Глава II. О средствах содержания: доходах и расходах.

В течение XV–XVI и начала XVII веков главными источниками экономического благосостояния Кириллова монастыря были: земельные владения (и промысловые учреждения на них), пожертвования движимостью (за требоисправление), торговля и кабальные записи.

а) Земельные владения и доходы с них.

Земельные владения были одним из самых ранних и наиболее крупных источников монастырских доходов. На Руси земледелие для всего населения в исторические века служило одним из неизбежных средств к пропитанию, и русское монашество уже в древнейшую пору сделалось и земледельцем и землевладельцем, тем более что с этим положением его были в согласии и порядки, завещанные Византией и записанные в монастырском «уставе патриарха Алексия»¹. Еще при жизни преподобного Феодосия Печерского его монастырь был наделен территориальною собственностью, которая заведывалась при помощи приставников, слуг и тиунов². С XII века вошло в обычай, чтобы монастыри владели вотчинами и пользовались ими, как средствами содержания³, хотя на ряду с этим необходимость монастырского «вотчинного быта не была еще окрепшею в сознании южно-русского дружинного общества⁴. В более оседлой Ростовско-Суздальской области этот быт установился гораздо прочнее, и в Московской Руси, где еще со времени преподобного Сергия стали преобладать общежительные монастыри, нуждавшиеся в постоянных средствах содержания, и где первичные основы зарождавшейся государственности приближались к типу землевладельческих хозяйств⁵, поземельные источники доходов являлись почти неминуемым условием существования больших обителей с общежительным устройством. Только на севере, в пределах новгородской колонизации, крупными своеземцами были: сам новгородский владыка и монастыри (общежительные), стоявшие внутри или вблизи вечевого города; монастырьки же колоний оставались и малоземельными, и со скудным достатком⁶.

Не смотря на то, что Кириллова обитель расположилась почти на порубежной черте пятины Великого Новгорода и в районе бывшей новгородской колонизации, она уже в конце XVI века по количеству земельных владений и доходов занимала между обителями всего Московского государства одно из первых мест.

Такой успех находился в зависимости: с одной стороны 1) от способов приобретения новых земель в связи с обстоятельствами, среди которых оно совершалось (т. е. от местонахождения земель, порядка приобретения их) и т. п.⁷, с другой стороны – 2) от внутреннего устройства монастырской вотчины и умелого пользования его. Чтобы выяснить исторические черты кирилловского вотчинного быта, всмотримся в то и в другое.

1) Для приобретения земельных владений Кирилло-белозерскому общежитию были доступны все юридические способы, на которые в древности имели право монастыри, именно: а) пожалование вотчин князьями (Белозерским, Верейским, Дмитровским, Вологодским, Углицким, Старицким, великими князьями московскими и царями), а также княгинями. Это пожалование обыкновенно оформлялось в жалованных данных грамотах⁸.

б) Дарение земель или вклады от частных лиц при жизни жертвователей или по смерти их. В первом случай дарение обнаруживалось в виде «данных» грамот; во втором – в виде «духовных» завещаний. Очень часто эти пожертвования делались без всяких условий. Но иногда, в виде того, что жертвуемые земли назначались быть обеспечением «вечного» поминовения вкладчиков, дарение совершалось ими с условием не отчуждать от монастыря данные земли⁹. Иногда в данных оговаривалось право родственников вкладчика выкупить вотчину за известную сумму¹⁰. В других случаях монастырь принимал на себя обязательство постричь вкладчика и обеспечить («упокоить») его келлиями, или выдавать пропитание его иночествующим (по другим монастырям) родственникам и т. п.

в) Покупка земель у частных лиц. Taкие сделки обыкновенно выражались в «купчих» грамотах, который писались в XIV–XV веках: «доложа тиуну»¹¹ или «с докладу» волостелям¹² или князю (наместнику?) или наместнику¹³, иногда без «докладу»¹⁴; в первой же половине XVI века: иногда без всякого докладу¹⁵, иногда с докладу «дворскому»¹⁶ или «наместнику»¹⁷, с 1551 года – «по слову» Московского царя или «с его докладу»¹⁸. После же 1580 года на покупку вотчин испрашивалась царская жалованная грамота, а для покупки мест на черной земле и паев в промыслах обычно не требовалось особого разрешения, хотя не исключался и доклад¹⁹.

г) Мена кирилловских земель на земли других владельцев (князей, епископов, монастырей и вообще частных собственников)²⁰. Она свидетельствовалась меновными грамотами и в XV столетии производилась обыкновенно с ведома белозерского князя или его властей²¹. Ею избегалась чрезполосность, достигалось сосредоточение владений и иногда приобреталось большее количество земли, чем отдавалось.

д) Залог или кабала. Этим способом приобретались земли, отданные в монастырь для обеспечения возврата денег, запятых у монастырской казны, и оставшиеся за монастырем по причине неуплаты денег в срок²².

Каждому из указанных способов приобретения в истории расширения монастырского землевладения принадлежало не равномерное значение. Безвозмездные способы во всяком случае занимали в общей сумме земельных сделок первенствующее место, если не по числу приобретений, то по количеству и величине присоединявшихся участков. В числе купчих было не мало таких, которые были составлены для весьма мелких черно-тяглых владений, тогда как большая часть жалованных и данных (до половины общего числа, если не более) относилась к крупным вотчинам. Без всяких убытков и расходов монастырь стал владельцем почти половины своих земель²³.

Это счастливое соотношение безвозмездных приобретений с платными зависало прежде всего от силы той религиозной «велией веры», которую имело благочестивое общество к Кириллову монастырю. Слава о действенности молитв преподобного Кирилла широко разнеслась по русской земле уже в XV веке²⁴. С 30-х годов XVI века к молитвам святого прибегали: великий князь Василий Иванович²⁵ и его сын Иван Грозный²⁶, желавшие принять в Кириллове пострижение, боярство (особенно московское) и другие общественные классы. Для спасения души и здравия тела сделано огромное большинство земельных вкладов²⁷. Рядом с этим стоит и тот факт, что Кириллову монастырю предоставлялась со стороны правительства и общества возможность приобретать земли вопреки постановлениям, ограничивавшим монастырскую правоспособность на расширение своих владений. Так после указа, состоявшегося 9 октября 1572 года и запретившего вотчинникам давать свои вотчины в большие монастыри, и (отчасти) после указа 15 января 1580 года, когда это запрещение было усилено и распространено на все монастыри, кирилловская братия с ведения правительства продолжала пополнять свою вотчину новыми присоединениями земель. Снисходительностью правительства можно объяснить и безнаказанность нескольких случаев самовольной «заимки» монастырем, каковая в XV веке не включалась в число дозволенных средств освоения земель²⁸. В жалованной грамоте князя Михаила Андреевича от 9 февраля 1473 года перечислено 17 деревень «посаженных на лесу» без княжеских грамот игуменами Христофором, Трифоном и Кассианом²⁹. Точно также в 1482 году, при межевании земель Кирилло-белозерского монастыря московскими писцами, открылось, что он без всяких крепостей владел пустошками Егиным, Уховым и Кузминским на том основании, что эти земля считались за монастырем, «изстарины от игумена от Кирилла»³⁰. Подобный же захват был обнаружен и в 1555 году (уже после того как состоялся соборный приговор (11 мая 1551 года), в силу которого занятие насильством земли возвращались их прежним хозяевам³¹. Во владении монастыря на Сизме оказалось тогда лишних 9 деревень и 13 починка, поставленных «самовольством, не по делу» на землях, которые были беззаконно «освоены монастырем»³². Во всех трех случаях занятые участки не только не были отняты, но и утверждены за монастырем жалованными грамотами³³.

Тот же способ заимки он применял и к землям, находившимся в частном пользовании (напр., к землям соседних крестьян и Ферапонтова монастыря). Как показывают правые грамоты, многие владения вошли в состав кирилловской вотчины потому, что прежние собственники их не искали³⁴ за 30, 40, или больше или меньше лет³⁵.

Так как приобретенные земли монастырь весьма редко уступал другим владельцам³⁶ (за исключением случаев мены), то понятно, что кирилловская вотчина в своем последовательном росте была вполне обеспечена. Но в судьбе ее за XV и XVI века не меньшее значение имела и деятельность братии, разделившейся по вопросу о монастырском землевладении на два направления, из которых одно, во главе с преподобным Нилом Сорским, отрицало право монастырей на владение селами, другое же признавало. В науке неоднократно высказывалось мнение, что к первому из направлений примыкал в Кириллове монастыре прежде всего сам его основатель. Пахомий Логофет передает два случая, из которых видно, что преп. Кирилл отказывался от «сел»³⁷, потому что владение ими было сопряжено с мирскими заботами, а князь инок Вассиан утверждал в своей Кормчей, что «Кирилл сел не держал»³⁸. Но свидетельство Вассиана разгоряченного полемикою с последователями преп. Иосифа Волоцкого, было, вероятно, лишь дальнейшею переработкою показаний житийного свидетельства. Пахомий же, приезжий славянин, записывал свое сказание со слов кирилловской братии в 60-х годах XV столетия, когда зародились среди ней споры о правах монастырей на вотчинные владение. Сам Пахомий в другом месте своего труда упоминает о селе Кириллова монастыря при жизни преподобного³⁹. Не возможно предполагать отрицательного отношения к монастырскому землевладению со стороны св. Кирилла и потому, что это не мирилось с порядками Симоновой обители, к которым он привык во время продолжительного пребывания в ней (более 17 лет). Сохранилось свыше 40 поземельных крепостей (в подлинниках или в копиях) преп. Кирилла, в том числе 24 купчих⁴⁰, которые показывают, что он ни в принципе, ни на деле не отрицал монастырского права на вотчины. Из актов нельзя даже усмотреть нерасположения его к землям населенным. Он принял село от князя Андрея Димитриевича, сам ставил деревни, покупал селения и на покупку их истратил 33 рубли и 205 белок, сумму для того времени значительную (особенно если принять в расчет дешевизну земли на севере).

Подобное же отношение к монастырскому землевладению обнаружили и ближайшие преемники преп. Кирилла – игумены Христофор и Трифон. В шестилетнее игуменство первого было сделано 1 пожалование, 5 дарений, 7 покупок (и 1 мена) земель. При втором. в промежуток 11 лет, состоялось 7 пожалований, 8 дарений, 7 покупок (и 1 мена); следовательно, в общей сумме приобретений при обоих игуменах две пятых составляли покупки. Но уже в это время интерес к платным способам приобретения начал ослабевать. Если выразить в процентном отношении число купленных тогда земель и сумму земель, полученных в виде вкладов и чрез пожалование, то составятся следующие цифры: при св. Кирилле в числе поземельных крепостей было купчих 58, 536 %, а пожалований и дарений 41, 463…%; при игумене Христофоре – купчих 53, 84615…%, а пожалований и дарений 46, 15338...%; при игумене Трифоне – купчих 31, 81…%, а пожалований и дарений – 68, 18…%. Несколько отчетливее нерасположение к покупкам вотчин – в монастырь стало сказываться в игуменство Трифонова преемника Кассиана (около 1448–1465 и 1466–1471). В течении 22 лет при нем были приняты 14 земельных владений, как вклады (56%), и пожаловано их 8 (32%), на покупку же земель монастырские суммы расходовались только трижды (12%), причем два раза на приобретение городских дворов. Возможно, что в Кириллове приобретали силу уже в то время так называемые «нестяжатели», под влиянием которых после удаления игумена Кассиана прирост монастырских земель получил задержку до второго десятилетия XVI века. Покупок не совершалось тогда вовсе и редко принимались от частных лиц дарственные записи на земли. Вотчинному источнику доходов братия предпочитала систему ружного продовольствия. В 148⁴/₅ году игумен Гурий, ходатайствуя о назначении монастырю хлебной руги, возвратил великому князю Ивану III вклад его из 29 деревень, починков и пустошей Вологодского уезда, полученный монастырем при игумене Серапионе (1482–1484). 19 лет спустя бывший инок Кирилловой обители и глава нестяжателей – преп. Нил Сорский на соборе 1503 года предложил сделать общим правилом, чтобы у монастырей не было сел и чтобы «чернцы» питались рукоделием. Но собор не принял проекта, согласившись с доводами преп. Иосифа, горячо отстаивавшего монастырское землевладение. Вслед за этим ряды нестяжателей начали редеть, они утрачивают постепенно прежнее значение при московском дворе, и через десять лет после собора 1503 года кирилловская вотчина увеличилась снова земельным пожалованием. В 1510 году братия решилась уже расходовать казенный деньги на ее расширение⁴¹.

Во время 30-летнего отсутствия покупок эти деньги должны были скопиться в монастыре в значительном количестве, так как еще в 90-х годах XV века монастырь был в состоянии употреблять на постройки сотни рублей⁴². С другой стороны строгие порядки жизни прославили Кириллову обитель среди русского общества, от которого в знаменитый монастырь направились обильные пожертвования, доставившие ему возможность вести дело расширения своего поземельного хозяйства в преднамеченном им порядке. С того времени, когда пошатнулось положение нестяжателей, число поземельных крепостей, заключенных Кирилловым монастырем при игуменах Алексие, Феодосии и Досифее, постепенно увеличивалось. В общей сложности в течении 20 лет (1520–1539) при них было заключено до 20 сделок на новые земли (11 данных, 6 купчих, 3 пожалования), и прирост монастырских земель почти не прерываясь, продолжался до второй четверти ХVII-го века⁴³, хотя число приобретений при разных игуменах и подвергалось постоянному колебанию. В этом колебании особенно любопытным является факт, что ограничительный постановления о монастырском землевладении 1551, 1572 и 1580 годов следовали как раз за увеличением в Кириллове числа поземельных покупок и вкладов. Так постановлению 1551 года предшествовала в монастыре деятельность игумена Афанасия, которого Курбский называл «сребролюбивым» и который в 12 лет присоединил к монастырской вотчине новых земель: по 7 купчим (на 471 рубль московский), по 11 данным и по 1 жалованной данной, т. е. в год в среднем выводе приобретал по 1, 5833… крепости, тогда как 3 его предшественника – только по 1. Указу 1572 года предшествовало игуменство Кирилла, который в 6¹/₂ лет приобрел до 55 новых владений (а в 1 год – 8, 4604... в среднем выводе). Пред указом 1580 года игумен Козьма в 7 лет (и 3 месяца) заключил до 63 поземельных крепостей (или в год в среднем выводе – 8,5734…). Таким образом ограничительные постановления, без сомнения, могли стоять в связи и с историей Кирилловской вотчины, но сами указы не прекращали территориального роста ее. Чтобы понять, почему оказалось возможным подобное обстоятельство, обратим внимание на то, какие земли и где приобретала кирилловская братия в разное время, и на сущность самых постановлений.

При игуменах преп. Кирилле, Христофоре и Трифоне приобретение земель шло в пределах Белозерского княжества по трем главным путям: на восток от монастыря – к Словинскому Волоку и по течению Порозобицы (к Кубенскому озеру), на северо-запад вверх по Шексне и южному берегу Белого озера и на юг вниз по Шексне и ее притоку Словянке с Уломою. Расширяясь постепенно из этих исходных пунктов по двум последним направлениям, монастырские владения в то же время усиленно подвигались на юг от Волокового пути, следуя течению реки Порозобицы, западному побережью Кубенского озера и системе рек Вологды и Маслены, проникнув в пределы Вологодского княжества. При игумене Кассиане и следующих здесь находилась почти половина всех приобретенных ими сел, пустошей, деревень и проч. Кроме Белозерской и Вологодской областей монастырские владения достигли еще Дмитрова, где было 11 деревень, полученных при игумене Трифоне, и двор в городе Дмитрове, полученный при игумене Кассиане. Предельный пункт монастырских земель в XV веке, (если выключить Дмитровские владения), на севере находился по берегам Белого озера (где были владения на Кивуйце, Усть-Куности и др.); отсюда западная пограничная черта спускалась по обоим берегам Шексны на юг до притока он Углы (а, быть может, и еще южнее). Южная черта владений направлялась по Маслене и Вологде, а восточная шла по западному берегу Кубенского озера и реке Порозобице к Белому озеру. Пределы этого треугольника обхватывали, таким образом, части княжеств Белозерского и Вологодского.

В первой половине XVI века вершина этого треугольника отодвинулась на север по реке Кеме, впадающей в Белое озеро, затем к Каргополю, а одно владение дошло до реки Онеги. Южная же черта треугольника, изменившись в северо-восточную, приблизилась к московским пределам и прошла по следующим межевым пунктам: по реке Лосте (притоку Сухоны), нижней Сухоне, Пошехонью, Угличу до Дмитрова. На западе пограничная черта протянулась чрез верховья реки Мотомы (притока Ковжи, впадающей в Шексну)⁴⁴.

Таким образом главное средоточие первоначального района монастырских земель относилось к пределам Белозерского княжества, где в XV столетии еще продолжало оседать новое население, тянувшееся из подмосковных областей и где большая часть территории заключала в себе слабые зачатки будущих хозяйств. Здесь были роздели, росчисти, распашки, землицы, нивы, пожни и другие угодия, только что тронутые пришлым с юга топором, сохою и косою, не имевшие ни населения, ни даже точно определенных границ. Земли, поступавшие в монастырь от белозерского князя и князей, правивших смежною Вологдою, также были обыкновенно дикими, порозжими, запустелыми, вымороченными, на которых села и деревни были редким исключением. Отношение братии к таким владениям не могло быть иным, как деятельностью землепашца колонизатора.

Вторая четверть ХVI века принесла с собою другие особенности. Быть может, под влиянием ограничительного указа Ивана III относительно отчуждения вотчин на Белоозере⁴⁵, спускаясь к верхнему течению Волги, к черте подмосковной области, где население уснуло осесть в предшествующие века, монастырская вотчина приняла в свой состав уже более благоустроенные имущества, поставленный на почве более плодородной и (не с одиночными поселками двудворными и трехдворными, как то было в промежутке между Шексною и Кубенским озером, а) с более скученным населением. Вокруг средоточий подмосковных уделов здесь расположились земельные владения княжеских слуг. Принадлежа в течение нескольких поколений одному роду или переходя в руки к другим равноправным слугам, эти земли к половине XVI века благодаря податным и другим льготам, успели организоваться в более или менее правильные вотчинные трехпольные хозяйства. Они состояли обыкновенно из села, где помещался дворец вотчинника или двор его заместителя с дворовою прислугою и вотчинниковою пашнею, и из тянувших к селу деревень, населенных крестьянами, несшими государственное тягло в неполном размере. Переход подобной собственности или ее части от одного владельца к другому равноправному в княжение Василия Ивановича и в малолетство Грозного здесь был менее затруднителен, чем в Белозерском княжестве, – как до, так и после, его окончательного присоединения к Москве. Если прежде в XV веке деятельность братии кирилловской была трудом земледельца колонизатора, то в вотчинах, присоединенных к монастырю во вторую четверть XVI века, неизбежность этого труда была менее настоятельна. Из колонизатора – землепашца монастырь с постепенностью превращается в хозяина, извлекающего оброчные статьи уже из населенного и разделанного имения, тем более что и прежние монастырские земли успели развиться до типа вотчинного боярского хозяйства. Преобладающим элементом в земельных приобретениях монастыря первого 50-летия XVI века являются села и деревни. Если в течение 128 лет с 1397 по 1514 год монастырь стал владельцем 8 сел (или вероятнее – 6), то с 1515-го по 1551 год в промежуток 37 лет он приобрел их 9 (или больше). Такими образом вотчинный характер приобретений был особенностью первого 50-летия XVI века.

Но наряду с этою особенностью возникла и другая, которую можно бы назвать торгово-промысловою. Она стояла в хронологической связи с движением монастырской вотчины по направлению к Вологде и Дмитрову, которые еще в XV веке были известны как торговые пункты. В XVI столетии, по словам иностранцев, не было города на Руси, который бы не вел торговли с Вологдою⁴⁶. Дмитров же был местом оборотов с солью; да и вообще подмосковные города отличались торгово-промышленною деятельностью их жильцов⁴⁷.

Одновременно с движением монастырской вотчины в эти области, с увеличением ее производительности и с накоплением в монастыре свободных сумм, братия стала заниматься покупкою и продажею естественных продуктов по разным городам. Для склада ее товаров по торговым пунктам возникла потребность в дворах, в лавках, складочных анбарах⁴⁸ и т. п. Приобретение их и составило другую особенность первой половины XVI века, особенность, невозможную для предшествующей эпохи.

Но городская поддворная земля в московском государстве была черною и de facto не выходила из тягла иначе, как с разрешения государя⁴⁹. Потому для правительства в интересах фиска была безразлично, кто бы ни был ее владельцем⁵⁰, ибо он всегда оставался плательщиком или издельщиком, и переход городской черно-тяглой земли в XVI столетии от одного владельца к другому оставался вне регулировки центрального правительства, если этот переход не был связан с обелением двора⁵¹. Не то значение имела передача в монастыри земель (обычно называвшихся вотчинами в актах XVI века) служилых. У правительства чрез это уменьшалось число участков, которые оно могло бы жаловать служилым людям, ближайшим советникам и соратникам государя, обязанным ему в силу самого факта пользования пожалованною землею служить и лично, и войском. Чтобы вознаградить эту убыль, правительству оставалось бы только «обояривать» черные земли, что было убыточно. Нуждаясь в служилось классе, московские государи должны были заботиться, чтобы служилая земля «из службы не выходила». Это и было одним из официальных побуждений к некоторым статьям указов 1551, 1572 и 1580 годов.

Но первое постановление не было, строго говоря, ограничительным для монастырей законом, так как касалось собственно формального контроля при совершении купчих на служилые земли⁵². Поэтому и после 1551 года монастыри имели возможность приобретать вотчинные земли без ведома государя, записывая их только в Поместной избе⁵³, а черные земли на северном побережье принимать в свое «владение» de facto без всяких стеснений (чрез частные сделки). Кириллов монастырь поэтому и после 1551 года нисколько не сократил числа своих вотчинных приобретений, участив в тоже время покупки черных земель, бывших под дворами и промысловыми предприятиями. Преемники иг. Афанасия – Симеон, Матфей, Варлаам и Вассиан в 14 лет заключили до 19 крепостей преимущественно на вотчины в Белозерском и Романовском уездах, истратив на покупку свыше 2250 рублей московских. Игумен же Кирилл в 6 с половиною лет расширил монастырские земли не менее, как на 55 участков, из которых одни находились в Белозорском, Московском, Углицком, Дмитровском и Пошехонском уездах, другие же (до 25) были в Поморье, в Каргопольском уезде и состояли из поддворных черных земель, с приспособлениями для добывания соли. Одних сел при игумене Кирилле, было приобретено до 12, а деревень – до 179-ти. – Второе постановление 9 октября 1572 года воспретило давать «вотчины» «в большие монастыри, где вотчины много». Но под вотчинами и здесь разумелись не земли вообще (как понимают иногда исследователи), а только «вотчины» служилые. Таких земель после указа 1572 года в Кириллов монастырь поступало уже немного от частных лиц; одно же вотчинное село Чиркино данное в 1581–82 году Шереметевым, вскоре было отписано на царя. Вместо вотчин усилилась разработка соляных и других промыслов в северном Поморье, поставленных на черной земле, на которую не распространялся ни указ 1572 года, ни следовавший за ним указ 1580 года, воспрещавший монастырям присоединять вотчины покупкою и принятием под залог. К развитию соляного промысла и торговля и клонились в большинстве случаев приобретения Кириллова монастыря с 1572 года по конец рассматриваемого периода⁵⁴.

Итак, в первое время преобладающим объектом приобретений Кириллова монастыря были необработанные земли Белозерского и Вологодского княжеств. После некоторого перерыва, в первой половине ХVI-го века до 1572-го года в составе монастырской вотчины усиленно входят земли служилые подмосковных областей и городские дворы. С 1572-го года главным элементом приобретений становятся промысловые учреждена в северном Поморье. В истории монастырской вотчины с ХV-го века по вторую четверть ХVII-го по преобладающему характеру приобретений осуществились, следовательно, четыре момента: земледельческий (Белозерский), противо-вотчинный, вотчинный (понизовый) и торгово-промысловый (поморский) и братия от менее сложных форм поземельной собственности постепенно переходила к более сложным, сообразуя качество и место своих приобретений с действующими постановлениями и общественными течениями.

Таким образом главными факторами в развитии кирилловских поземельных владений были: благосклонное отношение правительства, сочувствие общества и умелая деятельность братии. (См. также ниже приложение I).

2) Сообразно с тройственною разносоставностью владений монастыря (земледельческих, вотчинных и промысловых) создавались три главных способа разработки земель: монастырская пашня, оброк и промыслы.

Чтобы оценить сравнительное участие этих источников дохода в развитии экономического благосостояния монастыря, обратимся к рассмотрению каждого из них в отдельности. Так как фактических сведений о продуктивности вотчины до второй половины XVI века сохранилось немного, то нам предстоят ограничиваться главным образом данными о доходности вотчины со второй половины XVI века, делая отсюда посильные заключения о предшествующем времени.

В половине XVI столетия наибольшая сумма поступлений с вотчины извлекалась братьею не из земли непосредственно (т. е. не с пашни монастырской), но с поселенцев на ней, занимавших ее на разнообразных условиях. Доходность вотчин поэтому зависела прежде всего от количества тяглецов или платежных сил, к привлечению которых на монастырские земли были направлены усилия братии уже со времени преп. Кирилла.

Время основания им монастыря совпало с колонизационным передвижением крестьянского народонаселения из пределов московско-ростовских к северу. В окрестностях Кириллова эта колонизация тогда только что начиналась⁵⁵. Не считая старинных (новгородских) поселений в крае, земля здесь еще распахивалась пришлецами, имена которых усваивались и основанными ими селениями⁵⁶. Сам основатель монастыря прилагал попечение к устройству деревень вокруг новой обители⁵⁷. Так как это заселение увеличивало в Белозерском крае число податных лиц, т. е. доходы князя, и ослабляло старинное тяготение к Новгороду, то местные князья из рода Донского сочувственно относились к колонизаторской деятельности монастыря, выдавая его крестьянам «новикам» льготы от дани на 20, или 15 или 10 лет для устройства хозяйства. В XV веке представители княжеской власти смотрели на кирилловскую братию как на опытного колонизатора: жалуя в монастырь обыкновенно земли пустые, они предоставляли ему заселять их инокняженцами или местными окупленными крестьянами, a впоследствии иногда опять заменяли занятия земли пустыми. Когда монастырская вотчина переступила в границы Вологодской области, то бездоходный пустоши этого разоренного войнами края монастырь стал получать вместе со льготами и от князей: Василья Васильевича, Андрея Васильевича и княгини Марьи Ярославовны⁵⁸.

Крестьяне шли на земли монастыря (хотя и менее охотно, чем на черные и дворцовые), потому что это ставило их под надежную защиту и уменьшало, если не навсегда, то на несколько лет, их тягло⁵⁹. С другой стороны, и едва ли не более⁶⁰, их удерживало на монастырской земле ограничение права их перехода, делавшееся по просьбе кирилловской братии⁶¹. Поэтому народонаселение ее окрестной вотчины в XV веке постепенно росло. К 1482 году в состав белозерских владений монастыря. кроме 20 пустошей, входило 3 села и 129 деревень. Из числа последних относительно 37 известно, что они были поставлены Кирилловым монастыре⁶². Подобные же результаты мы видим в XV веке и в Вологодской области⁶³. В первой половине XVI столетия прибой новых сил в монастырские владения, по-видимому, еще более усилился. В феврале 1544 года в сотной из белозерских книг упоминаются: около Федосьина городка новых 22 кирилловских починка: около Рукиной Слободки, Милобудова, Словинского Волочка – 38 починков, поставленных «ново»: около Романовой слободки – 20, к лишнему течению Шексны, в волости Угле (к 38 деревням) – 48. В пределах Вологодских на Сизме возникло новых 14 деревень и 18 починков; у села Михайловского к 1533–34 году садилось 12 починков без пашни, и у села Спасского – 2 починка⁶⁴. Слабее шла колонизация около Белого озера: в Карголоме было поставлено только два починка, а в Кивуе – три⁶⁵. Пришлое население обыкновенно оседало в XVI веке по нагорным берегам рек и озер.

Процесс заселения монастырской вотчины продолжался до 50–60 годов ХVI столетия, когда число тяглых сил монастыря достигло высшего для XVI века предела⁶⁶. Но тягостное царствование Грозного заставило назреть давно подготовлявшийся кризиса в крестьянском быту, и к концу XVI века можно наблюдать исчезновение крестьянского населения из давно насиженных мест, его бегство из центра Руси к ее окраинам⁶⁷. Одновременно пустела и кирилловская вотчина, хотя трудно решить, экономические ли условия или моровые поветрия 1574 и других годов были здесь главною причиною обезлюдение. Несомненно только, что особенно пустели к концу XVI века кирилловские земли Вологодского края, Пошехонья и южной части Белозерской области⁶⁸. После прикрепления крестьян к земле (т. е. во 2-ой половине XVI века), многие монастырские поселки остались уже без жильцов, так что Борис Годунов для увеличения доходов монастыря усиливал обложение наличных тяглецов. Мор 1602 года также истребил не мало жилых поселений кирилловской вотчины⁶⁹, а литовское разорение еще более обезлюдило ее⁷⁰. – Но после литовского разоренья кирилловская вотчина Белозерского края стала по местам заселяться довольно быстро. Не смотря на убытки, понесенные в смутное время, монастырское хозяйство не было «до конца» уничтожено и среди обнищавших вотчинников сохранило способность оказывать поддержку поселенцам. С другой стороны и крестьянское прикрепление, фактически отсроченное смутным временем⁷¹, противодействовало пустению частно-владельческих земель, задерживая в них молодые рабочие силы. В промежуток времени с 1615 по 1626–1627 гг. население Вашкия⁷², Кемы (села Покровского)⁷³, Мегры⁷⁴, Kуности⁷⁵, почти удвоилось, a в Елизарове-Раменье более чем утроилось⁷⁶. Увеличилось также число жильцов к 1625 году в Городище⁷⁷ и в Лозе⁷⁸. Напротив, в менее крупных селах и их деревнях, напр. в Кивуе⁷⁹, прирост подвигался менее быстро, хотя в общем к 134–135 году число жильцов Белозерской вотчины и стало вдвое более скученным⁸⁰, сравнительно с 1615 годом.

Участники колонизационного элемента, равно как и «старожильцы» вотчин, вновь поступавших в монастырь, расселялись обычно по «дворам», составлявшим первичную ячейку для более сложных групп их: починков, деревень, сел, селец и погостов.

Эти дворы или ставились вновь самими поселенцами, получавшими ради этого от монастыря и правительства временные льготы, или передавались пришлецам запустелыми или же, наконец, ставились на монастырские средства и ссуды⁸¹.

Каждый дворовый участок принаровлялся обыкновенно для жилья одной семьи, по размере его не был однообразным. Новые дворы крестьянские на белозерских землях монастыря должны были отличаться как по объему, так и строениями от дворов, принадлежавших крестьянству бывших вотчинников или черному населению поморского края. Наиболее примитивный состав дворового инвентаря знал только избу и клеть, а в более осложненном (особенно городском) встречались: избы, клети, повалуши, сараи, ледники, чуланы, погреба и т. п. хозяйственные строения⁸², к которым иногда примыкали огороды и сады. Наименьшую сложность имели дворы в одиночных, а наибольшую – в скученных поселках.

Но последних было сравнительно немного, так как необходимая близость поселенцев к пашне дробила вне городов дворовую группировку, и более крупные поселения на кирилловской земле возникали только подле неизбежных административных центров. Мало того, многодворные поселения, поступавшие в монастырь, скоро утрачивали значительное число живущих дворов⁸³. Интересы кирилловского земельного хозяйства, основанного на пашенном отношении крестьян к земле, необходимо требовали децентрализации их в целях распашки наибольшей площади. Поэтому в случай отсутствия свободных или удобных дворовых мест пришлые люди и возмужалые члены дворовой семьи старожильца направлялись на устройство починков, состоявших из одного или двух-трех дворов. Починки эти ставились на земле нераспаханной и чаще всего на лесе, после вырубки и сожигания которого почва делалась на время восприимчивой к трехъпольной культуре. Если избранное место почему-либо оказывалось неудачным для успешного ведения хозяйства, то починок нередко становился пустошью.

Но правильный рост починка превращал его в деревню, которая однако числом дворов иногда не отличалась от первого. Починком прежде всего называлось (обычно, хотя и не без исключений) поселение из одного или нескольких дворов в период льготных⁸⁴ от тягла лет (в 5, 10, 15, 20 лет), назначавшийся поселенцам для заведения новых хозяйств на не разработанных участках, а затем также и вообще всякое новое поселение. Деревнею же становился починок по истечении урочных лет, на которые была предоставлена льгота, после того как платежные средства хозяйства его успевали достигнуть уже известной степени экономической определенности.

Когда в поселении устраивалась церковь с дворами причта и кельями для нищих, то оно превращалось в погост. Если вокруг такого селения возникали «выставки», или выселки из него, которые становились к нему в тяглую и юридическую зависимость, и если в самом селении находился монастырский двор, назначенный для прикащика, как административного лица в известном округе, то такая дворовая группа получала название села п являлась центром административным, судебным и финансовым для окрестных деревень и ночников, составлявших собою «ключ» или «волость»⁸⁵ (районы частно-владельческого и государственного тягла). Утрата этого значения низводила село в разряд селец и даже деревень.

Таким образом село было древнейшим для известной местности починком, историческая давность которого сделала его родоначальником и центром тягла и юрисдикции для других поселений, разграничение которых в разряды по количеству дворов поэтому могло оставаться только относительным, ибо разность починка, деревни, погоста, села, опиралась на разность их значения в волостной организация.

Действительно села в кирилловской вотчине XVI века обыкновенно слагались из 6–8 дворов⁸⁶, которых иногда, впрочем, бывало значительно меньшее число, встречались села из двух дворовых мест⁸⁷. Деревни состояли из 1–12 дворов⁸⁸. Починки – из 1–4 дворов⁸⁹. Как редкое исключение в монастырских владениях встречались и более скученные поселки, напр. село Мегра, имевшее в 1601 году 75 дворов. Но такие поселения довольно быстро разрежались до обычной нормы.

Неизбежным последствием децентрализации населения должно было бы являться быстрое увеличение численности починков и деревень тем более, что монастырская вотчина в тоже время приращалась и новыми приобретениями их. Но историческая действительность вследствие вымирания населения и экономических неурядиц не всегда и не вполне могла отвечать этому ожиданию. В 1482 году монастырю принадлежало в Белозерском княжестве 4 села и 129 деревень⁹⁰. В 1544 году в том же уезде – 4 села, 3 сельца, 252 деревни и 143 починка⁹¹. В 60-х годах XVI века – 5 сел и 441 деревня⁹². В 1615 году – 24 села, 13 погостов и 290 деревень⁹³, а в 1626–1627 году 21 село, 14 погостов, 3 сельца, 1 слободка и 389 деревень живущих⁹⁴. Всех же поселений за монастырем в 60-х годах XVI века (кроме дворов на северном побережье) числилось 23 села, 3 приселка и 892 деревни⁹⁵. В 1601 году сел и селец – 51, слобода – 1, волостей – 3 и деревень – 880⁹⁶. При Самозванца оставалось тоже число сел, но количество живущих деревень (вследствие мора и голода) убавилось до 868⁹⁷.

Все эти колебания в численности народонаселения и его распределении непосредственным образом отражались и на главной сумме вотчинного монастырского дохода, который собирался главным образом с жильцов вотчины и зависел от способов обложения платежных сил, распадавшихся на несколько неодинаковых групп, из которых самую многочисленную в XVI веке составляло крестьянство.

Крестьянское тягло за право пользования монастырской землею состояло из оброка, пошлин и повинностей, но не прикреплялось непосредственно ни к личности каждого отдельного крестьянина (т. е. не было однородно с подушным окладом), ни ко двору, а, связываясь с продуктивностью занятого участка, промысла или хозяйства в ее взаимоотношении к силам жильца (или жильцов), соединялось с вытью, которая была, хотя и не повсеместно⁹⁸, единицею измерения при раскладке податей и повинностей. Но исходя из соотношения между способностью поземельного имущества (дворо-хозяйства) к определенному доходу и силами плательщица и отличаясь поэтому и от подушной и от подворной системы обложения, вытная раскладка XVI века de facto весьма тесно соприкасалась с самою личностью вытчика как вследствие его задолженности монастырю, так и вследствие неизбежности соразмерять его силы при назначении тягла. Поэтому вытные книги 60-х годов XVI века дают нам не только подсчета, вытей по деревням, но сообщают и имена самых вытчиков и количество наложенного на каждого из них тягла (см. Рук. Кир. библ. № 69–1308).

Являясь единицею для измерения податной силы дворохозяйства, выть однако в разных частях монастырских владений не сохраняла значение постоянной и равномерной величины. После приобретения земель с них обыкновенно оставлялась разнообразная система «розвыченья» прежних владельцев⁹⁹, причем и сам монастырь в начале XVI века дозволял себе прибавку наделов¹⁰⁰. С другой стороны на «худой» земле выть по необходимости должна была занимать большую площадь, чем на «середней» и доброй. В дворцовом селе Яргомож, перешедшем в Кириллов монастырь, на выть было положено пашни «середние земли по семи десятин, а худые земли по осми десятин»¹⁰¹. Но не только в отношении к геометрической площади, а и в отношении к числу дворов и к сошному письму выть XVI века не удерживалась среди неизменных границ пропорциональной величины даже в пределах одной и той же вотчины¹⁰².

Так в отдельных книгах, выданных Кириллову монастырю 19 декабря 1568 года на село Воскресенское (Белозерского уезда), было назначено на выти различное количество четвертей пашни при одинаковой средней земле, напр.

и т. п.¹⁰³

Пашенный надел выти, следовательно, колебался в Воскресенской вотчине между 6 и 20 четвертями или 3 и 10 десятинами средней земли¹⁰⁴.

Еще более неустойчиво было отношение численности вытей к количеству деревень и сошному письму, даже после реформы 1551 года¹⁰⁵. В этом легко убедиться, рассматривая описную книгу монастырских владений за 1601 год¹⁰⁶:

Как видно из этой таблицы, отношение суммы живущих и пустых вытей к сошному письму разнообразилось для каждой вотчины. На соху приходилось (приблизительно, отбрасывая мелкие дроби) и 12 вытей (в Мегре), и 27 (на Сизме), и 29 (на Волоку Словинском), и 79 (в селе Троицком), и 99 (в Околомонастырье), и 127 (в Лозе), и 144 (в Вашкие) и т. п. Нельзя искать причин этого разнообразия в неодинаковом качестве земли (так как в пределах отдельных вотчин, по крайней мере Белозорского уезда, она только в редких случаях не была однообразною), но их следует относить на долю разнородного значения сохи и выти в механизме податного обложения. Соха была государственною окладною единицею, которая сообразно с качеством земли определялась писцами и до нового письма оставалась неизменною. Выть же служила интересам раскладки на волостных землях, являясь в землях частно владельческих и окладною единицею, с которой назначался оброк и пошлины в пользу вотчинника и его «слуг». В промежуточный период между писцами, отмечавшими сошное письмо, выти переходили из живущего в пусто, и наоборот из пуста в живущее, увеличивались в своем числе – благодаря новым поселенцам или совершенно исчезали из счета, зарастая лесом и т. п. Когда чрез несколько лет после 1601 года, вновь производилась опись кирилловской вотчине, то численное отношение вытей к сошному письму представляло собою совершенно новые цифры. Так напр.. тогда было:

Правительство могло стремиться к регулировке численных отношений вытей к сохе в интересах равномерного обложения земель дворцовых и черных, состоявших под более или менее близким контролем дьяков. Но государственные сборы с кирилловской вотчины доправлялись самим монастырем, который платил налоги со своих сох в Москве. Поэтому, хотя опись монастырских вотчин 1601 года и следовавшая за ней были составлены правительственными писцами, оба документа не обнаруживают попытки вытную систему сообразовать с сошным письмом. Последнее, при том, производилось (вследствие разбросанности монастырских земель по разным уездам) не одновременно для всей монастырской вотчины и потому должно было нередко отставать от тех перемен, какие происходили в истории вытей ко времени составления «вытных книг», «описи 1601 года» и т. п. переписей¹⁰⁸.

Отсутствие единства в размерах пашенных наделов и в числе дворов по вытям, при разнообразии их отношений к сохе, должно было бы вести к несправедливому распределению тягостей податного обложения (как частно владельческого, так и государственного), обременяя одних крестьян в ущерб другим¹⁰⁹. Но эта неровность в некоторых случаях сглаживалась не только пропорциональностью соотношения между составом наличных рабочих сил выти и количеством взимаемой с вытных дворохозяев подати, но и разновидностями тягла, размер которая приспособлялся братиею к местным (географическим и бытовым) условиям хозяйства в той или другой вотчин. При переходе в монастырскую собственность какого либо благоустроенная поземельного имущества, в нем обыкновенно удерживались те виды частновладельческих сборов, которые в ней существовали ранее. Поэтому крестьянское тягло в землях бывших вотчинников отличалось в своем составе от тягла земель дворцового происхождения и т. п.¹¹⁰. Обычай оставлять за сторожильцами новых монастырских земель прежние оклады и роды сборов был заметен еще в 1601 году, когда писцы во многих местностях кирилловских владений застали на лицо и те поступления, которые получались с крестьян и предшествующими собственниками этих земель. В одних вотчинах преобладали денежные платежи, в других взимался оброк разными сортами зерна, в третьих крестьяне платили часть податей яйцами, овчинами, яретипами и т. п. продуктами, носившими название «столовых запасов».

С другой стороны и сам монастырь, вступая в сделки с новыми крестьянами своих земель, допускал не мало вариантов в условиях аренды¹¹¹. Точно также затруднительность доставки оброчного зерна в монастырь заставляла делать переложения хлебного оброка на изделие или денежные подати¹¹².

Таким образом как по своей финансово-экономической сущности выть, являясь прежде всего единицею измерения или нормою для назначения податного оклада и уже затем раскладочною единицею, в действительности не могла не изменяться сообразно с силами дворохозяйств, точно так по своему историческому происхождению вся вытная система обложения кирилловской вотчины соединяла в себе разнородные элементы и формы крестьянского тягла.

Но так как отсутствие однообразной и устойчивой нормировки вытного тягла в пределах всей кирилловской вотчины могло отражаться неблагоприятно на интересах как монастырского, так и государственного хозяйства, то по инициативе правительства братия стремилась к объединению и регулировке отношений крестьян к монастырю, исключив произвол из этих отношений и сообщив им доступную для контролирования определенность. Стоглавый собор дозволил монастырям давать беспроцентные ссуды нуждавшимся крестьянам, но в тоже время потребовал, чтобы были заведены книги, в которых было бы обозначено «сколко на котором хлеба и денег и сколко в котором селе денег и хлеба в займех», и чтобы книги хранились в казне «крепости для»¹¹³.

Во второй половине XVI века и начале XVII-го действительно было сделано несколько попыток к упорядочению системы обложения крестьян в пользу монастыря. Чтобы оценить эти предприятия в истории его финансов, рассмотрим сначала каждое из них в отдельности и проследим, насколько осуществились предначертала этих мероприятий.

С древнейшей регистрацией монастырских сборов со крестьян, мы встречаемся не позже 60-х годов XVI века, в так называемых «книгах вытных». В этот перечень сел и деревень со счетом их вытей были внесены: во-первых – указания на количество семян, выданных монастырем в ссуду крестьянам для засева их пашен, во-вторых – сведение о распределении оброка между вытчиками отдельных вотчин. Первые указания составили так называемый «семянник», вторые – «оброчник»¹¹⁴.

Семянные и денежный ссуды крестьянам, известные под общим названием «серебра», принадлежали к числу воспособлений, весьма употребительных в монастырских землях еще в XV веке; населенных в то время «серебряниками», «половниками» и рядовыми людьми. В кирилловском семяннике половины XVI века заключался, вероятно, отголосок старинной формы обязательству устанавливавшихся между крестьянами и монастырем. Но очевидных следов ростового или издельного серебра мы здесь не находим. Семянная ссуда крестьянам в этой книге является в качестве подмоги большею частью новикам белозерского края (а иногда и старожильцам) для обзаведения их посевным инвентарем, который предоставлял бы им возможность выплачивать монастырю хлебный оброк или посопный хлеб, взимавшийся не за семяна, а за пашню, т. е., или за право распашки монастырской земли в пользу самого крестьянина или как замена первоначальной повинности распахивать долю частновладельческой земли. Только в приписках к монастырскому семяннику, начиная с 1602–1604 годов упоминаются кабальные ссуды¹¹⁵, хотя несомненно, что они практиковались и ранее. Но в записях самого «семянника» нам не удалось напасть на следы процентных ссуд. Вероятно, он был приспособлен к распоряжению Стоглава. В перечне денежных и хлебных долговых обязательств, хранившихся в монастырской казне во время описи 1601 года, список денежных кабал начат с 7041–153²/₃ года, тогда как наиболее раннею хлебною кабалою был документ относившийся к 90-му (158¹/₂) г. Из общей суммы 160 кабальных записей, денежных было тогда 154, а хлебных только 6: одна 90-го три 101-го и одна 105-го года¹¹⁶. В переписных книгах денежных кабал, не взысканных еще к 1 июню 1661 года, перечислен целый ряд записей, из которых часть не была погашена после столетнего срока (со времени 156³/₄ года). Между сотнями залоговых актов, по которым ожидалось взыскание денег (или стоимости лошадей, коров, и т. п.), ссуженых в начале XVII века, здесь только незначительное число относилось к разряду хлебных по происхождение кабал. Притом из общей суммы последних только две-три обязаны были, невидимому, ссуде монастырем хлеба. Другие же возникли вследствие неисполнения обязательств, напр. неуплаты Рукинскими крестьянами оброчного хлеба в 111–112 годах (41 кабала¹¹⁷).

Таким образом обычная ссуда «поземных семян» не вводила крестьян в условия процентных долговых обязательств. Стоглав справедливо указывал, что ростовая ссуда хлеба крестьянам должна была вести к обезлюдению монастырских вотчин. Для привлечения «новиков» семяна не могли не быть таким же необходимым условием, как и наличность пашенного надела. Поэтому возврат семян был обязателен для крестьян только при их выходе, и вероятно, при отсутствии их заместителей¹¹⁸.

Размер хлебных ссуд был неодинаков. В Околомонастырной деревне Погорелое, напр. на 1 выть сеялось монастырских семян: ржи 8 чети, пшеницы 1 осмина и овса 18 чети. В деревне же Боровое того же Погорельского ключа высевалось на 1 выть: только 4 чети монастырской ржи, 1 осмина пшеницы и 11 чети овса. В Каргободе, где жили плотники, на вытный посев было выдано и по 6 чети ржи и 8 чети овса, и по 5 чети ржи и 8 чети овса. В том же Погорльском ключе на полвытные крестьянские наделы высевалось монастырского хлеба в одних случаях по 4 чети ржи, по полосмине пшеницы и по 8 чети овса (напр. в деревнях Погорелое и Курганы), в других – по 3 осмины ржи, по полосмине пшеницы и по 5 чети овса (в деревне Хвощеватик). Вообще размер ссуды ржаного зерна для крестьянских вытей Околомонастырья колебался между 8 и 2 четвертями; размер ссуды пшеницы – между осминою и полосминою, и размер ссуды овса между 20 и 6 четвертями. В других вотчинах ссуды были меньшого размера и выдавались и ячменем. Так в деревне Бабинское Санниковской вотчины на выть было выдано 5 четвертей ржи, 1 осмина пшеницы, 1 осмина ячменю и 8¹/₂ четвертей овса. В селе же Ваган той же вотчины вытчик занял только 3¹/₂ четверти ржи и 7 четвертей пшеницы¹¹⁹.

Чем определялся размер выдававшейся ссуды, нам остается неизвестным. Но право на получение ее обусловливалось обязательством платить монастырю хлебный оброк. По сведениям «вытных книг XVI века, из монастырских житниц ее получали вытчики, доставлявшие сюда же хлебным оброком главную долю своего тягла и проживавшие по вотчинам Белозерского, Вологодского и Романовского уездов, не столь отдаленным от монастыря, именно: в Подмонастырье, Рукиной Слободке, Колкаче, Карголоме, Романовой Слободке, Сизме, Михайловском, Спасском и Санников, а кроме того – в Кивуе и Вашкие, откуда собирался и хлебный и денежный оброк. Это были земли, который колонизовались (за исключением Санникова) при непосредственном участии кирилловских властей. В 60-х годах XVI века здесь монастырскими семянами пользовались для посева на своих пашнях крестьяне 1070²/₃ вытей (или 720 деревень). Общее количество поземных семян за ними было 5623 четверти ржи, 233 четверти пшеницы, 425 четвертей с полосминою ячменю и 12,365 четвертей и 1¹/₃ осмины овса, а всего 18,647 четвертей, или в среднем выводе за одною вытью – около 17, 41... четвертей зерна. Но так как в выти обыкновенно состояло несколько дворохозяйств и в редких случаях по одному двору, то на долю каждого двора приходилось меньшее количество заемных семян. Частнейшее распределение ссуд по вотчинам читатель может усмотреть из прилагаемой ниже таблицы итогов «семянника» XVI века.

Хотя выдача семянной ссуды крестьянам обусловливала обыкновенно уплату ими хлебного оброка (или посопного хлеба), но он взимался не только с крестьян, задолжавших монастырскими семянами, а и с крестьян не связанных никакими заемными обязательствами. В последнем случае он однако существенно отличался от первого, являясь лишь незначительною прибавкою к не хлебному сбору. Наоборот «посопный хлеб» со крестьян, взявших семянную ссуду, был весьма крупным ежегодным податным сбором, который по отношению к ссуде изменялся от ¹/₅ до ²/₃ ее и т. п.¹²⁰. Обыкновенно величина ссуды превышала количество хлебного оброка, но не стояла к нему в точно определенном цифровом соотношении подобно тому, как и последний не удерживался в пределах одинаковой нормы для отдельных вотчин.

Общая сумма оброчного хлеба с крестьян, получивших семянные ссуды, по данным оброчника ХVI века, составляла около половины всего количества этих ссуд. Последних было выдано 18647 четвертей хлеба, а ежегодный оброк с крестьян, взявших подмогу, равнялся 9983 четвертям с получерпком¹²¹.

В таком отношении задолженности и связанного с нею обязательства платить монастырю хлебный оброк, по указаниям оброчника XVI века, состояли почти две трети крестьян кирилловских вотчин, именно из общего числа 1463¹/₂ вытей, указанный способ тягла несли крестьяне 1070²/₃ вытей. Жильцы же вытей, не связывавшие себя заемным хлебом, платили монастырю оброк денежный и в придачу к нему давали небольшую часть подати натурою. Всматриваясь в судьбу и местонахождение вотчин, по которым жили те и другие крестьяне, не трудно догадаться об исторических причинах, вызвавших указанное различие в платежах. Хлебный оброк, обусловленный заемными семянами, как мы видели, собирался со старинных (за исключением Санникова) вотчин, который были расположены в Белозерском, Вологодском и Романовском (Пошехонье) уездах и заселены при участии монастыря, выдававшего крестьянам подмогу на первое обзаведение. Кроме того из этих вотчин была более удобна и самая доставка хлеба в монастырские житницы. Напротив села и деревни, обложенные денежным оброком, находились большею частью в отдаленных от монастыря местностях, не связанных с ним удобными путями сообщения, и были присоединены к его владениям уже в то время, когда получили более или менее благоустроенный вид. Сюда принадлежали хозяйства, приобретенные монастырем (кроме сел Куралгина и Кобанова) в XVI веке, с 40-х его годов. Так в состав денежных сел по сведениям «оброчника» входили: село Куралгино (Дмитровского уезда), составившееся из приобретений, сделанных в XV веке и в 153⁰/₁–153³/₄ годах¹²², село Кобаново («Углецкого уезда»), приобретенное в 1522 году¹²³, село Куликово (Дмитровского уезда), полученное монастырем. 16 июня 1548 года¹²⁴, село Пантелеймоновское, полученное в 15⁴⁹/₅₀ году от Терентия Матфеева сына Монастырева¹²⁵, село Дгино-Тереботунь (в Бежецком Верху), данное в монастырь в 155³/₄ году княгинею Мариею Воротынскою¹²⁶, село Кологривое, поступившее в 1556 году в качестве вклада по князе Юpие Ивановиче¹²⁷, село Покровское – Кема, расположенное в глуши Белозерского уезда в Городском, стану и приобретенное в 155⁶/₇ году от князя Семена Ивановича Кемского¹²⁸ село Кукобой (в Пошехонье), купленное в 155⁶/₇ году у князя Александра Данииловича Ухтомского¹²⁹, село Карповское (Романовского уезда в Пошехонье, на Ухтоме), купленное 15 марта 1557 года у князя Даниила Данииловича Ухтомского¹³⁰ село Душилово (в Романовском уезде, в Пошехонье, на Ухтоме), купленное в 155⁸/₉ году у князя Петра Александровича Ухтомского¹³¹, приселок Ескино (в Пошехонье Романовского уезда на Ухтоме), приобретенный в 155⁸/₉ году у князей Ухтомских¹³², село Пестушино-Петровское (Московского уезда, Горетовского стану), пожертвованное в 1559 году околничим Андреем Александровичем Квашниным¹³³, кроме того – села Кивуй и Вашкий, пользовавшиеся в то же время и заемным хлебом¹³⁴.

Система денежных и хлебных сборов во всех этих селах была принята Кирилловым монастырем, очевидно, от прежних владельцев, при которых, вероятно, существовали и определенные нормы для повытных денежных окладов. Кирилловский оброчник 60-х годов XVI века отметил, что в селе Пантелеймоновском с каждой из семи крестьянских вытей брали по два алтына и кроме того всякая выть пахала по три осмины ржи и по три чети овса¹³⁵. В селе Вашкие вытная подать также была сравнительно равномерною, платили обычно с полвыти по 4 алтына, а с выти но 8 алтын, но починки были уже обложены здесь сравнительно тяжелее: с полвыти взимали по 5 или 6 алтын. Казак с полвыти здесь же выплачивал 8 алтын¹³⁶. Относительно других вотчин «оброчник», напротив, не указывает вытной нормы оброка и дает значительное разнообразие раскладочных цифр для вытей и их долевых участков. В Кеме, например, с 1 выти взимали: 2 алтына (в деревне Прислоново), 2 алтына и 1 осмину ячменю (в деревнях: Евсюково, Коровино, Окулово), 2 гривны и ¹/₂ осмины ячменю (в деревнях: Кузнецово, Лудчая, Есино), 4 алтына (в деревне Гора), 4¹/₂ алтына и ¹/₂ осмины ячменю (в деревнях: Петрово и Гришино), 5¹/₂ алтын и ¹/₂ осмины ячменю (в деревне Рагозино), 5¹/₂ алтын и осмину ячменю (в деревне Селютиново), 6 алтын 2 деньги и ¹/₂ осмины ячменю (в деревне Омельяново), 6¹/₂ алтын и ¹/₃ осмины ячменю (в деревне Игнатово), 10 алтын и 1 осмину ячменю (в деревнях: Окулово, Костино, Карбуево, Семеново, Поздино), 11 алтын, 2 деньги и четь ячменю (в деревне Никоново), 16 алтын и 1 четь ячменю (в деревне¹³⁷ Моисеево) и т. п.

В селе Кивуй с 1½, выти платили 14 алтын без 2 денег (в деревне Чертеже), с 1 выти – 4 гривны (в деревнях: Турово и Вышати), с ½ выти – 6 алтын без 2 денег (в селе Кивуй) и 5 алтын без 2 денег (в деревне Гришкино), с ½ выти – 4½ алтына (в деревне Феткова Гора; и 4 алтына (в деревне Климшино), с ¹/₄ выти – 2½ алтына (в деревне Осотная) и т. п.¹³⁸.

Значительно большая устойчивость в размере сборов удерживалась в центральных вотчинах. В селе Куликове (Дмитровского уезда) и деревнях его с 1 выти обыкновенно взималось по 11 алтын и 30 яиц, хотя бывали и отступления от той же нормы: иногда делалась наддача за пашню по гривне (на полвыть). В деревне Веретея той же вотчины с полвыти монастырь получал 10 алтын и 15 яиц. Выть деревни Мартыновой доставляла 13 алтын и 30 яиц и т. п. В той же вотчине с казаков оброк взимался подворно: по 10 денег со двора¹³⁹. В селе Куралгине (Дмитровского уезда) вытный оброк состоял из 8 алтын и 3 осмин пшеницы, хотя здесь также допускались уклонения от этого обложения: иногда с выти брали кроме 8 алтын 2¹/₂ осмины пшеницы и осмину ячмени, или: 8 алтын и 1 четь (т. е. 2 осмины) пшеницы, или 8 алтын 3 осмины пшеницы и 1 четь ячменю¹⁴⁰; и т. п. Вообще же средняя величина денежного оброка с Куралгинской вотчины была ниже 6 алтын с выти. В сельце Петровском (Московского уезда) взимали «оброку с выти но барану, да по полти мяса, а не люб баран или полот, ипо за баран 2 алтына, а за полоть 2 ж алтына»¹⁴¹. В селе Дгино-Тереботунь вытный оброк состоял из полтины, черика ржи и пол осмины овса или из полтины¹⁴². Менее равномерным было тягло в селе Кологривом. Одни вытчики платили с выти: 5½ алтын, другие – по 22½ алтына¹⁴³. В селе Кобаново обычный размер оброка равнялся 12 алтынам и 1 чети ржи¹⁴⁴.

Всех сел денежных оброчных за Кирилловым монастырем в 60 годах XVI века числилось тринадцать: 9 больших и 4 меньших; при них было 252 деревни и приселок. Вытей здесь было 464. С них получалось денежного оброку: 157 рублей 25 алтын 2½ деньги, а посопного хлеба – 167 четей ржи, 69 четей пшеницы, 67 четей ячменю и 163 чети с осминою овса, всего хлеба – 466 чети.

Общая же сумма как платежных сил, так и поступлений по «книгам вытным» 60 годов XVI века выражалась в следующих цифрах: в разных уездах Кириллову монастырю принадлежали тогда 15 больших, 8 меньших сел, три приселка, 892 тяглых деревни и тяглых вытей в них 1463⁵/₈ хлебного оброка с них взималось 10449 четвертей с пол осминою и двумя третниками, денег 157 рублей 25 алтын и 2½ деньги¹⁴⁵ и кроме того несколько съестных припасов.

Указанным итогом, однако, не ограничивалась сумма той пользы, которую монастырь в половине XVI века, выбирал со своих жильцов. Выше отмеченная неоднократно неравномерность повытного обложения, при существовании определенной нормы его для отдельных вотчин, была обязана в значительной степени не только разнообразию доходоспособности вытей, но и выполнению крестьянами разных повинностей, которые освобождали вытчиков или от всего оброка или от его долевой части. Эти повинности наряду с хлебным и денежным сборами были одною из ранних форм отношение крестьянства к монастырю-землевладельцу. О работах крестьян (людей) на монастырь в XV веке говорят (правда, довольно глухо) как акты того времени, так и житие преп. Кирилла, составленное Пахомием Логофетом. Были ли среди этих издельщиков пашенные крестьяне или одни только так называемые дворовые или дворцовые люди¹⁴⁶, мы решить затрудняемся. Но относительно половины XVI века уже несомненно, что тогда часть пашенных крестьян вместе и выполняла повинности и выплачивала оброк¹⁴⁷, хотя в тоже время другая часть монастырских крестьян была совершенно свободна от повинностей, но давала один только оброк¹⁴⁸, который, надо полагать, включал в своем итоге и изделье, переложенное на определенную сумму взноса¹⁴⁹. Наиболее примитивный и частый вид крестьянских повинностей состоял в возделывании монастырской пашни и кошении сена¹⁵⁰. Но другие крестьяне делали плотничное¹⁵¹ и каменное дело, строили езы для рыбной ловли (так «Уломцы хрестьяне» делали езы на Шексне – Шатрецкой и Взвосской)¹⁵² возили монастырские повозы¹⁵³, ловили «погонную» и поледенную ловлю (крестьяне езовых деревень), поставляли дрова¹⁵⁴ и т. п. Крестьяне Романовцы (т. е., из Романовой слободки), Сиземцы и «Рукинцы» т. е., (из Рукиной слободки) иногда приходили в монастырь работать (не за плату ли?) в течение недели¹⁵⁵, и т. п.

При распределении повинностей монастырские власти (игумен и соборные старцы)¹⁵⁶ сообразовались с оброчным и податным тяглом вытей. Обыкновенно крестьянам «обеленным» от государственных платежей назначалось больше повинностей, чем тяглым¹⁵⁷. Крестьяне подмонастырные, отарханенные в 1577 году (19 мая), были тогда же привлечены к большей затрате своего труда на монастырь. В своей жалованной грамоте от этого года Иван IV вотчину (подмонастырную) Кириллова монастыря «трех ключей Колдомского и Кнутовского и Зарецкого, обелил, подати свои государьские отдал для монастырского изделья; дани и посохи и белово корму не давати и емчужново дела не делати, и на ямех с подводами не стояти и в город их крестьян в целовалники и в таможню не выбирают и тамгу и всякие пошлины крестьянам с их товаров не давати и посланником государьским к ним не въезжати ни по что и подвод и проводников не давати, а кому будет до них дело, ино по них едет даной пристав их»¹⁵⁸. Игумен Козма и старцы соборные в виду этих льгот приговорили: «за то им (т. е. крестьянам) в монастыре по вся лета монастырское дело делати: пашня им пахати, на выть сеяти по две четверти ржи, а яровое жито потому же сеяти как в людех по той же десятине и навоз возити, а изойдетца в котором поле за десятинами пашни и им то Бога ради спахати згоном, и пожни косити по прежнему те же закоси, которые преж сего косили, а дрова хлебенные и уголние и овинные сечи и возити да на всякую осень сечи и возити по тридцати бревен мостовых на выть, а бревна ронити трех сажен с локтем, а в отрубь пядь да по пяхи бревен на выть ронити по пяти сажен с локтем и пашня спахав и хлеб и замолотить и в житницы свозити и сено с своих закосов в монастырь свозити и около пашни изгорода самим городити, где хто пашет, а позовут к которому делу на Звоз лодьи подымати¹⁵⁹ и хлеба носити и под реку лесу усечь и им все то делати по старому»¹⁶⁰.

Сверх повинностей, перечисленных в уставных грамотах или определенных обычаем, кирилловские крестьяне в XVI веке были совершенно свободны от произвольных распоряжений отдельных старцов. В той же грамоте от 19 мая 1577 года было по этому поводу замечено: «а сверх сие грамоты у келаря, которая будет нужа и велит позвати крестьян из чести и которые крестьяне пойдут из чести – тому честь, а которые не пойдут, и тому крестьянину пени петь»¹⁶¹.

Насколько продолжительным был срок действия системы крестьянского обложения, предусмотренной «вытными книгами» 60-х годов XVI века, об этом мы не нашли определенных указаний в сохранившихся документах. Преходящее значение «оброчника» этих годов вытекает из способа распределения в нем оброка применительно к личности дворохозяев и временным условиям их тягла (льготные годы – для повиков). Новое поколение тяглецов должно было нуждаться в замене прежнего обложения окладом соразмерным с их силами, и можно подозревать, что назначение этого оклада происходило чрез небольшие промежутки времени, б. м., ежегодно, сообразно с быстрым колебаниями живущего и пуста в тяглых вытях. До нашего времени в Кирилловском архиве уцелели «книги оброчные 108 году» (в которые записан оброк, собранный чернецом Исаиею 1 сентября 1599 года с околомонастырных крестьян)¹⁶². Вероятно, что подобные книги составлялись и в предшествовавшие годы, так как экономическое состояние подмонастырного крестьянства и его обложение по книгам 1599 года значительно разнятся от оброчного бюджета 60-х годов того же столетия. К исходу XVI века не только исчезли некоторый из тяглых деревень и убавилось количество вытей в них, но и самая система ключевых paиoнов для сбора оброка подверглась нескольким изменениям¹⁶³. Так как ведение указанных документов относилось к обязанностям органов местного вотчинного управления, то нельзя удивляться и тому, что в Кирилловском архиве не осталось подобных оброчных книг для вотчин более или менее отдаленных, и что таковые книги сохранилась только для Подмонастырья, заведывание которым подлежало членам центрального управления.

Во всяком случае вторичной редакции «вытных книг» от XVI века для всей вотчины кирилловской мы не имеем, хотя и сохранились указания на работу правительственных писцов по общему описанию монастырских земель, происходившую в 70-х годах того же столетия¹⁶⁴. Насколько этот труд относился к частновладельческой доходности, остается однако неясным.

От конца XVI столетия сохранились следы попыток не к общим реформам в области крестьянского обложения, но к частичному дополнению и упорядочению прежней платежной системы. Такую цель преследовал соборный приговор монастырских властей от 31 марта 1593 года, назначивший, «почему (т. е. по скольку) крестьяном во всех селех монастырские отчины давати пошлин на монастырь»¹⁶⁵, которые, без сомнение, получал он и ранее¹⁶⁶.

Приговор этот узаконил двоякого рода пошлины с крестьян: в пользу монастыря и в пользу местных органов управления отдельных вотчин.

а) В пользу монастыря, во-первых, назначено было собирать со старост и крестьян деньгами и съестными припасами – «праздничные пошлины» и «столовые запасы». Со всей вотчины взималось «на велик день, да на Петров день и Павлов, да на Рождество Христово – празднишного с выти по две денги», – следовательно с каждой выти в год по 6 денег¹⁶⁷. В Белозерском же уезде кроме того взимались пошлины и натурою, или «столовыми запасами»: «на велик же день Белозерского уезду во всех селех с выти по десяти яиц; да на Петров день и Павлов по сыру да по десяти яиц, да на Успеньев день потомуж»¹⁶⁸.

2) Во-вторых – со всех сел монастырской вотчины (Белозерского уезда и других) – взималось по «овчине» и по «яротине» – с выти. Какое основание имел такой сбор – неизвестно.

3) Пошлины судебные: «присудных пошлин с рубля по десяти денег».

4) «Межной или перекостной боран – алтын».

5) Куница выводная – «два алтына в монастырской вотчине, а в которой волости за рубежем емлют на монастырских куницу больши того, и им имати против того, как заволостные емлют»¹⁶⁹.

6) – «Згонново» с лошадей по два алтына в случае, если лошадь прибежит из-за волости; а «где за рубежем на монастырских емлют больши того, и им имати потомуж».

7) – «Явки» с человека деньга, а с животины: с лошади, и с коровы – с купца и с продавца с обоих по денге. В случае мены лошадей и коров – явки с обоих – по две деньги.

8) Пировые деньги¹⁷⁰ (пени или штрафы). Если кто варил «без явки пиво» (крестьяне должны были об этом доводить до сведения прикащика, по без «явки» денежной); в таком случае взималась «на монастырь гривна без отдачи»; в случае если прикащики или доводчики «незваные приезжали к крестьянину на пир и на них жаловались крестьяне, то с виновных в пользу монастыря взималось 2 рубля (и убыток – без суда – в пользу крестьянина) и т. под.¹⁷¹.

б) В пользу должностных лиц, управлявших вотчинами Кириллова монастыря, – прикащиков, а также и доводчиков – поступали только денежные пошлины.

Прикащики получали с крестьян:

1) «вьзжего» – с выти по 2 деньги;

2) «осеннего» – с выти по 5 денег;

3) «присудных пошлин» – с суда – по 2 деньги.

Таким образом по уставной грамоте от 31 марта 1593 года постоянный (?) оклад прикащика был равен 7 деньгам с выти, и следовательно зависел от числа живущих вытей, тянувших к тому или другому селу. На основании той же грамоты от 31 марта 1593 года в одинаковом (с прикащиками) размере получали въезжее и осеннее и доводчики, которые кроме того брали с крестьян пошлины судебные: «хоженого доводчику в селе денга, а правда вдвое, а езду доводчиком на десять верст пять денег, и на двадцать или на тридцать верст тоже пять денег езду; а случится ссылка с суда на правду человек на десять или на пятнадцать в одном деле, и правда давати тоже две денги; а с одново человека тоже две деньги; а будет исцова правда а ответчикова ж правда ж, и с обоих сторон правда имати по две денги... А пожелезного доводчику имати с человека по две деньги на конь да на день, по ком поруки не будет; а вясчего имати с татя или с душегубца по два алтына; а которого человека поколют или убьют болече не до смерти, и смотреного доводчику имати по два алтына на виноватом»¹⁷².

В каких именно случаях взыскивалась пошлина «площадного доводчика у монастыря», более точно определил это приговор монастырского собора от 28 марта 1593 года: «площадново доводчика у монастыря пошлина: бой, грабеж, кабала денежная, поличное, казенной правеж, татба, мужика застанут у чюжой жонки, насилство, разбой, зубоеж и словесная брань, где будет у пива или у браги, а со всех тех дел площадново (доводчика) езд да правда; да емуж явка: хто придет вново под монастырь жити – казак или женка, а узла нет никому»¹⁷³. Таким образом площадной доводчик Околомонастырья взимал пошлину за проступки (большею частью уголовные) и явку с казаков и женок. В других кирилловских вотчинах, вероятно, имел место однородный порядок.

На том же монастырском соборе состоялось уложение о пошлине «деревенских ключников»: «деревенских ключников пошлина: куды пошлет келарь или житник: протрава, кабала хлебная, перекос, переор, убрусное, куница, да ему ж со всякие выти пошлин по семи денег, а житнику боран»¹⁷⁴. Итак, если пошлины площадного доводчика взимались за уголовные проступки (против общественного порядка и нравственности), то пошлины деревенских ключников взыскивались в случай нарушенного владения (по делам межевым и т. д.). Взимался ли этот вытный сбор в пользу ключника постоянно или нет, неизвестно, но очевидно, что он получался только с вытей деревни, но не с ключа, или с села, как единицы волостной, в состав которой входила целая группа деревень.

Перечисленные мероприятия монастырского собора, если и направлялись к упорядочению крестьянского тягла, ничуть однако не сопровождались его облегчением. К началу XVII века оно сделалось напряженнее, чем раскладка, с которою знакомят «вытные книги» 60-х годов XVI столетия. В последние годы этого века, надо полагать, в истории крестьянских податей и повинностей в пользу монастыря происходили перемены, усилившие тягло по всей кирилловской вотчине. Хотя условия и подробности этих перемен для нас остаются не вполне ясными, но средняя цифра вытного оброка в первый год XVII века была уже крупнее, чем в 60-х годах предшествующего столетия. В селе Санникове, напр. по раскладке «вытных книг» было назначено собирать с 66½ вытей – 281 четверть хлеба¹⁷⁵, т. е. в среднем выводе по 4,225 четверти с каждой выти, а пред 1601 годом с 18 вытей той же вотчины собирали 117 четвертей и ½ осмины хлеба¹⁷⁶, т. е. около 6,5 четверти с выти. В истории обложения села Куралгина мы видим к началу XVII века появление сборов, неизвестных еще в 60-х годах XVI века. В годы, близкие к эпохе Стоглава, с 57½ вытей этого села поступало в монастырь: 9 рублей 26 алтын, 69 четвертей без полчерика пшеницы, 14 четвертей и 1 осмина ржи и 37 четвертей ячменю, итого 120 четвертей п пол осмина и третник хлеба¹⁷⁷; с одной выти следовательно взималось в среднем выводе приблизительно по 5 алтын и 4 деньги и по 2¹/₅ четверти хлеба. В 1601 году в Куралгине числилось только 43³/₄ выти, которые доставляли монастырю: 58 четвертей хлеба, 25 четвертей ячменю, 12 рублей и 6 денег, и кроме того с каждой выти по овчине, поярку и 30 яиц и по алтыну праздничных денег¹⁷⁸. Вытное тягло таким образом состояло из 10 алтын, 1 овчины, 1 яретины, 30 яиц и около 2 (1,8...) четвертей хлеба. Если овчины и яретины собирались на основании уставной грамоты 1593 года, то установление сбора яиц (со крестьян вотчин, находившихся в Белозерского уезда) и усиление денежных платежей не находят себе объяснения в известных ныне приговорах кирилловского собора.

Отмеченный рост податных окладов и неравномерность их могли быть одним из вероятных мотивов, побудивших московское правительство в начале XVII века вмешаться в распределение вытных сборов и повинностей по кирилловским вотчинам.

В июле 1601 года по указу царя Бориса Годунова в Кириллов монастырь прибыл Михаил Васильевич Молчанов с дьяком Василием Нелюбовым для производства подробной описи монастырских строений, движимого имущества, вотчин и для составления приходо-расходной сметы. Эта опись не только могла иметь в виду контрольный цели или скрытое намерение привлечь монастырь к более крупному платежу государственных податей, но и задавалась мыслию урегулировать монастырский оброк с крестьян. Писцам было поручено привести в известность «сколько к монастырю вотчинных сел и деревень и пустошей и слобод и что в котором селе число вытей в живущем и сколько где на монастырь пашни пашют и сен косят и что с которово села каких доходов денежных и хлебных и столовых в год емлют и что к монастырю же рыбных ловель и перевесей и мелниц и варниц и анбаров и всяких угодей, то все велено написати подлинно. А в которых селех пашни монастырские есть, и в тех селех велено учинити крестьяном пашня пахати на монастырь по две десятины на выть, а будет в котором селе вытей много, а монастырские пашни мало, и что за пашнею вытей останетца, и на те выти велело положити посопной хлеб»¹⁷⁹. Сущность затеянных нововведений по обложению кирилловских крестьян сосредоточивалась в привлечении их к возделываннию монастырской пашни, в размере двух десятин на каждую выть. От этой распашки должны были освобождаться только выти, для крестьян которых недоставало соответствующих наделов в монастырской пашне или пустых землях. Новые наделы эти не были фиктивными, так как они в некоторых случаях не смотря на наличность пашни и пустых земель не были прирезаны к вытям вследствие их отдаленности: «А в которых селах крестьяном в десятины пашни недосталось, и на тех крестьян положили посонной хлеб и денежные оброки и столовые запасы. А что в селех остались пустые земли у десятин, а роздати было крестьяном в десятины нелзе для того, что те села от их же сел отдалели, и те пустые земли в селех розданы слугам монастырским!»¹⁸⁰.

Реформа 1601 года, таким образом, превращала (нетяглую) монастырскую пашню и пусто (т. е. пустые выти) в живущие крестьянские десятины т. е., производила замену посонного хлеба повинностями.

Задачи описи не преследовали уравнения вытей однообразными четвертными наделами и тяглом по всей кирилловской вотчине. Равномерность нового обложения выдерживалась только в пределах отдельных владений (т. е. волостей или «сел», как округов административно-финансовых). Но перелагая хлебный или денежный оброк на участие в распашке, писцы могли, конечно, или усиливать или ослаблять степень крестьянского обложения. Поэтому возникает вопрос, к каким результатам клонилась новая раскладка: к пользе ли крестьян или монастырской казны?

Иностранец Шиль (Шель) передает, что Борис Годунов «пожаловал крестьян, которых дворяне привыкли считать своими крепостными, и каждому дворянину-землевладельцу дал положение (Ordnung), сколько обязаны ежегодно платить ему и работать на него его подданные»¹⁸¹. Из этого неясного свидетельства, вызвавшего в нашей литературе много догадок¹⁸², можно извлечь то несомненное заключение, что мероприятие царя Бориса, по известию иностранца, было направлено к облегчению тяглого класса, путем ограничения произвола вотчинников. Но всматриваясь в результаты работы писцов 1601 года, мы приходим к противоположным наблюдениям. Остановимся на нескольких примерах:

До описи 1601 года в Околомонастырье было: деревень 78, живущих вытей 116¹/₃. С них брали оброчного хлеба: 261 четверть и 1 осмину ржи, 485 четвертей и 1½ осмины и третник овса, 46 четвертей с 1 осминой и ½ чериком пшеницы, 9 четвертей и ½ осмины ячменю. Монастырской пашни в четвертях было 10, пуста: 15½ выти.

По новой раскладке из 100 четвертей монастырской пашни и 152 четвертей пустой земли (в 15½ вытях?) было учинено 126 десятин, считая десятину за две четверти. Так как по указу велено каждой выти пахать по две десятины, то к распашке 126 десятин были привлечены 63 выти (126:2 = 63). Без этих десятин осталось, таким образом, 54 выти (116²/₃ – 63 = 53²/₃), которым было назначено платить в монастырь старый оброк приблизительно в прежнем размере, т. е. с выти: по 2 четверти с ¹/₂ осминою ржи (итого 121 четверть с осминою), по 4 четверти овса (итого 216 четвертей), по осмине пшеницы (итого 27 четвертей) и по четверику ячменю¹⁸³ (итого хлеба по 7 четвертей без полуосмины). Новая раскладка определила только больше точности в повытном платеже старого оброка. С крестьян 54 вытей, которым было назначено пахать монастырские десятины, размер прежнего оброка был уменьшен. Именно они были освобождены от взноса: 137 четвертей, 1 осмины и 1 четверика ржи, 54 четвертей и третника овса, 17 четвертей и осмины пшеницы и 2 четвертей и 1 осмины ячменю. Но вместе с тем крестьяне как «пашенные» (т. е. 63 вытей), так и не пашенные платили по 10 денег с каждой выти, а крестьяне «непашенные» были привлечены ко взносу дополнительной четверти ржи – взамен распашки монастырских десятин¹⁸⁴.

Это обложение добавочным хлебным оброком в размере 1 четверти ржи на выть писцами было применено почти повсеместно. Его избегли только захудалые, бездоходные вотчины Подмосковья.

Если сопоставить теперь смету монастырских сборов с крестьян по «вытным книгам» 60-х годов XVI века с проектом поступлений, составленным в 1601 году, то не трудно будет придти к заключению, что напряженность обложения усилилась к началу XVII столетия не только в единичных случаях¹⁸⁵, но и в общей средней цифре вытного налога, выведенной для всей кирилловской вотчины.

«Книги вытные» предвидели ежегодное поступление с 1463½ тяглых вытей всей монастырской вотчины хлебного оброку в количестве 10,449 четвертей с полуосминою и двумя третниками, именно: ржи – 3725 четвертей с полуосминою и третником, пшеницы – 300 четвертей с полосминою, ячменю – 539 четвертей и 1½ осмины и третник, овса – 5884 четверти с полуосминою¹⁸⁶. В среднем же выводе с каждой выти ожидалась доставка около 7,114 четвертей хлеба.

К концу XVI века, пред составлением описи 1601 года, кирилловские крестьяне 1095³/₄ вытей давали в монастырь оброчного хлеба: 2154 чети с ½ осминою ржи, 3076 чети овса, 271 четь пшеницы, 525 чети ячменю, 208 чети овсяного ядра¹⁸⁷, итого следовательно 6234 чети с полуосминою хлеба, или в среднем выводе – по 5,68... четверти с выти. При оценке этой цифры следует иметь в виду, что начиная с 60-х годов XVI века московское правительство ввело для измерения сыпучих тел новую четверть, которая по объему была равна 1¹/₃ старой¹⁸⁸. Поэтому 5,68 четвертей новой меры соответствовали 7,5544 четвертям старой. Кроме того к концу же XVI века выти были обложены еще другими сборами или повинностями.

Со времени описи монастырских вотчин, произведенной царскими дьяками 21 июля 1601 года, средний размер вытного оброка хлебом был еще более увеличен, хотя число тяглых вытей, привлеченных к его платежу, было уменьшено до 344 (вместо прежних 1095³/₄). Крестьяне этих вытей должны были доставлять в монастырь: 992 чети без полуосмины ржи, да в прибавку 237 чети с полуосминою ржи, всего 1229 чети с полуосминою ржи, 1170 чети овса, 46 чети пшеницы, 175 чети ячменю, 76 чети овсяного ядра¹⁸⁹, итого – 2696 чети с полуосминою хлеба. Средняя величина вытного оброка хлебом повысилась следовательно до 7,8317 четверти.

Таким образом сделанное сопоставление средних цифр показывает, что смета писцов 1601 года не достигла по отношению к оброчному хлебу уменьшения интенсивности тягла, хотя общая сумма четвертей оброчного хлеба, поступавшего в монастырь до 1601 года, значительно превышала сумму вновь назначенного¹⁹⁰. Это проектированное понижение зависело не столько от уменьшения числа живущих вытей (1095³/₄) к 1601 году, сколько от уменьшения числа вытей (до 344), привлеченных к взносам оброка хлебом и от переложения такого оброка на участие крестьян (752 вытей) в распашке монастырской пашни (в размере двух десятин на выть¹⁹¹. Средняя напряженность обложения вытей, привлеченных в 1601 году к уплате посопного хлеба, сравнительно с окладами «оброчника» 60-х годов XVI века и сравнительно с поступлениями (до) 1601 года была несколько повышена¹⁹².

Реформа 1601 года могла облегчать крестьянское тягло с другой стороны, именно в силу переложения оброчного хлеба на повинности. Если нормальная ценность хлеба на пространстве долгого промежутка времени в древней Руси изменялась медленно, то напротив на рынках цены на хлеб подвергались весьма быстрым и крутым колебаниям, зависевшим от урожая или недорода хлеба, своевременности его подвоза и т. п. условий¹⁹³. Понятно, что стоимость крестьянского оброка в голодные годы должна была превосходить в несколько раз его нормальную ценность. Если, напр., в 1601–1603 годы цена ржи поднималась в 80 и даже 120 раз выше обыкновенной¹⁹⁴, то, конечно, было достаточно одного такого неурожайного года, чтобы сделать крестьянина неоплатным должником монастыря.

Поэтому изделье, равномерное хлебному оброку и независящее от урожая, должно было в тяжелые годы экономического кризиса конца XVI века казаться монастырскому крестьянину одною из желательных форм тягла, формою менее разорительною, чем уплата оброчного хлеба.

Оставив взнос оброчного хлеба (в несколько повышенном размере) за жильцами 344 вытей, писцы 1601 года обязали крестьян каждой из остальных 752 живущих вытей взамен сложенного с них хлебного оброка пахать на монастырь по две десятины («по две чети десятина»). Эти десятины в числе 1413¹/₂, была предоставлены им отчасти в (прежней) монастырской пашне (529½ десятин), отчасти в пустых землях («и с пустых земель учинено к старой монастырской пашне в прибавку 884 десятины»)¹⁹⁵.

Такое привлечение части крестьян к возделыванию монастырской пашни взамен уплаты ими оброчного хлеба и составляло наиболее существенный пункт реформы 1601 года. Распашка двух десятин на выть здесь была положена в основу новой раскладки¹⁹⁶.

Сами писцы, однако, ничуть не считали вновь назначенную¹⁹⁷ повинность тяглом более легким, чем оброк сложенный с крестьян, привлеченных к такой распашке. Уравновешивая обложение этих «пашенных» крестьян, как называет их опись 1601 года, с непашенными, т. е. с крестьянами 344 вытей, оставшихся без «десятин» и плативших оброчный хлеб, писцы усиливали «за пашню» размер сборов с последних, напр. на одну четверть ржи¹⁹⁸ и т. п.

Точно также сообразовались они с этою распашкою и при назначении денежных сборов. Сравнительно с 60-ми годами XVI века (сравн. «оброчник»), когда монастырь получал денежного оброку¹⁹⁹ с 464 вытей (с 13 сел, 252 деревень и 1 приселка) 157 рублей 25 алтын и 2¹/₂ деньги²⁰⁰, или по 11 алтын и по 2 деньги с выти в среднем вывода, к началу XVII века валовая цифра таких доходов достигла 299 рублей 11 алтын и 4¹/₂ денег²⁰¹. Тоже самое количество денежных поступлений писцы 1601 года сохранили и на будущее время²⁰², но изменили по местам ее раскладку. Вообще (хотя и не без исключений) они оставляли неизменною прежнюю сумму денежного оброка для каждой отдельной вотчины, но в некоторых местностях распределили денежные сборы не между всеми вытчиками, а только между крестьянами «не пашенных» вытей (т. е. 344 вытей, уплачивавшими оброчный хлеб), наприм. в селах Кеме, Кивуе Белозерского уезда и в Рукиной Слободке Вологодского уезда; в других селах наоборот – только между крестьянами «пашенными», напр. в Рукиной слободке, в Сизме и Романовой слободке Белозерского уезда, в селе Юрцове и т. п., в третьих, наконец, уравняли прежнюю неравномерность повытных взносов²⁰³. Так с села Кивуя (15¹/₄ вытей) напр. монастырь до 1601 года подучал денежного оброка 5 рублей 2 деньги²⁰⁴. Писцы в 1601 году наделили здесь двудесятинною распашкою 6¹/₄ вытей. Остальные 9 вытей обязаны были уплачивать 5 рублей и 8 денег, по 18 алтын и по 4 деньги с выти (sic)²⁰⁵. Но с села Куралгина, Куликова и Вертлинского (итого 94 вытей) до 1601 года получалось оброчных денег 25 рублей 5 алтын 4¹/₂ деньги, по следующей разверстке: с Куралгина (43³/₄ вытей) брали с выти по 9 алтын с деньгою, итого 12 рублей 6 денег, с Куликова (39⁵/₆ выти) – по 11 алтын с выти, итого 13 рублей 4 алтына и 4¹/₂ деньги²⁰⁶. При новой раскладке к уплате денежного оброка были привлечены крестьяне всех 94 вытей, входивших в состав вотчины, по 15 алтын и 5¹/₂ денег с выти, всего 44 рубля и 28 алтын²⁰⁷. С села Ильгощ (22 выти) до 1601 года брали денежного оброку 21 рубль и 31 алтын²⁰⁸. С 1601 года 13¹/₄ вытей, привлеченных к двудесятинной распашке, не давали вовсе денежного оброка; остальные же 8¹/₄ вытей должны были давать в монастырь 7 рублей 3 алтына и 1 деньгу по 28 алтын и 4 деньги с выти²⁰⁹.

К 1601 году почти все отдельный вотчины монастыря уже уплачивали какие либо денежные сборы. От них были изъяты только села Троицкое, Пантелеймоновское и Санниково, которые остались свободными от них и позже 1601 года²¹⁰.

Понизив общую сумму взносов оброчным хлебом и оставив неизменным итог оброчных денег с крестьян всей монастырской вотчины, писцы 1601 года увеличили количество взимавшихся «столовых запасов»,²¹¹ под которыми они разумели: сыры и яйца, включая, кажется, в тоже наименование овчины и поярки. Сбор этих запасов в монастырской вотчине привился, по-видимому, только в конце XVI века. В 60-х годах этого столетия он был еще весьма ограничен. Тогда доставлялось только с села Куликова (39 вытей) 1619 яиц и с села Петровского (8 вытей) брали с 1 выти по барану и по полти мяса (с правом давать взамен барана – 2 алтына и за полоть мяса по 2 алтына)²¹². Приговор монастырского собора 31 марта 1593 года, как мы видели, обязал крестьян Белозерского уезда давать с выти по 30 яиц и по сыру, оговорившись, что на крестьян других сел это требование не распространяется. Но в тоже время с вытей всей вотчины он назначил взимать по овчине²¹³. Опись 1601 года застала уже значительные отклонения от этих требований, если только соборный приговор был когда-либо вполне применен на практике. Во-первых, тогда Околомонастырская вотчина Белозерского уезда вовсе не доставляла столовых запасов: «столовых запасов с тех деревень преж сего не было»²¹⁴. Во-вторых, сбор яиц (по 30 с выти) производился не только в Белозерском уезде, но и в Вологодском (с сел: Рукиной слободки и Сизмы), и в Дмитровском (с сел: Куликова, Куралгина и Вертлинского), и в Клинском (с деревни Перескоковой) и в Московском (с села Елгозина), причем, однако с села Кемы Белозерского уезда яйца и сыры не собирались. В-третьих, овчины поступали также по со всех сел, напр. их не получали с Вашкия, Кивуя, Санникова и т. п. Наконец с вотчин, дававших овчины, обыкновенно взимались и поярки, по 1 с выти. Только в Кабанове, где давали овчины, не давали поярков, и в Петровском, где давали поярки, не давали овчин.

Писцы 1601 года, при назначении столовых запасов большею частью руководились сдающею нормою: с 1 выти по 1 овчине, 1 поярку, 1 сыру и 30 яиц. Они привлекли к этим взносам вытчиков сел Вашкия, Кивуя и Санникова, не плативших прежде этих сборов, и устанавливали добавку к прежним сборам в селах, где давали столовые запасы не всех (четырех) разновидностей или в меньшем количестве²¹⁵.

От таких сборов не были освобождены ни крестьяне «пашенные», ни крестьяне «непашенные», и только вытчики немногих вотчин избегли обложения столовыми запасами. Сюда прежде всего принадлежали крестьяне – издельщики, т.е. тянувшие тягло повинностями не менее, чем оброком. Так на крестьян Околомонастырья писцы 1601 года «не положили» столовых запасов «для того, что те деревни около монастыря и они делают в монастыре всякое дело»²¹⁶. Вероятно, на том же основании не были обложены и крестьяне подмосковных вотчин, не платившие вовсе оброка, но трудившиеся для Афанасьева монастыря, т. е. для Кирилловского Московского подворья, именно крестьяне сел: Щапова (Коломенского уезда), Шилбутова (Московского уезда), Пирогова (Московского уезда) и т. п. Остальные вотчины, не платившие столовых запасов монастырю и позже 1601 года, принадлежали к малолюдным селениям Белозерского края, в которых отношения жильцов к владельцу едва ли не связывались (не условиями крестьянской аренды, а,²¹⁷ условиями найма (или остатками прежней системы отношений к вотчинникам, см. село Городище)²¹⁸. Таковы были поселки: Купость, Карголом, Великоселье, Городище, Михалцево и Тапища²¹⁹.

Если сопоставить теперь проект обложения вотчин, составленный в 1601 году, с оброчником 60-х. годов XVI-го века и другими мероприятиями конца того же столетия относившимися к тяглу крестьян, то не трудно будет, подметить, к чему склонилась сущность перемен, происходивших в нем во второй половине XVI века. Оброчник знал только две главных формы вытного оброка – хлебный и денежный. Столовые запасы и участие тяглых вытей в распашке монастырской пашни назначены здесь крестьянам в виде местных исключений, который, быть может, являлись остатком обычаев, действовавших при прежних вотчинниках. В последующее время общее количество сборов оброчных хлебом, положенным на тяглые выти, было понижено, но возросла общая сумма вытных оброчных денег, взимавшихся ежегодно в пользу монастыря, а раион сбора столовыми запасами значительно расширился (хотя соборный приговор 1593 года на практике и не получил, по видимому, точного применения). Писцы же 1601 года в основу раскладки крестьянского тягла положила не оброк, но распашку двух десятин (в монастырской пашне или пашне пустых вытей) на каждую тяглую выть. Прежний оброк хлебом был допущен только для крестьян, которые не могли быть снабжены соответствующими наделами. Размер же самого оброка для вытей отдельных вотчин был соразмеряем с двухдесятинною распашкою, так что в нескольких вотчинах (в Околомонастырье, на Волоку Словинском, в Букиной Слободке Белозерского уезда, в селе Троицком, в Рукиной Слободке Вологодского уезда, в селах: Кукобой. Кобаново и друг.) он был увеличен на 1 четверть ржи для каждой выти («непашенных» крестьян, т. е. не наделенных двумя десятинами монастырской распашки), а в селе Ильгощь эта надбавка достигала 4 четвертей ржи и одной четверти овса на выть. Но писцы 1601 года тем не менее не установили какой-либо определенной нормы для соответствующей замены двухдесятинной распашки оброчным хлебом. Поэтому выти «непашенных» крестьян разных местностей и после 1601 года давали неодинаковое число четвертей хлеба. Каждая тяглая выть «непашенных» крестьян в Околомонастырье должна была доставлять монастырю 3¹/₄ четверти ржи, 4 четверти овса, осмину пшеницы и четверик ячменю; на Волоку Словинском – 5 четвертей ржи, 7 четвертой овса, 1 четверть ячменю и 3 четверика овсяного ядра: в Рукиной Слободке (Белозерского уезда) – 4 четверти и 3 четверика ржи, 5 четвертей и 2 четверика овса, 2 четверика пшеницы, 2 четверика ячменю и 6 четвериков овсяного ядра и т. п. В других вотчинах взималось меньшее число оброчных четвертой с выти²²⁰.

Прежний оброк, оставленный для вытей «непашенных» крестьян, и добавочные четверти хлеба, назначенный им же «за пашню», в своей совокупности были всетаки ниже общего количества четвертей оброчного хлеба, прежде взимавшегося со крестьян. Этот недостающий хлеб должен был восполняться поступлениями с пашни вновь назначенным, крестьянских десятин. Но эти ежегодные поступлении уже утрачивали свое количественное постоянство, так как получались не по норме, определенной для каждой из живущих вытей, a в зависимости от урожая. Поэтому, быть может, (чтобы не лишать монастырь значительной части дохода с вотчины съестными припасами и не ставить его чрез это в затруднительное положение) писцы 1601 года почти повсеместно ввели сбор «столовыми запасами», так что сильно повысили общий итог этих поступление с живущих вытей. Сумму денежных же сборов с вытей, они оставили прежнюю, хотя в отдельных вотчинах изменяли раскладку.

Таким образом в основу мероприятий по обложению кирилловских крестьян за вторую половину XVI века, прежде всего легли попытки усилить доходоспособность вотчин и соразмерить с нею обложение, а никак не желание ослабить среднюю напряженность крестьянского вытного тягла.

Но в то время как в указанном направлении совершалось переоброчивание вытей, наличная действительность слабо и не всегда оправдывала сметные предначертания. Сохранившиеся от второй половины XVI и начала XVII столетий цифры поступлений с отдельных сел, равно как таковые же итоги для всей монастырской вотчины стоят в обратно-пропорциональном отношении как к средней величине проектированной интенсивности оброка, так и к его общей сумме.

В 60-х годах XVI века составители «оброчника», напр., надеялись, что монастырь будет получать ежегодно со 153 вытей (4-х ключей) Околомонастырья – «посопного хлеба» 1308 четвертей без черпка²²¹, т. е. в среднем выводе – по 8,₅₄₉… четверти с каждой выти. Но в сентябре 1599 (108-го) года с 114½ вытей (трех ключей) той же вотчины было собрано хлеба 783 чети с третником и с черпком осминным²²², или в среднем выводе приблизительно около 7 (без малого) четвертей – с одной выти. В 1601 году со 116¹/₃ выти оттуда же было взято 803 четверти, 1 третник и пол черпка хлеба²²³, т. е. также около 7 четвертей с выти. Писцы 1601 года, заменяя оброк распашкой, предоставили уплату хлебного оброка только 54 вытям, назначив его в размере 425¹/₄ четвертей или по 7 четвертей 1¹/₂ осмины и 1 четверику (или по 7,875 четверти) с каждой выти²²⁴. Но в сентябрь 1603 года в той же местности было живущих вытей 84¹/₄, и с них был собран оброк в количестве 503 четвертей²²⁵, т. е. приблизительно по 6 четверти с выти. В 1605 году с Околомонастырья было взято оброчного хлеба около 567 четвертей²²⁶. В сентябрь 1606 (7115) году с крестьян той же вотчины было получено оброчного хлеба 623 чети с осминою, полуосминою, двумя третниками и получерпком²²⁷. В ноябре 1610 (119) года 99 околомонастырных вытей и две чети доставили хлеба 658 четвертей с полуосминою и третником²²⁸, или в среднем выводе по 6,₆₅₆… чети с выти. В ноябре 1612 (7121) года в той же вотчине со 106 вытей было собрано 692 чети, или по 6,₅₀₅₄ чети с выти²²⁹. В октябре 1616 (7125) года околомонастырные выти (во время литовского разорения) могли доставить хлеба только 377 четвертей с полуосминою и черпком²³⁰. Из этих цифр видно, что в начале ХVII века до времени литовского разорения общая сумма четвертей оброчного хлеба, взимавшихся с околомонастырных вытей, постепенно возрастала вследствие увеличения числа живущих вытей, но средняя доходность околомонастырной выти была ниже установленной писцами 1601 года. Это понижение можно объяснять не только недоимками, но и практиковавшеюся заменою оброчного хлеба денежными взносами²³¹.

Меньшее число сведений сохранилось относительно общего количества оброчного хлеба, ежегодно поступавшего в монастырь со всей его вотчины. Писцы 1601 года определили это поступление в размере 2696 четвертей с полуосминою²³² в год. Но после мора и голода, постигшего Московскую Русь при Борисе Годунове в 1602 году²³³, во время описи, произведенной вскоре после 110-го года²³⁴, монастырские житницы получили оброчный хлеб в количестве: 430 четвертей ржи, 360 четвертей с полътретником ячменю, 31 четвертей с полуосминою пшеницы, 1041 четвертей с четвериком и с полътретником овса и 9 четвертей с четвериком и с полътретником овсяного ядра²³⁵, всего хлеба – в количестве 1871 четвертей, 1 осмины и 3 полътретников. В последующие годы сумму поступлений сильно понизило литовское разорение. Монастырь тогда уже не мог пробавляться хлебом своих вотчин и вынужден был покупать его в Поволжских городах²³⁶. В 1621 году с монастырских крестьян было собрано только: 458 четвертей с четвериком ржи, 23 четверти пшеницы, 109 четвертей с полуосминою и с четвериком ячменю, 914 четвертей с осминою овса, 87 четвертей с получетвериком ядра овсяного²³⁷, всего 1592 четверти с получетвериком хлеба²³⁸.

Что касается денежного оброка с вытчиков, то сведения о том, насколько оправдались предположения «оброчника» 60-х годов XVI века, можно было бы почерпнуть в приходной книге монастыря за 1567–1568 год, если бы в этом документе поступления из сел совпадали по своим названиям с показаниями «оброчника». Между тем приходная книга дробить общую сумму годового денежного дохода с сел (т. е., 143 рубля. 83 алтына и 9 денег) на такие группы, которых не знает «оброчник» и происхождение которых остается не достаточно ясным²³⁹. Она различает: оброчные деньги (с сел: Кемы, Кивуя, Вашкия, Кукобоя, Карповского села, Ескина, Семеновского, Душилова, Пантелеймоновского, Танищ и новых Ирдомских деревень на Сизме, итого оброчных денег с них – 79 рублей 21 алтын ¹/₂ деньги), старую дань (с нов Чаромских и с Чуравских, с Сизмы и друг., и того «дани» – на сумму 57 рублей 7 алтын и 4 деньги), приходные деньги (из Кемы, Санникова и Колкача, – на 4 рубля 33 алтына и ¹/₂ деньги), кортомные деньги (сенные – из Танищ, 20 алтын), оброк (с деревни Борку у Санникова, 20 алтын) и дымные деньги (из Кемы, Колкача, Вашкия, и Околомонастырья, – 2 рубля 2 алтына и 1 деньга). Следя за местностями, из которых доставлялись в монастырь перечисленные разновидности дохода, можно полагать, что из них «оброчные деньги» соответствовали тем денежным взносам, которые были назначены писцами 60-х годов. Как было указано выше, «оброчник» предусматривал денежные поступления из сел: Кемы, Вашкия, Кивуя, Пантелеймоновского, Кукобоя, Карповского, Душилова, Ескина, Кабанова, Дгина, Кологривого, Куликова и Куралгина. Из тех же местностей, за исключением пяти последних, по указанию «приходной книги», поступали оброчные деньги и в 1567–1568 году²⁴⁰. О поступлениях с Кологривого она умалчивает потому, что село это перешло к тому времени во владение царя²⁴¹, а о поступлениях с Дмитровских сел не упоминает, вероятно, или за недоставлением денег в монастырь или за временною бездоходностью вотчин. Но если справедливо, что «оброчные деньги» 1567–1568 года соответствуют «денежному оброку», назначенному в 60-х годах, то за 7–8 лет действительный сбор его понизился почти на половину. Так по предположению «оброчника» ежегодно должны были поступать: из Кемы, Вашкия и Кивуя, с 124²/₃ вытей – 34 рубля 10 алтын, из Пантелеймоновского, с 7 вытей – 14 алтын, из Кукобоя, с 29¼ вытей – 18 рублей 5 алтын 1¹/₂ деньги, из Карповского, Душилова и Ескина, с 58¼ вытей – 16 рублей 13 алтын ¹/₂ деньги, из Кабанова, Дгина, Кологривого, Куликова и Куралгина с 228 вытей – 86 рублей 22 алтына и 4¹/₂ деньги, итого 157 рублей 25 алтын и 2¹/₂ деньги²⁴².

Эти сметные предположения в 1567–1568 осуществились в следующей мере из Кемы, Кивуя и Вашкия поступило 39 рублей 20 алтын 2 деньги, из Пантелеймоновского села – дополнительный сбор с 4^l/₂ вытей – 10 алт. без 1¹/₂ ден., из Кукобоя – 14 рублей без 2 алтын и 2 денег, из Карповского, Ескина, Семеновского и Душилова – 20 рублей 14 алтын 3 деньги, из Сизмы, с новых деревень Ирдомских, с 11¹/₄ вытей – 4 рубля 10 денег, из Тапищ с Суды – 40 алтын 4 деньги; итого получено 79 рублей, 18 алтын и ½ деньги, т. е. приблизительно половина суммы, назначенной сметою²⁴³.

Замечательно, однако, что недостающая половина поступлений в 1567–1568 году почти покрывалась другими сельскими денежными доходами как то: приходными деньгами, дымными деньгами, старою данью и другими подобными сборами²⁴⁴, непредусмотренными в «оброчнике», так что общая сумма денежных доходов с сел в 1567–1568 годах равнялась приблизительно 143 рублям, 83 алтынам и 9 деньгам. Возможно предположить отсюда, что в системе податной раскладки между 1560 и 1567 годами произошло несколько перемен, в силу которых к платежу денег разного происхождения были привлечены крестьяне: Санникова, Колкача, Околомонастырья, Сизмы и т. п., или же, что «приходная книга» называет другими именами теже сборы, какие имел в виду и «оброчник».

В начале XVII века выполнение сметы денежных доходов, составленной в 1601 году, затруднялось недоимками, вызванными ухудшением крестьянских хозяйств. Так около 1603 года вместо ожидавшихся 299 рублей, 11 алтын и пол 5 денег»²⁴⁵, с вытчиков было собрано только 212 рублей, 4 алтына и пол 4 деньги²⁴⁶ (что объясняется мором и голодом предшествующих годов). После «литовского разорения» эта сумма понизилась еще больше так, что с 1 сентября 1620 года по 31 августа 1621 года монастырь имел в приходе: «волосных оброчных, и праздничных, и кортомных и сенные продажи денег, и за овчины и за яретины», всего на всего – 180 рублей 14 алтын и 3¹/₂ деньги²⁴⁷.

Подобные недоимки постоянно наблюдались и при доставке «столовых запасов». Так в 1601 году было собрано с крестьян 18,449 лиц²⁴⁸ и было предположено взимать их на будущее время ежегодно по 23,195 штук, но в один из последующих годов в монастырь было доставлено только 11,778 яиц²⁴⁹. В начале XVII века (после голодных годов) сверхсметные поступления наблюдались только при доставке сыров, которых в конце XVI века монастырь получал ежегодно 584, большею частью с крестьян околомонастырных²⁵⁰. В 1601 году было решено брать еще по 130 сыров (всего 714 сыров), но в один из следующих годов монастырю удалось собрать до 778 сыров²⁵¹. Менее исправною была доставка овчин и поярков. Так, при описи монастырских вотчин, производившейся при Борисе Годунове, решено было увеличить количество прежде взимавшихся овчин (на 92) до 986²⁵², а поярков (или яретин) – до 964 (вместо прежних 865)²⁵³. Но несколько лет спустя число доставленных за год овчин понизилось до 748²⁵⁴, а число «поярков» – до 654²⁵⁵.

Наличность подобных недоимок с одной стороны стояла в тесном соотношении с колебанием числа живущих вытей, с другой же стороны, вероятно, и с организацией фискальной системы сборов, которая, если и неизвестна нам во всех подробностях, тем не менее не знала, по-видимому, жестоких мер взыскания. По установившемуся обычаю, в конце XVI века и начале XVII-го, оброк с крестьян собирался не старостами, которые препровождали его сельскому прикащику для отсылки в монастырь²⁵⁶. Так как старосты были представителями «волости» или «села» и каждый из них собирал оброк со своего административно-податного округа, то самые доходы эти носили название «волостных» или «сельских»²⁵⁷. Денежный оброк с сел приказчики сами доставляли в монастырь или пересылали сюда чрез старцев-рядчиков²⁵⁸. Иногда же его привозили и старосты со своих сох²⁵⁹. Хлебный оброк направлялся обыкновенно к местному приказчику и уже от него в Кирилловские житницы. Для того чтобы обеспечить до известной степени исправность тех и других платежей, сбор вытного оброка приурочивался обыкновенно к осеннему времени²⁶⁰, когда крестьяне располагали средствами, вырученными от урожая²⁶¹. Половники выплачивали оброк на Рождество Христово²⁶² и т. п. Столовые запаси – доставлялись на Петров день (сыры с Околомонастырья) и на Успение Пресвятой Богородицы (вытные сыры с сел)²⁶³, когда у крестьян не были еще израсходованы сыры и т. п. Одним словом система податных сборов с крестьян, в пользу монастыря при назначении сроков для износов имела в виду облегчить плательщикам возможность уплаты. О стоянии кирилловских крестьян на правеже за недоимки мы не знаем исторических указаний, хотя документы и говорят о доправливании оброчных денег. В то время, когда складывалась система частновладельческих доходов монастыря существовала еще свобода крестьянского перехода, при которой монастырский правеж не мог бы служить приманкой для перехожего человека. Приходо-расходные книги нередко говорят о возвращении Кирилловским крестьянам перебранных с них денег и облегчении их податей, но нигде не упоминают о продаже имущества несостоятельных плательщиков. Точно также не видно, чтобы «волость» или «соха» отвечала за неисправных плательщиков²⁶⁴ или за пустые выти. Во всяком случай сборщиком податей с крестьян был не монастырь непосредственно, но его посельские, прикащики и ближайшим образом старосты. Только подмонастырные крестьяне иногда самолично являлись в монастырь для уплаты оброчных «запасов»²⁶⁵.

Как бы то ни было, но в истории отношений монастыря к своему оброчному крестьянству в XVI веке и начале ХVII-го на ряду с постепенным возрастанием податных окладов наблюдалось уменьшение общей суммы ежегодных оброчных поступлений в монастырскую казну. Эти оба факта складывались параллельно и одновременно. Чем более редело народонаселение в кирилловских вотчинах, тем выше поднимался податной оклад для оставшихся плательщиков, а чем более обременялись плательщики, тем заметнее разрежалось народонаселение²⁶⁶ и оскудевал приток ежегодного дохода. Нельзя утверждать, чтобы эта оба явления находились во взаимной причинной связи, исключавшей участие посторонних исторических факторов. Крестьянские выти приходили в запустение как от бегства жильцов вследствие тяжелого обложения, так и в силу вымирания от болезней и голода и в силу разброда вытчиков в годы литовского разорения²⁶⁷. Но во всяком случай уже во 2-ой половине XVI века оброк, с живущих вытей, хотя и в увеличенном размере, не мог возместить собою ту потерю, которую нес монастырь от утраты плательщиков.

При постоянно увеличивавшейся численности братства и при возрастании расходов монастыря на вновь возникавшие потребности, эту потерю можно было возместить никак не переоброчиванием крестьянства, но извлечением дохода из пустовавших вытей.

Монастырская пашня в ХVI веке была одним из таких средств к восполнению постепенно уменьшавшихся сборов с оброчных крестьян. Терминология актов под этою «пашнею» обычно разумела участки монастырской земли, распаханной «на монастырь» или самою братиею, или наемными людьми, или соседними крестьянами, и доставлявшей в кирилловские житницы весь урожай или его определенную условием часть.

При жизни преподобного Кирилла под этою пашнею, можно полагать, состояло наибольшее пространство его вотчинных владений. Из жития преподобного известно, что и сам он и братия возделывали зелию. С увеличением вотчины к распашке ее были привлечены на условиях найма разные деловые люди. Но к концу XVI века в общем бюджете монастыря значение пашни сравнительно с узилось, и к 1601 году ее было только 1059 четей²⁶⁸. В этом году, по указу царя Бориса Годунова, в 1059 четвертях было учинено 529¹/₂ десятин (т. е., по две чети в десятине) и в прибавку к старой монастырской пашне учинено из пустых земель 884 десятины, итого 1413 десятин²⁶⁹.

Эти участки земли были розданы для распашки на монастырь крестьянам 752 вытей, по две десятины на выть (по две чети в десятине), взамен прежнего оброка хлебом, сложенного с этих вытей²⁷⁰. Но помимо этих так называемых «крестьянских десятин»²⁷¹ у монастыря еще в начале XVII века оставалась пашня²⁷², которую обработывали не крестьяне, но дворовые (или монастыркие) люди²⁷³, «казаки» или (?)²⁷⁴ наемные люди²⁷⁵, половники²⁷⁶, даточные люди и т. п.

Для посева на эту пашню, не исключая и «испольных земель»²⁷⁷ употреблялись обыкновенно монастырские семяна²⁷⁸, хотя и не в одинаковом для каждого года размере. В «книге» 1604 года сделано замечание, что всякого хлеба сеется на монастырскую пашню во всей вотчине около монастыря 4036 чети и пол осмины²⁷⁹, а так как в 1601 году монастырь имел 1413 десятин пашни, то, быть может, и в 1604 г. на каждую десятину было высеяно по 2,₈₄₉ чети хлеба в среднем вывода, т. е., более, тем назначалось уложением и обычаем, и больше, чем сеялось на крестьянские выти²⁸⁰. – Впрочем, самый расход семян на одну и ту же пашню не удерживался всегда на определенной норме. Так около монастыря к 1606 году было высеяно (кроме «невейного овса») 429 чети хлеба²⁸¹, в 1607 году – 513 чети и ¹/₂ осмины²⁸², в 1609 году – 364 чети и 1¹/₂ осмины²⁸³, к 1610 году – 307 чети и 1¹/₂ осмины²⁸⁴, к 1617 году – 452 чети с ¹/₂ осминою²⁸⁵ и т. п.

Не удерживалось точно также на одинаковом уровне а количество хлеба, получавшегося с монастырской пашни. На севере земля не отличалась плодородием, а потому и урожай вообще был здесь скудным. В 1621 году (к 1 сентября) с монастырских пашен²⁸⁶ было получено 789 четей с полуосминою ржи, 20 четей с полуосминою и с четвериком пшеницы, 192 чети с осминою и полуосминою ячмени, 1564 чети с осминою и с полуосминою овса, итого 2567 четвертей и 1 четверик хлеба²⁸⁷. Нам неизвестна, правда, площадь посева за 1621 год, но данные об урожае в подмонастырной пашне не говорят об его обилии. В 1606 году хлеб уродился здесь сам²⁸⁸ 2,₄₃₅₉₂²⁸⁹, в 1607 году – сам 3²⁹⁰, в 1610 году – сам 3,₅₈₂²⁹¹, в 1617 году озимый урожай был сам 4,₇₅, яровой – 5,₂₅₁²⁹², в 1619 году – сам 6,₄₅₈ в 1620 году озимый – сам 6,₃₂₂..., яровой – сам 5,₀₅₄, общий – 5,₄₃₇²⁹³.

Вообще монастырская пашня была менее устойчивым источником поступлений, чем оброчное крестьянство, которое доставляло ежегодно с каждой выти окладную сумму дохода, независимо от степени производительности земли в тот или другой год. Риск от неурожая ложился там, следовательно, на крестьянина, который (как член волости) становился должником монастыря в случае неисправного доставления оброка. Напротив при разработке монастырской пашни количество получавшегося хлеба непосредственно зависало от продуктивности почвы. Но и в последнем случае доходность обусловливалась наличностью рабочих сил, я подобно тому, как приходили в запустение крестьянские выти, точно также превращалась из живущего в пусто при отсутствии рабочих рук и монастырская пашня. Если крестьяне de facto были долгосрочными или вообще оседлыми арендаторами, то состав земледельцев на монастырской пашне, кроме дворцовых людей, включал в себя и подвижный элемент, от численности которого зависела площадь запашки. При отсутствии его неизбежно происходило пустение.

Можно подозревать, что в начале XVII века почувствовался именно такой недостаток в наемных рабочих людях, почему для превращения пуста в живущую пашню писцы 1601 года и привлекли, как мы видели, крестьянское население. У монастыря, к этому году оказалось пустых земель 3944 чети с осминою да 67 пустошей, поросших лесом, т. е. свыше 1972 десятин, из числа которых «к старой к монастырской пашне в прибавку» было учинено 884 десятины (по 2 чети в десятине) и распашка их была поручена крестьянам²⁹⁴.

Но введение этой меры не сопровождалось, вопреки ожиданиям, уменьшением пуста. За наделом 34 монастырских слуг по 20 четей на человека (34 x 20 = 680) в 1601 году количество пустых земель уменьшилось (3944 – (884 х 2) = 2176; 2176 – 680 = 1496) до 1496 четей с осминою. По описи же, произведенной в начале XVII века, «нового пуста во всех селех, что запустело во 110 году», было 255 вытей, да старого пуста – 3944 чети с осминою да 67 пустошей, что лесом поросли²⁹⁵. Писцовые книги 1625–1627 годов обнаружили еще большую площадь пустот²⁹⁶.

С превращением пашни из живущей в пустую, последняя тем не менее не утрачивала окончательно значения доходной статьи. В 1601 году решено было «пустые земли (в количестве) 1496 четей с осминою) отдавати из монастыря из найму, а оброк имати на монастырь, а пахати на монастырь та земля не велено для тово, что оставалась в розных селех»²⁹⁷. В начале XVII века она отдавалась обыкновенно или за деньги²⁹⁸, или под распашку из 4-го снопа, и хлеб, получавшийся отсюда, назывался «четвертным»²⁹⁹. На таком условии «из 4-го снопа» рядились возделывать пустые жеребьи или пустоши, вообще запустелую пашню: или местные крестьяне, или слуги, или швали, т. е. лица, состоявшие уже в службе или тягле у монастыря³⁰⁰, для которого доход четвертным хлебом служил главным образом гарантией культуры земля к препятствием к зарастанию ее лесом. Чистая же ежегодная прибыль от этого вида поступлений была сравнительно не велика. К 130-му году (к сентябрю 1621 года) четвертного хлеба с пустых земель было получено «54 чети с осминою и третником ржи, 6 чети с четвериком ячмени. 167 чети с осминою и с полуосминою овса, всего хлеба 228 чети с оспиною»³⁰¹. Кроме четвертного хлеба с пустошей монастырь получать на условиях оброка «пустотный хлеб»³⁰².

Но эта отдача бывшей пашни «из найму» на условии 4-го снопа или денежных взносов не возвращала ее в живущую, так как являлась случайною и не была гарантирована долгосрочностью обязательства.

При совершенном же отсутствии спроса на бывшую пашню, она сама собою постепенно переходила опять в разряд не культивированных земель, превращаясь после перелога в лес или (реже) в пожни³⁰³.

Пожни доставляли монастырю сено или служили подножным кормом для скота, стадами которого монастырь владел еще в XV веке³⁰⁴. Лучшие по доходности монастырские луга и нивы находились по берегам рек, особенно по Шексне и ее притокам³⁰⁵. На этих «верхних» и «нижних» Шехонских пожнях³⁰⁶ косили сено «околомонастырные» люди под надзором старцев или слуг³⁰⁷. В конце 60-х и начале 70-х г. XVI в. монастырь приобрел еще множество сенокосных участков в Золотице и в Турчасове. С того же времени площадь кирилловских пожен значительно расширилась на счет пустотных вытей, и такие пожни братия отдавала в «наем» (на оброк)³⁰⁸, или поручала косить из третьей или четвертой копны³⁰⁹. Другую часть монастырских пожен косили крестьяне вместо повинности³¹⁰.

Иногда пожни расчищались под огороды³¹¹. В конце XVI века один из них находился между Большим и Ивановским монастырями³¹². На огородах разводили преимущественно капусту³¹³, лук и чеснок. Для правильного орошения гряд, равно как и других земель, прорывались канавы и прокладывались водопроводный трубы³¹⁴.

Но площадь огородов в монастырской вотчине была сравнительно ничтожною. Перелог и даже поженная земля, оставленные без надзора, большею частью зарастали лесом, который в пределах Белаозера весьма быстро покрывал собою пустые участки. Писцовые книги еще в XVII веке постоянно упоминают как о пашенном, так и непашенном лесе, и под первым, быть может, разумелась часть бывшей пашни, постепенно исчезавшей под древесными зарослями немногих хвойных и лиственных пород – ели, сосны, березы и т. п. Эти породы употреблялись монастырем на топливо и служило строительным материалом при постройке келлий, амбаров и других сооружений³¹⁵. Много лесу шло также на устройство «езов» для рыбной ловли; поэтому для каждого из них обыкновенно отделялся особый лесной участок³¹⁶. При изобилии леса вырубка его производилась без системы и порядка³¹⁷, и только некоторые лесные угодья, находившиеся вблизи от монастыря, объявлялись заповедными. Так в 1589 году 15 июня келарь Пахомий «заповедал для монастырского и мелничного обиходу» лесную дачу за Сиверским озером (к Уломской мельнице) «не велел сечи того лесу никому и приказал того лесу беречи»³¹⁸. Для охранения леса от порубки назначались особые лица, которые о всяких попытках сечь его должны были доносить келарю, под угрозою штрафа в 2 рубля³¹⁹.

Значительно более дохода, чем с ненаселенных земель, монастырь извлекал из своих промышленных предприятий: рыбных ловель и соляных варниц. Рыбною ловлею монастырская братия занималась еще во время жизни преподобного Кирилла. В житии преподобного рассказывается об ученике его Германе, ловившем много рыб к утешению братии: – «и которую рыбу повелеваше блаженный ловити и ту ловяше ничем-же инем, токмо удицою... тогда бо неводом не ловяху, точию егда праздник Успения Пречистые прихожаше»³²⁰. Вероятно, ловля эта производилась в Сиверском озере. Но помимо него при жизни преподобного монастырь владел также Уломским озером³²¹, располагал неводами на Белом озере³²², а при игумене Христофоре получил от Марии Александровой жены Карповича ез Островский или Остовский³²³ по Шексне. При игумене Трифоне монастырю были даны: «полночь езовая в Острове, в езу³²⁴, и (князем Михаилом Андреевичем) в Шексне тоня Сосновская «да меж Никицким и Горицким монастырем четыре тоницы»³²⁵. Во время игумена Кассиана в распоряжении монастыря находились уже три еза на реке Шексне (Никольский, Чарьсинский, Вособский)³²⁶ и кроме того от князя Михаила Андреевича поступили ез под Взвозом³²⁷ (против монастыря) и ез Щатрецкой или Шатрец³²⁸, впоследствии доставлявший обильный улов. Сам игумен Кассиан приобрел для монастыря за полтора рубля Новгородских «полъночи» в Островском езу (по Шексне). т. е. право ловить рыбу в течение половины ночного времени³²⁹. Игумен Филофей купил за 1 рубль ночь в Особомском езу на Шексне³³⁰. В игуменство Гурия Тушина монастырю было дозволено ловить безпошлинно рыбу пятью неводами на Белом озере³³¹.

При игумене Венедикте князь Михаил Андреевич даль «в Островском езу, через год ночь свою», вместо прежнего ежегодного вклада своего рыбою, – на Успеньев день (т. е. вместо 4 осетров, 120 стерлядей и 200 лещей³³²). После 30-х годов XVI века братия получила много крепостей на рыбные «ловища» как отдельно, так и вместе с вотчинами³³³. Так 10 марта 1539 года (грамотой на имя старца Алексея Айгустова) – величий князь Иван Васильевич предоставил монастырю право производить безпошлинно рыбную ловлю на Белом Озере: зимою одним неводом – поледенную ловлю, а весною и осенью («на их погонная ловля») ловить 2-мя лодками, 4-м человекам, также одним неводом³³⁴. Чрез несколько лет он распространил туже льготу – на 2 невода зимою и на 8 лодок с 16-ю ловцами весною и осенью³³⁵. 29 июня 1559 года царь Иван Васильевич дал в монастырь свою треть езу Островского³³⁶ в Никольском погосте (Белозерского уезда Устьугольской волости³³⁷).

Еще более расширился рыбный промысел монастыря в 1570-х годах, вместе с присоединением мест на побережии Белого моря³³⁸, где особенно доходными оказались «Умбския» (или «Умския», но не «Унския») ловли³³⁹. 6-го января 1577 (7085) года Иван Грозный к 2-м лукам Кириллова монастыря, купленным у Семена и Поздея Пирожниковых, пожаловал монастырь «в погосте на Умбе» «трема луки» п «рыбною ловлею на Усть Унбы реки», с правом ловить рыбу на монастырский обиход беспошлинно «неводом своим особным опричь волосных ловцов и Соловецкого монастыря ловцов, чтоб в том кириловскому неводу жеребья ни кому не было, и брани и спору не было никаково»³⁴⁰. К этим пяти лукам монастырь прикупил 5 луков рыбной ловли в той-же реке «Умбе»³⁴¹. Но так как здесь оставалось еще черных 22 лука, то игумен Козма обратился к царю Ивану Грозному с челобитьем: «к монастырским 10 лукам, для монастырсково обиходу тою достальною рыбными всеми угодьи и речкою Оленицею тоеж волости пожаловати и с тое со всеи рыбные ловли с 32 луков и с прежними луки и со всяких угодий никаких «царских» податей и пошлин имати не велети». 27 июня 1578 года Грозный удовлетворил эту просьбу³⁴². – В январе 1582 года, по грамоте игумена Козмы и по старческому приговору, было заплачено игумену Печенгского монастыря Гурию 125 рублей за «Унбьское згодье за три луки»³⁴³.

Все эти (и другие) приобретения сделали монастырь владельцем крупных и разнообразных предприятий, для эксплуатации которых употреблялись различный средства и орудия³⁴⁴. Чаще всего в озерах и на море рыбу ловили неводами³⁴⁵ (длиною до 150 саженей)³⁴⁶ с тоней и с лодок³⁴⁷ или карбасов³⁴⁸. Этим способом рыбная ловля производилась зимою («поледенная ловля»), весною и осенью («погонная ловля»)³⁴⁹. – По рекам рыбу большею частью ловили на езах в то время года, когда вода была свободна ото льда.

Лучше по доходности езы Кириллова монастыря находились на реке Шексне (именно: ез Островской³⁵⁰, Шатрец и друг.), которая в прежнее время (относительно езов) была поделена на участки так, что езы разных владельцев находились на несколько верст друг от друга³⁵¹. Как видно из езовых книг конца XVI века, езы требовали на постройку и поправку ежегодно много лесу, почему к каждому из них был прирезан лесной участок. У Целинского езу был, напр., свой лес, «а к тому езу лесу езового по реке по Шексне по Череповской стороне от езу по речку по Южи(?) по малой в длину на полпяты версты, а поперег на версту»³⁵². На тот же «ез», в котором было «28 козлов», выходило «лесу болшего на козлы 80 дерев 7 сажен, да на переклады к навалу 120 дерев 12 сажен, да на грузила и на суковатики середнего лесу 90 дерев 7 сажен, а в клетку» выходило «70 бревен 2 (х) сажен, а мелково лесу на засов 1450 жердей, а в пором» выходило «болшего лесу 5 колод 14 сажен, да 17 бревен поперечных дву сажен, да 2 бревна 7 сажен, да 16 тесин 7 сажен, да стыр, да палица, да в воротах» клали «на лето по 3 сежи»³⁵³. Езы принаравливались к рыбной ловле весною, «на полой воде, как лед пройдет»; это называлось «бить ез» или «делать ез» и было довольно трудною и мешкотною работою. Ез Целивский на Шексне из (28 козлов) били 15 человек и с мастером недели четыре и больше³⁵⁴. Ез Шатрец на той же Шексне били (вместо повинностей) крестьяне 17 вытей (именно Уломцы³⁵⁵), да монастырских 3 человека³⁵⁶; ез (на Шексне-же) «у Николы на Звозе (20 козлов) делали 11 человек монастырских людей без найму³⁵⁷ и т. п. Самая работа состояла в том, что «сперва высекали засов и вывозили на ез», «забивали на езу кол и кол засовывали засовом». Осенью кол и засов вынимали³⁵⁸; работа, вероятно, прекращалась, но на езу оставались жить монастырские люди, вместо сторожей. Так на Щатреце – с осени оставалось двое монастырских людей, получавших помесячно провизию из монастыря³⁵⁹. Как производилась ловля с езов, сведений об этом мы не нашли. В келарских обиходниках упоминаются лишь какие то «ужища езовые», которые делались Уломцами крестьянами для ловли³⁶⁰.

По берегам Шексны и других рек подле езов (с лесными участками) устраивались тони, иногда в болшом числе. В 158⁴/₅ (7093) году, как видно из «езовых» книг этого года, возле одного только еза Кириллова монастыря «у Николы на Звозе»³⁶¹ было: «монастырских тоней от езу на низ по речку по Бабку полдевяты тони: тоня Скотинка, тоня Дресвянка, две тони Никольские, тоня Васильевская, тоня Бачинская, тоня Кузгоринская, тоня Ноновая Макарьевская, да под наволоком под Ступиным половина тони Ступы, а другая половина тое тони царю и великому князю Борвковские волости, а вверх по Шексне от того езу монастырских шесть тоней: тоня под деревнею под Пробудовым, тоня Мартемьянова, три тони Мауринские, под наволоком под Мауриным, тоня Чарса под Скуратовою деревнею Зайцова селца Мауринского; (а ловять те они тони монастырскими двема неводы»)³⁶².

Кроме перечисленных способов рыбу довили «кереводы и переметы и вершами и удами и иными всякими ловлями». Так этими снарядами ловили на Белом озере летом с 10 лодок³⁶³. «На усть Унбы реки и в погосте» ловили «неводы, и поездами и гарвами» или «гарами»³⁶⁴.

Иногда рыбные ловли отдавались на оброк, с обязательством выделять в монастырь известную долю улова. Так 2 июня 1577 года 13 человек порядились ловить рыбу на монастырской рыбной ловле на Усть Унбы реки, с условием давать в монастырь «четвертую рыбу» «по всякой день», а в случае неисполнения этого условия – заплатить 100 рублей³⁶⁵.

Улов рыбы был различен. В XV веке рыба покупалась на монастырь³⁶⁶. Тоже было в XVI веке. Если судить по келарским обиходникам, вероятно, рыбы с монастырских ловел не хватало на братию³⁶⁷. Но с приобретением «морских» ловел в речке Умбе, в Оленьих рогах и в реке Оленице оставался даже излишек в рыбе. По словам кирилловской братии (в 1622 году 1 янв.), здесь ловилась семга и в год бывало «межени (т. е. летом) и осени 6084 (рыб), а в иной год болши и меньши, да осени лутчие 966 рыб потому же в мной год болши и менши, и обоего 7350 рыб». Из этого числа на мопастырский обиход брали по 2300 рыб, а в иные года до 4000³⁶⁸. Остальная рыба шла на продажу. Так в 1620 году в монастырской казне было «Умские рыбные продажи денег 255 рублей»³⁶⁹.

Кроме рыбы «Умских» ловель, в 20 годах XVII века монастырь получал с 3-х езов по Шексне – по 100 осетров («а в ыной год болши и менши»)³⁷⁰, «да в озерах» (вероятно, Сиверском и Бабьем) ловили «рыбу двема неводы, а рыба» была здесь «мелкая: плотицы, и окуни, щучки и ерши»³⁷¹. Получалась рыба, вероятно, и из других монастырских ловель³⁷².

Все эти ловли, при постоянном расходовании рыбы и ее рыночной дешевизне, не могли однако доставить бюджету монастыря верной и установившейся прибыли, необходимость которой все более и более чувствовалась по мере того, как стеснялось монастырское вотчиновладение. В XVI веке, быть может, еще в его половине³⁷³, братия обратилась к соляному промыслу и уже в 60–70-х годах занималась усиленною скупкою соляных мест, дворов, анбаров и варниц в Золотице, Турчасове и Пушлахте и вообще по Беломорскому Побережью³⁷⁴. Запретительные указы 1572, 1580 и 1584 годов заставили еще напряженнее вести здесь дело этой разработки и добиваться расширения соляного производства.

Во всех этих северных пунктах монастырь не был пионером соляного дела³⁷⁵, но становился в ряды его соучастников, пользуясь оскудением местных старожильцев в конце XVI и начале XVII веков³⁷⁶. В Золотице соляные варницы существовали уже в 1528 году³⁷⁷, монастырь же первые владения свои здесь приобрел только в 1568 году³⁷⁸. За Неноксою древним новгородским поселением, в 1550 году было подтверждено старинное право продавать соль торговым людям «из верхних городов» в Холмогорах³⁷⁹. Кириллов же монастырь занялся солеварением в Неноксе только с 158⁰/₁ (7089) года³⁸⁰. Тем не менее, едва вступив в число владельцев какой либо соляной местности, он быстро получал здесь значение опасного конкуррента, имевшего наклонность монополизировать все наличное солепроизводство, вытесняя мелких промышленников. В северном краю добывание соли в XVI и XVII века производилось при сябренном участии отдельных жильцов в промысле³⁸¹, которые, являясь совладельцами, были в тоже время пайщиками в расходах³⁸² по варнице и ее доходах и которые обыкновенно принадлежали к числу черных волостных крестьян. Выти этих сябров в варницах и в прочем легко переходили во владение монастыря главным образом в силу долговых обязательств, обусловленных денежными ссудами; о количестве их можно судить из отписки Ненокоцкого старца Григория, перечисляющей (4 августа 1584 года) свыше 40 кабал, хранившихся у монастырского старца в Неноксе³⁸³, и заключенных следовательно в промежуток с 1578³⁸⁴ или даже 158⁰/₁³⁸⁵ года по 1584-ый. Но не только эти долговые путы, а и самое участие кирилловской братии в разработке варниц, расстраивали экономическое благосостояние остальных сябров уклонением ее от платежа государственных податей. Как видно из показания Ненокшан, сделанного во время «обыска» в 1584 году (или около того времени), Кирилловские промыслы в Неноксе не были выведены из черных сох и тем не менее монастырь в три года не заплатил податей на 158 рублей с полтиною, так что за него должны были делать взносы «тяглые осталые людишка» (волость), которые вследствие этого «в земских разметех в конец загибли, платячи за тех силних людей», «охудали», и частью «разбежались от тех их вужи и от голоду»³⁸⁶.

Стягивая, таким образом, в свои руки солеварение в нескольких местностях северного края, монастырю в небольшой сравнительно промежуток времени удалось довести свой соляной промысел до степени весьма крупной и доходной статьи, несмотря на то, что для этого ему необходимо было собрать целый ряд незначительных долевых участков в варницах. Поучительна в этом отношении история его Ненокоцкого промысла, начало которого восходит к 157⁷/₈ году, когда ненокшанин Павел Ананьин сын Таръянина заложил монастырю черный двор свой. В 1584 (7092) году Кириллов монастырь владел здесь уже пол варницею без полудвенадцатой выти на Великих Местах и на Наволоке в двух варницах порознь 8¹/₂ вытями³⁸⁷. В 1601 году монастырю принадлежали здесь 1¹/₂ варницы и двор³⁸⁸, а в 1613 году ему был пожалован и весь Ненокоцкий посад со всеми его промыслами³⁸⁹.

Расширение операций по добыванию соли было выгодно для монастыря в двух отношениях. С одной стороны в разное время ему было предоставляемо право безпошлинно продавать соль в количестве от 10,000 до 40,000 пудов (об этом см. ниже в отделе «о торговле»), с другой стороны самый процесс ее добывания, доселе практикуемый на севере, был настолько примитивен³⁹⁰, что не требовал ни сложных работ, ни больших расходов. Добывание соли производилось обыкновенно на соляных местах, где стояли варницы, в которые поступал рассол из соляных колодезей. Соль вываривали обыкновенно посредством «црена, или «чрена», т. е. большой железный сковородки, в которой кипятили морскую воду³⁹¹ (или рассол). Главный расход при выварке и состоял только в сожигании дров³⁹². Вываренная соль хранилась в амбарах.

В конце ХVI века количество вывариваемой монастырем соли было уже весьма значительным³⁹³, а в 1620 году из Холмогор было вывезено Кирилловской соли 403 рогожи, всем 12,506 пудов³⁹⁴; в следующем 1621 году – 411 рогож, весом 12,221 пуд три четверти³⁹⁵. По словам же игумена Савватия (20 августа 1621 года), в Поморских промыслах ежегодно добывалось соли до 40,000 пудов³⁹⁶, и эта выварка доставляла монастырю значительную сумму дохода³⁹⁷.

При таких крупных промысловых предприятиях, кирилловская братия не пренебрегала вместе с тем разработкою и менее значительных отраслей своего хозяйства. Сохранилось, напр. отрывочное известие, что она покровительствовала и пчеловодству. хотя вообще в монастырской вотчине воск и мед никогда не были, по-видимому, предметом широкого производства. В марте 1568 года игумен Кирилл и старцы соборные выдали Семену Писемскому за два года жалованья и зато, что в селе Куликове он купил пчел и ульев³⁹⁸. Но в каком вообще размере и как было поставлено пчеловодство в кирилловской вотчине, об этом мы не имеем достаточных сведений.

Наконец, имея в монастырской вотчине три главных и постоянных источника дохода: пашню, крестьянский оброк и промыслы, братия пользовалась для пополнения своей казны и более случайными и мелкими поступлениями: со своих мельниц, городских дворов, амбаров и лавок.

Что касается до мукомольного дела, то обладая мельницами уже с XV века³⁹⁹, кирилловские монахи выручали с них деньги чрез отдачу их на оброк, т. е. в аренду, за ежегодное определенное вознаграждение, или же, взимали деньги за перемол зерна с крестьян и других землевладельцев. В начале XVII века монастырские мельницы (не считая мельниц подле самых Кирилловских стен⁴⁰⁰ (находились: в Куности, Михальцеве, Пирогове, Куралгине, Петровском и друг. местах. Некоторые из них приводились в движение водою; другие (вероятно, большинство) – ветром⁴⁰¹. Годовой доход с них достигал иногда 100 с лишним рублей⁴⁰².

Городски дворы не приносили монастырю той непосредственной выгоды, какую извлекал он со своих оброчных крестьянских поселений. Дворы эти служили по преимуществу торговым и деловым интересам. Здесь помещались старцы во время своего приезда в тот или другой город по какому либо делу⁴⁰³, здесь проживали монастырские купчины и стряпчие, здесь же устраивались в случае надобности склады товаров и т. п. Но при изменившихся обстоятельствах городские дворы монастыря легко могли утрачивать свое прежнее значение для него, и потому мы видим, что братия часто продает их, меняет или покупает на время вновь – сообразно со своими потребностями, не дорожа старинною оседлостью в том или другом пункте⁴⁰⁴. Вообще же по мере развития торговли и промысловых предприятий монастыря, число его городских дворов постепенно увеличивалось.

В XV веке (при игумене Кассиане) монастырь владел дворами на Белоозере, Вологде, Москве и Дмитрове⁴⁰⁵. После же 30-х годов XVI века, когда определилось в монастыре преобладание сторонников вотчинного быта⁴⁰⁶ и торговой предприимчивости⁴⁰⁷, братия обзавелась новыми дворами, дворовыми местами и анбарами: на Белоозере⁴⁰⁸ (в 153³/₄ году и 29 июня 1536 года), в Угличе⁴⁰⁹ (в феврале 1539 года), в Дмитрове⁴¹⁰ (8 июля 1539 года и в сентябрь 1544 года)⁴¹¹, на Коротком (в 155¹/₂ году)⁴¹², в Москве (31 июля 1559 года)⁴¹³, на Белоозере (29 января 1568 года)⁴¹⁴ и т. д. С 70-х годов XVI века после того, как право на приобретение монастырями вотчин было сильно ограничено московским правительством, городские дворы и анбары стали одним из частых объектов покупок, так что писцы 1601 года застали уже многочисленную группу монастырских дворов, рассеянных по разным городам Московского государства.

Кирилловой обители принадлежали тогда: два двора в Белоозере»⁴¹⁵, два двора и слободка на Вологде⁴¹⁶, два двора на Москве⁴¹⁷, четыре двора на Дмитрове⁴¹⁸, один двор в Твери⁴¹⁹, двор на Угличе⁴²⁰, двор в Ярославле⁴²¹, двор на Костроме⁴²², двор на Коротком⁴²³, двор в Каргополе⁴²⁴, двор в Турчасове⁴²⁵, двор в Холмогорах⁴²⁶ и двор в Неноксе⁴²⁷. (К 1625 году число городских и посадских дворов, принадлежавших монастырю, увеличилось еще больше).

Служа по преимуществу торговым интересам, городские дворы монастыря (или некоторые из них) в то же время доставляли ему и прямой доход в виде оброка с «дворников», который, надо полагать, обусловливался степенью доходности того или иного городского места. В отношении к монастырю дворники (обыкновенно из крестьян⁴²⁸ (были с одной стороны ответственными⁴²⁹ сторожами, обязанными сохранять вверенное им имущество⁴³⁰, с другой стороны оброчными людьми, платившими ежегодную подать в монастырскую казну⁴³¹. Как и крестьяне, они рядились жить в монастырском дворе⁴³² и обыкновенно несли также (если двор не был белым) и государственное тягло⁴³³.

Небольшие суммы выручал, наконец, монастырь чрез отдачу разных помещений в наем, как то лавок и анбаров⁴³⁴. Изредка в монастырскую казну поступали деньги за право пользования больницею⁴³⁵ и за право проживать в Кириллов монастырь⁴³⁶ и т. п.

Таковы были в общих чертах главнейшие источники доходов, связанные с поземельными владениями монастыря, и исторические условия эксплуатации природного богатства этих владений.

Сопоставляя между собою эти поземельные источники монастырского благосостояния, мы можем теперь уяснить себе, насколько сильна была их сравнительная проективность.

Как землевладелец, Кириллов монастырь был вотчинник, но права его на землю были значительно прочнее прав служилого человека. И в XV, и в XVI веках он остался не только владельцем вотчины, но и собственником ее. Поэтому организация его земель и их разработка со стороны хозяйственной выходили из пределов тех рамок, в которые за XVI век были включены в Московском государстве обычное служилое хозяйство и его доходность. – В своих правах на вотчину (за исключением не обеленных земель) он напоминал собою мелкого князя вотчинника Белозерской области, или даже вообще удельного князя. Поэтому как история устройства кирилловской вотчины, так и способы извлечения из нее доходов, переживали до известной степени исторические черты княжеского вотчинного быта, хотя и с некоторыми выгодными для монастыря особенностями.

Первичною формою кирилловского земельного хозяйства было возделывание земли руками братии или наемных лиц. – Такая форма должна была явиться в то время, когда кругом на владельческой земле не было еще устроено крестьянских поселений⁴³⁷. – Это была только роспашь или роздель, которая разрабатывалась случайными силами, подобно тому как первоначально возделывалась прислужниками вотчинника пашня вокруг его «двора» или «дворца». Как у князя возникали «дворцовые» земли, так у монастыря создалась монастырская пашня, весь урожайный доход с которой или его определенная часть (половина, треть или четверть) – непосредственно поступала на содержание монастыря.

Несколько позже возникла вотчинная форма земельного хозяйства, при которой доход обеспечивался уже не землею непосредственно, а людьми поставленными к ней в более прочное и близкое отношение. Она появилась с той поры, когда на монастырские земли пришло население, более оседлое, которое получало от монастыря вместе с правом разработки земли право пользоваться ее произведениями, но с условием нести тягло – как в пользу государства, так и по отношению к Кириллову монастырю. – На обычных условиях это была таким образом вдвойне черно-тяглая земля, но государственное тягло обыкновенно отчасти слагалось с нее, и она, будучи иногда белой к государству, оставалась всегда «черной» к Кириллову монастырю. Таким образом сравнительно со служилою землею продуктивность ее могла быть значительнее, если бы она была белою к государству. – Кроме того, как источник дохода, она и сама по себе, хотя и зависела в своей доходности, от случайностей естественных (неурожая, мора и т. д.), но уже в меньшей мере, чем монастырская пашня. Главный доход здесь состоял, так сказать, из «прямого» налога, т. е. из более или менее постоянного сбора.

Третью форму поземельных доходов монастыря составляли промыслы (или добывание продуктов), которые были в зависимости не от хлебопашества, а от местных природных богатств, т. е. рыбная ловля, пчеловодство, и соляной промысел. Первоначально эксплуатация такого рода по своему назначению напоминала собою «пути» удельного княжеского дворца, по скольку последние не выходили из пределов натурального (ойкосного) хозяйства. Но доходность подобных «путей» в то время, когда они находились еще в пределах прежнего Белозерского, Вологодского и Московского княжеств (т. е. вне недавних пределов бывших новгородских владений) не была выдающеюся. С половины же XVI века, – когда монастырей промыслы получили развитие на побережье Белого моря, их «домашне-путный» характер изменился в «торгово-промысловый», ибо количество добываемых продуктов превысило спрос их на монастырь, что вызвало необходимость их сбыта. Так создался третий еще более постоянный вид поземельных доходов, в котором продуктивность зависела главным образом от широты эксплуатации и от уменья при сбыте.

Насколько неодинакова была обеспеченность дохода в перечисленных трех формах монастырского хозяйства, настолько неодинаков был и сравнительный процент их доходности.

Первая форма была наименее исправна со стороны производительности. Монастырская пашня хотя и не сосредоточивалась в Белозерском уезде, где почва была худая⁴³⁸, т. е. неплодородная, и где с трехпольною системою конкурировала подсечная или лядинная, но вольно-наемное отношение к земле многих из ее ближайших возделывателей не могло служить к ее тщательной обработке. Поэтому, если в счастливые годы пашня доставляла значительный прирост хлебных семян, то в другие годы она давала немного и таким образом средний процент ее становился небольшим. По смете 1601 года с монастырской пашни предполагалось собрать 8,928 чет. и 1 осмину⁴³⁹, а так как этой пашни было тогда 1059 чети или 529¹/₂ десятин⁴⁴⁰, то в среднем выводе каждая десятина должна была доставить около 16,₈₈₁… четвертей хлеба. Если принять, что на десятину сеялось 2 четверти ржи (по уложению), то урожай определился бы приблизительно сам 8,₄₁₅…; но в кирилловской вотчине посев производился иногда более частый – около 2,₈₄₉ четвертей на десятину; следовательно урожай мог быть и сам 5,₉₀₇… Из других данных мы узнаем, что в начале ХVII века урожай колебался между сам 2,₄₃₂… (1606) и 6,₄₅₈…⁴⁴¹. – При том для соображения о доходности пашни нужно принять в расчет, что за обработку шла плата наемщикам или дворовым людям⁴⁴². Следовательно – чистый доход с пашни бывал ниже 2%–6%.

Не более производительна (с точки зрения доходности поземельных единиц) была тяглая земля и разные оброчные статьи с нее. – Урожайность почвы и доходность статей здесь отражались непосредственно на ее жильцах, которые отвечали, так сказать, за доход с нее в пользу монастыря. Но более равномерный ежегодный процент дохода в общем здесь не был более высок, чем с пашни, – потому что монастырская соха была менее вотчинной, т. е., положение крестьян на ней было de jure тяжелым, хотя и облегчалось льготами. В 1601 году с тяглой земли получался доход хлебом, деньгами и столовыми запасами в следующих размерах: со всей вотчины было собрано оброчного хлеба 6470 четвертей⁴⁴³ или по другому сведению – 6234 чети и 1 осмина, следовательно менее того, что доставляла пашня. Это количество получилось с 1096 вытей без чети⁴⁴⁴: отсюда с одной выти получалось приблизительно по 5,₉₀₇... четверти или по 5,₆₈₀… четверти в среднем выводе, хотя не все выти доставляли однообразное число четвертей. В 1601 году размер оброка для части вытей был увеличен – в среднем выводе – с 7,₁... чети – до 7,₈₃₇ чети на каждую (из 344) выть⁴⁴⁵. Так как выть не выражала собою (как было указано выше) безусловно постоянной величины в смысле меры протяжения, и потому нельзя добиваться математической точности при сопоставлении повытного оброка с крестьян с доходом, доставляемым пашенною десятиною, тем не менее не подлежит сомнению, что на каждую выть приходилось по нескольку десятин крестьянской земли (см. выше). Кроме того из оброчника XVI века можно видеть, что на соху в 60-х годах XVI века приходилось около 50 вытей, и близкий к тому же вывод следует из того, что в 1601 году Кирилловская вотчина имела 1096 вытей, а сошного письма в ней было 19 сох с половиною и пол-пол-третью сохи; в сохе следовательно заключалось около 56,₀₈₇ выти⁴⁴⁶. Но соха монастырская худой земли была равна 900 четям в одном поле, т. е. 450 десятинам; следовательно соха доброй земли была равна 300 десятинам, средней 375 десятинам. В выти таким образом должно бы заключаться до 9 десятин худой земли, средней – до 6¹/₂, а доброй до 6 десятин. С такого количества земли получалось от 5,₆₈₀... четверти хлеба до 7,₈₃₇ четверти – в общем выводе и следовательно с крестьянской оброчной десятины значительно менее, чем с десятины монастырской пашни. По-видимому, так и должно было бы быть, ибо оброчная крестьянская земля платила кроме монастыря государству. Но во первых, по оброчнику XVI века оброк с выти, был выше 5,₆₈₀ четверти (этот размер зависел, быть может, в 1601 году от мора и голода) и был равен приблизительно 7,₁₄₃... четверти. Во вторых – оброчная земля несла тягло не только хлебом, но и столовыми припасами, деньгами и издельем. В 1601 году с оброчных крестьян было собрано 299 рубля 11 алтын и 4¹/₂ деньги⁴⁴⁷. На выть, следовательно, приходилось (из числа 1096 вытей) в среднем выводе по 9 алтын с дробью; кроме того взималось яйцами, овчинами, поярками и проч. (см. выше).

Гораздо доходнее были промыслы. В 1601 году получилось летнего лова рыб 9,000, а осеннего – 6,980; первые ценою по 30 рублей 1,000, вторые по 40 рублей 1,000, итого следовательно на сумму 553 рубля 6 алтын 4 деньги. – В том же году монастырь имел для продажи соль с промыслов на 4,445 рублей 8 алтын и 2 деньги. Всего с промыслов было взято до 4,998 рублей 15 алтын, не считая денег, полученных за перемол муки на мельницах и т. п.

Из приведенного примера видно, что между поземельными источниками дохода не пашня и не оброк могли быть главными факторами монастырского благосостояния. – Землепашество в XVI в. было обложено настолько тяжелыми сборами, что предоставляло землевладельцу иногда лишь от 2% до 6% случайного дохода с затрачиваемого капитала. Если у Кириллова монастыря и получался иногда больший процент с известной земли, то он уравновешивался убытком в другой, или сам зависел от удачного или безвозмездного приобретения известного участка. Так Покровское село на Белоозере, стоившее в 154¹/₂ г. 400 рублей, давало в 1601 году оброку 34 рубля 16 алтын 1 полушку. 64 овчины, 64 поярка, 65 чети и полторы осмины и полчетверика ржи, 67 чети овса, 33 чети и полторы осмины ячменю⁴⁴⁸, следовательно доставляло около 10%; село Лоза, стоившее 120 рублей, давало доходу в 1601 году – свыше 24 рублей, т. е. 20%. Но села Троицкое и Пантелеймоново, стоившие монастырю 195 рублей, в 1601 году приносили доходу всего 6 четей хлеба, 23 овчины, 23 поярка, 23 сыра и 605 яиц. – Понизовые владения, за которые в 60 годах XVI в. монастырь платил большие суммы, к 1601 году были малодоходны. Так Пошехонское село Семеновское, купленное за 500 рублей, доставляло только около 12 рублей, 287 четей хлеба, 76 овчин и 76 поярков⁴⁴⁹.

Из поземельных источников дохода видное место для развития монастырского благосостояния занимали промыслы: и в общей сумме доходов с земли, и с точки зрения большого процента дохода с затраченного на промыслы капитала. Они доставляли монастырю свободные суммы, позволявшие братии регулировать свое вотчинное хозяйство, и доходностью превосходили и пашню, и оброчную землю.

Но ни землепашество, ни оброчные статьи, ни промысловые предприятия не могли бы одни создать того экономического процветания монастыря, какого он достиг к XVII веку, ибо в общем ежегодный доход с этих источников, как увидим ниже, умерялся расходами на всю общину и на ее владения. Тягло государственное с земель монастырских по общему правилу было более значительным, чем посошные подати с земель служилых, так как монастырская соха на четвертую долю была менее вотчинниковой. Потому, не смотря на льготы от правительства, едва ли монастырское хозяйство, могло бы иметь огромные преимущества пред служилым. Тарханные грамоты выдавались монастырю не ранее той поры, когда экономическая обеспеченность его уже достаточно выяснилась. Содержание общины, ее прислуги, поддержание зданий, улучшение хозяйства требовали затрат, превосходивших как производительность земли, так и норму расходов, производившихся обычно в экономии светского служилого вотчинника. Но одно из существенных преимуществ монастырского бюджета сравнительно с бюджетами частных вотчинников составляла наличность в братской казне свободных денежных сумм, необходимых для хозяйственных оборотов и для покупки новых поземельных источников дохода. При недостатке монеты, ощущавшемся на древне русском торговом рынке, и при необеспеченности своих поземельных доходов (зависавших от разных случайностей, вроде физических бедствий) частные вотчинники (подобно современным помещикам) не всегда бывали счастливы в организации устойчивого экономического быта своих земель и, нуждаясь в деньгах, не редко связывали себя тяжелыми долговыми обязательствами, последствием которых весьма часто являлся переход заложенной вотчины в руки кредитора. Напротив того кирилловская казна редко встречалась с затруднениями, происходившими вследствие недостатка денежного капитала, и рост экономического благосостояния монастыря был совместным результатом не только доходности вотчин, но и постоянного притока в монастырь пожертвований движимостью (т. е. разными предметами и деньгами).

б) Пожертвования движимостью (за требоисправление).

Этот источник дохода состоял из доброхотных даяний (на поминовение, за пострижение, за погребение, за молебствия и т. п. требоисправление), носивших общее наименование «милостыни христолюбцев». Как мы уже видели, значительная часть монастырских земельных владений всецело была обязана усердию вкладчиков. Точно так же крупное финансовое значение имели для монастырского хозяйства и пожертвования движимым имуществом, т. е. деньгами, вещами, книгами, скотом, хлебом и т. п. живым и мертвым инвентарем.

Эти вклады движимостью были двоякого рода: I) единовременные и II) более или менее постоянные (ежегодные, так сказать «окладные»). Рассмотрим те и другие.

I. Первые единовременные вклады в Кириллов монастырь относятся к годам жизни его основателя. Хотя преподобный Кирилл и заповедал своей братии даже в нужде «у мирскых не просити милостыня»⁴⁵⁰, но так он учил, чтобы предостеречь братию от вымогательств и обеспечить возможность ее нравственного влияния на мирян. Принимать же добровольные пожертвовании преподобный ничуть не возбранял. «Аще кто от мирьскых присылаше милостыню», то «та посланная приимаху благодаряще Бога и Пречистую Его Богоматерь»⁴⁵¹. Действительно, за князей, дававших в монастырь милостыню, сам преподобный молил Бога о здравии. В послании к великому князю Василию Димитриевичу (относящемся к 1399–1402 г.), он писал: «Веры ради твоея великая, не оставит тебе Бог, но помилует, и Пречистая Госпожа Богородица и Царица наша поможет ти вся дни живота твоего и подаст ти исцеление души ж и телу, что нас нищих ее, господине, не забываеши в пустом семь месте, събравшихся во обители ее, но часто призираеши доволными милостынями»⁴⁵².

Туже мысль, преподобий Кирилл высказал и в послании к Можайскому князю Андрею Димитриевичу (около 1408 или 1413 года): «Бога молим», писал он, «о вашем здравие господей наших, поминая, господине,... твою великую и доволную милостыню нашего господина»⁴⁵³. Если и другие миряне приносили милостыню в монастырь, то преподобный не отказывался от нее. По свидетельству жития преп. Кирилла, некий боярин Феодор, «иногда осетр или два уловив, к блаженному принашааше и тако многа времена творяаше, николи же ко святому тщама руками прихожааше»⁴⁵⁴. Подобные вклады при жизни святого делали и другие лица⁴⁵⁵.

О числе даяний за это время и ценности их мы, правда, не имеем точных сведений. Но сам преподобный Кирилл называл милостыню, которою он получал от князей «доволною милостынею»⁴⁵⁶. И можно догадываться, что монастырь действительно получал тогда значительные суммы, потому что степень усердия вкладчиков прежде зависела от степени той «славы» или нравственного обаяния, каким пользовался монастырь. Иоанн IV на Стоглавом соборе указывал, что многие монастыри потому обеднели, что уставы их порушились, что они ослабели житием и благочестием и вследствие этого на мирян они не производили никакого спасительного действия⁴⁵⁷. Не то было при жизни преподобного, когда множество бояр, князей и проч. «веру велию имеяше дому Пречистой Богородицы», и эта вера выражалась в приношениях, которые они предоставляли в распоряжение монастыря, хотя действительная ценность этих приношений и могла являться преувеличенною в глазах нестяжательной братии.

Такими же приношениями обогащалась монастырская казна и по кончине преподобного. Игумен Трифон заботился об увеличении их⁴⁵⁸, а его преемники, при которых монастырь получал земельные вклады, без сомнения, не отказывались также от денежных и других взносов, которые принимались даже и в годы преобладала в монастыре направления «нестяжателей»⁴⁵⁹, так как даже руководители этого направления (напр. Нил Сорский) до известной степени не отрицали права монастырей на получение воспособлений от частных лиц, если эти вклады были «нуждни и неизлишни»⁴⁶⁰. Возможно, что во время господства этого учения, в Кириллове монастыре менее ревностно заботились об увеличении «казенных» доходов чрез милостыню и что самая милостыня была не велика. Но делать какие либо определенные выводы о числе, количестве в назначении таких вкладов движимостью за время до половины XVI-го века нельзя по недостатку точных сведений⁴⁶¹. Достоверные известие об этих пожертвованиях начинаются с половины XVI века, когда были заведены так называемый «вкладные» или «даяльные» книги. В это время монастырь принимал вклады по различным поводам.

1) Во-первых делались вклады при пострижении. Были-ли всегда эти вклады обязательными или нет, решить трудно. Древнейшие страницы «вкладных книг» об них не говорят. Но с другой стороны крупные вкладчики земель и денег в данных грамотах писали условие, чтоб игумен с братиею, в случае их желания, постригли их «за тем же вкладом»⁴⁶², т. е. за прежний вклад, а не за особый. Такие условие принял монастырь, напр., по отношению к царевичу Ивану Ивановичу⁴⁶³ и многим другим. В тоже время из «вкладных книг видно, что даже за ничтожные взносы при пострижении, имена вкладчиков иногда записывали в монастырские синодики – не только в братский (в который вносились имена умерших старцев Кириллова монастыря), но и в те, запись в которые была возможна только за особую плату⁴⁶⁴. Таким образом монастырь как бы признавал, что вклад сделан не по обязанности и назначал за него «поминовение». Это позволяет заключать: или, что вклады при пострижении не всегда признавалась обязательными, – или что они были обязательными, но не вносились во «вкладные книги». Так как в приходных казенных книгах за XVI век не видно поступлений от пострижения, то первое предположение более правдоподобно. В конце же XVI века и XVII-м вклады при пострижении несомненно были уже обязательными. От XVII-го века сохранились грамоты царей с приказаниями монастырским властям постричь тех или иных лиц без вклада по причине их бедности и в виду их заслуг.

Что касается до величавы таких вкладов, то она была очень разнообразна. Иногда давали всего лишь несколько десятков алтын⁴⁶⁵, иногда – тысячу рублей⁴⁶⁶. Судя по «вкладным книгам», с 7074 по 7132 г. всех вкладов при пострижении, ценностью менее 50 рублей каждый, было (около) 123; крупных же вкладов (на сумму выше 50 рублей каждый), поступивших с 7078 по 7132 г., упоминается лишь 23.

2) Но большая часть вкладов в этот период поступила в Кириллов монастырь за поминовение заупокойное и заздравное. Практика таких вкладов исходила с одной стороны из всеобщего убеждения в необходимость церковного поминовения для спасения души и здравия тела, с другой стороны опиралась на живую веру в действенность и спасительность молитв иноков, на которых в древности церковная письменность и общественное сознание смотрели как на лиц, более приближенных к миру небесному, чем белое духовенство, а тем более миряне. Иночество казалось всем посредствующею ступенью между людьми и ангелами и святыми⁴⁶⁷. Поэтому за молитвою обращались к инокам князья, бояре, простолюдины и белое духовенство. Делая в монастырь тот или другой вклад, они давали для того, чтобы устроить свою душу в будущей жизни (иначе «на поминок души»), или с тем, чтобы «за то даяние игумен с братьею молили Бога о многолетнем здравии их». К концу XV века этот обычай стал повсеместным на севере России.

Вместе с этим здесь выработалась целая система способов заупокойного поминовения, известная градация их, за каждый вид которой взималась более или менее определенная плата⁴⁶⁸. Эта система нашла себе применение с XVI века и в Кирилловом монастыре.

В это время заупокойное поминовение здесь совершалось двояко: оно было или церковно-богослужебным или кормовым. В первом случай имена лиц, за поминовение которых давались вклады в Кириллов монастырь, записывались в «монастырские синодики», по которым и производилось церковное поминовение. Эти синодики были тоже, что и нынешние «поминальники»⁴⁶⁹ с тем различием, что принадлежали не частным лицам, а монастырю, и состояли из больших книг, в которые вписывались поминания. Они (синодики, или сенаники, или сенадики) разделялись на два главных вида – на вечные и на вседневные⁴⁷⁰. Синодик вечный представлял собою объемистую рукопись в лист, в которую (до конца XVI века) крупным полууставом записывали – отчасти в систематическом, отчасти в хронологическое порядке⁴⁷¹, всех лиц, за поминовение которых был сделан какой-либо вклад. Сюда вносили имена «на веки», «без выгладки доколе и монастырь стоит», т. е. вписывали навсегда, без намерения выскоблить запись по истечении известного срока. – Вседневный синодик имел вид длинного «списка», по обеим сторонам которого значились имена лиц поминавшихся⁴⁷². Впоследствии, впрочем, и он принял вид книги и носил, кажется, название «литийного». Во вседневный синодик записывали только лиц, за поминовение которых быть получен более или менее значительный вклад. Здесь оставались «на веки» лишь имена крупных вкладчиков; имена же лиц, за поминовение которых была получена сравнительно меньшая сумма, вычеркивались по прошествии некоторого времени⁴⁷³.

Оба синодика (и вечный, и вседневный) прочитывались в церкви во время богослужения, но в различное время и различными лицами. Синодик вечный читали, кажется, простые монахи, не священноиноки, тайно или в полголоса на литургиях, панихидах и заутренях, продолжая его чтение во время этих служб до тех пор, пока не прочитывали от начала до конца⁴⁷⁴. Монаху, заведывавшему вечным синодиком, предписывался следующий порядок при чтении его: «Внегда священник начнет часы пред литургиею, тогда начинается синодик и на обедни, доколе весь прочтется. А не поспеет прочести на обедни, ино на вечерни допрочести. А на понахидах чести: егда начнет священник понахиду до скончания чести понахиды. А не успеет прочестя на понахиде, ино на полунощнице дочести и на заутрени. А в суботу коли бывают аллиллия, егда начнут пети блажени непорочнии, тогда начнется сенадик чести и до скончания заутрени чтется. Тако убо чтется всегда сенадик на леторгиях и на понахидах и на заутренях»⁴⁷⁵. Вечный синодик читали не во все дни года. Его оставляли: во-первых от Лазаревой суботы до Фоминой недели; во-вторых – по воскресным дням всего года и в-третьих «на вся праздники в них же поется всенощное». В четыредесятницу чтение его допускалось только по суботам на панихидах и на литургиях, до Лазаревы суботы.

«Поминание повседневное» (или синодик вседневный) читалось священниками и диаконами, совершавшими службу, иногда вслух, иногда тайно, по нескольку раз в день (это было возможным потому, что число имен, записанных здесь, было не велико сравнительно с вечным синодиком). Читалось оно, во-первых, на проскомидии, когда священник был обязан прочесть непременно «обе страны» этого синодика, т. е. обе стороны «списка» или бумажного листа, на котором были написаны имена; затем он читался «на обедни по евангелие на заутрении покойной октении одна страна, а по изрядной другая страна тайно⁴⁷⁶. А над кутьею заупокойною по обедни на октении одна страна. А на панихиде на первой эктении одна и после эктении другая страна тайно. Егда ж поют на понахиде блажени непорочна первой статьи, а на октене одна страна, а другая тайно, а на последней октени одна»⁴⁷⁷. Если служили панихиду собором, то диакон возглашал повседневное поминание на эктениях, а священники прочитывали обе стороны его тайно. Далее предписывалось читать его на литиях «по заутрении а по вечерни и коли стих поют, ино одна страна тайно прочитает. Аще ли ж не поспеет священник прочести поминания всего одное страны коли стих поют, ино на октении дочести его, преж да после чести другая страна вся; и тако прочитается всегда повседневное. Також и литеа да поется всегда. Непоетжеся литея и повседневное поминание не чтется по вечернях и тогда, егда на вечерни был выход, кроме святые четыредесятницы; тогда на вечерни выход бывает и по вечерни литея заупокойная по заутрени не поется, ни повседневное поминание не чтется, егда на утрени был есть полиелеос или славословие великое. На литоргиях-же чтется повседневное поминание на проскомидии и на святую пасху и на вся господьския праздникы обе страны и по вся дни»⁴⁷⁸.

В конце XVI века упоминается еще особый синодик (или так называемый «свиток»)⁴⁷⁹, в который за пожертвования вносились для поминовения лишь имена князей удельных, великих князей московских, царей и их родов, но об отношении его к литейному синодику, о назначении, времени чтения и внешнем виде сведений не сохранилось⁴⁸⁰.

Записывание в синодики и чтение их во время богослужения было в Кириллове монастыре самым обычным, но не единственным способом церковно-богослужебного поминовения мирян за вклады. Иногда по жертвователях (или по тех лицах, за которые были сделаны вклады) «пели сорокоуст⁴⁸¹ и служили 40 обеден» в одной или во всех церквах монастыря⁴⁸²; иногда служили панихиды на «третины, девятины и сорочины», т. е. на 3-й или 9-ый или 40-й день по смерти вкладчика⁴⁸³. Если последний был погребен в Кириллове монастыре, то при этом на могилу его ходили с кутьею для пения панихиды. В день смерти вкладчика или в день его имянин⁴⁸⁴ или в какие либо другие дни года (назначенные в большинстве случаев самим вкладчиком⁴⁸⁵, или его родственниками) по нем также служили заупокойные обедни и панихиды, или ходили на его могилу с кутьею. Сообразно с ценностью пожертвования эти службы были более или менее частыми в течении года (от одной до шести в год) и совершались с различною торжественностью. По самых щедрых христолюбцах преимущественно царского рода, служил сам игумен собором, т. е. со всеми священноиноками Кириллова монастыря⁴⁸⁶, по менее важных или менее щедрых – также преимущественно лицах княжеского и царского рода – служили собором, но уже без игумена, или полусобором, без игумена⁴⁸⁷. Затем, с меньшею торжественностью отправляли службу «прибылых» (т. е. лишних, сравнительно с обыкновенным числом служащих) 2 священника да дьякон или один «поп прибылой»⁴⁸⁸.

Другим видом заупокойного поминовения в Кириллове было «поминание кормовое», происходившее за братскою трапезою и состоявшее в так называемых «кормах» или «кормле», но доступное только для лиц обеспеченных. На такое поминовение монастырь получил наиболее ценные вклады вотчинами, деньгами и вещами. Чтобы понять исторический смысл этих кормов не лишне припомнить, что еще на родине православного монашества, в древнем Египта, допускались некоторые послабления в трапезном уставе общины по случаю посещения ее вельможами и вообще гостями, и по поводу их благодеяний возносились молитвы к Богу. Приходя на богомолие в монастыри, эти гости нередко приносили братии свои собственные припасы, в знак личного усердия к общине или желая помочь неимущем, которые от денег отказывались. В благодарность братия увеличивала ради посетителей количество принимаемой пищи, иногда изменяя и качество ее⁴⁸⁹. Вероятно, из Египта этот обычай перешел и в монастыри Иерусалимские и Афонские. В Уставе, списанном Афанасием Высотским, находятся заимствованные из типиков этих монастырей статьи, в которых разрешалось за здравие приходовших в обитель христолюбцев – пить вино одной или двумя красовулями более обыкновенного и поминать на молитвах во время братской трапезы лиц, за которых принесли что либо⁴⁹⁰.

Подобный обычай привился и укрепился на Руси еще до XIV века, получив название «кормов», имевших здесь значение богоугодного дела. Люди достаточные присылали в монастырь пожертвование (провизию, деньги и т. п.), просили братию не забывать их в своих молитвах пред Богом и в случае смерти поминать на кормах за упокой души в наследие вечных благ. Иногда по тем же побуждениям ко взносу на монашествующую братию присоединяли деньги на корм нищим.

В XV и начале XVI веков братские кормы в Кириллове монастырь, как в египетских и греческих киновиях, устраивались более или менее случайно – тогда, когда приходили в монастырь христолюбцы и «учреждали братию снедьми» или присылали известную сумму, необходимую для кормов. После того как «расходилась» принесенная провизия или прекращалась ее выдача, или истрачивалась выданная кормовая сумма, прекращались вместе с тем и братские кормы, из которых каждый в это время стоил около четырех рублей (новгородских). С 30-х же годов XVI века в Кирилловом монастыре уже существовали кормы «вечные», которые (за большие вклады) должны были производиться ежегодно в известные дни, «доколе и монастырь стоит»⁴⁹¹. Несколько позже эти вечные кормы сообразно с количеством сделанных пожертвований разделялись на большие, средние, малые⁴⁹², которые отличались друг от друга разным количеством и качеством пищи, выдаваемой братии на трапезе, а также и тем, что с большими кормами соединялось и более торжественное заупокойное богослужение в церквах и на могилах, тогда как со средними и малыми – менее торжественное⁴⁹³.

До 30-х годов XVI века в Кирилловом монастыре не было точно установленной платы за поминовение заупокойное. Жертвуя что либо в монастырь, вкладчики, вероятно, каждый раз рядились с ним на счет поминовения, или же размер платы тогда определялся только обычаем⁴⁹⁴. Но в игуменство Феодосия (когда ряды нестяжателей стали разрежаться, уступая место сторонникам вотчинного быта) в монастыре состоялось постановление, которым братия узаконила взимать одну постоянную плату за каждый особый вид заупокойного поминовения. «Во обители Пречистыя Богородица, честного и славного ея Успениа и преподобного отца нашего Кирила чюдотворца», говорит Вкладная книга, «уложил игумен Феодосий з братьею или кто по нем иный игумен будет, понахиды пети и обедни служити сбором и кормы кормити по великых князех и по великых княгинях и по их благородных чадех и по всех христолюбцех: кто давал Пречистой Богородицы и чюдотворцу Кириллу в дом села и денги великые, и те написаны в оба сенаника и вседневной и в вечной без выгладкы и кормы по них кормити доколе и монастырь стоит. А кто дал 50 рублев или болши, и тот написан в оба сенаника в вечной и в вседневной без выгладкы доколе и монастырь стоит. А кто дал менши 50-ти рублев, и того держати в вседневном сенанике сколке рублев столко и годов, а в вечном без выгладкы»⁴⁹⁵.

В этом распоряжении установлено за разные виды заупокойного поминовения 3 разряда цен: 1) кто давал меньше 50 рублей, того писали в вечный синодик навсегда, а во вседневный на столько лет, на сколько рублей была дача; 2) кто давал 50 рублей или больше, того писали навсегда в оба синодика, и в вечный и во вседневный; 3) кто давал села и деньги велики, того не только записывали на веки в оба синодика, но и кормы кормили по нем «доколи монастырь стоит». Точной стоимости корма, впрочем, не было установлено.

Цены, назначенные при игумене Феодосие для этих трех видов заупокойного поминовения, удерживались более или менее постоянно, и в последующие года XVI века братия сделала к этой таксе лишь несколько дополнений, заимствованных, вероятно, из практики других (напр., быть может, Иосифо-Волоколамского или Троице-Сергиева) монастырей⁴⁹⁶. Так принято было за один ежегодный заупокойный корм взимать не менее 100 рублей⁴⁹⁷. Игумен отправлял заупокойные службы за вклады стоимостью в 1000 рублей (по тогдашнему курсу); без игумена служили собором за вклады не менее как в 500 рублей; полсобором – не менее как за 300 рублей. «Поп прибылой служил», когда взнос превышал 200 руб. Впрочем, эти цены колебались, так что иногда происходила служба собором за вклады, не превышавшие 200 руб., и т. п. Случалось даже, что назначались ежегодные кормы за лиц, не сделавших вовсе какого либо вклада в монастырь; но это были исключения, которые допускались ради заслуг, оказанных умершими, или во внимание к высокочтимой памяти их. Таковы были, кормы по архиепископах: Вологодском Алексее и Пермском Филофее, за которыми не записано ни одного вклада. За вклад Иоанна IV в 150 рублей служили собором по царской дочери Марии (8 декабря) и т. п. – В первой четверти XVII века на запись одного имени в синодик (вероятно, вечный) взималось по гривне с имени⁴⁹⁸. – Получал иногда монастырь «за погребение»⁴⁹⁹ и за отдельные панихиды⁵⁰⁰.

б) Кроме пожертвований за упокой души, Кириллов монастырь в XVI веке получал еще вклады за молитвы о здравии. Это заздравное поминовение, как и заупокойное, было или церковно-богослужебным, или кормовым.

В церквах монастыря за вклады служили заздравные молебны, на эктениях поминали вкладчиков⁵⁰¹, вынимали за них частицы из просфор. Иногда братии поставлялось в обязанность молить Бога о многолетнем здравии не только соборне, но и келейно⁵⁰². Поминовение на трапезе состояло из заздравных кормов, которые также соединялись с молитвословиями⁵⁰³.

За поминовение заздравное не было назначено взимать раз навсегда установленной цены. Она зависала от соглашения между монастырем и вкладчиками⁵⁰⁴. За шесть заздравных ежегодных кормов великие князья московские обыкновенно платили по 58 рублей, 10 алтын, 4 деньги. Каждый корм, следовательно, стоил около 9 рублей (по прежнему счету), т. е., по-видимому, был дешевле заупокойного, по в действительности кормы по умерших совершались из года в год «доколе и монастырь стоит», а плата за корм о здравии была разовая.

Так как «устроить свою душу» считалось делом более важным, чем благоденствие и долголетие в здешней жизни, то кормы и вообще поминовение заздравное совершались в Кирилловом монастыре менее часто, чем поминовение заупокойное. Крупные вкладчики редко ограничивали цель пожертвования заздравным поминовением. Обыкновенно же они, давая известную сумму в распоряжение монастыря, ставили условием: при жизни за то даяние Бога молить о своем здравии, а по смерти – совершать заупокойное поминовение⁵⁰⁵. Чаще о здравии (за известную плату) служились молебствия на гробу преподобного Кирилла⁵⁰⁶. Нередко также опускались богомольцами деньги в «кружки», стоявшия при раке чудотворца⁵⁰⁷.

Вклады за пострижение, за помяновение и другие требы еще в XV веке были одним из средств содержания монастыря. С 30-х же годов XVI столетия, когда размер и численность их стали быстро возрастать, они составляли основной фонд денежного богатства монастырской казны. Ежегодный доход (движимым имуществом) от поминовений, пострижения, молебствий и проч. треб в иное время достигал тысячи рублей на прежние деньги. (Так в игуменство Савватья, между 1617 и 1621 годами, монастырь получал «вкладных и всяких денег по 1000 р. и больши и меньши»)⁵⁰⁸. Исторические условия, содействовавшие быстрому возрастанию вкладов в эпоху Грозного, были подготовлены деятельностью кирилловского монашества, в среде которого, по славам Курбского, было не мало «любостяжателей».

Для усиления (среди тогдашнего общества) религиозной уверенности в необходимость жертвовать свое имущество для спасения души и записывать имя в «сенаники», монастырем был заведен между прочим синодик с обычным для того времени длинным предисловием, которое предназначено было для чтения в церквах и целым рядом примеров пыталось убедить в пользе и необходимости вкладов в монастыри⁵⁰⁹. Самый синодик носил следующую совсем не беспристрастную надпись: «Сия книги спасения и душеполезные суть, в них же написашася хотящии душам своим спасения и помощи в страшный и великий день грозного и трепетного суда Христова. Сими же книгами избавились муки вечные и причестися в лик избранных и угожшихся Бога ради, царства ради небесного и своего ради спасения. Его же ради... венци.., и царству небесному наследницы быша...»⁵¹⁰.

Распространяя убеждение в необходимости для спасения души записывать свое имя в синодик, предисловие к нему не могло не содействовать возрастанию вкладов в монастырь.

Тому же благоприятствовал и самый способ приема пожертвований, назначенных на поминовение. Получая вклады не только землями или деньгами, но и разнообразными предметами: вещами церковными, книгами, тканью, одеждами, жизненными припасами, скотом и проч., монастырь чрез это освобождал вкладчиков от затруднения обращать свои пожитки в деньги. Самая оценка предметов происходила тут же в монастыре, при участии вкладчика и монахов. Последние правда, назначали иногда цены предметам ниже их стоимости, как об этом можно заключать из того, что один и тот же продукт ценили крайне разнообразно, иногда в 6 раз дешевле. (Напр. соль в 1570 году оценивалась в 3 деньги за пуд, а через год в 18 денег, хотя ценность ее на рынках осталась, по-видимому, без колебаний?). Но бывали случаи, когда оценка вещей производилась самими вкладчиками, и стоимость вещей назначалась выше действительной, так что монастырь нес убыток. Около 7103 года по Иване Васильевиче Годунове сын его Иван Иванович дал жеребца за 15 рублей, но последний стоил лишь 5 рублей; он же дал шубу кунью нагольную за 15 рублей, между тем за нее давали лишь 8 рублей; он же дал «спорок кизылбашской отласен з золотом на черной земле мужики и птицы и рыбы ношен добре» за 15 рублей; но за спорок монастырь получил от продажи лишь 5 рублей⁵¹¹, и т. п. Кроме вещей и денег монастырь засчитывал в сумму вклада даже работу разных лиц. Так около 7099 года «старец Евфимий часовик сделал двои часы боевые на большом монастыре», А и работа его была записана во Вкладную книгу с оценкою ее в 50 рублей⁵¹².

Перечисленные условия однако не создавали еще самого акта пожертвования. Если монастырская казна со времени игуменства Афанасия и до второй четверти XVII века получила огромные суммы, то причины этого коренились среди церковно-общественных отношений, сложившихся при жизни Грозного и его преемников. Исторический процесс поступления вкладов в Кириллов монастырь отражал на себе как религиозное настроение древне русского общества, так до известной степени и борьбу, происходившую в XVI веке на почве экономических вопросов.

Всматриваясь в среду кирилловских вкладчиков, мы прежде всего встречаемся с любопытным фактом, что крупнейшим жертвователем был Иван IV. Щедрость его, без сомнения, стояла в связи с его неспокойною совестью и особым благоволением к обители преподобного Кирилла, молитвам которого современники приписывали рождение Иоанна. В этих религиозных чувствах можно находить счастливое объяснение для многих вкладов царя, который и около времени Стоглава и позже стремился к отобранию вотчин у монастырей, запрещал тарханы в Судебнике, жаловался на обнищание государевой казны, а в тоже время раздавал монастырям десятки тысяч рублей, предназначенных Стоглавом на покупку вотчин. Но с другой стороны царские жертвы не ограничивались не большим кругом обителей. Если бы историк задумал отыскивать причины финансовых затруднений московского правительства в царствование Грозного, то наряду с военными затратами, вызвавшими усиление податей, он должен был бы обратить внимание и на царские милостыни по разным монастырям⁵¹³. В этих раздачах он заметил бы некоторую последовательность подобную той, какую можно усматривать и в поземельном законодательстве государя. Чем крупнее монастырь и его хозяйство, тем обильнее была лепта Иоанна, которая, однако, редко попадала в монастыри, устроенные новгородскими выходцами. Иоанн, очевидно, во вторую половину своего правления искал себе в монастырях-землевладельцах какой то поддержки. Если в молодости, пред Стоглавым собором, он провел в Судебнике отмену тарханов и для нужд государства решился заполучить вотчинные земли духовенства, то он находился в это время под влиянием Сильвестра и Адашева, защищавшие интересы служилого класса, и под влиянием инока Артемия, советовавшего Иоанну отобрать монастырские вотчины. Но когда отцы Стоглава утвердили за церковными учреждениями право неотъемлемой собственности на земли, выделив их таким образом из группы служилых земель, и чрез это закрыли царю доступ к монастырским вотчинам, политика его направилась к сосредоточению в своих руках права собственности на вотчины служилого сословия. По словам Курбского, такая перемена была связана с влиянием одного из представителей иосифлян, той партии, которая довела до крайности учение, вышедшее из стен Волоколамского монастыря. Это были защитники самовластного единодержавия, вотчинного быта монастырей, но в тоже время роскошной жизни и чрезмерного значенья внешней обрядности. Своими политическими идеями – они поддерживали государя, а своим удельно-административным значением, основанным на вотчинном владении, они оттеснили отчасти значение служилого класса. Курбский, Артемий и сторонники Феодосия Косого называют их мучителями и «внешними» человеками. Одновременно с усилением этой партии в Москве разразились казни, гонения боярства, а в характере Ивана все более и более стала сказываться привязанность к внешнему благочестию и желание откупиться чрез денежные вклады на поминовение от угрызений раскаяния. Развитие обрядовой религиозности и щедрости Ивана IV к монастырям совпало таким образом с победою, одержанною над служилым сословием сторонниками «презлого иосифлянства», которое еще на Стоглавом соборе придавало вкладам самое существенное значение и не раз повторяло это и после. Сблизившись с этою партией, идеи которой сходились с личными свойствами характера Грозного, и в которой он находил земско-политическую поддержку своим планам, царь остался верным формальному благочестию даже до той поры – пока, наконец, его расточительность снова не заставила его задуматься над вопросом о монастырских вотчинах.

Параллельно с указанными переменами в отношении Иоанна к монастырскому вопросу, изменялась и сумма вкладов его в Кириллову обитель. В начале своего царствования, до 1560 года Грозный был очень расчетлив в пожертвованиях. Когда умерла его мать великая княгиня Елена, он дал всего на всего 20 рублей⁵¹⁴. Такая же скупость его обнаружилась и в 154⁷/₈ (7056) году, когда царь и царица (Анастасия) «посылали по образ по чюдотворцов»: приложили государь и государыня к «образу к чюдотворцеву пелену з жемчюгом»⁵¹⁵. По смерти своей дочери царевны великой княжны Анны царь дал уже 150 рублей⁵¹⁶. По другой царевне великой княжне Марии он дал также 150 рублей⁵¹⁷. В 1554 году (7062) 15 августа царь, его супруга Анастасия и сын их царевич Иван «приложили Пречистой Богородици честного ее Успениа к образу пелену жемчюгом сажена»⁵¹⁸. В 1554 (7063) году 1 сентября они же приложили «пелену к Пречистой Богородице, что с нею пришел чюдотворец Кирилл⁵¹⁹, а пелена жемчугом сажена, да покров на Кирила чюдотворца»⁵²⁰. 1 июля 1557 года по случаю пожара Кириллова монастыря царь пожаловал игумену Матфею с братьею 1000 четей ржи и велел «взять тот хлеб на Белеозере, по государеве грамоте у рыбного прикащика у Дружины у Недюрева»⁵²¹. В 155⁵/₆ (7064) году Иоанн дал 50 рублей по князе Семене Олабышеве, во иноцех Иоасафе⁵²². Таким образом до 1560 года монастырь получил от царя до 370 рублей, 1000 четей хлеба и несколько ризничих вещей.

С 1560 года, после известной перемены в характере Иоанна, когда его окружили новые советники, вклады его учащаются и становятся крупнее. В 1560 (7068) году по племяннике своем по князе Василие Юрьевиче⁵²³ он дал 50 рублей⁵²⁴. В том же 1560 году сентября в 5 день (при игумене Варлааме) по своей царице по великой княгине Анастасии (умершей 7 августа 1560 года) он пожертвовал 500 рублей⁵²⁵. В 1563 (7071) году при игумене Вассиане – 100 рублей по своем сыне Василие Ивановиче⁵²⁶. При том-же игумене царь «прислал милостыни в Кириллов монастырь с Михаилом с Ивановичем с Колычевым 200 рублев» за здравие матери Старицкого князя Владимира Андреевича княгини инокини Евдокии (а в случае смерти ее за упокой ее)⁵²⁷. В 1564 (7072) году по брате своем князе Юрие Ивановиче он дал 300 рублей⁵²⁸. На заздравное поминовение (а в случае смерти заупокойное) княгини иноки Евдокии он сделал добавочный вклад в 50 рублей на Московское Афанасьевское подворье Кириллова монастыря⁵²⁹. После того как в январе 1565 года была учреждена опричнина, царь обнаружил желание утвердить свое жительство где нибудь на севере. Замышляя перенести столицу в Вологду, строя там город и дворец, он в то же время готовил себе помещение в Кириллове монастыре, постоянно посылая сюда с этою целью вклады. 15 мая 1567 (7075) года при игумене Кирилле он дал 200 рублей на келлии⁵³⁰. 7-го августа того-же года царь с царицею Мариею и царевичами Иваном и Федором дал «прикладу сосуды церковные златые потырь, а в весу 6 гривенок 8 золотников, блюдце да звезда, да копие, да ложица в весу 4 гривенки без 12 золотников и во всех сосудех церковных в весу 10 гривенок и 6 золотников, да на чюдотворца Кирилла 4 покровы отласные да сам царь государь с царевичем с Иваном положили 2 покрова»⁵³¹. В 156⁷/₈ (7076) году по Ионе Мотякине было дано 50 рублей⁵³². В том же году царь прислал с архимандритом Иоасафом «Каменьского монастыря», со старцем Мисаилом и с игуменом Кириллом по одному образу в свои келлии, «да ковш государь послал в церковь серебрян, вода святити, а в нем потянуло 25 рублев»⁵³³. – 22 мая 1569 (7077) года, когда Грозный сам был в Кириллове монастыре вместе с царицею великою княгинею Мариею и с царевичами Иваном и Феодором, он поставил в келлии своей «три образы пядницы, обложены серебром» и кром того, выдав 500 рублей, «велел» братии за тот вклад о здравии своем, царицином, царевичей и «за упокой» своей матери великой княгини Елены Бога молить⁵³⁴. Чрез три дня 25-го мая (также во время пребывания своего в Кириллове монастыре) царь опять дал «милостыни 500 рублев» на кормы по себе, царице и царевичах⁵³⁵. Около этого времени у Грозного развилась, по-видимому, мнительность и боязнь за здоровье свое и семейства. В монастыре участились царские заздравные кормы. Посылая в 1569 (7078) году по царице великой княгине Марии 500 рублей⁵³⁶, он в ноябре (21) тогоже (1569–7068) года жертвует «за себя» «в церковь – кубок серебрян на вино на церковное, а в нем тянет гривенка да 15 золотников в весу, да чару серебряну на святую воду, а в ней тянет полдевяты гривенки, а держать кубок и чару в церкве». Дети Грозного не менее щедры. В 1570 (7078) году 31 марта, при игумене Кирилле, царевич князь Иван Иванович дал один образ для своей келлии, деньгами на келлии 200 рублей и 1000 рублей по себе на кормы заздравные, а по смерти – заупокойные, и на случай возможного пострижения⁵³⁷. В тот же самый день (31 марта 1570 года) другой царевич князь Феодор Иванович дал один образ для келлии своей, 600 рублей на келлии, на кормы и вместо вклада за пострижение, если-бы оно состоялось⁵³⁸. В феврале 1571 года сам Иоанн пожертвовал «игумену Кириллу з братьею 100 пуд меду»⁵³⁹ на 200 рублей (мед был тогда «по 2 пуда за рубль»). В июне того же года царь дал на подворье, принадлежавшее Кириллову монастырю, «ко Афонасию Великому на Москву на церковное строение и на двор 200 рублев»⁵⁴⁰. Все эти пожертвования делались за «самого» царя. «За упокой» в 1571 году он сделал только 2 вклада: в 15 день декабря (7080) от него было прислано по царице Марфе 200 рублей⁵⁴¹, и в том же (7079) году по лекарице Ульянье Константинове, жене Ананьина, – 50 рублей⁵⁴² – Тревожное состояние за здоровье свое и семьи не покинуло царя и в 1572 году. 13 февраля он дал «в свою богомолию Пречистой Богородицы Успениа чюдотвоца Кирилла Кириллова монастыря вкладу 2000 рублев для своего здравия и детей своих здравия», а в случае смерти и за поминовение заупокойное. (Деньги эти «по государеву приказу прислал» «князь Борис Давидович Тулупов с Вологды с Леонтием с Семеновым сыном Вахрамеевым да с Ильею с Федоровым сыном Судимантовым»)⁵⁴³. В последнее десятилетие своей жизни Грозный жертвовал почти исключительно по опальных. Вклады его за это время превысили десять тысяч рублей. В 157³/₄ (7082) году царь прислал 70 рублей по княгине иноке Александре «княжь Юрьевской Васильевича»⁵⁴⁴, в 157⁴/₅ (7083) году по князе Василие Владимировиче (сыне Владимира Андреевича) – 50 рублей⁵⁴⁵; в 157⁶/₇ (7085) году по князе Богдане Волосском – 100 рублей⁵⁴⁶; в 157⁷/₈ (7086) году по душе Феодора, сына Иоасафа Хабарова, – 50 рублей⁵⁴⁷. В мае 1580 (7088) года царь выдал из своей казны 2500 рублей по князе Андрее Палецком, вместо сел последнего, взятых царем (т. е. вместо сел: Гориньское и Петровское с деревнями в Пошехонском уезде и вместо сельца Зенково Васильевское Хотяйнцова в Коломенском уезде)⁵⁴⁸. В 158¹/₂ (7090) году Грозный пожертвовал по сыне своем царевиче Иване Ивановиче 2000 рублей⁵⁴⁹ и при игумене Игнатие – 9 санников (т. е. коней) ценою в 355 рублей⁵⁵⁰. По Григорие и по Александре Колтовских он-же отдал вороного коня стоимостью в 30 рублей⁵⁵¹, а в 158³/₄ (7092) году (при игумене Игнатие) по князе Владимире Андреевиче прислал платья на 254 рубля, по Иване Висковатом – платья на 165 рублей и по Василие Умном – судов на 53 рубля⁵⁵². Кроме того были сделаны еще четыре общих вклада «по опальных»: в первый раз царь дал по князе Андрее Ивановиче, его супруге Евфросиние (инокине Евдокие), их сыне Владимире, его супруге и по детях их (Василие и двух дочерях) 90 рублей⁵⁵³, по Иване Хабарове – 200 рублей⁵⁵⁴, по князе Михаиле Черкасском – 130 рублей⁵⁵⁵, по князе Александре Воротынского – 265 рублей, по князе Дмитрие Палецком – 120 рублей, по князе Михаиле Кубенском – 40 рублей⁵⁵⁶, по Сильвестре (т. е. по Благовещенском иерее) и его сыне Анфиме – 25 рублей 25 алтын⁵⁵⁷. Всего в «первую дачу» царя по опальных монастырская казна получила 870 рублей⁵⁵⁸.

В другой раз Иван Грозный дал по опальных людях 900 рублей⁵⁵⁹.

Третий вклад его, на сумму 1683 рублей с полтиною, был назначен для заупокойного поминовения: князя Юрия Ивановича (200 рублей), князя Андрея Ивановича (90 рублей), князя Юрия Васильевича (13 рублей с полтиною), князя Владимира Андреевича, его матери, супруги и детей (400 рублей), князя Петра Щенятева (500 рублей), князя Ивана Кубенского (100 рублей), Михаила Морозова (100 рублей), князя Дмитрия Палецкого (130 рублей) и Ивана Хабарова (54 рубля)⁵⁶⁰.

В 4-ый раз царь дал 1300 рублей⁵⁶¹.

Всего в 4-х дачах монастырь приобрел 4754 рубля 8 алтын и 2 деньги.

Кроме того Иван же Грозный пожаловал в монастырь драгоценных облачений («ризы игуменские», «стихарь» и проч.) на 6000 рублей⁵⁶² и при игумене Варлааме – 4700 рублей денег⁵⁶³.

Таким образом число и ценность пожертвований Иоанна с течением времени постепенно повышались. До 154⁷/₈ года он сделал только один в кладь на 20 рублей; с этого года до 1560-го он пожертвовал 370 рублей, 1000 четей хлеба и несколько вещей (или в год: около 29 рублей и 77 четей хлеба); с 1560-го по 1572-й – около 5,425 рублей и несколько предметов (или по 452 рубля в год); с 1572-го до смерти – около 12,381 рубля (или приблизительно около 1,000 рублей в год). Общая же стоимость всех пожертвований Грозного в монастырь была не менее 28,201 рубля по прежнему курсу (не считая вещей, стоимость которых не указана во Вкладных книгах)⁵⁶⁴. В среднем выводе, ежегодно, Грозный жертвовал около 850 рублей. Цифры эти для XVI века настолько велики, что едва ли можно видеть в них «бессознательное противоречие» поступков Иоанна с его посягательствами на имущественные права монастырей. Деятельность Ивана не только не препятствовала обогащению Кириллова монастыря, но пожертвования его были самыми крупными между остальными вкладами в Кириллов монастырь. – Общая сумма последующих поступлений от лиц царского рода до второй четверти XVII века на пять с лишним раз уступала сумме вкладов Иоанна.

Больше других по смерти Грозного жертвовал сын его, царь Феодор Иванович и Борис Годунов. Первый дал в Кириллов монастырь: по отце 1,333 рубля 99 алтын и при игумене Марке (1588–1595) – еще 300 рублей⁵⁶⁵; затем 22 ноября 1588 года (7097) по государеву приказу князь Иван Турянин дал 50 рублей по князе Иване Петровиче Шуйском⁵⁶⁶; в 1594 (7102) году царь же дал по царевне Феодосии (по своей дочери) 500 рублей⁵⁶⁷. Но всего в царствование Феодора Ивановича было получено от него вкладов лишь на 2,183 рубля 11 алтын, – так что в год от него поступало не по 850 рублей, а приблизительно по 160 рублей в среднем вывода.

Несколько значительнее были пожертвования, поступившие от его преемника Бориса Годунова. В 1598 (7106) году он дал по царе Феодоре Ивановиче – 1,119 рублей с полтиною⁵⁶⁸; в 160⁰/₁ (109) году (царь Борис Годунов во иноцех Боголеп⁵⁶⁹ (sic дал) 500 рублей⁵⁷⁰, в 160¹/₂ (7110) по князе Иване Михаиловиче Глинском, во иноцех Ионе – 30 рублей⁵⁷¹, в 1604 (7112) году по царице и великой княгине иноке Александре – 500 рублей⁵⁷². Им же были розданы братии Кириллова монастыря поручные деньги, часть которых (на 77 рублей и 2 алтына) была отдана старцами в монастырскую казну⁵⁷³. Кроме того в Афанасьев монастырь на Москве от него поступило по царице иноке Александре 50 рублей⁵⁷⁴. Всего от Бориса Годунова, было получено следовательно 2,276 рублей с полтиною и 2 алтына⁵⁷⁵, а в год поступало около 325 рублей. Но не даром кирилловские иноки утверждали, что «Борис ненавидел святое место»⁵⁷⁶, т. е. Кириллов монастырь. Делая сюда пожертвования, он в то же время брал из монастырской казны на государственный потребности еще большие суммы, почему вклады его приобретали, в сущности, фиктивное значение.

Все другие лица царского рода, жившие в конце XVI и начале XVII века, также жертвовали значительно менее Иоанна. Так от царя Симеона Бекбулатовича (насильно постриженного, – и впоследствие инока Кириллова монастыря) поступило 600 рублей. (Он «не имал», т. е., не брал, с монастырских судов пошлины во Твери; а денег следовало взять 600 рублей) по его княгине иноке Александре дали вещей на 85 рублей⁵⁷⁷. Государыня великая княгиня старица инокиня Марфа 15-го мая 1592 (7100) года по сыне своем царевиче Дмитрие Ивановиче пожертвовала «покров камка вишнева, на ней шит образ Кирилла чюдотворца, венец шит золотом, над главою шита живоначальная Троица, около слова шито серебром тропарь и кондак, 3 чаши больших серебряных столовых, да сутки столовые серебреные невелики, мишурка уксусная, да перешница, да росолник, да блюдечко невеличко, да стопу серебряну»⁵⁷⁸. Во время смуты вклады от царских особ прекратились вовсе. – Но и после литовского разорения при царе Михаиле Феодоровиче они не отличались обилием. Единственной жертвовательницей была государыня великая старица Марфа Ивановна, которая по царице инокине Марфе Феодоровне в 161⁶/₇ (7125) году дала 100 рублей⁵⁷⁹, в феврале того же года по своей дочери княгине Татьяне Федоровне – 100 рублей⁵⁸⁰ и в 1625 (133) году – 100 рублей⁵⁸¹.

В общем итоге поступления от лиц царского рода в течение 100 лет (до 2-й четверти XVII века) составили сумму свыше 34,645 рублей (если сюда причислить вклад великого князя Василия Ивановича в 1,000 рублей), а в год в среднем выводе поступало от царского рода около 346 рублей. Но пожертвования распределялась по царствованиям неравномерно: в княжение Василия Ивановича от него было получено 1000 рублей; в княжение Грозного, от царя и его семьи – до 28,201 рубля; в следующие царствование – 5,444 рубля.

Итак из лиц царского рода наиболее содействовал обогащению монастыря Иван Грозный. Поступления от его преемников могли быть вызываемы уже укоренившимся обычаем и вклады Бориса Годунова приближаются к фиктивным. Но Грозный был причиною обогащения монастыря еще и потому, что сильно разредил свою земельную аристократию и тем самым увеличил число заупокойных поминаний по богатым лицам. С другой стороны вследствие имущественной необеспеченности и при возможности опалы для высшего класса было выгоднее (особенно в случай желания освободиться от службы) передать имущество монастырю на разных условиях, нежели ожидать конфискации, тем более, что Стоглав дозволял богатым вкладчикам во время пребывания в монастырях пользоваться более привольною жизнью, чем какую допускали иноческие уставы. Жертвуя деньги и вотчины по монастырям, опальные лица могли входить в предварительный сделки с братиею относительно своего образа жизни в обителях на случай будущего пострижения. Отдаленность Белозерской обители от московских гонений делала ее привлекательной для лиц, снискавших неблаговоление царя или не желавших служить. Вкладные книги Кириллова монастыря за эпоху Грозного пестрят крупными жертвами от опальных бояр, тогда как по смерти царя сумма вкладов сразу спускается до ничтожной цифры и возвышается снова лишь к смутному времени начала XVII века.

В среде жертвователей средины XVI века из рода князей удельных мы видим семейство Старицкого князя Владимира Андреевича, которого, как известно, во время болезни царя в 1553 году называли кандидатом на престол и который вместе с семьею впоследствии был казнен по царскому повелению⁵⁸². Еще при игумене Афанасии этот князь вместе со своею матерью Евфросиньею был усердным вкладчиком в монастырь. Оба они дали тогда по князе Андрее Ивановиче (отце князя Владимира) 100 рублей⁵⁸³; а княгиня Евфросиния «по себе и сыне» – также 100 рублей⁵⁸⁴; затем князь Владимир придал по отце еще 100 рублей⁵⁸⁵ и при игумене Матфее вместе с матерью пожертвовал 50 рублей⁵⁸⁶. «Да княгиня же Ефросинья дала по своем отце князе Андрее Федоровичи Хованском, да по матери своей княгине иноке Варсонофии Хованской, да по брате своем по князе Иване Андреевиче 100 рублей⁵⁸⁷. Да княгиня-же Ефросинья дала по сестре по своей по княгине по Фетинье Пронской 50 рублев»⁵⁸⁸.

Не мало жертвовали они и хлебом. В 1553 (7061) году они пожаловали 100 «чети» ржи, да 100 «чети» овса. 18 чети пшеницы⁵⁸⁹; в 1554 (7062) году – 1700 четей ржи, 500 четей овса, 60 четей пшеницы, 20 четой семени конопелного, 16 четей круп гречневых «да тое ж зимы на Москве дали 100 чети овса»⁵⁹⁰. В 1556 (7064) году они же дали на Москве 50 четей овса, да на Кимре дали 400 четей ржи, 900 четей овса, 30 четей пшеницы⁵⁹¹, а в 1557 (7065) году «в Старице – 500 четей ржи, да 500 четей овса, да на Кимре дали 50 четей пшеницы, да того ж лета пожаловали дали в Старице 400 четей ржи да 300 четей овса»⁵⁹². В 1559 (7067) году при игумене Феоктисте от них же было принято 200 четей ржи, 200 четей овса, 30 четей пшеницы, 30 четей ячмени⁵⁹³. Всего хлеба, пожертвованного ими в 1553–1559 году, было: ржи 3900 четей, да овса 3250 четей, да пшеницы 178 четей, да ячмени 30 четей, да 20 четей семени конопляного, 16 четей круп гречневых⁵⁹⁴.

5-го августа 1563 года княгиня Евфросинья с разрешения царя постриглась на Москве, приняв имя Евдокии, и согласно обещанию удалилась в Воскресенский девичий «Горицкий» монастырь (недалеко от Кириллова), который она уже ранее сооружала⁵⁹⁵. Отсюда она не раз присылала свои вклады (пожертвовала, напр., «старого овса из житниц 400 чети»)⁵⁹⁶. Особенно часто со времени пострижения своего она жертвовала кирилловской братии образа и другие церковные вещи. Так в 156⁴/₅ (7073) году она дала два воздуха, 2 плащаницы «да Спасов образ хоруговь, да приложила к Пречистые образу к чюдотворной цату серебряну золочену с камением сажена жемчюгом, да к образу Кирилу чюдотворцу к чюдотворному Дионисиева писма гривну золоту, да цату серебряну ж с камением сажена жемчюгом, да сулег служебной шит серебром да золотом»⁵⁹⁷. В 1566 (7074) году «месяца мая в 5 день княгиня инока Евдокия сама приходила молитися Пречистой Богородицы и великому чюдотвотцу Кирилу и поставила образ в церкве Умиление Пречистые Богородицы с Младенцом, обложен серебром, оклад чеканной, позолочен венец с камением и ж жемчюгом, да 8 ряс жемчюжных с камением и с пугвицами да застенок жемчюгом сажен, да 2 колца с камением и ж жемчюгом да убрусець жемчюгом сажен з дробницами да пелена жемчюгом сажена з дробницами, да киот серобром обложен позолочен; да Пречистую положила воротную на гроб Кирилу чюдотворцу вырезана на камени, а во облаце Спасов образ, а камень перелефть обложен, да плащаницу вышить видение Иоанна Богослова, да завеску приложила к четырмя образом местным перед правым крилосом». «Да княгини-же инока Евдокия дала 20 образов обложены серебром пядницы, и иные образы болши пядниц, у 10 образов пелены шиты серебром и золотом, а на пеленах кресты и образы шиты, да чарку серебряну цена 10 рублев. И Бог пошлет по душу по княгинину, и те образы поставити у гроба княгинина, а чарку на понихиды на гроб ставити; да княгини ж дала 4 прокладицы в книгы, плетены златом да сребром да з жемчючом сажены у главизн»⁵⁹⁸.

В 1568 (7076) году княгиня инокиня Евдокия опять «приходила молитись» и «приложила крест к Пречистой Умиление, что она же пожаловала, а крест золот с мощми да жемчюгом около сажено и с камением да убрусец положила над образы концы сажены жемчюгом, да плащи серебряные»⁵⁹⁹.

В 1569 (7077) году игумен Кирилл и старцы соборные получили вкладом от князя Владимира Андреевича и его матери: «что ся остало после старца Никодима, как Никодим был в Сифове (т. е. «Иосифове») монастыре в государеве опале, от церковного дела... денег 75 рублев да хлеба ржи и овса по 600 четвертей, и тот хлеб и денги князь Володимер Андреевич и мати его княгини инока Евдокея пожаловали дали в монастырь»⁶⁰⁰. В 15⁶⁹/₇₀ (7078) году княгиня поедучи из гор (т. е. из Горицкого монастыря) поставила в Успение Пречистые Богородицы (т. е. в соборе Успения) Умиление Пречистые Богородицы пядницу болшую, обложена серебром, а у нее приложено 4 цаты серебряные с камением и з жемчюги, да 3 плащи серебряные с камением и з жемчюги, да гривна золотая, да венцы и шлем серебряные с камением и з жемчюги, да пелена сажена жемчюгом и с камешки, да двои серязи серебряные одне з жемчюги, а другие с камешки, да два колечка серебряные з жемчюги и с камешки»⁶⁰¹.

Таким образом от опального князя Владимира Андреевича и его матери монастырь получил 575 рублей деньгами, до 8000 четей хлеба и до 60 драгоценных церковных вещей.

Из числа других лиц удельно-княжеского рода получен был вклад только от княгини, инокини Александры, вдовы племянника Иоанна IV Юрья Васильевича, которая после 1564 (7072) года дала по своем князе «летник отласен» с золотом, ценою в 25 рублев⁶⁰². – Но и эта княгиня была в опале; имя ее занесено в известный кирилловский синодик⁶⁰³ по опальных.

Не мало богатых жертв доставило монастырю высшее духовенство. Из этой среды преобладающими вкладчиками были нестолько опальные, сколько бывшие иноки Кириллова монастыря. Неуверенные, вероятно, в предстоящей судьбе, они на всякий случай готовили себе здесь место жительства. Нередко вклады их прямо назначались на келлии. Между вкладчиками были напр.: митрополит всероссийский Иоасаф, проживавший некоторое время в Кириллове монастыре после оставления кафедры, сторонник Сильвестра и служилого сословия (при игумене Афанасие пожертвовал деньгами на 178 рублей 10 алтын и вещами: крест серебрян, 3 книги, 2 кубка серебряных, 2 камки на ризы и 20 ширинок; итого следовательно более чем на 200 рублей)⁶⁰⁴; митрополит Макарий (при игумене Афанасие – 150 рублей)⁶⁰⁵; архиепископ новгородский Пимен († 25 сентября 1571 года), бывший инок Кириллова монастыря (деньгами – 200 рублей, 4 образа, 30 гривенок перцу, 1 книгу и оклад к образу)⁶⁰⁶; – владыка рязанский и муромский Кассиан, известный противник «иосифлян» († 21 октября 1556 года) в 155⁵/₆–7064 года при игумене Матфее – 150 рублей денег, 9 книг в 11 томах и жеребца⁶⁰⁷; суздальский и затем полоцкий архиепископ Афанасий, бывший некогда игуменом Кирилло-белозерского монастыря (при игумене Матфее – 100 рублей; в 155⁷/₈–7086 году – 60 рублей и хлеба на 22 рубля с полтиною (?), в 15⁵⁹/₆₀–7088 году при игумене Феоктисте хлеба на 41 рубль 2 гривны; в 156³/₄–7070 г. по 756⁵/₆–7074 – 234 рубля деньгами и тканями на 30 рублей, вещами на 22 рубля; 15 декабря 1565 года – 50 рублей прислал с Москвы; 17 мая 1568 года, приехав из Полоцка, – 81 рубль деньгами, сосудов на 19 рублей, судно и снасть в 15 рублей; всего деньгами: 455 рублей, а всего по Вкладной книге на 589 рублей и 23 алтына⁶⁰⁸; кроме того по диаконе Вассиане Трифанов он же дал – 50 рублей и книгу в 15 рублей⁶⁰⁹, итого на сумму 654 рубля 23 алтына); владыка смоленский Симеон, также бывшей игумен Кириллова монастыря (в 155⁷/₈–7068 и позже дал деньгами 160 рублей и разных предметов на 30 рублей)⁶¹⁰; владыка юрьевский Корнилий (дал 50 рублей⁶¹¹; архиепископ казанский Козьма, бывший игумен Кириллова монастыря († около 1587 года. При пострижении он дал платья на 9 рублей с полтиною, приехав из Казани – 100 рублей деньгами, 1 золотой, 1 ширинку, 1 покров; кромчатого – шубу и монатью на 17 рублей, 6 ширинок и 1 золотой, итого деньгами 100 рублей и вещами на 34 рубля)⁶¹²; митрополит ростовский Варлаам († 24 марта 1603 года)⁶¹³, бывший игумен Кириллова монастыря (во время своего игуменства в Кириллове монастыре – 20 рублей, книг на 30 рублей и разных вещей на 14 рублей с гривною; когда сделался архиепископом, т. е. в 1577–1589 годах – 50 рублей, 200 мерлушек и 20 рублей; в 1589–7097 и позже, уже в сане митрополита, – вещами на 23 рубля и деньгами 297 рублей, в 1601 году прислал образов, платья и проч. на 30 рублей, всего он дал на 487 рублей с гривною,⁶¹⁴; – преосвященный Варлаам († 15 апреля 1601 году)⁶¹⁵ митрополит великого Новгорода и великих Лук (13 августа 1598–7106 года – 50 рублей, всего 100 рублей)⁶¹⁶; архиепископ вологодский и великопермский Иоасаф (при пострижении в Кириллове монастыре – 10 рублей и платья на 7 рублей, 29 августа 1604 года – 83 рубля и перцу на пол три рубля в 160⁶/₇ – 115 году – 50 рублей, итого 143 рубля и вещей на 10 рублей)⁶¹⁷; крутицкий митрополит Пафнутий (в 160⁸/₉ – 117 году – 50 рублей⁶¹⁸; суздальский архиепископ Герасим (в 16⁰⁹/₁₀ году – 90 рублей)⁶¹⁹; митрополит казанский и свияжский Матфей (в 113 году – ширинку за 2 рубля, в 123 году – бархату на 13 рублей, в 127 году – 3 лошади за 30 рублей, в 131 году за дочь старицу Евпраксию – 4 лошади в 50 рублей)⁶²⁰; бывший вологодский архиепископ Нектарий Греченин – (в 162⁰/₁ (129) году дал 50 рублей)⁶²¹; Корнилий, архиепископ вологодский и великопермский (в 162¹/₂ году 100 рублей)⁶²².

От перечисленных лиц в монастырь поступило более, чем на сумму в 2467 рублей и 23 алтына. Но ни высшее духовенство, ни удельные князья не составляли главного контингента крупных вкладчиков, обогативших Кириллову обитель денежным капиталом. Он образовался по преимуществу из пожертвований служилого сословия, в среде которого было не мало опальных. В состав этой группы жертвователей входили или роды боярские или отдельные их представители. Из числа боярских родов жертвовали: Колычевы Умные⁶²³ (Иван Иванович, во иночестве старец Иоасаф, – 10 рублей, 3 образа, 2 шубы и терлик; его сыновья Феодор и Василий Ивановичи в 155³/₄–7062 году, при игумене Симеоне, по духовной грамоте отца, – 200 рублей; в 156⁵/₆–7074 году Феодор Иванович – 2 образа; 29 февраля он же дал 1 образ, 25 рублей и 1 книгу, а в 157²/₃–7081 году – 200 рублей, 1 книгу и 1 крест золотой в 7 золотников; в 157⁴/₅–7083 г. Василий Иванович – 200 рублей; жена Феодора Ивановича, старица нового монастыря, Маремьяна – 50 рублей: Михаил Иванович – 50 рублей⁶²⁴, итого одними деньгами – на сумму в 735 рублей); князья Воротынские, также подвергавшиеся гонению со стороны Грозного⁶²⁵ (князь Иван Михайлович – 100 рублей; князь Владимир Иванович в 154⁸/₉–7057 г. при игумене Афанасие – 100 рублей; князь Михаил Иванович в 156³/₄–7062 году – 300 рублей; вдова князя Владимира Ивановича, княгиня Мария – кабалу в 200 рублей и церковную утварь: одежды и сосуды в церковь над гробом ее мужа; князь Александр Иванович – 50 рублей; князь Михаил Иванович в 155⁷/₈–7066 году – 200 рублей, в 156⁶/₇–7075 году – 250 рублей и при игумене Кирилле – 100 рублей; в 161⁵/₆–7114 году Иван Михайлович – 200 рублей; в другой раз он же – 50 рублей; в 161⁵/₆–7126 году – 100 рублей, в 162²/₃–7131 году – 20 рублей, всего деньгами на 1370 рублей, кабалу в 200 рублей и много драгоценных церковных вещей)⁶²⁶; князья Палецкие, неизвестно за что подвергшиеся опале⁶²⁷ (Дмитрий Феодорович, при игумене Афанасие, – кадило в 20 рублей, при том же игумене вместе с казначеем Сукиным – 200 рублей; в 1560–7068 году при игумене Варлааме (?) – 200 рублей; при том-же игумене – еще 100 рублей и «имды» на 5 рублей; при игумене Матфей он же вместе с князем Иваном Ромодановским и князем Семеном Гундоровым – 200 рублей по Давиде Палецком; князь Семен Дмитриевич Палецкой – 100 рублей, князья Василий, Андрей и Борис Дмитриевичи в 7074 году – 100 рублей и кроме того-чарку в 75 рублей и 125 рублей деньгами, Борис Дмитриевич пелену в 300 рублей; всего Палецкими вместе с Федором Ивановичем Сукиным, Ромодановским и Гундоровым дано было денег 1025 рублей и вещами на 400 рублей)⁶²⁸; князья Кубенские, родственники Грозного (князь Иван Иванович – 50 рублей; после его смерти княгиня его Анна, в монашеском чину Александра – 50 рублей, итого 100 рублей)⁶²⁹; Хабаровы (Иван Иванович, в чернцах Иоасаф, с родственниками – 400 рублей при игумене Афанасие; кроме того – 50 рублей, 1000 рублей на чудотворцеву раку, 400 четвертей ржи, 5 книг и конь рыж; всего: деньгами 1450 рублей, 400 четвертей ржи, 5 книг и 1 конь)⁶³⁰; князья Голицыны. выдвинувшиеся в начале XVII века (князь Иван Васильевич в 161⁵/₆–7126 году – 60 рублей; в 162⁰/₁–7129 году – 100 рублей; князь Иван Иванович в 1606 году января 21 – 106 рублей 24 алтына 4 деньги; старец князь Дионисий Иванович в 161²/₃–7121 году – денег 35 рублей и «изумруд» за 15 рублей; княгиня Анна Ивановна «княже Андреевская Ивановича» в том же году – драгоценных камней и хлеба на 86 рублей 6 алтын 4 деньги; Софья Голицына, старица Горицкого монастыря, в 159⁷/₈ году – денег и вещей на 55 рублей; всего от Голицыных в рассматриваемый период поступило деньгами, вещами и хлебом на 442 рубля 31 алтын 2 деньги)⁶³¹; бояре Шереметевы⁶³² (Григорий Васильевич при игумене Афанасие – 100 рублей; Иван Васильевич Большой при том же игумене – 150 рублей, 100 рублей, 200 рублей, кроме того 10 рублей по жене Марфе и по брате Григорие – 50 рублей; в 155⁸/₉–7067 году – 200 рублей по брате, 6 июня 1571 года – 300 рублей, вещами – на 100 рублей и 5 доспехов, 100 рублей; при игумене Симеоне Иван Васильевич Меньшой – 200 рублей; Никита Васильевич – 200 рублей;⁶³³ Феодор Иванович в 122 году – 20 рублей и мерин за 30 рублей:⁶³⁴ старица княгиня Агафья царевича Михаила Кайбулича, дочь Ивана Васильевича Шереметева Большого, в 118 году – бархату на 4 рубля, в 120 году ожерелье, 5 пуговиц золотых, зерна бурминские за 100 рублей⁶³⁵; кроме того между 7095 и 7118 годами – ширинку за 40 алтын⁶³⁶; всего от Шереметевых было получено на 1864 рублей 40 алтын); князья Кемские Нащекины (князь Иван Иванович на село «пол пятиста рублев», по его сыновьям Андрей и Михаиле – дано: 183 рубля, шуба кунья и санники; князь Давид Андреевич – 75 рублей; Иван Федорович – 14 рублей 15 алтын; князь Александр и царь Иоанн IV по нем – 530 рублей; но князе иноке Феодосие Кемском – 10 рублей; итого на 1312 рубля 15 алтын); князья Кемские-Фуниковы (князь Василий Семенович – 50 рублей)⁶³⁷; князья Шуйские (князь Иван Васильевичу во иноцех Иосиф, при игумене Афанасие – 50 рублей⁶³⁸; его жена Евдокия, во иночестве Евпраксия, после его смерти – 50 рублей, сын его Петр Иванович при том же игумене – 332 рубля 27 алтын; он же по жене Марие († 3 февраля) – 100 рублей⁶³⁹: князь Иван Андреевич 9-го марта 1570 года – 100 рублей⁶⁴⁰; всего на 632 рубля 27 алтын); Скопины-Шуйские (в 16⁰⁹/₁₀ 7118 году жена боярина князя Василия Федоровича Скопина Елена Петровна и жена сына их Михаила Васильевича по Василие Федоровиче и Михаиле Васильевиче – 50 рублей и 100 золотых «за 50 рублей», – всего на 100 рублей)⁶⁴¹; Воронцовы (Михаил Семенович – 45 рублей; по нем дали 10 рублей; сын его Василий – оклад образа на 25 рублей; Димитрий Семенович, во иноцех Дионисий, – 50 золотых больших и колокол на 40 рублей и пол 2 рубля, Федор Семенович – 50 рублей, ризы камчаты и оклад на три образа; Иван Семенович – оклад на три образа и коня; Иван Михайлович – на оклад образа «полчетверта рубля и 5 алтын»; он же при игумене Варлааме – 30 рублей; Иван Дмитриевич – 32 рубля и на оклад образа – 12 рублей⁶⁴², итого более чем на 249 рублей): Волынские (Михаил Петрович – в 1621–7129 году – 100 рублей: отец его Петр Васильевич – 45 чети с осминою овса)⁶⁴³; Трубецкие (князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого княгиня Анна по муже – 200 рублей и риз на 40 рублей)⁶⁴⁴.

Всех вкладов с половины XVI века до 2-й четверти XVII от перечисленных боярских родов, пожертвовавших в монастырь не менее 50 рублей каждый, было получено на сумму 10,252 рубля и 13 алтын, не считая пожертвований вещами, неоцененными во «Вкладных книгах».

Но помимо этого со времени игуменства Афанасия кирилловская казна обогатилась еще множеством менее крупных пожертвований от разных бояр, князей, игуменов, старцов и проч., из которых каждый уделил не менее 50 рублей, в большинстве случаев «по себе и по своем роду». В среде таких жертвователей преобладали опять представители высшего класса, нетерпимого Грозным. Этою группою лиц было сделано вкладов деньгами и разными предметами (оцененными во «Вкладной книге»): в игуменство Афанасия – на 2392 рубля⁶⁴⁵; в игуменство Симеона – на 1123 рубля⁶⁴⁶, при игумене Матфее – на 945 рублей⁶⁴⁷; при игумене Феоктисте – на 460 рублей 10 алтын⁶⁴⁸; при игумене Вассиане – на 550 рублей⁶⁴⁹; при игумене Варлааме – на 200 рублей⁶⁵⁰; при игумене Кирилле II – на 3174 рубля 1 алтын и 2 деньги⁶⁵¹ и, вероятно, при игумене Игнатие – на 681 рубль⁶⁵².

В следующее время вклады постоянно возрастали. Так с 7081 по 7089 году (т. е. во время игуменства Козмы) было получено около 3820 рублей 9 алтын⁶⁵³; с 7090 по 7095 год (т. е. приблизительно при игуменах Игнатие и Варлааме) – около 1681 рубля 9 алтын 4 денег⁶⁵⁴; с 7098 по 7107 год (т. е. приблизительно при игуменах Сергие, Марке, Евпле и Корнилие) – более чем на 4848 рублей 31 алтын, 1 деньгу⁶⁵⁵; с 7106 по 7114 год (т. е. приблизительно при игуменах Иоасафе и Сильвестре) – 1012 рублей 18 алтын и 5 денег⁶⁵⁶; с 7115 по 7124 год (т. е. приблизительно при игуменах Матфей и Флавиане) – на 2595 рублей 28 алтын⁶⁵⁷; с 7125 по 7131 год (т. е. в игуменство Савватия) – на 2675 рублей 15 алтын 2 деньги⁶⁵⁸. Всего от вкладчиков, жертвовавших свыше 50 рублей каждый, поступило начиная со времени игуменства Афанасия до 1623 года около 25,215 рублей. Кроме того в хоть же период были сделаны и другие такие же вклады (т. е. от лиц и родов, давших не менее 50 рублей – на сумму свыше 6177 рублей 13 алтын 4 денег⁶⁵⁹, годы поступления которых остаются в точности неизвестными.

Общая сумма упомянутых вкладов вместе с пожертвованиями царского рода со 2-ой половины XVI века до 2-ой четверти XVII века (т. е. течение 75 лет) равнялась приблизительно 79,358 рублям 6 алтынам и 2 деньгам.

Но и эта сумма не выражала еще собою итога всех пожертвований (на поминовение), полученных монастырскою казною в указанные годы. Рядом с крупными вкладами сюда стекалась лепта от лиц мало состоятельных, уделявших монастырю из своего имущества менее 50 рублей каждый. Ценность таких пожертвований приближалась иногда к 50 рублям, но в других случаях не превышала нескольких алтын. Монастырь не отказывал никому и даже тем лицам, которые могли жертвовать только предметы, имевшие очень мало отношения к церковному учреждению. Он принимал вместо вкладов женские «охабни» и шубы (см. пожертвования в 1572 году), «мирские» одежды, сабли (см. напр. пожертвования в 1566 году), ожерелья (вклад 1570 года), янтарь, пугвицы (вклад 1549 года) и т. п. Беднякам, неимевшим денег для записи в синодики, зачислялся их заработок в монастыре⁶⁶⁰. Ежегодные цифры этих мелких взносов и общая стоимость их сравнительно с боярскими вкладами видны из прилагаемых здесь таблиц, составленных на основании рукописей: Софийской библиотеки № 1152 и Кирилловской библиотеки №№ 78–1317 и 87–1325.

Вклады лиц и родов, пожертвовавших в Кириллов монастырь свыше 50 рублей.

Вклады лиц, пожертвовавших в Кириллов монастырь менее 50 рублей.

Вклады лиц, пожертвовавших в Кириллов монастырь менее 50 рублей.

В представленных таблицах перечислены вклады только частных лиц, и опущены сведения о пожертвованьях лиц царского рода. Не включены сюда также пожертвования, время поступления которых в точности неизвестно. Наконец, следует иметь в виду, что цифровые данный о мелких вкладчиках в хронологическом отношении здесь более точны, чем выводы о вкладчиках, давших «свыше 50 рублей», потому что первые во Вкладных книгах записаны но годам, а вторые систематически. Но этот недостаток желательной точности не лишает возможности извлечь из приведенных таблице нескольких общих наблюдений.

Во первых, нельзя не видеть, что ежегодная сумма поступлений от частных жертвователей, дававших свыше 50 рублей, превышала в царствование Грозного (за исключением 7089-го года) мелкие вклады. По смерти же царя, если только не относить оцениваемый факт на долю неисправности в записях, жертвы от бояр в 7093 и 7094 годах сразу приблизились к нулю. Очевидно, что они могли стоять в связи с гонениями Иоанна. Наступившей затем период слабого притока поступлений от крупных жертвователей продолжался до 7100 года. С этого времени ежегодная сумма крупных вкладов прогрессивно возрастала до 7104–1596 года, когда достигла небывалой дотоле цифры в 1712 рублей. В царствование Бориса Годунова крупные вклады не терпят заметных колебаний, но уменьшаются в год смерти царя (7113) и увеличиваются в год самозванца и воцарения Василия Шуйского. – В период (7117–7122) смут, литовского разоренья вокруг Белаозера и осады Кириллова монастыря ежегодный итог пожертвований богатых вкладчиков последовательно возрастает и продолжает держаться на значительной высоте в царствование Михаила Феодоровича.

2) Ежегодная сумма вкладов мелких пожертвований представляет собою более устойчивые цифры. В годы 7058–7069 она варьируется в пределах 70–130 рублей, но сильно понижается в 7070–71 годах (что, быть может, зависело от неточности с записи?) и заметно повышается в 7074-м, 7077-м, 7079-м, 7084-м, 7087-м, 7088-м п 7089-м годах. Не упадая низко по смерти Грозного, она за время 7093–7099 г. превышает сумму крупных взносов, но понижается к 7100-му (1592) году. В голодный 1601 год народное благочестие ищет нравственной и материальной поддержки в Кириллове монастыре, и взносы усиливаются. Наиболее высоких цифр (865 рублей, 611 рублей и 555 рублей) достигает годичная сумма мелких вкладов в годы литовского погрома (1613, 1614 и 1615 гг.). Такие цифры могут быть объяснены как возбуждением религиозности в народе, так и посмертными поступлениями в монастырь на правах наследства. – В 1613 и 1615 года мелкие вклады превысили сумму крупных за те же годы.

Таким образом, если наличность последних была в причинной (?) связи с историей служилого сословия и отношения к нему правительства, то вторые находились в зависимости от упадка или улучшения народного благосостояния.

3) Среднее годовое число крупных вкладов из наличных источников высчитать точно нельзя, за спутанностью сведений. Но колебания в ежегодном числе мелких вкладов, если судить по «Вкладным книгам», происходили в пределах: от 1 в год (в 7070–7071 годы), 2-х в год (в 1592–7100 году), до 42 (в 7079 году), 43 (в 7084 году) и до 47 (в 7121 году) в один год и терпели изменение, аналогичные с судьбою ежегодной суммы вкладов. Общее число мелких вкладчиков приблизительно с 7047 по 7133 год (в 85 лет) состояло из 1408 жертвователей и на год в среднем выводе приходилось по 16,...⁴⁵⁴ взноса. Числовое же отношение общей суммы мелких вкладов к числу вкладчиков равнялось 10,...³³ рублям на человека. – Следовательно мелкие вкладчики также не принадлежали к разряду малосостоятельных лиц, и пополнению кирилловской казны чрез вклады содействовали таким образом по преимуществу высшие и отчасти средние классы.

4) Сравнительное взаимоотношение общих сумм вкладов приблизительно за 100-летний период до 1623 года по разным группам вкладчиков должно выразиться приблизительно в следующих цифрах:

От лиц царского рода – 34,645 рублей (из них 28,201 рубль от Ивана IV); от лиц удельных родов – 600 рублей (и 8000 четой хлеба и 60 вещей); от епископов – 2,467 рублей; от крупных вкладчиков: а) от боярских родов – 10,252 рубля; б) от единичных вкладчиков (высшего и среднего сословия), жертвовавших свыше 50 рублей каждый, – 25,215 рублей; в) от таких же вкладчиков, поступления которых не датированы, – 6177 рублей, от мелких вкладчиков, вносивших менее 50 рублей каждый, – 14,656 рублей; итого – свыше 94,012 рублей. Таким образом в общих суммах от велико-княжеских лиц поступило около 35 тысяч, от крупных вкладчиков (по преимуществу от боярства) 44 тысячи и от мелких вкладчиков только 14¹/₂ тысяч. Иван IV был главною пружиною притока вкладов в Кириллов монастырь, а понизовое боярство – главным жертвователем.

Из сказанного не трудно усмотреть, какое значение в истории развития экономического благосостояния монастыря должны были иметь вклады, как источник дохода. Если общая цифра их приблизительно за 100 лет была не ниже 94,012 рублей, то минимальная (потому что эта сумма, быть может, поступила и в более краткий промежуток) годичная сумма вкладов была равна 940 рублям. Средний же обычный ежегодный доход достигал приблизительно 1000 рублей, как показал в 1621 году и игумен Савватий. (Заметим при этом, что во «Вкладные книги» не вписывался кружечный доход, достигавший иногда до 50 рублей «годовых»).

Этот то крупный источник доходов, обязанный народному благочестию, и был одною из причин преимущественного процветания древне-русских общежительных монастырей на севере сравнительно с другими населенными пунктами тамошнего края: с черными, вотчинниковыми и даже дворцовыми землями. Он счастливо выделял монастырскую вотчину из ряда всех прочих северно-русских хозяйств, поскольку не имел места у светских владельцев. Вклады, как мы видели, превратились в крупную статью дохода с 30-х–50-х годов XVI века, и с этого же времени на счет их начались покупки крупных вотчин, каковой порядок узаконил и Стоглав. Доставляя свободные суммы, эти поступления позволяли улучшать монастырская здания, делать хозяйственные обороты, недоступные для других вотчинников, стесненных безденежьем, распоряжаться ценами на недвижимости при недостаточности конкурентов, одним словом свободно производить только выгодные операции и избегать убыточных сделок. Главный и иногда единственный источник доходов служилого вотчинника был крестьянский оброк, который не редко предстояло самому владельцу превращать в деньги (чрез продажу оброчного хлеба и т. п.). Неисправность или несвоевременность поступление этого оброка, неурожайный год, неудачный сбыт хлеба и т. п. условия всегда способны были создать денежные затруднения для служилого человека, выпутываться из которых ему приходилось при помощи срочных займов. Но при дороговизне денег, это было в существе дела началом петли, которая затем постепенно затягивалась вокруг должника, так как заем в древности обусловливался платою в 20% годовых, а никакая вотчина тогда не в силах была доставить подобный доход. Напротив того монастырь, успешно стягивавший в свою казну вкладные деньги на ряду с крестьянским оброком, не только не знал подобных затруднений, но должен был заботиться о помещении избытка своих капиталов в доходные предприятия, давал деньги в долг и во время ликвидации дел служилого вотчинника являлся в положении земельного банка, дающего ссуды под залог недвижимости. В финансовых отношениях служилый человек часто являлся поэтому в зависимости от монастыря, и последний мог пользоваться с выгодой для себя этим своим преимуществом, созидавшимся благодаря пожертвованиям христолюбцев. Сравнительно с поземельною рентою (оброком) в бюджете монастыря единственная слабая сторона этих пожертвований заключалась в случайном характере их поступления.

II. Но наряду с ними Кириллов монастырь в XV–XVI веках получал еще вклады, имевшие более устойчивый и окладной характер. Таковы были ежегодные ружные пожертвования князей и царей, выдававшиеся деньгами или естественными произведениями, преимущественно хлебом. Как источник дохода, эта руга для поздних годов XVI века казалась сравнительно ничтожной по своей ценности. Но в свое время она представляла одно из надежных подспорий для содержания братии. Сам преподобный Кирилл предпочитал ружный способ продовольствия (существовавший еще в Византии и практиковавшийся также на Руси) доходам с вотчин и рекомендовал его своей братии. Пахомий Логофет рассказывает, что боярину Роману Ивановичу, пожелавшему отдать свое село (вероятно, слободку Васильевскую⁶⁶¹ в монастырь, преп. Кирилл предложил боярину вместо передачи села доставлять каждогодно по 100 мер жита (взамен 50 прежних), и что боярин исполнил желание преподобного⁶⁶².

Но помимо этой руги от боярина, ни житие преподобного, ни другие документы, ни словом не упоминают о том, чтобы монастырь при жизни основателя пользовался ежегодными вспомоществованиями от белозерского или иных князей.

Первые известия о княжеской руге относятся ко второй половине XV века. Первоначально, когда монастырь находился еще во владении белозерского князя (до 1485 года), руга эта мало отличалась от единовременных вкладов. Она вовсе не имела значения окладного жалования, какое в древности получали некоторый церкви и монастыри, и не была предназначена служить одним из средств содержания. Ежегодные княжеские взносы, будучи делом личного усердия, еще не получали характера правительственной более или менее постоянной милостыни, но являлись временной субсидией, назначавшейся по тем-же побуждениям, ради которых в более позднее время монастырь получал крупные единовременные вклады, т. е. на ежегодные заздравные и заупокойные братские кормы или просто для «потешения» братии в большие праздники⁶⁶³. Сообразно с этим назначением (улучшать братскую пищу и притом только в известные дни года), до 80-х годов XV столетия княжеская руга состояла (насколько это известно) исключительно из съестных припасов, употреблявшихся на «кормлю»: из рыбы, сыра, масла и т. п., и по размеру своему была очень не велика. Так при игумене Кассиане (1448–1468), по распоряжению князя Михаила Андреевича в монастырь на всякий год «безпереводно» доставлялись на кормы «с княжеского езу с Быстрой тони» (под Федосьиным Городком) на день памяти преп. Кирилла по 2 осетра, а «на праздник Успенья Пречистой» «с Милобудского езу по 2 осетра»⁶⁶⁴. Начиная приблизительно с 1460 года 6елозерский рыбник того же князя ежегодно должен был выдавать кирилловской братии дважды в год на Кириллову память (т. е. 9 июня) и на праздник Успения (15 августа) – по два осетра живых, по 60 стерлядей, по 100 судаков и по 100 лещей⁶⁶⁵. На те же праздники, по распоряжению супруги белозерского князя Михаила Андреевича, Елены (при игумене Кассиане) ее вогнемский посельский выдавал в Кириллов монастырь по 30 сыров и по два пуда масла⁶⁶⁶. При игумене Нифонте, по приказанию князя Михаила Андреевича, его белозерский рыбник (Федос Микулин) обязан был поставлять ежегодно в Кириллов монастырь, на память преп. Кирилла (9 июня) и на Успение Пречистой, «по 100 судаков и по 100 лещов»⁶⁶⁷. Тот-же белозерский князь (неизвестно при каком игумене) приказал своему посельскому на Ирьдме Микуле Стогинину («или кто иный посельской по нем будет») доставлять «к Пречистой Богородице» в Кириллов монастырь игумену с братией дважды в год (в вышеуказанные праздники) на «княжеские» кормли по 4 бочки пшеницы «да по 6 бочек ржы безо всякого перевода»⁶⁶⁸. – Выдача всех этих ежегодных пожертвований продолжалась, надо полагать, только при жизни белозерского князя и его супруги. По крайней мере нет никаких известий, чтоб монастырь получал ту-же ругу в конце ХV-го века и в течение XVI-го.

С 80-х годов ХV столетия в первоначальном характере княжеских ружных пожертвований, их назначении и размере обнаружились заметные изменения. Руга эта перестала служить исключительно средством для праздничной «кормли братии», но мало по малу приобретала значение окладного «жалования», выдававшегося на содержание монастыря или учреждений при нем. Не смотря на увеличение монастырских доходов, она отпускалась в значительно большем размере, чем прежде, и не только натурою, но и деньгами. Таким переменам способствовал отчасти кружок «нестяжателей,» которые предлагали отобрать «села» у монастырей, предоставив им взамен вотчанных доходов княжескую ругу⁶⁶⁹. После присоединения белозерского княжества к Москве, «нестяжателям» удалось найти себе сочувствие в лице великих князей Ивана Васильевича и Василия Ивановича, и отобрание монастырских земель вместе с назначением руги стало одною из задач тогдашней политики. Не без влияния этой программы с 1480 по 1525 гг. ружные пожертвования Кириллову монастырю возрасли в своем числе и размере. Когда великий князь Иван Васильевич (при игумене Серапионе) пожаловал сюда по своем брате князе Юрье и по князе Андрее Васильевичах⁶⁷⁰ вологодскую вотчину (в Маслени) из 17 деревень, 8 починков и 4 пустошей, то кирилловский игумен Гурий с братьею «те деревни и починки и пустоши отдали назад», говоря «что те им деревни ненадобе, а просили в тех деревень место оброку житного». Великий князь не замедлил согласиться на просьбу братии и в 1485 году назначил «в тех деревень место» ежегодную ругу «по 300 четвертей ржи» («а емлют тот хлеб на Вологде у моего посельского Федка Рублева на Рожество Христово беспереводно или кто по нем иный посельской будет на тех селах»)⁶⁷¹.

Выдача этой руги не прекратилась и по смерти ее учредителя. Распоряжение Ивана III было подтверждено однажды в. к. Василием Ивановичем и несколько раз Иваном IV (игумену Макарью – 11 января 1506 года⁶⁷², 1 февраля 1534 года – игумену Досифею, 19 февраля 1551 года и 17 мая 1551 года – игумену Афанасии⁶⁷³. Вместе с тем был увеличен (11 января 1506 года при игумене Макарие) и самый размер руги с 300 четвертей ржи до 500⁶⁷⁴. В том же количестве продолжали отпускать ее и при Иване IV⁶⁷⁵, но с 18 февраля 1566 года вместо 500 четвертей ржи «в старую московскую четверть»⁶⁷⁶ хлеб стали измерять «в новую четверть» и выдавать по «375 четвертей» в год⁶⁷⁷.

Одно из преимуществ такого способа продовольствия монастыря заключалось в том, что получение руги не было связано с непосредственным взысканием хлеба с крестьяне. При Иване III (с 1485 года) кирилловская братия получала ругу от княжеского посельского на Вологде⁶⁷⁸, куда посылались старцы, под наблюдением которых жито и перевозилось беспошлинно (особенно с 1490 года) до монастыря⁶⁷⁹. С 1506 года (11 января), после того как великий князь Василий Иванович увеличил размер руги до 500 четвертей, выдача ее была поручена княжескому посельскому сямских дворцовых сел (близ Вологды)⁶⁸⁰. Ему же было велено наблюдать, чтобы рожь выдавалась чистая без мякины и отмер хлеба производился бы (по приказанию Ивана IV 1 февраля 1545 года) в присутствии «попа», «старосты и лучших крестьян того села, из которого выдавался хлеб»⁶⁸¹. В 1560 году (11 декабря), по распоряжению Ивана IV, уплата руги была возложена на крестьян вологодских дворцовых сел Воздвиженского и Спасского («231 четверть с осминою»), Микулинского («7 четвертей без полуосмины с пол пол четвериком ржи») и Хрептовского («137 четвертей без стетника (третника) четвертного в новую четверть») с деревнями⁶⁸². Когда же около 1566 года Вологда и вологодские дворцовые села были взяты в опричнину, то по ходатайству игумена Кирилла с братьею царь приказал (18 февраля 1566 года) выдавать монастырю хлеб «из белозерских дворцовых сел по тому-же, как и наперед того из вологодских сел давано»⁶⁸³. Впрочем и после 1566 года Кириллов монастырь иногда получал хлеб из вологодских сел (напр. в 7085 году). Около 1577 года игумен Козма бил челом Ивану IV о том, что «давали им хлеб в Кириллов монастырь по вся годы из вологоцкого уезда из дворцовых сел, а прежде сего по жалованной грамоте (царя) тот хлеб давали им из белозерского уезда из дворцовой из Осадцкой волости и из иных волостей» и просил возобновить с 7086 года прежний отпуск хлеба из Осадцкой волости белозерского уезда, что и было разрешено грамотой от 6 января 1577 года⁶⁸⁴, причем крестьянам Осадцкой волости было вменено в обязанность самим доставлять рожь в монастырь⁶⁸⁵.

Временем выдачи руги с самого начала ее установления и до конца XVI века⁶⁸⁶ оставался праздник Рождества Христова⁶⁸⁷.

Одновременно с этой великокняжескою ругою для кормли братии учреждались и другие ежегодные хлебные дачи, которые сохраняли свой первоначальный временной характер. Так с 1 сентября 1491 года по приказанию углицкого князя Андрея Васильевича (Большого) дворцовый ключник его должен был доставлять Кирилловским инокам ежегодно в Петров день «по 150 четьи ржи и по 50 четьи пшеницы» (по отце князя по великом князе «Василие Васильевиче и по матери по великой княгине инокине Марфе и по всему роду»)⁶⁸⁸. Хотя князь и настаивал, чтобы его дети и по томуж давали», но со смертью его руга эта, кажется, прекратилась, потому что о ней нет более никаких известий.

Во время преобладания в Кириллове направления сторонников преп. Нила Сорского получило свое начало и денежное жалованье монастырю от великих князей московских, которое в первое время, как и руга хлебная, могло не иметь значения постоянного оклада, но, было, вероятно, милостынею по случаю славления или поздравления с праздниками. Около 30-х годов XVI века среди кирилловских старцев существовал обычай ездить летом в Москву к великому князю со святою водою «о чюдотворцовой памяти». Точно также зимою игумен и старцы ездили к Москве «с рыбою великому князю и государю челом ударить»⁶⁸⁹. Пользуясь пребыванием кирилловского игумена в Москве, великий князь Василий Иванович на каждый раз «жаловал» милостыню – «давал игумену з братиею 29 рублев 5 алтын 2 деньги», итого в год по 58 рублей, 10 алтын и 4 деньги. За это даяние монастырь обязывался «за здравее его и его княгини и детей и за христолюбивое воинство и за все православное христианство молити Бога соборне и келейне и молебны пети и обедни служити собором и седмь кормов кормити на всяк год» (15 августа, 29 августа, 26 марта, 21 мая, 9 июня и кроме того – летом и зимою после возвращения игумена и старцев из Москвы)⁶⁹⁰. При жизни Василия Ивановича монастырь успел воспользоваться предоставленною ему милостынею, по-видимому, только в течении одного года (получив ее всего на всего 58 рублей. 10 алтын и 4 деньги)⁶⁹¹. Но Иван IV продолжал выдачу этих денег в том-же размере и на тех-же условиях, и к 70 годам XVI столетия в силу давности они превратились уже в окладное жалованье. В царской грамоте от 12-го января 1577 года (на Белоозеро городовым прикащикам Леонтью Ошанину да Алаю Нелюбу) деньги эти уже названы ругою («бил нам (т. е. царю) челом Успенья Пречистыя Богородицы Кириллова монастыря богомолец наш игумен Козма з братьею, а сказал идет им в Кириллов монастырь на Москве из Большого Приходу нашего (т. е. царского) жалованья денежные годовые руги по 58 рублев и по 10 алтын по 4 деньги на год»)⁶⁹². В конце XVI века та же денежная руга выдавалась монастырю уже не на два срока в год, а получалась на Москве «из Большого Приходу» «сполна 58 рублей и 10 алтын и 4 деньги» – на один срок «на Благовещеньев день»⁶⁹³. С 7086 (т. е. с 1577–78 года), по челобитью игумена Козмы, Иван Грозный велел выдавать годовую ругу «на Белоозере из своих из белозерских из ямских денег, по прежнему своему указу на срок на Благовещеньев день»⁶⁹⁴.

Выдача этой руги продолжалась и при преемнике Грозного царе Феодоре Ивановиче⁶⁹⁵, а с 21 июля 1605 года (7113) и при «государе царе и великом князе» (как величали кирилловские иноки «самозванца») Дмитрие Ивановиче⁶⁹⁶, при котором на выдаваемую сумму были учреждены заздравные кормы на братью: 26 октября (имянины) и 21 ноября (корм государыни инокини Марфы)⁶⁹⁷.

Кроме хлебной и денежной руги, служившей для продовольствия и «кормли» самой кирилловской братии, при Иоанне Грозном монастырь получал еще окладные вспомоществования на подведомственные ему учреждения – богадельные избы и приписные церкви и монастыри. Так по распоряжению царя еще в 1535 году (с 22 декабря) на поддержание богадельной избы, находившейся в Кирилловом монастыре⁶⁹⁸, и на продовольствие помещавшихся там 10 нищих и стряпчего, белозерские городовые-прикащики производили ежегодную выдачу хлеба в денег⁶⁹⁹. В 1549 году (30 июня и 6 июля) было определено количество хлеба, ежегодно отпускавшегося нищим кирилловским, именно: на десять нищих было положено 120 четей ржи, 10 четей гороху, 10 оковов овса на крупу и на брагу, а нищему стряпчему 38 осмин ржи, за горох 1¹/₂ осмины ржи, 1¹/₂ окова овса, и кроме того всем нищим и стряпчему 1¹/₂ чети ржи на кислые щи⁷⁰⁰. Впрочем, в более поздней грамоте (от 6 января 1577 года) размер этой руги показан уже несколько иным: 113 четвертей без полуосмины ржи и 34 чети с осминою овса⁷⁰¹. Хлеб для нищих доставляли в Кириллов монастырь «на Николин день на осенней» (т. е. 6 декабря) тех-же сел крестьяне (вологодского, а затем белозерского, уездов)⁷⁰², которые «хоть хлеб пахали», «однолишно безо всякого переводу, счетчи по месецам на весь год сполна»⁷⁰³. В Кириллове этот хлеб, привозившийся зараз на весь год в количестве 150 четей с пол осминою ржи и 11¹/₂ оковов овса, поступал в распоряжение игумена, который и наблюдал, чтобы хлеб выдавался нищим правильно помесячно⁷⁰⁴. Тем же нищим, жившим в богадельной избе Кириллова монастыря, во второй половине XVI века ежегодно от царя выдавалась милостыня – по 4 рубля 4 гривны. Ее получали (кирилловские старцы) на Москве в Приказе Большого Дворца, а с 7086 года (по грамоте от 31 декабря 1576 года) на Белоозере из дворцовых доходов⁷⁰⁵.

Во 2-ой половине XVI века из Москвы высылалась еще денежная, хлебная и соляная руга на содержание приписных монастырей, именно: женского монастыря «Воскресенья Христова» в горах, «Изосиминой пустыни», «Ниловой пустыни» и «Ивана Предтечи», что у Кириллова монастыря⁷⁰⁶. Руга эта назначалась для продовольствия как духовенства, так и братии монастырей. В 1577 году Воскресенский Горицкий девич монастырь получал руги в год: «одному священнику по 6 рублей, другому по 4 рубли, диакону по 3 рубли, игуменье по 3 рубля и по 5 пуд соли; 70-ти старицам по 17 рублей с полтиною и 70 пудов соли (по пуду старице), 10 рублей на дрова в трапезу⁷⁰⁷, игуменье да 70 старицам 262 четверти с осминою ржи, 262 чети с осминою овса, да за просвирную пшеницу 15 чети ржы, да в тот же монастырь старице Анне Агишеве 11 чети с полуосминою ржы, 11 чети с полуосминою овса, да игуменье же за 3 чета гороху 4 чета с осминою ржы, да за три чети пшеницы 4 чети с осминою ржи, да за четверть семяни круп гречневых две чети овса, да в тот же монастырь двем попом Семену да Ивану: одному 20 четвертей расы, 20 чета овса, а другому 15 чети ржи, 15 чети овса, дьякону Петру 12 четвертей ржи, 12 чети овса»⁷⁰⁸. В Изосимину пустынь (в монастырь Благовещения Пресв. Богородицы, белозерского уезда, на Ворбозомском озере) выдавалось ежегодно: черному священнику – по 3 рубля и по 10 пудов соли, а игумену – по 37 чети с осминою ржи и по 37 чети с осминою овса⁷⁰⁹.

В Ниловой пустыни ружное ежегодное продовольствие получали: строитель, священник и дьякон – за воск, ладон и мед по 3 рубля, священник кроме того – 2 пуда соли, дьякон – 1 пуд соли и 12 старцов (по 1 пуду) – 12 пудов соли⁷¹⁰, строитель – 133 чети без полчетверика ржи, 123 чета с полуосминою и с четвериком овса, да за 3 четверти пшеницы полпяты чета ржи да за 2 чети круп гречневых 4 чети овса, да за четь гороху четь ржи, да дьякону да 12 старцам за 6 чети с осминою гороху, 6 чети с осминою ржы⁷¹¹.

В Ивановский монастырь (что у Кириллова монастыря) шло руги священнику по 1½ рубля в год⁷¹².

Денежная руга на все эти монастыри (как и руга на нищих) выдавалась на Москве в Приказе Большого Дворца, а с 31 декабря 1576 года – на Белоозере из белозерских дворцовых доходов⁷¹³. Соляную ругу выдавал Кириллов монастырь, который взамен отпущенной соли получал такое же количество ее на Москве на свое подворье⁷¹⁴. Хлебная руга отпускалась или из вологодских, или из белозерских волостей и доставлялась крестьянами этих волостей⁷¹⁵.

В 1567 году (2 июля) Иоанном IV была назначена Кириллову монастыря новая своеобразная руга на «восковые налепы». Во время своего посещения монастыря царь поставил «от детей» своих от царевичей Ивана и Феодора 4 свечи поставных – 2 свечи у Кириллова гроба, а две свечи – у праздника Успения Пречистой, да на те же свечи велел «надеть по пуду воску на свечю»; за этот воск из царской казны на те свечи на налепы были выданы деньги старцу Никодиму (т. е., келарю Никодиму Брудкову), но откуда брал, воск на эти налепы, царь указа в свое время не учинил. В виду этого 2 июля 1567 года Грозный сделал распоряжение, чтобы его вологодский погребной ключник Ивашка Сабуров (или «иные ключники будут на Вологде»), начиная с 1568 года, посылал «впредь по вся годы в Кириллов монастырь на свечи на налепы з году на год по 4 пуда воску, на свечю по пуду воску на год на налепы⁷¹⁶.

Таким образом подобно единовременным вкладам общее количество ружных пожертвований в Кириллов монастырь постепенно возрастало в течение XVI века, и не смотря на то, что с половины этого столетия доходы монастыря с вотчин и от частных вкладов далеко превышали сумму, необходимую на содержание братии, он не переставал получать ругу, назначенную ему еще в период его сравнительно слабой обеспеченности. Напротив того, неокладные ежегодные дачи князей со временем превратились в постоянное воспособление⁷¹⁷.

Такой способ обеспечения, как мы видели, был по мысли преподобного Кирилла наиболее целесообразным источником продовольствия братии. Сравнительно с земельными доходами он гораздо менее мог подавать поводов к беспорядкам во внутреннем строе монастырской жизни, освобождая монахов от хозяйственных хлопот, связанных с разработкой вотчин.

Но одним из неудобств ружного продовольствия была зависимость монастыря от произвола лиц, которым доверялась выдача руги. Бывали случаи, когда эти лица самовольно отбирали грамоту, по которой производилась выдача⁷¹⁸. Иногда без достаточных причин они отказывались отпускать ругу⁷¹⁹. Уже с конца XV века по этому поводу со стороны монастыря раздавались жалобы на княжеских посольских, особенно усилившиеся в XVI столетии вследствие притеснений⁷²⁰. Монастырь неоднократно обещался к царю с просьбами побудить посельских к выдаче назначенной руги⁷²¹ или (еще чаще) одно место получения ее заменить другим (напр. вместо Большого Прихода в Москве получат ее из земских доходов на Белоозере⁷²² и т. п.).

С другой стороны в истории экономического быта монастыря руга не могла приобрести первостепенного значения потому, что потребности братии не удерживались постоянно на том уровне, какой соответствовал назначенному размеру ружного продовольствия. Поэтому уже в XVI веке оно было не столько источником обеспечения монастыря, сколько отчасти воспоминанием о неудавшейся попытке обезвотчинивания монастырей, отчасти благотворительным пенсионным взносом в пользу неимущих. Рост экономических потребностей неизбежно побуждал братию искать таких способов обеспечения, которые гарантировали бы возможность самостоятельного, независящего от усмотрения правительства, расширения средств существования.

в) Торговля.

Вклады и вотчинное хозяйство составляли первичные, более или менее элементарные, источники монастырских доходов. Но счастливые исторические условия, как мы видели усилили их настолько, что продуктивность имущества превысила потребление, и это не могло не вызывать появления более сложных форм дохода. Избыток естественных продуктов привел к необходимости их сбыта и к торговле, а наличность свободных денежных сумм и излишнего хлеба – к ссудным операциям.

Как источник дохода, торговля не была известна в монастыре при жизни преподобного Кирилла, строгие воззрения которого на иноческую жизнь не допускали стремления к наживе. Первые сведения об участии Кириллова монастыря в торговых операциях относятся к игуменству Трифона, при преемниках которого они вошли уже в обычай. Но и в это время большинство торговых оборотов состояло в запродаже излишних продуктов или имело меновый характер. Значение постоянного источника дохода торговые предприятия получили одновременно с расширением монастырских промыслов после половины XVI века.

Тогда обозначились два главных района торговых операций монастыря: околомонастырские ярмарки и северное Поморье.

Несомненно, что монастырь получал доходы с ярмарок в начале XVII века. Возникновение же их и участие в них кирилловской братии относятся еще к XVI веку⁷²³. В 1533 году ярмарки в предместье монастыря происходили уже дважды в течение года: 9 июня, в день памяти преподобного Кирилла, и 15 августа, в храмовой праздник монастыря. По уверению кирилловской братии, «прежде и сего у них тех торгов не было»⁷²⁴. Но возможно, что она разумела здесь только участие в торгах белозерских гостей, так как ярмарки эти не прекратились и после 1533 года⁷²⁵, несмотря на запретительную царскую грамоту от 22 января 1533 года и ее подтверждения 1 февраля 1534 г. и 17 мая 1551 года⁷²⁶ Вероятно, в 1533 году шла речь только о праве приезда в Кириллов белозерцев, которые уменьшали доход кирилловцев, что и вызвало их жалобу.

К концу XVI века (см. грамоту 1596 года) ярмарки в кирилловском подмонастырье происходили уже не дважды, а трижды в год: «на Успеньев да на Веденьев день Святые Богородицы и на чюдотворцову Кирилову память». В эти дни к монастырю съезжались торговцы не только с Белаозера, но и из Вологды и иных городов и волостей и производили торговлю дня три или четыре после каждого праздника.

Можно предполагать, что место этих торгов находилось подле самых стен монастыря (быть может, со стороны вологодской дороги) там, где был расположен «гостиный двор», назначавшийся для помещения «гостей» с товарами.

Во время ярмарок монастырь собирал в свою казну таможенные пошлины с продажных и покупных товаров. Такая льгота была предоставлена монастырю 30 ноября 1596 года и впоследствии не раз подтверждалась⁷²⁷.

К 1602 году обычай торговать в три праздника уже настолько укоренился, что пред этими днями к монастырю приезжали белозерские таможенные целовальники для сбора пошлин с товаров. При этом, по словам игумена Иоасафа, «кабацкие целовальники» привозили с собою питье, вино и пиво, ставились на монастырском «гостином дворе», продавали питье в чарки и ведра и чрез это производили братье такое «бесчинье», что иные воры людей до смерти побивали⁷²⁸. Очевидно, что околомонастырские ярмарки в то время были многолюдными, и несмотря на «бесчинства» приезжих они доставляли выгоду монастырской казне. Когда 13 июля 1602 года вслед за челобитьем кирилловской братии грамота царя Бориса воспретила приезжим людям торговать около монастыря, уже чрез несколько дней (25 июля 1602 года) игумен Иоасаф снова возбудил ходатайство об устройстве торгов на Волочке Словинском, в монастырской вотчине, отстоявшей от Кириллова на несколько верст. Очевидно, что противодействуя околомонастырским ярмаркам, игумен с братию желали только перенести торг в более удобное место⁷²⁹ хотя в своем челобитьи о торгах на Волочке они мотивировали свою просьбу заботами о крестьянах этой вотчины, которая отстояла от Вологды на 80 верст, а от Белаозера на 60 верст. «Монастырским крестьянам», писала братия, «хлеба и иного товару купить мелкого и продать негде, а на Белоозеро и на Вологду ездить и ходить далече». Просьба была уважена, и торги по воскресным дням на Волочке Словинском были разрешены с обязательством платить в царскую казну «за таможенные пошлины» по 2 рубля ежегодно⁷³⁰ и с правом собирать по уставной грамоте пошлины в пользу монастыря⁷³¹. Вскоре однако оказалось, что на Волочек Словенский стали съезжаться торговые люди в таком количестве, что на Белоозоре «таможных пошлин сбирати» стало «не на ком», и уже 2 ноября 1602 года царскою грамотою (Бориса Годунова) была отнята у Кириллова монастыря предоставленная ему льгота самому собирать таможенный пошлины и платить в казну царскую 2 рубля ежегодно⁷³². Впрочем, и после этого Кириллов монастырь получал в свою пользу таможенные деньги. Так в августе 1606 года «таможенных денег пошлины собрал слуга Данило Стефанов 3 рубля 31 алтын 4 деньги»⁷³³. В ноябре 7115–1606 года было собрано «таможенных пошлин з гостей с продажных товаров 16 рублев 3 алтына пол 4 деньги⁷³⁴. В июне 1608 (7116) года таможенных пошлин было получено 29 рублей 16 алтын 4 деньги⁷³⁵; в ноябре 1611 года о Введеньеве дни «собрали таможенных пошлин с продажных товаров 17 рублев 12 алтын з деньгою⁷³⁶. В 1620–21 (129) году таких же «таможенных денег о чюдотворцове памяти и о Успениеве и Вединиеве дни» было получено 46 рублей «8 денег»⁷³⁷.

Кроме Околомонастырья и Словинского Волочка ярмарки бывали и в других монастырских вотчинах. Так известны «торжки» в монастырском селе Семеновском⁷³⁸.

Гораздо обширнее были торговые обороты монастыря в разных городах.

Такие обороты у него начались еще при игумене Трифоне⁷³⁹. Благодаря льготам князей они постепенно расширялись, и к концу ХV века при Иване III принимались уже меры к их ограничению⁷⁴⁰. Особенного же развития достигли они в XVI веке, начиная со времени игумена Досифея. В начале XVII века у Кириллова монастыря были торговые сношения даже с иностранцами. Торговые сделки обыкновенно заключались или старцами, или монастырскими слугами, иногда купчиною. Торговля велась ими очень умело. Братия пользовалась преимущественно водяными путями сообщения (летом обыкновенно – реками). При игумене Трифоне (в 1452 году) из монастыря посылался «чернец или белец» в судне или в лодье «на монастырь купити что, или продати» в московском⁷⁴¹, а также и в белозерском княжестве⁷⁴². При игумене Кассиане (между 11 апреля 1448 и 17 марта 1462 года) монастырская лодка с товаром и рожью ходила с Вологды к Устюгу и к Двине⁷⁴³. В XVI веке монастырь строил⁷⁴⁴ и приобретал как чрез покупку, так и чрез вклады, разные суда, которыми пользовался иногда и для рыбной ловли. В июле 1571 (7079) года старец Кириллова монастыря Зиновий купил у Даниловых детей треть двора в Золотице, да «шестую долю в лодьи и в снасти лодейной», а снасти у той лодьи три якори да ицима на оба концы, да парус да 2 завода полукодолье да 2 кубасницы, да бичева, да ноги и дречи да ветхое ицимишко»⁷⁴⁵. В июне 1606 года судовой мастер Пружининской Максим Павлов делал про монастырской обиход две барки; за это ему было «дано от дела найму 1 рубль 16 алтын 4 деньги»⁷⁴⁶. 3 апреля 1569 года (7077) Никита Павлов сын «золотичанин» от моря из Турчасовского уезда дал в Кириллов монастырь «лодью» «с парусом» и с 3 якори и 3 завозы и со всею снастью с лодейною да сойму с парусом, и «якорь лодейной»⁷⁴⁷. Каргополец Геласий Григорьев Межников в 7081 или 7082 году пожертвовал «лодью морскую за 20 рублев и с парусом, и три якоря, и завозы и с карбасом и со всею снастью с лодейною»⁷⁴⁸. Терентий Никитин сын Игумнова с четыремя детьми дал игумену Козьме братьею «лодью свою болшую морскую с ногами», стоявшую «в Лямце реке», с обязательством осмолить ту лодью самому Терентию верх и испод⁷⁴⁹. В 1581–82 (7090) году от старца Кирилла Живлякова монастырь получил две лодки «белозерские»⁷⁵⁰.

Иногда товары монастырские ходили на «малых суднах». По вместимости каждое такое судно, невидимому, равнялось 30 возам или 1 повозке⁷⁵¹.

В начале XVII века Кириллов монастырь обладал уже целою флотилиею судов, которые стояли в разных местах. При игуменах Иоасафе, Сильвестре и Матфее ежегодно с монастырским товаром (солью) от Холмогор к Вологде приходило по «2 насада да по два дощаника, да Онегою рекою в Каргополь ходило по три лодьи»⁷⁵².

Когда в 1616–17 (7125) году по повелению царя Михаила Федоровича на Вологде и на Двине отписывались на царя «суды и парусы и якори и всякие судовые снасти», то оказалось, что Кириллова монастыря суда «стоят»... «над Вологдою на Вологде реке, и на Сухоне, и на Тотме, и на Устюге великом, и на Двине под Колмогорами»⁷⁵³. Суда передвигались или посредством парусов, или при помощи гребцов, или шли на бичеве, которую тянули казаки⁷⁵⁴.

В начале XVII века к монастыре существовали даже особые «книги судового ходу», в которые заносились расходы, связанные с передвижением судов по рекам и указывающие на развитие кирилловского «судового» дела. Одна из таких книг относится к 139 (1628–29) году и содержит сведения о судовых расходах Вологодского района, сопряженных с перевозкою соли. Из этой книги видно, что для передвижения товаров по Двине, по нижней и верхней Сухоне нанимались суда – «дощаники». На три таких суда было нанято тогда 106 человек (им уплачено было 289 рублей 29 алтын 3 деньги, по 2 рубля 24 алтына и 3 деньги на человека). Кроме того в Устюге на нижнюю Сухону до Тотмы на те же дощаники было нанято еще 106 «присидчиков» (за 99 рублей 19 алтын, 4 деньги). Из этой же книги видно, что на суда нанимались также посники и кормщики за особую плату.

Иногда летом для передвижения товаров пользовались сухими путями. В XV веке при игумине Кассиане князь Михаил Андреевич освободил от пошлин лиц, посланных от монастыря «торговати с каким товаром зимою на возех, летом на повозкех или в телегах»⁷⁵⁵. При игумене Трифоне в XV веке великий князь Василий Васильевич освободил от пошлин «чернца или бельца», которого посылал игумен, зимою на возах на монастырь «купити што или продати»⁷⁵⁶ в московском княжестве, а князь Михаил Андреевич – в белозеском⁷⁵⁷.

Торговыми путями и пунктами, где позволялась торговля Кириллова монастыря, уже в XV веке было Белоозеро, течение Шексны, московское княжество, течение реки Вологды до Устюга и Северной Двины, Холмогоры и тверская область⁷⁵⁸. В XVI и начале XVII века кроме того Кириллов монастырь торговал в Дмитрове, Кашине, Каргополе, Москве, Угличе, на «Холопье», на ярмарке в Кимре, в селе Новом клинского уезда и в других местностях⁷⁵⁹.

Предметы, которыми торговали, были: рыба⁷⁶⁰, всякая рухлядь⁷⁶¹, жито⁷⁶² и другой товар⁷⁶³, но главным образом соль. В XVI веке торговля солью приняла большие размеры. В 1520 году монастырь торговал солью в Дмитрове, привозя ее туда из монастыря зимою на 30 возах, а летом дважды на повозке или на малом судне⁷⁶⁴. Великий князь Василий Иванович дал монастырю позволение однажды в год покупать 10 000 пудов соли в Каргополе и возить ее к Москве безпошлинно для продажи⁷⁶⁵, а Иван IV (15 февраля 1546 года) предоставил право торговать еще другими «10-ю тысячами соли» и безпошлинно продавать ее по селам и городам на пути из Каргополя к Москве, также в Твери, Угличе, Кашине и других местах⁷⁶⁶. От этой торговли монастырь получал прибыли до 600 рублей в год⁷⁶⁷. Но в 1556 году Иоанн IV велел монастырю «тое соляную торговлю оставити», дозволив купить взамен этого вотчин на 2000 рублей⁷⁶⁸. Однако торговли солью монастырь не оставил. В 1566 году (2 марта) при игумене Кирилле II князь Владимир Андреевич дозволил монастырю продавать ежегодно безпошлинно 10.000 пудов соли в Дмитрове⁷⁶⁹. Когда в 1568–1572 году были приобретены варницы в Золотице и Турчасове, торговля эта должна была еще больше расшириться⁷⁷⁰.

В 1590 году (11 июля) Кириллов монастырь имел право продавать со своих соляных варниц Поморья и Непоксы, соль «что... у них за монастырским обиходом останется». Соль эту привозили рекою Онегою в судах (а зимою на санях) мимо Каргополя через Короткую и мимо Холмогор Двиною и Сухоною рекою в судах на Вологду⁷⁷¹. Проводя эту соль (вероятно, из монастыря) рекою Шексною и Волгою, ее продавали на Двине, во Твери, в Торжке, на Углече, на Кимре, в Дмитрове, в Ростове, на Кинешме, на Вологде, на Белоозере с пригородами и по другим местами, где соль была поценнее⁷⁷². 2 августа 1592 года (7100) царь Федор Иванович снова подтвердили это право монастыри, но с условием торговать только 40.000 пудов соли, «а больши им 40 000 соли не продавать, не возить и нужой не закупать и не продавать кроме своих 40.000 пуд»⁷⁷³. Но продажа и этих 40.000 пудов соли доставляла монастырю значительный доход⁷⁷⁴.

По словам игумена Савватия (в 1621 году), при игуменах Иоасафе, Сильвестре и Матфее, всех «соляных денег приходило в монастырь по шти (т. е. 6) тысящ и болши»⁷⁷⁵. Но после Литовского разорения денег с соли получалось лишь «по 1200 рублев»⁷⁷⁶. В 1619–1620 (128) году было привезено с Холмогор к Вологде к 129-му году и в 129 году на Вологде продано монастырской соли 403 рогожи, весом 12.506 пудов, и получено за нее 1088 рублей 16 алтын с полушкою⁷⁷⁷. В 129-м, т. е., в 1620–1 году привезено с Холмогор к Вологде монастырской соли (ко 130-му году) 411 рогож, весом 12.221 пуд три четверти; и в 130-м году (т. е., 1621–2) соли продано на Вологде 394 рогожи, а весу в них 11,917 пуд с четвертью; от продажи получено 1412 рублей 27 алтын 5 денег⁷⁷⁸. Всего-же с 1601 года по 1611-ый год от продажи соли поступило в монастырскую казну 41,312 рублей 4 алтына ½ деньги и с 1612-го по 1622-й год – 32.614 рубля 18 алтын с деньгою⁷⁷⁹ итого следовательно в 22 года – 73.956 рублей 22 алтына 1 деньга, a в 1 год в среднем выводе – около 3361 рублей 22½ алтына на прежние деньги⁷⁸⁰.

В тех местах, где производилась Кирилловым монастырем торговля солью, у него были дворы со складами ее. 21 июля 1601 года (и позже) такие дворы находились: в Дмитрове, в Твери, на Углече, на Коротком, в Каргополе, в Турчасове, в Холмогорах и на Вологде⁷⁸¹.

Кроме соли монастырь торговал и рыбою. Торговля эта особенно развилась с половины XVI века после приобретения умских ловель, которые доставляли рыбы больше, чем нужно было на братский обиход. Излишек ее монастырь продавал. Так в 162⁰/₁ (129) году выручено денег «умские рыбные продажи» – 253 рублей⁷⁸².

В начале XVII века (1614–1629), по грамоте царя Михаила Феодоровича позволено было монастырю торговать в Поморье семгою с гостем голландским Карпом Ивановым Демулиным⁷⁸³.

Такое развитие монастырской торговли выдвинуло ее ко времени XVII века – в ряду источников дохода на одно из первых мест.

г) Кабальные записи.

Получая доходы с вотчин, от вкладов и от торговли, Кирилло-белозерский монастырь в XVI и XVII веках располагал свободными деньгами⁷⁸⁴, которые он отдавал в долг – в рост или без роста.

Хотя этот источники дохода по каноническим правилам и не принадлежал к числу дозволенных для монастырей⁷⁸⁵, но в Кириллове он применялся еще при игумене Христофоре⁷⁸⁶, ученике преподобного Кирилла. Возможно, что в это время монастырские деньги отдавались в заем с целью помочь нуждавшимся в них, так как в древности при недостатке монеты в обращении заимодательство иногда становилось благодеянием. По словам преп. Нила, в защиту вотчинного владения монастырей указывали на необходимость помогать посредством отдачи монастырских денег в заем. При игуменах Трифоне и Кассиане случаи заимообразных ссуд монастырских денег стали доволно обычными. Около этого времени у монастыря занимал деньги даже белозерский князь Михаил Андреевич⁷⁸⁷.

От конца XV века и начала XVI века сведений о заимодательстве монастыря мы не знаем. Весьма вероятно, что во время господства в монастыре направления нестяжателей заимодательство не допускалось. Но с 1518 года монастырь уже снова пользовался ссудными операциями⁷⁸⁸, которые участились в 1530-ые годы⁷⁸⁹ и продолжались до конца рассматриваемого периода, не смотря на постановление Стоглава, запретившего монастырям, отдавать деньги, хлеб и проч. в рост⁷⁹⁰. Условия, на которых монастырь давал свое движимое имущество в долг, были разнообразны. Ссудою обыкновенно служили деньги и хлеб⁷⁹¹. Выдачей денег из казны⁷⁹² заведывали казначеи, но в вотчинах, вдали от монастыря, деньги под залог выдавали старцы или монастырские слуги (прикащики). Выплачивалась монастырю сумма то без процентов, то с процентами. Иногда проценты получались монастырем после срока займа, а иногда ранее. Чаще всего отдавались монастырские деньги или хлеб на известный срок (обыкновенно на год или полгода⁷⁹³, а в залог принималось недвижимое имущество, которым монастырь пользовался вместо роста (косили сено, пахали землю и т. п.). Когда же истекал срок платежа долга, а должник не выплачивал денег, залог переходил в собственность монастыря «без выкупа»⁷⁹⁴ (что выражалось в заключении купчей). В некоторых случаях сама закладная кабала была тоже, что купчая, т. е. монастырь выплачивал, денег не менее того, сколько действительно стоило заложенное имущество, и принимал на себя даже обязанность платить с него подати, но при этом оставлял право за лицом, заложившим имущество, вновь выкупить его в течении того или другого срока⁷⁹⁵. Иногда деньги под залог отдавались на известный срок «без росту» с тем условием, что по истечении срока, в случае неуплаты, должник обязывался, кроме долга, платить еще рост, т. е. проценты с него. Рост-же этот обыкновенно рассчитывался «как идет в людех, на пять шестой»⁷⁹⁶; иногда такие проценты должник обязывался выплачивать еще до срока. По такому-же рассчету, вероятно, насчитывались проценты по кабалам «хлебным» (т. е._; в случае отдачи хлеба в долг). Обыкновенно монастырь отдавал в долг небольшие суммы, начиная с полтины и до 20 рублей людям менее состоятельным, взимая с них, вместо долгу, их «рухлядь»⁷⁹⁷. Это возбуждало иногда ропот и неудовольствие против монастыря еще в ХV веке и вызывало вмешательство белозерского князя⁷⁹⁸.

Бывали случаи, когда выдавалась деньги в долг другим монастырям. В начале ХVII века в казне Кириллова монастыря находились серебряный «суда» (т. е. сосуды) Ферапонтова монастыря, заложенная «в 100 рублех». В 161^l/₂ (118) году они в числе других «судов» Кириллова монастыря были отобраны по приказанию царя Василия Шуйского, вероятно, на войну⁷⁹⁹. Иногда под залог деньги выдавались и лицам состоятельным⁸⁰⁰. Нередко кабалы заключалось не самим монастырем, а получались им уже готовыми для взыскания с других лиц⁸⁰¹.

Пользуясь всеми перечисленными видами заимодательства монастырь в XVI веке производил очень выгодные сделки. Так в 1537 году он получил кабалу (т. е. закладную) на Петра Ушакова (вологодского прикащика) в 80 рублей «истинных» (т. е. долг Ушакова был равен 80 рублям), с условием, по которому последний обязывался платить рост после срока. Но в течение 12½ лет Ушаков не выплачивал процентом». Поэтому в 1549 году монастырь насчитал на нем долгу 80 рублей «истины» да «росту» 200 рублей, и за отсутствием денег у должника получил его села Санниково и Воздвиженское⁸⁰². Но когда Стоглав подтвердил запрещение монастырям отдавать хлеб в пасны, а деньги в рост, то отдача в заем монастырского имущества стала практиковаться уже реже.

Впрочем и после Стоглава заимодательство могло доставлять монастырю доход. К 1 сентября 1620 года (с 1 сентября 1619 года) уже после разорения монастыря, в приходных книгах его было записано: «в долгу по кабалам и безкабально дачи прежних казначеев написано в приходе 43 рубли 13 алтын 2 денга»⁸⁰³. Оставалось взять долгу по кабалам и безкабально денег, отданных («дачи») прежними казначеями, 51 рубль 11 алтын 4 деньги⁸⁰⁴. До разорения монастыря число кабальных сделок его было, вероятно, более велико. При описи Кириллова монастыря в 1601 году в казне монастырской оказалось денежных «154 кабалы и записи»⁸⁰⁵ разного времени (начиная с 7041 года), денег по них следовало взять 692 рубля 8 алтын с деньгою), и 6 кабал хлебных, а хлеба по них взяти 21 четверть. Но это были, очевидно, не все записи, заключенные монастырем, начиная с 7041, т. е. 153²/₃ года, по 1601 год, а только те, по которым деньги или хлеб не были уплачены монастырю. Существование безкабальных сделок в начале ХVII века заставляет предполагать, что и эти кабальные записи могли быть ростовыми обязательствами.

Но во всяком случае, в общей сумме доходов кабалы были неустойчивым и непостоянным источником поступлений, который не создавал монастырского благосостояния, но сам явился, как результат последнего.

На севере древней Руси крупною помехою для процветания частных хозяйств были государственные подати и повинности, наложенные на землю, недостаточно производительную, малое количество рабочих сил (вызвавшее «половничество» и обработку крестьянами «из четвертого снопа»), недостаток в свободном капитале, который мог быть занят обыкновенно под условием 20%, и отдаленность от рынков, на которых можно было сбывать продукты. Но мы уже видели, что к Кириллову монастырю, как монастырю понизовых колоний, применялась покровительственная система. Поэтому, хотя сошное письмо облагало монастырские хозяйства на одну четвертую долю больше, чем помещичья, но из ряда обычных хозяйств кирилловская вотчина выделялась льготами, имевшими прежде всего финансовое значение, затем необычными для частных владельцев источниками дохода – вкладами и ругою, наличностью капиталов, удобством для сбыта продуктов и множеством рабочих рук. Все эти факторы в связи с той бюджетной системой, которая применялась братиею в отношении к источникам дохода, были причиною того, что уровень расходов монастыря в мирное время был ниже расходов других частных собственников.

К сожаление, мы не знаем в подробностях, как изменялись расходы монастыря в то или другое время, но мы можем судить о них по немногим данным от конца XVI и начала XVII-гo века.

В это время у монастыря было два круга сметных, (постоянных) расходов – монастырь и вотчины. Общим правилом при расходовании сумм и продуктов на них было то, чтобы вотчина сама покрывала расходы (из своих доходов). При таком порядке обыкновенно действительными расходами монастырской казны и житниц оставались те, которые производились на монастырь.

Главные статьи расходов по монастырю в конце XVI и начале XVII-гo века были: содержание братии и служебников (в широком значении слова), ремонт монастыря, возведение новых построек и богоугодные дела.

Расходы по каждой статье не удерживались, конечно, на однообразной высоте. Но судить о средней цифре их, мы имеем возможность на основании весьма ценного документа: сметы расходов по содержанию монастыря, составленной в 1601 году дьяками Бориса Годунова. Составление ее было в согласии с определением собора 1551 года о том, чтобы монастырская казна подчинялась контролю царских дьяков, но возможно, что оно находилось в связи и с каким-либо неосуществившимся покушением Бориса Годунова на монастырские земли или суммы.

1) На содержание братии здесь было назначено: а) на пропитание каждого монаха полагалось ежегодно: во-первых по 3 чети с осминою ржи и по 1 чети пшеницы. Так как четверть ржи и пшеницы в XVI веке, по вероятному расчету, равнялась 7 пудам 15 фунтам, а 2 осмины составляли 1 четверть, то в год на каждого человека выходило хлеба по 33 пуда 7 фунтов с половиною, или в день – около 3 фунтов с 1 лотом и 2 золотниками. Во-вторых, по стольку же хлеба, т. е. по 4¹/₂ четверти выходило на квас каждому человеку, именно: по 3 чети солоду ячного, по 1 осмине солоду ржаного и по 1 чети солоду овсяного. Итого хлеба на 1 человека положено было по 9 четвертей. Кроме того из других припасов приходилось на каждого брата: по 3 пуда 10 фунтов 13 лотов и 2⁷¹/₉₂ золотника меду, по 1⁷/₂₃ полуосмине толокна и крупы овсяной, по ¹⁰/₂₃ полуосмины крупы гречневой, по ⁵/₂₃ четверти крупы ячневой, по 21 фунту 18 лотов и ⁶⁰/₉₂ золотника масла коровьего; по ³/₂₃ ведра масла конопляного, по ¹⁵/₄₆ полуосмины семян конопляных, по ¹⁵/₄₆ полуосмины гороха, по 1 лоту 2⁵/₂₃ золотника перца, по ¹⁵/₄₆ полуосмины лука, по ⁵/₂₃ полуосмины чесноку, по 3 пуда 32 фунта 5 лотов 1⁷/₄₅ золотника соли, но 1²/₂₃ бочки белозерской бочечной рыбы судачины, лещевины и шучины, по 13²⁷/₄₆ судаков (поледенных), по 10²⁰/₂₃ пучка вязиги, по 6¹²/₂₃ фунта икры черной. Впрочем, часть этих последних припасов выходила вообще на монастырский обиход: на гостей, на подарки и т. п.

Так как братия в 1601 году состояла из 184 человек, то всего хлеба на нее выходило 1656 четвертей, которые и доставлялись вотчиною. Из этого же источника получались: крупа овсяная, толокно, крупа ячневая, масло коровье (которого выходило 100 пудов), соль (ее выходило 700 пудов). – Покупались следующие продукты: 600 пудов меду по 20 алтын пуд – всего на 360 рублей, 20 четвертей крупы гречневой по 10 алтын – на 6 рублей, 2 бочки конопляного масла по 12 ведер в бочке – на 5 рублей, 15 четвертей семени конопляного – на 3 рубля, 15 четвертей гороху – на 4 рубля с полтиною, 10 фунтов перцу на 2 рубля, 15 четвертей луку на 4 рубля с полтиною, 10 четвертей чесноку – на 5 рублей, 200 бочек белозерской рыбы на 80 рублей, 2500 судаков – на 50 рублей, 2000 пучков вязиги – на 6 рублей, черной икры 30 пудов – на 15 рублей. – Итого предстояло купить в 1601 году на 541 рубль, a вместе с 50 рублями, которые заплачены были за 100 пудов масла, – на 591 рубль. На пропитание каждого члена братства приходилось таким образом тратить по 9 четвертей хлеба и по 3 рубля 3 алтына ⁹/₂₃ деньги. Кроме того с монастырских рыбных ловел «на монастырский обиход», т. е. на братию и, вероятно, «на поминки» властям расходовалось 2300 рыб.

б) На одежду братии по смете 1601 года было назначено ежегодно 506 рублей 19 алтын и две деньги на 184 человека, или по 2 рубля и 2²/₂₃ деньги на человека. – Но в 1601 году в казне уже было всякого братского платья на 428 рублей; таким образом расход на одежду сокращался и на 1602 год нужно было сделать покупок всего на 78 рублей.

2) На содержание монастырских прислужников до 1601 года в среднем выводе расходовалось на человека около 1¹/₂ четверти хлеба и по 1 рублю 4 алтына и 5³³³/₄₀₁ деньге; или на 401 человек – 404 чети ржи, 50 четей толокна, 25 четей с полуосминою круп, 25 четей с полуосминою солоду ржаного и 460 рублей 27 алтын 1 деньга; после 1601 года на каждого человека выходило по 1 рублю и по 6 четвертей хлеба, всего на 391 человека – 1380 четей ржи, 172 чети с осминою толокна, 86 четей с полуосминою круп овсяных, на квас 86 четей с полуосминою солоду ржаного и 345 четвертей солоду овсяного и на платье – 300 рублей.

3) На поддержание строений монастыря и вообще хозяйства в смете 1601 года было назначено 233 рубля 20 алтын. – На эти деньги следовало купить: железа, клинцов, горбуш, гвоздей, сала сырого на свечи, кляпиков, лодок, мереж рыбных, рукавиц, хомутин, подхомутин, подушек подхомутных, лаптей, лык, смолы, дегтю, серы горячей, косяков мыла, замков, седел людских, снастей седельных, узд, гвоздья белого и черного сапожного, образов для раздачи, ладану, темьяну, масла деревянного, вина церковного, «фпанеч» и т. п. Но в монастыре к 1602 году было в наличности указанных предметов на 189 рублей; таким образом расход сокращался до 44 рублей 20 алтын.

4) На благотворительность сметою 1601 года предусматривался самый незначительный расход. На 90 нищих, помещавшихся в больнице, и на 12 человек, живших в богадельне, назначено было: по 3 алтына человеку, итого 9 рублей 6 алтын, и по 3 чети ржи, итого 306 четвертей. Кроме того нищим выдавались старые братские шубы.

Всего по смете 1601 года монастырь имел расходов: а) на братию (из 184 человек) – 1097 рублей 19 алтын 2 деньги, а за вычетом наличных запасов, 378 рублей; б) на служебников (300 человека,), слуг (45 человек) и нищих (102 человека) – 309 рублей 6 алтын; в) на прочие надобности монастыря – 233 рубля 20 алтын, – а за вычетом готовых запасов – 44 рубля 20 алтын. Следовательно, общий денежный расход в год на монастырь по указанию сметы 1601 года был в 1640 рублей 12 алтын, а если вычесть готовые запасы (на 1602 год), то в 657 рублей. – Хлеба же расходовалось 4032 четверти на 641 человека.

Этот бюджет не был ниже нормального: это видно из того, что в конце XVI и в начале XVII-гo века в денежных книгах казенных, которые показывали расходы денег «на монастырский обиход», денежный расход превышал сумму в 1640 рублей только в годы более или менее несчастные для монастыря. Вот несколько цифровых данных из этих книг:

В 7076–1567–68 году было израсходовано: в ноябре – 6 рублей 22 алтына 4½ деньги; в декабре – 313 рублей 16 алтын; в январе – 319 рублей 10 денег; в феврале – 184 рубля без «пол 2 денег»; в марте – 180 рублей 16¹/₂ алтын без полуденьги; в апреле – 189 рублей 2¹/₂ алтына с полуденьгою; в мае – 37 рублей 27 алтын 4 деньги; в июне – 116 рублей 27 алтын 2 деньги; в июле – 40 рублей 12 алтын 2¹/₂ деньги. В 7077–1568–69 году: в сентябре – 16 рублей 22 алтына 1 деньга; в октябре – 130 рублей 20 алтын 8 денег; в ноябре – 70 рублей 8 алтын 3¹/₂ деньги; в декабре – 343 рубля с четвертью; итого в 11 месяцев было израсходовано 2055 рублей 28 алтын 1¹/₂ деньги⁸⁰⁶. В 1601 году с 1 марта по 1 сентября в 6 месяцев денег было истрачено 331 рубль 26 алтын; а с 1 сентября 1603 по 1 марта 1604 года – 659 рублей 17 алтын пол 2 деньги⁸⁰⁷; в 1606 году: в марте – 361 рубль 29 алтын и 5 денег; в апреле – 155 рублей 14 алтын 1 деньга; в мае – 624 рубля 25 алтын 5¹/₂ денег; в июне – 103 рубля 3 алтына 4 деньги; в июле – 37 рублей 18 алтын 5 денег; в августе – 127 рублей 27 алтын 3 деньги; в сентябрь – 92 рубля 24 алтына 1 деньга; в октябре – 55 рублей 26 алтын 1 пол.; в ноябре – 276 рублей 26 алтын 2 деньги: в декабре – 145 рублей 32 алтына; в январе 1607 года – 244 рубля 7 денег; в феврале – 126 рублей 22 алтына 2¹/₂ деньги; итого за год с 1 марта 1606–7114 по 1 марта 1607–7115 года – 2352 рубля 18 алтын 5 денег⁸⁰⁸.

В том же 1607–7115 году: в марте – 105 рублей 11 алтын 5 денег; в апреле – 560 рублей 18 алтын 1¹/₂ деньги; в мае – 512 рублей 18 алтын 1¹/₂ деньги; в мае – 102 рубля 26 алтын 3 деньги; в июле – 110 рублей 7 алтын 2¹/₂ деньги; в августе – 67 рублей 31 алтын 5¹/₂ деньги; итого – в 6 месяцев – (с 1 марта по 31 августа 1607 года) – 1459 рублей 14 алтын 2 деньги⁸⁰⁹. В 7116–1607 году: в сентябре – 90 рублей 5 денег; в октябре – 34 рубля 23 алтына 4 деньги: в ноябре – 206 рублей 8 денег: в декабре – 393 рубля 21 алтын 4¹/₂ деньги; в феврале – 731 рубль 2 алтына 5¹/₂ денег; итого в 6 месяцев – 1345 рублей 7 алтын 3 деньги. Всего с 1 марта 7115 года по 1 марта 7116 года израсходовано 2804 рубля 21 алтын 5 денег⁸¹⁰. В 7116-м году: в марте – 335 рублей 17 алтын; в апреле – 30 рублей 25 алтын 2 деньги; в мае – 739 рублей 8 алтын 4 деньги; в июне – 445 рублей 16 алтын; в июле – 279 рублей 2 деньги; в августе – 137 рублей 21 алтын 4 деньги. Итого в 6 месяцев – 1967 рублей 22 алтына 2 деньги⁸¹¹. В 7117 году: в сентябре – 230 рублей 12 алтын 2 деньги, в октябре – 133 рубля 20 алтын 5¹/₂ денег; в ноябре – 154 рубля 26 алтын 3¹/₂ деньги; в декабре – 313 рублей 6 алтын 1¹/₂ деньги; в январе – 395 рублей 23 алтына; в феврале – 408 рублей 1 алтын; итого в год – с 1 марта 116 по 1 марта 117 года – 3603 рубля 13 алтын⁸¹². В 7119-м году: с 1-го сентября по 31 августа – 4506 рублей 14 алтын 1¹/₂ деньги⁸¹³. В 7120-м году – с 1 сентября по 31 августа – 3272 рубля 7 алтын 5¹/₂ денег⁸¹⁴.

Из этих цифр не трудно видеть, что в 7112 год, более близкий ко времени составления сметы, расход денег доходил до 990 рублей; если он увеличивался в последующие годы, то это вызывалось расходами по обороне монастыря против литовцев. Цифра же расходов в обычный 7077 год была почти на одном уровне с цифрою сметы.

Другой круг сметных расходов относился к монастырской вотчине. Здесь они обусловливались или тяглом государственным, или улучшением вотчинного хозяйства.

В первом случае объектом обложения был собственно не монастырь, который оставался белым, а его действительно «пашенная» (в уезде) или фиктивно пашенная (в городах) земля, населенная жильцами, которая сама и несла государевы платежи и повинности; но деньги с нее во избежание притеснений от приказных людей нередко доправливала братия, которая в XVI веке препровождала их в московские приказы.

Количество взносов с монастырской вотчины стояло в связи с ее расширением и с историей прямого обложения в белозерском княжестве и московском государстве. Система обложения кирилловских земель в белозерском княжестве до присоединения его к Москве отличалась примитивностью. Еще в начале XVII века некоторые белозерские земли Кириллова монастыря оставались неразвыченными. Единицей тягла для прямых сборов здесь была «деревня». Иного принципа при раскладке мы не встречаем в описи монастырских земель, составленной в 1482 году писцами Ивана III, где указаны деревни и межи их владений Самые сборы с кирилловских поселений (ради усиления колонизации края) были в это время еще весьма ограниченными. При игумене Христофоре с трех кирилловских деревень княжескому казначею следовало выплачивать по 10 бел с деревни – ежегодно, «на сбор»⁸¹⁵. Этот размер подати не был увеличен и в княжение Михаила Андреевича, который по случаю полученных монастырем от Пикина двух деревень определил, чтобы игумен Кассиан давал в княжескую казну с тех деревень «с году на год на сбор по 20 бел, в тот же оброк, что(ми) дает со всех с своих деревень по шти сот (600) бел»⁸¹⁶. Таким образом тягло с кирилловских деревень ограничивалось 10 белами с каждой; оно заменяло для монастырских земель с поселенцами следующие подати: дань, писчую белку, «даньщик к ним не въезжает, ни пишет их, ни ям им ненадобе, ни подвода, ни городное дело, ни коня моего (т. е. княжего) не кормят, ни сен моих не косят, ни иные никакие мои делы и никакие пошлины»⁸¹⁷.

Тягло к московскому и вологодскому правительству в XV веке было тяжелее. С вологодского двора за проторы и розметы великий князь Василий Васильевич велел игумену Касьяну ежегодно выплачивать по 5 гривень на Рождество Христово⁸¹⁸. При вологодском князе Андрее Васильевиче игумен Игнатий должен был платить с кирилловских деревень «на Сезме, и на Сяме, Маслене и в Янгосаре и с окологороды деревни Чашниче да Федотейцово» по 6 рублей ежегодно⁸¹⁹.

Когда Белоозеро в конце XV века было присоединено к Москве, монастырская вотчина подпала еще более тяжелым условиям обложения. В московском государстве складывалась репартиционная система сошного и вытного письма, которая в сформировавшемся виде преследовала цель равномерного несения подати, хотя и не достигла этой задачи. Как та, так и другая раскладка подати основывала размер обложения на земельно-хозяйственных доходах владельца: поэтому размер сохи сообразовался с качеством пашенной населенной земли: доброй, средней или худой, и с разрядом лиц, ею владевших (насколько они приносили ту или другую пользу государству). Вследствие этого, если соха доброй или иной земли оставалась в известное время однообразной повсеместно, то с другой стороны черные земли, тянувшие непосредственно к государству, были обложены тяжелее (т. е. соха их была меньше), чем земли дворцовые и монастырские или вотчинниковы, владельцы которых несли еще иное тягло (первые – ко дворцу, вторые к епархиальной власти и также отчасти ко дворцу и военно-служилому делу; третьи несли тягло военной и государевой службы). – Но такая классификация земель, более или менее снисходительная к монастырям, по сошному письму установилась, вероятно, не сразу. Иван III, как известно, не был расположен увеличивать соху монастырскую, как земельную единицу для подати. Впрочем, первоначально coxa в монастырской вотчине, по-видимому, не имела характера поземельной единицы с определенным количеством четвертей пашни. Еще в 30-х годах XVI века соха в некоторых местах совпадала с делением монастырской вотчины на ключи, т. е. на округи, на которые подразделялась группа тянувших в административном и хозяйственном отношении к одному селу деревень и тяглых к монастырю на однообразных условиях⁸²⁰. – Но от половины ХVI века сохранились уже данные, показывающая, что в монастырской вотчине сошная раскладка тогда применялась в общегосударственном порядке, и с увеличением посошных податей увеличивались они, следовательно, и в монастырских землях.

Вытное письмо в московских пределах было, вероятно, древнее сошного. Оно сложилось, очевидно, уже в удельных княжествах, ибо носило характер частно-хозяйственного дохода, который взимался не с определенного объекта налога, но и с трудовой способности плательщика или их соотношения. Поэтому вытное письмо было возможно только при знакомстве с доходностью или производительностью каждого частного поземельного хозяйства, его субъекта и объекта, и не могло иметь, по своей первичной идее, устойчивых рамок в определении количества входящих в выть пашенных четвертей земли. В вытной раскладке, таким образом, правительство стояло в некоторой зависимости от показаний владельца или собственника земли. Сама выть, очевидно, первоначально появилась в хозяйствах вотчинниковых или монастырских или дворцовых и обозначала единицу тягла не к государству, а к частному владельцу вотчины. Государство же воспользовалось вытями для своей податной раскладки. – Впоследствии по мере развития идеи государственности, вытное письмо, как частно-хозяйственное, стало вытесняться сошным и осталось по преимуществу единицею тягла только к самому монастырю.

Процесс вытеснения вытной раскладки посошною должен был приводить к колебанию суммы сборов с кирилловской вотчины в XVI–XVII веке. Но количество государственных платежей изменялось здесь еще в силу увеличения монастырской вотчины, изменения ее населенности (ибо подати взимались только с живущего), выдачи льготных и тарханных грамот, перемен в податном окладе в местных условий жизни. Поэтому установить общую сумму поступлений с кирилловских владений в пользу государства и средний размер крестьянского тягла за то или другое время почти не представляется возможности. – Но из сохранившихся данных видно, что приблизительно с половины XVI века до конца рассматриваемого периода количество живущих сох и вытей в монастырской вотчине постепенно убавлялось.

По книгам вытным половины XVI века в монастырской вотчине было тяглых 1463½ выти с полчетью и 29 сох и полполполчети сохи⁸²¹. – При игумене Матфее, несмотря на новые земельные приобретения монастыря, сошное письмо его вотчины состояло всего из 23 сох. Причину такого уменьшения их можно, искать или в отарханении некоторых из них или, быть может, в увеличении поземельного размера сохи. К последнему предположению можно придти в виду того, что около 1566 г.⁸²² сыпучая четверть была увеличена до 1¹/₃ против прежней, между тем земельная четверть была равна площади, которую можно было засеять четвертью ржи. Но к 1601 году сошное живущее письмо, во всяком случае, уменьшилось в монастырской вотчине; сошного письма было тогда всего 19 сох с полусохою и полполполтрети сохи, а вытей 1096 без чети⁸²³. После Литовского разорения, как мы уже видели, оно сократилось еще больше, вследствие исчезновения из вотчины крестьян и других жильцов (бобылей, дворников и т. п.).

Уменьшение платежных сох в монастырской вотчине не оказывало однако влияния на уменьшение крестьянских платежей в пользу государства. Хотя подати вытные с крестьян в государстве увеличивались сравнительно медленно, но постоянно росли подати посотные⁸²⁴. – Если последние не собирались в полной мере с монастырских крестьян, то это зависало от ходатайства кирилловских властей пред царем, которые хлопотали или о сборе только с живущего (а не с пуста) или о сложении части податей или об отарханении земельных владений.

Но подати с вотчины не ложились непосредственно на монастырскую казну, так как плательщиками были поселенцы; тягость податей могла отражаться на ней лишь вследствие обезлюдения монастырских владений, в то время, напр., когда действовало еще право перехода. – Не обременяли монастырской казны и пошлины государственные, напр. таможенные, судебные и т. п.; они или слагались с монастыря в силу льготных грамот или выплачивались прямо из доходов, с которыми было связано их поступление в государеву казну.

Более прямое отношение имело к монастырской казне улучшение вотчинного хозяйства с промыслами, как то: устройство крестьянских дворов, покупка приспособлений для разработки угодий и т. д. Но здесь действовала обыкновенно осторожная система расходования на те предметы, которые могли вознаградить израсходованное. Поэтому такие затраты носили скорее характер временных ссуд, но не рискованных предприятий. На условиях ссуды или кабалы выдавался хлеб крестьянам вотчины в случае голода. С другой стороны расходы на тот или другой предмет вотчинного хозяйства обыкновенно покрывался из тех источников дохода, ради которых был вызван расход.

Эта система расходования была причиною того, что сметных, неизбежных затрат обыкновенно было у монастыря меньше, чем поступлений. За тем, чтобы «доход с расходом сошелся», зорко следила кирилловская братия. Хотя проверка бюджета, которая по Студитову уставу, должна была происходить в монастыре ежемесячно, в Кириллове совершалась по полугодиям в марте и сентябрь соборными старцами под председательством игумена, но если она обнаруживала несоблюдение указанного правила или другие промахи, то вызывала отставку казначеев. За монастырской казной кроме того, как указывал еще Стоглав, следили дьяки великого князя, считавшие ее в приходе и в расходе. Первые сведения о такой проверке мы имеем, впрочем, только от времени Бориса Годунова.

Насколько доходы превышали сметные расходы, можно судить об этом по данным 1601 года. На следующий 1602 год (110 г.) ожидалось почти несомненных денежных доходов 5931 рубль 27 алтын; из этой суммы предполагалось и израсходовать на монастырь 663 рубля 12 алтын; чистого доходу оставалось следовательно 5268 рублей и 15 алтын. Точно также к 1601 году у монастыря было всякого хлеба 38,307 четей. Между тем предполагалось израсходовать (на пищу 3816 и на посев оставлено 2472 четверти) 6288 четвертей; оставалось в запасе таким образом 32:019) четвертей.

Итак, постепенному развитию монастырского благосостояния должны были содействовать не только разнообразные источники доходов, но и бережливая система расходов, основанная на взаимном контроле и ограничении круга потребностей. – Эта система была особенно целесообразна в виду того, что кроме сметных монастырь нес расходы и чрезвычайные.

Расходы чрезвычайные (сверхсметные). Обильными поступлениями в монастырь в обычное спокойное время, как мы видели, он был обязан обществу и правительству. Но во время общественных и государственных несчастий наоборот тем, что было получено и собрано монастырем, он поступался в пользу общества и государства. Это служение общенародным потребностям и вызывало главные чрезвычайные расходы монастырской казны.

Еще при жизни преп. Кирилла (когда его монастырь не имел сел) во время голода многие из окрестных жителей получали в монастыре пропитание⁸²⁵. – В игуменство Трифона также монастырь пропитывал во время голода 600 или более человек, до нового хлеба⁸²⁶. Грозный в послании к игумену Козьме свидетельствовал, что «Кирилов монастырь доселе многие страны препитывал и в гладные времена»⁸²⁷.

Но особенно сильно отразилось на финансах монастыря его участие в защите русской государственности в смутное время. Оно потребовало от братии самых напряженных усилий и потрясло в основе монастырское хозяйство.

Литовское разорение причинило монастырю двоякие потери: оно вызвало, во первых, чрезвычайные денежные расходы на общегосударственные надобности и на укрепление монастыря, во вторых, нанесло огромные убытки ого вотчинам. Насколько велики были потери монастыря в смутную эпоху, с этим знакомить нас один официальный документ, составленный в 1621 году. Когда в силу распоряжения земского собора 1619 года⁸²⁸ повсеместно были разосланы писцы для определения причин и степени оскудения разных городов, кирилловская братия исчислила свои убытки в такой цифре: «всего монастырские казны погибло в Поморских соляных промыслех и на Москве и по городам и на дорогах и в монастыре окроме судов серебряных, что в государеву казну взято, 14.875 рублев 12 алтын с деньгою; да лошадей, что взято под стрельцов и что литовские люди отогнали и присекли, 1015 лошадей окроме тех лошадей, что взяли в норских промыслех»⁸²⁹. – Но всматриваясь в перечень потерь, составивших эту сумму, не трудно заметить, что он не полон. Сумма эта составилась из счета, во первых, денег и вещей, взятых в царскую казну (именно около 6571 рубля 22 алтын 4 денег, 100 лошадей и серебряных судов), и во-вторых из стоимости товаров, соли, денег, лошадей погибших во время литовских грабежей (приблизительно на 8304 рубля 30 алтын 5 денег, кроме стоимости погибших 2140 четвертей хлеба). Таким образом в перечне показан лишь прямой «казенный» убыток, то есть утрата сумм, который должны были бы храниться в казне⁸³⁰.

Но на ряду с этими потерями монастырь производил крупные расходы для дела обороны. Мы уже видели, что, несмотря на кремлевую стену, пред нашествием Литовцев он не был приведен в военное положение. В Кириллове не было ни оружия, ни пороха, ни стрельцов, ни разведочной службы; монастырские хлебные запасы были расположены вне «города»; в ожидании нападения приходилось заводить оборонительные средства, переделывать или починять монастырские строения. По указу царя, монастырь кормил стрельцов, принимавших участие в защите монастыря, и платили усиленный общегосударственные подати на государеву службу.

Расходы на все эти военные потребности в общей сложности должны были составлять большую цифру. Так оружие в ту пору стояло в цене, и монастырю нередко приходилось покупать наиболее крупные снаряды у иностранцев. В феврале 1609 года на этот предмет употреблено, напр. 18 алтын⁸³¹, в июле 1611 года – 50 рублей 2 алтына 1 деньга⁸³²; в апреле 1614 года – 59 рублей 13 алтын 2 деньги; в июле 1614 года 26 рублей 25 алтын 2 деньги⁸³³: в апреле 1615 года 3 алтына 2 деньги⁸³⁴ и т. п. Но монастырь платил и за мелкое холодное оружие, за производство копий, топоров и т. п., выделкой которых занимались местные танищские и городищеские кузнецы. В декабрь 1608 года было израсходовано на это 8 алтын⁸³⁵; в феврале 1609 года – 3 рубля 25 алтын⁸³⁶; в январе 1611 года – 5 рублей⁸³⁷, в феврале 1611 года – 11 алтын⁸³⁸ и т. п. – Наконец, хотя монастырь сам варил ямчугу, он должен был покупать порох, равно как и пули, тетивы, серу горячую. В расходных книгах 1609 и 1614 годов таких закупок его показано на 169 рублей 29 алтын 4 деньги⁸³⁹.

Еще тяжелее отзывалось на средствах монастыря содержание стрельцов и ратных людей, которых, по царскому указу, в монастыре было сосредоточено несколько сот с самого начала осады. «Кор тех ратных людей и жалованье давали одною кириловскою монастырскою вотчиной», что было особенно обременительно – по случаю недорода хлеба, запустение вотчины⁸⁴⁰ и разорения монастырских житниц Литовцами⁸⁴¹. – В 161⁶/₇ (7125) году стрельцов и всяких ратных людей в Кириллове было от 500 человек⁸⁴² до 1000 человек,⁸⁴³ и на них было израсходовано покупного хлеба с ноября 1615 года по март 1616 года 500 рублей⁸⁴⁴. В 1614 году на жалованье ратным всяким людям было выдано (деньгами и хлебом) 2982 рубля⁸⁴⁵.

Но и эти расходы были незначительными сравнительно с последствиями разорения монастырской вотчины. Еще в начале самозванческих смут с нее взимались усиленные подати на военные нужды. Вместо даточных людей при первом Лжедимитрие в 1606 году с нее были взяты 201 лошадь, стоимостью каждая в 5 рублей⁸⁴⁶, итого на 1005 рублей. При царе Василие Шуйском, в 115-м году в белозерском уезде собирались с сохи по 6 человек (по 3 конных и но 3 пеших), с запасом на 2 месяца «опричь проходу». 11 июля 1607 года для этого было велено собрать наемные деньги к Ильину дню на 2 месяца⁸⁴⁷. В 1609 году в вологодском уезде «вново» собирали со всего уезда ратных людей на заставу на Сухону, со всякие «сошки» по пяти человек⁸⁴⁸, а 26 июля 1609 года к ним собирали еще людей в «прибавку с головами»⁸⁴⁹. Обременение крестьянства военной посохой подготовляло постепенно экономическое обеднение монастырской вотчины, а нашествие Литовцев разорило ее совершенно. – Особенно тяжело отозвалось оно на северных владениях монастыря. Память о грабежах литовцев, поляков и казаков еще доселе жива в народных преданиях жителей новгородской, олонецкой, вологодской и архангельской губерний. «Паны» или «Литва» свирепствовали здесь около 5 с лишним лет. – Рассеянные среди лесов и болот поселения из двух-четырех дворов без всяких укреплений доставляли нападающим прекрасную добычу. Сохранившиеся доселе на нашем севере остатки укреплений, иногда напоминающих замки, показывают, что литовцы имели, по-видимому, надежду утвердиться здесь или по крайней мере, пробыть здесь значительное время⁸⁵⁰. – В 5 лет их шайки действительно успели обойти огромное пространство северного края до Холмогор, Неноксы, Белоозера, Мегры и т. п. Обычными следами их пребывания были убийства крестьян и выжигание поселений.

До нас сохранилось несколько документальных данных о последствиях пребывания литовцев в кирилловской вотчине белозерского уезда. Из приправочных книг 121-го (161²/₃) года видно, что в белозерском уезде Кириллов монастырь имел в этом году 27 сел, 16 погостов, 65 храмов, 32 двора поповских, 15 дворов монастырских, 1 мельницу и 3 двора дьячковых, пашни паханые церковные земли 253 чети с осминою, а в селах и на погостах 462 деревни живущих, а в них крестьянских 1231 двор живущих, а людей в них 1450 человек, да бобыльских 36 дворов, а людей в них тож, пашни паханые монастырские земли 312 чети, да крестьянские пашни паханые худые земли 6083 чети с третником в поле, а в дву потому ж, сена пашенного 137¹/₂ десятин, сена попова 630 копен, да монастырского сена 2845 копен, да крестьянского сена 18765 копен, сошного письма в живущем 7 сох с полсохою и полполчети и полполполтрети сохи.

Но к сентябрю 1615 (7124) года половина белозерской вотчины Кириллова монастыря была уже разграблена. По дозору Василья Бормосова_; в этом году здесь было (кроме отарханенных – сельца Маурина, Подмонастырья и сельца Кабачина): 24 села, 13 погостов, 57 церквей, 8 деревень поповых, 27 дворов поповых; да 2 двора церковных дьячков, да 13 дворов монастырских, да 1 мельница; а к селам и погостам – 282 деревни живущих, а в них крестьянских 486 дворов живущих, да 18 дворов бобыльских, а людей в них тож, пашни церковные паханые 226 чети с осминою, да монастырские пашни паханые 58 чети, да крестьянские пашни паханые худые земли 2236 чети с третником в поле а в дву потомуж; сена монастырского 2315 копен, да попова сена 640 копен, да крестьянского сена 10865 копен. Сошного письма в живущем три сохи без чети и полполтрети сохи и три чети пашни.

От казацкого разоренья и от черкас запустело таким образом в 3 года следующее: «село, а в нем две церкви, да 2 двора монастырских да три деревни церковных да два двора поповых, да двор церковного дьячка, да 128 деревень, а в них 629 дворов пусты да 32 места дворовых крестьянских, а крестьян в них было 624 человек да 18 дворов бобыльских пусты, а людей в них было тож, крестьян и бобылей побили черкасы и казаки, пашни церковные перелогом 10 чети, да монастырские пашни перелогом 272 чети, да крестьянские пашни перелогом худые земли 3463 чети с третником в поле, а в дву потомуж, сена монастырского не кошено 330 копен, да попова сена не кошеного 40 копен, да крестьянского сена 3937 копен. Сошного письма в пусте 4 сохи с подсохою полполполчети сохи и пять чети пашни»⁸⁵¹.

К 1617–1618 году живущего в белозерской вотчине Кириллова монастыря осталось лишь одна десятая доля сравнительно с показанным в приправочных книгах 161²/₃ года. За монастырем числилось здесь: 145 дворов крестьянских, а людей в них тоже, 22 двора бобыльских, а людей в них тож, крестьянской пашни 153¹/₆ четверти, сена 8366 копен⁸⁵².

Такая судьба монастырской вотчины должна была приводить монастырь к неисчислимым экономическим потерям. Вследствие прекращения того колонизационного движения, во время которого состоялось первичное заселение вотчины, и в силу прикрепления крестьян к земле она обречена была на долгое пустение. Нужно было вновь ставить крестьянские дворы и расчищать зараставшую лесом пашню. Как источник дохода, монастырская вотчина после Литовского нашествия утратила свое первостепенное значение. Если монастырь стал оправляться после разорения, то причина этого заключалась в торговле в промыслах монастырских и в наличности сумм, накопленных ранее.

Следовательно, поскольку сметные расходы своею сравнительною ограниченностью служили к благосостояние монастыря, постольку чрезвычайные становились причиною его оскудения. Из обзора средств содержания монастыря можно, таким образом, видеть, что если он к началу XVII века достиг материального процветания, то это зависело от необычных для частных хозяйств условий: от исключительных по своей продуктивности источников дохода, от постепенности расширения предприятий и от соразмерности расходов. Первопричину обогащения можно искать в жизни преподобного Кирилла, прославившей его место вселения и вызвавшей приток вкладов. Но дальнейшее развитие монастырских средств происходило уже при условиях вотчинного быта, влияние которого оказалось настолько могучим, что даже на основных воззрениях иночества и его религиозности легла печать материализации. Так интересы вотчинного хозяйства сказались, напр., на истории поминальной, практики и связанных с нею представлений. Тем более и заметнее отразились они на строе монастырской жизни.