр в первый раз были высказаны в половине XVI века стоглавым собором, и только с этого времени мы встречаем их всегда уже исключительно в качестве судей. Стоглавый собор, желавший ввести во все церковное управление порядок, более строгий и более соответствующий канонам, нежели какой был прежде, особенно занялся вопросом о святительском суде, хотел внести сюда большую определенность и отчетность, нежели какие были прежде. Собор прежде всего настаивает, чтобы все духовные лица во всех, собственно духовных, делах были всегда судимы духовными же лицами, так чтобы светские лица даже и не присутствовали на этом суде: «а бояре митрополичьи в том суде у святителей не сидят, развее писарей, кому те дела записывати... А царевым бояром и дворецким, и митрополичьим бояром и архиепископлим и епископлим, архимандритов, и игуменов, и игуменей, и строителей не в которых делех не судити, а судят их святители сами по священным правилам»¹³⁰. Чтобы лучше понять настойчивость, с какою собор требует, чтобы духовные в духовных делах судились непременно духовными же, нелишне припомнить здесь вышеприведенное извлечение из грамоты ростовского архиепископа Вассиана Кириллову монастырю, где епископ суд над братией и игуменом в духовных делах поручает своим боярам. Кроме того, самая настойчивость, с которою собор требует, чтобы духовные лица в духовных делах никаким образом не судились светскими лицами, чтобы последние даже и не присутствовали на этом суде, показывает, что до собора положение дел в этом отношении было несколько иное, иначе к чему такая настойчивость соборных постановлений? Впрочем, устранив архиерейских бояр от суда над духовенством в духовных делах, собор в то же время отдает в руки бояр все судебные дела духовенства по делам гражданским и уголовным, подлежащим архиерейской юрисдикции: «а по рядным грамотам и по духовным, и по кабалам, и в поклажаех, и боех, и в грабежех и в прочих во всяких делех опричь духовных дел, попов и диаконов и всех причетников и мирских людей, повелевают святители бояром своим судити»¹³¹. Таким образом, по мысли стоглавого собора, при архиереях должно было образоваться два судебных отделения: первое должно было состоять исключительно из духовных лиц; здесь суд давал или сам митрополит (в митрополии) или, когда ему «не поможется», «владыка сарский и подонский», бояре и вообще светские лица не могли присутствовать при заседаниях этого суда «развее писарей кому те дела записывати». Отделение давало суд и расправу всему духовенству по делам исключительно духовным. В другом отделении судьи были светские – архиерейские бояре, суду которых подлежали как духовные лица по всем гражданским и уголовным делам, так и все лица светские по всем делам, которые предоставлены были тогдашним законодательством суду церкви. А так как суд архиерейских бояр не отличался обыкновенно особым беспристрастием и справедливостью, то собор постановил: «у бояр в суде сидети старостам поповским, и пятидесяцким и десятским, по неделям, по два или по три, да грацкым старостам и целовальником, да земскому диаку, которым царь и государь прикажет». Всем этим лицам повелевается собором иметь с судных дел «противни» и прикладывать к ним свои руки так, чтобы засвидетельствованный подписью всех бывших на суде и подписью дьяка судный список, в одном экземпляре, хранился у бояр, производивших суд, в другом у целовальников, присутствовавших на этом суде, а хранился бы у дьяка в ларце, за боярскими печатями, «доколе те судные списки бояре перед святителем положат и обоих истцов пред ним поставят». Только после того как святители получат от обоих истцов утвердительный ответ, что суд им действительно был таков, как он записан в представленных списках, святители повелевают боярам произнести тот или другой решительный приговор по делу¹³². Таким образом стоглавый собор а) решительно определил круг деятельности архиерейских бояр, как постоянных судей при архиерее; b) он изъял из их подсудности все духовные лица по всем духовным делам, что прежде, как можно думать, не строго соблюдалось; с) он старался ограничить произвол и злоупотребления боярского суда тем, что ввел в их суд депутатов от духовенства и земства, без которых суд не мог состояться, и которые, присутствуя на суде, наблюдали за правильностью судопроизводства боярами; кроме того собор настоятельно заповедует святителям над своими бояры, и дворецким и дьяки «бречи накрепко», чтобы у них суд был праведен, безо всякие хитрости и коварства и всякаго лихоимства, и продажи и волокиты безмерныя, в противном случае он повелевает архиереям лишать своих бояр их достоинства и отсылать от себя¹³³; d) собор признает за боярами только право судебного разбирательства известного дела, поставлять же окончательно приговор они не могли, а обязаны были все дела на окончательное решение представлять самим архиереям, и только после того как последний находил их суд правильным, бояре, по его указанию, произносили решительный приговор. Согласно постановлениям стоглавого собора о святительском суде, на архиерейских бояр с этого времени уже не возлагались никакие другие служебные обязанности и должности, кроме судных; они теперь постоянно жили при архиерее, составляли при нем судное отделение по всем делам, подлежащим архиерейской юрисдикции; у них хранились различные архиерейские указы и распоряжения по различным делам управления; к ним, а не к архиерею непосредственно, обращались царские приказы с своими памятями по тем или другим вопросам¹³⁴. Со времени стоглавого собора архиерейские бояре встречаются во всех актах не иначе, как только в качестве судей, но замечательно, ни один акт не делает даже и намека на то, чтобы на суде у бояр присутствовали выборные от духовенства и земства, как того требовал стоглавый собор; очевидно, что это последнее постановление собора так и осталось на бумаге и вовсе не прилагалось на практике, – бояре по прежнему продолжали судить однолично или вместе с дьяками¹³⁵. Со времени учреждения в России патриаршества положение дел относительно бояр нисколько не изменилось, они и при патриархах по-прежнему продолжали заведовать епархиальным судом. В «записке о царском дворе, церковном чиноначалии, придворных чинах, приказах» и пр. (1610–1613 г.) говорится, что патриарх творил суд и расправу при посредстве боярина, дворецкого и двух дьяков. Со времени же учреждения патр. Филаретом, так называемых, патриарших приказов, которые заведовали всем епархиальным архиерейским управлением, бояре были в них судьями, и таким образом от них, главным образом, зависело производство и отчасти самое решение всех епархиальных дел, поступавших в приказ; впрочем, о боярах, как судьях архиерейских приказов, мы скажем подробнее ниже¹³⁶. Таким образом, с конца ХV и начала XVI века, из круга всех других обязанностей и должностей, при дворе архиерея по своей важности и обширности круга деятельности, стала выделяться должность архиерейских судей, которая постепенно и была усвоена исключительно за боярами. Собор 1551 года образовал из бояр судное отделение, которое должно было постоянно находиться при архиерее и под его высшим надзором, давать суд и расправу лицам духовным и мирским по предметам, указанным самим собором. С этого времени бояре уже всегда являются только в качестве судей при архиереях, и мы не видим в их правах и обязанностях никакого заметного изменения до самого учреждения приказов патриархом Филаретом.

Из всего сказанного нами об обязанностях и роде службы архиерейских бояр само собою понятным становится, какую важную, видную роль они играли во всем архиерейском управлении; – все дела, какие были только подведомственны архиерею, иногда не исключая и чисто духовных, проходили через их руки, ибо самим архиереем произносился только окончательный приговор. Как ближайшие непосредственные советники и помощники архиерея, как производители всех дел, бояре необходимо имели большое влияние на характер архиерейских решений дел, а чрез это и на все вообще архиерейское епархиальное управление. Интересно, в этом отношении, свидетельство Флетчера о значении архиерейских бояр в епархиальном управлении. По словам Флетчера, для управления различными делами, подведомыми церковному суду, у всех епископов были чиновники и комиссары, которые назывались Владычные бояре; они были миряне и, считаясь наравне с воеводами или благородными, управляли архиерейским двором и заведовали судом. Описывая характер управления этих чиновников, Флетчер замечает, что они, не довольствуясь угнетением народа, еще злобствовали над священниками и действовали по отношению к ним точно также, как воеводы и дьяки действовали по отношению к простому народу в своих областях. В виду действий этих чиновников даже епископы не имели власти решать самостоятельно дела, которые поступали на их суд. Так, если бы епископ захотел смягчить какое-нибудь решение, то он должен был предварительно предложить это на рассмотрение своим чиновникам. Такое положение дела, по замечанию Флетчера, было следствием того, что эти чиновники назначались не епископами, а самим государем, или его Думой, и они обязаны были давать отчет в своем управлении не епископу, а светской власти. Если епископ получал позволение иметь чиновников по своему собственному выбору, то это считалось знаком особенной царской милости¹³⁷. Хотя Флетчер и очень преувеличивает значение бояр в архиерейском епархиальном управлении, а его слова об отношении бояр к архиереям решительно не верны и противоречат всем историческим данным; однако его свидетельство важно, как выражение того взгляда, что бояре при архиереях играли очень видную и заметную роль, так что обращали даже на себя внимание тех иностранцев, которые всматривались в склад русской жизни. Во всяком случае несомненно то, что московское правительство еще очень рано хорошо поняло то важное значение, какое бояре имели во всем епархиальном архиерейском управлении, почему оно постаралось поставить бояр в некоторую зависимость от светской власти. Когда Макарий был послан в Новгород на архиепископскую кафедру, то великий князь дал ему своих бояр, которые должны были заменить собою прежних бояр новгородского архиепископа, новгородцев по происхождению и симпатиям. Смысл подобного распоряжения московского правительства понятен: оно хорошо знало, что бояре по самому своему положению и обязанностям имеют большое влияние как на самую личность архиерея, так и на все управление им епархии. Поэтому, если бы оставить епископа окруженным боярами – новгородцами, враждебными Москве, еще не забывшими политической и церковной независимости Новгорода, то трудно было бы ожидать, чтобы их влияние на личность архиепископа и на всю его правительственную деятельность было для Москвы благоприятным, а потому правительство и позаботилось дать архиепископу бояр – москвичей, которые бы во всем были преданы Москве, и чтобы таким образом с Макарием не повторилось истории Сергия и Серапиона, Иоанн Грозный, при разгроме Новгорода, арестовал, а потом мучил владычных бояр¹³⁸, он же, по низвержении св. Филиппа митрополита, по свидетельству Курбского, мучил и убивал бояр этого святителя¹³⁹, конечно потому, что он считал их людьми близкими иерархам, влиявшими на них и все их действия. На стоглавом соборе правительство, в сознании важности положения и обязанностей бояр в сфере архиерейского управления, прямо и решительно высказало стремление подчинить архиерейских бояр своему контролю, потребовало от архиереев, чтобы они сносились с ним при выборе своих бояр и при их увольнении от занимаемой ими должности, при чем царь, конечно, всегда удерживал за собою право утверждать или не утверждать выбор и увольнение известного архиерейского боярина, или на место уволенного лица назначить собственного чиновника. Последнее уже несомненно существовало во времена патриаршества, когда цари решительно присвоили себе право назначать патриархам в бояре своих собственных чиновников, которые, председательствуя в патриарших приказах и удерживая таким образом в своих руках патриаршее епархиальное управление, в тоже время не переставали быть царскими чиновниками. Очевидно, что московское правительство воспользовалось архиерейскими боярами для того, чтобы иметь постоянное влияние на все архиерейское управление и даже контролировать его. Боярин назначался к архиерею царем из его чиновников и им же увольнялся от должности; следовательно, находясь на службе у архиерея, боярин, в тоже время, всегда считал своим начальником не архиерея, а царя, он зависел во всем от последнего, а не от архиерея, потому, естественно, во всей своей деятельности имел более в виду угодить светскому правительству, а не духовному. При столкновении интересов государственных и церковных, он конечно всегда охотнее жертвовал последними в пользу первых. Очень вероятно, что вступая в должность архиерейского боярина, царский чиновник получал, конечно не гласно, от светской высшей власти инструкции для своей деятельности, указания, как он должен вести себя относительно архиерея, как должен поступать в тех или других случаях, и после давал отчет государю о всей своей деятельности, о таком или ином положении всех епархиальных дел, так что все епархиальное архиерейское управление, в существе, дела находилось под постоянным контролем светской власти и без ее одобрения или неодобрения не могло сделать ни одного самостоятельного шага. Не удивительно поэтому, что назначение бояр к архиереям царем было одной из главных причин, заставивших соборы 1667 и 1675 гг. признать существование светских архиерейских чиновников в епархиальном управлении явлением не каноническим, противным истинному духу церковного архипастырского управления и вовсе устранить их от всякого участия в епархиальных делах. Этой реформой архиереи надеялись освободиться из-под тягостного и постоянного, хотя конечно и неофициального, контроля над их деятельностью светской правительственной власти и в то же время думали придать епархиальному управлению большую самостоятельность и независимость от светской власти, которая с устранением светских чиновников теряла через это один из главных поводов вмешиваться во все даже мелкие, так сказать, домашние дела архиерейского епархиального управления.

Архиерейские бояре не получали за свою службу при архиереях определённого жалованья; вместо всякого жалованья архиереи давали им в пожизненное владение участки из своих земель в объеме, определяемом самим архиереем. Курбский говорит, что к архиепископам поступали на службу лица знатных фамилий, которые получали от архиереев во владение церковные земли, за что обязывались нести службу при дворе архиерея и отбывать с его земель военную повинность. Стоглавый собор повелевает святителям лишать своих бояр, за неправды и поборы по суду, их боярского достоинства и отнимать у них данные им поместья. До нас дошла одна поместная грамота новгородского архиепископа Леонида, данная в 1574 году его боярину Василию Григорьевичу Фомину. Эта грамота боярину ничем не отличается от обыкновенных поместных грамот, которые архиереи давали своим детям боярским и множество которых дошло до нас. В ней, как и в грамотах детям боярским, после точного обозначения самого поместья, пожалованного боярину, о его владельческих правах говорится, чтобы все крестьяне боярина Василия Григорьевича Фомина чтили и слушали во всем и пашню на него пахали, и оброк ему всякой денежной и хлебной давали, чем он вас изоброчит, и он вас ведает и судит по сей нашей жалованной грамоте В конце грамоты находится следующая приписка: «а дано то поместье Василию Григорьевичу на время, до тех мест как его государь царь и великий князь пожалует, здесь в Великом Новгороде велит ему дать поместье и грамота жалованная взяти»¹⁴⁰, – смысл этой приписки мы объясняли выше. Кроме поместий, подучаемых от архиереев в пожизненное владение, бояре, в силу системы кормления, на которой была построена светская церковная администрация, получали еще различные доходы от прохождения занимаемой ими должности. Так как главные их обязанности состояли в производстве суда, то они получали известные пошлины от каждого судного дела. В то время, по одному характерному выражению, «каждый шаг в присутствие суда был куплен ценою денег», – так что доходы бояр от судных дел были очень значительны.

В заключение исследования об архиерейских боярах древней Руси нужно заметить, что, при исследовании, почти исключительно, имелись в виду только бояре московских митрополитов, а потом патриархов, и совершенно ничего не говорилось о боярах других епархий. Это, впрочем, совершенно невольное, ограничение в нашем исследовании зависит от того, что все сведения, какие только дошли до нас об архиерейских боярах, за самыми незначительными исключениями, относятся только к боярам митрополичьим и патриаршим, так что о боярах других епархиальных архиереев мы можем заключать только по аналогии. Дело в том, что двор и все управление митрополита, а потом патриарха, служили без сомнения образцом для всех епархиальных архиереев, которые во всем конечно подражали митрополитам, и потому у них были, как у митрополитов и потом патриархов, свои бояре, с теми же правами и обязанностями, как у последних. Это несомненно утверждается словами стоглавого собора: «митрополичьим бояром и архиепископьим и епископьим архимандритов и игуменов и игуменей и строителей ни в которых делех не судити.... Да митрополиту ж и архиепископом и епископом без царева ведома бояр от себя и дворецких не отсылати» и пр. Из этих слов стоглавого собора видно, что значение в епархиальном управлении, обязанности, круг и образ деятельности бояр при всех архиереях были совершенно одинаковы, так что собор не делает в этом отношении между ними никакого различия. Правда, у простых епархиальных архиереев бояре не могли быть так многочисленны и принадлежать к фамилиям знатным и важным, но это различие очевидно определялось только тем неравенством, какое существовало между митрополитом и подчиненным ему архиереем, а не различием происхождения, обязанностей и круга деятельности их бояр. Из приведённого постановления стоглавого собора видно так же, что бояре существовали при всех архиереях без исключения. В частности, бояре упоминаются, в дошедших до нас актах, только у следующих епархиальных архиереев: новгородского¹⁴¹, ростовского¹⁴², суздальского¹⁴³ и казанского¹⁴⁴.

Говоря о боярах, мы показали, что они были постоянными судьями при архиереях и несколько раз из приводимых свидетельств имели случай видеть, что наряду с боярами, как судьями, всегда упоминаются и дьяки, или в качестве заведовавших письменною частью судных дел, или же просто в качестве помощников бояр. По своему происхождению дьяки были собственно люди не важные и не знатные. Степени низших чинов при царском дворе стояли так: стольники, стряпчие, дворяне, дьяки, жильцы, дети боярские¹⁴⁵. Но не смотря на свое очень невысокое положение в чиновной государственной иерархии, дьяки, благодаря крайнему невежеству наших предков, их безграмотности даже в высших правительственных классах (часто, например, воеводы не умели писать) и особенно их неуменью вести какие бы то ни было письменные дела, с течением времени по своему роду деятельности приобрели очень важное и влиятельное положение в государстве. Они, как единственные присяжные знатоки законов и всяких письменных дел, сделались решительно необходимыми во всех тех случаях, где требовалось знание закона, старины, искусное составление деловой бумаги; – рассмотреть поданную князю или царю бумагу, сделать доклад из нее, указать и сделать выписки подходящих к данному случаю статей законов, составить новую бумагу, написать память, приказ и пр., – все это было их дело, – это были юристы – практики древней Руси, – люди необходимые во всяком деле, требующем знания законов, старины, письменного канцелярского искусства. Вследствие такого важного значения дьяков мы видим их при особе государей в качестве их секретарей, в приказах, при воеводах, при посольствах и даже иногда в качестве наместников в различных городах¹⁴⁶. Государство вполне ясно понимало важное, необходимое значение дьяков при производстве всех письменных дел и потому узаконило, что ни одна бумага не может иметь официального, обязательного значения без подписи дьяков. Мало этого, сознание важного значения и необходимости дьяков во всех делах побудило государство ввести дьяков, не смотря на их очень не высокое происхождение, в государственную думу,– так произошли, вероятию в конце XVI века, думные дьяки¹⁴⁷. Оклады дьякам были поместные, равнявшиеся окладам московских дворян, но также неравные, как и у последних. Денежное их жалованье в XVII столетии было от 80 до 150 рублей, думных дьяков 200 руб., а потом и более. Так как обязанности дьяков были слишком многочисленны и сложны, то им были приданы низшие чиновники, получившие название подьячих, которые с течением времени разделились на три разряда: старых, средних и молодых, из старых подьячих более искусные производились в дьяки.

Как в государственном, так и архиерейском управлении дьяки занимают также очень видное место. У архиереев были свои дьяки, которые вели все письменные дела архиерея, как княжеские дьяки – при князьях. Они были знатоки не только государственных, но и церковных законов, что требовалось особенностями архиерейского управления. Иоанн III, при походе на Новгород, взял с собою архиепископского дьяка, «умевшаго воротити русскими летописцы». Когда придут новгородские послы, говорил ему Иоанн, ты им помяни давния неправды новгородцев: припомни им все, как они в прежнее время изменяли князьям, отцам нашим и дедам и прадедам¹⁴⁸. Из того факта, что Иоанн III при походе на Новгород взял с собою архиепископского дьяка, «умевшаго воротити русскими летописцы», видно, что архиерейские дьяки считались людьми очень книжными, знавшими русскую старину и умевшими при случае воспользоваться своими знаниями, к которым обращались даже при нужде и князья. Для разъясне ния вопроса о монастырских имуществах, поднятого на соборе 1503 года Нилом Сорским и его сторонниками, отцы собора послали к великому князю митрополичьего дьяка Леваша, конечно ввиду его отличного знания церковных и гражданских постановлений по данному вопросу и уменья представить дело в том виде, как того желал собор. Как люди постоянно необходимые для архиереев и близкие к ним, дьяки пользовались большим влиянием и силою во всем архиерейском управлении, при чем дозволяли себе очень много злоупотреблений, именно, – были большею частью страшные взяточники. Некоторые из них приобрели себе этим даже печальную известность. Летопись так объясняет причину удаления Геннадия с архиепископской новгородской кафедры: «начал мзду имати у священников ставления, наипаче советом своего единомысленнаго любовника и дьяка Михаила Иванова сына Алексеева»¹⁴⁹. О патриаршем дьяке Кокошилове духовенство говорит в своей жалобе, что «людям его раздавали по полтине и по рублю, и самому рублей по пяти и по шести деньгами, кроме гостинцев меду и рыбы, да еще бы рыба была живая, да жене его переносят гостинцев мылом и ягодами на рубль и больше, а если не дать людям, никакими мерами на двор не пустят»¹⁵⁰. Все бумаги, исходившие от архиереев, скреплялись подписью дьяка, которая придавала им официальный характер. В первый раз подпись архиерейского дьяка встречается под уставной грамотой митрополита Киприана Константиновскому монастырю, подтвержденной потом митрополитом Ионою и скрепленной подписью его дьяка Карло¹⁵¹, и следовательно в половине XV века; с этого времени уже на всех архиерейских грамотах мы всегда встречаем подписи дьяков. Кроме дьяков собственно архиерейских были еще дьяки при архиерейских боярах; они всегда присутствовали на суде бояр, для отправления при них письменных обязанностей. Собором 1531 года было постановлено, чтобы дьяки присутствовали на суде архиерейских бояр, писали судные списки, прикладывали к ним свои руки, и потом хранили у себя эти списки в ларце, пока бояре не положат их перед святителями, – подьячим же тех списков не давать. Дьяки принадлежали к известным фамилиям, в которых это звание переходило по наследству, по крайней мере некоторые фамилии дьяков мы встречаем в конце XV и в начале XVI века при московских митрополитах и затем в XVII веке при патриархах¹⁵². Первоначально дьяки назначались на свои должности и увольнялись от них исключительно по произволу епископа, государство не вмешивалось в их взаимные отношения. Но как скоро оно сознало необходимость подчинить своему контролю выбор и увольнение важнейших чиновников архиерейского управления – каковы: бояре, дворецкие, то очевидно не могло опустить из внимания и дьяков, которые, по характеру своих обязанностей и деятельности, всегда играли самую видную, а нередко и первенствующую роль во всех делах. По этому собор 1551 года наряду с боярами и дворецкими сделал постановление и о дьяках: «да и дьяков бы им (архиереям) у себя держати, с царева же ведома, которым будет пригоже с бояры всякие дела делати, чтобы было бережно»¹⁵³. Тоже утверждается и «запискою о царском дворе, церковном чиноначалии, придворных чинах, приказах» и проч. 1610–1613 г. где сказано, что суд патриарший совершался чрез боярина и дворецкого, с которыми были два дьяка, назначаемые, так же как и боярин с дворецким, государем¹⁵⁴. Со времени учреждения Филаретом Никитичем патриарших приказов, в них, вместе с боярами, заседали и дьяки, на обязанности которых лежало все письменное делопроизводство приказов, – о самой их деятельности в патриарших приказах мы скажем ниже.

Кроме письменных собственно дел при архиереях и их боярах дьяки исполняли, по поручению архиерея, еще и различные частные поручения, иногда и такие, которые вовсе не гармонировали с их прямыми обязанностями. Так дьяки посылались архиереями описывать имение и земли подведомственных им лиц¹⁵⁵; они покупали митрополиту по его поручению земли¹⁵⁶; присутствовали при совершении купчих в пользу митрополита в качестве послухов¹⁵⁷; являлись, в качестве представителей митрополичьих интересов, на судебное разбирательство исков в светский суд¹⁵⁸; на патриарших торжественных обедах они исполняли роль кравчих и вообще заменяли собою парадную прислугу¹⁵⁹.

Содержание дьяки получали от самой своей должности. Стоглавый собор говорит, что они должны получать в судных делах следующие им пошлины, как они определены в царском судебнике¹⁶⁰. Кроме того, они получали пошлины от подписи различных грамот¹⁶¹. Впоследствии дьякам, заседавшим в приказах, давались поместья и определенное жалованье, о чем мы скажем в своем месте.

Говоря о дьяках, считаю не лишним сделать следующее замечание: мы имели случай говорить, что архиереи, в устройстве своего двора и при учреждении различных чинов, брали за образец князя, так что архиерейский двор, со всеми его чинами, представлял из себя довольно верную копию княжеского двора и чинов. По-видимому, этому общему положению противоречит то обстоятельство, что дьяки, как показывает самое их название, имеют чисто церковное происхождение, так что справедливее кажется думать, что не архиереи заимствовали эту должность у князей, а князья у архиереев. Но это едва ли справедливо. Что княжеские дьяки получили свое название от церковных дьяков, это конечно вполне справедливо; но у кого в первый раз, у архиерея или у князя, явилась должность дьяков, как секретарей, этого еще нельзя решить на основании одного только названия. Мне кажется, что должность дьяков, как секретарей, дьяки как чиновники, в первый раз явились у князей. Самые грамотные и сведущие в письмоводстве люди, в древнейшее время, принадлежали первоначально, почти исключительно, к клиру, и потому было вполне естественно, что князья, для исправления при себе различных письменных дел, брали себе из клира дьяков, как лиц почти единственно в то время грамотных и способных отправлять обязанности писцов. С течением времени обязанности дьяков при князьях сделались официальными, и дьяки превратились в чиновников с определенными обязанностями и правами, но их первоначальное происхождение никогда не забывалось. Это видно между прочим из того, что в дьяки никогда не поступали лица знатных и важных фамилий, несмотря на то, что должность дьяка при князе была очень важною и влиятельною. Таким образом должность дьяков, как чиновников, в первый раз появилась и образовалась при дворе князя, так что архиереи должность дьяков, как чиновников, на обязанности которых лежало все производство письменных дел, заимствовали уже у князя, а не на оборот. Это между прочим подтверждается и тем, что дьяки как чиновники ранее встречаются у князей, а потом уже у архиереев и у последних в то именно время, когда эта должность при княжеском дворе вполне сложилась и получила то значение, какое осталось за ней до самого последнего времени (XVIII века).

Дети боярские. Следующие за архиерейскими боярами и дьяками чиновники, как-то: наместники, десятильники, тиуны и пр. избирались обыкновенно из так называемых архиерейских детей боярских и потом дворян, которые поэтому и входят в предмет нашего исследования.

Под именем детей боярских известен был в России многочисленный класс свободных служилых людей, которые по преимуществу несли военную службу и составляли главное ядро наших армий. Происхождение их объясняется тем, что в древней Руси каждый знатный, богатый человек имел свой многочисленный придворный штат из разных служилых людей и название детей боярских дано было людям свободным, которые жили у бояр, и составляли их дружину в военное время. С того времени, когда название бояр усвоено было ближайшим к князю лицам, все прочие служилые люди получили тогда название детей боярских, как самое почетное после боярского звания. На соборе 1566 года при Грозном дети боярские поставляются уже ниже дворян и составляют низший служилый класс людей, – их значение с этого времени упало навсегда¹⁶². В 1590 году Федор Иоаннович дал звание сына боярского одному казаку. В 1651 году Алексей Михайлович указал раздать жалованье стрелецким и казачьим детям, которых отцы в 1650 году были поверстаны в дети боярские. В 1687 году в это сословие поступил поповский сын, – так что дети боярские были резко разграничены от природных дворян и составляли из себя только класс свободных людей¹⁶³. Первоначально дети боярские, как мы сказали, составляли дружины бояр, но со времени Иоанна III они были отобраны у бояр и поступили на царскую службу, составляя войско великокняжеское и потом царское. Дети боярские всегда должны были, по первому призыву являться на войну с определенным числом вооруженных людей. Вооружение и число людей, которых каждый сын боярский обязан был привести с собою, определялось количеством его поместной земли. Сверх сего каждый из них обязан был представить за себя двух порук в том, что он явится по призыву в срок и в определенном вооружении и не сбежит со службы домой или за границу (они составляли между прочим сторожевые, наблюдательные посты, почему бежать за границу им было очень удобно). Государство за их службу давало им поместья, которые не составляли собственности их владельцев, данных поместий нельзя было ни продать, ни заложить, ни отдать по душе; помещик имел только право пользования, да и то на время службы. По смерти служилого человека, часть бывшего за ним поместья отдавалась его жене и дочерям до их смерти, или до выхода замуж, или до пострижения; остальное же отдавалось находящемуся на службе, но еще не верстанному особым поместьем сыну покойного; впрочем, если все дети умершего были еще очень малы для службы, то выросши и поступивши на государеву службу, они могли просить, чтобы их поверстали отцовским поместьем; за неимением же в потомстве умершего лиц, годных на службу, поместье отписывалось на государя; точно также имение отписывалось на государя и в том случае, если помещик не являлся на службу и не мог объяснить своей неявки достаточными причинами. Понятно, что дети боярские, получавшие поместья только в пожизненное владение и имевшие в них единственный источник содержания, находились всегда в безусловной зависимости от государства, и только исправною службою и тщательным исполнением всех предписаний правительства могли оградить себя от потери жалованного им поместья.

Сказанное нами о княжеских и царских детях боярских имеет всю свою силу и относительно архиерейских детей боярских. Мы говорили, что к архиереям поступали на службу свободные служилые люди, из которых многие, нанявшись служить одному архиерею, оставались на службе и при его преемниках со всем своим потомством, так что у архиереев явились с течением времени целые роды служилых людей. Когда же государство название боярина стало усвоять только самым высшим должностным лицам при дворе князя, то и у архиереев все должностные и служилые лица, за исключением самых высших, получили название детей боярских, которые строго отличались от бояр. При московских митрополитах мы встречаем целые роды детей боярских уже в XV веке, некоторые из них затем встречаются и в списках патриарших служилых людей. Между тем как Иоанн III отобрал детей боярских у разных частных лиц, он оставил их при архиереях, и самый стоглавый собор, подчинивший царскому контролю выбор и деятельность архиерейских бояр, дворецких и дьяков, в тоже время не сделал никакого постановления относительно архиерейских детей боярских, так что до времени Алексея Михайловича архиереи удержали за собою право не только безусловно распоряжаться ими, но и принимать в себе на службу, в качестве детей боярских, новые лица, людей всякого звания. Лица, вновь принятые на службу к архиереям и не принадлежавшие к привилегированным сословиям, необходимо занимали при дворе архиерея иное положение, нежели изстаринные дети боярские, потомки свободных служилых людей, поступавших на службу к архиереям. Отсюда естественно явилось с течением времени разделение архиерейских боярских детей на изстаринных и вновь поступавших. Это разделение в первый раз сделано уложением. Оно ясно различило архиерейских детей боярских на «изстаринных», которые получили свое звание по наследству и пользовались всеми правами, усвоенными детям боярским и на вновь принятых архиереями. Последние уже не имели всех прав детей боярских, не могли, например, как изстаринные, покупать себе государственные земли и в тоже время оставаться на службе у архиереев, – они расписывались в этом случае на государственную службу по городам¹⁶⁴. Очевидно, что разделение архиерейских детей боярских на изстаринных и вновь поступавших вполне соответствовало государственному делению свободных служилых людей на дворян и детей боярских. В государстве дворянами назывались все потомки прежних знатных фамилий, а детьми боярскими – лица не знатные по своему происхождению, отцы которых иногда не принадлежали к свободным классам, но получали свое звание за какие ни будь особенно военные заслуги¹⁶⁵; так точно и у архиереев потомки прежних свободных служилых людей вполне приравнивались к государственным дворянам, пользовались всеми их правами и считались действительными дворянами; между тем как вновь поступавшие на службу к архиереям лица, по большей части из низших сословий, не считались дворянами, не пользовались их правами, а получали только название детей боярских, которое указывало на их личную принадлежность к свободному, не податному классу. Собственно, дворян особенно много было на службе только у патриархов и у новгородского митрополита, как лиц самых богатых и знатных в ряду других иерархов. У других же, более бедных и менее значительных архиереев, и в позднейшее время настоящих дворян было на службе очень мало, или же и совсем не было; дворяне заменялись у них детьми боярскими, набранными из низших сословий. Указом 1721 года, 30 июля, все дворяне, как при архиерейских домах, так и находившиеся на службе синодального ведомства вытребованы были на смотр в Москву, или в Петербург, и из возникшего отсюда дела оказалось, что дворян в разных службах вовсе не было в домах: архиепископского, митр. казанского, еп. вятского, архиеп. холмогорского, митр. тобольского и в епархии черниговской, и что более всего поместных и безпоместных дворян находилось при синодальном доме и при доме новгородского архиерея; из первого на смотру было дворян не у дел 134 человека, у дел 57 человек; из дома новгородского архиерея было на смотру дворян 149 человек; кроме того, при дворе ростовского архиерея дворян было 47 человек. Варнава, архиепископ холмогорский, по поводу упомянутого указа, между прочим писал следующее в монастырский приказ: «при доме ж его дворян, кроме домовых служителей, которые именуются дети боярские, нет, а теже дети боярския и прочие в доме его не из дворянскаго чину и первопоставленным Афанасием, архиепископом холмогорским, набраны были из посадских, а другие из крестьянства и из бобылей, и из других холмогорских жителей». От вологодского епископа Павла: «к высылке есть поместныя и безпоместныя дети боярские, а не дворяне». Четырнадцать служителей дома ростовского архиепископа писали (1722 г.): «что они не из шляхетства, деды и отцы наши служили в доме архиерейском в детях боярских из нижних чинов, а поместей за собою но имеем, токмо определяется на пропитание из дома архиерейскаго денежное и хлебное жалованье»¹⁶⁶. Таким образом, с половины XVII века, архиерейские дети боярские самим государственным законодательством различались на старинных детей боярских, которые происходили от древних архиерейских дворян, и за которыми государство признавало все права истинных дворян; и на детей боярских, вновь принятых на службу архиереями и происходивших из низших сословий, даже из крестьян и бобылей, и которые, в силу своего происхождения не из «шляхетства», не имели прав настоящих дворян; им-то с XVII века и усвоилось собственно название детей боярских, в противоположность изстаринным, потомственным детям боярским, получившим специальное название дворян¹⁶⁷. Кроме указанного деления детей боярских по их происхождению на изстаринных и вновь принятых, Уложение разделяет их еще, по их государственному положению, на три статьи, и за безчестие каждой из них полагает особую плату, именно: за безчестье первой статьи 15, второй 10 и третьей 5 рублей. Патриарших детей боярских Уложение ставит ниже детей боярских царских; митрополичьих, архиепископьих и епископьих – ниже патриарших, так как за безчестье детей боярских царских полагается безчестье же, патриарших – указанная нами выше денежная пеня, за безчестье же детей боярских митрополичьих, архиепископьих и епископьих тоже денежная пеня, но ниже, чем за оскорбление патриарших детей боярских, именно: за безчестье первой статьи 10, второй 7 и третьей 5 рублей¹⁶⁸. Петр Великий прекратил существование архиерейских детей боярских, как отдельного сословия, зачислив их, по большой части, в военную службу. Так, указом 1705 года повелевается: «патриарших дворян и архиерейских детей боярских и монастырских слуг и служебников и всяких чинов людей и их детей, которые в службу годятся... выслать с стряпчими в Новгород тотчас, без всякаго мотчания и явить кому надлежит; а в патриарших и архиерейских домех и монастырях оставить самых старых, которые на лошадях сидеть не могут» и пр.¹⁶⁹.

Архиерейские дети боярские обязаны были архиереям службою, в награду за что они получали от архиереев поместья¹⁷⁰ и разные доходные должности по епархиальному управлению¹⁷¹. Поместные земли давались архиереями их боярским детям как жалованье за их службу, почему в поместных архиерейских грамотах употребляются обычные формулы выражения: «а как мы своих детей боярских, своим жалованьем, поместьи, учнем верстати», или: повелеваем, говорится в другой грамоте, кормить и поить сестер «с того нашего жалованья, с своего поместья»¹⁷². Поместная система, принятая архиереями, ничем не отличалась от государственной, так что основания для раздачи земель архиереями и самые условия этой раздачи были те же, что и в государственной поместной системе. Поместья, которыми архиереи верстали своих детей боярских, давались только, как это было и при раздаче государственных земель, в пожизненное владение, так что они не переставали считаться церковною собственностью и по смерти владельца снова возвращались архиерею; помещик не мог ни продать, ни заложить, ни отдать по душе, ни вообще каким бы то ни было образом отчуждать данное ему в пожизненное владение поместье¹⁷³. По смерти владельца, если у него не было детей и родственников, поместье возвращалось архиерею и отдавалось им другому лицу, в противном же случае оно, по большей части, отдавалось его жене и детям¹⁷⁴. Жене умершего давалась на содержание обыкновенно часть мужниного поместья, которое в случае ее замужества или пострижения отнималась у нее¹⁷⁵; если же имение все без раздела переходило к сыну умершего, то на него возлагалась обязанность из доходов, получаемых с пожалованного поместья, поить и кормить мать и сестер до их замужества¹⁷⁶. Впрочем, раздавая своим детям боярским поместья в пожизненное владение, архиереи в тоже время всегда удерживали за собою право лишать их этих поместий во всякое время, если были к тому, по усмотрению святителя, уважительные причины. Такими причинами по преимуществу были: худое управление пожалованным поместьем, когда помещик вместо того, чтобы правильно эксплуатировать его, заботиться о его заселении, о разработке земли и благосостоянии крестьян, напротив, как тогда выражались «пустошил» его, т. е. притеснял и грабил крестьян, от чего те разбегались, так что поместье пустело, хозяйство в нем падало и оно теряло вследствие этого свою цену, – таких хозяев архиереи лишали их поместий, которые передавались другим¹⁷⁷. Точно также архиереи лишали поместий своих детей боярских и в том случае, когда они оказывались неспособными отправлять военную службу вследствие старости или болезни, или когда они умышленно уклонялись от ней¹⁷⁸.

Жалуя своих детей боярских поместьями, архиереи, вместе с этим передавали им и все свои владельческие права на эти поместья, которые таким образом поступали в полное распоряжение жалуемых лиц. Они делались полными господами поступивших в их ведение крестьян и самостоятельными хозяевами пожалованных земель. В послужных и поместных грамотах, выдаваемых архиереями их детям боярским, обыкновенно говорится: «и выбы крестьяне тех деревень нашего сына боярскаго.... слушались во всем, и пашню на него пахали, и оброк его помещиков денежной и хлебной и всякой мелкой доход ему платили, чем он вас изоброчит, а он вас ведает и судит во всем и расправу меж вами чинит»¹⁷⁹. Таким образом крестьяне во всех отношениях находились в безусловной зависимости от данного им архиереем помещика, он имел над ними власть судебную, административную, финансовую. В некоторых поместных грамотах прямо говорится, что в суд и во все управление помещика никто не должен вмешиваться¹⁸⁰ из среды архиерейских чиновников. Впрочем указанное независимое положение поместного владельца относительно архиерейских чиновников, конечно, не исключало контроля со стороны архиерея над характером управления и пользования имением, тем более, что земельные наделы давались на известных условиях: если поместье давалось уже населенное, то получивший обязан был заботиться о его хозяйственном благоустройстве и процветании, а не «пустошить» его, под угрозой лишения поместья; если же отдавались во владение пустоши, то получившие их обыкновенно обязывались пустоши возделать, призвать крестьян и устроить их здесь, или «учинить их в жиле», как выражались грамоты¹⁸¹.

Получая от архиереев в пожизненное владение поместья как жалованье, архиерейские дети боярские естественно должны были служить при архиереях и нести, по выражению грамот, государеву службу. О последней в поместных грамотах обыкновенно говорится: «и государева царева... и софейская служба, где будет доведется, с того новопридачнаго поместья служити с софейскими детми боярскими вместе и подати всякие государевы платить без всякаго ослушанья»¹⁸²; или: «а софейская и государева служба служити с софейскими детьми боярскими, вместе, без ослушанья»¹⁸³. Как важна была в глазах архиереев служба государю их поверстанных детей боярских видно из того, что неспособные к службе по болезни или старости, а также умышленно избегавшие этой службы или небрежно и неисправно несшие ее, лишаемы были своих поместий, которые передавались в другие руки. В одной поместной грамоте новгородского митрополита дозволяется одному сыну боярскому усыновить своего шурина под тем лишь необходимым условием, чтобы он исправлял за усыновляемого государеву и софийскую службу¹⁸⁴. Государева служба архиерейских детей боярских, о которой так настойчиво говорят все поместные архиерейские грамоты, состояла главным образом в отбывании военной повинности с архиерейских земель. В древней Руси все землевладельцы обязаны были отправлять военную повинность с своих земель, причем количество людей, выставляемых на службу, и качество их вооружения определялось количеством земли владельца и ее населённостью. Архиерейские земли не освобождались от этой общей повинности всех землевладельцев. Мы знаем, что еще в XIV веке митрополит московский имел своего воеводу, под предводительством которого митрополичьи бояре и слуги ходили на войну по требованию князя. Точно также у новгородского владыки, во время независимости Новгорода, был свой, так называемый владычный полк. В позднейшее время все архиереи выставляли точно также даточных военных людей в царское войско¹⁸⁵. Эта военная повинность, которая всегда лежала на архиерейских землях, с XV века, когда бояре уже не несли ее, отбывалась исключительно архиерейскими детьми боярскими; они обязаны были, по первому призыву, в назначенный срок, явиться на войну в определенном вооружении и привести с собою известное число вооруженных слуг, сообразно их поземельному участку, что и выражалось в поместных грамотах обыкновенно словами: «с того новопридачного поместья служити с софейскими детьми боярскими»¹⁸⁶ и пр. Это значило, что каждый поземельный участок был обложен известною военною повинностью, так что с изменением его объема изменялся и объем повинности, т. е. количество людей и качество вооружения всегда было пропорционально количеству земли каждого помещика.

Кроме «государевой», «царевой» службы, состоявшей в отбывании военной повинности с архиерейских земель, дети боярские обязаны были служить и самому архиерею. Эта последняя служба детей боярских была очень разнообразна. Одни из них постоянно жили при архиерее, в его дворе, и несли при его особе или личную службу, или исполняли его разные частные поручения, – они носили название домовых детей боярских и составляли постоянный придворный штат архиерея, они не имели поместий и не назначались на епархиальные должности, а были нечто в роде слуг архиерея, хотя и отличались от них, как людей не свободных¹⁸⁷. Мы встречаем их в качестве писцов при архиереях¹⁸⁸, рассыльными с архиерейскими грамотами¹⁸⁹ свидетелями при совершении купчих на земли в пользу архиерея¹⁹⁰, описывающими, по поручению архиерея, церковные приходы, для раскладки пошлин с различных церквей¹⁹¹; они посылались архиереями в качестве их приказных людей с различными частными поручениями по преимуществу полицейского характера, не занимая при этом никакой определенной полицейской должности¹⁹², или исполняли чисто хозяйственные распоряжения архиерея¹⁹³ и пр., вообще они постоянно находились при архиерее и не занимая никакой определенной постоянной должности, в то же время исправляли все, что, по требованию обстоятельств, поручал им в данную минуту архиерей.

Самая же важнейшая служба архиерейских детей боярских и главное значение их состояло в том, что они назначались на различные должности как по епархиальному управлению, так и по управлению архиерейскими имениями. По епархиальному управлению они занимали должности: наместников, десятильников, тиунов, приставов или недельщиков, праведчиков, доводчиков. Значение всех этих должностей, занимаемых архиерейскими детьми боярскими было или судебное, когда они судили все белое и черное духовенство по делам гражданским и уголовным и всех мирян – по делам, уступленным ведению церкви уставами Владимира и Ярослава; или полицейское, когда они, в качестве приставов, производили на месте судебные расследования, давали обвиняемых на поруки, звали и ставили их на суд, производили расправу по определению суда и пр.; или наконец финансовое, когда они, в качестве сборщиков податей, объезжали всю епархию и собирали пошлины с белого и черного духовенства. По управлению архиерейскими имениями они занимали должности иногда дворецких, всегда волостелей, приказчиков, тиунов и пр. Очевидно, что дети боярские играли очень важную роль в архиерейском управлении епархией и церковными землями: все многочисленные должности по епархиальному управлению и по управлению архиерейским двором и имениями находились в их руках, исключая самых высших немногих должностей, которые занимались боярами. Дети боярские в этом случае всегда являлись самыми преданными и верными слугами архиереев, которые с охотою отдавали им различные должности, не оставляя даже места в епархиальном управлении для духовных лиц, – все делалось чрез детей боярских. Последним необходимо было верно и усердно служить архиереям, потому что они находились, во всем, в безусловной зависимости от них, архиерей всегда мог совсем отказать от службы у себя детям боярским и на место уволенных набрать новых лиц; он мог жаловать их поместьями, и за всякую вину – отнять их у них, а поместья составляли самый главный источник содержания детей боярских, – лишить их поместья значило отнять у них средства к существованию; наконец, во власти архиерея было назначить или не назначить сына боярского на те или другие должности, которые приносили значительный доход занимавшему их. Понятно, что при таком положении дети боярские всегда находились в безусловной зависимости от архиерея и только исправною службою и тщательным исполнением всех его предписаний и распоряжений могли оградить себя от потери выгодной для них службы при архиерее¹⁹⁴. Последние хорошо понимали указанное положение дел и потому старались всевозможные должности по епархиальному управлению и по управлению имениями передать в руки детей боярских, которые, ради собственной выгоды и обеспечения своего положения, необходимо были всегда на стороне архиерейских интересов.

В древнейшее время все княжества делились на несколько больших участков, которыми заведовали особые чиновники, носившие название наместников. Как показывает самое название, наместник заменял собою князя. Для каждого участка назначался обыкновенно один наместник, но иногда их было по два и даже по три в одном участке, и тогда они управляли вместе или каждый отдельным участком. Наместники обыкновенно жили в городе и их власть простиралась, кажется, и на весь уезд, приписанный к городу. Предметы управления наместника были, по определению Неволина, следующие: а) вообще сохранение в силе власти князя между жителями; вследствие этого на его обязанности лежало: b) собирание разных податей на князя и наблюдение за точным исполнением разных повинностей; с) охранение общественной безопасности; d) отправление суда гражданского и уголовного¹⁹⁵. Княжеские наместники с течением времени уничтожились и их место заняли воеводы¹⁹⁶.

У архиереев, как и у князей, точно также были свои наместники по епархиальному управлению; они появились при них еще очень рано и в древнее время всегда избирались из духовных лиц¹⁹⁷. Наместники остались при архиереях до самого позднейшего времени; но после появления светских чиновников они не всегда назначались из духовных лиц, а в большинстве случаев из светских архиерейских служилых людей, так было у митрополитов и в других епархиях. Утвердивши свое пребывание в Москве, митрополиты в то же время не назначали особых епископов для киевской и владимирской епархий, которые остались в ведении самого митрополита; для управления этими епархиями они обыкновенно назначали своих наместников, из которых один жил в Киеве и управлял от лица митрополита киевскою епархией до самого того времени, когда она сделалась самостоятельною митрополией, после ее отделения от Москвы. Другой митрополичий наместник жил во Владимире и управлял владимирскою епархией. Он существовал в позднейшее время при патриархах¹⁹⁸. Кроме митрополитов и патриархов московских наместники существовали и при других архиереях. Так, у новгородского владыки был наместник в самом Новгороде¹⁹⁹, в Пскове²⁰⁰, в великих Луках, Колмогорах и проч.²⁰¹; точно так же наместники были и при других архиереях, как это видно из некоторых грамот²⁰².

Наместники заменяли собою самих архиереев и потому самому необходимо должны были назначаться из лиц духовных. Так действительно и было до появления свет. архиерейских чиновников, так было и после, относительно некоторых наместничеств, именно, Киевского и Псковского; между тем как наместники других городов избирались всегда уже из светских лиц. В Киеве наместник был полным представителем митрополита, который сам обыкновенно почти совсем не посещал Киева, так что все управление киевскою епархией лежало исключительно на наместнике. Он должен был «оправдания вся церковная и суды и дела духовныя управляти», «должен всяка церковная и духовная дела управляти колика сила, и христовы божия церкви святыми антиминсы новопоставленныя освящати», должен избирать и испытывать лиц ищущих священного сана и отсылать их для поставления к сопредельным с киевскою епархией архиереям, на нем лежала обязанность давать суд и расправу по всем преступлениям лиц духовных, словом: наместник в Киеве по своим правам и обязанностям был тот же архиерей, только ему недоставало святительского сана²⁰³. Тоже самое было и в Пскове. Здесь наместник точно также, как и в Киеве был полным представителем власти архиепископа. Последний сам мог являться в Псков только чрез три года, и потому необходимо поручал ведение всех церковных епархиальных дел в Пскове своему наместнику. В грамоте новгородского архиепископа Феофила Псковичам (1477 г.) говорится: «а оставляю вам, сынове, в свое место, на свой святительский суд, и на свой подъезд и на все свои пошлины, наместника своего... и вы к нему на суд приходите и на всякую правду и честь над ним держите по нашему благословению; а вы, священницы, которые не заплатили подъезда моего, и вы ему платите подъезд наш в дом святей Софеи и мне, чисто, по старине, безо всякаго забвения, и корм давайте по старине; а которые не заплатят подъезда моего и аз тем литургисати не велю»²⁰⁴. Что наместник новгородского архиепископа во Пскове назначался из духовных лиц, это видно из следующего рассказа второй псковской летописи: «владыка Геннадий присла в Псков боярина своего Безсона, и с ним игумена Евфимья, иже прежде был в Пскове ларником, и в той власти много зла народу учини и смяте всем Псковом, и у посадников и у ябедников и у правых людей того ради Есипа ларника много посекоша дворов, и самаго много казнивше выведоша на посечение; он же убеже и пострижеся. И мысляще того владыка Геннадий вместити архимандритом, в себе место правителем Пскову, и того ради посла его с своим боярином, и веляше описати по всей земли псковской церкви и монастыре, и колико престолов и попов всех в число написати; а псковичи не вдашася в волю его»²⁰⁵. Из этого рассказа летописи видно, что наместник архиепископа в Пскове был духовное лицо и носил сан архимандрита. Известно также, что митрополит Исидор, отправляясь на Флорентийский собор, поставил своим наместником во Пскове сначала архимандрита Геласия, а потом архимандрита Григория.

Если же архиерейские наместники в Киеве и Пскове были лица духовные, то нельзя того же сказать о митрополичьем владимирском наместнике, который, как показывают акты, назначался из светских служилых людей митрополита. Так, в 1518 году владимирским митрополичим наместником был Юрий Григорьевич Мануйлов²⁰⁶, бывший потом дворецким у митрополита²⁰⁷. В 1515 году владимирским митрополичьим наместником был Федор Васильевич Тирон из рода Фоминых²⁰⁸. Из всех других позднейших грамот, в которых только говорится о Владимирских митрополичих, а потом патриарших наместниках, решительно не видно, чтобы они когда-либо избирались из духовных лиц²⁰⁹. Причины, почему в одних округах архиерейские наместники были из духовных лиц, а в других из светских, по моему мнению, заключаются в следующем. Киевский, например, митрополичий наместник ведал решительно все церковные дела епархии, как бы самостоятельный епископ, исключая дел, особенно важных, он не относился к митрополиту за утверждением того или другого своего распоряжения по епархиальному управлению, но поступал по собственному усмотрению, заправляя всеми церковными делами епархии и таким образом являлся здесь наместником епископской или собственно духовной власти. У него, как это видно из митрополичьего наказа, на первом плане должны быть дела чисто духовные, «церковная и духовная дела управляти колико сила», и уже после забот по церковному управлению, следовали заботы о «доходах и пошлинах церковных и селех», т. е, киевский митрополичий наместник был главным образом церковный правитель, а не светский. С иным характером является владимирский митрополичий наместник. Если, по отдаленности Киева от Москвы, митрополит не мог сам непосредственно управлять киевскою епархией и принужден был передать свою власть над нею своему наместнику, то этой необходимости не могло быть относительно владимирской епархии, соприкасавшейся непосредственно с московской. Митрополит вполне свободно сам мог управлять всеми церковными делами владимирской епархии наряду с различными округами своей собственной епархии и потому ему не было никакой нужды передавать свою власть, как церковного правителя, в руки наместника. Отсюда необходимо произошло то, что владимирский наместник явился с иным характером, нежели киевский. Во Владимире он не был полным представителем власти митрополита, потому что все собственно церковные епархиальные дела зависели от самого митрополита, и наместник не вмешивался в собственно церковное управление. Па обязанности последнего лежало только ведать гражданские дела духовенства, давать суд мирянам по делам, отданным в ведение церкви; наместник же управлял архиерейским владимирским домом и всем церковным хозяйством епархии. Очевидно, что митрополичий владимирский наместник был наместником не духовной, а светской власти митрополита. Этим характером власти владимирского митрополичьего наместника и объясняется почему он назначался не из духовных лиц, как в Киеве, а из светских. Но мало того, что владимирский наместник не имел никакой духовной власти, права вмешиваться в дела церковные, он и в решении гражданских дел не был самостоятелен, как киевский наместник, но обязан был представлять их на окончательное утверждение самого митрополита и только в таком случае его приговоры получали законную, фактическую силу. Приведем пример: келарь Сповицкого монастыря подал жалобу владимирскому митрополичьему наместнику Юрию Григорьевичу Мануйлову на Якова Внукова, что тот незаконно завладел монастырскою пахотною землею. Началось обычное судоговорение; судья допросил истца и ответчика, просмотрел доставленные ему тяжущимися сторонами грамоты, выслушал показания свидетелей и затем, когда кончилось судоговорение, ему следовало бы поставить решение, но, говорит судебный акт, судья «рек-ся доложити о сем государя Варлаама митрополита всея Русии, и список суда своего (запись судоговорения) пред господином Варлаамом митрополитом положил. И господин Варлаам митрополит всея Русии, выслушав судной список и спросил обоих истцов: был ли вам таков суд, как в том списку написано? И оба истца тако рекли: суд нам, господние, таков был, как в том списку писано». Митрополит велел «оправити» наместнику монастырского келаря²¹⁰. Если владимирский митрополичий наместник в таких незначительных делах, как спор двух лиц из-за клочка пахотной земли, не мог решить сам без доклада митрополиту, то тем более, конечно, он не мог действовать самостоятельно в делах сколько ни будь более важных, нежели указанное нами спорное дело за обладание пахотным участком земли. Очевидно, власть владимирского наместника была очень незначительна и ограничена, даже в чисто гражданской сфере и совершенно не приравнена к власти наместника киевского. Кажется, что церковно-правительственные права владимирского наместника не были шире прав обыкновенного десятильника, – только округ его власти был обширнее. Десятильник заведовал одной определенной десятиной, на которые делился уезд, наместник же заведовал целым городом, в котором жил и, кажется, некоторыми округами, прилегающими к городу. По крайней мере в одной грамоте митрополита Симона (1507 г.) мы встречаем такое выражение: «а наместницы мои володимерские и тиуны и наместничи десятинники того попа не судят»²¹¹; отсюда видно, что у наместников были свои десятильники, а это дает право думать, что их власть, кроме города, простиралась и на некоторые округи, в которые они посылали своих десятильников. На обязанности же Владимирских наместников лежала вся хозяйственная сторона управления епархией, чем они резко отличались от десятильников. Эта обязанность наместников была едва ли не самою главною, почему они назначались только в такие округи или города, где были архиерейские дома, земли и хозяйственные заведения. Замечательно в этом случае, что владимирский наместник Юрий Григорьевич Мануйлов был после митрополичьим дворецким, а это показывает, что обязанности его наместнической должности близко соприкасались с управлением архиерейским хозяйством, а не епархиальными делами. Но во всяком случае несомненно то, что владимирское наместничество не считалось особенно видным и почетным в ряду других должностей в архиерейском епархиальном управлении, что видно между прочим и из того, что на эту должность не назначались бояре, а только дети боярские. Так, Юрий Григорьевич Мануйлов, бывший Владимирским наместником. значится только сыном боярским: Федор Тирон, хотя и происходит из боярской фамилии Фоминых, но сам не был боярином. Вероятно, наместники и при других архиереях, по крайней мере XV века, имели тот же характер, что и митрополичий владимирский наместник, т. е. они избирались из светских служилых людей архиерея, творили суд и расправу по всем гражданским делам над духовенством и мирянами по делам, предоставленным суду и ведению церкви, не имели права вмешиваться в собственно церковные епархиальные дела, заправляли архиерейским хозяйством в данном округе и вообще, были наместниками архиереев, не как духовых архипастырей, представителей собственно церкви, но наместниками, собственно, светской архиерейской власти. Архиереям вовсе, не было нужды передавать свою архипастырскую власть в чужие руки: они сами могли заведовать собственно церковными епархиальными делами, и потому уступали своим наместникам только свою светскую власть.

Архиерейские наместники существовали до начала XVII века; последний из них упоминается при патриархе Игнатие; после этого они уже более не встречаются в актах²¹², да и вообще дошедшие до нас акты говорят очень мало об архиерейских наместниках, их обязанностях и деятельности, а это опять показывает, что должность обыкновенных архиерейских наместников, исключая киевского и псковского, не была столь важною и значительною, как это может показаться на основании одного только названия.

Стоглавый собор о происхождении десятильников говорит: «а что в митропольи и в архиепископьях и епископьях, по которым городам и десятинам, искони вечно уставлены и жили десятильники, при великих чудотворцах Петре и Алексие и Іоне, и прежде них, и по них и днесь»²¹³ и таким образом относит существование десятильников к самой глубокой древности. В первый раз о десятильниках упоминают постановления владимирского собора 1274 г.²¹⁴, но, конечно, они появились несравненно ранее этого собора, вероятно уже при первых киевских иерархах. Известно, что еще св. Владимир дал десятину построенной им в Киеве церкви Богородицы²¹⁵; по его примеру и последующие князья давали церкви десятину²¹⁶. Князья устроили епископиям десятую часть от всех своих доходов, которые в древнейшее время поступали к ним натурою. В различных местах своих княжеств князья устроили особые дворы, где складывалось всякого рода добро, получаемое с княжеских имений²¹⁷. Сюда конечно должны были обращаться и епископы за получением назначенной им князем десятины от всех его доходов и имений, для чего им необходимо было содержать в этих местах особых доверенных лиц или чиновников, которые бы получали следующую епископу десятину и вместе с тем собирали с известного округа пошлины с прихожан и духовенства в пользу архиерея; эти чиновники получили название десятильников. Таково было первоначальное, как нужно предполагать, происхождение должности десятильников. Очевидно, что в первое время они не имели никакого отношения к духовенству и вообще епархиальному управлению, и что их должность имела исключительно финансовый характер. Когда князья перестали, с течением времени, платить архиереям десятину от своих доходов и имений, или заменили ее определенным денежным взносом, то десятильники остались на прежних местах, только обязанности их изменились, или. точнее, сократились. Русское духовенство, по примеру греческой церкви, с древнейших времен должно было платить архиерею известные подати, тем же обязаны были и все прихожане каждого прихода. За десятильниками осталась теперь одна только обязанность собирать подати с духовенства и прихожан в пользу архиерея в том округе, где они жили. Первоначально, по малочисленности христианской паствы, этих округов, которые получали название десятин, было, конечно, очень немного; но с течением времени число их увеличилось и деление епархий на округи под именем десятин сделалось обычным и общим для всех епархий; в каждом из этих округов был особый чиновник, за которым на всегда удержалось название десятильника. С течением времени, когда обязанности архиереев сделались особенно разнообразны и многосложны, когда они уже не могли наведывать лично всеми епархиальными делами, власть и значение десятильников в епархии значительно расширились. Вместе с сбором пошлин архиереи стали поручать десятильникам и надзор за жизнью и деятельностью духовенства, а также и разбор некоторых судных дел, так что десятильники стали наведывать не только финансовым, но еще административным и судебным управлением своих округов, т. е. явились с теми правами и властью по епархиальному управлению, какие они имели до самого конца своего существования.

Десятильники, первоначально, избирались из духовных лиц, как это видно, между прочим, из постановлений владимирского собора, запрещавшего ставить на мзде наместника и десятильника. Да и вообще нельзя допустить, чтобы иерархи-греки, стоявшие во главе русской церкви, вопреки канонам и всей практике церкви греческой, ввели у нас в епархиальное управление светские лица не только в качестве сборщиков податей, но и с правом административного надзора и суда над духовенством. Десятильники, по крайней мере в митрополии, стали избираться из светских лиц только после того, как митрополичья кафедра была перенесена в Москву и здесь явились при митрополитах светские служилые люди, которых они допустили к участию в епархиальных делах.

Можно думать, что когда десятильники стали назначаться из светских служилых людей архиерея, то первоначально они были только простыми сборщиками податей, т. е. их должность имела исключительно финансовый характер, так как для управления и суда над духовенством существовали уже духовные власти, которые вдруг не могли быть совершенно заменены светскими лицами, –такой переход был бы слишком резок. Между тем назначение светских служилых людей архиерея на должности десятильников только как сборщиков податей, помимо того, что представляло значительные выгоды и удобства для архиерея, не имело в себе ничего и антицерковного, так как сбором податей приличнее было заняться светскому лицу, нежели духовному: между тем назначение светских десятильников, не только как сборщиков податей, но и как лиц заведывающих судом и управлением над духовенством, слишком бы противоречило существовавшему дотоле порядку церковного управления, было бы слишком очевидным для всех нарушением основных начал греческого и предшествующего русского церковного управления, не допускавших вмешательства светских лиц в духовные суды и управление, так что светские десятильники только постепенно и незаметно, с течением времени, могли присвоить себе, вместе с правом собирания пошлин с духовенства, и право суда и административного надзора за ним. Это. между прочим, подтверждается и уставною грамотою в. кн. Василия Димитриевича с митрополитом Киприаном, где о десятильниках сказано: «а десятильнику на десятину насед имать за въездное, и за петровское пошлины шесть алтын, а более того не надобе ничто: а имати сборное о Рожестве Христове; а десятиннику имати свои пошлины о Петрове дни». Таким образом о десятильниках, как судьях, грамота вовсе не говорит конечно потому, что в то время судебные обязанности еще не возлагались на десятильников, в противном случае грамота не преминула бы упомянуть и об их судебных обязанностях, как не опустила сказать об их обязанностях по сбору архиерейских пошлин; и сверх того в перечне пошлин, которые шли десятильнику, она не преминула бы упомянуть о пошлинах с судных дел, если бы судом в то время заведовали десятильники. Наконец, из всех позднейших грамот, в которых только говорится о десятильниках, нельзя не видеть, что самою первою и существенною обязанностью десятильников было собирать архиерейские подати, судебные же обязанности возлагались на них только потому, что в древней Руси суд имел финансовый характер, –соединен был всегда с получением известных пошлин, так что архиереи, поручая десятильникам суд, в то же время всегда придавали их должности исключительно финансовый характер.

Таким образом первоначальный характер должности десятильников, когда они стали избираться из светских людей архиерея, был чисто финансовый; они исключительно занимались только сбором податей с духовенства и прихожан в пользу архиерея; когда же именно они присвоили себе право суда над духовенством по всем делам гражданским и уголовным, кроме татьбы с поличным, разбоя и убийства, этого, по недостатку данных, сказать нельзя. Вероятнее всего это произошло не вдруг, а постепенно, в течение продолжительного времени. Во всяком случае, уже в половине XV века мы встречаем светских десятильников не только как сборщиков податей с духовенства, но вместе и как судей его. Так, в жалованной грамоте ростовского архиепископа Кириллову монастырю, 1455 года, сказано «не надобна им моя дань, ни данские пошлины, ни десятильничьи пошлины, не судят их (игумена и попов) мои десятинницы, ни пристава на них ни дают ни в чем»²¹⁸. В послании м. Іоны к вятчанам 1456 г. десятильник является доверенным от митрополита лицом, он наблюдает за жизнью и деятельностью духовенства и о всем дает отчет самому митрополиту²¹⁹. В жалованной грамоте м. Геронтия Благовещенскому и Константино-Еленскому монастырю 1478 года десятильники точно так же являются судьями духовенства²²⁰. К концу XV и в начале XVI века должность десятильников уже вполне сложилась и определилась, как судей духовенства по гражданским делам и мирян по предметам, предоставленным суду церкви уставами Владимира и Ярослава, как сборщиков податей с духовенства и прихожан в пользу архиерея и, наконец, как чиновников, надсматривающих за жизнью и правильным отправлением духовенством его обязанностей. Самое ясное и отчетливое представление об обязанностях десятильников, до стоглавого собора, дает нам послание новгородского архиепископа Феодосия в Устюжну Железопольскую к духовенству, 1545 года. В этом послании архиепископ говорит: «здесе нам сказывали наши устюжские десятинники», что а) устюжские игумены и священники не радят о церкви Божией, о церковном пении и построении, об учреждении святых икон; b) свадьбы венчают первобрачных и двоеженцев без десятильнича знамени и докладу и вовсе не платят пошлин десятильнику с этих свадеб; с) некоторые из духовенства говорят молитвы вступающим в четвертый и пятый брак; d) венчают «в роду и в племени, в кумовстве и сватовстве»; или, когда муж без всяких законных причин отпускает жену, то обоим дозволяют вступать в новый брак; е) в Устюжскую десятину много приходит из других епархий священников и священно-иноков и здесь служат без ведома и благословения архиепископа, многие отправляются к митрополиту или архиепископу ростовскому и ставятся там в попы хитростию и, взявши у них отпускныя, приезжают в устюжскую десятину и служат здесь, не представивши ставленых и отпускных грамот архиепископу или его десятильникам, а иные и просто без всяких ставленых и благословенных грамот служат; f) овдовевшие попы, постригшись в монахи, продолжают служить при приходских церквах самовольно, без свидетельства, без обыска, без архиепископского ведома и благословения. И когда за такие дела десятильники начинают отдавать игуменов, попов и дьяконов на поруки, чтобы они стали на суд пред святителя, то они на суд не являются, а десятильников «бьете деи и злословите их не подобною лаею всегда»²²¹.

Таким образом обязанности десятильников ко времени стоглава явились в следующем виде: они судили все белое и черное духовенство по делам гражданским и уголовным, исключая татьбы с поличным, разбоя и убийства, которые судили всегда, исключительно, царские чиновники; они судили всех мирян по делам, отданным в ведение церкви уставами Владимира и Ярослава; они собирали пошлины как с прихожан, так с самого духовенства в пользу архиерея; наконец, им принадлежало право административного надзора за всею жизнью и деятельностью духовенства. Обязанность десятильников в последнем отношении была очень обширна: прежде всего они должны были наблюдать, исполняет ли духовенство свои пастырские обязанности, и если они видели со стороны его какие либо нарушения этих обязанностей, или к ним поступали относительно этого жалобы на священно-церковнослужителей, то десятильники немедленно отдавали виновных на поруки, чтобы те в известный срок стали на суд пред святителем, сами же по духовным делан они не могли давать суда и расправы, вся роль их в этом случае ограничивалась полицейским надзором, отдачею на и руки и донесением архиерею о всем случившемся. Каждый десятильник обязан был наблюдать, чтобы все священно и церковнослужители его десятины имели у себя ставленые грамоты, в которых поэтому и прописывалось, что посвященный священник и диакон, поступая в известный приход, должен наперед предъявить свою ставленую местному десятильнику²²². Точно также священник или диакон при переходе от одной церкви к другой, в пределах одной епископии, или при переходе в другую епархию, не мог отправлять своих обязанностей, не предъявивши наперед десятильнику так называемой отпускной грамоты, в которой обыкновенно предписывалось получившему ее, по прибытии в новый приход, немедленно предъявить ее местному десятильнику²²³. Десятильники обязаны были за тем смотреть, чтобы вдовые священники и дьяконы, находившиеся при приходских церквах, имели у себя так называемые епитрахильные, а дьяконы – орарные грамоты²²⁴. Все же те лица, которые не имели указанных грамот, немедленно отсылались десятильниками, для решения дела, к самому архиерею. Наконец, на обязанности десятильников лежало: выдавать так называемые венечные памяти²²⁵, т. е. письменное, с приложением печати от десятильника разрешение священнику повенчать известных лиц: каждая, таким образом выданная, память оплачивалась известными пошлинами, которые поступали в архиерейскую казну²²⁶. Обыкновенно приходское духовенство всеми средствами старалось скрыть от десятильника настоящее число свадеб и само пользовалось теми пошлинами, которые шли от памятей в пользу архиерея и десятильника, на что мы не раз встречаем жалобы в архиерейских грамотах²²⁷.

Обязанности десятильников, как они сложились до стоглавого собора, последним были значительно изменены, и десятильники после стоглава явились иными, чем они были прежде. Область юрисдикции десятильников до половины XVI века стоглав определяет таким образом: «а что в митропольи, и в архиепископьях и в епископьях, по которым городом и десятинам искони вечно уставлены и жили десятильники при великих чудотворцах Петре и Алексие и Ионе, и прежде их, и по них, и днесь, а ведали и судили весь священнический чин, и все причты церковные и прочих людей, по рядным и по духовным, и в грабежех. опричь духовных дел»²²⁸. Из приведенных слов стоглава видно, что ко времени этого собора уже во всех епархиях русской церкви десятильники имели всеми официально признанное право ведать и судить духовенство во всех делах, кроме собственно духовных. Свой суд и расправу над духовенством они производили однолично, только с помощью своих тиунов и доводчиков, что допускало полную возможность злоупотреблений со стороны десятильников, и духовенству приходилось не мало терпеть от их несправедливостей и притеснений. В виду этого, стоглавый собор постановил: «и ныне по тем городом в митропольи, и в архиепископьях, и в епископьях быти десятильником потомуж, а судити им священников и дьяконов, и все причты церковные, и мирских людей, по рядным грамотам и по духовным, и по кабалам, и в поклажаех, и в боех, и в грабежех, опричь духовных дел; а у них быти на суде старостам, священником и десяцкым, по два или по три, да старостам земскым и целовальником и земским диаком, которым царь и государь повелит: и тем старостам и целовальником, и земскому диаку, с тех судных дел списывати противни, слово в слово, да држати их у себя: а к тем списком десятильники руки свои прикладывают, а их диак земской, или сами старосты и целовальники, к тем судным списком, которые у десятильников останутца, потомуж руки свои прикладывают и печати, чтобы было бережно и тех бы дел не переписывали.... А в которых делех невозможно им тамо управу учинити, и они обоим истцом срок чинят стати перед святители: и святители выслушав список, да потому им управу чинят»²²⁹. Таким образом стоглавым собором утверждено за десятильниками прежнее их право: давать суд и расправу духовенству по всем делам, кроме духовных, и мирянам по делам, отданным ведению церкви уставами Владимира и Ярослава, так что обязанности их в этом отношении остались те же. Но так как десятильники, при исполнении своих судных обязанностей, допускали множество злоупотреблений, то для их ограничения собор уничтожил одноличный до того времени суд десятильников постановлением, что суд не может состояться, если на нем нет представителей от духовенства и земства, которые должны были контролировать все судебные действия десятильников и, в случае неправильного ведения процесса, делать десятильникам внушение, и если они не послушают, то доносить о них архиереям и царю²³⁰ Относительно второй важнейшей обязанности десятильников, стоглав говорит: «а что прежь сего, в митроиольи, и в архиепископьях и епископьях, ездили по городом и десятинам десятинники и заезщики, а собирали на святителей дань по книгам, и свои пошлины по грамотам и по книгам по старине, и в том священником и диаконом от десятильников и заезщиков была нужа великая и продажа». Если собор, зная о злоупотреблениях дееятильничьего суда, все таки оставил его за ними, ограничив их произвол участием в их суде выборных от духовенства и земства, то относительно сбора пошлин десятильниками он, по-видимому, решительно не находит средств ограничить и устранить их злоупотребления в этом отношении, и потому решился совершенно устранить их от этого дела, поручив его выборным десятским священникам, земским старостам и целовальникам: «а отныне и впредь, говорит собор, по цареву и великаго князя совету и по соборному уложению, в митрополии, и в архиепископьях и в епископьях десятильникам и заезщикам по тем городом и десятинам не ездити, а уставити по тем городам по всем и десятинам десяцких священников, да старость земских и целовальников, которым царь и государь прикажет, и те старосты и целовальники, с теми десяцкими священники, святительскую дань и десятильничи и заезщичи пошлины сбирают по книгам и по грамотам, опричь пустого и льготных жалованных и торханных грамот, до собрав то, отдадут сполна святителем, с году на год, на Рожество Христово, или на сбор; а чего сполна не привезут по книгам, и святителям то велети доправливати на тех земскых старостах, и на поповских и на целовалникех, безпенно, по цареву и великаго князя указу»²³¹. Отменив обязанность десятильников собирать пошлины и возложив ее на старост поповских и земских, собор затем отнял у десятильников и право административного надзора за жизнью и деятельностью духовенства, за правильным исполнением ими своих пастырских обязанностей, возложив эту обязанность опять на поповских старост, десятских и пятидесяцкпх²³². Правда, собор дозволил десятильникам, когда они вступали в свою должность, осматривать у городских священников и диаконов жалованные, ставленые, благословенные и отпускные грамоты, но постановил производить этот осмотр грамот не иначе, как только в присутствии поповских старост, земских старост и целовальников, которые присутствовали на суде у десятильников. Точно также вновь определявшиеся к церквам священнослужители, или переходившие от одной церкви к другой, обязаны были предъявлять свои грамоты десятильникам, при чем платили им так называемые перехожие гривны, но опять не иначе, как в присутствии выборных старост. Что же касается сельского духовенства, то оно и в этом отношении совсем было освобождено от десятильников, которым запрещалось даже ездить по селам; осмотр всех грамот у сельского духовенства возложен был, вместе с сбором пошлин, на выборных поповских старост.

Таким образом из всех обязанностей десятильников, которые принадлежали им до стоглава, – права суда над духовенством и мирянами по известным делам, права собирать пошлины с духовенства и мирян, святительские и свои, права административного надзора за жизнью и деятельностью духовенства, с чем соединялось и право осматривать грамоты у всего городского и сельского духовенства и брать за это пошлины, стоглавым собором оставлены за десятильниками главным образом только судебные обязанности и право осматривать разные грамоты у городского и вновь поступающего к известной церкви духовенства, при чем как самый суд, так и осмотр грамот производился не иначе, как в присутствии выборных от духовенства и земства, так что и в этом отношении власть и значение десятильников значительно стеснялась и ограничивалась. Очевидно, что, по мысли стоглавого собора, за десятильниками должны были быть оставлены исключительно судебные обязанности: они должны были жить постоянно только в городах и составлять из себя постоянное низшее судебное отделение для лиц духовных, по всем делам гражданским и уголовным, кроме татьбы с поличным, разбоя и убийства, для всех мирских лиц известной десятины по всем делам, предоставленным ведению церкви уставами Владимира и Ярослава: все же другие обязанности, лежавшие прежде на десятильниках, теперь переданы были поповским старостам, обязанным кроме того контролировать и самые судебные действия десятильников. Нельзя не видеть в этих постановлениях стоглавого собора параллели с реформами Грозного относительно земства; но как последние не имели в себе жизни и скоро потеряли свое значение, так было и с реформами в церковном управлении, в частности – с постановлениями стоглава о десятильниках. Прежде всего постановления стоглавого собора сильно не понравились, конечно, самим десятильникам, которые чрез них лишились своей прежней силы и значения; прежде всемогущий десятильник, гроза и страх всего духовенства, облеченный властью судебною, финансовою и административною, теперь должен был снизойти на степень простого судьи, и то не бесконтрольного, как прежде. Естественно, что десятильники всеми зависящими от них средствами, старались возвратить себе отнятые у них права и власть над духовенством. Они доносили архиереям, что поповские старосты не сбирают всех, должных архиерею, пошлин с духовенства, что они скрывают от архиерея различные беспорядки в церковной жизни, что духовенство, вследствие ослабления над ним надзора, допускает, например, совершение незаконных браков, за которые ему хорошо платят, но о чем поповские старосты не доносят святителям и проч., словом, десятильники постоянно доносили архиереям, что, с устранением их от сбора пошлин с духовенства и надзора за его жизнью и деятельностью, архиерейская казна постоянно терпела громадный ущерб, духовенство в исполнении своих обязанностей допускало множество злоупотреблений, которые не только оставались безнаказанными. но и неизвестными святителям, отчего вся церковная жизнь расстраивалась. Понятно, что к подобным заявлениям десятильников архиереи не могли остаться равнодушными, тем более, что эти заявления имели значительную долю истины. Духовенство, как податное относительно архиерея, пользовалось всяким случаем не платить ему всех следующих пошлин, поповские старосты, с своей стороны, как члены того же духовенства, связанные с ним общностью интересов и сами неохотно платившие подати, принимали ближе к сердцу интересы духовенства, нежели казну архиерейскую. Как вышедшие из среды того же духовенства и потому необходимо разделявшие его недостатки, поповские старосты мало обращали внимания на беспорядочную жизнь подведомственного им духовенства, нередко скрывали от архиереев проступки духовных лиц против их пастырских обязанностей, умалчивали о противоцерковных их действиях, особенно относительно дел брачных, когда священники дозволяли себе венчать лиц, находящихся в духовном родстве, или вступавшие в четвертый и даже в пятый брак. Все указанные обстоятельства располагали архиереев к тому, чтобы обойти на практике постановления стоглавого собора о десятильниках и оставить за ними их прежнее значение и обязанности в епархиальном управлении, как это было до стоглавого собора. К тому же побуждало архиереев и неотразимое влияние всей окружающей их государственной жизни. Хотя Грозный и дал земству известную степень самоуправления: но в тоже время он основным началом московского единодержавия поставил принцип, так характерно выраженный им в словах «а жаловати есма своих холопей вольны, а казнити вольны-ж есмя», – естественным и необходимым следствием чего была самая строгая централизация, исключавшая всякое земское самоуправление. Церковная жизнь, не могшая стоять вне жизни государственной, по тесной связи с нею. естественно, подчинилась ее влиянию, так что принцип строгой централизации, проникавший все государственное управление и уничтожавший всякую свободу земства, естественно, был во всей силе усвоен и в церковном управлении, где выбор самим духовенством из среды своей поповских старост, основывавшийся на совершенно противоположном принципе самоуправлении общества, естественно, должен был потерять все свое значение, и самые поповские старосты должны были уступить место назначаемым от архиерея как центральной, абсолютной относительно духовенства власти, десятильникам, которые таким образом, в силу указанных обстоятельств, должны были получить их прежнее значение, какое они имели до 1551 года. Действительно, все постановления стоглавого собора о десятильниках не имели почти никакого практического значения в последующей жизни. Постановление собора, чтобы десятильники производили суд не однолично, а в присутствии и отчасти под контролем выборных поповских старост, земских старост и целовальников, кажется, никогда не соблюдалось на практике, по крайней мере, мы нигде не находим указаний на это. Собор вовсе устранил десятильников от сбора пошлин и даже запретил им въезжать в села, между тем на деле десятильники по-прежнему собирали по десятинам свои и архиерейские пошлины, так что почти во всех жалованных архиерейских грамотах различным церквам и монастырям, вскоре после стоглавого собора, десятильники опять являются в качестве сборщиков податей, а о поповских старостах грамоты почти вовсе и не упоминают. Так, в жалованной грамоте новгородского архиепископа Леонида 1572 г. Николаевскому особному монастырю сказано: «не надобе им платить мой подъезд, ни благословенная куница, ни иные никоторые пошлины, так же и десятинники мои корму и дару и всех своих пошлин, с них не емлют»²³³. В тарханной грамоте новгородского архиепископа Александра Сяндомской пустыне 1577 года сказано: «и десятинники мои, и всякие наши посланники, к ним в пустыню не въезжают и не всылают к ним ни по что, и корму и дару и подвод и проводников и всех своих пошлин не емлют ничего»²³⁴. Тоже самое говорят и другие жалованные грамоты архиереев конца ХVІ века²³⁵. Отсюда мы вправе сделать такое заключение, что десятильники и после стоглавого собора пользовались тем же значением, какое они имели до этого собора, так что поповские старосты, долженствовавшие заменить собою во многом десятильников, если и были, то не имели почти никакого значения в епархиальных делах. Правда, после стоглавого собора мы встречаем в московской епархии вместе с десятильниками и поповских старост, и с тем именно значением, какое придал им собор, т. е. в качестве сборщиков податей с духовенства. Так, в уставной грамоте м. Кирилла о пошлинах с церкви архангела Михаила, в селе Вертлинском, принадлежащем Кириллову монастырю, 1570 года сказано: «который поп учнет у той церкви Архистратига Михаила пети, не надобет ему мое сборное, ни Петровское, ни к старосте поповскому с тяглыми попы не тянет, а десятинники мои его не судят»²³⁶. Тоже говорится в жалованной грамоте м. Антония Кириллову монастырю о пошлинах с Рождественской церкви в селе Куралгипе 1572 г.²³⁷. Но уже в 1576 году мы встречаем посыльную грамоту м. Антония его белозерскому десятильнику, где последнему предписывается: «и как к тебе ся наша грамота придет, и тыбы с тое церкви дани имал один алтын, а иных пошлин ни которых не имал»²³⁸. Напротив, в жалованной грамоте м. Дионисия Кириллову монастырю об освобождении от пошлин Покровской церкви в селе Куликове 1585 года сказано: «которой поп учнет у тое церкви пети, не надобет тому попу мое сборное, ни Петровское, ни к старосте поповскому с тяглыми попы не тянет, а десятинницы мои того попа не судят»²³⁹. Из указанных свидетельств видно, что в областях, подлежащих юрисдикции московского митрополита, согласно определению стоглавого собора, были избраны поповские старосты с тем, именно, значением, какое придал им стоглав, так что должности десятильников, как судей, и должности поповских старост, как сборщиков податей, в некоторых грамотах митрополитов второй половины XVI века, различаются очень ясно и определенно; между тем в других митрополичьих грамотах того же времени десятильники, а не поповские старосты, являются сборщиками податей. Отсюда можно сделать такое заключение, что и в самой митрополии постановления стоглавого собора о десятильниках и поповских старостах еще в XVI веке не были уже строго соблюдаемы, что сами митрополиты склонялись на сторону прежнего порядка дел и возлагали на своих десятильников обязанности, исполнение которых, по определению стоглавого собора, должно быть возложено исключительно на поповских старост. Как трудно было привести в исполнение постановление стоглава о поповских старостах, это видно, между прочим, из того, что, по соборному приговору 1551 года поповские старосты должны были быть избраны для Москвы²⁴⁰, между тем в 1594 году, при Федоре Ивановиче и патриархе Иове, снова является соборный приговор о выборе поповских старост для Москвы²⁴¹. Понятию само собою, что если уже в XVI веке постановления стоглавого собора о десятильниках и поповских старостах не соблюдались даже в самой митрополии, то в XVII веке эти постановления и вовсе были забыты, так что во всех епархиях, не исключая и патриаршей, десятильники в XVII веке существовали с теми же правами и обязанностями, какими они пользовались до стоглавого собора. В 1601 году игумен Иосифова монастыря, Вассиан, жаловался патр. Иову, что его «десятильники в вотчиной слободе Осташковой, на попех церковную дань и свои десятильничи пошлины не по его (патриарха) наказу и не по книгам емлют, и впредь деи тои церкви попам без жалованныя грамоты от десятильников прожити не мочно»²⁴². В царской жалованной грамоте новгородскому митрополиту 1622 г. сказано: «и посылати ему (митрополиту) в те городы и места и уезды своих детей боярских десятильников, и дань церковная софейская казна, подъезд и десятина, и благословенная, и повинныя и перехожия гривны и венечная пошлина сбирати по прежнему по книгам... весь причет церковный ведает и судит богомолец наш Макарей митрополит Новгородкий и Великолуцкий сам и его приказные люди и десятинники.... а для укрепления в безчинстве и судных духовных дел во всех городех живут его приказные люди, во весь год, без съезду или как укажет богомолец наш Макарей митрополитъ»²⁴³. Тоже сказано в другой царской жалованной грамоте тому же новгородскому митрополиту Макарию 1623 г.²⁴⁴. Таким образом, в XVII веке постановления стоглавого собора о десятильниках и поповских старостах были совершенно забыты, дела шли по прежнему, как было «изстари», т. е. десятильники, по старому, единолично творили суд и расправу, по прежнему продолжали сами собирать свои и архиерейские пошлины, надзирали за жизнью духовенства, правильным исполнением им своих пастырских обязанностей и пр. Понятно, что, с восстановлением десятильников в их прежних правах, воскресли и их злоупотребления и всевозможные притеснения духовенства, об искоренении чего так старался стоглавый собор; вместе с этим, конечно, появились снова горькие жалобы духовенства на свое тяжелое, безвыходное положение от притеснений десятильников. Но только уже в 1667 году большой московский собор снова обратил свое внимание на это ненормальное положение дел и решился положить ему конец общим постановлением, чтобы светские лица вообще не участвовали в епархиальном управлении. Это постановление собора 1667 года не было, однако приведено в исполнение до 1675 года, кроме новгородской епархии, где десятильники вполне заменены были поповскими старостами в 1673 году, как это видно из наказной грамоты новгородского митрополита Иоакима поповскому старосте²⁴⁵. Собором 1675 года сделано было следующее решительное постановление относительно уничтожения десятильников и замены их поповскими старостами: «а в нашу епархию в городы и уезды, управления ради церковнаго и всяких духовных дел и ради церковных даней и венечных пошлин и всяких наших патриарших сборов наши дворяне и дети боярские да не въезжают... ведомо учинилось: для тех денежных сборов и церковных даней и для всяких архиерейских доходов, посыланы были в наказы десятильники, наши дворяне и дети боярские, а от митрополитов и архиепископов и епископов десятильниками жь дети боярские и всякие мирские люди, и от них объявилося всякое безчиние, ко священному чину налоги и обругательство и убытки; сверх указных статей имали лишние сборы: того ради тех мирских людей не посылать, а посылать их на непослушников и непокорников, идеже таковии духовнаго чину обрящутся противницы, и архиерейскому повелению непослушники»²⁴⁶. Таким образом, по смыслу постановления собора 1675 года, десятильники решительно устранялись от всякого участия в епархиальных делах, их должны были заменить выборные из духовенства поповские старосты и закащики. Впрочем, несмотря на решительное соборное постановление об устранении десятильников от всех епархиальных дел, оно не скоро приведено было в исполнение, особенно в отдаленных епархиях. Так, в 1697 году мы встречаем десятильников из детей боярских у Игнатия, митрополита сибирского и тобольского, которые дозволяли себе самые возмутительные действия и всевозможные бесчинства по городам и уездам епархии, вызвали всеобщее негодование и жалобы населения, так что издан был особый царский указ, которым митрополиту решительно запрещалось снова посылать по епархии десятильников²⁴⁷. С этого времени мы уже не встречаемся более с десятильниками, и самое их, ненавистное духовенству, имя исчезло вместе с ними; – десятильничи дворы по городам были, с течением времени, переименованы в духовные управления.

Десятильники, как это видно из сделанного обозрения их прав и обязанностей, занимали собственно низшую ступень в церковной администрации древней Руси, но, несмотря на это, вследствие своей близости к духовенству, обширности власти над ним, они играли самую видную роль во всем епархиальном управлении и особенно в жизни низшего духовенства, как белого, так и черного. Они судили духовенство, собирали с него подати, наблюдали за его жизнью и правильным исполнением им своих пастырских обязанностей, и таким образом имели над ним власть судебную, финансовую и административную. При такой всесторонней зависимости низшего духовенства от десятильников, последним открывалась полная возможность злоупотреблять своею обширною властью, – и они действительно злоупотребляли ею. Десятильник соединял в своем лице власть административную и судебную, он был в одно и тоже время обвинителем и судиею. При таком положении дел было вполне естественно, что обвиняемое лицо всегда находилось в полной безусловной власти десятильника, а между тем самый суд был одною из доходных статей для десятильника, от каждого судного дела он, по закону, получал известный процент, поэтому, привлекать к суду как можно более лиц, хотя бы и несправедливо, было прямо в его интересе. Очевидно, что ни одно лицо, подчиненное юрисдикции десятильника никогда не могло считать себя обеспеченным от его произвола и насилия, – он был в одно время обвинителем и судиею, с каждым судным делом был связан его личный интерес. Контроля над судными действиями десятильника, почти никакого не было; он ответствен был за свои действия только пред архиереем, ему одному и можно было жаловаться на незаконные действия десятильников. Но не даром говорит пословица, что «до Бога высоко, до царя далеко», – архиерей в то время был очень высок и далек для бедного сельского духовенства, тем более, что его всегда облегало целое облако жадных архиерейских служителей, которые пользовались всяким случаем обирать и притеснять духовенство, так что последнее иногда издерживало в Москве все свои средства и все-таки не успевало получить удовлетворения. Как трудно было сельскому священнику получить доступ к самому святителю, это видно из приведенной нами выше²⁴⁸ жалобы духовенства, поданной Алексею Михайловичу о патриаршем дьяке Кокошилове. В этой жалобе духовенства, между прочим, говорится и следующее: «перехожая становилась иному беззаступному попу рублей по шести по семи по десяти и по пятнадцати, кроме своего харчю; волочились недель по двадцати и по тридцати, а иной бедный человек поживет в Москве недель десять и более, да и проест рублей пять, шесть и больше и уедет без перехожей; многие по два и по три раза для перехожих в Москву приезжали, а без них попадьи и дети их скитаются меж дворов. И священники отнюдь из воли от церкви к церкви переходят, изо ста не найдется пяти человек попов, которые бы перешли из воли, без гонения, все переходят рыдая и плача»²⁴⁹ и пр. При таком положении дел было вполне естественно, что десятильник судил и рядил духовенство на всей своей воле, не боясь ответственности за самые вопиющие злоупотребления своей власти, – не под силу с ним было тягаться пред архиереем бедному, загнанному духовенству, и потому суд десятильника, в большинстве случаев, являлся судом Шемяки. О святительских судьях и в частности и десятильниках так говорил царь на стоглавом соборе: «у вас же убо святителей бояре и дьяки и тиуни и десятильники и недельщики судят и управу чинят неправо и волочат и продают с ябедники со одного; а десятильники попов по селам продают безмилости, и дела составливают с ябедники со одного и церкви от десятильников и от их великих продаж стоят многие пусты без пения и попов нет»²⁵⁰. Попытка Стоглава ограничить злоупотребления десятильничьего суда чрез введение в него выборных от духовенства и земства, которые бы контролировали судные действия десятильников, как мы видели, не имела никакого практического значения, так что десятильники и после Стоглава продолжали творить суд и расправу однолично, без участия выборных от духовенства и земства, а потому и злоупотребления их суда остались в прежней силе и прекратили свое существование только вместе с самими десятильниками.

Как ни велики и ни тягостны были злоупотребления десятильничьего суда, но все-таки от них страдало не все духовенство, а только лица, которые подвергались судебному преследованию; от поборов же десятильников терпело все духовенство, без исключения. Десятильники обыкновенно жили по городам, где они имели свои, так называемые, десятильничьи дома, отсюда два раза в год²⁵¹ они объезжали свои десятины, посещая все монастыри и приходы, обязанные им и архиереям известною данью²⁵². Пошлины, собираемые десятильниками в свою пользу, были очень значительны и разнообразны, притом они с течением времени все более и более увеличивались. В уставной грамоте Василия Дмитриевича с м. Киприаном сказано: «а десятиннику на десятину насед имати за въездное, и за Рожественское и за Петровское, пошлины шесть алтын, а боле того не надобе ничего»²⁵³. В уставной грамоте м. Макария о пошлинах с сельских церквей Николаевского Песношского монастыря 1542 года сказано: «а десятильнику моему дает поп на тот же срок, на Рожество Христово семь алтын, за все его десятинничи пошлины, за кормы и за осенний проезд, то ему и с тиуном и доводчиков на весь год, а коли явит тот поп грамоту моему десятиннику на въезд, и он дает ему въезжаго и за явленную куницу пять алтын, то ему и с тиуном и с доводчиком на весь год»²⁵⁴. В одной жалованной грамоте 1543 года сказано: «да десятинником нашим (дают) за корм и за дар и за все десятильничи пошлины патнадцать алтын и две деньги»²⁵⁵. В жалованной грамоте м. Антония Кириллову монастырю 1572 г. сказано: «а десятиннику моему дает тот поп, на тот же срок на Рожество Христово десять денег, то ему и за въезжее, и за явленную куницу, и за осенней проезд, и за все его пошлины и с тиуном и с доводчиком на весь год»²⁵⁶. Тоже говорится и в других подобных грамотах. Десятильники не всегда сбирали свои пошлины деньгами, но иногда и натурою; платеж натурою вероятно был древнейший, а расплата деньгами, как более удобная, введена уже, сравнительно, в позднейшее время²⁵⁷. О десятильничьих пошлинах, получаемых натурою, дает представление тарханная грамота новгородского архиепископа Леонида Николаевскому монастырю, в городе Орешке 1573 года, где количество этого рода пошлин определяется следующим образом: «десятиннику моему Ореховскому дает тот игумен с братьею и весь причет церковный, на всяк год, за хлебы полкоробьи ржи, а за колочи четвертку пшеницы, за пиво четвертку жита, да полот мяса, не любо полот ино пять денег ноугородцкая, да за куря и за соль и за крупы две денги ноугородцкие, да коробья овса, да... сена, да гривну ноугородцкую дару»²⁵⁸. Только во второй половине XVII века все десятильничьи пошлины были повсюду переложены на деньги, и одинаково, во всех епархиях, благодаря особому предписанию патриарха Иоакима. Как можно видеть из приведенных свидетельств, десятильничьи пошлины, были, во-первых, для различных церквей довольно различны, смотря по средствам той или другой церкви; эти средства церквей приводились в известность посредством описей приходов, которые, время от времени, производились особо посылаемыми детьми боярскими; сообразно этим описям и производилась раскладка пошлин по церквам, чтобы, как говорится в грамотах, одним церквам полегчить подати, другим прибавить. Во-вторых, приведённые свидетельства показывают, что пошлины, которые десятильники сбирали, в свою пользу деньгами или натурою, были довольно значительны, и с течением времени все более и более увеличивались, а между тем этими только пошлинами еще далеко не исчерпывались те повинности, которые духовенство несло относительно десятильников. Отдавши десятильникам деньгами или натурою прямые пошлины, духовенство еще обязано было: а) строить и исправлять десятильникам их, так называемые, десятильничьи дворы²⁵⁹; во время наездов десятильников духовенство обязано было содержать их со всею свитою на свой счет, давать им подводы и проводников, а когда ехали водою, то гребцов²⁶⁰. Как велика была свита десятильника, во время его объездов десятины, видно из того, что одна жалованная грамота 1543 года велит им брать у духовенства корму только на десять коней, и под архиерейскую казну одну только лошадь и одного проводника²⁶¹. Очевидно, что содержание десятильника и его многочисленной свиты и прислуги, задаривание и подарки всем им, корм более десятка лошадей, доставка проводников, или гребцов, требовали очень больших издержек, со стороны духовенства, особенно если десятильник проживал в известном приходе несколько дней, что случалось, по-видимому, не редко, ибо грамоты не раз предписывают десятильникам не ночевать в известном приходе более одной ночи. Кроме этого, десятильники, уезжая, обыкновенно забирали себе на дорогу «свой и конский корм», на что указывают грамоты, наказывающие десятильникам «корму своего и конского в сани не положити».

Все нами указанные пошлины и повинности, которые духовенство отбывало десятильникам, были законные; но десятильники этими законными, хотя очень многочисленными и обременительными для духовенства, податями довольствовались, но при всяком удобном случае решительно грабили и обирали духовенство, которому зачастую становилось совершенно невмоготу от притеснений и поборов десятильников. Должности десятильников отдавались, обыкновенно, в кормление архиерейским детям боярским; архиерей ближайшим образом требовал от них того, чтобы они вполне исправно без «недобору» собирали с духовенства святительскую дань и в то же время сами кормились от своей должности, не требуя от архиерея никакого другого жалованья за свою службу у него.

Естественно, что десятильники, с своей стороны, употребляли все средства, как можно более и скорее, нажиться от подведомственного им духовенства, при чем всевозможные злоупотребления с их стороны с целью быстрой наживы были очевидно явлением вполне обычным; злоупотребления необходимо вытекали из самой системы, на которой построено было все вообще светское архиерейское чиновничество, именно – из системы кормления. По-видимому, духовенство ограждалось от излишних поборов десятильников тем, что все приходы епархии, со всеми их доходами, были подробно описаны и по этим описям распределялись пошлины с церквей, для чего имелись особые книги. В этих описных книгах подробно обозначалось сколько пошлин архиерейских и десятильничьих нужно было получить с известной церкви, и десятильники, собирая пошлины, обязаны были немедленно записывать в книгу сколько с известной церкви они получили пошлин, так что поверить их и усчитать, по-видимому, было очень нетрудно. Но, во-первых, для описи церквей и приходов и для раскладки пошлин, получаемых с духовенства, посылались те же дети боярские, которые назначались в десятильники, а нередко и сами десятильники²⁶². Во-вторых, грамоты и книги никак не могли помочь делу и были совершенно бессильны против хищнических проделок десятильников, так как писать можно было одно, а брать другое (одно другому не препятствовало). Десятильники так хорошо были поставлены, что им нужно было только пожелать наживаться и обирать духовенство и они могли делать это почти совсем безнаказанно, – уследить все их вымогательства было очень трудно. Они законно могли получать от духовенства подарки²⁶³, и им легко было и все, полученное чрез вымогательство, выдавать за простой подарок, тем более, что обыкновенно не определялось точно, в чем должны состоять подарки десятильникам от духовенства, и потому все полученное чрез вымогательство и насилие могло выдаваться за подарок, качество и количество которого каждый десятильник понимал по своему крайнему разумению. Десятильники могли законно требовать себе корму и содержания, но как было точно определить то и другое? Некоторые грамоты рекомендуют десятильникам требовать себе корму и содержания, и даров «не сильно», сколько было в мочь давать духовенству, но понятно, что это не могло сдержать десятильничьих вымогательств, и они, несмотря на увещание грамот, продолжали «сильно» брать с духовенства все, что только возможно было взять с него. Несправедливые, разорительные для духовенства поборы десятильников были очевидно вполне естественным следствием положения десятильников среди духовенства и следствием отсутствия всякого контроля за правильным исполнением ими своих обязанностей, относительно низшего духовенства. Чтобы видеть, какого рода бесчиния иногда дозволяли себе десятильники над духовенством и мирскими подведомственными им лицами, мы приведем два примера, которые наглядно показывают, до каких иногда громадных размеров доходили злоупотребления и вымогательства десятильников. Нижегородского Благовещенского монастыря строитель, Симеон с братиею, жаловался патриарху Иову на нижегородского десятильника Андрея Никитина, что тот избил пришедшего к нему монастырского слугу, а бывшего с слугою крестьянина держал в оковах, пока «не вымучил с него два рубля денег», что он также поступил с черным попом: мучил его до тех пор, пока тот не дал ему денег. Этот же десятильник, приехав однажды в монастырь пьяный, стал грабить келью строителя Симеона, таскал его за бороду, грозил зарезать, бил старцев и слуг, гоняясь за ними с ножом. Он совсем избил одного монастырского человека и привез его на свое подворье, где, обнажив его, велел привязать его к сохе, бить плетьми и кистенем, а в полночь выбросил с своего двора. «И им же впредь, писали, в заключение своего скорбного рассказа, игумен и братия, от нижегородских десятильников продажи и насильства без нашие жалованные, несудимые грамоты прожити невозможно»²⁶⁴. Другой пример относится к 1697 году, когда десятильники, в силу постановления собора 1675 года, юридически уже не существовали, но фактически, как видно, еще не везде были уничтожены и продолжали действовать в прежнем духе. Вот что говорит указ Петра I енисейскому стольнику о действиях десятильников сибирского митрополита: «ведомо учинилось, что богомольца нашего преосвященнаго Игнатия, митрополита сибирскаго и тобольскаго, домовые дети боярские посланы во все сибирские города и слободы, десятильниками, и те де десятильники градским и уездным людем нападками своими ложными многое чинят раззорение и обиды и налоги, и бив заставляют по неволе девок и вдов говорить ложно на градцких и уездных всяких добрых людей блудное воровство; а по тем ложным (наговорам) с тех людей емлют себе взятки великие; а иных девок разоблокают нагих и груди давят до крови и всякое ругательство чинят; а иные де которые девки и вдовы за таковаго их десятильников мучительства, в том не винятся и тех девок и вдов они продают таким людям, за каких никто бы дочерей своих не дал, а деньги де берут себе и от того градцким и уездным людям чинитца раззорение великое»²⁶⁵. Действия, подобные сейчас нами рассказанным, очевидно, возможны были только при полном отсутствии всякого контроля над деятельностью десятильников, при сознании ими возможности остаться безнаказанными за все свои злоупотребления и бесчиния, только в виду того, что подобные этим случаи не раз и не два сходили им благополучно с рук и тем вызывали их на новые, более вопиющие, злоупотребления и бесчиния. Понятно, что при таких порядках, положение низшего духовенства было крайне стеснительное и бедственное, и невольно вызывало с его стороны горькие, хотя иногда и преувеличенные жалобы на свое бедственное положение, и стремление так, или иначе улучшить его. До нас дошла целая масса жалоб на злоупотребления десятильников, на их невыносимые притеснения духовенству, в которых ярко обрисовываются как злоупотребления десятильников, так и бедственное положение духовенства, страдавшего от этих злоупотреблений. Эти жалобы, обыкновенно, принадлежат или частным лицам, или целым соборам, и мы укажем сначала на жалобы первого рода, а затем и на жалобы соборов; а так как жалобы первого рода очень многочисленны, то мы приведем только некоторые из них. В 1595 году староста Третьячко Палицын жаловался царю на притеснения митрополичьих десятильников и просил у царя защиты от них; по этому поводу царь писал: «в прошлом деи в 101 году, богомольца нашего новгородскаго митрополита десятильник Петр Басаргин ему Третьячку и Никольскому черному попу с братьею насильство чинил великое и кормы имал сильно, без митрополичья указу, а от того деи насильства Никольский монастырь пустеет, и черные попы, для того, у Николы чудотворца не живут и церковь Божия стоит без пенья: и нам бы его Третьячка пожаловати, от митрополичьих десятильников от всяких обид и продаж и от насильства их беречи велети»²⁶⁶. В 1601 году, Иосифова монастыря игумен Вассиан писал патриарху Иову, что его десятильники «в отчиной слободе осташковой берут лишния пошлины и впредь деи тое церкви попам без жалованныя грамоты прожити не мочно»²⁶⁷. В 1601 году, игумен Кирилл-белозерского монастыря жаловался царю, что митрополичий приказный человек отпустил в их монастырь за один раз четырех десятильников «и те де десятильники приезжали к нам в монастырь трижды, а дары де они свои и митрополичи перед прежними десятильники имали в четверо и больши, да нас же де безчестили»²⁶⁸. В грамоте и. Иова 1604 года, Спасскому Арзамасскому монастырю сказано: «били челом игумен с братьею: что де им и крестьянам их от наших арзамасских десятильников чинятся насильство и продажа великая, и на мельнице де их монастырской мелют на себя и на другов своих насильством безденежно, и впредь де им от десятильников прожити и священников призвати немочию, а старцы де и крестьяне от их насильства и продажи разбрелися»²⁶⁹. В 1631 году новгородскому митрополиту Киприану протопопом с братьею была подана челобитная с изъяснением, что в сельце Дымцове, Городецкого уезда, церковь стояла пуста 36 лет, что призванный потом священник не стал служить тут и ушел, почему «ныне де у той церкве попа нет и боли помирают без причастья, а родильницы без молитвы, а младенцы без крещенья бывают многое время; а от иных де церквей попы к тем их людем и ко крестьяном ходить не смеют блюдясь наших десятильников», в заключение испрашивается свобода от ведения десятильников²⁷⁰. В 1648 году, Елецкая благовещенская пустынь жаловалась царю, что вопреки царской жалованной грамоте «новгородскаго митрополита десятильники к ним приезжают и кормы и подводы с них емлют многие, и пошлины правят и налоги чинят великие, и от того де они стали разорены и обнищали и одолжали великими долги, погибают до конца»²⁷¹. Новгородский митрополит Иоаким, в своей наказной памяти поповскому старосте 1673 года, мотивирует устранение десятильников от сбора пошлин с духовенства тем, «что десятильники ездячи для сбору церковныя дани попам с причетники чинили убытки большие, сверх указанных десяти алтын имали свои десятильничи доходы лишние, и езду и подводы»²⁷². Наконец, на злоупотребления и насилия десятильников духовенству жалуются и самые соборы. Так стоглав говорит, что «священникам и диаконам от десятильников и заезщиков была нужа великая и продажа», что «десятильники попов по селам продают без милости, и дела составляют с ябедники со одного и церкви от десятильников и от их великих продаж стоят многие пусты без пения и попов нет». Собор 1675 года, совсем уничтожая десятильников, постановил, что так как от десятильников «объявилося всякое безчиние, ко священному чину налоги и обругательство и убытки, сверх указных статей имели лишние сборы, того ради тех мирских людей не посылать, а посылать их на непослушников и непокорников, идеже таковии духовнаго чина обрящутся противницы и архиерейскому повелению послушники»²⁷³.

Вследствие всех указанных нами притеснений и насильств, которые десятильники причиняли духовенству, последнее естественно стремилось так, или иначе освободиться от их зависимости; оно обращалось, с этою целью, с жалобами на притеснения десятильников, то к царю, то к архиереям, испрашивая у них жалованных и не судимых грамот, которые бы освободили их от ведения и всякой зависимости от десятильников. Великие князья московские, а потом цари охотно брали под свое непосредственное ведение особенно монастыри, которые обращались к ним с просьбою освободить их от зависимости архиерейских чиновников, для чего они выдавали жалуемым монастырям особые грамоты, в которых обыкновенно говорилось, что епископ и его чиновники «братию известнаго монастыря, кроме духовных дел, ни в чем не судят, и пошлин не дают ничего, владычным десятильникам и всем его людям запрещается въезжать в монастырь, брать в нем подводы и корм», так что монастыри, получившие такие грамоты совершенно освобождались от всякого суда и ведения местного архиерея и его чиновников, исключая дел чисто духовных, которые поступали на суд епископа, о чем всегда и говорилось в грамотах²⁷⁴. Обыкновенно лица, освобождённые царскими грамотами от ведения архиерейских чиновников, судились во всех делах, кроме духовных, сначала непосредственно самими князьями, а потом в «Приказе Большаго Дворца» княжескими или царскими чиновниками²⁷⁵. Так было со времени Иоанна III до Алексея Михайловича. При последнем учрежден был специальный, так называемый, монастырский приказ, несколько раз закрывавшийся и открывавшийся, ведению которого подлежали все духовные лица и все монастыри, изъятые из архиерейской юрисдикции. Кроме монастырей, от зависимости архиерея и его чиновников исключались еще все церковные причты царских сел на основании особых жалованных и несудных царских грамот, в которых обыкновенно писалось: «а митрополичи десятильники и заезщики и всякие пошлинники тех попов и дьяконов и всего причту церковнаго не судят ни в чем, ни въезжают, ни всылают к ним ни почто, ни пошлин с них ни которых не берут, ни осеннего объезду, ни десятильнича корму, ни доводчиковы пошлины, ни сборнаго, ни благословенныя куницы, ни письменныя, ни зазывные пошлины не емлют; а в духовном деле судит тех попов и дьяконов сам митрополит». Пошлины, которые шли с царских сел в пользу архиерея, собирались царским сотским или посельским, или каким нибудь другим лицем, которое и передавало их потом архиерейским десятильникам²⁷⁶. Даже выбор и поставление священников в царские села не зависели от архиерея, его дело было только посвятить присланного к нему кандидата на священство, по крайней мере стоглав относительно этого говорит «тако же и дворецкие и дьяки и во Пскове наместник владычен ставят сами попов к ружным церквам и на них и на всем причте церковном великие же деньги емлют, а того не испытают, который грамоте горазд и чувственн, и достоин священническаго чину, только того и пытают, кто им больше денег дает». Собор постановил, чтобы «дворецким и наместником и дьяком избирати священников и дьяконов к ружным церквам искусных и грамоте искусных, а от того им денег и мзды не имати»²⁷⁷. Таким образом, благодаря жалованным грамотам высшей светской власти, большая часть монастырей, и все ружные церкви были освобождены от ведения и всякой зависимости десятильников и вообще всех архиерейских чиновников. Архиереи, конечно, с своей стороны очень неблагоприятно смотрели на стремление монастырей и приходских церквей освободиться с помощью жалованных царских грамот, от их ведения и суда, они видели в этом посягательство на свои святительские права, нарушение правильного церковного управления, так как чрез это действительно вносилось во всю церковную жизнь и отношения запутанность, рознь и беспорядочность в духовной жизни монастырей, отчужденных от непосредственного контроля и управления высшей духовной власти. Свой взгляд на такое ненормальное положение дел иерархи высказали в следующем постановлении стоглавого собора: «а что по монастырем у архимандритов и игуменов и у строителев, царевы жалованные грамоты, а в них пишет: не судити владыкам архимандритов и игуменов, ни попов, ни черньцов, ни всякаго причта церковнаго: и те грамоты даваны кроме священных правил, впредь таким грамотам не быти»²⁷⁸; но это, по-видимому, очень решительное постановление собора в последующее время не имело практического значения: царские жалованные и несудимые грамоты выдавались монастырям и приходским церквам, по прежнему без всяких ограничений, до самого конца XVII века, или до реформ Петра.

Само собою понятно, что в виду открыто высказанного русскими иерархами признания царских жалованных грамот монастырям противоречащими священным правилам, только те монастыри решались просить царя освободить их от зависимости епископа и его чиновников, которые надеялись себе найти поддержку при дворе и достигнуть своей цели, несмотря на противодействие архиереев, т. е. монастыри богатые и чем-нибудь знаменитые. Что же касается беднейших монастырей, и обыкновенных приходских церквей, то им оставалось или до конца терпеть насилия и притеснения десятильников с клевретами, или просить жалованных и несудимых грамот у самих архиереев, которые, как они хорошо знали, неохотно и редко давали подобные грамоты. Но так как притеснения десятильников часто превышали возможность всякого терпения, то бедное духовенство, несмотря на все трудности и даже риск подобного дела, решалось наконец открыть архиерею свое тяжелое положение, вследствие притеснений десятильников, «и впредь де им от десятильников, обыкновенно писалось в челобитных грамотах, прожити и священников призвати не мочно, а старцы де и крестьяне от их продажи и насильства разбрелися»; другие писали, что от десятильников «разорены и обнищали и одолжали великими долги, погибают до конца». И эти жалобы, что от притеснений и насильств десятильников «прожити и священников к церквам призвати немочно» не всегда были преувеличением, с целью разжалобить архиерея, но чаще выражали самую действительность, так как десятильники своими притеснениями действительно отгоняли духовенство от церквей, которые по целым десяткам лет стояли пустыми и никто не решался поступать к ним, «блюдяся десятильников»²⁷⁹. Вследствие таких заявлений со стороны притесняемых причтов, вследствие очевидной невозможности существовать им от насилий и поборов десятильников, архиереи давали некоторым из них свои жалованные, тарханные, несудимые грамоты. Одни из этих грамот совершенно освобождали известный приходский причт или монастырь от суда и всяких поборов десятильников. В жалованной, например, грамоте Ростовского архиепископа Кириллову монастырю 1455 г. говорится: «не надобна им моя дань, ни данскые пошлины, ни десятильничии пошлины, не судят их (игумена и попов) мои десятинницы. ни пристава на них не дают ни в чем»²⁸⁰. Таким образом этими грамотами совершенно уничтожалась судебная и финансовая зависимость приходских причтов и монастырей от десятильников и они (причты и монастыри) подчинялись в этом случае непосредственно самому архиерею: «а кому будет искати чего на игумене и на попе и на дьяконе, ино их сужу аз сам владыка такой то», пли: «а ведают меня владыку... игумен с братьею сами собою», обыкновенно писалось в заключение грамот. Освобождая жалуемые причты от суда и поборов десятильников, архиереи в тоже время не освобождали их от административного надзора последних, – во всех почти грамотах обыкновенно писалось: «а кого тот поп венчает в роду и в племени и в кумовстве и в сватовстве, или иное на него и весь причет церковный будет каково дело духовное, и наши десятинники и недельщики дают их на поруки в тех духовных делех, безурочно, всегды; а от поруки не емлют же ничего»²⁸¹. Иногда же архиереи не освобождали жалуемый причт и от суда десятильников, а только исключительно от их поборов²⁸². Кроме грамот несудимых, освобождавших жалуемых от суда и поборов десятильников, существовали еще очень разнообразные льготные грамоты, так или иначе облегчавшие бедственное положение причта. Одною из самых обычных льгот было: замена всех мелких архиерейских и десятильничьих пошлин взносом определённого количества денег. Так в одной жалованной грамоте сказано: «в наш подъезд и в благословенную куницу, и за казенныя пошлины, уроком, по пяти алтын в год, за все про все, а в десятилнич корм, и в дар, и во все десятинничи пошлины, давати им по пятиж алтын на год, за все про все»²⁸³. Или: «и аз ныне пожаловал, для игумена Кирилла с братьею, своей дани и десятинничи и заезщиковы пошлины сложил тринадцать алтын»²⁸⁴. Такая замена всех пошлин взносом определённого количества денег за один раз существовала еще в XIV в.²⁸⁵, часто встречается в грамотах XV и XVI века²⁸⁶, но во все это время такая мера была только частною и исключительною, как льгота для бедных причтов, и только с XVII века, благодаря распоряжению патриарха Иоакима, она сделалась общею для всех церквей всех епархий, тогда все вообще очень мелкие и разнообразные архиерейские и десятильничьи пошлины были заменены определенным денежным взносом²⁸⁷. Сущность рассматриваемой льготы состояла в том, что одновременный и определенный денежный взнос устранял лишние поборы десятильников и их обременительные для духовенства наезды за сбором пошлин, тем более, что в большинстве случаев с упомянутою льготою соединялась и другая, именно: десятильники не имели права для получения пошлин въезжать в жалуемый приход, пошлины доставлялись самим причтом или в город десятильникам²⁸⁸, или прямо архиерейскому казначею²⁸⁹, в том и другом случае духовенство избавлялось от наездов десятильников. В некоторых грамотах причты освобождаются от взноса только архиерейских пошлин, но не освобождаются от пошлин, ведения и суда десятильников²⁹⁰; или же и от архиерейских пошлин освобождаются только от некоторых, но не от всех²⁹¹. Иногда грамоты дают свободу причту от архиерейских чиновников только на несколько лет, например, на пять²⁹². В некоторых грамотах архиереи старались ограничить требовательность десятильников и их притеснения духовенству, во время разъездов их по десятине, предписаниями, в роде следующих: десятильники должны ночевать в известном приходе только одну ночь, корм требовать только по силе, что случится, не брать денег за корм, определяется даже количество корму для лошадей, находившихся под десятильниками, повелевается им «корму своего и конскаго в сани не положити», приезжать однажды в год и проч.²⁹³. Вообще жалованные грамоты архиереев различным приходским церквам и монастырям были очень разнообразны по тем льготам, какие предоставлялись в них жалуемым причтам, как относительно пошлин и суда, так и относительно различных мелких повинностей. Укажем для примера еще на некоторые из этих мелких льгот. Одним церквам грамоты дают право венчать свадьбы без знамен десятильника²⁹⁴; другой церкви напротив поставляется в обязанность венчать свадьбы не иначе, как взявши знамена у десятильника²⁹⁵. Одна церковь освобождается от обязанности доставлять подводы и проводников посыльным архиерейским детям боярским²⁹⁶, напротив в жалованной грамоте другой церкви говорится: «подводы и проводники под наших посланников дают»²⁹⁷. За явку жалованных грамот, имевшие их по большей части обязывались платить десятильнику алтын²⁹⁸, но некоторые причты освобождались и от этой повинности²⁹⁹ или одни из причтов освобождались от обязанности ставить десятильничий двор³⁰⁰, другие же не освобождались³⁰¹. Одною из обычных льгот было назначение судебных сроков для явки к суду, обыкновенно сроков назначалось или один в году³⁰², или два³⁰³ и очень редко три³⁰⁴. Некоторые привилегии, даваемые архиерейскими жалованными грамотами были довольно оригинальны; в одной такой грамоте указывается например на такую привилегию: «а с тяглыми попы тот дмитриевской поп ни во что не тянет, и в старосты и в десяцские поповские того дмитриевскаго попа не емлют, для продажи»³⁰⁵. Но очевидно, что все эти разнообразные, более или менее важные, льготы имели характер случайный, временный и местный и потому самому не достигали своей цели. Корень зла заключался не в тех или других злоупотреблениях частных лиц, но в самой системе, на которой построена была светская церковная администрация, в частно владельческом характере архиерейского епархиального управления, когда архиерей видел в каждом духовном лице, кроме пастыря и служителя церкви, еще своего тяглого человека, обязанного ему взносом известных податей. Вследствие этого, все частные меры к облегчению бедственного положения духовенства, к поднятию его нравственного уровня, в общем не имели и не могли иметь никакого серьёзного значения, и духовенство, при таких порядках, всегда оставалось приниженным и беззащитным от произвола и всевозможных притеснений с стороны архиерейских чиновников. Без коренной реформы его отношений к архиерею невозможны были и самые изменения в положении духовенства к лучшему; а такая реформа отношений, сложившихся в течении веков и в силу своей давности сделавшихся в глазах всех вполне нормальными и законными, очевидно, могла совершиться с большим трудом и очень не скоро, так что духовенство, естественно, и не мечтало пока и не ожидало от архиерея ничего большего, кроме какой ни будь несудимой или льготной грамоты, тем более, что и на них архиереи были не особенно тароваты, получить их удавалось очень не многим, более счастливым, большинству же оставалось только терпеть и ждать.

Но когда духовенству не под силу было более терпеть и выносить свое тяжелое положение, когда оно решительно не могло рассчитывать получить жалованную несудимую или какую ни будь льготную грамоту от царя или архиерея, когда у него не доставало более сил сносить обиды и насилия властвовавших над ним архиерейских чиновников, оно, выведенное из терпения, решалось иногда на открытое сопротивление десятильникам, и в этих случаях расправлялось с ними и их свитой собственноручно, причем, замечательно, духовенству помогала иногда в этом занятии и паства. Так, митрополит Иона жаловался верейскому князю Михаилу Андреевичу (после 1450 г.), что поп, у которого остановился десятильник его с свитою «с теми твоими городскими людьми, пришед, того моего боярина Юрия конушего (десятильника) самаго убили в угол, а дворян моих перебили, а били, сказывают, на смерть»³⁰⁶. Духовенство Устюжны Железопольской не только ни в чем не слушалось десятильников, но и не являлось на суд к святителю и не давалось на поруки десятильникам: «вы нас в том ослушались, писал святитель, и наши грамоты собе в презорьство положили есте», десятильников за то, что они требовали духовенство на суд и отдавали на поруки, «бьете деи и злословите их неподобною лаею всегда»³⁰⁷. 1622 года, новгородский митрополит Макарий жаловался царю, что «Колмогорьские, и Важские, и Каргопольские и тех городов в уездех по монастырем архимандриты и игумены, и по мирским храмом попы и дьяконы, и церковные причетники и земские люди его богомольца нашего и его приказных людей и десятильников ни в чем не слушают и во всяких духовных делех под суд не даются и ставятся сильны»³⁰⁸. 1612 года десятильник Булата Ковезина жаловался, что «поп Шестой был в старостах поповских во многие годы и книги церковной дани даны ему при митрополите Филарете, да и прежних годов книги у него; и тот поп Шестой того наказу не послушал, книг мне не дал и церковные дани с тое церкви, у которые он служит, и ни которых пошлин не платил, учинился силен, и иным попом не велел платити церковные дани и всяких пошлин, и меня безчестил во всем»³⁰⁹. В одной царской жалованной грамоте 1688 года сказано: «той (псковской) епархии священники и посадские люди, церковные старосты, против изложения святейших вселенских патриархов и по грамоте святейшаго патриарха и по выписи, чинятся ему преосвященному митрополиту (Маркеллу) противны и во всем не послушны, и данных денег с двороваго числа и с угодой давать не хотят»³¹⁰. Таким образом открытое восстание духовенства против суда и власти десятильников, против их поборов и тяжести архиерейских пошлин вообще, случалось всегда, начиная с XV и до самого конца XVII века, причем на сторону духовенства становились иногда прихожане и помогали ему побить десятильников; иногда восстание против десятильников обнимало целые уезды; иногда во главе восставших стояли местные духовные власти – поповские старосты, возбуждавшие подведомственное им духовенство против десятильников и их поборов. Конечно, все эти восстания духовенства против тяжести архиерейских пошлин и поборов десятильников, как и всякие случайные, местные вспышки приниженных классов, вели в конце к тому, что восставшие усмирялось и их положение за тем еще более ухудшалось. Борьба, очевидно, была не равная и необходимо должна была кончаться всегда полным поражением возмутившихся принтов, тем более, что в подобных случаях святители не прочь были прибегнуть к помощи светской власти, в форме светских полицейских чиновников и даже воинских команд. В грамоте митрополита рязанского и муромского Илариона 1657 – 1673 г. к Воину Калинниковичу говорится, что он посылает в Шацкой уезд, где многие приходы и села разорены казаками, своего казначея старца Тарасия с детьми боярскими, чтобы они церковные приходы и села обложили данью вновь «и будет которые попы и дьяконы и причетники церковные казначею нашему и старостам нашим поповским и детем боярским в чем будут чинитца непослушны и тебе-б Воину Калинниковичу, нашего ради благословения, пожаловать: на тех ослушников казначею нашему и детем боярским и старостам поповским давать своих приставов сколько человек пригоже»³¹¹. В инструкции поповским старостам патриарха Адриана сказано: «на прошлые годы по доимочным книгам с жилых данных церквей и с пустовых церковных земель оброчныя и пошлинныя деньги сбирать старостам поповским неоплошно с великим радением, а буде кто в платеже данных или оброчных денег учинится силен, и по таковых, взяв у воеводы стрельцов и пушкарей и разсыльщиков, сколько человек пригож, и посылать, и те доимочныя деньги на них править без всякия поноровки»³¹². Очевидно, что патриарх, предписывая собирать недоимочные деньги с церквей «без всякия поноровки», с помощью военной команды из стрельцов и пушкарей, мало походил в этом своем распоряжении на архипастыря, на духовного главу, отца и наставника подчинённого ему духовенства и вряд ли в подобных действиях руководствовался архипастырскими отношениями к духовенству, видел в нем что либо иное, кроме тяглых своих людей, с которых непременно должен был получить известные недоданные ему когда-то пошлины, хотя бы для этого и пришлось употребить в дело военную команду. Но понятно само собою, что обвинять за подобные отношения к духовенству патриарха Адриана, или вообще какое бы то ни было определенное лицо, было бы решительно несправедливо, так как подобные отношения иерархов к духовенству слагались веками, совершенно незаметно и несознательно, под давлением независящих от них исторических обстоятельств, которые мы указали в своем месте.

Происхождение названия тиун объясняют очень неодинаково: одни из исследователей производят это название от Thungini, чем у салических франков назывались сельские судьи, и в таком случае тиунам придается чисто судебное значение. Розенкампф отождествляет нашего тиуна с германским Tsaena, Diener, Than, т. е. служитель, управитель, наместник, следовательно, признает его административным лицом. Протоиерей Сабинин объясняет скандинавским Тhan, – вообще служитель, чиновник, Tingmenn – судья и Tinmen – княжеский казначей, и представляет поэтому тиунов в смысле сборщиков податей. В русской правде тиун является в трех видах: тиун огнищанин, боярский и сельский. Под тиуном огнищанином обыкновенно разумеют высшую исполнительную власть князя; боярский тиун был не свободного сословия, но пользовался большим значением, как исполнительная власть боярина, определявшего его обязанности; по своему высокому положению боярский тиун стоял наряду с свободными людьми. Сельские тиуны заведовали судом между сельскими жителями в делах незначительных³¹³. Г. Погодин, приведши все те места летописей, которые с 1054 по 1240 год говорят о тиунах, делает затем такое заключение: хотя в этих местах (в провиденных им выше извлечениях из летописей под годами: 1093, 1146, 1149, 1154, 1169, 1171, 1175, 1195 и 1208) не сказано положительно, чтоб тиуны были смотрителями княжеских доходов, но по всем их действиям, здесь приводимым, безопасно заключить можно; народ ненавидит их за насилие (напр. 1146, 1175), которого негде предположить иначе, как при собирании доходов. У них было под сохранением княжеское имение (после казна), напр. в 1149, 1154 гг.; они взыскивали пени, что особенно ясно сказано под годом 1093. Прибавим к летописным свидетельствам место из Мономахова поучения, указывающее также на домашнюю при князьях службу тиунов: «в дому своем не ленитеся, но все видите; не зрите на тивуна, ни на отрока, да не посмеются приходящие к вам, и дому вашему, ни обеду вашему». Посадник, заключает г. Погодин, был судьею, тысяцкий – военачальник, – тиуна ничем больше предположить нельзя как казначеем, смотрителем княжеского имущества³¹⁴. Г. Куницын в своем «историческом изображении древнего судопроизводства в России» говорит: князь посылал в Новгород своих дворян для разбирательства тяжеб, так и для собирания даров и пошлин в княжескую казну. По причине соединения этих обязанностей в одном лице слово тиун в новгородских законах означало не только судью, но сборщика податей и управителя поместья³¹⁵. Из различных приведенных мнений относительно происхождения названия тиунов и их обязанностей, в древнейшее время, не трудно видеть, особенно принимая во внимание взгляд г. Погодина и указанные им основания, что в древнейшее время тиун был нечто в роде княжеского казначея или сборщика податей. А так как одну из главнейших статей княжеских доходов составлял суд, от каждого судного дела князь получал известные пошлины, то вполне было естественно, что княжеский тиун, ведая княжеские доходы, отправлял иногда, по поручению князя, и суд, соединенный всегда с получением пошлин, и таким образом являлся в одно время и в качестве княжеского сборщика податей и исполняющим судебные обязанности по поручению князя. Эта последняя обязанность тиуна с течением времени все более и более заслоняла первую, так что наконец тиуны стали являться исключительно только в качестве судей, и притом всегда второстепенных, – только как представители и наместники другого, высшего их лица, по поручению которого они заведовали судом.

Обязанности светских архиерейских чиновников складывались по образцу обязанностей таких же чиновников княжеских, а потому, естественно, архиерейские тиуны явились с теми же обязанностями, что и княжеские. Но так как светское чиновничество у архиереев образовалось уже в более позднейшее, сравнительно, время, к концу XIV века, когда княжеские тиуны уже постоянно являются в качестве судей; то поэтому и архиерейские тиуны являются во всех, дошедших до нас, актах уже только как судьи или вообще, как исполнительная власть при каком ни будь высшем лице. Правда, в одной грамоте м. Симона 1500 года сказано: «а дает игумен Пратасей с братьею с тех моих вод на мой погреб оброком с году на год на Николен день на осенней десять бочек рыбы добрые, шесть бочек щучины, а четыре бочки сопы: а привозят тое рыбу к моему тиуну во Володимер»³¹⁶; но это едва ли не единственный случай, где архиерейский тиун является в качестве управителя или эконома, тем более, что этот случай мог быть исключительный, особенно если взять во внимание обычай архиереев давать служилым своим лицам самые разнообразные и разнохарактерные поручения. Во всех же других актах как древнейших, так и более поздних, тиуны являются только в качестве судей. В «списке ряда и суда церковнаго установленнаго первыми князьями», говорится: «и своим тиуном приказали суда церковнаго не обидети, ни судити без владычня тиуна³¹⁷. В жалованной грамоте м. Геронтия Благовещенскому и Константино-Еленскому монастырям 1478 г сказано: «а наместницы мои володимерские и тиуни, и десятинницы новгородские и их тиуни, не въезжают, ни всылают к тому архимандриту и его попу Никольскому в Доброе село ни по что, ни судят его»³¹⁸. В царской жалованной грамоте 1501 года новгородскому Болотовскому монастырю сказано «архиепископ новгородский и его тиуны игумена и его братью не судят ни в чем, опричь духовных вещей, а что либо с Болотовскаго монастыря и архиепископу новгородскому и его наместнику и тиуну и его людям и дьякам владычним и прочим софейским откупа и пошлин, и им откупа и пошлин владыце и его наместнику и тиуну и его людем и диаком владычним софейским не давати ничего»³¹⁹. В уставной грамоте м. Макария о пошлинах с сельских церквей Николаевского Песношского монастыря 1572 года сказано: «а десятиннику моему дает поп на тот же срок на Рожество Христово семь алтын, – то ему с тиуном и с доводчики на весь год»³²⁰. О тиунах вообще стоглав говорит: «а тиуном и недельщиком митрополичим и архиепископлим и епископлим, с ябедниками и с блудницами сговору не чинити, и по сговору священничьскаго и иночьскаго чина и всех православных христиан не продавати.... А которые тиуны и недельщики стаковся с блудницами и с ябедники, учнут дела составляти и продажу чинити священничьскому и иночьскому чину и всем православным Христианом, от порук и поклоннаго деньги имати, или что насильством возмут, и в том обличени будут многими свидетели; и святители обыскав о том известно, добрыми свидетели, и повелевают бояром своим доправливати на них без суда взятое втрое, да отдают истцом, по цареву судебнику; а тиунов из тиунства измещут»³²¹ и проч.

Из всех приведенных свидетельств о тиунах видно, что тиунство не было определенною самостоятельною должностью, как должность, например, десятильников, но всегда тиун представляется находящимся в распоряжении высшего его чиновника, действующим по его инициативе, а не самостоятельно, и вообще является властью только исполнительною. Всякий сколько-нибудь значительный чиновник имел всегда своего тиуна; мы видим, что при самих архиереях были особые тиуны, точно также особые тиуны были при архиерейских наместниках, десятильниках, волостелях и даже прикащиках. Понятно отсюда, что обязанности тиунов были очень различны, очень различались они по своей власти и значению, смотря потому, исполнителями чьей власти они являлись, архиерейской ли, или десятильничьей, или прикащичей. Впрочем, в большинстве случаев тиуны являются исправляющими преимущественно судебные обязанности при архиереях, их наместниках, десятильниках, прикащиках и проч., причем круг их обязанностей и прав определяется всегда кругом обязанностей и прав тех лиц, представителями которых они являются. От этого различия положения и обязанностей тиунов, происходящих от различия положения и обязанностей их ближайших начальников, зависит отчасти неопределенность и запутанность в известиях об их обязанностях и деятельности, неопределенность, впрочем, вполне понятная и необходимая, – тиун исполнял то, что приказывал ему его начальник, поэтому вполне естественно являться ему, то в роли судьи, то как будто сборщиком податей, то простым полицейским чиновником, поставляемым на ряду вместе с недельщиком или приставом. Известно, что при княжеском наместнике был всегда его тиун, который во всех отношениях, особенно же по отправлению суда, заступал наместника, что при княжеских волостелях находились особые тиуны, имевшие при них тоже значение, какое при княжеском наместнике имел значение наместничий тиун. Очевидно, что тиуны при архиерейских наместниках, волостелях и пр. имели тоже значение, что и тиуны при княжеских наместниках и волостелях, т. е. заступали их место во всех отношениях, по преимущественно в делах судебных, – строгая параллель в обязанностях царских чиновников и архиерейских в этом случае несомненна.

Свое содержание тиуны при архиерейских чиновниках получали от тех дел и лиц, которые подлежали ведению их начальников; как судьи, они получали известную плату с каждого судебного иска, в тоже время в их пользу собирались различные пошлины с духовенства. В жалованных архиерейских грамотах, когда определяется количество пошлин, какие должны давать десятильнику те или другие церкви и монастыри, обыкновенно говорится: «то ему десятильнику с тиуном и с доводчиком». Сколько именно из общей суммы, взносимой духовенством в пользу десятильника, тиуна и доводчика, получал собственно тиун, грамоты этого не объясняют. В соборном приговоре 1551 года, по жалобницам новгородских священников сказано: «про тиунские алтыны обыскати, и будет та пошлина тиуну с попов и дьяконов изстари шла, ино впредь имати, а будет изстари такова пошлина тиуну не шла, и тое пошлины впредь не имати»³²². Отсюда видно, что количество тиунских алтынов не было определено законом, руководились в этом случае стариною, сложившимся обычаем, который в различных епархиях и местах был конечно различен, почему тиунские пошлины в различных местах были далеко не одинаковы, тем более, что это много зависело от личного договора тиуна с его начальником, так как каждый наместник, волостель и проч. сам назначал себе помощников, которые исключительно от него только и зависели и которых он нанимал, конечно, сообразуясь с своими личными выгодами и интересами³²³.

Кроме тиунов, существовавших при различных архиерейских чиновниках, в качестве их помощников или наместников, собственно в Москве был другой род тиунов, совершенно отличный от сейчас рассмотренных нами. В Москве, при митрополитах и потом патриархах, существовал особого рода чиновник под именем тиуна, который жил в митрополичем дворе и собирал известные пошлины с священников и диаконов, приезжавших в Москву и служивших в московских церквах по найму. Об этом тиуне стоглавый собор говорит: «да в царствующем граде Москве в митрополиче дворе искони вечная тиунская пошлина ведется глаголема крестец, не вем как уставися кроме священных правил». В московской епархии, еще гораздо ранее стоглавого собора, образовался особый класс духовенства, под именем крестцового, который состоял главным образом из безместных попов. Они собирались обыкновенно на перекрестках в больших городах и, подобно поденщикам на биржах, предлагали свои услуги, – не наймет ли кто совершить службу или справить какие-либо требы. В Москву же, как в резиденцию митрополита, особенно много стекалось из различных мест попов и дьяконов не только безместных, но и имеющих места. Одни приезжали сюда по каким-либо частным делам и нуждам, другие за поруками в духовных делах, или же за приставами по обвинению в преступлениях. Приехавшие в Москву священнослужители жили здесь иногда месяц и более; чтобы чем-нибудь содержать себя, они нанимались за известную плату отправлять службы и требы, для чего они становились обыкновенно на самых бойких местах на базаре, на Ильинской улице, потом у Фроловских ворот, где и предлагали проходившим свои услуги. Нанявшиеся служить обязаны были являться на митрополичий двор к тиуну и брать у него знамя на право служить, при чем платили ему пошлину от десяти денег до двух алтын в месяц. Замечательно при этом, что тиун, давая знамена священникам и дьяконам на право совершать различные службы и требы, «о том не обыскивает, есть ли у них ставленныя и отпускныя грамоты, или нет», почему нередко случалось, что знамена на право служить получали от тиуна и такие священники, которые находились под запрещением. Чтобы на будущее время прекратить возможность подобных случаев, стоглавый собор постановил, чтобы тиун у приезжих в Москву священников, являющихся к нему за знаменами, осматривал ставленные, отпускные и благословенные грамоты вместе с старостами поповскими, и давал бы знамена только тем священнослужителям, которые имели у себя упомянутые грамоты, и при том приехали в Москву по своим частным делам; приехавшим же за поруками или за приставами, хотя бы они имели нужные грамоты, знамен однолично ему не давать, в противном случае, тиун должен быть лишен тиунства.

Таким образом до стоглавого собора обязанность тиуна митрополичьего двора состояла в том, чтобы выдавать знамена и получать за это пошлины с священнослужителей, зачем-либо приехавших в Москву и нанявшихся здесь служить; Стоглав же вменил еще в обязанность тиуну, кроме выдачи знамен и получения пошлин, осматривать еще различные грамоты тех священнослужителей, которым он выдавал знамена на право отправлять службы и требы, и притом не единолично, а в присутствии поповских старост. С течением времени обязанности тиунов значительно расширились. В 1604 году патриарший тиун, сын боярский Иван Чертов, доносил между прочим патриарху Иову: «безместные деи попы и дьяконы в поповскую избу не ходят и перед божественною литургиею правила не правят, а садятся деи безместные попы и дьяконы у Фроловскаго мосту и безчинства чинят великие, меж себя бранятся и укоризны чинят скаредныя и смехотворныя, а иные меж себя играют и борются и кулачки бьются; а которые наймутся обедню служити и они с своею братьею, с которою бранилися, не простясь божественную литургию служат; а служат деи и местные и безместные попы обедни по церквам не во время, рано, и часов не отдает, а которые приезжие попы наймутся служити и они ему тиуну ставленых своих грамот не кажут, а его деи тиуна те безместные попы не слушают, лают и позорят». Из этого, интересного для характеристики тогдашнего безместного духовенства, доноса патриаршего тиуна видно, что он в 1604 году уже не только раздавал знамена служившим в Москве по найму священникам и осматривал у них грамоты, но и наблюдал за их жизнью и поведением, за правильным выполнением ими их священнических обязанностей и даже считал себя в праве контролировать деятельность самых поповских старост, и в случае нерадения в исполнении ими своих обязанностей доносить о них патриарху. Относительно обязанностей тиуна выдавать безместным попам знамена и количества получаемых им от сего пошлин, патриаршая грамота говорит: «да и того старостам и десяцким поповским беречи на крепко, чтобы безместные попы и диаконы, не явясь патриархову тиуну, служити обеден не наймовалися; а явки им велети давати тиуну от обедни по денге, а больши того им явки давати не велети, чтобы безместным попам продажи от тиуна не было; а будет тиун учнет на попех имати явки больши того, и им старостам про то на тиуна извещати Иову патриарху; а который поп или диакон начнет где служити наймуяся, тиуну не явяся, и тиуну на тех попех имати промыты по две гривны да хоженаго по десяти денег, а больши того на тех попех тиуну промыта неимати»³²⁴. В 1636 году, в памяти тиуну Манойлову и поповскому старосте Никольскому попу Панкратию, п. Иоасаф, описав различные беспорядки в самом богослужении московских священников, их крайне неприличное и зазорное поведение в церкви, соблазнительное поведение многих молящихся в храме и пр., повелевает упомянутым тиуну и поповскому старосте собрать всех московских поповских старост, прочесть пред ними патриаршую память, велеть им списать ее слово в слово и разослать по всем московским церквам; кроме того рекомендует им во все воскресные дни, в которые обыкновенно поповские старосты и попы часто приходят в тиунскую избу, читать им и здесь упомянутую память В заключение памяти патриарх пишет: «и будет тиун и старосты поповские, противу сей памяти, о благочинии церковном радети не учнут и положат то дело себе в оплошку, и тиуну за то быти от великаго господина Иоасафа патриарха московскаго и всея Русии, в духовном наказании; а старостам поповским быти в запрещении накрепко»³²⁵. Таким образом тиун является здесь не только раздающим знамена безместным попам и получающим с них установленную пошлину, или надзирающим за их поведением, но уже таким чиновником, полицейскому надзору которого подчинено все московское духовенство; мало того, он надзирает за церковным благочинием во всех московских церквах и отвечает пред патриархом за нарушение благочиния во храме, – служащими в нем и молящимися лицами.

Первоначально, как мы говорили, тиун жил на митрополичем дворе. В 1594 году, по повелению патр. Іова, была учреждена особая поповская изба около церкви Покрова Богородицы, что на Рву; сюда должны были приходить ежедневно восемь поповских старост, избранных из московских священников, и четыре десятских из дьяконов, чтобы наблюдать за церковным благочинием в Москве, за жизнью и поведением приходских и безместных попов и дьяконов; здесь же стал заседать и патриарший тиун³²⁶. В последствии поповская изба переименована была в тиунскую, с оставлением ее первоначального назначения. До 1667 года тиунская изба находилась постоянно в ведении тиуна из светских патриарших служилых людей; но с этого времени ею стали заведовать один из московских игуменов и протопопов, которые назначались в эту должность самим царем. В соборных статьях 1667 года об этом сказано: «в тиунской избе быти Знаменскаго монастыря игумену Арсению, да Стретенскаго собора протопопу Андрею, или кому великий государь укажет»³²⁷. Патриарх Иоаким построил особые палаты близ собора Покрова Пресвятой Богородицы и Василия Блаженного, что на Рву, повелев, вместо тиунской избы, быть приказу церковных дел; тиуны с этого времени стали называться уже приказными. Так тиунская изба переделалась в особый приказ церковных дел, тиуны – в судей; впрочем, перемена коснулась только названия, а не существа дела. В 1701 году приказ церковных дел велено ведать судье духовного приказа монаху Иосифу Булгакову «для всякаго его скоро-разсмотрительного в приказном поведении управления и разсуждения», и таким образом приказ церковных дел был соединен с духовным приказом. После Иосифа Булгакова судьей в этом приказе был крестовый иеромонах Иринарх. В 1711 году приказ церковных дел снова получил самостоятельное значение, и судьей в него был назначен архиерейский ризничий Трифилий Поморцев³²⁸.·Приказ церковных дел был закрыт окончательно в 1724 году, 20 мая. До 1720 г. в этом приказе был только один подьячий, так как дел в нем было очень мало; когда же дела умножились, то подьячих было набрано: старых 4, средней статьи 3, молодых 9. Оклад им был обыкновенный: старым 60 рублей и 30 четвертей хлеба, средней статьи 40 рублей и 20 четвертей хлеба, молодым 15 рублей и 10 четвертей хлеба³²⁹. При закрытии его, состав служащих в нем лиц был следующий: 2 судьи из духовных, 1 дьяк, 6 канцеляристов, 3 подканцеляриста, 15 копиистов, 14 солдат, два сторожа, –всего 41 человек³³⁰.

Приказ церковных дел ведал следующие дела: он наблюдал за церковным благочинием в Москве, занимался нарядами духовенства в крестные ходы; выдавал похоронные памяти о скоропостижно умерших; выбирал в Москве поповских старост и десятских, наблюдавших, между прочим, чтобы звон в приходских церквах не начинался ранее соборного; собирал с поповских старост ведомости о родившихся и умерших, с причтов книги о исповедавшихся и неисповедавшихся, выдавал дьячкам, пономарям, просвирням и сторожам новоявленные памяти. К обязанностям его, после закрытия патриаршего разряда (1700 г.), отнесено было ведать все дела о расколе; производить расследование о потаенных и записных раскольниках, взыскивать штрафные деньги с неисповедавшихся и записных раскольников. В приказ церковных дел поступали гривенные деньги, которые собирались по гривне с церкви, на дачу полковым священникам, посылаемым в завоеванные города при посольствах, с московских церквей брались эти деньги уже с 1695 г. В этот же приказ поступали пошлины, которые прежде собирал тиун: «кресцовых служб и годовых с попов и диаконов и с церковничьих новоявленных памятей, годовых с попов по 26 алтын, 4 деньги, а с дьяконов в половину, и с новоявленных памятей по томуж». Этот сбор доставлял приказу до 158 рублей, 6 алтын и 4 денег, которые делились между судьей, певчими и приказными сторожами, а остаток, за разделом, отсылался в казенный приказ³³¹.

Из перечня предметов ведения приказа церковных дел само собою открывается, что этот приказ почти ничем не отличался от прежней тиунской избы, что он имел, как и тиунская изба, исключительно местное значение, существовал только для Москвы, как церковно-полицейское учреждение и для нее одной только имел значение. После 1700 г., когда к нему отнесены были все дела о расколе, круг его деятельности значительно поэтому расширился, но и тут, как видно, он не имел все-таки сколько-нибудь важного значения, и продолжал оставаться по-прежнему почти исключительно местным церковно-полицейским учреждением.

Вместе с десятильниками и их тиунами в грамотах обыкновенно упоминаются еще доводчики и праветчики³³². Доводчиками и праветчиками назывались полицейские чиновники низшего разряда. Они встречаются еще очень рано; но о праветчиках в грамотах не всегда упоминается. В уставной грамоте Василия Дмитриевича с м. Киприаном говорится: «судити митрополиту Луховца с волостелем или с доводщиком». Вся обязанность доводчиков состояла в том, чтобы призывать и приводить на суд истцов и ответчиков: праветчиков – приводить в исполнение судебные приговоры по взиманию штрафов, судебных издержек для удовлетворения истцов³³³ и проч. Доходы этих чиновников в государственной администрации были: а) они получали в Рождество, Пасху и Петров день установленный корм вещами и деньгами от жителей участка, для которого они были назначены; b) за отправление своей должности они каждый раз получали, за призыв к суду, определённую плату, под названием хоженнаго или езда³³⁴. Доходы доводчика или праветчика при архиерейском десятильнике были те же, что и доходы доводчиков при государственных чиновниках, т. е. они получали вместе с десятильником и тиуном корм и деньги с духовенства известной десятины и кроме того плату каждый раз за позыв на суд ответчика и свидетелей. Обязанности доводчиков и праветчиков впоследствии перенесены были на одно лицо, носившее название пристава или недельщика.

Название пристав в древней Руси не всегда употреблялось одинаково. В Новгороде на суде посадника присутствовали восемь человек, по четыре с каждой тяжущейся стороны, два боярина и два именитых гражданина, главной целью которых было мирить противников; они назывались приставы. В суде Одрин каждая из тяжущихся сторон назначала одного посредника, называемого приставом, который в разбирательстве и решении дел принимал такое же участие, как и прочие члены Одрина³³⁵. В Москве приставами вообще назывались исполнительные чиновники, на которых возлагались какие-либо особенные поручения, например, сопровождение иностранных послов; в этом случае приставами назначались лица важнейших фамилий в государстве. В более же тесном смысле приставами назывались те чиновники по делам судным, которых обязанность состояла в том, чтобы призывать ответчиков и свидетелей на суд и потом производить взыскания по определению суда. Так как в исполнении своих обязанностей они чередовались по неделям, то поэтому их называли еще недельщиками. Приставы или недельщики имели у себя помощников, которых при одном недельщике полагалось не более семи; имена их записывались в книгу дьяками, чтобы недельщики не могли отказаться от них. Эти помощники недельщиков назывались ездоками³³⁶.

Приставы или недельщики, в качестве исполнительной полицейской власти у архиереев, появились еще довольно рано³³⁷ и с течением времени соединили в себе обязанности прежних доводчиков и праветчиков, о существовании которых с конца XVI века уже нет указаний в различных актах, – везде с этого времени встречаются только приставы. Обязанности их были те же, что и обязанности царских приставов. Стоглавый собор определяет их таким образом: «а из которых градов из сел, в митропольи, и в архиепископьях и епископьях, учнут приходити к святителем жалобники о духовных делех, и о всяких обидах, и о управах земскых, и по рядным и по духовным грамотам, и по кабалам в займех и поклажеех, и в боех и в грабежех и всяких дел, опричь душегубства и разбоя с поличным; и святители повелевают своим бояром и десятилником давати им в тех делех приставов и они по них ездят с приставными; а в приставной пишут выти, по цареву Судебнику, а срок им по царевым грамотам, как в них писано. А митрополичим недельщиком на Москве и по всем городам в митропольи и от десятилников по десятинам и по селам, ездити с приставными, и на правду и на обыск о всяких делех от жалобников, саму другу, а в долные места саму третью, а давати на поруку попов и дьяконов и все причты церковные пред священники десяцкыми, а без священников десяцкых их на поруки не давать. А по мирских людей, от жалобников, во всяких делех ездити недельщиком с приставными, и на правду и на обыск потомуж, а давати их на поруку перед земскими старостами или перед десяцкыми. А на котораго недельщика придут жалобники, и о том обыскав, да без суда на недельщике доправити втрое, по цареву Судебнику»³³⁸.

Из приведённого свидетельства стоглавого собора видно, что обязанности архиерейских приставов, как и царских, главным образом состояли в том, чтобы призывать на суд тяжущихся и свидетелей. Дело это обыкновенно производилось так: как скоро к архиерею и его боярам подавался какой-либо иск, то за обвиняемым и свидетелями посылался чередной пристав – недельщик с приставною памятью³³⁹, в которой обозначался самый иск, цена иска, имя истца и ответчика, и которая, за подписью дьяка, передавалась приставу для вызова по ней к суду ответчика и свидетелей³⁴⁰. Получив приставную память, пристав сам или его помощник отправлялся за обвиняемым, при чем предъявлял ему приставную память и назначал срок для явки к суду. Если казалось сомнительным, чтобы обвиняемый явился в назначенный ему срок к суду, то пристав обязан был отдать его на поруки, при чем поручители обязывались заплатить известный штраф, если обвиняемый не явится к суду в назначенный ему приставом срок. В том случае, если за обвиняемого не было поручителей, или, если он оказал сопротивление и насилие приставу, тот обязан был немедленно его арестовать и держать под арестом до самого решения суда. По предъявлении приставом ответчику приставной памяти и по сдаче его на поруки, пристав доносил об исполнении своего поручения боярам, а те архиерею. По определению суда пристав производил расправу над виновным и брал с него следующие ему пошлины под именем хоженого и езда, которые он получал за позыв на суд ответчика и свидетелей. Различие между хоженым и ездом состояло в том, что если ответчик жил в городе, то пристав ходил за ним и получал плату за свой труд под именем хоженого; если же ответчик жил вне города, то пристав за ним ездил, за что получал езд. Количество хоженого и езда судебник определяет: хоженое недельщику в городе 10 денег, а на правду вдвое, – а езд недельщиком имати, по деньге на версту, а на правду вдвое³⁴¹. Выражение «на правду вдвое» означает то обстоятельство, когда пристав во время самого суда призывал нового, общего для обеих тяжущихся сторон свидетеля, за что и получал двойную плату³⁴². Если пристав держал обвиняемого под арестом в оковах, то он получал с него за это пожелезное и за содержание – прокорм, за первое 1¼, за второе 2 коп. на день³⁴³. Из запрещения различных грамот и Стоглава брать приставам от порук и поклонного можно заключить, что штрафы с поручителей за неявку ответчика к суду приставы обращали в свою пользу и кроме того брали еще так называемое поклонное³⁴⁴.

До стоглавого собора, как это видно из его определений, приставы отдавали на поруки и назначали срок явки к суду единолично, вследствие чего они допускали множество злоупотреблений: назначали большие пени с поручителей, писали сроки или очень короткие, или назначали время для явки к суду самое неудобное для ответчиков и свидетелей. На некоторые их злоупотребления указывает и Стоглав, когда говорит: «а которые тиуны и недельщики стакався с блудницами и с ябедники, учнут дела составляти и продажу чинити священническому и иночьскому чину и всем православным Христианом, от поруки и поклоннаго денги имати, или что насильством возмут»³⁴⁵ и пр. В виду таких злоупотреблений недельщиков стоглавый собор постановил, чтобы они попов и дьяконов отдавали на поруки не иначе как перед десятскими священниками, а мирских людей пред земскими старостами или десятскими. В случае их злоупотреблений и поборов собор повелевает святителям «доправливати без суда взятое втрое» и немедленно отставлять их от должности. В виду указанных злоупотреблений недельщиков архиереи между прочим давали такие привилегии церквам и монастырям: недельщик мог позвать на суд пожалованные лица только в определенные грамотами сроки. Так, например, в жалованной грамоте м. Дионисия Кириллову монастырю об освобождении от пошлин покровской церкви 1585 года сказано: «а коли кто по того попа взведет моего митрополичи пристава, с Москвы, и пристав мой пишет ему перед меня два срока в году, в той же день по крещеньи Христове, да в той же день по Петрове дни, а опричь тех сроков пристав мой иных сроков не записывает»³⁴⁶. В других грамотах назначался один срок в году, в который недельщики должны были ставить обвиняемых перед святителем, при чем в грамотах обыкновенно писалось: «а кто на них и накинет срок, или безсудную на них возмет, не потому их сроку, как в сей нашей грамоте писано, и тот им срок не в срок, а безсудная не в безсудную»³⁴⁷. Впрочем, в духовных делах недельщики обязаны звать были к суду всех духовных лиц во всякое время, когда только требовали этого обстоятельства, почему в грамотах всегда писалось: «а кому будет до того игумена или попа каково наше духовное дело, и мои недельщики и заезщики дают их в тех духовных делех на поруки, а срок им чинят стати перед меня.... всегды, безсрочно, как ся прилучить, то на их наша вина духовная»³⁴⁸.

Кроме обязанности предъявлять ответчикам приставную память, отдавать их на поруки, или держать под арестом до судебного разрешения дела, производить взыскание по определению суда, на приставов возлагались иногда и другие обязанности. Выражение Стоглава ездить недельщикам с приставными и на правду и на обыск о всяких делех, так же свидетельство окружного царского наказа об обязанностях поповских старост «коли приедут владычни недельщики и десятильничьи с суда на обыск»³⁴⁹, показывают, что на приставов возлагались еще обязанности судебного расследования какого либо дела, так что они являлись иногда в качестве судебных следователей, расследовавших, по поручению суда, дело на месте. Кроме этого на недельщиков возлагались еще и такие поручения, которые вовсе не имели никакого отношения к суду и судебным следствиям, – они являлись иногда просто в роли рассыльных, посылаемых в епархию с различными архиерейскими предписаниями для сообщения их духовенству известного округа³⁵⁰. Со времени учреждения Приказов, они постоянно находились при них и обязаны были, кроме распоражений судебных, доставлять по назначению и все другие бумаги, по распоряжению служащих в приказах лиц.

Кроме обыкновенных приставов или недельщиков существовали еще, так называемые, «даные приставы». Они давались князьями и царями иногда епископам и особенно монастырям. Так, в царской жалованной грамоте суздальскому епископу Варлааму 1576 года сказано: «такоже есми пожаловал епискупа Варлаама: дал есми ему даного пристава, кому будет чего искати на его детех боярских и на крестьянех, и пристав мой даной наметывает на них срок, а чинить им один срок в году Рожество Христово; а опричь того моего даного пристава, наши недельщики и площадные и дворцовые, владычных детей боярских и крестьян на поруки не дают, и сроков на них не наметывают»³⁵¹. С своей стороны и сами епископы назначали тем или другим церквам и монастырям своих «даных приставов». Так, в жалованной грамоте новгородского архиепископа Александра селам Сергиева монастыря сказано: «а в духовных делех дают их на поруки из великаго Новгорода наши даные недельщики, кого аз Архиепископ пошлю»³⁵². Обязанности даных приставов очень определенно высказаны в одной грамоте новгородского архиепископа 1573 года: «кому будет до того игумена и до братьи, и до всего причта церковнаго и до их слуг и до их крестьян монастырских, и до их прикащиков, каково дело, и аз дал им недельщика своего Никиту Леонтиева сына Кондакова, и мой недельщик даной въезжает к тому игумену и к братьи, и ко всему причту церковному, и к их слугам, и к прикащиком, и к их крестьяном по государеве цареве и великаго князя грамоте, и дает их на поруку в каких делех, да срок им чинит стати в Великом Новгороде пред мною Архиепископом, один в году, на сборное воскресенье, а от поруки от них не емлет ничего. А будет на того игумена и на весь причет церковный каково дело духовное, и мой недельщик даной дает их в тех делех на поруки, да срок им чинит стати перед меня архиепископа в Великом Новгороде всегды»³⁵³. Следовательно, даные приставы ничем существенно не отличались от обыкновенных приставов, кроме того, что специально назначались для одного какого ни будь монастыря или церкви, так что вследствие подобного пожалования только один даный пристав имел исключительное право давать обвиняемых на поруки и ставить их на суд; все же другие приставы уже. не имели права являться и вообще въезжать в пожалованный монастырь или приход. В XVII веке даные приставы уже не встречаются.

Приставы или недельщики при архиереях были уничтожены после собора 1667 года вместе с другими светскими архиерейскими чиновниками. Их место заступили, так называемые, закащики, которые избирались всегда из духовных лиц и утверждались в своей должности архиереем³⁵⁴.

Когда в первый раз при архиерейских дворах появились дворецкие, и как именно возникла эта должность, на это решительно нет никаких указаний. По канонам греческой церкви имениями и домами архиереев должны были управлять экономы из духовных лиц, которые действительно существовали во всех греческих церквах³⁵⁵. Но замечательно, что у нас ни в древнейшее время, ни в более позднее, экономов при архиереях не было; вероятно их обязанности исправляли у нас в древнейшее время казначеи. Когда у архиереев было мало земель и когда поэтому у них еще не было того многочисленного штата придворных служилых людей, то одного казначея было тогда достаточно, чтобы вести дела по управлению архиерейским домом и доходами. Но когда архиереи с течением времени приобрели себе, сравнительно, обширные населённые и ненаселённые земли, когда их двор наполнился множеством различных слуг и должностных лиц, тогда одного казначея для заведования всеми архиерейскими доходами, землями и дворовыми лицами было уже недостаточно; поэтому при архиерейском дворе появляется новая должность – дворецкого, на которого возлагается обязанность управления всем архиерейским домом и служащими лицами, а также управление всеми архиерейскими землями и жившими на них лицами, на обязанности же казначея осталось ведать только архиерейскую казну. В первый раз дворецкий при архиереях упоминается в 1456 году при митрополите Ионе, причем эта должность не представляется как нечто новое, доселе не бывалое, но как обыкновенное и известное. Между тем при московском великокняжеском дворе эта должность в первый раз встречается при Иоанне III в 1462 году³⁵⁶, так что на основании только этих данных нужно сделать такое заключение, что должность дворецкого московские князья заимствовали у митрополитов, что противоречит высказанному нами взгляду на образование придворных архиерейских чинов, по примеру и образцу княжеского двора. Древняя вивлиофика говорит: дворецкие были и во время удельных князей во всяком княжестве. Царь Иоанн Васильевич, совокупи разные удельные княжения под едину державу, оставил сих дворецких в их прежней должности, и писались они по званиям тех княжеств, как-то: Новгородской, Тверской, Рязанской, Нижегородской, и проч.³⁵⁷. «Дворецкие, говорит Татищев в своих примечаниях к Судебнику, были по всем княжениям, имели в ведении дворцовые волости и всех того княжения дворцовых людей, или дворян, которых не токмо именам, но и всем их доходам имели обстоятельные ведомости. Но сей государь, учиня чин боярин и дворецкий, прочих дворецких отставил³⁵⁸. Из приведенных свидетельств древней вивлиофики и Татищева видно, что дворецкие существовали во всех удельных княжествах еще в то время, когда они были самостоятельными, и что при московском дворе, конечно, тоже всегда были дворецкие, но только с Иоанна III эта должность сделалась особенно важною и почетною, дворецкий ставится выше окольничего, – и только в этом именно смысле, т. е. в смысле высшего государственного чина должность дворецкого явилась при Иоанне III. Следовательно, о заимствовании этой должности князьями у архиереев не может быть и речи.

Мы сказали, что обязанности дворецкого в древнейшее время исполнялись казначеем, который выбирался из духовных лиц, как это было всегда и в последующее время (казначей обыкновенно избирался из монахов); вполне было естественно поэтому, что и дворецкий, заменивший собою отчасти казначея, первоначально назначался так же из духовных лиц, по крайней мере первым митрополичим дворецким, о котором только упоминают акты, был монах Тихон Короваев³⁵⁹. Но уже с 1464 года митрополичьи дворецкие исключительно избирались из светских лиц³⁶⁰ до самого позднейшего времени, только при п. Адриане однажды дворецким было лицо не светское, именно, монах Иосиф Булгаков³⁶¹. Несмотря на то, что должность дворецкого при митрополичьем дворе была самою высшею и влиятельнейшею, на нее не всегда назначались даже лица, принадлежавшие к боярским фамилиям. Если в числе дворецких встречаем Семена, сына Василия Юрьевича Фомина или Федора Юрьевича Фомина³⁶², т. е. лиц из боярской фамилии, то с другой стороны мы чаще встречаем в числе дворецких Сахарусовых, Сурминых, Мануйловых³⁶³, т. е. лиц из фамилий не боярских. Так, например, дворецкий Юрий Григорьевич Мануйлов в актах прямо называется сыном боярским³⁶⁴. Первоначально назначение дворецкого и его смена зависели исключительно от архиерея, он сам избирал из среды своих служилых людей дворецкого и увольнял его от должности, если он ему не нравился, и вообще поступал в этом случае, как и всякий помещик, распоряжавшийся прислугою по своему личному усмотрению. Очевидно, что служба дворецких была чисто частною службою, не имела никакого государственного значения, и что дворецкие во всем зависели исключительно от воли и благоусмотрения святителя; Со времени стоглавого собора у архиереев отнято было право самолично, только по своему усмотрению, назначать и увольнять дворецких. Собор обязывает архиереев, чтобы они, при выборе дворецких, не действовали единолично, но, как и при выборе бояр и дьяков, сносились наперед с царем, и только с его согласия поставляли на эту должность выбранные ими лица. Поставленные с согласия царя, дворецкие не могли быть, по определению Стоглава, смещены по произволу архиерея, кроме указанных собором случаев. Таким образом прежнее право архиереев произвольно назначать и увольнять своих дворецких было ограничено стоглавым собором, архиерейские дворецкие подчинены были государственному контролю, и их прежняя частная служба сделалась отчасти государственною. С течением времени цари решительно усвоили себе право назначать архиереям дворецких из своих служилых людей. По свидетельству «записки о царском дворе, церковноначалии и проч.» вместе с боярами и дьяком царь назначал патриарху и дворецкого. Со времени учреждения патриарших приказов, дворецкие, заседавшие в дворцовом приказе, назначались по большей части царем, иногда, впрочем, и самим патриархом. Так, патриарх Адриан именным своим указом 1698 года назначил судьей своего дворецкого приказа монаха Иосифа Булгакова³⁶⁵, но уже в следующем 1699 году именным указом государь назначил патриарху в дворецкие своего чиновника Матвея Григорьевича Баскакова³⁶⁶; очевидно, что патриаршие дворецкие назначались на свою должность царем и из царских, а не патриарших чиновников, судьба их, в этом отношении, была вполне сходна с судьбой патриарших бояр. Точно также царь назначал дворецких и другим архиереям, как это видно между прочим из царской грамоты 1698 г. к архиепископу вологодскому Гавриилу³⁶⁷.

Должность дворецкого была одною из важнейших при архиерейском дворе; дворецкий был одним из ближайших к архиерею лиц и пользовался при его дворе большим влиянием и значением. На его обязанности прежде всего лежало заведывание всем архиерейским домом в хозяйственном отношении, так что все, что касалось архиерейского собственно домашнего хозяйства, все это лежало на его ответственности³⁶⁸. Ведению и надзору дворецкого подчинены были затем все служилые люди при архиерее: дети боярские, разного рода должностные лица, вся домовая прислуга, разного рода ремесленники, рабочие и проч.³⁶⁹. Затем на обязанности дворецких лежало ведать и управлять всеми архиерейскими землями и имениями, как теми, которые находились в непосредственном ведении архиерея и его, так называемых, домовых монастырей, так и теми, которые отдавались в пожизненное владение различным служилым лицам при архиерее: боярам, детям боярским и проч. Управление различными архиерейскими землями совершалось дворецким при посредстве посельских, прикащиков, волостелей. Он назначал их на их должности и сменял их, контролировал всю деятельность, ему они обязаны были отдавать подробный отчет о своем управлении и о всем, касающемся их должности и обязанностей. Дворецкий обязан был наблюдать за целостью архиерейских земель, заботиться об увеличении их, о замене менее выгодных имений более выгодными в каком либо отношении, почему дворецкие: а) покупали своим архиереям земли³⁷⁰; b) променивали церковные земли на земли частных владельцев, что обыкновенно требовалось для округления и сосредоточения в одном месте разрозненных архиерейских владений, или же по каким ни будь другим побуждениям³⁷¹; с) они участвовали при разъездах и составлении разводных грамот³⁷²; d) как обязанные заботиться о целости вверенных их управлению архиерейских имений они выкупали те из них, которые когда либо были проданы или заложены³⁷³; е) они отдавали земли во владение различным служилым при архиерее лицам³⁷⁴. Наконец одна из главных и важнейших обязанностей дворецкого состояла в том, что он имел право суда над всеми лицами, жившими на архиерейских землях. Стоглавый собор говорит, что дворецкий получает от судных дел гривенную пошлину, что за неправду в суде он должен быть отставлен от дворечества и лишен своего поместья. В записке «о царском дворе» и пр. сказано, что в правде и суде у патриарха судит дворецкий и с ним два дьяка. Собственно, суду архиерейского дворецкого подлежали ближайшим образом дела, касающиеся земельных владений, поэтому мы встречаем дворецкого присутствующим на суде архиерея, когда тот решал дела о спорных землях³⁷⁵; в суде смесном, когда тяжба о земельных владениях происходила между архиерейскими и княжескими лицами, в качестве представителя от митрополита, присутствовал иногда дворецкий³⁷⁶. В виде особой льготы, архиереи давали некоторым монастырям исключительное право судиться только у дворецких. Так, в жалованной грамоте п. Иова нижегородскому Благовещенскому монастырю сказано: «кому будет до строителя, и до старцев, и до слуг, и до крестьян, каково дело, ино их сужу аз, смиренный Иов патриарх, или мой дворецкой»³⁷⁷. Кроме общих обязанностей по управлению двором, имениями и по суду, архиереи возлагали иногда на своих дворецких исполнение различных частных поручений, не относящихся к кругу их прямых обязанностей. Так, п. Иов поручает своему дворецкому вместе с дьяком устроить в Москве поповскую избу и собрать туда поповских старост³⁷⁸. Со времени учреждения патриарших приказов дворецкий сделался главным председателем патриаршего дворцового приказа, при чем его обязанности в существенных чертах остались те же, что были и до сего времени.

Что касается содержания, которое получали дворецкие, то из определений стоглавого собора видно, что они, как судьи, получали от каждого судного дела гривенную пошлину; затем получали известную пошлину от разных жалованных грамот, выдаваемых архиереями³⁷⁹. Наконец, они получали за свою службу при архиереях поместья. Стоглавый собор говорит, что дворецкие за неправды в суде должны быть отставлены от дворчества и лишены своих поместий. В поместной грамоте новгородского архиепископа 1574 года об отводе имения его боярину Фомину сказано: «было то село и с деревнями преж того в поместье за архиепископья дворецкаго за Неудаченым сыном Цыплетева за Никитою, а после ныне было то село с деревнями в поместье ж за архиепископьим дворецким за Никитою Карповым»³⁸⁰. В поместной грамоте 1636 года новгородский м. Афоний жалует поместьем своего дворецкого Максима Куликова совершенно на тех же условиях, на которых жаловались архиереями поместья их детям боярским³⁸¹. О жалованье дворецкому со времени учреждения патриарших приказов скажем ниже.

Волостели получили свое название от волостей или округов, на которые делились между прочим древние княжества. Что такое была древнерусская волость, на это определенно ответить довольно трудно, так как название волости встречается в актах в очень различных значениях: то употребляется в значении стана, то противополагается ему, иногда означает подразделение стана, иногда же означает очень небольшой земельный участок, который в отличие от волости в обширном смысле называется волосткою. «Волость есть одно из древнейших разделений России, говорит Дмитриев, основанное или на племенном различии, или на другой исторической причине. Этим объясняется как различная величина, так и несовпадение ее ни с каким административным разделением. Волость встречается во всех размерах»³⁸². Волости встречаются и у архиереев и тоже не с одинаковым значением. О. Горчаков первый попытался определить, что такое была митрополичья волость. По его воззрениям митрополичья волость строго отличалась от тех земель, которые принадлежали митрополиту, как частному землевладельцу. В волости митрополит не был собственником, а только кормленщиком, подобно различным чиновникам, которым князья отдавали города и волости в кормление. Он, как и последние, получал от князей волости в кормление, имел в них право управления, суда и собирания пошлин, – словом, князья давали митрополитам волости совершенно на тех же основаниях, на каких получали их наместники и волостели. В волостях митрополита большая часть земель принадлежала местным общинам и частным землевладельцам и лишь некоторые из них в XIV и XV вв. – и кафедре. Земли общинные и частновладельческие, бывшие в митрополичьих волостях, не могли состоять в частной принадлежности митрополита; они находились лишь в управлении кафедры, как волости, отданные князьями наместникам и волостелям, находились в их управлении или кормлении. Поэтому, митрополичья кафедра первоначально управляла волостями, данными ей на правах кормления, точно также, как служилые люди князей: она имела в них суд, получала судебные пошлины с них, наместничьи дани и т. п., иногда и все государственные подати с волостей ее обращались в ее пользу. Но кафедра не считалась собственницею этих волостей. Она не имела в них ни права пользования, пи права внутреннего распоряжения, как свойственно собственникам. Она не могла ни передавать их другим, ни обменивать произвольно, ни продавать. Напротив, она сама покупала земли среди своих волостей, производила мену, приобретая среди их земли взамен земель, принадлежавших ей уже на иных правах вне ее волостей, но не иначе как с согласия собственников, имевших земли в ее волостях, по сделкам, в которых она была равноправною стороною с собственником³⁸³. Приведенный нами взгляд о. Горчакова на то, что такое называлось собственно митрополичьею волостию, был подробно разобран г. Ключевским, который, показав полную несостоятельность мнения о. Горчакова, делает затем такое заключение: «таким образом автор создал факт из собственнаго недоуразумения: он утверждает, что кроме частных земель, кафедра имела еще волости, данныя ей только в кормление; между тем эти волости были теже частныя владения митрополичей кафедры, только соединенныя с правом кормления»³⁸⁴. Нельзя не согласиться с этим мнением г. Ключевского и не признать, что митрополичьи волости принадлежали митрополитам на правах частного землевладельчества и отличались от обыкновенных митрополичих волостей, где все земли, без исключения, принадлежали кафедре лишь тем, что эти владения митрополитов были чересполосные, т. е. перемешались с землями других владельцев, а не были сплошными, почему митрополиты всячески старались округлить эти свои владения, т. е. приобрести в собственность кафедры все те земли, которые лежали между их владениями, от чего и произошло, что митрополиты покупали земли в своих собственных волостях, о чем не раз говорят акты. Понятно отсюда, что митрополичьи волостели не были только административными чиновниками, как бы следовало думать, если принять взгляд о. Горчакова на то, что такое была митрополичья волость, но наблюдали и за хозяйственною жизнью волости, от чего они с течением времени и отождествились наконец с прикащиками.

Название архиерейских волостелей встречается еще очень рано: именно, об них упоминается уже в уставе Ярослава. Подчиняя суду церкви лиц духовных и принадлежащих церкви устав замечает: «тех судит митрополит или епископ, опричь мирян (отдельно от мирян), и во что их осудит волен... а не вступаются княжие волостели в то, да ведают их митрополичьи волостели»³⁸⁵. Пр. Филарет в своей истории русской церкви говорит, что орудиями власти епископов в домонгольский период были уездные судьи, с именем волостелей, рассматривавшие духовные дела по воле епископа³⁸⁶. Это мнение пр. Филарета о существовании волостелей как епархиальных судей в домонгольский период, не имеет за себя никаких оснований и есть не более как произвольное предположение притом эти волостели, если бы только они действительно существовали в домонгольский период, были совершенно не то, что называлось архиерейским волостелем в последующее время. Эти последние – собственно волостели никогда не вмешивались ни в какие церковные епархиальные дела, они всегда назначались из светских лиц и их ведению и суду подлежали не духовные лица, а крестьяне той или другой архиерейской волости. Так, в уставной грамоте в. князя Василия Дмитриевича с м. Киприаном говорится: «судити митрополиту Луховца с волостелем и с доводщиком». Точно также в жалованной грамоте того же князя м. Фотию волостель митрополичий упоминается только в качестве судьи над крестьянами³⁸⁷. В жалованной грамоте м. Ионы Андрею Афанасьеву 1450 года говорится опять: «ни волостели мои романовские, ни их доводщики не въезжают к тем людям пришлым ни почто, ни кормов, ни поборов у них не емлют, ни судят их»³⁸⁸. Стоглавый собор, специально занимавшийся вопросом о святительском суде, который более или менее подробно говорит о всех светских архиерейских чиновниках, имевших какое-либо отношение к епархиальному церковному управлению: о боярах, дворецких, дьяках, десятильниках, приставах и тиунах ни слова не говорит при этом об архиерейских волостелях, конечно, потому, что они не имели никакого отношения к епархиальному суду и управлению вообще и что их область деятельности была совершенно не церковная. Главная обязанность волостелей состояла в том, чтобы во всем ведать и судить все лица, жившие в их волости. Волостель обыкновенно управлял и судил свою волость совершенно независимо от княжеских чиновников, которые не имели права вмешиваться в дела ему подведомственные, за исключением татьбы с поличным, разбоя и убийства, которые разбирались и судились не архиерейскими, а исключительно княжескими чиновниками. В случае суда смежного митрополичий волостель судил вместе с княжеским волостелем и дело решалось по взаимному соглашению; если являлось между ними разногласие, они обязаны были представить истцов пред самого князя³⁸⁹. В случае жалоб на архиерейского волостеля его судил сам князь³⁹⁰. Кроме административного и судебного управления волостью, волостели имели еще в своих руках управление финансовое и хозяйственное; они собирали в своем округе подати с его жителей в архиерейскую казну и в свою пользу, как и все кормленщики; наблюдали за ведением крестьянами хозяйства, за населением пустопорожних мест, производили размежевание земель между различными лицами, по поручению кафедры меняли одни земли на другие, иногда сами занимались обработкой земли³⁹¹.

Очевидно, что деятельность волостелей, особенно с ее хозяйственной стороны, вполне совпадала с деятельностью прикащиков; даже иногда волостели сами занимались обработкой земли, как обыкновенные прикащики. В чем же состояло существенное различие между волостелем и прикащиком? Мне кажется, что между ними существенного различия в их правах и обязанностях собственно не было. Как тот, так и другой судили и ведали крестьян, собирали с них различные подати, наблюдали за их хозяйственною жизнью, блюли целость и интересы архиерейских земель и проч.; словом, их деятельность в существе была одна и та же. Если и было между ними различие, то оно главным образом состояло в том, что волостель управлял более обширным участком, нежели прикащик, и потому его власть, по территориальному собственно пространству, была несравненно обширнее власти прикащика. Волостель в большинстве случаев управлял целою волостью, в состав которой обыкновенно входили несколько сел, слобод, деревень, починков и пр., между тем прикащик управлял всегда только небольшим определенным участком. Впрочем, и указанное нами сейчас различие может быть принято не без исключений, так как волостели иногда управляли самыми небольшими земельными участками и сами занимались их обработкой, так что в этих случаях они решительно ничем не отличались от прикащиков, но вполне отождествлялись с ними. Этим между прочим объясняется и то обстоятельство, что волостели с течением времени совершенно отождествились с обыкновенными прикащиками.

Относительно княжеских волостелей г. Дмитриев говорит: волостели исчезают в одно время с наместниками, но когда именно, нельзя сказать с точностью. Новое управление появлялось подле старого, не вытесняя его совершенно. Однако есть некоторая вероятность, что после Грозного кормленщиков уже не было. Правда, о наместниках и волостелях упоминается еще в первой четверти ХVII века, но в таких грамотах, которые даны были еще прежними царями, и потом переписаны на имя нового государя. Из актов последнего рода нельзя сделать верного заключения³⁹². Если светские волостели исчезли к концу XVI века и уже не встречаются в ХVII, то нельзя того же сказать об архиерейских волостелях, они несомненно существовали по крайней мере в первой половине ХVII века. В жалованной грамоте п. Филарета детям боярским Рогозиным 1631 года между прочим говорится: «волостели наши и приказщики людей их и крестьян не судят ни в чем и не въезжают к ним и не всылают ни почто»... в смесном суде «волостели наши и приказщики тех их людей и крестьян судят, а они Ми- китка да Ондрюшка (Рагозины) с ними ж судят, а присудом делятся на полы»³⁹³. Из приведенных слов грамоты п. Филарета ясно видно, что волостели существовали еще в 1631 году и как нечто отличное от прикащиков, хотя из грамоты и не видно, в чем именно состояло различие между ними. Приведенное свидетельство нельзя ослабить и тем соображением, чтобы оно взято из такой грамоты, которая была дана прежними иерархами и потом переписана на имя патриарха Филарета, так как эта грамота дана Рогозиным именно п. Филаретом.

Что касается содержания волостелей, то они вероятно пользовались теми же доходами, какими пользовались и княжеские волостели, т. е. в Рождество, Пасху и Петров день они получали с жителей своей волости известные пошлины натурою или деньгами, получали известный процент со всех тяжебных дел; кроме того жители обязаны были исполнять на них различные работы, во время их объездов давать им корм, проводников и пр. Различные архиерейские грамоты о пошлинах в пользу волостелей обыкновенно выражаются так: «ни волостели мои, ни их доводчики не въезжают к тем людям пришлым ни почто, ни кормов, ни поборов у них не емлют, ни судят их»; или: «и волостели и их доводчики, к ним в пустыню не въезжают, и не всылают к ним ни почто, и корму и дару и подвод и проводников, и всех своих пошлин не емлют ничего».

При волостелях, как видно из сейчас приведенных свидетельств, находились всегда доводчики, обязанности которых, конечно, были те же, что и обязанности доводчиков при десятильниках; тоже было, конечно, и их содержание.

В то время как волостели управляли по большей части целыми округами, прикащики наведывали управлением отдельных сел и деревень. С течением времени они мало по малу стали смешиваться с волостелями и наконец совершенно отождествились с ними. В жалованной грамоте дмитровского князя Юрия Васильевича м. Филиппу 1465 года сказано: «а ведает и судит тех людей отец мой Филипп митрополит всеа Руси, или его приказщик. А кому искати чего на митрополиче приказщике, ино его сужу аз сам князь Юрий Васильевич или мой боярин введенной»³⁹⁴. В жалованной грамоте в. князя Василия Васильевича м. Ионе 1463 года сказано: «а будет суд смесной, и мои наместницы и их тиуни судят, а отца моего Ионы митрополита всеа Русии прикащик с ними судит»³⁹⁵. Очевидно, что в приведенных грамотах митрополичий прикащик является тем же, чем был и волостель. Прикащики назначались на свою должность архиереями; они обязаны были наблюдать за разработкой земли, призывать и водворять крестьян, собирать с них подати, наблюдать за правильной их раскладкой, за полной и своевременной их доставкой в архиерейскую казну. Относительно крестьян прикащики имели власть полицейскую и судебную. Они наблюдали за жизнью и поведением крестьян, судили их в их ссорах и распрях; в случае исков на подведомственных им крестьян, со стороны посторонних лиц, они участвовали на суде смесном вместе с княжескими судьями, в своем управлении и своей деятельности они давали отчет самому архиерею или его дворецкому. В случае жалоб на прикащиков их судил сам архиерей, или же князь и его введенный боярин.

Со времени учреждения патриарших приказов прикащики в патриаршей области назначались самим патриархом чрез дворцовый приказ³⁹⁶. Обязанности их в патриарший период были те же, что и в митрополичий. Они вели хозяйство в своем участке, раскладывали подати, наблюдали за правильным их сбором, ведали и судили крестьян, давали отчет о состоянии хозяйства и о всем своем управлении в дворцовом приказе, от которого они во всем непосредственно и зависели. Помимо прямых своих обязанностей по управлению вверенными им землями, прикащики исполняли иногда и различные частные поручения архиереев: описывали хозяйство домовых архиерейских монастырей, присутствовали при размежевании земель³⁹⁷. Иногда прикащикам давались даже поручения по епархиальному управлению. Так в патриаршем наказе белозерских сел патриарших прикащику Рогозину сказано, чтобы он, собрав священников, велел им выбрать из среды себя поповского старосту, который бы собирал церковные доходы, ведал духовные дела, смотрел за церковным благочинием, при этом прикащику строго запрещается вмешиваться самому в дела духовные³⁹⁸.

Прикащики заведовали управлением не всех архиерейских земель; на те земли, где была так называемая домовая пашня, обыкновенно посылались, для заведывания хозяйством, посельские старцы, которые по большей части избирались из монахов, и только в редких случаях из светских лиц³⁹⁹. Посельские старцы в домовых архиерейских землях заменяли собою прикащиков, почему их обязанности были те же, что и обязанности прикащиков.

В прикащики обыкновенно посылались светские служилые люди архиерея из детей боярских или дворян, назначение на приказ было для них кормлением, наградою за службу. В большинстве случаев прикащики назначались на один год, но иногда по особенным случаям годовой срок увеличивался. Так, патриаршим указом 1698 года Никифору Рагозину повелевается быть на Воронеже при постройке мирских судов «и за тое службу указал быть ему за его службу на приказе в карашской волости в чашнитской и в силинской третях два года без съезда»⁴⁰⁰. Если назначение на приказ с продолженным против года сроком было наградою за исправную службу, то с другой стороны за нерадение по службе, дворяне лишались права поступать в прикащики. Указом 1697 года п. Адриан повелел дворцовому приказу не назначать в прикащики перечисленных им в указе дворян и не давать им десятильничьяго годового денежного и хлебного жалованья за то. что они не исполняли указанной им службы⁴⁰¹. Отнятие права поступать на приказ было очень чувствительным наказанием для архиерейских дворян, так как содержание и доходы прикащиков были довольно значительны. В одном указе п. Адриана доходы прикащика определяются следующим образом: «домовых своих подмосковских вотчин прикащиком вместо годоваго хлебнаго и денежнаго жалованья и обиходу брать жалованья со крестьян денег по 23 алт. по 2 деньги, да хлеба по четверти ржи, овса потомуж, да по барану с выти в год человеку. А село Озерецкое с селом Владыкиным вытми поверстать ровно для того, что в селе Владыкине вытей малое число, а судам и расправою ведать, и мелкие со крестьян прикащичьи доходы брать по прежнему, которые крестьяне у кого в присуде были, да им же прикащиком дать домовых по лошади, да по корове; а будет домовых не хотят, и им держать своих по лошади, да по корове и кормить домовым кормом на домовых дворех с домовыми лошадьми и коровами, а не особо»⁴⁰² и проч. Мелкие прикащичьи доходы, о которых упоминает приведенный указ п. Адриана перечисляются подробно в грамоте п. Иова Цареву Константинову монастырю 1602 года. Прикащикам «имати на крестьянах въезжаго на четыре праздники: на Рожество Христово, на Велик день, на Петров день, на Семен день, на праздник с выти по алтыну, да по полуосмине ржи, да по осмине овса па год; а судовые пошлины имати... с рубля по гривне; а которой крестьянин выдаст за волость девку или вдову, и за выводную куницу приказщику гривна, а которой крестьянин женится в своей волости или за волостью и приказщику имати убруснаго десять денег; а который крестьянин продаст за волость или в своей волости лошадь, или корову, или меняет, и с того имати явки по две денги; а который крестьянин продаст за волость или в своей волости хоромину, или одонья ржи, или овса, или стог сена, или купит, и с того явки по четыре денги; а который крестьянин подышет на межу из барана, и на виноватом за баран два алтына; а который крестьянин сварит пиво, и явки плати с пива с четверти по денге; да приказщику-ж имати с крестьян в осень по куряти, да по поярку с дому»⁴⁰³. Таким образом доходы архиерейских прикащиков были очень значительны и запрещение какому-либо дворянину быть в приказе было очевидно для него очень чувствительным наказанием.

В числе других архиерейских чиновников второго разряда, мы встречаем стряпчих или поверенных и ходатаев в различных присутственных местах по делам кафедры. Стряпчие, как особый род чиновников, явились при архиереях в позднейшее время в XII веке, когда особенно умножились государственные приказы, заведовавшие всеми отраслями государственного управления, Обыкновенно каждый архиерей всегда имел много дел в различных государственных приказах, для успешного ведения которых требовался особый сведущий человек, знакомый хорошо со всеми условиями приказного делопроизводства, и который специально мог бы следить за ходом этих дел и поддерживать и защищать везде, где только нужно, интересы своего доверителя – архиерея; так явилась должность стряпчих или ходатаев по различным делам. Обязанности стряпчего точно определяются в одной поручной записи по монастырском стряпчем. Именно, в этой грамоте говорится, что стряпчий обязан жить в Москве на монастырском подворье, ходить за всякими делами, радеть и прибыли искать монастырю не оплошно. Различные монастырские крепости, которые будут у него, тщательно беречь у себя, никому не давать и не употреблять их во вред монастырю и его крестьянам: он обязан во всем подчиняться монастырским властям, к известному сроку очистить накопившиеся дела; должен был, ради монастырских дел, ходить по судам, вчинять иски, чинить различные сделки, но производить все эти дела обязан не иначе, как по прямой инструкции и приказаниям монастырских властей. За свою службу стряпчий получал от монастыря жалованье деньгами и различными припасами в размере строго определенном в поручной записи⁴⁰⁴. Обязанности архиерейских стряпчих были совершению те же, что и обязанности стряпчих монастырских, т. е. они вели различные дела архиереев в различных присутственных местах, защищали архиерейские интересы, если им угрожала опасность, вчиняли иски, производили различные сделки⁴⁰⁵ и проч. Стряпчие от различных кафедр обыкновенно жили в Москве, где они хлопотали по различным делам своей кафедры, и в тоже время осведомлялись о всех распоряжениях светского и духовного правительства, касающихся в каком либо отношении их доверителей; о таких распоряжениях правительства они доносили немедленно своим архиереям, прося их сделать те или другие соответствующие распоряжения. С другой стороны, к ним обращалась светская и духовная власть, если считала нужным что-либо частным образом передать тому или другому архиерею⁴⁰⁶. За свою службу и хлопоты по разным делам стряпчие получали жалованье и содержание от кафедры, а на расходы, необходимо сопряженные с производством дел в разных правительственных учреждениях, особые деньги.

В числе других архиерейских чиновников встречаются еще стольники, кравчие, конюшие, чашники. Стольники получили свое название от стола государева, за которым они служили. Их обязанность при царском дворе состояла в том, чтобы принимать кушанья от служителей и ставить их на стол, а потом принимать со стола. Стольники присутствовали по назначению при всех обедах государя как частных, так и особенно церемониальных. Возница или попросту кучер государя всегда был из стольников, они же стояли на ухабах, когда ехал государь. Красивые и молодые стольники избирались в рынды, которые в великолепных, по большей части белых атласных одеждах, опушенных дорогими мехами. присутствовали в качестве почетной стражи при посольских аудиенциях. Стольники всегда сопровождали государя на войну в качестве его оруженосцев. Они были нередко судьями в приказах, посылались воеводами в неважные города и почти всегда участвовали в посольствах⁴⁰⁷. Архиерейские стольники встречаются очень рано. В новгородской летописи под 1228 годом упоминается стольник владычный и стольник софийский⁴⁰⁸; в чем состояли обязанности стольника при новгородском владыке и чем различались между собою стольники владычный и софийский, решительно неизвестно. В 1397 году м. Киприан посылал в Новгород своего стольника Климентия звать владыку Иоанна в Москву: «и владыка митрополича боярина отпусти на Москву»⁴⁰⁹. Когда Псковичи предложили себя в посредники в распре в. князя Иоанна III с новгородцами, то вече новгородское послало в Псков для переговоров владычного стольника Родиона⁴¹⁰. В описании чина поставления м. Иоасафа 1539 года сказано: «митрополит сел за столом, да послал к великому князю с разносками стольника своего, боярина своего сына Богданова»⁴¹¹. Приведённые свидетельства об архиерейских стольниках, единственные, впрочем, какие мы имеем за митрополичий период, показывают, что стольники появились очень рано, еще в первой половине ХIII века и вероятно даже ранее; стольникам всегда усвоялось и даже в XVI веке звание боярина, или точнее они избирались всегда из боярских родов. Они, как и царские стольники присутствовали при архиерейском столе и иногда исполняли по повелению архиерея те или другие частные поручения, так, например, стольник м. Киприана в качестве почётного посла от митрополита отправлялся в Новгород звать владыку Иоанна в Москву. При патриархах, когда пышность двора еще более увеличилась, стольников несомненно было очень много, хотя сведений о них сохранилось за это время и очень мало. В чине поставления п. Питирима говорится, когда новопоставленный патриарх обедал по обычаю у царя, то «перед патриарха есть носили его патриарши стольники»⁴¹². В дворцовых записках упоминаются патриаршие стольники, которые участвовали в военных походах, распределялись в полки различных воевод, и имели своих голов⁴¹³. В книге «о старинных степенях чинов в России» между прочим говорится: «патриархи также наизнатнейших родов людей в стольников жаловали, так как в 138 году, Июня 24 числа, пожалован был в стольники к Филарету Никитичу князь Никита Иванович Лобанов. Из стольников же патриарших не одинаково производились: одни прямо жаловались в стольники к государю, как сие видно по пожалованию патриарших стольников, в стольники государевы, в 138 году Декабря 25 числа, князя Нефела Ивановича Щербатова, другие же были жалованы в стряпчие государевы, яко в 142 году из патриарших стольников пожалован был в стряпчие князь Михайло Васильевичи Вяземский. В 1634 году князь Елецкой из патриарших стольников был пожалован в Московские дворяне⁴¹⁴. Вот все сведения, какие только мы имеем об архиерейских стольниках за патриаршее время, и из которых мы можем узнать об обязанностях стольников, о их положении в ряду других архиерейских чиновников, а также и об отношениях их к государственным чинам в патриарший период. Нужно заметить, что скудость известий об архиерейских стольниках объясняется главными образом тем, что они были исключительно придворными чиновниками, несли исключительно службу только при дворе архиерея и решительно не принимали никакого участия в епархиальном архиерейском управлении, а потому их положение и не было особенно заметным и видным в ряду других архиерейских чиновников, которые так или иначе принимали участие в архиерейском управлении епархией или землями кафедры. Это замечание вполне приложимо и к другим чинам архиерейского двора: кравчим и конюшим, встречающимся в числе архиерейских чиновников.

Кравчий или крайчий государев наблюдал за всем, что касалось стола, во время церемониальных обедов стоял против государя, чтобы разрезывать и подавать кушанья, которые приносил стольник. У архиереев кравчие исполняли те же обязанности, т. е. прислуживали при столе архиерея. На царском церемониальном обеде новопоставленному патриарху Адриану, царь соизволил патриарху подавать кубки по чину; святейший же патриарх, приняв, отдавал кубки крайчему своему Андрею Владыкину, крайчий же ставил на стол⁴¹⁵. Иногда, впрочем, на кравчих возлагалось и исполнение каких-либо частных поручений, не имевших никакого отношения к их прямым обязанностям. Так в посыльной грамоте новгородского архиепископа Александра повелевается его кравчему Шестневу отвести деревни в поместье софийскому боярскому сыну Томилу Тяполкову⁴¹⁶. В 1600 году по указу патриарха Иова его кравчий, игумен Левонтьевич Белой, вместе с городовым прикащиком ездил по делу о спорной земле «на спорное место на пустошь на Розгоняй к земленому отходу и к суду ездили»⁴¹⁷.

Конюший, в качестве начальника княжеских конюшен, встречается еще очень рано и назывался в древности тивуном конюшным, старейшиной конюхов, а в последствии конюшим⁴¹⁸. Конюший, как особый чин при княжеском дворе, появился в первый раз, по свидетельству древней вивлиофики, в 1496 году при Иоанне III, и первым конюшим был назначен Андрей Федорович Челяднин; на эту должность князья всегда назначали бояр⁴¹⁹. При архиереях конюший в первый раз встречается в половине XV века при митрополите Ионе и называется боярином⁴²⁰. В последствии мы не встречаем конюших, как особых чиновников при архиерейском дворе, их должность, как надсмотрщиков за архиерейскими конюшнями, исправляла обыкновенная архиерейская прислуга.

Кроме упомянутых чинов мы встречаем еще при архиерейском дворе чашников, которые в древнейшее время были из бояр⁴²¹.