Баптизм или штунда в Киевской губернии

Из представленных нами в минувшем году на страницах «Киевской Старины» материалов для истории появленья и распространения штунды на юг России¹ всякий непредубежденный читатель мог до очевидности удостовериться в том, что так называемая у нас штунда есть ничто иное, как немецкий баптизм, занесенный в наши немецкие колонии нарочитыми миссионерами из Гамбурга и что первыми его адептами из среды малорусского православного населенья были лица, случайно, в качестве рабочих, попавшие к колонистам,– люди оторванные от дома и семьи, от общенья в молитве церкви и таинствах, от поучения своих пастырей, чувствовавшие быть может именно поэтому потребность в духовной пище и подвергшейся действию искусных и фанатичных проповедников нового учения. С появлением первых последователей этого учения в среде православных малороссиян, с увеличением числа нарочитых проповедников оного в среде немецких колонистов и учреждением правильно организованных баптистских общин в разных пунктах Новороссии и между прочим в Одессе, дальнейшее распространение баптизма в малорусском поселении того края не представляет ничего удивительного, или непонятного. Зараза душевная с такой же легкостью и быстротой, как и физическая, передается людям, находящимся в постоянном и тесном общении с зараженным; всякое новое религиозное учение действует с неотразимой силой в образе живого убеждённого человека той-же среды, того-же близкого, особо родственного круга. Но то удивительно, что зараза, о которой у нас речь, сделала быстрый скачек с крайнего юга в глубь киевской губернии,– сделала при отсутствии вышеуказанных обстоятельств, проникла в сплошную православную среду, ничем к ней не предрасположенную.

Пользуясь и на этот раз официальными данными, мы передадим кратко о том, когда и как проникла к нам штунда, каков был первоначальный ее ход, при каких обстоятельствах она распространялась, как локализовалась и какова теперь численность ее последователей, какие общие меры принимались к ее пресечению и что способствовало ее распространению у нас.

Занесение штунды в киевскую губернию относится к 1870 г. Первоначально она появилась в с. Плосском, таращенского уезда, потом перешла в с. Чаплинку, а отсюда в с. Косяковку того же уезда. Вблизи этих приходов, да и вообще в таращенском уезде, никаких немецких сектантов не было как до этого времени, так и после; весь уезд представлял сплошное православное население, кроме 3,367 лиц римско-католического исповедания, находящихся и теперь в разных селах этого уезда. В названых приходах священниками в ту пору были: в с. Чаплинке Димитрий Низгодинский 38 л. из окончивших курс духовной семинарии, имевший в семье только жену; в с. Косяковке – Корнилий Леонович 41 года, также из окончивших курс духовной семинарии, состоявши вместе с тем и помощником благочинного; в семействе у него было 8 детей; в с.Плосском –-Тимофей Руткевич 59 лет последний хотя не получил семинарского образования, но был подготовлен к пастырскому званию самообразованием и прохождением дьяконской должности, а в сане священника состоял уже 26 лет в семействе у него было 4 детей. Каких-либо жалоб на этих священников не поступало от прихожан ни к духовному, ни к гражданскому начальству и все они находились в добрых отношениях со своими пасомыми, аттестовались всегда с лучшей стороны в своем поведении и свои обязанности исполняли примерно. В свою очередь их прихожане и в религиозном и в нравственном отношениях стояли нисколько не ниже прихожан других церквей той-же местности. Таким образом, в местной почве не было никаких задатков или поводов к возникновению какой-либо противоцерковной секты.

И вдруг нежданно ни для кого являются здесь лица, восставшие против православных священников, чуждающиеся церкви и богослужения, отвергающие таинства и обряды и глумящиеся над тем, что дорого и священно было для них, как и для всякого православного христианина. Что-же возмутило душевный мир этих благоговейно набожных людей, что толкнуло их на путь сомнения в деле веры, которую они воспринимали и хранили в простоте сердец своих, что привело их к отрицанию завета отцов, святыни всего народа, кровно его в течение веков искупленной и освященной?

Зараза пришла с другой стороны – из немецких колоний херсонской губернии; там учение баптистов раньше было посеяно и распространено прусскими миссионерами из Гамбурга, там заразились им случайные выходцы из киевской губернии и принесли оное на свою родину. Немцам, а не кому либо другому, мы обязаны появлением у нас штунды. Вот с чего началось и как шло это дело.

Село Плосское, в котором баптистское учение появилось раньше, чем в других приходах, в значительной части населено однодворцами. Не имея земельного надела, они в летнее время отправляются обыкновенно для заработков в херсонскую губернию, иногда целыми семьями. В числе других часто ходили туда из с. Плосского однодворцы: Тышкевич Богдашевский и родные братья Яков и Павел Цыбульские. Яков Цыбульский был на заработках в Одессе, a прочие около 2-х лет прожили близ с.Николаевкого. Судьба привела их на службу к немцам-баптистам, которые принялись завлекать их в свои собранья и знакомить с особенностями своего вероучения; но совращение их произошло не вдруг и обнаружилось не скоро. Первыми отстали от православия Яков Цыбульский. В Одессе он жил в доме купца Ксиды, приказчика одного из главных членов баптистской секты Карла Шутца, через которого шла корреспонденция одесских баптистов с их колонией в Добрудже и получали оттуда брошюры баптистского содержанья; здесь и произошло совращение его в штунду, обстоятельства которого нами неизвестны. Известно только, что, совратившись сами в новую немецкую веру, Яков Цыбульский совратили в нее своего брата Павла Цыбульского и односельчан своих Тышкевича и Вогдашевскаго. Число последователей новой веры увеличилось с возвращением Павла Цыбульского домой в с. Плосское, в конце 1868 года; в эту и следующую зиму к нему собирались по вечерами для чтения евангелия и пения стихов Тышкевич, Флоринский, Богдашевский и сестра последнего Фекла Богдашевская, хотя эти собрания велись втайне и долго о них не было известно никому. В конце-же 1868 года, однодворец с. Розумницы Хмелевский, проживая по найму в экономии с.Рожев, познакомился с Павлом Цыбульским, а через него и с учением баптистов. Сперва Хмелевский ходили из Рожек в с.Плосское к Павлу Цибульскому на ночные собрания, в которых толковалось евангелие и пелись духовные стихи из книги «Приношение православными христианам – С.-Петербург 1864 года», а потоми такие-же собрания захотели открыть у себя в с.Рожках, привлекши в них двух молодых крестьян из бывших учеников церковно-приходской школы. О ночных собраниях у Павла Цыбульского местный священник Руткевич узнал лишь в сентябре 1869 года, и тотчас донес об этом благочинному. Благочинный поспешил для дознания дела на месте; но в это время Павел Цыбульский отлучился в херсонскую губернию, а участники его собраний отреклись от всего, в чем их обвиняли, и в доказательство своей верности православию полагали на себе крестное знамение, целовали крест и евангелие. Скоро однако Цыбульский возвратился в с.Плосское, а с возвращением его возобновились и ночные собрания у него. Сектанты настолько утвердились в своих верованиях, что когда священники перед праздником Рождества Христова посещали с молитвою и их дома, наравне с другими прихожанами, они отказались уже целовать крест. Священники опять отрапортовали благочинному, а благочинный вновь прибыли на место сколько для обстоятельного обследования обнаруженной секты, столько и для увещания сектантов. Произведя новое дознание и предоставив священнику Руткевичу и его сыну, ученику богословия, продолжать увещания заблудших, благочинный Петрушевский о появлении секты сообщили тогда-же таращанскому исправнику, а от 4 января 1870 г. донес уездному протоирею Пахаловичу, который донес о том митрополиту Арсению, равно как исправники губернатору. В начале того-же января 1870 г. становой пристав, по поручению справщика, производили дознание о совратившихся. При этом дознании головщики Цыбульский и Тышкевич оказались упорными в своих убеждениях, а их последователи показали раскаяние. К концу января, хотя иконы находились еще в домах Цыбульского и Тышкевича и содержались в приличных местах, но стало уже известным о хулах, произносимых на иконы Тышкевичем, а потому как Тышкевич, так и Цыбульский, по распоряжению полиции, были арестованы и отправлены в таращенскую тюрьму. В с.Рожках дознание о секте произведено благочинным Павлом Забузским в начале февраля. При дознании оказалось, что молодые крестьяне – Кошель и Петрук еще прежде перестали посещать Хмелевского; Хмелевский повинился в своем заблуждении и обязался не ходить в село Плосское на ночные собрания и не открывать таковых у себя. Между тем, во время нахождения под арестом в Тараще Цыбульского и Тышкевича увещанием их занимался соборный священник г. Таращи Игнатович. Цыбульский и Тышкевич сначала от всего отказывались, утверждая, что они ни в чем неповинны, что во всем следуют учению православной церкви и если делают иногда частные собрания в домах, то только для молитвы, для чтения св. писания и для пения духовных стихов, напечатанных в С.-Петербурге; но после долгих увещаний, они высказали наконец таки свои верования: Богородица и святые ничем не отличались от прочих людей и потому не могут ходатайствовать за нас пред Богом; каждый человек должен сам за себя молиться, не надеясь на молитвы церкви и святых; внешнее богослужение не нужно; Богу следует поклоняться только духом и истиною; поклонение кресту и иконам есть идолопоклонство; мощи святых не могут быть предметом поклонения; увеселения предосудительны; употребление хмельных напитков, хотя-бы то в малом количестве, противно христианскому учению.

Не оставалось никакого сомнения, что в лице увещаемых и их немногих сообщников появлялась в среде местного православного населения особая религиозная секта с определенными, твердо усвоенными мнениями, хоть и не получившая еще прочной организации. Тем не менее, относительно подавления ее, по самой новости дела, не было еще придумано определенных и решительных мер. Сношения властей только еще начинались; самое происхождение секты не было достаточно выяснено. Митрополит киевский Арсений находился в то время в Петербурге для обычного присутствования в св. синоде. Заведовавший на месте делами киевской епархией, пр. викарий Порфирий в столь важном деле не мог предпринять чего-либо особенного сам собою. В начале февраля он получил от киевского губернатора составленное на основании донесенья таращенского исправника уведомление о появлении секты в с. Плосском и Рожках и в то-же время препровождено ему тем-же губернатором в копии сообщение херсонского губернатора о появлении такой-же секты в херсонской губернии и о предполагаемой высылке из херсонской в киевскую губернию, на место жительства, одного из пропагандистов секты, крестьянина с. Чаплинки Герасима Болобана. Преосвященный Порфирий донес обо всем митрополиту Арсению, испрашивая его дальнейшего распоряжения. По резолюции митрополита необходимый распоряжения сделаны, но вместе с тем, по собственному почину преосвященного Порфирия, в Киевских Епархиальных Ведомостях напечатано извлечение из упомянутого сейчас сообщения херсонского губернатора, в тех, конечно, видах, чтобы сделать известным для всего духовенства киевской епархии опасное лжеучение, прокрадывавшееся темными путями, указать источник, из которого оно исходить, и признаки, по которым оно могло-бы быть открываемо. При этом однако опущено из виду, что это сообщение, составленное первоначально каким-либо полицейскими следователем со слов, конечно, преследуемых сектантов и прошедшее нисколько других редакций, в неумелом изложении представляло собою порицание православных поселян и похвалы нравственности последователей баптистского учения и пастору Бонекемферу, а само происхождение лжеучения затемнялось и извращалось; в сообщении, например, говорилось, что «Павел Цыбульский, приобретя несколько книг духовного содержания, вычитал в них наставления проводить время в чтении св. книг и пении псалмов, узнали о необходимости вести жизнь трезвую и благочестивую и согретый сими наставлениями (а не совращенный в баптистскую секту своими братом Яковом Цыбульским), стал приглашать своих односельчан для чтения, пения и толкования св. евангелия». В таком виде сообщение способно было привести священников в недоумение, а на сектантов, если оно достигло их, произвести возбуждающее и ободряющее действие.

Не смотря впрочем на изложенный первоначальный ход дела, опасность дальнейшего распространения ереси скоро как будто миновалась и к маю 1870 года секта как-бы совсем заглохла в с. Плосском. Богдашевский был отдан в военную службу, а Тышкевич, по возвращении из херсонской губернии, в наступивший великий пост говел в приходской церкви, раскаивался в своих заблуждениях и причащался св. тайн. Когда вскоре потом умерло его дитя, он не только позаботился о его погребении по христианскому обряду, но просил священника отслужить еще и заупокойную литургию. В августе того же года возвратились в православие Павел Цыбульский и Флоринский.

Но в то время, как огонь потухал в одном месте, он неблагоразумно разведен в другом, недалеко от прежнего места, именно в с.Чаплинке таращенского уезда; разгораясь здесь постепенно, он охватил и соседние приходы. Дело было так.

В м.Игнатовке одесского уезда проживал, как упомянуто выше, крестьянин с.Чаплинки киевской губернии, таращенского уезда, Герасим Болобан; он скрывался здесь из опасения ответственности по делу о выпуске фальшивого 10-рублеваго кредитного билета. Для большей безопасности Болобан переменил свою фамилию и стал называться Витенком. В Игнатовке обзавелся он и семьей, женившись на православной крестьянке, вдове Матрене Ивановне Довгошеевой. Совратившись здесь в баптизм, при участии известного пропагандиста этого учения, крестьянина д.Основы, одесского уезда, Михаила Ратушного, Болобан стал ближайшим его сотрудником в деле совращения православия и распространении баптизма между православным населением ряснопольского прихода. Его участие в этом деле обнаружено в 1870 году, а вместе с тем открылось, что он проживал под чужим именем и без письменного вида. Болобану предстояло подвергнуться судебному преследованию за совращение других в баптистскую ересь; но херсонское губернское начальство сочло почему-то за лучшее выслать его на место приписки в с.Чаплинку киевской губернии. О выселении Болобана и его противоправославном образе мыслей херсонский губернатор уведомил киевского митрополита Арсения 20 июня 1870 года, по резолюции коего от 23 сентября киевская консистория предписала священнику села Чаплинки Низгодинскому и местному благочинному Забузскому наблюдать за образом мыслей и за действиями Болобана и о последствиях своих наблюдений доносить преосвященному митрополиту полугодично. Но Болобан прибыл в Чаплинку еще раньше получения этого указа. Не имея здесь ни кола, ни двора, он первоначально поселился в сельской корчме, у еврея, где всего чаще мог видеться и беседовать с народом. В Чаплинке находилось волостное управление, а волостным писарем при нем состоял солдатский сын Иван Лясоцкий. Болобан постарался сблизиться с ним и нашел в нем столько сочувствия, что от чаплинского волостного правления не замедлило поступить к таращанскому исправнику донесение, будто в действиях Болобана не оказывается ничего предосудительного, а исправник отрапортовал таким же образом губернатору. Это было в конце августа, а вскоре после того, при участии писаря Лясоцкого, Болобан получил от чаплинского волостного правления отпуск в херсонскую губернию на 28 дней. Указ консистории о наблюденья за Болобаном не застал уже его на месте. Но пребывание Болобана в херсонской губернии было открыто, и 20 ноября 1870 года, по распоряжению херсонской полиции, он снова препровожден в киевскую губернию и водворению на жительство в Чаплинку. Тут ждал его духовный надзор; но Болобан, как видно, мало им смущался: в церковь он приходил, но порядка не соблюдал и стоял в ней небрежно, увещаньями священника Низгодинского не подчинялся и приходить к нему в дом для собеседования отказался, а между тем начинал уже вести тайную пропаганду днем в корчме, ночью в волостном правлении. Священник Низгодинский, навещая Болобана, по долгу пастыря, три раза заставал его за чтением и толкованием евангелия в русском переводе при двух или трех посетителях, причем пелись также стихи из книжки: «Приношение православным христианам». Для подкрепления духовного или материального Болобан успел снова побывать у своих единомышленников в херсонской губернии, куда отлучался с 19-го декабря по 6-е января, а возвратясь оттуда, стал уже открыто говорить против соблюдения постов, почитания икон и св. креста, против таинств и обрядов православной церкви и ожесточенно злословил православное духовенство, прилагая к нему все, что сказано в евангелии в обличение книжников и фарисеев. Впрочем, первая проповедь Болобана к народу в корчме была неудачна, его даже поколотили за кощунство над священными предметами; не помогли и угощения водкой, к которым прибегал Болобан, пользуясь деньгами, принесенными из херсонской губернии. Хотя нельзя сказать, что беседы Болобана не заронили в некоторых из прихожан с. Чаплинки сомнений в истинности исповедуемой ими веры, но до конца января 1871 года к нему никто еще не присоединился открыто, кроме писаря Лясоцкого, как об этом доносили священники Низгодинский и благочинный Забудский.

В мае дерзость Болобана достигла крайних пределов; он всенародно кощунствовал, богохульствовал, разбил даже икону св. Николая. Сельская власть арестовала его и передала в руки уездной полиции, а полиция отнеслась к прокурорской власти о возбуждении против Болобана судебного преследования. Консистория не была уведомлена об этом ни полицией, ни судебною властью, но, усматривая из донесений священника, что меры, принимаемый ими к вразумлению Болобана, оказываются недействительными, потребовала, чтобы он выслан был к ней на увещание. Из ответа таращенского уездного полицейского правления на это требование консистории видно, что Болобан отправлен в киевский тюремный замок 13 июля; но в консисторию он прислан только 24 августа, а между тем раньше сего в консистории было получено от судебного следователя таращенского уезда требование об отпуске к нему Болобана в Таращу по касающемуся его делу, которое в бумаге следователя не было объяснено.

И консистория, и судебный следователь, и сам Болобан были одинаково в недоумении: первая – зачем не высылают к ней Болобана на увещание, второй – почему консистория не отпускает привлекаемого к следствию, а третий – зачем без надобности томят его в тюрьме. Впрочем, дело скоро разрешилось вполне благополучно для Болобана, благодаря одной стороны его притворству, а с другой недоразумению, если не намеренному снисхождению судебного следователя. Началось с того, что Болобан, явясь в присутствие консистории, принес, так сказать, полную повинную: тут он с клятвою уверял присутствующих что никогда не отступал от учения, таинств и обрядов православной церкви, налагал на себя крестное знамение с земными поклонами перед иконой, обещал и впредь неизменно следовать уставам церкви и требованиям духовной власти и дал собственноручную подписку в верности своих слов. Консистория поверила искренности заявленья Болобана, признала оное за раскаяние в заблуждениях и, отправляя его обратно в киевский тюремный замок, сообщила смотрителю оного, что Болобан может быть отправлен, в г. Таращу к судебному следователю, согласно требование этого последнего, а при этом в пределах своей юрисдикции заявила, что Болобан может считаться свободными по тому делу, по которому был вызываем, в консисторию. На основании этого заявленья судебный следователь счел себя в праве дать Болобану полную свободу и отпустить его на жительство в с. Чаплинку, прекратив начатое против него преследованье за богохульство, кощунство и разбитие иконы св. Николая. Ловкому пропагандисту развязаны были теперь руки. О привлечении его к следователю по означенными делами консистория узнала из донесенья благочинного лишь 2-го сентября, и хотя этому последнему тогда-же предписано было иметь наблюдете за положением сего дела, но до января следующего 1872 года епархиальное начальство оставалось в полной неизвестности о том, что делается в с.Чаплинке и как ведет себя состояний под полицейскими и духовными надзором Болобан, а там делалось многое такое, чего впоследствии и более серьезными мерами нельзя было ни изменить, ни остановить.

Освобожденный судебным следователем под поручительство чаплинских крестьян, подставленных конечно волостными писарем Иваном Лясоцким, и водворившись опять в Чаплинке, Болобан начал уверять своих односельчан, что его учение и в Киеве и в Тараще признано истинно евангельскими. Устроив затем ночные собрания для молитвы, пения псалмов и толкования евангелия в нескольких хатах, он попеременно наставлял там и здесь и широко развернул свою проповедь. Плоды этой проповеди не замедлили обнаружиться: крестьянка Дарья оповещавшая сектантов о времени и месте ночных собраний, обозвала самым поносным именем икону Спасителя; Гавриил Шмель публично издевался над таинством крещения; до открытого кощунства и поругания святыни дошли также Иван Свириденко, Агафья Музычиха и Евгения Цымбалова. Зная, что успешнее можно действовать на молодое поколение, писарь Лясоцкий, по предложению Болобана, вызывал из с.Косяковки и д.Шушковки в чаплинское волостное правление молодых парней будто для исполнения обязанности рассыльных или вестовых и удерживал их здесь по целым неделям, а Болобан совращал их в секту особым толкованием разных мест евангелия. Чтобы расширить дело пропаганды нового учения, Гавриил Лясоцкий, родной брат волостного писаря, тайно обучил грамоте совращённого уже из православия в баптизм крестьянина села Косяковки Афанасия Курку, 20 лет, по ремеслу кравца или портного. Проповедь Курки имела большой успех, чему помогало его ремесло. Это была так сказать передвижная школа нововозникшей ереси. Переходя из избы в избу для шитья крестьянских свиток и другой одежды, Курка превратным толкованием некоторых стихов евангелия развеевал всюду сомнения относительно церкви, церковной иерархии, таинств и обрядов. На такую пропаганду употреблены были 4 месяца: сентябрь, октябрь, ноябрь и декабрь. Неудивительно поэтому, что в начале января 1872 года на ночном собрании в доме крестьянки Швыдкой, в ночь с 6 на 7-е января, присутствовало до 60 сектантов из разных соседних сел. Сектанты оставили соблюдете постов, отвергали таинства, кощунствовали над иконами и мощами и глумились над духовенством . Хотя священник с. Чаплинки со своей стороны употребил все меры для противодействия ереси: проповедовал во все воскресные и праздничные дни, открыл воскресные послеобеденные собеседования с прихожанами в школьном доме, нередко и у себя в доме собирал прихожан для разъяснения основ истинной веры и возбуждал сельское начальство содействовать охранение православной веры; но все эти меры оказывались уже тщетными. Прибегли опять к содействию судебной власти. 9 января Болобан был наконец арестован и предан суду за распространение ереси, кощунство и поругание святыни. Спустя немного за те же преступления из последователей Болобана привлечены к судебной ответственности Иван и Гавриил Лясоцкие, Яков Коваль, Климент Терещук, Евгения Цымбалова, Агафья Музычиха, Фекла Богдашевская и еще 5 лиц, всего 12; но по известной быстроте наших судов дело о них затянулось надолго.

Между тем для увещания оставшихся па свободе сектантов, по распоряжению епархиального начальства, командированы в Чаплинку, Косяковку и Плосское протоиереи г. Таращи Андрей Пахалович и г. Сквиры Иаков Сташевский с несколькими священниками. При увещании через протоиерея Пахаловича 25 лиц из числа совратившихся дали подписку оставаться в православии; при двукратном увещании через протоиерея Сташевского в месяце сентябре и октябре до 40 лиц совратившихся также изъявили раскаяние в своем заблуждении и желание быть православными по-прежнему. К несчастно, в это время приход с. Чаплинки лишился своего деятельного и влиятельного пастыря, священника Нигодинского; в октябре, возвращаясь из Киева по железной дороге, он скоропостижно скончался в вагоне, как полагают, от огорчения, что мало нашел в Киеве утешения по делам своего прихода. Оставшись без пастыря хотя и на короткое, но самое горячее время приход стал более и более наполняться сектантами; число их вскоре возросло до 145. 19 ноября 1872 г. все совращенные публично наконец заявили свое отступление от православной церкви; в этот день они вынесли из своих домов иконы и сложили их в колокольне. Эта фанатическая выходка сектантов вызвала в Чаплинке целую бурю: волостной старшина арестовал зачинщиков сходки, арестованные вырвались из заключения и избили старшину.

Болобана и его первых последователей не было в это время на месте; они содержались в киевском тюремном замке в ожидании суда по обвинению – одни в распространении ереси, другие в богохульстве и кощунстве. В высшей степени любопытно и важно, как отнесся суд к этому новому явлению в народной нашей жизни, так глубоко ее взволновавшему и смутившему. Решение суда имело огромное влияние на дальнейшую судьбу вновь зарождавшейся секты. Судились, правда наши сектанты в старом еще или переходном суде, в так называемой Соединенной Палате уголовного и гражданского суда, где было, можно сказать, и вино ново и мухи ветхи; но едва-ли это обстоятельство могло делать разницу в оценке такого жизненного факта, каким являлась новоизобретенная прусскими немцами и пересаженная на малорусскую почву штунда. Если и вообще теологические познания судей были не выше таких-же познаний какого-либо исправника или станового пристава, то в данном случае и обвинительная власть и самый суд не имели никакого почти представления о том жизненном явлении, которое подлежало их обсуждению и определенно баптистская секта, с последователями которой суду приходилось теперь иметь дело, не была предусмотрена никакими статьями закона; она являлась впервые, в самых неясных очертаниях, сами последователи мало откровенничали и опытно научились, где и что говорить, чего и когда не следует открывать. По тем отрывочными и неясными данным, какие давались сельскими протоколом или судебными следствием, в роде напр. чтения евангелия или собраний для молитвы и пения духовных стихов, надо было определять новую ересь, искать в ее обнаружении состава преступления и подтягивать оное к той или другой статье закона. Путь столько-же трудный, как и скользкий. Суд, насколько можно судить по его решению, шел ощупью, терялся, искали опоры то в сознании подсудимых, то в свидетельских показаниях в конце концов видимо предрасположен был не придавать ново обнаруженному явлению серьёзного значения со стороны его преступности или вреда для церкви и общества.

После того, что нам уже известно о действиях Болобана и его последователей, читатель будет удивлен, узнав, что киевский суд самый факт существования секты в таращенском уезде киевской губернии в данное время признали сомнительными. Суду какое дело до того, что в какой-то Чаплинке или Плосском идет чуть не ежедневная, ожесточенная борьба между проповедниками господствующей веры и проповедниками какого-то нового, малоизвестного религиозного вольномыслия, подрывающего в основе самое существование церкви, – что борьба эта оглашается всюду, что она волнует общество и доводить до рукопашных схваток, что она вносить раздор в семьи, тот раздор, которого сила и значение понятны лишь тому, кто постиг глубину слов самого Христа: не приидох на землю воврещи мир, нo меч, что духовная и гражданская власть выбиваются из сил, чтобы потушить поднимающийся пожар, способный принять обширные и опасные размеры, – какое до всего этого суду дело? Он действует в своем строго-определенном, точнее замкнутом, узком круге; он не руководить следствием, не направляет, не расширяет, не пополняет его, он имеет дело с тем материалом, какой дан ему обвинительной властью, ему притом нужны формальные доказательства, указанные законом. Мы не касаемся личных убеждений обвинителей и судей и их симпатии, которым тем не менее могли иметь здесь место, давать известную постановку делу, руководить подбором или оценкой доказательств. Как-бы впрочем ни было, суд рассудил и решил так о Болобане, Лясоцком и других по предмету обвинения их в распространены ереси: «ни один из обвиняемых не сознался в распространении ереси, а большая часть из них не сознались даже и в том, чтобы усвоили себе какую-либо ересь, и так как и те из них, между которыми распространена будто ересь, не сознались, чтобы они совратились в какую-либо ересь, то и самый факт распространения ими ереси между другими является ничем не подтвердившимся, ибо при не обнаружении того, чтобы кто-либо был совращен ими в ересь, выставляемый против Болобана, Лясоцкого, Швыдкой и Богдашевской, в смысле улик, собранья их для чтения св. писанья и письма Богдашевской к Болобану, сами по себе ничего не доказывают еще в этом отношении, вследствие чего и не представляется достаточных оснований к обвинению поименованных лиц в распространены между другими ереси».

Отстранив таким образом обвинение названных лиц в распространены штундистской ереси, не признав и самого существования ереси, киевская палата уголовного и гражданского суда, продолжая суждение но обвинению тех-же и других лиц в богохульстве и кощунстве, относительно главного вожака Болобана наткнулась на такие факты, которых никакими толкованиями отстранить было невозможно, но которых значение можно было особыми объяснениями ослабить, а вместе с тем ослабить и само наказание. Болобан поносил священников, хулил иконы, крест, таинства, обряды: это подтверждалось «многими свидетельскими, присяжными и безприсяжными показаниями». Палата готова была признать Болобана изобличенными в порицании православной веры и церкви; но, рассуждала она, «с одной стороны имеются указания, что Болобан во время совершения упомянутых действий были в пьяном виде, с другой нельзя не прийти к заключению, что преступление это учинено им по невежеству»... Как же быть? – Но это сейчас увидим.

Из остальных 11-ти подсудимых лишь относительно Цымбаловой и Музычихи найдены Палатой такие доказательства по обвинению их в богохульстве и кощунстве, которых ни отвергнуть, ни обойти было невозможно. Два присяжных свидетельских показания удостоверяли, что Цымбалова с язвительною насмешкою отзывалась о чудотворных иконах и приносимой ими людям помощи, и Палата признала ее изобличенною в кощунстве, доказывающем явное неуважение к правилам церкви православной. Относительно Музычихи было одно лишь такое показание, и в виду его Палата пришла к заключению, что Музычиха навлекает на себя подозрение в том, что произносила хулу на иконы Спасителя и Божьей Матери. По соображении всех приведенных доказательств и подведении к ним соответственных статей свода законов, Палата, в конце концов, постановила: Болобана, Швыдкую, Ивана Лясоцкого и Богдашевскую по обвинению в распространении ереси освободить; изобличенного в порицании православной веры и церкви Болобана подвергнуть заключению в тюрьму на один год с лишением некоторых особенных прав и преимуществ; Евгению Цымбалову 19 лет, как несовершеннолетнюю, подвергнуть заключению в тюрьму на два месяца, Агафью же Музычиху оставить в подозрении по обвинению в богохульстве и отдать на поруки. Остальные подсудимые были признаны совершенно свободными от суда.

Решение Палаты состоялось в самом конце 1872 г., именно 22 декабря. Суд оказался не скорым, как и подобало старому суду; но чтобы он был немилостивым, этого никто сказать не мог. Газеты приветствовали такое решение полными сочувствием, громкими похвалами; но что вышло из него для дела и жизни, как отразилось оно по дальнейшей судьбе секты – это вопрос другой. Палата и относительно признанных ею на сей раз виновными нашла много смягчающих обстоятельств и между прочим невежество в делах веры. Замечательно, что и во всеподданнейшим отчете киевского губернатора за 1872 году извлечение из которого по Высочайшему повелению было сообщено киевскому митрополиту, возникновение и распространение штунды между православными крестьянским населением киевской губернии поставлялось в зависимость главными образом от его невежества в делах веры. Но, что более достойно внимания, та же киевская Палата, отнесшаяся так милостиво к насадителями штунды в таращенском уезде киевской губернии, не дала никакого снисхождения православным крестьянами с. Новой Гребли уманского уезда, которые, поревновав о вере не по разуму, разорили хату своего односельчанина, совратившегося в штунду и начавшего пропагандировать. ее в своем селе: обвиненные в насилии, они сосланы в Сибирь на поселение. Тут не было уже ничего приведено в виде смягчающего обстоятельства для тех, которые не могли стерпеть безнаказанного кощунства над святыней, дорогой их верующему сердцу. Позже присяжные заседатели новгородского окружного суда оправдали крестьян, сжегших, конечно, по невежеству, вместе с избой и женщину, заподозренную ими в колдовстве; киевские коронные судьи не вошли в душевное состояние лиц, которые также по невежеству не нашли другого средства выжить из своей среды человека, потрясавшего душевный мир их и посягавшего на их святыню. – Но пойдем далее.

Присужденное Болобану годичное тюремное заключение, в сроки которого зачтено было и содержание его в тюрьме во время суда, ни мало не повлияло на него и не охладило его ревности в распространении штунды. Явившись в мае 1873 г. в с. Чаплинку, они снова стали воодушевлять сектантов и делать сходки, но вновь взят в таращенскую тюрьму. Что могло ждать его здесь, судить не беремся; но вдруг судьба перебрасывает его на место прежней его деятельности, в херсонскую губернию и приводить его снова на скамью подсудимых. 15 октября 1873г. Болобан, по требованию судебного следователя 2-го участка одесского уезда, был отправлен к нему из таращенской тюрьмы и вскоре, вместе с прежними своими сообщниками, судился в одесском окружном суде за распространение штунды между православным населением херсонской губернии; но, будучи и здесь оправдан, поселился при своей семье в м. Игнатовке одесского уезда, среди первых своих последователей, и с того времени открыто не появлялся в киевской губернии.

Между тем посеянные им в Чаплинке и соседних селах семена продолжали расти и увеличивать год за годом число последователей штунды. Принимаемые епархиальным начальством меры не приводили к желаемой цели и были лишь слабою преградою к дальнейшему распространенно секты. В марте 1873 года для ознакомления с учением сектантов на месте и для воздействия на них командирован был в Чаплинку иеромонах Владимир Терлецкий, доктор богословия и медицины, служивший некогда миссионером в латинской церкви. В летние месяцы того-же года вызывались для увещания в киевскую консисторию лица, более выдающиеся по своему влиянию между совращенными: солдат Григорий Демчук, Василий Музыка –казначей совращенных, Роман Слиценко, Агафья Музычиха, Пелагея Ковалева, Тарас Болобан, Митрофан Ковтун, Макар Горовенко, Дарья Дзюменкова, Евгения Диденкова, Анастасия Орлюкова, Афанасий Курка и некоторые другие. После сделанного им увещания в консистории, признано было полезными разместить некоторых из них в мужские киевские монастыри и в киево-фроловсий женский. В числе намеченных к водворению в монастыре находился известный уже нам пропагандист нового учения Афанасий Курка; он был помещен в киево-братский монастырь в том предположении, что на исправление его убеждений повлияет и помещающаяся там духовная академия. Входил-ли кто из академической корпорации в собеседования с ним, неизвестно; но два месяца спустя настоятель монастыря, он-же и ректор академии, в отзыве своем в консисторию признал дальнейшее пребывание здесь Курки не только бесполезным для него, но и вредными для других. Из числа всех удержанных в Киеве для увещаний только Василий Музыка и его жена раскаялись по-видимому в своем заблуждении, другие показали притворное раскаяние, а большая часть, особенно женщины, остались упорными. Оказалось потом, что бывшие на увещании в Киеве сектанты, возвращаясь домой, становились более дерзкими в отношены к своим властями и местному духовенству, а по пути не удерживались от внушения своих убеждений лицам, встречающимся с ними на ночлегах и отдыхах; вследствие этого епархиальное начальство признало за лучшее делать увещания совращенными на месте их жительства.

Умножаясь в числе и становясь смелее, сектанты чаплинские стали влиять и на соседние с Чаплинкою приходы звенигородского уезда, где имели родственные связи, и вот штунда появляется в м. Винограде, с. Вотилевке и в м. Боярке. Совращенные в новую секту все более отделяются от церкви и организуются в строго замкнутую самостоятельную общину со своею особо. обрядностью и даже особыми лицами для исполненья оной, которым усвоили название пресвитеров. Тогда как прежде совратившиеся в штунду отказывались только приносить своих детей к крещению, теперь они совершают перекрещивание над взрослыми, погребают своих умерших с пением лишь употребительных у них псалмов, вступают и в брак без благословления церкви, по своему обряду. Пресвитерами у них явились Яков Коваль в Чаплинке, а в Косяковке Слипенко, Демчук и Полещук. Тайные сношенья местных сектантов с херсонскими вожаками Болобаном и Рябошапкой не прекращались; в свою очередь эти последние тайно наведывались в Чаплинку, а некоторые из местных штундистов, как например Григорий Демчук, отправлялись в херсонскую губернию, откуда приносили и денежную помощь, получаемую от тамошних баптистов. Оказалось наконец у наших штундистов и письменное вероучение, в переводе с немецкого, под названием: «Правила новообращённого русского братства». Их молитвенный собранья, не в тайне, как прежде, устраиваемые, их смелые и дерзостные беседы с оставшимися верными православью, их наконец своеобразные требы, открыто совершаемые, побудили гражданскую власть для прекращенья внешнего оказательства ереси поместить полицейского чиновника в самой Чаплинке; но и он не мог ничего почти сделать. Посещенье митрополитом Арсением Чаплинки и Косяковки в июле 1874 года и не долгая его беседа со штундистами могла повлиять только на укрепление веры в тех, которые еще не совратились в секту. Ходатайство о выселении, хотя вожаков ереси в отдаленные губернии по представленным приговорам сельских обществ не имело успеха у министра внутренних дел. Г. министр ответил чрез обер-прокурора св. синода, что, по его мнению, противодействием распространению ереси может служить «единственно неусыпное пастырское попечение духовных лиц о вверенной им пастве, забота о просвещении оной словом евангельской истины и всегдашняя готовность разъяснять возникающие религиозные заблуждения и недоразумения». В 1875 году на новое ходатайство об удалении хотя главных вожаков -пропагандистов ереси, министр внутренних дел ответил обер-прокурору св. синода, что едва-ли высылка может привести к благоприятным результатам, а скорее послужит поводом к распространению заблуждений в местностях еще не зараженных, как случилось с Болобаном, высланным из херсонской в киевскую губернию

Местные духовные и гражданские власти терялись в изыскании средств для того, чтобы как-нибудь остановить дальнейшее распространение ереси. Местная власть употребила было такую меру: воспретив штундистам сходки и публичные оказательства ереси, виновных в том или другом она отсылала к мировому судье, как ослушников полицейских распоряжений. На признанных виновными мировой судья налагал денежные штрафы, и мера эта действительно сдерживала отчасти развитие ереси, но конечно не могла вразумить и переубедить заблуждающихся. Киевская духовная консистория в тех же видах сделала попытку тех из сектантов, которые носили звание пресвитеров, привлечь к суду по 289 и 290 статьям уложения о наказаниях за самовольное присвоение ими названия и должности, предоставляемых законом только лицам, определяемыми духовной властью и особо на это посвящаемыми. Поводом к этому послужило венчание известными уже нам Яковом Ковалем штундиста Кириленко с штундисткою Михаленковою. Но киевский губернский прокурор нашел, что «лжеприсвитер мог бы подлежать судебному преследованию по означенной статье только в том случае, если бы он, выдав себя за пресвитера православной церкви или иного, признанного нашими правительством, исповедания, пресвитеры коего утверждаются в сем звании установленною властью, совершили-бы бракосочетание по правилами этого исповедания, в настоящем-же случае бракосочетание совершено не по правилами православной церкви и не по правилами одного из признанных законом христианских или нехристианских вероисповеданий, совершивший бракосочетание Кириленко и Михайленковой Коваль не выдавал себя за пресвитера православной церкви или иного признанного законом вероисповедания и совершение Ковалем бракосочетания не составляете самостоятельного преступления, а есть лишь факт, указывающий на принадлежность Коваля, Кириленко и Михаленковой к штундистской ереси». Таким образом еще раз духовная власть обманулась в своих надеждах на содействие суда в борьбе с возникавшею сектою. Приходилось ей возвратиться к словами министерского ответа, что единственными свойственным ей оружием в сем деле можете быть «только неусыпное, пастырское попечение духовных лиц о вверенной им пастве, забота о просвещении паствы словом евангельской истины и всегдашняя готовность разъяснять возникающие религиозные заблуждения и недоразумения».

Прекрасные, возвышенный слова! Прав был министерский чиновники, из-под пера которого так плавно вылились они. Прав был киевский прокурор, с такою тонкостью отличавший законное пресвитерство всех признанных исповеданий с его функциями от пресвитерства самозваного, никем не признанного. Прав был даже и тот товарищ прокурора, который разъяснял арестованным в г. Тараще первыми последователями Болобана, что за принадлежность к секте никто по закону не принадлежит ответственности, а только за пропаганду ереси. Но какая глубокая пропасть лежите между этими суждениями и взглядами, позади которых стоит возвышенный идеал свободы совести и вероисповедания, и действительною нашею жизнью, всем ее строем общественным и политическим, между умственным, нравственным и общественным состоянием наших учителей веры и тем-же до бесконечности разнообразным состоянием поучаемого народа! Надо различать однако между свободою совести и индифферентизмом в делах веры, между идеалами и согласованием их с действительным строем жизни и применением их к данному времени и данной местности. Мы готовы стать на какую угодно высоту, начертить такие возвышенные идеалы, до которых не досягнуть и американскому баптисту, но применить их к жизни–это не наше дело. У нас все власти и власти и каждая власть имеет свою строго отграниченную сферу действия, и блюдет известную серию закона. Гражданская власть мнит себя на высоте своего призвания, когда никакое исповедание, признанное законом, не нарушает общественного внешнего порядка и тишины, судебная – когда во взаимных соприкосновениях признанных и даже не признанных еще исповеданий нет нарушения письменного закона, нарушений в определенной форме и известным образом доказанных, духовная... но е высшее призвание в том, как видели мы выше, если она просвещает словом евангельской истины. А жизнь течет пред ними, пенясь и шумя, течет своим широким руслом и тайными новыми извилинами и углублениями, и лишь когда она прорвется наружу и поделает серьезные обрывы, провалы и опустошения, – мы начинаем, если дойдем до соглашения властей, делать искусственные запруды, чтобы ввести жизнь в ее нормальное течете и загладить, на сколько можно, следы причиненных ею опустошений.

Не таково ли было положение наше в виду распространения у нас штунды? – Первое появление ее у нас почти не было замечено: прусские немцы свободно насаждали ее у нас, как-бы картофель или семена горчицы. То ведать был должен особый далекий отдел власти. Мы спохватились, когда посеянная штунда сделала значительные успехи в рядах православного населения, а пока мы переписывались, не спеша, по всем правилам канцеляризма и с неизбежным пререканием властей, штунда пробралась в большие центры юга – Одессу, Николаев и даже в Крым, проникла в Курляндию, мелькнула в Польше, прошла по Волыни, свила то там, то здесь прочные гнезда и почти официально пересажена с юга на юго-запад России, в губернию киевскую. Тут все власти, по-видимому, бодрствовали и что-то делали, но каждая отдельно, в круге своих обязанностей, по своим традиционным воззрениям, зачастую, как мы видели, с признаками несомненного либерализма и самых высоких принципов, а штунда коренилась и ширилась на глазах всех действовавших властей.

Число сектантов увеличивалось в такой постепенности по годам: в 1875 г. их было 561, в 1876 г. 706, в 1877 г. 946, в 1878 г. 1100, в 1879 г. 1196, в 1880 г. 1380, в 1881 г. 1294 душ обоего пола с детьми. Возвратилось в православие в 1877 г. 18, в 1878 г. 51, в 1879 г. 109, в 1880 г. 58 и в 1881 г. 36. До 1875. г. ересь ограничивалась 7-ю приходами таращенского уезда: Чаплинкой, Косяковкой, Плосском, Веселым Кутом, Попружной, Малой Березянкой и Жидовской Греблей. В 1876 г. она появляется в с. Вотилевке, Винограде и Боярке звенигородского уезда; в 1878 г, в с. Шубиных Ставах, Моринцах, Каменном Броде, Рецках и Яблуновке того-же уезда; в 1879 г. в с. Тиновке, Розумнице и Крутых Горбах таращенского уезда и в с. Чижовке и Красногородке звенигородского уезда; в 1880 году проникает в сквирский и чигиринский уезды, наконец в 1883 г. появляется и в предместье г. Киева Дымиевке. Положение секты за 1883 и 1884 годы относительно числа ее последователей и местностей, в которых они находятся, представляем в следующей таблице:

Для противодействия распространению баптисткой ереси, или так называемой штунды, киевское епархиальное начальство, кроме увещаний, какие делались совратившимся через приходских священников и особо командированных лиц, принимало еще некоторые общие меры. Так, на первых порах развития ереси в с. Чаплинке, киевская консистория, дав знать епархии о появлении новой противоправославной секты, в марте 1873 г. предписала всем священникам тщательно следить за отношением прихожан к учению православной церкви, богослужению и таинствам, и употребить все старания для удовлетворения тем потребностям духовным, которые людей простодушных, подстрекаемых лжеучителями, влекут к новопоявившейся секте. С этой целью требовалось от священников, чтобы они объясняли своим прихожанам св. писание в поучениях, учили истинам веры и нравственности, в особенности же старались разъяснять учение о призывании святых, почитании св. икон, о постах, о необходимости таинств и богослужения, предотвращали от разврата, пьянства, сквернословия и тому подобных пороков; сверх того священникам предлагалось в помещениях церковно-приходских школ, в известные дни, в неучебные часы, открыть чтения для возрастных прихожан из жития святых и других назидательных книг. В ноябре того-же года консистория выслала в с. Чаплинку, Косяковку, Плосское и Таращу несколько экземпляров книг: «Камень веры», «Постановлений апостольских » и «Полемического богословия» – архимандрита Иннокентия. Впоследствии эти же приходы и другие, куда проникла ересь, снабжены «Толковым Евангелием» архимандрита Михаила, беседами о штунде и молоканской секте, посланиями апостольскими в русском переводе и разными брошюрами, заключающими в себе отдельные жития святых. В следующем 1874 г. консистория проектировала образовать в с.с. Чаплинке, Косяковке и Плосском библиотеки книг, касающихся тех предметов христианской веры, которые отвергаются сектантами, приобретая таковые книги на счет сумм св. владимирского братства и киевского отдела миссионерского общества. Подтвердив вновь об открытии послеобеденных воскресных чтений для народа в церковно-приходских школах, консистория тогда-же предложила настоятелями церквей, чтобы эти чтения происходили в определенные часы и чтобы о начале их даваемо было знать прихожанам посредством троекратного удара в церковный колокол; а чтобы священники могли действовать сообща и с большим успехом в борьбе со штундою, для этого вменялось ими в обязанность один раз в месяц собираться у благочинного для совещания о мерах против распространения ереси, обмениваться при этом своими наблюдениями и помогать друг другу советами. В 1875 г. предписано было открыть в Чаплинке и Косяковке церковно-приходское попечительство, с тем, чтобы члены его не менее одного раза в неделю собирались у приходского священника для совещаний об охранению оставшихся верными православию от вредного влияния ереси и для принятия мер к возвращению заблудших; но благочинный донес, что открытие церковных попечительств соединено с большими затруднениями и почти невозможно при шаткости убеждений и тех, которые еще сохраняют в себе привязанность к православной церкви. В августе 1882 г. священниками киевской епархии разослано было наставление о мерах для противодействия штунде, составленное архиепископом могилевскими Евсевием для духовенства могилевской епархии и сообщенное г. обер-прокурором святейшего синода преосвященному митрополиту киевскому, хотя следует заметить, что меры эти и раньше сего были практикованы по киевской епархии. Наконец, в виду повторяющихся случаев совращения в новую ересь, киевской консисторией в августе 1883 года разослан через благочинных циркуляр, в котором сведены, обобщены и точнее определены те меры, которые разновременно прежде рекомендованы были приходскому духовенству для борьбы со штундою, а в частности определен порядок и характер увещаний и обличений совратившихся. Конечно, дело не в одних мерах, как-бы они целесообразны и практичны не были, а в их применении, честнее в способности их исполнителей, их энергии, одушевлении, в их нравственном авторитете, простоте, огне и силе слова. Мы далеки от мысли, что все предложенные меры в каждом приходе выполнялись всегда с точностью и с должным усердием, но во всяком случае они сдерживали развитие секты в течение 15 лет со времени ее появления в пределах киевской губернии. Если в секте числится теперь не более 2,000 душ обоего пола с малолетними детьми, то уже поэтому одному нельзя сказать, чтобы развитие ее шло у нас свободно, без препятствий.

Но то и составляет особенность всякого нового учения, что совершенно остановить его бессильны бывают самые энергичные и решительные меры. Это свидетельствуют опыт всех веков и всех религий. Сила нового религиозного учения – в обольстительности того представления, что это есть истинная вера, и той страстности и горячности чувства, с которою оно воспринимается всяким новым последователем. Меры преследования только усугубляют и распаляют этот внутренний огонь и сторонники новой идеи, как бы она ни была несостоятельна, готовы бывают перенести какие угодно испытанья, претерпеть самую смерть за веру, которую считают единою истинною. А мы противоставляем им спокойное рассуждение, тот сухой, нередко холодный анализ, какой свойствен доктринам установившимся, сражаемся оружием неравным, без одушевленья, свойственным христианам первых веков, стоя далеко не на высоте апостольства.

Но помимо этого было много других, нередко случайных причин, благоприятствовавших распространению у нас штунды, не смотря на все противопоставляемые ей преграды. Убежденные в правоте своего учения, наши штундисты пользовались для целей пропаганды всякую нашу оплошность, всяким снисхождением власти, всяким сочувственным, неосторожным или с заднею мыслью пущенным либеральным словом. Не даром Болобан и его последователи, возвращаясь из Киева после увещаний и суда, уверяли всех и каждого при всяком подходящем случае, будто их учению сочувствуют «киевские паны».

Большое удобство для их проповеди представляло распространение, с иными конечно целями, в огромном количестве экземпляров, по крайне дешевой цене, в маленьком формате Нового Завета на русском языке. С карманным евангелием в руках они проповедовали всегда и везде–на работе, в поле, в кузнице, на мельнице, в семейных собраниях, извращая смысл отдельно взятых текстов и отвергая всякое св. предание. Насколько распространите Нового Завета и евангелия в переводе на русский язык по дешевой цене послужило уяснению христианского вероучения в массе народа, это еще неизвестно; а что в руках немецких миссионеров и малорусских сектантов оно сделалось орудием протестантской пропаганды для совращения из православия в баптизм, то не подлежит сомнению.

Ничем почти не сдерживаемые в своей проповеди, за которою и уследить не представлялось под час никакой возможности, наши сектанты сильны были тем единодушием, какого нередко не доставало в среде православных, особливо-же власть имущих. Пропагаторы штунды в таращенском узде киевской губернии сносились с проповедниками того-же учения в херсонской губернии и даже немецкими миссионерами, на подмогу которыми не замедлили прийти и наши пашковцы. Болобан, как уже известно нам, не раз уходил в херсонщину к своему тамошнему сообщнику Ратушному и каждый раз возвращался оттуда более нафанатизированный и с большей смелостью принимался за распространение штунды на своей родине. С Ратушными переписывались Созонт Капустяный и Никита Исаевич Воронин, а также другие лица из крестьян Чаплинки и Косяковки. В 1873 г. в Чаплинку приезжал сам Ратушный, давал деньги, воодушевлял и обещал помощь. В 1876 году задержаны полицией в с. Топорищах житомерского уезда, волынской губернии, жители с. Плосского таращенского узда, киевской губернии, Павел Цыбульский и Исидор Красовский и с. Веселого Кута Симеон Величук. При допросе они показали, что прибыли туда якобы для знакомства с немцами и займа денег, а по справке оказалось, что они были из числа уличенных в порицании православной веры и обрядов. Годом раньше, именно в 1875 году посещали с. Чаплинку и Косяковку граф Корф, сообщник Пашкова. От самого Пашкова чаплинский пресвитер Яков Коваль часто получал письма и деньги, а в 1879 г. получил от него одновременно 200 р.

Содействие пашковцев распространению и укреплению штунды среди православного населения киевской губернии проявилось наконец еще в особой форме, которой подозревать было невозможно. Известна история учреждения в Петербурге общества распространения св. писания и книг для религиозно-нравственного чтенья. Общество состояло под Высочайшим покровительством; ему сыпались со всех сторон похвалы и пожелания, о его действиях печатались отчеты и сообщения. Пашковцы сумели воспользоваться им для своих целей. Его агенты, под названием книгонош, не замедлили появиться и в киевской губернии, преимущественно там, где посеяна была штунда. Поселяясь здесь, они не только бесплатно раздавали книги Нового Завета в русском переводе, попринимали на себя обязанность благовестников нового пути к спасению, являлись как-бы новыми апостолами. По донесении учителя церковно-приходской школы с. Плосского, окончившего курс семинарии, Василия Стрижевского, в феврале 1876 г. туда являлся в качестве книгоноши рядовой Василий Васильев. Поселившись в доме одного из начальных сектантов –Богдашевского, этот непризванный проповедник собирал к себе последователей штунды для молитвы и духовных бесед, руководил собиравшимися, читал им евангелие, толковал его, пел с ними духовные песни, раздавал брошюры, внушал, что ходить в церковь незачем, что там люди только больше грешат, присматриваясь, кто во что одет и т. п. Видно, проповедь его была сильна, так как, по донесение того же учителя, в известные моменты участники собрания, вместе с своим наставником, повергались на землю и плакали. И не мудрено: пред бедными, простыми жителями глухой деревни, склонившимися уже на сторону нового учения, но принужденными таиться с ним и терпеть разные стеснения, появлялся не просто убежденный человек, но человек бывалый, прошедший тысячи верст и забредший сюда из столицы, с патентом от общества, состоявшего под Высочайшим покровительством.

В высшей степени любопытна эта связь наших штундистов с сектой пашковцев, возникшей на огромном от них расстоянии, в иной совершенно среде, при иных условиях и обстоятельствах. Но чтобы понять и эту связь, и силу и опасность закравшегося к нам нового учения, доселе известного под именем штунды, надо заглянуть туда, откуда оно вышло, проследить его развитие там и причины, обусловившие его возникновение, обозреть современное положение этой секты и ее видоизменение на Западе Европы и в Новом Свете и наконец уяснить ее историческое начало, а также ее место в ряду других сект и учении, волновавших не одну Европу, но и отдаленный древний Восток. Только тогда мы можем понять сущность и характер образовавшегося и у нас религиозного движения, установить для него точное название и знать навсегда, с чем имеем мы дело. Сделать это мы считаем тем более необходимым в виду не перестающего практиковаться у нас простого, домашнего так сказать способа решения вопроса о происхождении нашей штунды, формулируемого приблизительно так: «народ наш подвинулся в своем развитии, назрели новые духовные потребности, а наше отсталое духовенство не могло удовлетворить им». Но это должно составить предмет особого очерка, который мы не замедлим представить.

П. Л-в