Дух времени, потребности общества и принципы преподавания Закона Божия

(Речь и доклад, прочитанные на первом всероссийском съезде законоучителей светских учебных заведений в Петербурге)

Позвольте мне коснуться вопроса о преподавании Закона Божия с той точки зрения, которая, по моему мнению, в настоящее время имеет особенное значение и которую едва ли можно оставить без внимания на всероссийском съезде законоучителей светских учебных заведений.

Предупреждаю, что я буду иметь в виду самые старшие классы средних учебных заведений. На преподавании именно в этих классах законоучителям нужно сосредоточить всю свою энергию, труды и таланты. Уже и теперь в России много людей, а с течением времени их будет все более и более, которые заканчивают свое образование старшими классами средних учебных заведений. Поступающие же в высшие школы обыкновенно не получают там надлежащей помощи, чтобы осмыслить и углубить в своей душе» изученное раньше.

Кроме того за последние годы у нас обнаруживается явная тенденция как-либо отделаться от богословия в высших школах. Одни, особенно возникающие вновь, вовсе не преподают его, другие стараются поместить его в разряд предметов необязательных и через это в глазах учащихся подчеркивают его неважность, третьи пытаются заменить богословие историей религии. В последнем случае учащиеся, кроме разных отрывочных сведений о всякого рода религях, конечно, не получат ничего. Напротив, не ориентировавшийся достаточно в вопросах религии и не ступивший в этом отношении на твердый путь может окончательно запутаться во всех подобных исторических знаниях, и во всяком случае его учение в высшей школе ничего не даст ему для нравственно-духовной жизни.

Считаю нужным также оговориться, что я сосредоточиваю внимание преимущественно на принципиальной стороне дела, которую нельзя не выдвинуть съезду. Уяснение принципиальной стороны едва ли не первая задача каждой реформы, особенно же связанной с вопросами нравственно-духовной жизни. Правильный и согласный с потребностями жизни принцип обыкновенно скоро вызывает и дальнейшую, уже вполне обоснованную работу для его осуществления во всех деталях и на практике. В этом лучшим средством может послужить любовь к своему делу, преподавательский опыт и талант самих законоучителей.

Что такое преподавание закона Божия? Ведь это своего рода проповедь христианства, обращенная к людям известного возраста и положения. А христианская проповедь по своей форме не есть нечто неизменное и неподвижное, раз навсегда отлившееся в строго определенные рамки и способы. Одним из её важных условий является приспособляемость к данному внутреннему состоянию людей. Этот, можно сказать, закон христианской проповеди особенно ярко выступает в пастырской деятельности св. апостола Павла. Вспомните его пребывание в языческом городе Афинах среди людей, создавших себе своих богов и поклоняющихся идолам. Движимый любовью к этим людям и горевший желанием их спасения, апостол отыскал прежде всего среди всей этой, казалось бы, беспросветной массы заблужде- ний следы остатков истины. Взор апостола остановился на одном из жертвенников с надписью «Неведомому Богу», а знакомство его с греческой литературой вызвало в его памяти указания их собственных писателей на отношение человека к Богу. (Деян. 17:18–34). Эти обстоятельства из духовной жизни афинян и дали направление проповеди апостола, при помощи которой он хотел пробудить в афинянах еще более возвышенные мысли и подготовить их сознание к восприятию христианства. Произнесенная апостолом речь в афинском ареопаге вообще должна служить образцом христианской проповеди. В переживаемую же нами эпоху, когда волны язычества под новыми формами всё более и более снова заливают мир, нам необходимо уже прямо пользоваться примером великого учителя человечества. Мы должны с любовью уяснять себе наличное состояние людей, среди которых мы призваны действовать. Нам нужно отыскать в их душе, хотя бы и под слоем разных заблуждений, часто едва-едва тлеющую искру Божию и сюда направить свое внимание, пользуясь всем, что может способствовать раздуть эту искру. Действуя среди людей, не следует забывать тот психологический закон, что наше понимание чего-либо тем глубже и живее, чем больше связи можем мы установить между объясняемым и наличным содержанием нашей внутренней жизни.

Посмотрим же с этой точки зрения, важность которой уясняется из деятельности самого апостола и подтверждается психологическими наблюдениями, что имеем мы в области преподавания Закона Божия и что должны иметь.

Я буду говорить о том, что происходит в наших школах обыкновенно, при средних способностях преподавателей и среднем уровне их пастырской деятельности. Обыкновенно преподавание Закона Божия представляет более или менее близкую копию с распространенных у нас руководств по церковной истории, по учению о богослужении, с катихизиса с разными его дополнениямии т. д.

Но почти все эти руководства были составлены при условиях русской жизни, очень различных от тех, в которых живем теперь мы. Этим обстоятельством, мне кажется, и объясняется во многом их содержание и метод. Составители наших учебников по Закону Божию, по-видимому, имели в виду, что ученики и ученицы светских учебных заведений растут в семьях, которые должны оказывать на них благотворное нравственно-духовное влияние, где они, так сказать, еще с молоком матери воспринимают в свою душу первые зачатки духовной жизни, составляющей основу религии.

Составители руководств, вероятно, были убеждены, что при помощи семьи учащиеся будут введены фактически и в церковное общение и по мере возраста будут делаться все более и более сознательными и живыми членами Церкви. Отсюда, как из сокровищницы христианской жизни, ученики и ученицы на опыте могут почерпать и всё нужное для поддержания нравственно-религиозной жизни.

Кроме того, сами дети, посещающие школы, вероятно, представлялись им лишь чистыми душами, не затронутыми разного рода антихри- стианскими веяниями и не загрязненными следами греховной жизни.

При таких предположениях становится более или менее понятно, почему авторы учебников ограничиваются лишь сообщением тех или дру- гих наиболее важных, по их мнению, сведений из истории Церкви, о порядке и формах богослужения, почему область вероучения замкнута ими в определенные вопросы и излагается более с внешней точки зрения. Всем этим по-видимому, просто хотели поддержать мысли учащихся на известном уровне, казавшемся составителям учебников необходимым, чтобы оттенить в этом отношении требования православия. Получение же всего остального для религиозного настроения человека они предоставляли, вероятно, на долю семьи и личного участия в церковной жизни.

Таким образом, составители существующих руководств по Закону Божию, жившие в другое время, в известном смысле могут найти оправ- дание своим способам изложения в тогдашних обстоятельствах жизни учащихся, предполагая, конечно, что они понимали их правильно. Но, если следовать этим руководствам лишь по инерции, при современных условиях, не обращая достаточного внимания на отличие этих условий от прежних, то это уже не доставит нам оправдания, а, напротив, обнаружит, что в деле проповеди христианства потеряно чувство действительности. А это уже одно может делать ее безжизненной и обрекать на бесплодие. В таком смысле, как мы знаем, отовсюду и раздаются жалобы относительно преподавания Закона Божия.

Итак, жизнь требует изменений не только программ, но и способов преподавания. А для уяснения себе направления нужных изменений прежде всего необходимо считаться с современной действительностью. Если постараться отдать себе ясный отчет в том, что совершается теперь в области духовной жизни культурной части человечества, а в том числе и русского общества, то придется не только констатировать значительные изменения в сравнении со временем появления наших руководств, но и натолкнуться на многие новые особенности, с которыми едва ли когда ранее нужно было считаться законоучителю.

Известно, что в наши дни господствующий дух времени сделался уже явно враждебным христианству и иногда получает в душах людей такую напряженную силу, что кажется, вот-вот он может толкнуть немало людей даже и на активные действия против христианства. Дух этот, сначала свивший себе гнездо в слоях культурных, мало-помалу проникает в разные уголки человечества, а за последние годы он затронул у нас и низшие слои народа.

Не имея, конечно, возможности охарактеризовать здесь этот дух во всех его подробностях, постараемся отметить хотя бы некоторые его черты.

С одной стороны, дух этот несет с собой разные взгляды, унижающие человеческую природу вообще и приравнивающие её к окружающему внешнему миру. Люди сосредоточивают свое внимание и придают значение не тому, что содержится в нашей природе особенного и своеобразного, а тем её свойствам, которые общи у неё с остальным миром. Господствующий дух времени стремится как бы обезличить человеческую природу и в этом ему особенно помогают, по-видимому, естественные науки, которые уже очень сильно повлияли на сознание народов. Если кому приходилось изучать вопрос о логическом образовании естественно-научных понятий, тот должен был убедиться, что именно естествознание и стремится отыскать во всей природе самое общее, образовать возможно общие понятия вещества и закона и при помощи этих понятий объяснять всё бесконечное многообразие действительности. Извращение самого представления о человеческой природе с игнорированием её высших сторон получает таким образом как бы научное основание. Образцом подобного направления мыслей может служить, например, современное учение монизма, проповедуемое Геккелем и очень распространенное в народных массах.

Еще на протяжении XIX века ясно выступило старание подорвать значение почти всех высших стремлений и идеальных потребностей человека, как явлений реальных и вытекающих из существа нашей природы, или по крайней мере повергнуть в сомнение всё то, что принято называть у нас божественной искрой и что составляет один из необходимых элементов и психологических оснований в деле религиозной жизни. В народных массах это отражается всё большим и большим распространением материалистических взглядов на жизнь. Они способствуют установлению тех отношений к жизни, которые характеризуют собой, например, западноевропейское мещанство и капитализм и которые с большим талантом и остроумием описаны Герценом.

В связи с этим явлением всё более и более встречается людей, которые уже не только не находят нужным заботиться о своем нравствен- но-духовном состоянии, но чуть ли не с пренебрежением стали относиться к самому понятию самоусовершенствования. У нас в России за последние годы иногда доходит уже до того, что многие с вырождающимися мыслями о жизни, привыкшие все явления её оценивать лишь под категориями политической реакционности или прогрессивности, прямо кричали: «долой самоусовершенствование – это дело реакционное»!...

По общему признанию, повсюду замечается измельчание личности, «душа убывает», как выражаются иные. От самой личности перестают уже ожидать многого, и все надежды возлагают на внешние порядки жизни и перемену учреждений.

С другой стороны, преобладающий дух нашего времени воспринял в себя всякого рода отрицательные отношения непосредственно уже к самой религии, мало-помалу развившиеся на почве исторической жизни западной Европы, и теперь этот дух пропитан ими чуть ли не наподобие того, как раскаленное железо проникается огнём.

Проходящие через всю историю Европы притязания римского католицизма на внешнее господство над вcем миром и неумеренное выдвигание на первый план иерархии и её сословных интересов сузили в сознании европейского общества идею Церкви и довели до смешения церковности с клерикализмом. В настоящее время дело дошло уже до того, что, как нам передавал один из членов Австрийского Рейхсрата, в его местности причисляют к клерикалам даже людей, посещающих по праздникам богослужение в храме. На этой почве легко, конечно, получили большое распространение соображения, что религия поддерживается духовенством в его собственных видах и потому быть религиозным, как учит духовенство, глупо, и во всяком случае для культурных людей недопустимо.

Стремление устроить церковную жизнь по типу государственной, с папой в виде самодержавного императора, с целым штатом придворных в виде кардиналов с церковным учением и правилами в виде принудительных юридических норм, с трибуналом, назначавшим чисто внешние наказания, достигшим своего крайнего выражения в учреждении святой инквизиции – всё это вызвало среди культурного человечества желание отделаться от Церкви. Начался процесс секуляризации человеческой личности, сопровождавшийся враждой ко всему церковному. Сначала он обнаружился в области философии и науки, а затем в практической жизни вообще и, наконец, в области религии, в форме протестантства.

На науку, высвободившуюся из тисков римского католицизма, естественно начали смотреть, как на нечто противоположное религии, и в сознании людей выросла опасная для многих проблема о столкновении науки и религии.

Всем нам, конечно, хорошо известно, например, уже давнопереведенное и на русский язык сочинение Дж. Вил. Дрейера: «История столкновения между религией и наукой». Здесь наука выставляется, как истина, гонимая религией, и при столкновении с религией, благодаря своей истинности, выходящая победительницей. У читателей мало-помалу возбуждаются неприятные чувства, но вместо обращения этих чувств исключительно против невежества и неправильных действий тогдашнего католического духовенства, правительства и народа, они как-то незаметно направляются против самой религии и духовенства вообще. Помещение религии и науки в одну плоскость свидетельствовало, конечно, о том, что само понятие о религии затмилось, а в народных массах, неспособных разбираться в подобных вопросах, религиозная вера стала заменяться верой в науку.

Если римский католицизм способствовал извращению церковной идеи, то протестантизм содействовал уже её полному разложению. Перенеся центр религии в отдельную человеческую личность и сделав её саму меркою в деле религии, протестантство разорвало у неё связь с общественным началом в религии, ясно входящим в состав христианства, и обнаружившимся уже в пределах истории.

В недрах самого протестантства, как недавно откровенно выразился один из его представителей во Франции, вместо одного римского папы образовались миллионы пап, от которых уже невозможно добиться какого-либо общего решения в вопросах религии. Провозглашенная протестантством свобода в области религии не могла найти ограничения в указании на необходимость основываться на св. Писание. Ведь его каждый может понимать различно, в зависимости от своего духовного состояния, да и само св. Писание успели заподозрить в его подлинности. Европейская религиозная мысль стала носиться по разным областям знания и жизни, отыскивая для себя опору. Философам начало казаться, что они путем работы мышления могут установить предметы религии. Появилось смешение религии и философии. Бог превратился в то или другое отвлеченное понятие, ничего не говорящее ни уму, ни сердцу и ни к чему строго не обязывающее. Возникло учение деизма, претендующее на разрешение основных вопросов религии, порожденное самим же протестантством и, по справедливому замечанию Ламене, составляющее ступень в переходе к атеизму.

В головах разных людей обыкновенно это отражается в форме столь распространенных в наше время замечаний: «Да, я признаю какую-то высшую силу в мире, может быть она даже и разумная, но что она такое, где и какое её отношение к нам – доказать нельзя, да и не нужно».

Если религия сводится к известному состоянию души и критерий её в нас самих, то возникает естественный вопрос, не есть ли религия явление только субъективное, не имеющее общего реального значения. Ведь далеко не всё происходящее в нас соответствует тому, что есть в действительности, и может быть обязательно для других, например, явление сна, мечты, фантазий, и т. п. На этой почве и возникает учение Фейербаха, по которому религия есть сон человеческого духа, Бог есть лишь понятие, возмещающее недостаток теории. Религиозный человек, по мнению Фейербаха, возводит на степень божества всё, что ему импонирует. Религия есть первое самосознание человека. Личность Бога есть ничто иное, как объективированная личность самого человека. Не Бог создал человека по своему подобию, а, наоборот, человек создал Бога по своему подобию.

Учение Фейербаха, как помогающее легко разделываться с религией, оказало большое влияние на главных представителей социализма. Принаравливаемое ими к обыкновенному пониманию, с низведением религии лишь на степень низшего миросозерцания, вытесняемого высшим – наукой, оно под флагом социализма уже значительно осело в умах и в тех или иных формах вошло в состав современного мнения о религии немалого числа людей.

Отношение в Западной Европе к римскому католицизму с его духовенством, распространение учения социализма и соображений, низводящих религию лишь к иллюзии и заблуждениям человеческого духа и т. п., естественно подрывает в людях сознание религиозной ценности самой по себе и, к удивлению, теперь нередко можно встретить людей, которые с наивным глубокомыслием применяют к христианству и связанным с ним вопросам критерий политической прогрессивности или реакционности.

На ряду с указанными течениями среди культурного мира идет ряд других, которые в общем можно охарактеризовать как фальсификацию христианства. Наиболее глубокое из подобных течений и потому более опасное, вышло из недр самого протестантства. В протестанстве всё более и более увеличивается число пасторов с их последователями, которые принимают христианство с его догматами и учением лишь насколько это допускает их развитая современной культурой личность, в самой себе, по протестантскому принципу, заключающая мерку религии. Достаточно отдать себе отчет в том состоянии, в котором может находиться человеческая личность, припомнить указание св. ап. Павла на происходящую в ней борьбу добра и зла, обратить внимание на подробное описание состояний и глубоких изменений личности бл. Августина, сделанное им самим, и мы уже заранее поймем, до чего могут доходить руководители нового протестантства. Недавно один из супер-интендентов в Германии в беседе с одним из русских прямо высказал, что из 73 подчиненных ему пасторов, он едва может насчитать и третью часть, которые признавали бы Христа Богом.

Подобным же образом немало лиц, принявших на себя роль учителей человечества, извращают преимущественно нравственное учение христианства. По причинам, не выходящим за пределы их ограниченной человеческой личности с обыкновенными её свойствами, учителя эти вдруг начинают сводить христианскую жизнь к исполнению тех или других отдельных заповедей, причем они не отдают себе отчета в их необходимой связи с другими и, по-видимому, забывают о целостном идеале христианской жизни и способах его осуществления.

Во всех таких течениях остается почти одна видимость христианства, одни слова о нем, но оказывается выкраденным самое главное – его дух.

Учения, прямо объявляющие себя антихристианскими, по крайней мере, сразу показывают человеку, с кем он имеет дело. Учения же, прикрывающиеся именем христианства, старающиеся присвоить себе лишь его оболочку и некоторые его черты, могут привлекать к себе и людей, которые хотят быть христианами. Если эти люди не имеют у себя твердого и ясного критерия, – а сколько современных культурных людей его имеют! – то легко принимают вместо христианства ту или другую его фальсификацию.

В связи с делом реформации, историки ставят также развитие индивидуализма, который в последнее время все более и более завладевает мыслями людей. Сущность индивидуализма хорошо обрисовывается в его крайних выводах, к которым приходят Макс Штирнер и Ницше. Всё сводится к самому человеку, и даже само понятие истины. «До тех пор, пока ты веришь в истину, поучает Штирнер, ты не веришь в себя, ты – раб, ты религиозный человек. Ты один – истина или, вернее, ты больше, чем истина, которая перед тобой ничто». «Я не признаю никакой обязанности, говорит он, я не связываю себя и не даю себя связать. Если у меня нет никакой обязанности, то у меня нет и закона». Высшие люди, по разъяснению Ницше, сами устанавливают то, что должно быть. Они творцы ценностей, познание их есть творчество, их творчество законодательство, их воля к истине есть воля к власти.

В драме Гауптмана «Потонувший колокол», отражающий на себе философию Ницше, индивидуализм в лице Генриха обнаруживается в жажде свободной творческой мысли, которая должна быть ответственна лишь перед собой и совершенно безразличной к тому, что принесет это людям, добро или зло. Эта жажда зовет человека на простор, побуждает отбросить всякие обязательства перед обществом и даже семьей. И, наконец, она сливается с потребностью языческой радости жизни, с оргиазмом. Само собой ясно, как несовместимо подобное настроение с принадлежностью человека к Церкви, с принятием догматической стороны христианства и даже с простым признанием христианской морали.

При таких условиях естественно, что современный господствующий дух заставляет множество людей повторять вслед за английским поэтом Уитманом: «Моя голова превыше всех библий и вер, и церквей».

Вот приблизительно какие черты свойственны современному духу, уже достаточно затронувшему сознание и русских людей. С большей или меньшей силой он давит на наши умы. Он кристаллизуется в некоторых политических партийных программах по вопросам, связанным с Церковью и религией, и через это стремится и внешними средствами влиять на жизнь. Нечего удивляться, что дух этот нередко в той или иной степени обнаруживается у самого начальства и преподавателей учебных заведений. Они часто лишь по необходимости, в силу подчинения высшей, «недостаточно еще прогрессивной», власти, только терпят Закон Божий, считают его неважным и не прочь иногда устроить те или иные затруднения для деятельности ревностного законоучителя.

Наконец, господствующий дух времени естественно оказывается в противоречии с христианской идеей брака. Для очень многих современных людей брак, в котором, по условиям нашей жизни, всегда требуется большая или меньшая степень самоотречения, становится, по-видимому, уже не под силу. У нас, например, быстрыми шагами идет распадение семьи. Если бы привести все основания, какими часто руководятся в последнее время люди для расторжения их брака, то пришлось бы не только удивиться, но и ужаснуться. И для этого в идеях крайнего индивидуализма им готово уже как бы теоретическое оправдание. Сколько оказалось у нас людей, если не вполне открыто, то в глубине души сочувствующих тенденциям романа «Санин», который получил было у нас невероятно большое распространение. Этот распад семьи не может не отражаться вредно на душе детей и рано вызывает у них сомнение в необходимости устраивать жизнь по известным нравственным требованиям.

Кроме того в редких из русских семей не разыгрывается между родителями и детьми та драма, которая уже давно ярко отмечена нашей литературой, например, в романе Тургенева: «Отцы и Дети», в «Детях Ванюшина» и друг.

С ослаблением христианской жизни почти не оказывается никаких возвышенных идеалов, способных нравственно-духовно объединять родителей и детей. Обычное же отношение к жизни родителей и детей, естественно, неодинаково. Различие это в сознании детей обыкновенно ставится родителям на дурной счет и тем сильнее, чем более, как это часто случается у нас, падает у родителей уровень нравственно-духовных требований и чем менее они могут указать каких- либо возвышающих идей и поступков в своей настоящей или хотя бы и прошлой жизни. Дети мало-помалу перестают уважать своих родителей, а последним при таких условиях в своих отношениях к детям остается лишь опираться на свою родительскую власть, на более продолжительный опыт жизни и т. п., словом на чисто внешний авторитет, вызывающий в душе детей раздражение, а то и прямое противодействие. Дети нравственно-духовно отдаляются от родителей и замыкаются в себе. Лишенные же необходимого всем нам благотворного влияния семьи, дети легко становятся жертвой разных господствующих течений и греховных страстей, при чем во всем этом, по свойству молодого возраста, они идут даже дальше своих родителей и учителей. Нечего, конечно, и расчитывать, чтобы в подобном состоянии семья могла оказывать на детей хорошее воздействие в религиозном отношении и закрепить связь их с Церковью.

Вот какова приблизительно атмосфера, в которой приходится жить большинству учащихся в светских учебных заведениях.

Что же могут дать для их ума и сердца, например, отрывочные сведения из церковной истории, когда они ничего не вызывают в душе, кроме обременения памяти. Посмотрите, какими жалкими оказываются учащиеся, когда впоследствии, или даже во время самого учения, им придется узнать о других фактах, да еще во враждебном для христианства освещении. Что может сообщить учащимся знание догматов, когда в душе очень слаба, а то и прямо замирает христианская жизнь и когда сами догматы, по выражению св. Иоанна Златоуста, представляются для них, как пустые сундуки, из которых улетел запах. К чему им знание состава и археологии богослужения, когда душа отвыкла и часто даже не понимает молитвы!

Обычное преподавание Закона Божия, естественно, не идет на духовный рост человека, остается в его душе чем-то не усвоенным организмом, какой-то посторонней для него примесью. Отсюда частые разочарования в самом предмете и укоренение на него взгляда, как на что-то второстепенное и неинтересное. Учащиеся в этом отношении нередко напоминают тех людей, которых без достаточного развития слуха и упражнения в слушаньи музыки заставили бы прежде всего выучивать по книгам одни ноты. Не удивительно, если такие ученики не только не сделались бы музыкантами, но и составили бы себе совершенно ложное понятие о самой музыке.

В дополнении к этому не следует упускать из виду явление, отмечаемое германским ученым Вейнелем по отношению к немецкому народу, наблюдаемое также и у нас. Уже почти 100 лет, свидетельствует Вейнель, как мы учим в школах религии, подобно другим предметам и вот народ стал думать, что религия есть нечто, чему можно учиться, как и вcем другим наукам, и что в свою очередь можно опровергнуть другими знаниями и наукой.

Итак, необходимы большие изменения в деле оффициально установленного и обычного преподавания Закона Божия.

А для этого, как мы видели, нужно еще отдать себе отчет и в тех сторонах души русских людей, которые должны быть приняты в расчет при современном преподавании Закона Божия и на которых должно базировать при введении изменений.

К счастью, в России, не исключая и души интеллигенции, еще не погасла искра Божия, которую теперь, однако, более чем когда-либо необходимо всяческими способами раздувать и особенно у людей школьного возраста. Медлить с этим становится уже прямо преступным. Пройдет еще одно или два поколения, и может быть будет уже поздно. Господствующий дух стремится погасить в людях искру Божию. Поглощение человеческой личности низшими интересами жизни, безразличие к её высшим идеалам, равнодушие к христианству, передаваемые от поколения к поколению могут образовывать в душах русских людей всё большие и большие наслоения, через толщу которых проникать будет всё труднее и труднее... Русское общество, может быть, сделается похожим на западноевропейских буржуа, для большинства которых все высшие вопросы по разным причинам просто уже не существуют и для пробуждения которых не достаточно уже слов, рассуждений и даже примеров, а необходимы, может быть, целые катастрофы, низвергающие установившиеся порядки жизни и разрушающие ходячие взгляды и понятия.

Как бы ни порицали русскую интеллигенцию, а у большинства её еще не умерли живые корни идеализма, едва ли не свойственные и русскому национальному духу вообще. Кроме непосредственного общения с интеллигенцией об этом ясно свидетельствует русская литература в лице своих лучших представителей, отмечающие глубокие философские и религиозные искания русской души. Если мы станем изучать эту душу, то скоро найдем в ней жажду смысла жизни, тоску по идеале, который давал бы возможность жить разумно и всей полнотой жизни. Известно, как ярко это выставлено, например, в «Исповеди» Льва Толстого, и какую опасность может представлять для русского человека неудовлетворенность этой жажды. Едва ли какой-нибудь другой из современных народов интересуется так в своей массе конечными вопросами бытия, как наш.

Другой характерной чертой русской интеллигенции является, по моему мнению, глубокое стремление к синтезу того, что есть и что должно быть, к синтезу реального и идеального. На личности русского человека, еще не погрузившегося вполне в обычные мелкие интересы жизни, обыкновенно очень болезненно отражается замечаемое им противоречие между существующим и тем, что, по его мнению, должно существовать. Неудовлетворенностью именно на этой почве, по-видимому, и следует объяснять много печальных явлений в жизни нашей интеллигенции.

Сама наука и философия по большей части интересуют русских людей не столько своими теоретическими построениями, логическим развитием своих идей, сколько влиянием всего этого на действительную жизнь и их способностью устранить разлад идеального и реального.

В отношении к разным теориям русский человек обыкновенно ставит на первый план не систему её доказательств и не согласование её с действительностью, а прежде всего оправдание её своей жажды общественной деятельности на пользу народа, а то и всего человечества. Вот почему за последнее время в России политика подчинила себе науку и замечается чуть ли не презрение к чистой науке.

Этим же объясняется, вероятно, и частая смена крайних улечений разными учениями, обыкновенно идущими к нам из Европы. Мы принимаем их скорее на веру, чем продуманно усваиваем разумом. Мы обращаем их в своего рода догматы, соединяя с ними нетерпимость ко всем другим. Сколько у нас переменилось, например, этих догм в течении XIX века. В первой его половине господствовало гегельянство, в шестидесятых годах охватил умы материализм, затем народничество, а не так давно марксизм и т. п. Недостаток всеобъемлющего идеала жизни, без которого делается как бы темно, естественно заставляет русского человека бежать на каждый болотный огонек, лишь бы он пообещал осветить ему путь. Но как только он убедится, что это свет недостаточный и огонек не надежный, он стремится к другому.

Кроме того, в своей речи 8 июня 1880 г. в память Пушкина Достоевский высказал, что стать настоящим русским, может быть, и значит только стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите...

Эта черта, вероятно, и побуждает русского интеллигента думать о распространении своей деятельности чуть ли не на весь мир. Русскому скитальцу, свидетельствовал Достоевский, необходимо именно всемирное счастие, чтобы успокоиться... Если бы в подобное стремление было вложено соответствующее нравственно-духовное содержание, то какую бы хорошую почву оно дало для универсализма христианства. А теперь стремление это, оставленное на произвол судьбы, вырождается во многих интеллигентах лишь в теоретическое отрицание значения национальности вообще и в презрение к своей собственной.

Уже сама серьезность отмеченных исканий не может не сталкивать русского интеллигента с религиозной проблемой, выступающей из глу- бины жизни. Подобно западноевропейскому среднему человеку, наша интеллигенция не может относиться к ней равнодушно и решать её лишь теоретически без всяких последствий для своей жизни. То или другое решение религиозной проблемы сейчас же заставляет её сделать дальнейшие выводы и вызывает на соответствующие действия. По утверждению нигилиста Кириллова в романе «Бесы», всю жизнь его Бог мучил. «Если Бог есть, рассуждает он в другом месте, то вся воля Его и из воли Его я не могу уйти. Если нет, то вся воля моя, и я обязан заявить своеволие и в самом полном пункте, это убить самому себя без всякой причины для одного своеволия. Это всё, поясняет Кириллов, чем я могу в главном пункте показать непокорность и новую страшную свободу мою. (Бесы, ч. III, гл. VI. отд. 2). Трудно выразить лучше, что при разрыве души русского человека с Богом в ней открывается какая-то бездна своеволия, от глубины которой ему самому становится страшно. Эта бездна влечет его к себе, может быть, на подобие того, как многих тянет броситься в пропасть, если с большой высоты они долго смотрят вниз.

Эту черту русской интеллигентской души, столь глубоко раскрытую Достоевским, не следует игнорировать, когда мы хотим понять горячее участие многих интеллигентов, до пожертвования своей жизнью, в самых крайних революционных партиях и объяснить себе их решимость проводить в жизнь воспринятые на веру теорий при помощи самого мрачного насилия и бомб.

Не менее ярко Достоевский отмечает значение религиозной проблемы для русского человека устами князя Мышкина в «Идиоте». «Наши как доберутся до берега, как уверуют, что это берег, то уже так обрадуются ему, что немедленно доходят до последних столпов. Отчего это? И не нас одних, а всю Европу дивит русская страстность наша: у нас коль в католичество перейдет, то уж непременно иезуитом станет, да еще из самых подземных; коль атеистом станет, то непременно начнет требовать искоре- нения веры в Бога насилием, т. е. стало быть и мечем. Отчего это разом такое исступление? Неужто не знаете? Оттого, что он отечество нашел, которое здесь просмотрел, и обрадовался; берег, землю нашел, и бросился её целовать. Не из одного, ведь, тщеславия, не всё от одних скверных тщеславных чувств происходят русские атеисты и русские иезуиты, а из боли духовной, из жажды духовной, из тоски по высшему делу, по крепкому берегу, по родине, в которую веровать перестали, потому что никогда её не знали. Атеистом же так легко сделаться русскому человеку, легче, чем всем остальным во всем мире. И наши не просто становятся атеистами, а непременно уверуют в атеизм, как бы в новую веру, никак не замечая, что уверовали в нуль. Такова наша жажда».

Разве все эти черты не указывают, что в душе русского человека еще живет то, что может помочь ему глубоко воспринять христианство, если современные христианские деятели сумеют примениться к его духовным потребностям.

Что русская интеллигенция еще не безнадежна для дела религии, как теперь думают иные и к несчастью даже из архипастырей и пастырей, показывают почтенные и глубокомысленные авторы недавно появившегося сборника «Вехи», которые хорошо поняли недостатки интеллигенции и с большой твердостью духа как бы призывают её к обсуждению своего нравственно-духовного состояния. Авторы «Вех» ясно указывают на наступление кризиса в сознании русской интеллигенции. И неужели служителям христианства не должно воспользоваться этим переходным для интеллигенции и удобным для них моментом, чтобы с соответствующими и улучшенными способами своей деятельности начать влиять на эту среду в тот важный период жизни, когда у человека начинают формироваться взгляды и сознательно укореняться те или другие стремления?

Отнюдь не должно, что, однако, делают теперь многие, относиться к русской интеллигенции, как к каким-то безнадежным отщепенцам от великих истин христианства или, – избави вас Бог от искушения, – видеть в ней лишь политических партийных врагов и умывать руки в её дальнейшей судьбе. Будет гораздо справедливее, да и согласнее с самым духом христианства, смотреть на большинство интеллигенции просто, как на птенцов, выпавших из гнезда и отыскивающих свою мать, которая дала бы необходимую для них нравственно-духовную опору.

В связи со всем изложенным я утверждаю, что в пределах современной средней школы христианство должно быть раскрыто перед сознанием учащихся, как необходимый идеал человеческой жизни, соответствующий потребностям нашей природы и нашему назначению вообще. Подобно древним деятелям христианства, называемым апологетами, Лактанцию, Тертуллиану, святому Иустину Философу и другим, старавшимся воздействовать на языческое сознание, и нам, оказавшимся среди мира, снова как бы стремящегося к язычеству лишь в других, более сложных и культурных формах, не следует игнорировать способы раскрытия христианства, которыми пользовались они. Известное, например, положение Тертуллиана, что anima humana – natura Christiana, человеческая душа по природе христианка, – не должно быть забываемо и в наше время, тем более, что мы имеем в своем распоряжении гораздо больше средств и знаний установить его еще с большей полнотой.

Затем учащиеся должны уяснить себе, что значит быть христианином. Они должны убедиться, что христианство есть процесс жизни, а не одно учение и, как всякий процесс, он предполагает постепенность. От каждого оно требует поступать по мере сил и отнюдь не отрицается от человека, если он и не сразу твердо идет по его пути. Учащиеся необходимо должны научиться отдать себе отчет, какие главные реальные состояния должны образовываться в душе по мере роста в ней христианской жизни, и какие средства могут служить для развития этих состояний. Таким путем внимание учащихся будет введено в самую глубь образования веры и развития христианской любви к Богу и ближнему.

Вместе с этим они могут увидеть, что особенно важно в наше время, близкую связь таинств с основными потребностями и свойствами нашей природы, и таинства, может быть, перестанут представляться им лишь какими-то внешними магическими действиями.

Вообще, при подобном изложении идеального процесса христианской жизни нравственная сторона христианства в силу вещей будет именно переплетаться с догматической, одна другую поясняя и обусловливая. Поэтому в наших руководствах, может быть, окажется излишним обычное разделение преподавания на вероучение и нравоучение. Уничтожением такого разделения по крайней мере не будет поддерживаться очень распространенное в наше время мнение, будто в христианстве нужно отделять нравственность от догмата и можно, оставаясь христианином, следовать лишь христианской нравственности.

Кроме того предлагаемый способ раскрытия христианства мог бы достаточно глубоко ввести сознание учащихся в самое понимание идеального и реального в области нравственно-духовной жизни. Перед их взором все время разрешался бы с разных сторон вопрос об отношении между идеалом и наличной действительностью, которую он должен преобразовать. Процесс реализации идеального в условиях нашей жизни мог бы обнаружиться перед ними во всех своих главных чертах. Свойственное русскому человеку стремление к синтезу идеального и реального получило бы надлежащее освещение и направление, а в самом христианстве. нашло бы и свое удовлетворение без напрасной растраты его духовной энергии и сил.

Горячее желание счастья всему человечеству нашло бы полное осуществление в универсальности христианского идеала и тогда, может, сделалось бы ясным, что христианство не отрицает факта национальных различий, грека и иудея, а говорит лишь об уничтожении этих различий в одном общем человеческом идеале, с усвоением которого человеческая природа преобразовывается нравственно-духовно.

Наконец, раскрытие христианского идеала уяснило бы и возвысило потребности нашей личности, подняло бы в глазах людей её собственное значение и вместе с этим само собой разрешило бы для многих вопрос о религиозной проблеме жизни. С другой стороны, понимание христианского идеала в связи с его конкретной реализацией предохранило бы от подрыва в сознании наших идеальных потребностей и от смешения человека с остальной природой.

Убедившись, что христианство именно и предназначено для нашей природы в связи с её действительным, реальным, состоянием, многие, вероятно, стали бы просто отвечать улыбкой на те учения, которые сводят сущность его к иллюзии духа. Наконец, приучившись смотреть на христианство, как на целостный идеал жизни, соединенный с соответствующим ему действительным её процессом, а не как на исполнение всякого рода отдельных заповедей и предписаний, люди могут сделаться более застрахованными от влияния на них разных фальсификаций христианства.

Нужно категорически заявить, что подобный способ раскрытия христианства в сознание людей не будет чем-либо придуманным нами. Он дан в самом Евангелии, в так называемых заповедях блаженства. На это указывает в своих академических лекциях и уважаемый профессор С. А. Соллертинский, вообще много помогающий своим слушателям осмысливать приобретенные ими ранее познания о христианстве. По моему мнению, нужно очень благодарить С. А. Соллертинского, что он способствовал пробуждению мыслей в столь важном направлении.

Следует иметь в виду, что евангельские блаженства вовсе не заповеди в обыкновенном смысле выражающие собой то или другое предписание или запрещение относительно определенного круга действий или желаний. Название их заповедями во избежание недоразумений нужно было бы оставить. Евангельские блаженства, как справедливо замечают некоторые св. отцы, представляют из себя те состояния души, которые в ней образуются от исполнения заповедей. В христианине как раз и должны быть в той или иной степени все состояния, указанные миру с горы блаженств. Если белый луч света пропустить через стеклянную призму, то он разлагается на разные составные лучи солнечного спектра. Соединенные вместе они снова дают белый луч. Так и христианское настроение в душе распадается на отдельные состояния, выраженные в блаженствах. И наоборот, развитие в душе всех этих состояний обращает душу человека в христианскую. С другой стороны заповеди блаженства – это как бы ступени нашего восхождения по высокому пути христианского настроения, и они психологически взаимно связаны. Каждая из этих ступеней, как выражаются иные св. отцы, пролагает путь к последующей и сама дополняется и углубляется ею. Развитие христианства в душе происходит как бы концентрическими кругами, сливающимися один с другим.

Нечего, конечно, и говорить, что этот способ раскрытия христианства отнюдь не исключает знакомства учащихся с самим св. Писанием, которое теперь столь необходимо в нашей школе. Вследствие универсальности христианского идеала раскрытию его может способствовать почти бесконечное разнообразие способов. Законоучитель может пользоваться для этого всем св. Писанием, сочинениями св. отцов, светскими писателями и вообще всем морем жизни, которое в состоянии охватить его взор и которым способен воспользоваться его талант и педагогический такт.

Замечательно, что по мере подобного уяснения христианского идеала жизни, уходящего куда-то в бесконечность в душе некоторых людей, как мне приходилось наблюдать, оживало чувство бесконечности, а в сознание их начинали уже прямо проникать лучи Божества Христова. В них загорались об этом какие-то новые для них мысли, возбуждающие веру в Спасителя и куда-то прогонявшие их прежние недоумения.

Раскрытие христианства, как нормы нашей жизни, соответствовало бы стремлению русского человека найти смысл жизни, который мог бы объединить собой его мысли, чувствования, стремления и действия и вообще создать основу для разумной жизни.

С этой точки зрения на евангельские блаженства, подтверждаемой и взглядами на них св. отцов, какое духовное обеднение в школьном раскрытии христианства поддерживает наш катихизис, в котором значение евангельских блаженств почти стушевывается, и они отнесены лишь к II части Катихизиса, в отдел о христианской надежде! Надежда вовсе не является в них основным моментом и подводить их под это общее понятие – значит сразу бросить недостаточный свет на евангельские блаженства, имеющие великое значение в деле уяснения и восприятия всей христианской жизни.

Кроме того, мне кажется, что само разделение катихизиса на три части, на учение о вере, учение о надежде и учение о любви, искусственно, недостаточно соответствует потребностям современных учащихся и по меньшей мере требует пересмотра. Если не терять из виду действительную христианскую жизнь, то, ведь, например, вера уже содержит в себе элемент надежды и должна соединиться с любовью, а все они взаимно проникают друг друга. Кроме того сама вера, надежда и любовь, обнаруживающиеся в душе христианина, стоят в тесной связи и даже, можно сказать, обусловливаются развитием в человеке тех состояний, которые указаны в евангельских блаженствах.

Мало этого, при таком построении катехизиса выступает еще и другой важный недостаток в отношении соответствующей потребностям времени постановки преподавания Закона Божия.

Если разделение какого-либо учебного предмета на отделы не произвольно, а должно преследовать какую-либо ясно обоснованную цель, то по отношению к Закону Божию, имеющему задачей способствовать образованию христианского миросозерцания, должно быть возможно близкое изложение того, чем направляется и характеризуется действительная христианская жизнь.

С одной стороны христианство обращается к отдельной личности и указывает ей известный процесс жизни, соответствующий нашему природному назначению. С другой стороны процесс этот настолько широк и высок, что ни один человек не может вместить его во всей полноте и чистоте. Вследствие ограниченности человеческой личности и её ненормального нравственно-духовного состояния христианская жизнь не могла быть вверена отдельным людям. Поэтому деятельность, например,_г апостола Павла состояла не только в обращении в христианство отдельных лиц, которые оставались бы замкнуты в своей религиозной жизни, но во исполнение слов Спасителя: созижду Церковь Мою, простиралась и на образование чего-то общего в христианстве, какого-то определенного коллективного целого. Это коллективное целое должно было прочно укрепиться среди человечества и сделаться хранительницей того процесса жизни, который принесло христианство. Отсюда ясно, что христианство в его полноте отнюдь не может выражаться лишь в известной жизни, замыкающейся в пределах человеческой личности и почерпающей всё из самой себя. Необходимый момент в христианском настроении составляет и переживание действительного участия в общей жизни того коллективного целого, которое в виде огромного организма с корнями и стволом в лице Спасителя и апостолов выступает из глубины веков и называется Церковью. Вот почему св. ап. Павел ясно указывает необходимость для христианина кроме известной заботы о своей личности быть живым членом Церкви.

Таким образом вполне ясно, что на ряду с раскрытием христианства, как идеала человеческой жизни, необходимо с неменьшей силой выдвинуть и заключающуюся в нем церковную идею. Этим сразу можно было бы оттенить, что спасение человека через христианство происходит, так сказать, в двух направлениях: через усовершенствование зараженной грехом личности и живое участие её в жизни Церкви, как необходимой для него среде.

Кроме того из сделанных мной кратких намеков на процесс образования современного господствующего духа не трудно было заметить, что развитие этого духа происходило в связи с затемнением в сознании людей правильного понятия о Церкви. Поэтому восстановление в сознании современного человека церковной идеи во всей её широте и полноте является теперь основным вопросом в области религии.

Как по вопросу о христианском идеале важно показать его тесную связь с потребностями человеческой природы вообще, так и в отношении к церковной идее должна быть обнаружена её необходимость для дела христианства на земле, вытекающая, кроме того, и из свойств нашей природы. Очень полезно раскрыть, что в состав христианства входит не только личное, но и своего рода общественное начало, которым теперь так много привыкли заниматься. Христианство в этом смысле представляет из себя гармоническое сочетание начала личного и общественного, как бы величайший организм, где каждый член, живя своей жизнью, получает соки от общего корня и способствует поддержанию и развитию жизни всех других членов и целого организма.

Такой концепцией может быть удалось бы предохранить умы от натиска на них индивидуализма в области религии. В этом отношении нужно обращать особое внимание на сопоставление христианства и отдельной человеческой личности, как бы высока она ни была. Уже в силу своего величия и широты и сообщения людям бесконечного идеала и процесса жизни, христианство не могло быть воспринято при обыкновенных условиях отдельными, ничем не связанными людьми. Оно могло быть передано лишь Церкви, как непрерывному целому обществу со сменяющимися поколениями, как известному организму, растущему на протяжении веков и имеющему свое основание во Христе и апостолах. Для сознания, введенного в сферу подобных мыслей, становится также ясным, что истинная религия может и должна опираться прежде всего на откровение и не может быть придумана никем из людей.

В настоящее время много недоумений происходит также от недостаточного понимания процесса реализации церковной идеи в окружающем внешнем мире. Для русских людей, которые, как мы говорили, особенно склонны искать синтеза идеального и реального, это обстоятельство часто служит большим камнем преткновения. Прислушайтесь только к голосам жизни, и вы увидите, что недостаточное разъяснение этой стороны прямо способствует отдалению людей от Церкви и непониманию ими её важных интересов.

Поэтому необходимо показать, что требовалось для реализации церковной идеи, как происходила эта реализация в истории, как противостояла она напору всякого рода враждебных сил и вышла в своем настоящем виде из глубины веков. Задачей и средней школы должно быть не сообщение возможно большего количества всегда более или менее отрывочных фактов и данных из церковной истории, а именно изучение реализации церковной идеи на протяжении веков. С вопросом о реализации полезно было бы связать и раскрытие догматической стороны христианства, а в ней оттенить учение об иерархии, обусловливаемое состоянием человеческой природы. Догматическая сторона христианства, возбуждающая теперь много сомнений и даже вражды, раскрываемая с одной стороны в связи с разъяснением христианского идеала жизни, а с другой в связи с реализацией церковной идеи, может быть для многих перестала бы казаться излишней, искусственно навязанной Церкви вследствие начавшегося развиваться в ней духа формализма.

По обстоятельствам места и времени, конечно, я не имею возможности развить здесь все эти соображения в достаточной полноте, а должен ограничиться скорее намеками... Во всяком же случае в Катихизисе Филарета вопрос о Церкви как-то мало выдвинут. Эта важная сторона христианского учения, имеющая самостоятельное значение, раскрывается лишь попутно в первой части Катихизиса в учении о вере. Само понятие о Церкви, сообщаемое в Катихизисе и составляющее главный вопрос нашего времени в области религии, очень формально и мало говорит уму и сердцу современного человека, отдаляющегося от Церкви и отвергающего даже её необходимость. Вопрос же о реализации церковной идеи в Катихизисе почти и не затронут, и на этот счет там есть лишь слабые намеки.

Удачное положительное раскрытие христианства на почве указанных идей всего скорее и могло бы способствовать образованию в душе современных людей целостного христианского миросозерцания, что, как признал и сам съезд, должно входить в задачи преподавания Закона Божия в средней школе.

Этим путем лучше всяких апологетик и опровергающих споров с враждебными течениями можно сохранить сознание людей от разного рода антихристианских натисков и влияний. Апологетика должна быть предоставлена на усмотрение законоучителя, и во всяком случае это средство лишь вспомогательное в зависимости от данных условий. Если под апологетикой понимать способы защиты христианства против разных преходящих научных теорий и взглядов, установившиеся в Западной Европе, то законоучитель просто не в силах следить за появлением этих теорий, да и едва ли может в них разбираться. Он всё равно не в состоянии узнать всех враждебных христианству течений, размножающихся при теперешних благоприятных условиях, как грибы после дождя. Кроме того, погружаясь в область подобной апологетики, законоучитель может приучить учащихся постоянно выдвигать проблему столкновения религии и науки, не существующую для правильного религиозного сознания. Часто апологетизируя, законоучитель волей-неволей должен вращать мысли по разным религиозным вопросам в той плоскости, в которой находится наука, а этим путем нетрудно будет зародить в голове иных учащихся основное неверное соображение, что религия и наука лежат, так сказать, в одних плоскостях, а потому наука может собой опровергать религию. Подготовить в душе почву для твердой сознательной веры, особенно необходимой для всех в наше время, которая делала бы человека способным самому разбираться в разного рода антихристианских течениях, можно лишь путем развития и углубления в душе христианской жизни и положительных о ней понятий.

Но вообще для возможно плодотворного преподавания Закона Божия и укрепления нравственно-духовного положения самого учителя необходимо, конечно, и улучшение нашей церковной жизни, необходимо, чтобы законоучители нравственно-духовно объединились с мирянами и епископами. А начало этому должен положить ожидаемый собор Русской Церкви. Пожеланием скорого созыва собора и следовало первому всероссийскому съезду законоучителей светских учебных заведений закончить свои занятия.

По поводу съезда законоучителей

Первый всероссийский съезд законоучителей, происходивший в Петербурге с 20 по 31 июля сего года, оказался организованным по тому же типу, как и предшествовавшие ему съезды, миссионерский и монашеский. Подобно этим последним и съезду законоучителей не было предоставлено какого-либо решающего значения, и все их постановления носят лишь совещательный характер. Св. Синод может просто игнорировать те постановления, с которыми он не согласится. И вот, не смотря на это, участвующие на всех этих съездах лица по какой-то невидной для обыкновенного взгляда мерке подвергались строгой сортировке. На одних высшее духовное начальство во всех отношениях, по-видимому, полагалось более, и им было представлено право решающего голоса, очень странное право в виду совещательного характера самих съездов!

От других, вероятно, не ожидали такой пользы и мудрости, и они были допущены лишь с голосом совещательным. Нечего, конечно, и говорить, что свойство решающего голоса сообщало членам съезда ничто иное, как самый факт назначения их церковной властью.

В статье: «По поводу монашеского съезда», мы уже указывали на странность применения подобного разделения голосов для обсуждения дел церковных, и на явные пережитки в этом столь подчинившего себе наши мысли прежнего бюрократического строя. Вследствие подобной организации законоучительского съезда, например, такой талантливый ученый, как заслуженный профессор прот. С. А. Соллертинский, имеющий большой опыт в деле преподавания Закона Божия и много интересного сообщивший на съезде, оказался лишь с голосом совещательным. Когда при отобрании голосов от действительных членов по какому-то вопросу ему пришлось выйти из залы заседания съезда, то всем сделалось как-то неловко, и многие выражали порицание порядкам организации съезда.

Немалый недостаток съезда составило также желание высшей церковной власти обратить его в сословный. Кроме законоучителей из духовенства на съезде вообще не были приглашены интересующиеся делом светские лица. Если же на съезде и сказалось 2–3 лица светских, то они были допущены лишь по особому распоряжению и скорее, как исключение, но этого, конечно, было недостаточно. Между тем, если обсуждение церковных дел вообще требует большего или меньшего участия разных членов Церкви, то по вопросам преподавания Закона Божия в светских школах участие именно светских лиц могло бы быть особенно полезным!». Съезд мог бы услышать от них много такого, чего сами законоучители в силу своих профессиональных обязанностей и положения в обществе, в качестве духовных лиц, могут не заметить и не продумать с той стороны, как люди светские.

Нам хорошо известен, например, один уважаемый и преданный Церкви общественный деятель, имя которого назвать без его согласия мы не считаем себя вправе. Он очень глубоко перечувствовал недостатки нашего преподавания Закона Божия и решился сам лично обучать своих детей Закону Божию. На этой почве он пришел к разным соображениям об изменениях в самих способах преподавания. Приглашение на съезд законоучителей такого лица наверное лишь послужило бы ему на пользу.

Что светские лица не лишены способности разбираться в вопросах преподавания Закона Божия, показывает, например, очень полезная в этом отношении деятельность уважаемого Б. И. Гладкова, который принимал участие на съезде. Его руководства по священной истории обращают на себя внимание. Один из преданных своему делу законоучителей на съезде высказал в беседе с нами, что книжка Б. И. Гладкова «Нагорная проповедь», составляющая главу из его более обширного труда «Толкование Евангелия», по своей простоте и ясности заставляет его прямо пользоваться ею и очень помогает, например, в деле paзъяcнeния учения Толстого относительно действительного христианства.

Кроме того само объявление о съезде законоучителей во многие места России пришло слишком поздно, и назначение немалого числа членов состоялось почти перед его открытием. Вообще к съезду не имели возможности приготовиться, как должно. Многие же не успели даже и приехать. Из отдаленых местностей России, например, из Сибири, совсем не было представителей, а потому и самый съезд не может быть назван в полном смысле всероссийским.

В такой обширной и сложной стране, как России, в которой кроме того церковная власть стоит далеко от духовенства и народа, сама организация съезда имеет важное значение. На съездах, собираемых для обсуждения церковных дел, которые в той или иной степени не могут не затрагивать каждого живого члена Церкви, должна быть представлена возможность обнаружения духовных сил, хранящихся в обществе, и приток на съезд этих сил не только не должен быть затруднен, но всячески облегчен. От этих-то людей из общества и духовенства, при теперешних условиях, едва ли даже и известных нашему церковному управлению, всего скорее и можно ожидать столь необходимых в наше время независимых мнений и наиболее живых мыслей. Лица светские часто даже и не подозревают, как может стеснять иногда духовенство их подчиненное положение относительно епископов и высшего церковного управления. Мы можем констатировать это между прочим из своих наблюдений во время съездов: миссионерского в Киеве и законо-учительского в Петербурге.

Поэтому, если св. Синод желает возможно широкого и независимого обсуждения разных вопросов на собираемых им съездах, то организация всех их должна происходить иначе. Во всяком же случае св. Синоду следовало бы пересмотреть способы организации съездов, по-видимому, начавшие устанавливаться у нас со времени миссионерского съезда 1908 года в Киеве, на котором очень ясно сказалось прежнее бюрократическое влияние и во многих подчеркивалось какое-то недоверие к живым и независимым церковным силам даже из числа самих миссионеров и духовенства. Устроители миссионерского съезда в своем усердии ослабить свободу мнений додумались, например, до того, что лица, не назначенные в члены съезда епархиальными епископами и получившие лишь право совещательного голоса, лишены были возможности говорить в большом зале, в общих собраниях съезда, и должны были ограничиваться лишь разговорами в меньших комнатах, в заседаниях отдельных его комиссий. Вот как понято было значение совещательного голоса, да еще на совещательном съезде! На многих лиц все это произвело неприятное впечатление и вызвало в обществе недоверие к работам съезда.

Некоторые члены так и не могли свободно высказаться, и иные постановления съезда оказались не соответствующими его настроению. Программа занятий съезда законоучителей вся заранее была составлена и заковывала его мысли в определенные вопросы, и притом скорее второстепенного и более частного характера с тенденцией возможно более регламентировать действия законоучителей. Она почти не касалась вопросов принципиальных, выдвигаемых современными условиями жизни и очень важных именно для такой деятельности, как законоучительская. Съезд был вынужден лишь рассуждать о разного рода частных изменениях на прежней основной почве, например, что в каком классе, в каком порядке преподавать, и т. д. И только благодаря задержке работ в отдельных комиссиях съезда и терпимости и беспристрастию председателя съезда епископа Тобольского Антония, съезду удалось затронуть на общих его собраниях и некоторые принципиальные вопросы. По отзывам большинства, эти 2–3 собрания были наиболее интересными и пробуждающими мысль. Они немало способствовали даже поднятию съезда в глазах общества.

Общество убедилось, что съезд законоучителей по своему настроению очень интересуется принципиальной стороной законоучительской деятельности, а не одним жалованием и другими внешними правами, как начало было думать общество и писать газеты.

В общем по поводу только что окончившегося первого съезда нужно отметить, что законоучители могут представлять из себя большую нравственно-духовную силу, которую следует оберегать не только Церкви, но и русскому государству, пока оно еще окончательно не поместило возрастившую его Православную Церковь в разряд всякого рода частных обществ, в роде промышленных, торговых, ученых и т. п. К сожалению, сила эта раздроблена и не встречает достаточной поддержки, не только в обществе, начальстве и других преподавателях светских учебных заведений, но и у некоторых епископов. Оказывается, что при возникновении недоразумений с учебным начальством, и нередко на почве ревностной деятельности законоучителя, иные архиереи сразу становятся на сторону учебного начальства и накладывают на законоучителя штемпель: «беспокойный»_; «неуживчивый» и т. п. Ревность, не нашедшая поддержки даже у архипастыря, естественно, у многих начинает погасать...

Поэтому нужно очень приветствовать постановление съезда о необходимости образования всюду, где возможно, союзов законоучителей, чему пример уже положен в Нижнем Новгороде, благодаря содействию архиепископа Нижегородского Назария. Такие союзы, конечно, могут способствовать не только нравственно-духовному объединению законоучителей, но и увеличат их средства для знакомства с потребностями общества, литературой и т. д. Не нужно только замыкать эти союзы в пределах одного духовенства и следует допускать участие в них и светских лиц, интересующихся делом.

На съезде чувствовалось присутствие многих лиц, преданных своему призванию. По своему опыту они ввели уже те или другие изменения в установившиеся официальные приемы преподавания Закона Божия. Одни, например, уже положили в основание своего преподавания изучение самого св. Писания, и достигали успехов. Другие для предохранения увлекающихся умов учащихся стараются отвечать на многочисленные запросы современной человеческой мысли, подавленной верой в разные научные теории и взгляды и, конечно, должны употреблять на это немало труда и времени. Желание быть на высоте своего призвания заставляло иных участников съезда возбуждать вопрос об организации особых курсов для законоучителей, на которых они могли бы ознакомиться с потребностями апологетики и разными современными веяниями.

Люди не только молодые, но и очень почтенного возраста, оказались готовы сделаться даже учениками, чтобы только пополнить свои знания и стать более полезными в своей деятельности!

Если принять во внимание, что участники съезда явились без предварительного подготовления и на сам съезд было почему-то определено всего лишь 10 дней, из которых по русскому обыкновению три оказались праздничными, то уже по этим причинам съезд не мог сделать многого.

Но очень важно, что съезд в том или другом отношении констатировал недостатки установившихся способов преподавания Закона Божия и тем несколько расчистит путь для введения разных изменений и дополнений.

Не удовлетворяющим всем потребностям преподавания Закона Божия был признан даже катихизис Филарета, который еще не так давно считался чуть ли не одной из твердынь православного учения, и указание на его непригодность могло рассматриваться чуть ли не как на признак уклонения от православия.

И замечательно, что первым членом съезда, высказавшимся о недостатках катихизиса, оказался почтенный протоиерей Розанов, который уже около 50 лет занимается преподаванием Закона Божия в Петербурге и который знал самого митрополита Филарета. В своем докладе прот. Розанов разъяснил, что катехизис Филарета вовсе не символическая книга, как думают иные, а просто учебник, который может требовать изменений. Хотя в начале доклада прот. Розанов и старался отдать дань своего уважения митрополиту Филарету и распространенному у нас преклонению перед его мнениями и действиями, заявив даже, что митрополит Филарет не может быть превзойден, но тем не менее, как будто даже и противоречие с этим, предложил съезду просить о назначении премии за переработку катехизиса.

Далее, съезд признал необходимым знакомить учащихся непосредственно с самим св. Писанием и высказал, что задача преподавания Закона Божия отнюдь не ограничивается сообщением учащимся разных сведений, но состоит в способствовании образованию целого христианского миросозерцания. На эту именно задачу часто обращал внимание по разным случаям председатель съезда.

Наконец на съезде не мало говорили по вопросу о введении апологетики, при чем одни стояли за это, а другие, в том числе и мы, указывали, что апологетика лишь вспомогательное средство, а главное внимание должно быть обращено на положительное раскрытие христианства.

По нашему мнению, развитие апологетики на Западе во многом объясняется распространением крайнего индивидуализма в области религии и протестанской беспомощностью бороться с неверием на твердой почве общехристианского сознания и веры. В православной же Церкви есть более надежный путь. Вопрос об апологетике во многих случаях всего лучше предоставить на усмотрение самого законоучителя в зависимости от условий его деятельности, но не делать ее обязательной везде. В этом отношении, как и в разных других, законоучителям должно предоставить известную самостоятельность и освободить их от бюрократического давления разных ревизоров и экзаменаторов. Эти господа, как слышалось на съезде, не взирая ни на какие возвышенные основные задачи законоучителя, в роде развития целого христианского миросозерцания и т. п., часто требуют от учащихся прежде всего грамофонного знания текстов и всякого рода археологических, хронологических и фактических сведений. А если учащиеся не удовлетворяют в этом ревизора или экзаменатора, то законоучитель к своему званию преподавателя легко получает прилагательное «неспособный», с которым ему уже не так удобно продолжать свою деятельность. Нашему высшему церковному управлению нужно немедленно обратить внимание на это обстоятельство, не слишком доверять чисто внешнему отношению г. г. ревизоров и экзаменаторов к результатам такой нравственно-духовной деятельности, как законоучительская, и разъяснить им основные требования от современного преподавателя Закона Божия. По-видимому, преимущественно под влиянием установленной заранее программы съезд слишком много останавливал внимание на разных внешних правилах для законоучителя и учащихся, которые могли бы помогать его пастырской деятельности в школе. Например, он признал обязательным посещение учащимися богослужения в школьном храме и исповедь у его настоятеля, законоучителя, за исключением особо уважительных случаев. Нам кажется, что все это никак нельзя делать строго обязательным. Почему учащиеся с таким же успехом не могут ограничиваться посещением богослужения в других храмах, где и служба может быть лучше и пастырь более горит духом? Обязательное посещение школьного храма всеми учащимися напротив может содействовать охлаждению к нему. Кроме того, ведь, нередко ученики и ученицы дурно действуют в этом отношении друг на друга и начинают даже стеснять расположенных» к молитве. Учащиеся, способные молиться в обыкновенном храме, где их мало знают, теряют это настроение, когда их сотоварищи поступают иначе.

Точно также по вопросу об обязательной исповеди у законоучителя нужно помнить, что по отношению к учащимся законоучитель не является только обыкновенным пастырем, но и членом учебной корпорации и педагогического совета.

Обязать открывать свою душу такому лицу, особенно когда в ней есть прегрешения против него же, да еще учащихся старших классов, едва ли не послужит в иных случаях искушением для слабой совести. Кроме того, ведь, и законоучителя бывают разные. Вообще в таких нравственно-духовных отношениях, какие предполагаются у пастыря с пасомыми, нужно избегать давления внешних правил и предоставлять более на долю нравственно-духовного влияния самого пастыря.

На съезде затем очень обострился вопрос о совмещении приходской деятельности с преподавательской. Но в виду разнообразия России разве можно всюду установить одни порядки? В Москве, например, есть приходы с 10–12 домами, и священник имеет полную возможность заниматься и преподаванием. Кроме того преподавание в школе, как указывали иные, полезно для самого пастыря, заставляя его следить за литературой и изучать многое, что иначе осталось бы без внимания. Законоучительская деятельность может служить хорошим дополнением к приходской и наоборот. Вообще вопрос этот должен быть разрешаем в зависимости от разнообразных местных условий, а не одинаково для всей России.

Нам показалось также странным, что в интересах сближения епископа и законоучителя съезд высказался за предоставление утверждения законоучителей местному епархиальному архиерею. Как бы ни был высок в своей пастырской деятельности законоучитель, по своему положению в школе, в качестве преподавателя, он все же является чиновником того ведомства, в котором служит, от которого получает жалование, пенсию и т. п. Поэтому странно предоставить окончательное утверждение его, как чиновника, например, Министерства народного просвещения, епархиальному епископу, лицу другого ведомства. Для участия архиерея в деле назначений законоучителей, как преподавателей, достаточно самого посвящения законоучителя в священный сан и согласия архиерея на назначение его в ту или другую школу. А окончательное утверждение является лишь формальным актом. Конечно, само по себе оно не объединит епископа и законоучителя, а положение законоучителя в учебном заведении может сделать запутанным.

При обсуждении разных недостатков и потребностей современного преподавания Закона Божия съезд законоучителей, всё же включавший в себе наиболее культурные силы русского духовенства, не последовал примеру съездов миссионерского и монашеского и не обошел молчанием естественный вопрос о связи законоучительской деятельности с общим состоянием русской церковной жизни. Упорядочение и оживление церковной жизни, начала которым мы ожидаем от Собора, само по себе должно благоприятно отразиться на этой деятельности. Поэтому съезд выразил пожелание скорого созыва Собора, а почтенный председатель заявил, что он доведет об этом до сведения св. Синода.

На последнем общем собрании съезда раздавались справедливые голоса о необходимости не ограничиваться первым съездом, а собирать и последующие с объявлением об этом однако заранее, чтобы участники будущих съездов могли к ним подготовиться и иметь совещание по возможности со всеми законоучителями.

Итак, только что окончившийся съезд законоучителей, несмотря на его разные недостатки, нужно приветствовать. Он явился первой попыткой на пути установления новых порядков для разрешения важных вопросов преподавания Закона Божия, которые ранее обсуждались тайно, в разных бюрократических комиссиях.

Съезд обнаружил, по крайней мере для тех, кто его видел близко, что в душе законоучителей вообще еще далеко не погасла ревность, как однако готовы думать теперь некоторые.

Но, конечно, пора и нам всем перестать быть младенцами и сваливать всё на одних законоучителей. Обществу и государству необходимо оберегать эту ревность и всячески облегчать условия деятельности законоучителей, не исключая и улучшения их материального и правового положения.

Последнее отрицать могут или мечтатели, потерявшие чувство дейcтвитeльнocти, или люди не расположенные к духовенству, сами нередко умеющие хорошо наживаться, а по адресу духовенства пишущие рассуждения и фельетоны на тему о ничтожности материальных благ и о величии сокровищ духа. Нечего, конечно, и говорить, что от подобных писателей часто так и отдает какой-то фальшивостью, граничащей с лицемерием, и подрывающей значение всех их писаний.

Законоучитель, возможно менее встречающий вредных влияний со стороны лиц враждебных к христианству, в числе которых оказываются иногда другие преподаватели и даже учебное начальство, и достаточно обеспеченный со своей семьей, подобно всякому обыкновенному человеку, естественно получить больше возможности спокойнее и ревностнее отдаваться своей важной для общества и государства деятельности. А деятельность эта, направленная на человека в тот период, когда у него начинается сознательная работа мысли и формируются взгляды, может предохранить русских людей от перерождения в западноевропейское буржуазное общество с замирающей духовной жизнью. Чтобы пробудить там эту жизнь, по-видимому, нужны уже целые катастрофы, которые опровергли бы собой правильность установившихся отношений к жизни, и отдаленные предвестники которых мало-помалу уже появляются в Европе.