Русская проповедь в XV и XVI веках

Служа выражением русского религиозного сознания, преследуя местные священные исторические предания русского народа, жизнеописания русских святых и похвальные слова им были самым лучшим родом проповеди в XV и XVI веках, более приятным для народа и более всего любимым им. Не без причины составитель “многословнаго послания” западно-русским христианам так хорошо обставляет дни памяти святых, когда народ собирался в церковь, “еже утешитися и на ревность подвизатися прочитанием житий их и ради похвалы их подвигов и страстей”¹. Русский народ и до сих пор любит проводить с большой торжественностью праздники в честь чтимых им святых. Как ныне, так и в прежнее время, он большими массами путешествовал к местам их подвигов для поклонения мощам их; русские обители наполнялись множеством странников, богомольцев; здесь угощали их трапезою, а во время службы – на утрени, обедне, на трапезе читались жития празднуемых святых и похвалы им. Чтение этих слов в местных приходских церквах было иногда единственною проповедью народу, когда он собирался в церковь, и праздник в приходе был единственным поводом к проповеди, потому что в другие праздники часто не бывало службы. Через это чтение житий святых и похвал им поддерживались и воспитывались в русских религиозное чувство, сознание превосходства своей веры пред всеми христианскими вероисповеданиями, память о народных дорогих для них преданиях, желание жить по-христиански, православно. Никакие другие проповеди и поучения не могли действовать на русских так сильно, как жития святых и похвальные им слова. Русский народ богат нравственными и физическими силами; но до сих пор его силы остаются неразвитыми; он не может ещё обнимать умом и усваивать себе глубокие христианские истины, передаваемые ему в сухом, сжатом, чистом виде; подобные наставления для него скучны и непонятны; ему нужны образные представления, описания, примеры, живые доказательства, – тогда он поймёт и усвоит наставление. Этому требованию как нельзя лучше удовлетворяли жития святых, в которых предлагались живые примеры из жизни людей русских, жизни понятной и дорогой для всякого русского человека. Это очень хорошо понимали составители похвальных слов русским святым, и потому обратили на этот род проповеди особенное внимание². В описании жизни святого они не опускали ни одного случая, чтобы вывесть из него христианское наставление; призывая почтить память Преподобного, они убеждали своих слушателей и читателей подражать ему в своей жизни и любили долго останавливаться на тех примерах из жизни святого, которые касались близких вопросов времени, чтобы похвалою добродетели святого поразить недостатки в современном обществе и тем вызвать слушателей к исправлению. Описание жизни строгого подвижника всегда давало повод составителю жизнеописания прославлять его за нестяжательность – важный вопрос того времени³. Описание жизни святого князя или инока, вышедшего из высокого боярского или княжеского рода, давало проповеднику случай подробно говорить о ничтожности здешней славы пред славою небесною, о добром воспитании детей в укор воспитанию детей боярских, имея в виду малолетство Грозного⁴; о необходимости боярам вести порядочную жизнь, имея в виду своеволие бояр⁵; об обязанностях великого князя в отношении к Церкви и государству, имея в виду недостатки в жизни и действиях современных государей⁶. Обличения здесь не были резки и прямы; но они очень были понятны читателю или слушателю жития святого. В похвалах святым, в описаниях их подвигов проводились даже такие наставления, которых мы не встречали ещё в других письменных памятниках того времени: не попадалось ни одного поучения из XV и XVI века, в котором бы подробно и ясно раскрывался вопрос о воспитании детей, как он представлен во многих древних жизнеописаниях святых подвижников. Замечательно, что в жизнеописаниях святых под видом похвалы святому проводились такие взгляды на многие современные вопросы, которые теми же писателями в других случаях не могли быть высказаны открыто и за которые они нередко подвергались заключению. Зиновий Отенский, так уклончиво отвечавший на вопрос приверженцев Феодосия Косого – о законности пользования монастырскими имуществами и в ответе им защищавший практику Церкви и древние русские церковные законы даже с укором Вассиану и Максиму Греку, в словах своих на память Соловецких чудотворцев проводит мысль, совершенно согласную со взглядами Вассиана и Максима⁷. Правда, при новых редакциях житий святых и похвальных слов им старались сглаживать выдающиеся и более резкие черты, направленные против известных недостатков в современной жизни; но эта переделка слов прежних редакций не изгладила совершенно характера последних. Трудно было связать новые взгляды с теми, которые проведены были первыми редакторами слов и отеческих жизнеописаний; часто одно оставленное выражение много напоминает нам о продолжительной борьбе местных исторических преданий с новыми взглядами и видами пришлых составителей. Пока совершается литературная борьба, народ успевает запомнить сказание о местной дорогой ему святыне, и когда явилась новая редакция древнего сказания, составленная без его согласия и с целью ослабить его привязанность к своей святыне, народ не принимает вновь редактированного слова, прежнее предание облекает в поэтическую форму и так передаёт его потомкам. Стоит только разобрать все эти редакции, показать различие их между собою и по спискам показать их распространённость, чтобы видеть, как жизнеописания святых и похвалы им много заменяли собою другие виды русской проповеди в XV и XVI веках и как они сильно развивали религиозное чувство народа. Но это будет труд громадный; он требует многолетних и усиленных занятий.

Второй вид русской проповеди, не меньше похвальных слов святым распространённый в XV и XVI веках, представляли собою учительные послания русских пастырей, или окружные, или писанные только в известные места и отдельным лицам русским. Преосвященный Филарет в своей “Истории Русской Церкви”, признавая недостаток в живой устной проповеди храма, говорит, что самая живая деятельность пастырей и учителей русских выразилась особенно в посланиях, которые потому внушают невольное внимание к себе⁸. Этот род древнерусской проповеди вызывался многими обстоятельствами. Главным же образом он происходил от разобщённости русской жизни, от неудобства сообщений между отдельными местностями и лицами. Пастыри русские сами объясняли причину своих посланий невозможностью посещать всю свою паству, наставлять её лично вследствие дальнего расстояния своего от пасомых или по немощи естества, или по другому какому-либо случаю. “О чада возлюблена о Господе! – писал митрополит Фотий во Псков, – ушима слышах о вашем православном христианстве и о Православии вашего пребывания, и возвеселихся сердцем; хотением желаю видети предел богоспасамыя вашея земли и вас своих детей благословити, и по заповеди Господни поучити вас о спасении вашем, ино не случает ми ся к вам ехати. И хощу же побеседовати к вашему Православию и к вашей любви сим малым писанием”. “Я сам рад бы был ехать к вам, – писал митрополит Иона литовским епископам, – чтобы вместе с вами отстаивать православную веру против врагов, но Бог посетил меня немощью и потому я ныне шлю вам вместо себя своё духовное наказание”⁹. Святой Кирилл Белозерский в своём послании к Звенигородскому князю просит этого князя не ехать к нему в монастырь за наставлением: «занеже, господине, извествую ти, немочно ти нас видети; покину и монастырь, да ступлю прочь, куды Бог наставит <...> твоея вотчины в сей стране нет, и только ты поедешь семо, ино вси человецы начнут глаголати: “Ки­рилла деля токмо поехал”, я считаю лучшим самому писать к тебе, как и прежде писал, чем видеть и лично наставлять тебя»¹⁰. Запросов религиозных было так много, и они были так настойчивы, между тем условий для решения их на месте было так мало, что большая часть их должна была решаться письменно чрез послания русских людей к пастырям русским с просьбою разрешить то или другое их недоумение, и пастыри Церкви должны были отозваться на эти просьбы своими ответными посланиями. Такой род письменных наставлений митрополит Фотий признаёт вполне законным и необходимым для своего времени, когда вместе с ослаблением чистоты жизни люди лишились непосредственного водительства и назидания от Святого Духа и стали иметь нужду в постоянном письменном напоминании им извне об их обязанностях¹¹. Послания одним своим названием отличались от других видов русской проповеди, но не в существе дела; потому они так же могут и должны входить в разбор русского проповедничества XV и XVI веков, как похвальные слова святым и поучения, говоренные пастырями народу в храме или вне храма. В древней Руси понятие о проповеди было самое обширное; тогда проповедь не отличалась от частных благочестивых христианских наставлений, передаваемых устно или письменно лицами, даже не восходившими в церкви на кафедру проповедника. Максим Грек не был на Руси церковным витиею, как у нас понимается это слово; он, по собственным его словам, писал и писал много прекрасных христианских рассуждений, он давал увещания в своей келье царю и многим лицам, к нему приходившим; между тем свои слова и частные наставления он называет проповедью и себя проповедником: “вос­проповедах”. В Степенной Книге церковным беседам и посланиям приписывается одинаковое значение, лишь бы только они достигали своей цели¹². В частности, послания в XV и XVI веках не отличались от слов и поучений и носили их имя. Послание инока Зосимы к Анастасии в рукописи Новгородской Софийской библиотеки носит название вместе и слова, и поучения¹³. Многие послания митрополита Фотия носили надпись поучений: “поуче­ние Фотея митрополита Киевского и всея Руси к епископом и ко всякому священническому и иноческому чину и ко благочестивым князем”, “поучение Фотия к псковскому духовенству”¹⁴.

Послания эти отличались учительным характером; они писались с целью назидания “на пользу”; митрополит Филипп шлёт грамоту новгородцам с убеждением покориться великому князю, и эту грамоту свою называет “поучением”¹⁵. Окружные увещательные послания, по поучении их в известном месте, всегда читались при большом собрании народа, в церкви, с амвона после литургии, вместо проповеди. Исидор, возвратившись с Флорентийского собора, велит по окончании литургии диакону взой­ти на амвон и читать громогласно грамоту этого собора¹⁶. Митрополит Макарий, отправляя грамоту в Новгород с наставлением усилить молитвы по поводу общественных бедствий, предписывает Пимену архиепископу: “и как тебе ся наша грамота придет, и тыб, сыну, велел по монастырям сзывати архимандриты и игумены и весь священный собор, и велел звонити в недельный день, и царя и великого князя наместником и князем и боляром и всему христоименнитому людству, гостем и градским людем, велел быти в соборныя церкви, и сию нашу грамоту соборнаго писания и нашего моления велел чести архидиакону на амвоне велегласно во слышание всем”. По прочтении посланий предстоятели церквей должны были делать объяснения им, чтобы они лучше могли быть приняты народом; потом эти послания переписывались и рассылались по всем городам, монастырям и церквам всех епархий¹⁷. Здесь дьяки церковные с присланной грамоты должны были “писати противни, слово в слово, не издерживая нигде ни часу” и возвращать подлинники своим архиереям¹⁸. Списки присланных посланий священники должны были хранить в своей церкви и прочитывать их по часту, на подкрепление веры христианской, а православные должны слушать их со вниманием и творить всё повеленное, спасения ради своих душ единородных и бессмертных¹⁹. Что касается частных посланий духовных к частным лицам и на частные случаи их жизни, то эти послания имеют для нас одинаковую цену наравне с учительными окружными посланиями митрополитов. Хотя они не читались в церквах для назидания народа, но также были назидательною проповедью в древней Руси; они также переписывались книжными людьми, и множество их списков, сохранившихся до нас от XV и XVI веков, свидетельствует об их распространённости в древней Руси, о том, что эти послания, несмотря на своё частное назначение, были достоянием большинства русских людей; из них составлялись отдельные сборники, которые потом входили в круг назидательных духовных книг. Послание Зосимы к духовной дочери своей Анастасии считалось полезным для назидания всем черноризцам и читалось в монастырях. Составители посланий к частным лицам имели в виду нужды всего общества, знали, что их послания будут читаны многими людьми, и потому замечали в посланиях, что они пишут их не только на пользу и назидание известных лиц, к которым они непосредственно адресовали свои наставления, но на пользу “и инех”²⁰. Вот почему в своих посланиях к частным лицам они иногда делали обращения ко многим посторонним лицам, и им давали наставления; они просили читать свои послания другим для общей пользы и общего назидания²¹. Учительные послания были или ответом духовенства на вопросы русского народа, или выражением пастырской ревности к сохранению мира в церкви и государстве; они выходили прямо из запросов жизни русского народа, и потому более чем другие роды русской проповеди XV и XVI веков были близки к жизни, удовлетворяли её нуждам весьма разнообразным: некоторые не могли так легко отозваться ни на проповедь в храме, ни на похвальное слово святому. С учительными посланиями могла соперничать только устная проповедь, живая, которую можно слышать во всякое время, во всяком месте и на всякий случай. Но такой живой проповеди часто не было и не могло быть в русской жизни в XV и XVI веках; большинство пастырей русских, более близких к народу, было необразованно и не думало о проповеди. Эту живую проповедь заменили собою послания. Здесь их значение в истории древнего русского проповедничества. Вообще в истории Русской Церкви они имеют значение первых самых верных данных для определения религиозных потребностей русского народа в известную эпоху, для описания пастырской деятельности в это время. “Некоторые послания митрополита Фотия, послания святителя Ионы по делу о разделении церкви и по нравственным нуждам, отличаются живой искренностию благочестивой души и силою мысли. Некоторые послания преподобного Иосифа удивляют богатством сведений и размышлений. Послание сродника его, архиепископа Вассиана на Угру к Иоанну III может служить образцом духовного красноречия. Послание игумена Памфила к Псковскому наместнику сильно ревностью против суеверий простого народа. Вообще в посланиях XV века дышит живое чувство и сила внутреннего убеждения”, – так характеризует их преосвященный Филарет²².

На учительные послания потому ещё должно обращать особенное внимание в разборе русского проповедничества XV и XVI веков, что через них выработался на Руси особенный род проповеди, которого прежде у нас не было. Учительные послания с полемико-догматическим характером, особенно развившиеся в описываемое время, положили собою прочное начало догматическому богословию на Руси; служа выражением пробуждённого в народе критического религиозного направления, они представляют собою если не полную христианскую догматику того времени, то самый главный источник, из которого русские люди могли тогда почерпать познание христианской православной веры. Ещё при жизни составителей таких посланий последние собирались вместе; авторы их делали к ним некоторые дополнения и в таком виде издавали их для назидания народа. Так составился “Просветитель” Иосифа Волоколамского²³ – это первое догматическое богословие на Руси, получившее одобрение от всего священного русского собора и принятое им в руководство для борьбы с еретиками. Большая часть “слов” или глав из “Просветителя” сходится до буквальности с посланиями преподобного отца к разным лицам. Так, первое слово о Святой Троице сходно с посланием к архимандриту Вассиану; слова 5, 6 и 7, раскрывавшие догмат о почитании икон, писаны по просьбе одного инока иконописца, как видно из послания преподобного Иосифа к этому иноку; вторая часть 7-го слова, трактующего об общественной молитве, об обязанностях христианина в отношении к ближним, князьям и царям, живой и дидактический тон речи, постоянные обращения к братии, частое употребление “о сих убо зде” – приёма, общего многим древним поучениям – всё это указывает на близкую связь “Просветителя” с учительными посланиями преподобного²⁴; его слова 8, 9, 10 писаны были по просьбе Геннадия Новгородского против несостоятельного мнения русских о близкой кончине мира, осмеянного еретиками, и в рукописях XVI века помещаются сразу за посланиями и пасхалией Геннадия²⁵; 12-е слово почти всё заключается в послании к Нифонту, епископу Суздальскому; в послании к нему встречается несколько мест, от слова до слова сходных с предисловием и 13-м словом “Просветителя”; 13-е слово сходно с посланиями к архимандриту Митрофану и великому князю Василию Ивановичу; 15-е и 16-е сходны с посланием к инокам о повиновении их соборному определению. Вообще послания Иосифа Волоколамского, по словам издателей “Просветителя”, представляются краткими очерками и материалами, которые после были обработаны и вошли в состав слов его²⁶. Вторым писателем-богословом, которого сочинение также можно назвать полемическим богословием XVI века, был преподобый Максим Грек. Большая часть его сочинений писана в форме посланий и ответов к известным лицам на известные частные случаи и вопросы. Не менее знаменит третий проповедник – богослов XVI в, ученик Максима Грека, инок Зиновий Отенский, которого “Истины показание” есть прекрасный образец догматико-полемического богословия того времени. Хотя это сочинение Зиновия не писано в форме послания, зато его другое сочинение, которое ни в чём не уступает первому и весьма сходно с ним и в содержании, и в изложении, писано было по просьбе западнорусских православных христиан, смущённых распространявшеюся в том крае ересью Феодосия Косого, и писано в форме ответного послания; в рукописи оно носит название “Многословнаго послания к вопросившим о известии благочестия на зломудрие Косого и иже с ним”²⁷.

В других, более частных сферах религиозной жизни русская проповедь XV и XVI веков принимала другие формы, которые также не изменяли сущности дела. В жизни монастырской, наиболее процветавшей в древней Русской Церкви, развивался особый вид духовных наставлений, известный под именем уставов монастырских. Уставы эти были не что иное, как те же наставления или поучения, направленные главным образом для известных лиц. Каждый настоятель монастыря был наставником братии, назидал её своими наставлениями. Летописные сказания оставили нам много памятников этих наставлений, особенно духовных завещаний, которые настоятели монастырей делали пред смертию и в которых убеждали братию хранить установленные ими правила²⁸. Так как большая часть русских монастырей XV и XVI веков образовалась под влиянием монастырей древних, под руководством лиц, вышедших из школ более знаменитых того времени подвижников, то каждый из настоятелей вновь образовавшегося скитка в своих духовных завещаниях только отстаивал и проводил мысли своего прежнего учителя. Более разнообразия в содержании, полноты в раскрытии предмета, законченности в целом представляют увещания самых знаменитых подвижников русских, главных наставников монашества XV и XVI веков. Желая устранить господствовавшие недостатки в жизни современного монашества и установить её на прочных началах, более удовлетворявших и цели монастырской жизни, и общественным потребностям, эти подвижники несколько лет путешествовали по разным монастырям, ездили на Афон – главное средоточие монашества, изучали везде порядки монастырской жизни и после таких приготовлений основывали свой новый монастырь, издавали свои монастырские уставы, чрез которые старались проводить в жизнь выработанные ими идеалы монастырской жизни. Так образовались известные монастырские уставы Сергия Радонежского, Кирилла Белозерского, Иосифа Волоколамского, Нила Сорского, Зосимы Соловецкого²⁹. Уставы эти не были сухим перечнем одних правил, которые должны были выполнять иноки известного монастыря; они писались в форме поучений братии, разделялись на главы или слова, и каждое слово представляло собою отдельное поучение, в котором настоятель подробно раскрывал весь вред или пользу известного поступка, всякое правило подтверждал доказательствами из Священного Писания, отцов Церкви и древних святых подвижников. Живой и одушевлённый тон речи, постоянные обращения к братии служат неоспоримым свидетельством того, что монастырские уставы XV и XVI веков были проповедью русскою, так же заслуживающею нашего внимания, как и отдельные поучения тогдашних знаменитых проповедников. При помощи монастырских уставов организовалась вся внешняя и внутренняя иноческая жизнь; они давали тон и направление всем другим родам поучений к монахам. Стоит только сравнить отдельные частные поучения об иноческой жизни, чтоб увидеть, что все эти поучения были или переделками глав какого-либо монастырского устава, отстаивали те же правила, которые раскрывались в уставе, или даже были выпискою буквальною из известной главы или известного места монастырского устава. Так образовались многие поучения “к новопостриженному иноку”, “поучение святых отец к черноризцем”, “слово о умолчании” и другие, изданные К. Н. Невоструевым в Духовном Вестнике, и ещё более хранящиеся в рукописях³⁰. Если какому-нибудь подвижнику предстояла нужда делать письменное наставление своему духовному брату или сыну-иноку, он писал ему наставление по образцу своего монастырского устава; в таком случае его послания также становились или буквальною копией, или дальнейшим раскрытием, или сокращением устава. Такую тесную связь с уставом имеют послания преподобного Нила Сорского. Первое его послание: “О помыслах” есть краткий и сжатый очерк учения об этом предмете, подробно раскрытого им в уставе. Второе послание: “О пользе” представляет почти буквальное сходство с уставом в рассуждении о помыслах блудных и хульных. А слово его: “О победе на злые помыслы” есть сокращение слова: “О борьбе и победе над помыслами страстными”³¹. Послания и наказы Иосифа Волоколамского к инокам также вошли в его устав и распространены в нём³². Но влияние монастырских уставов не ограничивалось только связью их с посланиями и поучениями к инокам; оно простиралось за стены монастырской жизни и проникало в общество. В XV и XVI веках русские монастыри были сильны не только своею многочисленностию, но и тем, что при складе современной жизни они выпускали из себя лиц на весьма важные должности церковные и в государстве; лица эти при всяком удобном случае отстаивали монашеские взгляды, старались проводить их в общественную жизнь. Послания митрополита Даниила, воспитанного в Волоколамском монастыре, были раскрытием темы о монашестве, о значении его в деле христианской жизни, и всегда проводили взгляды Иосифа Волоколамского в противоположность взглядам Нила Сорского³³. В монастыри всегда приходил русский народ за духовными наставлениями и в большинстве случаев только в них мог слышать эти наставления. Иноки часто ездили по городам и сёлам и в этом находили новый способ к распространению в народе тех религиозных понятий, которые вырабатывались в русских монастырях. Жития святых сохранили для нас много любопытных данных, из которых можно видеть, что путешествия иноков по городам были самым лучшим средством проводить в народ религиозные понятия и поддерживать в нём любовь к подвижничеству. Путешественники-иноки склонили очень многих лиц оставить семейные обязанности и постричься; митрополит Фотий писал, что даже “черницы от мужей жён постригают”³⁴. Особенно иноки-путешественники склоняли малолетних детей оставлять родительские домы и тайно бежать в монастыри, где их держали в кельях игумена и где им не позволяли видеться с родителями, приходившими за ними³⁵; на все жалобы последних иноки говорили: “игуменом повелено, еже от родитель чада отъимати и в монастырь отвозити”³⁶. Наконец, отрывки, слова и главы из монастырских уставов переписывались отдельно и предлагались в назидание народу наравне с другими поучениями; особенно часто предлагались такие отрывки из устава Нила Сорского о помыслах. Это был последний способ, которым проповедь монашеская достигала народа и поддерживала общественное религиозное чувство. Множество таких выписок из слов знаменитых русских подвижников, большая распространённость их в рукописных сборниках указывают на то, что такой род проповеди удовлетворял религиозному чувству русского народа и тем вызывает наше внимание к себе. Разбор русского проповедничества XV и XVI веков будет не полон, если мы обойдём эту сторону проповедничества. Знакомство с монастырскими уставами того времени послужит руководящею нитью в раскрытии характера и направления проповеди монастырской; без первого невозможно судить о последней.

Другой, не менее замечательный вид русской проповеди в XV и XVI веках составляют творения древних Отцов и учителей христианской Церкви; творениями их русские духовные люди хотели восполнить недостаток самостоятельных поучений. Преосвященный Филарет в “Истории Русской Церкви” делает отзыв в настоящем случае не в пользу отеческих творений. По его словам, русские люди XV и XVI веков вместо живой устной проповеди считали достаточным читать уставные чтения из древних учителей. Но без живой проповеди не умеющие читать, каковых тогда было слишком много, не могли освободиться от невежества или суеверия; поучения для древнего времени и для другой страны не могли решать всех сомнений нового времени и земли русской. Но русские не могли освободиться от невежества и суеверия и в том случае, когда пастыри Русской Церкви делали им и устные наставления. Причина этого явления скрывалась не в неумении большинства читать письменные пастырские наставления, а в чём-либо другом. Вторая мысль имеет более правды. Действительно, творения древних отцов Церкви писаны были в виду современных обстоятельств и только для разъяснения последних; большая часть отеческих творений явилась в Греции; между тем склад русской жизни очень далёк был от склада жизни византийской, только в некоторых чертах походил на него и то в ничтожной степени; при всём желании русского духовенства и русских государей устроить жизнь русского народа по образцу жизни византийской русские боролись долго и упорно с греческими порядками, отстаивали свои понятия, не гармонировавшие с понятиями греческими. Русский народ из исповедания им христианской веры успел составить новые понятия, заявить новые нужды, на которые часто трудно было найти ответ в творениях отеческих. Слова Златоустого и других отцов Церкви нередко направлялись против таких пороков и обычаев в общественной и частной жизни греческого народа, которые никак не могли развиться на свежей, ещё не тронутой почве русской, находившейся под влиянием совершенно иных физических и нравственных условий. Слова Григория Богослова могли быть непонятны русским людям, которых умственный кругозор оставался очень слабым для уразумения высоких истин, изложенных философским образом. Самый язык отеческих творений часто был непонятен для русских. Хотя творения древних Отцов переводились на русский язык, но в этих переводах оставалось много слов, выражений, идиотизмов³⁷ того языка, с которого сделали перевод; многие творения греческих отцов Церкви переходили к нам не прямо из Греции, но через переводы переводов сербских и болгарских, даже с Запада через Польшу и Литву; оттого происходила утрата в чистоте языка, в ясности и силе мысли подлинника; оттого происходила новая причина, ослаблявшая значение отеческих творений в деле проповеди. Грамотные люди старались поправить этот недостаток, составляли азбуковники и толковники, которые обыкновенно прилагались к переводам для пояснения непонятных слов³⁸, но большой пользы от них не было: нужно было думать о более серьёзном исправлении книг, искать рукописей более полных, точных в самой Греции, и переводить их снова. После этого понятными становятся отзывы русских людей XV века о сочинениях отцов Церкви. Когда преподобный Зиновий Отенский в ответ клирошанам, спрашивавшим его об истинном учении, советовал им прочитать сочинения древних отцов Церкви, так как в них раскрыто учение православное, то клирошане так отозвались об этом источнике познания истинной веры: “Книги писаны закрыто”, то есть их мы не понимаем. Составитель “статира” писал: “Божственнаго Златоуста беседы и нравоучения на Евангелие и на Павловы послания и на Деяния Святых Апостол зело не вразумительны не точию слышащим, но и чтущим; весьма бо препросты страны сея жители, в ней же ми обитати; не точию от мирян, но и от священников иностранным языком тая Златоустаго писания нарицахуся”³⁹.

Была другая причина, по которой даже исправленные книги, переведённые на общедоступный язык, долго оставались без употребления, и следовательно, без влияния на хороший успех проповеди. Знаменитые беседы Иоанна Златоустого, переведённые и исправленные Максимом Греком, стали читать в Троицкой Лавре только при архимандрите Дионисии, известном страдальце за исправление книг; но и тогда чтение этих бесед, это “море сладости яко лужа негодная вменяшеся” в глазах монахов, подобных Логгину. Конечно, здесь могли участвовать личное нерасположение иноков Троицких к действиям Дионисия, давнее нерасположение к трудам Максима Грека; но вместе с тем здесь могло иметь силу и одно обстоятельство, которого нельзя оставлять без внимания. Свободное направление умов в XVI веке, выразившееся в ересях, дошло до ослабления, даже до полного отвержения авторитета древних отцов и учителей Церкви в делах церковных. Западно-русские христиане писали о Феодосии Косом и его учениках, что они “книги святых Отец и правила церковная ложным писанием именуют; токмо едины книги повеливают ветхия причитати, и Евангелие и Апостол и Василия Великаго постническую книгу, и Златоустов маргарит токмо <...> прочия же книги и мучения и жития святых не повеливают прочитати”⁴⁰; жития и чудеса святых еретики считали вымыслами, отцов Церкви не считали за святых; их учения, правила и постановления признавали человеческим преданием, направленным к выгодам и известным целям духовенства; если они и считали творения вселенских учителей за книги столповые, и постнические слова Василия Великого знали даже наизусть, то это потому, что хотели видеть в них поддержку своему учению и средство поражать христиан их собственным оружием⁴¹. При таком настроении умов пастыри Русской Церкви естественно должны были дорожить сочинениями святых Отцов и скрывать их от кощунства еретиков. Вот почему и жаловался Феодосий Косой: “Есть в монастырях столповыя книги, да сохранены и запечатлены лежат, не дают их прочитати и таят и от людей”⁴².

Но из того, что книги отцов Церкви скрывались от еретиков и не выдавались им для чтения, нельзя заключать, что эти книги вовсе оставались без употребления и что пастыри Церкви не предлагали их для назидания народу. Как ни неблагоприятны были условия, от которых зависел успех проповеди, заключавшейся в творениях отеческих, должно сказать, что эти творения не оставались без влияния на проповедь и что самые условия, ограничивавшие успех этого влияния, нужно также понимать с ограничением. Как ни непонятен был язык тех переводов, которые делались с сочинений древних отцов Церкви, язык их упрощался от переписки этих переводов, исправлялся и очищался нарочно избранными для того людьми; были и такие переводы, которые и доныне могут служить образцом и по своей верности подлиннику, и по выдержке смысла и тона последнего, и наконец, по отсутствию в них иностранных слов и оборотов речи⁴³. Бесспорно также, что отцы Церкви писали свои слова в виду современных обстоятельств, что они часто не дают нам полного удовлетворительного ответа на многие вопросы и нужды Церкви Русской; но и из этого нельзя выводить заключения о совершенной неуместности слов древних отцов Церкви в проповедничестве русском. Слова эти раскрывали учение веры и нравственности христианской и в этом отношении они признаны у нас источником христианского учения. Слова древних отцов Церкви направлялись против таких обычаев современной им христианской жизни, которые могли переходить, как действительно некоторые из них и перешли к нам и успели уже утвердиться на Руси к XV и XVI веку, вследствие желания власти устроить русскую жизнь по образцу жизни византийской. В частности русская религиозная жизнь XV и XVI веков имела и сходные черты с жизнью греческих христиан в IV веке. Когда христианство было объявлено господствующей верою греческого народа, греки решились анализировать эту веру и под таким условием принимали её; при этом анализе естественно произошли ошибки, заблуждения; от того IV век был временем господства великих ересей, в которых высказалось желание разъяснить самое первое в тайнах веры и которые никогда потом не прекращались. Подобное сему возбуждённое религиозное настроение обнаружилось и в Русской Церкви XV и XVI веков: в это время и на Руси были попытки к разъяснению таин христианской веры, которую русские прежде исповедывали “просто со воздыханием сердца, тайно в себе, елико кто чего умеющее”; русские ереси XV и XVI веков касались тех же таин веры, каких касались замечательные ереси Восточной церкви во времена Вселенских соборов. Замечательно, что преподобный Иосиф Волоколамский современное ему религиозное настроение и брожение умов русских описывает теми же самыми красками, в каких представляет это и святитель Григорий Богослов: “Ныне и в домех, и на путех, и на торжищех иноцы и мирстии вси сомнятся, вси о вере пытают”⁴⁴. В этом случае переводы отеческих творений на русский язык как нельзя лучше помогали нуждам Русской Церкви; они могли давать ответ на русские религиозные запросы, ответ положительный, полный, так как сочинения отцов Церкви касались и таких сторон в раскрытии христианского вероучения, до каких русская религиозная мысль XV и XVI веков ещё не доходила. Переводы отеческих творений развивали русское религиозное сознание, придавали ему больше твёрдости и силы. Сами русские религиозные вольнодумцы XVI века должны были смиряться пред авторитетом таких отцов Церкви, как святители Василий Великий, Григорий Богослов и Иоанн Златоуст и называть их писания “книгами столповыми”. С устройством общественной русской жизни по образцу греческой на Руси явилось много недостатков, напоминавших собой недостатки жизни византийской; с ослаблением правильных отношений русских монастырей к Церкви и обществу в XV и XVI веках на Руси появились беспорядки, напоминавшие собою беспорядки в быте древней Восточной церкви. Бороться с этими беспорядками было легко русскому духовенству; для него было самое удобное и надёжное руководство в сочинениях древних отцов Церкви: стоило только перевесть нужные из этих сочинений. Если бы русские пастыри и не могли от лица своего делать прямого обличения современному пороку, опасаясь преследований от власти или от окружающей среды, то они могли пользоваться сочинением древнего отца Церкви, перевести его слово на русский язык, прочитать его в церкви и списки его распространить в народе для назидания. Личность проповедника-переводчика в этом случае теряется; но цель его достигнута, потому что он предлагает против современного порока не своё слово, но слово древнего учителя Церкви, которого уважал православный русский народ. Пастыри Русской Церкви должны были обратить на сочинения древних отцов Церкви тем большее внимание, что сами русские еретики изучали их, некоторые из их творений знали наизусть, старались по ним проверить те наставления в вере, которые они слышали от русского духовенства.

Вот причины, которыми можно объяснять появление в древней русской духовной литературе множества переводных отеческих слов в разных их видах, которое дало повод историкам сделать не совсем правильное суждение о значении переводной отеческой литературы в деле русской проповеди. Русские проповедники не считали достаточным совершенно заменить уставными чтениями сочинений древних учителей Церкви самостоятельную живую устную проповедь; они видели в этих чтениях необходимое дополнение к своей проповеди, особый вид её, в известных случаях более сильный и необходимый, чем всякая другая проповедь. Митрополит Иона в своём послании к Новгородскому архиепископу Евфимию учит его проповедывать “своими словесы” и не даёт мысли ограничивать свою проповедь чтением одних отеческих творений⁴⁵. Митрополит Даниил, на которого обыкновенно указывают в настоящем случае, в своём послании к неизвестному епископу говорит не о том, чтобы совершенно не составлять своих поучений и довольствоваться только творениями отцов Церкви, но о том, чтобы в своей проповеди не говорить ничего противного учению Священного Писания и отцов Церкви. Вот его подлинные слова: “Мы, любимиче, на духовная избрани есмы подаяти алчющим и жаждущим хлеб учения Божественных словес, и не инако учити, и от своего разума составляти, но якож прияхом от Духа Богоспасеныя заповеди и святых Апостол предания, и богоносных отец учителей наших учения и наказания <...> Вся, елико аще глаголеши, имей свидетельство от святых писаний или отечскаго обычая <...> по правилу 19-му шестаго собора, подобает церковным настоятелям на всяк убо день изрядне еже в неделях всего причта и народа поучати благочестия словесы <...> и от писания аще подвижется слово не инако сие сказовати, точиюж яко церковнии светильницы и учители своими писаньми положиша, и паче всех благоискусных быти, ниже словеса своя составляти, есть бо егда к сему недоумеются подобающему отпадати разуму преж бо реченных отец ради поучений”⁴⁶. Даниил митрополит заповедает епископу всякое сказанное им от своего имени наставление подтверждать свидетельствами из Священного Писания и из учения древних отцов Церкви. После такого уважения русских проповедников к отеческим творениям неудивительно, что древняя отеческая переводная литература заняла очень видное место в русском проповедничестве XV и XVI веков. Большую половину слов и учительных посланий, писанных русскими проповедниками в это время, составляют бесчисленные выписки и цитаты из отеческих творений. Правило, внесённое в поучение митрополита Даниила, всё подтверждать учением древнего отца Церкви, выполнялось как нельзя лучше. Слова преподобного Иосифа Волоколамского, преподобного Нила Сорского, самого митрополита Даниила и других переполнены этими выписками; а вторая половина известного сочинения инока Зиновия Отенского “Истины показания” почти вся состоит из выписки постнических слов святителя Василия Великого. Переводы отеческих творений предлагались для назидания православного русского народа не только в форме отдельных больших или малых выписок из известного слова того или другого отца Церкви, но и в форме полного отеческого слова: переводились полные сочинения отцов Церкви и в целом виде предлагались народу; такие поучения в полном смысле носили название “оте­ческих слов” или “отеческих поучений”. Определить с точностью число переведённых в это время на русский язык творений отцов Восточной церкви при недостатке библиографических и археологических исследований невозможно. Несомненно только, что перевод древней отеческой литературы не прекращался и в это время, когда сильный запрос религиозного чувства вызывал полное и отчётливое разъяснение истин веры и правил христианской нравственности в связи с требованиями века и нуждами русской народной жизни. Переводы совершались и внутри России, и за границей. На Афоне подвизался в этом деле преподобный Нил Сорский, в своём уставе сохранивший для нас множество выписок из сочинений отцов Церкви, Иоанн – инок Хиландарского монастыря (1412 г.), доставивший нам перевод постнического слова преподобного Максима. В Москве существовала целая школа, задачею которой был перевод на русский язык лучших отеческих творений: известны в этой школе труды Максима Грека. На западе России много помогли в этом деле Острожский и Курбский. Переводы делались не только с греческого языка, но и с латинского, сербского, болгарского и польского⁴⁷. Переводы отеческих творений предпринимались сообразно с потребностями русской жизни и применительно к целям и взглядам духовных деятелей. Максим Грек отказал митрополиту Даниилу в переводе сочинений блаженного Феодорита единственно на том основании, что понимание этих сочинений было недоступно для неразвитого русского народа. Сочинения святителя Иоанна Златоустого были понятны русским по простоте своего содержания и изложения и касались многих современных нужд русского народа, поэтому они чаще всего переводились для русских, и списков этих переводов больше всего сохранилось для нас от духовной письменности XV и XVI веков. Сочинения святителя Василия Великого вместе с правилами Никона Черногорца ставили русское монашество XV и XVI веков на более прямую и твёрдую дорогу, с которой оно несколько уклонилось в предшествующее время; поэтому и переводы сочинений предпринимались во множестве. Творения святителя Григория Богослова в свою очередь освещали затронутую религиозную мысль, за недостатком надёжных руководителей бродившую во тьме различных ересей и суеверий; потому и творения святителя Григория Богослова не оставлены были без внимания у русских грамотных людей того времени и вместе с другими сочинениями немало помогали делу русской проповеди. Творения Козмы Индикоплова помогали русскому религиозному сознанию с другой стороны: они бросали светлый взгляд на явления видимой природы, и переводы их на русский язык как нельзя более вовремя явились в русской жизни во время усиления на Руси астрологических и астрономических сочинений, перенесённых к нам с Востока через Запад. Наконец, с усилением власти Московских государей распространяются списки перевода сочинений Анастасия Синаита – перевода, ещё в XIV веке сделанного Алексием митрополитом; первый вопрос в этом сочинении касается определения вопроса о почитании властей и об их отношении к им подчинённым. Сочинениями всех этих отцов Церкви русские пастыри пользовались для своих проповедей; они предлагали их для назидания народу или в чистом виде, без пропусков и дополнений, так, как они вышли из-под пера своих сочинителей, или выбирали известное место из сочинения того или другого отца Церкви, делали на него толкование и в таком виде вставляли его в свою проповедь; чаще всего они приводили свидетельство из сочинений различных отцов Церкви в подтверждение и раскрытие своей мысли. Во всех этих случаях пастыри-проповедники имели в виду известное обстоятельство, какой-либо недостаток в современной русской жизни, и к нему или против него направляли наставления отцов Церкви, так что по числу выписанных этих наставлений, составляющих иногда целые книги и направленных против известного порока, можно хотя косвенным, но безошибочным путём судить о большей или меньшей распространённости этого порока в тогдашнем русском обществе. Чтобы вновь переведённое или переписанное с древнего перевода слово отца Церкви сильнее действовало на религиозное чувство русских, пастыри-проповедники к отеческим творениям делали прибавки, вставляли в отеческие слова свои собственные заметки, содержавшие в себе более ясное описание современного им недостатка в общественной и религиозной жизни русской, или более полное раскрытие христианской истины в чертах более ясных и понятных для русского смысла. Переведённая отеческая литература древнего времени переполнена такими вставками и замечаниями русских переводчиков-проповедников. От этого, правда, она теряла много в литературном отношении и получала своеобразный, чисто русский отпечаток; в неё вкрадывалось даже чисто русское миросозерцание с русскими религиозными заблуждениями. Взамен того переводная отеческая литература на Руси выигрывала в другом отношении: она делалась понятною для русских, близкою их жизни, касалась недостатков русской же жизни и описывала их не только на русском языке, но и по взглядам русского ума. Из этого выходило то, что русский православный народ дорожил отеческими творениями; последние ходили у него по рукам во множестве списков и были в древнее время, как и теперь, необходимою домашнею книгою, от которой русские получали для себя назидание. Пастыри Русской Церкви спешили пользоваться этим обстоятельством, чтобы через него поддержать и утвердить веру в народе. Нет сомнения, что переводная отеческая литература XV и XVI веков у нас была ещё не весьма богата: тогда не было переведено много замечательных отеческих творений; она не была тогда и повсеместною: во многих церквах не только приходских, сельских, но и монастырских, городских не было многих существовавших тогда переводов. Несмотря на это, переводная отеческая литература XV и XVI веков занимает более видное место в сравнении с литературой предшествовавшего времени: списков отеческих творений в XV и XVI веках несравненно больше, чем в прежнее время, – знак того, что она не оставалась без удовлетворения религиозному сознанию русских; взамен других сочинений, сочинения святителей Василия Великого, Иоанна Златоустого и Григория, как “книги столповыя”, сделались весьма доступными для русских. Инок Зиновий Отенский, обличая учеников Феодосия Косого, говорит, что они не могли видеть на Руси всех сочинений вселенских учителей: “рцыти ми в истину убо, где вся книги Великаго Василия видесте, или Богословля, или Златоустаго. В нашей убо стране Василия Великаго едина токмо ведома постническая его книга, шестодневника же его и иже противу ересей, и торжественныя и мученическия, и толкования его ветхому писанию и псалмом и пророчеством в наших странах не вем, где аще обретается; токмо на Рождество Христово едино его слово и о сорока мученик есть ведомы в стране нашей. Такоже и Григория Богослова всех его книг не вем, аще есть в стране нашей; едино токмо, шестнадцать торжественных слов его, ведомо. И Златоустаго такоже не вся его книги обретаются у нас”⁴⁸. “Первых и великих учителей, якож Иерофея и Дионисия, Афинейских епископов, и Климента и Иринея и прочих святых списания не всем мощно якож прилучити обретати”. При всём том “тем же сих наместников и последователей <...> почеж Василия Виликаго и Григория Богослова, и Иоанна Златоустаго, светлых чистых учителей книгы, аще и не вся их священныя книги повсюду обретаются, обаче от части книгы их удобно всякому обрести”⁴⁹.

Оканчивая обзор русского проповедничества в XV и XVI веках, сводим общие итоги тому, при каких условиях развивалась русская проповедь в XV и XVI веках. Чем она поддерживалась и в какой форме проявлялась? Обзор наш был разбором двух взглядов, существовавших в русской литературе, в пользу и не в пользу русского проповедничества описываемого времени. Нельзя сказать того, чтобы русская проповедь XV и XVI веков находилась в цветущем состоянии; в таком состоянии никогда ещё не находилась проповедь на Руси; напротив, по временам она испытывала самые трудные положения с различных сторон. Многие русские митрополиты XV и XVI веков должны были молчать, не проповедовать по приказу самих царей, иначе им грозило низвержение с митрополичьего престола; люди, подобные Максиму Греку, иногда должны были страдать за своё проповедническое слово от самих митрополитов. Русское белое приходское духовенство жило в нищете и бедности; необразованное и подверженное многим недостаткам, оно не могло проповедовать народу; только монастыри поставлены были в благоприятное отношение к делу проповеди, оттого и были проповедниками большею частью монашествующие лица; исключение делается для протоиерея Сильвестра как представителя богатого и сильного придворного духовенства; западно-русская проповедь страдала от преследований католичества; великорусская – от постоянных моровых поветрий, уничтожавших целые области, так что по местам не оставалось народу, которому можно было бы проповедовать. Несмотря на такие неблагоприятные обстоятельства, русская проповедь не только не замолкла совершенно вдруг и во всех концах России, но по местам и временам являлись проповедники, имена которых навсегда останутся замечательными в истории Русской Церкви, которые в известном отношении ничем не уступают русским проповедникам предшествующего и последующего времени. Письменных памятников русской проповеди от XV и XVI веков для нас сохранилось больше, чем от веков предыдущих; а по указаниям оставшихся памятников можно судить, что проповедников и проповедей существовало больше, чем мы теперь знаем. Русская проповедь XV и XVI веков понималась в самом обширном смысле и не ограничивалась теми узкими рамками, в которых понятиях о ней заключено в наше время. Она состояла не только из поучений, произносимых с церковной кафедры народу, но и из похвальных слов и житий святых, учительных посланий к частным лицам или отдельным областям, из переводов отеческих творений. Здесь была разница только в форме, но не в существе дела. И все эти разные виды древней русской проповеди вытекали из известных обстоятельств религиозной жизни русского народа и одинаково направлялись к удовлетворению потребностей религиозного русского чувства.

Список сокращений