Филарет [Дроздов], митрополит Московский, как служитель слова¹

Ваше Преосвященство,

М. Гг.

40 лет тому назад 19-го ноября с быстротой молнии, хотя не было тогда ни телеграфов, ни телефонов, облетала Москву, а затем и всю Россию, весть: „Филарет умер».

Кто взял бы на себя труд перечитать газеты за эти дни 1867 года, тот узнал бы, что эти два слова произвели нисколько не меньшее движение, какое недавно производили роковые вести об объявлении японской войны, или падении Порт-Артура.../ Вот напр. что писал И. С. Аксаков в газете «Москва»:

«Митрополита Филарета не стало… Упразднилась сила, великая, нравственная, общественная сила, в которой весь русский мир слышал и ощущал свою собственную силу, – сила, созданная не извне, порожденная мощью личного духа, возросшая на церковной народной почве. Обрушилась громада славы, которой красовалась церковь и утешался народ. Отжита на веке та великая, долгая современность, что обняла собою пространство полвека, что перебыла длинный ряд событий и поколений и как бы уже претворилась в неотъемлемое историческое достояние Москвы, в ее живую стихию, которой, казалось, ей не избыть и во веки.... Угас светильник, полстолетия светивший на всю Россию, не оскудевая, не померкая, но как бы питаясь приумножением лет и выступая ярче, по мере надвижения сумрака жизни. Смежилось не усыпающее око мысли. Прервалось полу – столетнее назидание всем русскими людям – в данном примере неустанно бодрствующего и до конца бодрствовавшего духа. Смолкло художественное, важное слово,

полвека и болеe полвека раздававшееся в России, то глубоко проникавшее в тайны Богопознания, то строгой и мощной красотой одевавшее разум Божественных истин»².

В течение 40 лет громада славы Филарета не только не падала, но как будто еще возрастала. До сих пор еще продолжается издание всего, что писал он, и что о нем писалось. И в неизмеримом большинстве все это только возвышало громаду славы.

Но тем неожиданнее именно в настоящий, юбилейный год весьма солидным органом печати изданы записки знаменитого нашего историка С. М. Соловьева, в которых удаляется несколько страниц и характеристик Митр. Филарета.

Конечно, Вам хорошо известен изданный документ. Впечатление его таково, что как будто заставляет согласиться, со словами И. С. Аксакова, что обрушилась громада славы.

Суммируя кратко характер м. Филарета по этому документу, мы будем вынуждены произнести такие тяжкие слова:

М. Филарет был крайне испорченным человеком, принадлежащим к масонской парии, льстецом, деспотом, обскурантом, святыми в глазах московских барынь, хищным животным, под гнетом которого наставники академии и семинарии терпели неслыханные истязания....

Признаюсь, меня смущала мысль – удобно ли, даже прилично ли произносить эти слова в этом высшем христианско – просветительном учреждении, которым полвека управляли м. Филарет, которым занимался более, чем кто-либо из православных иерархов, который внес и свой материально-ценный вклад в него на вечное о себе молитвенное воспоминание. Прилично ли произносить эти слова в нынешний день памяти его, когда по языческим (а не только по христианским) нравам заповедуется или ужи ничего не говорить, или говорить только хорошее – венчать юбилейным венком.

Но это смущение отогнало в моем сознании воспоминание о чисто христианском праздновании и почтении отшедших в вечность последователей Христа, закончивших свое последование Христу в муках страданий, и судом мира заклейменных навсегда именем злодеев, врагов рода человеческого. В моем сознании возникает и нередкая картина гробницы христианской, украшенной не благоуханными красивыми венками, а позорными вещественными орудиями мирской казни; это – терновые венцы. Злоречие и клевета – это венцы от терний.

И я знаю, что бравшие на себя труд собирания таких венцов терновых – не заслуживали порицания, а напротив снискивали признательность за собирание и хранение терний, сопровождавших крестный путь усопшего. И не трудно понять смысл этого: злоречие страшно для маленького человека; но там где на лицо подвиг, оно – ничто. Даже клевета – спутник весьма часто святости. От нее не оградил себя и первый Крестоносец…

И вот я думаю, что последуя этим примерам в настоящий день я не заслужу Вашего порицания, если представив вниманию Вашему тернии для венка приснопоминаемому иерарху, которые собрал наш знаменитый историк, присоединю к ним и несколько других, еще более жестких и колючих, которыми терзалась священная глава почившего при его жизни. При этом я постараюсь дать отчет по документам, где я нашел эти тернии и когда они язвили крестный путь его.

Вот мое приношение в венец м. Филарета: он был еретик, революционер, карбонарий, деятельный крамольник.

При этом я считаю долгом оговориться, что всю честь этой находки я должен отдать покойному проф. И. И. Корсунскому, с самоотверженной любовью собиравшему самые разнообразные венцы и памятники жизни и деятельности м. Филарета.

Из разносторонней деятельности м. Филарета выступает в качестве главной, господствующей и наиболее характеризующей его более полувековое епископское служение – та, которая на языке Св. Писания называется «служением Слову», или проповедь Евангелия. Этот наивысший долг Апостольского служения стоял пред ним всегда на первом план; ему м. Филарет отдавал все силы своего духа, все выдающиеся природные дарования. Исполнение его доставило ему великую славу, оно же украсило его и терновым венцом.

По условиям времени этот долг служения Слову м. Филарет стремился исполнять следующими средствами и путями: a) проповедованием с епископской кафедры, б) переводами библии с еврейского и греческого текстов на русский народный язык; в) составлением катехизисов (малого и пространного) и г) распространением слова Божьего на разных языках в качестве деятельного члена Библейского общества.

На этом то последнем пути служения м. Филарета я и позволю остановить на некоторое время Ваше внимание.

Можно ли прежде всего назвать это сочленство м. Филарета служением Слову?

Признаюсь я не настаиваю на утвердительном решении этого вопроса и готов допустить – что и нельзя; но я в данную минуту желаю высказать не свое мнение, а воззрение самого м. Филарета. Оно выражено им в речи, произнесенной в заседании Москов. Отделения Общества 1824 г. 12 августа. На этом заседании выслушан был отчет о деятельности отдела за 1823 год. Здесь, между прочим, говорилось: а) об издании Псалтири на грузинском язык, б) о деятельности сотрудников общества по уездам Московской епархии, при чем читано было, между прочим, уведомление Богородского сотрудника – корреспондента, что экземпляры Нового Завета на русском языке покупают и старообрядцы, которые с великим вниманием и радостью читают сию Божественную книгу на природном своем языке, в) о требованиях на Библию и Новый Завет на польском языке³.

«Упомянув о разного рода отчетах (работный, хозяйственный и нравственный) м. Филарет останавливается на последнем и спрашивает: какую нравственную прибыль принесла Библейское Общество – христианскому человеческому обществу? На требование такого отчета ответствовать можно во-первых, что так как существенный плод, который принести может и приносит Библейское Общество чрез распространение книг Священного Писания, а чрез них истинного христианского учета, рождается в сердцах: то един Сердцеведец может верно исчислить и оценить плод духовный, какой в сердцах рождается. Впрочем, самое желание читать священные книги во многих пробудившееся, по случаю столь гласного их распространения, есть уже залог нравственного их улучшения, подобно как в телесных болезнях возбуждающееся желание пищи и правильный вкус полагается между признаками выздоравливания. Во-вторых, на требование нравственного отчета в продолжающемся ныне распространении чтения священных книг можно сказать, что сей отчет получат в свое время потомки. Кто весною посеял семя травное, у того следующею осенью можно спросить, сколько он собрал: но кто посеял семя плодовитого дерева, у того и после нескольких лет иногда еще рано спрашивать, с избытком ли заплачено ему плодами за иждивение и труды сеяния и возращения. Сеющий семя Слова Божьего сеет для вечности: не поздно будет, если сильный восход посеянного более окажется во втором, нежели в первом роде, от семени, которое падет на мягкую землю юных сердец при улучшенном воспитании. В-третьих, если бы кто захотел настоятельно требовать, чтобы ему показали, какое приметное действие произведено усилиями здешнего Библейского Общества в тех наипаче людях, которые более близки, и по некоторому предварительному образованию более кажутся способными к принятию от оного желаемых впечатлении: да будет нам позволено сей настоятельности противуположить некоторую смелость, и просить вопрошающих, чтобы они размыслили, кто кому более обязан в семь случае отчетом: Общество ли людям, для которых и между которыми оно действует, или напротив они Обществу? Если бы в стране, страждущей скудостью хлеба, составилось Общество пропитания, собрало пособия, открыло по местам продажу хлеба по умеренной цене, а для неимущих безденежную раздачу оного: чего более можно требовать от сего благотворительного Общества для сей страны? Обязано ли оно еще ответствовать, если кто захочет лучше питаться кореньями, или чем – нибудь подобным, нежели покупать чистый хлеб, или если в каком присоединившаяся к голоду болезнь совсем угасила желание пищи? Так, когда Библейское Общество со своей стороны повсюду предлагает священные книги для напитания страждущих гладом слышания слова Божьего: должно ли еще оно ответствовать, довольно или не довольно пользуются сею здравою и спасительною пищей. Не более ли напротив оно в праве, после 10-ти своих отчетов хотя однажды предложить тем, для которых оно трудится, чтобы и они подумали, не обязаны ли отчетом, если не Обществу, по крайней мере себе самим, в том, как пользовались доброжелательными для них усилиями Общества?» И далее в пример требования подобного отчета оратор приводить слова св. Иоанна Златоуста из 2 и 5 бесед на Евангелие от Матвея о потребности чтения Св. Писания и поучения в нем и для мирских людей, а не для одних монахов, при чем добавляет, что неисполнение этого требования во дни Златоуста могло еще иметь извинение для себя в том, что тогда не было книгопечатания и следовательно не было столь удобного способа к умножению и распространению экземпляров книг Св. Писания, как в настоящее время. «Наконец (нужно) упомянуть о последнем отчете, от которого уже никому не можно будет уклониться, когда он будет потребован. Его потребует само Слово Божье, по непреложному изречению Иисуса Христа: не приемляй глагол моих имать судящего ему: слово, еже глаголах, то судит ему в последний день (Иоан. XII, 48). Какой дадим мы Ему отчет, если Оно некогда скажешь нам: по правосудию, вы достойны были того, чтобы странствовать от моря до моря и от севера до востока, и обтекать ищуще словесе Господня, и не обрести (Амос. VIII, 12), но по милосердию к вам Я странствовало по вашим городами и весям, ища вас; почто вы Меня или не принимали, или не довольно искренно принимали? Почто не учились от Меня мыслить, чувствовать, действовать, жить, умирать и восставать в воскресение жизни. Божественное Слово! (обращается оратор к самому Слову) живое и действенное и судительное помышлениям и мыслям сердечным! приемлет Тебя сердце наше; и руки наши, по возможности передают Тебя братьям нашим. Наставляй всех нас, живи и действуй во всех нас, суди и исправляй наши помышления и расположения сердечные, и, по благодати Отца Слова, не осуди нас в последний день»⁴.

Таково воззрение м. Филарета на задачу Библейского Общества и на его личное делание в его сочленстве: это есть сеяние Слова Божьего.

Но не так смотрели на это дело в С.-Петербурге – именно в той высшей правительственной сфере, которая по-нынешнему называется «звездною палатою».

В мае этого года совершилась крупная перемена, имевшая роковое значение для Библейского Общества, основанного по инициативе самого Государя: министерство просвещения и духовных дел было отменено; князь Голицын, стоявший во главе этого министерства и председателем Библейского Общества, был удален и должен был в совете у Государя уступить свое место графу Аракчееву. Этот премьер, выражаясь по – нашему, собрал, около себя следующих сподвижников – отъявленных врагов Библейского Общества и в частности м. Филарета: адмирала Шишкова, Юрьевского архимандрита Фотия и попечителя Каз. учеб, округа Магницкого. Председателем библейского общества был сделан м. Серафим, министром народного просвещения адмирал Шишков.

И вот не далее как через месяц после вышеупомянутого Московского заседания Библейского Общества, именно 13 сентября, Мин. народ, просв. адмирал Шишков обратился со следующим отношением к графу Аракчееву: «Препровождаю к Вашему Сиятельству Москов. Ведомости, в которых изволите увидеть под статьей Москва 27 августа выписку из журнала Заседания Москов. Комитета Библейского Общества, где успехи оного превозносятся и вслед за сею статьей возвещается о церковных книгах, продаваемых от Библейского Общества на славянском, одном русском и славяно-русском языке. Делаются воззвания о семь, в противность всякого понятия о старообрядцах, не терпящих ни малейшего изменения в библейских текстах, возглашается, что они с радостью раскупают и читают Новый Завет на русском языке, и сей язык, как будто бы некий особый, назван их природным. Таковая, преимущественная пред настоящими христианами, похвала старообрядцам, т. е. раскольникам, и уверение, что русский язык им особенно природен, есть явная и совершенная ложь, очевидно для того только проповедываемая, чтоб возвысить расколы и уничтожить наш язык, на котором в церквах производится служба и читается Евангелие. Сии статьи печатаются в Моск. Вед. спустя 3 месяца после перемены министерства народного просвещения, и тогда, когда в С.– Петербурге ничего о Библейских Обществах не упоминается. Возможно ли Московскому Архиепископу не знать о сих расположениях и без особенного намерения допускать до подобного обнародования статей, прежний дух и прежнее стремление к потрясению общего спокойствия обнаруживающих? На втором приложенном листке Москов. Ведомостей Ваше Сиятельство усмотрите публичную продажу книг, из которых главную часть, яко противных всякой христианской вере и возмутительных против правительств, надлежало бы истребить. Некоторые из них были уже запрещены, но опять появились. Так, пронырливое злонамерение будет всегда стараться восставать и вновь усиливаться, если твердою рукою от покушений своих не удержится! Мне поручено министерство просвещения: но какое просвещение может быть там, где колеблется вера? Если Библейские Общества будут по прежнему существовать и, проповедуя пользу и распространие в христианском государстве христианства, в самом дел умножать только ереси и расколы, если церковные книги для того, чтобы уронить важность их, будут с высокого языка, сделавшегося для нас священным, переводиться неведомо кем и как на простонародный язык, каким мы говорим между собою в театре, если при распространении таких переводов (разве для того только нужных, чтобы со временем не разуметь церковной службы, или чтобы обедни служить на том языке, на каком пишутся комедии), еще сверх того с иностранных языков, вместо наших молитв и евангельских нравоучений, переводиться будут так называемый духовно-философические, а по настоящему их смыслу, карбонарские и революционные книги; если говорю,, все это будет продолжаться по-прежнему, то я министром просвещения быть не гожусь»⁵.

Но это еще начало болезней. Все, что удалось сделать Шишкову, ограничилось пока тем, что м. Серафим, которому Аракчеев представил это письмо, как президенту Библ. Общества, в письме к Филарету советовал ничего не печатать о деятельности Общества ни в каких Ведомостях, а присылать в Известия Библ. Общ.

Но вот 1 ноября Шишков повернул дело круче.

Препровождая графу Аракчееву последнюю книжку Известий Библ. Общества и краткий катехизис м. Филарета, министр писал:

«В прежних письмах моих имел я честь объяснить Вашему Сиятельству о продолжающихся и ныне покушениях и стараниях продолжать собрания Библейских Обществ и распространять не переводы, а так сказать перекладку священных писаний с высокого и важного языка на простонародное наречие: два сильнейший орудия революционных замыслов. Теперь почитаю себя в необходимой обязанности препроводить к Вам новейшие тому свидетельства, а именно: ежемесячно издаваемую книжку под названием: Известия о сих обществах, где их дела до небес превозносятся, и другую: Краткий катехизис здесь, в Синодальной типографии недавно в числе, как слышно, 18-ти тысяч экземпляров напечатанную. Я имею причины просить Ваше Сиятельство доложить о семь Государю Императору и принять неукоснительные меры, чтобы издавание первой из сих книжек и рассылка второй теперь же, по крайней мере, до ближайшего рассмотрения оной, остановить: ибо, если Сия последняя (т. е. Катехизис) повсюду разойдется, то уже действия, ею произведенного отвратить будет не можно. Не рассуждая уже о некоторых, введенных в нее, не совсем согласных с учением нашей церкви правилах (?), одно только то, что в ней главнейшие молитвы, составляющие духовное наше воспитание и которым каждый отец приучает едва начинающего еще лепетать своего сына молитвы, в которых каждая буква должна казаться нам неприкосновенною и священною, молитвы таковые, как «Отче наш» и «Верую во единого Бога», также и «Заповеди Господни», переложены на простой язык, переиначены и нарочно, для сильнейшего впечатления сей важной перемены, напечатаны церковными буквами: одно только cиe показывает уже, с каким намерением тиснуто оной огромное количество».

Этот донос на м. Филарета, как уже не еретика только, а и франкмасона и карбонария – как на деятельного крамольника, доложен был Государю, который повелел Аракчееву и Шишкову побеседовать об этом с м. Серафимом. 4-го Ноября (1824 г.) эта беседа состоялась и закончилась тем, что м. Серафим совершенно согласился с требованиями временщика и министра.

Известия библ. общества были прекращены; катехизисы м. Филарета приостановлены распространением.

А 28 декабря м. Серафим принужден был письменно умолять Государя от имени «всей церкви» о закрытии библейских обществ: «соблаговоли – писалось в прошении – «да сей толико важный для православия год увенчается в исходе своем новым знаком Твоего отеческого о нас и о вере отцов наших помышления» ⁶.

Это «моление церкви» однако же не имело успеха. Им. Александр I не дал согласия на закрытие Биб. Общ., им же основанного и умер верным себе. «Ревнители о благе церкви и отечества» успели добиться завершения этого злого дела в царствование Николая Павловича. 12 Апреля 1826 года состоялось Высоч. повеление о закрытая биб. общества.

До какой степени была яростна ненависть врагов библейского общества и широка была молва о еретичестве м. Филарета даже в его епархии – это доказывают след, данные:

а) Архимандрит Фотий 1824 г. 30 Августа писал к архимандриту Герасиму:

«Православие торжествует! Порадуйся старче преподобный! Нечестие пресеклось; армия богохульного диавола паде (это масон. пария), ересей и расколов язык онемел (т.е. народный язык библии), общества все богопротивные (на первом месте библейское) яко же ад, сокрушились. Министр наш один Господь Иисус Христос во славу Бога Отца, аминь. Р. S. Молися о А. А. Аракчееве; он явился раб Божий за св. Церковь и веру яко Георгий Победоносец. Спаси его Господь» ⁷. Не нужно, конечно, разъяснять, что письмо шифрованное, к которому в виде postscriptuma приложен и ключ шифра.

б) 31 Дек. м. Филарет нашелся вынужденным успокаивать свою мать насчет своего православия и писал: «Преосвящ. Митрополит (Серафим) много пишет мне о катехизисе, уверяя что о православии его никто не сомневается, но что все дело идет о русском наречии» ⁸ .

в) И сам председатель Библ. Общества Серафим в письме к Парфению (Черткову) епископу Владимирскому писал: Катехизисы Преосвященного Московского остановлены потому, что в них, наипаче в кратком, изложен Символ веры ,Десятословие и молитва Господня русским наречием. Наречие сие не будет слышно в Ветхом завете, а кажется, что оно очень скоро замолчит и в Новом»⁹.

И действительно, последнее предсказание сбылось. За все тридцатилетнее царствование Имп. Николая Павловича – русское наречие молчало в ветхом и новом завете.

Но м. Филарет не молчал.

Правда два пути его служения были закрыты – путь катехизации и распространение слова Божьего чрез Библ. Общество. Но мысль о зловредности его катехизиса была так нелепа, что он состоял под запрещением только 3 года, а затем снова увидела его не только вся Россия, но и западная Европа. Для м. Филарета остались еще два пути: проповедь с кафедры и присутствование в Синоде в качестве члена. И он использовал оба эти пути с энергией и искусством – и в награду за это едва не лишился своей епископской кафедры.

К сожалению, несчастная мысль о вреде перевода слова Божьего на русский языки глубоко засела в сознание неразумных приверженцев славянского его текста, получила широкое распространение и в средине царствования доведена была до чудовищной крайности. У знаменитого в своем роде об. прокурора графа и гусарского полковника Протасова засела в голову мысль канонизировать славянский перевод Библии – т. е. утвердить его неприкосновенность, сделать его православно-русской вульгатой, именно с той целью, чтобы простой народ не мог сам разуметь и читать Слово Божье, а читал и разумели так, что и как разуметь будет предписано.

Я не стану останавливаться на изложении этого темного дела русского православного полковника и синод, прокурора. Я укажу только как на доказанный факт, что удаление м. Филарета из Св. Синода последовало за его энергичное стояние за достоинство русского языка, за тщательное изучение Слова Божьего.

Как глубоко потрясла этого твердого духом служителя Слову такая обида – можно видеть из следующего:

а) в письме к арх. Антонию, своему духовнику: м. Филарет писал. «Помолитесь, чтобы Господь вразумил меня, что я должен делать, и скажите мне благое слово совета. Забота не о том, что случилось лично со мною, а о том – могу ли я сколько нибудь быть полезен службе. Не указуется ли мне время устраниться, чтобы оплакивать мои грехи и в не мятежа дел молиться о благосостоянии святой Церкви».

По поводу этих слов, впоследствии проф. М. Академии П. С. Казанский писал: «Люди, вмешавшиеся не в свое дело, которых не жаль было метлою смести с занимаемого ими места, мужа, заменить которого может быть не найдутся способные не в одно столетие, едва не принудили отказаться от должности» ¹⁰.

б) «Я присутствовал – свидетельствовал Андрей Николаевич Муравьев – при отъезде его (Филарета) 15-го мая, и видел, как он плакал, прощаясь с братиею в церкви подворья, что невольно меня поразило при его твердом характере»¹¹.

По какой то злой иронии судьбы с нашим знаменитым историком, С. М. Соловьевыми, здесь – в изображении этого глубоко трагического момента нашей отечественной истории за XIX в. случилась весьма неприятная оказия.

В записках своих они писали: «Филарет должен был перестать ездить в Петербург для присутствия в Св. Синод, где шпоры Об. Прокурора, гусарского офицера графа Протасова, зацеплялись за его рясу».

«Троицкая Лавра, ему (Филарету) подчиненная непосредственно, была местом разгула» ¹².

Грехи нашего историка не более ни менее как в том, состоит, что они поставили события этого времени не на тех географических точках, на коих они действительно происходили, а как раз наоборот.

Дело в том, что в тот исторически момент, когда праздновал свою победу над упорным монахом гусарский офицер в С.-Петербурге и его прокурорские шпоры весело звенели в аккорд марша «громи победы раздавайся – да здравствует самодержавие, православие и народность» – в это время в Троицкой Лавре и вблизи ее – на Корбухе, на место потешного царского дворца созидалась Гефсиманская обитель – Скит: и вот здесь то братия из крестьянского тяглого сословия совершала в пещерах и деревянном храме Арх. Дионисия необычный дотоле ноще-денственные молитвы. В кругу этой то братии плакал незримыми слезами и горячо молился Филарет: плакал и молился о спасении обманутого Царя православного, плакал и молился о униженной православной Церкви, плакал и молился о жестоко поруганной русской народности, поруганной в самом святом ее сокровище – языке: ибо там в Петербурге решили, что Немецкий, Французский, Английский и прочие языки достойны Слова Божия, а народный русский, подлый язык годится только для комедий и кабаков!

Нет, нельзя писать русской истории и за XIX в. без связи с церковной историей!..

С этого момента началось ужасное закрепощение Слова Божия и богословской православной науки. Заповедь Спасителя: «испытайте писания» можно было исполнять даже в Дух. Академиях только в тихомолку, но Боже сохрани печатано высказать какую либо живую и самостоятельную попытку в этом роде. Но этот тяжелый пресс нажимался в особенности над Московскою Дух. Академиею, потому только что она была в полном смысле Филаретовскою.

Я обращаю внимание на этот факт, документально уже засвидетельствованный, чтобы внести поправку в следующие слова записки С. М. Соловьева: «В ужасном состоянии под гнетом Филарета находилась духовная Академия и Семинария^». Нужно, чтобы быть исторически верным, поправить эти слова так: в ужасном состоянии под гнетом полковника Протасова находились Филарет и его Академия и обе Семинарии. Или еще лучше поправить так – словами же С. М. Соловьева – страдало все православие, вся русская земля и первым его страдальцем был м. Филарет.

Но прошли Николаевские времена. В царствование Александра II совершилось раскрепощение Слова Божия и науки о нем – совершилось исключительно благодаря м. Филарету. Искушенный страданиями, он тотчас же по совершении коронации внес в Синод предложение о переводе Слова Божия на русский язык. Хотя даже и на этот раз пришлось весьма много потрудиться нашему знаменитому служителю Слова, но труд его увенчался полным успехом. Русская Церковь увидела Слово Божие на своем русском языке, а наука Богословская, в частности Филаретовская Академия, дала блестящие опыты широкого глубоко научного истолкования Слова Божия или, выражаясь языком м. Филарета, посеянное им весною его жизни семя, осенью возросло и принесло богатый плод.

Я позволю себе думать, что доказывать свои слова фактами – совершенно излишне именно здесь в Филаретовской Академии.

Я позволю себе еще поставить только один вопрос:

Какою силою владел м. Филарет для того, чтобы выйти таким славным победителем из ужасного положения, в котором совершалось его служение Слову, его апостольское служение?

Есть мнение, что м. Филарет был тонкий политик, умел льстить государями и сильным мира. Это разделяет, по-видимому и С. М. Соловьев, утверждая, что Филарет «рожден быть министром, что он любил сводить свои беседы на двор, на императора, на свои сношения с царскою фамилией»¹³.

Но, по моему мнению, такое объяснение ничего не объясняет, а есть лишь еще один из терниев его венца. Правда, сомнения нет в том, что все три государя – уважали м. Филарета и украсили его тощую грудь столькими знаками отличия, сколько не носил кажется ни один русский иерарх. Но вопрос в том, как же м. Филарет мог достигнуть этого уважения, как найти доступ к сердцу императоров, когда его всегда старались удалять от них?

Дело объясняется, на мой взгляд, проще. Единственное оружие, которым м. Филарет оборонялся от бесчисленных врагов своих и которым пролагал путь к слав – это его проповедь с епископской кафедры. Вот его меч, доставивший ему победу.

Я позволю себе остановиться несколько минут на доказательстве своего мнения.

О проповедях м. Филарета суд уже произнесен и специальной наукой проповедничества и знатоками художественного и ораторского стиля. Сперанский отзывался, что он знает только два стиля: Филарета и Карамзина. С. Н. Глинка утверждал, что Филарет оживил красноречие Боссюэта. Но я бы желал обратить внимание на идейную сторону проповедей м. Филарета.

1) Из всех богословских наук Филарет по – преимуществу занимался Священным Писанием и Ветх. и Нов. Завета. Его он любил, читал на разных языках и так проникся этим библейским миросозерцанием и формою выражения, что легко находили в Библии и критерии для суждения о современных ему событиях и явлениях современности и даже выражения и целые образы.

Страшное цензурное давление послужило для него постоянным побуждением изощряться в этом искусстве: облекать явление современности в эти библейские образы. Этот символизм языка проповедей Филарета, в сущности, тоже, что наши публицисты называют Эзоповским языком. И вот проповедь Филарета, по внешности излагающая общие догматические и нравственные истины, сама по себе уже назидательная, всегда содержала ответ на какой – либо вопрос современности понятный для тех, кто им непосредственно интересовался. Вот причина, что проповеди Филарета быстро, расходились в рукописях тотчас по произнесении, быстро раскупались по напечатании и читались с живейшим интересом.

Но как м. Филарет мог знать современную жизнь, безвыходно проживая только у себя дома и в храме?

В ответ на это должно указать опять на беспримерный modus vivendi Филарета: его дом был открыт для всех весь день; у него не было приемных часов. И вот к Филарету шли и ехали все. Он со всеми беседовал; точнее сказать, всех внимательно выслушивал и давал свои ответы на вопросы и запросы. Некоторые из современников его поражались при этом необыкновенной памятью его. Он знал и помнил все – говорили они. Филарет – далее – вел обширную корреспонденцию с лицами самых разных классов общества: вот и еще средство знать современную жизнь, не выходя из кабинета.

Эти свойства творческого духа м. Филарета были причиною того что с церковной кафедры он выступал и публицистом, и обличителем, и руководителем всего общества русского данного момента по самым животрепещущим вопросам.

Вот несколько образцов этого библейско-символического языка Филаретовских проповедей: «Войдем в какое нибудь из обыкновенных собраний в доме или на преддвории; поищем христиан между сынами века сего, вслушаемся в разговоры. Тотчас услышим ласкательство, злоречие, голос тщеславия, корысти, смех легкомыслия, вопли нетерпеливости, суждения о всем, что знают и чего не разумеют»¹⁴.

Я обращу здесь внимание на одно несколько странное слово: преддворие. Что это такое? По созвучию оно вызывает в слушателях одинаковое представление и о дворниках и о придворных. Вот и судите – где оратор собирается искать христианство.

Судя по тому, что в эти моменты как раз в Петербурге решалась в Аракчеевском кругу участь библейского общества – преддворие, конечно, обозначало эту «звездную палату».

Но это еще мягко. Духовный меч Филарета резал правду иногда еще резче.

В проповеди на 8-е Ноября (1823 г.) в Архангельском собор м. Филарет взял темою препирательство Арх. Михаила с дьяволом о Моисееве телеси. (Посл. Иуды ст. 9). И вот как обстоятельно рисует он характер борцов. «Если представим одного из первых друзей царевых и одного из последних рабов, обличенного в преступлении и осужденного, – разность между сими еще мала в сравнении с разностью между Михаилом Архангелом и дьяволом. Много ли позволит пред собой вельможа осужденному преступнику? Но Михаил Архангел позволяет дьяволу препираться с собою. Архангел Михаил! Он не смел отвечать безумному по его безумии. Посмотрели бы на сию Ангельскую распрю люди, принимающее себе высокие звания, которые однако же не выше земного и вспомнили бы при семь, как иногда обращаются они с людьми, которых почитают ниже себя. Как часто даже не за вину и не в распре унижают подобных себе укоризненными и хульными названиями.... Мы, за которых также, и без сомнения многократно, Ангелы Хранители наши препираются и сражаются с дьяволом, дабы сохранить нас, не по нашему достоинству, но по их небесному человеколюбию, подражаем ли в наших земных спорах терпению и кротости небесных защитников наших? Терпим ли и тогда, когда совершенно уверены в несправедливости препирающихся с нами. Сохраняем ли кротость и против явной наглости? Не часто ли, напротив того, с упорством и ожесточением препираемся за то, в справедливости чего сами не уверены».

Почему это м. Филарету вздумалось так подробно заниматься этим спором о Моисеевом телеси. И что такое тут разумеет под именем тела Моисеева – (конечно славянская библия). Кто тут Архангел и дьявол? Кто тут 1-й друг царев и последний раб, обличенный в преступлении и осужденный? Зачем тут о борьбе Ангелов Хранителей?

В ответ на эти вопросы самому придирчивому цензору Филарет мог сказать: имеяй уши слышати да слышишь.

Но зная, что это произнесено в Москве 1823 г. 8 Ноября не трудно указать на лица, здесь называемые почти собственными именами.

Что можно было сделать с подобным проповедником, чтобы остановить его меч, так свободно прохаживающийся по домам и по предвориям? – Одно только – заставить молчать. Но меч Филаретов обессиливал и это средство. Дело в том, что никто из проповедников не говорил так много проповедей в царские дни, как Филарет. И вот эти-то проповеди пролагали ему путь к Царю, Царице, Великим Князьям и Княгинями. Все они с интересом читали проповеди Филарета. Что же он был льстецом в них? Далеко нет. Его любовь к божественному слову выручали его от этого искушения и опасности. Он беседовал с Царями языком библейских пророков, хвалил, утешал, ободрял, наставлял, раскрывал идеал Царя, и высшие задачи Царя христианского иногда так свободно и прямо, как не отважится это сделать и иерарх конституционного государства. Но вся эта беседа велась на чисто русском языке, – русский язык, молчавший в ветхом и новом завете, громко раздавался в политических проповедях м. Филарета, как русское пророческое слово.

И вот мне думается, что тот, кто захотел бы написать исторический комментарий к проповедям м. Филарета, тот хорошо бы сделал, если бы взял для себя эпиграфом и руководством те слова И. С. Аксакова, которыми мы начали свое длинное и печальное слово:

«М. Филарета не стало... прервалось полу – столетнее назидание всем русским людям в дивном примере неустанно бодрствующего и до конца бодрствовавшего духа. Смолкло художественное, важное слово, полвека и более полвека раздававшееся в России, то глубоко проникавшее в тайны богопознания, то стройной и мощной красотой одевавшее разум божественных истин.

40 лет прошло... Рушилась громада славы!..

Строго научно рассуждая, должно сказать, что рушилось в ней только то, чему должно рушиться по воле Творца. Но остался неприкосновенный и целый нравственный облик Филарета навсегда отпечатлевшийся в его пророческом слове и служении. Остались и останки удрученного тела его, сокрытые гробницею, ставшею христианско-народным достоянием и охраняемою благоговением и уважением всех, слушающих Слово Божие кийждо на своем ему наречии. Приходи каждый чтущий Слово Божие безразлично к вероисповеданию и национальности и с благодарным уважением склони свою голову пред этою гробницею; ты обязан это сделать: ибо здесь покоятся останки служителя Слову, сеявшего в вечность Слово Божие и положившего душу свою за освобождение его от оков фанатизма и невежества.

Н. Заозерский