Летопись происходящих в расколе событий за 1897 год

Самым важным для ревнителей именуемого старообрядчества и самым утешительным для присных сынов церкви православной событием прошлого 1896 года было, без сомнения, выраженное и возвещенное с высоты Престола «сожаление о том, что русские люди (старообрядцы) не могут доселе присоединиться в молитве ко всему стаду русской православной церкви и пребывать в духовном единении мире со всеми русскими людьми, под руководством законной российской иерархии, сохраняя все свои святые, от отцов и дедов преданные, обряды».¹

Эти многознаменательные слова благополучно царствующего Государя Императора, составляющие действительно событие великой важности в новейшей истории раскола, были сказаны и возвещены старообрядцам в ответ на телеграмму, которою одно старообрядческое общество приносило Его Величеству приветствие с совершившимся священным венчанием на царство. На ожесточенных ревнителей раскола это, с высоты престола сделанное, напоминание им о необходимости «пребывать в духовном единении и мире со всеми русскими людьми, под руководством законной российской иерархии», хотя и с соблюдением своих, от отцов и дедов преданных обрядов, произвело поражающее впечатление; но, к сожалению, пробудило в них не мирные чувства к православной церкви, не готовность войти в желаемое Государем Императором «единение» с нею, а вызвало еще большую злобу против неё и неслыханную дерзость против самого православного Самодержца России, выразителем которых тогда же явился их заграничный печатный орган, с беззастенчивой откровенностью раскрывающий обыкновенно их затаенные мысли, желания и чувства. Напротив, всеми, искренно преданными православной церкви, русскими людьми многознаменательное слово благочестивейшего Государя было встречено с живейшею радостью и самыми отрадными надеждами, как залог и свидетельство вполне правильных и твердо установившихся правительственных воззрений на раскол и отношение к нему.

В то же самое время последовало и другое, не менее важное для раскола и не менее отрадное для церкви, событие. Оно, равно как и первое, было замолчано нашей печатью всех оттенков, хотя и говорит она о всем и о всех; а мы желаем поставить известие о нем во главу нашей новой «Летописи», как знамение во благо.

В день священного коронования Их Императорских Величеств была послана на Высочайшее имя телеграмма от измаильских старообрядцев, под которою значилась следующая подпись: «Духовный (?) Никольской церкви епископ Анастасий. Старосты церкви Бочаров, Григорьев, Белов». Мы знаем и помним, что в прежнее время посылались подобного рода телеграммы за подписью раскольнических мнимо-духовных лиц, и на телеграммы эти получались благодарственные ответы: принимая с величайшею радостью эти ответы, раскольники обыкновенно печатали их в газетах и указывали на них, как на доказательство того, что сама верховная власть признает их духовенство законным, и многих неопытных соблазняли этим переходить в раскол, под паству якобы самим правительством признанного старообрядческого духовенства. Телеграммы и посылались главным образом с этою именно целью. Без сомнения, в этих же расчетах послал свою телеграмму и Анастасий, – и он, конечно, ожидал, что будет получена благодарственная телеграмма на имя «духовного епископа Анастасия». Но на этот раз он горько ошибся, а с ним вместе потерпели жестокое поражение и все раскольники, называющие себя «приемлющими священство», т. е. австрийское священство. Чрез г. обер-прокурора Святейшего Синода сообщено было от 31 мая бессарабскому губернатору, чтобы он сделал распоряжение к объявлению означенному Анастасию, что он не имеет права именовать себя епископом, обращаясь к лицу Государя Императора, ибо «епископство его незаконное». Как и следовало ожидать, «объявление» такого ответа поразило раскольников, и тот же выразитель их мыслей и чувств – заграничный газетчик Мельников напечатал по сему случаю особой брошюрой статью самого гнусного, возмутительного содержания.² И это, повторяем, вполне понятно, ибо полученный Анастасием ответ имеет значение не для него только лично, а для всего австрийского именуемого архиерейства и иерейства. Не должно забывать, что Анастасий, как измаильский, т. е. как именуемый архиерей перешедших из Турции раскольников, по условиям присоединения к России новой Бессарабии, мог считать себя законно существующим в России раскольническим архиереем, почему, надобно полагать, и осмелился подписаться на телеграмме: «духовный епископ». Значит, если и ему объявлено, что «не имеет права именовать себя епископом», что «епископство его незаконное», то тем более все прочие раскольнические архиепископы и епископы, – все эти Савватии, Кириллы, Сильвестры и проч., – должны знать, что, обращаясь к правительству, они не имеют права называть себя этими именами, должны знать, что правительство не признает их епископства «законным», считает его ложным, безблагодатным. что они пред правительством не епископы, а лже-епископы, потому и поставленные ими для раскольников попы не священники, а лжесвященники. В этом общем своем значении данное Анастасию вразумление свыше имеет чрезвычайную важность: им полагается конец дерзким притязаниям раскольнического духовенства – выставлять себя даже пред правительством в звании епископов и священников, каковыми они выставляли себя напр. в окружных судах, члены которых в свою очередь с непостижимой благосклонностью относились к этим, совершенно незаконным их заявлениям. Ни раскольники, ни судебные и иные власти не хотели знать, что притязания эти явно противоречат смыслу майского закона 1883 года, не признающего за раскольническим духовенством никаких духовных, или священных санов. Данное же Анастасию вразумление есть, в сущности, не что иное, как точное практическое применение этого закона, получающее особенную силу собственно от того, кем, чрез кого и по какому случаю оно сделано. Теперь, имея в виду такой пример точного применения закона в полной его силе, раскольнические лжеепископы и лжепопы, надобно полагать, не посмеют уже посылать телеграммы на Высочайшее имя, подписываясь в не принадлежащем им звании епископов и священников, не посмеют уже являться в этом звании пред судами, хотя и благосклонными к ним, и пред разными правительственными лицами, равно как и повсюду, где они любили показывать себя лицами духовного звания. Теперь, после данного свыше примера, как должно применять закон 3 мая, конечно, и сами власти судебные, административные, полицейские и иные с большею внимательностью и строгостью будут относиться к претензиям раскольнических лжеепископов и лжесвященников выдавать себя имеющими духовный сан, и не будут уже оказывать им в этом отношении прежнее, непростительное потворство. Теперь наконец (и это всего важнее), когда сделается общеизвестным присланный на телеграмму Анастасия ответ г-ну бессарабскому губернатору (о чем и желательно позаботиться), сами старообрядцы и те доверчивые люди, которых соблазняют в старообрядчество, должны со всею ясностью увидеть и понять, что, по суду высшей правительственной власти, раскольническое священство есть священство «незаконное», ложное, и что поэтому признавая его правильным и законным, они ставят себя в противоречие с правительством.

Таково значение сообщенного чрез посредство бессарабского губернатора живущему в его губернии раскольническому лжеепископу ответа на его телеграмму, – и потому-то ожесточенные ревнители раскола, подобные Мельникову, встретили известие об нем с крайнею враждебностью, разными лжетолкованиями, бранью, и ругательствами; и вот почему, напротив, все искренно преданные православной церкви и желающие ей преуспеяния, прочитав известие о нем, возблагодарят Бога, что наконец-то их давние желания исполняются, наконец-то дождались они свыше раздавшегося твердого, властного слова, обуздывающего наглость раскольнических лжеепископов и лжепопов, так смело заявлявших везде о своих мнимых правах на именование епископами и священниками и в этом звании имевших дерзость отправлять телеграммы даже на Высочайшее имя, – наконец-то могут быть уверены, что никакие власти как бы ни были расположены мирволить расколу, помня это властное слово, уже не позволят подобных дерзостей и противозаконностей раскольническим лжеепископам и лжепопам, и все будут тверже знать и помнить, что так называемое австрийское священство, по суду верховной власти, есть не законное, не истинное священство, что именующиеся в нем епископы суть лжеепископы, именующиеся священники – лжесвященники. Вот почему и мы с особенною радостью заносим в нашу Летопись известие о данном свыше вразумлении всему раскольническому лжесвященству в лице одного из наиболее видных его представителей, и начинаем этим известием новый год в благое для него знамение.

Мы говорили об ожесточенных ревнителях раскола, имеющих своим представителем издателя заграничной раскольнической газеты, – говорили, как враждебно отнеслись эти ревнители и к изреченному с высоты Престола приглашению старообрядцам войти в единение со всем православным русским народом, под руководством законных его пастырей, и к данному свыше вразумлению о незаконности и ложности их собственного именуемого священства. Но лучше ли этих Мельниковых и Бриллиантовых, Смирновых и Швецовых даже интеллигентные представители раскола, обитающие в дворцах и замках, воздвигнутых в Москве на диво проходящим, остриженные и одетые по-европейски, посещающие театры, концерты и балы? Они-то как приняли и это Царское слово о мире и единении в вере под руководством законных пастырей и это напоминание о незаконности и ложности именуемого старообрядческого пастырства? Как они приняли? – это всего лучше показывает недавний случай, имевший место в зале московской городской Думы. 7 января собрались здесь в полном составе вновь избранные гласные города Москвы для принесения установленной присяги. После молебствия пред чудотворной Иверской иконой Богоматери, отслуженного преосвященным Нестором епископом Дмитровским, викарием Московской митрополии, начато было тем же преосвященным приведение гласных к присяге. В это время от общего состава гласных отделилась небольшая группа в 7–8 человек, не желавших присягать вместе с другими пред православным епископом и, во свидетельство верности присяге, прикладываться ко кресту, хотя и осмиконечному, но предлагаемому православным архиереем, и к святому Евангелию, в котором имя Спасителя напечатано, как и следует, Иисус, а не Исус, как требуют раскольники, признающие под именем Иисуса не Христа Спасителя, а иного Бога – антихриста, в которого будто бы и верует греко-российская церковь. Эти отделившиеся от числа прочих гласные были именно московские интеллигентные представители старообрядчества, не смотря на свою интеллигентность тоже, должно быть, признающие, что все их коллеги-гласные веруют в антихриста... После общей присяги, эти г-да интеллигенты-старообрядцы были приведены к присяге (и не сгорели со стыда?) особо, г-м товарищем городского головы Щепкиным, и целовали предложенный им крест, тоже восмиконечный, но должно быть более святой от того, что предлагался православным мирянином, а не православным епископом, и Евангелие, в котором имя Спасителя напечатано Iс҃, хотя и здесь должно произноситься Иисус. Нельзя не подивиться невежеству г-д интеллигентов раскола и их совсем не интеллигентной вражде против православной церкви! Ибо чем другим, кроме невежества и слепой вражды к православию, можно объяснить то противоречие, в какое они очевидно впадают, отказавшись принять присягу от православного епископа и принимая её от товарища головы? Ведь г. Щепкин тоже православный и не мог заменить им их Савватия. Чем другим, кроме невежества и слепой вражды к православному духовенству, можно объяснить, что один и тот же осмиконечный крест они считают святым, когда он предлагается православным мирянином, и не святым, когда предлагается православным епископом? что Евангелие с правильным начертанием имени Спасителя Иисус отвергают, как недостойное почитания. Ужели и они действительно держатся нечестивого раскольнического мнения, что православная церковь под сим спасительным именем верует в иного Бога, антихриста? И такие дикие понятия о православной церкви, такую вражду к ней, такое отчуждение от её архипастырей и пастырей, интеллигентные московские старообрядцы демонстративно выставляют на вид в публичном собрании избранных представителей Москвы после того, как с высоты Престола обращено к ним слово о желаемом соединении их со всем русским народом под паствою законных пастырей церкви и когда им объявлено высшею властью, что их именуемые пастыри, пред которыми, очевидно, они хотели бы приносить присягу, суть пастыри ложные и незаконные, лжеепископы и лжепопы! Значит и для них Царское слово и объясненный высшею властью закон не имеют никакой цены, и если, подобно Мельникову и Бриллиантову, они не позволяют себе печатной брани по их поводу, то, нимало не стесняясь, публично выражают самым делом полное к ним пренебрежение...

А между тем один из этих интеллигентных старообрядцев, так публично выразивших свое отвращение от православной церкви, а вместе и полное пренебрежение к сказанному с высоты Престола слову сожаления об этом их отчуждении от православия и православных пастырей, – один из них, носящий громкую в фабричном мире (и в расколе) фамилию, значится в числе первых лиц предназначенных на должность московского городского головы, и по слухам имеет очень много шансов на получение этой должности. Положим, что в столице голова-раскольник не может приносить столько зла православным гражданам и так покровительствовать раскольникам, как это делают раскольники-головы в маленьких городах и раскольники-старосты в посадах; но какой был бы позор для древлепрестольной Москвы, имеющей сорок сороков православных храмов, если бы действительно получила она голову – раскольника, который по обязанности должен будет являться на торжественные служения в знаменитых соборах Москвы, но с пренебрежением будет отстраняться от священнодействующих там православных, архипастырей и пожалуй потребует, чтобы на их месте становился потом г. Щепкин, или кто другой, и предлагал ему крест для целования, за невозможностью ввести туда своего Савватия или иного, лжеепископа! Нет, православная Москва, конечно, не допустит такого позора...

Не без участия также интеллигентных московских старообрядцев, для подтверждения мнимой законности и правильности австрийского лжесвященства и для вящего прославления его предприняты хлопоты пред австрийским правительством о перенесении в Белую Криницу похороненного в Цилли родоначальника этой лжеиерархии, беглого греческого митрополита Амвросия, о чем мы не раз упоминали мимоходом, а теперь со слов заграничных газет говорится уже и в наших, причем прямо указывается, что «старообрядцы желают перенести прах Амвросия в Белую Криницу с целью сделать его предметом поклонения и паломничества для своих согласников из России, Румелии, Турции и Буковины». Но об этих замыслах мы скажем подробнее следующий раз.

Мы обещались поговорить о затее раскольников перенести, или перевезти прах Амвросия из Триеста, где он похоронен, в Белую Криницу.

Об этой раскольнической затее ходили в Москве слухи еще осенью прошлого года, и слухи оказались справедливыми. Затея существовала; были сделаны и попытки к приведению её в исполнение, – попытки, не прекращаемые и доселе. Побуждений к такому рискованному предприятию у раскольников австрийского согласия, как мы полагаем, было достаточно. Во-первых, в 1896 г. исполнилось ровно пятьдесят лет с того времени, как греческий безместный митрополит Амвросий, прельщенный выгодными предложениями белокриницких искателей архиерейства, иноков Павла и Алимпия, и позорно бежавший тайком, в казацком платье, из Константинополя, преступно отрекся от православной церкви и принят в раскол по второму чину, чрез помазание фальшивым миром, причем, в полное нарушение канонов церковных, беглый же раскольнический поп Иероним объявил его действительным митрополитом, восстановителем «древлеправославной» иерархии у раскольников-поповцев. Для православной церкви и особенно для церкви греческой, воспитавшей Амвросия, эта измена его православию – событие прискорбное; раскольники же и в то время приветствовали его и доселе говорят о нем с радостью и торжеством. И вот исполнилось пятьдесят лет со времени этого радостного для них события, совершившегося 28 октября 1846 г. Пятьдесят лет, как их именуемая «древлеправославной» церковь имеет свою иерархию во всей полноте её чинов! Если бы раскольники здраво рассудили, что действительная «древлеправославная» церковь должна иметь иерархию не пятидесятилетней давности, а непрерывно идущую от времен апостольских, что поэтому пятидесятилетие их иерархии служит в сущности обличительным для них указанием ложности их именуемой церкви, в действительности вовсе не «древлеправославной», и их именуемого священства, не от Апостолов ведущего происхождение, – если бы они рассудили об этом, то должны были бы не утешаться совершившимся в 1846 г. приобретением Амвросия, позорно изменившего православию, а по их мнению принятого ими от ереси, пришедшего в сане еретического епископа, чуждого благодати, – должны бы напротив стыдиться такого позорного дела и скорбеть, что имеют новую, столь незаконно учрежденную иерархию. Но покрывало лежит на очах наших именуемых старообрядцев, – не понимают, или не хотят они понять всего этого, и действительно ликуют, что исполнилось уже пятьдесят лет, как пришел к ним в Белую Криницу Амвросий, чтобы положить начало их иерархии, – и в ознаменование столь радостного события задумали перенести прах этого печальной памяти митрополита на место его преступного подвига – в Белую Криницу. Новым побуждением к такому предприятию служило, надобно полагать, и великое торжество православной русской церкви – открытие мощей святителя Феодосия в Чернигове. Известно, что к этому великому событию многие разумные старообрядцы отнеслись с подобающим вниманием, как к очевидному свидетельству о несомненном православии российской церкви, и что, напротив, ожесточенные ревнители и защитники раскола встретили его с крайнею неприязнью: этим последним и желательно было противопоставить торжеству православия торжество раскола, – устроить и у себя, если не открытие мощей, то перенесение в Белую Криницу праха её первопрестольника и родоначальника всей ныне существующей у раскольников иерархии, которого можно будет объявить потом и святым, нетленно почивающим (это не составит труда для людей, так настойчиво выдающих за мощи персидских мучеников какие-то неизвестные трупы). Было, без сомнения, и еще одно побуждение – начать хлопоты о перенесении Амвросиева праха из Триеста в Белую Криницу. Перейдя в раскол из корыстных расчетов, Амвросий, как известно, не скрывал своего отвращения в нему и тогда еще, как жил в Белой Кринице и близко познакомился здесь с неизвестной ему дотоле «липованской ересью». Он даже рад был навсегда расстаться с Белой Криницей, когда ему приказано было ехать в Цилли, – город, назначенный местом его ссылки, где мог он жить, не видя липован, а только получая от них ежегодно свои пятьсот червонцев. Поселившись в Цилли, Амвросий скоро вошел в сношение с находящимся в Штирии греческим духовенством, а перед смертью напутствован был православным греческим священником и похоронен в Триесте на православном греческом кладбище.³ Такие свидетельства Амвросиева отвращения от «липованской ереси» и возвращения в греческую церковь, нередко поставляемые православными на вид защитникам австрийской лжеиерархии, до крайности неприятны этим последним, – а особенно смущает их это погребение Амвросия на православном греческом кладбище, чего никак нельзя уже отвергнуть (легче было бы для них, если бы тело Амвросия лежало на лютеранском кладбище, вместе с немецкими покойниками!). Как же после этого не желать им уничтожения такой явной улики, что Амвросий возвратился из раскола в греческую церковь? Конечно, и с перевезением его праха в Белую Криницу не уничтожится тот несомненный факт, что Амвросий, как возвратившийся в православие, допущен был греками для погребения на их кладбище; но все же они получат тогда возможность говорить, что он их и у них находится. Вообще, побуждения хлопотать о перевезении праха Амвросия из Треста в Белую Криницу было достаточно, и начать эти хлопоты было решено.

Начинателями и главными деятелями были здесь, разумеется, Бриллиантов, Мельников, Смирнов, – вся вообще Швецовская компания; но, как мы заметили прошлый раз, дело началось не без согласия и участия интеллигентных московских старообрядцев. Не все из них, конечно, изъявили это согласие; но были и такие, что отнеслись к затее со всем сочувствием, и во главе их стоит, конечно, владычествующий Савватием и всем московско-австрийским расколом фабрикант, так хорошо известный нашим читателям, что нет надобности и называть его по имени. Нужно сказать, что с некоторого времени он стал интересоваться живущими за границей своими односектантами, не раз ездил в Белую Криницу и особенно возлюбил устроенный там женский монастырь, или скит, – тот самый о котором о. Онуфрий, будучи еще наместником Белокриницкой митрополии, писал Аркадию Васлуйскому: он «так нам вреден (в нравственном отношении), что невозможно и словом сказать». В этом женском монастыре московский коммерсант задумал даже построить каменный храм, который теперь на его средства и сооружается. И здесь же, в Белокриницком женском скиту, сделан был опыт открытия мощей на прославление раскола в противодействие черниговскому торжеству, – надеялись обрести нетленно почивающею первую белокриницкую игуменью – Александру, которая еще в России, т. е. до бегства за границу, ознаменовала себя особенною ревностью о «древнем благочестии», а равно и иными подвигами. Разрыли могилу; но обрели только прах и тление... Опыт не удался, и пришлось с большим усердием приступить к исполнению замысла о перенесения самого Амвросия в Белую Криницу.

Кому же поручить это щекотливое дело? Вспомнили конечно неудержимо-смелого инока Алимпия, который и при жизни Амвросия не раз делал попытки – выхлопотать ему у австрийского правительства дозволение – возвратиться на свою кафедру в Белокриницкий монастырь (каковым попыткам сам Амвросий вовсе не сочувствовал и даже противодействовал), – теперь Алимпий был бы дорогим, нужным человеком. Но Алимпия нет уже на свете. Кем заменить его? Кем же, как не знаменитым сподвижником Швецова, другом Бриллиантова и Мельниковых – лжепопом Димитрием Смирновым, умевшим даже похитить документы Швецова из Черниговской Консистории, многократно отличавшимся особенной дерзостью и на судах и на публичных беседах, недавно ездившим на Кавказ вместе с Мельниковым для исследований о мнимых мощах? Ему, действительно, и поручили хлопотать за границей о дозволении перевезти прах Амвросия в Белую Криницу, каковое поручение он принял, разумеется, с величайшей готовностью. Осенью он отправился из Москвы. В Одессе выправил себе заграничный паспорт (на чье имя, – не известно), – и прибыл с ним благополучно в Белую Криницу, повидавшись предварительно с другом своим – беглецом Мельниковым, которого вероятно снабдил новыми материалами для его лживого «Слова Правды». В Белой Кринице Смирнову предстояло условиться с кем следует относительно плана, как вести у австрийского правительства дело об Амвросии, и прежде всего нужно было убедить самого лжемитрополита Афанасия, монастырское братство и главных лиц липованской громады, чтобы начали это дело от себя. К немалому его огорчению, Афанасий довольно равнодушно отнесся к переданному им предложению московских старообрядцев; но, из опасения потерять их милости, не решился отвечать и полным отказом: условились, что от белокриницкого Братства будет подано австрийскому правительству прошение, для составления которого необходимо собрать точные биографические сведения об Амвросии, равно как иметь точную справку о месте его погребения. За неимением подлинных официальных бумаге об Амвросии (ибо архив, где они хранятся, находится у пишущего эти строки), составление просьбы встретило затруднения; а за справкой о времени и месте погребения Амвросиева решили обратиться в Триест. Смирнов почему-то не нашел удобным дожидаться ни справки, ни составления просьбы, а поручив все это Афанасию с братией, сам уехал в Россию. Он пробыл в Белой Кринице всего восемь дней.

По отъезде Смирнова послано было в Триест, в настоятельство тамошней православной «греко-восточной» церкви св. Николая, прошение о сообщении справки относительно времени и места погребения митрополита Амвросия.⁴ От 15 (3) января не замедлил последовать из Триеста, от Communita greco-orientale, за № 4462, следующий ответ: Auf Verlangen des Gemeinde-Amtes von Fontina Alba wird hiermit bestätigt, dass der am 11-ten November 1863 im Cilli gestorbene Metropolit Ambrosius Popovich am 17-ten desselben Monates und Jares in unserem Friedhafe beerdigt wurde. Comitata greco-orientale. Т. е.: «По требованию общественного правления Белой Криницы сим удостоверяется, что умерший 11 ноября 1863 в Цилли митрополит Амвросий Попович 17 ноября того же месяца и года похоронен на нашем кладбище. Общество греко-восточное» (следуют подписи). Получив такую точную справку, что Амвросий похоронен именно на «греко-восточном», православном кладбище, и когда именно, лица, которым Смирнов поручил вести дело, приступили к составлению прошения на имя австрийского правительства; но в конце января прошение не только еще не было отправлено, а не было и составлено в окончательном виде: составитель, должно быть, не особенно опытен в сих делах, а владыка Афанасий, мало сочувствующий московской затее, не торопит его. Между тем московские затейщики все ожидают, чем кончится дело, и питают надежду, что кончится благополучно, т. е. что австрийское правительство не найдет никаких препятствий к перенесению праха Амвросия в Белую Криницу. Тогда, по первому известию, Смирнов полетит опять за границу, чтобы руководить перенесением Амвросиева праха, а может быть отправится и целая депутация московских раскольников австрийского согласия, чтобы участвовать в таком необыкновенном для раскола торжестве. Мы полагаем, однако, что их ожидания не оправдаются. Не такое теперь время, как было при учреждении Белокриницкой иерархии, когда Австрия старалась делать все, что может, чтобы вредить России. Теперь она очень и очень подумает о том, не причинит ли неприятности русскому правительству, если дозволит перенести в раскольнический монастырь Амвросия, по его именно требованию удаленного оттуда в ссылку; да и русские агенты в Австрии будут конечно не так неосмотрительны и слепы, как были пятьдесят лет тому назад, когда на их глазах Павел и Алимпий, Дворачек и Коловрат и разные эрцгерцоги устроили дело, причинившее России столько зла. Во всяком случае, настоящая раскольническая затея для нас интересна только тем, до каких дерзких замыслов и предприятий доходят наши московские старообрядцы «приемлющие священство», как благосклонно называют их наши правительственные радетели раскола...

Теперь о другом.

В последних числах минувшего января все заняты были более или менее производившеюся тогда всеобщей переписью. Нас она интересовала, как верный способ определить настоящее количество существующих на Руси раскольников разных сект, если только они записаны будут добросовестно; а вместе внушала и опасение, как бы раскольнические именуемые епископы и попы не оказались в переписи под именем действительных епископов и попов, что послужило бы для них поводом и основанием считать себя законно имеющими право на такое наименование, хотя и столь льготный для раскольников майский закон 1883 г. решительно говорит, что они известны правительству только в тех званиях, к каким приписаны, т. е. крестьян, мещан, купцов, а отнюдь не в духовном звании. В этом опасении, которое поддерживалось слухом, что раскольники действительно рассчитывают воспользоваться переписью для этой цели, мы однако успокоены были некоторыми, по- видимому сведущими, людьми, уверявшими нас, что есть точно выраженное правило, чтобы раскольнические мнимые епископы и попы отнюдь не были заносимы в перепись под этими именами. Существовало ли такое правило в инструкциях, полученных счетчиками, мы доселе узнать не могли; но «переписной лист», полученный нами, как и всеми обывателями, привел нас в большие недоумения, чтобы не сказать более. Немедленно, под первым же впечатлением, мы изложили их в небольшой статье, которую послали для напечатания в одну газету, где, при прежней редакции, охотно печатались наши подобного рода заметки. Статья не напечатана доселе. Но так как и доселе наши недоумения остаются не устраненными, то считаем не излишним воспроизвести здесь, что писали мы в упомянутой статье.

Правила, напечатанные на последней странице «переписных листов», объясняют, как в 11-ю графу, озаглавленную «Вероисповедание», сокращенно (начальными буквами) должны вписываться лица православной веры, единоверческой, римско-католической, лютеранской, протестантской, армяно-грегорианской, иудейской, магометанской, буддийской, шаманской «и т. д.» Опрашивается: какую это единоверческую, отличную от православной, веру отыскали на Руси гг. составители сих правил? Всякий, имеющий понятие о единоверии, знает, что «единоверческой веры» у нас не существует, что единоверие есть единая с православием вера и отличается от православия только некоторыми, православною же церковью разрешенными к употреблению, обрядами, но отнюдь не верою. Зачем же «первая всеобщая перепись» хочет ввести у нас и как бы узаконить какую-то «единоверческую веру» и требует, чтобы единоверцы писали о себе в 11-й графе, что они» единоверческой веры», тогда как им следует писать: «веры православной; по единоверческому обряду» (что и следовало объяснить в правиле)? Теперь же, требованием от единоверцев, чтобы они «заполняли.» 11-ю графу отметкой, что принадлежат к «единоверческой вере», не только им наносится оскорбление, но и вносится смута в понятия об отношениях между православием и единоверием, как будто составляющими две особый «веры», – понятия и без того для весьма многих недостаточно ясные, чего от правительственного акта такой важности, как «первая всеобщая перепись», нельзя было ожидать.

А между тем, выдумав небывалую «единоверческую веру» и перечислив затем разные неправославные и нехристианские веры, от римско-католической до шаманской включительно, составители правил совсем не упомянули об наших раскольниках, или именуемых старообрядцах разных сект и согласий. Надобно полагать, что старообрядцы разумеются под этим красноречивым и т. д., хотя иметь их в виду далее магометан и буддийцев, кажется, не совсем удобно, а для них и обидно. Во всяком случае не упоминание в правиле о раскольниках, или старообрядцах и отсутствие указания, как им кратко отмечать о себе в 11 графе, есть пропуск чрезвычайно важный, могущий иметь последствия весьма нежелательные для православной церкви и православной России. Кто не знает, что раскольнических сект великое множество, и кто не знает, в какой вражде они находятся между собой? Есть поповцы, разбившиеся на несколько сект (беглопоповцы, часовенные, австрийские, разделившиеся на окружников и противуокружников), есть беспоповцы, разбившиеся еще на большее количество сект (поморцы, федосеевцы, нетовцы, странники и проч. и проч.), есть много духоборческих и рационалистических сект. Как будут писать (или, теперь уже, как писали) о себе в 11 графе все эти раскольники разных сект, не имея в правилах точного указания, как именно писать? Не будут ли они писать (и не писали ли), как любят говорить каждый о себе: «веры христианской» (известно, что всех не принадлежащих к их секте, они не считают «христианами»), или: «древлеправославной веры»? Кто их будет контролировать (или контролировал)? и как доказать им, что особой «древлеправославной» веры нет, когда сами составители правил выдумали какую-то «единоверческую веру»? Итак, отсутствие в правилах точного указания, как раскольники разных сект должны (были) «заполнять» 11-ю графу «переписного листа», открывало им возможность ограничится названием: «христианин», «древлеправославной веры», или (для добросовестнейших) «старообрядец». И окажется, по переписи, что раскольников разных сект у нас или вовсе нет, или очень немного, – во всяком случае действительное количество их не обозначится. А между тем от всеобщей переписи (повторяем) можно было ожидать именно точного определения не только общей цифры раскольников, но и в частности указания их количества по отдельным сектам. У нас как известно, говорят, что сведения о числе раскольников, сообщаемые православным духовенством (которому однако всего ближе знать его), не верны, что духовенство до крайности уменьшает их количество; известно с другой стороны, что сами раскольники, в понятных целях, до крайности увеличивают это количество, что и сами правительственные лица, с легкой руки г. Мельникова, насчитывают раскольников до 15 миллионов. Где же правда? Каково действительное число наших раскольников? Ответа на этот важный вопрос можно бы и следовало бы ожидать от «всеобщей переписи». А теперь, при отсутствии точного указания, как раскольники должны заполнять 11-ю графу «переписного листа», такого ответа мы не получим и одна из важных целей переписи (если только она имелась в виду) не будет достигнута.

Еще важнее умолчание о раскольниках в правиле о «заполнении» 6 и 14 граф. В 6-й, где вписываются «сословие, состояние или звание» и дозволяется писать сокращенно: «дворянин, чиновник, духовного звания» и проч. раскольнический лжеепископ и лжесвященник, отметив себя в 11 графе исповедующим «древлеправославную» или «старообрядческую» веру, здесь «сокращенно» отметит «духовного звания»; а в графе 14-й, где «церковно- и священно-служители (не правильнее ли: священно- и церковно-служители?) прописывают «занимаемую ими должность», тот же раскольнический лжеепископ и лжесвященник прямо назовут себя епископом и священником, так как в правиле нет никакого относительно таких лиц указания. Это будет с их стороны прямым нарушением майского закона 1863 г. Но какой счетчик укажет им это нарушение и потребует иной записи, правильной, соответствующей действительному их положению, когда о том нет точного указания в самих правилах, которыми должен руководится «заполняющий» графы? И войдут таким образом (или вошли уже) в «первую всеобщую перепись» «древлеправославные» или «старообрядческие» епископы и священники, что сами они будут не без основания считать официальным признанием их таковыми самим правительством. Нужно ли говорить, каким это будет оскорблением для православной церкви и сколько причинит ей вреда? сколько возникнет отсюда затруднений и разных недоразумений для самого правительства в делах о расколе? А между тем, казалось бы, не трудно было избежать всего этого, сделав точные указания в правилах, как раскольники разных сект должны отвечать на поставленные в «переписных листах» вопросы...

Справедливы ли указанные опасения наши, покажет время. И дай Бог, чтобы они оказались несправедливыми.

В феврале месяце распространились слухи о созвании в Москве у раскольников большого собора, – были назначены и время, и место для открытия соборных заседаний; но почему-то собор не состоялся. Вообще, при нынешнем своем владыке – Савватии раскольники австрийского согласия не очень заботятся о предписанном церковными правилами составлении хотя бы единою в лето, соборов для совещания о «церковно-иерархических» делах, что прежде, при Антонии, соблюдалось довольно строго и чем старообрядцы кичились пред православными, выставляя себя и здесь более их строгими блюстителями церковных канонов. Почему же теперь охладела у них эта ревность о соблюдении канонов?

В Москве собора у раскольников не состоялось; зато были недавно соборы у раскольников других мест, и притом у противуокружников и беспоповцев, которые таким образом явились более ревнующими о соблюдении канонов, нежели именуемые окружники. Разумеется, это были, как всегда бывает у раскольников, пародии на собор, – были только, под именем соборов, сходки для взаимной брани и для разных безобразий. Передадим, что нам сообщают об них.

Нашим читателям известно уже, что в стародубских слободах у противуокружников партии Иова явился новый лжеепископ – Михаил (крестьянин села Алтасова, Нижегород. губ.), тот самый, что к великому прискорбию Сильвестра, Мельникова, Гусева и прочих окружников, перевел в свое согласие беглопоповцев Лужковского толка, о приобретении которых те хлопотали так долго и усердно. Лужковцев Михаил принял третьим чином вопреки господствующему у противуокружников правилу – принимать таковых по второму чину, чрез миропомазание, и поставил для своей новой лужковской паствы попа, Михаила же по имени. Живет этот новый противуокружнический владыка, к досаде Сильвестра, вообще привольно в своем монастыре, верстах в десяти от Воронка, среди лесов, и приобретает себе не мало последователей. Так, перешел к нему и противуокружнический, партии Иосифа, поп Михаил Гусляков, живущий в Воронке. Воронковские противуокружники-иосифцы вознегодовали за это и на попа, и на «владыку» – Михаила, равно как и за то, что последний принял лужковцев по второму чину, – они-то и задумали составить собор для суда над тем и другим. Оказалось, что у них, т. е. у противуокружников Иосифовской партии, тоже есть новый лжеепископ (какое теперь множество их в расколе!), некий Петр, проживающий в Бендерах при какой-то раскольнической часовне: к нему и обратились воронковские противуокружники с жалобой на Михаила и на Гуслякова. Против последнего они выставили следующие обвинительные пункты: а) он, Гусляков, служит, находясь много лет под запрещением от Тарасия (давний противуокружнический лжеепископ); б) вместе со своей женой воспринимал при крещении младенца; в) молился за умерших от пьянства; г) служит одну обедню, а берет за обедню от многих, так что получает от одной обедни доходу до 30 руб., а с дьяконом и уставщиком делится скупо; д) одного младенца не крестит, а дожидается, дней по десяти, пока накопится их больше (в приходе у него тысячи две душ); е) беглопоповцев принимает третьим чином. Относительно этого последнего пункта просители прибавляли, что жаловались на Гуслякова за такое бесчиние Михаилу, но тот не обращает на жалобы никакого внимания и все проступки Гуслякова прощает. Жаловались Петру воронковские противуокружники и на другого своего попа – Антипия, что он, вместо запасных даров, приобщал больного просфорой со святой водой. По поводу этих жалоб Петр самолично прибыл в Воронок 8 февраля. 9-го служил торжественно в моленной Антипия: по пути в моленную женщины подстилали ему холсты своего изделия и провожали с пением. У Антипия Петр был в доме и скоро простил его за вину, указанную в жалобе его прихожан, а этим последним даже сказал, что если не примирятся с Антипием, то возьмет его у них. Предстояло теперь произвести соборный суд над Гусляковым и Михаилом. Были разосланы лжепопам и мирянам письменные приглашения явиться на собор 11 февраля, в 6 часов вечера, в дом Г. П. Волкова, – в глухом уголке посада, подальше от «никониан». Собралось не мало лжепопов и мирян разных толков, – одни окружники не были допущены. Явились именно Антипий со всем своим причтом. Гусляков со своим дьяконом, уставщиком Андреем и с сыном Федором, – молодым человеком, бойким и довольно начитанным, Ераст Корталапов, которого прочат в попы на место Гуслякова, из беглопоповцев наставник Михаил Гребенников, Афанасий Стуловский и много других. Гусляков с сыном под благословение к Петру не пошли, а только поклонились. Открывши свой собор, «владыка» Петр стал по тетрадке нескладно читать нескладную речь, в которой Гуслякова обвинял за то, что нарушил свое священническое обещание находиться у него, Петра, в подчинении, – обещание, которое дал будучи у него в Бендерах, – забыв это обещание, ушел к Михаилу, который и сам подлежит суду, который недостоин называться и епископом. Тут «владыка» Петр прерван был сыном Гуслякова – Федором, который спросил его: чем он, владыка Петр, докажет, что отец давал обещание быть под его паствой, – когда это было и при каких свидетелях? Петр смешался и мог только сказать, что свидетели в Бендерах. А сам Гусляков возразил: уже не тогда ли я давал тебе обещание, когда мы вместе пьянствовали в Бендерах! Это вызвало веселый смех раскольнического собора. А Федор Гусляков начал весьма бойко доказывать, что на отца неправду взводит владыка Петр, – причем наговорил много такого, что сей жалкий «владыка» совсем растерялся, и не только не обвинял уже своего собрата Михаила и попа Гуслякова, а помышлял лишь о том, как бы самому выпутаться из беды. Он обратился в уставщику Гуслякова: «Андрей, хоть ты подчинись мне!» Но Андрей только усмехнулся. Ераст Корталапов сидел, не проронив ни слова и лишь качал головой. А Стуловский, удивляясь всему, что слышал и видел, произнес вслух: «Господи! Зачем мы собрались сюда? – и сами не знаем»! В довершение всего один из присутствовавших, Никифор Косатенко, подал Петру письмо, составленное раскольниками, где этот раскольнический пастырь сам обличается в разных нехороших делах. По этому случаю поднялся на соборе шум, – поспорили, побранились и наконец разошлись. Петр поспешил уехать из Воронка. Таков новый, бывший у поповцев, собор; его стыдятся сами старообрядцы, и о нем не стоило бы говорить, если б он не представлял такой яркой иллюстрации нравов и порядков, господствующих в расколе, и не показывал бы со всею ясностью – каковы раскольнические пастыри, именуемые епископы и попы, и каковы их взаимные отношения. Бесчиние и самоволие господствуют повсюду в раскольнической австрийской иерархии.

Иного характера был собор у беспоповцев, именно у нижегородских поморцев. В Семеновском уезде есть село Бор, изобилующее раскольниками этого толка. Главари борских поморцев, недовольные тем, что многие из них «мирщат», т. е. входят в общение с миром в ястии и питии, начали требовать, чтобы этого общения отселе уже отнюдь не было, и чтобы все больше постились и молились, женщины ходили бы в моленную только в сарафанах, а отнюдь не в платьях, и повязывались бы платком в кромку. Словом, они настаивали на строгом соблюдении издавна уставленных в согласии правил, которые многими уже не соблюдались. Эти несоблюдающие, особенно люди, ведущие торговые дела, не находили возможным сохранять полное отчуждение от мира. На их сторону стал и наставник поморский И. А. Одинаков. Тогда ревнители строгих поморских нравов отделились от этих, слабо живущих, дозволяющих себе «замирщение»; они избрали себе нового наставника, некоего Димитрия Карлина. Этому последнему возникшее разделение в обществе борских поморцев однако очень не нравилось, и хотелось, напротив, соединить всех поморцев под своим наставничеством. Он-то и задумал с этою целью составить собор из окрестных более видных представителей поморского согласия. 3 марта в деревне Ушакове собрались поморские думные люди не только из Семеновского, но и из Горбатовского и Нижегородского уездов. Председательствовал на соборе городецкий поморец Григорий Евдокимов. Начетчики, знатоки поморских писаний, требовали полного разобщения с миром, т. е. как с никонианами, так и старообрядцами других толков. Горячим защитником противного мнения выступил крестьянин села Чмутова А. Корочкин, человек дурной репутации, за мошенничество сидевший в остроге, – он доказывал, что требование поморских ревнителей неисполнимо, что если принять его, то нужно будет для поморцев создать другую вселенную. Были горячие споры. Голос ревнителей превозмог; но согласие не было достигнуто. Итак, собор успеха не имел, и не обошлось на нем без обычных в расколе пререканий; по крайней мере он имел серьезный с раскольнической точки зрения характер, касался основного пункта в поморском учении и напоминал старые раскольнические соборы, тогда как у поповцев австрийского согласия соборы состоят из одних безобразий.

Да и все, что творится у австрийских старообрядцев, начиная с подвигов их литераторов и интеллигентов, одно безобразие и сплошная фальшь. Вот мы получили наконец последние два номера их заграничной газеты. Что это такое? Одна сплошная ложь и брань на православную церковь, особенно на миссионеров и особенно на нас лично, так как по всему видно, что наша посильная деятельность против раскола особенно не по душе раскольникам-австрийцам и особенно тревожит их.⁵ Разбирать и опровергать всю эту ложь и бесполезно и омерзительно. Для образца приведем один только пример. Нашим читателям известно, что измаильские изуверы-раскольники сожгли новую, только что освященную для единоверцев церковь и что негодяй-раскольник, сделавший поджог, немедленно убежал за границу, под покров беглеца Мельникова. А вот послушайте, что этот Мельников пишет в своей газете об этом пожаре: «2 окт. Аккерманский архиерей торжественно освятил единоверческую церковь... Но вот 7 окт. попущением Божиим, освященная церковь среди дня загорелась и огненные языки Божия гнева истребили до основания дом соблазна и преткновения.⁶ Ни вода, ни пожарная команда, ни большие усилия не могли преодолеть посланного наказания. Бог благоизволил уничтожить и самые колокола, коими призывались жители Измаила на место сборища совратившихся людей. Всем понятно явное наказание Божие»... Итак, поджигатели, уничтожившие храм Божий, выставляют себя в этом преступнейшем деле орудиями гнева Божия!... Можно ли с такими людьми и о таких людях говорить с надеждою образумить их? Остается разве сообщать иногда читателям об их из ряда выходящих лжах и дерзостях. На сей раз мы сообщим, только, какие меры принимаются издателями «Слова Правды» для большего распространения этой зловредной газеты по России, к каким бессовестным уловкам прибегают эти «лучшие, верноподданнейшие» из русских людей, впрочем бежавшие из любезного отечества за границу, чтобы провести и обмануть русское правительство.

Один наш хороший знакомый в Саратовской губернии, горячий ревнитель православия, но считающийся состоящим в расколе, получил в конце февраля опущенный где-то в вагон железной дороги пакет, адресованный на его имя. В пакете оказались еще два, не заклеенные пакета, – один с печатным адресом: «Денежный. В г. Браила (Румыния) г-ну Феодору Ефимову со вложением... Domnului Theodor Efimov. Strada Zidavilor. Bralia», – другой с написанным адресом: «Заказное. Новозыбков Черн. губ. Василию Ефимовичу Мельникову». При пакетах приложена следующая записка: «Если вы желаете выписывать газету на свое имя, то адрес не пишите, а сообщите лишь следующий №.⁷ Под этим № записан ваш адрес. Кроме всего этого приложено напечатанное на желтом листке довольно обширное объявление об издания «Слова Правды» в 1897 г., в котором объясняется эта непонятная присылка пакетов. Здесь, после разглагольствий о пользе «печатного слова» вообще и великой пользе раскольнической газеты в частности, именно говорится:

«Заботясь о широком распространении «Слова Правды», мы просим всех сочувствующих сему изданию знакомить с нашей газетой своих ближних и знакомых. При сем для желающих выписывать «Слово Правды» прилагаются два конверта – один для подписных денег, в который просим не вкладывать никакого письма, а другой для заказного письма, в котором следует сообщать свои адреса, но кого высылать газету. Желательно, чтобы в одном конверте сразу бы несколько подписчиков отправляли подписные деньги, – это для большой предосторожности. Просим будущих наших клиентов (!) посылать нам свои адреса, а также и подписные деньги из другого города, т. е. не с того места, где живут адресаты, хотя газету будем высылать прямо на них и в тот город, в котором они пребывают, или куда укажут».

Затем объявляется, что газета (12 маленьких листочков) стоит в год 5 р.; а «выписывающие сразу 50 экземпляров по одному адресу» платят 3 р. 50 к. за экз.; выписывающие 100 экз. платят 2 р. 50 к.

Итак, издатели заграничного печатного органа наших старообрядцев, этих верноподданнейших русских людей, организовали целую хитрую систему, как провести русское правительство для беспрепятственного распространения в России запрещенной, конечно, правительством их газеты. Покойный Герцен, издававшей за границей свой «Колокол», и в подметки им не годится. В печатном объявлении еще не досказано того, что значится в полученной нашим саратовским знакомым записочке: оказывается, что редакция уже записала под известными цифрами множество лиц в России, как своих подписчиков на 1897 г., и им, для вящей безопасности, следует только, как объясняется в записке, сообщить в особом заказном пакете свой № в редакцию, не прописывая адреса, и газета будет доставляться. Любопытно, что, по силе правила «посылать адреса из другого города», нашему знакомому рекомендуется послать свой № в Новозыбков, Василию Мельникову, который и препроводит его уже в редакцию. Видно, что сей достойный братец беглого редактора есть главный канал, чрез который проводится подписка...

Но ужели, спросят, есть охотники приобретать такими незаконными путями раскольническую газету, особенно же «сразу» по 50 и по 100 экземпляров? А вот послушайте, что нам сообщено лицом, вполне заслуживающим доверия. Близ города Богородска существует, как известно, огромная Богородско-Глуховская мануфактура. От хозяина сей мануфактуры, тоже достаточно известного, А. И. Морозова, в его богатой моленной, объявлено было 1 февраля служащим на фабрике раскольникам, что если между ними окажется двадцать пять человек, желающих получить газету «Слово Правды», то они будут получать ее не за 5 р. а за 3 р. 50 к. Тут же в моленной 1-го и 2-го числа произошла подписка, – 25 человек набралось; а дня через два г. Морозов уже роздал подписчикам два первые номера газеты. Это значит, что сей знаменитый фабрикант-раскольник уже заранее подписался, по уменьшенной цене, на 50 экз. газеты, – половину из них сбыл служащим у него на фабрике, а другую удержал у себя для раздачи в иные места и для собственного употребления. Сообщивший нам все это сам читал новые выпуски «Слова Правды» и пишет, что в них есть еще любопытное объявление, – объявляется именно, что для безопасного и обеспеченного доставления газеты редакция заключила условие с какой-то немецкой компанией, которая будет направлять газету из Браила в Берлин, оттуда в Ригу, а из Риги она уже будет доставляться подписчикам. Умилительный союз раскольников и немцев для совокупного действования во вред православной Руси! Но от разных Мельников чего же и ждать лучше? А вот эти г-да Морозовы, эти миллионеры-раскольники, поощряющие преступную деятельность разных Мельниковых, являющиеся их сообщниками, – они-то каковы? Мы всегда говорили и будем говорить, что в них вся сила раскола, что им стоило бы только погрозить пальцем разным Мельниковым, Бриллиантовым, Швецовым, чтобы навсегда прекратить преступную деятельность этих ругателей православной церкви. А они, эти миллионеры-раскольники, являются главными поощрителями Мельниковых, участниками в их темных делах, как на этот раз в воровском распространении заграничной газеты, изрыгающей брань и клеветы на православную церковь, православное правительство, православных деятелей...⁸

Вообще, печальное явление представляют нам эти интеллигенты раскола. Поощряя всякими способами своих газетчиков, поносящих православие, публично отказываясь принимать присягу в присутствии православного епископа, даже лобызать предлагаемый им «восмиконечный» крест, они показывают себя ревнителями старой веры, хранителями старообрядческих правил и уставов. А на самом деле открыто же издеваются над ними. Недавно был случай такого глумления, обративший внимание едва не всей Москвы. Тот самый интеллигентнейший старообрядец, что отказался в московской думе принять присягу при православном епископе, праздновал новоселье в своем новопостроенном «средневековом замке». Уличные газеты с умилением описывали сказочную пышность этого праздника. В одной из них, самой приличной, мы читали: «Залы морозовского дома производят сказочное впечатление... сегодняшней вечер заставит говорить о себе всю Москву... соберется вся столичная знать... приглашенных до 1000 человек... над устройством и убранством буфета изощряются лучшие кулинары; одно меню составлялось в течение нескольких недель; сервировка стола не уступит королевской... развлечения составлены чрезвычайно интересно»... Ну что же? – скажут, – почему не потешиться человеку, для которого пустяки бросить несколько сот тысяч рублей? – Конечно так; но вот в чем дело: все это лукулловское празднество, все эти сказочные увеселения происходили в субботу под неделю блудного, когда в храмах Божиих, и у православных и у самих старообрядцев, за всенощным бдением пелись умилительные покаянные псалмы и песнопения, – «На реках вавилонских (или: На реце Вавилонстей), тамо седохом и плакахом»... «Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавче»... Как же было не соблазниться и православным и истым старообрядцам, что интеллигентнейший представитель старообрядчества не нашел более удобного времени для своего празднества, на котором, конечно, и присутствовали по преимуществу члены старообрядческих интеллигентных семейств? И невольно возникает вопрос: как это мирятся в душе таких интеллигентов, с одной стороны столь горячая преданность мнимому старообрядчеству, что ради его они не стесняются покровительствовать преступным проделкам разных Мельниковых и публично отказываться от целования осмиконечного креста в присутствии православного епископа, с другой такое полное пренебрежение к нравственным требованиям и уставам того же старообрядчества? Не легко разрешимая загадка эти г-да раскольнические интеллигенты...

Имея за границей вполне достойный их печатный орган, издаваемый бежавшим из России, скрывающимся от кары закона отчаянным ругателем церкви, наши старообрядцы, живущие в любезном отечестве, под покровительством его законов, еще и здесь, в самом его средоточии, благодаря снисходительности блюстителей его законов, беззаконно, но беспрепятственно, издают едва не каждую неделю произведения своих подпольных станков, наполненные такою же бранью и клеветой на православную церковь, какие, только с большей наглостью, распространяет их заграничная газета. Эта усиленная, небывалая и притом открытая литературная и издательская деятельность составляет характеристическое явление в жизни раскольников «конца века», и оставлять его без внимания невозможно. Поняв значение печатного слова и видя, что именно печатными изданиями, обличающими неправду раскола, нанесен этому последнему смертельный удар, они признали за лучшее действовать для поправления своих обстоятельств тем же оружием, но употребляя его не тем же прямым и честным способом, как употребляют его православные, т. е. не исследуя спокойно и беспристрастно, на основании слова Божия и святоотеческих писаний, истину о прорекаемых вопросах, а намеренно изыскивая и придумывая, что можно сказать в защиту лжи, иными из них самих даже ясно сознаваемой, – словом, употребив печать в орудие лжи и клеветы. Понятно, что закон не может дозволить печатание таких лживых и клеветнических произведений, когда и самые благонамереннейшие не изъяты из ведения установленной законом цензуры: и вот наши верноподданные старообрядцы, презирая закон, но смело рассчитывая на снисходительность, даже на покровительство известных блюстителей закона, печатают свои произведения на подпольных типографских станках и гектографах. Центрами этой преступной их деятельности служат Москва и Нижний, – два привилегированные места, где раскол под благосклонным взором власти свободно растет и ширится: в Москве главный деятель по этой части «Михаил Иванович Бриллиантов» (как сам он скромно назвал себя в «Московских Ведомостях», являясь косвенно подтверждающим напечатанное в газете известие о раскольническом замысле перевезти прах Амвросия в Белую Криницу), а в Нижнем – безводненский обитатель Онисим Васильевич Швецов, именующийся священно-инок Арсений. Сколько выпустили они в последнее время бранных на церковь книг и тетрадок и сколько причинили вреда народу, коснеющему в расколе, и даже, вероятно, православным, не твердым в православии, с редким искусством и настойчивостью распространяя эти книги и тетрадки, трудно и представить. О многих из этих изданий нам приходилось уже упоминать; более важные подвергнуты и обстоятельному разбору в «Братском Слове». Скажем теперь и еще о некоторых, изданных в недавнее время, так как они, повторяем, составляют теперь выдающееся явление в расколе, самое главное, чем выражается его существование, на чем сосредоточена его деятельность, в чем проявляется его характер, и особенно характер его отношений к православию. Так называемые у старообрядцев «церковно- иерархические дела» их отступили теперь на задний план, да и совсем затихли.

Прежде всего следует сказать о «Разборе ответов на 105 вопросов», которым издатели страшно кичатся, видя в нем последнее слово современной раскольнической мудрости, совершенное якобы поражение церкви и торжество раскола. Нашим читателям известно, как пресловутые раскольнические братчики, семь лет тому назад, в довольно торжественной обстановке, на одной из тогдашних таганских бесед со старообрядцами, подали председательствовавшему на оных преосвященному Виссариону тетрадь со 105 вопросами для письменного их решения. Подателям объявлено было, что на беседах может быть устное, совместное рассмотрение этих вопросов, а давать письменные на них ответы собеседники не обязаны. Податели вопросов на устное их решение, при множестве свидетелей, что для них было весьма неудобно, не изъявили согласия; а между тем начали хвалиться, что православные признали себя не в состоянии письменно ответить на их вопросы. Тогда, по совету и поручению покойного о. архимандрита Павла, занялся составлением ответов на 105 вопросов наш сотрудник Е. А. Антонов, чтобы показать старообрядцам, как не важны их вопросы и как не трудно ответить на них. Ответы печатались в Братском Слове 1891 г. и вскоре изданы отдельною книгою, с предисловием, в котором подробно изложены мною обстоятельства, вызвавшие её появление. В ответах было обстоятельно и весьма ясно доказано совопросникам, что если они признают греко-российскую церковь падшею, еретическою, почему и отделяются от неё, то должны были бы обличить её в нарушении догматов веры, в уклонении от учения слова Божия, соборного и святоотеческого, а между тем в своих вопросах не указывают (ибо и не могут указать) за церковью никакого нарушения догматов веры, а ограничились указанием не относящихся до сущности веры обрядовых изменений (т. е. исправлений), каковые церковь всегда имеет право делать по благословным винам. Книга Е. А. Антонова, напечатанная в значительном количестве экземпляров, получила не малую распространенность. Прочитавшие её не только православные, но даже беспристрастные из самих старообрядцев, ясно увидели, что вопросы, несмотря на всю их многочисленность, совершенно ничтожны и что «братчики» хвастались ими совсем понапрасну. Для «братчиков» это было весьма досадно и прискорбно, так как своим вопросам они придавали великую важность. Понятно, что они сгорали желанием написать опровержение на ответы, – и вот спустя целых пять лет по издании ответов явился действительно «разбор» их. Задолго до его появления «братчики», по своему обычаю, хвалились уже, что готовят нечто необыкновенное, что «ответы» Е. Антонова будут «разбиты в пух и прах» и «никонияне» будут поражены в конец. Работали они над сочинением долго и много, соединенными силами. Автором считается новый раскольнический писатель, живущий у Швецова, в его безводненской академии, выходец из черниговских слобод, надобно полагать однокашник и друг Мельниковых, некий Иван Усов,⁹ который и подписался под сочинением. Но несомненно, что вдохновителем и постоянным руководителем его в этом деле был сам Швецов, влияние которого ясно просвечивает во всем содержании книги. Затем к участию в деле были привлечены, так сказать, лучшие литературные силы раскола – Бриллиантов и Механиков: к этому последнему, теперь поповствующему в Туле, неоднократно ездил для совещания и совокупного исправления работы Усова сам Швецов, а Бриллиантов с тою же целью сделал не одну поездку в Безводное. Влияние Механикова заметно в особенности на внешней обработке сочинения, которое отличается такою же бойкостью и «литературностью» языка, как и известная читателям книга Механикова. Впрочем, с этой стороны могло быть сделано пособие и некоторыми, продавшимися на службу расколу, нашими учеными и литераторами в роде известного экс-газетчика-грекофила, участие этого последнего даже очень приметно в ругательствах на Святейший Синод и в злобных выходках против болгарской церкви. Итак, многолетним трудом соединенных лучших раскольнических сил создана книга: «Разбор на 105 ответов», – книга очень большая по объему, – в 500 листов (in 4°) плотного, убористого письма, оттиснутая на гектографе; продают её г-да издатели по 6 руб. за экземпляр и выдают, действительно, за «последнее слово» своей науки. Но что же такое в сущности это последнее их слово? Что содержит в себе эта тяжеловесная, убористая и дорого стоящая раскольническая книга? Приведем отзыв об ней лица, против которого она лично направлена и которым поэтому она с особенным вниманием прочитана. Вот как об этой книге отозвался нам Е. А. Антонов:

«В предисловии к «Разбору» моих ответов, обозвав все вообще полемические книги православных писателей против раскола «односторонними, рутинными, невежественными», коих «память рано или поздно, а должна погибнуть с шумом», Усов говорит: «из числа таких книг мы избрали для рассмотрения одну под названием «Ответы на сто пять вопросов», как образцовую по своим ругательствам и оскорблениям, коими автор её щедро осыпает своих противников, по обычаю новообрядческих апологетов. В ней, кроме того, выставлены почти все обвинения старообрядческой церкви и иерархии, какие только могли до сих пор изобрести наши противники, употреблено все казуистическое искусство для оправдания согрешений (?) новообрядческой церкви, собраны все доказательства, на которых зиждется вся современная новообрядческая полемика. И потому подвергнуть её разбору будет далеко не бесполезно для интересующихся церковными вопросами и особенно для занимающихся полемикой». В этих немногих словах, характеризующих и всю книгу, сочинитель наговорил уже много неправды. Никаких «ругательств и оскорблений», тем паче образцовых, ни против моих противников, ни против всей глаголемой церкви старообрядцев в ответах моих, всем доступных для проверки, никто не найдет. Мною представлены только свидетельства слова Божия и святых отец в обличение несостоятельности именуемой церкви старообрядцев: так ужели можно назвать их ругательствами и оскорблениями? А вот сам г. Усов, вернее же целая компания старообрядцев и не старообрядцев, в своем «Разборе» действительно произносит разные ругательства и оскорбления православной церкви, постоянно именуя её церковью «никонианскою», содержащею «ереси разных еретиков: «латинян, протестантов и люцифериан», имеющею даже «диавольские предприятия», а единоверцев кощунственно называя «козлами».¹⁰ Найдут ли старообрядцы у меня, или у кого-либо из православных писателей что-либо подобное этой брани? Напрасно также говорят сочинители «Разбора», что будто бы в моих ответах выставлены все обвинения против старообрядческой церкви и иерархии, какие только можно изобрести. В моих ответах, по мере сил, я старался только изобличить и изобличил несправедливость изложенных самими братчиками в их 105 вопросах обвинений на церковь и единоверцев, строго следуя именно порядку их вопросов, причем, разумеется, приходилось выставлять на вид неправоту именуемой церкви старообрядцев и их австрийской иерархии. Нет, не потому Усов с компанией решился подвергнуть разбору мои ответы, что якобы в них «собраны все доказательства, на которых зиждется вся современная новообрядческая полемика», а потому, что они, как и сами их вопросы, касаются почти одних обрядовых преданий и клятв, положенных собором 1667 года на раскольников, что открывает им возможность с некоторым удобством, хотя совсем недобросовестно, вести полемику с православными; тогда как им крайне неудобно отвечать напр. на наши 13 вопросов, касающиеся существенных свойств богосозданной церкви, её иерархии и таинств, каковых церковь старообрядцев не имеет. В новой книге, изданной братчиками, есть и новые изветы на православную церковь; но они служат обвинением не церкви, а самих старообрядцев, что не трудно будет показать при подробном её рассмотрении, которое не откажусь сделать, если только позволят время и силы».

Тем более здесь, в нашей Летописи, не уместно входить в разбор раскольнического «Разбора». Мы только обратили на него внимание читателей, как на самое выдающееся явление в теперешней усиленной литературной деятельности раскольников, как на самое крупное из последних подпольных изданий, которым они более всего кичатся, которое даже решили повторить за границей, под наблюдением Мельникова.

Следует указать потом на целую серию выпущенных раскольниками сочинений по поводу радостного события в православной церкви – открытия мощей святителя Феодосия. Это их обилие ясно показывает, что новое видимое проявление благодати Божией в церкви российской произвело сильное впечатление среди старообрядцев, которое ожесточенные ревнители раскола и стараются всячески ослабить. Чего только не придумывают они с этою целью, нимало не стесняясь даже противоречиями своих собственных измышлений? – то проповедуют, что мощи подложные и что чудес от них вовсе не было, то утверждают, что нетление и чудеса не служат еще признаком святости умершего человека и церкви, к которой он принадлежал, то допускают что святитель Феодосий действительно почивает нетленно и чудодействует, но потому, что держался древнего благочестия и не принял будто бы никоновских новопременений! О некоторых раскольнических сочинениях этого рода мы уже говорили; но вот пред нами две новые тетрадки, – одна озаглавлена: «Показание о теле Феодосия Черниговского», другая: «О ложных чудесах и знамениях, бываемых по попущению Божию и недостойными».

Первая тетрадка, писанная по-уставному, есть не что иное, как именно «показание» крестьянина деревни Борковки Шиморской волости, Владимирской губернии, Меленковского уезда, Владимира Алексеева, о поездке в Чернигов ко дню открытия мощей. Сначала он сообщает своим читателям: «Меня и еще двух старообрядцев, Федора Кудасова и Андрея Володина, пригласил миссионер о. Владимир Орлов на открытие мощей Феодосия в г. Чернигов с тем, что нам позволено будет осмотреть тело Феодосия, как только возможно. На сие мы охотно согласились потому более, что миссионер взялся нас везти на свой счет со всеми дорожными расходами». Ради чего такая, казалось бы, совсем излишняя откровенность? Конечно не для того, чтобы показать достойное всякой похвалы усердие и попечение миссионера о вразумлении и душевном спасении старообрядцев, а для того, чтобы снять с себя пред ревнителями раскола упрек, зачем решился ехать на православное торжество и еще тратиться на эту поездку. Итак, по беззастенчивому объяснению самого Алексеева, он с товарищами решился ехать в Чернигов, побуждаемый не религиозным чувством, не желанием узнать истину о церкви, а только возможностью даром удовлетворить своему любопытству, с очевидным предубеждением против того, что ему будет показано. И он явился, действительно, свидетелем имеющим очи, но не видящим. Приводить все подробности его «показания» возмутительно для религиозного чувства. Достаточно сказать, что он остался недоволен, зачем ему показали только руки святителя, а не дозволили освидетельствовать все мощи, и «ощупать виденное руками». «Я приложился, – прибавляет он, – к руке Феодосия и нарочно приложился плотно к ней губами: рука Феодосия была твердая, как дерево, я это хорошо чувствовал губами». Затем он рассказывает, что исцеленные при мощах оказались будто бы совсем неисцеленными, и заключает свое показание следующими словами: «После всего мною виденного я нисколько не уверился в православии греко-российской церкви, напротив еще более убедился в её неправде. Также и мои сотоварищи». Алексеев (беглопоповец) и товарищи его (беспоповцы), это именно те старообрядцы, которые на возвратном пути из Чернигова виделись в Москве с Ив. Зыковым и передавали ему о своих сомнениях относительно подлинности мощей и чудес святителя Феодосия, о чем Зыков в свою очередь проповедовал в Москве. Мы полагаем, что и рассматриваемая тетрадка написана и распространяется по наставлению этого же закоренелого лжеучителя – Зыкова, если только не им самим и составлена. Между тем этою тетрадкою уже воспользовались и пользуются даже поповцы австрийского согласия, в подобных случаях забывающие о своей непримиримой вражде к беглопоповцам и в беспоповцам, всегда заодно с ними действующие в нападениях и клеветах на церковь: в заграничной газете их, как нам сообщают, уже явилась новая гнусная статья Мельникова о св. Феодосии, где он проповедует, что вместо мощей лежит в гробнице деревянная кукла, и ссылается именно на свидетельство старообрядца, который прикладывался к руке мнимого Феодосия и нашел ее твердою, как дерево. А всего примечательнее следующее обстоятельство: «Владимир Алексеев Седов, крестьянин д. Борковой, наставник и уставщик беглопоповского согласия, Андрей Кузмин Володин, крестьянин д. Песочной, уставщик Поморского беспоповского согласия, и Федор Кудасов», значатся в ряду тех старообрядцев которые письменным, формальным «актом» засвидетельствовали «пред Богом и людьми», что «собственными очами видели св. мощи угодника Феодосия, лобзали своими устами нетленные руки святителя, осязали ноги его, и воистину уверовали и убедились, что мощи св. угодника почивают во гробе», что он, Василий Алексеев Седов, и Федор Кудасов даже собственноручно подписались, как грамотные, за себя и за товарищей под этим формальным актом. Где же правда? Когда говорили её раскольники? – тогда ли, как «пред Богом и людьми» свидетельствовали о действительном нетлении мощей св. Феодосия и о вере своей в его действительную святость, подкрепив это свидетельство собственноручной подписью, или теперь, когда в угоду Зыковым и Мельниковым пишут, что возвратились из Чернигова «еще более убежденными в неправде» греко-российской церкви, и распространяют о том тетрадки на славу и подкрепление раскола, на удержание в нем тех старообрядцев, которые поколебались известиями о новом проявлении благодати Божией в православной российской церкви? В приведенном примере как нельзя лучше выразился характер наших именуемых старообрядцев, для которых честность, искренность и справедливость – пустые слова.

Иного характера, но еще возмутительнее другая тетрадь – «О ложных чудесах и знамениях», – тетрадь довольно большая (37 л. in 4⁰), оттиснутая на гектографе. Приведя на 19 листах свидетельства о том, что знамения и чудеса совершались иногда и бесовскою силою, сочинители этой тетрадки говорят: «так как противники наши, стараясь подтвердить истинность никонианизма не учением, согласным древлеправославной церкви, а новоявленными, как они говорят, мощами, и тем многих совращают с истинного пути, и вот чтобы рассмотреть и обличить эту (?) очевидную ложь, мы постараемся поставить на вид православным, какое несогласие и противоречие ныне современная нам греко-российская церковь имеет с церковью древлеправославною». Это явная неправда, что будто бы православные защищают православие от раскольнических нападений «не учением древлеправославной церкви», так как именно на старопечатные книги, содержащие это учение, они всегда и ссылаются в беседах со старообрядцами; но в приведенных словах для нас важно собственно указание, что тетрадь составлена именно по случаю открытия мощей св. Феодосия, которым «многие» из старообрядцев привлекаются с ложного пути к познанию истины о церкви греко-российской. Какие же однако отступления от древлеправославного учения, – отступления даже «не в каких-либо маловажных вещах, или обрядах, но в великих и главных предметах христианского учения» (л. 19 об.), поставляются в вину греко-российской церкви? Разумеется все те же исправления именно в словах и обрядах – Иисус вместо Исус, троеперстие вместо двуперстия, трегубое аллилуиа вместо сугубого и проч. и проч. На сей раз все это повторяется только с каким-то особым озлоблением против церкви. А говоря о перстосложении, сочинитель не преминул сделать и следующую ученую ссылку: «Что касается до древности этого предания (воображать крест двумя персты), то о нем свидетельствует писатель церковной истории профессор Е. Голубинский (Богосл. Вест. за 1892 г. т. 2, стр. 40, 45, 46). Он даже говорит и то, что в Греции в XII веке крестящимися двумя персты произнесена была клятва на тех, кто противился этому преданию, в чем с ним согласны и другие, как-то профессор Каптерев (см. Прав. Обозр. за 1887 г. т. 1, стр. 352–353). Зная все это (т. е. и знаменитые открытия не менее знаменитых профессоров ?), отцы собора так называемого Стоглава (?) изрекли клятву на не крестящихся двумя персты (л. 26)». К какому же заключению сводятся все эти, давно опровергнутые, изветы на православную церковь? «Все это, – говорит сочинитель, – сказано нами для того, чтобы дать понятие читателям, что какими глазами они должны смотреть на новооткрывшиеся мощи, и так как они (мощи?) при жизни своей не были никогда сынами православной церкви, а напротив ревностными защитниками нового и противного ей учения, тем и по смерти своей не могут принимать почести с её сынами». Потом, приведя рассказ об оставшихся целыми телах каких-то людей, находившихся под клятвою епископа, прибавляет: «Итак не тлеют тела и потому, что содержатся под клятвою архиерейскою. Будем смотреть, любезные читатели, и на новооткрывшиеся мощи такими глазами. Почему они не тлеют? Может быть за то, что умерли в противлении с древлеправославною церковью, или потому, что пребывают под клятвою двух православных соборов, как мы выше сказали». Можно судить поэтому, как озабочены и встревожены были ревнители раскола совершившимся в православной церкви торжеством открытия мощей святителя Феодосия и к каким возмутительным мерам прибегали и прибегают, чтобы ослабить его впечатление среди старообрядцев. Не можем сказать с полной уверенностью, кому принадлежит последняя тетрадь, – беспоповцам, или поповцам. То, что говорится в ней о имени Иисус, могло бы наводить на мысль, что по крайней мере окружники не могло написать её; но мы знаем, что такое нынешние именуемые окружники, как мало они отличаются даже от беспоповцев своими писаниями о церкви, и потому охотно допускаем, что она вышла из того же скопища, которым заправляет Бриллиантов; притом же своей внешностью она ничем не отличается от Бриллиантовских изданий.

А что нынешние поповцы австрийского согласия заражены дикими беспоповщинскими понятиями, доказательством этого может служить еще одна из новых подпольных раскольнических тетрадок, о которой нам следует сказать. Тетрадка эта, писанная по-уставному, имеет заглавие: «О господствующей всероссийской церкви и о действительном существе императора Петра I-го». В ней утверждается, что Петр есть ни кто другой, как сам антихрист, и что пастыри российской церкви «по отступлении своем с патриархом Никоном в ереси (?!) восточной церкви, в царствование императора Петра I-го отступили и от Господа Исуса Христа и последовали во всем противнику его–лжехристу, и обязались клятвенным его законом повиноваться ему вместо Христа, яко богу, во всем безусловно до последней капли крови, что исполняется ими доселе неизменно». Не есть ли это точное выражение самых крайних и диких беспоповщинских мнений о православной церкви? А между тем далее в тетрадке говорится: «древняя истинная церковь принуждена более 100 лет принимать иереов от богоотступной церкви с покаянием и проклятием ереси в своих чинах»; и потом еще яснее: сие приятие иереев, «носивших богопротивную хиротонию лжехриста», продолжалось «около 180 лет, до присоединения митрополита Амвросия». Итак ясно, что все эти дикие беспоповщинские мнения о церкви проповедует старообрядец, приемлющий иерархию, от Амвросия происшедшую, – это собрат Швецова, Бриллиантова, Мельникова и прочих утверждает, что российская церковь при Никоне «отступила в ереси восточной церкви» (от которой сами приняли Амвросия), а при Петре сделалась богоотступною, что 180 лет они, старообрядцы, принимали попов, «носивших богопротивную хиротонию лжехриста», что значит такую же хиротонию носил и поп Иероним, принявший греческого еретика Амвросия, от которого пошла все та же богопротивная иерархия... И конечно, ни Швецов, ни Бриллиантов не отрекутся от такого проповедника, высоко ценя его не знающую границ ненависть к православной церкви и ревность о расколе. Не даром же и его гнусная тетрадка распространяется среди старообрядцев.

Теперь несколько слов о книге, изданной уже несомненно беспоповцами. Это действительно книга, печатная, и напечатанная хорошим славянским шрифтом в какой-то подпольной типографии. Заглавие её: «Чин, бываемый действовати православному христианину по великой нужде, со изъятием священнических молитв и священнодействий». Ясно, что это есть чин, сочиненный самими беспоповцами, ибо такой нужды в церкви не бывало и быть не может, чтобы прекратились в ней священнодействия и молитвы, совершаемые священниками. Между тем беспоповцы выдают его, как составленный святыми отцами и даже Апостолами. Вот напр. в нем помещен «Устав св. Апостол и изложение богоносных отец седми вселенских соборов святаго крещения роду человечу». Но где же святые Апостолы и богоносные отцы изложили чин крещения без священника? Помещен такой же чин исповеди, и в нем св. Апостолы и богоносные отцы будто бы повелевают духовнику давать нелепейшие вопросы кающимся. Любопытства ради приведём здесь некоторые из этих вопросов. «О маслянице не катался ли с горы, или не качался ли на качелях? Не лечился ли у неверного лекаря и не пил ли из аптеки лекарственных капель? Не едал ли из мирской посуды в пути; или в гостях? Не бывал ли у еретических попов под благословением, или под кроплением воды? Не ходил ли кого погребать в еретическую церковь и не плакал ли по некрещенным (т. е. не перекрещенным в беспоповство)? Не бывал ли в еретической церкви у присяги и не читал ли их клятвенного обещания? Не целовал ли их креста и Евангелия?»¹¹ и проч. А на повинных в совершении таких тяжких грехов налагаются показанные далее епитимьи, тоже будто бы по заповеди св. Апостол и богоносных отец. Напр. «аще кто по недоумению или забвению сходит под благословение к попу, за то кланятиси две трапезы (это значит 1000 поклонов), еще поста десять дней», «аще кто у попа крест целовал, за то кланятися одну трапезу (500 поклонов), аще ли руку его попову целовал, за то кланятися три трапезы» (1500 поклонов).

Пусть наши газетные восхвалители раскола, признающие старообрядцев и просвещенными и (самое главное) мирно и благожелательно относящимися к православной церкви, – пусть они полюбуются на эти образчики старообрядческой просвещенности и веротерпимости, которыми так изобилуют новейшие литературные произведения старообрядцев, не только беспоповщинских толков, но и самих «приемлющих священство», т. е. австрийское священство. Именно для ознакомления читателей с нынешним настроением и нимало не изменившимся характером раскола, с его невежеством и фанатической враждой к церкви, мы и вели здесь речь о новейших раскольнических подпольных изданиях, а также и для того, чтобы показать, как эти издания многочисленны и как свободно распространяются. Мы, разумеется, перечислили далеко не все из новых подпольных изданий, распространяемых Швецовым из Нижнего и Бриллиантовым в Москве и из Москвы (есть наприм. целая серия тетрадок, превратно и тенденциозно излагающих происходящие в Москве беседы миссионеров). Удивляться ли, что и там и здесь предоставлена такая свобода изданию и распространению такого множества противозаконных и вредных церкви и народу книг и тетрадей, оттиснутых на подпольных станках и гектографах? Взывать ли ко властям и блюстителям закона, чтобы твердо и честно исполняли свой долг, чтобы приняли надлежащие меры к пресечению зла и беззакония, чтобы вспомнили, что сами-то они все же православные (хоть есть между ними и армяне) и должны любить свою матерь – православную церковь, оберегать её от раскольнических клевет и оскорблений, что, потворствуя этим оскорблениям церкви, они рано или поздно, навлекут на себя и на детей своих грозный суд самого Бога, создавшего и возлюбившего свою церковь, – а страшно есть, еже впасти в руце Бога живаго?.. Взывать ли о всем этом ко властям и блюстителям закона, покровительствующим раскол и беззакония раскольников? Напрасно! Звук раскольнического золота для них внятнее и убедительнее самых горячих речей о долге и справедливости, о Христе и церкви Христовой! – говорит нам многолетней опыт. Приходится только заявить, что ревнители православия в православной Москве истомлены уже, до крайней степени истомлены, ежедневно видя такое преступное покровительство расколу и тщетно ожидая «удерживающего»...

Мы уже говорили (см. гл. 2), что посланный московскими старообрядцами хлопотать о перевезении Амвросиева праха из Триеста в Белую Криницу лжепоп Димитрий Смирнов в конце января возвратился из-за границы, не кончив, даже не начав официально этого дела, а поручив его ведение самому Афанасию, именуемому митрополиту белокриницкому, который однако же, не особенно сочувствуя московской затее, не спешил подачей прошения австрийскому правительству о разрешении перевезти прах Амвросия. Но спустя недели три по отъезде Смирнова, именно 13 (25) февраля, Афанасий подписал прошение и отправил в Вену, в министерство внутренних дел. У нас имеется точная копия этого прошения. Как любопытный для настоящего времени документ, приводим его здесь вполне:

Hohes k. k. Ministerium!

Der ergebenst Unterzeichnete erlaubt sich im Namen des altgläubigen Klosterconwents zu Fontina-Alba in der Bukowina um die hochgeneigte Bewilligung zur Ueberfuhrung der irdischen Ueberreste des ersten altgläubigen Erzbischofs und Metropoliten von Fontina-alba Ambrosius Popowicz aus Triest in das Kloster Fontina-alba ergebenst zu bitten, und stuzt diese Bitte auf nachstehende Momente:

1. Auf Grund des Allerhöchsten Patentes vom 9. October 1783 Punkt 1. wurde uns Altgläubigen bei unserer Einwanderung in die Bukovina von weiland Kaiser Joseph dem Zweiten die vollkommen freie Religionsubung gewährt.

2. Da unsere Vorfahren zur Zeit ihrer Einwanderung in die Bukowina wohl Mönche, und schäter zeitweise auch Priester, aber keinen Weihbischof hatten, so haben sie sich von weiland Kaiser Ferdinand dem Guten die Bewilligung zur Gründung eines selbststandigen Bisthums in Fontina- alba erbeten, welche Bewilligung uns mit dem Allerhochsten Decrete vom 18. September 1844 Zl 19997 ertheilt worden ist.

3. Laut dieses Decretes Punkt 1. war uns gestattet aus dem Auslande einen Erzbischof oder Bischof zu nehmen, welchem das Recht eingeraumt worden ist Personen unseres altglaubigen Ritus nach Bedarf bis zu den hochsten geistlcihen Wurden, sowie einen Vicarbischof als seinen Stellvertreter auszuweihen. Auf Grund dessen wurde im Jahre 1846 der gewesene Metropolit von Bosnien Ambrosius zu unseren Oberhirten erwahlt.

4. Mit der Verfügung der Allerhochsten Hofkanzlei vom 15. November 1846 Zl 34987 werde dem Metropoliten Ambrosius gestattet die Functionen eines Oberhirten der Altgläubigen zu übernehmen und zu diesem Zwecke sich in das Kloster Fontina-alba zum standigen Aufenthalte zu begeben.

5. Mit der Allerhochsten Entschliessung vom 3. Marz 1847 wurde dem Metropoliten Ambrosius die osterreichische Staatsbürgerschaft verliehen.

6. Ueber vorgebrachte Klagen seitens des Konstantinopoler griechischen Patriarchates, sowie solche seitens des russischen Hofes, wurde Metropolit Ambrosius mit dem Gubernialerlasse d. d Lemberg, den 6. Dezember 1847, auf Grund des Schreibens der Allerhochsten Kabinetskanzlei vom 29. November desselben Jahres, aus Fontina-alba nach Lemberg und von dort nach Wien abberufen.

7. Mit der Allerhochsten Entscheidung vom 22. Februar 1848 wurde dem Metropoliten Ambrosius die Ruckkehr nach Fontina-alba fur immer untersagt, und hierauf demselben die Wahl zwischen der Ruckkehr zum Patriarchen von Konstantinopel und der Internierung freigestellt.

8. Ambrosius hat das Letztere gewahlt, und wurde er infolgedessen in Cilli interniert, wo derselbe die letzte Zeit seines Lebens d. i. vom Jahre 1848 bis 1863 verbrachte.

9. Am 11. November 1863 ist der Metropolit Ambrosius in Cilli gestorben und wurde, laut beigeschlossenen Todtenscheines, am 17. desselben Monats auf dem griechischen Friedhofe in Triest beerdigt.

Aus dem Voranstehenden kann ersehen werden, dass Ambrosius unser erster Erzbischof und Metropolit war und in dieser Eigenschaft als Begrunder unserer kirchlichen altglaubigen Hierarchie betrachtet wird; dass er seine Residenz in Fontina-alba hatte, woselbst er als unser Oberhirt und Weihbischof fungierte; endlich, das derselbe seinen Bischofsstuhl in Fontina-alba nicht freiwillig, sondern uber hohere und Allerhochste Anordnung verlassen hat, um me mehr dahin zuruckzukehren.

Da der Metropolit Ambrosius nnseretwegen das harte Loos der Verbannung theilen musste, so ist uns sein Andenken heilig, und hat uns der Umstand, dass derselbe sein fur uns so theueres Leben in der Verbannung auch beschliessen musste, stets mit grosser Trauer erfullt. Es war daher unser steter Wunsch, dass, wenn ihm nach dem gottlichen Rathschlusse die Möglichkeit benommen war, an dem Sitze des von ihm begründeten altgläubigen Bisthums in Fontina-alba zu leben und zu sterben, wenigstens seine irdischen Ueberreste hieher uberfuhrt werden mogen.

Im Herbste vergangenen Jahres sind funfzig. Jahre verstrichen, seit der Metropolit Ambrosius semen Einzug im Kloster Fontina-alba gehalten hat, wahrend das laufende Jahr das funfzigste sein wird seit der Zeit, als Seine Hochwurden aus Fontina-alba nach Wien abberufen worden ist und in die Verbannung gehen musste.

Wir Altglaubigen erachten es nun fur unsere heilige Pflicht das Andenken an unseren ersten Erzbischof und Metropoliten Ambrosius durch die Ueberfuhrung seiner Reliquien in das Kloster zu Fontina-alba, als den Sitz und Begräbnisort aller unserer Metropoliten, zu ehren. Und gerade im laufenden Jahre glauben wir die geeignete Zeit gekommen zu sehen, um die Erfullung unseres langgehegten Wunsches kompetentenorts anzustreben.

Jndem wir die eingangs angeführte Bitte wiederholen, geben wir uns der zuversichtlichen Hoffnung hin, dass das Hohe k. k. Ministerium dieselbe einer hochgeneigten Berucksichtigung wurdgen werde.

Vom altglaubigen erzbischoflichen Ordinariate

Смиренный Афанасий, митрополит белокриницкий.¹²

Fontina-alba, am 25. Februar 1897.

Прошение писал, очевидно, адвокат; но за неимением в Белой Кринице в настоящее время человека, подобного иноку Павлу, который делал указания даже самому Дворачку, нынешний белокриницкий адвокат допустил в своем произведении такие выражения, каких Павел, в интересах старообрядчества, полагаем, никак не одобрил бы. Здесь, например, Амвросий назван «основателем (Begründer) церковной старообрядческой иерархии», и говорится, что «епископство в Белой Кринице основано (begründeten) им», Амвросием. Такими выражениями прямо дается мысль, что белокриницкая иерархия не есть иерархия «основанная» Христом и от Апостолов преемственно идущая, какова должна быть истинная «церковная иерархия», а основана именно Амвросием, есть иерархия амвросианская. Такого выражения Павел не допустил бы; а подписавший прошение Афанасий, допустив его в официальном документе, дал основание утверждать, что сам он, именуемый митрополит белокриницкий, признает и себя и всю иерархию белокриницкую ведущими начало не от Христа, а от Амвросия, её «основателя» (что и справедливо). Не верно потом, или по крайней мере не точно, выражение, что Белокриницкий монастырь есть «место погребения всех белокриницких митрополитов». Какие все белокриницкие митрополиты там погребены? – Там похоронен один Кирилл; Афанасий еще здравствует; а Амвросий, как само прошение свидетельствует, похоронен в Триесте. Иное дело, если бы сказать, что все белокриницкие митрополиты должны быть погребаемы в Белой Кринице. Это могло бы служит одним и довольно сильным из оснований для ходатайства о перевезении Амвросьева тела на белокриницкое кладбище. Но чем, какими официальными документами доказать это? Ни в «Уставе Белокриницкого монастыря», утвержденным австрийским правительством, ни в других подобных документах о том не упомянуто. Павел, очевидно, не предвидел того, в чем явилась теперь надобность. Нельзя также не обратить внимания на выражение: «вменяем в священную обязанность почтить память Амвросия перенесением его мощей (Reliquien)». Что это? – неточность, допущенная адвокатом, или точное выражение мысли Афанасия и руководителей затеи? Во всяком случае оно совсем неуместно в официальном документе, ибо австрийское правительство, едва ли допускающее и самое существование мощей, может потребовать доказательств, почему тело Амвросия просители признают мощами, т. е. нетленным и источающим исцеления. Таких доказательств они, разумется, представить не могут. И вообще твердых оснований для удовлетворения просьбы не представлено, а документальные справки, приведенные в ней, дают основание скорее для отказа, нежели для исполнения просьбы. Основанием просьбы служит собственно желание линован почтить память митр. Амвросия, «из-за них подвергшегося тяжкой участи», т.-е. ссылке, перенесением его смертных останков в Белую Криницу, и именно в настоящем году, когда исполнится (29 ноября) пятьдесят лет со времени его удаления из Белой Криницы. Признательность старообрядцев к памяти Амвросия, если только она искренняя, разумеется, похвальна; но основанием для просьбы о перевезении его праха в Белую Криницу могло бы служить только в том случае, если бы он как-нибудь случайно умер в Цилли, а не находясь там в ссылке, притом по требованию русского правительства, как сказано и в самых справках, приведенных в прошении. Оказывать некоторого рода почет ссыльному дозволением торжественного перенесения его праха на другое место, австрийское правительство едва ли найдет удобным особенно же без сношения с русским правительством, которого это дело близко касается и от которого едва ли может последовать согласие на просьбу раскольников. А сделать неприятность России в угоду раскольникам австрийское правительство, надобно полагать, не решится в настоящее время. И доселе, сколько нам известно, никакого ответа на просьбу Афанасия из Вены не последовало; а последует, по всей вероятности, ответ отрицательный.

Между тем сами старообрядцы, по-видимому, питают надежду на успех своей затеи, и в одной уличной газете, с их, конечно, слов, явилось известие, что старообрядцы уже стекаются в Белую Криницу на торжество перенесения Амвросиевых «мощей». Та же уверенность проглядывает и в тех откровенных объяснениях передовых раскольнических деятелей, с которыми они выступают даже печатно, по поводу сообщенных газетами слухов о затее раскольников перевезти прах Амвросия в Белую Криницу. Так, Бриллиантов, друг Смирнова и один из предначинателей этой затеи, выступил с объяснениями в «Московских Ведомостях», где, между прочим, старается доказать, что Амвросий до конца жизни остался верен старообрядчеству и в греческую церковь не возвращался. А за границей вступил в подобные же объяснения с редактором издающейся в Черновцах газеты «Православная Буковина» К. И. Козаркевичем, сам Федор Мельников, издатель раскольнического «Слова Правды», друг Бриллиантова и Смирнова, и также один из инициаторов затеи. Нам сообщено любопытное письмо Мельникова к г. Козаркевичу, которое приводим здесь вполне.

Многочтимейший Константин Иванович!

В № 3 вашей достоуважаемой газеты: «Православная Буковина» (1897 г.) вы сообщаете, что «буковинские липоване хотят перевезти в Белую Криницу из штирийского городка Цилли тело старообрядческого митрополита Амвросия», и при этом замечаете: «Затея странная, потому что Амвросий перед смертью от старообрядчества отрекся и похоронен православным духовенством». Вопрос об отречении Амвросия составляет для старообрядцев чрезвычайную важность, в виду настоящей их затеи. Состоя редактором-издателем старообрядческой газеты «Слово Правды», я обязан и буду вынужден принять участие в решении этого вопроса. Но для решения какого бы ни было вопроса нужно иметь данные, факты, основания. Мне думается, что вы, делая замечание об отречении Амвросия, на чем-либо основывались; нельзя допустить, чтобы серьезный и справедливый редактор и вообще литератор писал наобум, не справляясь с действительностью. Вы живете в том самом государстве, в котором доживал остатки своей жизни и умер м. Амвросий, посему вам, более (чем) кому-либо, известно об Амвросии и его поведении. Примите во внимание, что если выяснится, что Амвросий действительно отрекся от старообрядчества, то затея старообрядцев – перевезти тело Амвросия должна разрушиться. Смотря на эту затею старообрядцев, как на дело важное и стоящее внимание, я прошу вас, многочтимейший Константин Иванович, объявить путем напечатания на страницах вашей газеты те несомненные и верные факты, которые ясно и неопровержимо доказывали бы, что м. Амвросий отрекся от старообрядчества. При этом поясните: есть ли в Цилли и Триесте, где умер и похоронен м. Амвросий, православное духовенство? Какое именно духовенство похоронило Амвросия: болгарское ли, греческое ли, или румынское? Когда Амвросий отрекся от старообрядчества, то к какой церкви присоединился и каким архиереем был принят? Православным ли, или раскольником признают Амвросия в настоящее время церкви восточная, русская и буковинская?

Надеюсь на ваше прямодушие, добросовестность и честность и ожидаю искренних ваших объяснений по вопросу, возбужденному вами, об отречении Амвросия.

Примите мое уважение к вам

Феодор Ефимов.

В Браиле (в Румынии). Февраля 25 дня 1897 г.

Итак, г. Феодор Ефимов, т. е. Федор Ефимович Мельников, толкует в сущности о том же, о чем писал в «Московских Ведомостях» г. Михаил Иванович Бриллиантов (как сам он скромно титулует себя в этой газете); только раскольнический газетчик, как и подобает ему, ведет речь гораздо искуснее и хитрее. Откровенно объяснив своему заграничному собрату, что «состоит редактором-издателем старообрядческой газеты Слово Правды (признание, для нас не лишенное значения, так как в самой газете своей Мельников никогда не объявлял себя её редактором и мы только на основании частных сведений называли его так) и что в качестве «редактора-издателя старообрядческой газеты обязан и будет вынужден принять участие в решении вопроса об отречении Амвросия от старообрядчества», Мельников не пускается, подобно Бриллиантову, в разглагольствия о том, что Амвросий будто бы не возвращался и не мог возвратиться в греческую церковь, а требует, чтобы сам г. Козаркевич, как «живущий в том самом государстве, в котором доживал остаток своей жизни и умер м. Амвросий», и, следовательно, могущий собрать точные сведения о последнем времени его жизни, «объявил печатно на страницах своей газеты те несомненные и верные факты, которые ясно и неопровержимо доказывали бы, что м. Амвросий отрекся от старообрядчества». Он даже ставит и частные вопросы, на которые г. Козаркевич должен ответить ему, основываясь на «несомненных и верных фактах». Чтобы сделать для г. Козаркевича более обязательным требуемый от него ответ, Мельников поставляет ему на вид, что «вопрос об отречении Амвросия составляет для старообрядцев чрезвычайную важность в виду настоящей их затеи» (перевезти его тело), и что «если выяснится, что Амвросий действительно отрекся от старообрядчества, то затея старообрядцев должна рушиться».

Вопрос об отречении Амвросия, собственно говоря, не имеет важности, тем более «чрезвычайной», ни для самих старообрядцев, ни для православных при суждении об основанной им белокриницкой иерархии. Для старообрядцев важно собственно то, что принятый ими от ереси по второму чину (как принимались и беглые попы) беглый греческий митрополит основал им иерархию; а затем никакой более надобности в этом митрополите для них не было, и что бы затем ни случилось с ним, в какую веру не перешел бы он, для них безразлично, – иерархия у них остается такою же, какую дал им Амвросий, т. е., по их неправильному понятию, законною. Равным образом и с православной, или, что то же, с правильной, канонической точки зрения, иерархия эта, основанная преступно бежавшим от своего патриарха митрополитом, отрекшимся и от православной церкви, в которой получил рукоположение, и от всякого общения со священноначалием, к которому принадлежал дотоле, проклявшим и православную церковь и православное священноначалие, позорно принятым в раскол чрез миропомазание от беглого раскольнического попа, есть иерархия незаконная, лишенная апостольской преемственности, и остается таковою, нимало не завися от дальнейшей судьбы её основателя, т. е. от того, раскаялся, или не раскаялся Амвросий в своем страшном преступлении, которым снискал себе позорное имя в истории православной церкви. Не подлежащее сомнению возвращение Амвросия в греческую церковь для нас имеет значение только лишь как новое свидетельство о том, что он перешел в раскол вовсе не по убеждению в мнимой правоте раскола и мнимом неправославии церкви, как утверждают раскольники, а единственно из житейских расчетов, польстившись на хорошее жалование, которое по контракту обязались платить ему липованы, и не имея притом надлежащего понятия о расколе и его отношениях к православию, о чем, к своему крайнему прискорбию, узнал уже потом, когда завезен был в Белую Криницу и пожил среди раскольников, после чего и возненавидел раскол, прямо называя его «липованской ересью». Итак, вопрос об «отречении» Амвросия в сущности не имеет значения ни для нас, ни для раскольников; но Мельников совершенно справедливо говорит, что он имеет для последних «чрезвычайную важность в виду настоящей их затеи», и «если выяснится, что Амвросий действительно отрекся от старообрядчества, то затея старообрядцев – перевезти тело Амвросия должна рушиться». Любопытно, что Мельников и сам называет только затеей это предприятие старообрядцев, – и их затея, конечно, должна рушиться, как скоро они должны будут признать, что Амвросий, по удалении из Белой Криницы, живя в Цилли, без стеснительного и унизительного для него надзора липован, возвратился в греческую церковь, так легкомысленно и преступно им оставленную: какая им надобность перевозить в свою старообрядческую митрополию, на позор себе, тело их первого митрополита, бросившего старообрядчество при первой к тому возможности, как презренную «липованскую ересь»!? Они хлопочут о прославлении Амвросия, даже об открытии «мощей» его, как «основателя» их иерархии: а разве могут считать святым человека бросившего и осудившего мнимое старообрядчество, умершего в православии? Вот почему разные Бриллиантовы, затеявшие именно ради прославления Амвросия перевезение его праха в Белую Криницу, всячески стараются доказать, что он до конца жизни остался верен расколу, или, по крайней мере, усиливаются отвергнуть ясные свидетельства о возвращении его в греческую церковь. Потому же и Мельников, более искусный, чем сам Бриллиантов, понимая, очевидно, слабость доводов, какие можно представить, и действительно представлены Бриллиантовым, в доказательство неизменной до конца верности Амвросия расколу, избрал другую тактику: он требует от самого г. Козаркевича фактических доказательств, «ясных и неопровержимых», что Амвросий отрекся от старообрядчества, – и именно с этою целью предлагает ему на решение несколько вопросов.

Не знаем, будет ли отвечать г. Козаркевич на вопросы Мельникова, – имеем основание полагать, что не будет. Любопытно, однако, рассмотреть эти вопросы, так как Мельников, очевидно, усвояет им большое значение.

Он спрашивает, во-первых: «есть ли в Цилли и Триесте, где умер и похоронен м. Амвросий, православное духовенство?» Под «православным» он разумеет здесь, как видно из следующего, второго вопроса, именно духовенство греческое, болгарское, румынское, а следовательно и русское. Если бы со своими вопросами Мельников обращался к кому-либо из русских, он, конечно, не сказал бы этой вынужденной, во всяком случае, неприятной ему правды, – не назвал бы «православным» греческое духовенство с прочими единоверными ему; но обращаясь к своему заграничному коллеге, неловко было называть это духовенство еретическим, никонианским, даже господствующим (как обыкновенно называют раскольники), а пришлось, скрепя сердце, назвать его действительно принадлежащим ему именем – «православное», – и это невольное проглаголание правды таким отъявленным ругателем греко-российской церкви и её духовенства нельзя не поставить на вид друзьям его – Швецовым и Бриллиантовым. Итак, спрашивается: есть ли православное духовенство в Цилли и Триесте? т. е. мог ли Амвросий в Цилли быть напутствован перед смертью, а в Триесте погребен православным духовенством? Относительно Триеста вопрос предложен даже совсем напрасно, так как и сам Мельников должен знать, что в Триесте есть особое греческое кладбище, на котором хоронятся православные греки и похоронен сам Амвросий, о чем имеется официальное уведомление, упоминаемое и в прошении Афанасия, отправленном в австрийское министерство внутренних дел: а когда есть греческое православное кладбище, то несомненно должно быть и есть греческое православное духовенство, которым Амвросий и был похоронен. Иное дело вопрос о Цилли. Здесь Мельников является союзником Бриллиантова. Этот последний доказывал, что так как в Цилли никакого духовенства, кроме римско-католического, нет, то Амвросий и не мог быть напутствован перед смертью греческим духовенством; чтобы получить то же заключение, и Мельников просит г. Козаркевича сказать, есть ли православное духовенство в Цилли, смело рассчитывая получить отрицательный ответ. Но если и правду писал сын Амвросия, на которого собственно ссылается Бриллиантов, что кроме католиков в Цилли не живет никого, если бы это же оказалось и по справкам г. Козаркевича, отсюда никак еще не может следовать, что, живя в Цилли, Амвросий не мог иметь сношений с греческим духовенством и что перед смертью не мог его напутствовать греческий священник. Цилли находится в таком недалеком расстоянии от Триеста (всего шесть часов езды по железной дороге), что иметь сношения с живущими здесь греками и греческим духовенством по временам, и именно в особых случаях, для Амвросия и его сына не представляло затруднений. Если даже тело Амвросия можно было перевезти из Цилли в Триест для погребения на греческом кладбище, то тем удобнее было греческому священнику приехать из Триеста в Цилли по приглашению Амвросия для напутствования его перед смертью, а прежде, хоть однажды в год, и самому Амвросию приезжать в Триест для исповеди и причастия у единоверных ему греческих священников. Итак, при несомненном существовании православного духовенства в Триесте Амвросий имел полную возможность и удобство находиться с ним в сношениях, и первый вопрос Мельникова решается не в благоприятном для него смысле, не может дать никаких оснований к сомнению относительно Амвросиева возвращения в греческую церковь.

Второй вопрос: «какое именно духовенство похоронило Амвросия: болгарское ли, греческое ли, или румынское?» – даже не имеет смысла и цели. Не все ли равно, каким духовенством из трех названных здесь, одинаково православных, похоронен Амвросий? Если Мельников почему-либо имел здесь в виду болгарскую распрю с греками, о которой так любят говорить теперь раскольники, то ведь погребение Амвросия совершилось за девять лет до собора 1872 г., объявившего болгар схизматиками и, значит, Амвросий во всяком случае похоронен был православным духовенством. И разве приятнее было бы для старообрядцев, если б Амвросий похоронен был духовенством схизматическим? Вообще трудно понять, с какою целью дан Мельниковым этот странный вопрос.

Такого же отчасти характера и третий вопрос: «когда Амвросий отрекся от старообрядчества, то к какой церкви присоединился и каким архиереем принят?» К какой церкви, т. е. в греческой, болгарской, или румынской? – спрашивает Мельников. Но не все ли равно для него и старообрядцев, к какой бы из этих церквей ни присоединился Амвросий, так как все они одинаково православные, и до смерти Амвросия даже болгарская церковь была в общении с греческою? Для них должно быть важно собственно то, оставил ли Амвросий старообрядчество и возвратился ли в православие, – будет ли то греческое, или какое иное. Интересно здесь собственно то, что Мельников спрашивает: «каким архиереем был принят Амвросий из раскола обратно в церковь? Бриллиантов настаивал только, что не известно имя «того греческого священника, который якобы (?) присоединял и причащал перед смертью митрополита Амвросия»; а Мельников, очевидно, подражая православным, которые, в доказательство незаконности принятия раскольниками Амвросия в сущем его сан всегда указывают на то, что Амвросий у них принят был не епископом, или собором епископов, который мог бы вручить ему паству в Белой Кринице, а беглым попом Иеронимом, тоже спрашивает теперь: каким епископом был принят Амвросий обратно в православную церковь по удалении в Цилли? Но разве Амвросий явился в Цилли затем, чтобы быть здесь епископом, или митрополитом какой-нибудь православной паствы (какой в Цилли и не существует), которую должен был бы вручить ему именно православный епископ, или собор православных епископов, предварительно приняв его из раскола и восстановив в епископском сане? Этого не было: не было надобности и в епископе для принятия Амвросия. Он явился в Цилли как ссыльный раскольнический митрополит, и мог обратиться к каждому православному священнику, чтобы исповедать пред ним грехи свои, в том числе и тяжкий грех измены православию. Сознавал ли Амвросий всю страшную тяжесть этого последняя греха, равно как – понимал ли её и греческий священник, пред которым приносил он исповедь? – это вопросы для нас неудоборазрешимые. Согласно правилам церковным, разрешение столь великого греха, совершенного епископом, как измена православию и учреждение новой раскольнической иерархии, священник мог дать не иначе, как предварительно сообщив о том своему епископу. Было ли так поступлено, мы не знаем, и разумеется, желательно бы иметь о том сведение. Но в том нельзя сомневаться, что Амвросий обращался к греческому священнику, как духовнику, – иначе не мог бы быть и похоронен на православном греческом кладбище. Жив ли этот священник теперь, по прошествии 35 лет от похорон Амвросия, или уже скончался, и не знают ли другие греческие священники в Триесте истории Амвросия? – об этом также интересно было бы навести справки, хотя бы, напр., тому же г. Козаркевичу, если имеет возможность, и вообще лицу, достойному доверия, а не разным Мельниковым и Бриллиантовым.

Наконец, что сказать о последнем вопросе Мельникова: «православным, или раскольником признают Амвросия в настоящее время церкви восточная, русская и буковинская?». Вопрос достойный внимания, хотя в сущности и не представляющий особенной важности. Важно собственно мнение церкви об основанной Амвросием раскольнической иерархии и о самом поступке Амвросия. т. е. о переходе его в раскол и учреждения у раскольников особой, независимой от церкви иерархии. Это же мнение известно вполне и не подлежит пререканию: основанная Амвросием иерархия признана церковью за незаконную, фальшивую, недействительную; поступок его признан преступным, подвергающим его, по силе церковных канонов, извержению из сана. А затем, самая личность Амвросия и дальнейшая его судьба не представляют ни особого интереса, ни значения. Остался ли Амвросий в расколе, или раскаялся и возвратился в церковь, за ним навсегда останется в летописях церковной истории позорное имя учредителя фальшивой раскольнической иерархии, причинившей и причиняющей великий вред православной церкви. Если Амвросий, несомненно бывший на исповеди у православного греческого священника, получил от него законным, правильным порядком прощение в своем великом грехе и законно принят был в лоно церкви (мирянином, или иноком, а не в сане епископа), он должен считаться несомненно умершим в православии. А если бы сверх того он принял еще какие-либо меры к заглаждению своего преступления, если бы позаботился хоть об ослаблении зла, причиненного им церкви учреждением иерархии у раскольников (чего однако же не сделал), он мог бы привлечь к себе некоторое чувство сострадания и соболезнования со стороны православных. Но тем не менее и тогда за ним осталось бы, как и остается, позорное имя учредителя этой иерархии. Имея вполне точное и определенное понятие о преступном деянии Амвросия, об его измене православию и учреждении незаконной раскольнической иерархии, и о самой этой иерархии, православная российская церковь не имеет побуждений производить исследования о дальнейшей личной судьбе Амвросия и давать суждение об его православии, или неправославии, – объявлять, православным, или неправославным признает его в настоящее время. Это исследование и это суждение, если имеется в нем надобность, есть ближайшая обязанность духовных властей греческой церкви, от которой Амвросий бежал в раскол и священниками который был похоронен потом на православном кладбище в Триесте, – пусть к нему и обращаются старообрядцы, имеющие такую надобность.

На свои вопросы Мельников требует у г. Козаркевича ответов, так сказать, документальных, основанных на несомненных фактах. Он мог бы получить такие ответы и не обращаясь к г. Козаркевичу. Есть очень хорошая книжка, составленная бывшим архидиаконом Кирилла Белокриницкого, близко знавшим и Амвросия и его сына, известным игуменом Филаретом. «Был ли и остался ли верен старообрядчеству м. Амвросий». В ней документально, фактически доказывается, что Амвросий, не скрывавший и в Белой Кринице своего отвращения от мнимого старообрядчества, живя в Цилли, поддерживал сношения с Белой Криницей только ради исправного получения оттуда ежегодного жалования в 500 червонцев, а от духовного общения со старообрядцами всячески уклонялся, ни к одному из приезжавших туда раскольнических архиереев и священников не обращался с просьбою о исповеди и причастии, а перед смертью напутствован именно греческим священником. Об этом и о погребении его на греческом кладбище в Триесте сын его известил Кирилла телеграммою. Телеграмма, писанная по-немецки, получена была в Белой Кринице 31 октября 1863 г., когда Филарет был в отлучке. Кирилл дал её перевести жившему в Белой Кринице австрийскому чиновнику – Заркевичу, и узнав её содержание, публично объявил липованам, что Амвросий ушел опять в «хохлы», потому нельзя поминать его и молиться за него. И в Белой Кринице действительно не поминали Амвросия до самого возвращения Филарета, не менее четырех месяцев. С крайним огорчением узнав об этом по приезде в Белую Криницу, Филарет объяснил Кириллу, как неосторожно поступил он, огласив телеграмму о исповеди Амвросия перед смертью у греческого священника, убедил его уничтожить телеграмму и объявить, что чиновник будто бы неправильно перевел её, а в довершение всего издать ко всем старообрядцам известительную грамоту о блаженной кончине Амвросия, с приглашением творить о нем вечное поминовение. Сам о. Филарет и сочинил эту известительную грамоту, а Кирилл подписал её 26 февраля 1864 г., т. е. именно спустя четыре месяца по смерти Амвросия, – и это одно уже может служить доказательством фактической достоверности всего сообщаемого отцом Филаретом в его книжке. И однако, несмотря на очевидную её достоверность, г-да старообрядцы в роде Мельниковых и Бриллиантовых не хотят ей верить на том единственно основании, что она составлена «отступником», – лицом, оставившим раскол, сделавшимся сыном православной церкви. Они не верят, или не придают значения и тому несомненному, документально засвидетельствованному по их же просьбе, факту, что Амвросий похоронен в Триесте на греческом кладбище и греческим духовенством. Бриллиантов утверждает, что «это могло быть подобно тому, как русское духовенство, в случаях отсутствия священника подлежащего (?) исповедания обязано творить погребение лицу неправославному» (Моск. Вед. № 42). Чем же наконец могут они «фактически» удостовериться в том, возвратился, или не возвратился Амвросий в православную церковь перед смертью? Остается именно то, что мы сейчас указали, – остается обратиться за точными, документальными справками к греческому духовному правительству. Ведь снаряжали же они целые экспедиции на Восток для исследований по вопросу, как крещен был Амвросий, – трехпогружательно, или поливательно, – обращались недавно к самому константинопольскому патриарху с вопросом о запрещении, или незапрещении Амвросия: почему же не обратиться именно сюда за справками о том, возвратился ли Амвросий в православие, каким именно греческим священником и по какому чину он принят был из раскола, и православным, или неправославным признается к настоящее время. Если, как справедливо говорит Мельников, вся нынешняя «затея» раскольников – перевезти тело Амвросия с особыми почестями должна рушиться, как скоро окажется, что Амвросий умер православным, отрекшись от старообрядчества, то им необходимо следует навести самые точные об этом справки именно у греческого духовного правительства, и к этому нужно было приступить прежде всего, т. е. до подачи австрийскому правительству прошения о дозволении перевезти Амвросиево тело из Триеста в Белую Криницу. А теперь может случиться такая неприятность: австрийское правительство, положим, даст согласие на просьбу Афанасия; тело Амвросия будет перевезено из Триеста, со всею торжественностью погребено в Белой Кринице, причем, конечно, будет пущен слух, что оно оказалось нетленным и от «мощей» последовали чудеса; затем получатся от патриарха константинопольского, или от других греческих духовных властей точные, документальные известия, что в Цилли Амвросий напутствован таинствами от греческого православного священника, был принят в церковное общение, умер и погребен как православный: что тогда делать? Придется опять просить австрийское правительство, чтобы позволили возвратить тело Амвросия, как ненужное старообрядцам на старое место, в Триест, на здешнее греческое кладбище. И что если тогда правительство не только не исполнит просьбы липованского митрополита, но и сделает ему подобающее внушение за легкомыслие и напрасное беспокойство, причиненное властям? Что тогда делать старообрядцам с телом Амвросия?

Но чем бы ни кончилась «затея» раскольников и какие ни получились бы справки о последней судьбе Амвросия, за ним, повторим еще раз, останется навсегда позорное имя греческого митрополита, из корыстных видов и частью по невежеству, т. е. по совершенному незнанию, что такое русский старообрядческий раскол, изменившего православной церкви и причинившего ей величайший вред антиканоническим учреждением особой раскольнической иерархии, так широко теперь распространившейся и питающей такую фанатическую ненависть к православной церкви.

В одной из предыдущих летописей (гл. 4) мы говорили между прочим об изданной и распространяемой раскольниками тетрадке, озаглавленной: «Показание о теле Феодосия Черниговского». Тетрадка издана, как вероятно помнят читатели, от имени Владимира Алексеева Седова, который вместе с двумя товарищами, Кудасовым и Володиным, ездил в Чернигов на торжество открытия мощей святителя Феодосия и собственноручно подписался под актом, в коем все они свидетельствовали, что «воистину уверовали» в святость угодника Божия и убедились в действительности нетления его мощей; а здесь, в этой тетрадке, утверждает напротив, что не верит ни нетлению мощей святителя, ни совершившимся при них чудесам, и что возвратился из Чернигова еще более убежденный в неправоте греко-российской церкви. Изложив кратко содержание тетрадки, мы спрашивали: где же правда? когда говорили её раскольники, – тогда ли, как собственноручно подписывали известный акт в Чернигове, или теперь, издавая свою тетрадку? «В примере этом, – говорили мы в заключение, – как нельзя лучше выразился характер наших именуемых старообрядцев, для которых честность, искренность и справедливость – пустые слова». Между тем открылось совершенно неожиданное обстоятельство, побуждающее нас сказать теперь, что на Владимира Седова это наше замечание не простирается, но зато получает новую силу и убедительность в приложении к расколу вообще и к его руководителям и покровителям в особенности.

Вот что писал нам в последних числах мая почтенный владимирский миссионер Т. Н. Николаев.

«Прочитавши в «Братском Слове» апрельскую «Летопись», я почувствовал сильное сердечное беспокойство, когда узнал из неё, что бывший очевидец мощей святителя Феодосия Владимир Седов с товарищами не только отказался от подписанного им в Чернигове акта, но и издал еще дерзкую тетрадку о мнимой ложности св. мощей и совершившихся при открытии оных чудес. Но вот 25 мая пришлось мне вести беседу со старообрядцами в селе Шиморском (Меленковского у.), в присутствии местных священников и священника Иверского монастыря о. Орлова, – того самого, что возил раскольников в Чернигов. Слушателей было не менее 200 человек и в числе их находились ездившие с о. Орловым в Чернигов старообрядцы – Владимир Седов и Федор Кудасов. На беседе, когда водворился порядок, я попросил о. Орлова прочитать составленный в Чернигове «акт», и по прочтении обратился к Седову с такими словами: скажи нам, по совести, справедливо ли написанное в этом акте и по собственному ли желанию, без принуждения, вы подписались под ним. Седов встал и во всеуслышание объявил, что подписали они акт без всякого принуждения и признают тело святителя Феодосия воистину нетленным. То же подтвердил и Кудасов. Тогда я взял книжку «Братского Слова» и прочитал из Летописи, что говорится в изданной от имени Седова раскольнической тетрадке. Седов был крайне удивлен прочитанным и публично с клятвою объявил, что он ничего подобного не писал и никому не дозволял от своего имени писать такую возмутительную ложь. Кудасов также отрекся от тетрадки. Тогда и мы составили также акт об этом их свидетельстве, что гнусная тетрадка написана и издана без их участия я предложили им подписать. Седов подписал его с полной готовностью; Кудасов же хотел уклониться от подписи, ссылаясь на то, что все же он в святость Феодосия не верит и чудес от него не видал, а затем подписался под актом с двусмысленною оговоркой: «я ложь не писал».

Т. Н. Николаев сообщил нам и копию упомянутого акта, текст которого приводим здесь вполне.¹³

«1897 года, мая 25 дня, мы нижеподписавшиеся старообрядцы крестьяне деревни Борковки, Меленковского уезда уставщики: беглопоповского Владимир Алексеев Седов и поморского согласия Федор Ермолаев Кудасов и беспоповец крестьянин деревни Песочной Андрей Кузьмин Володин сим свидетельствуем пред Богом и людьми, что подписанный нами акт в г. Чернигове, есть непреложная истина, а вышедшее показание, писанное уставом, наполненное разными хулами на угодника Божия св. Феодосия, от имени Владимира Седова есть ложь и клевета на нас, и мы в составлении её не участвовали, признавая таковую гнусную клевету измышлением лукавого, в чем и подписуемся. Владимир Алексеев Седов. Я ложь не писал Федор Кудасов. Андрей Володин.

Подписку отбирал возивший их в Чернигов миссионер, священник Владимир Орлов. При сем присутствовал пристав 1-го стана Маленковского уезда М. Доброхотов.

Означенное показание дано вышеозначенными старообрядцами во время публичной беседы в селе Шиморском в присутствии местных священников и миссионеров при стечении двух сот народа.

Священник Иоанн Кедрин.

Священник Василий Рождественский.

Миссионер Александро-Невского Братства Тимофей Николаев».

Итак, раскольническая гнусная тетрадка, изданная от имени беглопоповца Владимира Седова вовсе не принадлежит этому последнему, – он не только не писал и не издавал ничего подобного этой тетрадке, но и не слыхал об ней, пока на беседе 25 мая не был ознакомлен с её содержанием, причем и объявил во всеуслышание, что в ней содержится ложь и клевета на него. Оказалось таким образом, что фанатические ревнители раскола, смущаемые известиями о том, какое опасное для раскола впечатление произведено в старообрядческом мире недавним открытием мощей святителя Феодосия и совершающимися при них знамениями и чудесами, чтобы ослабить это впечатление, не посовестились взвести клевету даже на своего собрата, сочинить и ведать лживое сказание о мощах святителя Феодосия от имени того самого старообрядца, который вместе с другими был очевидцем их открытия и о святости их засвидетельствовал письменным актом, обнародование которого имело особенно благотворное для церкви действие на старообрядцев. Кто виновник этого возмутительного подлога? Поведение Кудасова на беседе 25 мая, его уклончивость от подписки к составленному тогда акту и двусмысленная оговорка при подписи внушают подозрение, что тетрадка издана не без участия этого беспоповщинского наставника, с которым в дружбе и единомыслии состоит известный беспоповский же лжеучитель Иван Зыков, видевшийся с ним на пути его из Чернигова и распространявший тогда, как мы говорили в свое время, слухи, будто ездившие в Чернигов старообрядцы возвратились нимало не уверившись в нетлении мощей св. Феодосия и никаких чудес там не видали. Этот Иван Зыков, по всей вероятности, и есть действительный виновник подлога, сочинитель и издатель гнусной тетрадки о мощах святителя Феодосия, которую сочинил, быть может, не без ведома своего единомышленника Кудасова, а выдал от имени совсем неповинного в том старообрядца иного согласия – Владимира Седова. Предположение это тем более вероятно, что Зыков известен как соревнователь Бриллиантова в издании и распространении подпольных раскольнических сочинений, направленных против церкви. Но кто бы из раскольников ни был действительным сочинителем и издателем подложной тетрадки, она служит именно доказательством, что для фанатиков раскола, подобных Зыкову, Мельникову, Бриллиантову, «честность, искренность и справедливость пустые слова», что ради причинения какого-либо вреда православной церкви они готовы на самое бесчестное дело, на всякую ложь, клевету и подлог.

Бессовестная литературная подделка, о которой мы сейчас говорили, составляя позорное для раскола явление, для нас православных представляет напротив не мало утешительного, – и не потому только, что со всею ясностью обличает пред всеми, имеющими очи видеть, этот позорный характер раскола, на лжи основанного и ложью существующего, обличает в особенности всю недобросовестность его действий относительно православной церкви, а потому главным образом, что служит новым подтверждением того, какое сильное и благотворное влияние производят даже в среде старообрядчества совершившиеся и совершающиеся знамения благодати Божией при нетленных мощах новопрославленного святителя российской церкви, так ясно свидетельствующие о несомненной истинности и неповрежденном православии той церкви, в которой он некогда святительствовал и ныне чудодействует. Видно и в самом деле велико и сильно это влияние, и тяжкий удар наносит оно расколу, если ревнители и проповедники этого последнего, разные Зыковы и Мельниковы, прибегают даже к самым возмутительным средствам для противодействия этому влиянию. Но трудно им противу рожна прати. Никакая их ложь не в силах победить для всех очевидную истинность чудесных знамений при гробе новопрославленного святителя православной российской церкви, доселе продолжающихся в свидетельство её несомненного православия и в обличение лжи раскола. Достойно внимания, что и союзник Зыкова – Кудасов, на беседе 25 мая, особенно усиливался пред толпою старообрядцев отвергнуть действительность чудес, совершившихся при открытии мощей святителя Феодосия, и приходил в исступление, не зная, что ответить, когда ему напоминали несомненно бывшие чудеса, которых он был свидетелем, но, имея очи, покрытые завесой раскола, не хотел видеть и признать. Между прочим ему напомнили о исцелении глухонемого 15-летнего мальчика, о котором он вместе с другими наводил даже официальную справку и получил удостоверение.¹⁴ Но в то время, как старообрядцы, не утратившие совесть, чутко прислушиваются к известиям о столь убедительных свидетельствах неповрежденного православия и несомненной святости греко-российской церкви, сами вожди их, ослепленные враждой против церкви, а иные и корыстью, не хотят ни видеть их, ни слышать об них, во исполнение евангельских слов, сказанных о подобных им слепцах: аще кто и из мертвых воскреснет, не имут веры... Нет сомнения, что рано или поздно постигнет их суд Божий; а иногда постигает и земное правосудие. Имеем известие, что гроза земного правосудия собирается над главными распространителями всякой лжи и клевет на православную церковь, всячески поносившими и новопрославленного святителя Феодосия, – над семейством известного заграничного газетчика Мельникова.

Как ни прославлял беглец Мельников свободную жизнь за границей, куда приглашал своих родных и знакомых, как ни удобно казалось ему издавать там свое лживое «Слово правды®, наполняя его возмутительнейшими клеветали на православную церковь и её защитников, однако почему-то он задумал перенести свою газетную и типографскую деятельность в пределы отечества, куда, очевидно, и сам намерен был возвратиться, под кровом продажной и купленной раскольниками местной полиции нимало не опасаясь кары закона за свое бегство и за прочие преступления. Об этом замысле он вел деятельную переписку с братом Василием и с отцом, которые, разумеется, вполне ему сочувствовали и приложили все заботы о том, чтобы в Новозыбкове, где у Ефима Мельникова построен обширный дом с разными секретными помещениями, ходами и выходами, вполне обеспеченными от всяких случайностей соседством с его другом и благодетелем – местным исправником, или в одной из черниговских слобод, поставить типографские станки для печатания в больших размерах и газеты и целых книг в защиту раскола, так что не было бы нужды и в гектографе, а г-да Швецовы и Бриллиантовы с компанией могли бы пользоваться хорошим типографским шрифтом для своих изделий и распространять их еще в большем количестве на поддержание раскола и во вред церкви. За капиталами, потребными для заведения типографии, дело разумеется не остановилось, – станки и шрифты были приобретены, и о всем этом брат Василий аккуратно извещал брата Федора за границу. Благодетельный сосед (польского происхождения), конечно, о всем этом знал и всему этому покровительствовал. Но об этом узнали кое-кто и повыше новозыбковского властителя. Неведомо для него и даже прямо с устранением его от всякого участия в деле, явившаяся высшая власть произвела внезапный обыск в доме Ефима Мельникова. Станки и шрифт, здесь ли в потаенных закоулках, или у кого другого, были так искусно помещены, что не могли быть найдены при обыске; но переписка Федора Мельникова с Василием по делу о типографии и другим, компрометирующим этого последнего, попала в руки правительства, и Василий Мельников немедленно был арестован и заключен в тюрьму, в одиночную камеру. Это было в самом начале июня. Ефим Мельников с помощью своих богатых покровителей – раскольников, немедленно извещенных о постигшем Василия заключении, предлагал какие угодно деньги для освобождения его на поруки; но хлопотал безуспешно. Мало того, – узнав, что и самому, как близко замешанному в дело, угрожает также арест, 17 июня внезапно скрылся из Новозыбкова. Куда бежал он, не известно; но можно догадываться, что направил стопы поближе к загранице. Вскоре после этого сделалось известным, что в Измаил, быть может, именно для свидания и совещаний с отцом, приехал и Федор Мельников, что здесь он также арестован и этапным порядком препровожден в Чернигов.

Итак над всей этой семьей отчаяннейших ругателей церкви, причинявших ей столько вреда своей преступной деятельностью, скопилась гроза давно заслуженной законной кары. Но разразится ли гроза? постигнет ли Мельниковых заслуженная ими кара? – это еще вопрос, и печальный опыт прошедшего, когда они и подобные им раскольнические деятели выходили сухи из воды, не смотря на явные улики в преступлениях получали полное оправдание от милостивых к ним (но правосудных ли?) судей, – этот печальный опыт внушает невольное опасение, что и теперь гроза минует эти преступные головы. Мы слышали уже, что положение Василия Мельникова в одиночном заключении значительно облегчено, – к нему имеют доступ и родные и приятели, а известные богачи, покровители раскола, и черниговские, и московские, не щадя своих капиталов уже хлопочут за преступных, но драгоценных им, ругателей православной церкви пред сильными и высокими особами и в Чернигове, и в Киеве, и в Петербурге. А для иных высоких особ и киевских, и московских, и петербургских раскол дороже и любезнее православия, большинство же не знают и различия между расколом и православием. Как же этим особам не оказать благосклонности к таким добрым, щедрым и благотворительным ходатаям за раскол, как разные Гусевы, Морозовы и им подобные?...

Вот и еще тревожный признак. Не знаем, в связи ли с черниговскими событиями, или независимо от них, учитель и руководитель Мельниковых во всех их замыслах против церкви – Онисим Швецов в своем безводненском скиту был также потревожен властями, – скит был запечатан как незаконно открытый и сделавшийся центром вредной раскольнической пропаганды. Гроза правительственной кары собралась по-видимому и над этим главным лжеучителем раскола, с его раскольнической академией и можно было ожидать, что она действительно разразится, так как, по милости Божией, нет уже в нижегородской области диктатора, так властно покровительствовавшего расколу, содействовавшего его процветанию там и этим причинившего большой вред православной церкви. Этого однако не случилось, и горе Швецова уже размыкано: свыше последовало распоряжение – распечатать безводненский скит, в который и возвратились его обитатели, чтобы продолжать еще с большей смелостью свою преступную деятельность. Ходатайство богачей-раскольников и здесь сделало свое дело. Как же не иметь ему успеха и в новом деле Мельниковых!

Да, мало надежды на земное правосудие по делам раскола в наше печальное время, столь равнодушное к интересам веры и церкви, даже столь враждебное им и у нас на святой Руси, особенно в сферах так называемой интеллигенции, в руках которой и находятся весы правосудия. Зато несомненна надежда, что рано или поздно, здесь или там, постигнет суд Божий всех врагов православия, не только со свойственной расколу злобою отверзших уста свои на хуление церкви Христовой, её служителей и защитников, даже на святых её, но и тех князей и сынов человеческих, на которых надеются эти хулители, как своих готовых покровителей. Не надейтеся на князи, на сыны человеческая, в нихже несть спасения... Упование наше на Господа Бога нашего...

Прошлый раз мы показали, к какому возмутительному средству не задумались прибегнуть ревнители раскола, чтобы ослабить смутившее их благотворное влияние, производимое даже в среде старообрядчества столь ясным свидетельством о православии греко-российской церкви, как прославление святителя Феодосия и обилие исцелений, совершающихся при его мощах; мы раскрыли именно возмутительный подлог с этою целью сочиненной и распространяемой ими тетрадки, в которой будто бы один из старообрядцев, ездивших в Чернигов на открытие мощей святителя, свидетельствует о ложности и мощей и чудес, при них совершившихся, тогда как этот старообрядец, по его собственному, публично сделанному признанию, ничего подобного не писал и не думал писать. Теперь, когда подлог этот гласно обличен, он только принес старообрядцам плод по роду своему – стыд и позор, показав, что не имея чем защитить раскол они прибегают для его защиты ко всякой лжи, не гнушаясь и подлогов.

Все с тою же целью – ослабить значение недавнего торжества православной церкви и вместе подкрепить свою новоучрежденную иерархию, старообрядцы по австрийскому священству, как известно уже, задумали перенесение Амвросиева праха из Цилли в Белую Криницу, с намерением – объявить его потом нетленно почивающим. На сей раз мы положительно можем сказать, что и эта затея, в которой приняли участие влиятельнейшие из раскольников австрийского согласия, начиная с Арсения Морозова, Швецова и Смирнова с компанией, – что и эта лукавая затея кончилась полной неудачей для раскольников. От них шли и распространялись слухи, что великое для раскола торжество перенесения «мощей» Амвросия даже будто бы совершилось уже в Белой Кринице, для чего нарочито ездил туда сам г. Морозов; но присланные нашим буковинским корреспондентом точные известия несомненно удостоверяют, что от австрийского правительства последовал, как мы и надеялись, решительный отказ на официально поданную, известную нашим читателям, просьбу лжемитрополита Афанасия о перенесении Амвросиева праха в Белую Криницу, и, что любопытно, отказ последовал краткий и решительный, без всяких объяснений, без указания вызвавших оный оснований, которые, очевидно, считалось излишним и приводить.

Итак, ни лукавство, ни подлог на этот раз не помогли раскольникам в их замыслах против св. церкви, в их стараниях оправдать и прославить свою мнимую церковь. Лукавство и подлог – это действия духа лжи, иже во истине не стоит, и старообрядцы не гнушаются прибегать к таким действиям. Но не довольствуясь и этим, они решились, наконец, самого духа лжи – диавола лично выставить свидетелем в защиту их церкви и иерархии. Вы не верите, читатель? Но это правда. Недавно явилась и распространяется отпечатанная на гектографе раскольническая тетрадка, содержащая «Рассказ священника старообрядствующей иерархии Нижегородской губернии и уезда, села Спирина, Алексея Сергеевича Старкова, который »расспрашивал духа лукавого« и об австрийской иерархии, и об церкви никонианской, об единоверцах, о беспоповцах, о противуокружниках, и которому «дух лукавый» именно объявил, что истинную церковь составляют только старообрядцы, приемлющие австрийскую иерархию. Вот какого, наконец, свидетеля в свою защиту нашли и представили старообрядцы! При всей своей нелепости и дикости, эта раскольническая тетрадка очень любопытна для характеристики наших старообрядцев, и потому не излишнее познакомить с ней читателей.

Упомянутый Алексей Старков, на второй год по своем поставлении в звание раскольнического попа, «отчитывал» бесноватую женщину, свою духовную дочь, и в это время имел будто бы беседу с обитавшими в ней двумя бесами, которая и изложена и тетрадке. Когда он читал заклинательную молитву, и бесноватая «сильно стонала и охала», Старков спросил беса:

– Что, или это не любишь?

Бес ответил: тебя не люблю и вашу веру не люблю.

Затем идет следующий разговор раскольнического попа с бесом, который приводим буквально, за исключением некоторых ничтожных частностей.

Поп: Так ты теперь боишься меня?

Бес: Да, боюсь.

– Почему же боишься?

– На тебе что-то есть.

– Стало-быть ты видишь священную хиротонию?

– Да.

– А знаешь ли ты нашего митрополита Амвросия?

– Как же, знаю. На нем теперь венец. Он на небесах.

– А где теперь Антоний, первый московский старообрядческий архиепископ?

– И он на небесах.

– Стало-быть мы истинные священники?

– А если бы вы не были истинные священники, так разве стал бы я бояться тебя и тебе все сказывать.

– А боитесь ли вы наших таинств?

– Беды, как боимся!

– Ходите ли вы в алтарь?

– Нет, и близко подходить к нему мы не можем.

– Так стало-быть наша вера есть самая истинная?

– Да; мне как не хотелось в эту веру! Это ведь все ты разыскал.¹⁵

– А боитесь ли вы российских попов?

– Не боимся.

– А боитесь ли их таинств?

– Есть маленько в крещении, а в прочих не боимся.

– А боитесь ли вы беспоповцев, когда они молятся Богу?

– Нисколько их не боимся, и когда они молятся, так между их снуем, да выйдем на волю, да ха, ха, ха!

– Да как же вы не боитесь их? Они так же молятся Богу.¹⁶

– Да что что они молятся Богу, но Бог от них плачет.

– А на крещение их посылается ли ангел-хранитель?

– Нет, какой ангел! Тут бываем только мы.

Вскоре после этого разговорчивый бес был выгнан Старковым из женщины;¹⁷ но в ней остался еще один, с которым Старков имел между прочим следующий разговор. – Он спросил беса:

– Знаешь ли ты московского патриарха Никона?

– Как же не знать! ответил бес.

– Где он теперь?

– Знамо где, – там у нас сидит.

– А где Арий еретик?

– Там же, у нас, с ним.

– Который из них горше?

– Никон горше; да все равно.

– А где теперь Павел епископ Коломенский, которого бил Никон на соборе?¹⁸

– Он не у нас; он на небесах.

– А где же Антоний, первый старообрядческий московский архиепископ?

– Он там же на небесах, вместе с епископом Павлом.¹⁹

– Наверно ты врешь?

– Здесь мне нельзя врать!

– Как же ты сказал и про митрополита Амвросия, что и он святой и на нем венец? А ведь он был еретик.²⁰

– Когда он был еретик, мы к нему подходили; а когда он обратился, тогда нам нельзя стало подходить к нему.

– Как же нас и сейчас укоряют беспоповцы, что он был еретик?

– Этому мы научаем их, чтобы люди не шли в вашу веру.

– Так стало-быть наша вера только одна есть истинная вера?

– Да, только одна.

– Так спасутся только в нашей вере?

– Да, только в вашей, да и то не все.

– А спасутся ли единоверцы? – они так же молятся Богу, как и мы.

– Да, и у них хорошо; только одно губит.

– Да что же губит их?

– Епископы.

– А спасутся ли беглопоповцы и противуокружники? Они одинаковы с нами.

– Да, у них истинно, как и у вас; только за гордость они погибнут.

Наконец раскольнический поп дает бесу следующий вопрос:

– В прошедшем году публиковали в газетах, что у нас есть фальшивые мощи Дады, Гаведдая и Каздои, – ты знаешь ли их?

– Как же, знаю.

– Так что же? – В самом деле они фальшивы, или истинны?

– Истинны.

– Как же об них говорят, что это засохшие трупы черкесов?

– Это говорить все мы научаем. Нам чего-нибудь да говорить про вас. Мы только и стараемся о том, чтобы людей отклонять от вашей веры.

– Как же на беседах иногда очень жестоко ругают нас беспоповцы и миссионеры греко-российской церкви?

– Это все мы возбуждаем их к этому.

Итак, два беса решили старообрядцам австрийского согласия существеннейшие для них вопросы веры и упования. Теперь, имея таких авторитетных свидетелей, они могут быть вполне уверены, что их вера, и только она одна, есть истинная вера, что их владыки Амвросий и Антоний, вместе с Павлом Коломенским, обитают на небесах, увенчанные славою, а Никон вместе с Арием пребывает в адских муках, что только их священство и только у них совершаемые таинства – истинное священство и истинные таинства, что только они одни несомненно спасутся, а «никониане» и беспоповцы неизбежно погибнут, а также и единоверцы с беглопоповцами и неокружниками имеют мало надежды на спасение! Теперь они могут быть уверены, что найденные на Кавказе трупы несомненно мощи персидских мучеников, и что мы, по бесовскому научению, отвергаем их подлинность и по бесовскому же научению действуют миссионеры российской церкви! О всем этом сказали сами бесы раскольническому попу: что же может быть достовернее? Вообще, эта тетрадка, излагающая беседу раскольнического попа с двумя бесами, представляет такой примечательный образчик господствующего в старообрядчестве просвещения и благочестия, что мы желали бы обратить на неё особое внимание наших цивилизованных радетелей раскола – г-на Суворина, кн. Ухтомского и др.²¹

Скажут: «Мало ли что придет в голову, или представится расстроенному воображению какого-нибудь невежественного раскольнического попа! Можно ли придавать его, очевидно, дикому рассказу общее значение, – делать из него заключение о всем старообрядчестве? Вот если бы этот дикий рассказ был признан истинным и имеющим значение от кого-либо из лучших и авторитетных представителей старообрядчества, тогда можно было бы действительно видеть в нем явление, характеризующее вообще старообрядцев австрийского согласия». Так. Но в том-то и дело, потому именно и важен для нас дикий рассказ лжепопа Старкова, что он изложен, издан и подтвержден, как вполне достоверный, авторитетнейшим в австрийском расколе лицом, главным его вероучителем, самим пресловутым «священноиноком Арсением», т. е. Онисимом Швецовым. На конце тетрадки имеется следующая подпись: «Написаны сии ответы нечистого духа со слов священника, говорившего с ним, священноиноком Арсением в августе 1896 года». Итак бесы, как свидетели в защиту раскола, с полным доверием приемлются даже первым богословом раскола, учителем и руководителем наилучших нынешних раскольнических литераторов – Мельникова, Механикова, Усова и пр. Что же сказать об рядовых раскольниках, о всей темной раскольнической среде? Швецов отлично знает эту темную среду, потому сам записал, издал и пустил в обращение среди старообрядцев эту невежественную, дикую беседу попа с двумя бесами, в полной уверенности, что свидетельству бесов они поверят всего больше и всего скорее. Притом г-н Швецов, по обычаю, сопроводил беседу своего попа с бесами предисловием, в котором именно убеждает своих читателей, что им следует принять ответ бесов с доверием, нимало не сумняся, как настоящую истину. Он говорит:

«Иногда и диавол, утесняемый от силы Божия, говорит истину, как он Христа называл Исусом Сыном Божиим (Мф. 8:29; Лк. 8:24). Поэтому... сказанное как-либо оным в согласность сущей истине иногда принимается в соображение, как мы знаем, что древние отцы и укоряли ариан, что они в исповедании Христа Сыном Божиим нечествовали хуже бесов, называющих Его Сыном Божиим. Почему и святые отцы иногда записывали некие рассказы бесов для ведения и прочей братии, как это видится в Азбучном Патерике и в 43 слове у Никона Черной горы от жития Епифания Кипрского, и как это оглашает в настоящее время греко-российская церковь во Афонском листке, № 43, под заглавием «Сколько козней у дьявола». Последующе сему и мы заблагорассудили огласить рассказ священника старообрядствующей церкви (такого-то), который расспрашивал духа лукавого».

Так г-н Швецов убеждает своих читателей верить ответам «духа лукавого», допрошенного (и столь искусно) «священником старообрядствующей церкви», очевидно, веря и сам этим забавным ответам. При этом он сослался даже на пример святых отцов. Но мы напомним ему очень полезное в данном случае для него и для его читателей мудрое рассуждение великого вселенского учителя о том, можно ли доверять демонам даже и в том случае, когда они говорят по-видимому истину. «Я не верю словам демонов, – рассуждает св. Златоуст, – именно потому, что говорят это демоны. Они обманывают внимающих им. По этой причине и Павел повелел демону молчать, хотя он говорил и правду, чтоб он не обратил этой правды в повод, не подмесил впоследствии к ней лжи, и не привлек к себе доверенности. Диавол говорил: сии человецы раби Бого вышняго суть, иже возвещают нам путь спасения (Деян. 16:17). Апостол, огорчась этим, повелел пытливому духу выйти из девицы. И что ж говорил дух худого, когда говорил: сии человецы раби Бога вышняго суть? Но так как большинство незнающих не может основательно судить о том, что говорится демонами, Апостол решительно отверг всякую доверенность к ним. Ты принадлежишь к числу отверженных, говорит Апостол демону: ты не имеешь права говорить свободно; умолкни, онемей! Не твое дело проповедовать: это предоставлено Апостолам. Зачем похищаешь не твое? Умолкни, отверженный! Так и Христос, когда демоны говорили Ему: вемы тя, кто еси (Лк. 5:34), очень строго воспретил им, предписывая этим закон нам, чтобы мы ни под каким предлогом не доверяли демону, если б даже он говорил что и справедливое. Зная это, мы должны ни в чем решительно не верить демону. Если он будет говорить что и справедливое, – бежим, отвратимся от него. Здравым и спасительным познаниям мы должны научаться не от демонов, но из божественного писания» (2 бес. о нищем Лазаре и о богатом). «Из божественного писания» следует почерпать особенно «познание» истинной веры и истинной церкви Христовой, как учит и уважаемая старообрядцами Книга о вере: «иже правость веры хотят познати, кроме божественного писания имети (сие познание) не могут» (гл. 23). А г-н Швецов, истый представитель австрийского раскола, ищет познания своей веры, церкви и священства в ответах «духа лукавого», которым верить приглашает и всех старообрядцев!

Раскольнический поп, беседующий с бесами и получающий от них решение важнейших для раскола вопросов, авторитетный раскольнический учитель, с доверием принявший бесовские ответы, изложивший и издавший их в назидание старообрядцам, в вящее утверждение между ними вражды к православию, – все эти именно явления, характеризующие раскол, обличающие господствующий в нем мрак, грубое невежество и суеверие. А г-н Швецов изданием «ответов лукавого духа» стяжал себе еще новую славу, совершил еще новый подвиг на пользу австрийского раскола и его иерархии, – отыскал нового их защитника в лице «духа лукавого», в лице двух мелких бесов, откровенно беседовавших с австрийским попом!...

Наша «Летопись», содержащая краткие известия об аресте братьев Мельниковых (гл. 6), вызвала протест со стороны двух упоминаемых в ней лиц – г-на новозыбковского исправника Фальковского и самого родителя арестованных, лжепопа Ефима Мельникова: во имя закона и справедливости они потребовали от нас – напечатать присланные ими опровержения якобы сказанной об них неправды. Повинуясь закону и дорожа истиной, мы напечатали эти «опровержения», хотя видели и показали их слабость и несостоятельность. Притом, они вовсе не опровергают главного, о чем говорилось в летописи, – т. е. известия об аресте двух, столь известных теперь в расколе деятелей – Василия и Федора Мельниковых, напротив, даже подтверждают косвенно справедливость этого известия. Со своей стороны мы можем прибавить теперь некоторые подробности об аресте последнего. Несомненно, его взяли в Измаиле, куда он прибыл, имея по-видимому намерение пробраться и далее в глубь России, может быть, до самой Москвы, для совещаний с главарями раскола о каких-то очень широких планах относительно признания правительством австрийской иерархии, по крайней мере наравне с инославными, и относительно новых, удобнейших способов литературной борьбы с православной церковью. Ближайшею же целью его смелого появления в пределах России было – доставление сюда для повсюдного распространения готовых уже произведений его заграничного типографского станка. По словам одного из наших бессарабских корреспондентов, при нем найдено и арестовано более семи пудов заграничного печатного товара, а по словам другого взято именно до 3000 экземпляров его заграничной газеты, именуемой «Слово правды», и до 1500 экз. новой напечатанной им книги, имеющей к удивлению знакомое в нашей литературе название: «Современные церковные вопросы». Мы не видали пока этой книги, но она уже появилась в Москве, и читавшие её говорят, что в ней собрана вся ложь, какую только могли измыслить раскольники в очернение и порицание церкви. В этом позорном собирании лжи и клеветы на св. церковь, по сознанию самих старообрядцев, принимал близкое участие известный ex-газетчик грекофил, продавшийся на службу раскольникам. После ареста Федор Мельников был заключен в измаильской тюрьме, а потом этапным порядком препровожден по железной дороге в стародубский тюремный замок. Но это было не этапное, а скорее триумфальное шествие арестанта Мельникова, украсившего себя ореолом старообрядческого мученика: ехал он со всеми удобствами, в особом купе, франтовски одетый, и на станциях его встречали и приветствовали толпы раскольников, а в родном городе – Новозыбкове почитатели-старообрядцы устроили ему торжественную встречу с разными овациями. И все это делалось публично, вполне свободно и беспрепятственно.

Дело Мельниковых, как слышно будет рассматриваться в Киевской судебной палате, из которой некогда вышел с поднятой головой, вполне оправданный, Онисим Швецов, преданный суду за распространение также подпольных раскольнических сочинений, которых и при нем найдено было большое количество. Надобно полагать, что отсюда и Мельниковы выйдут с торжеством, – выйдут из воды сухими. Эта именно надежда на будущее их оправдание ободряет раскольников; но все же они сильно огорчены арестом их «героев» и прекращением заграничной газеты, в которой им так сладко было читать всякие лжи и клеветы на церковь и её защитников. В сильном раздражении находится по сему случаю, как нам сообщают, и сам московский ревнитель и покровитель австрийского раскола, А. И. Морозов, с таким усердием и самоуслаждением распространявший ругательную газету Мельникова, а теперь лишенный этого наслаждения. Не радуют его и московские дела, – причиняет не малую скорбь сам его владыка – Савватий.

Недавно, по предложению правительства, именующийся московский архиепископ Савватий дал подписку, что впредь ни под какими бумагами он не будет подписываться и именовать себя архиепископом. Эта подписка равносильна отречению от сана «страха ради человеча», за что он, Савватий, по 62 апостольскому правилу подлежит извержению, и ему бы следовало поэтому удалиться куда-нибудь в монастырь, чтобы жить там и доживать век свой простым иноком. И более разумные люди из старообрядцев находят, что так бы именно ему следовало поступить, что законность его архиерействования теперь уже сомнительная; а противуокружники и прямо обличают его в этой незаконности, поставляя на вид, что по силе указанного апостольского правила, он даже и в том случае, «аще покается», должен быть принят «яко мирянин». Но для Савватия подобное дело не новость, – еще будучи «Тобольским епископом», он официально же отрекался от епископского звания, и несмотря на то, что Антоний со своим советом тогда именно судил его за это отречение, все же однако продолжал «архиерействовать» у раскольников и даже сделался у них «Московским архиепископом»: теперь он точно так же нимало не думает об оставлении кафедры, повторяя свое любимое «ништо», чем приводит московских старообрядцев в большое смущение. Притом же они находят, что «владыка-Савватей» слишком уж стар, убог и скудоумен, что и поэтому давно бы пора ему на покой. Вообще, вопрос об удалении Савватия возбужден теперь у московских старообрядцев, и чтоб решить его, ожидают только возвращения из-за границы одного властного в старообрядчестве лица, без которого приступить к решению этого дела затрудняются. Между тем есть уже и лицо, очень желающее заместить Савватия, – известный Паисий Саратовский, который в чаянии кафедры у московских раскольников и живет более в Москве, нежели в Саратове. У раскольников должно быть дозволительно епископам жить и вне своих епархий. Но достигнет ли Паисий своих ожиданий, это еще сомнительно, так как у него есть не мало недоброжелателей в среде московских старообрядцев, и во главе их стоит сам Савватий, весьма недовольный его пребыванием в Москве.

Один из старых раскольнических лжеепископов, поставленный лет двадцать тому назад, Виктор Уральский умер в минувшем августе месяце 26-го числа. Он был из природных уральских казаков и, как большинство раскольнических архиереев, был человек недальнего ума и малоначитанный, так что с трудом отправлял архиерейские служения. Теперь московские старообрядцы заняты еще и этим вопросом: кому быть преемником Виктора? Указывают на самого Онисима Швецова, именуемого в старообрядчестве «священноиноком Арсением», – указывают именно друзья его, давно жаждущие видеть его в епископском сане. И кому бы, кажется, как не такому авторитету раскола, стать на высоте раскольнического епископства? Но именно эта его авторитетность, проповедуемая его поклонниками, – его страстная невоздержность в защите раскола, доходящая до отрицания даже издавна почитаемых старообрядцами писаний, до измышления собственных, притом еретических мнений и до упорного их проповедования, за что он подвергался даже суду от духовных старообрядческих властей, – все это, чем он снискал особую авторитетность среди своих друзей, и побуждает многих влиятельных старообрядцев всячески противодействовать возведению Швецова в звание раскольнического епископа. Так было уже не раз; так вероятно будет и теперь.

Нужно оговориться. Прошлый раз, сообщая о привезенной Ф. Мельниковым из-за границы в большом количестве и арестованной вместе с ним книги, мы допустили неточность в её названии, тогда еще не видавши её. Теперь книга, какими-то путями все-таки доставленная в Москву, рассылается некоторым высокопоставленным лицам и даже продается у раскольников. Приобрели её и мы, и тут-то увидели, что заглавие её не «Современные церковные вопросы», как нам называли его, а «Церковные вопросы в России». Это есть не что иное, как пасквиль на русское церковное управление. Многое, что говорится в нем, особенно об отношениях русской церкви к греческой и болгарской, было говорено и в раскольнической заграничной газете Мельникова. Несомненно, что пасквиль написан в видах служения расколу, хотя сочинитель иногда проговаривается кое-чем неприятным для раскольников. Принимая во внимание это последнее обстоятельство, мы думаем, что Мельников и другие подобные ему раскольнические литераторы едва ли участвовали в сочинении книги, а вся она принадлежит тому ex-газетчику грекофилу, о котором мы упомянули прошлый раз.²² Однако, в уважение того, что книга написана в пользу раскола и дорога расколу уже тем, что позорит православную церковь, друзья автора–здешние и заграничные раскольники – приняли на себя её издание, и она напечатана под наблюдением Мельникова в том же Браилове и в той же типографии Пестемаджиоглу, где издавалась и печаталась газета Мельникова и, как слышно, издается доселе, несмотря на арест её редактора. По тому же самому Мельников хотел и провести в Россию эту пасквильную книгу в таком большом количестве.

Провозят наши раскольники из-за границы и не такого содержания книги. Юные отпрыски раскола, да и сами произрастители сих отпрысков, посещая злачные места за границей, с жадностью накидывается на ту заграничную русскую литературу, в которой мерзостно поносится святая Русь и её правители, а русский народ призывается сбросить с себя иго этих правителей. Кажется, теперь этой презренной литературой только и интересуются уже путешествующие по заграничным палестинам наши богатые раскольники и их ложно-просвещенные сынки, – они приобретают эти «хорошие» книжки, секретно перевозят их через границу и чтением их услаждают слух своих «древлеправославных» друзей в любезном отечеств. Говоря это, мы, конечно, делаем большую неприятность тем защитникам и покровителям раскола, которые прославляют мнимый патриотизм наших старообрядцев, их преданность престолу и отечеству, а особенно ораторствующим о том раскольническим писателям; но что же делать, когда это, что мы говорим, несомненная и горькая правда? В подтверждение мы приведем и пример. Минувшею осенью возвратились из заграничного вояжа два молодые раскольника – сын небезызвестного нашим читателям богача Гусева Исидор и Тимофей Гребенников. Из Швейцарии они привезли запас «хороших» книжек и, проезжая чрез Новозыбков к себе в Елионку, где жительствует миллионер Гусев, не преминули, разумеется, посетить гостеприимный дом «батюшки отца Ефимия Павловича Мельникова», с которым старый Гусев связан нежными узами дружбы, и принять его обильное угощение. Гусев со своей стороны угощал хозяина рассказами о просвещенной Европе, о господствующей там свободе, о какой варварская Россия не имеет и понятия, сообщил о вывезенных оттуда литературных сокровищах, показал их и стал читать самые пикантные места из лучших книжек. Сановитый раскольнический поп и особенно юный сын его Иван (это уже третий, который не выступал еще на общественную деятельность у раскольников и незнаком еще с острогами), оба они слушали чтеца с наслаждением и неудержимым восторгом. Ивану Мельникову Сидор Гусев даже подарил одну из заграничных книжек. Узнал о всем этом часто бывавший у Мельникова один житель Новозыбкова, православный, но соблазняемый Мельниковым в раскол, и возмутившись сообщил о том, куда следует. Произведены обыски: у Ивана Мельникова отобрана подаренная Гусевым книжка женевского издания сочинений Шевченко, «заброненных» в России, а у Гусева, в Елионке, найдены другие привезенные из-за границы книжки, и сам он арестован. За огромную сумму денег его отпустили на поруки; но судебное дело об нем все-таки производится. Дело кончится по всей вероятности оправданием, как обыкновенно кончаются дела о раскольниках; но для характеристики наших старообрядцев, и именно австрийского согласия, так прославляемых за мнимую преданность престолу и отечеству, весьма интересна эта несомненно верная картина: молодой раскольник, читающий своему попу вывезенные из-за границы возмутительного содержания книжки, и раскольнический поп с юным сыном, сладостно внимающие этому чтению...

А между тем в среде раскольников австрийского согласия началось какое-то движение, – примечается особенная забота об умножения числа их именуемых епископов, которых, казалось бы, и так уже слишком много.

Начали неокружники. У них, как известно, есть лжеепископы иосифовцы: сам Иосиф, Петр, Георгий, и есть лжеепископы – сторонники Иова: сам Иов и Михаил. Те и другие не имеют взаимного общения, признают друг друга незаконными, чуть не еретиками, и составляют в противуокружнической иерархии две отдельные отрасли. И вот недавно два неокружнические лжеепископа второй упомянутой отрасли – Иов и Михаил поставили еще двух новых, но каждый единолично, не сносясь с другим, чем и положили начало нового разделения в противуокружнической иерархии. Сначала Иов, не сносясь с Михаилом, некоего попа Давыда, получившего в пострижении имя Даниила, поставил в епископа Богородского. Это возмутило Михаила: он послал обличительное послание Иову; а Иов в ответ объявил его самого падшим и требовал, чтобы Михаил, если имеет намерение поставить епископа для Балты, о чем тот уведомлял Иова, прислал этого кандидата на епископство для поставления к нему же – Иову.²³ Тогда в отместку Иову Михаил совершил тот же самый поступок, за который обвинял своего собрата, как «нарушителя церковного мира, объявившего войну чадам церкви», – сам точно так же единолично поставил лжеепископа для города Балты – Кирилла. Таким образом и явились в противуокружнической иерархии три отрасли – иосифовцы, иовцы и михайловцы.

Один из новых противуокружнических епископов Давыд, как почти и все они, человек малограмотный и вполне ничтожный; а другой – Кирилл, бывший в мире Козма Ипполитов, имеет в расколе репутацию человека начитанного и способного иметь влияние. Он гусляк, крестьянин деревни Мисцева; лет десять тому назад служил конторщиком на фабрике у Морозова; потом принял монашество и поступил к Иову, который поставил его в иеродиаконы: в этом звании он был не малое время секретарем и ближайшим советником Иова; но потом разошелся с ним, – не вынес его диких взглядов и слепой вражды к Окружному Посланию, так как сам разделяет выраженное в Окружном Послании учение. Думают, что этот Кирилл, сделавшись епископом у неокружников, будет содействовать их примирению с окружниками (Надежда неосуществимая! Сам он может сделаться окружником и кое-кого из своей паствы быть может увлечет за собою; но достигнуть полного примирения между окружниками и неокружниками не удастся никому); иные видят в нем даже будущего преемника Савватия, об удалении которого, за старостью и скудоумием, все упорнее ходят слухи. Это считают тем более вероятным, что Паисий Саратовский, давно стремившийся к занятию московской кафедры у раскольников, тяжко болен и уже принял схиму, след. ни в каком случае не может быть преемником Савватия. Напротив, теперь идет уже речь о преемнике ему самому на Саратовской кафедре. Называли этим преемником Арсения, сиречь Онисима Швецова; слышно было, что и сами саратовские поповцы просили Духовный Совет о назначении его к ним. Но пока ходили эти слухи, получено достоверное известие, что Онисим Васильевич уже есть – епископ Уральский Арсений! Духовный Совет, после долгих колебаний, дал согласие на произведение его в епископы вместо умершего Виктора Уральского; поставление произведено в Безводненском скиту, его ближайшими сотрудниками и почитателями, хотя и ничтожнейшими даже среди раскольнических лжеепископов, – Кириллом Нижегородским и Иоасафом Казанским. Итак пресловутый Швецов, современный раскольнический ересеучитель, воспитавший стольких ревностных защитников раскола – братьев Мельниковых, Механикова, Усова, Бриллиантова, Смирнова и т. д., – достиг наконец давно желанной мнимо-епископской степени! Событие, не лишенное значения. И любопытно будет видеть, как отзовется оно на дальнейшей деятельности Швецова. Авторитета мнимо-епископское звание ему не придаст даже и в глазах раскольников. Ведь и Савватий епископ; но разве от этого он стал авторитетом? А между тем занятие по епархии необходимо отвлекут Швецова в большей или меньшей степени от его излюбленной деятельности в качестве пропагандиста раскола и раскольнического литератора. Или он рассчитывает сделаться со временем московским владыкой и взять в свои руки управление всеми «церковно-иерархическими» делами австрийского раскола? Мечтать можно; но исполнение этих мечтаний весьма сомнительно. Во всяком случае Швецов, как раскольнический епископ, представляет любопытное явление, и интересно последить за его дальнейшей деятельностью.