Летопись происходящих в расколе событий за 1896 год

Новую «Летопись» приходится начать сказанием об одном прошлогоднем событии, весьма огорчившем ревнителей австрийского лжесвященства и действительно прискорбном для них, – не только прискорбном, но и позорном, притом еще угрожающем большими неприятностями и потерями для австрийщины, так высоко поднявшей голову в последнее время.

Кому из наших читателей не известно имя раскольнического, по австрийщине, попа в Новозыбкове Ефима Мельникова и двух сыновей его, знаменитых «героев» раскола, составивших себе славу в раскольническом мире неслыханной даже среди фанатиков раскола дерзостью и наглостью в ругательствах на православную церковь и на защитников церкви? О подвигах этих двух «юных героев», о возмутительных поступках их на публичных беседах с миссионерами и в Стародубье, и в Бессарабии, и наконец в Москве,– словом везде, где ни появлялись они, приходилось нам говорить уже много раз, равно как и о том, с каким восторгом смотрели и смотрят раскольники австрийского согласия на эти неимоверные наглости братьев Мельниковых, какими превозносили и превозносят их похвалами, почитая их непобедимыми защитниками австрийского раскола.

И вот получилось известие, что родитель сих «героев», тоже превозносимый раскольниками, и даже за одно рождение таких «героев», сам Ефим Мельников 29 ноября прошлого года арестован и посажен в тюрьму, а сыновья его, знаменитые-то герои, позорнейшим образом бежали, скрываясь от правительства, – младший, Федор, убежал из Новозыбкова с одним из раскольников, небезызвестным для наших читателей, неким Федюшиным, в котором мы и прежде подозревали именно приятеля и сподвижника Мельниковых¹, а старший, Василий, из Нижегородской губернии, где пребывал у знаменитого же в своем роде Онисима Швецова для вящщего научения раскольнической премудрости...

При этом известии у каждого невольно родится мысль, что Мельников отец взят за преданность «старой вере» и горячую ревность о ее распространении, а сыновья, не смотря на все их геройство, убоялись страдать за ту же веру, которую защищали с такой неслыханной дерзостью. Православные с радостью подумают, что наконец-то и само гражданское правительство подвиглось на защиту православной веры, так нагло и дерзко поносимой Мельниковыми, и решилось положить предел их клеветам и дерзостям на ту церковь, к которой принадлежит как первый сын ее и державный покровитель, сам богодарованный Государь наш. А раскольники, поскорбев о гонениях, постигающих в лице Мельникова их мнимое древлеправославие, по всей вероятности, тоже возрадуются, что явился у них новый страдалец за веру, который, по освобождении, увенчанный мученическим венцом, еще с большей ревностью и с большим успехом выступит на защиту «древлеправославия», и только посетуют на «юных героев», зачем они так постыдно бежали от восприятия таких же венцов. Но и те и другие, и православные и раскольники, на сей раз горько ошибутся. Нет сомнения, и мы глубоко убеждены, что кара, постигшая старого Мельникова, и позор, павший на голову его сыновей, посланы на них Богом за их вражду к православной церкви, за поношения и клеветы на нее, за все зло, какое причинили ей. Земная власть была орудием Божия гнева на этих врагов и ругателей церкви; но сама она, эта власть, вооружилась против Мельникова совсем не за вражду их и брань на церковь, не за проповедь и распространение раскола. И разве за такие вины кто-нибудь подвергается у нас серьезной ответственности, хотя бы и вчинались подобного рода дела? Разве сама судебная власть, не говоря уже о наемной адвокатуре, не выступает теперь защитницей раскола? Всем памятен знаменитый суд над Швецовым: несмотря на то, что при нем найдено множество враждебных церкви его собственных изданий, напечатанных за границей и в русских подпольных раскольнических типографиях, он вышел из суда вполне оправданный, с высоко поднятой головой, при ликованиях раскольников. Если бы Ефима Мельникова арестовали за пропаганду раскола, за враждебные действия против церкви, он нимало не смутился бы и не огорчился бы вовсе, зная наперед, что выйдет из суда оправданным, как и Швецов, еще с ореолом страдальца за веру. И сыновья его не бежали бы от получения этих венцов, которых они, напротив, добивались, нагло вызывая православных собеседников предать их суду, – пример их учителя Швецова постоянно увлекал их. Нет, – не за веру, не за преданность глаголемому старообрячеству, не за его защиту и распространение, не за брань и клеветы на церковь арестован Ефим Мельников, а просто за подделку фальшивых документов; не от страдальческих венцов за веру бежали и его дети, а спасаясь от законной кары за участие в мошеннических делах отца и за содействие этим делам. Преследуются они, как обыкновенные преступники, за мошенничества и подлоги; и все же нам видится здесь рука Провидения, карающая их за их вражду против церкви Христовой, за их брань и клевету на нее.

Но в чем же дело?

Мы всегда питали, и даже печатно выражали, сомнение в том, чтобы Мельниковы, и отец и дети, были искренно преданы старообрядчеству и чтобы религия вообще составляла основу их жизни и деятельности. Они вовсе не из того разряда весьма редких теперь старообрядцев, к которому принадлежал в недавнее время Ксенос, – не из числа старообрядцев искренних, пекущихся только о спасении души и из страха лишиться спасения крепко держащихся учений раскола; они даже не походят и на тех раскольников, типическим представителем которых служит теперь Швецов, а прежде был Павел Белокриницкий, – фанатически преданных расколу, измышляющих всякую ложь в его защиту, при уверенности, будто защищают истину. Для Мельниковых ни православие, ни раскол не имеют цены сами по себе,– они готовы с одинаковой ревностью служить тому, или другому, смотря по тому, что выгоднее и доходнее. И так как служение расколу, посредством наглой брани на церковь, гораздо прибыльнее, удобно доставляет и славу в расколе и, что еще важнее, большие материальные выгоды, то они и занялись пропагандой раскола с неслыханной доселе дерзостью, и пропагандой именно австрийскаго раскола, к которому принадлежат самые видные богачи-раскольники, и в Стародубье, и в Москве; это карьеристы и оппортунисты раскола, – тип раскольников, недавно явившийся, представителями которого, кроме Мельниковых, служат еще все эти Брилиантовы и прочие «братчики». Старый Мельников давно известен с этой стороны; было время, когда он изъявлял желание даже перейти в единоверие, потом очень хлопотал сделаться попом на Рогожском Кладбище,– и все в видах лучшего обеспечения своего материального положения. В Стародубье он основался окончательно после того, как успел присосаться к золотому мешку известного там миллионера–Шведова; жена этого Шведова сделалась даже восприемницей его детей. Старики Шведовы были большие скупцы; но Мельников умел вытягивать от них порядочные суммы, а всего более рассчитывал на получение большого состояния по их завещанию. Эта надежда однако не вполне оправдалась, и раздосадованный Мельников, по смерти стариков Шведовых, начал даже интриги против законных их наследников и участвовал в громком судебном деле о шведовских капиталах. После этого, сильно скомпрометированный, он и замыслил известную поездку свою на Восток для разысканий об Амвросии, желая выступить перед старообрядцами ревнителем австрийского лжесвященства и привлечь к себе расположение наиболее горячих его сторонников, каков особенно другой стародубский миллионер Гусев, который действительно и делается с этого времени великим его благотворителем. Здесь сотрудниками Мельникова являются уже и сыновья его, все более и более расширяющие потом свою деятельность в защиту раскола и, наконец, делающиеся раскольническими «львами» и «героями». И слава, и почести, и деньги, – всего было уже, казалось бы, достаточно; но Мельникова не переставали соблазнять и досадовать шведовские миллионы, которыми не успел он попользоваться в желаемых размерах. И вот он задумал вознаградить себя, – предъявил ко взысканию вексель в 25.000р., будто бы выданный одной из наследниц Шведовых сыну его Василию. Г-жа Шведова не признала вексель и представила доказательства его подложности; дело приняло уголовный характер и Ефима Мельникова арестовали...

Тогда же возникло дело и по другому уголовному преступлению Мельниковых. Надобно сказать, что наши раскольники, всегда выставляющие на вид, где нужно, свои верноподаннические якобы доблести, едва ли уступать жидам в измышлении разных способов к освобождению от воинской повинности своих сыновей и внуков. Об этих их подделках мы поговорим когда-нибудь. Мельников, разумеется, не отстал от других. У него, как известно, два сына, и первый, Василий, только одним годом старше другого, Федора. Пришло время для Василия отбывать воинскую повинность. Как освободить от этой беды «героя», готового сражаться только против святой церкви, а не против врагов отечества? Мельников решился воспользоваться для этого обычным у раскольников способом: он убавил на целых пять лет возраст младшего сына и таким образом старший, при призыве разумеется, с помощью злата и сребра, признан льготным и освобожден от воинской повинности. Это было в 1893 году, когда Василию было 20 лет, а Федор, имевший от роду 19 лет, объявлен только 14-ти-летним. И вот этому с подбритой бородкой «герою» теперь будто бы только еще шестнадцать лет! При следствии о фальшивом векселе обнаружился и этот подлог, это уменьшение лет меньшему сыну с злостной целью – освободить старшего от исполнения воинской повинности. Предстоит суд и по этому обвинению.

Ефим Мельников, по распоряжению судебного следователя, был арестован, как мы сказали, 29 ноября и заключен в тюрьму, – длинные волосы, который по вольности раскола носил он в качестве «старообрядческого священника», острижены по-арестантски, и вместо ряски облекли его в арестантский халат. В этом виде его и проводят по Новозыбкову из тюрьмы для допросов в квартиру судебного следователя, к великому огорчению местных раскольников. Так как в обоих делах, и в составлении фальшивого векселя и в уклонении от воинской повинности, замешаны и оба сына Ефима Мельникова, то они и поспешили скрыться от предстоявшего им арестования: Василий куда-то бежал, как сказано выше, из Нижегородской губернии, а Федор из Новозыбкова. Почему с этим последним скрылся и Федюшин?– О них обоих еще ранее возникло дело по обвинению их в оскорблении православной церкви. В июне прошлого 1895 г. пришли они в книжную лавку в Новозыбкове и здесь, в присутствии православных и раскольников, по обычаю, ругали самым дерзким образом православных и церковь православную. Книготорговец, прихожанин единоверческой церкви, подал за это жалобу на них судебному следователю. Это дело также приобщено к новым,– и Федюшин признал безопаснейшим для себя бежать вместе с своим другом – Федором Мельниковым... Есть слух, что они бежали заграницу, при помощи измаильского раскольнического епископа Анастаса.

В первые два дня по аресте Ефима Мельникова раскольники в Новозыбкове не знали еще, за что он арестован, и даже горько сожалели о нем, так как его приближенные и друзья пустили молву, что «отец Евфимий» страждет за своих детей, а дети преследуются за их смелую защиту «древлеправославия» на беседах с никонианскими миссионерами. В таком смысле были разосланы об аресте Мельникова одним из его друзей телеграммы в разные места к влиятельнейшим в австрийском расколе лицам, и разумеется в Москву. Эти главари австрийской секты воспрянули в гневе и негодовании: к 1-му декабря съехалось немалое их количество в Новозыбков для совещания, как помочь делу, как выручить Мельникова, страдающего якобы за древлеправославие, – приехали даже из Москвы двое самых именитых и самых влиятельных членов московской австрийской общины,– один из них, разумеется, был тот самый фабрикант, о возмутительных действиях которого против православного священника на его фабрике недавно писалось в газетах². К тому времени уже выяснилась действительная причина ареста, сделалось известно всем, что Мельников взят вовсе не за ревность о «древлеправославии», а за подделку векселя и за утайку настоящих лет младшему сыну с злостным намерением получить льготу для старшего в отбывании воинской повинности: узнав это, даже раскольники австрийского согласия, и без того не уважавшие Мельникова за его корыстолюбие, теперь совсем отвернулись от него и перестали жалеть о нем; только Гусев, да упомянутый московский фабрикант с несколькими подобными же ревнителями раскола, положили непременно хлопотать об освобождении Мельникова по крайней мере на поруки, считая необходимым добиться этого даже в интересах австрийского священства, так опозоренного в лице Мельникова. С этой целью они действительно послали депутацию, с Гусевым во главе, к заседавшим тогда в Новозыбкове членам Стародубского окружного суда, которые, как слышно, были и не прочь исполнить их просьбу об отдаче Мельникова на поруки, но не могли этого сделать за отсутствием судебного следователя, который находился тогда в Стародубе. Гусев с прочей депутацией отправился в Стародуб – просить г-на следователя; но тот, к великому их прискорбию, не внял никаким просьбам, не согласился отпустить Ефима Мельникова на поруки,– и доселе этот последний содержится в тюремном замке как арестант, подлежащий уголовному суду.

Если и сами раскольники австрийского согласия в Стародубье не горюют об аресте Мельникова и побеге его азартных сыновей, то стародубские раскольники других толков, безпоповцы, противуокружники, беглопоповцы, всегда враждебно смотревшие на Мельниковых, даже ликуют по сему случаю. Особенно радуются беглопоповцы, составляющие доселе самую значительную половину раскольнического населения в Стародубье,– беглопоповцы, против которых Мельниковы, после своей поездки на Восток, ратовали с особенным усердием, желая во чтобы то ни стало переманить их в австрийщину. Нам доставлена копия письма, которое хозяин новозыбковской беглопоповщинской часовни писал к курским беглопоповцам, извещая их о позоре, постигшем Мельниковых. В письме этом как нельзя лучше отразилась вся вражда беглопоповцев к австрийскому лжесвященству и верно рисуется характер таких защитников этого лжесвященства, как Мельниковы, отец и сыновья: поэтому мы приводим далее письмо беглопоповца вполне, и рекомендуем его вниманию читателей.

Скажут, – особенно старообрядцы австрийского согласия: подобные случаи, как мошенничество и арест австрийского попа, мошенничество и побег его сыновей, могут быть и во всяком обществе,– зачем же придавать им особое значение, зачем видеть в них что-то позорящее целое общество старообрядцев, «приемлющих» австрийское священство, и все это священство? Конечно могут; и все-таки деяния Мельниковых позор для всего общества раскольников австрийского согласия и всего их лжесвященства, – позор именно потому, что Мельниковы в последнее время стояли как бы во главе этого общества и этого лжесвященства, были самыми ярыми их защитниками, и за таких выдавались самими старообрядцами, которые повсюду превозносили их, как своих «героев», гордились ими, писали и подносили им благодарственные и хвалебные адресы. Как же не позор для этого общества, когда его «герои», его краса и опора, оказались просто подделывателями фальшивых документов, уголовными преступниками? И разве сами раскольники не так именно смотрят на их дело? Зачем же иначе их миллионеры, Гусев и подмосковный фабрикант, так хлопочут об освобождении Мельникова? Ужели он лично так дорог им? Нет,– дело не в Мельниковых, а в самом расколе и австрийском лжесвященстве, – видят и хотят отразить позор для этого последнего. И не позор только дает им дело Мельниковых,– а что гораздо важнее,–указание грозного гнева Божия за вражду к православной церкви, за брань и клеветы на нее. Особенно должен бы подумать об этом и вразумиться примером Мельниковых, пораженных гневом Божиим за вражду к церкви, этот фабрикант, преследующий православного священника за верность своим священническим обязанностям, не гнушающийся клеветать на него даже пред министрами и другими высокопоставленными лицами, к которым имеет свободный доступ, и между тем готовый прикрыть и защитить уголовного преступника, только за то, что он его собственный, раскольнический поп! Да, нужно бы подумать и ему, что есть Божий суд и что, по Апостолу, страшно есть, еже впасти в руце Бога живаго. От Его гнева не спасешься и в министерских кабинетах...

Едва успели мы сообщить нашим читателям, что арестованный за подделку векселя и другие противозаконные деяния раскольнический поп в Новозыбкове Ефим Мельников, несмотря на хлопоты стародубского богача-раскольника Гусева, поддержанного московским богачом-раскольником, оставлен содержаться в тюремном замке, как подучили известие, что «золотая политика» раскольников и на сей раз, по обычаю, восторжествовала: Мельников отдан г-ну Гусеву на поруки со взносом за сохранение в целости его драгоценной особы 50.000 руб. сер. Вот как дорого раскольники ценят своих попов, подобных Мельникову! Итак, остается ожидать, чем кончится уголовный суд над живущим теперь на свободе подделывателем фальшивых документов, за которого раскольники готовы жертвовать с таким усердием десятками тысяч рублей. Ужели и тут, как в судах за пропаганду раскола и оскорбление православной церкви, раскольнический поп, поддержанный богачами-раскольниками выйдет оправданным, чтобы продолжать свои беззаконные дела? Всего можно ожидать. Любопытно также будет узнать, чем кончится побег «юных героев», сыновей Мельникова. По всей вероятности и они возвратятся под мощный кров разных Гусевых, Морозовых и прочих силачей раскола, чтобы по-прежнему на публичных собраниях прославлять раскол и поносить православную церковь, вместо того, чтобы нести воинскую повинность, исполнение которой, очевидно, предоставляют одним только добрым и честным гражданам русской земли, среди которых, и действительно, нет им места...

Но предоставим раскольнического попа, составляющего фальшивые документы, и сыновей его, занимающихся теми же делами, суду Божию и суду власти земной; посмотрим что творится в высших сферах той же раскольнической иерархии, блестящим представителем которой сами раскольники считают этого подделывателя фальшивых документов.

В прошлом году наиболее крупное событие в среде австрийского лжесвященства составляли предпринятые Савватием (то-есть двигателями этой куклы – Морозовым, Бриллиантовым и прочими) попытки к примирению с противуокружниками. На них, как уже известно, противуокружнические епископы ответили предложением таких условий примирения, каких окружники, при всей своей уступчивости, даже при явной вражде к Окружному Посланию, принять не могли,– и примирение не состоялось, да и не может никогда состояться в этой, обреченной на раздоры и взаимный проклятия, фальшивой иерархии, пересаженной из австрийскаго гнезда. А между тем, в связи ли с этими попытками со стороны окружников, и именно в противовес им, или, быть может, независимо от них, едва не состоялось примирение между самими неокружниками партий Иова и Иосифа. Об этом заключении мира хлопотали особенно бессарабские противуокружники обеих партий пред своими владыками и достигли того, что новозыбковский именуемый епископ Михаил, партии Иова, и бессарабский Симеон, партии Иосифа, действительно составили и подписали мирный договор, с условием, чтобы каждый из них епископствовал у всех противуокружников своей епархии. Согласно этому договору, в стародубских слободах, как напр. в Воронке, противуокружники обеих партий стали собираться вместе на службы. Оставалось только, чтобы сами виновники разделения, стоящие во главе обеих партий – Иов и Иосиф, утвердили мирный договор Михаила и Сильвестра, а главное – и сами заключили между собою мир, забыв все пререкания и взаимные оскорбления. Но тут-то и встретилось затруднение: ни Иов, ни Иосиф и слышать не хотят о примирении. Иосиф ни за что не соглашается простить Иова, который им самим был поставлен в мнимые епископы и его же, своего рукоположителя, подверг потом извержению: за эту вину Иосиф не признает Иова и в епископском сане. А тот в свою очередь считает законным извержение Иосифа и точно так же за епископа его не признает. Примирения между ними таким образом не последовало. Сами же противуокружники очень желают прекратить вражду в своем обществе, особенно между своими владыками и попами, – с этою целью предположено ими даже составить в Москве собор, и так как главным противником желаемого примирения считается у них Иов, человек с характером, то предполагают даже, в случае его несогласия на мир, удалить его с московского престола. И это может случиться тем удобнее, что сам Иов, как слышно, очень тяготится своим положением в звании московского епископа,– и тяготится собственно тем, что считает себя за действительного епископа, а значится и в случае надобности должен называться и подписываться крестьянином, или мещанином, притом же по милости окружников, не может и жительствовать в своем епархиальном граде– Москве. Все это он считает противным долгу и совести епископа, а потому намерен, как слышно, отказаться от мнимого епископства и удалиться в келью, чтобы жить там на покое, иноком. Если не будет Иова, то примирение в среде окружников, быть может, и состоится; а тогда они еще крепче возстанут против мнимых окружников, в которых справедливо видят нарушителей учения предков, заповедавших раскольникам признавать Иисуса иным богом, крест четвероконечный и троеперстие – печатью антихриста. Вражда и разделение в австрийской лже-иерархии не только не ослабеют после этого, а и окрепнут еще более. Мнимым окружникам будет еще труднее бороться с неокружниками, или соблазнить их к примирению разными лукавыми речами.

Упомянутый выше неокружнический лжеепископ Симеон, вскоре же по подписании мирной грамоты с Михаилом, умер в Куреневском монастыре, где имел он жительство. На его место поставлен уже, в обезпечение дальнейшего существования противуокружнической иерархии, новый лжеепископ, некий Петр (в мире Платон). С той же целью поставлен неокружниками новый лжеепископ за границу, для Формоса, некто Георгий (в мире Григорий). Таким образом представитель противуокружнической иерархии в сане епископа имеется теперь и за границей, где у раскольников были только мнимо-окружнические архиереи. Опять и это обстоятельство придает новую силу противуокружнической иерархии и делает еще затруднительнее борьбу с ней окружников, а взаимное примирение – еще сомнительнее. Для окружников, чтобы восстановить желаемый ими мир в австрийщине, остается одно – самим сделаться противуокружниками и отдаться на полную их волю. Большинство из них, конечно, и готовы на это.

Мнимые епископы противуокружников, разумеется, до последней степени невежественны и полное ничтожество; но и мнимые епископы окружников нисколько не лучше их, а быть может и хуже. Глава их, жалкий Савватий, носящий громкое имя московского архиепископа и пользующийся в Москве полнейшей свободой – служить и делать что ему угодно, находится в полном презрении у самих окружников. Паисий саратовский, почти постоянно живущий в Москве и пресмыкающийся пред раскольническими главарями в видах получения московской кафедры, когда не станет, или когда прогонят Савватия, этим самым тоже уронил себя и в глазах раскольников. Сильвестр балтский позорит себя связями с опозоренным теперь Мельниковым. Анастасий измаильский также запятнал себя пособничеством молодым Мельниковым бежать за границу. Об остальных раскольнических «владыках» и говорить нечего, – все они образ и подобие Савватия. Не в своих ничтожных архиереях видят и поставляют мнимые окружники свою силу, а в том, что на их стороне великие капиталисты, ворочающие миллионами и, благодаря своим миллионам, всюду имеющие доступ и влияние, всегда могущие поэтому защищать раскол и способствовать его распространению, – что, благодаря тем же миллионерам, они обладают знаменитым Рогожским Кладбищем и имеют здесь, в противность, даже в посмеяние Верховной Власти, целый штат незаконно введенных сюда своих австрийских попов и дьяконов, открыто и торжественно отправляющих в обширных кладбищенских часовнях разные церковные службы, на прославление раскола. Вот теперь, когда мы пишем это, «свадебный сезон», и на всю Москву гремят раскольничьи свадьбы, венчаемые на Рогожском Кладбище австрийскими лжепопами, при огромном стечении и раскольников и православных,– вся блистающая огнями часовня устлана красным сукном и дорогими коврами, мужики (большей частью с фабрики Морозова, или его ставленники), именующие себя попами, одеты в блестящие ризы, на присутствующих фраки и белые перчатки и галстуки, роскошные туалеты и масса брильянтов (это у «древлеправославных»-то, обязанных являться на моление в кафтанчиках и платочках!), слышатся громкие в коммерческом мире фамилии Морозовых, Шебаевых, Шелапутиных, Миловановых, Рябушинских и пр. и пр., – весь обширный двор Кладбища заставлен каретами и чистокровными рысаками... Как же не кичиться окружникам? как не считать себя силой? И это тот самый раскол, о котором плачутся его радетели, особенно из либеральных газетчиков, что будто бы он в варварской России лишен всяких прав на существование, беспощадно преследуется и уничтожается! Кстати о Рогожском Кладбище. По какому праву владеют им и даже ввели в него своих лжепопов окружники австрийской секты, когда Кладбище это есть учреждение беглопоповцев, которые с австрийщиной не имеют ничего общего и которых сами австрийцы не считают своими единоверцами? Надобно удивляться, что доселе беглопоповцы не возбудят против австрийцев, даже юридическим порядком, дела о незаконном завладении им, беглопоповцам, принадлежащего общественного учреждения. Должно быть велика сила нынешних владетелей Рогожского Кладбища, если страшно возбудить против них и законное дело...

Под защитой и покровом этой могучей силы раскольнических миллионов окружники, т.е. их учителя и проповедники, смело пропагандируют австрийский раскол, выступая его защитниками и ругателями церкви на публичных беседах с миссионерами, в чем по преимуществу подвизались братья Мельниковы, и особенно печатая на подпольных станках и гектографах сочинения, наполненные клеветами на церковь, и повсюду их распространяя, чем занимаются, главным, образом московские братчики, с Бриллиантовым во главе. Деятельность этих последних по изданию и распространению подпольных сочинений особенно преступна и вредна. О том, какую тяжкую вину пред Богом и Его церковью, пред православным Царем и православным русским народом берет на себя власть, не обращающая внимания на эту преступную, все более и более расширяющуюся печатную раскольническую литературу, мы уже столько раз говорили и так бесплодно, понапрасну бия воздух, что решились более и не говорить; будем только сообщать нашим читателям о появляющихся вновь раскольнических изданиях этого рода. Вот не так давно, в конце прошлого года, выпущена раскольническими братчиками большая оттиснутая на гектографе книга (124 листа в обыкновенную четвертку) под заглавием: «Броня правды». Это есть, как видно по всему, сочинение известного раскольнического рифмоплета Бриллиантова, успевшего занять у раскольников такое видное положение после того, как перебежал к ним из православной церкви, к которой прежде принадлежал, – написана она в том же шутовском тоне, как пресловутый «Раек» этого рифмоплета, и наполнена такой дерзкой бранью на православную церковь, на Святейший Синод, на православных архипастырей, даже таких, как святитель ростовский Димитрий, какой не встречалось и в изданиях жида Карловича, с которым Бриллиантов видимо соперничает в измышлении ругательств, глумлений и клевет на святую церковь. Чтобы дать читателям некоторое понятие о тоне и характере этой «Брони», или точнее «брани» раскольнической, достаточно привести ее предисловие.

Утверждая, что будто бы православные миссионеры на беседах с раскольниками основываются «исключительно» на книгах, «имеющих свидетельство русской цензуры» и «силятся этим ядом (?) выбить из рук противника его оружие(?), к крайнему сожалению, по обстоятельствам, от него не зависящим, не носящее на себе печати цензуры русской духовной касты»,–сочинитель продолжает: «Кто пожелает проверить высказанную нами истину (!), кто хочет убедиться в балаганности (!) приемов миссионеров, тот, взяв любую книгу старообрядческих апологетов (Карловича, Швецова, Перетрухина, Механикова?), пусть придет на беседу и прочитает два-три слова из оной в свое оправдание – и достаточно. Мы уверены, что не замрут еще последние звуки в воздухе защитника истины, как посыплются на него вопросы миссионеров: какая это книга? где печатана? И горе будет, когда миссионер увидит, что на книге нет числа – шестьсот шестьдесят шесть – нет духовной цензуры! Как только заметит(?) миссионер отсутствие на книге свидетельства русской цензуры, то есть свидетельство и знак символа непогрешимости книги, то начнет напевать как курский соловей: «вот-де какой книгой защищается мой собеседник: заграничной печати! без цензурного дозволения, так сказать беспаспортной!» И затем, скорчив кислую гримасу на своей физиономии, добавит: «нет, миленький, мы таким книгам не верим»! и аминь. Значит, песенка спета, значит, убирай свою книгу защитник гонимого на Руси, на своей родной земле, безвинного старообрядчества! Убирай, пока тот же миссионер не конфисковал твою, хотя во всех отношениях справедливую (!), но бесцензурную книгу, и защищайся, так сказать, наобум, не имея под собой никакой почвы».

Примечательно это невольно сорвавшееся с языка признание раскольнического витии, что без заграничных н подпольных изданий жида-Карловича, Швецова и др. защитники, раскола при собеседованиях с православными, остаются, «не имея под собой никакой почвы» и должны защищаться «наобум». Итак «почва», на которой утверждается и хочет утверждаться раскол, в своих учениях, по сознанию самих раскольников, есть не слово Божие, не священное и святоотеческое писание, даже не старопечатные наши книги, к которым Швецов и его ученики относятся действительно с полным пренебрежением, а собственные измышления самих раскольнических апологетов, и именно нынешних, печатающих свои сочинения в заграничных и здешних подпольных типографиях, – т.-е. измышления Швецовых, Перетрухиных, Механиковых!.. Понятно, что за этими подпольными изданиями новейших раскольнических писателей, притом наполненными всяких лжеученый, православные собеседники совсем не признают значения «почвы», на которой могло бы утверждаться какое-либо религиозное учение и общество, и не дозволяют ссылаться на них, как на основание раскола, а требуют ответов и доказательств в защиту раскола из священного писания, из творений святоотеческих и старопечатных книг. Своими жалобами на то, что миссионеры на беседах не дозволяют читать подпольные издания Швецова и Бриллантова, этот последний, сам не понимая того, обличает только совершенную слабость раскола и его защитников. А жалоба, что эти издания даже конфискуются миссионерами, есть наглая ложь. Издания эти раскольники распространяют десятками тысяч, и никто не конфискует их. Был случай, когда нашли большой запас их при аресте Швецова и подвергли конфискации, но и этот случай кончился торжеством поставщика и распространителя ругательных раскольнических сочинений на церковь. А г. Бриллиантов в своей «Броне» жалуется: «убирай, пока миссионер не конфисковал твою бесцензурную книгу»! Хорошую также рекомендацию дает он защитникам раскола на публичных беседах: если отнять у них книжонку Швецова, Перетрухина, Механикова, – они уже остались беспомощны,–должны «защищаться наобум»; хотя бы предлагали им для защиты полное собрание древлепечатных изданий священных и святоотеческих книг, как обыкновенно и бывает на беседах, они не могут защищаться этими книгами, им нужны для защиты лживые Швецовские и Перетрухинские писания! Об этом свидетельствует сам г. Бриллиантов, авторитетный раскольнический писатель и деятель. О православных же собеседниках он говорит совершенную ложь, утверждая, будто они укрываются только под защиту цензуры, защищаются и требуют защищаться только цензурными изданиями. Напротив,– требуя, чтобы раскольники утверждались в своих ответил собственно на священном и святоотеческих писаниях, они и сами защищают церковь исключительно этими писаниями и большей частью притом по древлерусским переводам, а под защиту цензуры, с уверенностью можем сказать, никогда и никто из них не прибегал. Все, что пустословил Бриллиантов о цензуре, есть только свойственное ему «балаганное шутовство». И вот что забавно. На двух стах страницах обвиняя цензуру в «подлогах», «подделках» и «обманах», сделанных для поддержания «никонианства», г. Бриллиантов в обличение, или свидетельство этих «подлогов», «подделок» и «обманов» приводит выписки из сочинений Карамзина, Срезневского, Мельникова, Лескова и проч., цензурою же одобренных. Это, скажут раскольники, светская цензура,– у Бриллиантова речь не о ней, а о цензуре духовной. Пусть так; но с той же целью он приводит еще более выписок из сочинений м. Макария, гг. Голубинского, Каптерева, Белокурова и др., которые одобрены уже именно духовной цензурой. Выходит таким образом, что цензура допускает подлоги, и цензура же их обличает. За что же нападает на нее г. Бриллиантов? И какое после этого имел он право говорить в заключение своей «Брони»: «Таким образом, как доказано в нашем труде, нет твердого основания доподлинно верить ни словам наемного (!) миссионерства, ни книгам со свидетельством русского (значит и светского), в особенности (только в особенности) духовного цензурного комитета, красующегося в виде вывески на каждой печатной книге»? Какое гонение на «русский цензурный комитет»,– именно русский, – от европейца Бриллиантова, верующего только в бесцензурные издания!

Излагать содержание Бриллиантовской «Брони» и разбирать ее здесь было бы, разумеется, не у места. Мы хотели только приведенной выпиской показать читателям образчик новой «балаганной» брани раскольников-окружников на православную церковь и ее духовенство. А в показание того, какие злонамеренные якобы подлоги для оправдания «никонианства» находит у православных высокоученый г. Брилиантов достаточно сказать, что к числу таких подлогов он относит,– что бы вы думали? – Остромирово Евангелие, изданное Востоковым, так как в этом Евангелии часто употребляется начертание нис и на него указывают православные в подтверждение правильности и древности у нас, на Руси, этого начертания имени Христа Спасителя. Обличая столь ужасный никонианский подлог г. Брилиантов являет себя во всеоружии научных знаний. Авторитету такого ученого, как Востоков, и всех наших археологов, никогда не сомневавшихся в подлинности Остромирова Евангелия, он противопоставляет авторитет «редкостнейшего в свое время известного знатока по археологии (и, прибавим, мастера подделывать древности), московского книгопродавца, покойного Тихона Федоровича Большакова», который находил что Остромирово Евангелие не может быть отнесено к одиннадцатому веку,– а особенно авторитет раскольнического сочинения: «Ответы старообрядцев Леонтию Алейнову», из которого и приводит длинную выписку. Здесь, в этих «ответах», с учеными денисовскими приемами излагаются «Омышления» относительно подлинности Остромирова Евангелия, довольно любопытные, хотя, разумеется, совсем неосновательные (в другом месте мы их рассмотрим). А в заключение всего г. Бриллиантов с важностью великого ученого, заявляет: «мы тоже рассматривали (!) указанное Евангелие и тоже сомневаемся (!) в подлинном его происхождении». Сомневается г. Бриллиантов именно потому, что начертание нТс несогласно с славянской грамматикой г. Водовозова, по которой «Т десятеричное употребляется не после гласной буквы, как в Остромировом Евангелии, но исключительно пред буквой гласной». Как жаль, что дьякон Григорий, писавший Евангелие для Остромира, не знал грамматики Водовозова и тем дал повод раскольническому ученому, г-ну Бриллиантову, обвинять даже всю «господствующую в России» церковь в «пошлом (!) действии подлогов, с помощью которых достигалось (будто бы) уничтожение древности и утверждение новшеств!..» И далее этот ругатель с негодованием вопрошает: «может ли быть святая наша (т.-е. раскольническая) церковь на стороне фабрикации подлогов, сфабрикованных пастырями господствующей церкви в России и выпущенных в свет со свидетельством всероссийского Синода, как представителя русской господствующей церкви»?

Такими и еще худшими и злейшими бранями на православную церковь, ее пастырей и защитников испещрена вся бриллиантовская «Броня». И раскольники знают, что делают, сочиняя и распространяя такие ругательные на церковь сочинения: в своих единоверцах, с полным доверием принимающих эту ложь, они укрепляют и усиливают их отчуждение от церкви, а также легко могут соблазнить недальновидного, доверчивого читателя и из православных. Любопытно, что Бриллиантовская «Броня» в прошлом году была уже очень распространена среди раскольников приволжских и даже сибирских, а была довольно редким явлением в Москве; теперь же и здесь свободно и широко распространяется. Это обстоятельство показывает, что хотя книга и сочинена несомненно в Москве, в здешнем раскольническом братстве но печаталась не в Москве и распространяется главным образом оттуда, где печаталась. Эта печатня, как мы имеем твердое основание утверждать, находится в Нижегородской губернии и состоит в ведении проживающего там Онисима Швецова. На сих днях мы получили от одного лица из Пермской губернии известие, что от Швецова прислано ему большое количество подпольных изданий, и в том числе «Броня правды».

Нам сообщены новые сведения о Мельникове и сыновьях его, коими частью исправляются прежние. Так именно оказалось, что заключенному в острог лжепопу Ефиму не были острижены его длинные волосы. О том, что острижены, ходили только упорные слухи, и смотритель острога действительно хотел это сделать, как и следовало поступить с Мельниковым, не только после ареста, но и ранее, как с лицом, незаконно являющимся повсюду в виде священника. Понятно, что для Мельникова было бы большой неприятностью и позором это лишение власов, которыми он так дорожил и тщеславился, безбоязненно показывая себя якобы действительным священником; большим огорчением было бы это и для его покровителей. Поэтому Ефим Мельников и употребил все средства, чтобы воспрепятствовать смотрителю острога исполнить то, что требовалось сделать по закону, – он заявил, что имеет письменное дозволение от правительства носить длинные волосы, как будто бы признанный законом старообрядческий священник. Смотритель потребовал представить это письменное дозволение; но вместо небывалого документа были представлены другие, о которые, – прибавляет наш корреспондент, – иступились острожные ножницы, так что не могли и отстричь волос у Мельникова. Таким образом он вышел из острога на поруки с неповрежденными и непоруганными «еретической» рукой власами. И самое пребывание его в остроге было весьма не продолжительно. Гусев, очевидно, не жалевший денег, потому особенно хлопотал о скорейшем его освобождении, что по случаю предписанного правительством закрытия Новозыбковского острога вследствие его ветхости, предстояло переведение арестантов в Черниговский тюремный замок, где свидание с Мельниковым было бы труднее, а также и самое его освобождение. Судебный следователь, как нам сообщают, остался при своем мнении и не дал согласия на освобождение Мельникова из острога, как лица, обвиняемого в уголовном преступлении, что делает ему большую честь; освобождение даровано по настоятельному требованию председателя стародубского окружного суда: таким образом суд остался верен своей задаче –покровительствовать расколу, имеющему таких представителей, как Гусевы, Морозовы и проч., и проч. Освобождение последовало накануне праздника Рождества Христова; а в самый праздник освобожденный арестант, подделыватель векселей, даже служил литургию в своей моленной, но был до того растерян и смущен, что когда после службы вышел к народу со крестом, то от стыда и страха даже выронил крест из рук. И не напрасно было его смущение прихожане почти вслух говорили, что он недостоин более священствовать и не пошли ко кресту. Вообще, уважение у старообрядцев даже австрийского согласия он потерял; только Сильвестр Балтский, Гусев, да московские главари австрийского раскола всячески стоят за него, чтобы с ним вместе спасти от позора свою ложную иерархию.

Как только старый Мельников получил свободу, явился в Новозыков и один из беглых сыновей его – Василий. Святки он прожил дома, а потом отправился хлопотать в посадские и волостные правления об уничтожении тех ложных документов, на основании которых получил льготу по отправлению воинской повинности. Надобно полагать, что цели своей он достигнет: документы окажутся утраченными... Но ведь действительные годы второго брата нельзя ни уничтожить, ни скрыть: кто же будете виноват в неправильном зачислении Василия Мельникова в разряд льготных по отправлению воинской повинности? Надобно полагать, воинский начальник, производивший прием и дозволивший обмануть себя ложными документами. А Мельниковы ужели и здесь выйдут сухи и невредимы?

О другом брате, Федоре, другие вести. Слышно, что он находится, действительно, за границей, именно в Румынии, куда, несомненно, помог ему пробраться Анастасий Измаильский. Этот слух достоин полного вероятия; присутствие Федора Мельникова в Румынии, и именно в Браиле, довольно ясно обнаружилось: там появилась новая раскольническая газета, в которой, несомненно, принимает он участие или в качестве негласного редактора, или как главный сотрудник. Вышедший 1-го января 1896г. первый №, несомненно, наполнен его произведениями.

Стоит поговорить об этой новой газете.

Известен заграничный раскольнический газетчик Никола Чернышев, издававший сначала «старообрядца», потом «Древнюю Русь», печально кончившие свое существование, при воплях злополучного газетчика на равнодушие к его газете со стороны раскольнических духовных властей и раскольнических богачей, на которых он именно рассчитывал. Можно было полагать, что тот же Никола Чернышев выступает в третий раз на поприще газетчика; но имени его в новой газете не имеется и на его издания эта газета не походит. Из его изданий взят только эпиграф, – известные слова Спасителя, сказанные по известному случаю: аще зле глаголах, свидетельствуй о зле; аще ли добре, что мя биеши? – слова, кощунственно обращенные от имени раскола к православию. Что раскол зле мыслит и глаголет, разве об этом не свидетельствуют ему целые два столетия? И разве бьют раскол даже за злые глаголы его, когда он там смело и открыто повсюду является и действует? Итак, кроме этого евангельского изречения, так кощунственно употребленного в виде эпиграфа, новая раскольническая газета не представляет ничего почти общего с прежней газетой Николы Чернышева. Не трудно догадаться, что она замышлена в Москве, и именно в противодействие „Братскому Слову». Есть довольно прозрачные намеки на это в самом даже заглавии газеты, – она именуется также „Словом»– „Слово правды». „Братское Слово» есть „журнал, посвященный изучению раскола»: и раскольническое „Слово правды» названо „газетой, посвященной защите старообрядчества». „Братское Слово» издается при Братстве св. Петра митрополита (почему и называется „братским»): и раскольническое „Слово правды» издается при каком-то новоустановленном раскольническом „Братстве П. П. Б-цы». Трудно объяснить случайностью такое сходство. Не лишено значения и то обстоятельство, что редактор заграничной газеты не назван, тогда как Никола Чернышев открыто подписывался на каждом номере своей газеты: видно, что новый редактор и за границей находит неудобным назвать себя, чтобы не лишиться права на жительство в России, и это очень походит на Мельникова. Означено лишь то, к кому обращаться за получением газеты: „Адрес: К. К. Стуловскому. Цена подписки: в Россию на год 4 р., на полгода 2 р.“ При такой цене газета однакоже „выходит раз в месяц“, и притом в объеме одного печатного листа. Таков по крайней мере объем первого номера, о котором мы будем говорить. Напечатан он хорошим, четким гражданским шрифтом, очень опрятно, и опечаток немного (все это большое преимущество перед газетками Чернышева); но типография не означена, что опять несколько подозрительно.

Теперь о содержании первого номера раскольнической газеты.

Начинается она, как и подобает газете, передовой статьей, озаглавленной: Браила 1 января. Статья имеет характер более политический, нежели церковный, и состоит конечно в восхвалениях верности старообрядцев Царю и отечеству и в жалобах на претерпеваемые ими, при такой-то верности, гонения. Вот более характерное в этом отношении место в этой, весьма краткой, впрочем статье:

„Во время оно, когда происходила повальная ломка древности, когда Никон заражал своим (?) новшеством, как эпидемической болезнью, освящаемые веками древние церковные предания, тогда старообрядчество, служа Престолу и Государю, крепко восстало против реформаторства Никона и своей кровью запечатлело веру отцов. И с тех пор, когда воздымался к небу дым от пылающих на Руси костров, на которых жарясь предавали души свои страдальцы за старую веру, с тех пор, как красовались виселицы и плахи на московской знаменитой Красной площади и отправляли ратоборцев за содержание отеческого, чисто-русского православия, к праотцам, – это сословие (?) старообрядчества гонится, преследуется и уничтожается во всех отраслях его существования – гражданского и в особенности духовного».

Есть ли хоть одно слово правды в этих словах раскольнического „Слова правды“? Описание казней, положим, живописно, и казни расколоучителей, хотя вовсе не повальные, действительно были (а больше сожигались, иногда сотнями, сами раскольники, добровольно, спасаясь от воцарившегося якобы антихриста, о чем громко проповедовали им их учители); но не должно забывать, что в то суровое время предавались казням и не за раскол, а виселицы на Красной площади, о которых так красноречиво говорит газета, были поставлены совсем не для раскольников. Пора бы вообще нашим старообрядцам понять, что казни были печальным явлением своего времени и у нас, на Руси, и в свое время на Западе, в Европе; пора бы не вопиять о них, как о чем-то измышленном исключительно для них – старообрядцев. Такие вопияния лишены правды. Говорится далее, что „старообрядчество, служа Престолу и отечеству, восстало против реформатства Никона». Это уже явная ложь. Раскольники оказали упорное сопротивление царю Алексею Михайловичу, приглашавшему их подчиниться православной церкви, как и доселе оказывают такое сопротивление державным его преемникам, – даже поносили его дерзкими ругательствами, предавали проклятию (припомните Аввакума!), мало того, в Соловецком монастыре первые открыли стрельбу по царскому войску, в Грановитой палате буйствовали в присутствии царской власти, – и все это делали, по уверению газеты, «служа Престолу и отечеству»! Наконец, не явная ли также неправда, что будто бы и доселе «сословие старообрядчества гонится, преследуется и унижается во всех отраслях его существования – гражданского и особенно духовного»? Даже и в этой «особенно духовной отрасли», ужели раскол действительно «гонится и преследуется» у нас, когда Савватий открыто и привольно живет и служит в Москве, когда на Рогожском Кладбище целый штат раскольнических попов и дьяконов торжественно отправляет свои службы? Тут не только не гонение на раскол, а даже явное нарушение закона и пренебрежение царским словом в пользу и потворство расколу! А в «отрасли гражданской»? – тут где гонение?: Разве детям раскольников загражден доступ в учебные заведения, даже высшие, где они могут приобретать все права по образованию? Разве не раскольники-интеллигенты стоят во главе разных комитетов и учреждений коммерческих, благотворительных и всяких других? Разве не принимаются они с особенным вниманием даже самыми высокопоставленными лицами? А в разных канцеляриях, и особенно у иных правителей канцелярий, разве они не самые желанные персоны? И это называется гонением... Так мало правды в первых же строках раскольнического «Слова правды»!

Затем, упомянув о гуманном отношении к расколу двух императоров – Александра II (по повелению которого именно и закрыты алтари на Рогожском Кладбище) и Александра III, также о мнимом противодействии их гуманным начинаниям со стороны „представительства духовной власти», против которой по сему случаю и высказано несколько обычных раскольникам бранных замечаний, раскольнический газетчик с удивительной дерзостью позволяет делать внушения ныне благополучно царствующему Государю Императору, в которых, надобно полагать, и заключается вся суть первой статьи:

Желательно знать, что даст новое царствование старообрядчеству, и приятно слышать, как молодой русский Император, по высокой своей гуманности, отнесется к двадцатимллионному (?!) населению русского старообрядчества. Но следовало бы (!) Его Величеству обратить свое милостивое внимание на этот русский обездоленный (!) народ, который служит честью русскому престолу и русскому Государю» и т. д.

С наступлением нового царствования, и особенно в виду предстоящего коронования Их Императорских Величеств, раскольники, разумеется, преисполнены надежд на разные льготы и привилегии расколу, – и именно раскольники австрийского согласия, лукаво именующие себя „приемлющими священство» (без упоминания какое), – главная мечта, которую лелеют они и осуществления которой надеются достигнуть во время предстоящих торжеств – это открытие алтарей в рогожских часовнях и если не признание правительством их австрийского священства, то по крайней мере законное дозволение открытого его существования (каковым фактически, но беззаконно, пользуются и теперь). С этой целью готовятся, конечно, разные адресы и всеподданнейшие прошения, идут хлопоты в разных канцеляpиях у благодетелей, и особенно у благодетеля. Все это в порядке вещей у раскольников, все это бывало и прежде; но такой дерзости, чтобы посредством своего заграничного органа печатно давать советы и наставления Государю Императору, нельзя было ожидать и от раскольников... Наглость их переходит всякие границы... Здесь повторяется, для большей внушительности совета, сказка о двадцати миллионах раскольников. Не станем говорить о том, что действительная цифра увеличена здесь по крайней мере в четыре раза; заметим только, что ведь в общем количестве раскольников приемлющие австрийское священство составляют не более трети: что же? – разве газета требует одинаковых прав и австрийскому окружническому священству, и противуокружникам, и беглопоповцам, и безпоповцам всех толков, не исключая бегунов? Полагаем, что нет. Так зачем же было и говорить о «двадцатимиллионном старообрядчестве»? Еще поставляется на вид «честное служение» старообрядцев «русскому престолу и русскому Государю». Уж не тем ли, г-н Мельников, доказывается это честное служение раскольников престолу и Государю, что они фальшиво показывают годы своим детям для освобождения их от воинской повинности, бегают за границу и издают там газеты и книги против православной церкви, первый сын которой есть именно Государь Император?...

Таково содержание передовой статьи в новой раскольнической газете, с большим тщанием составленной и не похожей на безграмотные раскольнические писания, наполнявшие газету Чернышева. Затем в первом номере имеются только две статьи: 1) «Его Высокопреосвященству Высокопреосвященному Сергию митрополиту Московскому старообрядцев, скорбящих о разделении господствующей церкви со старообрядцами, покорнейшее прошение», и 2) «О святых мощах».

Печатное «Покорнейшее прошение» состоит собственно из вопросов, на которые желают печатного же ответа. В первом номере помещено XXIX вопросов; но это еще не все, – сказано, что «окончание следует». Напечатанные теперь 29 вопросов удобно могут быть сокращены в два, или даже один вопрос – об известной распре между болгарской и греческой церквями и об отношении к этой распре православной российской церкви. Надобно полагать, что на ту же тему явятся и еще десятка три вопросов в следующем выпуске именуемого «Слова правды», – раскольники любят похвалиться количеством вопросов, пишут их сотнями, не обращая внимания на то, что повторяют в них одно и то же. Но для нас любопытно не содержание вопросов, а то, что раскольники обращаются с ними к одному из архипастырей православной церкви чрез посредство своей заграничной газеты, а не непосредственно, как бы следовало, если это им желательно. Впрочем, можно ли требовать от раскольников деликатности и приличия?...

Но самой интересной или, вернее, самой характерной статьей в первом выпуске новой раскольнической газеты, и именно такой, где особенно ясно сказалось участие Мельникова, служит статья «О святых мощах». Дело идет, разумеется, о мнимых мощах, которые распространены у раскольников австрийского согласия под названием мощей мучеников Дады, Гаведдая и Каздои, – о них не мало говорилось в последнее время, когда обнародовано было письмо Анастасия Измаильского к Силуану Кавказскому, обличающее их фальшивость. Московские заправители австрийского раскола были особенно заняты этими толками, крайне для них неприятными, и положили во что бы то ни стало – опровергнуть их. Посылали нарочных депутатов на Кавказ для осмотра той пещеры, откуда взяты мнимые мощи, оказавшиеся трупами каких-то черкесов, сделали фотографические снимки и пещеры и какой-то будто бы персидской надписи на стене ее. До нас доходили слухи, что на основании этих изысканий будут составлены и явятся статьи, в которых вместе с московскими «братчиками» примут участие Мельниковы. И вот, действительно в первом выпуске первой заграничной раскольнической газеты мы находим начало этих статей. Сначала, с обычным Мельникову озлоблением, поносятся православные за то, что «находящиеся у старообрядцев нетленные мощи св. мучеников: Дады, Гаведдая, Каздои и Гаргала подверглись с их стороны «самому кощунственному издевательству и осмению», и затем говорится:

«Для опровержения клеветы на св. мощи нам доставлена целая груда материала, который, по мере возможности, будем помещать на страницах нашей газеты, и на сей раз предлагаем письмо Силуана, епископа Кавказского, которым энергично доказывается нетленность, святость и чудотворение мощей св. мучеников».

Прежде чем жаловаться на православных, раскольнический газетчик должен бы вспомнить, что фальшивость мнимых мощей первый разоблачил раскольнический же епископ Анастасий в письме к своему собрату Силуану, а православные начали говорить о них уже на основании и по поводу этого письма. Почему же он обличает за мнимые клевету и кощунство не Анастасия, а православных писателей,– мало того, даже не упоминает об Анастасии и его письме? Где же тут «слово правды»? И не лучше ли было бы начать ряд документов, подтверждающих мнимую подлинность мощей, каким-нибудь вытребованным от Анастасия объяснением, почему он написал о мощах общеизвестное теперь письмо к Силуану, а не письмом этого последнего, в свою очередь также ни единым словом не упоминающего об Анастасии? Притом самое это письмо никак нельзя признать собственным произведением малограмотного Силуана,– по всему видно, что оно есть сочинение Мельникова, или общая работа его и московских братчиков, а Силуан только подписал его, если подписал. Впрочем письмо это так любопытно и так ясно обличает лживость и недобросовестность раскола, что его стоит рассмотреть подробно, – и мы сделаем это следующей раз. А теперь довольно о раскольнической газете. Скажем еще несколько слов о делах в высшей раскольнической иерархии.

Прошлый раз мы упоминали, что противуокружники, в видах восстановления мира в их обществе, хлопочут особенно о личном примирении Иова и Иосифа, что Иову угрожает даже полное удаление с его кафедры. Теперь извещают нас, что недавно, в минувшем январе, был действительно съезд в Москве противуокружнических епископов, – приезжал даже пребывающий на покое Макарий, – и по их суду кара постигла не Иова, а Иосифа, который за развратную жизнь извержен из сана, оставлен простым иноком. Трудно допустить, чтобы Иосиф покорился этому решению и чтобы не нашлось у него сторонников: значит, и полного мира в обществе противуокружников трудно ожидать. Между тем и окружники что-то затевают, и у них готовится давно не бывалый собор, ждут приезда в Москву всех мнимоокружнических лжеепископов. Их руководители находят, должно быть, настоящее время особенно благоприятным для своих затей...

Мы не кончили прошлый раз нашу речь о новой раскольнической заграничной газете, – обещали поговорить о напечатанном в ней письме Силуана, которое носит ясные следы происхождения не от малограмотного раскольнического лжеепископа, а от всей компании нынешних раскольнических литераторов, с Брилиантовым и Мельниковым во главе. В письме этом употребляются такие литературные приемы и обороты, о каких Силуан, конечно, и понятия не имеет, делаются ссылки на такие книги, каких он, разумеется, и не читывал. Письмо почему-то писано к «господину Алимпию, епископу Тульчинскому», тогда как всего приличнее и нужнее было бы обратиться с ним к Анастасию Измаильскому, который именно писал к Силуану обличительное послание за потворство распространению татарских трупов под именем мощей св. мучеников. А между тем об Анастасии и его послании Силуан хранит полное молчание...

Впрочем письмо Силуана так любопытно, что мы не прочь привести его вполне. Начинается оно таким сказанием:

«Получив сведение от одного моего знакомого москвича, что одна из столичных газет, антихристиански (!) относясь к святым мощам мучеников, обретенных на Кавказе в архиепископство блаженныя памяти архиепископа Антония Московского, напечатала глубокооскорбляющую христианское чувство статью. Статья эта, как пишет мне мой знакомый москвич, не только упрекает старообрядчество в ошибке обретения упомянутых св. мощей мучеников, пострадавших за Христа, подобно тому, как например, сама господствующая церковь по ошибке почитала, поклонялась и лобызала слоновую кость вместо главы св. мученика Христофора (читай указ Синода от 25 января 1723 г., напечатанный в приложении книги Н. Каптерева: «Характер отношения России к православному востоку» № 12)³, но кощунственно обвиняет его в заведомо ложном принятии их. Понимая цель уличной газеты, и понимая то возмущение, которое могло появиться у людей мало знакомых с делом обретения св. мощей мучеников, празднество которым установлено церковью 29-го сентября (смотри житие их в Прологе) я решился описать все то, что мне известно по этому делу и этим самым поделиться и с вашим преосвященством».

Таково предисловие принадлежащего будто бы Силуану литературного произведения. Поводом к его составлению показано не письмо Анастасия, по обнародовании его вызвавшее повсюду толки о мощах, а какая-то «уличная газета», повторившая эти толки. О какой газет речь? – мы не знаем; но для нас любопытно, что один московский богач-раскольник, в своих жалобах высокопоставленным лицам на православного священника, который будто бы возмущал рабочих на его фабрике упоминанием в проповеди о мнимых мощах, распространяемых раскольническими лжеепископами, точно так же говорил, что будто бы эти известия о мнимых мощах заимствованы священником из уличной газеты⁴. Такая солидарность московского фабриканта-раскольника и раскольнического епископа Силуана в данном случае не лишена значения. Любопытно и упоминание о главе мученика Христофора, с ссылкой на книгу г. Каптерева. Мы уже имели случай заметить, что Антония Шутова можно извинить за его излишнюю доверчивость к известному в расколе проходимцу, который привозил к нему и продавал мнимые мощи, так как жертвой подобных обманов бывали и не раскольнические епископы; но не извинительно то, что после сделанного одним из самих же раскольнических епископов обличения подложности мощей, Савватий со всеми своими собратиями и советниками не только не заботится об отобрании мнимых мощей отовсюду, куда они были разосланы раскольникам, но и тщится сохранять и распространять их, – это есть уже явное кощунство. И вот сочинители Силуанова письма, ссылаясь на изданный г. Каптеревым указ Святейшего Синода 1723 г., как бы в подтверждение наших слов, указывают, что «сама господствующая церковь по ошибке почитала, покланялась и лобызала слоновую кость вместо главы св. мученика Христофора». Из указа видно, действительно, что «ошибка» была, при чем однако говорится, что не известно, когда она последовала, когда и кем слоновая кость выдана за главу мученика, – это случилось, быть может, и ранее Никонова патриаршества, так что не одна «господствующая», а и «древлеправославная» российская церковь «по ошибке почитала» недействительные мощи. Притом же эта мнимая глава и не была у православных в общем церковном почитании (как у раскольников мнимые мощи, везде ими распространяемый), а находилась в «серебряном ковчеге» у частного лица, монастырского приказу секретаря Беляева. Значит сравнения этой главы с фальшивыми мощами, распространенными у раскольников их лже-епископами, быть не может. Но сила указа и не в том, что были открыты подложные мощи, а в том, какую заботу прилагает Святейший Синод об отобрании их и какую вообще предписывает осторожность на подобные случаи. Итак, если составители Силуанова письма придают значение указу Святейшего Синода, на который сослались, то должны бы, по примеру «господствующей церкви», принять все меры к изъятию мнимых мощей, распространенных в расколе, из употребления и почитания. А они поступают как раз наоборот, – от имени Силуана пространно доказывают далее, что будто бы это действительные мощи и даже будто бы источали исцеления п чудеса. Доказательства эти нельзя читать без удивления и сожаления о крайнем легкомыслии раскольников, на доверие которых они рассчитаны, и о крайнем лукавстве сочинителей письма, так злоупотребляющих доврием старообрядцев. Вот что пишется от имени Силуана:

«Приняв Кавказскую епархию под свое веление, я счел своей обязанностью объехать все приходы епархии, в том числе, конечно, прибыл и в станицу Карбулакскую, близ которой находится то здание и тот склеп (?), в котором покоились св. мощи мучеников. Познакомившись с одним урядником Карбулакской станицы, служившим когда-то в казачьей батарее, я полюбопытствовал у него за виденное мною здание на горе (ибо я не знал, что в этом склепе обретены св. мощи, потому что это (?) происходило до моего еще заведывания Кавказской епархией). Этот урядник, оказавшийся по имени Фома Григорьевич Ягодкин, рассказал мне следующую весьма любопытную повесть: «Здание под склепом построено до наших памятей, где на дне пола (?) на небольшом возвышении лежало четыре тела нетленных мощей. Когда я служил в батарее, то не однажды видел, как батарейный командир посещал эти св. мощи мучеников в склепе, и видел даже, как его больная жена (у неё болела грудь) сходила в склеп и помолилась мученикам и получила исцеление своей болезни. Командир нашей батареи за такое чудо, последовавшее от св. мощей, покрыл хорошим материем. Покрывал он таким материем не один раз, что я лично видывал. Видывал и других лиц, мужчин и женщин, которые также получили исцеление от этих св. мощей мучеников. В головах (?) у мучеников лежали камни с надписью, которую с большим трудом могли перевести на русский язык, и то тогда только перевели, когда нашли персианина, умеющего хорошо по-персидски. Имена эти суть следующие; Дада, Гаведдай, Каздоя и Гаргал». Затем Ягодкин указал мне, что и наши господа Баскаковы тоже подучали исцеление от этих мощей св. мучеников. Пораженный таким любопытным сообщением Ягодкина про чудеса, бывшие от св. мощей мучеников, я поспешил к Баскаковым в станицу Ахал-Юртовскую, в дом майора Ивана Викуловича Баскакова и брата его (полковника). Жена Ивана Викуловича Баскакова – Марфа Ивановна рассказала мне про то чудо и исцеление от св. мощей мучеников, которым она свидетельница. «Болел у меня палец, – рассказывала она, – и настолько сильно, что эта болезнь беспокоила мне всю руку. Медицинские пособия оказались бесполезными. Жена Георгия Викуловича, моя невестка (при моем допросе она была уже померши), Иван Викулович, муж мой, и Георгий Викулович убедили меня поехать к св. мощам мучеников и просить их ходатайства пред Богом обе исцелении моей болезни. Прибывши к св. мощам мучеников, я не решилась спуститься в склеп, а когда еще увидала в отверстие тела мучеников, то я не могла и смотреть на них: отошла в сторону, потому что вид покойников весьма неприятно влияет на мои чувства. Спутники мои, помолившись и приложившись к ним, вышли и стали направляться домой, но у меня настолько усилилась боль, что я не могла терпеть ее действия, так решилась возвратиться и спуститься в склеп, оплакивая пред ними свое неверие. Когда я приложилась к телу, имеющему женские волосы, приложила к нему и палец больной, тотчас же и почувствовала укрощение моей боли, и тут же могла свободно обметать больною рукою от св. мощей землю, которая соприкасалась к ним. В знак такого чудесного исцеления моей болезни, я имела у себя один палец от св. мощей, который хранился у меня в доме, в шкатулке, вдвигавшейся в иконостас у св. икон. В одно время у нас случился пожар, и мы, конечно, вытаскивали свое имущество, в том числе и шкатулку со св. мощами. По миновании пожара, я, ставя шкатулку на место, заглянула в нее, где, к удивлению моему, пальца не оказалось. Мы произвели тщательный розыск пальца и, не найдя его, произвели допрос прислуги, думая, не она ли похитила пальчик от св. мощей мучеников, но прислуга категорически⁵ заявила, что не брала пальчика и не знает, где девался. Когда же при обычном моем посещении св. мощей я первым долгом обратила свое внимание на ту руку св. мощей, от которой был отнят пальчик, и что же? о, чудо! – пальчик оказался на своем месте и на своем суставе в первоначальном своем положении, т.-е. приросшим. Это видели все присутствующее со мною, в том числе священник Власий и Фома Григорьевич Ягодкин. Это показание Марфы Ивановны подтвердили Иван Викулович и Георгий Викулович Баскаковы, ныне они полковники. Кроме того, покойный архиепископ Антоний уверял, что когда в Великий четверток происходило омовение этих св. мощей мучеников, то вода с них сбежала розовая, и мочившим ей свои болезни и пившим оную следовало во множестве исцеление». Да я и сам знаю двоих у нас, в Обвалах, которые свидетельствовали, что они при прикосновении к мощам тотчас же освободились тех болезней, коими страдали. Вот все эти бывшие чудеса от мощей святых мучеников дают полное основание верить, что это самые телеса мучеников, которых имена оказались на камнях и которых св. церковь признает святыми и празднует им 29 сентября. Но более всего меня поражает и удостоверяет в святости этих тел то великое чудо, когда отнятый палец от св. мощей мучеников (мученицы?) оказался на своем месте, где был. А газетной болтовне я нисколько не верю» и т. д.

Читатели простят нам эту длинную выписку из раскольнической газеты ради интереса, какой представляет она для характеристики раскола и его беззастенчивых защитников и распространителей. Эти последние знают, что делают, сочиняя и печатая такие сказки: слишком доверчивый к писаниям своих апологетов, темный старообрядческий люд даже придет в умиление, слыша и читая о таких „великих чудесах», что якобы отломленный от мнимых мощей пальчик скрылся из шкатулки, невидимо перелетел несколько верст и «прирос» на прежнем месте, – умилится и вознегодует на «никониан», смеющих не верить в подлинность, святость и чудодейственность мнимых мощей, распространенных Антонием и другими раскольническими архиереями. Как не умилиться простодушным старообрядцам, читая сказание о таком чуде, когда и сам их „владыка Силуан свидетельствует, что «более всего поразили и удостоверили его в святости мощей эти приключения „отнятого“ пальчика? Интеллигентные старообрядцы, издающие переводы ученых иностранных книг, содержащих последнее слово науки, изъясняющиеся по-французски, тронутые современным свободомыслием, разумеется, покачали головой, прочитав письмо Силуана в своей заграничной газете и, быть-может, поначадили за него тех, кого следовало. По всей вероятности и некоторые лжесвященники, в роде Механикова, знакомого с сочинениями Льюиса, не очень довольны письмом Силуана; да и сами г-да Брилиантовы и Мельниковы, надобно полагать, посмеивались, сочиняя его. Но не в них дело,– не в этих интеллигентах, лжепопах и литераторах раскольнических, а в истых старообрядцах, которых собственно и нужно этим лжепопам и литераторам убедить, ради пользы раскола, что толки о фальшивости мощей, распространенных в их среде, якобы несправедливы, что смущаться ими не следует, ибо от мощей этих были вот какие «великие чудеса», – и доверчивые даже к самым нелепым их сказаниям старообрядцы убедятся, цель будет достигнута...

Однако, скажут нам, ведь Силуан ссылается на свидетелей чудес, – на живых свидетелей, да еще состоящих теперь в полковничьих чинах? Действительно ли эти свидетели говорили то, что передает Силуан, мы проверить не можем; а если говорили, то не верить таким свидетелям, как г-да полковники, конечно, не менее Силуана ревнующие о пользе раскола (таких г-д офицеров не мало на Кавказе), – не верить им, мы, конечно, не имеем права⁶; но мы имеем право, как и всякий читатель, указать внутренние несообразности в основанном на их свидетельстве (если таковое было) сказании Силуана, подрывающие доверие к этому скязанию. Укажем некоторые из таких несообразностей.

Говорится в письме Силуана, что „обретение на Кавказе» мощей последовало „в архиепископство» Антония Шутова. А урядник Ягодкин, на свидетельство которого ссылается Силуан, рассказывает, что раньше этого „командир батареи», в которой он служил (православный был этот командир, или старообрядец?– из рассказа не видно), знал уже о мощах, не один раз покрывал их „хорошим материем», и жена его даже получила исцеление от них. Значит, о мощах известно было на Кавказе еще до „архиепископства“ Антониева. Зачем же говорится, что мощи „обретены» в архиепископство Антония? Можно говорить только, что трупы из кавказской пещеры увезены в „архиепископство» Антония и проданы этому последнему. И потом, если о мощах было известно на Кавказе, то, конечно, не одному „командиру батареи», не одним старообрядцам, но и православным; а в таком случае не могло быть не известным о них и православному духовному правительству, которое не преминуло бы позаботиться об их охранении и достойном почитании. Но ничего такого не было: потому и рассказ Ягодкина о „командире батареи», об исцеленной жене его, очень сомнителен.

Говорится, что „четыре тела нетленных мощей лежали на небольшом возвышении», и что „в главах“(?) у них лежали камни с надписью по-персидски: Дада, Гаведдай, Коздоя и Гаргал». Надписи (если он были или есть)⁷, конечно, заслуживают внимания, и не даром в Москве у раскольников ходил слух, что раскольническая депутация, ездившая на Кавказ для исследования о мнимых мощах на самом месте их «обретения», привезла фотографические снимки каких-то надписей. Но вот что сомнительно: Ягодкин рассказывает, что надписи „с большим трудом могли перевести на русский язык, и то тогда только перевели, когда нашли персиянина, знающего хорошо персидский язык». Это было еще до „обретения» мнимых мощей Антонием. Спрашивается: кто же это так хлопотал о переводе надписей? кто нашел наконец персиянина, к удивлению, хорошо знающего персидский язык? Ведь Ягодкин говорил о времени, когда трупы лежали еще в пещере. И как г-да Брилиантов и Мельников, сочиняя письмо от имени Силуана, не сообразили, что требовалось не перевести надпись „на русский язык», а просто разобрать и прочитать ее, если она была и содержала лишь имена: Дада, Гаведдай и проч., имена совсем не требующие перевода на русский язык.

Еще больше несообразностей в рассказе об исцелении Марфы Ивановны Баскаковой. Говорится, что сначала не могла она смотреть на „тела мучеников», а потом возымела такую смелость, что даже отломила палец у „тела, имеющего женские волосы», и это „в знак чудесного исцеления болезни»!⁸ А похождения отломленного пальца? Помимо всего, спросим только: для чего они потребовались? Ведь шкатулка, в которой палец, хранился осталась в целости, значит, он не подвергался никакой опасности, и в чудесном перемещении его не предстояло надобности. Нужно было бы сочинить для большей поразительности чуда, что шкатулка сгорела, а находившийся в ней палец оказался в целости, приросшим к своему месту. Тогда и Силуан с большой основательностью мог бы сказать: „более всего меня поражает то великое чудо»... что „палец оказался на своем месте, где он был“. И еще говорится, что г-жа Баскакова исцеленной рукой „обметала от св. мощей землю, которая соприкасалась к ним»; а выше сказано, что тела лежали на „возвышении» и „не один раз были покрываемы хорошим материем“... Вообще, несмотря на свидетельство г-д полковников, все это сказание представляет много несообразного, а потому и доверия внушить не может.

Далее свидетелем чудес выставляется и сам „покойный архиепископ Антоний». Он уверял, что при омовении мощей, доставленных ему с Кавказа, „вода сбежала розовая и мочившим ей свои болезни и пившим оную следовало во множестве исцеление». Что Антоний мог утверждать, будто „мочившие свои болезни» такой водой получали исцеление, этому можно поверить, так как и о себе он говорил, будто дверем затворенным, и даже запертым, вошел келью Павла Белокриницкого, когда бежал к нему из безпоповства за получением архиерейской шапки. Но как понимать это сказание, что вода с мнимых мощей „бежала розовая? Розовая по цвету, или по благоуханию? Должно быть по благоуханию. И это понятно, потому что Антоний обильно смачивал мнимые мощи всякими благовониями. Жившие в его келье рассказывают, что когда увещевали его не обманывать народ мнимыми мощами (которые, кстати сказать, прятались где-то под кроватью), он отвечал, что они хорошо пахнут⁹...

Но главное не во всех этих внутренних несообразностях сказаний, изложенных в письме Силуана для доказательства подлинности и святости мнимых мощей, почитаемых раскольниками за действительные и святые, – главное в том, что сказания эти противоречат историческим известиям, какие сохранились о мучениках Гаведдае, Каздое и пр. Несомненно, что сии мученики пострадали в половине 4-го столетия, следовательно полторы тысячи лет тому назад. Так ужели, в самом деле, нетленные их мощи лежали 1500 лет в кавказской пещере, никому неведомые, до „архиепископства» Антония, которому будто бы и суждено было обрести их для прославления раскола и раскольнической лжеиерархии? Святая церковь в течение тринадцати столетий до патр. Никона, когда и по признанно самих раскольников была несомненно православной, оставалась будто бы недостойна обладать такою святыней, – а раскол и раскольнический епископ удостоились того!

Что еще известно о мучениках Гаведдае, Каздое, Даде и Гаргале? – где находятся известия о них? Сами сочинители Силуанова письма повелевают нам читать „Житие их в Прологе» под 29 сентября. Послушаем их приказания, – посмотрим, что говорится в Прологе, и возьмем именно Пролог, напечатанный „в первое лето патриарха Иосифа“ (1642 г.), значит требующий вящщаго уважения от старообрядцев. Здесь повествуется, что мучитель (Гаргал), подвергнув Гаведдая многоразличным истязаниям, „тростие поострив, напери все тело его. Святый же, на многи часы сбодаем тростием и Богу моляся, предаде дух свой в руце Господеви. Гаргал же повелел сещи натрое тело мученика и разметати е. Еже вземше со многою честию Дадий же и Авдий, священницы суще, и Арзамат диакон, и принесоша в домы своя, и благоуханием и вонями обвивше положиша и, прилежно славяще Бога. Святаго же и славнаго Даду, сродника царева, егоже и первие много мучивше, съсекоша на уды. И тако и той скончася о Господе. Нецыи же боголюбии, вземше тело его и честне спрятавше, положиша в нарочите месте». Потом мученик Гаведдай явился упомянутым священникам, и велел Дадию идти в царский дом помазать миром и причастить святых тайн Каздою, сестру его. „И сотвори Дадий по глаголу святаго, п крести ю, и даде ей тело Господне, глаголя: спи, сестро, даже до пришествия Господня. И се ангел поят душу ея и взыде на небо. Пришедши же мати ея и обрете ю умершею, и вниде к царю, и рече ему: се, царю, яко безчеловечен и каменосердечен, не пощаде дети своя... Приимши сама ароматы многоценны, и покади святое тело дщерино и царскою багряницею повивше, положи с сыном своим Гаведдаем».

Если бы сочинители Силуанова письма со вниманием прочли это в Прологе, к которому так настойчиво отсылают своих читателей («смотри в Прологе»!), они и сами поняли бы, конечно, что кавказские тела, валявшиеся в пещере без призора, покрытые землею, никак не могут быть признаны мощами свв. мучеников Дады, Гаведдая и Гаргала. Мученик Гаведдай, тело которого все изъязвлено было остриями, после мученической кончины рассечен был на три части. Мученик же Дада был даже рассечен на уды, на многие части. А четыре кавказские трупа все лежали целыми, по свидетельству достоверных раскольнических свидетелей даже полковнического чина. Рассеченные и разметанные части мощей св. Гаведдая были собраны священниками, обвиты благовониями и честно погребены; вместе с ним потом положены и мощи св. Каздои, повитые царской багряницей; а рассеченные на уды мощи мученика Дады были собраны какими-то боголюбивыми христианами и погребены, очевидно, в другом «нарочитом месте». Ясно, что мощи святых мучеников Дады, Гаведдая, Каздоя и Гаргала не могли лежать вместе в какой-то пещере «на небольшом возвышении», как лежали, по описанию указанных свидетелей, кавказские трупы, выдаваемые за мощи сих мучеников. И как могли они, «честно похороненные», лежать столько столетий в таком небрежении?

Много кощунствуют раскольники, выдавая кате-то неведомые трупы за мощи свв. мучеников; еще более нечествуют разные их Силуаны, или стоящие за плечами Силуанов разные Брилиантовы и Мельниковы, усиливаясь доказывать мнимую святость и чудодейственность этих трупов странными сказаниями о невероятных чудесах. Мы не стали бы, конечно, и распространяться об этих сказаниях, не стали бы указывать их нелепость, очевидную для всякого разумного человека, если бы не были убеждены, что они с доверием могут быть приняты многими простодушными старообрядцами, на которых собственно и рассчитаны. Авось наши слова вразумят кого-нибудь из них.

А между тем сочинители Силуанова письма, так упорно и нагло защищая ложь, такими сказками стараясь доказать мнимую святость и чудодейственность каких-то трупов, выдаваемых за мощи святых мучеников, в конце письма, по своему обычаю, разражаются вот какой бранью на православную церковь:

«У нас на Руси (это значит: не так как у вас, владыка Алимпий, – не так, как в Румынии, где издается теперь лживая раскольническая газета), – у нас на Руси не только пишут неправду уличные газеты, но ей битком набиты, как сельдей в бочке, и полемические против старообрядчества книги. Разве правду писал с благословения (?) Синода Питирим в Пращице, что собор в Киеве на Мартина еретика был? Разве правду сообщал он же, что митрополит Феогност скреплял своей подписью по всем листам якобы принадлежавший ему Требник? Ведь всему миру известно, что это ложь! Но ведь эта ложь написана, напечатана в Пращице с благословения Русского Синода, иначе сказать всей их (?) церкви».

Никогда Святейший Синод не «благословлял» печатать ложь. Если в «Пращице», напечатанной по благословению Синода, говорилось о соборном деянии на Мартина, то Синод разрешил печатать о нем потому, что считал это деяние действительно бывшим: значит, благословлял печатать не ложь, а то, что считал за правду. Когда же учеными была доказана, или лучше указана неподлинность деяния, на него православные писатели, знающие это мнение ученых, уже не ссылаются в полемических сочинениях против раскола, в том числе сами члены Синода, как напр., митрополиты Филарет и Григорий. И здесь Святейший Синод поступает так же, как поступил при обнаружении неподлинности мощей мученика Христофора: неправда обнаружена, и принимаются заботы о ее уничтожении. Сочинителям Силуанова письма все это известно; и однакоже они не только молчат об этом, но и продолжают обвинять православную церковь в мнимых подлогах и лжах. Если бы они имели хоть немного добросовестности, то должны были бы из примера православной церкви научиться так же немедленно и искренно обличать и отвергать всякую обращающуюся у них и обличенную уже неправду, а именно в данном случае откровенно признаться, что Антоний вовлечен был в обман известным в расколе шарлатаном, привезшим с Кавказа и продавшим ему какие-то черкесские трупы, выдав их за мощи свв. мучеников, – сознаться в этом и позаботиться об изъятии мнимых мощей из употребления в их храмах и почитания. Но такой добросовестности, правдивости и искренности никогда мы не дождемся от Савватиев и Силуанов, Брилиантовых и Мельниковых, как еще раз показала нам это новая раскольническая газета.

Теперь наши читатели могут иметь понятие о раскольническом „Слове правды“ и могут видеть, есть ли в нем правда. А между тем свою лживую газету (1-й №) раскольнические деятели рассылают повсюду, и знакомым и незнакомым, в обыкновенных пакетах. Несколько лиц, даже не принадлежащих к расколу, из разных мест, между прочим из Баланды (Саратов. губ.) и из Кунгура (Перм. губ.), извещают нас о получении газеты и предлагают нам посмотреть ее, если не имеем. Любопытно, что в Кунгур она прислана по адресу, указанному Швецовым, который, по недоразумению, считает адресата приверженцем раскола и снабжает его собственными подпольными изданиями: ясно, что в деле об издании заграничной газеты принимает участие и сей друг и наставник Мельникова – пресловутый Онисим Швецов; ясно, что издание газеты есть общее дело всех главных ревнителей и распространителей раскола.

Говорят, что в деле этом принимает участие Карлович. Пока этого участия не видно,– Карлович малограмотен и пробавлялся всегда чужими трудами, всего более сочинениями о. Верховского, потом, перед кончиной, оплакавшего свои, столько вреда св. церкви причинившие и столь радовавшие раскольников, дела и писания. Но выдают за несомненное, что Карлович, как известно высланный из России за свои ругательные на церковь сочинения, минувшей осенью приезжал в Россию, жил в Москве, вел сношения с здешними заправителями раскольнических дел, был „принят» самим „владыкой Савватием» и успел получить от сего последнего значительную сумму (ради чего, разумеется, и приезжал) на издание сочиненной им Апологии этого лжевладыки раскольников, представляющей, как мы слышали, целое „житие» его, может быть, с разными чудесами. Теперь сия „Апология“ уже напечатана и украшена портретом Саватея, разумеется, в святительском облачении. А между тем, знают ли раскольники, что этот жизнеописатель и панегирист их „владыки», презираемого и ими самими за его слабоумие и слабохарактерность,– этот продажный жид Карлович, в то самое время, как обирал деньги с раскольников на издание сочинений в защиту и прославление раскола, хлопотал пред высшим российским правительством о великодушном прощении его за службу раскольникам, изъявлял сожаление, что поносил православную церковь и ее пастырей, просил разрешения возвратиться в Россию и обещал посвятить свои силы и таланты на защиту православия против врагов его, и прежде всего, разумеется, против раскольников? Предложения такого защитника церкви, понятно, отвергнуты с негодованием. Догадливый жид мог это предвидеть, и потому в одно и то же время вел сношения с московскими раскольниками и их „владыкой», слабоумным, но очень тщеславным Савватием. Расчет на раскольников, особенно на такого, как Савватий, был, конечно, вернее, и жид Карлович ухал с хорошим гешефтом... Нечего и дивиться на него, – он верен своей натуре: но вы-то, г-да старообрядцы, столь громко проповедующие, между прочим и в своей газете, о своей верноподданнической преданности Престолу и отечеству, – вы со своим „владыкой» не позорите ли себя пред лицом всех верноподданных россиян, принимая у себя людей, которым правительство воспретило въезд в Россию, ведя с ними сношения и участвуя с ними в их преступных делах за границей? И ваша заграничная газета, и ваши подпольные издания, с секретными типографиями в разных уголках России, и ваши сношения с Карловичами, – все это может внушить только сомнения относительно вашей неизменной верности Престолу и отечеству, о которой вы так любите говорить где и когда вам понадобится...

История раскольнического лжепопа в Новозыбкове Ефима Мельникова получила конец совершенно неожиданный, как будто для вразумления нам, что в делах раскола можно всего ожидать у нас, даже и того, что кажется совершенно невозможным. Был предъявлен законным порядком фальшивый вексель, составленный Мельниковым; Мельников по обвинению в составлении этого векселя взят судебной властью, посажен в тюрьму; началось дело по этому обвинению его в уголовном преступлении, с него берутся показания;– и вдруг все это уничтожается, всего этого как будто и не бывало, Мельников освобождается от всякого суда, дело прекращается и он на полной свободе! Мы говорили уже, что из острога он взят был на поруки богачом-Гусевым, главою и опорой стародубского австрийского раскола, внесшим за сохранность своего лжепопа огромную сумму. После этого, с помощью нанятого адвоката, немедленно начинаются хлопоты о соглашении со Шведовой, предъявившей суду составленный Мельниковым фальшивый вексель на ее имя. Шведова – раскольница, духовная дочь Ефима Мельникова: и сей достойный духовный отец ее, а с ней Гусев и другие влиятельные раскольники начали убеждать ее, ради блага и чести „древлеправославия“ прекратить столь соблазнительное и позорное для него дело; адвокат в свою очередь изыскивал и указывал способы, как это сделать: и вот состоялось соглашение раскольнического попа с его духовной дочерью-раскольницей, – он предложил уничтожить вексель, отказался от 25.000 руб., которые желал получить с нее по этому векселю, напротив предложил с своей стороны заплатить ей 2.000 р., если согласится на такую сделку, а достойная духовная дщерь такого духовного отца изъявила на то свое согласие, ради вящщей славы „древлеправославия“ и пресловутой австрийской иерархии. Остальное докончил адвокат, снабженный от Мельникова также обильными на сей предмет средствами: дело прекращено; Мельников опять на полной свободе. Но как же прекращено? – спросят читатели. Ведь фальшивый вексель был уже в руках судебной власти, и виновный в составлении его, сам владелец векселя, указан? Следовало только, законным порядком, установить действительность преступления, чтобы подвергнуть виновного наказанию по силе закона об уголовных преступлениях, и судебное следствие уже начато? – дело могло иметь только два исхода: вексель мог быть признан действительным, и тогда Мельников должен получить не только свободу, но и деньги по векселю, а Шведова подвергнуться суду за неправильное обвинение его в уголовном преступлении, или же мог быть признан фальшивым, и тогда Мельников должен понести тяжкую кару за уголовное преступление? А между тем не случилось ни того, ни другого, – и обвиняемый, и обвинительница, и Мельников и Шведова, оказались невиноватыми! дело прекратилось так, как будто и не начиналось, якоже и не бысть!.. Как могло это случиться? И мы, читатель, при малом знакомстве с судебными порядками, не знаем этого и объяснить не можем; для нас стали только очевиднее две и прежде известные истины: 1) что в судебных делах о расколе и невозможное бывает возможным, и 2) что злато великая сила в руках раскольников. Итак, старый, много видов видавший, раскольнический поп Ефим Мельников опять вышел сухим из воды, опять может на полной свободе строить свои планы о возвеличении австрийского раскола и хлопотать об их осуществлении. А какие строит он планы, об этом далее мы скажем особо.

Теперь Ефим Мельников на свободе; но ведь все же он сидел в остроге, и значит судебная власть имела основание так строго поступить с ним? пятно все-таки осталось на нем? Это правда; и большинство местных раскольников, как нас извещают, даже не скрывают того, что из тюрьмы ему следовало выйти не на свободу, а в некоторые, очень отдаленные места, и авторитет его в местном раскольническом обществе сильно поколеблен этим делом о фальшивом векселе. Видя и понимая это, друзья и покровители Мельникова проповедуют теперь, что будто бы в острог он посажен был вовсе не по делу о фальшивом векселе, а пострадал за своих детей, так смело обличающих (якобы) господствующую церковь, особенно за младшего – Федора, который, именно как смелый защитник древлеправославия, привлечен к суду и, спасаясь от суда, бежал за границу, – сидение в остроге выдается таким образом как страдание за веру. Но если так, если отец посажен в острог за вину сына, то зачем же освобожден он? Ведь суд над сыном еще не кончен и сын доселе живет за границей, уклоняясь от суда: значит, и привлеченный к ответственности за него отец (если бы так было) не мог быть освобожден от этой ответственности, должен был бы и доселе сидеть в остроге. Вообще, попытки разных Гусевых в Стародубье и Морозовых в Москве обелить Ефима Мельникова совсем неудачны...

А что Федор Мельников сделался эмигрантом, бежал за границу, при помощи лжеепископа Измаильского Анастасия, живет теперь в Румынии и издает там раскольническое „Слово правды» (как мы и были уверены), это уже известно теперь со всей достоверностью, и сами раскольники этого не скрывают. Вскоре после бегства за границу он отправил письмо с известием об этом к своему учителю и участнику всех злых его деяний, Онисиму Швецову, и к жившему у Швецова брату Василию: в письме этом (которое надеемся напечатать) он проклинает Россию и приглашает своих друзей бежать, по его примеру, из этой „проклятой, варварской страны», где отца его (за составление фальшивых векселей) посадили в острог (да потом и отпустили с миром), а его (за дерзкие ругательства против церкви) преследуют судом... Эти речи раскольнического эмигранта, составляющего по свидетельству самих раскольников австрийского согласия, их красу и славу, эти его ругательства на Россию, и приглашение бежать из нее, хорошее свидетельство о том патриотизме, о той верности престолу и отечеству, которыми так любят хвастаться старообрядцы, „приемлющие» австрийское священство...

Теперь о другом пребывающем за границей раскольническом писателе. Мы упоминали прошлый раз, что Карлович, секретно приезжавший в Москву, видевшийся здесь с главными раскольническими дельцами и с самим Савватием, получив от последнего некую сумму денег, напечатал за границей книгу своего сочинения под названием Савватиевой „Апологии». Книга эта, или точнее книжка в 34 страницы, распространяемая в Москве, разумеется, Брилиантовым, привилегированным распространителем всяких раскольнических подпольных изданий, дошла наконец и до наших рук. Вот точное ее заглавие: „Апология Савватия старообрядческого архиепископа московского. В. М. К. (т. е. Владимир Михайлович Карлович, или, пожалуй, Кирасевский, так как сей раскольничествующий жид имеет две фамилии). Черновцы, из типографии Г. Чоппа, 1894“. Познакомим хоть немного читателей с этим курьезным произведением раскольнического апологета из выкрещенных жидов. В нем есть, конечно, „предисловие» и послушайте, как торжественно начинается оно:

„Взявши перо для составления апологии Савватия, нашего (?) московского старообрядческого архиепископа, мы считаем не лишним, прежде всего, остановить внимание читателя на следующих наших соображениях.

„Период настоящего столетия дал сильный толчок современному цивилизованному миру, расшатал спящий мозг человечества, расширил в нем (в мозгу человечества?) дух жизни, дух знания и науки и дух искусства до такой степени, что оно (искусство?), воспрянув от своего глубокого сна, мрака и невежества, без оглядки (!) на времена старинного закала, вступило в совершенно новый путь идей и понятий, и во всех пунктах гражданской и общественной жизни объявило гуманность, свободу и равноправность так, что давно прошедшие тяжелые условия (?), весьма резко изменились к лучшему, короче сказать, вся индивидуальная жизнь общественного строя без всякого стеснения своей совести стала самостоятельно действовать по личным убеждениям и понятиям, строго соблюдая при том (?) законы и правила государственные и общественные».

„Следуя беспримерным тенденциям этого духа мировоззрения, лучшие факторы современной прессы и мудрые представители стоящие во главе государственного и общественного благоустройства, совершенно забыли свои заветные мечты (?), гонения и преследования“ и т. д.

Не правда ли, – такому красноречию может позавидовать и сам г-н Механиков! И ему не придумать таких блестящих выражений, как напр. „период настоящего столетия расшатал спящий мозг человечества», или „следуя беспримерным тенденциям духа мировоззрения, лучшие факторы современной прессы!» А кто, кроме Карловича, мог бы начать защиту раскола со всей его тьмой и невежеством, защиту наиболее невежественного и малограмотного из раскольнических лжеепископов, высокопарными толками о том, что человечество (не в лице ли именно Савватия?) „воспрянуло от глубокого сна, мрака и невежества»? Впрочем, приступая к защите раскола в лице его лжеепископа, он, пожалуй, справедливо (хотя и безграмотно) говорит о действовании „без всякого стеснения совести, по личным убеждениям и понятиям», ибо у раскольников, их нынешние мнимые богословы, Швецов и Механиков, даже в решении догматических вопросов „без всякого стеснения совести» руководятся „своими личными убеждениями и понятиями», отвергнув авторитет и слова Божия и святоотеческих писаний... И такими-то бестолковыми, безграмотными, хотя и громкими фразами, наполнены две трети книжки Карловича, чего впрочем и следовало ожидать от этого жалкого сочинителя, под защиту которого прибегли, к своему позору, раскольники австрийского согласия.

Но чем же вызвана „Апология Савватия?» кто нападает на него? против кого вздумал защищать его Карлович?

В первой главе (книжка состоит из трех глав), а также и в „предисловии, речь идет об изданной Рыскиным „под фирмой Русского Листка брошюрки под заглавием Разоблаченный раскол, в которой (по словам Карловича) без всякой застенчивости и стыда решился (Рыскин) литографическим путем вывести на сцену каррикатурную картинку, в виде огородника, нашего старообрядческого архиепископа Савватия». За эту брошюрку и за эту „картинку Савватия“ г. Карлович осыпает г. Рыскина самой отборной бранью. Брошюрки, о которой идет речь, мы, говоря по правде, не читали, потому что, прочитавши некоторые други статьи г. Рыскина о расколе, утратили всякий интерес к тому, что он писал потом об этом предмете. Но и не читавши брошюрки можем сказать, что г. Карлович в „Апологии» совсем и не подумал разбирать ее по существу, а ограничился одной бранью на ее автора, да еще авторитету „Русского Листка» противопоставил авторитет „одного почтенного органа русской прессы», именуемого „Московский Листок», где была напечатана против г. Рыскина обличительная статья, из которой и привел длинную выписку. Не видали мы и „картинки Савватия“, изданной г. Рыскиным; зато видим „картинку» этого раскольнического „владыки», приложенную самим г. Карловичем к его „Апологии», как надобно полагать, с той именно целью, чтобы загладить впечатление первой, – и нам кажется, что если та первая, изданная г. Рыскиным, „картинка», изображавшая Савватия „в виде огородника» была „каррикатурна», то еще „каррикатурнее» эта вторая, изданная самим Карловичем, на которой Савватий изображен „в виде» архиерея, в полном святительском облачении, с высоким архиерейским посохом в левой руке и с подъятой на благословение десницей. В глазах православного это даже не каррикатура, а наглое кощунство. Кафтан огородника во всяком случай несравненно приличнее для Савватия, нежели митра и саккос с омофором...

В двух остальных главах Апологии речь идет уже не о ком другом, как именно о нас; Савватий защищается здесь от наших якобы нападений на него. Этой защите предпослано небольшое вступление, представляющее как бы характеристику нашей деятельности против раскола. Вот что говорить о нас г. Карлович:

„После всего, до сих пор, нами сказанного, мы должны придти в соприкосновение (?) с лицом совершенно неравным тому маклаку и вымогателю 12.000 франков¹⁰, лицом вытекающим (?) из сферы академической мудрости, лицом науки, стоящим в зените (?) своего призвания, но к сожалению, подпадшим под влияние казенщины, а именно профессором Николаем Ивановичем Субботиным.

„Николай Иванович, лет 25 тому назад по долгу науки и своего призвания, был человеком более гуманного воззрения, но теперь, сделавшись официозным литератором, он обратился вспять и далеко ушел в густой туман невежества и глумления по старообрядческому вопросу, взял на себя роль старой тактики, тактики, состоящей из смеси суровоподдельных (?) исторических событий, он при всяком удобном случае готов вызвать прошедших терроров (?) всякого несогласного с его мнением, день и ночь, своей академической реторикой, по ватиканским (?) теориям практикует о подстрекательстве русско-народного духа, об истреблении всего старообрядчества...

„Нам весьма не хотелось (?!) поставить г. Субботина на ряду с человеком продажной совести, как например наш (?) Рыскпн. Но к сожалению, сделавшись запальчивым адвокатом казенщины, Николай Иванович идет на пролом против правды п истины, отстранив от себя всякую идиллическую (?) способность, он официальным голосом, всякими извращениями фактов критикует не только одних старообрядцев, но и их священнослужителей» и т. д.

Минуя все нелепости и бессмыслицы этой высокопарной филиппики против нас, нельзя не заметить, что г. Карлович выразил в ней, хотя и очень бестолково, господствующее у подобных ему раскольнических апологетов мнение о наших отношениях к расколу,– не от него первого приходится слышать, что будто бы мы изменили наши прежние воззрения на раскол, вместо прежних «гуманных» стали в какие-то «официозные», «казенные» к нему отношения, даже превратились в жестокого гонителя, стремящегося «к истреблению всего старообрядчества». Утверждая это, г-да апологеты раскола говорят неправду. Никогда мы не изменяли наших воззрений на раскол. И двадцать пять, даже тридцать пять лет тому назад видели в нем, как видим и теперь, именно раскол, крайне враждебный православию, стремящийся к ниспровержению православной церкви всевозможными, даже самыми беззаконными способами; и теперь, как тогда, наши отношения к расколу не имеют ничего официального и казенного, а именно такие, какие должен иметь к нему каждый верный сын православной церкви, всей душой ей преданный и пекущийся об устранении всего враждебного ей, всего причиняющего ей вред. Не скрываем, что прежде приходилось нам говорить с уважением и сочувствием о некоторых лицах, принадлежавших к старообрядчеству, как напр. о Ксеносе, которого и теперь каждый раз вспоминаем с живым чувством сострадания к нему, так печально кончившему свою жизнь, даже о Кононе, который при всех его религиозных заблуждениях невольно привлекал к себе наше сочувствие своим кротким нравом, смирением и разумностью, особенно о старообрядцах, готовившихся присоединиться и вскоре потом присоединившихся к церкви, каковы напр. о. Онуфрий, и сам приснопамятный о. архимандрит Павел, с которыми только начались тогда наши близкие отношения; но и тогда мы с такой же, как ныне, даже с большей энергией клеймили ложь раскола и поборников этой лжи – Кирилла, Софрония, Антония Шутова, Прокопа Лаврентьева и многих им подобных. А теперь, г-да старообрядцы, где у вас Ксеносы, где люди, подобные даже Конону, к которым можно было бы иметь уважение и относиться с сочувствием? Их место занимают теперь Швецовы и Перетрухины, Брилиантовы и Мельниковы, люди открытым лицом проповедующие ложь, нагло ругающие церковь, для распространения раскола и ради своих личных интересов готовые на все беззаконное и преступное, или же тупоумные Савватии и безнравственные Силуаны... Какое и кому могут они внушить уважение и сочувствие? II вот вам еще доказательство, что наши отношения к расколу нимало не изменились: разве 25 лет тому назад ваш знаменитый Аркадий Славский, в своих известных письмах, не выступал против нас с такими же точно жалобами, вопияниями и чуть не проклятиями за гонение на раскол, с какими явился теперь ваш апологет из выкрещенных жидов? Заметьте притом, что мы всегда отличали, и отличаем, раскол в существе его, равно как присяжных его защитников и распространителей, начиная с Швецова и кончая Карловичем, также его представителей в роде Савватия и Силуана,– отличали, и отличаем, от жалких и невинных жертв раскола, от религиозного, но темного народа, доверчиво слушающего лукавых раскольнических учителей, смущаемого и развращаемого ими: со всем негодованием восставая против первых, мы всегда с любовью и состраданием относились и доселе относимся к последним, – к этим не сознающим всей гибельности своего положения, бедным жертвам раскола.

Если мы сделали эту, несколько длинную, отповедь на филиппику Карловича, то вовсе не потому, чтобы придавали какое-нибудь значение жалкой и бестолковой болтовне раскольнического апологета из жидов, а потому, что считали не излишним ответить на довольно распространенные у раскольников (и не одних раскольников) толки о нашей деятельности относительно раскола.

Стоит ли затем говорить, против каких нападений с нашей стороны и как защищает Карлович Савватия? Совсем не стоит. Скажем только, в чем дело. В 1882г., когда московские раскольники австрийского согласия избрали Савватия в достойные преемники Антонию Шутову, их глаголемому архиепископу, мы напечатали в «Московских Ведомостях» краткую биографию новоизбранного, на основании сведений, собранных о нем от людей, хорошо его знавших и вполне добросовестных. В биографии говорилось между прочим о частых побегах и арестах Савватия и упоминалось, что при одном допросе он отказался от своего епископского звания, за что Антоний подверг его запрещению (и это несомненный факт). Тогда выступил против нас защитником Савватия некто г. Ушков, в забытой теперь «Московской Газете» некоего г. Погодина. На статью Ушкова мы отвечали опять в «Московских Ведомостях». Новая статья вызвала в той же газете новый, запальчивый ответ г. Ушкова, а мы в свою очередь разобрали его подробно в только-что возобновленном тогда «Братском Слове», где читатели и могут, если есть желание, просмотреть всю эту историю (Бр. Сл. 1883 г., стр. 95–106). И вот теперь г. Карлович снова повторяет давно опровергнутые нами возражения Ушкова, – повторяет большей частью буквально, разумеется, совсем не упоминая о наших возражениях. Взятое из статьи Ушкова он только дополнил пространными красноречивыми разглагольствиями о «беспримерных гуманных тенденциях и либеральных принципах, расшатавших спящий мозг человечества». Вот и все. Стоит ли говорить о такой «Апологии»?! Разве привести из нее для любопытствующих читателей некоторые подробности о необыкновенных бегунских подробностях «владыки» Савватия.

«Достигнув 20-летнего возраста, – рассказывает Карлович о Савватии,– ушел он от лукавого мира сего в скит, находящийся в кунгурских лесах Перм. губ. и поступил в монашество», т.-е. попросту говоря, ушел к раскольникам, скрывавшимся в этих лесах от правительства. Из Кунгурского ушел потом в Усинский уезд и поселился в келье, находившейся в каком-то овраге: здесь напали на него татары, но приглашенные им окрестные беглые раскольники «успели захватить татар и помяли им ребра», в чем, конечно, принимал участие и «владыка» Савватий. В другой раз, «услышав шум (приближающихся) татар, он босиком выбежал в лес и пробираясь через овраги и пни, долгое время скитался по лесу». Потом «в 1861 году Савватий, будучи уже епископом, в селе Кривоколе (Перм. губ.) во время молитвы был настигнут (?) исправником и казаками, но при усиленной защите молящегося (?) народа (значит, была схватка с казаками?) ему удалось спастись бегством». В 1863 г. «по указанно Московского Духовного совета», Савватий переписался из шадринских купцов в павловские, Москов. губ., а в 1864 в тульские¹¹, но епископствовал у тобольских раскольников. Здесь, в Тобол. губ., в деревне Подволомной волостное начальство с понятыми «хотело арестовать его, но он имел возможность спастись бегством, и бежал 12 верст, наконец достиг до села Омутного». Потом, в г. Тюмени, при отправлении Савватием богослужения у одной купчихи, «городничий с понятыми и казаками в полночь» явился арестовать его; но Савватий «собравшись с духом, выставил заднюю ставню и босиком прыгнув с высоты шести аршин (!) бежал верст пятнадцать в деревню Решетниково к своим единоверцам».

Поистине, „владыка» Савватий обладает такой редкой способностью бегать, что ему может позавидовать в этом любой из членов его бывшей сибирской паствы. Уж не поэтому ли благодетельная московская полиция и не смеет его беспокоить?– все равно, убежит; лучше, да и выгоднее, оставить в покое и совершенной безопасности! Приведенное сказание о побегах Савватия составляет, несомненно, наиболее интересную страницу в его «Апологии», сочиненной и изданной Карловичем; а все остальное совершенный вздор, неудачное упражнение в либеральном фразерстве полуграмотного выкреста из жидов, под защиту которого не посовестился прибегнуть именуемый архиепископ старообрядцев.

И такое-то произведете своей заграничной «прессы» распространяют г-да Швецовы и Брилиантовы, во славу и на утверждение раскола! Как же вы требуете, чтобы мы имели к вам хоть сколько-нибудь уважения и хоть сколько-нибудь снисходительности к прославляемому и защищаемому вами расколу?

Изданная Карловичем «Апология» Савватия, конечно, вздор, и распространяя ее, г-н Брилиантов занимается пустяками, может-быть, только выгодными для него и для Карловича. Но если что совсем уже не вздор, так это замыслы Ефима Мельникова с его компанией о закреплении и утверждении австрийского раскола в России через признание правительством законности его фальшивой иерархии, – замыслы, к которым он через посредство своих московских приятелей, старается привлечь и московских, наиболее влиятельных по богатству и положению в обществе, старообрядцев. Но об этом в следующий раз.

Мы обещали прошлый раз познакомить наших читателей с крайне смелыми замыслами раскольников австрийского согласия. Сам изобретатель и проповедник этих замыслов, недавний острожник Ефим Мельников, довольно откровенно излагает их в письме к известному московскому торговцу старинными и раскольническими книгами С. Большакову, писанном, как видно, еще до ареста за фальшивый вексель. Печатаем письмо с полученной нами (издалека) точной копии.

Глубокочтимый Сергей Тихонович.

Книги Ваши возвращаю Вам через Михаила Ивановича Брилиантова, я с ними обращался к Г. А. Гусеву, но у него есть таковые¹².

Относительно сообщаемого Вами разговора с К. Т.¹³ о мысли предложении для блага церкви Христовой, приношу Вам мою душевную благодарность.

Но жаль, что наша духовная дипломатия не в состоянии учинить дело по достоинству, а по этому не могут подвигнуть капиталистов наших с щедротами к принадлежащему делу для всеобщего желания получить равноправие, гарантирующее будущность нашего Христианства. Ведь прошло же 170 лет в инквизициях наших предков, пока нашелся советник Г. Бенкендорф, посоветовавший с нашими нуждами обратиться к греческой церкви, что по совету его и было сделано¹⁴. Митрополит Амвросий взят быль от греческой церкви и утвержден в качества митрополита в австрийской церкви¹⁵, и тем прекращен был раз на всегда наш бывший духовный недостаток в пастырях, приемлемых от господствующей церкви, а потом помалу и жестокое гонение само собою ослабело. Но за 170 лет много потеряно нашими предками, ибо не могли выдержать натиска от страны господствующего духовенства, многие вопреки религиозного убеждения переходили на его сторону и делались ужасными притеснителями своей братии, держащейся древнего предания, а потом и самая братия, держащаяся заветного предания св. отец, от сильного давления господствующей власти разъединялись на безпоповцев и поповцев и на разные разделы¹⁶. А найдись советник, подобный Бенкендорфу 150 лет назад, и сделай тогда то, что сделано в 1846 году¹⁷, то не могла бы наша церковь, неотступающая от древнего благочестия, настолько обессилить и подвергнуться инквизициям на столь продолжительное время от новообрядствующей, Никоновской, которая скорей сама бы образумилась. Пример этот исторический (?) дает нам ясно, как день, видеть, что следует обращаться и опять к той же греческой церкви, от которой принят был митрополит Амвросий, о котором как законном происхождении, освящении и незапрещении мы имеем от Константинопольского патриархата три протокола, на основании коих можем просить Константинопольский патриархат о признании нашего священства законным, как законно-происходящее от их греческого законного митрополита Амвросия. А по признании и утверждении греческой церкви нашего священства, происходящего от митрополита Амвросия, законным, мы тогда можем просить официально наше русское правительство признать его законным, как оно признано греческой церковью, матерью русской, а потом и гарантировать его правами как законное.

Единоверие есть вовсе незаконное существование, беспримерное в истории, антиканоничное¹⁸, но схлопотали и завоевали они себе права перед правительством, да и живут себе на широкую ногу¹⁹, и духовенство господствующее хотя и видит, что единоверие есть струп неизлечимый их церкви, но смотрит как на болячку ее тела, перенося терпеливо ее боль²⁰. А мы, имея свою законную иерархию и распространенную не только в России, но и в иных державах, да и не умеем, или не хотим позаботиться о себе²¹, живем и дожидаем пока над нами разразится или гнев начальства, или милость блеснет, как солнце из-за тучи на несколько минут, чему мы не нарадуемся. А не лучше ли бы позаботиться, и быть покойным раз навсегда. Уже четвертое царствование наступило при существовании нашей митрополии: при Николае I учреждена; при Александре II получила ослабу от гонения; при Александре III гарантировано, хотя и в тесных рамках, правами от 3 мая 1893 года, а при Николае II, как слышно, добром государе, достойно и праведно получить права, хотя наравне с единоверцами; но для сего требуется соединиться к этой мысли и единодушно просить державу власти, заранее обсудив зрело, как это сделать; ибо дитя не плачет, мать не разумеет²².

Присем имею честь быть высокопочитающим Вас Иерей Ефимий Мельников.

Не станем говорить о грубых исторических и иных несообразностях, об очевидных лжах в письме Ефима Мельникова, которые мы кратко отметили уже в подстрочных замечаниях. Обратим внимание только на главное, – на самые планы, которыми занят Мельников вместе с своими сообщниками и о которых довольно откровенно говорится в его письме. Предполагается просить константинопольский патриархат, чтобы признал раскольническое австрийское священство законным, „как законно (будто бы) происходящее от их греческого законного митрополита Амвросия», а потом, когда это будет достигнуто, „официально просить и русское правительство – признать его законным, как оно признано греческой церковью, матерью русской, и гарантировать его правами, как законное»; права же предполагаются „хотя, (т.е. по меньшей мере) равные единоверцам». Таковы, откровенно выраженные в письме, скрытные планы хитроумного раскольнического лжепопа, о которых, надобно сказать, мы уже догадывались и в то время, когда он с одним из сыновей и с целой раскольнической депутацией ездил на восток для разысканий об Амвросие и завязал сношения с константинопольской патриархией. Планы хитро задуманы; но осуществить их, конечно, не придется, ибо затевается невероятное и невозможное дело.

Предполагается, что русское правительство непременно признает австрийскую лжеиерархию законною, если таковой признает ее константинопольский патриархат, о чем, прежде всего, и станут хлопотать. Но, во-первых, ужели непременно обязана будет русская церковь признать фальшивую раскольническую иерархию истинной и законной, если таковой (предположим невероятное) признал бы ее цареградский патриархат? Греческая церковь, конечно, матерь церкви русской, и дщерь обязана иметь уважение к своей матери; но дщерь эта уже давно достигла полного совершеннолетия, давно живет самостоятельной жизнью, и, при всем ей уважении к матери, не решится подчиниться ей, или последовать за ней в таком деле, которое сама найдет противным церковным канонам и святоотеческому учению. А во-вторых, невозможно и допустить, чтобы сама эта матерь, церковь греческая, строгая блюстительница православных догматов и соборных канонов, решилась на такое противное святоотеческим писаниям, антиканоническое дело, как признание законной несомненно беззаконной раскольнической иерархии. На чем основывает Мельников свои расчеты – достигнуть успеха в этом деле у греков? Вот, по его собственному указанию, эти основания: Амвросий грек, законно поставленный греческий митрополит, несостоявший под запрещением, как свидетельствуют якобы находящиеся у Мельникова три протокола константинопольской патриахии; раскольники взяли его от греческой церкви, и от него «законно» произошла их иерархия: значит-де, греки обязаны «признать законным священство, законно происходящее от их греческого законного митрополита Амвросия». Несомненно, Амвросий был грек, был и законным греческим митрополитом; признаем и то, что по лишении кафедры он запрещению подвергнут не был; согласимся на время и с тем, что раскольниками он принят был от греческой церкви. Но как принят? – кем и куда принят? – об этом-то, самом главном пункте, Мельников и умалчивает; а если бы не умолчал, то сам должен бы признаться, что Амвросий «принят» незаконно, а потому и основанную им иерархию невозможно признать «законно» происшедшей от греческой церкви, а следовательно нельзя признать и правильной, законной. Раскольники, по настоящему, не могут даже и говорить, что приняли Амвросия от греческой церкви. Принимают то, что дается; а греческая церковь вовсе не давала им Амвросия, – они украли его у греческой церкви, тайком, переряженного в казацкий балахон, увезли его из Константинополя, от греческого патриарха, в ведении которого он находился. Раскольники могут только говорить, как следовало сказать и Мельникову, что они приняли к себе, в раскол, тайком убежавшего из греческой церкви митрополита Амвросия, и отнюдь не имеют права говорить, что приняли его от греческой церкви, как будто она сама дала им Амвросия. И к себе-то как они приняли краденого митрополита? Приняли как еретика, по второму чину, под миропомазание, предварительно заставив его проклясть ту самую греческую церковь, от которой, говорят теперь, приняли его. Кто принял? Беглый поп, и до бегства не имевший права на такие действия, как принятие и утверждение епископа в сущем его сане, а теперь уполномоченный на такое беззаконное дело простыми монахами и мирянами. Куда приняли? – В раскол, в общество, канонически осужденное и подвергнутое анафеме собором, на котором председательствовали греческие же патриархи и присутствовало множество греческих архиереев. О всем этом Мельников не упоминает и не хочет знать; но все это должны будут припомнить, разузнать и принять во внимание греки, получив просьбу о признании Амвросия законным митрополитом раскольников и начатой им раскольнической иерархии законной, – а разузнав и обсудив все это, должны будут несомненно отвергнуть просьбу раскольников и объявить их священство совершенно незаконным. Притом же о каком признании идет речь? Руководимые Мельниковым, раскольники о том ли будут просить греческую церковь, а потом и российскую, чтобы их мнимые епископы и священники амвросиевского происхождения, были признаваемы в действительных санах при оставлении ими раскола, при переходе в православие? или о том, чтобы признаны были таковыми, оставаясь по-прежнему в расколе, в прежнем полном отделении от церкви, при прежних раскольнических понятиях об ней, как о церкви еретической, от которой сами будут, как и прежде, принимать совращенных по-второму чину еретиков, каким приняли и Амвросия? В последнем случае (а о нем, без сомнения, и идет речь у Мельникова), просьба, как само собой понятно, будет отвергнута с негодованием греческой церковью, а тем паче российской. Та же участь должна постигнуть ее и в первом случае по изъясненным выше причинам, т.-е. никак не может православная церковь признать законным священство, происшедшее от митрополита, хотя и получившего поставление в ней самой, т.-е. в православной церкви, но изменившего ей, воровски бежавшего из нее, публично осудившего ее в мнимом еретичестве, вступившего в канонически отлученное общество раскольников и здесь принятого по второму чину еретиков незаконным, беглым раскольническим попом. Вот если бы Амвросий, будучи православным митрополитом, по каким-либо побуждениям (допустим, что по таким же, как и раскольники) сам вместе с своей православной паствой отделился от православной церкви, образовал свое особое церковное общество, для которого стал бы поставлять епископов и священников, и за это вместе со всем его обществом подвергся отлучению от церкви, и если бы это, образованное им, общество вместе с поставленным от него духовенством, или отдельные лица из этого духовенства, сознали потом неправильность своего отделения от церкви, и явились к ней с раскаянием и просьбой о воссоединении, тогда уместен был бы вопрос о том, принимать ли происшедшее от него духовенство в его действительных санах, и вопрос мог бы быть решен в положительном смысл, ибо здесь сохранилась бы апостольская преемственность хиротонии, подобно тому, как наприм., в церкви католической. Но когда Амвросий, отделившись, или бежавши от церкви, сам принят был, как еретик второго чина, в новое для него общество, притом канонически отлученное уже от церкви, и со времени этого отлучения почти два столетия не имевшее епископа, т.-е. лишенное непрерывной преемственности хиротонии, он уже не мог восстановить в нем, или связать собой эту на двести лет прерванную преемственность, и потому произведенные им рукоположения не только с православной, но и с старообрядческой точки зрения являются неправильными и недействительными, основанная им иерархия не может быть признана законной. Здесь необходимо требуется иметь в виду, сохранилось ли преемственное от апостолов существование хиротонии именно в том церковном обществе, в которое вступил, к которому прицепился Амвросий, а не в том, где он прежде получил поставление и с которым разорвал всякое общение. Будь у раскольников хоть один епископ, имеющей преемственное рукоположение напр. от Павла, епископа Коломенского (если бы Павел, приставши к раскольникам, успел поставить для них епископа, еще до извержения из сана, и таким образом основать старообрядческую иерархию) и будь Амвросий принят в раскол именно таким епископом, тогда поставленные им лица, как и поставленный принявшим его епископом, имели бы преемственность хиротонии, и вопрос о признании за ними действительных санов, при переходе их в церковь, имел бы основание; а теперь нет основания и ставить такой вопрос.

Итак ни в каком случае православная церковь не может признать законным раскольническое духовенство амвросиевского поставления, и Мельников с своей компанией напрасно рассчитывает получить ему такое признание от константинопольской патриархии, где хорошо сумеют оценить его доводы в защиту Амвросия и определить истинное достоинство основанной этим последним раскольнической иерархии. Но Мельников, кажется, и рассчитывает не столько на свои доводы в пользу Амвросия, которые, по всей вероятности, и сам находит очень слабыми, а греками и тем паче будут признаны таковыми, сколько на иные, обычные у раскольников, способы достигать успеха даже в беззаконных делах. Чтобы склонить греков на свою сторону, раскольнические дельцы намерены прибегнуть к тому же, что делал отчасти и Павел Белокриницкий, учреждая иерархию, – будут стараться (и уже стараются) внушить грекам или подогреть в них нерасположение к русской церкви, и именно указанием на ее отношения к распре болгарской церкви с константинопольской. Не даром они довольно настойчиво толкуют теперь, что будто бы и русская церковь, вместе с болгарской, должна быть объявлена схизматической, состоящей под отлучением константинопольского патриархата; не даром в их заграничной газете явились известные вопросы о болгарской схизме, в составлении которых, как нас уверяют и как можно верить, принимали участие не одни раскольники, а помогал и Востоке. Другое, еще более обычное у раскольников средство, которым Мельников рассчитывает достигнуть успеха своим замыслам у греков, это деньги и подкуп, на что есть ясные намеки в его письме. Нужно иметь слишком низкое понятие о греках, чтобы они в церковном деле, и такой при том важности, как признание многочисленного раскольнического духовенства в России, явно беззаконного, законным, дозволили увлечь себя столь грубыми и бесчестными средствами. Что касается последнего из этих средств, то и сами более рассудительные из раскольников, очевидно, находят его не удобным и излишним в виду явной невозможности достигнуть успеха в данном случае: Мельников в письме своем прямо жалуется, что раскольническая «духовная дипломатия не в состоянии оценить дело по достоинству; а потому не могут подвигнуть капиталистов с щедротами к принадлежащему делу». Ясно, что «капиталисты» раскольнические, и прежде всех упоминаемый в письме К. Т. С., считают дело именно несбыточным и не намерены тратить на него своих «щедрот», к крайнему огорчению Мельникова, который рассчитывал, конечно, что эти «щедроты» грекам пойдут через его руки. Из письма его можно также приметить, что в виду такого нерасположения капиталистов тратиться на осуществление его планов, он и сам уже сомневается в их успехе.

Итак планы Мельникова совершенно не сбыточны; но тем не менее они заслуживают полного внимания, и пренебрежительно относиться к ним никак не следует, особенно в виду тех ожиданий и надежд, какие возлагаются раскольниками на предстоящее торжество коронования Их Величеств. Не даром же Мельников пишет в заключение, что теперь, от нового Государя «достойно и праведно получить им права хотя наравне с единоверцами». Вот как немногого желают теперь раскольники австрийского согласия! – им хочется только, чтобы их духовенство было сравнено в правах с самим православным духовенством, так как единоверческое духовенство имеет те же самые права, как и православное! Вообще, письмо Мельникова весьма интересно и важно в том отношении, что показывает нам, какие смелые и широкие замыслы строятся в настоящее время раскольниками австрийского согласия для упрочения и усиления их фальшивого священства, и без того уже пользующегося полной свободой и безопасностью, во вред и унижение православной церкви. Из него можно также видеть, какое близкое участие в этих замыслах принадлежит самому Ефиму Мельникову, действующему в союзе с своими сыновьями и приятелями. Да, этот старый раскольнический поп умеет не только составлять фальшивые векселя в своих личных интересах, но и затевать дела гораздо боле серьезные в интересах всего австрийского раскола, не забывая конечно и при этом своих собственных...

Старый Мельников, после всех совершенных им преступлений, спокойно пребывая в пределах любезного отечества, строит планы о приобретении от русского правительства прав австрийскому лжесвященству, равных с правами православного священства, если еще не больших; а юный сын его Федор, не мене спокойно пребывающий за границей, куда бежал, спасаясь от суда за свои преступные действия, учиняет, с помощью своей газеты, иного рода подвиги, вполне его достойные, и также, должно быть, для вящшаго усиления и прославления раскола.

Надобно сказать, что пересылая в Россию свою заграничную газету во множеств экземпляров знакомым и незнакомым, г. редактор однако же не высылает ее даже платным подписчикам, если это люди ему не угодные. Так, мы своевременно послали деньги в редакцию сего мнимого „Слова Правды», чтобы газета была высылаема на имя одного из наших сотрудников, – и доселе не получили ни одного номера, хотя их вышло уже три.

Приходится поневоле отыскивать газету у раскольников, что не всегда удобно. Второго номера не удалось видеть, но третий успели приобрести, и о нем-то хочем сказать несколько слов, так как в нем Федор Мельников вполне ясно показал, до каких чудовищных размеров доходит его бессовестность и наглость.

Главное, о чем идет речь в этом номере, есть целиком напечатанный „совершенно секретный» циркуляр Министра Внутренних Дел от 7 октября прошлого года о беглых попах. Мы, конечно, нимало не удивляемся тому, что „совершенно секретный» правительственный документ находится у раскольников и печатается ими за границей. Давно известно, что такого рода документы бывают в руках раскольников даже прежде, чем дойдут в руки тех, для кого писаны, – на это горько жаловался в свое время еще митрополит Филарет. Любопытно собственно то, какие речи о секретном циркуляре Министра ведет беглый раскольник в своей заграничной газете. Во-первых, он с неимоверной дерзостью обвиняет г. Министра Внутренних Дел в издании от имени Государя Императора таких распоряжений, каких Государь Император не делал и даже не мог делать. В указе Министра говорится: „Государь Император Высочайше повелить соизволил»... „сообщая о таковой Высочайшей воле» а Мельников кричит из-за границы, конечно повинуясь приказу здешних российских, особенно московских, заправителей раскола: „мы не смеем думать, чтобы циркуляр о беглых попах был бы выражением действительной воли русского Государя... Весь этот циркуляр не есть воля русского Императора»... Такой дерзости относительно г-на Министра Внутренних Дел, которому подведомы дела о расколе, раскольники, полагаем, не дозволили бы себе, если бы этот высокий сановник не получил другого назначения. И вот раскольническая благодарность ему, может быть, за многие оказанные им снисхождения и прямо благодеяния расколу! Но московские и всероссийские заправители раскола не опрометчиво ли действуют, дозволяя своему заграничному газетчику печатать такие дерзости о бывших министрах? – Ведь они весьма поучительны и для действительных, благоволением которых раскол никогда не пренебрегал и которые примером предшественников могут научиться, заслуживают ли раскольники их благоволения.

Затем, все по поводу того же „циркуляра», заграничный раскольнический газетчик с остервенением (иначе нельзя выразиться) нападает на другого высокого сановника, а вместе и на нашу смиренную особу, никаким государственным делам непричастную. Опровергать брань, ложь и клевету, здесь расточаемые, и противно и бесполезно. Приведем один образчик их. Вот что между прочим говорит об этом сановнике и обо мне раскольническое „Слово Правды»: они „своими затеями (т.-е. тем, что изложено в циркуляре) стремятся произвести в Русском государстве, в мире старообрядчества (как будто „мир старообрядчества» и „Русское государство» одно и то же!) народный бунт, к чему уже подготовляется и почва в Субботинском журнале „Братское Слово», – разумеем науськиванье (?) беглопоповцев на право владения ими Рогожским Кдадбищем и богаделенным домом. Чем же, в таком случае, эти лица... лучше своих братий – русских нигилистов и анархистов?» Итак, семидесятилетнего старика, более чем полжизни отдавшего на служение православной церкви посильным обличением неправды раскола, и даже государственного мужа, оказавшего великие заслуги отечеству, верного слугу трех Монархов России, раскольники, в своем печатном органе, зачисляют в „братство русских нигилистов и анархистов», обвиняют в „возбуждении народного бунта»! Любопытно, однако, это раскольническое понятие о нигилизме и анархизме. Раскольники видят их в верном служении православной церкви, царю и отечеству: значит, в том, что составляет действительную сущность нигилизма и анархизма, не видят ничего предосудительного... А это пугало „народного бунта» (особенно на огромных раскольнических фабриках)! Недавно раскольник-фабрикант перед теми же сановниками, которые позорятся теперь в раскольнической газете, обвинял в возбуждении бунта между его фабричными священника, который в своей проповеди позволил себе коснуться раскола; а теперь раскольнический газетчик, вдохновляемый московскими раскольниками австрийской секты, обвиняет нас в „стремлении произвести народный бунт» даже во всем „мире старообрядчества» или, что по понятию раскольников одно и то же, во всем „Русском государстве»! И за что же? – за то, что мы будто бы, „науськиваем беглопоповцев на право владения ими Рогожским Кладбищем“. Мы действительно говорили и повторим опять, что беглопоповцы, которыми основано Кладбище, имеют больше прав на него, нежели австрияки; а еще чаще говорили, и снова повторим, что совершенно незаконно, вопреки прямому Высочайшему повелению, введены на Рогожское Кладбище австрийские лжепопы, доселе там пребывающие, и что блюстители закона должны были давно выгнать их оттуда. Но где же тут возбуждение к бунту всего „мира старообрядцев“ и даже „всего Русского государства»? Поверим газете (ибо ей лучше это знать), что в таком случае произведут бунт раскольники австрийского согласия и именно мнимые окружники (так как их собственно попы проникли на Кладбище); но разве окружники составляют весь „мир старообрядчества»? Газета, ратующая за окружническое лжесвященство, почему-то и вообще не хочет знать, что кроме окружников есть еще противуокружники, беглопоповцы и безпоповцы, которые составляют притом наибольшую половину „мира старообрядцев», и нисколько не обеспокоятся изгнанием окружнических лжепопов из Рогожского Кладбища, или передачей его прежним, законным владельцам. Где же тут „стремление произвести народный бунт в мире старообрядцев“? А о „народном бунте» по сему случаю в „Русском государстве» смешно и говорить...

Объявив нас „собратом нигилистов и анархистов», „производителем народных бунтов“, раскольнический газетчик, как бы в подтверждение этой лжи, возводит на нас еще другую гнусную клевету. В том же 3-м номере своего „Слова Правды» он говорит:

„Нам передали (?) что анархист Рысаков, убийца русского Императора Александра II, – близкий родственник редактору Братского Слова. Не по идеям ли анархиста Рысакова Н. И. Субботин ненавидит коренной русский народ(?), верный русскому престолу и своему отечеству? Ведь не даром же г. Субботин в своем журнале ожесточенно нападает на старообрядцев, к которым принадлежат казаки, прославившие и возвеличившие Россию своими военными подвигами! Что побуждает г. Субботина позорить и грязнить(?) русское правительство(?), смотрящее на старообрядчество снисходительно, это тайна, сокрытая в замыслах родственника Рысакова. Но не трудно понять побуждения г. Субботина, если припомнить его крик на высокопоставленных лиц, допустивших старообрядческих депутатов присутствовать при погребении покойного Императора Александра III, где находились Августейшие Особы и куда не был допущен (почему же?..) редактор „Братского Слова».

Прочитав эту гнусную клевету в раскольнической газете, в опровержение ее мы немедленно напечатали в Московских Ведомостях следующую заметку:

„Всего мог я ожидать от поборников раскола за мою противораскольническую литературную деятельность, как видно, уязвляющую их в самое сердце, но не такой возмутительной клеветы, что будто бы „анархист Рысаков, убийца Императора Александра II“, – мой „близкий родственник». Кроме зятя, почтенного престарелого протоиерея, и двух его сыновей, мирно трудящихся для православной церкви, одного–в сане священника, другого – в должности учителя, я даже и родных не имею. Навязав мне в своей заграничной газете „близкое родство» с цареубийцей и даже какие-то его „идеи» и „замыслы», старообрядцы австрийского согласия показали только, до каких крайностей они способны дойти в своих клеветах на защитника православия. До меня их клевета достигла в наступившие святые дни страданий Христа Спасителя, Который молился за своих распинателей и нам заповедал прощать всякие обиды. Исполняя Его заповедь, охотно и искренно прощаю измысливших и распространяющих столь тяжкую клевету обо мне, которую, однако, считал своим долгом опровергнуть; утешением для меня служат слова самого Господа: Блаженны есте... егда рекут всяк зол глагол, на вы лжуще, Мене ради.

С тем же чувством прощения за личную обиду, нанесенную нам этой клеветой, мы и доселе относимся к измыслившим ее и распространяющим; но это чувство прощения однакоже не препятствует нам требовать от редактора раскольнической газеты, чтобы он или печатно повинился во взведенной на нас клевете, или печатно же показал, в каком именно „близком родства» и через кого находимся мы с цареубийцей Рысаковым, генеалогия которого, как видно, хорошо известна ему или тому таинственному лицу, от которого ему было передано о нашем „близком родстве с цареубийцей“. Если он этого не сделает, то даст полное право всякому – называть его газету не „Словом Правды», а „Словом кривды, лжи и клеветы».

Не излишним также считаем сделать следующие замечания:

Раскольническая газета обвиняет нас в ненависти „к коренному русскому народу», на том основании, что мы „ожесточенно нападаем на старообрядцев, к которым принадлежат казаки, прославившие и возвеличившие Россию своими военными подвигами». К военным подвигам казаков мы питаем уважение никак не меньше раскольнического газетчика, бежавшего из России, – хотя и полагаем, что не одни же их подвиги „прославили и возвеличили Россию». И что общего между военными подвигами и расколом? Разве потому казаки храбры и способны к военным подвигам, что держатся раскола? Ужели они потеряли бы и храбрость и способность к подвигам, если бы сделались православными? Значит наши нападения на раскол, как именно на раскол, на ожесточенного врага православной церкви, никак не могут быть свидетельством нашей ненависти к казачеству, тем паче к „коренному русскому народу», который состоит не из одних же казаков и не из одних раскольников. Пора бы вам, г-да раскольнические витии, бросить вашу смешную претензию считать одних старообрядцев „коренным русским народом». За кого же вы считаете всех православных россиян и самого православного русского Царя?

Раскольническая газета говорит, что мы „позорим и грязним русское правительство, смотрящее на старообрядчество снисходительно». Никогда правительство мы не позорили; но всегда говорили и продолжаем говорить с негодованием о продажном чиновничестве, пожалуй, и довольно высоких чинов, покрывающем всякие раскольнические беззакония. И кто же учить нас почтению перед правительством? Бежавший за границу раскольник, в том же номере своей газеты позорящий двух высших в государстве сановников, одного заподозривший в злоупотреблении именем Государя Императора, другого назвавший нигилистом и анархистом!

Раскольническая газета говорить, что мы „кричали на высокопоставленных лиц, допустивших старообрядческих депутатов присутствовать при погребении покойного Императора Александра III, где находились Августейшие Особы». Приведем наиболее резкие места из этого действительно „крика», вырвавшегося у нас из глубины оскорбленной души. Мы писали: „Для истинно-православных русских людей особенно прискорбно, невыносимо тяжело было видеть, что даже в день погребения Государя Императора в Петропавловском соборе, куда не имели доступа большинство членов отовсюду прибывших депутаций,– лица не только православные, но и занимающие высокое общественное положение, – что даже и здесь, среди самых избранных особ, занимали видное место все четыре московские раскольника австрийской секты, прибывшие собственно для представления новому Государю. Каким же образом и зачем оказались здесь, на месте святе, за торжественным православным богослужением у гроба Царя-праведника, эти люди, которые считают тяжким грехом молитвы вместе с православными, которые почли тяжким же грехом отслужить хотя бы одну панихиду по скончавшемся православном Царе? Зачем они здесь?... Как понять и чем объяснить действия тех лиц, которые ввели этих ругателей православной святыни на место свято, в православный храм, к гробу православного Царя? Ужели не знали они, кого вводят сюда? Ужели не знали, что вводят людей, гнушающихся православными храмами и православным богослужением, – людей, считающих тяжким грехом молитвы за почившего православного Царя? и т. д. (см. Брат. Сл. 1894 г. т. 11, стр. 704–706). Вот что „кричали» мы,– и доселе не откажемся ни от одного сказанного здесь слова, потому что все сказанное совершенная правда.

Раскольническая газета возвещает, что в Петропавловский собор на погребение покойного Императора „не был допущен редактор „Братского Слова», – и спрашивает: „почему же?» – этим вопросом давая знать своим читателям, что не был допущен, как человек опасный, „собрат нигилистов и анархистов». Увы! Редактор „Братского Слова» лежал тогда в постели, и именно тяжкой болезнью лишен был утешения даже в Москве поклониться гробу в Бозе почившего Царя-праведника... А раскольническое „Слово Правды» сообщает, что он был даже в Петербурге, толкался в двери Петропавловского собора и „не был допущен»! Такова и во всем правда раскольнического „Слова Правды»!

Но ради чего же сплетаются все эти лжи и клеветы? Что их сочиняет, печатает и рассылает из-за границы беглый раскольник, спасающийся этим бегством от исполнения воинской повинности в отечестве и от суда за оскорбление православной церкви, прославившийся неимоверной даже среди раскольников дерзостью, еще живя в России, – это вполне понятно. Но ведь он вдохновляется для таких возмутительных действий из Москвы, здешними сильными властью и капиталом старообрядческими деятелями. За лжи и клеветы Мельниковской газеты эти московские столпы раскола ответственны более Федора Мельникова. Так вот они то, эти московские столпы раскола, чего хотят достигнуть, сплетая лжи и клеветы на ненавистных им ревнителей православия и именно пред наступающими коронационными торжествами? Должно быть надеются этим благородным способом засвидетельствовать пред правительством о своих патриотических чувствах, о своей ненависти к анархизму и нигилизму, своеобразно понимаемым, и добиться осуществления своих планов, о которых дает понятие приведенное выше и рассмотренное нами письмо Ефима Мельникова к Сергею Большакову. Не ошибутся ли?...

Еще небольшое сказание все о том же беглом раскольническом герое.

Мы упомянули прошлый раз, что не получили ни одного номера заграничной раскольнической газеты „Слово Правды», хотя и послали в редакцию подписные деньги, тогда как она исправно получается в Москве раскольниками, от которых и приходится нам разными способами и с немалыми затруднении приобретать ее. Об этом обстоятельстве мы решились известить редакцию газеты, по объявленному ею самою адресу, – и вот какой ответ получили от самого г. Мельникова:

„Старообрядческое Братство Покрова Пресвятыя Богородицы в г. Браиле на письмо Ваше от 20 мар. 96 г., писанное на имя К. К. Стуловского и переданное в Братство получившим оное, имеет честь ответить Вам следующее: деньги на „Слово Правды» получены и в тот же день, когда получены были деньги, по указанному адресу, посланы в закрытом конверте №№ 1 и 2 „Сл. Пр.“, в марте же послан и № 3-й. Какая же причина тому, что вы и до сего времени не получили ни одного № „Сл. Пр.», мы не знаем. Полагаем, что, в силу Ваших собственных, кстати сказать, неистовых криков на „Сл. Пр.» и почтовое ведомство, это последнее конфискует номера нашей газеты и не доставляет по адресу. Просим за справкой обратиться в Московский почтамт.

„Не желая лишать Вас возможности иметь в своих руках номера нашей газеты, мы одновременно с сим нашим ответом посылаем Вам в закрытом конверте три первых номера „Сл. Пр.“ Если и теперь Вы их не получите, то просим Вашего совета, – как поступить и что сделать, чтобы наши подписчики исправно получали бы „Слово Правды».

Браила С почтением пребываю

25 марта 1896г секретарь Бр. П. П. Б-цы Ф.Мельников.

Таков обязательный ответ г-на секретаря Бр. П. П. Б-цы, за который мы очень благодарны ему. Оказывается, что мы сами виноваты в неполучении раскольнической газеты; по словам г. секретаря, наши якобы „неистовые крики на Сл. Пр. и почтовое ведомство», причиной того, что сим последним газета нам не доставляется. Не будем спорить с г. Мельниковым относительно выражений,– предоставляем ему полное право называть, с своей точки зрения, „неистовыми криками» наши правдивые замечания об его уже действительно „неистовых» ругательствах на православную церковь и ее защитников, которых, за противодействие расколу, он даже прямо называет нигилистами и революционерами; пусть так же называет он и высказанное нами удивление, что заграничная раскольническая газета, наполненная клеветали и бранью на православную церковь,– свободно рассылается по почте во множестве экземпляров. Положим, что именно эти наши якобы „неистовые крики» побудили почтовое ведомство „конфисковать» присылаемые из-за границы №№ „Слова Правды»,– мы порадовались бы даже, если б так действительно было, если бы, то есть, наши замечания способствовали точнейшему исполнению указанным ведомством его обязанностей, к числу которых относится и недопущение к распространению в пределах России заграничных изданий, вредных для православной церкви и русского государства. Но вот что странно: по личному и общественному положению мы имеем, кажется, право на получение даже запрещенных заграничных и туземных изданий, следовательно и пресловутого „Слова Правды», и однакоже мы не получаем этого раскольнического издания, чем лишаемся возможности своевременно давать о нем отзыв нашим читателям и опровергать его лжи; а кому не следует получать его, – сами раскольники и те из православных, которым раскольники, в своих интересах, считают полезным сообщать его, – получают беспрепятственно и своевременно. Это однако не касается редакции и г-на Мельникова в частности. Он даже оказал нам и внимание, послав, как извещает, второй экземпляр своего „Слова Правды“, которого мы все-таки не получили.

Всего интереснее для нас в настоящем случае то обстоятельство, что на письмо наше в редакцию „Слова Правды» отвечает г-н Ф. Мельников. Отсюда уже несомненно явствует не только то, что Ф. Мельников находится действительно за границей, в Браиле, но и то, что в издании раскольнической газеты он принимает главное и ближайшее участие, состоя притом в звании секретаря основанного за границей, конечно по его же мысли и по мысли друзей его, раскольнического Братства. Наши прежние сообщения о бегстве его за границу и предпринятых там замыслах оказалась таким образом вполне верными.

Но обо всем этом мы имеем теперь еще более полные и точные сведения из другого письма самого же Ф. Мельникова – к его брату Василию, от 15 декабря 1895 г., из Галац, о котором мы упоминали прошлый раз и которое в копии имели возможность получить. Письмо это интересно во многих отношениях, и мы считаем неизлишним познакомить с ним наших читателей.

Оказывается, что вскоре после бегства за границу Федор Мельников ездил из Румынии в Болгарию и оттуда возвратился в Галацы в тот самый день, когда пишет письмо, т.-е. 15 декабря, и здесь нашел три ожидавшие его письма: с родины, из Новозыбкова, от брата Василия из Безводного, где тот находился под кровом учителя и друга – Онисима Швецова, и из Варшавы от какого-то Ефима. Из письма с родины он первый раз узнал об аресте отца, последовавшем, значит, после его бегства за границу. Описав, насколько поразило его это, как видно, неожиданное известие, он говорит в заключение: „Вот наконец чего мы достигли своими стараниями на пользу старообрядчества! Я ныне подданный (?) Румынии, поэтому безбоязненно могу воскликнуть своим сотоварищам: бежите из варварской и злодейской Poccиu!» В ответ же на письмо брата Мельников пишет:

„Твое письмо я прочел и возрадовался, что наш общий друг Ф не попал в руки разбойников²³. Но все же он в опасности. Мне сообщают, что и его ищут и дано знать во многие города и станции об его и моем бегстве. Советую ему, как любимому моему другу, позаботиться о своем спасении, а о Саше (?) и о своем доме пусть навремя позабудет, там наделали великого переполоху, был обыск в его доме. Из Варшавы мне пишут: Ф-н удрал в Америку²⁴... Я здесь не сижу на одном месте, а все разъезжаю. В Болгарии говорил старообрядцам блестящие речи о старообрядчестве и новообрядчестве, и говорил свободным языком, никого не боясь. И за это старообрядцы были в восторге, кричали браво, хлопали в ладоши и пели многолетие. Это мне напоминало наши шумные беседы с миссионерами. Сеня²⁵ упрекает меня в трусливости, а сам бежал. Но я по крайней мере совершил великий геройский подвиг – переправился за границу в том трудном положении, в котором я находился. Только самый сильный человек решится на тот шаг, который я сделал бодро и геройски. А Ф. этого не сделал. Я пред самым своим отъездом сообщил ему письмом чрез Ив – ва о своем поступке и советовал ему так же поступить. Но он струсил. Но молодец, что хотя с Клинцов удрал, а не то был бы в остроге.

„О себе могу сказать, что я, хотя уже не опасаюсь, но тем не менее я могу получить вред от наших врагов. Я до сего времени разослал массу писем и из них наверное узнали и враги о моем пребывает... Я раскатываюсь по разным государствам. Жаль только что при мне мало денег. Попроси о. Ap-ия²⁶, чтобы он потрудился написать М–у А–ю, чтобы он меня принял и дал место для жительства.

„Ты мне пишешь, чтобы я не слишком доверял бумаге. Не пойму, о чем это ты мне напоминаешь, прошу растолковать. Пишешь о какой-то осторожности и об испрашивании советов у сведущих лиц. Для меня это непонятно. Вы, братия, что-то заленились. Я вам вот какое письмо длинное пишу, а вы мне втроем написали малюсенькое премалюсенькое письмо, да и то переполнено разными непонятными намеками да догадками...

„Ты, Вася, пишешь мне, что „К-ко совет мне предложил недобрый. Но я думаю, что если ты получил письмо из дому и если в нем подробно описаны происшедшие в нашем доме ужасные события то сам убедишься, что совет К-ко добрый и благой. Другого не было исхода, как тот, которым я пошел²⁷. В Россию я могу вернуться всегда, хотя сейчас; а из острога, а тем более из каторги, не вернешься. Послушаем Спасителя (?!), говорящего „не вдавайте себя в напасть». А на дядю Г. А.²⁸ плохая надежда, тятеньку посадили в острог, и об нем хлопочут и Г. А. и новозыбковское купечество, и целая депутация ездила в Стародуб, и советуют и пишут,– целая стая адвокатов: и К–ко и Усп-ий и Дав-т, и деньги, и проч. и проч., и ничего не поделают. Вот тебе и надежда²⁹. А я кое-как перевалил за границу.

„Любезный братец! Я во всех трех моих письмах, посланных из-за границы, писал тебе об издании газеты, а ты мне об этом деле и одним словом не напомянул. Вспомни же, как ты раньше в нашей богоспасаемой (впрочем теперь разоренной) келье энергично строил планы! Я надеялся в январе выпустить 1-й №; но теперь кажется не придется, так как выезжаю из Галац Ф–ну возврат домой немыслим, ты тоже в опасности, поэтому чистосердечно прошу вас всех – выехать из России и отправиться в Австрию, и займемся там служением старообрядчеству “...

Василий Мельников, по совету умудренного летами и опытом жизни Онисима Швецова, недаром предостерегал своего юного, чрез меру горячего, брата, чтобы он „не слишком доверял бумаге», и больше „советовался со сведущими лицами». Юный герой не нашел нужным послушаться братнина совета и с полной откровенностью „доверил бумаге“ многое, чего брат Василий и особенно хитроумный Онисим Васильевич никак не написали бы в письме, которому предлежал довольно длинный путь от Галиц до Нижнего Нова-города. За то, чем откровеннее сказания Ф. Мельникова, тем они дороже и любопытнее. Таковы прежде всего известия его о заграничной раскольнической газете.

Оказывается, как мы и предполагали, что замысел об издании за границей раскольнической газеты, не такой безграмотной, как „Старообрядец» Николы Чернышева, принадлежал именно Мельниковым, конечно, получившим на то благословение от о. Арсения, т. е. Онисима Швецова, и что особенно „энергично» строил эти планы старший брат Василий. Немедленно по приезде за границу, Федор и начал хлопотать об осуществлении этих планов, решив издавать газету именно в Галацах, и неоднократно извещал об этом брата и Швецова. Что эти последние со своей стороны ничего не отвечали ему на сообщения о газете, на что жалуется Федор Мельников, это вовсе не значит, чтобы Швецов и Василий Мельников не сочувствовали предприятию, а объясняется их осторожностью, опасением – „вверять бумаге» мысли и распоряжения о подобных щекотливых делах. Все нужное, разумеется, было сообщено потом другим, более надежным путем. А в письмах, отправляемых по почте, они писали так осторожно и темно, что Федор Мельников даже „не понимал», о чем они пишут. Предположение печатать газету в Галацах не осуществилось. Во второй половине декабря Ф. Мельников должен был уехать из Галац, и потому даже не надеялся в январе выпустить первый № своего „Слова Правды». Но в Браиле, куда, как видно, он направил стопы, дело устроилось очень удобно: образовалось раскольническое братство, открылись сношения с российскими старообрядцами, и газета стала выходить в определенные сроки. Такова история Мельниковского „Слова Правды», насколько можно было узнать ее из письма самого Мельникова.

Любопытно также, что пишет Ф. Мельников о своем пребывании и своих подвигах за границей. Он уже называет себя „подданным Румынии»: значит, с помощью заграничных раскольников, успел весьма скоро из русского подданства перечислиться в румынское и приобрел право свободно разъезжать по разным местам, с целью послужить расколу и повредить православию. Так, приехав в Болгарию, он, по собственному его уверению, „говорил блестящие речи о старообрядчестве и новообрядчестве, – говорил свободным языком, никого не боясь». Кажется, и в России он тоже свободным языком и никого не боясь поносил публично православную церковь и ее служителей; если же эти российские речи ему кажутся все-таки не свободными, произнесенными под некоторым страхом, то можно представить, каковы были его заграничные публичные речи о расколе и православной церкви, как особенно поносил он патриарха Никона, на которого и в России при каждой беседе изрыгал ругательства! Зато и чествовали его заграничные раскольники достойным образом, – „кричали браво, хлопали в ладоши, пели многолетие“. До криков „браво» и аплодисментов наши российские раскольники еще не доросли, – они просто шумели и кричали от восторга, слушая ругательства Мельникова на православную церковь; заграничные же раскольники, как видно, цивилизованнее, что и подобает им. Впрочем и цивилизованные заграничные раскольники своими аплодисментами и криками „браво» производили, должно быть, не менее безобразный шум, как и русские их братья, ибо далее Мельников прибавляет, что „это напомнило ему их (с братом) шумные беседы с миссионерами, то есть именно безобразия, допущенные русскими раскольниками на этих беседах. Он уверяет, что, несмотря на бегство за границу и принятие румынского подданства, „в Россию может вернуться всегда, хоть сейчас». Так ли? Нам кажется, напротив, что и бегством и принятием иностранного подданства он навсегда лишил себя возможности беспрепятственно возвратиться на жительство в Российскую империю. Это возвращение возможно для него только в том случае, если он решится отдать себя в руки правительства, чтобы понести заслуженное наказание, или будет просить помилования, отказавшись от прежней деятельности на пользу раскола и обещав не продолжать ее более. Но на то или другое едва ли Мельников решится. Да и сам он, очевидно, не намеревается возвратиться в Россию; напротив, и своих друзей, Швецова, брата Василия и прочих, зовет выехать из России к нему, за границу, чтобы здесь, на свободе, совокупно „заняться служением старообрядчеству. Примечательно, что он зовет друзей именно в Австрию, должно быть поближе к Белой-Кринице, где им будете особенно удобно и свободно действовать во вред православному русскому народу. И это открытое расположение к злейшему нашему врагу – Австрии и особенно это циническое выражение, обращенное ко всем сотоварищам: „бежите из варварской и злодейской России“, – достаточное свидетельство тех патриотических чувств, какими проникнуты наши раскольники австрийского согласия: ведь Мельниковых они считают своими лучшими представителями, своими героями, и не знают, какими похвалами могут достойно почтить их, а потому и указанную брань Мельникова на Россию, равно как расположение его к Австрии, позволительно считать общей принадлежностью наших „старообрядцев, приемлющих (австрийское) священство». А между тем чрез свои депутации и в своих адресах во время предстоящих торжеств священного коронования Их Императорских Величеств, эти самые старообрядцы будут разглагольствовать о своей неизменной, непоколебимой преданности своему Царю и отечеству, о патриотических чувствах, якобы им по преимуществу принадлежащих. Где же правда? – в этих ли льстивых речах раскольнических депутаций и адресов, или в этом откровенном приглашении передового раскольника к его друзьям и единомышленникам: „бежите (в Австрию) из варварской и злодейской России»?...

Иметь личные объяснения с такими субъектами, как Федор Мельников, прославившийся неслыханными ругательствами на православную церковь и опозоривший себя бегством за границу, где печатает теперь всевозможные клеветы на людей, не угодных расколу, дело до крайности неприятное и тяжелое, внушающее притом чувства брезгливости и отвращения. Такое дело, к сожалению, выпало на нашу долю, – мы вынуждены были войти в подобные личные объяснения с Ф. Мельниковым по поводу взведенной им клеветы на нас, – вынуждены тем, что этот юный, бесшабашный ругатель и клеветник признается раскольниками за великого героя и есть в некотором роде представитель раскола, и именно „интеллигентной» его части, его „ученых», „литераторов», и потому в его клевете нельзя было не видеть интриги всей этой „интеллигентной» части раскола,– разных Швецовых, Брилиантовых, Механиковых и прочих, а может быть и стоящих за ними их покровителей, знаменитых коммерсантов-раскольников, – вынуждены были и самим характером взведенной на нас клеветы. И вот снова приходится заняться тем же неприятным, претящим делом, – опять лично объясниться с Мельниковым, но теперь уже в последний раз. Затем, что бы ни печатал об нас этот беглый раскольнический газетчик, какие ни распространял бы клеветы из своего заграничного притона, мы будем отвечать ему одним презрением, не унижаясь ни до каких с ним объяснений. И пусть знает он, что может оскорбить нас только похвальными об нас отзывами, если бы решился на таковые; а всякую от него брань и клевету мы ставим себе в честь. Итак, преодолевая чувство брезгливости, объяснимся в последний раз с г-м Федором Мельниковым.

Читатели помнят, надеемся, что писали мы в ответ на клевету Мельникова, будто „анархист Рысаков, убийца императора Александра II, близкий родственник редактору „Братского Слова». Похристиански прощая ему эту клевету ради великих дней страстной седмицы, когда впервые прочитали ее, мы однако требовали, чтобы Мельников „или печатно повинился во взведенной на нас клевете, или печатно показал, в каком именно близком родстве и чрез кого находимся мы с цареубийцей Рысаковым (см. гл. 6). И вот в 6-м номере раскольнического „Слова Правды» явился ответ нам г-на Мельникова, который приводим вполне³⁰.

В ответ на требование Н. И. Субботина, чтобы мы извинились пред ним за напечатание в „Сл. Пр.» переданного об нем, что он родственник анархисту Рысакову, находим нужным сказать следующее. Мы всегда готовы извиниться перед каждым, если будем виновны в чем-либо; но в пропечатанном нами известии о Субботине, как имеющем родство³¹ с цареубийцей, нас винить не за что: Во-1-х, родство с Рысаковым не мы навязываем Н. И. Субботину; во-2-х, что редактор „Братск. Сл.» есть близкий родственник анархисту-цареубийце, нам передало такое лицо, которое хорошо знает лично г. Субботина, которое вместе с ним служило в Академии и которому мы не могли не поверить, и в-3-х, г. Субботин сам ни чем не доказал, что он не имеет родства с Рысаковым. Заявление его, что он имеет в живых всего на всего три родственных лица, не есть доказательство. Не нужно забывать, что Рысаков находится в числе получивших смерть. А об них-то г. Субботин почему-то нашел нужным умолчать... Не имеем пока оснований отказываться от напечатанного нами о Субботине в № 3 „Сл. Пр.“.

Заметим прежде всего, что мы и не думали требовать от г-на Мельникова „извинения перед нами»,– в его извинении мы вовсе не нуждаемся. Мы требовали одного из двух, – чтобы он или „повинился», т.-е. признал себя виноватым в том, что действительно возвел на нас клевету, говоря о близком будто бы родстве нашем с цареубийцею, или в противном случае „доказал, как именно и чрез кого находимся мы в этом родстве». Повиниться, т.-е. сознаться в клевете, он не хочет, и даже прямо говорит, что „не имеет пока оснований отказываться от напечатанного в № 3 „Сл. Пр.» Значит, должен исполнить другое наше требование – показать, чрез кого и как мы находимся в родстве с анархистом Рысаковым. Но г-н Мельников и этого не делает,– он не только не представляет доказательств этого мнимого родства, но даже не упоминает, т.-е. скрывает от своих читателей, что я требую этих доказательств, тогда как в этом моего требовании и заключается вся сила нашего возражения. Он говорит только, что я сам „ничем не доказал, что не имею родства с Рысаковым», так как указал только на живых родственников, а Рысаков уже „получил смерть». Но ведь доказательства в подтверждение обвинения должен представлять обвинитель, а обвиняемому следует опровергать уже эти доказательства; против обвинения же голословного, ни чем не доказанного, обвиняемому достаточно сказать, что это ложь и клевета. Мой обвинитель, Мельников, ничем не доказал и доселе не доказывает своего извета на меня, и мне достаточно было сказать, что это ложь и клевета. Однако я не ограничился тем, что это сказал, – я прибавил еще, что и родных имею всего трех лиц мужеского пола. Мельников предъявляет теперь смешную претензию, зачем не упомянул я и умерших родственников, к числу которых относит, очевидно, Рысакова. Что же, –исполню и это его желание, надеясь однако, что он не потребует от меня, чтобы я восходил в своем указами до дедов и прадедов, о которых, как человек не родовитый, по правде сказать, не имею и сведений. И из умерших могу назвать ему только двух ближайших родных: умершего в 1860 г. родителя, бывшего протоиереем в городе Шуе (Владимир. губ ), где и до сих пор сохраняется о нем память, как о пастыре большого ума, основательного образования и безупречной жизни (ни братьев, ни сестер он не имел, еще в младенчестве лишившись отца, который умер в молодых летах; а у покойной матери был один брат, не оставивший потомства), да умершего в 1845 году моего единственного брата, бывшего тогда студентом Московской Духовной Академии³². Вот, я сделал, в угоду Мельникову, даже сверхдолжное, – исчислил всех близких родственников, живых и умерших, в опровержение клеветы, что будто бы в числе их находится какойто Рысаков, доселе мною не слыханный; пусть же теперь и Мельников исполнит то, чего я требовал и требую от него, что он обязан, что составляет прямой его долг, – пусть докажет, или покажет, как именно и чрез кого нахожусь я в родстве, даже в „близком родстве“, с неведомым для меня, а ему очевидно ведомым, Рысаковым. Если он этого не сделает, то, повторяю, закрепит за собою имя лжеца и клеветника.

Между тем г-н Мельников не считает себя даже и обязанным представлять доказательства напечатанного им, – он нимало не стесняясь, объявляет, что за это „напечатанное» им „винить» его нельзя, ибо-де „родство с Рысаковым не он навязывает мне», а какое-то лицо, сообщившее ему об этом родстве, – лицо, «которое хорошо знает меня лично, которое вместе со мной служило в Академии», а ему, Мельникову, столь хорошо известно, что он, Мельникова „не мог не верить» ему. Разумеется, странно и напрасно было бы предъявлять к г-ну Мельникову требования, обязательные для каждого, сколько-нибудь честного и понимающего свои обязанности издателя газеты; но все же однако замечу ему, что если бы такого рода известие, какое он напечатал обо мне, было им напечатано даже за полной и подлинной подписью самого, сообщившего оное, лица, и тогда, прежде чем печатать, он должен был бы тщательно проверить, не содержится в нем лжи и клеветы, и во всяком случае был бы ответствен за напечатанное вместе с подписавшимся лицом; а когда подобное известие напечатал он без подписи, тогда и всецело ответственность за ложь и клевету падает на него. Итак он совсем напрасно слагает с себя вину, прикрываясь кем-то, сообщившим ему ложное известие. И если бы это сделал газетчик, подлежащий ответственности по закону, а не стоящий вне закона заграничный клеветник-раскольник, я, разумеется, потребовал бы от него назвать лицо, взведшее на меня гнусную клевету напечатанным у него сообщением. С такими, основанными на законе, требованиями обращаться к г. Мельникову бесполезно; попробую, по крайней мере, обратиться к его совести, если только он не совсем потерял ее: пусть он из-за совести прямо назовет лицо, сообщившее ему для напечатания гнусную клевету обо мне, чтобы я мог привлечь именно это лицо к законной ответственности за клевету. Если Мельников этого не сделает (как и не сделает, конечно), то ясно покажет, что изобретатель клеветы есть он сам, вместе с своими единомышленниками, друзьями и покровителями, которым весьма желательно было, особенно в то время, пред коронацией, прокричать, что даже такие ярые гонители раскола, каким они считают меня, состоят в близком родстве с цареубийцами и действуют в их духе, тогда как они, старообрядцы, всегда будто бы отличались верностью престолу и отечеству и не запятнаны никакой изменой (обычная песня, которую поют даже раскольнические дезертиры, бежавшие за границу, скрываясь от кары закона)...

Итак, пусть же г-н Мельников назовет по имени и фамилии лицо, будто бы сообщившее ему напечатанную им клевету обо мне, если не желает, чтобы за ним осталось позорное имя изобретателя и распространителя клеветы. Полагаю однако (повторю опять), что он не назовет его, по той простой причине, что и не может назвать; а назвать не может потому, что такого лица и не было, хотя, повидимому, оно указывается довольно прямо. По его словам, это есть некто „хорошо знающий меня лично», „вместе со мной служивший в Академии», а ему, Мельникову, столь хорошо известный и столь откровенно беседовавший с ним между прочим и об нас, что „не верить» ему Мельников „не мог». Самый характерный признак здесь тот, что будто бы сообщивший Мельникову гнусную клевету обо мне вместе со мною служил в Академии и лично знаком с самим Мельниковым, так как вел с ним беседы обо мне. Из лиц, служивших вместе со мной в Академии и ранее меня оставивших эту службу, можно насчитать теперь не более пяти, или шести; из них четверо почтеннейшие московские протоиереи, о которых невозможно и подумать, чтобы они дозволили себе войти в какие-либо сношения с таким субъектом, как Мельников, тем паче снизойти до интимных бесед с ним о ком-либо из своих бывших сослуживцев. Остаются ныне находящиеся в Академии мои сослуживцы и после меня вышедшие из службы; но и об них я вынес такое доброе мнение, что не могу допустить, чтобы кто из них позволил себе говорить о мне, да еще раскольнику, такую возмутительную ложь, какую будто бы слышал от кого-то из них Мельников;

Правда, есть между ними двое, к которым, повидимому, может близко относиться указание Мельникова. Это именно те два почтенные профессора, с которыми я радикально расхожусь в воззрениях на некоторые вопросы, касающиеся раскола, с которыми должен был вести литературную полемику, нередко и довольно резкую с обеих сторон, которые получили великую известность среди раскола и считаются у раскольников авторитетными его защитниками, о чем нам нередко приходилось и приходится упоминать, к которым, как именно таким авторитетам, раскольнические передовые деятели, начиная со Швецова, являлись на поклон и для интимных бесед, при чем, конечно, не забывали поднимать речь и об общем литературном противнике их (в числе этих поклонников, быть может, находились и братья Мельниковы). Все это дает некоторое основание полагать, что Федор Мельников в своем объяснении указывает на одного из этих двух бывших сослуживцев моих по Академии; но и к ним лично мы сохранили настолько уважения, что не можем допустить, чтобы они позволили себе в беседах с раскольником (если имели их) сказать обо мне что-либо подобное той лжи и клевете, какую будто бы передавал Мельникову один из моих бывших сослуживцев, пользуются его полным доверием. Впрочем, здесь дело касается уже чести других, которые не нуждаются в моей защите, – здесь мой клеветник клевещет уже на моих бывших сослуживцев по Академии, а они сами могут, если пожелают, и найдут нужным, опровергнуть взведенную на одного из них клевету.³³

Итак, Мельникову остается или назвать лицо, которое будто бы сообщило ему гнусную клевету обо мне (чего, полагаю, он не сделает, не имея кого назвать), или навсегда сохранить за собою позорное имя изобретателя и распространителя лжи и клеветы (чем он, конечно, не стеснится). Я же во всяком случай ни в какие новые личные объяснения с ним входить не буду, сказав ему это последнее мое слово. Повторю однако в заключение, что, выступая с такой возмутительной клеветой против меня, Мельников действовал как представитель раскола и, разумеется, не без ведома началовождей раскола и не без особых расчетов. Свои клеветнические обвинения в анархизме, нигилизме и стремлении произвести народный бунт, направленный и против меня, как одного из наиболее усердных обличителей раскола, и, что несравненно важнее, даже против некоторых высокопоставленных и влиятельнейших лиц, не расположенных потворствовать расколу, раскольническая газета, издаваемая Мельниковым, распространяла именно пред наступавшим временем коронации Их Императорских Величеств, в том неразумном расчете, что будто бы этими гнусными клеветами может бросить тень на недоброжелателей раскола, и они не в состоянии будут воспрепятствовать раскольникам, именно австрийского согласия, получить те милости, о которых предположено было просить по случаю коронации (особенно признание их ложного священства и открытие Рогожских алтарей), на получение которых они даже рассчитывали, полагаясь на других влиятельных особ, благорасположенных к раскольникам и тем самым освобождающих себя от всяких подозрений в анархизме, нигилизме и прочих ужасах. Мы тогда же обратили внимание читателей на эти хитрые расчеты раскольников, действовавших посредством своей заграничной газеты, и тогда же объявили, что эти расчеты их едва ли сбудутся: „не ошибутся ли»? Так действительно и случилось. Ни признания их лжеархиереев и лжепопов, ни распечатания алтарей на Рогожском Кладбище, и никаких других ожидавшихся милостей и привилегий раскольники не получили, а еще должны были услышать произнесенное с высоты Престола правдивое слово об них, как о людях, „по невежеству пребывающих в прискорбных заблуждениях». Этот, столь отрадный для православных, суд православного Русского Царя о расколе высказан в Высочайшем рескрипте именно тому высокопоставленному лицу, которое перед этим с неимоверной дерзостью раскольники австрийского согласия осыпали бранью и клеветами в своей заграничной газете: в число великих заслуг этого сановника, „вполне отвечавших предуказаниям в Бозе почившего Государя Императора Александра Александровича и „Его всегдашним заботам о благе святочтимой православной церкви“, Державный Сын его, Богом помазанный Государь Император Николай Александрович поставил и „те, полные самого возвышенного значения, усилия духовно-просветительной деятельности, которые имеют целью утверждение в истинах православной веры части населения, по невежеству пребывающей в прискорбных заблуждениях», – то есть то самое, за что ненавидят его раскольники, за что осыпали его бранью и клеветами в своей газете...

Как смущены раскольники-австрийцы таким неожиданным для них исходом их замыслов, лжей и клевет, достаточно показывает „передовая» статья того же № 6 раскольнической газеты, настроенная на тон покаянной песни. Стоит познакомить с ней наших читателей. Она начинается такими словами:

„Мудр буде (буди?) сыне, да веселится сердце твое» (Притч. 27, 11) Никто не должен из нас скорбеть, что наши братья, русские старообрядцы, в знаменательный день коронования Русского Императора не получили никакой милости. Всякий должен знать, что милость царская изливается не столько волею и хотением Царя, сколько произволением Всемогущего Бога, который Сам поставляет царей и над ними царствует: „сердце царево в руце Божией (Притч. 21, 1), посаждаяй цари на престолах и обвязуяй поясом чресла их“ (Иов. 12, 18). Господь обвязует(?) и власть их по отношению подданных их, почему и милость царей есть милость Божия: но эта милость Создателя настолько распространяется на верующих в него, насколько сами верующие приближаются к Всещедрому Богу.

Вот разумные речи, какие редко приходится слышать от раскольников. Но искренние ли это речи? Если искренние, то нужно им и следовать. Если вы сознаете, что сердце Царя в руце Божией и суд его есть Божий суд, то и должны подчиняться ему, как Божию суду. Вот, изречен о вас царский суд, что вы, „по невежеству, пребываете в прискорбных заблуждениях“: нужно вам просветиться, тщательно вникнуть в учение слова Божия и святых отцов о истинной церкви Христовой, и, просветившись, оставить „прискорбные заблуждения”, отделяющие вас от церкви, даже сделавшие вас врагами церкви. Если в царской немилости вы действительно видите гнев Божий на вас, то должны употребить все силы, все ваше попечение о том, чтобы отвратить гнев Божий и заслужить Божие милосердие, тщательно исследовав, за что лежит на вас сей гнев. А исследование, искреннее и беспристрастное, именно покажет, что вы заслужили гнев сей враждой на церковь Божию, теми „прискорбными заблуждениями”, на которые указывает вам слово Царя, и вами самими признаваемого за орудие Бога, управляющего его сердцем. Вот к чему должны бы привести указанные покаянные речи старообрядцев, если бы это были речи искренние, сказанные с полным убеждением, а не лицемерные и притворно-покаянные. На самом же деле они и оказываются именно такими, т.-е. лицемерными и притворно-покаянными. Ибо сейчас же вслед за ними старообрядцы доказывают, что немилость Царя, действующая по Божию внушению, они терпят не заслуженно, что значит и гнев Божий, который сами видят в немилости Царя, есть гнев несправедливый; а это есть уже богохульство. Вот что именно говорится далее:

Несомненно, что русскому старообрядчеству, – людям до костей и мозга пропитанным верностью и преданностью Русскому Царю и Русскому Престолу, – весьма тяжело и горько видеть, что преступники, еретики и враги Христа получили царскую милость, и римско-католическому и армяно-григорианскому духовенству и проповедникам протестантства открыли даже двери темниц, в которых они сидели за преступление против русских государственных законов, а бедным старообрядцам, полагающим свои души(?) за русского Государя и русское отечество, не дозволили отпечатать даже алтари Рогожского Кладбища, в Москве, и их духовенство за свою ревность о религии заставляют чахнуть и томиться в сырых острогах...

Так разглагольствует теперь кающийся старообрядец, лицемерно объявивший перед этим, что в немилости земного Царя видит гнев Царя Небесного. Выходит именно, что и Небесный Царь, суды Которого правы и истинны, несправедливо гонит „бедных старообрядцев”. Проповедуя такое нечестие, раскольнический газетчик наговорил столько лжи, что всю не перечислить, да нет и надобности перечислять. Чтобы видеть сколько неправды в этом первом уверении, будто старообрядцы „до костей и мозга проникнуты верностью и преданностью русскому престолу”, достаточно принять во внимание, что это говорит интеллигентный представитель раскола, нагло попирающий „русские государственные законы”, преступно бежавший за границу, там печатающий клеветы на православную церковь и ревнителей православия. А сколько нужно наглости, чтобы уверять, будто „двери темниц” открыты „еретикам, врагам Христа”, „римско-католическому и армянскому духовенству”, а только по-прежнему „томится и чахнет в сырых острогах” духовенство старообрядцев (т.-е. австрийское). Кому же не известно, что по силе Высочайшего манифеста облегчена участь всех преступников, без различия их по вере и происхождению, – будут ли они православные, или старообрядцы, католики, лютеране, армяне, считаются ли духовными лицами, или не считаются. Никакого исключения собственно для старообрядцев и их духовенства из дарованных милостей не сделано. И где эти раскольнические лжепопы „чахнущие и томящиеся в сырых острогах”, притом „за ревность о религии”? Напротив, не видим ли мы, даже в столичном городе Москве, раскольнических попов, особенно живущих на Рогожском Кладбище, свободно разъезжающими на резвых рысаках, и живущими на полной свободе и в полном довольстве? Разве сам их ложный архиепископ не служит свободно и торжественно в древней столице российского государства? Что же касается Рогожского Кладбища, то не странно ли ставить вопрос о нем в связи со льготами, дарованными преступникам по Высочайшему манифесту? А что все хлопоты раскольников о распечатании Рогожских алтарей, следственно о признании их ложного духовенства, остаются неудовлетворенными, это есть акт высокой справедливости, о чем мы многократно и много говорили, а теперь распространяться не к чему. Наконец, сколько лжи в этом слове: „бедные старообрядцы”,– когда во главе их стоят и их делами заправляют миллионеры, обитающие в замках, в преизбытке пользующие всеми благами мира!... Нет, видно никогда не дождемся мы, чтобы старообрядцы сказали правду о себе и перестали кричать о гонениях и казнях, какими будто бы преследуют их. Ложь, несомненно, есть коренная, отличительная принадлежность раскола и его защитников, если этими последними являются даже незачисленные в раскол писатели и газетчики, не исключая и „знаменитостей в русской прессе”

В заключение всего раскольнический газетчик советует старообрядцам „не унывать и не скорбить». Он говорит:

Наверное, не зря высказался князь Ухтомский, знаменитость в русской прессе, что „3 мая 1883 г. занялась для старообрядцев заря лучшей будущности” („С.-Петербургские Ведомости” 4 мая 1896 г. № 121). Не думаем, чтобы эта „заря” погасла при добром и Великом Наследнике Миролюбца-Государя, ныне благополучно царствующем Императоре Николае Александровиче. Этот Великий Монарх засвидетельствовал пред всем миром, что он пойдет по стопам незабвенного своего Родителя и сохранит завет его. А завет почившего Императора остался благим для старообрядчества.

Вот что заметим мы раскольнической сирене, так сладко распевающей. Великий Монарх, ныне благополучно царствующий, засвидетельствовав пред всем миром, что пойдет по стопам незабвенного своего Родителя, несомненно хранит и сохранит завет Его относительно старообрядчества, и завет действительно „благий“. Но в чем состоит завет сей? Об этом ясно сказал сам Он, Великий Монарх, в вышеприведенных словах рескрипта: в „тех, полных самого возвышенного значения, усилиях духовно-просветительной деятельности, которые имеют целью утверждение в истинах православной веры части населения, по невежеству пребывающей в прискорбных заблуждениях”, – вот в чем указал Он одно из действий „вполне, отвечающих предуказаниям своего незабвенного Родителя”. Итак, просвещение старообрядцев, освобождение от прискорбных заблуждений, в которых коснеют они, и утверждение их в истинах православной веры, посредством духовно-просветительной деятельности православного духовенства, составляет, по свидетельству самого Великого Монарха, тот „благий завет“ относительно старообрядчества, который оставлен Ему в Бозе почившим Незабвенным Его Родителем и которому Он остается и останется неизменно верен. А это свидетельство столь авторитетно, что пред ним обращается в ничто даже и голос самого князя Ухтомского, – сей новой, возвещенной раскольниками „знаменитости в русской прессе”...

Однако передовая статья раскольнической газеты, приведенная нами вполне, все же показывает, что раскольники, возлагавшие столько надежд на получение разных льгот и привилегий в коронационное время, так хлопотавшее об их получении и для получения их дозволившее своему заграничному газетчику печатать самые возмутительные клеветы на противников и обличителей раскола, теперь, обманувшись в своих расчетах и ожиданиях, значительно присмирели, упали духом, и в расколе действительно примечается какая-то особенная тишина. Дай Бог, чтобы урок послужил во благо старообрядцам, чтобы они оставили не только напрасные мечтания о расширении своих льгот и привилегий, но и свои „прискорбные заблуждения“, свои предубеждения против православной церкви, и вошли в приискреннее с ней общение!

В расколе с некоторого времени примечается редкое затишье,– ни о каких, сколько-нибудь выдающихся, событиях не слышно. Единственным показателем характерных сторон его современной жизни служит литературный орган его, издаваемый за границей одним из самых озлобленных противников церкви – беглецом Мельниковым, имеющим сношение с московскими и прочими главарями раскола, от которых получает разные сведения, советы, наставления и всякую поддержку в своей издательской деятельности. Поневоле приходится обращаться за указаниями о современном настроении раскола к этому печатному органу его, так несправедливо присвоившему себе название „Слова Правды”. Вот перед нами новый, июльский (7-й) выпуск этой раскольнической газеты, по характеру не отличающийся от предыдущих. И в нем, как во всех прежних, резко выступает одна характерная черта – страстное озлобление против православных миссионеров, ведущих беседы со старообрядцами и о глаголемом старообрядчестве. Эта господствующая характерная особенность газеты заслуживает особого внимания: она показывает, что более всего тревожит раскольников, в чем видят они в настоящее время самую большую опасность для раскола, и на что поэтому должно быть обращено особое внимание православных, что особенно должно быть поощряемо с их стороны, как сильное орудие против раскола. Ясно, что миссионерство наносит расколу решительные удары, угрожает ему полным поражением, если началовожди раскольнические постоянно имеют его в виду и не могут иначе говорить о нем, как с крайним озлоблением, осыпая миссионеров и содействующих им православных священников самой неприличной бранью, измышляя на них всякие лжи и клеветы. Православным миссионерам не только не следует смущаться, а тем паче оскорбляться этой раскольнической бранью и этими клеветали, но еще следует, напротив, радоваться, видя в этой брани и клевете свидетельство об успехах их святого труда для церкви и поощрение к усилению этого труда.

Приводить образчики той площадной брани на православных миссионеров, какой в изобилии наполнены все выпуски раскольнического „Слова Правды”, мы, конечно, не будем; а образчик лжи и клеветы на них не излишне привести,– и приведем именно из последне-полученного, июльского выпуска этой газеты. В нем напечатана статья под заглавием: „Вопросы старообрядцев и каста московских миссионеров”, где редактор сообщает якобы „из достоверных источников полученное известие», что владыка-митрополит московский, „получа вопросы, напечатанные в двух первых номерах газеты³⁴, пожелал дать на них ответы и для этой цели пригласил к себе московских миссионеров, предлагая им исполнить его желание, что „вся клика собранных миссионеров исполнить желание своего архипастыря под разными уклончивыми предлогами отказалась”, что именно три главные лица из ведущих в Москве беседы со старообрядцами, называемые здесь прямо по имени, отказались – один под предлогом болезни супруги и дочери, другой по слабости зрения, а третий потому, „что никогда еще не выступал печатно и уверен, что провалится на таком довольно-таки опасном дебюте”.

„Прочие же миссионеры (говорится далее) – мелкие сошки, видя отказ своих патронов, и сами все в один голос отказались писать ответы, заявив, что они еще не так компетентны, чтобы публично выступать с ответами, в особенности в такое время, когда у старообрядцев есть свой печатный орган, в котором они могут сделать протест против их ответов. Вследствие таких важных причин гг. миссионеры упросили своего владыку предать вопросы забвению, чтобы не показать в ответах на них свою несостоятельность».

Сообщив такое, из своих „достоверных источников (должно быть от Брилиантова с компанией) полученное”, если только не самим придуманное, „известие”, редактор раскольнической газеты, насмешливо поздравляет московских миссионеров с их несостоятельностью, и замечает им: „А ведь деньги берете, господа, за свою миссионерскую деятельность! Отказываетесь писать ответы, откажитесь и получать жалованье. Тогда не так будет бросаться в глаза ваша бессовестность“.

Вся эта статья раскольнического „Слова Правды” есть сплошная неправда и злонамеренно придуманная клевета на тех, к сожалению, немногих представителей многочисленного московского духовенства, которые добровольно приняли на себя истинно пастырский труд – вести собеседования со старообрядцами. Неправда уже то, что будто владыка-митрополит получил вопросы. Говоря о мнимом их получении, сам редактор раскольнической газеты не мог не знать, что говорит именно ложь, ибо ему должно быть хорошо известно, что ни он сам и никто из старообрядцев не посылал московскому митрополиту вопросов ни письменных (как бы следовало, и притом с собственноручной подписью вопросодателей), ни даже печатных (что уже было бы большой неделикатностью со стороны старообрядцев, как мы и заметили в свое время); а не посланного владыка-митрополит не мог и получить. Не получив же вопросов, он не мог считать себя обязанным, не мог иметь и желания отвечать на них. Не мог иметь этого желания даже и в том случае, если б от кого-либо из посторонних узнал о напечатании каких-то, обращенных к нему в заграничной раскольнической газета, вопросов, ибо иметь дело с такой газетой, отвечать на ее запросы и вопросы, было бы унижением даже для лица не столь высоко поставленного в церковной иерархии. Итак не мог иметь и не имел желания московский митрополит давать ответы на неполученные им, а только напечатанные беглым раскольником в заграничной газета вопросы, обращенные к нему от имени каких-то неведомых старообрядцев, следовательно не имел надобности „приглашать к себе московских миссионеров и предлагать им исполнить желание“, которого вовсе не имел. И мы знаем из источников уже несомненно достоверных, что владыка-митрополит действительно не приглашал с указанной в раскольнической газете целью не только „всю клику московских миссионеров“, как неприлично выражается газета, но и никого из них в отдельности, – ни всем вместе и ни одному в отдельности не предлагал заняться составлением ответов на раскольнические вопросы, по правде сказать, не стоящие и внимания. И разве архипастырь Москвы не мог бы сам, не прибегая к помощи подчиненных ему лиц, ответить на вопросы старообрядцев, если бы таковые действительно и правильным порядком были ему представлены? Итак, не было ни приглашения „миссионеров”, ни предложения им написать ответы: следственно не могло быть и отказа со стороны „миссионеров“, о котором с такими подробностями рассказывает раскольническая газета, на основании „известия, полученного ею из достоверных источников”. Все это „известие”, повторяем, есть сплошная ложь, злонамеренно придуманная московскими раскольниками, в союзе с самим редактором газеты, и внушенная именно их озлоблением против известных лиц московского духовенства, столько тревоги и заботы причиняющих им своими беседами о расколе. В подробностях небывалого отказа „миссионеров” на небывалое им предложение от владыки-митрополита даже легко приметить ту же самую руку, которая написала балаганный „Раек“ с глумлениями на тех же почтенных, но столь ненавистных раскольническим дельцам, обличителей раскола. Несомненно, – Брилиантов с компанией – вот те „достоверные” для Мельникова „источники”, откуда он черпает, столь обильно расточаемые в его газете, лжи и клеветы на православных миссионеров, в дополнение к лжам и клеветам его собственного изобретения. – Кстати о его собственном обращении к московским „миссионерам”. Г-да Мельников и Брилиантов, по своей купеческой привычке, все меряют на свой аршин, и как сами ратуют за расколе ради наживы, из корыстных видов, также же судят и о защитниках православия. „Деньги-то берете, господа, за свою миссионерскую деятельность, – кричит раскольнический газетчик, обращаясь к названным у него московским „миссионерам“, – отказываетесь писать ответы, откажитесь и получать жалованье!“ А мы скажем вам, г. Мельников, – не судите по себе, – лица, которых вы хотите оскорбить, трудятся не из корысти, обличая неправду раскола, никакого жалованья за свои собеседования со старообрядцами не получают, а руководятся только сознанием своего пастырского долга и желанием принести пользу святой церкви возвращением блуждающих в расколе на правые стези, ведущие в лоно истинной церкви Христовой. Поэтому дерзкий упрек им в бессовестности возьмите назад, как принадлежащий вам самим совокупно с вашими „достоверными источниками”.

Опровергнутая нами злостная выдумка на московских „миссионеров” может служить хорошим образчиком того озлобления передовых раскольников против православного миссионерства, которым пропитан каждый выпуск их заграничного литературного органа. Здесь миссионеры выставлены корыстолюбцами, ленивыми и неспособными ответить даже на пустейшие вопросы раскольников; а гораздо чаще раскольническая газета любит выставлять их в виде безрассудных и жестоких преследователей „древлеправославия”, нагло, даже с дреколиями, врывающихся в часовни и дома старообрядцев, в сопровождении полицейской власти, которой и предают их на истязания; при этом, для вящаго показания невинности претерпевающих такие гонения старообрядцев, раскольническая газета пускается обыкновенно в разглагольствия об их, якобы беспримерных патриотических чувствах, об их горячей преданности Престолу и отечеству... И последний, июльский, выпуск „Слова Правды” не отстал от прочих в этом отношении. В нем появился даже новый отдел, под заглавием: „По провинциям России”, где помещаются корреспонденции именно о возмутительных насилиях и истязаниях, якобы чинимых православными миссионерами и вообще православным духовенством бедным и беззащитным старообрядцам³⁵. На основании этих корреспонденций кроме того напечатана здесь горячая передовая статья, карающая великороссийское духовенство, якобы лишенное даже понятия о патриотизме и верноподданстве, напротив же превозносящая старообрядчество за беспримерные патриотические чувства, которыми оно преисполнено, будто бы не смотря на все претерпеваемые ими „страдания и угнетения”. Стоит обратить внимание на эту статью.

Сначала говорится о благотворительных делах, совершонных старообрядцами „по случаю священного коронования Русского Государя”, и о том, что „катастрофа на Ходынском поле также вызвала не мало пожертвований и благотворений с их стороны”. „Но, – продолжает раскольнический публицист, – их собственный голос об облегчении их от религиозных преследований(?) заглушается и его как бы никто не слышит”. И вот в образчике этих „религиозных преследований” приводится, на основании корреспонденции из Мурашкина (Нижегород. губ.), следующее, будто бы бывшее там накануне самой коронации, происшествие:

Никто, кажется, так радостно и так благоговейно не встречал 14-е мая, как старообрядцы, беспредельно любящие своего Монарха... Но к глубокому прискорбию русских старообрядцев, им и в дни великой радости России не давали свободно вознести к Богу свои горячие мольбы о благоденствии своего отечества и заставили их вместе с радостью соединять и печаль. Кто бы мог усмотреть вред истинному православию в том, что пред наступлением дня священного коронования Вождя России старообрядцы одного села собрались в доме и начали совершать всенощное бдение по случаю коронования? Думаем, никто из добросовестных и честных людей не скажет, что в этом благом и святом деле заключалось бы какое-либо зло. Но враги старообрядчества, вовсе не помышляющие о благе и мире государства, видят и в добре зло и в пользе вред. В с. Мурашкино с дозволения нижегородского губернатора собрались старообрядцы 13 мая в один большой дом для моления о своем Монархе. Узнали об этом попы-чиновники. „Раскольники собрались молиться Богу”, – завопили попы. О, какое великое и ужасное преступление! И вот четыре попа, должно быть руководимые своим особым чувством патриотизма, вооружившись полицейской властью, понятыми и дубинками(?), бегут на моление старообрядцев. „Вот хороший случай доказать истинность нашего православия и показать наше апостольство”. Старообрядцы усердно и с благоговением молятся Богу³⁶. И что же попы? Начали писать протокол, чтобы этих мирных, прибегающих с молитвой к Богу, людей привлечь к уголовной(?) ответственности. Написали протокол: попы от радости и удовольствия посмеиваются. Но в это время³⁷ была представлена телеграмма, коею губернатор разрешил старообрядцам богомоление. И вот попы-хищники, – эти современные апостолы, – раздосадованные на неудачу, что нельзя было до конца показать ревность свою о „православии”, удаляются, в душе проклиная и губернатора и старообрядцев. Вот какой ревностью и каким патриотизмом проникнуты русские миссионеры и попы-чиновники. И это в дни великих торжеств России. А что же теперь-то будут делать попы-миссионеры? с какой еще большей ревностью они возьмутся творить свои злодеяния? О, русское православие, каким ты кажешься неблагочестивым с такими проповедниками, которые скорее разбойники, чем пастыри, и с такой защитой своей казенной истины, которую не знали Апостолы и которая была оружием в руках лишь еретиков и язычников.

Мы нарочно привели вполне всю эту наглую брань раскольнического газетчика, чтобы читатели могли судить, каким озлоблением против православных миссионеров, вообще против православного духовенства и против самого православия преисполнены передовые раскольнические деятели, представителем которых является этот дерзкий газетчик, а покровителями служат известные богачи-раскольники, держащие раскол в своих руках. Особенно ясно выступает здесь злобное желание этих деятелей раскола представить православное духовенство, непоколебимая верность которого предержащей власти засвидетельствована всей многовековой историей России, лишенным всякого патриотического чувства, „вовсе не помышляющим о благе и мире государства”, возмутителем общественного спокойствия, в противоположность самим раскольникам и их ложному духовенству, которые, будто бы так послушны и так преданы царю и отечеству, как „никто” (что и доказал своим примером сам редактор газеты, преступно бежавший из отечества и приглашающий к такому же бегству прочих раскольников). А что касается случая, по поводу которого написаны им все эти ругательства и клеветы на православное духовенство, то, не прибегая и к справкам, можно быть уверенным, что он, если и не вымышлен вполне, то передается в совершенно искаженном виде³⁸.

Да и самый случай приведен совсем некстати. Что хотел им доказать раскольнический газетчик? Он хотел доказать, что голоса старообрядцев „об облегчении их от религиозных преследований как бы никто не слышит“, что „и в дни великой радости России им не давали свободно вознести к Богу свои горячие мольбы”, и пр. А случай говорит как раз противное. Положим, что местное духовенство хотело воспрепятствовать собранию мурашкинских раскольников в каком-то новом обширном здании, незаконно обращенном в церковь; но ведь попытка эта оказалась совсем напрасной, так как раскольники уже ранее заручились покровительством и защитой весьма властной особы в русском правительстве: сам знаменитый нижегородский губернатор Н. М. Баранов, занимающий такое видное (но незавидное) место в современной истории раскола, не только „услышал их голос“, к нему обращенный, но и поспешил со всей предупредительностью исполнить их желание, – даже по телеграфу прислал им разрешение и благословение – молиться в новом „более вместимом” здании, обращенном ими в церковь, не справляясь, согласно ли это с законом, – и они молились, а теперь конечно будут постоянно собираться на молитву в этом „боле вместимом“ здании; священники же, хотевшие им воспрепятствовать в открытии нового молитвенного дома, по словам самого газетчика, должны были удалиться, „в душе проклиная губернатора” (хотя, полагаем, проникать в душу людей не может даже и сам г. Мельников), а по выражению корреспондента, надобно полагать, более верному, „побрели в свои домы, чтобы там оплакать свою неудачу”. И действительно, им оставалось только плакать, видя, как лицо, облеченное великой властью, потворствует расколу. А если взять во внимание, что таких лиц очень не мало в среде русского правительства, особенно в нашем судебном ведомстве то нужно только удивляться бессовестности заграничного раскольнического газетчика, вопиющего постоянно о гонениях и притеснениях, претерпеваемых у нас старообрядцами, которым будто бы не позволяют даже и Богу молиться. Напротив, им дозволяют безнаказанно совершать даже явно противозаконные дела. А между тем заграничный газетчик раскольников, по поводу описанного им мурашкинского гонения на старообрядцев, в действительности бывшего, по милости г-на нижегородского губернатора, торжеством раскола, вот что говорит в заключение.

Нам, живущим за пределами России (точнее было бы сказать: преступно бежавшим за пределы России), где (в России?) такая свобода религии, где от правительства нет никаких преследований за торжественные богослужения (а г. нижегородский губернатор, дозволивший такое богослужение в Мурашкине, разве не правительство?), где пастыри наши признаны законом, где храмы наши красуются с куполами и крестами (а разве не так же „красуются храмы” на Рогожском Кладбище, подобных которым и не видывали у себя заграничные раскольники?),– терпенье наших братьев, русских старообрядцев, кажется непомерным и неестественным. Только любовь их к отечеству заставляет их безропотно переносить все страданья и угнетенья. А что бы сделали на их месте другие?

Но ведь это есть уже призыв к бунту, или, по крайней мере, к поголовному бегству раскольников за границу, чему пример и показал им сам подстрекатель, спасшийся бегством от кары закона! Его подстрекательства уже действуют на раскольников. Из Пензенской губернии его корреспондент пишет ему: „Хоть бежи к вам за границу! У вас там полная свобода религии, а у нас здесь насилие и мучение”. Кто же ответствен за такие возмутительные речи? Конечно, не беглец-газетчик, издевающийся над законом Российской Империи, а его здешние покровители, внушающие ему такие речи, разные Брилиантовы и прочие московские братчики, а особенно эти раскольники-миллионеры, которые, повторяем, держат в руках раскол, воля которых – закон для всех этих Мельниковых, Брилиантовых, Швецовых и для самих Савватьев.

А между тем раскольническая газета продолжает и далее разглагольствовать о патриотических чувствах, неизменно присущих якобы гонимым на Руси старообрядцам. В доказательство приводится теперь речь, произнесенная в Клинцах в день коронации „передовым лицом старообрядцев–епископом Сильвестром”. Сильвестр Балтский – воспитанник покойного Ксеноса и единственный окружник из всех раскольнических мнимо-окружнических архиереев: его речь есть в сущности повторение того, что говорится в Окружном Послании Ксеноса о подчинении Богом поставленной власти. Он говорил. „В древлепрестольном граде Москве торжественно совершено священное коронованье Их Императорских Величеств. Великое и важное значенье имеет чин царского венчания и священного миропомазания”, и т. д. Все это хорошие речи; но вот что удивительно,– как произносящие их старообрядцы не поймут, что этими речами они впадают в противоречие самим себе и сами себя обличают. Сильвестр, да и сам газетчик, и другие старообрядцы называют совершонное в древлепрестольном граде Москве архипастырями православной церкви коронование Их Величеств „священным“ и таковым же совершонное ими миропомазание Государя Императора и Государыни Императрицы, т.е. признают эти священнодействия православных пастырей действительными и действенными. Зачем же после этого они чуждаются православной церкви и ее пастырей? Зачем признают сих последних лишенными благодати и все совершаемые ими священнодействия и таинства, за исключением крещения,– не действительными, лишенными освящающей силы, и именно таинство миропомазания признают подлежащим повторения, как еретическое, принимая всех приходящих от грекороссийской церкви по второму чину, как приняли и самого митрополита Амвросия? Если священны и действительны царское венчание и миропомазание, совершаемые пастырями грекороссийской церкви, то и церковь сия с ее пастырями есть церковь истинная, обладающая дарами благодати, а потому и отделяться от нее, как отделяются старообрядцы, значит творить грех раскола, тягчайший из грехов. А если, как отделившиеся и отделяющиеся от грекороссийской церкви, они признают ее не истинной, не святой и не освящающей, то как могут называть святыми совершонные в сей церкви венчание и миропомазание Государя Императора и Государыни Императрицы? Ясно, что нынешние старообрядцы с своим Сильвестром впадают в противоречие самим себе, равно как противоречат и своим предкам, которые были последовательнее их. Разве они не помнят, что их предки, во время известного бунта Никиты Пустосвята, хлопотали именно о том, чтобы не допустить венчания царей Иоанна и Петра царским венцом в православной церкви, по исправленным книгам? В действительности нынешние старообрядцы, не исключая и Сильвестра, смотрят на совершонное православными архипастырями венчание и миропомазание Их Величеств точно так же, как и предки; а священными назвали и называют их не вправду, не придавая этому выражению действительного его значения, и чтобы только порисоваться своими мнимо-патриотическими чувствами. Ложь, всюду и во всем у них ложь...

Новый пример того, как раскольники, громко проповедуя о своих якобы патриотических чувствах, в то же самое время с наглой дерзостью являются противниками и ослушниками Предержащей Власти, представляет напечатанная в том же выпуске их заграничной газеты статья под заглавием: „Наша телеграмма”. Статья эта очень любопытна, и прежде всего потому, что в ней сообщается очень любопытное известие. Оказывается, что по примеру российских, и заграничные старообрядцы послали на Высочайшее имя поздравительную телеграмму 14-го мая, в которой писали: „в сей день, – день священного (!) коронования Ваших Императорских Величеств, – мы присовокупляемся к торжеству всех русских подданных и заодно с ними молим всех Подателя, да ниспослет Он Всесвятый Дух Свой на Ваши Императорские Величества и да хранит присно Россию Божественная Его Десница”. Не будем говорить, есть ли правда в этом уверении заграничных раскольников, будто они молились именно о том, чтобы Дух Святый чрез совершаемые пастырями грекороссийской церкви священнодействия снизошел на Их Величества, – об этом они, конечно, не могли молиться, – в телеграмме своей они говорят, очевидно, неправду, и не телеграмма их важна для нас, а важен ответ, какой они удостоились получить чрез посредство галацкого консула. Приводим вполне из раскольнической газеты этот знаменательный ответ:

По поводу поступившей на Высочайшее имя Государя Императора телеграммы Браиловского общества старообрядцев, приемлющих священство Белокриницкой иерархии, с выражением, по случаю священного коронования Их Императорских Величеств, одушевляющих их русских чувств и молитвенных благожеланий, Государь Император Высочайше повелеть соизволил: выразить отправившим эту телеграмму удовольствие за выраженный в оной ими русские чувства. Выражая удовольствие свое, Императорское Величество не мог не выразить и сожаления о том, что русские люди не могут доселе присоединиться в молитве ко всему стаду русской православной церкви и пребывать в духовном единении и мире со всеми русскими людьми, под руководством законной российской иерархии, сохраняя все свои святые, от отцов и дедов преданные, обряды.

Выраженное здесь Благочестивейшим Государем Императором сожаление, что старообрядцы, русские люди, не находятся „в духовном единении и мире со всеми русскими людьми, под руководством законной российской иерархии”, когда им даже предоставлено „сохранять наследованные от дедов и прадедов обряды”, а предпочитают иерархию незаконную, фальшивую, влекущуюся от беглого греческого митрополита, – это сожаление, столь ясно выраженное Самим Великим Монархом России, в высшей степени важно и знаменательно, как относящееся не к заграничным только, но и ко всем российским старообрядцам, точно так же, как и первые, не находящимся под руководством законной иерархии, не пребывающим в духовном единении со всеми русскими людьми, а вместе и с Ним Самим, Первым из русских людей, Верховным Вождем к Отцом их. о чем, по великому снисхождению к старообрядцам, Он не изволил напомнить им, но что само собою разумеется в Его достопамятных словах. Как же приняли старообрядцы это, с высоты Престола обращенное к ним, слово сожаления? Что ответили на него? Если бы они действительно проникнуты были чувством патриотизма, о котором постоянно кричат, они, конечно, пожелали бы доставить и доставлять возлюбленнейшему Государю не сожаление, а радость, – поспешили бы войти в духовное общение и с Ним и со всем православным русским народом, вступить под руководство законной иерархии, соделаться чадами православной российской церкви, сохраняя даже свои любимые, от отцов и дедов наследованные, обряды; или, по крайней мере, сами глубоко скорбя о своем духовном отчуждении от православного Царя, от православного русского народа, – словом от православной русской церкви, со всем подобающим вниманием и беспристрастием рассудили бы, за что прервали они это духовное общение с православием, и особенно – законное ли то священство, которое они предпочитают действительно законному, по уверению самого Русского Царя, – и рассудивши, прервали бы свое отчуждение от православной русской церкви. А что делают эти глаголемые патриоты? В своей заграничной газете они доходят до такой неслыханно возмутительной дерзости, что вступают в препирательство с Самим Русским Венценосцем, оспаривают справедливость слов, произнесенных с высоты Престола...

Благочестивейший Государь Император выражает старообрядцам Свое отеческое сожаление, что они, Его же дети, не находятся в духовном единении с Ним, своим Отцом, и со всей Его семьей, „со всеми русскими людьми, под руководством законной иерархии”. А старообрядцы, как непокорные и грубые дети, дерзко и нагло отвечают своему Державному Отцу, что и они сожалеют, но не о том, о чем жалеет Он, – не о том, что состоят в духовном разъединении с Ним, своим Отцом, и с своими братьями, православными русскими людьми, а о том, что Он, православный Царь, и все православные россияне не находятся в единении с ними, старообрядцами, под руководством их фальшивой иерархии, при чем виновником этого разъединения объявляют с неимоверной дерзостью Его Самого, Державного Отца России, якобы дозволяющего гонения и преследования старообрядцев. „У кого, – отвечают они, – не явится на душе скорбь, видя как в России русских же людей гонят и преследуют за религию их единоплеменные и единокровные братья. Но неужели нет возможности скорбь заменить радостью? Нам кажется, что одно только мощное слово Императора может водворить в России мир и спокойствие. Когда же русские (?) люди услышат это дорогое и святое слово, и когда прекратятся насилия и угнетения, переносимые старообрядцами?” Итак, раскольники австрийского согласия в ответ на выраженное Благочестивейшим Государем сожаление о духовном их отчуждении от православного русского народа говорят, что Он Сам виновник этого отчуждения, так как мог бы одним своим мощным словом прекратить „насилия и угнетения”, якобы претерпеваемые ими! Сколько нужно бессовестности и дерзости, чтобы сказать,– и кому же? – такую наглую ложь, что будто старообрядцы претерпевают „насилие и угнетение” и что будто бы Тот, Кому они имеют дерзость говорить это, мог бы своим мощным словом прекратить, но не прекращает насилие и угнетение? И есть ли смысл в этом ответе? Или, какой действительный смысл в нем заключается? Положим, что (не существующие) насилие и угнетение будут уничтожены и расколу будет предоставлена полная свобода существовать, процветать и разливаться по всему лицу русской земли. Что же произойдет тогда? И теперь везде, где только могут, и при всяком удобном случае оскорбляющие и притесняющие православных, старообрядцы сделаются открытыми их гонителями и тем усилят только в среде русского народа разделение и взаимную неприязнь, а вовсе не водворят духовного единения, которое будто бы может быть достигнуто чрез дарование расколу полной свободы. В сущности (и это есть действительный смысл их ответа) старообрядцы желают и предлагают, что бы Сам православный Русский Царь и весь православный русский народ, оставив законных пастырей, приняли их беззаконное священство: вот когда, по их мнению, прекратится то духовное разъединение в русском народе, о котором выразил сожаление Державный Вождь русского народа...

Благочестивейший Государь Император, сожалея о том, что старообрядцы „не могут доселе присоединиться в молитве ко всему стаду русской православной церкви”, напомнил им, что возможность этого „присоединения” для них облегчена, так как им дозволено „сохранять все свои святые от отцов и дедов преданные обряды”. А старообрядцы, не обращая внимания на смысл этого милостивого напоминания, остановившись на одном только употребленном здесь слове „святые”, с возмутительной дерзостью возражают Ему: да, обряды наши святы; „но сколько за эти святые обряды повешали и пожгли невинных жертв? Какие ужасные ругательства, клятвы, анафемы гремели на эти святые обряды! И кто же во всем этом виноват? ” и т. д. Сколько раз и с какой ясностью было доказано старообрядцам, что за веру и обряды никогда у нас не жгли и не вешали, что клятвам и анафемам обрядов никто не подвергал, что все вопияния их об этих казнях за веру и проклятиях на обряды, – ложь, придуманная раскольниками! И однако эту ложь они повторяют снова, – и когда же и Кому? Отвечая на милостивые слова, обращенные к ним с высоты Престола, – повторяют самому Державному Повелителю России! Да еще спрашивают Его: кто во всем этом виноват? Такова их наглость и дерзость!

Благочестивейший Государь Император выражает старообрядцам сожаление, что они не состоят вместе со всеми русскими людьми „под руководством законной российской иерархии”. А они с неимоверной дерзостью возражают Русскому Царю, что иерархия, которую Он называет законной, а с нею и сама церковь российская, совсем не законные. Они говорят: „Вся законность русской иерархии, о которой так громко кричат старообрядцам (Кто кричит? – вам говорится это с высоты Престола!), заключается в одном светском чиновнике, который есть действительный глава русской церкви, ибо русские архиереи ему так послушны, как школьники учителю... Церковь русская, находясь под управлением хищных, корыстолюбивых, в большинстве(?) неверующих в Бога(?) синодских чиновников, ничуть не имеет сходства с церковью Христовою...» Но приводить все изрыгнутые здесь лжи и клеветы на православную церковь, противно и неприлично; достаточно заметить, что раскольнический газетчик дошел здесь до помрачения смысла и утверждает, что будто бы император Петр I назначил вместо патриарха – „кавалерийского генерала г. Протасова председателем Синода”³⁹. А в заключение дерзко спрашивает сожалеющего об отделении старообрядцев от законной российской иерархии Государя Императора: „От какой же законной российской иерархии отделяются старообрядцы? От Синода, похожего на еврейский синедрион, или афинский языческий ареопаг? Это ли апостольская истинно православная церковь? ”

Итак, называющие себя не только верноподданными, но и самыми верными, самыми покорными п преданными Верховной Власти русскими людьми, наши старообрядцы, в своем заграничном органе, печатно и публично, с неслыханной на Руси дерзостью, отвергают справедливость милостиво обращенных к ним с высоты Престола несомненно справедливых слов, являются противниками и возражателями Самому Державному Владыке русской земли, дерзают обличать Его в неправде, в ответ на Его милостивое слово, приглашающее их „под руководство законной российской иерархии”, осыпают неприличнейшей бранью и клеветой эту, названную Им законной, иерархию, и только за то, что Он же Сам будто бы подчинил ее светскому чиновнику и светского чиновника сделал главою церкви, которая потому уже и не есть апостольская, истинно-православная... Не станем говорить сколько лжи во всем этом; не станем говорить и о том, что эту ложь изрыгают люди, сами подчиняющееся такой иерархии, которая явилась только пятьдесят дет тому назад, основана купленным за деньги, позорно бежавшим в казачьем платье от своего патриарха греческим митрополитом, преступно отрекшимся от православной церкви, и что представители этой жалкой, фальшивой иерархии, – все эти Савватии, Кириллы, Силуаны находятся в полном подчинении у богачей-раскольников, разных Морозовых, Гусевых и прочих, без воли которых ничего не смеют делать и которые стоят во главе именуемой старообрядческой церкви, составляют всю ее силу. Не будем говорить обо всем этом, – мы хотели только показать, какова в действительности верноподданническая преданность Русскому Государю наших именуемых старообрядцев, о которой так любят кричать они, выставляя себя лучшими, наиболее патриотичными из русских людей. В своем заграничном литературном органе они показали нам с полной откровенностью, что действительно составляют исключение из русских людей: православный русский народ с благоговением внимает каждому слову, изрекаемому с высоты Престола, каждое слово Монарха, к нему обращенное, чтит как слово правды и закона; старообрядцы же, напротив, не только не признают важности царского слова, даже прямо к ним обращенного, но и выступают с дерзкими возражениями против него, дозволяют себе (страшно сказать!) обличать его в неправде, сами не стесняясь при этом говорить всякую ложь и клевету... Это есть, надобно полагать, особого рода раскольнический патриотизм, раскольническая преданность и покорность Предержащей Власти! Но православный русский народ не знает такого патриотизма и такой покорности: поэтому раскольники составляют действительно исключение из русского народа. Г-н Мельников, пользуясь заграничной свободой, которую так восхваляет, показал нам в настоящем свете, во всей его наготе, пресловутый раскольнический патриотизм. Не знаем только, будут ли благодарны ему разные г-да Морозовы за такую откровенность...

В замкнутую, а теперь почему-то и еще более замкнувшуюся, внутреннюю жизнь раскола могут несколько ввести читателей недавно полученные нами документы, изданные самим раскольническим владыкою– Савватием: это

примирительное послание его к противуокружникам и

его бранная грамота к одному окружническому обществу, дерзнувшему просить его о прекращении происходящих в сем обществе беспорядков и безобразий. Ниже мы печатаем вполне оба эти документа, с приложением к последнему и вызвавших его жалобных просьб от общества окружников; но прежде считаем не излишним сказать несколько слов об их содержании и значении.

В свое время мы довольно подробно говорили о предпринятых Савватием, конечно, по внушению его пестунов, попытках примирения с противуокружниками, привела и самые грамоты, которыми обменялись по сему случаю раскольнические лжеепископы того и другого толка. Не смотря на то, что в этих попытках принял свое мощное для раскола участие сам архивладыка всех раскольнических владык г-н Арсений Морозов, лично присутствовавший на собрании окружников и противуокружников, даже принимавший участие в происходивших между ними прениях, они кончились полным неуспехом для окружников: неокружнические епископы не только не приняли предлагаемого мира, но и облачили лукавство и непоследовательность предлагавших оный окружнических дельцов. Теперь, как видно, дельцы эти потеряли всякую надежду на успех личных сношений с противуокружническими епископами и решились действовать на них чрез посредство их собственных паств, самих противуокружнических обществ, – именно придумали, чтобы Савватий написал нечто в роде окружного примирительного послания к этим обществам!.. И 31 августа настоящего года он действительно подписал сочиненное, как видно по всему, тем же Брилиантовым послание „возлюбленным чадом о Христе находящимся в разделении с ним и состоявшим под паствою епископов Иова, Иосифа и проч. ”

Новое произведение Брилиантова, как и прежде сочиненное им послание Савватиево к самим епископам неокружническим, начинается сладкоречивыми разглагольствиями о заповеданной в Евангелии любви к Богу и ближнему. Затем во имя сей любви приглашаются возлюбленные чада Савватия, состоящие однако под отеческою паствою Иова и Иосифа, „содействовать общему миру”, „просить своих пастырей “ ,которые два года тому назад тщетно приглашаемы были к общему миру, чтобы пастыри сии „вошли с ним, Савватием, в переговоры (?), дабы этим путем достигнуть общего мира и положить предел вражде”. Но чем нарушен мир и что нужно, чтобы прекратить вражду, равно как о чем должны быть переговоры? – все это, т.-е самое существенное, в грамоте Савватия обойдено полным молчанием; нет в ней ни слова ни об Окружном Послании – роковой причине раздора, ни о том, согласны ли окружники предать это Послание полному уничтожению и проклятиию, а за бывшее последование оному подчинить себя известному чиноприятию, каковое условие примирения было уже поставлено неокружниками и, разумеется, вновь поставлено будет на предлагаемых „переговорах”. Брилиантов и его „владыка” умолчали о всем этом с лукавым намерением – удобнее подействовать на своих „возлюбленных чад”, состоящих под паствою Иосифа и Иова, сладкими речами о мире и любви; но они слишком наивны, если думают, что противуокружники не поймут их лукавства, прельстятся их речами и действительно станут умолять своих „пастырей” во что бы то ни стало заключить мир с окружниками.

Нет сомнения, что и новая мирная грамота Савватия не приведет к миру, а останется только новым свидетельством глубокого, неискоренимого раздора в недрах так называемой австрийской иерархии.

Для нас послание Савватия любопытно в том отношении, что сочинитель его, желая доказать противуокружникам незаконность их отделения от окружников, пользуется (совершенно неудачно, как увидим далее) теми самыми доказательствами, какие обыкновенно приводят православные миссионеры в обличении незаконности отделения старообрядцев от православной церкви, как бы невольно признавая таким образом силу этих доказательств.

Наши миссионеры указывают в разделении раскола на многие враждебные один другому толки ясный признак ложности именуемой старообрядческой церкви и прямое последствие отделения старообрядцев от единой истинной церкви Христовой: окружник, подражая им, также указывает противуокружникам на существующие у них разделения, как на свидетельство их гибельного положения в отделении от окружнической церкви: „Хорошо ли некоторые из вас называют себя Иовцами, а иные Иосифовцами... а некоторые считают себя уже Михаиловцами“. Если Савватий и все мнимые окружники признают делом нехорошим разделение противуокружников на Иовцев, Иосифовцев, Михаиловцев, то они должны согласиться, что вполне справедливо православные указывают свидетельство бедственного положения раскола в его разделении на поповщину и безпоповщину, потом на беглопоповцев и австрийцев, окружников и неокружников, поморцев, федосеевцев, филипповцев и т. д. Если бы им и удалось не только прекратить разделение в толке противуокружников, но достигнуть даже и примирения с ними, восстановить единство в австрийской иерархии (чего впрочем никогда не достигнут они), и в таком случае, признанное ими самими справедливым, указание явного зла в разделении на толки, будучи предлагаемо православными в применении к расколу, – будет иметь полную силу, ибо и тогда в расколе останется разделение на поповцев и безпоповцев, потом первых на беглопоповцев и австрийцев, а последних на их безчисленные толки.

Православные миссионеры всегда спрашивают старообрядцев, за что они отделились и отделяются от церкви, за какую ересь якобы принятую и проповедуемую ею, – требуют указать ее, и так как в течение двух слишком столетий старообрядцы никакой действительной ереси за церковью не указали и доселе указать не могут, то православные и объявляют с полной основательностью, что отделение старообрядцев от церкви не законно, есть именно раскол, тягчайший, непростительный трех. И должно сказать, что это есть первое, самое главное и важное со стороны православия предъявление против раскола. Подражая православным, и окружники устами Савватия, в его грамоте, или что то же, устами Брилиантова, сочинителя грамоты, спрашивают противуокружников: „За какую ересь вы делитесь с нами? Если вы делитесь с нами за ересь, то пусть пастыри ваши покажут нам, какого еретика мы ересь содержим и на каком святом соборе тот еретик был осужден... Прошло с тех пор, как вы чуждаетесь нашего общения, 34 года, а до сих пор ни вы, ни пастыри ваши не указали за нашей (!) церковью ни одной осужденной св. соборами ереси... Враждовать же и раздирать союз церкви без указания ереси жестокий грех по учению св. Иоанна Златоуста”. Полное подражание православным миссионерам! Но подражание крайне неудачное. Православные миссионеры могут так спрашивать старообрядцев и имеют право утверждать, что никакой действительной ереси, никакого отступления от евангельского, апостольского и святоотеческого учения, старообрядцы не указали в православной церкви; а указали только, как на ересь, как на изменение догматов веры, на употребление имени Иисус вместо Исус, на признание четвероконечного креста равночестным осмиконечному, и вообще на изменение обрядов, которым придали значение догматов веры, явившись таким образом изобретателями и проповедниками новых догматов, не проповеданных ни Христом, ни Апостолами, ни святыми отцами. Окружники же вовсе не имеют права говорить противуокружникам, будто эти последние в течении 34 лет не указали и не могут указать за ними никакой ереси, и совсем напрасно требуют такого указания, так как противуокружники могут указать и многократно указывали им, за что считают их еретиками, какие находят у них отступления от содержимой раскольниками веры, составляющие с общей им раскольнической точки зрения действительную ересь. Они с полным правом могут сказать окружникам: „Знайте прежде всего, что не мы от вас, а вы от нас отделились, а потому и спрашивать нас о причинах нашего от вас отделения не можете. Мы остались верными последователями нашей древлеотеческой веры, а вы отступили от нее; мы неприкосновенно содержим догматы, заповеданные нам нашими первоучителями – Аввакумом, Лазарем, Никитою и прочими, – твердо веруем, что Иисус есть иной бог, воспроповеданный Никоном, что крест четвероконечный есть печать антихриста; а вы отступили от этой веры, нарушили эти догматы, заповеданные нашими отцами и первоучителями, проповедуете в вашем Окружном Послании, что Иисус не есть иной бог, а тот же самый Исус – Сын Божий, что крест четвероконечный не есть печать антихриста, а достоин благоговейного почитания. Вот ваши ереси, за которые мы не допускаем и не допустим вас к общению с нами, пока не откажетесь от них, пока не принесете пред нами покаяния и не подчинитесь законной исправе“. Что ответят окружники на эти, с раскольнической точки зрения вполне основательные, предъявления? Ответ может быть один из двух, – нужно будет или признать учение предков, основателей и первоучителей раскола, ложным и нечестивым, т.е. осудить раскол и признать его повинным пред православною церковью, или отказаться от противного догматам предков учения, изложенного в Окружном Послании (именно от учения, а не от самого Послания, как письменного акта), самим сделаться противуокружниками и принести покаяние пред их владыками. На первое, что именно следовало бы сделать, Савватий, Брилиантов и прочие, разумеется, не решатся; скорее согласились бы они на последнее, если б не имели справедливые опасения, что не все же за ними последуют, что есть же и искренние окружники, и следовательно разделение в австрийском раскольническом толке и тогда не прекратится. Да, оно не прекратится, какие бы грамоты и сколько бы их ни издавал Савватий, ибо вражда и раздор таятся в самом расколе, как его существенная принадлежность.

В рассматриваемом послании Савватия есть упоминание об одном любопытном событии, недавно случившемся. Указывая на то, что у противуокружников явился еще новый отдел – Михаиловцев, он пишет: „Это потому так происходит, что епископ Иов признает епископа Михаила за бендерский мир с Иосифовцами еретиком, а за принятие братий наших (?!) лужковцев в свое общество без чина, предал его анафеме. (См. письмо еп. Иова к еп. Михаилу от 11 июня 7404 лета)“. О бендерском мире Михаила с Иосифом у нас было говорено; любопытно собственно это извстие о случившемся в нынешнем году принятии Михаилом лужковцев без чина, за что Иов предал его анафеме. Что это за „братия-лужковцы“, которых Савватий не называл по имени? Лужковцы, как известно, из всей беглопоповщины особенно близки по своему учению о православной церкви к безпоповцам,– они истые последователи первых расколоучителей: не странно ли, что беглопоповцев, да еще таких, как лужковцы, Савватий называет своими братиями? Они скорее братья противуокружников по своим понятиям о церкви, совершенно противным изложенному в Окружном Послании учению, и потому-то, конечно, Михаил принял их „без чину“, какому, надобно полагать, не пременно подверг бы окружников. Но не все лужковцы перешли под паству Михаила, а лишь несколько человек, и притом лица, имеющие в некотором отношении историческое значение у нынешних раскольников, почему и не излишне было Савватию назвать их. Он не назвал их, вероятно, потому, что их присоединение к противуокружникам было ударом, горьким посрамлением для мнимых окружников: назвав их, он именно посрамил бы себя и своих действительных „братий”. Читатели помнят о предпринятой по почину Гусева и Мельникова поездке раскольнической депутации в Царьград для справок об Амвросии и о крещении у греков,– помнят, что поездки эти предприняты были с целью перевести лужковцев, а если можно и всероссийских беглопоповцев в австрийское согласие, и именно под паству Анастасия, Савватия и прочих окружнических владык. В депутации участвовали и сами лужковцы – Малков, Бобров, Соловьев, о которых не однократно мы упоминали. После этой поездки Ефим Мельников с сыновьями, вспомоществуемый Гусевым и своим владыкой Анастасием, употребляли все усилия перетянуть к себе лужковцев и надеялись на успех, веселя этой надеждой и владыку Савватия. И вот в нынешнем году названные представители лужковцев, столь известные в расколе, действительно переходят в австрийское согласие; но, увы, не под паству Анастасия и Савватия, не в окружники, а в противуокружники, под паству Михаила, который, живя неподалеку от них, на хуторе Дрозде, успел лучше Анастасия и Мельникова расположить их к себе и принял без всякой исправы, как людей, по своим убеждениям совершенно единомысленных противуокружникам, почему и они сами питали больше расположения к этим последним. Итак переход Малкова с товарищами из беглопоповства в австрийщину есть в сущности поражение и посрамление окружников; а что отсюда возникло в среде противуокружников новое разделение, новый толк Михаиловцев, это не утешение для Савватия и окружников,– это служит только новым свидетельством непрекращаемого раздора в австрийской иерархии, и никакие грамоты Савватия, сколько и как бы сладкоречиво ни писал их Брилиантов, не помогут этому злу, потому что оно, повторяем, истекает из самого существа раскола.

А между тем как Савватий и его советники и руководители хлопочут о примирении с неокружниками, поют им сладкие речи о любви христианской, в их собственной среде, в обществе окружников, происходят вопиющие беспорядки, ссоры и раздоры, самоуправство богатых и сильных в расколе людей, причем Савватий не только не заботится о воздворении мира и любви, не только не обуздывает управляющих раскольническими церковными делами богачей и наглецов, но и сам, как находящийся в полном у них подчинении, потворствует их самоуправству, а на угнетаемых ими собственных своих чад мещет громы своего архипастырского гнева и едва не проклятий. Наглядное понятие об этих неурядицах в обществе окружников дает нам дело липинских старообрядцев, изложенное в трех относящихся к нему документах, которые печатаются ниже.

В деревне Липки, Сычевского уезда, Смоленской губ., у старообрядцев есть дозволенный правительством, издавна существующий, молитвенный дом, к которому причислены и старообрядцы окрестных селений, составляющие целое липинское старообрядческое общество. Молитвенным домом 26 лет заведывал бесконтрольно местный воротила-раскольник, некий Сорокин, пред коим все и все преклонялись, начиная с Савватия,– он по своему произволу прогонял попов, и Савватий давал ему новых, часовенными деньгами и делами распоряжался, как хотел, никому не давая отчета,– словом, делал, что ему угодно. Общество долго терпело; но потом и его терпение стало истощаться, когда Сорокин, в ноябре прошлого года прогнал угодного им попа Иосифа Смирнова, а Савватий прислал нового, некоего Павла, и этот новый поп начал творить во всем волю Сорокина. Общество несколько раз обращалось к Савватию с просьбой, чтобы возвратил им Иосифа, и все понапрасну: „мы остаемся в обиде от вас, – пишут они Савватию,– сколько раз сами ездили и просьбы писали, но все дела наши не исполняются, а попираются, а Сорокин, если пожелает каждую неделю попов менять, и то ему все можно”. Наконец Сорокин позволил себе такое самоуправство, что общество потеряло уже всякое терпение. Он распорядился, чтобы в „поминовенную субботу” поп Павел служил не в стенах моленной, а на кладбище, в облачении, на что и этот последний охотно согласился в тех расчетах, чтобы вместе с Сорокиным разделить доход за панихиды, ничего не внося на моленную. Общество просило попа, чтобы этого неделал; но поп не послушал общество, а исполнил желание Сорокина, – в облачении публично, не в стенах моленной, отправил службы на кладбище. Это противозаконное действие не укрылось от полиции и возникло дело, угрожающее закрытием моленной. Тогда, выведенное из терпения, общество объявило попу, что более не нуждается в нем и не допустит его в молитвенный дом. Угроза не подействовала, – поп и Сорокин даже рады, что будут служить не в моленной, а в своих домах,– говорят: „много полезнее и доходнее будет”! Так они и поступают, – тех, „которые Сорокину противоречили”, поп отлучает от церкви, не ходит к ним с требами, так что некоторым пришлось и умереть без покаяния. Находясь в таком печальном положении, общество снова обратилось к Савватию с просьбой – возвратить им прежнего их попа Иосифа, удаленного по воле Сорокина.

Такова сущность дела, как оно излагается в прошениях Липинского общества старообрядцев к Савватию и к „Братству московского старообрядческого духовного общества”, к которому они также нашли нужным обратиться, должно быть не рассчитывая на благосклонность и справедливость Савватия. И они не ошиблись. Савватий не только не обратил внимания на самоуправства Сорокина, но и прямо стал на его сторону; не только не внял слезным прошениям своих духовных овец, но и осыпал их укоризнами и бранью. Он пишет: „Вы, как стая хищных и кровожадных волков, или зверей напали на священника и диакона“... „У вас врываются во святая святых шайка кровожадных и хищных волков и бьют там клириков, подобно кровожадным жидам, убившим Захарию между церковью и олтарем”... „Вы люди жестокие и коварные, сожженной совести, не имеете веры ни в Бога, ни в святую церковь, ни в Евангелие, ни страха Божия”... „Вы неверы и изверги, способные на всякое преступление и отступление от веры, а может быть и от Христа”... и т. д. В заключение Савватий объявляет просителям, что „не только не находит нужным и полезным перевести к ним прежнего попа Иосифа, „но и на будущее время не может принимать от них никаких прошений, ни заявлений”, т.е. отдает их во власть Сорокину.

Не знаем, есть ли правда в словах Савватия, что липинские старообрядцы напали на попа и дьякона, били их даже в олтаре, или он повторяет клевету на них, выдуманную Сорокиным. Но если владыка – Савватий говорит правду, то он только дополняет картину беспорядков и безобразий, господствующих в австрийском расколе и изображаемых самими старообрядцами в их прошениях. Попы, из страха и корысти исполняющие волю самодура-раскольника, оставляют своих прихожан даже умирать без покаяния и напутствия, прихожане, не довольные такими попами, дозволяют себе бить их даже в молитвенном доме, а над теми и другими царит этот гордый, властолюбивый и мелко-тщеславный богач-раскольник, пред которым преклоняются не только попы, но и сами владыки в беспрекословном подчинении: вот что творится в расколе, в австрийской иерархии, которую иные борзописцы готовы поставить даже в пример православной! И все эти безобразия прямое последствие отделения старообрядцев от истинной церкви Христовой, характеристическая принадлежность раскола, – все это плоды по роду его. Прошлый раз мне говорили, что заграничный раскольнический газетчик, выражая господствующее в расколе мнение, указал, как на главное обвинение против православной церкви, на то, что она якобы управляется не духовными пастырями, а светским лицом, поставленным от Царя сановником, который будто бы и есть ее глава. Относительно православной церкви это обвинение явная неправда; а относительно раскола действительно следует сказать, что в нем именуемой старообрядческой церковью правят не духовные ее пастыри, а разные купцы, имеющие достаточно толстый карман и достаточно наглый характер, что во главе ее стоят не Савватии и Сильвестры, а помыкающие ими разные Морозовы, Гусевы, Сорокины, в чем по справедливости можно указывать один из признаков ложности именуемой старообрядческой церкви, один из характерных признаков раскола. Если, как свидетельствуют сами старообрядцы, даже деревенский мироед-Сорокин „может каждую неделю менять попов“, то что же „может“ сам Арсений Иванович Морозов, пред которым какой-то Сорокин совершенное ничтожество? Если из угождения Сорокину владыка-Савватий осыпает бранью и угрозами целое общество старообрядцев и не хочет слушать никаких просьб их, то чего он не сделает для самого Арсения Ивановича – главы всех глав старообрядческой церкви?...

ПРИЛОЖЕНИЯ.

1) Савватиево примирительное послание к противоокружникам.

Аще убо хощем духа наслаждатися иже от главы друг друга держимся (бес. на посл. к Ефес. л. 1692).

Старообрядческого архиепископа Савватия Московского возлюбленным чадом о Христе, находящимся ныне с нами в разделении и состоящим под паствою епископов Иова, Иосифа и проч.

о Господа радоватися.

Долг пастырства обязывает наше смирение опять напомянуть вам, возлюбленные чада, что для спасения человеческой души необходимо должно соблюсти две главнейшие заповеди Христа Спасителя: любить Бога и ближнего: в сию обою заповедию, глаголет Господь, весь закон и пророцы висят (Матф. зач. 92).

Но эта святая любовь проявляется в нас, конечно, не просто и не случайно, составляет же свою любовь в нас Бог, как об этом свидетельствует учитель языков (к Римл. зач. 88). А кто пребываете в этой любви, тот по учению наперсника Христова в Бозе пребывает и Бог в нем пребывает (1-е посл. Иоан. зач. 73).

Какое блаженство открывает человеку любовь! Чтобы достигнуть этой св. любви между нами и вами, наше смирение и братия моя два года тому назад приглашали ваших пастырей к общему миру, чтобы едиными усты и единем сердцем вкупе славить Господа нашего Исуса Христа. Наш призыв пока не достиг еще доброго и желанного нами братского единения. Таким образом, напомнив вам о любви к Богу и ближнему, наше смирение просит всех содействовать общему миру.

Просите и вы пастырей ваших войти с нами в переговоры, дабы этим путем достигнуть братского мира и положить предел вражде. Хорошо ли враждовать! Хорошо ли делиться! Хорошо ли некоторые из вас называют себя Иовцами, а иные Иосифовцами? А припомните, как жестоко писал св. апостол Павел против тех коринфян, которые именовали себя: Павлов, Аполлосов, Кифин! Не запретил ли он им это и не сказал ли: вы же Христовы (т.е. к Коринф, зач. 129)? А между тем эти именования в ваших обществах не только не убавляются, но, наоборот, некоторые считают себя уже Михайловцами.

А это потому так происходит, что епископ Иов признает епископа Михаила за бендерский мир с Иосифовцами еретиком. А за принятие братий наших „лужковцев“ в свое общество „без чина“ предал его анафеме (Смотри письмо еп. Иова к епископу Михаилу от 11 июня 7404 лета).

Где же здесь братская любовь?

А позвольте вас спросить, за какую ересь вы делитесь между собою? или больше спрошу вас, за какую вы ересь делитесь с нами?

Если вы делитесь с нами за ересь, то пусть пастыри ваши скажут нам, какого еретика мы ересь содержим и на каком св. соборе тот еретик был осужден? И скажут это пусть не просто и не голословно, но со свидетельством священного или святоотеческого Писания, ибо голословные обвинения не приемлются, потому во св. Евангелии сказано: „при двою или триех свидетелей станет всяк глагол“ (Матф. зач. 75).

Прошло с тех пор, как вы чуждаетесь нашего общения, 34 года, а до сих пор ни вы ни пастыри ваши точно, определенно, со свидетельством св. Писания, не указали за нашей церковью ни одной осужденной св. соборами ереси. А это потому случилось, что наша св. церковь никакой ереси не содержит и не проповедует. А за ересь ли произошло ваше деление со св. церковью? нет и нет! Враждовать же и раздирать союз церкви без указания ереси – жестокий грех, по учению св. Иоанна Златоуста: еже в ересь впасти, и еже церковь раздрати, не меньшее есть зло (11-е прав. на посл. к Ефес., л. 1695). Так стоит ли дожидаться этого зла раздора, стоит ли поедать самих себя?⁴⁰

Итак, чтобы прикончить (!) бесполезный спор наш, наше смирение приглашает вас, и через вас пастырей ваших к братскому союзу и миру церковному.

При этом прошу вас не злоупотреблять моим приглашением, не извращать значения его. Наше смирение, посылая настоящее послание к вам, руководствовалось 93 правилом св. Карфагенского собора. Отцы этого собора прекрасный дали пример нам, как и каким образом возвращать к союзу церковному отпавшую братию. Не забудьте, возлюбленная чада, что, приглашая вас и пастырей ваших к церковному миру, наше смирение не новую веру, не новые догматы и предания проповедует вам, но при сохранении божественной веры, св. догматов и преданий церкви и отец ее предлагает мир церковный, завещанную любовь Господом: да чрез эту святую, боголюбезную и спасительную христианскую любовь и вы были бы с нами в Боге и Бог в нас.

Да будут памятны нам и вам слова св. апостола Павла: „молю же вы, братие, именем Господа нашего Исуса Христа, писал он к коринфинам, да тожде глаголете вы, и да не будет в вас распри, да будете утверждени в том же разумении и той же мысли“. (зач. 12).

Да будем единомысленни!

Смиренный Савватий архиепископ Московский.

7 августа, 7404 лета.

2) Дело Липинских старообрядцев.

а) Его преосвященству преосвященнейшему архиепископу Савватию Московскому

Липинского молитвенного дома прихожан и однодеревенцев деревни Липки Малой домохозяев

прошение.

Преосвященный владыко! Мы измучились бедные люди, неоднократно ездили к вам с прошением и просили вас, чтобы вы отцу Павлу дали строгое предписание подчиняться новым хозяевам и не отлучаться от молитвенного дома и давать доход церкви. Но он, угождая горделивому человеку, вашего увещания и нашей просьбы счел ничтожным, исполнял, волю Сорокина, пока он их подвел под такую категорию, заставил, служить поминовенную субботу на кладбище, не в стенах, где следует, но на публике, в полном облачении. Мы весьма их упрашивали служить в стенах, но они, уважая Сорокину, чтобы не дать дохода в молитвенный дом, забрали и поделили между собой. Полиция преследует общество и молитвенный дом за публичное служение в облачении. Но мы себя считаем в этом невиновными. Мы их упрашивали служить в стенах, поэтому за них мы не отвечаем; если они слушают Сорокина, он их пусть и выручает. Они нам более не священники. Мы служить их более не допустим в молитвенном дом. Они ведут дело, как Сорокин им велит и стараются запечатать нашу молельню: а служить в своих домах им много полезнее и доходнее будет. Почему мы ходатайствуем пред вами возвратить нам своего страдальца Иосифа священника по совести нашей. Но его у нас сейчас нет и не был с ноября месяца 1895 года, и он ничего не знает. А вы пишете чрез Сорокина передать Иосифу, который живет в Кривошеине, но не в Липке, как вам Сорокин наврал. Вы пишете священнику Иосифу: если кто вас самовольно переведет без вашего благословения, то дадите ему запрещение. Но мы с своей стороны ходатайствовали пред вашим высокопреосвященством об возврате Иосифа и сейчас просим и умоляем вас не оставить просьбы нашей – возвратить нам нашего односельца священника Иосифа.

Но буде не упросим вас, то не знаем, чем придется решить дело: остаться навсегда без священников, или перейти в другую епархию. Сорокин вам врет, что нас малое число хлопочет об Иосифе. Но если бы малое было, то Сорокин не был бы удален от хозяйства молитвенного дома, который он обирал 26 лет, и не был бы поп Павел и диакон Фома прогнаны за их подчинение Сорокину. Мы остаемся в обиде от вас. Сколько раз сами ездили и просьбы писали, а все дела наши не исполняются, а попираются. А Сорокин если пожелает каждую неделю попов менять, и то ему все можно. Посему просим вас уведомить нас, можно ли надеяться нам, что вышлете нашего страдальца в свою родину. Если же ни, тогда более не будем вас беспокоить, а перейдем к другому епископу и передадим молитвенный дом в распоряжение его, и нам за это греха не будет, и правила св. апостол и св. отец падут не на нас, но на не исполнившего просьбу общества. Обществами в древние времена были переменяемы патриархи. Мы имеем указный молитвенный дом и более 2 тысяч прихожан, которые нуждаются в священнике и удостоверяют ваше преосвященство, что поп Павел более месяца в моленной не был. Если и пять лет не выхлопочем попа, но Сорокину с Павлом не дозволим обирать нашу церковь. У них 26 лет книги для прихода и расхода не было, каковую не желают и иметь. А мы устроили по правилам двух попечителей, депутатов и церковного старосту вести приходо-расходную книгу. Наше общество, попечители и депутаты уверяют вполне вас, что все согласны возвратить священника Иосифа, в том и подписуемся. (Следуют подписи).

29 мая, 1896 года.

б) Братству Московского старообрядческого монастыря

от крестьян-старообрядцев деревни Липки Малой и прочих прихожан Липинского молитвенного дома

прошение.

Достопочтеннейшая о Христе братия! Убедитесь действием отца Павла и дракона Фомы с попечителем Сорокиным и взыдите в разбирательство, до чего подчинился поп Павел и диакон простолюдину, что и священные правила попрали, некоторых без покаяния отправили к Судии всех, слушаясь Сорокина. Деревни Боршевки Марка и деревни Шанихи, Бехтеевской волости, и деревни Волковка Малая, той же волости, отлучал от церкви и не ходил в дома, которые противоречили Сорокину, ни с какими требами не принимал; еретиков принимал под крест и за обедней дозволял молиться, уважая Сорокина; оставил свой храм, в который был поставлен без воли епископа, поприказанию Сорокина; презрел архипастырскую власть, всенародно вычитавши предписание служить в Липинском молитвенном доме, сказал: до тех пор не буду служить, пока Сорокин не будет один опять попечителем. Владыка же Савватий Павлом попом, знать, не может распорядиться, Сорокина боится, и нового не дает. А смерть никого не ждет; заставляет Сорокин умирать и ему подчиниться. И можно ли это сделать? – более двух тысяч душ, которые не согласны его иметь более попечителем за его неправильность и гордость. 26 лет был попечителем и приходо-расходной книги не имел, и во все свое время судом держался попечительства. Много раз его отменяли, а он наглостью своей одолевал бедное общество, и многие священники от него пострадали, не подчиняясь ему.

Любезная о Христе братья! Взойдите в распоряжение нашего бедного общества. Нас богатые попирают, и многие без покаяния помирают; определите нам пастыря неподвластного Сорокину. Сорокин у нас не попечитель, и священник Павел нам не пастырь; когда мы его четыре раза просили служить в молитвенном доме, а не слушать Сорокина, он нас не послушал, а также и архиепископа преслушал. По сему горестному нашему положению, оставлен наш указный молитвенный дом без священника. Но мы не допустим Сорокина и с его попом, хотя пять лет не дадите нам священника: или так останемся, или к другому отправимся за их друг друга неправильное защищение. Но мы ходатайствуем пред вами не оставить нашей просьбы, обратить нам нашего страдальца священника Иосифа Смирнова, который услан безвинно чрез Сорокину злобу, который будет безотлучно при молитвенном доме, и нам удобнее, и желательнее своего иметь пастыря. У него содержание все свое будет. Многие не ходили на дух с тех пор, когда он был услан. Все мы душевно умоляем вас, не оставьте нашей просьбы возвратить нам отца Иосифа. Мы все согласны к нему, и тогда один Сорокин усмирится, но не мы, большия тысящи, будем ему кланяться. В том и подписуемся.

в) Старообрядческого архиепископа Савватия Московского

прихожанам деревни Малой Липки

извещение.

Сим извещаю вас, прошение ваше получил и содержание видел, а посему и отвечаю. Вы желаете иметь то, чего ни цари, ни князи, ни судьи не имеют; а именно: просите дать строгое приказание подчиниться новым хозяевам, и кому же? священнику и диакону, на которых вы в родительскую субботу, как стая хищных и кровожадных волков или зверей напали, от которых нет спасения не только что во дворе, или в доме, но даже в храме Божием и олтаре не дают пощады, куда не имеют входа даже богобоязливые и благочестивые и верные христиане, и даже ангели со страхом предстоят и не могут зреть, крылы закрываются, охраняют престол и жертвенник, а у вас врываются во святая святых шайка кровожадных и хищных волков я бьют там клириков, подобно кровожадным жидам, убившим Захарию между церковью и олтарем. Номоканон, л. 139: Да не обладает священником никто от простых людей, точию великая соборная святая церковь обладает и судит их по закону священных правил, а из простых людей, ни царь, ни князь, ни болярин, ни всяк мирской судия да не обладает иереем. Сия вся Богови возложена суть и святителем, и никтоже ими обладает от мирских. (Кормчая древлеписьменная, гл. 118). Царь Мануил некогда увидал иерея, неподобное творяща, и повеле на него царь возложити раны, в ту же нощь явися ему Спас Вседержитель и рече ему: чесо ради восхищаеши святительский суд, егоже Аз ти не предах. Тебе дано начальство в человецех еже от супостат обороняти, святителям же повелено пещись о духовном исправлении, и сего ради власть имеют духовно вязати и решати. И повел пришедшим с ним ангелом раны возложити на царя, указывая перстом своим, якоже на иконе видим есть. И возбнув царь от страшнаго онаго видения, и услышав на телесе своем раны тяжки, и востав притече ко иконе Спасове, и узре руку Спасову, указующу низу, а не тако якоже он прежде написал. Се же видев царь Мануил, восплакася, сице глаголя: согреших, Господи, прости мя, Владыко, и ныне каюся о своем согрешении, и молютися, яко отселе не имам посягнути на таковый суд.

Еще вы пишите, что если мы не вышлем вам вашего страдальца, то вы перейдете к другому епископу и передадите молитвенный дом в его распоряжение: то этим уже вы ясно и положительно доказываете, что вы люди жестокие и коварные, сожженной совести, не имеете веры ни в Бога, ни во святую церковь, ни во Евангелие, ни страха Божия. Господь глаголет: слушаяй вас, Мене слушает, отметаяйся вас, Мене отметается. А вы требуете, чтобы вас слушать, и поставили непременное условие, что если мы по-вашему не сделаем, то вы перейдете к другому епископу, чем ясно показываете, что вы неверы и, как звери, способны, если вас не уважить, на всякое преступление и отступление от веры, а быть может и от Христа, то нам тогда радоваться нужно будет, как говорит Киприан Карфагенский, что от нас отступают такие изверги, как гнилые и зараженные члены, смущающие заразой и гангреной для здорового тела церкви. Еще хвалитесь, что вас большая стая кровожадных и хищных зверей. А если бы, говорите, нас было мало, то мы не прогнали бы Сорокина и попа Павла и не избили бы диакона Фому за их подчинение Сорокину и непослушание общества. Но и звери имеют благоговейное подчинение своему властелину и не могут подходить близко из-за страха, чтобы не нарушить покоя своего владыки, и язычники почитают своего жреца и честь воздают ему, а не оскорбление. Язычники, не имеющие закона, естеством законная творят; а вы называете себя: неужели мы не люди и не общество?

Поистине можно сказать, что ни то, ни другое, потому что люди, а тем более общество, поступают благоразумно и основательно. На то писание говорит: все елико речет ти священник, сотвори и не уклонися ни налево, ни направо от глаголемых; человек бо аще сотворит презрение, еже не послушати священника, достоин есть смерти (Прол. 10 марта).

Спрашивается, на каком же основании и в силу каких канонических правил вы похитили суд не только что епископский, так как этого и епископ сделать не может, мало того и собор епископов этого сделать не может. А посему я на основании 6 правила второго всел. собора, мало того, что не нахожу нужным и полезным перевести вам священника Иосифа, но и на будущее время не могу от вас принимать никаких прошений ни заявлений.

Смиренный Савватий архиепископ Московский.

13-го июня 1896 года.

В нашей „Летописи“ приведен был (см. гл. 9) из раскольнической заграничной газеты рассказ о произведенном будто бы православными священниками в селе Мурашкине нападении на мирно молившихся старообрядцев,– рассказывалось, что будто бы во время всенощной под 14 мая, то есть накануне коронации, „четыре попа, вооружившись полицейской властью, понятыми и дубинками, прибежали на моление старообрядцев“, собравшихся „в один большой дом“, „начали писать протокол, чтобы этих мирных, прибегающих с молитвою к Богу людей привлечь к уголовной ответственности“, но должны были удалиться со стыдом, когда им была показана телеграмма нижегородского губернатора, коею сей последний „разрешал старообрядцам богомоление“. Мы тогда же высказали предположение, что если и было нечто подобное в Мурашкине, то, конечно, дело происходило не так, как рассказывается в раскольнической газете, и что по всей вероятности мурашкинские раскольники, по раскольническому обычаю, задумали воспользоваться таким удобным временем, как дни коронации, чтобы незаконно открыть какую-нибудь новую моленную, в чем местное православное духовенство и хотело им воспрепятствовать. Высказав эти предположения, мы прибавили, что желали бы получить разъяснение дела от самого мурашкинского духовенства. Но мурашкинское духовенство „Братского Слова“ не читает, и объяснения этого мы не дождались бы от него, если бы не приняло в этом деле участия одно посредствующее лицо, благодаря которому старшей мурашкинский священник наконец прислал нам целый, официально засвидетельствованный, доклад. Оказалось, что наши предположения были вполне справедливы, – что мурашкинские раскольники давно желали открыть служение в выстроенной ими три-четыре года тому назад моленной на усадьбе В. Преснякова и успели выхлопотать у нижегородского губернатора разрешение отправить в ней службу по случаю предстоявшей коронации. По словам старшего мурашкинского священника, в начале всенощной под 14-е мая вошли к нему в алтарь два прихожанина, объявили, что австрийцы служат в новой моленной, и убедительно просили – принять меры к пресечению такого противозаконного дела. Тогда другой священник, не участвовавший в служении, отправился вместе с ними заявить об этом деле местному уряднику, а тот, взяв нескольких полицейских, пригласил заявителей идти с ним исследовать дело на месте. Достигнув новоустроенной моленной, находящейся при доме Преснякова, в задней части его сада, обнесенного высоким забором, не входя в самую моленную, они остановились в дверях, откуда и видели ясно, чти в моленной идет служба. Тогда священник удалился совсем, а урядник попросил выслать к нему из моленной хозяина дома для объяснений. Когда Пресняков явился, то урядник спросил его: по какому праву они открыли служение в новой, не дозволенной правительством моленной? Пресняков ответил, что на то имеется разрешение от г. губернатора, и пригласил урядника в дом, где действительно показал ему присланное от губернатора разрешение старообрядцам отслужить в доме В. В. Преснякова в день священного коронования Их Величеств всенощную и молебен. Этим все и кончилось. Ни „четырех попов“, ни „дубинок“, ни „протоколов“ не было. А между тем раскольники цели своей достигли: получив от благосклонного губернского начальства разрешение отслужить у Преснякова только в день коронации и только всенощную и молебен, они приняли это за разрешение открыть моленную и отправлять в ней во всякое время и всякие службы, не исключая даже литургии. Вот что пишет об этом, равно как о самом построении новой моленной, мурашкинский священник: „В самом Мурашкине раскольников весьма немного, а именно человек 80 обоего пола; но к ним примыкают окрестные раскольники, как к своим руководителям, так что всех раскольников австрийской секты в мурашкинском приходе насчитывается сот до пяти. Еще в шестидесятых годах бывший старообрядец австрийского согласия, потом присоединившийся к церкви, служивший миссионером во Владимирской епархии, а в настоящее время православный священник села Кеньшева (в Княгинин. у.), П. Г. Полуектов вывез из Москвы от Антония Шутова в Мурашкино походную церковь. Для нее потом устроили раскольники постоянное помещение в задней половине дома мурашкинского обывателя – Недорезова. Здесь они и отправляли службу. Но теснота помещения, а особенно существование его в жилом дом побудили их устроить для своей церкви особое здание. Куплены были готовые обширные срубы в деревне Тынове и секретным образом оттуда перевезены в Мурашкино на усадьбу Преснякова, здесь поставлены и отделаны: явилось обширное здание с железной шатровой крышей, внутри оштукатуренное, с потолком в виде продольной арки. Года три-четыре тому назад раскольники хотели освятить его под свою церковь, и на это торжество уже был приглашен их лжеепископ Кирилл нижегородский, или елесинский. Но православные, узнав об этой затее раскольников, дали знать начальству, и тогдашний княгининский исправник запретил им открывать новую моленную для богослужения. С тех пор они и ждали удобного случая, которым могли бы воспользоваться, чтобы войти в свою новую моленную. Коронационные дни явились удобным к тому случаем. Минуя местное начальство, они испрашивают у г. губернатора разрешение – помолиться, отслужить утреню и молебен, в доме Преснякова, при чем не упомянули об устроенной при этом доме отдельной большой моленной; воспользовавшись этим разрешением, они вошли в моленную и уже не выходят из нее, служат в ней не всенощные только и молебны, а и обедни“.

Так вот что было в действительности. Православные хотели воспрепятствовать раскольникам в затеянном ими противозаконном деле; но оказалось, что на это противозаконное дело они имеют разрешение от начальника губернии, и свою попытку православные должны были оставить, а раскольники, воспользовавшись в преувеличенных размерах данным от губернатора дозволением, доселе продолжают свое противозаконное дело. Что же сделала из этого раскольническая газета? Со слов своего корреспондента-раскольника она сочиняет целую историю возмутительного гонения на старообрядчество, выдумывает „четырех попов“, „дубины“ и „протоколы“, и пускается в восхваления патриотизму раскольников, обвиняя вместе с тем православное духовенство в полном отсутствии патриотических чувств...

Кстати приведем присланное нам, по случаю той же мурашкинской истории, одним почтенным человеком из православных, известие о беззакониях, чинимых раскольническим именуемым духовенством, даже их мнимыми епископами, тут же по близости Мурашкина. В селе Великовском живет австрийского неокружнического толка именуемый епископ Макарий. Осенью он ездил с поручением от своих в Стародубье, к тамошнему собрату своему – Михаилу, для примирения этого последнего с третьим неокружническим епископом Иовом. Пред его отъездом туда один из местных противуокружников – Иван Косушкин просил его поспешить возвращением, чтобы повенчать его, Косушкина, с дочерью безпоповца поморской секты – Борисова. Макарий обещал возвратиться к 22 октября и велел Косушкину приготовить все нужное для свадьбы. Косушкин приготовился к назначенному сроку; a Макарий возвратиться не успел. Ждать его приезда Косушкину не захотелось,– он пригласил какого-то Сергея Механцева, должно быть уставщика, чтобы сочетал его браком, что этот и исполнил. Новобрачные начали жить по- супружески. Вскоре потом возвратился Макарий и, ни мало не стесняясь, совершил венчание не жениха и невесты, а мужа и жены, – даже вывел их на улицу в венцах, и здесь торжественно благословил. Любопытно, что он, к крайнему неудовольствию самих австрияков, не сделал даже присоединения безпоповки к австрийскому согласию, тогда как над окружницей, вероятно, учинил бы таковое. Потом, в ноябрь месяце, у поморского начетчика Кузьмы Механцева скрылась из дому дочь, девушка 13 или 14 лет: она оказалась в доме противуокружника Степана Бугрова, и этот последний пригласил своего владыку Макария повенчать беглянку с его сыном Яковом, имеющим от роду только 16 лет. В 9-м часу вечера, заперши двери моленной, Макарий приступил к венчанию малолетков. Об этом узнал брат беглянки и с несколькими родственниками пришел к моленной и начал бросать полыньями в окна. Макарий укрывался с женихом и невестой то за одним простенком, то за другим; но все-таки кончил венчание. Новобрачных с предосторожностями провели домой и начали пированье. Вот что делают, – вот какие противозаконные браки, воспрещаемые и церковными и гражданскими законами, венчают сами именуемые епископы старообрядцев, чувствуя свободу – делать что им угодно, производить всякие беззакония. Раскольническая газета, служащая органом передовых старообрядцев, не хочет обратить внимания на эти беззакония, а все требует только еще большей свободы расколу, чтобы его лжеепископы и лжепопы могли безчинствовать и беззаконничать, никого уже и ничего не опасаясь...

А чего достигло бы тогда гонение торжествующего раскола на православие, можно судить по примерам таких гонений и ныне весьма часто встречаемым. Приведем здесь некоторые из них в назидание раскольнической газете, хранящей о них упорное молчание.

Вот какое вопиющее дело совершили раскольники австрийского согласия в Измаиле. Из присоединившихся к церкви старообрядцев образовалось здесь небольшое общество единоверцев, и в недавнее время, благодаря участию правительства, для них построена не большая, но красивая деревянная церковь, которая к великой радости и православных и единоверцев освящена была 2 октября преосвященным Аркадием, епископом Аккерманским, викарием Кишиневской епархии. Местные раскольники из паствы Анастасия Измаильского, с особенной враждой относящиеся именно к единоверцам, и при постройке церкви и особенно при освящении открыто произносили разные хулы на нее и угрозы, что ей долго не существовать. И спустя четыре дня по освящении, 7-го октября, среди белого дня церковь сгорела до тла. Один из раскольников бросил в окно под колокольней бутылку с каким-то взрывным составом, – многие слышали взрыв, после чего вспыхнула именно колокольня, от которой пожар распространился на всю церковь, выкрашенную и снаружи и внутри масляной краской, представлявшую поэтому удобную пищу для огня. Вот пред какими преступлениями не смущается и не стесняется злоба раскольников на православную церковь! Совершить это преступление в Измаиле было тем удобнее, что преступник мог, по следам Мельникова, бежать (и действительно бежал) за границу, где все деятели „Слова Правды“, конечно, приняли такого ревнителя о древнем благочестии с распростертыми объятиями.

А в свидетельство того, с каким озлоблением раскольники относятся даже к своим кровным родным, как скоро они присоединяются к православной церкви, приведем доставленное нам письмо одного из них к своей дочери, имеющей мужа, присоединившегося к церкви, и, как видно, склонной также к присоединению. Вот что пишет этот раскольник, выражая свойственный всем раскольникам понятия о православных и чувства к православным: „Дочь наша милая! Что ты это делаешь? Мы наслышаны от людей, что ты молитву берешь у никонианского попа и детей крестишь у хохлов, от Бога проклятых! Ты знаешь, – это ересь отпадшая во веки! Пусть он (муж) один погибает в этой ереси, а не вся ваша семья! Ты могла бы не дать ему крестить; он не мог бы насильно взять. Сказала бы ему: я это дитя на две части разорву, да не дам тебе у еретиков крестить! Ах, что ты это вздумала! Нет тебе от нас благословения это делать отныне и до века. Ты нам придала такой печали, что мы не можем по белому свету ходить“ и т. д. Легко понять, какой раздор вносят в семейную жизнь такие советы и наставления родителей-старообрядцев, столь мирно якобы, по газетным отзывам, относящихся к православной церкви! Но дело не ограничивается одними советами и наставлениями, подкрепляемыми притом проклятиями „отныне и до века“. Вот что рассказывает та самая газета, которая так недавно прославляла мирные отношения раскола к церкви и предлагала православным протянуть только руку старообрядцам, чтобы достигнуть вожделенного мира в российской церкви, – газета, особенно прославляемая раскольниками, которой поэтому не могут они не верить, – и рассказывает не о каком-нибудь захолустном раскольнике, каков писавший приведенное сейчас письмо, а об столичном жителе, об известном петербургском раскольнике-миллионере“. По сообщению „Нового Времени“ этот миллионер-раскольник „выгнал своего сына из дому за то, что тот перешел в православие и женился на православной, даже огласил его сумасшедшим и требовал освидетельствования его умственных способностей. Несчастному молодому человеку пришлось перестрадать все, что в подобных случаях испытывают злонамеренно обрекаемые на жизнь в доме сумасшедших, особенно обрекаемые миллионерами. Дело в главном медицинском управлении кончилось однако в его пользу,– его признали здоровым. „Но, – продолжаешь газета, – фанатик-отец не смирился и, обладая огромными средствами, продолжает преследовать сына, живущего с женой в меблированной комнате“. Не лучше поступил он и с дочерью, которая, вопреки его требованию выйти замуж за невежественного раскольника, обвенчалась в православной церкви с любимым человеком, ушедши тайком из дому, где отец, не соглашавшийся на брак ее с никонианином, запер ее на замок в комнате с закрашенными окнами. Обвенчавшись, она явилась с мужем к отцу просить прощения; а тот не только не принял дочери, но и пригласил полицию – взять ее, как воровку, будто бы похитившую у него много денег и вещей... „Случилось все это, – прибавляет газета,– не где-нибудь в сибирской тайге, а здесь, в Петербурге, случилось на-днях, не в романе, а в действительности.

И примеры такого ожесточения раскольников против церкви православной не какие-либо исключительные случаи, – это общее явление в фанатической среде раскола, это естественное проявление и последствие свойственных расколу, составляющих самое существо его, понятий о церкви и воспитанной этими понятиями вражды их ко всему православному. Требуется от нас усиленная молитва к Богу не только о просвещении ума омраченных расколом бывших братий наших, но и о смягчении их сердец, ожесточенных такой враждой против православной церкви.