«Великий писатель земли Русской» или правда о «Двух стариках»
Критический этюд
„Великий писатель земли Русской“, вот прозвание, данное гр. Л. Н. Толстому и нередко встречающееся в печати, особенно газетной.
Не оспаривая этого прозвания, не возвеличивая и не умаляя заслуг гр. Толстого пред русской литературой и родным народом, мы избираем более скромную задачу – просмотреть и хоть отчасти проверить некоторые произведения гр. Толстого, чтобы дать себе отчет в том, что принадлежит ему собственно и что ему не принадлежит, хотя издано им самим, с подписью его имени и – без всяких оговорок…
Как будто странно ставить вопрос о самостоятельности такого писателя, как „великий“ Толстой; но мы берем на себя смелость вопрос этот ставить и, по мере возможности, решать его; а насколько удачно или удовлетворительно оный будет решен, это пусть скажет беспристрастный читатель.
В ряду предпринятых вами таких критических этюдов, первый имеет предметом рассказ Толстого под названием: „Два старика“ 1 . Посмотрим же, есть ли действительно правда в этом рассказе или нечто другое, и прежде всего, насколько в этом произведении Толстой является изобретателен и самостоятелен, а если не самостоятелен, то в каком отношении стоит он здесь к своему источнику, о котором умалчивает.
§ I.
Содержание рассказа очень известно, вкратце оно таково.
„Собрались два старика (идти) Богу молиться в старый Иерусалим. Один был богатый мужик, Ефим Шевелев. Другой был не богатый, Елисей Бодров. Собрались старики и пошли. Шли пять недель старики и пришли к хохлам (?). Пришли в большое село. Остановился Елисей. – Ты, говорит Елисей Ефиму, не жди: я только забегу вон в хатку, напьюсь. – Ладно, говорит Ефим, и пошел один вперед по дороге, а Елисей повернул к хатке, а в ней оказалась семья, умирающая от голода“. Снял Елисей сумку с плечей, развязал, достал хлеба и накормил всех, а затем, сам сварил похлебку и кашу и накормил людей. Наконец, раздав почти все деньги, Елисей сообразил, что ему не с чем идти за море, и решил возвратиться. Пришедши домой, Елисей принялся за свое хозяйство, особенно хлопотал на пчельнике.
Ефим, не дождавшись Елисея, пошел один, достиг Одессы, отсюда на корабле отправился в Царьград и, чрез Смирну и Александрию, прибыл в пристань Яффы; а отсюда, с прочими пешеходами, на четвертый день пришел в Иерусалим. „Несколько пообедав, пошел со странником по святым“ (?). –
Желал Ефим поклониться и Гробу Господню, но так как „в храме людей было видимо-невидимо“ (?), то за теснотой, не мог приблизиться. Стоя в храме, он, к изумлению своему, увидал, что впереди всех стоял Елисей. Вглядываясь пристально, Ефим убедился, что это подлинно отставший от него товарищ Елисей. Однако, вышедши из храма, Ефим не нашел своего товарища...
Не найдя Елисея, отправился Ефим обратно чрез Яффу на Одессу, а отсюда пешеходом домой. На пути Ефим нечаянно зашел в ту самую хату, где был Елисей: здесь гостеприимные хозяева приветили его с полным радушием. Хозяева рассказали Ефиму о благодеянии какого-то странника и тем напомнили ему о Елисее. Размышляя о видении Елисея у Гроба Господня, Ефим решил, что дело Елисея угодно Богу более, чем подвиг его, Ефима, и -потому-то он видел Елисея при Гробе Господнем впереди всех... Да и когда домой пришел, то у себя встретил пьяного сына и упущение в хозяйстве и пр., a у Елисея полное благополучие. Соображая все, виденное и слышанное, в своем путешествии и по приходе домой, Ефим «понял, что по миру (?) велел Бог по смерть отбывать каждому свой оброк – любовью и добрыми делами».
§ II.
Таково главное содержание в «рассказе Толстого». – В отношении к этому „рассказу“ спрашивается:
а) Принадлежит ли этот рассказ Толстому всецело?
б) Если же принадлежит не всецело, то что же собственно ему принадлежит и что нет?
– Нет, рассказ этот не принадлежит ему всецело: он представляет любопытную переделку чужого рассказа на свой лад и со своей определенной тенденцией.
Еще лет сорок назад, до появления рассказа Толстого, в свое время очень популярный редактор известного журнала „Домашней Беседы“, профессор Киевской Духовной Академии, В. Ип. Аскоченский напечатал составленный им сборник назидательных рассказов, под заглавием: „Чтение для православного Русского народа“, в количестве 33-х2. В числе этих рассказов помещен один под заглавием: «Странник и домосед» (стр.80–87). Причем, издатель, проф. Аскоченский добросовестно в подстрочном замечании заявил, что его рассказ передает быль и – что она им записана со слов покойного старца Саровской пустыни о. Илариона, которому лично были знакомы оба действующие лица этого рассказа. Это были крестьяне Орловской губернии, по селу соседи и друзья. Они также оба решили было идти в Иерусалим, поклониться Гробу Господню; но и также один раздумал, а другой побывал в Святом граде; также, один, оставшись дома, совершал дела милосердия, а другой, будучи в Иерусалиме, постоянно видел там своего друга впереди себя и у Гроба Господня. И, наконец, по возвращении, один, „странник“ рассказал о своем видении, а другой, домосед – о своей благотворительности. При этом для обоих стало ясно, что один, оставаясь дома, истинно угождал Богу; а другой, отправившись в св. Землю с нечистыми помыслами о своей праведности и с осуждением в душе друга своего, который оставался дома, хотя и совершил подвиг, но Богу не угодный...
Из такого сопоставления двух рассказов, по их содержанию, очевидно, что Толстой заимствовал свой рассказ у проф. Аскоченского. – А если так, то –
§ III.
Что же принадлежит Толстому в его компилятивном пересказе? – Из ближайшего сличения и сопоставления данных двух редакций этого рассказа открывается, что Толстой, держась близко к своему оригиналу, старался, конечно, многое в нем изменить – переставить, перефразировать текст, сократить дополнить, даже переполнить... При всем том, он, однако, не мог избежать даже буквального сходства со своим оригиналом.
Для подтверждения сказанного, достаточно дать здесь несколько образчиков такой операции Толстого над чужим рассказом. Вот такие образчики:3
| Аскоченский: | Толстой: |
| Странник и домосед | Два старика |
| В Орловской губернии жили два друга – Яков и Димитрий. Были они близкие соседи, оба трудолюбивые и набожные, любили в Божий храм ходить, и в воскресные дни по-пустому не болтались и не пьянствовали... И нищих угощали и больных и бедных навещали... За то Господь и благословил их большими семьями; амбары у них были полным-полнехоньки, да и деньжонки водились у обоих... Вот однажды запало им в душу сильное желание побывать в Иерусалиме, чтоб поклониться гробу Господню... (стр. 80–81). | Собрались два старика Богу молится в старый Иерусалим. Один был богатый мужик; звали его Ефим Тарасыч Шевелев. Другой был не богатый человек, Елисей Бодров. Ефим был мужик степенный, водки не пил. Семья у него была большая... Елисей был старичок ни богатый, ни бедный... Человек был Елисей добродушный и весёлый. Пивал и водку... но человек был смирный, с домашними и соседями жил дружно... (стр. 1–2). |
Очевидно, в рассказе Толстого одно переставлено на место другого, – что в оригинале сказано после, то у него поставлено в начале, изменены имена, изменена отчасти характеристика лиц и пр., но в общем сходство очевидное. Далее, по рассказу Аскоченского, Яков в Димитрий расстались в своем же селе, а по рассказу Толстого, Ефим и Елисей, вышедши вместе из своего села, расстались только где-то в Малороссии. После этого в рассказе Толстого идет речь о благотворительности Елисея, а у Аскоченского о путешествии Димитрия и о видении им Якова в Иерусалиме и во всех местах, какие посетил Димитрий. И в этой части рассказа Толстой снова близко держится своего оригинала. Пример:
| Аскоченский: | Толстой: |
| Добрался (Димитрий) до святаго града Иерусалима. Со страхом и трепетом вступил он в храм Воскресения и пал со слезами, молясь о себе, о своих и воздыхая о грешном Якове. Только вдруг видит его (Якова) впереди всех стоящим и усердно молящегося. Что это? Уж не сон ли? – думает он. Протирает глаза... нет, не во сне, а наяву он видит своего друга. Всматривается ближе, – Яков: „да как же, думает он, попал он в Иерусалим? ведь я его дома оставил. Нечто позже спохватился за мною вслед? Все-ж таки не могло статься, чтоб он не столкнулся со мной где-нибудь на дороге“. Пробирается Димитрий к другу своему, – никак не проберется... (стр. 82). | Высадились (с корабля), пошли пешие; на четвёртый день дошли до Иерусалима... На утро встали и пошли к ранней обедне в большой храм Воскресения, – к гробу Господню... Стоит Ефим, молится и смотрит вперед, в часовню, где самый гроб... Стоит Ефим, чрез головы смотрит, – что за чудо! Под самыми лампадами, впереди всех, видит стоит старичок. Похож, думает, на Елисея. Да нельзя же ему... Нельзя ему прежде меня поспеть... И подивился, как так Елисей наперёд его поспел... И стал (Ефим) продиратся, только бы на простор выбраться. Выбрался на простор, ходил, ходил, искал Елисея, так и вышел из храма, не столкнулся с ним... (стр. 20–25). |
У Аскоченского после, а у Толстого прежде этого видения рассказывается о благотворительности Якова – Елисея. И здесь также Толстой близко держится оригинала, – даже до буквального сходства. Пример:
| Аскоченский: | Толстой: |
| Идя по улице. вижу в одной избе, где, я знал, жили бедные люди, ставни среди белого дня закрыты. Словно потянуло меня что-то туда; я вошел в избу. Сначала в темноте не мог я разобрать ничего; только слышу стон да храпенье. Это был бедный хозяин, лежавший в углу на соломе... И горемычная жена его, выбившись из сил и потратив на больного мужа все, что было у них, сидела у холодной печки... – „Маланья! сказал я горемычной. Что с тобою?... Отчего это так темно и холодно у вас?“ – „Ах, родной ты мой батюшка! отвечала она, – последний час настал. Степан мой умирает, да и мне самой что-то тяжко стало. Вот третий день как изба у нас не топлена; дрова все вышли, хлебушка нет; коровку давно сбыли со двора, и ребятишек-το накормить нечем. Как на беду, вон оба старшие-то лежат без памяти в горячке. И опять начала рыдать она, а истощенные голодом крошки чуть-чуть пищали... (стр. 84–85). | Подошел Елисей к хате. Вошел Елисей во двор, видит – у завалинки человек лежит... Окликнул его Елисей, спросил напиться, – не отвечает человек. Либо больной, либо неласковый, подумал Елисей, и подошел к двери. Слышит – в хате в два голоса дети плачут... Вошел Елисей в хату... Смотрит: за печью на полатях женщина лежит. Лежит ничком и не глядит, только хрипит, и ногу то вытянет, то подтянет... Только хотел спросить Елисей старуху, ввалился мужик в хату... и стал говорить. – И болезнь, говорит, напала, да и голодны. Во – с голода помирает, – показал мужик головой на мальчика и заплакал... (стр. 9–10). |
Что же сделал Яков – Елисей, видя злострадание бедной и больной семьи?
| – по Аскоченскому: | – по Толстому: |
| В сумерки этак, говорит Яков, пришедши домой, я запряг сани, наложил дров, насыпал муки в мешок, взял свежего молока, круп, соли, хлеба печеного, мясца кусок, – и отправился к бедному Степану. Приехавши туда, я сам затопил печку, изготовил похлебку, кашицу молочную, и всех наделил, чем Бог послал, обещал затем навестить их... (стр.85). | Пошел Елисей на село в лавку, купил пшена, соли, муки, масла, разыскал топоришко. Нарубил дров, – стал печку топит. Стала ему девочка помогать. Сварил Елисей похлебку и кашу, накормил людей... (Стр. 11). |
§ IV.
Из представленных образчиков очевидно, как близко Толстой стоял к своему оригиналу. Однако, как уже было замечено, у него немало и своего, это – подробное изображение обстановки, среди которой действовал герой его рассказа. Таково особенно описание путешествия Ефима, его знакомство с каким-то странником – монахом, или подробное перечисление святых мест и пр. Но и здесь Толстой не был совершенно самостоятельным: он стоял здесь под влиянием другого источника или пособия.
Известно, что Толстой сам не был в Палестине, а потому, при изображении, например, того, как паломники высаживаются с корабля на берег в Яффе в т. п., он естественно должен был обратиться к источнику -пособию. Оказывается, в этом случае ему служило сочинение небезызвестного путешественника A. В. Елисеева4, – к которому Толстой держит себя также очень близко.
Пример:
| Елисеев: | Толстой: |
| Еще недалеко то время, когда наших богомольцев в Яффе бросали, как товар, с борта парохода на руки лодочников-арабов, не желая даже спустить лестницы... Еще в 1881 году мне самому пришлось быть свидетелем подобной сцены. Двое арабов... недолго думая сбросили одну старушонку-богомолку вниз на лодку с высоты трех саженей; бедная старушка едва не попала в воду, если бы ее не схватили на руки уже сидевшие в лодке богомольцы, так как волнение было настолько сильно, что лодка не могла подойти близко к борту... (стр. 97). | В Яффе высадка всем богомольцам... При высадке набрался страху народ: корабль высокий, и с корабля вниз на лодку народ кидают, а лодку качает, того и гляди не угодишь в лодку, а мимо; человек двух замочило, а высадились все благополучно... (стр. 20). |
И здесь, очевидно, работа Толстого та же по своим приемам: оригинал частью сокращается, частью перефразируется; но основные черты в компиляции оного остаются.
§ V.
Идея рассказа: Ефиму не следовало бы ходить на поклонение гробу Господню в Иерусалим; было бы лучше, богоугоднее, если бы он, как Елисей, оставаясь дома, совершал дела благотворительности. –
Нова ли эта идея? – Так стара, как стара наша литература: она высказана еще лет за 800-т до Толстого! Еще первый русский паломник, игумен Даниил, путешествовавший в святую Землю еще в начале ХII-го века (в 1113–1115 г.) и оставивший нам свое „Сказание“ о своем пути, в самом начале его говорит: „Мнози, дома суще, в своих местах добрии человеци милостынями к убогым и добрыми делы своими достизают сих мест святых, иже большюю мьзду приимут от Бога: мнози же и ходивше святых сих мест и видевше святый град Иерусалим, и взнесшеся умом, яко нечто добро створивше, и пакы погубляють мьзду труда своего, от них же первий есмь аз“ 5 .
§ VI.
Соображая все изложенное, приходим к выводам:
а) Мысль, что благотворительность выше, нежели путешествие по св. местам, впервые является в русской письменности еще в начале ХII-го столетия и притом даже прямо в сказании именно первого русского паломника во Св. Землю.
б) Мысль эта впервые облекается в легенду крестьянами Орловской губернии Яковом и Димитрием.
в) Легенда эта впервые пересказывается, со слов ее составителей, старцем Саровской пустыни, о. Иларионом, проф. В. Ив. Аскоченскому.
г) Устный пересказ о. Илариона впервые записывается и издается в печати проф. Аскоченским в его Сборнике: „Чтение для православного русского народа“. – Наконец,
д) Рассказ Аскоченского получает художественную переработку с очевидным характером компиляции под пером гр. Л. Толстого.
§ VII.
Что же касается характера внутренней стороны, т. е. нравоучения такого рода компиляции Толстого; то она имеет, очевидно, тенденцию – внушить православному народу, что для спасения души нет надобности путешествовать по святым местам и даже ко Гробу Господню!.. – „Пойдешь за морем Христа искать, говорит Толстовский Елисей, а в самом себе потеряешь (?). Надо справлять людей“... (Стр. 15).
Внушение такого рода морали, очевидно, стремится подменить религию благотворительностью в ее прямом смысле, – ради простого житейского благополучия, а, следовательно, – христианство заменить социализмом... Этика очень известная и без Толстого! –
Нельзя, наконец, не отметить в Толстовском пересказе чужого рассказа его глубокого и грубого недоразумения, притом, несомненно уже принадлежащего собственно Толстому.
Ведь, если православный народ идет в Св. Землю, ко Гробу Господню, то не „Христа искать“, как говорит Толстой устами своего героя, а наоборот: всегда нося Христа в глубине души своей, а крест Его на своей груди, он стремится, вместе со Христом и под крестом Его, пройти по Его земным путям, и, при яснейшем воспоминании всех Евангельских событий, пройти со Христом от Вифлеема к берегам Иордана или, по обычному пути Господа, от Вифании чрез гору Елеонскую и на Голгофу – святейшее место крестной Его смерти, или в светлый храм Его пресветлого Воскресения. И шествуя так, он переживает с Господом живейшие чувства то глубочайшая скорби, то высочайшей радости...
Да и может ли человек иметь чувство истинно христианской любви, – любить ближнего и, видя его на месте его страданий, благотворить ему во имя Христа, если в его собственном сердце нет чувства любви и благодарности даже к Самому Христу, – если нет потребности поклониться Ему на страшном, святом и славном месте Его смерти и воскресения? –
Но вот, находится непризванный учитель и благожелатель народный, увы! – явно зловредный в самой своей благожелательности, непристойный даже и в самом способе своего учительства, решительно недостойном истинно-народного учителя, – ибо он преподает чужое в грубо извращенном виде и искаженном содержании...
Несчастный в самом своем „величии“, старец Лев Толстой внушает простому православному люду, детски доверчивому ко всякому учительству, – что не надо-де посещать святых мест Востока, бесполезно ходить на поклонение Гробу Господню...
Итак, что же? не лучше ли уже странствовать по сценично-циничным вертепам Западной заграницы? Не полезнее ли вдыхать там испарения стихийно-тлетворной ее атмосферы, – разрушительных идей ее безбожной литературы, животной культуры или знойно и гнойно страстных произведений всякого рода ее бессовестного искусства?...
Да!... Но не такие ли именно путешествия в „прелестных“ заграницах перерождают простое, верующее, доброе русское сердце и леденят его так, что оно становятся мертвенно-нечувствительным даже и к величайшей святыне вселенной, – не преклоняется даже и пред Гробом Спасителя мира?!
Тула. Август, 21. 1915 г.
* * *
У нас под руками этот рассказ в издании «Посредника» 1906 г., № 4. С рисунками А. Кившенко.
У нас под руками 2-е издание этого сборника. С.-Петербург. 1862 г.
Примечание. Курсивом отмечаем фразы, близко сходные в том и другом рассказе. Автор.
С русскими паломниками на Святой Земле весною 1881 года. (Очерки, заметки и наблюдения). А. В. Елисеева. С.-Петербург. 1885 г.
Путешествие игумена Даниила по Святой Земле, в, начале XII-века (1113–1115 г.). Изд. Археогр. Ком. под ред. A. С. Норова. С. Петербург. 1864 г. Стр. 2–3.