Опровержение раскольнических клевет на патриарха Никона

Известно, что непримиримая вражда раскольников против патриарха Никона измыслила целый ряд ложных сказаний о его жизни, в которых частично перетолкованы по-своему, или совершенно искажены действительные события, частично рассказываются обстоятельства совершенно выдуманные и недостоверные¹. Такие истории досель читаются приверженцами раскола с полным уважением к их мнимой достоверности и содействует поддержанию в них наследованной от предков вражды к памяти патриарха Никона и к тем, кого они называют «его никоновыми учениками».

Из ближнего рассмотрения раскольнических сказаний о патриархе Никоне каждый беспристрастный читатель легко усмотрит с одной стороны – как несправедливо и дерзко раскольники оскорбляют память великого мужа своими тяжкими обвинениями против него и клеветами с другой, как вообще злоупотребляют они именем и свидетельством истории в своих сочинениях, направленных против церкви православной.

Сказания раскольников о патриархе Никоне обнимают собою его жизнь 1) до вступления на патриаршую кафедру, 2) в сане патриарха всероссийского, и 3) по удалении с патриаршества, – и все они направлены к одной главной цели – показать, что патриарх Никон будто бы «от издревле был уготован» для истребления православия в России² и своим характером и делами вполне оправдал такое назначение. 1) Излагая события из его жизни до вступления на патриаршество, раскольнические повествователи стараются представить его человеком злонамеренным, постепенно приближающимся к исполнению своего дела – ниспровержению православия, 2) в его деятельности по вступлении на патриаршую кафедру усиливаются показать действительное будто бы истребление православия в церкви русской; 3) в обстоятельствах, последовавших за удалением его от дел патриарших, и в суде над ним – справедливое будто бы возмездие за действия во вред православию³. Мы рассмотрим только важнейшие из этих раскольнических сказаний, в которых или взводятся на патриарха Никона слишком тяжкие обвинения, или в основании обвинений представляются действительные исторически события, оставляя без внимания клеветы, обличаемые самою своею нелепостью, или крайнею дерзостью⁴.

В раскольнических сказаниях о жизни патpиaха Никона до вступления на патриаршество, заслуживает внимания то, что говорится о побуждениях с его стороны к принятию монашества и об отношениях его к преподобному Елеазару Анзерскому, Аффонию митрополиту Новгородскому и Варлааму митрополиту Ростовскому.

По словам Денисова, ко вступлению в монашество побудило Никона семейное несчастье, – он удалился в монастырь от жены «пианчивой и оплазливой».⁵ Но раскольнический историк ничем не подтверждает такой клеветы; повествователь же вполне знакомый со всеми обстоятельствами жизни Никона, иподиакон Шушерин, не только не говорит ничего подобного о его супруге, напротив свидетельствует, что после десяти лет супружеской жизни, когда Никон решился принять монашество, она, по его убежденно, также удалилась в Алексеевский монастырь, где и постриглась потом в иночество.⁶

Новейший раскольнический историк побуждением со стороны Никона к вступлению в монашество поставляет расчёты честолюбия, основываясь на свидетельстве Берха, который говорит: «бытописатель, обозревая беспристрастным оком ход жизни Никоновой, подозревает, что Никон, обитавший десять лет в Москве и взиравший неравнодушным оком на те почести и отличия, с коими сопряжено звание чёрного духовенства, оставил белое, не представлявшее ему никакого повышения, и удалился на необитаемый остров, с тою целью, что там будет он гораздо виднее, нежели во многолюдной Москве», – и что потом, часто приходя в Москву, «достиг наконец своей цели, и сделался известен царю Алексею Михайловичу»⁷. Но свидетельство Берха в настоящем случае не имеет никакого значения, как основанное на его собственных соображениях, никакими положительными известиями не подтверждаемых и очевидно не беспристрастных⁸.

Чтобы подвергнуть подозрению искренность внутренних побуждений Никона к принятию монашества, следовало обратить внимание не на внешний «ход его жизни», представляющий действительно ряд быстрых повышений, без всяких впрочем с его стороны происков, а на образе жизни его, как монаха. А эта жизнь, которую и сами раскольники не дерзнули очернить, исполненная строгих иноческих подвигов, ознаменованная устроением многих иноческих обителей и особенною заботливостью об их внутреннем благоустройстве, каждого беспристрастного исследователя должна убедить, что Никон вступил в монашество не в следствии семейных огорчений и не по расчётам честолюбия, а побуждаемый искреннею любовно к иночеству, которую он обнаружил ещё в юношеских летах, тайно от родителей удаляясь в монастырь⁹». Этой любви тем охотнее мог он пожертвовать жизнью семейною, что и в супружество вступил против своего желания, по убеждению родных¹⁰, и тем удобнее, что не имел детей¹¹, в лишении которых, конечно, видел действие самого Промысла, освобождением от забот семейных указующая ему тот путь, по которому ему надлежало идти и к которому влекло его сердце.

С особенным тщанием разрывает Денисов отношения к Никону Елеазара Анзерского и митрополитов Афония и Варлаама. По его сказанию, три упомянутые мужа предвидели и предсказали в Никоне будущего «смутителя России» постепенно приближавшегося к достижение своей цели – «новинами поколебать православие в Церкви русской».

Никон, решившись принять пострижение, поступил в Анзерский скит, в ученики к пр. Елеазару, который и облёк его в иноческий образ. Но по сказанию Денисова, «духопросвещённый старец» скоро проникнул в злые умыслы его сердца: однажды, когда Никон совершал священнодействие, он увидел «змия обившегося о выи его, велика же и черна», и ученикам своим говорил о Никоне: «о, какова мятежника и смутителя России в себе питает! сей смутит твои пределы и многих трясений и бед исполнит»; потому святой старец столь сильно не любил Никона и так на него гневался, что Никон принужден был совсем оставить Анзерский скит¹². На чём же основано такое неблагоприятное для патриарха Никона сказание?

Некоторые сведения об отношениях пр. Елеазара к Никону можно находить в житии Елеазар и в сохранившихся грамотах к нему самого патриарха Никона. В житии¹³ о патриархе Никоне упоминается два раза: говоря о близких и любимых учениках Елеазара, писатель жития называет и Никона в числе их, и замечает о нём: «той чуден бысть в житии своем»¹⁴; в другом месте, сказав о написании чудотворной иконы Спасителя вследствие особенного откровения преподобному Елеазару, он продолжает: «преславно здесь оповедати и о друзем образе божественном, его же написа святейший Никон патриарх, по повелению преподобного Елеазара, егда был учеником у него. Да и сему образу чудитися лепотствует, яко негде шестидесятим и пяти летом преминувшим уже, и даже до днесь божественною силою обретается невредим. И убо предивно есть, яко на убрус бяше изображен и устроен над входом церковным, со внешнюю страну от западу и на всяко время от вара солнечнаго пожизаем, и зноем, и мразом, и вихры, и дождем, и снегом изнуряем и цель пребывает, чудесно соблюдаешь Божию благодатию за угодших, ради преподобнаго Елеазара и ученика его»¹⁵. Taкие свидетельства говорят, очевидно, сколько о строгой жизни Никона в скиту Анзерском, столько же о близких и добрых отношениях его к преподобному Елеазару. А подлинные грамоты Никона показывают, что отношения эти были таковы же и в последствии, когда Никон был уже патриархом: он покровительствовал Анзерскому скиту, как месту, с которым были соединены утешительные для него воспоминания о его первых иноческих подвигах, и оказывал особенное внимание к преподобному Елеазару – своему бывшему наставнику. В 1665г., как видно из грамот, по просьбе Елеазара, он исходатайствовал у царя Алексия Михайловича прибавку «государева жалованья для разных церковных потреб» в скиту, и кроме того от себя послал денег на содержание братии; в другой раз прислал от себя же серебряных окладов для икон около восьми фунтов, двести пятьдесят рублей на построение келий, также рыбы для братской трапезы и отдельно самому Елеазару¹⁶. Есть ли во всём этом какие-либо следы неудовольствий и вражды между патриархом Никоном и преподобным Елеазаром?

На чём же основана клевета раскольнического писателя? В некоторых списках жития преподобного Елеазара повествуется, что сей прозорливый муж, в одно время, когда Никон совершал литургию, увидел омофор на его вые и тогда же предсказал ему назначение к святительскому сану¹⁷. Из этого известия раскольнический повествователь и составил своё искажённое сказание, в котором светлый святительский омофор превращается в страшного чёрного змея, предсказание же о святительстве – в предсказание ожидаемых будто бы от Никона бедствий для Церкви! Равным образом и в другом рассказе – о постоянной будто бы нелюбви пр. Елеазара к Никону, вследствие которой последний принужден был даже совсем удалиться из Анзерского скита, он злонамеренно перетолковывает сообщаемое жизнеописателем патриарха Никона известие о неудовольствиях, действительно существовавших некоторое время между учеником и учителем. По рассказу жизнеописателя Никонова, пр. Елеазар отправился некогда в Москву, для сбора милостыни на построение в скиту каменной церкви, и взял с собою Никона; из Москвы они возвратились с значительною милостыней; принесённые деньги – около пятисот рублей, – по распоряжению пр. Елеазара были положены в ризницу и более двух лет находились там без употребления. Никону, как человеку деятельному, который притом сам принимал участие в сборе, казалась неуместною такая медленность касательно употребления собранной суммы по её назначению, тем более, что он опасался, как бы слухи о деньгах, распространившись, не привлекли на их пустынный остров злых людей, которые могли не только расхитить казну, но и много вреда причинить монастырю и братии¹⁸; он желал, чтобы деньги по крайней мере отданы были на соблюдение в Соловецкий монастырь. Свои опасения и желания Никон откровенно высказал пр. Елеазару, который принял их с неудовольствием, и с того времени начал гневаться на Никона. Никон со своей стороны, после напрасных усилий возвратить любовь старца, дал место гневу и решился удалиться в другой монастырь. Так повествует жизнеописатель патриарха Никона¹⁹. Хотя в житии пр. Елеазара не говорится ни о его путешествии в Москву для сбора пожертвований на устроение каменной церкви, около того времени, когда Никон жил в Анзерском скиту²⁰, ни о последовавшем замедлении касательно построения церкви; но указание на то и другое обстоятельство можно находить в некоторых грамотах²¹, – и вообще нет основания подвергать сомнению рассказ жизнеописателя патриарха Никона, хорошо знакомого с обстоятельствами его жизни. Итак, пр. Елеазар некоторое время питал неудовольствие против Никона, но вовсе не потому, что будто бы провидел в нём будущего врага Церкви, как уверяет раскольнический повествователь, а за его откровенные, но может быть не совсем уместные замечания и советы по поводу медленности касательно употребления денег на построение церкви, – и неудовольствие это было только временное, ибо в последствии, как мы показали из подлинных грамот патриарха Никона, между обоими существовали прежние добрые отношения, – пр. Елеазар писал к Никону послания, находился с ним в общении, чего конечно, не сделал бы, если бы признавал в нём врага Церкви, тем более, что в то время Никон уже приступил к тем церковным распоряжениям, в которых раскольники видят действия, враждебные православию.

Митрополит Аффоний был предместником Никона на кафедре новгородской: ослабев под бременем лет и болезней, он оставил управление митрополией и удалился в Хутынский монастырь, чтобы провести в покое остаток жизни. Таким образом, когда Никон прибыл в Новгород на митрополию, прежней митрополит Новгородский был ещё жив, – и вот в каком виде раскольнический повествователь представляет отношения двух митрополитов. По его рассказу, Никон, прибыв в Новгород, прежде всего отправился к митрополиту Аффонию на Хутынь ради благословения; и когда Аффоний, по слабости зрения не могущий узнать Никона, спросил окружающих, кто просит у него благословения, и ему назвали Никона, новорукоположённого митрополита; тогда будто бы Аффоний произнёс следующие «дивные и памяти достойный слова: прииде же время яко Никон в митрополитах! воли Божией оставите о нас полезная предсмотряти. И тако», прибавляете Денисове, «предивный он Apxиepeй и святый Никона не любяще яко и по преставлении своем Никону не повеле своего погребсти тела, но псковский архиепископ по приказу его погребе его».²²

Здесь опять клевета, основанная на искажении некоторых истинных происшествий. Прибывши в Новгород, в сане митрополита, Никон действительно поставил первым долгом посетить прежнего митрополита в его уединении, желая спросить у старца благословение на подвиг нового служения, которое тот уже окончил; притом он лично был известен Аффонию, ибо им посвящён был в игумена Кожеозерского монастыря, по общему избранию и ходатайству братии. Свидание между обоими митрополитами, как передаёт его жизнеописатель патриарха Никона, было весьма трогательно. Прося друг у друга благословения, каждый из них отказывался дать первое благословение; во время этого прения Аффоний назвал Никона патриархом, как бы высказывая внутреннее побуждение, по которому сам прежде просил благословения от него; и когда Никон заметил ему его ошибку, Аффоний отвечал, что он справедливо назвал его этим именем, так как со временем оно действительно будет принадлежать ему. Тогда Никон, дабы положить конец спору, благословил Аффония, и взаимно принял его благословение; после чего оба митрополита начали беседу²³. Таким образом в раскольническом сказании остаётся достоверным только то, что Никон приходил в Хутынский монастырь к митрополиту Аффонию за благословением; а приведённое в нём дивное и памяти достойное восклицание Аффония: «прииде же время яко Никон в митрополитах», – в котором раскольнический историк, очевидно, находит указание на то, что сей старец скорбно признал тогда в Никоне будущего возмутителя Церкви, и возвестил, что время cиe уже приходить, – это восклицание есть ни что иное, как искажение действительных обстоятельств свидания обоих митрополитов, во время которого Аффоний знаменательно назвал Никона патриархом.

Равным образом в другом, очевидном будто бы, доказательстве нелюбви митрополита Аффония к Никону, какое приводит раскольнический историк, справедливо только то, что Аффония хоронил действительно не Никон, а псковский архиепископ Макарий: всё же остальное – клевета. Никон и не мог совершить погребения, потому что Аффоний скончался в то время, когда Никон ездил в Соловецкий монастырь за мощами святителя Филиппа, как видно из письма к нему самого царя Алексея Михайловича: «да буди тебе ведомо», писал царь, «бывшего новгородского митрополита Аффония не стало». А что Аффоний не оставил приказа ни о том, чтобы Никон не хоронил его, ни о том, чтобы погребение совершил именно архиепископ Псковский, это можно опять видеть из того же царского письма: в нём упоминается только, что Аффоний сам назначил место для могилы; прочие же распоряжения касательно похорон царь приписывает непосредственно себе; сам царь назначил архиепископа Псковского совершить погребение, и единственно потому, что считал неудобным дожидаться Никона: «и я, владыко святый, писал ко архиепископу псковскому и изборскому Макарию, велел его (Аффония) погресть, где он изволил себя погресть; а тебя дожидаться, владыко святый, долго, а ему стоять до тех мест долгож»²⁴.

Наконец, вот в каком виде представляет Денисов отношения к Никону ростовского митрополита Варлаама: «еже предвозгласиша о нем (Никон) всепредивный предупомянутые отцы, блаженный Елеазар анзерский и св. Аффоний новгородский, тоежде о нем предвозвести и духопросвъщенный Варлаам митрополит ростовский, иже пред некиими Никонова властительства леты своя люди учением утверждая, поведаше со слезами настание мятежев, ущербление благочестия, которое предречение многочудесным утверди преставлением». И вслед за тем повествует, что когда Никон с мощами святителя Филиппа приближался к Москве и царь вышел на сретение мощей с духовенством и народом, тогда Варлаам молился Господу: «недаждь ми видети сего многомятежника и смутителя всероссийскаго, хотящаго новинами поколебати твою всесвятую церковь; но сотвори со мною знамение во благо, по твоей велицей превеликих судеб милости, яко благословен еси во вся веки, аминь». «Что предивное отсюда творится?», продолжает раскольнический вития, «что преславное содевается чудо? водиму чудному сему apxиepeю двема архидиаконома на сретение мощей, и мало Никону недошедшу, елико в видении друг друга бывшим, блаженному прилежно молящуся apxиepeю, подломишася того нозе и на руках поддержащих свою душу Господеви предаде»²⁵.

Все это сказание о митрополите Варлааме представляет в самом себе ясные следы вымысла. Положим, что митрополит Варлаам, как муж, по выражению» Денисова, духопросвещённый, мог предвидеть и предсказать «настание мятежев», истинным виновником которых был однако же не патpиapx Никон; но как муж столь высокой святости, в минуты столь торжественные, как сретение мощей святителя Филиппа, когда сердца всех православных жителей столицы обращены были с молитвою к прославленному Богом страдальцу, возвращавшемуся в свой престольный город с дальнего севера, – как, говорим, в такое торжественное время митрополит Варлаам мог быть занят молитвою не о том, чтобы Господь сподобил его облобызать нетленные мощи святителя, а молился, чтобы не допустил его увидеть Никона, яко будущего смутителя Церкви, что будто бы Господь и исполнил таким поразительным образом? Такие чувства и в такое время достойны ли мужа столь высокой жизни, каков был духопросвещённый Варлаам? И такая молитва могла ли быть угодна Богу и Им услышана? И если митрополит Варлаам столь сильно не желал видеть Никона, ужели не в его власти было избежать с ним встречи и требовалось чудесное содействие свыше? Столько внутренних противоречий заключает раскольническое сказание о митрополите Варлааме, – противоречий, явно обличающих в нём вымысел, внушённый слепою враждою к патриарху Никону. Не говорим уже о том, что трудно понять, как митрополит Варлаам своим многочудесным преставлением мог «утвердить именно свое проречение о настании мятежев и ущерблении благочестия».

Обратимся теперь к достоверным свидетельствам истории о кончине Варлаама. Современный повествователь утверждает, что митрополит Ростовский действительно скончался во время сретения мощей святителя Филиппа; но скончался, как можно догадываться, от дряхлости и утомления, а может быть и под влиянием сильных чувств, возбуждённых зрелищем необыкновенного церковного торжества, в котором участвовал. Он именно рассказывает, что царь Алексий Михайлович, отправляясь со всем освящённым собором для сретения мощей, много уговаривал ростовского митрополита Варлаама «ради конечныя его престарелости» отказаться от участия в торжественной встрече, но старец не хотел лишить себя утешения вместе с прочим духовенством сретить и принять св. мощи; вышли уже за город и самое незначительное пространство разделяло оба священные шествия, как он почувствовал сильную слабость, сел в кресла, который, вероятно, взяты были на случай его усталости, – и скончался²⁶. Таким образом остаётся достоверным только то, что митрополит Варлаам скончался внезапно во время сретения мощей святителя Филиппа. Обстоятельства же его кончины естественно заставляюсь предполагать, что причиною её была его конечная престарелость и изнеможение, в следствии крайнего напряжения душевных и телесных сил; тогда как раскольническое объяснение исполнено внутренних противоречий ясно обличающих его несправедливость.

2) Раскольники представляют в превратном виде самое избрание Никона на патриаршество. Протопоп Аввакум в своём жизнеописании рассказывает, что Никон избранием в патриарха обязан отчасти самому Аввакуму и его друзьям, что поэтому до вступления на патриарший престол Никон льстил им как людям, от которых немало зависело его возвышение, и вообще употреблял много хитростей, чтобы достигнуть патриаршества и потом привести в исполнение свои замыслы²⁷.

Достойно замечания, во-первых, что Аввакум упоминает в своём рассказе о существовании какого–то общества, к которому принадлежал и царский духовник Стефан Вонифатиев, и к которому, будто бы, Никон находился в дружеских отношениях. Такое общество действительно было: его составляли, как видно из указания Аввакума и других писателей, сам Аввакум, костромской протопоп Даниил, Иван Неронов, диакон Феодор и другие – бывшие справщиками печатных книг при патриархе Иосифе. Люди, в самом деле невежественные и упорные в своём невежестве, но довольно начитанные, которым притом поручено было наблюдение за делом столь важным, как печатание книг церковных; они не только пользовались доверенностью патриарха, но были известны и самому государю. Таким образом, они составляли общество довольно сильное и соединённое единством занятий и общими выгодами. К нему принадлежал и царский духовник²⁸. Должно заметить, впрочем, что он хотя и разделял привязанность прочих членов общества к старине и не сочувствовал исправлениям, предпринятым в последствии Никоном²⁹, но не разделял и не одобрял того упорства в старых заблуждениях и ошибках и той вражды ко всякой перемене, до каких дошли сообщники Аввакума³⁰. Но был ли Никон другом Аввакумовой братии? Есть несомненные основания думать, что Никон находился в довольно близких отношениях к царскому духовнику Стефану: близость к царю естественно должна была сблизить обоих. В характер Стефана, особенно в начала его знакомства с Никоном, не было ничего такого, что бы могло удерживать последнего от сближения с ним; с другой стороны сам Стефан, видя необыкновенное доверие к Никону царя Алексея Михайловича, имел много побуждений искать его расположения и дорожить им. Пример их взаимной близости можно видеть в том, что они оба содействовали царю в его намерении ввести в церквах раздельное и неспешное чтение, вместо прежнего – в несколько голосов, несмотря на то, что такое нововведение не нравилось престарелому патриарху Иосифу³¹. Нельзя отрицать и того, что Никон не был далёк и от общества, о котором говорит Аввакум, – не по своим отношениям только к Стефану, который принадлежал к этому обществу, но и по своим непосредственным к нему отношениям: дело, которым здесь занимались, было так важно, что Никон, при своей любознательности и проницательности, не мог не обратить на него близкого внимания; не говорим уже, что сами справщики имели причины не пренебрегать его вниманием. Не удивительно, что при первом знакомстве с ними и их делом Никон оказывал им даже знаки своего расположения, особенно если возьмём во внимание, что и сам он в то время ещё не видал ясно многих ошибок, которые рассеивали они в новоизданных книгах, и даже разделял некоторые³². Из того же знакомства Никон вынес потом убеждение в нужде более тщательного наблюдения за печатанием книг, нежели какое имели тогдашнее справщики, что и было начато ещё при жизни патриарха Иосифа, несмотря на его неудовольствие³³, равно как и убеждение в необходимости заменить самих справщиков более сведущими и благонамеренными, что привёл в исполнение в последствии. Taкие отношения, очевидно, не могут быть названы дружбою, и тем менее можно утверждать, чтобы посредством такой связи Никон хотел обеспечить себе путь к патриаршеству.

Далее Аввакум рассказывает, что когда скончался патриарх Иосиф, а Никон был в отсутствие всё их общество, вместе с казанским митрополитом Корнилием, подало царю челобитную об избрании в патриархи царского духовника Стефана, что духовник сам отказался от назначения, указав царю на Никона, как достойнейшего преемника Иосифу, и что царь послушал именно Стефана, почему и отправил к Никону послание с ясными намеками, что им предполагают заместить патриаршую кафедру. Поскольку кончина патриарха Иосифа сильно должна была огорчить пользовавшихся его покровительством справщиков, и так как избрание его преемника имело для них особенную важность; то неудивительно, что они, вопреки всякому праву, решились с общего согласия подать государю прошение о назначении Стефана на патриаршество, хотя немного нужно было проницательности, чтобы предвидеть в Никоне будущего патриарха. Понятно, почему выбор их остановился на царском духовнике: это был человек и расположенный к ним и, быть может, единственный, который, по их мнению, мог несколько соперничать с Никоном в близости к царю. Таким образом, сам же Аввакум невольно проговаривается, что и тогда уже его общество находилось в таких отношениях к Никону, которых дружескими назвать нельзя, сильно не желал его избрания на патриаршество и противодействовал ему. Духовник Стефан, как видно из Аввакумова же рассказа, был благоразумнее своих друзей, – не разделял их надежды видеть его патриархом и отказался от соперничества с Никоном, но можно ли думать, что именно его послушал царь, остановив свой выбор на Никоне? В послании царя Алексия Михайловича к Никону о смерти патриарха Иосифа можно находить указание на то, что царь имел беседу со Стефаном об избрании Никона: «а сего мужа» (будущего патриарха), писал царь, «три человеки ведают: я, да казанский митрополит, да отец мой духовный»³⁴. Но зная тогдашние личные отношения царя к Никону, решительно нельзя предположить, чтобы, избирая его на патриаршество, он действовал под чьим-либо чужим влиянием; его слова показывают только, что ещё до приезда Никона в Москву он открыл ближайшим к нему духовным лицам, каковы духовник его и первый из бывших тогда в Москве архиереев, Казанский митрополит Корнилий, кого имеет в виду сделать преемником Иосифа. Итак, напрасно Аввакум желает представить дело так, будто Никон обязан избранием на патриаршество духовнику Стефану и вообще своему обществу: его же собственный рассказ уверяет в противном.

Далее в этом рассказе следуют очевидные клеветы на Никона, – именно, что он, по приезде в Москву, начал льстить Аввакуму и его сообщникам, опасаясь, чтобы они не стали препятствовать его назначению на патриаршество, и употреблял много иных козней, чтобы достигнуть этого сана. Уклончивое выражение, употреблённое здесь Аввакумом: «много о тех кознях говорит», – скорее обличает сожаление, что нельзя сказать ни о каких кознях. Действительно, мог ли Никон льстить особенно сообщникам Аввакума из опасения встретить с их стороны препятствие к избранию на патриаршество, когда, по словам самого же Аввакума, они уже употребляли усилия помешать его избранию, и должны были сами признать эти усилия совершенно бессильными? Достоверная же история избрания Никона на патриаршество показывает, что он не только не употреблял каких-либо происков и козней для достижения столь высокого сана, напротив долго и твёрдо отказывался принять его, хорошо понимая всю его важность, и ясно видя предстоявшие ему трудности, особенно по исправлению разных церковных беспорядков, к которому будущий патриарх обязывался самым своим званием, и что, вступая на патриаршество, он уступил только желанию царя и народа, под условием беспрекословного повиновения с их стороны его церковным распоряжениям³⁵.

Имея целью показать в деятельности Никона, по вступлении на патриаршество, осуществление мнимых его замыслов о истреблении православия в церкви русской, раскольники в своих сказаниях об этом времени его жизни, как и следовало ожидать, обращают внимание главными образом на дело соборного исправления церковно-богослужебных книг: здесь особенно их сказания изобилуют клеветами, вымыслами и искажениями действительных событий.

Патриарх Никон начал и вёл всё дело книжного исправления с осторожностью и благоразумием, каких оно и требовало. Около двух лет он медлил приступать к этому трудному делу, позволяя даже печатать книги в прежнем неисправленном виде. Когда же решился наконец приступить к полному исправлению их, дабы во всех церквах русских ввести единообразие и правильность богослужения: то, сознавая всю важность и трудность такого предприятия, он не хотел и не мог принять на одного себя всю его ответственность; напротив, призвал к участию в столь важном церковном деле и верховную власть государя, покровителя веры и Церкви, и соборную власть пастырей Церкви, не только российской, но и греческой, от которой российская приняла веру и богослужение: на соборах русских и греческих пастырей решены были все важнейшие вопросы касательно книжного исправления, – здесь признана была нужда исправления, рассмотрены средства, приготовленные Никоном для этого дела, определён способ и характер исполнения его; здесь же сделан был и первый опыт самого исправления³⁶.

Казалось бы, историю дела, веденного столь осторожно и законно, трудно подвергнуть искажению и перетолкованию; и однако же раскольники сделали это. Они представляют соборное исправление церковно-богослужебных книг личным и злонамеренным делом патриарха Никона, и стараются доказать, будто патриарх Никон, дабы привести в исполнение давнопитаемые им злобные замыслы о введении различных новизн в Церковь, а) хитростью и ласкательством склонил царя Алексея Михайловича к составлению собора по делу исправления книг, б) обольщениями и угрозами увлёк на свою сторону большую часть духовенства; в) избрав подобных себе сотрудников, не исправил книги, но наполнил их ересями; г) употребляя строгие меры к распространению новопечатных книг, произвёл в Церкви великие мятежи, и тех, которые не подчинились его распоряжениям, оставаясь твёрдыми в своей приверженности к древнему благочестию, предал казням, заточению и смерти.

а) Патриарх Никон, утверждают раскольники, хитростью, «словесы лестными и мягкими», склонил царя Алексея Михайловича составить собор «о смотрении книжном и исправлении церковного благочиния»³⁷. Заметим, прежде всего, что лесть и притворство были не в характере патриарха Никона, отличительными чертами которого были прямота, самостоятельность и твёрдость, доходившая иногда, при его горячности, до крайних пределов, и что особенно в настоящем случае он не мог действовать хитростью, которой не допускали ни личные отношения его к царю Алексею Михайловичу, основанные на особенной искренности, ни самое дело исправления книг богослужебных, подлежавшее рассмотрению соборов и имевшее продолжаться многие годы. Кроме того, деятельность царя Алексия Михайловича в отношении к этому делу неоспоримо доказывает, что он покровительствовал и содействовал ему, как в начале, когда дал согласие на составление собора, так и в дальнейшем его продолжении, по личному убеждению, в его нужде и благотворности для Церкви, которые сознавал не менее глубоко, как и патриарх Никон, а вовсе не под влиянием мягких и льстивых речей последнего. Ибо и тогда, как Никон оставил уже управление делами Церкви, когда он не мог иметь никакого влияния и на царя, когда напротив враги его отыскивали тёмную сторону во всех его поступках и старались с этой именно стороны показать их государю, в чём и успевали не редко, – и в это время Царь Алексей Михайловиче с не меньшею ревностью поддерживал начатое Никоном дело соборного исправления церковно-богослужебных книг, как и в самом его начале, при открытии первого по сему делу собора в Москве, по предложению патриарха Никона и убеждение царя в нужде и благотворности предложенных Никоном исправлений было так сильно в это время, что его не могли поколебать ни довольно значительные волнения, возникшие по поводу сих исправлений в церкви и государстве, ни челобитные и послания раскольников, где и обычными клеветами на Никона и новоисправленные книги, и льстивыми убеждениями и рассказами о многих знамениях и чудесах, и страхом грозного суда Божия они старались отклонить царя от продолжения начатого Никоном исправления церковных книг.

б) По уверению раскольников, жертвою коварства со стороны Никона сделался не один царь Алексей Михайлович, но и всё духовенство, присутствовавшее на соборе 1654 г.; а на соборе, составленном в следующем 1655 г., патриарх Никон, по их сказаниям, действовал уже не посредством коварства только, но и посредством грубого насилия, так что присутствовавшие на соборе изъявили согласие на соборное определение, частью по обольщению со стороны Никона, частью по страху и принуждённо, что будто бы в последствии засвидетельствовали сами с искренним раскаянием³⁸.

Что касается обвинения, будто патриарх Никон на обоих соборах по делу исправления церковно-богослужебных книг действовал хитростно и ласкательством на присутствовавших здесь архиереев и прочее духовенство, то оно опровергается самыми деяниями того и другого собора. На первом из них в присутствии царя вся деятельность патриарха Никона состояла в том, что он показал несогласие бывших тогда в употреблении церковно-богослужебных книг с греческими и древними славянскими, и предложил на соборное решение вопроса: «новым ли печатным служебникам последовати, или греческим и славянским, которые купно обои един чин и устав показуют»; – на вопросе сей последовал ответ в пользу исправленья: «достойно и праведно исправити (новопечатныя книги) противу старых харатейных и греческих»³⁹. А на соборе 1655 г., также в присутствии государя и греческих пастырей, Никон представил присутствующим полученную от константинопольского патриарха Паисия грамоту; в грамоте сей патриарх извещал Никона, что составлял собор для рассуждения о предпринятом в России исправлении книг, и что собор вполне одобрил такое намерение; кроме того, Паисий предлагал Никону касательно сего дела некоторые советы; по прочтении грамоты константинопольского патриарха, присутствующие ещё раз подтвердили определение прежнего московского собора; затем Никон предложил на соборное рассмотрение вновь исправленный служебник⁴⁰. Вот чем ограничивалась деятельность патриарха Никона на соборах 1654 и 1655 г. Где же во всём этом лесть и лукавство? Не видно ли напротив, что Никон действовал с полною откровенностью, желая только разъяснить присутствующие на соборе истинное положение дела и не имея никакого побуждения прибегать к хитрости там, где она была совершенно излишнею?

Правда, раскольники видят хитрость со стороны патриарха Никона в том, что он на соборе будто бы притворно показал себя заботящимся «о церковном благочинии», чем и привлёк на свою сторону духовенство⁴¹. – предложил исправить книги согласно с древними греческими и славянскими, тогда как имел намерение исправить их, и в последствии исправил, по-своему умышлению⁴². Нет нужды входить здесь в подробное рассмотрение вопроса, согласно ли с древними греческими и славянскими были исправлены церковно-богослужебные книги при патриархе Никоне, производить сличение между теми и другими, которое несомненно показало бы, что исправление происходило вполне согласно с соборным определением, – «противу старых харатейных и греческих книг». Достаточно заметить, что ещё на первом соборе в 1654 г. патриарх Никон ясно показал присутствовавшим что именно в новопечатных книгах требует исправления и в чём должно состоять исправление; он представил примеры, показывающие, что в новопечатных книгах есть весьма значительные несогласия с древними греческими и славянскими, отступления от православной древности, и что такие и подобные несогласья и должны быть исправлены по древним греческим и славянским книгам; присутствовавшие на соборе в указанных патриархом примерах признали действительные отступления от православной древности, требующие исправления, а по ним могли уже судить, в чём и вообще будет состоять предлагаемое патриархом исправление книг⁴³. Ещё ближе они должны были познакомиться с характером предложенного Никоном исправления книг, и обличить обман, если бы оно происходило несогласно обещанию и их одобрению, – на другом соборе (1655 г): здесь, как сказано уже, им предложен был на рассмотрение опыт самого исправления – новоисправленный служебник; собор рассматривал его внимательно, в подробности, и не нашёл, чтобы исправления в нём сделаны были несогласно обещанию – исправлять по харатейным греческим и славянским книгам, напротив признал служебник исправленным верно и достойным напечатания: «во всем справа cию святую книгу и согласно сотворя греческим и словенским, повелел издать ее»⁴⁴. Наконец, если раскольники и здесь хотят видеть влияние патриарха Никона, действовавшего, по их мнению, обольщением и даже угрозами на присутствовавших архиepeeв и прочее духовенство; то мы можем представить им отзыв архиереев русских и прочего духовенства о соборе 1654 г., данный в такое время, когда никакого влияния на них со стороны патриарха Никона быть не могло, напротив от них много зависела его собственная участь. В февраль месяц 1666 г., ожидая в Москву восточных патриархов для суда над Никоном, находившиеся здесь для той же цели, русские архиереи с прочим духовенством почли нужным «любовно совопроситься между собою»: как надобно думать о восточных патриархах и греческих печатных и рукописных книгах, – почитать ли их православными? как судить о соборе, бывшем в 1654 г. при Никоне патриархе? – и все они собственноручными отзывами засвидетельствовали, что признают собор сей совершенно правильным и законным, следовательно действовавшим не по обману, или принуждённо, равно как патриархов восточных и книги греческие признают вполне православными и, что особенно важно, среди духовенства находились тогда лица, присутствовавшие на соборе 1654 г., который не преминули упомянуть о том в самых своих отзывах, – и никто из них не показал, чтобы на сем соборе они были обмануты Никоном, или введены в заблуждение, хотя имели теперь возможность и клятвою обязывались говорить с полною искренностью; напротив, они с особенною силою засвидетельствовали о соборе, «яко истинный есть и православен».⁴⁵

Наконец, собор 1667 г., без сомнения, находился вне всякого влияния со стороны Никона, которого он судил и осудил: но и сей собор, после тщательного рассмотрения исправленных при Никоне книг, не нашёл, чтобы они были исправлены вопреки обещанию Никона на соборе 1654 г., и соборному определено исправлять «противу старых харатейных и греческих», напротив дал об них такое мнение: «святейший Никон патриарх cиe (исправление книг) сотвори не собою, но по совету святейших патриархов греческих и всего российского государства со архиереи и со всем освященным собором рассмотри и исправи со греческих и древних словенских книг. К сему же и ныне мы сошедшеся испытахом подробную чтуще славенския наши древния рукописный книги… и ничто же стропотно, или развращенно, или вере нашей православной противно в новописанных книгах и чинех церковных обретохом⁴⁶.

Столь же мало истины и в другом обвинении на патриарха Никона, именно – будто он на соборе 1655 г., употреблял не только лесть и лукавство, но и грубое насилие, – «страхом мучения» принуждал несогласных к принятию своих постановлений, так что многие члены собора подписались под соборными определениями, будучи принуждены к тому страхом и неволею⁴⁷. Как ни странно это обвинение в грубом насилии, которое будто бы Никон осмелился употребить в присутствии царя и высшего духовенства греческого и российского, как ни мало заслуживает оно доверия, если принять его и в более смягчённом виде, в каком передаёт его составитель «Поморских ответов», то есть, что многие подписались под соборным определением не вследствие угроз и принуждения, употреблённых на самом соборе, но опасаясь вооружить против себя Никона и в последствие испытать на себе его гнев и преследование; однако же раскольнические писатели стараются подтвердить свою клевету историческими свидетельствами: они указывают, во-первых, на то, что патриарх Никон отстранил будто бы от присутствия на соборе константинопольского патриарха Афанасия; потом жертвами насилия Никонова, подписавшимися на соборе по страху и принуждённо и горько раскаивавшимися в последствии в своей слабости называют митрополита Новгородского Макария, архиепископа Вологодского Маркелла и епископа Вятского Александра.

Константинопольский патриарх Афанасий, по сказанию Денисова, приехав в Москву, зазирал патриарху Никону и его советникам «о дерзости нововнесения», и зато от патриарха Никона не был принять с подобающею честью и не был допущен на собор 1655 г., хотя находился ещё в Москве и как Вселенский патриарх имел право председательствовать на нём⁴⁸. Рассказ этот представляет замечательный опыт самого смелого искажения действительных событий. Патриарх Афанасий, прибыв в Москву и вникая в положение церковных дел в России, действительно зазирал патриарху Никону, но вовсе не о дерзости его нововнесений, в чём и не мог обличать его, так как Никон тогда и не начинал ещё своих распоряжений касательно исправления церковных чинов, – напротив зазирал о том, что существовавшие тогда чины церкви русской не вполне согласны были с чинами церкви греческой, и в пример такого несогласия Афанасий указал именно на обычай слагать два перста для крестного знамения. Это засвидетельствовал сам патриарх Никон в речи, произнесённой на соборе 1655 г.⁴⁹ Доказательством того, что патриарх Афанасий имел рассуждения с Никоном о чинах церкви русской и желал содействовать его намеренью привести их в единообразие с чинами Церкви восточной, может служить составленное сим патриархом, в бытность его в Москве, быть может по просьбе самого Никона, изложение порядка литургии при архиерейском служении⁵⁰. Понятно посему, что Никон не мог иметь побуждения отказывать патриарху Афанасию в подобающей ему чести. Правда, раскольнический писатель видит несомненное доказательство нерасположения со стороны Никона к патриарху Афанасию, обличавшему будто бы его нововведения, в том, что он не допустил патриархa Афанасия на собор 1655 г., хотя Афанасий, по его словам, находился в это время в Москве и, как Вселенский патриарх, должен был даже председательствовать на соборе. Но здесь, за исключением того, что патриарх Афанасий действительно не присутствовал на соборе, всё остальное несправедливо. Афанасий, если бы и находился действительно в Москве, не мог бы председательствовать на соборе, потому что он не был уже в то время действительным патриархом Константинопольским⁵¹, следовательно его председательство на соборе московском, если бы Никон и мог предложить ему оное, было бы противно церковным канонам, оскорбительно для действительного патриарха Константинопольского Паисия и для достоинства патриарха Антиохийского и Сербского, которые присутствовали на сем соборе; но патриарх Афанасий не мог принимать и никакого участия в соборе 1655 г по той причине, что его, вопреки уверению Денисова, тогда уже не было в Москве. В современной дворцовой записи значится, что цареградский патриарх Афанасий был у царя Алексея Михайловича на отпуске в 13 день декабря 7162 г.⁵², то есть, он отправился из Москвы в конце 1653 г, следовательно даже ранее первого московского собора по делу исправления книг.

Тот же раскольнический повествователь, утверждавшей, что во время собора 1655 г. патриарх Афанасий находился в Москве, вслед за тем в самом отъезде патриарха из Москвы старается представить доказательство его несогласия с Никоном касательно церковных исправлений: «самыя вещи отъезжания того», говорит он, «преясно показуют, яко несогласие ради мятежа Никонова отъеде во иныя страны»⁵³. На чём же основано это новое известие? Сочинитель не представляет решительно никаких оснований. Напротив, так как Афанасий, по свидетельству самого Никона, приехал в Москву «ради своих потреб», то без сомнения и уехал потому, что кончил свои дела. Притом он прожил в Москве около года⁵⁴, как долго живали не многие из приходивших в Россию греческих пастырей: явный знак, что он был доволен и царём и патриархом русскими и не имел, следовательно, побуждений оставить Москву по недовольству, особенно церковными распоряженьями последнего, которые потом и предприняты были Никоном, между прочим, по указанию самого же патриарха Афанасия.

В раскольническом сочинении: «Разглагольствие Никона патриарха с Павлом епископом коломенским»⁵⁵, об архиереях Макарии новгородском, Маркеле вологодском и Александре вятском повествуется, что они на соборе 1655 г., «с Павлом единодушно за древнее святых отец предание противу Никона вооружились», убеждали и умоляли его «не приступать к новоисправлению и пощадить православие»⁵⁶; но потом, когда Никон приказал взять епископа Павла под стражу и предать наказанию, они, по немощи, не в силах будучи противиться Никону, уступили на время и подписались под соборным определением⁵⁷. Если бы Макарий, Маркелл и Александр столь решительно и открыто противостали исправлению церковно-богослужебных книг, как утверждается в раскольническом сочинении, то патриарх Никон в известном послании к Паисию константинопольскому не преминул бы упомянуть и о них, тем более, что сопротивление митрополита Макария, как первого из русских архиeреев, должно было иметь особенную важность: между тем он писал только о Павле епископе Коломенском и протопопе Иване Неронове; и подпись их под соборным определением о нужде исправления богослужебных книг, после столь явного ему сопротивления, служила бы очевидным доказательством несовместной с их достоинством слабости, или притворства, и для патриарха Никона не могла служить обеспечением их сочувствия и содействия предпринятому делу. Впрочем у других раскольнических писателей не встречаем известия о том, чтобы митрополит Макарий и епископы Маркелл и Александр на соборе выразили сопротивление Никону; Денисов и другие только стараются доказать последующею деятельностью трёх упомянутых архиереев, что они подписались под соборным определением по страху и сильно в том раскаивались.

О Макарии митрополите Новгородском Денисов пишет, что он, скорбя и сетуя о новинах, не иначе служил и благословлял, как по древнему обычаю, что рукополагающихся священников укреплял новин не принимать: «аще аз и подписахся, рече, трепетом мучения объятый, но вы крепко держитеся древлецерковнаго благочестия», и что во всем город, во время его управления, «не б гонения, ниже нужды, но вси по первому обычаю совершаху службы». В заключение он прибавляет: «аще от Никона многажды оный aрxиeрей зазираем и досаждаем б, никогда же и в узах терпяше: обаче, аще и не явно за страх, но втай древнее похваляше благочестие». Подобным образом пишет Денисов и о Маркелле, что он весьма тужил и печалился, что подписался на собор страха ради Никонова, и что «в скоем граде никаковыя нужды, ниже гонения и насилья какова о древлецерковном благочестии людем содъла»⁵⁸. Но всё, что говорит здесь раскольнический повествователь, не подтверждается никакими историческими свидетельствами; напротив из несомненных исторических актов видно, что отношения патриарха Никона к митрополиту Новгородскому Макарию и епископу Вологодскому Маркеллу оставались неизменными и после соборов по делу исправления богослужебных книг⁵⁹, чего не могло бы быть, если бы они действовали в своих епархиях таким образом, как описывает Денисов, – явно высказывали своё сожаление о том, что подписались под соборными определениями, и подчинённое им духовенство учили не повиноваться сим определениям. Известие же о том, будто Макарий многажды терпел от патриарха Никона досаждения и узы, есть очевидный вымысел. Сами враги Никона, во время суда над ним, обвиняя его в излишней строгости к духовенству и указывая в примере осуждение Павла коломенского, вовсе не упомянули о Макарие новгородском, которого бедствия и заключение, если бы он действительно испытал их от Никона, гораздо более могли бы служить к осуждению последнего, нежели законный, по согласию с вселенским патриархом, суд над Павлом коломенским. Притом в сказании о Макарии новгородском раскольнический историк впадает в противоречия самому себе, утверждая, что он укреплял новопоставляемых священников новин не приимати, и сам служил и благословлял не иначе, как научился из млада, и вслед за тем прибавляя, что он не явно, за страх, а втай похвалял древнее благочестие, что однако же не избавило его от преследований патриарха Никона. Такие противоречия не могут внушить никакого доверия и ко всему сказанию, не основанному ни на каких достоверных исторических свидетельствах.

С большею самоуверенностью и основываясь (хотя незаконно) на некоторых действительных событиях, Денисов пишет о епископе Вятском Александре: «тако и Александр епископе вятский, аще на соборе страхом преклонен подписася; но последи и плакаше и рыдаше о сем, новин весьма ненавидяще. Свидетелъствует о сем явственно того писаше жалобное к государю царю поданное на Никона во 173 год, в нем же Никоновы прегорчайшие плоды, огорчившие русскую землю, объявляет»⁶⁰. В 1663 г. Александр действительно писал царю Алексею Михайловичу жалобу на патpиaрха Никона. Но это обстоятельство не может служить явственным свидетельством того, будто Александр подписался на соборе, будучи преклонен к тому страхом; напротив история его жалобного послания к царю Алексею Михайловичу приводит совсем к другому заключению относительно его поведения на соборе 1655 г. и вообще относительно его характера. Нужно заметить предварительно, что Александр питал личную вражду к патриарху Никону. Вражда cия возникла спустя около двух лет после собора. Патриарх Никон, с согласия государя, присоединил к своей патриаршей области коломенскую епархию, как близлежащую и не имеющую поэтому нужды в особливом архиерее; Александра же, который был в то время епископом Коломенским, определил перевести на вновь открытую в 1657г. епархию вятскую и великопермскую, где по местным обстоятельствам настояла нужда в епархиальном управлении и наличном епископе⁶¹. Назначение это в страну, тогда дикую и пустынную, из епархии, ближайшей к столице, оскорбило и раздражило Александра; не внимая приказанию царя и патриарха, он не хотел ехать на место своего нового назначения⁶². Без сомнения тоже оскорблённое самолюбие побудило его в последствии стать в ряду открытых врагов патриарха Никона и подать на него жалобу государю: он написал против Никона самое важное, по мнению его, обвинение, которое уже громко высказывали тогда раскольники, пользуясь удалением Никона от управления делами, обвинение в мятеже церковном и искажении священных книг и обрядов, исправление которых, восемь лет тому назад, сам же одобрил вместе с другими русскими архиереями на соборе 1655 г.⁶³

Но Александр ошибся, рассчитывая своим обвинением содействовать вящшему осуждению Никона; и как скоро увидел, что исправление книг на суде не может быть поставлено в вину патриарху Никону, Александр снова изменяет своё мнение о новопечатных книгах. Так в 1666 г., когда в собрании духовенства русского предложен был вопрос, – как смотреть на собор 1654 г.? – и когда все архиереи единодушно одобряли его: и он признал все сделанные Никоном исправления в книгах вполне православными, с клятвою уверяя, что незадолго пред тем восставал против них по немощи и неразумно⁶⁴. Потом, когда собор 1667 г., на третьем заседании, потребовал Александра к ответу, именно по поводу «его жалобного писания к государю, еже писа охуждая святаго символа благоисправление, такожде и новопечатных книг праведное напечатание и иных чинов церковных благоустроение»; он смиренно просил у собора, чтобы ему дали удостоверение, действительно ли нет никаких погрешностей в новоисправленных книгах, хотя незадолго пред сим клятвенно уверял, что в правильности их не имеет сомнения, и когда ему представлены были на то доказательства из древних харатейных книг, снова написал покаянный свиток и вручил освященному собору, «и aбie», прибавляет соборное деяние, «прощения сподобися и ктому не по мятежницех, но по истине побораше»⁶⁵. Столь скорое и лёгкое отступление от обвинений на книжные исправления и согласие с мнением, которое раз уже принято было им на соборе 1655 г., не показывает ли действительно, что обличительное послание Александра было вызвано его враждой к патриарху Никону, а не действительным убеждением в необходимости оставить богослужебные книги в их прежнем неисправленном виде; тем менее оно может служить доказательством будто на соборе 1655 г. Александр подписался по страху и принуждённо. Во всяком случае обнаруженная Александром изменчивость мнений в деле, весьма высоко ценимом нашими предками, говорит не в пользу его нравственного характера, и авторитет его, если б даже раскольники действительно могли считать его своим споборником, не может составить для них столь важного приобретения, как они думают.

в) Представив соборные распоряжения касательно исправления книг личным и злонамеренным делом патриарха Никона, раскольнические писатели в таком же искажённом виде представляют и дальнейший ход этого дела, одобренного соборами.

Прежде всего обвиняют Никона за то, что он удалил с книгопечатного двора прежних «благоговейных» справщиков, заменив их новыми, с помощью которых будто бы и привёл в исполнение свои давние замыслы о искажении церковных книг и обрядов⁶⁶. Но нужда заменить прежних справщиков новыми, более сведущими и благонамеренными, была сознана ещё при патриархе Иосифе, когда и вызваны из Киева некоторые учёные иноки, в том числе Епифаний Славинецкий.

А как благоразумно поступил патриарх Никон, устранив прежних справщиков от важных занятий на книгопечатном дворе, достаточно показывают самые книги, изданные ими, и особенно их сочинения в защиту раскола, каковы например челобитная Никиты и Лазаря, письма Аввакума, Фёдора и др., вполне обнаруживаются их невежество и крайнее в нём упорство. Новые же справщики: Епифаний Славинецкий, Дамаскин, Иаков, по прозванию философ, и др., были люди не только вполне способные к исполнению данного им поручения, но и столь безукоризненные по жизни, что сами враги Никона, при всём своём желании представить их сотрудниками патриарха в искажении церковно – богослужебных книг, ничего не могут сказать о них худого⁶⁷. Но в числе новых справщиков они нашли одного, в поведении которого есть некоторые тёмные стороны и которого поэтому они стараются представить главным и единственным исполнителем замыслов патриарха Никона относительно мнимого искажения книг. Это был Арсений Грек.

Беспристрастнее других и ближе к истине пишет об Арсении составитель «Поморских ответов»: «повествуется от древних, паче же соловецкия обители отец, яко бе тогда в совете у Никона у справы книг, Арсений родом Грек, который бе при Иосифе патриархе сослан в ссылку в Соловецкий монастырь за его вины. От соловецких же древних отец слышахом, яко за тяжкия вины прислан к ним в темницу. Его же Никон от ссылки свободи и советника себе к печатанию книг учини»⁶⁸. Иначе уже говорится об Арсение в «Винограде Российском», – именно, что Арсений был человек, исполненный всякого лукавства, злобы и злодейства, – что такой отзыв о нём сделали патриарху Иосифу греческие патриархи, почему Иосиф и сослал Арсения в заточение, и что различные его злодеяния, между прочим, троекратное отступление от православия, достаточно объявили соловецкие отцы в прошении к царю Алексею Михайловичу⁶⁹; далее Денисов прибавляет, что когда Никон прибыл в Соловки за мощами святителя Филиппа, то Арсений посредством волхвования предсказал ему ожидающее его патриаршество, за что и был освобождён им из темницы, и что увидя в нём «потребный орган для своих началотворений», Никон, «зело возвеличився», посадил его на книгопечатном дворе и «откровенною главою» начал рассеивать в книгах новшества⁷⁰.

Сведения об Арсении находятся в одном рукописном сборнике Соловецкого монастыря⁷¹, который, быть может, имел в виду и составитель «Поморских ответов», ссылаясь на свидетельства «соловецких древних отец». В сказании об Арсении, заключающемся в упомянутом сборнике, именно повествуется, что он прибыл в Россию с иерусалимским патриархом Паисием (след, в 1649 г.), и когда патриарх отправился обратно на восток, Арсений, как человеке учёный, по желанию государя, оставлен в Poccии; повествуется далее, что Паисий с обратного пути писал государю, что, хотя Арсений и учёный человек, но требует строгого присмотра, так как он не раз изменял православию, бывал не только в разных христианских верах, но будто бы даже в жидовской, – и что царь Алексей Михайлович, в следствие такого отзыва со стороны патриарха, частию же и по неудовольствиям, который Арсений успел уже внушить против себя в Москве, сослал его в Соловецкий монастырь под строгий надзор, для исправления в образе мыслей и поведении. Здесь, по свидетельству сказания, Арсений невыгодно отзывался о патриархе Паисие и вообще о греках, а сам жил не по монашескому уставу – не клал земных поклонов, не соблюдал поста и т. п.⁷²; когда же от него требовали соблюдения монастырских правил, он отвечал, что у них в Греции того нет, но что он готов, по возможности, исполнять их; по свидетельству сказания, он будто бы разделял даже мнения соловецких иноков относительно двуперстия и некоторый другие; наконец, о жизни его в Соловецком монастыре сделано общее замечание, что он пробыл там два лета «в добром послушании у инока Никодима».

Таково сказание об Арсении Греке в соловецком сборнике. В сказании этом остаётся, во-первых, довольно тёмным то обстоятельство, почему патриарх Паисий предостерегал царя Алексея Михайловича относительно Арсения с обратного пути в Палестину, тогда как имел полную возможность и с большею обстоятельностью сообщить нужные о нём сведения будучи еще в Москве, до своего отъезда. Чрез это подается повод к сомнению, действительно ли патриарх Паисий писал такую грамоту? тем более, что такой грамоты не сохранилось⁷³. И когда протопоп Иван (в иночестве Григорий) Неронов упрекал патриарха Никона, зачем он взял на книгопечатный двор Арсения, о котором известно было из послания Паисиева, что он держится ересей, то Никон, по свидетельству самого же Неронова, отвечал ему: «лгут на него, старец Григорий, – то солгал на него по ненависти троицкий старец Арсений Суханов»; и Неронов не возражал патриарху⁷⁴. Впрочем, в самом же сказании об Арсении есть объяснение того, как образовалось мнение о его неоднократном отступлении от веры: он признался духовному отцу своему, что притворно принимал римское католичество, дабы иметь доступ в некоторые европейские школы, куда православных не принимали. По поводу слухов о его прежнем неправославии и вследствие резких отзывов о замеченных им в русской Церкви недостатках⁷⁵, он и был послан в Соловки для испытания в образе мыслей и поведении. Здесь, если верить сказанию соловецкого сборника, составленному, очевидно, приверженцем раскола, Арсений вёл себя довольно двусмысленно и старался, как видно, расположить в свою пользу соловецких иноков: он жил не по-монашески, нескромно отзывался о греческой Церкви и, с другой стороны, одобрял будто бы некоторые раскольнические мнения, которых они держались. Наконец же, само сказание утверждает, что он прожил в монастыре два года в добром послушании.

Но, положим, что Арсений Грек, один из вновь избранных Никоном справщиков, при своей учёности, был человек не совсем твёрдого образа мыслей и не безукоризненной жизни. Что же следует отсюда в отношении к делу исправления книг, в котором он принимал участие? Всего менее то, что хотят вывести из характера Арсения в этом отношении раскольники, – будто и самое исправление книг, в котором участвовал Арсений, было нечестиво и исправленные книги не исправлены, а искажены, наполнены ересей. Конечно, дело такой высокой важности, как перевод, или исправление богослужебных книг требует от занимающегося им благоговейного внимания к нему и благочестивого расположения сердца; но нельзя сказать, чтобы чистота ума и святость жизни со стороны переводчика были необходимым условием правильного перевода; для сего необходимо прежде всего основательное знание языков, с которого и на который делается перевод. Пусть убедит в этом раскольников уважаемый ими учитель Максим Грек, который, защищая себя от нарекания, будто своими исправлениями в книгах делает укоризну святым, спасавшимся по сим книгам, говорил между прочим «не всякому вся вкупе духовная дарования даются»; но одним, «апостолодержательнаго ради их смиренномудрия и кротости и жития святолепного дадеся дарование исцелений и чудесь предивных; иному же, аще и грешен есть паче всех земнородных, даровася языков разум и сказание, и дивитися тому не подобает»⁷⁶. И Арсений, хотя «знамение и чудесы от Бога не прославися», как насмешливо выражается о нём писатель «Поморских ответов»⁷⁷, но действительно обладал знанием языков греческого и славянского⁷⁸; посему не следует нисколько дивиться, если, несмотря на его нравственные недостатки, он был хорошим переводчиком.

Правда, представляя Арсения не только нетвёрдым в вере и нравах, но и человеком злонамеренным, раскольники приписывают ему умышленное внесение различных ересей в исправленные им, по желанно Никона, книги. Но к полному посрамлению их клеветы, именно книга переведённая Арсением и подвергнута была самому тщательному соборному рассмотрению: это «Скрижаль», которую собор 1656 г. рассматривал «во многи дни, всяку вещь и всяко слово со опаством разсуждагоще», и нашёл «безпорочною», и которую потом большой московский собор заповедал иметь «в велицей чести»⁷⁹. Наконец должно помнить, что Арсений не один заведовал исправлением книг при Никоне, и даже не был главным между справщиками, но все они составляли целое учёное общество, в котором большим пред другими значением пользовались прибывший с Афона архимандрит Дионисий и известный Епифаний Славинецкий⁸⁰. Как же мог он внести какие-либо ереси в свои переводы, если бы даже хотел этого? Как особенно можно утверждать, что все книги, исправленные при Никоне, неправильны, потому что правил их Арсений Грек?

Наконец доказательство действительного и решительного влияния Арсения на мнимое искажение церковных книг раскольники думают находить в личных отношениях к нему патриарха Никона, по их мнению, самовластно распоряжавшегося всем делом книжного исправления. Но все, что говорят они о личных отношениях патриарха Никона к Арсению есть совершенный вымысел и клевета, как например, свидетельство о том, будто бы Никон, прибывши в Соловецкий монастырь за мощами св. Филиппа, освободил Арсения из тюрьмы за то, что он, с помощью волшебства, предсказал ему ожидающее его патриаршество,⁸¹ – свидетельство, которое опровергается уже тем, что Арсений, как видно из сказания о нём в Соловецком сборнике, совсем не содержался в темнице и пользовался в монастыре полною свободою, из Соловецкого же заточения возвращён был Никоном спустя три года после перенесения мощей св. Филиппа, – именно в 1655 г. И Никон возвратил его единственно потому, что, зная его учёность, ожидал пользы от его участия в занятиях на книгопечатном дворе, вместе с другими учёными справщиками. Об учёности же Арсения Никон не мог не знать: он и оставлен был в России, как человек учёный, из познаний которого со временем надеялись извлечь пользу, – он вместе с патриархом Паисием имел рассуждения с Никоном о положении церковных дел в России и даже более резко, нежели сам патриарх, отзывался о замеченных у нас недостатках⁸². Будучи в Соловецком монастыре, Никон, конечно, видел Арсения и по всей вероятности получил о нём от монастырского братства тот же благоприятный отзыв, – что жил «в добром послушании», который находим в Соловецком сборнике⁸³. Тем скорее Никон мог вспомнить об Арсении, возвратившись в Москву, когда настала особенная нужда в людях учёных, основательно знавших греческий и славянский языки. Что же касается личных, неслужебных отношений между патриархом Никоном и Арсением, сколько они известны, то в них не заметно ни особенной близости, ни особенной искренности, основанных на мнимом сходстве характеров, как утверждают раскольники; напротив во время удаления Никона от дел патриарших мы встречаем Арсения даже на стороне врагов патриарха, в тесной дружбе с Паисием Лигаридом, столь известным в истории суда над патриархом Никоном⁸⁴.

Итак, ни отношения Арсения к патриарху Никону, ни значение его в ряду других справщиков не дают ни малейшего основания думать, чтобы он мог внести какую-либо порчу в священные книги; самые же книги, им переведённые, несомненно свидетельствует, что он перевёл их вполне добросовестно и с тем знанием дела, какого от него надеялись.

г) Следует рассмотреть, что говорят раскольнические писатели о мерах, употреблённых патриархом Никоном для распространения новопечатных книг и действиях его в отношении к главным расколоучителям.

Денисов в «Винограде Российском» повествует, что Никон, с помощью Грека Арсения, напечатав свои книги, немедленно разослал их по всем местам России, предписав в то же время строгие меры к отобранию прежде изданных церковных книг, и что такое распоряжение встречено было повсюду общим неудовольствием, во всех местах России произвело великие мятежи и смущения, потому что новых книг принимать нигде не хотели, а старопечатные держать запрещалось⁸⁵.

Хотя мы не имеем достоверных исторических свидетельств и актов, по которым можно было бы составить полное и основательное понятие о том, какие меры приняты были патриархом Никоном для распространения новопечатных книг, в какие именно места они были разосланы, как успешно шло вообще их распространение по церквам в течении трех лет, в которые Никон деятельно занимался исправлением и печатанием книг⁸⁶, однако же обо всём этом можно составить приблизительно верное понятие на основании некоторых исторических данных.

Не подлежит сомнению, что патриарх Никон принял нужные меры, чтобы ввести в церковное употребление вновь – исправленные и напечатанные книги: иначе для чего же было употреблять столько трудов для их исправления и напечатания? Но трудно согласиться, чтобы меры эти отличались такой строгостью, как представляет раскольнический писатель, – чтобы повсюду разъезжали архиерейские посланные, отбирая от церквей старые книги и дорники с печатью восьмиконечного креста. Очевидно, их оставалось весьма много в употреблении при церквах, когда собор 1667 г., почёл нужным в своё время сделать строгие предписания и подтверждения различным духовным властям, чтобы они приказывали приходским священникам «исправлять церковное все славословие по служебникам и по требникам напечатанным при святейшем патриархе Никоне», и чтобы «прежние печати у просфорниц поотбирали, чтобы впредь тех печатей у них отнюдь не было»⁸⁷. Множество старопечатных книг иосифовского и других изданий, досель находящихся у раскольников, также показывает, что не только во времена Никона, но и после него, когда вообще с большею строгостью преследовали раскольников, изыскание и отобрание сих книг производилось не столь строго, как может казаться и как представляют раскольники. Ещё менее можно согласиться с тем, что говорит раскольнический писатель о чрезвычайно быстром и обширном распространении книг новопечатных, при употреблённых к тому мерах со стороны Никона, – будто Никон разослал их не только во все города и великие обители, но и во все монастыри и веси и села. Правда, из некоторых исторических указаний видно, что в 1656 г. новопечатные книги были получены уже в Соловецком монастыре⁸⁸; но монастырь сей принадлежал к числу так называемых «великих обителей»; притом патриарх Никон, по своим особенно близким отношениям к этому св. месту, близь которого находился и любимый его Крестный монастырь, без сомнения, позаботился снабдить его новоисправленными книгами скорее, нежели другие места. А такого повсеместного распространения книг, о каком говорит раскольнический писатель, не позволяют допустить ни краткий промежуток времени, употреблённого на то Никоном, ни медленность, с какою, при всей его заботливости производилось издание книг⁸⁹, – ни тогдашнее состояние типографии, в которой не могло быть приготовлено скоро такое количество книг, какое было необходимо для снабжения ими всех церквей, ни самым наконец весьма трудные в то время средства сообщения в обширных пределах России.

Отсюда уже понятны крайние преувеличения и в том, что говорит далее раскольнический писатель о великом мятеже, возбуждённом разосланными новопечатными книгами во всех концах России. Правда, нашлось немало людей, которые по разным побуждениям не сочувствовали благотворной заботливости патриарха Никона об исправлении церковных книг и обрядов; правда также, что многие, привыкнув к старым книгам и обычаям, «обыкшии», как выражается сам Денисов, неохотно и с опасением принимали новые. Но следя за ходом и постепенным распространением этого неудовольствия, возбуждённого новопечатными книгами, мы находим, что первоначальным cpeдoтoчиeм его была Москва и первыми виновниками – известные невежественные справщики иосифовского времени и личные враги патриарха Никона; что возбудив против исправлений, предпринятых Никоном, многих из жителей столицы, те же самые люди распространили потом неудовольствие против них и за пределы Москвы, частью чрез свои сочинения и своих сообщников, частью личными убеждениями, особенно когда некоторые из них должны были ехать из Москвы в дальнее заточение: эти люди разносили с собою и вражду к новоисправленным книгам, которую легко и удобно могли рассеивать, пользуясь, с одной стороны, известною привязанностью народа к наследованной от предков древности, с другой, тем, что при своём крайнем невежестве народ не мог понять нужды и законности сделанных в книгах исправлений⁹⁰; в тех местах, куда простиралось их влияние, и теми лицами, которых они успели увлечь, и обнаружено было неудовольствие, когда присланы были новоисправленные книги с повелением употреблять их при богослужении вместо прежних: так например, соловецкие отцы, на которых указывает сочинитель «Винограда», в доказательство действительного распространения неудовольствий новоисправленными книгами, находились под влиянием присланных туда сообщников Аввакума, – каковы Никанор и князь Львов.

Таким образом, как распространение новоисправленных книг не могло быть повсеместным во время патриаршества Никонова, так и неудовольствие, возбуждённое ими, в это время не могло быть столь всеобщим, как представляет раскольнический вития; а беспристрастное рассмотрение исторических обстоятельств показывает, напротив, что неудовольствие по поводу новоисправленных книг обнаружено главным образом в тех местах, где успели посеять его первые расколоучители, и теми, на кого они особенно сильное имели влияние. В довольно же значительных размерах, хотя далеко не в таких страшных, как изображаются они в «Винограде Российском», неудоволствие и волнение, возбужденные в народе новоисправленными книгами, являются уже после того, как Никон оставил патриаршую кафедру, когда самое отстранение его от дел церковных открыло большую свободу для деятельности его врагам и распространителям раскола; первое решительное свидетельство о значительном распространении раскола находим мы в деяниях собора 1667 г., то есть, спустя восемь или десять лет, после удаления Никона от занятий патриаршими делами; и виновниками мятежа церковного собор называет именно некоторые лица, действовавшие частью по невежеству, частью по злонамеренности, частью же по неразумной ревности⁹¹.

И в чём же сущность рассматриваемого обвинения против Никона? Положим, что виновником великих и повсеместных будто бы волнений в Церкви русской, возбуждённых распространением новопечатных книг, был патриарх Никон, так как он положил начало соборному исправлению книг, по его мысли, дело это было продолжаемо и после его удаления от дел церковных, в его духе действовали и те пастыри, которые после него употребляли нужные меры для введения новоисправленных книг во всеобщее церковное употребление; но ужели, в самом деле, можно судить и осуждать Никона за то, что великое и полезное дело, им начатое, и по его мысли исполненное, не было понято людьми тёмными и превратно истолковано людьми злонамеренными? Истинная причина возникших волнений лежала не в новопечатных книгах, но, с одной стороны, в невежестве и односторонне направленной религиозности большей части народа, с другой – в озлоблении и самонадеянности тех, которые, по своим личным расчётам, стояли в главе недовольных патриархом Никоном и его распоряжениями, и действовали на народ, искусно пользуясь его слабыми сторонами; новопечатные же книги были только поводом к обнаружению зла, и только в этом смысле могут быть названы причиною печальных явлений раскола⁹². Таким образом раскольники, вместо Никона, не обвиняют ли самих себя, когда с горечью и ужасом указывают на волнения и мятежи, возникшие по поводу новопечатных книг, и не собирают ли обвинения против самих себя, отыскивая повсюду свидетельства о сих волнениях, охотно обращаясь за ними и к православным писателям⁹³?

Говоря далее о гонениях, воздвигнутых Никоном на недовольных новоисправленными книгами, раскольнический повествователь в искажении истины и вымыслах достигает крайних пределов. Он пишет, будто против тех, которые не хотели принимать новоисправленных книг, патриарх Никон употреблял «мучительства, томления нестерпимыя, мучения страшная, и ужасныя смерти и неповестительныя умертвия, ими же вся страны Российския державы наполни, ими же велие трясение, всеужасный трус, на Российскую землю преужасно возшум» (ц), и так далее с тем же велеречием, к какому нередко прибегают раскольнические писатели для удобнейшего обольщения своих неопытных собратий. Вымыслы и преувеличения в рассказе Денисова очевидны для каждого; против них достаточно заметить, что никогда, даже во времена самых строгих преследований раскола, гонения и казни недостигали и в половину таких широких и страшных размеров, какие придаёт им воображение раскольнического историка; особенно должно сказать это о смертных казнах: правительство подвергало такой казни только тех из раскольников, которые были виновны в открытом и упорном мятеже против Церкви и государства, или произносили слишком резкие хулы на святыню православной Церкви⁹⁴. Тем менее о времени Никонова патриаршества можно сказать, будто тогда «вся Росcия обагрилась кровью, каждая епархия, каждое село и весь наполнились кровавыми струями⁹⁵; ибо это время даже и главные расколоучители были наказаны ссылкой⁹⁶.

Большого внимания заслуживают сказания раскольников о некоторых отдельных лицах из числа мнимых страдальцев за веру, явившихся в патриаршество Никона, так как здесь встречается не мало указаний на действительные события. Во главе сих мнимых страдальцев находится особенно уважаемый раскольниками Павел, епископ Коломенский⁹⁷.

Сочинитель «Винограда Российского» повествует, что Павел на первом же соборе, составленном для рассуждения о исправлении книг, когда никто не осмелился противоречить Никону, один из всех противустал ему; обличил его козни и, вместо подписи, на соборном деянии начертал такие слова: аще кто от обычных преданий св. кафолической Церкви отнимет, или приложить к ним, или инако развратит, анафема да будет; что сим начертанием Никон приведён был в великий гнев и, призвав Павла, своими руками бил его по лицу⁹⁸; что потом Никон предлагал Павлу «многие увещания и лестныя словеса», желая оправдать пред ним свои распоряжения, касательно исправления книг⁹⁹; но не успев в своём намерении, снова предался гневу и посадил Павла в темницу, написав о его поступке константинопольскому патриарху Паисию; наконец повествует, что Никон, когда не мог преклонить Павла ни страхом, ни биениями, ни темницами и оковами, сослал его в Палеостровский монастырь, где он прожил немалое время, и потом новочинцами переведён в новгородские страны и сожжён в деревянном срубе¹⁰⁰.

Достоверные исторические свидетельства о Павле, епископе Коломенском, которыми можно было бы поверить это сказание о нём, довольно скудны; несомненно известно только, что он был одним из первых противников предпринятого патриархом Никоном исправления книг и обрядов церковных, что во время собора 1654 г. он действительно выразил свое несогласие на соборное определение о нужде и законности предполагаемых исправлений, как видно это частью из того, что он не подписался под соборным определением, хотя упоминается в числе присутствовавших на соборе епископов, особенно же из письма о нём, в том же году посланного Никоном к константинопольскому патриарху Паисию, на которое ссылается и раскольнический писатель; но ничто не подтверждает того известия, будто Павел подписал под соборным свитком те слова, которые приводятся в раскольническом сказании. Что побудило епископа Коломенского действовать вопреки общему решению собора? С уверенностью можно отвечать, что он действовал так не столько по убежденно в неприкосновенной святости старопечатных книг, сколько по личному неудовольствию против патриарха Никона, доказательством которого служат весьма близкие отношения его к обществу иосифовских справщиков, находившемуся, как сказано выше, во враждебных отношениях к Никону. Аввакум пишет, что ещё задолго до собора протопоп Иван Неронов, когда получил мнимое откровение о наступлении тяжких времён для Церкви, то сказал о сем откровении прежде всех ему Аввакуму и епископу Коломенскому Павлу¹⁰¹. Вместе с Иваном Нероновым он является потом и противником исправления богослужебных книг на соборе, ибо о том и другом вместе Никон писал к патриарху Паисию¹⁰².

Что касается до того, как принял патриарх Никон неожиданное сопротивление важному делу, предпринятому им для блага Церкви, со стороны одного из архиереев русских, бы выпал жребий быть патриархом после Иосифа, но, в то самое послание его патриарху Паисию показывает, что он был огорчен сильно; но чтобы Никон на соборе, в присутствии царя и духовенства, собственными руками бил Павла по лицу, этому невозможно поверить. Мог ли Никон забыться до такой степени при всей строгости и горячности своего характера¹⁰³? Известно притом, что низложение Павла Коломенского было поставлено в вину патриарху Никону во время суда над ним. Но его осудили только за то, что он низложил Павла одним собственным судом, не созвав собора¹⁰⁴; о том же, чтобы своими руками бил Павла по лицу, на соборе, или где-либо, судии Никона вовсе не упоминают¹⁰⁵; а между тем враги Никона искали обвинений против него и без сомнения не оставили бы без внимания такого преступления.

Гораздо ближе к истине, что далее говорит Денисов, о действиях Никона в отношении к епископу Павлу, – именно, что патриарх старался вразумить его посредством убеждений или увещания (а не посредством грубого насилия, как перед этим утверждает тот же самый писатель), посредством откровенных бесед о действительной нужде предполагаемых церковных исправлений, (что Денисов называет «словесами лестными»). Действовать посредством увещания и наставления в отношении к противникам исправления книг и в частности именно в отношении к Павлу советовал Никону и патриарх Паисий в своём послании. Когда же все убеждения, предложенные Павлу, остались тщетны, как свидетельствует и сам Денисов, то патриарх Никон лишил его сана, следуя опять наставлению патриарха Паисия, который именно о Павле, еп. Коломенском и протопопе Иване Неронове писал Никону: «по первом и втором наказании, пребывше неисправлени (?), да отвержете и разлучите их извержешем от овец Христовых»¹⁰⁶. Лишённый священного сана, он был подвергнут и телесному наказанию, и потом, равно как и другие расколоучители, сослан в заточение в монастырь¹⁰⁷.

Наконец, некоторые из раскольников обвиняют патриарха Никона и в смерти епископа Павла. Но раскольнические писатели противоречат один другому: одни именно утверждают, что Никоном, или повелением Никона, Павел сожжён был в новгородских пределах¹⁰⁸; а другие, что уже новочинцы, т. е. последователи Никона, перевели его из Палеостровского монастыря в новгородские страны и предали здесь огненной смерти¹⁰⁹; одни утверждают, что это событие последовало недолго спустя после заточения Павла в монастырь Палеостровский и указывают даже прямо на лето 7164 (1655 г.)¹¹⁰, – другие говорят, напротив, что Павел немалое время долготерпетельно провёл в Палеостровском монастыре, прежде нежели отвезён был в новгородские страны, где до своей смерти подвергся ещё многому томлению¹¹¹. Такие противоречия подвергают сомнению и самое известие о сожжении Павла, никем, кроме раскольников, не подтверждаемое. Итак, в раскольническом сказании о главном из мнимых страдальцев за древнее благочестие, скончавшихся во время Никонова патриаршества, оказывается несомненным только то, что патриарх Никон, после неоднократных увещаний и вразумлений, согласно с мнением константинопольского патриарха, изверг епископа Павла из сана, и что после телесного наказания он послан в заточение.

Сподвижниками Павла в мнимых страданиях за веру раскольники называют протопопов – Даниила, Лонгина и Аввакума. Что касается двух первых, то, при всём своём желании представить их страдальцами за веру и жертвами никоновской жестокости, раскольнические писатели невольно высказывают свидетельства о их крайней дерзости и грубом невежестве, вполне оправдывающих строгость произведённого над ними суда, притом вовсе не кровавого¹¹². Денисов в витиеватом рассказе о костромском протопопе Данииле повествует, что он «в самое начало новопремены», вместе с Аввакумом, сделал выписки из книг о двуперстном сложении и о поклонах в Великий пост и подал царю Алексею Михайловичу жалобное прошение на Никона¹¹³, что Никон взял Даниила под стражу, предал его истязаниям и расстриг торжественно в присутствии царя; потом велел отвести его в Чудов монастырь, откуда, после новых великих истязаний, послал в заточение в Астрахань, где в земляной темнице он и умер после продолжительного томления голодом и нуждою¹¹⁴. Итак сущность раскольнического сказания о страданиях Даниила заключается в том, что он лишен сана, подвергся телесному наказанию и сослан в заточение, где и умер. Лишение сана было законным и вполне заслуженным для него наказанием за противление распоряжениям высшей церковной власти, утверждённым на соборе. Когда происходил суд над Даниилом, в раскольническом сказании точно не означено; но с вероятностью должно полагать, что он происходил после собора 1656 г., так как на этом именно соборе произнесено было определение о трёхперстном сложении, против которого Даниил и Аввакум писали в жалобе государю; притом в послании к патриарху Паисию (1655 г.) Никон, жалуясь на Павла коломенского и протопопа Ивана Неронова, не упоминает ни о Данииле, ни об Аввакуме. Если же так, то патриарх Никон тем с большею законностью подверг Даниила лишению священного сана, что в соборном определении ясно было сказано: «аще кто отсел ведый не повинится творити крестное изображеше на лице своем тремя первыми великими персты десныя руки, сего имамы всячески отлучена от Церкви»¹¹⁵. А что Никон совершил расстрижение торжественно в присутствии государя, то без сомнения это сделано было с согласия самого государя, которому Даниил подал и жалобу на патриарха Никона, и сделано, без сомнения, с целью показать пример строгости другим неразумным ревнителям мнимой старины. По расстрижении, царским указом Даниил сослан действительно в Астрахань и там умер; а подвергался ли он истязаниям, и в какой мере, или не подвергался, нам неизвестно.

Рассказ о страданиях Лонгина, протопресвитера муромского, в сущности весьма сходен со сказанием о Данииле. По словам Денисова, Лонгин дерзновенно «укреплял народ стоять твёрдо в древлецерковном благочестии, и Никоновых новин не принимать». За то, что таким образом возмущал жителей столицы, убеждая их неповиноваться распоряжениям церковной власти, он, подобно Даниилу, совершенно законно лишен был сана. Но в рассказе о расстрижении Лонгина есть некоторые подробности, ясно обнаруживающие крайнюю грубость и дерзость первых ревнителей раскола, и вполне оправдывающая строгость принятых против них мер, – именно говорится, что когда патриарх Никон во время литургии в Успенском соборе пред самым действием расстрижения предложил Лонгину несколько вопросов, без сомнения, с намерением в последний раз испытать его и склонить к раскаянию, он не только упорствовал в своих заблуждениях, но и осмелился в лицо злословить патриарха, совершавшего литургию, и дозволил себе крайние бесчинства и дерзости¹¹⁶. И всё это в церкви, при царе и многочисленном собрании народа! Понятно, как заслуживали подобные люди тех наказаний, которым подвергались; и неудивительно ли, что многие видят в таких людях ревнителей православия, страдальцев за веру и прославляют их подвиги? Говоря о последней судьбе Лонгина, Денисов ограничивается одним общим и неопределённым известием: «тем же (Никон) томленьми того различными немилосердо мучив, безвтъстно сослав, живота настоящаго лиши»¹¹⁷. Но есть известие, что по царскому указу Лонгин удалён был из Москвы в Муром, и здесь умер от моровой язвы¹¹⁸.

Обратим теперь внимание на судьбу самого знаменитого из поборников раскола. Аввакум, как известно, оставил записки о своей жизни, наполненные ложными сказаниями о многочисленных чудесах и преувеличенными рассказами о его удивительных странствованиях и невероятных страданиях, – записки, в которых однако же ясно выражается характер этого, в своём роде замечательного, человека, и сообщаются некоторые довольно любопытный известия¹¹⁹.

Но из сказания Аввакума, равно как из официальных актов видно, что решение судьбы его последовало уже после патриаршества Никонова, именно на соборе 1667 г.; при Никон же с ним поступлено было даже гораздо снисходительнее, нежели с другими расколоучителями и нежели он заслуживал.

Протопоп Аввакум, как было уже сказано, вместе с Даниилом написал и подал государю жалобу на патриарха Никона, наполненную хулами на трёхперстное сложение. Он, кроме того, волновал жителей Москвы, вооружая их против церковных распоряжений патриарха, – именно, пользуясь дружбою протопопа Ивана Неронова, он ходил в Казанский собор, в котором Неронов был настоятелем, «учить народ», как сам выражается, и читать ему книги. В Казанском соборе он взят был и под стражу, вероятно, в то самое время, как предлагал народу свои зловредные поучения; ибо вместе с ним, если верить его словам, взято было под стражу около 60 человек из его слушателей¹²⁰. Как же судили Аввакума за противление патриарху и распространение мятежа? Сначала, по его рассказу, сидел он четыре недели в заключении в Андрониевом монастыре; в продолжении этого времени к нему приходил с увещанием архимандрит Андрониевский, но Аввакум отвечал на его увещания ругательствами¹²¹; водили и на патриарший двор, где сам патриарх Никон старался вразумить его увещаниями, «состязался с ним много», по выражению Аввакума. Но убеждения остались совершенно недействительны.

Тогда патриарх определил лишить его священства, и в назначенный день Аввакума привезли будто бы в церковь для расстрижения; но, по его рассказу, сам царь, сойдя со своего места, упросил патpиарха не снимать с него сана. По ходатайству ли царя, который, как видно, в самом деле покровительствовал Аввакуму, быть может, по влиянию духовника своего и бояр, из которых многие находились в дружеских отношениях к Аввакуму¹²², или по чему другому, но действительно Аввакум не был лишён священства, а только сослан в заточение в Сибирь. Сначала ему назначено было жить в Тобольске; но как здесь, с чрезвычайною дерзостью, начал он распространять раскол, то приказано было отправить его далее в глубь Сибири – на Лену¹²³. Здесь и прожил он до того времени, как последовала печальная перемена в судьбе Никона. Тогда, по ходатайству бояр – друзей Аввакума и врагов Никона, царь Алексей Михайлович снова возвратил его в Москву¹²⁴. Но здесь, пользуясь свободою, он начал по прежнему распространять раскол с такою дерзостью и с таким упорством, что собором (1667 г.) осуждён был на лишение священства и предан анафеме; потом, после новых напрасных увещаний сослан в заточение в Пустоезерский острог¹²⁵. Итак из рассказа самого Аввакума видно, что при Никоне с ним поступили снисходительно и что более строгий суд над ним произнесён был уже после того, как Никон лишён был патриаршего престола; сам Аввакум в одном месте откровенно сказал, что «никониане поступили с ним пуще отца своего Никона»¹²⁶.

Мы рассмотрели сказания о всех главных расколоучителях, подвергшихся суду при патриархе Никоне¹²⁷, и совсем не нашли тех потоков крови, которыми, будто бы, Никон обагрил всю Россию: как враги церковного и гражданского спокойствия, расколоучители были лишены сана (притом не все) и сосланы в заточение после телесного наказания. Что касается до телесных наказаний, которые, по-видимому, свидетельствуют в пользу раскольнических свидетельств о кровопролитии, то несправедливо раскольники винят за них патриарха Никона, называя его виновником сих истязаний и объясняя их жестокостью его характера. Нет, они объясняются не столько суровостью Никонова характера, сколько грубостью времени, в которое жил Никон, и когда вообще к подобным наказаниям прибегали весьма часто, не исключая и таких случаев, где надлежало бы действовать более убеждением и мерами духовного вразумления¹²⁸. Пусть припомнят раскольники, каким истязаниям незадолго до Никонова патриаршества подвергся за исправление требника пр. Дионисий, архимандрит Троицкого монастыря; пусть припомнят вместе и то, что, претерпев жестокие наказания и притом за правое дело, он не отделился от Церкви и не вооружился против тех, которые оскорбили его несправедливо. Известно также, как часто прибегали к казням, иногда весьма жестоким, в последствии, когда надлежало ожидать смягчения нравов, – при Петре I и после него.

Можно ли же патриарха Никона обвинять за то что он не стал выше своего времени, не отверг столь обычных тогда телесных наказаний, в отношении к возмутителям церковного и гражданского спокойствия? А что касается, в настоящем случае его собственных внутренних побуждений, то с уверенностью можно сказать, что он подвергал виновных строгим наказаниям не по личному чувству вражды к ним, или оскорблённой гордости, не по гневу, или властолюбию, но по духу ревности к святой вере и церкви православной: к ним питал он столь горячую любовь, столько заботился о чистоте веры и неприкосновенности уставов Церкви, что всякое неуважение к ним и всякий против них проступок, в его глазах, заслуживал строгого обличения и наказания, которое, уже по духу времени, только принимало иногда слишком грубую Форму, Это было его убеждение, которое сам он откровенно высказал, защищаясь против обвинения в строгом обращении с духовенством. «А еже в церкви смиряли мы овогда», писал он, «а иногда рукою по малу, того не отрицаемся и ныне творити врагом и безстрашным людем. Не погрешить истины и ныне аще кто взем бичь изгоните из церкви соборной прелюбы творящихъ и прочия беззакония, глаголя: дом, мой, дом молитвы наречется, вы же властно мipa сего сотвористе вертеп разбойником»¹²⁹, А что Никон далёк был от чувства личной вражды и мщения, на это свидетельство представляют даже сами раскольнические писатели. По их собственным признаниям, патриарх Никон, забывая, как злословили и оскорбляли его расколоучители, старался, и сам непосредственно и чрез других, склонить их к раскаянию, обещая притом полное прощение. Так протопопу Ивану Неронову, по собственным его словам, духовник царский Стефан Вонифатиев писал от имени патриарха, что Никон готов простить его и ожидает только раскаяния, к чему и сам Вонифатиев склонял Неронова: «а еже рекл еси,» отвечал ему этот последний, «яко Никон патриарх ожидает от нас прощения и истиннаго покаяния, должен убо сам той просити от нас прощения.» Как мало патриарх Никон расположен был действовать против раскольников по личной вражде, ещё яснее видно из отношений его к тому же Неронову; когда он изъявил согласие присоединиться к Церкви, патриарх Никон, забыв все оскорбления, какие перенёс от Неронова, так утешен был его обращением, что плакал, принимая его в Церковь; и когда Неронов, по своей грубости, и при сем случае не преминул укорить Никона за его строгость к духовенству, патриарх смиренно просил прощения: «по грехам моим нетерпелив я,» говорил он, т.е. не могу стерпеть, видя бесчиние и проступки, – ,«прости Господа ради.» Неронов ходатайствовал пред ним за других сосланных расколоучителей: Никон принял меры к облегчению их участи, «и письма, кои на него, патриарха, писали к царю и к протопопу Стефану и к прочим духовным братьям (служивших явною уликою против писавших), всё старцу Григорию (Неронову) отдал, глаголя: возьми, старец Григорий, твои письма, – и ярославского протопопа Ермила в то же время простил и письма ему отдал.» Мало этого, Никон так снисходителен был к раскаявшимся раскольникам, не восстававшим открыто против Церкви, что даже позволял им служить по старым служебникам¹³⁰.

Итак напрасно раскольнические писатели прибегают к рассказам о страшных жестокостях, которыми будто бы патриарх Никон преследовал мнимых защитников православия; напрасно и во всём деле исправления церковно- богослужебных книг усиливаются показать его личные и самовластные распоряжения, направленные к искажению веры, истреблению православия: все их сказания об этом, столь ненавистном для них, деле, представляют ряд вымыслов и недобросовестных искажений истины.

3) Как прежде, в жизни и деятельности патриарха Никона, предшествовавшей исправлению книг, раскольники старались представить его врагом древнего благочестия, приготовляющимся к своему делу и постепенно к нему приближающимся: так в остальной его жизни, после резкой и горестной перемены в его положении, они усиливаются найти обстоятельства, на основании которых могли бы представить его тем же врагом веры, но уже совершившим своё дело и принимающим за него достойную мзду.

Но жизнь патриарха Никона, по удалении с патриаршей кафедры, представляющая ряд тяжких испытаний, переносимых с христианским терпением, и посвящённая строгим иноческим подвигам, не могла дать пищи даже неразборчивой на средства мщения вражде раскольников. Только время суда над Никоном и самый суд, представляли им удобный случай действовать против него своею клеветою.

Довольно значительный промежуток времени, от начала неудовольствий между царём Алексеем Михайловичем и патриархом Никоном до окончательного суда над последним, был благоприятен для раскольников; враги Никона покровительствовали им, как людям враждебно расположенным к Никону. Аввакум, один из жарких ревнителей раскола, как было уже сказано, возвращён в это время из ссылки и был принят в Москве весьма ласково своими прежними друзьями и даже самим государем. Раскольники, пользуясь свободою, какую открыло им уже самое удаление патриарха Никона от дел церковных, и покровительством некоторых сильных людей, смело и успешно распространяли раскол в столице. Аввакум в своём жизнеописании представляет много доказательств крайней дерзости, с какою он действовал для благой цели: так он откровенно говорит, что к боярину Федору Ртищеву постоянно ходил «браниться с отступниками». Раскольники надеялись, что с падением патриарха Никона падёт и начатое им дело церковных преобразований, – что восстановится прежний порядок и настанет полное торжество их: Аввакум был так дерзок, что писал об этом государю, требуя заменить Никона кем-либо из мнимых поборников древнего благочестия¹³¹; с этой целью и другие раскольники делали государю доносы на патpиарха Никона¹³². В это время были написаны и были распространяемы в народе и те дерзкие сочинения против православия, за которые многие из расколоучителей подверглись потом суду на соборе. И когда начался в Москве суд над патриархом Никоном, раскольники громко и с торжеством стали проповедовать, что Никон судится именно за исправление книг. Ио торжество их было непродолжительно: сам же собор представил неопровержимое доказательство их клеветы, когда, окончив суд над патриархом Никоном, потребовал их самих к суду за противление церковным распоряжениям Никона, которые не только не подверглись какому-либо порицанию на соборе, напротив признаны законными и вполне одобрены.

Последующие раскольнические писатели, с горькими укоризнами вспоминая о соборе 1667 г., уже не решаются утверждать, что Никон осуждён был на сем соборе за исправление богослужебных книг. Они только стараются обвинить собор в противоречии самому себе, утверждая, что главным преступлением Никона, за которое он подлежал суду и за которое судить его прибыли действительно вселенские патриархи, состояло в искажении церковных книг и обрядов, а между тем его – то собор и не взял во внимание, произнося суд над Никоном. В доказательство они ссылаются на известные ответы четырёх вселенских патриархов по вопросам о царской и патриаршей власти, предложенным вследствие предуготовлявшагося суда над патриархом Никоном. «Российские власти», – сказано в раскольнической Церковной истории, – «вопрошали восточных патриархов, в 24 статье: может ли епископ или патриарх обновить или ввести в свою церковь необычные чины и применить постановления узаконения божественных чинов? а четыре восточные патриарха сделали ответь: всякие поновления есть вина смятения и неблагополучного чина, егда единственно предлагается; те убо чины, от святых правил узаконены, не глаголются новости, но токмо законы и постановление на крепость христианского рода; единственно же дерзали такое творить, паче же разорить, яже святыми отцы уложена суть и укреплена ими, и от долгого времени узаконения и подтвержена, вводя некие необычные, яко виновен мятежству, изринутися и извергнутися имать.» Но после сего, продолжает раскольнический историк, власти российские аки забылись о чем восточных вопрошали, а восточные также аки забылись, что отвечали российским, т. е. Никона осудили не за его необычные церковные чины, и осудив его, с ним вместе сих чинов не осудили, но еще удостоили их одобрения.¹³³ Нет, восточные патриархи не забыли, что отвечали на вопрос, может ли епископ пли патриарх вводить в церкви необычные чины, и в суждении о исправлении книг при патриархе Никоне поступили согласно с своим ответом. Они отвечали, что каждое поновление бывает причиною смятения, когда производится единственно, (μερικῶς, частным образом); а если производится на основании священных правил (κανονιζόμεναι ὑπὸ τῶν ἱερῶν συνόδων), то не может быть названо новостью, но есть постановление в крепости христианского рода», посему только тот, кто дерзнет единственно сам собою, производить исправление чинов, особенно же разорять установленные святыми отцами и вводить «необыклые чины», подлежит извержению. Таков подлинный смысл данного патриархами ответа. А испытывая подробно, через многое время, исправленные Никоном книги, они именно нашли, что Никон начал исправлять их не собою, но благословением и советом и произволением освящённого собора, что книги исправлены с греческих и древних славянороссийских харатейных и ничего противного вере православной, утверждённой святыми отцами, в них не обретается¹³⁴; посему они и признали патриарха Никона за исправление книг не подлежащим суду, а поправленные им книги одобрили, как служащие «в крепость христианскому роду», и никаких «необыклых» чинов в себе несодержащие. Итак несправедливо раскольнический историк думает обвинить собор, осудивший патриарха Никона, в мнимом противоречии самому себе, за то, что исправление книг не было поставлено Никону в вину. Напротив, определение собора 1667 г. касательно исправления книг при патриархе Никоне потому особенно и важно, что произнесено во время суда над Никоном теми самыми лицами, которые подписали его осуждение, и, без сомнения, не преминули бы поставить на вид столь важное преступление, как введение «необыклых» чинов в церковь, за которые, по их собственному решению, виновные подлежали отлучению и проклятию, если бы такие чины были внесены в новоисправленные богослужебные книги.

Но раскольнический историк, видя мнимое противоречие в действиях собора, придумал и хитрое объяснение того, как произошло такое противоречие. По словам его, восточные власти, царь Алексей Михайлович и русское духовенство, не произнесли осуждения над исправлением церковно-богослужебных книг, составлявшими будто бы главную вину патриарха Никона, потому, что сами привязаны были к сему делу «тугим и крепким узлом»: все они прежде признали нужду исправления книг и одобрили самое исправление; посему когда открылось, что Никон под предлогом исправления книг вооружился на священную древность, им надлежало восстать против того, что сами одобрили, и вместе с Никоном за исправление книг осудить и самих себя; для избегания стыда они и решились осудить Никона за другие вины, а исправление книг не только не ставить ему в обвинение, но и признать совершенно законным и правильным, и таким образом стали в противоречие с собственным мнением о исправлении церковных чинов, изложенным в вышеприведённой 24-й статье соборных вопросов и ответов¹³⁵. Но предлагая столь хитрое объяснение мнимого противоречия в действиях собора, сам раскольнический писатель допускает явные несообразности. Если 24-й вопрос – об исправлении церковных чинов российские власти предложили, имея в виду, как утверждает он, судить патриарха Никона, за исправление книг, а восточные власти в том же предположении дали на него известный ответ, и, следовательно, те и другие признавали уже Никоново исправление книг незаконным, то как они тогда же не припомнили, что связаны с сим делом «тугим и крепким узлом»? И как не сообразили, что готовят орудие против самих себя своим вопросом и ответом о исправлении чинов? Не лучше ли было поэтому одним вовсе не делать такого вопроса, другим не давать такого ответа, чтобы вскоре потом, на соборе не поставить себя в затруднение, или необходимость действовать вопреки своим собственным словам? Положим однако же, что восточные и российские власти впали в такое странное ослепление. Но ужели раскольники могут говорить, что, одобрив нужду исправления книг и самое исправление, греческие и российские архиереи связали себя с сим делом крепким узлом, сделались его участниками, обязанными вместе с Никоном отвечать за него? С нашей, православной точки зрения, конечно, должно быть так, – те, которые не только признали нужду исправления книг, но и одобрили самые опыты исправления, действительно не могли без прямого противоречия себе признать исправление книг незаконным. Но раскольники представляют дело иначе; – по их мнению, Никон один правил книги со своими клевретами, те же, которые одобрили исправление, были или обмануты им, или устрашены, следовательно не подлежали ответственности за то, как будут исправлены книги, и когда открылось, что под предлогом исправления книг Никон восстал на церковную древность, для них не было никакой нужды оправдывать себя притворным признанием законности исправления, напротив открывался повод произнести над Никоном сугубое обвинение – за незаконное исправление книг и за то, что ввёл их самих в обман, обещавшись сделать законное исправление. Наконец, возможно ли предположить, чтобы верховные пастыри греческой и русской Церкви допустили на собор такую вопиющую неправду, – то есть, признавая неправленные при Никоне книги искажёнными, в то же время провозгласили их исправленными законно и правильно, и произнесли суд на всех, кто не станет признавать их такими. Напрасно раскольнический историк думает объяснить такой поступок чувством стыда, который, по словам его, «многажды принуждает, особливо честолюбивым», против совести своей на самую истину обвинения полагать»¹³⁶. Напротив, не большему ли посрамлению подвергли бы себя присутствовавшие на соборе, если бы допустили такую страшную ложь в деле, которое отдавали па суд современников и потомства? И потому самый стыд не побуждал ли бы их действовать с полною искренностью и справедливостью? Вот в какие несообразности впадают раскольники, желая доказать, что собор, осудивший патриарха Никона, и в то же время одобривший его действия по исправлению книг, впал в противоречие с собственным мнением о исправлении церковных чинов, изложенным в 24-м ответе восточных патриархов. Мы объяснили истинный смысл этого ответа, которому собор не только не противоречил, напротив, строго следовал в своём определении о новоисправленных книгах. Тщетно усиливаясь ослабить значение соборных определений, которыми одобрены и утверждены церковные распоряжения патриарха Никона, раскольники, с другой стороны, весьма охотно обращаются к тем определениям собора, где исчисляются вины патриарха Никона, за которые он признан достойным лишения престола и заточения. На основании сих определений и также действий самого Никона на соборе 1666 года, они делают весьма невыгодное заключение не только о личном характере его, но, отсюда, и о церковных его распоряжениях. Пользуясь изданною от собора «известительною грамотой о низвержении патриарха Никона», где исчислены «учененные им государю оскорбления и неприличные его сану поступки», за которые он признан достойным низвержения¹³⁷, раскольники изображают патриарха Никона человеком в высшей степени гордым, властолюбивым, дерзким и проч.¹³⁸; таким явился он, по их мнению, и на соборе 1666 г., противореча ему и не подчиняясь его определениям; а потому, заключают они, надобно думать, что и в исправлении церковных чинов он действовал также самовластно и противно духу истинного пастыря, почему и нельзя принять сделанных им исправлений. «От такого хищника в строении церковных дел, где и малейшее кичение, аки оку волос, не мало причинить истине повреждение, чего ожидать доброго?» – пишет раскольнический сочинитель церковной истории, приведя слова соборной «известительной грамоты» о предосудительных поступках патриарха Никона¹³⁹. О действиях же Никона на соборе 1666 г., «в Поморских ответах», – замечено, что, так как «Никон не подчинялся вселенских патриархов и российских архиереев соборному суду, но многие на них порицания износил беяше», и тем обнаружил в себе «упрямый и упорный нрав»; то «и в правлении книжном кроткого и святоподражательного совета у него Никона не надежно были¹⁴⁰.

Чтобы показать, как несправедливо, на основании обвинений против Никона и собственных его действий на соборе 1666 г., раскольники делают такие заключения о характере патриарха и особенно о его церковных распоряжениях, для этого необходимо сделать предварительно некоторые замечания о самых неудовольствиях Никона с царём Алексеем Михайловичем, в тесной связи с которыми находятся все важнейшие поступки Никона, подвергшие его суду и осуждению на соборе.

В истории сих неудовольствий нетрудно заметить, с одной стороны, что царь и патриарх, несмотря на явный между ними разрыв, не переставали питать друг к другу любовь и расположение и желали прекратить для обоих тяжёлый раздор. Во время этого раздора царь Алексий Михайловичи писали к патриарху такие же дружественные и почтительные письма, как и в то время, когда между ними не происходило никаких неудовольствий¹⁴¹, уведомлял его, чрез преданных ему людей, что по-прежнему, расположен к нему больше всех¹⁴², в тайных беседах с приближёнными боярами говорил, то глубоко сожалеет о возникшем раздоре с патриархом и желал бы прекратить его¹⁴³. Равными образом и патриарх Никон неоднократно выражал государю чувства своей неизменной к нему приязни, сожаление о прекращении прежних отношений и желание восстановить их. В таких именно чувствах писал он государю немедленно по своём удалении из Москвы¹⁴⁴, в другом письме, уже в 1665 г., он писал царю, что «тужит о нем»¹⁴⁵, и своему воскресенскому архимандриту, с которым отправил это послание, поручил «говорить великому государю о том, чтобы смуте неверить никакой»¹⁴⁶. С другой стороны, все обстоятельства осьмилетних неудовольствий между царём и патриархом показывают, что их возбудили вопреки их собственному желанию, поддерживали так долго и привели, наконец, к столь печальному для Никона исходу, главным образом, бояре, решившиеся низвергнуть патриарха, которого они ненавидели за смелые замечания, какие он делал многим из них по разным случаям¹⁴⁷.

За его влияние в царском совете, где однако же сами занимались более спорами о местах, нежели делами, и особенно за его близость к государю и неограниченное доверие к нему царя. При каждом печальном для патриарха Никона случае, во время его неудовольствий с государем, бояре являются главными деятелями и притом постоянно одни и те же¹⁴⁸: очевидный знак, что они составляли одно общество, единодушно действовавшее против Никона. К нему присоединились также недовольные патриархом значительные лица из духовенства, которых содействие было весьма важно для бояр, особенно когда дело приняло характер дела церковного¹⁴⁹. Отношения этого общества к патриарху Никону в продолжение восьмилетних неудовольствий его с государем и влияние на весь ход и судьбу его дела, весьма важны для объяснения действий самого патриарха Никона в это время.

В искусстве, с каким поддерживали раздор между царем и патриархом, бояре обнаружили замечательное знание характеров, того и другого и уменье пользоваться им для своих целей. Зная доверчивый характере государя и овладев им до того, что он не имел уже силы выйти из под их влияния¹⁵⁰, они умели не допустить его до личных, откровенных объяснений с патриархом, которых оба они желали и которые могли бы положить конец их недоразумениям¹⁵¹, напротив в искажённом и преувеличенном виде передавая ему речи и поступки Никона¹⁵², искусно возбуждали в царе гнев и легко вооружали его против прежнего его друга. С таким же искусством действовали они и на патриарха Никона. Зная всю горячность и прямоту его характера, зная также, как дорожил он неприкосновенностью своих прав и преимуществ они, прикрываясь именем государя, делали ему разного рода оскорбления и большею частью в том, что он считал священным и неприкосновенным, и тем постоянно раздражали его и вызывали к таким поступкам, которые только укрепляли и поддерживали возникнувшее несогласие с государем. Вся деятельность бояр в отношении к патриарху Никону в течении восьми лет его разрыва с государем представляете именно ряд таких оскорблений, которые притом делались смелее и чувствительнее для патриарха Никона, по мере того, как они успевали вооружать против него царя; под влиянием этих оскорблений, самый характер Никона, горячий и прямой, делается раздражительнее и нетерпеливее, и он действительно допускает поступки, оскорбительные для государя и для его собственного достоинства.

Первые чувствительные оскорбления патриарху Никону со стороны бояр сделаны были распоряжениями «монастырского приказа», учреждения, против которого он особенно вооружился, почитая его незаконным посягательством на права церковной власти со стороны гражданского правительства¹⁵³: без отношений с патриархом бояре распоряжались церковными местами, монастырскими имениями, судом над лицами, принадлежавшими к духовному ведомству. Затем, при торжественной встрече грузинского царя Теймураза (в июле 1658), стольник Хитров, как известно, нанёс жестокое оскорбление патриаршему боярину, с явным намерением оскорбить самого патриарха, – и когда по этому случаю Никон просил удовлетворения у государя, бояре умели обратить дело в вину самому патриарху: в один из праздников, следовавших вскоре после того (10 июля), утром к нему явился князь Ромодановский с известием, что царь, вопреки обычаю, не будет в тот день ни к утрени, ни к литургии в Успенский собор, что служило для Никона признаком царского гнева¹⁵⁴. При этом Ромодановский с грубостью упрекал Никона, будто он сам незаконно вмешивается в государственные дела, самовольно присвоил себе» титло «великого государя», и прибавил, что «царское величество велел ему сказать – писаться и зваться великим государем не велел и впредь почитать его не будет»¹⁵⁵. Те же самые упрёки, в тот же самый день, повторил князь Трубецкий, публично, в Успенском соборе, когда патриарх объявил о своём намерении оставить патриаршество¹⁵⁶, – хотя царь прислал его в Успенский собор вовсе не затем, чтобы он оскорблял патриарха и чрез то утвердил его в намерении удалиться из Москвы, а поручил напротив сказать ему, что никакого гнева против него у государя нет, и государь просил его оставаться по прежнему патриархом¹⁵⁷. С удалением Никона из Москвы бояре делаются ещё смелее и решительнее в своих нападениях на него: его отъезд они объясняли его самоволием и неповиновением государю, и укоря п. Никона, как он смел уехать без царского указа¹⁵⁸; вскоре потом на него взводят обвинение в незаконном распоряжении патриаршей казной, производят осмотр в его келиях, разобраны его бумаги, с целью, как объясняет сам Никон, уничтожить те из них, в которых сам царь называет его великим государем, дабы иметь возможность поддержать обвинение в самовольном присвоении этого титла¹⁵⁹. В это время вступают в тесный союз с боярами недовольные Никоном лица из духовенства: происходят соборные рассуждения по делу Никона, собирают церковные правила, на основании которых можно было бы избрать ему преемника, а самого лишить священного сана¹⁶⁰; Паисий газский пишет подробные ответы на вопросы Семёна Стрешнева касательно поступков патриарха Никона, – ответы, прямо направленные к осуждению последнего; тем же Паисием были составлены, применительно к поступками Никона, вопросы о власти патриаршей, которые потом отправлены для решения к восточным патриархам, причём посланному даны наставления от бояр, в каком духе он должен говорить патриархам о Никоне¹⁶¹. Тогда же стольник Бобарыкин сделал против Никона тяжкий извет, будто он во время богослужения проклинал царя и поносил его у себя в келье: правда, следователи, во главе которых находились князь Одоевский и Паисий, явные враги Никона, при всём желании подтвердить донос Бобарыкина, не могли сделать этого; но за то они воспользовались случаем безнаказанно говорить Никону всякого рода оскорбления¹⁶², и тем вызвать его самого на резкиe ответы, которые и поспешили передать царю. Наконец в решительную минуту, когда, по внушению расположенного к нему боярина Зюзина, Никон неожиданно явился в Успенский собор и послал звать государя в надежде личным свиданием прекратить все неудовольствия, бояре и власти не допустили царя до свидания с ним и царским именем ему сказали, «чтоб из соборной церкви шел и ехал, откуда приехал»¹⁶³, а дело о его приезде в Москву подвергли строгому исследованию, при чем сильно пострадали многие соприкосновенные к нему лица¹⁶⁴.

Нужно взять во внимание с одной стороны всю горячность и строгость патриарха Никона, с другой всю близость и искренность прежних отношений его к царю Алексию Михайловичу, равно как уважение и покорность, которые привык он видеть не только от духовенства, но и от людей светских, чтобы понять, какое впечатление должны были произвести на него указанные оскорбления со стороны бояр, большею частью прикрытые именем государя. Чем искреннее были его отношения к царю, чем более Никон любил его и дорожил любовно с его стороны, тем глубже огорчали его знаки царского гнева и тем больнее было каждое оскорбление, причиняемое от имени царя: вот почему, при первых проявлениях царского гнева, он не мог уже перенести его спокойно, и вопреки совету преданных ему людей и внушениям благоразумия решился на поступок, который послужил началом всех последующих несчастий его, отказался от патриаршества и оставил Москву¹⁶⁵; вот почему и впоследствии при каждом новом оскорблении он так горько жалуется царю на его несправедливость, нередко употребляя при том слишком резкие выражения, которые в свою очередь не могли не оскорбить государя¹⁶⁶. Он сам говорил о своём удалении из Москвы, что сшоль с сердца¹⁶⁷, и что укоризны и жалобы произносил на царское величество, по своём отшествии, от горькия кручины огорчеваяся¹⁶⁸. Тем менее мог он сдерживать в границах свою горячность, отвечая на оскорбления со стороны бояр и особенно духовенства, от которого требовал по-прежнему подчинения себе; – так он резко обличал крутицкого митрополита за присвоение себе прав, который Никон считал принадлежащими собственно патриарху¹⁶⁹, соборные рассуждения духовных властей, касательно его удаления с патриаршества, решительно называл беззаконными, не признавая за ними права судить своего патриарха. Вообще своим сильным словом он не щадил ни властей, ни бояр, как это особенно ясно показало его свидание с некоторыми из них, прибывшими в Воскресенский монастырь для исследования по извету Бобарыкина: на оскорбления и дерзкие речи следователей Никон отвечал неспокойно, и все свидание было очень бурно, – «кричали, по выражению самих бояр, много»¹⁷⁰. Никон сам признавался, что в минуты тяжкой скорби износил суд Божий на честный синклит и священный собор¹⁷¹. Наблюдая за состоянием его духа в тяжёлое для него время разрыва с царем, можно заметить, что он сам сознавал, как вредно действовали на его пылкий характер оскорбления со стороны врагов и употреблял усилия, чтоб удержать в границах овладевавшие им порывы гнева и негодования¹⁷²: иногда он достигал этой цели, но, большею частью, особенно под влиянием первых впечатлений полученного оскорбления, делался жертвою своей природной горячности¹⁷³, – и тогда-то позволял себе те неумеренно–резкие отзывы, в разговорах и письмах, о царе, высшем духовенстве и боярах, и такие поступки, как самовольное оставление кафедры, за которые осудил его собор¹⁷⁴.

Что касается до поведения Никона на самом соборе, то прежде всего надобно заметить, что раскольническое обвинение, будто патриарх Никон не подчинялся суду вселенских патриархов и износил на них тяжкие укоризны», может быть основано только на «известительной грамоте,» другими же достоверными историческими свидетельствами не подтверждается¹⁷⁵; но если б мы и признали cиe обвинение действительно справедливым, и в таком случае нужно взять во внимание предшествовавшие восьмилетние огорчения, имевшие столь вредное влияние на характер патриарха Никона, чтоб понять, мог ли он сохранить полное спокойствие на соборе, выслушивая те самые обвинения, на которые и прежде отвечал так неравнодушно и видя в числе судей, произнёсших строгий приговор над ним, тех самых пастырей востока, от которых прежде видел знаки уважения и которым сам оказывал услуги.

Всё это говорим мы не с тою целью, чтобы оправдывать патриарха Никона в поступках, за которые осудил его собор, справедливо заметив, что Никон не показал в них приличной архиерею кротости; но для того только, чтобы полнее объяснить их происхождение и тем показать, справедливо ли на основании этих поступков раскольники делают общее заключение о характера Никона и отсюда о его деятельности в исправлении церковных книг и обрядов. Мы видели, что в этих поступках Никона проявился не действительный, постоянный его характер, что напротив они были проявлением случайного, болезненного состояния его души, для которого, правда, находилось основание в свойствах его пылкого характера, но которые возбудили в нём, искусно поддерживали и усилили многочисленные враги его своими хитро рассчитанными оскорблениями в течении целых восьми лет. Как же можно от таких действий, в которых проявилось исключительное состояние характера, делать заключение о характере и деятельности человека вообще? Как можно особенно делать заключение о духовном состоянии человека, в прежнее время отдалённое на несколько лет? За восемь лет до неудовольствий с царем, в первые годы патриаршества, когда он занимался исправлением книг, Никон, как известно, вовсе не испытывал того мрачного, болезненного настроения души, в какое привели его в последствии огорчения и оскорбления врагов. Наконец согласно ли со здравым рассуждением, на основании поступков, допущенных Никоном во время неудовольствий с царем, делать заключение о таких его действиях, которые не имеют с ними никакой связи и ничего общего? Там дело касалось его личной судьбы; – позволяя себе увлечения, выходя нередко из границ благоразумия и приличной пастырю умеренности, он защищал столь дорогие для него привязанности, как дружба с царём, защищал своё достоинство и права, которые у него отнимали; между тем как исправление книг и обрядов церковных, как мы неоднократно уже говорили, вовсе не было его личным делом и не представляло никаких поводов к проявлению с его стороны властолюбия, гордости и т. п. Посему-то и собор 1666–67 г. сделал такое строгое различие между его поведением во время неудовольствий с царем и его действиями по исправлению церковных книг и обрядов, осудив первое, и вместе одобрив последние.

Итак, напрасно раскольнические писатели указанием на действия патриарха Никона, за которые осудил его собор, хотят набросить тень на его характер и особенно на его церковные распоряжения, с торжеством припоминая при этом соборную грамоту о его низвержении. В мнимом торжестве своём они не замечают даже, что обвиняя патриарха Никона между прочим за то, что он не подчинился будто бы соборному суду вселенских патриархов и российского духовенства, они вместе произносят обвинение самим себе и всем досель пребывающим в неповиновении соборному суду тех же самых патриархов и духовенства русского.